В осколках золотого сна

               
  
   – Ало! Ленка, ты сейчас умрёшь! Якин бросил свою кикимору и уговорил меня лететь с ним в Гагры. Ты что там притихла? Видишь, какое у меня настроение приподнятое?
    – Привет, Вика! Когда у тебя такое настроение, я начинаю за тебя беспокоиться. Рассказывай, что за радость.
    – Замуж выхожу! – игриво выплеснула Вика, как будто дразня подругу.
    – За кого на этот раз? – скептически замедляя фразу, протянула Ленка Ракова.
    – Леночка, мне тридцать шесть! Я истрёпанная, как всем известный анекдот. Кому я могу быть нужна? Как ты думаешь?
    – Ты что Журавлёва? Выпила там, что ли? Что за речи я слышу?
    – Ну, есть маленько. Сижу в «Васаби», нюхаю пузырьки шампанского. Отмечаю помолвку, – Виктория Журавлёва, осторожно смакуя, прихватила суши пунцовым перламутром губ.
    – И всё же, кто этот герой, рискнувший стать твоим укротителем?
    – Кто-кто? Жак Ив Кусто, в резиновом пальто. Витька Сомов, разумеется. Он же ещё со школы страстным огнём пылает. Кто меня ещё на руках будет носить до гроба?
    – Ох, Журавлёва…  Как бы ты его в гроб не снесла. Не к добру ты это затеяла.
    – Я затеяла? – тон Виктории стал агрессивнее, а тело сжалось, как у кошки перед стремительным прыжком, – он мне всю жизнь послания пишет, цветы присылает, стишки там какие-то скоблит, а я просто взяла и сказала да.
    – Хорошие стихи, между прочим. Простоватые немного, но добрые. Мне таких стихов никто не писал, – в голосе Ленки Раковой почувствовалась лёгкая обида.
    – А какие ещё стихи может писать автослесарь? Нормальные, для него.
    – Знаешь, Вика, мне иногда кажется, что Витька Сомов единственный порядочный человек на земле. Может, инфантильный слегка, но без камня за пазухой.
    – Вот именно. А что ещё в нашем возрасте надо? Честный труженик села спит, в чём мама родила, – Журавлёва наигранно хихикнула, – к тому же  он счастлив как молодой фокстерьер в весеннем лесу. Уже поскакал кольца покупать. Короче. Я что тебе звоню? Бери такси, приезжай сюда. «Просекко» и суши с меня.
    – Я только что голову помыла и концы осветлила. Мне часа два сохнуть и собираться. Давай ты ко мне?
    – Хорошо. Только ради твоей новой причёски.
    Журавлёва открыла в телефоне приложение и заказала такси. Едет белый  Хёндай, водитель Хотамбек, время ожидания семь минут.
    Ну вот. Опять Хотамбек. И не поговоришь даже с таксистом, – подумала Виктория. Раньше бывало, махнёшь рукой, первая же машина возле юбки остановится. Пока о цене торгуешься, уже познакомились. А дальше таксист мне всю свою жизнь обязательно расскажет, а я девчонка, сижу, уши развешу, всему верю.  На худой конец начнёт комплиментами сыпать или приставать. А сейчас? «Здравствуйте, пристегните ремень. Вы приехали. Всего доброго». Нет. Всё правильно сделала. Надо брать Сомова, пока хоть что-то живое на этой планете осталось, после вселенской катастрофы, которую никто не заметил.
    Через семь минут Виктория равнодушно смотрела сквозь бритый затылок Хотамбека и залитое дождём лобовое стекло такси на размытые светящиеся кляксы витрин. Где-то вдалеке, словно кувыркающийся жестяной куб катился гром. Дворники на лобовом стекле машины бешено метались из стороны в сторону, отстукивая пульс спринтера на финише.
    Всё верно. Надо смотреть вперёд без суеты, а в прошлое без ужаса, – думала Вика. Будущее было размыто, как силуэт едущего впереди автомобиля. Прошлое же, с фотографической точностью смотрело на Викторию, не желая стереть ни одного штриха. Хаос Герники Пикассо плотной чёрно-белой стеной стоял позади, когда Виктория оглядывалась на промелькнувшую жизнь.
    Журавлёва откинулась на мягкий подголовник, и мысли о прошлом незаметно опутали её гаснущее в полусне сознание.
    Виктор – значит победитель. Витя Сомов не был Цезарем. Успех давался ему, но не сразу, и требовал кропотливого труда, на который Витька был вполне способен. Неглупый, физически немного рыхлый паренёк не завораживал голливудской красотой, скорее был излишне простоват, но всегда оставался открыт и дружелюбен. Всё у него с самого рождения складывалось хорошо,  на твёрдую четвёрочку. Если только не считать личной жизни, которая началась в десятом классе. Вернее, должна была начаться, но так и не началась. Предметом Витькиного обожания стала его одноклассница и тёзка Виктория Журавлёва. Она то, как раз, своё имя оправдывала  полностью.
    Не влюбиться в Вику было трудно. Сиреневый дым окутывал сердце почти каждого парня, приближавшегося к Вике хотя бы на пару метров. В отличие от Сомова все они со временем переключили внимание на других девчонок. Порой менее эффектных. Они загорались и гасли, дрались и писали «предсмертные» записки, ночевали под окнами и рисовали краской на асфальте трогательные и глупые фразы.
    Витька так жить не желал. Наверное, потому, что от природы был максималист. Возможно, ещё и потому, что был консервативен и всегда оставался верен своей мечте. Но скорее всего он просто не представлял другой любви. Он погрузился в этот липкий, приторный сон ещё в юности и выйти из него не мог и не хотел.
    Разве в этом мире может быть, кто-то очаровательней этой хрупкой девочки, бесстрашно прыгавшей с вышки в бассейн, читавшей наизусть Блока и Есенина, упрямой и правдивой заступницы во всех школьных спорах и конфликтах. Она обладала очень живой мимикой, была не лишена кокетства, отличалась природным обаянием и значительным артистизмом. Учителя хором советовали ей поступать в театральный. Виктория выбрала факультет журналистики. Никто не сомневался, что она преуспеет и там.
    Так и случилось. Университет с красным дипломом. Работа в региональном бюро крупного телеканала.
    Всё это время, вопреки ожиданию друзей, Сомов оставался верным поклонником Виктории. Его оптимизму удивлялись многие. Сделав Журавлёвой предложение ещё в студенческие годы, и получив вежливый отказ, Сомов ни капли не расстроился. В его понимании иначе и не должно было быть. Разумеется, нелепо, если бы сама Виктория вот так сразу приняла его сомовское неуклюжее предложение. В его представлении о будущем вполне вписывалась модель, при которой Журавлёва вообще никогда не станет его женой. Это было нормально, считал он, потому, что солнцеподобная ведущая утреннего выпуска новостей не может быть женой автослесаря Сомова. Главное, что она относится к нему ласково, пускай немного снисходительно и не отказывает в дружбе и общении. Правда, такое общение, ввиду занятости Виктории, было весьма редким, в основном заочным.
    Это нисколько не мешало Сомову жить своим чистым, возвышенным чувством. Он писал посвящённые Виктории стихи и отправлял их ей по электронной почте. Как правило, без ответа. Думал о ней почти постоянно. Ему часто хотелось рассказать ей о своих радостях. Как удачно сегодня нашёл в машине клиента неисправность, которую никто не мог найти, как ароматен был утренний кофе, как здорово, что выпал первый снег и куда можно поехать на Рождество. Конечно же, тревожить Вику по таким пустякам, было невозможно.
    Сомов завёл для этих «бесед» специальную тетрадку. Иногда он отправлял наиболее яркие впечатления Вике в виде рукописного письма по почте, но не получал ответа даже в виде СМС. На все праздники Витька обязательно дарил  Виктории подарки. Присылал белые розы или её любимый чернослив в шоколаде. Виктория позволяла ему эти вольности даже после того, как на пятом курсе вышла замуж за предпринимателя и продюсера Воронова.
    Сомова считали добрым, хорошим, хотя и немного чудаковатым, влюблённым одноклассником. Абсолютно безвредным и слегка двинутым рассудком. Такое положение не изменилось и после развода с Вороновым. Не поменялось оно и после начала отношений Виктории с футбольным комментатором Бирюковым.
    Всё это время Сомов жил спокойным одиноким холостяком, ничуть не тяготясь своим положением. В его жизни были и женщины. Светлана из страхового агентства, Ольга – сестра приятеля и ещё несколько достаточно милых клиенток автосервиса, с которыми у Виктора складывались мимолётные короткие отношения. Сомову никогда не приходило в голову разрешить кому-то из них прикоснуться к своему сердцу, как не пришло бы в голову надеть свою пыльную, промасленную робу на белоснежную рубашку с накрахмаленным воротничком.
    Его душа жила отдельно от всех этих женщин и производила на свет всё более красивые стихи, черпала вдохновение в этой вечной разлуке и ликовала от возможной мимолётной встречи. А встречи такие иногда случались. В основном это происходило, когда Виктории нужна была помощь в какой-нибудь нелепой ситуации.
   – Витюша, доброе утро! Я не разбудила тебя своим звонком?
  – Нет. Что ты! Я собираюсь на работу. Как хорошо, что ты позвонила.
    – Витька, у меня беда. Я одевала серёжки, сидя в машине, и нечаянно уронила одну. Она упала в открытый прикуриватель. Там что-то вспыхнуло и задымилось. Теперь я боюсь заводить машину. Вдруг загорится.               
    – Ничего не трогай. Сейчас я приеду.
   Через десять минут, прилетевший на крыльях Витюша, уже менял сгоревший предохранитель в машине Виктории.
   – Ты просто ангел-хранитель у меня! Витька, чтобы я без тебя делала? Дай я тебя поцелую мой хороший.
    Глаза Виктора гладили подругу мягким бархатом нежности. Он весь, словно парус, внезапно наполненный пассатом, потянулся к ней. Но когда полураскрытые губы Виктории были уже совсем близко, Сомов внезапно остановил её за плечо.
    – Что с тобой Витя?
    – Не надо милая.
    – Да что же с тобой?
    – Я не знаю.  Глупо как-то звучит. Это столько лет было моей мечтой и вдруг так наскоро, в машине… Минута – полторы, и мечты нет. Пусть мечта лучше останется.  Ты живи счастливой, а я буду просто смотреть на тебя.
    – Чудак ты Витька, ей-богу. Ну, тогда пока. Спасибо тебе за помощь, – Журавлёва повернула ключ зажигания и завела двигатель.
    – Звони если что. И просто так звони. Ты же знаешь, я всегда рад.
    Вот он Витюша, последний раз промелькнул в зеркале заднего вида. С поднятой вверх на прощание рукой. Добрый и нелепый. Впрочем, как всегда. Нет, такой парень годится в жизни только на десерт, подумала Журавлёва и включила музыку. Под «Golden Slumbers» вечных Битлов в салоне автомобиля и душе Журавлёвой стало заметно теплее и уютнее.
    – Спи, милая, не плачь, я спою тебе колыбельную, – подпела она в такт волшебной мелодии и мягкому шуршанию новых шин своего автомобиля, –золотые сны наполняют твои глаза…
    Карьерные дела Журавлёвой шли под горку, и со временем встречи с Сомовым становились всё чаще. Подсознательно Вика чувствовала, что всё идёт к тому самому десерту. Но с этой мыслью нужно было ещё свыкнуться.
    Однажды Журавлёва пригласила Витю поужинать в кафе. Просто так. Без всякого повода. За ужином она рассказывала другу о том, как несправедливо устроен мир тележурналистики, из которого ей теперь придётся уйти в рекламные агенты. О предательстве лучшей подруги. Об алчности и лицемерии Бирюкова, с которым она уже полгода как рассталась. О том, что на кухне постоянно течёт кран, а иногда, в середине ночи, она просыпается от ощущения глухонемого одиночества, которое, как спазм, сводит душу и не снимается ни коньяком, ни таблетками.
    Витя слушал с участием. Ему было нечего возразить. Он вообще не любил сложных рассуждений. Но, добрые и успокоительные слова у него всегда находились как-то сами собой.
    Наконец, Журавлёва выговорилась. Возникла пауза.
    – А знаешь, у нас в мастерской пригрелась бездомная собака и родила замечательных щенков. Ты не представляешь, какие они смешные. Сказал Витя, чтобы заполнить паузу и сменить тему разговора.
    Виктория улыбнулась и посмотрела на Сомова сквозь причудливо-извилистые линии бокала с шампанским, слегка прищурив один глаз. От этого фигура Сомова, искривляясь, превратилась в нечто раздуто мягкое, на что не страшно упасть, не остерегаясь ушибиться.
    – Витька, вот если бы какой-нибудь, очень хороший и добрый человек, способный любить всю жизнь, сделал мне предложение? Наверное, я была бы счастлива.
    – Да. Конечно. Это было бы замечательно. Согласился Витя, даже не пытаясь применить это высказывание на себя.
    Вика расхохоталась. Через секунду Сомов понял свою ошибку и улыбнулся.
    – Но, я ведь уже делал тебе предложение. Ты помнишь.
    – Помню. А ты не передумал?
    – Как ты могла такое подумать? – Виктор нервно начал мять в руках салфетку, сворачивая из неё бумажного журавлика.
    Вика расхохоталась ещё громче.
    – Ну что? Журавль в руках? Или по-прежнему в небе?
    – Журавлик, ты мой! Ты же сама всё прекрасно знаешь.
    Через месяц Сомов принимал свадебные подарки от коллег и друзей. С этого дня сила гравитации словно уменьшилась для Витьки вдвое. Впервые за свою дисциплинированную жизнь, он стал иногда превышать скорость на дорогах, не брать в магазинах мелкую сдачу и вежливо улыбаться даже самым вредным старухам у подъезда. Это было не просто ощущение сбывшейся мечты, как бывает, когда выезжаешь из автосалона на новеньком автомобиле или впервые заходишь в купленную квартиру. Наверное, похожие ощущения мог испытывать Гагарин после удачной посадки или Эйнштейн, когда поставил последнюю точку в теории относительности.
    Сомов стоял на вершине Эвереста, и земной шарик теперь был у его ног. Но, всё, что казалось некогда хрупкой мечтой, требующей бережного обращения и чистых рук, теперь было не более чем золотая обёрточная бумага, сорванная с уже распакованного подарка и потерявшая всякий смысл, но ещё создающая атмосферу праздника, даже валяясь на полу.
    Обычно покорители гор не задерживаются на вершинах долго. Не стал исключением и Виктор. Спустя два медовых месяца Сомов начал замечать, что Виктория грызёт печенье в постели, оставляя мелкие колючие крошки. Иногда говорит несусветные глупости. Вечно пересаливает еду и не убирается в доме. Её гардероб фантастически чрезмерен, а манера одеваться вызывающе вульгарна. Кроме того, эти вечные презентации, на которых супруга задерживается до полуночи.
    В какой-то момент в голове Сомова стрельнула мысль, которая в первые секунды парализовала Витьку, как догадка о смертельном диагнозе, а потом чуть ослабла, но оставалась туго обременительной, подобно смирительной рубашке в психиатрической клинике.
    - А что я собственно в ней нашёл? Сомов вспомнил свои лучшие стихи, посвящённые Виктории, свои долгие одинокие вечера, проведённые в мечтаниях. Вспомнил какие-то мимолётные улыбки и знаки внимания с её стороны. Больше, собственно вспоминать было нечего. Стало немного легче, но сквозь прорванную плотину уже устремились первые потоки воды.
    Прошло ровно полгода с того дня, когда Виктория посмотрела за ужином на Сомова сквозь бокал шампанского. Виктор уже совершенно чётко осознавал, что не будет никогда той прежней жизни, в которой была мечта, писались стихи, охватывала радость от внезапных звонков и редких встреч. Ему казалось, что раньше в его жизни была Вика, а теперь её не было.
    Маленькой хрупкой соломинкой была мысль о том, что Вике хорошо и это главное. Но и эта соломинка ломалась, когда Сомов видел её усталые глаза с огромными синяками, в которых читались безразличие и тоска. От прежней счастливой жизни не было и следа. Остались лишь долгие ожидания по вечерам. Сомов ненавидел эти её презентации, оканчивающиеся банкетом после полуночи. Он пытался уснуть, пил снотворное и никогда не мог точно понять, как действуют эти препараты. Иногда он крепко засыпал от одной таблетки, а иногда не помогали и пять. Быстрова приезжала домой усталая. От неё пахло алкоголем и какими-то чужими неизвестными запахами.
    – Здравствуй. Ты уже улёгся спать? Опять принимал снотворное? Журавлёва  повертела в руках пустую пачку от таблеток. Сомов не шевелился.
   Через двадцать минут приехала скорая помощь. Врач небрежно ощупал пульс, приподнял веко и посмотрел зрачок Сомова. Из любопытства прочитав название препарата на пустой коробке, он равнодушно закрыл свой чемоданчик и начал звонить в полицию.
    Лицо Сомова казалось спокойным и даже немного радостным, как у человека, вернувшего большой, тяжёлый кредит вовремя. Пусть не досрочно, с огромной переплатой, но без скандалов и коллекторов. Лишь неуловимо исходившая от бледного лица и пришедшая навек, неподвижность, делала  лицо Сомова неприятным и даже страшным.
    Журавлёва почувствовала, как непроизвольная дрожь начинает всё сильнее колотить её тело. Ноги согнулись в коленях, а левое плечо задёргало из стороны в сторону, будто в лихорадке.
    – Дэвушка! Просыпайтесь! Приехали! – открыв глаза, Журавлёва увидела, как  Хотамбек трясёт её за левое плечо.
     Ливень сменился редкими крупными каплями, которые, как подвески от хрустальной люстры летели вниз, сверкая в солнечном свете. Виктория сделала несколько неуверенных шагов к дому Раковой и остановилась.
    – Это безумие! – произнесла она настолько громко, что две сидевшие на скамейке школьницы перестали болтать и с любопытством подняли на Журавлёву глаза.
    Чуть не подвернув каблук, Вика бросилась к подъезду Раковой. На бегу она вынула из сумочки разрядившийся телефон. Журавлёву охватило возбуждение от внезапно наступившей в душе ясности.
    – Ленка! Дай зарядку! Телефон сел. Надо срочно позвонить! – выкрикнула она, врываясь в квартиру.
    – Что с тобой? Украли что-то? Деньги в такси? – испуганно зачастила Ракова.
    – Я передумала! Не пойду за Сомова!
    – Вот это правильно. Я тебе говорила, надо включить заднюю. Звони ему. О Боже! Он же поехал кольца покупать. Звони скорее! – Ракова с замотанной полотенцем головой ещё быстрее забегала в поисках зарядного устройства.
    – Я не имею права так поступать. Понимаешь? Это преступление, – Виктория дрожащей рукой запихивала вилку зарядного устройства в розетку, из ноздрей которой на мгновение с треском брызнули серебряные искры.
    На плите начал свистеть чайник, подобно взлетающему авиалайнеру, стремительно набирающему обороты всеми двигателями. Не замечая этого, Ленка в напряжении присела возле Журавлёвой, ожидая разговора.
    – Алё, Витенька, ты уже купил кольца? – слегка дрожащим голосом спросила Журавлёва.
    – Нет Викуля. Я как раз хотел тебе позвонить, чтобы кое-что обговорить, но ты была не на связи. Я звонил тебе четыре раза, – ласково посетовал Сомов.
    – Подожди Витька, милый, я хочу тебе сказать…
    – Постой, Вика, дай сначала я. А то я неверно сформулирую. Понимаешь, я поспешил. Прости меня. Я не могу сделать тебе предложение. Это непросто объяснить в двух словах по телефону. Я по-прежнему люблю тебя и хочу любить всю жизнь. А если мы будем вместе, то этого уже не будет. Это глупо звучит. Наверно я идиот, но ты лучше живи счастливой, а я буду просто смотреть на тебя.
    Сомов ещё долго что-то объяснял, но Журавлёва уже не слышала этого. В ушах стоял непрерывный свист, заглушающий всё. Чайник продолжал стремительно выбрасывать струю пара под самый потолок, а из неподвижно раскрытых глаз Журавлёвой медленно текли слёзы.
    Дождь за окном прекратился совсем.