Горнист

      "на обратной стороне".



  Горнист протрубил рано утром. Прямо в ухо своей жене. Жена дернулась от неожиданности и уронила кастрюлю с горячими макаронами.
- Дело – труба! – крикнул бледный Василий Николаевич. – Война возвращается домой. Теперь она осядет у нас.
- В нашем городе? – встревожилась жена.
- Да. И в остальных городах тоже. Я уже разглядел ее на горизонте.
- Тогда надо отступать! – супруга наступила сгоряча на разбросанные по полу макароны. – Труби общий сбор. Сбылась твоя мечта.
- К черту общий сбор, - махнул рукой Василий Николаевич, - пора собирать чемоданы.

  Однажды, увидев в лагере гипсового горниста на аллее пионерской славы, мальчик Вася почувствовал непреодолимую тягу к трубным звукам. Ему сильно захотелось протрубить общий сбор. Всю смену Вася копировал гордую позу трубача. Он застывал с березовой веткой в разных лагерных местах – в столовой, на стадионе, у доски почета пионеров героев, даже в душе. Но горн, несмотря на все старания, ему так и не доверили. Зато предложили старый барабан. Однако гипсовый барабанщик с отбитым ухом и зверским выражением лица Васе не нравился. Даже вызывал подозрения. В итоге стучать он отказался.
 
  С той поры желание протрубить общий сбор не ушло, а наоборот стало сильнее. Оно вынудило Василия Николаевича купить на блошином рынке горн эпохи колхозного романтизма, пройти ускоренные курсы трубачей в доме культуры ударников труда и организовать пост на крыше в бывшей голубятне. Там, среди птичьих костей и окаменевшего помета, горнист вглядывался вдаль, чтобы первым заметить красную зарю. Символ победы над мировым злом. А затем доложить благую весть громкими звуками и собрать народ на праздник.

  Но, равнодушный к победе над мировым злом горизонт упорно показывал одну и ту же картинку. Без красной зари и шагающего по Европе призрака коммунизма. Только рельеф далекого леса, похожий на кардиограмму больного сердца, да пограничные вышки, замаскированные под электрические опоры. Со временем, Василий Николаевич стал терять дальнозоркость. На его глаза опустилась вуаль возраста, а вера в светлое будущее превратилась в протертые от долгого ожидания штаны. От скуки горнист сочинял прекрасный новый мир, населенный пионерами-героями, удивлялся тому, как он сидя на важном посту умудрился жениться, давал залетным мухам человеческие имена и пробовал голубиные кости на вкус. Попав в его не по возрасту крепкие челюсти кости быстро ломались.

  А когда глаза Василия Николаевича почти уже ослепли от холодного горизонта, и он собрался навсегда покинуть пост, окончательно смирившись с мировым злом, вдали что-то бабахнуло. Да так крепко, что все мухи с человеческими именами испуганно вылетели из  горна. Затем бабахнуло еще раз и еще. Началась очередная война. Боевые действия по принуждению непокорных людей к счастью в новом мире. Тогда горнист протер глаза ветхим платком, вытянулся по стойке смирно и застыл, приблизив инструмент к губам. Так он и простоял в ожидании скорой победы, пока война не решила вернуться домой...

  - Чемоданы в кладовке! – сообщила на ходу жена, убегая паковать мамин сервиз.
Василий Николаевич открыл со скрипом дверь в пыльное хранилище. Представил размеры своего багажа и выбрал самый вместительный чемодан. Высокий, глубокий, похожий на гроб. По семейной легенде, в тяжелые времена он служил колыбелью. Иногда брачным ложем и даже грядкой для лука.
«Сюда поместиться вся моя жизнь» - решил горнист и потащил чемодан в комнату. Там он откинул крышку и задумался, что уложить в чемодан сначала? Василий Николаевич обвел внимательным взглядом, хранящиеся в комнате достижения. Привыкшие к далекому горизонту глаза скользнули по закромам пройденной жизни и ни за что не зацепились. Ни за новые выходные костюмы, ни за надоевшие книги, написанные по мнению горниста недалекими людьми, ни за почетные грамоты из давно прожитой пионерской жизни, ни за тощий семейный альбом. Василию Николаевичу вдруг стало по-настоящему страшно от заваленной хламом пустоты. Добравшись до любимой трубы его взгляд уставился на родные изгибы и в глазах горниста впервые вспыхнула дикая, неукротимая, словно разбушевавшийся вулкан ненависть. То ли к себе-дураку,то ли к музыкальному инструменту, то ли к целому миру.
  А спустя полчаса, обеспокоенная тишиной в комнате мужа, супруга обнаружила Василия Николаевича, лежащим в пустом чемодане. Свернувшись как ребенок, он спал в обнимку с птичьим скелетом. Неподалеку валялся раздавленный каблуками горн. Жена вздохнула с грустью и прикрыла бережно крышку чемодана.