Вперёд, на Запад!

 


Главы 1 - 54

  Алексей Юрьевич Кузьмин, 2024

Вперёд, на Запад!
Проснёшься ль ты опять, осмеянный пророк?
Глава первая:
Один пояс – один путь

626 год, Чанъань

Ли Шиминь легко спрыгнул с коня, отдал поводья конюхам, и быстро пошёл во внутренние покои через центральные ворота Большого дворца. За его спиной железная река отборных нукеров разделялась на два рукава, втекая в казармы Императорского города.
Император на ходу сбросил плащ, принял от евнухов горячее влажное полотенце, обтер лицо, и омыл руки в широком тазу.
Посмотрел на евнуха-распорядителя:
– Где он?
– Ожидает в домашнем зале Будды.
Император направился в молельню, на ходу давая указания писцам, и распорядок аудиенции был окончательно утверждён.
В домашней молельне его ожидал на футоне рыжебородый детина огромного роста, наголо обритый, с четками в виде человеческих черепов. При виде императора тот вскочил, и согнулся в поклоне:
– Ничтожный монах приветствует императора!
Ли Шиминь небрежно указал рукой на футон, сел напротив. В зале было прохладно и чисто, курился фимиам на алтаре, сквозь тайные щели в стенах его лучники имени прекрасный обзор, и были наготове выпустить стрелы при малейшей опасности.
– Итак, почтенный Ша, что у нас?
Император взял в руки записи, развернул свиток.
– Убийства, дебош в Чанъане, о! Людоедство! Раскаиваешься?
– Всё пустота, пустота пожрала пустоту, в чём тут раскаиваться?
Император задумался:
– То есть, наставник Ша хочет сказать, что был в это время в состоянии просветления, отринул привязанности бренного мира, полностью отказался от желаний, эмоций, и размышлений?
Монах довольно расчесал пятерней густую бороду:
– Вот именно!
Император перемотал свиток, вчитался в иероглифы:
– Но тут записано, что ты при этом громко хохотал!
Монах вскочил на ноги, затряс бородой, воздев к небу грязный указательный палец:
– Не я! Не я! Это хохотала Великая Пустота!
Император улыбнулся:
– Вам будет о чем поговорить.

Почтенного Сюаньцзана император лично встретил на площади между Императорским городом Хуанчэн и Большим дворцом Дагун, провёл во внутренние покои.
– Ничтожный в самом деле может отправиться в путешествие?
– Да, почтенный наставник сможет побывать в Индии и на Ланке, прикоснуться к сокровенным тайнам буддизма.
– Значит, я отправляюсь в Индию?
Император внимательно всмотрелся в полное лицо учёного, проведшего всю жизнь за чтением книг:
– Отправитесь, наставник, и не один. Только ваше путешествие будет называться не путешествием в Индию, а путешествием на Запад.

Они шли по дворцовому хранилищу, где в одном из залов были сложены штуки шелка всех оттенков красного, лилового, и жёлтого цвета. Император проводил по ним рукой, выбирал, иногда делая знак евнухам взять выбранный свёрток. Дворцовые служители тащили уже две довольно больших корзины, когда император, наконец, был удовлетворён.
– Достаточно!

Спустя некоторое время они прошли во двор Зала Белого Тигра. Это была самая западная часть Большого дворца, примыкающая ко дворцу Етингун, где обитали наложницы и жёны императора. Несмотря на близость к сокровенным покоям, западное направление считалось неблагоприятным, и в этом зале императоры обычно принимали карающие законы, снимали с должностей, и утверждали казни.

В противоположность этому, в Зале Синего Дракона, на восточной стороне Большого дворца происходили награждения и отмечались успехи.
Сюаньцзан не без внутреннего трепета вступил на широкий двор, вымощенный серыми шероховатыми плитами, и последовал за императором к высоким ступеням западного флигеля.

Здесь дежурила в охране сотня «верных и справедливых», уроженцев пограничных с Тибетом районов провинции Сычуань. Через каждые три шага пути стоял охранник в полном боевом облачении с большим бронзовым щитом. Щиты были украшены ритуальными узорами таотэ, изображающими морду чудовища с огромными глазами и клыками. Суровые воины, прищурившись, внимательно следили за гостем.

Их встретили служители в черных одеждах, проводили в зал, где были убраны все внутренние перегородки. В огромном зале, напротив возвышения императора, одиноко стоял маленький столик, покрытый чёрным лаком, скромный, без резьбы и инкрустаций. Перед императором поставили точно такой же скромный столик, служители быстро расставили стаканы и палочки, стали вносить блюда вегетарианской кухни. Сюаньцзан сел, и благословил трапезу.
Император взял палочки, кивнул в сторону.
Служители внесли низкий лакированный столик красного дерева со стоящим на нём цинем. Теперь их расположение выглядело так: император сидел лицом к югу, находясь на возвышении, обозревая приглашенного, и созерцая поверх его головы внутренний двор вплоть до самых ворот. Сюаньцзан находился на юге, как и положено гостю, а вот столик с инструментом поставили на восточном, благоприятном направлении. Юная певица села перед инструментом, взяла первый аккорд, и запела:
– Шелкопряд, шелкопряд, ты любишь листья тутовника, я доставлю их тебе.
Они распускаются каждый год по весне, и ты каждый год будешь иметь в достатке еды.
Я с почтением размотаю твой кокон, и сотку шёлк, принесу Государю.
Не бойся злую мышь, вот десять волшебных котов охраняют тебя, тебе суждено вечно продолжать свой род.
Шелкопряд, о шелкопряд!

Монах отложил в сторону палочки, всмотрелся в лицо императора:
– Эта песня должна пояснить мне, зачем Государь лично отбирал шёлк?
– Да, – ответил император, – это имеет отношение к славе и блеску династии Великая Тан.
Это шёлк для вашей парадной рясы, наставник.

Буддист отрицательно покачал головой:
– Мне дозволено носить одежду из обносков, питаться подаянием, и ничего не оставлять из еды про запас. Из того шелка можно сшить рясы для половины монахов Поднебесной, Государь имеет какой-то сложный план?

Император улыбнулся, и кивнул головой:
– Докладываю наставнику, Ли Шиминь неучён, познания поверхностные, много просил поучений у обладающих мудростью.
Мудрецы считают, что основой истинного процветания может быть только успешная внешняя торговля, обогащающая страну, и возвышающая её над другими.
У нас в достатке зерна, моя тобийская конница непобедима, и у нас есть неисчерпаемый ресурс. Из глины, и листьев тутовника, приложив немало труда, мы получаем товары высочайшего качества, не боящиеся долгого хранения, нечувствительные к влаге, жаре и холоду – шёлк и фарфор.
В обмен на эти товары мы можем получать чистое золото стран Запада, и наше процветание будет долговечным.
Но между нами и золотом лежат дикие племена степей, каганат хазар, далее Византия. Ромеи покупают небольшое количество наших товаров, но только для ничтожной по численности знати. Их простой народ живёт аскетично. К тому же они сейчас заняты ожесточенной войной с персами и арабами, торговля в тех местах окончательно захирела. Там сейчас работает только экономика войны.
Наша задача – наладить северный маршрут через хазар, и дать импульс к росту потребления на самом дальнем западе континента, там, где осталось золото гуннов.

Сюаньцзан закачал головой:
– Государь, полагаю, это ложный след. Гунны уходили из нашего приграничья разбитыми наголову, у них не было ничего. По варварской привычке к хвастовству они, возможно, и обложили тонкой золотой фольгой десяток деревянных фигурок, не более того.
После смерти Аттилы им потребовалось золото для борьбы за власть, какой царёк окажется настолько преданным своему Государю, чтобы отказаться ради него от денег?
В могиле Аттилы ничего нет! Этот след неверный.

Император по-новому взглянул на монаха:
– Почтенный наставник изучал этот вопрос?
– Ничтожный монах из семьи книжников, изначально собирал все сведения о западных землях, в сердце своем хранил надежду посетить предальние места, разузнал много, но страны эти столь отдаленные, что только на месте можно будет отделить реальность от иллюзий. Ибо многие вещи просто невероятно себе представить.

Император сощурился:
– Например?

– Вот, например, упоминания о лесном народце. Существа эти отдаленно похожи на людей, но не как псиглавцы, головы у них человеческие. Но вот что удивительно, рождаются они изначально с белыми волосами, и только с возрастом могут их волосы принять желтоватый оттенок. Живут они в лесах, искусны в стрельбе из лука, землю не пашут, больше всего любят веселье, игру на свирели, пение и танцы при луне. Стариков меж ними нет, характер у них добрый, но, обладая магией, способны внезапно исчезать и появляться. К золоту они равнодушны, но могут украсть разные вещи просто шутки ради. Их лица прекрасны, как у бессмертных, одеваются они с изысканной простотой.

– Раз к золоту они равнодушны, так и нам до них дела нет, – заявил император, а какие ещё там обитают удивительные существа?
– В горах живёт там другой народец, среди них одно племя называется нибелунгами.
Этот народ мал ростом, но невероятно силён и упорен, искусен в обработке металлов. Золото они добывают, прячут, могут давать в долг. Готы, когда бежали от Аттилы, имели с собой сотню телег золота, и достигли реки Рейн, в месте, называемом Бургундия. Бургундцы не дали им переправы, и готы закопали сокровища. Бургундцы уже посчитали золото своим, но нибелунги выкрали его из-под земли. Дальше Бургундия была сметена войском Аттилы, и судьба клада с тех пор неясна.

– Это уже кое-что, – заметил император, – осталось на месте разузнать, где живут крепыши-кузнецы, дающие в долг золото.
Это уже, как его, – зацепка!

– Убогий монах пока не понимает, в чем состоит стратагема с рясой? – Сюаньцзан заискивающе улыбался императору.

– Не вижу причин нарушать обычаи. Мы отобрали сто восемь кусков шёлка. Из них будут сшиты платья для моих жен и наложниц. От каждого свёртка останется небольшой кусок. Они со служанками вышьют парчовые узоры в знак уважения, и из этих клочков будет сшита парадная ряса наставника.
– То есть, никто не позарится на клочки, но в то же время, можно будет продемонстрировать множество оттенков, и способов вышивки? Необычно. Необычно. Может сработать. И эту рясу мне следует доставить как можно ближе к местам обитания этих таинственных нибелунгов?
– Да, желательно в большие города, где есть много ссудных лавок и меняльных контор.
– План вырисовывается! – лицо монаха озарилось пониманием, – но ничтожный вырос в богатом доме, не имеет опыта дальних путешествий и жизни в степи...
– Ваши спутники уже подобраны. Один – почтенный странствующий аскет, искушен в буддийских диспутах, привык жить в странствиях, пропитание способен найти практически где угодно.
– Опасаюсь я этих странствующих аскетов, – поморщился монах, – они зачастую довольно необузданны, да ещё и ходят вооруженными.
– Нет, этот не из таких. При нем только «нож запрета», и тяжёлая лопата для колки льда.
Император как смог успокоил монаха, и пошёл на передний двор – со следующим посетителем возникли какие-то проблемы.
[«Нож запрета» – у буддистов нож из обломка меча без колющего острия, либо хозяйственный нож по типу сапожного ножа.]

Глава вторая:
Великий мудрец, равный Небу


Император вышел из Большого Дворца через ворота Вечного Спокойствия Юнъаньмень, прошел площадь между Большим дворцом и Императорским городом, вышел к Воротам Установления Спокойствия, Аньшанмэнь. В воротах наблюдалась беготня, слышалось тяжёлое сопение, звякали железные цепи. Десяток стражников пытался вытащить из ворот нечто застрявшее.
Ли Шиминь подошёл поближе.
– Упёрся, враспор встал, – неслись крики.
– Поднажмем, добавь масла! – вторили другие.
Император осведомился, почему заблокированы ворота его дворца.
– Да застрял демон этот в воротах, зацепился, непонятно, как он левую руку сумел освободить. Но теперь уж точно и правую развяжет, «представление идёт чем дальше, тем жарче», – блеснул новомодным слоганом дежурный офицер.
– Так лошадьми его! – предложил император.
– Никак нельзя, – округлил глаза офицер. В прошлом году тоже так пытались. Так он, угорь скользкий, с ними разговаривать умеет. Видно, не зря был дворцовым конюхом. Это всё равно, что «позволить тигру вернуться к горе», – ввернул очередной мем офицер.
Император поморщился. Он не любил насыщенную древними поговорками придворную речь. Наполовину ханец, наполовину сын кочевого племени табгач он был и Сыном Неба для ханьцев, и Великим Каганом для степняков - тобийцев.
Всю свою жизнь он провел в седле, будучи сыном лучшего из полководцев прежней династии. Его отец был превосходным кавалеристом, сумел основать новую династию, но вот в вопросах управления и экономики он разбирался крайне посредственно. А вот Ли Шиминь, напротив, как будто от самого Неба был одарён знаниями, и довольно неплохо строил общество среднего достатка, сам иногда не понимая, откуда к нему приходят в голову такие чеканные афоризмы, как «Путь управления страной начинается с обогащения людей», или вот эта его новая идея «Один пояс – один Путь», а не эти все тигры и горы.
– Ладно, – сказал он, – раз так, несите вино. От этого места до мятежника расставьте сорок больших кубков, и отойдите от него.
Спустя четверть стражи, почтенный Сунь, небрежно повязанный на поясе тигровой шкурой, которая была его единственной одеждой, пошатываясь, стоял перед императором с сороковым кубком. Он уже весь был залит пролитым и извергнутым несколько раз вином, его страшные голубые глаза косо смотрели в разные стороны, он, запрокинув голову, вылил на себя содержимое последнего кубка. Его кадык несколько раз дернулся, и в Небо взлетел маленький фонтанчик. Император непроизвольно отшатнулся.
– Какое же ты всё-таки ничтожество, – поморщился он, – Тоже мне, мятежник. Ну какой из тебя император, посуди сам!
Сунь выкатил на императора чумные глаза, зрачки сделали в противоположные стороны несколько кругов:
– Истинное ничтожество – все эти ваши ранги и титулы. Перед тобой стоит Великий мудрец, равный Небу! Сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы! Эти знания выше любой земной власти! Сила действия равна силе противодействия! Е равно эм цэ квадрат!
Евнухи поспешно записывали мелкими иероглифами бессвязный бред. Великий мудрец проорал ещё какую-то несуразицу, выхватил у ближайшего евнуха тушечницу, разбил себе об голову, кровь потекла, смешиваясь с тушью и вином, пропитывая длинные волосы. Внезапно почтенный Сунь молнией рванулся к недавно оштукатуренной стене, и с размаху треснулся об нее головой. Покачиваясь и оседая, он сполз на колени, а затем рухнул лицом вверх. Евнухи бросились к самоубийце:
– Дышит, шея не сломана!
На стене входного павильона тушь медленно растекалась, открывая иероглифы: Ци Тхьен Да Шэн.

[«Великий мудрец равный Небу», транскрипция не по правилам стандарта транскрипции по Палладию, автор приносит свои извинения, но так лучше передаётся звучание.]

Император с уважением посмотрел на каллиграфию, сделал знак, чтобы немедленно сделали копию прописи.
– Заносите! – произнес он, оборачиваясь.
Спустя три часа Сунь был отмыт, его волосы были расчесаны и высушены, а шкура тигра почищена. Немного придя в себя, он обнаружил, что возлежит на небольшом дощатом возвышении в комнате без окон, но зато с большой железной решёткой:
– О! Без колодок! Комфорт первого класса, даже не бросили в каменный мешок, – произнес он, обращаясь к самому себе, проблевался ещё один раз, и захрапел.

Глава третья:
План компании

Почтенный Сунь сидел мрачный и задумчивый, когда за ним пришли. Император не хотел начинать общение в помещении тюрьмы, поэтому мудреца привели в малый банкетный зал, где император как раз изволил обедать в сопровождении почтенного Ша, к этому моменту также отмытого и приглаженного.
После изрядной даже для него выпивки почтенный мудрец прикоснулся только к белому рису, и с завистью глядел на то, как почтенный Ша употребляет крупную рыбину, периодически хватая пельмени, пампушки, и клейкие кусочки острого тоуфу.
Император отложил в сторону палочки, утер горячей салфеткой лицо и руки:
– Я представлю тебе на выбор два варианта.
Первый – сейчас тебе в спину прилетит стрела, и мы с почтенным Ша оставим тебя здесь на некоторое время, которое тебе понадобиться, чтобы отрастить новое сердце и лёгкие.
Второй вариант – ты поступаешь ко мне на личную службу, и выполняешь мое простое поручение.

– Второй вариант, – сказал Сунь, принюхиваясь к моллюскам, и подхватывая крупную креветку, – что за поручение?
– Тебе придется сопровождать одного почтенного книжника в его путешествии, охранять, обеспечивать комфорт. И присматривать вот за этим любителем пустоты, чтобы он того не съел.
Путешествие будет долгим и далёким, так что куролесь как тебе будет угодно, но не в ущерб безопасности книжника.
Сунь вгляделся в императора своими страшными голубыми глазами:
– Почему именно я?
– Ты ловок, это основное. К тому же ты представитель рода Сунь, голубые глаза у вас от предков, которые были римскими легионерами, и в этом путешествии тебе представится шанс увидеть город своих предков – великий Рим.
– Прошу императора пояснить эту историю, – заинтересовался почтенный Ша.
– Охотно. Некий Марк Красс подавил восстание Спартака во время так называемых «войн Митридата». После этого он попадает со своим легионом на Восток, воевать с Парфией. Парфяне с дальней дистанции обстреливают легионеров, те, истощенные, сдаются. Часть их казнили, наиболее крепких продали гуннам.
Гунны использовали их при обороне крепостей от китайцев, причем выгоняли в самое предполье, чтобы легионеры устрашили ханьцев своей невиданной маршировкой и перестроениями.
Манера боя светлоглазых пришельцев показалась военачальникам настолько удивительной, что почти всех римлян живыми взяли в плен. Они передали свои навыки пешего боя солдатам Хань, и поселились в деревне Лицян, что означало «Александрия». Многие из них отправились на службу знати, и вышли в военачальники.
Император взглянул на великого мудреца:
– Ты принадлежишь роду Сунь, в этом роду со времён Троецарствия встречались голубоглазые, ты знал об этой истории?
Сунь кивнул:
– Все это знают. Интересно, какой план придумал Государь, чтобы почтенный книжник не пропал в обществе таких волков?
– Да просто всё, – заявил император, наливая себе горячего и душистого чая, – почтенный Ша повезёт подарки. Вес немалый, учитывая, что тащить придется на себе. Чтобы он не сбежал, почтенный Сунь за ним приглядит.
Далее. Почтенный Сунь будет получателем моей почты, записок местных агентов, и некоторых денег на обеспечение и продукты.
Мои агенты будут выходить только на почтенного Суня, он будет носить приметное украшение, по которому его всегда опознают.
Если монах останется один, к нему даже не подойдут. Если будет только Сунь без монаха, к нему не подойдут. Если будет Сунь, и монах без почтенного Ша, передадут только сообщения, и треть денег.
Пропадут все трое – я подготовлю новую партию.
Вкратце, план таков. В Семиречье вас встретит почтенный Чжу, он три года проводит миссию по внедрению, будет вашим проводником.
Пока монах будет жив, у почтенного Суня будет выпивка и моя агентурная поддержка.
Поэтому почтенный Сунь будет следить за лояльностью почтенного Ша. Если вернётесь живыми все трое – книжнику будет предоставлена возможность в удовольствие вести изыскания, почтенный Сунь получит поместье на Юге, свободное от налогов, а почтенный Ша место помощника настоятеля в любом монастыре на его выбор.
С удовольствием выслушаю замечания преждерожденных, – император склонил голову.
– Маловато условий, должна быть какая-то страховка для монаха, – промолвил Сунь.
– В корень глядишь, – обрадовался император, – Если монах будет бормотать одну определенную сутру, или кодовый отрывок из нее, премия будет возрастать. Если будет бормотать другой кодовый отрывок – премия будет уменьшаться. Размер премиальных не будет постоянным, систему вы не пробьете.
Некоторые сутры будут тебе наказанием, с потерей премиальных. Выплаты не будут регулярными, систему вы опять-таки не пробьете. Мои агенты заподозрят, что ты пытаешь монаха, стоит тому хоть чуть похудеть – вся троица замещается, я посылаю новую партию. Надеюсь всё же, что до этого не дойдет!

Сунь не видел смысла сопротивляться вербовке, и только кивнул. Почтенный Ша нахмурился, обнаружив себя временно оттесненным на роль простого носильщика. Не привык он бывать на вторых ролях, и надеялся в самом скором времени исправить это несправедливое положение.


Глава четвёртая:
Ша Сэн и его знаменитая лопата


Император сдержал слово, и теперь у Сюаньцзана появилась новая парадная ряса, сшитая из обносков платьев императрицы, младших жен и многочисленных наложниц императора. Каждый квадратик был вышит искусной вышивкой, где были изображены цветы, утки-мандаринки, сцены из истории буддизма, и некоторые элементы из тантрических практик.
Если человек неосторожно бросал взгляд на рясу, то рисковал залипнуть на целую стражу – каждый её фрагмент был шедевром.
Отчасти по этой причине, отчасти из врождённого аскетизма, Сюаньцзан распорядился как можно быстрее упаковать рясу в дорожные корзины. Их было две, и они были приспособлены для переноски на коромысле. Поскольку задача по переноске груза была возложена на Ша Сэна, тот, подумав, отказался от коромысла, и приспособил вместо него свою универсальную лопату.
Вторым подарком Сюаньцзану был абсолютно белый иноходец, стоивший страшных денег. Зато теперь проблема транспортировки учёного была полностью решена.

Как только спали морозы, отряд двинулся в поход. Первые побеги зелёной травы едва проклюнулись из земли, и приходилось кроме походного скарба и подарков тащить ещё и овес для лошади. Сунь Укун бежал впереди, осматривая дорогу, Сюаньцзан трусил на иноходце, кутаясь в шерстяную рясу, а сзади тащил коромысло с вещами Ша Сэн. Он обливался потом и медленно сатанел.
Едва караван сделал первую остановку на пути из Чанъаня, Сюаньцзан в изнеможении стек с коня-дракона, и растянулся прямо на едва подсохшей траве.
Сунь Укун расседлал лошадку, обтер её, и даже сделал массаж. Конь благодарно косил на мудреца умным глазом. Почтенный Ша сложил свою тяжёлую ношу, и сел, прислонившись спиной к корзинам.

Сунь Укун успел поставить на огонь медный чайник, когда к нему с кряхтением подошёл Ша Сэн. Глаза подвижника недобро сверкали.

Мудрец, равный Небу уже давно просчитал его намерения, и размышлял:
– Ну что за мир, как можно жить настолько заторможено? Какие они все неспешные, право слово, могут за день сделать одно лишь дело на пять минут времени.
Живут, как панды, представить себе не могут, что кто-то может выскочить, не успев кофе попить, и весь день на ногах, ни минуты отдыха.

Мудрец употреблял про себя выражения «ни минуты отдыха», «не успел кофе попить», хотя понимал эти фразы только в самом общем смысле, он бы не смог дать точное определение, что такое минута, или чашка кофе.

Меж тем почтенный Ша приблизился, волоча свою лопату. Агрегат состоял из толстого стального лома, на одном конце переходившего в узкую стальную лопату с округлым острым лезвием, на другой стороне сверкали стальные рога в форме месяца, понять, имели ли они изначальное ремесленное применение, было уже чрезвычайно сложно.

– Прошу почтенного Суня дать наставления по боевому искусству, давно хотел просить поучений у Великого мудреца, равного Небу!
– Охотно обменяюсь с уважаемым Ша знаниями, хоть ничтожный и неумел, заранее прошу прощения! – Сунь Укун подхватил свой лёгкий шест, и встал в боевую стойку.
Сюаньцзан даже и головы поднять не успел, а Ша Сэн и Сунь Укун уже стояли напротив друг друга.

– Как же всё предсказуемо, – размышлял Сунь Укун, – вот сейчас он поставит свою лопату вертикально рядом со своей правой ногой, и внутри его головной кости зародится мысль:
«Сейчас я как подниму лопату!»
Потом он перенесёт вес на левую ногу, отведёт правую ногу назад, и подобьет лопату снизу, отрывая от земли. После этого ему понадобится сменить захват правой кистью, помогая левой рукой удерживать оружие, а затем он начнет набирать скорость, раскручивая этот лом над головой в горизонтальной плоскости. А в его голове родится вторая мысль: «Сейчас я ему как дам!» Великий Будда, я за это время успел передумать столько мыслей, можно было бы партию в шашки сыграть, а он ещё и первую свою мысль толком не додумал!

Ша Сэн действительно, отвёл назад правую ногу в мягком кожаном сапожке, делая замах для подбива.
«Тук-дук» – Сунь нанес левым и правым концами шеста два удара по пальцам.
Ша Сэн ещё не почувствовал боли, просто его правая рука потеряла способность держать, и он схватил лопату левой рукой.
«Дук-тук-тук» – ещё один удар по пальцам, а потом два удара в вертикальной плоскости по запястью – снизу и сверху.

Правая нога Ша Сэна сделала шаг назад, а лопата, разумеется, пока ещё просто стояла вертикально.

Сунь Укун накрыл её шестом, зажатым под правой подмышкой, придержал правым концом шеста, а затем левым концом сбил в сторону. Лопата, наконец, упала.

– Всё, теперь он думать вообще не будет, – размышлял почтенный Сунь, поднимая шест над головой, – осталось только осторожно его загасить. Но только сотрясение лёгкой-средней степени, не более. Голова у него крепкая, переживёт.

Ша Сэн действительно выкатил глаза, и рванулся вперёд, норовя забодать головой.
Шест свистнул, раздался звук «помк», и почтенный Ша перешёл к неуправляемому планированию с резкой потерей высоты.

Сюаньцзан поднял голову, потревоженный непонятным шумом, Сунь вернулся к своему чайнику, тот как раз закипел.
– Что там с почтенным Ша? – осторожно спросил Сюаньцзан.
– Пустота сливается с пустотой, уважаемый аскет прилёг отдохнуть после утомительной дороги. Наставник, Вам «Лянчжоу» или «Цзиньчжоу»?
– Погода прохладная, нет ли «Мин Юэ Ся»?

[«Лянчжоу Ча» и «Цзиньчжоу Ча» – чай из провинции Шэньси,;
«Мин Юэ Ся Ча» Ущельный чай Ясной Луны – знаменитый чай династии Тан, происхождение из провинции Хубэй. Эти три сорта были описаны как топовые сорта в трактате «Ча Цзин», автор Лу Юй (733–804; создатель первого трактата о чае и чаепитии ]
– Есть, завариваю! – откликнулся Сунь Укун.

Глава пятая:

Воевода Ждун и князь Передраст

Международное признание

Князь Переслав был дороден телом и богат бородой, величав, и голосом зело силён. Шапку носил соболью, высокую, рукава бобровой шубы – до земли.
Князь пользовался высоким международным авторитетом, постоянно ощущал братскую поддержку хазар, вот и в самом Киеве их уже жило сотни три. Имел сношения с самим Византийским императором. Базилевс даже однажды публично упомянул его имя, в сложной дипломатической фразе, которая в переводе с греческого звучала как «посадил бы на кол, и дал псам сожрать потроха», что было признаком сложного международного диалога и продолжающейся дискуссии.
Только собственные подданные не ощущали его величия, и каждый босоногий мальчишка звал его за глаза Передрастом, впрочем, иногда и в глаза некоторые заговаривались.

Похоже, нынешний посетитель, кузнец Боромир, тоже едва сдерживался, чтобы не назвать его по ошибке привычным именем.
– Батюшка князь, обиду учинили мне тати хазарские, ворвались в моё подворье, всё вверх дном перевернули, бочонок хорошего клея опрокинули, заготовки добрые раскидали, домашних напугали, собаку ударили.

Кузнец выглядел даже покрупнее князя, вот только шапка была поменьше, да рукава покороче. А так – боярин боярином, да и не мудрено, род свой вёл от времён исхода из Галатии, предки его ещё Митридату служили, прошли от Галатии до Тмутаракани, через Лукоморье, мимо того самого дуба скифского царского, поднялись до Десны по Славутичу.
Князь поохал, лицо серьезное сделал, брови свёл домиком:
– Хазары кровников ищут, у них трое убитых. Из лесу стреляли, со ста шагов.
– Ко мне какие претензии? – вскинулся кузнец, – не на моём подворье ж то было. Пусть с древлянами разбираются, если жизнь не дорога.
– Так откуда у древлян луки такие высокоточные, дальнобойные? Они ж охотники! Значит, кто-то им продал. Ты луки для воеводы делаешь, они к тебе и кинулись. Воевода, подь сюды!

Вошёл воевода Ждун, роста невеликого, но дородный, и с шапкой преогромною.

В знак воинской доблести на поясе носил большой рог, отделанный серебром, чтобы всегда можно было оказать почёт принимающей стороне.
– Воевода, что у нас с луками?
– На заседании малой боярской думы утвердили программу переоснащения войска луками однодревковыми, цельными. Требования к тендеру – низкая скорострельность, во избежание излишнего расхода боезапаса, тяжёлое древко, пригодное для рукопашного боя, дальность стрельбы до тридцати шагов.
– Ну и что? – обернулся князь к кузнецу.
– Ну, нашли они эти палки с веревками, расхохотались, стали ими махать, так одной ещё мою собаку отделали. Хорошо ещё, Тузик древко это перекусил, мальчики и подуспокоились, остыли малость.
Старший их ещё меня по плечу хлопал, сказал: «Хорошие луки делаешь дорогой брат, молодец!»
Воевода побагровел лицом:
– Ах ты, тать! Что ж ты творишь! Оружие ближнего боя собаке на один зуб?!
Внезапно на выручку кузнецу пришел князь:
– Да ладно, воевода, не кипишуй. Ты его Тузика то хоть видел? Ему и копьё на пару укусов.
Но воеводу уже было не остановить. Он раскраснелся, встопорщил бороду:
– От царя Гороха сильны мы в ближнем бою! Верой в князя крепка дружина, крепостью палок сильно ополчение! Вот где наши скрепы, а не вот это вот всё избыточное расходование боеприпасов! Исстари бойцы наши бьются грудь в грудь, честным боем и я никому не позволю...

Князь сделал знак ключнику:
– Налей воеводе, а то он опять лезет на колесницу.
Ждун Годинович сразу несколько успокоился, дрогнувшей рукой стал отстегивать от пояса рог.

Князь увлек за собой кузнеца:
– Боромир Брониславович, что мы всё о делах? Пойдем, провожу тебя, расскажешь, как сам живёшь, как брат, как племянник?
Они вышли из княжьего терема, и двинулись по двору, вспугивая кур и гусей, и уворачиваясь от слишком ретивых козлов.
– Брат бересту недавно прислал, воюет добровольцем против франков.
– Что, франки сильно жмут?
– Прут, как оглашенные. Всю Галлию под себя подмяли, на юг прошли до Италии. Бавария, Саксония и Тюрингия ещё держатся, но это ненадолго. А потом и за нас примутся.
– Князь помрачнел:
– Брату передай, пусть бережёт себя, не лезет на рожон.
Боромир кивнул, они подошли к коновязи, сели на коней, выехали за ворота, за ними трусили трое старших княжьих дружинников – так, на всякий случай.
– Племянник как? – поинтересовался князь.
– На охоту повадился, неделями по лесу бродит. Ночует в землянках, ко мне уже месяц не приезжал. Ленивый.

– А вот у меня другая информация, – прищурился князь, – про заимку на территории древлян. Рог он у них скупает, ты ему шлёшь жилы и клей. Судя по бочонку, он в месяц с десяток луков наборных делает?
– Ух ты, силён ты, Переслав Радимирович.
– На том стоим! Разведка всему голова! – князь рассмеялся, – почём луки уходят?
– По сто белок, можно по соболю, – не стал скрывать кузнец.
– Так, моя доля – соболь с десяти луков, – посчитал князь.
– Потянем, – согласился кузнец.
– Эх, всё-таки замечательно иметь такого трудолюбивого племянника, – восхитился князь. – Как твои дела с хазарским палашом?
– Закончил, вот Ждуну хочу показать!
– Сдается мне, что наш храбрый воевода готовит какой-то подвох. Ты к приёмке его заточи как следует, он наверняка сравнивать убойное действие начнёт.

Вряд ли с простыми мечами, с него станется – он и сарматский двуручник возьмёт.

Глава шестая:
Приёмка палаша

Киев на Днепре, апрель 626 года.

Воевода Ждун всегда очень вдумчиво подходил к вопросу принятия новых видов вооружений. В сём важном деле он в первую очередь чтил заветы предков, вот и на днях советовался с волхвами. Также интересовался он мнением зарубежных специалистов – по вечерам частенько к нему забегал на пару слов шустрый и проворный хазарин, сносно говоривший на словенском наречии. После таких визитов вид у воеводы бывал несколько кислым, зато оживало строительство нового высокого терема, что возводил он на своем обширном дворе.
Вот и накануне забегал к нему тот юркий представитель международной общественности.
Утро следующего дня выдалось замечательным – розовое солнце выбралось из-за тучек, и стало быстро согревать холодную землю. Воевода вышел на крыльцо, и при всём честном народе слушал доклад кузнеца.
Тот притащил с собой целую охапку длинных мечей, выложил перед собой на дерюжку, и стал по очереди их показывать.

Сначала Боромир кратко описывал своё изделие:
– Нами было разработано изделие ближнего боя, – проговаривал кузнец привитые ему воеводой словесные формулировки, – на основе хазарского палаша. Идея палаша была взята хазарами у народа Хань, раньше подобные клинки назывались Хуаньшоудао – сабля с кольцом на навершии. Сейчас народ Хань от идеи кольца на навершии отходит, делает простую полуторную рукоятку с оплёткой из жёсткой кожи костяных рыб, типа наших осетров. Хазары тоже отказались от кольца, и сделали короткую одноручную рукоять сабельного типа.
Клинок представляет собой треугольник в сечении, заточен под зубило, им рубят, а не режут. При такой заточке палаш может рубить толстую кость, бронзу, железо. Продольным уколом легко пробивает кольчугу. Тяжёлый обух придает дополнительную силу удару, палаш тяжелее меча. Ханьский клинок прямой, а вот хазары добавили изгиб. Рукоятка соединяется с клинком под небольшим углом, уходя к выпуклой стороне. Защитная гарда небольшая.

Кузнец взял в руки палаш своей работы, раскрутил вокруг себя, и будто оделся металлическим сиянием.
Поставил ветки в расщепы пней, и отсёк их несколькими молниеносными движениями. Народ одобрительно загудел.

Воевода выкатил в их сторону налитый кровью глаз, цыкнул:
– Цыц, потише там, идёт приёмка нового вида вооружения! Переходим к этапу практических испытаний!
По его знаку слуга затащил в сарай здоровую свинью.
– Твердило, возьми палаш!
Твердило, худощавый молодой парень с едва пробившимися усами, пожал плечами, взял палаш, зашёл в сарай. Раздался короткий взвизг, потом сочный шлепок, и всё стихло.
Твердило вышел, передавая кузнецу окровавленный палаш.
– Тащите сюда объект номер один! – распорядился воевода.
Воины с энтузиазмом засуетились, потащили кабанчика, предчувствуя праздничное угощение.
Меж тем, в загон затащили второго борова, чуть поменьше.

– Горобой! – возвестил воевода, – бери палицу!

Горобой, огромный мужик, легко подбросил в руках дубину с шипастым шаром на конце, вошёл в сарай.
Спустя секунду раздался звук тяжёлого удара, и громкий визг свиньи. Ещё удар, похоже Горобой задел стену сарая. Внутри слышался топот – боров пытался спастись бегством. Ещё удар, и изнутри раздались ругательства Горобоя, снова удары «чавк -чавк-чавк», сарай дрогнул и из поврежденной стены показались шипы палицы.
Горобой дёрнул палицу на себя, но в этот момент раздался звук мощного столкновения и громкий крик богатыря:
– Аааа! Аыыы! Тварь! Изуродую!
Ещё пара ударов, сарай подкосился – рухнул угловой столб. Внутри удары слились в серию, из проломов в сарае летели струи крови и клочья свиной щетины. Визг не прекращался. Ещё пара ударов, и наконец – грохот падения.

Из дверей сарая, покачиваясь, и припадая на левую сторону, вышел весь залитый кровью кабан.

Боров посмотрел на бойцов, скосил глаз на воеводу, презрительно хрюкнул.
Кузнец подошёл, и непроизвольным движением заколол победителя.
Бойцы ринулись внутрь, и скоро вытащили Горобоя – у того была распорота нога от колена до паха.
Несколько опытных воинов тут же бросились оказывать помощь, брали ногу в лубки, бинтовали, останавливали кровь, прижимая рану всяким тряпьём.
– Объект номер два сразу на колбасу пойдёт? – уточнил десятник Селиван.
Воевода закаменел лицом:
– Оба объекта на экспертизу! И палицу принесите сюда!
Через некоторое время Горобоя отнесли к воинской знахарке, доброй бабушке Агафье, кровь с боровов слили в туески.

Воевода продолжил процедуру приемки:
– Объект номер один, небольшая треугольная ранка в районе сердца, задняя часть черепа разрублена до продолговатого мозга. Смерть наступила от острой кровопотери и повреждения мозговых путей.
Объект номер два, множественные рваные раны по всему телу, перелом ребер, вывих левой передней конечности, контузионные повреждения головы, спины, боков, и окорока. Также небольшая треугольная ранка в районе сердца.
Смерть наступила от множественных повреждений, несовместимых с жизнью, болевого шока, и внезапной остановки сердца на фоне психологической травмы.

– Во, как говорит!
– Воевода наш – голова! – загудели бойцы, непроизвольно подкручивая усы.
– По результатам экспертизы комиссия пришла к выводу, что работы над адаптацией хазарского палаша нужно продолжить. В настоящее время принимать на вооружение не следует. Отсутствие серьёзного психологического воздействия на противника, слабый контузионный эффект, общая дороговизна изделия не позволяют принимать его в войска.

Воевода набрал в грудь побольше воздуха, возвысил голос:
– Да, палаш легче и длиннее палицы, но на этом его преимущества и исчерпываются! Сейчас наша работа завершена, вечером жду всех членов комиссии на ужин, будет свинина с гречей! Проявившему мужество и героизм Горобою выдать серебряную гривну из прошлогодней добычи.
Бойцу Твердиле дополнительный наряд для отработки приемов с палицей. Прошу всех расходится! – и воевода, взглянув на строящийся новый терем, пошел обратно в дом.


Глава седьмая:
Зерновая сделка

626 год, у подножия горы Большой Арарат

Это была внезапная, полная искрящегося солнца, звона ручьев, и безумного щебета птиц, дружная весна.

Обе снежные вершины Арарата гордо вздымалась, перекрывая вид на север, у их подножия вольно раскинулись выпасы, поля и виноградники, многочисленные небольшие деревеньки и отдельные фермы.
Рядом с одной из ферм земля была вытоптана скакунами, догорали ночные костры, и стояли неровными рядами многочисленные палатки византийского войска и обоза.
Отряды табунщиков неторопливо сгоняли к лагерю отдохнувших за ночь лошадей.

Император Ираклий полулежал на триклинии напротив своего брата Феодора. Прохладный ветер колыхал тяжёлое полотнище палатки, косые лучи восходящего солнца пробивали плотную ткань, освещая крутящиеся в воздухе пылинки.
Полководец Никита сидел с гусиным пером за столом, заваленным кусочками пергамента.

Он только что закончил доклад, перечислив все беды, постигшие Империю за эти месяцы: на севере бесчинствовали авары, на западе готские короли снова захватили всю Италию, на юге владыка персов Хосров завоевал Египет, и в столице начался голод – Египет был главной житницей Византии.
На востоке ситуация пока колебалась: новое войско Ираклия на основе латной конницы вело успешную маневренную войну, громя персов на Кавказе и Междуречье, но столица Персии Ктесифон пока была недоступна, а на севере крепкий гарнизон персов держал ключевую крепость Тбилиси.
Кроме персов, в Малой Азии появилась и новая сила – многочисленные отряды фанатичных последователей Пророка новой религии.

– Итак, Фаррухан Шахрвараз штурмует Константинополь, – проговорил Ираклий, пытаясь унять мышечную дрожь в ногах – вчера скакали весь день, не снимая кольчуг, сегодня ноги болели до изумления, плечи ныли, а позвать массажистов нельзя – совещание секретное.

– Да, автократор, – подтвердил Феодор, которому досталось не меньше, – и к ним спешит на соединение каган аваров со своими славянами!

– Да чтоб они все передохли! – император ударил кулаком по краю ложа, напряжение передалось в спину и немедленно вызвало судорогу в ногах.

Никита поспешил успокоить царственных братьев:
– Стены города высоки, на море у нас полное преимущество, Константинополь аварам не по зубам.

Ираклий поморщился:
– А если персы пересекут Босфор? Тогда нам точно конец. Нет, так это оставлять нельзя. Никита, дели армию, я посылаю Феодора прикрыть Константинополь.

– Понятно, какие ещё распоряжения?
– Готовим посольство в Саркел. По уму, надо бы в Суяб, но это на несколько месяцев потеря времени.
Император закрыл глаза, размышляя про себя:
– Суяб, главный город западного Тюркского каганата. Этот степной союз враждебен Персии и аварам, мой потенциальный союзник. В то же время, они враждебны восточному Тюркскому каганату, с которыми воюет народ Хань. Они там недавно основали новую династию Тан, что-то там я слышал о миссии на Запад какого-то благочестивого монаха. Значит, с империей Тан мне ссорится нельзя, и монаха следует обласкать.
В Персии сейчас мирно сосуществуют зороастрийцы, тенгрианцы, христиане, буддисты, огнепоклонники, иудеи. Моя задача – направить миссию севернее, к хазарам.

Император поморщился, обратился к Никите:
– Пиши письмо кагану западного Тюркского каганата. «Дорогой Брат», и всё такое прочее. Обещай денег, выдели поддержку специалистами по штурму крепостей. Они помогут взять Врата Дербента. [Существующая и ныне крепость Дербент, между горами Кавказа и Каспийским морем] Потом пусть он заходит в Кавказскую Албанию [Нынешний Карабах] и берет её под контроль. Летом этого года мы вместе с ним должны взять Тбилиси. Когда возьмём, отдам дочь за него замуж. [Взятие Тбилиси и свадьба Тон-ябгу Кагана на дочери императора Ираклия Евдокии произошли то ли в 626 году, то ли на год позже, по разным источникам]
Теперь о славянах. Вы там с ними поосторожнее. Фракийцы берут фракийскую равнину, но Дакию мы твердо оставляем за собой. Иллирийцы пусть возвращаются, но иллирийцами их не называть. Пусть будут пока «склавы», славяне. Они друг с другом всё равно начнут драться, поможем с самоопределением. Кстати, коли фракийцы вернулись во Фракию, начинайте подкупать их вождей. У них от Геродота единства нет, должно получиться.
Всё это изложи в письме патриарху и моему сыну. После потери Египта, славянский хлеб – это единственное, что обеспечивает наше выживание.
Запиши. Хлеб в обмен на признание. Дважды подчеркни. Максимальное количество обещаний, минимум золота.

Император перевёл дыхание:
– Даю особое поручение. Сформировать отдельное посольство в Киев на Днепре. Варвары падки до зрелищ, женской красы, уважают грубую силу. Из цирка подберите пару гимнасток, фокусника, пару силачей. Во главе послать монаха учёного, искусного в ядах. Задача: увеличить поток зерна.

Никита тщательно скрипел пером, записывая:
– Автократор упомянул сделку с зерном, но в обмен на что?
– Международное признание, возможно, династический брак. Одну из гимнасток приоденьте, пусть принцессу изображает. Вторая – служанка.
В Херсонесе пусть посольство проведёт беседу с купцами. Задача – удвоить вывоз зерна. Пусть активнее предлагают вино. Торговый дисбаланс недопустим. Нельзя накачивать славян золотом. Поэтому – вино, предметы роскоши, продажа недвижимости в пределах империи. Составить списки конфискованных вилл, готовьте их на продажу. Если что, ещё раз конфисковать недолго.
Привозите их знатных людей в Херсонес, водите в храмы, театр, запретных развлечений пусть попробуют. Научите их сорить деньгами. Больше танцовщиц и вина. Теперь о цирках. Возобновить скачки во всех близких к варварам городах. Произвести ремонт трибун, очистку прилегающих улиц. Пополнить зверинцы, нанять дополнительно гимнасток и жонглёров. Варварам продавать колесницы, команды. Пусть побеждают на ипподромах, или стараются победить.
[В поздней Византии остались только две «спортивные лиги» – праксины и венеды – «синие» и «зелёные». Фанаты имели собственное управление, боевые группы. Как раз в этот год их снова привлекли к обороне города, выдав оружие.
Периодически «партии цирка» участвовали в восстаниях и переворотах, но также и выступали в качестве последнего резерва при обороне города.]

Никита поднял глаза от пергамента:
– Патриарх крайне негативно относится к роскоши, развлечениям, и особенно к зрелищам...

Ираклий сверкнул глазами:
– Патриарх должен понять, что это вопрос выживания Империи. Если удастся обратить варваров в истинную веру, это будет прекрасно. У них ужасные имена.
Подчеркни – крестить варваров. Сразу пойдут донаты. А вешать мы будем потом.

Император помолчал, собираясь с мыслями, через силу продолжил:
– Пусть патриарх Сергий по своим каналам нажмёт на купцов, ну кто не грешен, найдется, на что надавить. Мы обеспечим нейтралитет хазар, их задача – удвоить торговлю со славянами. Нужно стараться, пусть донесёт эту мысль.

После Херсонеса посольство отправляется в Киев. Дорога не трудная, хазары обеспечат безопасность.

В Киеве на Днепре посольство должно зачитать варварам моё письмо, составь сегодня же, равноправие, общечеловеческие ценности, взаимное уважение, инклюзивность и транспарентность. Нет, я не это имел ввиду, грех это. Основное – увеличение потока зерна.

Мир со славянами. Дважды подчеркни эту мысль. Задача – постепенно привести их в состояние подданных.

Миссии в Иллирию и Фракию. После успокоения пришельцев следует изыскивать способы их привлечения в нашу веру. Сначала храмы, потом письменность, потом смена имён, написание правильной истории. Сроки не определяю, пусть патриарх сам думает.
Всё, пиши приказ и письма, а нам срочно массажистов!

Четверо массажистов с сильными ладонями и мягкой кожей взялись за царственных братьев.

Феодор спросил охающего Ираклия:
– А почему ты фракийцев назвал фракийцами? Ведь «фракиец» это теперь просто кличка, типа «африканец», если в Африке воевал или родился.
Ираклий отвечал с полуприкрытыми глазами:
– До Империи, кто жил во Фракии?
– Фракийцы, разумеется.
– На каком языке они разговаривали?
– На фракийском, я полагаю.
– Точно. А после завоевания Траяном?
– Ну, там стали жить подданные империи, Фракия перешла на греческий, а Дакия на латынь.
– Вот так ровно перешли, правда, здорово?
Массажисты успели как следует поработать с Феодором, и он уже почти не стонал:
– Часть варваров переходит на греческий, часть на латынь, что тут удивительного?
Ираклий приподнял голову:
– Вот, покорили мы иудеев, они много языков знают, иудейский они забыли? Или копты в Египте, оставили своё наречие? Про армянский я молчу, он нам родной, мы же от него не отказываемся. Да и как можно это физически сделать, если нам мать колыбельные пела на армянском?
Греки вошли в Римскую Империю, что, они греческий забыли? Заруби себе на носу, выучить чужой язык сложно, забыть собственный – не представляется возможным.
Поэтому, «быстрая романизация» – это мягкая замена слова «изгнание», а «полная романизация» означает «истребление».
Вот сейчас они и возвращаются. Кто знает, – Ираклий поднял голову в направлении горы Арарат, – что суждено нам самим, вдруг когда-нибудь вокруг горы Арарат не будет слышна армянская речь, и новые властители будут утверждать внутреннее единство другой империи, в которой не будет места армянскому народу...

Феодор вздрогнул:
– Ты сейчас о чём?
Ираклий помолчал, потом вдруг медленно произнес, глядя перед собой остекленевшими глазами:
– Мы сами открываем тюркам ворота в Закавказье. Боюсь, что Боги наказывают нас, исполняя наши же желания.

Потрясенный этим словом «Боги» Феодор ещё некоторое время молча принимал массаж, потом уточнил:
– А аварам что обещать?
– Выкуп, и постоянную дань. Авары – конники, обрабатывать землю они не будут, пусть убираются в свои степи. Для их конницы в империи земли нет.

Через час царственные братья расстались. Феодор отправился на снятие блокады с Константинополя, Ираклий начал движение в сторону Тбилиси.


Глава восьмая:
Принцесса цирка

Константинополь, лето 626 года

Аспасия имела лицо ангела, сердце змеи, и хватку гиены. Подобно змее, могла она изгибать спину в разные стороны, что с успехом демонстрировала в театральных представлениях, и приватно для особо состоятельных клиентов. С детства отданная в театр, она умудрялась участвовать в представлениях, петь, растрясать кошельки богачей, исповедоваться в грехах, раскаиваться, поститься, и получать отпущение, постоянно повышая уровень контактов.
Когда дело дошло до патриарха Сергия, который был ревнителем целомудрия и на дух не переносил блудниц, она уже было упала духом...

Патриарх сидел на троне слоновой кости, тончайшая резьба в деталях передавала сцены из Писания. Сергий был противником роскоши, одевался в ветхую рясу, посох имел из простого кизила, без вычурных инкрустаций. Сейчас он рассматривал танцовщицу лет 15-16, с тонким станом, едва намечающейся грудью, и высокой прической из вьющихся мелкими колечками светлых волос.

– А ты красива, – озвучил Сергий очевидное.
Аспасия ниже наклонила голову, не проронив ни слова, однако в ее хорошенькой головке замелькали мысли, похожие на радужных бабочек, бьющихся внутри её головы крепкими чешуйчатыми крыльями:
– Смирился, смирился-то как!
– Если глаз твой соблазняет тебя...
– Топором, прямо топором!
– Ой, кровищи-то будет!
– Палец отрубил, прямо на чурбаке!
– А кровь-то так и хлещет!
– Это символика, он же хотел написать не про палец, но кто бы такое пропустил в печать!?
– Это не символика, это фрейдизм, автор сам не осознавал, что пишет, Толстой был чужд фрейдизму, но прекрасно им объясняется!
– Не смейте применять эту низменную теорию к великой литературе!
– То есть, вы вслед за Набоковым, запрещаете применять фрейдизм к русской классике?
– Это борьба Духа!
– С гормонами!
Аспасия зажала руками голову, рухнула на колени, произнесла сдавленным голосом:
– Исповедовать будете, Владыка Сергий?
Патриарх вдруг изменился в лице, будто увидел призрака:
– Нет.

Под сводами зала повисла длинная пауза.
Патриарх встал, подошёл к оконцу, всмотрелся в воды залива, полные раздутыми трупами. В воде плавало множество трупов голых по пояс славян, аваров было меньше – то ли они не так массово шли на убой, то ли тяжелые доспехи не давали им всплыть. В любом случае, славян здесь было огромное количество, и было трудно представить, как теперь удастся очистить залив.

Он обернулся, и строго посмотрел на Аспасию:
– Твоя жизнь меняется. Император признал тебя своей дочерью.
– Конец весёлой жизни, – пронеслось в голове у Аспасии.
– Ты отправляешься в составе посольства в Херсонес, а оттуда к северным варварам.
– Но чем я могу...
– От тебя не требуется ничего сложного. Скорее всего, глава посольства выдаст тебя замуж за какого-нибудь варварского князька. Твоей задачей будет постоянно требовать от него перейти в истинную веру, соблюдать посты, личную жизнь вести размеренную, соблюдая запреты и празднуя праздники.
– Варвары не склонны к запретам, – пролепетала Аспасия.
– Разумеется, – вдохновился патриарх, – его варварская сущность будет восставать, ибо варварами управляет диавол! Он будет негодовать, когда в дни поста ты будешь отказывать ему в ложе, он даже будет силой принуждать тебя, скорее всего, истязать!
Лицо Аспасии выразило недоумение.
– Твоя миссия, как истиной христианки, вызвать его недовольство тобой. Тогда ты поставишь условие, что только принятие нашей истинной веры может вас примирить!
– А если он откажется? – прошептала Аспасия.
– Непременно откажется! – обрадовался патриарх. У варваров есть ужасные пытки! Не имея железа, перепиливают они своих жертв деревянными пилами, распинают на деревьях, скармливают диким зверям!
Тебя ждёт мученичество, прославление, и прощение всех грехов в Царстве Небесном!
– Мало успела нагрешить, – только и подумала Аспасия.

Дальнейшее понеслось вокруг неё уже без всякого контроля. Мысли-бабочки порхали в её голове, дополнительно сбивая с толку, страх мешал сосредоточиться, она боялась смотреть вокруг себя, она ощущала, как её куда-то ведут, переодевают, знакомят с какими-то людьми, некоторых она смутно помнила, но в состоянии дикого стресса не могла нормально реагировать. Вот она ступила на качающуюся палубу, сальные взгляды матросов, деревянная скамья, качающийся столик, висящий на цепях, чьи-то руки суют ей кубок с неплохим вином. Она жадно пьёт, и мысли-бабочки вдруг улетают из её головы, она осмысленно глядит, и видит улыбающегося мерзкой улыбкой карлика в потешной кожаной курточке с большими карманами, отталкивающей внешности, и огромным шрамом, идущим поперек через всё лицо. Её вид пока ещё слишком растерян, и карлик, картинно простирая руку, начинает объяснять:
– Прекрасная госпожа, вижу, ты уже приходишь в себя. Позволь представить тебе твою свиту, начну с себя, как с самого умного. Я ношу гордое имя Трибониан, и, как самый умный, разумеется, являюсь шутом.
– А мы думали, что это из-за того, что ты отвратительный похотливый карлик, – раздался смех с другого конца темной каюты.
– Не бойтесь, ребята, я не покушаюсь на вашу девственность, кстати, позвольте представить – братья Теодорих и Гундемир – вандалы, пленники, силачи, мозга либо нет совсем, либо они тщательно маскируют свой ум. В нашем посольстве будут работать под прикрытием, играя роль цирковых силачей, хотя на самом деле они, – он сделал паузу, заговорщически подмигнул, затем произнес зловещим шепотом, – просто силачи.
Рыжебородые братья довольно заулыбались, тоже протягивая руки к амфоре с дорогим вином.
Аспасия на всякий случай слегка улыбнулась братьям, осторожной улыбкой без обещания немедленной любовной связи.
Карлик меж тем с удивительным проворством осушил свою чашу, и продолжил представление:
– Вот эти двое длинноволосых и длинноруких молодых людей приданы нам в качестве жонглёров. По мне, они должны отлично жонглировать кинжалами, им это должно легко даваться, с такими-то повадками профессиональных убийц!
Аспасия взглянула в глаза двух молчаливых парней, сидящих в углу. О, эти взгляды были ей знакомы слишком хорошо. Вдоволь она насмотрелись таких, поднимаясь с самого дна нищих кварталов Константинополя.
Карлик продолжал:
– Вон тот, с серыми глазами – Валамир. Я не специалист, но у него, похоже, не менее трёх кинжалов спрятано под одеждой.
Валамир пристально посмотрел на карлика, ничего не произнес, но показал пять пальцев с нехорошей улыбкой.
– А вот этот, – Трибониан показал на второго жонглёра, – почтенный Сандалф, он малость поумнее остальных, и может играть в кости и даже говорить тосты. Похоже, у него чувствительная душа, и он не переносит крови, поэтому носит в рукаве кистень на длинном кожаном шнуре. Моя шея уже сейчас чешется из-за этого чертового шнурка. Не поручусь, но с такими повадками он может быть и неплохим лучником. Они не братья, хотя похожи друг на друга, и оба являются готами.
Аспасия кивнула готам, выказывая осторожное уважение. Она ещё не поняла, кого ей следует держаться в этой странной компании.
– Ну, Меланью ты должна знать, – махнул рукой карлик, она тоже из цирка, девушка – полиглот. Говорит на десятке языков, и сейчас учит хазарский.
Из мрака появилось смутно знакомое лицо Меланьи, абсолютно чернокожей, с задорной белозубой улыбкой, вьющимися черными волосами, заплетенными в целую копну маленьких длинных косичек. Фигурами они были настолько похожи, что Аспасия невольно вздрогнула, и в голове снова запорхали было мысли-бабочки, но она сделала ещё глоток, и обратилась к карлику:
– Что-то мне подсказывает, что с нами должен быть ещё один человек. Позволь угадать, это либо благородный седовласый воин в прекрасном тяжёлом доспехе, либо пожилой, бритый наголо монах из дворцовых евнухов, тучный, с добрыми глазами и мягкими манерами.
– Прекрасное описание нашего руководителя посольства, добрейшего Вардана! – вскричал Трибониан, он действительно евнух, и не скрывает этого. Но он нам не чета, путешествует в отдельной каюте.
– Если я угадала, – Аспасия прислушалась к далёкому трепету бабочек, – то с нами может путешествовать благородная дама-воительница, высокого роста, которая постоянно носит латный костюм. Не так?
– Мне нравится эта девчонка! – вскричал карлик, – разумеется, это наша Брунгильда! Но сейчас её с нами нет, она, должно быть занята, у неё массовая драка с экипажем. Принцесса, вы слышите нарастающие крики и шум? Вероятно, кто-то оскорбил нашу Брунгильду недостойным предложением. Теодорих, Гундемир, не желаете размяться? Валамир, сопроводи принцессу, и постарайся никого не убить. Сандалф, буду тебе признателен, если присмотришь за мной, и постарайся, чтобы не убили меня. Вперёд, на палубу!
И компания рванулась из каюты, едва не вынеся хлипкую дверь.


Глава девятая:
Песчаная река

За начало весны путники успели пройти большую часть пустыни Такла-макан, идя вдоль кромки гор Куньлунь, и не испытывая проблем с водой – склоны гор искрились множеством ручьёв и речек, доносивших свои воды до Тарима.

Днём они наслаждались яркими контрастными цветами – лазурь неба, сочная зелень травы, красные цветы, жёлтые пески и языки белого снега в ложбинках. Снежные завалы превращались в тонкие мосты, под которыми весело звенели молодые ручьи.

А вот ночью порой приходилось туго. С топливом была беда, спали они под одним большим куском войлока, и жарко им не было. С другой стороны, Сунь и Ша Сэн предпочитали немного померзнуть по ночам, чем днём страдать от жажды – в этот сезон пустыня была полна водой.

В одном месте им даже пришлось остановиться перед неожиданной водной преградой – зыбучие пески грозили засосать в себя всё живое. Пришлось подниматься в гору, идти вверх по ущелью, и на перекатах преодолевать быструю речку. Благо, почтенный Ша нёс с собой солидный запас прочной веревки, иначе даже коня пришлось бы оставить.
За рекой было многолюдное стойбище пастухов, похоже, не брезгующих и разбоем.

– Прошу уважаемых обратить внимание! – вскричал почтенный Ша Сэн, – перед вами буддийский подвижник Трипитака, известный также, как Сюаньцзан, или Танский монах. Он послан самим императором Великой Тан, и сегодня прочтёт вам проповедь о спасении души!
Перед толпой появился Сюаньцзан в парчовой рясе, высоком головном уборе с вставками из бирюзы и шелковыми лентами, в руке он держал посох со множеством колец и бубенчиков.

Обитатели становища увидели, как для монаха было собрано небольшое возвышение, а за его спиной двое помощников установили невиданный каркас с цветными валиками непонятного предназначения.
Танский монах начал свой рассказ с описания грустной юдоли человека, отягощенного страданиями.

– Первую картину, пожалуйста, – обратился он к Сунь Укуну.
Сунь Укун развернул зелёный валик, и на каркасной конструкции повисло шёлковое полотнище зелёного цвета. На нем были изображены в виде манга разнообразные человеческие грехи и их последствия.
Выделялись изображения разбойника, ростовщика, отравителя, и плоды их деяний.

Сюаньцзан рассказал об основных грехах, заблуждениях, и омраченности, а также продекламировал благородную истину, ведущую ко всеобщему спасению.
– Вторую картину, пожалуйста, попросил он Сунь Укуна.
С тяжёлым хлопком развернулось полотнище золотого цвета, и потрясенные зрители увидели картины буддийского рая.
Бедняки держали целые связки чохов, голодные вкушали прекрасную пишу, радостные мужчины держали за руки красивых женщин. Люди были одеты в изысканные одежды, на головах у них были большие дорогие шляпы.
Танский монах рассказал о рае для праведников, и о труде медитации, который поможет направить душу на более высокие планы мироздания, чтобы переродиться в мире Бодисатв, и даже стать Буддой.

– А теперь – третью картину, – попросил он.
Сунь Укун развернул алое полотнище, изображавшее круги ада. Там грешников рассекали на части мечами, накалывали на пики, заливали им в горло переплавленные монеты.
Сюаньцзан поведал о страданиях и воздаянии, перечислил временные эпохи пребывания в разных кругах ада, и способы вновь переродиться в мире людей. Потом он научил мирян основным мантрам, и на этом закончил проповедь.

Обитатели становища провожали его почтительным молчанием, в страхе глядя на красное полотнище.

Когда монах ушёл, Сунь и Ша вернулись к конструкции.
– Почтенные странники, – обратился к ним старый седобородый аксакал, – к сожалению, мы не понимаем южнокитайский диалект.
Не могли бы вы разъяснить нам слова Высокой Шапки?
– Нет ничего проще, – ответил Сунь Укун на тюркском наречии, и небрежно кивнул Ша Сэну, – прошу вернуться к первому слайду.
Вновь развернулся зелёный шёлк.

– Вот ваша жизнь сейчас, – Сунь Укун ткнул пальцем в рисунки, – вы пасёте овец, грабите караваны, воюете с соседями за территорию, переправу, и пастбища. Вы болеете, теряете в стычках людей, зарабатываете сущие гроши.
Вам постоянно не хватает красивых молодых женщин. Вы голодаете, страдаете от жары и холода. Но всё может измениться к лучшему! Второй слайд, пожалуйста!

На золотистом полотнище появились картинки райской жизни.
– Император обнародовал инициативу «Один пояс – один Путь»! – продолжил он, – очень скоро по этим безлюдным пескам пойдут первые караваны с товарами из самого Чанъаня! Вы сможете наниматься погонщиками, проводниками, носильщиками! Ваши доходы возрастут десятикратно! У вас будет пища, вы сможете покупать рис и масло, из Индии пойдут специи, из Срединной Равнины ткани.
Вы сможете купить себе множество молодых и красивых женщин, одеть новые красивые одежды! Стычки между племенами будут остановлены, наступит новая эра устойчивого процветания. Но всё это при условии полной лояльности к императору!
Если вы вернётесь к разбою, будете вредить торговле, император пришлёт сюда карательную экспедицию. Третий слайд, пожалуйста!

На алом полотнище вновь появились изображения ужасных казней.
– Самым удачным для вас будет попасть под мечи и копья императорских воинов, – вешал Сунь Укун, – а вот зачинщикам лёгкой смерти подарено не будет!
Подумайте сами, что для вас лучше, поддержать инициативу императора, или погибнуть от ужасных мучений?

Думайте, и не заставляйте послов императора сердиться на вас, а то...
– А то что? – переспросил одноглазый пузатый башибузук отталкивающей наружности, с огромной кривой саблей на поясе.

Почтенный Сунь даже с каким-то сожалением посмотрел на абрека, и в его мозгу привычно развернулись строчки размышлений:
– Ну вот, что им стоило подготовить тройку молодых, гибких и быстрых бойцов, натренировать их как следует – всё, им никто уже не соперник! Нет, выставляют этих вот жирдяев, мастеров скоростного поглощения плова, с тактовой частотой три удара в минуту. Зато жужжания-то, шуму сколько!
Да ещё с такой тяжёлой одноручной саблей. Нет, ну я понимаю, в полном доспехе, с круглым щитом, шлемом, такая сабля оправдана. А вот без доспеха, в одном халате, ну явно нужно что-то более скоростное, но куда там! Понты дороже денег, придется эту дурь из них выбивать.

Сунь Укун кивнул толстяку, нашел взглядом схожих с ним габаритами поедателей плова:
– Нужно ещё двое батыров, три ваших сабли против моего шеста, остальных прошу поудобнее расположиться в стороне. Прошу аксакалов принимать ставки, на себя ставлю две серебряных монеты, – он передал два кусочка серебра аксакалу.

Народ зашумел, задвигался, освобождая пространство. Одноглазый и двое его клонов уже встали по углам треугольника, в центре которого оказался почтенный Сунь. Ша Сэн тоже бросил пару лян серебра старейшине, и отнес в сторону устройство для демонстрации слайдов.

Сунь Укун стоял, и строки текста плыли перед его сознанием с необыкновенной быстротой:
– Вот прямо сейчас могу убить всех троих, они даже свои сабли поднять не смогут. Начнут ли остальные бросаться камнями? Нет, на вооруженных они реагируют иначе, тоже схватятся за оружие, тут мы их всех и положим. Но, скорее всего, не успеют отреагировать, они сейчас деньги считают, шансы прикидывают, размышляют, почему обезьяна с шестом достала четыре серебряных монеты, а поставила только две?
Успехов им в их рассуждениях. Пора начинать!

Почтенный Сунь метнулся к одноглазому, тот, надо признать, успел вскинуть саблю, и ожидаемо получил удар по кисти. Разворот – второй пузан уже рубит в шест – левый край шеста уходит из-под удара, а правый бьёт в голову через довольно плотную чалму. Второй противник идёт к земле, но отслеживать некогда, разворот – третий рубит уже в корпус, посему поперечный удар в плоскость клинка, с выбиванием из руки. Какая досада, этот клинок летит в одноглазого, сбривает часть чалмы, повезло, можно сказать. Третий получает и по руке, в корпус, сзади под колено, слегка по лбу, и с усилием – в основание черепа. Готов, падает с колен лицом вниз. Снова разворот к одноглазому, перехват шеста за один конец, замах со свистом:
– Кто победил?
– Одноглазый, морщась, плюет себе под ноги.
– Нет, они всё-таки не умеют достойно проигрывать, – проносится мысль, поэтому Сунь поднимает шест повыше:
– Предлагаю ничью. Как зовут почтенного?
– Бессандер. А ты неплохо владеешь шестом, пришелец.
– Мне говорили. Почтенный Бессандер, у меня остались ещё две серебряных монетки, можем мы на них заказать немного вкусной еды и кувшинчик вина?
– На сколько человек?
На всех, кто участвовал в состязании, моего друга, и нужно будет послать что-нибудь вегетарианское Танскому монаху.
Одноглазый кивнул:
– Как стемнеет, устроим пир!

Глава 10:
Бай Гу-нян

После песчаной реки отряд Сюаньцзана вступил на благословенную землю Таримского оазиса. Стойбища кочевников здесь были более многочисленными, и Трипитака каждый день читал проповедь.
С гор текли синие реки, среди песков растекались озёра, окружённые зарослями кривых кустов и высоких тополей. Скоро они вошли в большой торговый город Хотан, где несколько дней посвятили отдыху.

Это была древняя земля, с незапамятных времён в этих местах добывали нефрит, именно через этот оазис в Поднебесную с севера проник буддизм.
Хотан был основан в древности людьми иранского языка, местные князья получали в жены китайских принцесс, одна из них ещё два века назад вывезла в причёске куколок шелкопряда, после чего разведение шелкопряда просочилось в Персию. Китайцы в долгу не оставались, периодически забрасывали в Хотан свои гарнизоны, вот и сейчас политическая ситуация снова шла к воссоединению Хотана с империей Тан.
На отряд Трипитаки местные частенько бросали длинные взгляды в спину, вот и думай, чего они хотят больше – заручиться милостью императора или тайком избавиться от его эмиссаров...

Почтенный Сунь гордо носил на голове драгоценный обруч, и к нему раз в два дня подходили люди с приветом и поручениями от императора.
– Завтра подстрахуешь меня, – коротко бросил Сунь почтенному Ша, когда тот глубокой ночью варил во дворе караван-сарая какую-то стряпню.
– Взял заказ? – поинтересовался тот, помешивая палочкой жарящееся мясо с овощами, и готовясь залить разбухший в воде рис.
– И заказ взял, и деньги с заказанного, – почтенный Сунь похлопал по двум толстым мешочкам на поясе, – нам хватит спокойно кушать плов до Яркенда и дальше, а в Кашгаре сможем нанять пару верблюдов.
– Но как ты собираешься выполнять заказ, если взял деньги с обеих сторон? – поинтересовался Ша Сэн.
– Тут такое дело, речь идёт о даме, – замялся Сунь, – есть тут один престарелый родственник старого властителя, некий князь Бай. У него молодая дочь – красавица Бай Гу-нян.
Тут ситуация очень сложная, Трипитака в день по два письма пишет, и по четыре получает.
Император настроен взять дочку князя в наложницы, а старика одарить, и вообще осчастливить народ Хотана своим гарнизоном. Причем, если старик не будет достаточно покладист, то император готов взять в гарем даже несчастную сиротку. Местные горячие головы собрали дружину по охране князя, и волками смотрят на всех иностранцев. Ситуация висит на волоске, и в любой момент может начаться резня.

Почтенный Ша принюхивался к запахам из котла, блаженно улыбнулся:
– Да, великие дела не без геноцида.

Сунь сделал сложно передаваемую гримасу, скривив рот в одну сторону, и скосив умные глаза в противоположном направлении:
– Я посидел со стариком, он неплохой человек, в своем роде, дочка у него воспитывалась, как воительница, скачет на коне, с седла стреляет из лука, саблей любит помахать, а уж кинжалом владеет – моё почтение. И куда ей наложницей низшего класса в гарем? Она же там и года не проживет, отравят её евнухи.
Почтенный господин Бай, меня просил называть себя А-Бай, знает множество местных сказаний, любит рассказывать их, играя на хуцине, и он предложил план, как спасти эту его горячо любимую дочку Бай Гу-нян...

На следующий день путешественники покинули оазис, и от Хотана направили свои стопы к Яркенду. Дорога была пустынной, в этих местах малыми группами люди старались не передвигаться, Ша Сэн регулярно поднимал ладонь к нахмуренным бровям, Сунь Укун частенько взбирался на свой посох, в балансировке стремясь взглянуть подальше вперёд, но Трипитака абсолютно игнорировал эту их озабоченность.

Вдруг вдалеке раздался голос молодой женщины, казалось, она кого-то зовёт.
Ша ещё больше нахмурился, Сунь Укун прислушался:
– Оборотень, в этих пустынных скалах людей нет.
Трипитака удивился:
– В этом мире разве бывают оборотни?
Сунь Укун сделал назидательное лицо:
– Я расскажу Вам, учитель! Есть деревья-оборотни, кони-оборотни, драконы-оборотни, свиньи-оборотни, быки-оборотни, кошки и лисы-оборотни. Все они тайно похищают энергию людей, чтобы совершенствоваться в приготовлении внутреннего эликсира. Я, например, обезьяна-оборотень, и это никого не удивляет. Но я свой эликсир приготовил тысячи лет назад, кроме того, съел персики бессмертия, и вообще вычеркнул своё имя из книги владыки Ада. Я вообще теперь могу творить всё, что захочу! Сам Будда мне... ой, это я что-то заговорился, Будда накрыл меня своей ладонью, превратив её в гору Утайшань, тут я бессилен.
Трипитака покачал головой, и зашептал очередную мантру.
– Наставник, ну не читайте эту мантру, у меня от неё голова болит! – захныкал Сунь.
– Ладно, только помоги человеку, он явно в беде!

Через поприще они встретили красивую молодую женщину, которая бегала по явно пустынной дороге, и кого-то звала.
– Что случилось? – поинтересовался Трипитака.
Девушка заговорила на странном диалекте, имеющим нечто общее с фарси, поправляя волосы, и улыбаясь Сюаньцзану плотской улыбкой.
– Она говорит, что она с сынишкой шла к матери, и на дороге ребенок потерялся, – перевёл Сунь Укун, – но я воспользовался своим магическим зрением, и вижу, что это оборотень!
– Глупости говоришь, – ответил Трипитака, – пусть идёт за нами.
Он пустил коня вперёд, но через время, достаточное для того, чтобы выпить половину чашки чая, сзади послышался звук борьбы. Сунь Укун размахивал шестом, а женщина нападала на него с кинжалом.
Трипитака развернул коня, и подъехал, но всё было уже кончено.
Женщина лежала на земле, в стороне валялся кинжал.
Спиной к нему сидел на коленях бросивший поклажу почтенный Ша.
Если бы Трипитака мог видеть сквозь предметы, он бы очень удивился, так как Ша Сэн поливал голову девушки бараньей кровью из кувшина.
– Что тут происходит? – возвысил голос Сюаньцзан.
Ша Сэн вскочил, пряча кувшин в шаровары.
– Ты убил женщину? – вскричал Трипитака, обращаясь к Сунь Укуну.
– Это был оборотень, – отвечал тот.
– А ты чем занимался? – Трипитака в гневе обратился к почтенному Ша, и заметил у него большую выпуклость в районе штанов.
Он поднял глаза к небу:
– Амидафо! Читайте сейчас же алмазную сутру!

Опустив головы, трое отдалились от места драмы на десяток шагов. На изгибе горной дороги Трипитака оглянулся в седле, собираясь бросить на тело последний взгляд. Внезапно его пробила дрожь. Тело исчезло.

Далее они ехали в тишине, нарушаемой только монотонным чтением сутр. Трипитака гнал от себя мысли написать императору, пытался войти в состояние медитации, но отвлекался, глядя то вперёд на дорогу, то вверх на сияющие голубым блеском снежные хребты на севере, то вниз – на бескрайнюю равнину жёлтых барханов, уходящих к горизонту в южном направлении.
Вдруг впереди раздался плач ребенка. Скоро они увидели чисто одетого мальчика лет восьми, он стоял на дороге, и плакал.
– Что он говорит? – спросил Трипитака, уже заранее предчувствуя ответ.
– Он с мамой пошел утром к бабушке, но мама потерялась, и он не может её найти.
– Амидафо! – охнул Сюаньцзан.
Трое стояли, глядя то на ребенка, то друг на друга.
– Учитель, разве Вы не видите, что это тоже оборотень? – промолвил наконец Сунь Укун.
– Бери ребенка на спину, и неси! – распорядился Сюаньцзан.
Сунь Укун нагнулся к мальчику, но тот вдруг заорал в ужасе, и бросился к коню, обняв ногу Сюаньцзана. Трипитака с трудом нагнулся, и взял ребенка к себе в седло. Они проехали ещё поприще, и тут мальчик внезапно укусил лошадь за шею. Конь взвился от подобной подлости, и поскакал. Трипитака ещё ни разу не пускал коня галопом, и тем более не умел его останавливать. В его картине мира белый конь передвигался только шагом. Голова пошла кругом, и он не заметил, как мальчишка перехватил поводья.
Когда конь остановился, Сюаньцзан мешком сполз на землю. Мальчик улыбнулся ему улыбкой людоеда, подхватил с земли камень, и бросился назад – к ним с криками неслись почтенные Сунь и Ша Сэн...

... Трипитака, шатаясь, подошёл ближе. Тело мальчишки было измазано в пыли и залито кровью. Ша Сэн торопливо поднялся, что-то засовывая в штаны.
– Повернись ко мне! – произнес хриплым голосом Трипитака.
К своему ужасу, он увидел то, что и ожидал.
– Это ещё вопрос, кто тут оборотень, – потрясенно размышлял он, разглядывая шаровары Ша Сэна, но вслух только произнес:
– Амидафо, Амидафо, Амидафо!
Почтенный Сунь приблизился к нему, вытирая пылью запачканный шест:
– Может, быть, стоит избавиться от тела?
– Не подходи ко мне! – Трипитаку передёрнуло, он отшатнулся, и, чуть ли не бегом, бросился к коню.
Он ехал, не оборачиваясь, зная, что не доедет ещё до поворота тропинки, как тело ребенка исчезнет с дороги. Он доехал до поворота, остановился, не в силах противиться тайному ужасу, и обернулся. Мальчик исчез.

Они проехали ещё два поприща, и на очередном повороте встретили опрятную старушку в красивом головном уборе с платком, скрывавшим всё ее лицо, кроме проницательных глаз.
Используя Сунь Укуна в качестве переводчика, старушка объяснила им, что уже давно ждёт невестку и внука, и ласково щуря глаза, спрашивала, не встречали ли они их по дороге.
– Амидафо! – ахнул Сюаньцзан.
– Ага, – брякнул Ша Сэн.
– Оборотень, – вздохнул Сунь Укун...

... Старуха тащилась позади, опираясь на сучковатый посох, перевитый лентами, и украшенный цветными кисточками, трясла головой, и непрерывно щебетала:
Вот ведь, ждала их, ждала, а ведь в полдень большое собрание племён, я обязательно должна быть!
– Что за собрание? – вырвалось у Сюаньцзана.
Сунь Укун перевёл вопрос.
– Так пришло к нашему князю письмо от императора Великой Тан, кагана тюрков. Предлагает династический брак. Вот князь Бай и собрал племена. А я ведь знахарка, перевязать, кости в лубки собрать, душе путь на Великое Небо указать ...
– Кого перевязывать? – недоумевал Трипитака.
– Так ведь спорить же будут, до ножей не сразу, конечно, дело дойдет, но ведь и камни будут бросать, и плетьми стегать. Только много народу будет, в давке ножом-то сподручнее...
– И далеко до этого вашего собрания? – с беспокойством спросил Трипитака.
– Не очень, – старуха скинула с головы платок, и распрямилась, – а вот ты уже практически пришёл!
Почтенный Ша едва успел выхватить Трипитаку с седла, схватил в охапку, и побежал.
Почтенный Сунь шестом отводил удары посоха, телом уклонялся от ударов кинжалом, но тут его скорость не была столь неоспоримой – девушка мелькала как вихрь, её волосы развевались копной косичек, она виртуозно уклонялась, и в тот краткий миг, когда Трипитака ухитрился обернуться, он увидел как оборотень откинулся назад, практически доставая головой до земли, пропуская над собой сметающий удар шестом.
– Постойте здесь, Наставник, – Ша Сэн сгрузил Трипитаку за большим камнем на повороте, – похоже, для моей лопаты наконец то нашлось дело!
Звуки боя раздавались довольно долго, наконец, послышался победный рёв почтенного Ша, и трясущийся Трипитака вышел из-за скалы.
На дороге лежало залитое кровью тело старухи, седые волосы разметались, морщинистая рука безвольно лежала рядом с посохом. Ша Сэн вставал, поправляя неестественно оттопыренные штаны.
– Амидафо! – Трипитака маленьким шажками осторожно прошел к белому коню, аккуратно взгромоздился в седло, и, ничего не сказав, послал его по дороге.
– От тела... – начал было почтенный Сунь, но тут Трипитаку прорвало:
– Да избавляйтесь уже, маньяки, на оборотней уже кидаетесь, извращенцы!
Сунь Укун обиделся, Ша Сэн виновато развел руками. Они посмотрели друг на друга, схватили поклажу, и бросились вслед за Танским монахом. Сюаньцзан не оборачивался. Он знал, что тело исчезнет.

Шатры и юрты заполняли собой рощу кривых сучковатых деревьев, которые в изобилии росли вдоль петляющего русла реки и вокруг нескольких ярко-синих озёр.
Прямо к деревьям были привязаны низкорослые лошадки, которые с удовольствием щипали клочья мягких трав, тут и там росших среди колючек. На самой большой поляне были разбросаны куски войлока, а в центре на цветастом ковре проводили показательные схватки батыры низших дивизионов. Лучшие борцы готовились к финалу, который обещал состояться в конце дня, и сейчас отдыхали в негустой тени колючих деревьев. Каждый глава рода имел у себя команду наездников, борцов и едоков, их соревнования всегда вызывали активный интерес, побеждать было престижно, и риски погибнуть в соревнованиях были весьма высоки, даже у борцов, что говорить об объедалах.
Трипитаку сразу узнали, и повели к князю в качестве почетного гостя.
Князь Бай оказался почтенным седобородым стариком, ещё крепким, но уже достаточно грузным. Почетных гостей угостили чаем с жиром, Трипитака вежливо отклонил скоромную пишу, и ему налили крепчайшего красного чая с молоком.
Князь кивнул, и высоченный худой детина в высокой конической шапке вышел на середину центрального ковра. Борцы тут же посторонились.
– Почтенные! – прокричал глашатай, – мы собрались сегодня, чтобы дать ответ императору Великой Тан, он хочет получить от нас дочь князя для заключения династического брака.
Половина кочевников одобрительно закивали головами, а другая половина тут же вскочила с криками, причем некоторые начали размахивать саблями.
Глашатай поднял руки, призывая к тишине:
– С запада нам угрожает Западный тюркский каганат, если мы породнился с императором, то он обеспечит нам защиту!
Присутствовавшие в собрании родственные тюркам кланы немедленно вскочили, изрыгая проклятия.
Глашатай вновь призвал к порядку:
– Кто за союз с тюрками, переходите на западную сторону!
Часть джигитов перебралась по правую руку от палатки князя.
– Но союз с империей Тан даст возможность вести торговлю, получать выгоды от прохода караванов! Кто за союз с империей – на восточную сторону!
Напротив возбуждённой толпы на западе сформировалась другая толпа.
– Уважаемый Князь! – воззвал глашатай, – прикажете начать процедуру принятия решения?

В толпе заблестели ножи.
Князь встал:
– Почтенные! Среди нас присутствует личный посланец императора, выдающийся буддийский наставник Сюаньцзан! Поскольку мы обсуждаем вопрос, связанный с желанием императора, не выслушать его посланника было бы величайшим неуважением! Моя дочь, Бай Гу-нян, также исповедует учение Будды, и она лично изъявила желание прослушать его проповедь!
При этом рядом с ним поднялась миловидная стройная девушка в ярком полосатом халате, с прической из множества длинных косичек, маленькой пёстрой тюбетейке, и красивым кинжалом на поясе. На девушке было богатое шейное украшение, в ушах тяжёлые серьги чистого золота. Она поклонилась Трипитаке, и уголки её глаз залучились доброй улыбкой.
– Хороша! – восхитился Ша Сэн.
– Амидафо! – промолвил Сунь Укун.
– Демон, – выдохнул Сюаньцзан.

Они втроём оказались на дорогом ковре в центре собрания, аккурат между двумя возбуждёнными толпами. Сунь Укун с удовольствием приготовился переводить слова наставника, и для солидности отобрал у глашатая его высокую шапку.

Трипитака возвёл глаза к Небу:
– Сегодняшняя моя проповедь будет о том, что то, что мы видим своими глазами зачастую является абсолютно противоположным.
Возьмём эту пустыню! – он показал рукой на ряд барханов, – она кажется безводным адом. Но эту пустыню создала именно вода! Год за годом потоки с гор Куньлунь и Тянь-Шань устремлялись в эту долину. Вода перетирала камни в песок, уносила прочь лёгкие частицы. Ветер уносил на восток лёгкую пыль, и вот, на этом месте остался только тяжёлый песок. Вода создала пустыню.
А теперь возьмём императорские войска. Они кажутся несущими смерть. Но, на самом деле, они придут сюда, чтобы спасать жизни. Смотрите – вот две толпы людей, готовых убивать друг друга. Они сжимают острые ножи, их лица горят злобой. Так открываются врата ада!
В толпе послышались вздохи удивления.
– Почтенные! – продолжил Сюаньцзан, – пословица гласит: «Бросить нож мясника, и в один миг стать Буддой»! Мой долг, как буддиста, помочь вам бросить нож.
Я заявляю: Солдаты императора появятся здесь не для завоевания вашей земли. Они будут осуществлять только охрану караванов. Ваша жизнь не изменится, вы сохраните все свои обычаи, и право носить кинжал, как символ национальной одежды.
Но повода убивать друг друга у вас не будет.
Император объявил мирную инициативу: «Один пояс – один путь»! Цель его – связать народы не династическими браками, но взаимной выгодой ради поддержания торговли, и построения общества всеобщего благополучия.
Ради спасения живущих, искоренения вражды, я, как посланец императора, снимаю требование о династическом браке!
Девица Бай будет выдана замуж только по воле её отца!
Вам незачем теперь убивать друг друга!
Амидафо!

В наступившей тишине раздался стук – на землю упал кинжал. Пауза, и упал ещё один.
И ещё.
И ещё.
И ещё.
– Так открываются врата рая, – выдохнул Сюаньцзан.


Глава 11:
Береста

Лес за городком Киев на Днепре, середина весны 626 года.

Лютик сидел у оконца, разбирая письмо от дядьки. Тот писал римскими буквами, произвольно передавая ими словенскую речь. Лютик и греческие буквы знал, но римские были привычнее. Родичи не все были грамотными, писали скупо, на лютой смеси греческих и латинских букв, один кусок бересты едва исписывали, а вот Лютик, бывало, и три куска бересты испишет, и всё ему недостаточно.
Письмо меж тем было неприятным. Кончались весёлые деньки Лютика, его спокойное вольное житьё среди древлян.
Он любил тишину и одиночество, с удовольствием мастерил составные луки, к тяжёлому кузнечному труду его не привлекали – телосложение у паренька было очень худощавое. А в этой избушке в глухом лесу он и в работе преуспевал, и охотился удачно на некрупного зверя, а более всего нравилось ему смотреть на светловолосых древлянских девушек.
Среди населявших Киев на Днепре словен немало было потомков галлов – те были русоволосыми, были и потомки сарматов – среди них тоже светловолосых хватало, но древляне были уникальны. Их дети рождались с волосами цвета светлого серебра, и с возрастом наливались жёлтым медовым цветом, так, что напоминали непоседливые одуванчики. У взрослых волосы несколько темнели, но всё равно древляне были намного светлее словен.
Лютик уже два года жил рядом с древлянами, дружил с их детьми, и древлянские девочки упорно не желали убегать из его головы.
Но вот это письмо напрочь перечеркивало его мечты о грядущих совместных купаниях и посиделках на ночном лугу у костра.
Дядька Боромир писал, что воевода пообещал хазарам дать проводников в лес за Днепром, и их мастерская по производству луков неминуемо будет обнаружена. Посему дядька велел все заготовки спрятать в схороне, готовые луки раздать древлянам, а в избушке должны остаться только шкуры, и охотничий припас.
Самому Лютику дядька велел возвращаться в Киев, пока большой обоз не тронулся в путь.
Лютик не любил киевских парней – те были слишком простоваты и грубы, постоянно делились на концы, которые сходились в шумных стеношных боях.
Стеношные бои были главной страстью словен, и они часто по поводу и без повода их устраивали, к великой радости воеводы.
Для словен стенка была и подготовкой к настоящим битвам, и развлечением, и способом согреться в холодный день. Бить разрешалось только от пояса до воротника рубахи, только кулаком без зажатых предметов, за волосы и рукава дергать запрещалось. Основной задачей было прорвать строй противника, и удержать свой.
В настоящих боях бились только взрослые парни, а детишки играли в похожие игры с разрыванием строя и пленением, только без ударов, и под песенки. Играли в «бояр и молодых», с одинаковым азартом и мальчишки, и девочки.

А вот Лютик стеношных боёв не любил, из-за хилого телосложения всегда стоял сбоку, хоть и не самым крайним, благодаря достаточному росту. А вот попасть в центр, где стояли «надёжи-бойцы», для него было мечтой несбыточной. Тех ударов, что там сыпались, ему бы вполне хватило, чтобы враз отправиться к навьям.

Он посмотрел на бересту – свежая, этой весны. Значит, где-то в лесу у реки ещё одна роща определена на сожжение. Сейчас работники сняли широкие кольца бересты со стволов, теперь берёзы засохнут, через пять лет высохнут окончательно, и лес можно будет палить. Деревья сгорят, зола удобрит землю, на которой выгорят все сорняки и вредители. Снова пойдут урожаи «сам сто», и ещё несколько семей перейдут дальше вверх по реке. Поляна превратится в поле, которое ещё некоторое время будет давать неплохие урожаи, а потом нужно будет палить другой участок леса, и уходить ещё далее вдоль русла реки. Местные словене так и называют себя полянами, в противоположность живущим среди древ охотникам, коих называют древляне. Сами древляне с трудом говорят по словенски, и всех пахарей называют Русь – так как свет полей изгоняет первобытный мрак леса, а русый и светлый это одно и то же.

Прочитанные куски бересты упали возле очага – на растопку, повторно писать сверху никакой возможности нет, Лютик на чистом куске гвоздиком нацарапал ответ для дядьки, и передал ожидавшему ответа помощнику кузнеца.
– На словах что передать? – спросил посыльный, пряча бересту в мешочек на поясе.
– Да ничего, – огорчённо произнес Лютик, – через день сам буду.
– Не задерживайся, – бросил, уходя, посыльный, – у хазар ещё двоих на днях в лесу подстрелили, те в воеводу просто вцепились. Хорошо ещё, что наш Ждун человек обстоятельный, собирается с толком, с расстановкой.
– А дядьке кто рассказал? – поинтересовался Лютик.
– Так Ждун и рассказал, ему неохота под стрелы подставляться, так что скажи своим, его пусть не трогают. И собирайся, собирайся!
– Ага, – произнес Лютик, – тут и собирать особенно нечего, почти все готовые луки уже обменял. А инструмент спрятать – это недолгое дело. – И он начал складывать в мешок остатки заготовок.


Византийский дромон, море напротив Фракии.

Брунгильду Аспасия сначала услышала, а увидела сразу, едва выскочила из каюты. Высоченная женщина с простым конопатым лицом, с неровно отхваченными прядями светлых волос, без шлема, в стальном доспехе позднего римского типа, латной юбке до колен, дралась с матросами парусной команды. Она кружила в тесном пространстве, вращаясь вокруг своей оси, как огромная юла, стряхивая зацепившихся врагов, отбивая выпады кривых складных ножей, и щедро раздавая тумаки кулаками.
При этом она умудрялась громко браниться, и рассказывать всем участникам, какие они неумехи, и в чем их основные ошибки.
– Кто так нож держит, идиот, – орала она, выбивая оружие у очередного неудачника, и добрым пинком отправляя его в кучу сотоварищей. Тот летел уже без сознания, после скользящего удара локтем, и на упрёки не отвечал.
– Не убивать! – завизжал Трибониан, когда варвары с какой-то дикой радостью рванулись в бой.
Драка быстро превращалась в избиение младенцев.
Аспасия выбрала себе относительно безопасное место у канатов, и наблюдала, как Теодорих и Гундемир разбрасывают матросов по палубе, едва касаясь их тел открытыми ладонями, прикрывая друг другу спину, постоянно оборачиваясь, и встречая ударом ноги тех, кто старался прыгнуть под ноги изподтишка. Мысли-бабочки вновь затрепетали в голове, она прошептала:
– В Азии приучены к засаде —
Допустить не должен полубог,
Чтоб его прокравшиеся сзади
С первого удара сбили с ног...

[Уважаемые друзья, далее в тексте будут появляться стихи, которые автор считает классическими для знатоков русской литературы. Поэтому автор взял на себя смелость не указывать имена знаменитых поэтов. Для драгоценных читателей это будет интересный тест на эрудицию. Впрочем, есть возможность использовать интернет…]

На спину Аспасии легла мягкая ткань:
– Набросьте, принцесса – Меланья помогла ей одеть длинный плащ с прорезями для рук и тремя завязками спереди, – ветер очень холодный.
К Брунгильде меж тем подбежал здоровенный матрос с рычагом от ворота, замахнулся, и на этом замахе разбил голову одному из своих сотоварищей, нечаянно оказавшемуся сзади. Не заметил, и пару раз махнул, Брунгильда легко уходила от его ударов, смещаясь вбок, и увеличивая дистанцию. Все остановились. Неудачник с разбитым черепом упал, как будто из одежды вытащили тело. Крики смолкли, матрос взмахнул своим орудием ещё пару раз, и тоже замер, прислушиваясь.
Сандалф проскользнул вперёд и быстро оглушил гиганта ударом кистеня.
С разных сторон на палубу вышли капитан и Вардан.
– Так, так так, убийство на корабле, – капитан с вызовом посмотрел на величаво приближающегося Вардана.

Вардан был македонцем армянского происхождения, из тех македонцев, что жили на земле Филиппа и Александра как подданные империи, и армянский был его родным языком. Также хорошо он владел и греческим, латынь понимал, но был на языке римлян немногословен.
Капитан говорил на греческом, и Вардан мог вполне положиться на своё красноречие:
– Я глава посольства императора, на моих людей совершено нападение. Приемная дочь императора напугана, почтенная дева Брунгильда оскорблена действием. Твой матрос убил своего товарища. Дело не стоит и выеденного яйца, с тебя три золотых монеты в качестве платы за ущерб. Судиться хочешь? Желаешь выразить неповиновение?
– Но, – капитан смутился, – как же поступить?
– Тело за борт, отпущение грехов я ему уже дал, – произнес Вардан, убийцу в цепи, и на весла. В чем сомнения-то?
– В самом деле, ни в чём, – произнёс капитан, – Рудольф, поди сюда!
На крик прибежал чудовищных размеров рыжебородый надсмотрщик. Роста он был небольшого, но имел непропорционально длинные руки, короткие толстые ноги, и бочкообразную грудную клетку. Рука его была размером с ногу обычного человека.
– Этого в цепи, и на весла, – указал капитан.
– У нас все вакансии заполнены, – озадаченно произнёс рыжебородый, – куда его сажать?
– Выбери самого хилого, и избавься от него, – пожал плечами капитан.
Рудольф кликнул помощника, и они потащили тело матроса в вонь трюма.
– Так что с моими золотыми монетами? – напомнил Вардан.
Глаза капитана забегали:
– У тех, кто перевозит послов императора, сейчас денег нет! – ответил он.
Вадан подошёл к Аспасии. Он знал её историю. Девчонка выросла, как прекрасная роза на куче отбросов, а после посещения патриарха тронулась умом. Возможно, у неё открылся дар пророчества, ибо она иногда начинала говорить странные вещи, и иногда даже чужими языками.
– Что скажешь, принцесса? – ласково обратился он к ней.
В глазах Аспасии застыли слёзы:
– И идут без имени святого, все двенадцать вдаль. Ко всему готовы, ничего не жаль.

Надсмотрщик вывел из трюма жалкую фигуру в истрёпанной одежде. Человек щурился на солнце, и зябко проводил плечами.

Вардан вздрогнул:
– Я беру доходягу вместо выкупа! – крикнул он капитану.
Отлично! – обрадовался капитан, – он твой!
– Двенадцать, – думал Вардан, – значит, нужны ещё двое! Но кто?


Глава 12:
Обоз


626 год, Киев на Днепре

Возы, поскрипывая, спускались с холма к воде. В этом году у князя скопился излишек зерна на двадцать возов, ещё десяток возов взяли с припасами, рассчитывая на обратном пути забить всё солью.
Лютика, как подростка взяли возчиком на телегу с припасами, зерно всё же везли парни постарше. Хазары шастали вокруг каравана, таращились подозрительно, но Лютик был слишком молод и слаб, чтобы привлечь их избыточное внимание.
Разожгли небольшой костерок, глава местных хазар Хадид Авай раскалил железный прут со своей тамгой, и выжег свой знак на двух телегах с зерном – законная доля хазар за проезд через их территорию.

Лютик скривился, но дядька Боромир его успокоил:
– Не нравится? Так иди, и завоюй степь от Истра до Итиля. Сколько народу положишь? И главное, на сколько тебя хватит? Скифы были, до скифов были киммерийцы, потом сарматы, готы, гунны, аланы, теперь хазары – думаешь, надолго? Да сметут их пришельцы с востока, и названия от хазар не останется.

Лютика эта отповедь не сильно приободрила, но к мнению старших он пока прислушивался:
– Хорошо, чтоб эти хазары от нашего зерна лопнули! А они эту степь когда завоевали?

Дядька Боромир любил порассуждать об истории:
– Скифы на своем золоте разленились, спились. Их уничтожили готы.
Готов разогнали гунны. Гунны сами ушли без возврата. На смену гуннам пришли тюрки.
Но тюрки ослабли. Они передали власть над этими степями самым грамотным, чтобы легче было вести переписку и учёт. Самыми грамотными хазары оказались. А у тюрков теперь большая беда – на Востоке утвердилась новая династия Великая Тан. Тамошний император их теперь здорово подчинил. Так что хазары, ничего не завоевывая, теперь стали здесь властителями.
Лютик понимал, что в целом дядька прав, но всё равно на душе было пакостно:
– А князь с дружиной зачем с нами идёт?
Кузнец усмехнулся:
– Так мы договорились только с посланником кагана. Так что хазары, как слуги кагана, нас воевать не будут. А вот самостоятельно каждый джигит волен попробовать. К тому же тамгу только днём видно, ночью она не светится!
Лютик криво улыбнулся, тронул вола, тот упёрся, нагнул голову, шагнул, и телега слегка продвинулась вниз по склону.
– Ну, племянник, давай! – кузнец потрепал его по плечу, – береги себя, на рожон не лезь, в Тмутаракани можешь на год остаться. Возвращаться не спеши. Через год можешь вернуться с обозом. Да мы всё уже не раз обговорили, ты же смышлёный малец, не пропадёшь. В Тмутаракани людей нашего языка много, работу и кров сыщешь. Места там обильные зерном и рыбой, голода не бывает. Всё, пошел я, у меня теперь забота как древлянам луки делать, князю выход с их мены давать, и чтобы пёс воевода о том не прознал.

Обоз спустился с холма, и телеги поехали к самой переправе, откуда и имя месту было. Кий – это длинное прямое бревно, не очень толстое, пригодное для забивания в илистое дно. Киянками деревянными те кии в вязкую почву забивают, поверху обструганные доски кладут, и получается переправа. Да только долго говорить «поселок у переправы», «Киев» гораздо короче. Ну, и где переправа уточняется – Киев на Днепре.
На мостках телеги распрягали. Сначала перевозили на плотах волов, потом вручную закатывали телеги. Пока туда плоты шли, пока возвращались – переправа заняла весь день, и ночевали на противоположном берегу, в виду города. На Днепре много мест есть, где перебраться можно с берега на берег. Но вот так, чтобы телегу с грузом за один раз переправить – только здесь. До самого моря не будет места удобнее.

Поутру запрягли волов, и тронулись в холодном тумане. Телега поскрипывала, наезженный путь легко ложился под ноги быков, Лютик с удобством устроился на свёрнутом войлоке, и ещё раз перебрал в памяти, что он взял с собой в путешествие.

Вещей было немного, но всё очень полезное. Первое дело – лёгкий изогнутый охотничий лук с десятком стрел. Тонкая древесина усилена роговыми пластинками на вогнутых дугах, а на выгнутой стороне вклеены сухожилия, как в лучших образцах гуннского лука. Но этот намного легче и изящнее, сделан для охоты на мелкую дичь, не для военных действий. Десяток стрел, две запасных тетивы. Всё в кожаных футлярах, чтобы уберечь от влаги, и спрятано на самый низ телеги, под припасы. Этот лук он зимой сам для себя сделал, под свою руку, и хорошо пристрелялся. Кузнец подарил небольшой котелок – вещь редкая и дорогая, но с ним можно годами путешествовать. Войлок – на нем и спать, и от солнца укрыться, и от дождя. Полезная вещь. Ножи – поясной и засапожный, это само собой. Деревянная баклажка для воды, и мешок с припасами, что собрала жена кузнеца, тетка Людмила.
Пока питание будет артельным, на общем припасе, но в Тмутаракани Лютику придется остаться одному, и тогда свой запас зерна, сушёного гороха, грибов и орехов лишним не покажется.
К обеду встали на короткий привал, дали отдохнуть быкам, и пошли дальше рядом с телегами. На конях вперёд отправились пятеро – готовить место под лагерь, ловить рыбу, собирать хворост для костров. Шли до вечерних сумерек, у воды стали лагерем, отвели быков пить, потом погнали на зелёный лужок. Артельщики уже развели костерки, и варили уху в больших котлах.

Так потянулись дни за днями, они медленно, но верно продвигались вдоль реки на юг, не встречая других обозов, или отдельных людей.


Конец весны 626 года, предположительно район современного Днепропетровска.

Хазары, разумеется, появились неожиданно. Земля ещё не до конца просохла, и пыли на дороге не было. Да и зашли степняки со стороны солнца, неспешно ехали по зелёной молодой траве, топча яркие огоньки алых цветов.

Князь собрал дружину, встал между незнакомцами и обозом, но активных действий не предпринимал. Словене были при оружии, князь успел накинуть бронь, отроки его молодой дружины были в коротких кольчугах, при поножах, наручях, и прочей малой воинской сброе.

Хазары были при луках, со своими новомодными палашами, но не бронные.
Лютик с интересом рассматривал их огромные меховые шапки. Если у словен в почёте были шапки высокие, то эти были приплюснутые, но удивляли размахом в окружности. Не иначе, степняки вставляли внутрь какой то каркас – их головные уборы могли укрыть двух обычных людей.
Сарматы при езде верхом одевали короткие куртки, а эти всадники имели длиннополые одежды, но с большим разрезом сзади, так, что эти видоизмененные халаты свисали по бокам лошади.
Такой халат у кочевников назывался лапсердак, и обычно они были ярких цветов, иногда с затейливым китайским рисунком, а вот пожилые хазары в одежде предпочитали скромный черный цвет.
Из-под мохнатых шляп спускались длинные шелковистые бороды, что удивительным не было, а вот странные вьющиеся косички над ушами были для Лютика в диковинку.
Киевские хазары были из сарматских родов, практически родственных словенам. В княжьей дружине большинство конников считали себя потомками сарматов. А эти всадники были явно гостями с далёкого юга, больше похожие на персов.

– Я князь Переслав, из Киева на Днепре – представился князь, – сопровождаю обоз. Мы под защитой кагана, на двух телегах его тамга.
К головному всаднику хазар подъехал изрядно заросший седой раздвоенной бородой толмач – невысокого роста, в лапсердаке черного цвета. Глава хазар что-то гортанно прокричал.
– Перед тобой Шуруп Атдай, глава рода Атдай! – воскликнул толмач.
– Да будут благосклонны к нему Духи Земли и Великое Небо, – вежливо ответил князь.
– Лучшие из хазар не почитают Небо, – заметил толмач, – мы верим в Единого Бога, который не имеет облика.
– Тогда забираю свои слова обратно, пусть Великое Небо будет благосклонно к нам, – слегка наклонил голову князь.
– Ты должен знать принципы нашего клана, сообщил через толмача Шуруп Атдай, – око за око, зуб за зуб, что моё – то моё, а что твоё – то тоже моё!
– Эти возы под покровительством Духов Земли и Великого Неба, – улыбнулся князь, а у нас принцип такой: на чужой каравай рот не разевай!
Шуруп Атдай зло сощурился, но за оружие хвататься не стал, что-то гортанно крикнул своим, те начали спешиваться, встали в круг, и начали мужской хоровод с притоптыванием, припляской, и радостными вскриками.
– Слушай, князь! – вновь воззвал толмач, – давай так: убивать вас всех могучий Шуруп Атдай не хочет, чисто из жалости, поэтому предлагает такое состязание – кто кого перетанцует, тот и получит всё зерно!
Князь с ухмылкой посмотрел на лёгких телом хазар:
– Нет, нам двигаться нужно, давайте так:
– Кто дальше пронесёт в руках двадцать мешков с зерном, чур, не просыпать, тот его и получит. Тащим до Перекопа! Если мы проиграем, то на своих телегах везём зерно до рынка, плата за перевоз – по двадцать мешков зерна с телеги.
Шуруп Атдай посмотрел на крепких мужиков с оглоблями, подошедшими к кругу танцующих, и презрительно поджал губы.
Толмач перевёл:
– Великий Шуруп Атдай оставляет вам ваши никчёмные жизни, сегодня суббота, и он не может вас убивать, презренные!
Его люди закончили хоровод, с шумом и гиканьем вскочили на коней, и ускакали вдаль.
За неделю ещё три группы джигитов пытались отобрать словенское добро, но дипломатия князя и оглобли мужиков своё дело делали. Так они дошли уже почти до устья реки, когда однажды ночью лагерь обстреляли. Трёх артельщиков ранили, одного убили насмерть. Воины князя рванули в темноту, но тщетно – лёгкие воины степняков растворились в ночи.
Зато, когда их остановил очередной отряд, где главным был некий бек Захват Сарай, дружинники взяли степняков в кольцо, и положили всех. Мужики остервенело работали оглоблями, Лютик подобрал трофейный лук, и тоже пролил вражескую кровь. Трупы грабить не стали, побросали в реку, чтобы те узнали, где раки зимуют, и камыши надёжно скрыли свидетелей дипломатического инцидента.

Когда река стала разделяться на множество протоков, а впереди у горизонта тонкой полоской показалось море, отвернули восточнее, и пошли к Перекопу.

Глава 13:
Яркенд


Самое синее небо на земле над снежными вершинами Тибета, самый
холодный и злой ветер гуляет среди устрашающих людские сердца сыпучих
башен нагорья Каракорум, где находятся истоки реки Яркенд. К югу
Каракорум соединяется с длинными хребтами горной системы Куньлунь, и
среди этих бесплодных хребтов Яркенд проточил огромное ущелье, на дне
которого течёт обманчиво мелким потоком.
Выйдя из горного ущелья на равнину, река формирует оазис, в котором
привольно раскинулись поля и поселения города Яркенд, течёт меж высоких
деревьев, больших рисовых полей, впадает в реку Тарим, которая петляет по
пустыне и постепенно пропадает в высохшем озере Лобнор.
Почтенный Сунь сидел на циновке в одной из комнат караван-сарая, пил
разбавленное холодной водой вино, жевал сладкие финики, и играл в
облавные шашки с почтенным буддийским аскетом Ша. Почтенный Ша пил
неразбавленное вино из глиняной кружки, закусывая мягкой ароматной
лепёшкой.

– Жаль, я так и не увидел Огненных гор, – вздохнул Ша Сэн, – говорят,
роскошное зрелище!
– Не о чем жалеть, отмахнулся Сунь Укун, ставя камень на доску, – сухость,
воды нет, самое жаркое место в пустыне.
– Так ты же там, вроде не был? – поднял бровь Ша Сэн.
– В этот раз мы пошли по южному краю пустыни, а Огненные горы на
севере. Да они и не особо огненные, без светофильтра не впечатляют.
Просто слегка оранжевые сухие скалы.
Ша Сэн пропустил мимо ушей слово светофильтр, склонил голову:
– Этот раз?
– Ты же буддист, – укорил его почтенный Сунь, – кстати, хороший ход! Не
ожидал.

Ша Сен приосанился, улыбнулся, его сомнительная группа в углу
стабилизировалась. Он сделал ещё один добрый глоток вина:
– А как ты принял Будду? Он правда посадил тебя к себе на ладонь?
Сунь Укун покачал головой:
– Мы все на ладони Творца. Будда понял это раньше всех, и вышел за
пределы этого мира.
Ша Сэн оторвал от мягкой лепешки увесистый кусок, приготовился
запихнуть в рот:
– Разве можно выйти за пределы мира? Вот камни на доске. Они могут быть
живыми, на доске, могут быть мертвыми, и мы их снимаем с доски. Как они
могут выйти за пределы доски, если мы их не снимаем?
– Ты удивительно прозорлив, почтенный Ша! – отозвался Укун, – нет ничего
за пределами доски. Но есть множество досок.
– Поясни, – жуя плотную массу, прошамкал Ша Сэн.
– Охотно, – согласился Сунь Укун, – вот мы с тобой живём на доске этого
мира, и играем в шашки. Мы начали нашу партию с хода в левый нижний от
меня угол, и мы начали наше путешествие с южной части пустыни.
А теперь представь, что в пустыне стоит многоярусная башня, и на первом
этаже сидят Сунь и Ша, и первый ход точно такой.
А на втором этаже они делают такой же ход белыми, как и мы в нашей
партии. В партии обычно ходов двести, пусть в башне будет триста этажей, с
запасом.
– Таких башен не бывает, – возразил Ша, и сделал добрый глоток вина,
проталкивая съеденный кусок.
– Это аналогия, – отмахнулся Сунь, аккуратно кладя косточку от съеденного
финика, – теперь представь, что рядом такая же башня, но на втором ярусе
мы сделали другой ход. А рядом ещё одна, где мы делаем иной ход на
третьем ярусе. Представил?
– Ты застроишь такими башнями всю пустыню, количество вариантов
огромно.
– Отлично! Но вся пустыня будет заставлена башнями, где на первом этаже
ход в левый нижний угол.
Человеку такое не под силу, это может сделать только божество. А теперь,
божество решает переиграть партию, и создаёт на небесах новый ярус, где
точно такая же пустыня застраивается башнями, где первый ход совершается
в центр.
– Божество должно построить не менее трехсот уровней небес, – почтенный
Ша с удовольствием доел лепёшку, и налил себе из кувшина ещё вина.
– Вот, ты готов осознать масштаб, – обрадовался Сунь, – а теперь представь,
что божество создаёт не доски с камнями, а миры, где почтенные Ша и Сунь
выбирают путь.
И мы сейчас на том небе, где мы выбрали дорогу через южный край пустыни,
в той башне, где мы не стали убивать Бай Гу-нян, и на том этаже, где решаем
отдохнуть в Яркенде за шашками и вином, пока Трипитака читает проповедь.

Ша Сэн озадаченно поднял брови:
– Выходит, изначальным небесным ярусом является тот, на котором мы
повернули к югу после выезда из Чанъаня?
Сунь Укун покачал головой:
– Возможно, изначальным ярусом является тот мир, где наша Земля
взорвалась, превратившись в огненный шар, так и не превратившись в
обитаемый мир.
Но и это – только маленькое пятнышко на ладони Будды.

Ша Сэн сложил руки, сделав «десять соединений»:
– Амидафо! Я кажется, даже замёрз, представив эту бесконечность. Постой!
– он округлил глаза, – ты уже проходил и по северному краю пустыни?
– Амидафо! – отозвался Сунь Укун, – а ты разве не помнишь, как мы там
едва не потеряли Трипитаку? Ребенок, пика с красной кистью, рогатый шлем,
железный веер?

– Сон внутри сна, – проговорил Ша Сэн, – Будда прав, что может быть
ужаснее, чем проживать эту бесконечную последовательность воплощений!
– и он внимательно вгляделся в глаза Сунь Укуна.
– Только одно, – отозвался тот, – проживать все эти последовательности
одновременно.

Партия длилась более трехсот ходов – Ша Сэн затеял упорную ко-борьбу за
группу в углу, и в итоге ошибся в центре, потеряв самую большую
территорию. После этого он потерял всякий интерес к продолжению борьбы,
и сдался. Почтенный Сунь медленно поклонился, и произнёс:
– Это было интересно, обычно ты сдаешься в середине партии, сегодня
продержался почти до конца.

– Мы с тобой, вроде, первую партию сыграли, или это тоже опыт иных
Небес?
– Можно сказать и так, – согласился Сунь Укун, – в этом путешествии ты
больше заточен на конечный результат.
– Как буддист буддисту, – Ша Сэн сложил камни в чаши, задвинул доску
подальше в угол комнаты, и налил себе ещё добрую порцию вина, – разве
результат имеет значение?
– Нет, – покачал головой Сунь, – но всё равно хочется пожить подольше.
– И как мы в иных мирах, часто успеха добиваемся? – полюбопытствовал
Ша Сэн.
– Не всегда, – ответил Великий Мудрец, – но Яркенд обычно проходим без
потерь.
Ша Сэн наморщил лоб:
– И вот зачем нам всё это? Ну, играют божества в свои игры, нам-то зачем из
кожи лезть! Вот какой смысл из перерождения в перерождение лезть в это
путешествие? Ради чего? Ради понимания Пустоты? Я бы мог сбежать,
например...
– Да сбегал ты, сбегал, – отвернул голову Великий Мудрец, – смысл-то
бегать? Чем меньше вкладываешь сил, тем дальше от понимания Пустоты.
Твоя память о прошлых прохождениях фрагментарна. Ты даже свои
любимые кабаки иногда забываешь.

– А ты прям, всё помнишь?
– В целом. Миры не идентичны. Есть разница. Но хорошее прохождение
улучшает карму, и каждый новый мир становится чуть лучше, по крайней
мере, для меня...

– То есть, если у меня вдруг возникает ощущение, что за поворотом будет
кабак, и потом оказывается, что он там действительно есть, я там уже был,
получается? – спросил Ша Сэн.
Сунь Укун утвердительно кивнул головой, и налил себе неразбавленного.
– И куда мы дальше? – поинтересовался Ша Сэн.
– В Кашгар, – ответил Сунь Укун. Если отсюда идти через северные горы, то
очень часто теряем Трипитаку. Он в половине случаев не доходит до озера
Иссык-Куль. Зато потом через Чуйскую долину попадаем на земли каганата,
путь лёгкий.
Если идти на запад, то очень часто погибаем мы.
В Алайской долине нужно выбирать маршрут. На Памир, и потом к Персии
– маршрут длинный и непредсказуемый, множество воинственных племён.
Если пойти на север, к Ферганской долине, то можно будет пройти по краю
гор до Суяба, встретиться с каганом, получить его поддержку.
Но сначала нужно будет пройти перевал у горы Чёрного ветра, там не
обойтись без драки.

– А я люблю драки, – заявил Ша Сэн, – раскроим пару глупых голов! Кстати,
а почему на севере от Кашгара Трипитака у нас постоянно умирает?
– Очень крутой склон, много ледников, тропы узкие, и под наклоном. Белый
конь, белый конь! – Сунь Укун протянул руку, и овладел местным
музыкальным инструментом – палкой с двумя струнами, и маленьким
барабанчиком в качестве деки.
Над караван-сараем поплыла визгливая негармоничная мелодия, Сунь запел:
– Белый снег, белый конь,
Коня белого не тронь,
Из родных степей вывели коней...
Первым был в бою,
Удачлив на охоте,
Поскользнулся вдруг
На узком повороте.
Конь споткнулся и упал,
Всадник ветер оседлал,
Не беда, что он умрет,
Всадник снова в мир придет
Позабудем мы о нём
Возродится он конём,
И однажды вновь придёт
Он на этот поворот...
Белый снег, белый конь,
Коня белого не тронь,
не дано нам знать,
Кто всадник, а кто конь...


Ша Сэн в изумлении округлил глаза.


Глава 14:
Брунгильда

Дромон опять попал в штиль. Мелкая волна едва билась о доски корпуса, парус бессильно обвис, гребцы экономно держали малый ход, и даже крики надсмотрщиков были какими-то обречёнными.
Вся небольшая палуба была заполнена избитыми и покалеченными матросами парусной команды, почтенный Вардан дал распоряжения Меланье и Аспасии оказывать посильную помощь. Сам Вардан вправил пару вывихов, объяснил, кому брать кости в лубки, проследил, чтобы сломанные конечности были более-менее сопоставлены.
Он отдал распоряжение отмыть и покормить доходягу, которого уступил им капитан, перебросился с ним парой слов, и указал на Трибониана, под чьим управлением этот новый член посольства отныне должен находиться. После этого он отбыл в свою каюту, и погрузился в таинство молитвы.
Капитан предпочел молитве вино, и вскоре довел себя до состояния полного отрешения от мирских дел.
На корме корабля рыдала Брунгильда, а её довольно успешно утешал умница Трибониан.
– Они все, все меня презирают! – ревела Брунгильда, размазывая по лицу кровь и сопли, – я же хотела, как лучше, я ведь постоянно терплю, но нет, им обязательно нужно своими издевательствами довести меня до безумия!
Трибониан достал мятый кусок синей ткани, поднимаясь на цыпочки, стирал кровь и грязь с лица сидящей спиной к борту воительницы. Перед Брунгильдой стоял глиняный сосуд, она уже успела сделать несколько глотков, но вино не могло утолить её обиду.
– Я вообще не понимаю, зачем меня наняли в это посольство, – всхлипывала Брунгильда, взяли бы ещё пару вандалов, их бы никому не пришло в голову задевать.
Трибониан убрал платок, поднес к губам Брунгильды кувшин:
– Выпей ещё, детка, всё уже кончилось, как же мы без тебя, без тебя нельзя, ты отвечаешь за дочь императора, тебя никакие вандалы не заменят.
Он принял наполовину пустой кувшин, и стал приглаживать растрёпанные короткие волосы Брунгильды, та протянула к нему руку, забрала платок, с силой высморкалась, утерла распухший нос, засунула платок ему за отворот курточки. Бившая её дрожь постепенно стихала, она откинула голову к борту судна, уставилась взглядом в синее, без единого облачка, небо.
– Твои глаза цвета неба, – произнес Трибониан.
Потрескавшиеся губы Брунгильды шептали какие-то слова, Трибониан разобрал только «что ж ты смотришь так, синими брызгами», и на всякий случай ещё раз поднес ей кувшин.
Брунгильда сделала ещё глоток, и заговорила, обращаясь к карлику, и подошедшим к ним Гундемиру и Теодориху:
– Вот, бывает же так, хочется вспомнить хоть какое-то стихотворение о Прекрасной Даме, а на ум приходит только «Мне на шею бросается век-волкодав», и всё!
– А что, кто-то пишет стихотворения о прекрасных дамах? – поинтересовался Гундемир.
– Ты не поверишь, некоторые поэты посвящали этому всю свою жизнь, а толку никакого! – ответила Брунгильда.
Теодорих задумчиво произнес:
– В Италии мне довелось видеть учёных чудаков, у них вся жизнь уходила на запоминание книг и стихов, воистину мир полон безумцами. Казалось бы, возьми красивую девку, и читай ей свои стихи, делая детей. Нет, они ходят в рваных одеждах, все деньги тратят на пергаментные свитки, ищут в буквах какую-то красоту! Волосы у них спутаны, глаза горят, их даже в рабство боязно обращать. Ну, убивают их иногда, чисто из жалости, но ведь не каждый такого и убьёт, его безумие ведь может и на других перейти, я лично чураюсь таких. Это хуже проказы, или бешенства.
Из синих глаз Брунгильды выкатилась слеза.
Её грубое конопатое лицо на миг показалось даже прекрасным, но вот она упрямо сжала губы, и с презрением обернулась лицом к палубе:
– Брось, Одиссей, эти стоны притворные.
Красная кровь вас с землёй не разлучит.
А у меня она страшная, чёрная,
В сердце скопилась и давит и мучит.

Пошатываясь, к ним подошла Аспасия:
– Четыре сломанные руки, два вывиха, один без сознания до сих пор от удара по голове. Разбитые носы и выбитые зубы не считала.
Кстати, кругом валяются их раскладные ножи, ты сама-то не ранена?
Брунгильда тряхнула рукавом кольчуги:
– Что мне сделается, только голова и кисти рук не прикрыты, впрочем, спасибо за заботу.
– Вы читали стихи? – наклонила голову Аспасия.

Гундемир подмигнул Теодориху:
– Вам нравятся розы? А я на них срал! – и оба зашлись в громком счастливом смехе.
Брунгильда вымученно улыбнулась:
– Не следует сердится, госпожа. Они же как дети. Недалеко ушли от животного состояния.
Неловкую паузу нарушил Трибониан:
– Возможно, прекрасная Аспасия тоже прочтёт нам что-нибудь о прекрасных дамах, розах, и прочих приятных вещах?
Аспасия села рядом с Брунгильдой:
– Нет, так не могу.
Она взяла кувшин, и едва не допила оставшуюся половину:
– Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.

Валамир и Сандалф притащили большую бадью с пресной водой, Меланья принялась хлопотать, оттирая руки и лицо Аспасии, и бросая взгляды на разбитый нос Брунгильды.
Валамир разогнулся, поставив бадью, и прыгнул на фальшборт, зацепившись ногами за канат, вытянулся на противоположной стороне от сидящих женщин:
– Во-первых, мы в море, а не на озере. А во-вторых, никакого визга не было. Наша прекрасная Брунгильда не из тех, кто визжит, когда матросы подглядывают за ее туалетом. А вот кое-кто из моряков плачет до сих пор!
– Согласен, стихи так себе. И насчёт диска – он вовсе не кривится! – поддержал приятеля Сандалф, усаживаясь на палубе напротив дам и кувшина.
Меланья уже успела оттереть Аспасию, и принялась за Брунгильду:
– Это серебряный век, вы не понимаете. В стихах такого рода мужчины выражают свою неуверенность и неспособность к действию. Им доставляет удовольствие ощущение собственного бессилия. Но при этом остатки полового влечения формируют образ соблазнительной сущности женского пола, недостижимый, притягательный, и прекрасный.
– И в этом коренное отличное от золотого века! – поддержала её Аспасия, – вот, например: «И мы, сплетясь, как пара змей, обнявшись крепче двух друзей»...
Брунгильда покачала головой, и отвернулась, всматриваясь в далёкую линию берега. Трибониан меж тем притащил новый кувшин:
– Герои не рефлексируют, но творят свершения. Если бы Одиссей, стреляя в женихов, размышлял, «а вот его я помню маленьким кудрявым мальчиком, почему мы оказались с ним в таком положении, и не лучше ли было мне...» – он бы с Пенелопой уже никогда бы не возлег, его бы тупо убили.
Брунгильда, казалась, ушла в себя, ее взгляд скользил, следя за переливами синих и зелёных оттенков, золотому блеску солнечных бликов и теней пологого берега. Она уже с трудом воспринимала воркующую болтовню Меланьи, только чувствовала, что та оттерла ей лицо от крови, вытерла кровь на руках, ловко перевязала сбитые костяшки пальцев.
Второй кувшин пустили по кругу, и теперь все с удовольствием обсуждали тонкие вопросы литературного творчества, даже Гундемир с Теодорихом почувствовали себя знатоками поэзии.
Аспасия между тем продолжала:
– Классические герои действуют, борются друг с другом, идут против природы и воли Богов. Они постоянно в свершениях. Классические поэты используют глаголы, в первую очередь. Даже хитроумный Одиссей, и тот, рефлексируя, использует множество глаголов:
«Славный копьем Одиссей одиноко стоял. Из ахейцев
  Не оставалось при нем никого. Всех ужас рассеял.
  Горько вздохнувши, сказал своему он бесстрашному сердцу:
  «Горе! Что будет со мною? Беда, если в бег обращусь я
  Перед толпою врагов. Но ужаснее, если захвачен
  Буду один. Обратил Молневержец товарищей в бегство.
  Но для чего мое сердце волнуют подобные думы?
  Знаю, что трусы одни отступают бесчестно из боя.
  Тот же, кто духом отважен, обязан во всяком сраженьи
  Крепко стоять – поражает ли он, иль его поражают».»
Гомер использует глагол «стоять», но этот глагол совершенно не свидетельствует о пассивном поведении.
Что говорить об Агамемноне, тот и повергает, и настигает, и бросается, и срывает доспехи, поражает, низвергает. Герои Гомера в постоянном движении!
А что серебряный век?
– Что? – переспросил Валамир.
– А то! – вскрикнула Мелания, – разучились они глаголы употреблять! Герои исчезли, так как люди перестали действовать, только смотрели, размышляли, и переживали.
Серебряный век потерянных возможностей!
Пока век-волкодав не бросился на шею, они динамику движений вообще не передавали, а потом стало уже поздно.

– Вижу! – громко произнесла Брунгильда.
– Что? – удивился Трибониан.
– Моноксилы, не менее восьми. Это славяне, капитана сюда, к оружию!
Действительно, от пены прибоя отделились длинные узкие лодки-однодревки, и их было много. Длинные узкие лодки явно шли на перехват дромона.
Трибониан по привычке попытался пошутить:
– Наше посольство к славянам будет уничтожено славянами, вот фантазия судьбы!
Валамир и Сандалф бросились в каюту капитана, и притащили его к мачте, указав на опасность.
Старый моряк сплюнул через фальшборт, и закричал:
– Рудольф, полный ход! Плетей не жалеть!


Глава 15:

Кашгар

Самая северная часть Тибета, хребет Куньлунь ограничивает с юга Таримскую впадину с пустыней Такла-макан. С севера эту впадину ограничивают отроги Тянь-Шаня. Тянь-Шань и Куньлунь сходятся на западе пустыни, где за Заалайским хребтом уже начинается Памир. Вот с Заалайского хребта и течёт река Кашгар, давшая имя оазису и городу в самой западной точке великой пустыни. Воды реки исчезнут в песках, но на границе с горами располагается огромный оазис, и даже в самую жару ветер со снеговых вершин хребта Куньлунь освежает его жителей. Яркие краски Кашгара радуют глаз. Тут и жёлтый песок, и синяя вода, белый снег далёких гор, зелень полей и красный кирпич глинобитных домов.

Дорога от Яркенда до Кашгара около четырёх сотен ли, рельеф ровный, они, как выразился почтенный Ша, «шли прогулочным шагом». Впереди на белом коне трусил Трипитака, за ним Сунь и Ша вели двух навьюченных верблюдов. Держались ближе к горам, чтобы не заходить в сыпучие барханы.

На все ушло дней десять, и в разгар лета путешественники достигли Кашгара.
Вокруг уже расстилались поля, по краю дороги росли высокие тополя, отряд шел в лёгкой тени.
На полях тут и там виднелись крестьяне, по дороге их не раз обгоняли быстрые всадники в пестрых полосатых халатах и больших тюрбанах.
Почтенный Ша изрёк:
– Если не некоторые особенности одежды, то совсем, как у нас на Срединной Равнине, ничего необычного!
Сунь Укун произнёс:
– Отсутствие необычного можно назвать привычным. Эти горы можно считать непривычными, но они воспринимаются совершенно нормально.
– Горы всегда нормальны, – ответил Ша Сэн, – они подчиняются силам ветра и воды, тяжести и прочности. А вот среди людей нормальность существует не всегда.

Сунь Укун прищурился, глядя на своего друга особым проницательным взглядом:
– Ты что-то помнишь о мультикультурализме?
– Ша улыбнулся:
– Не понимаю такого сочетания иероглифов. Как культура может быть множественной? Насколько я понимаю, существует только учение Конфуция, это и есть культура. Ритуальная уступчивость, уважение, гуманность... Доверие, забота о младших и почитание старших... Музыка и церемонии.
Всё это есть только на Срединной Равнине, а вокруг живут варвары, у которых никакой культуры и вовсе нет.
[Культура по-китайски «вэнь хуа» – «превращение письмён».]
Сунь Укун закинул поводья своего верблюда на упряжь верблюда аскета Ша, и пошел рядом с ним, опираясь на свой шест:
– Но культура буддизма пришла из Индии. Неужели мы получили учение о спасении от варваров?
Ша Сэн почесал затылок:
– Позже, что сейчас мир сложнее, чем при Конфуции. Но это не отменяет мои мысли, что любая культура нормальна.
– Что есть норма, вот в чём вопрос, – вздохнул Великий Мудрец.
– Норма есть предсказуемая реакция разных людей в сходных обстоятельствах, – провозгласил Ша Сэн, – вон, в арыке возятся мальчишки. Для них нормальным будет разглядывать незнакомцев, громко кричать, смеяться. Могут попрошайничать, если год не особо урожайный.
Тут настала очередь Сунь Укуна улыбаться, он стал заходить так, чтобы стать между мальчишками, и Танским монахом, взял под уздцы белую лошадь, и повел её влево, на противоположную от арыка сторону дороги.
Мальчишки меж тем действительно стали горланить и хохотать, а потом трое или четверо принялись кидаться грязью в Трипитаку и Ша Сэна.
Сунь Укун поудобнее перехватил шест, и ловко отбил два камня, которые двое старших мальчуганов швырнули в Трипитаку.
Ша Сэн был не столь удачлив, и получил камнем по ноге. Он немедленно схватил булыжник побольше, и засветил им в сторону негодяев. Мальчишки с радостным визгом скрылись под густыми ветвями ив.
– Амидафо! – нарушил тишину Сюаньцзан.
– Вот сорванцы! – в сердцах произнёс Ша Сэн, – кто их только учит такому!
– Да никто особо не учит, – отозвался Великий Мудрец, – это часть их культуры.
– Какая же это культура – швыряться камнями, – не согласился Ша Сэн.
– Просто у нас разные нормы поведения, – произнёс Сунь Укун, – они отработали нападение из засады на караван, у них определился самый смелый джигит, первым сделавший бросок, он увлек остальных, не испугался убить человека, заработал авторитет среди сверстников, а потом они отработали привычную схему «набег – отход».
Сейчас, должно быть, лидер издевается над самым трусливым, это тоже часть программы.
Ша Сэн действительно был человеком выдающегося ума, он быстро сделал экстраполяцию:
– Великий Мудрец указал на две культуры, которые абсолютно нормальны внутри себя, но совершенно не совпадают друг с другом по своим нормам. Ранее Великий Мудрец употребил термин «мультикультурализм», возможно есть ситуации с большим количеством несовпадающих культур, ничтожный никогда с таким не сталкивался, просит пояснений!

Сунь Укун покачал головой, невесело улыбнувшись:
– Вот шест. Я держу его горизонтально, параллельно земле. Слева – максимальная уступчивость, справа – максимальная агрессия. Это два разных признака. Но в остальном, шест един. Он пронизан волокнами, идущими в одном направлении.
И там, и там, общество структурировано едиными устремлениями, одинаковым отношением к победам и неудачам. Да, в Срединном Государстве единые устремления обеспечивают музыка и ритуал, у местных племён смелые унижают трусливых, но в результате и там и там обеспечивается сходная реакция на отдельные события. И общество, в целом, однородно.
Конечно, есть выдающиеся личности, вроде нас с тобой, но мы легко адаптируется в социальной среде, и бунтуем довольно редко. Кстати, что это там впереди, уж не бунт ли?

Впереди, действительно, творилось что-то непонятное. Около разветвления арыка, подававшего воду на два больших участка полей, столпились две группы земледельцев с тяжёлыми орудиями. Такое орудие труда представляло из себя особо большой вид мотыги, называлось кетмень, и было похоже на тяжёлую тяпку, или лопату с лезвием поперек рукояти. Таким орудием труда работают как киркой – размахиваются над головой, а затем втыкают в грунт, и тянут на себя. Так как грунт в оазисе рыхлый, то кетмени очень широкие и тяжёлые. Обычно их используют также для создания маленьких плотин в арыках, чтобы менять поток воды для орошения разных полей. Существуют договоренности по времени, когда вода идёт на то или другое поле. Но крестьяне определяют время приблизительно, а иногда и специально пораньше раскидывают плотинку перед своим полем, и насыпают перемычку на арыке соседа.
Сейчас две группы крестьян занимались выяснением отношений, был традиционный конфликт по поводу отвода воды. Обе фракции стояли плотной толпой на расстоянии пяти шагов друг перед другом, орали, изрыгали проклятия, и потрясали своими мотыгами.
Изредка из толпы выскакивал возбуждённый декханин, размахиваются кетменем, и бил им прямо под ногами толпы противников. Люди в толпе вздрагивали, и непроизвольно делали полшага назад. После этого из их толпы выбегал очередной спорщик, и бил своей мотыгой под ногами напротив.
– Знакомый ритуал? – спросил Сунь Укун у Ша Сэна, – видел уже ранее?
Он отпустил поводья белого коня, тот тут же остановился, развернувшись в сторону драки, а Трипитака забормотал слова молитвы, и начал перебирать толстые чётки.
Сунь залез в один из хурджинов на своем верблюде, и вытащил оттуда горсть орехов, протянул их Ша Сэну:
– Держи!
После этого он вытащил из другого хурджина горсть риса:
– Брось свою лопату, она сейчас не нужна!
Ша Сэн послушно бросил лопату, и взял горстку риса в другую руку.
– Пошли, – кивнул ему Сунь Укун, – вот шест, он является символом единства, когда все люди едины в устремлениях, вместе радуются победам, и переживают общее горе.
Орехи – это символ мультикультурализма, когда разные группы людей ведут себя совершенно по-разному в одной ситуации. Они не признают единого вождя, у них разные взгляды на победы и поражения, они никак не связаны общими интересами и переживаниями. Они поддерживают друг друга в пределах своей социальной группы, но до других людей им дела нет.
Рис – это символ атомизации общества. На этом уровне разобщение достигает крайней степени. В этих условиях главной заботой особи становится самовыражение. И основным внутренним критерием успеха становится непохожесть на других. Каждый имеет свою собственную систему ценностей, и отвергает ценности других. Норма исчезает. Люди перестают реагировать друг на друга, ткань социума распадается. Поведение людей становится провокационным, реакции истерическими.
– Ты говоришь страшные вещи, – передёрнул плечами Ша Сэн, – где ты мог видеть такое общество?
– Сейчас речь не обо мне, – странным глухим голосом произнес Сунь Укун, – тебе нужно вспомнить, где ты, – он выделил голосом это слово, – уже видел такое общество!
Они подошли уже довольно близко к дерущимся, и Сунь Укун вскричал:
– Поселяне! Прекращайте драку, и внимайте проповеди Танского монаха Трипитаки! Сейчас его помощник, Великий Мудрец, равный Небу, проведёт в сравнении показательную демонстрацию преимуществ единства, и пагубности атомизации общества!
Не было известно, что из его слов крестьяне поняли, как ужасное оскорбление, но человек пять отделились, и бросились к ним.
– Вот единство! – Сунь Укун поднял над головой шест, и ударом поперек груди вырубил им первого из нападавших. Тот без звука повалился на землю.
К ним бежали ещё двое.
– Бросай орехи! – приказал Сунь Укун.
Ша Сэн бросил орехи в лицо ближайшего нападающего, тот непроизвольно закрылся руками, выронив кетмень.
Сунь Укун подскочил, и пробил ему кулаком в солнечное сплетение. Тот сложился, но к Сунь Укуну бежали ещё двое. Великий мудрец откинул назад свой шест, и встал перед ними. Очередной противник Ша Сэна занёс над головой свою огромную мотыгу.
– Теперь рис бросай! – приказал Сунь Укун.
Горстка риса заставила крестьянина на миг зажмуриться, и Ша Сэн едва увернулся от удара мотыги. Тяжёлое лезвие вошло глубоко в грунт, Ша Сэн пробежался сверху, припечатал к земле рукоять.
Крестьянин отпустил мотыгу, схватил Ша Сэна, и ловко бросил подвижника через бедро. Ша Сэн упал на спину, а его противник сноровисто перебрался ему на грудь, и стал быстро бить кулаками, и ловко колоть глаза жёсткой бородой.

– И какого шайтана нужно было это сравнение делать!? – вскричал Ша Сэн, уворачиваясь от тяжеленных заскорузлых кулаков декханина.
– Чтобы лучше запомнил, – зло огрызнулся Великий Мудрец, расправляясь с очередным нападающим. Он закрутил крестьянина вокруг себя, а затем не стал брать на бедро, как привыкли тюркские народы, а отпустил, давая врезаться в набегавшего бородача в рваном халате и с растрепавшейся чалмой.
– Куда уж лучше! – хрипел Ша Сэн, – теперь поселянин перестал его бить, и начал душить, – ты явно ко мне пристрастен, не избавился ещё от мешающих эмоций, не обуздал «обезьяну сердца и коня разума»!
Сунь Укун оскалился, и провел серию ударов ногами, расчищая пространство вокруг себя и ползающего на лопатках Ша Сэна:
– Это вам мультикультурализм, это вам атомизация общества! – тут его удар пришелся между ног разбойного вида молодца, на голове которого был даже не тюрбан, а замызганный платок. Тот согнулся, рухнул на колени, и стал стонать.
Остальные поселяне переглянулись, и стали извлекать с поясов кривые ножи для разрезания дынь.
Ша Сэн пучил глаза, пытаясь сорвать с горла захват. Руки, больше похожие на засохшие корневища саксаула, держали крепко.
– Пристрастен, разумеется! – отвечал Великий Мудрец, – а что, если в следующих перерождениях тебе предстоит стать руководителем великой страны, а ты, вместо проведения ритуалов и укрепления единства, будешь алкоголем заливаться, баб лапать, и оркестром под хмелем дирижировать?
Он подошёл ближе, и несколько раз пнул Ша Сэна:
– Атомизация – плохо! Мультикультурализм – плохо! Единство – хорошо!
– Хватит уже! Я всё понял, – хрипел Ша Сэн, – я даже партию такую осную, Великое Единство! Начинаю, кажется, вспоминать... – его глаза закатились, и Ша Сэн потерял сознание.
– «Едро» он оснует! – сплюнул Сунь Укун, подхватил шест, и одним ударом вырубил сидящего на его друге поселянина, – ну, с другой стороны, хоть что-то... Эй, почтенные, всё, расходитесь, наглядная агитация и проповедь истинного пути закончены!
Можете собирать свои орудия труда и возвращаться к своим женщинам! Время обеда! Весь мир идёт на обед!

Крестьяне переглянулись, убрали ножи, и медленно пошли восвояси, таща с собой потерявших сознание.

– Антропология – великая сила! – провозгласил Великий Мудрец, приступая к оказанию помощи Ша Сэну, – если нет вида крови, триггер на потерю контроля не срабатывает. Вставай уже, проповедь закончена, мир установлен, – обратился он к возвращающемуся к жизни Ша Сэну.

Трипитака медленно покачал головой. Белый конь самостоятельно развернулся, и пошел дальше.

Глава 16:

Гуннугундур


Славянские моноксилы потеряли начальную скорость рывка, и уже не имели шанса остановить дромон. Но и обратно они не отворачивали, по берегу скакали два всадника, явно изрыгая проклятия.
Брунгильда бросила взгляд на Сандалфа:
– Давай!
Сандалф кивнул, и пошёл в каюту, быстро вернулся, неся в руках гуннский лук и стрелы.
Один славянский моноксил был достаточно близко, были видны истощенные мускулистые тела в лохмотьях, некоторые были голые по пояс, косматые и бородатые, впрочем, у одного выбритую голову украшал чуб.
– Убери того, с чубом, – указала Брунгильда.
Сандалф согласно кивнул, натянул лук, выстрелил и промахнулся, даже в моноксил не попал.
– Вторая попытка, – проворчал он, беря поправку на ветер.
Стрела ушла точнее, и пронзила грудь славянина, который грёб впереди чубатого.
Тело неудачника упало в воду, чубатый что-то прокричал, и поднялся, сжимая в руке короткое копьё. Расстояние было слишком большим для броска, он зарычал, и оставшиеся гребцы ещё сильнее забили своими короткими вёслами.
Капитану стало интересно, и он дал команду грести медленнее, давая моноксилу шанс подойти. Наконец, дистанция сократилась, чубатый размахнулся, и, балансируя на неустойчивой лодке, метнул короткое копьё.
Брунгильда бросилась вперёд, и поймала его на лету. Вопли радости на моноксиле сменились унынием. Чубатый меж тем взял второе копьё, и оскалив зубы, подмигнул Брунгильде.
Та в ответ поцеловала наконечник.
Вновь раздались вопли радости.
Брунгильда и славянин одновременно размахнулись, копья взвились в воздух.
Брунгильда стояла устойчиво, не стала ловить, а просто развернулось, и копьё славянина вонзилось в палубу между ней и Трибонианом. А вот славянин слегка споткнулся, потерял равновесие, и копьё Брунгильды прошило его, выйдя из позвоночника.
Моноксил стал терять скорость, славяне бросили грести, над морем зазвучала грустная песнь.
Брунгильда вырвала из палубы копьё, подбросила, перевернув наконечником вверх, пристукнула о доски палубы.
Аспасия почувствовала головокружение, мысли-бабочки забились в голове с новой силой:
– Все ждут его назад с добычею и славой,
Напрасно — жалкий раб, — он пал, как зверь лесной,
Бесчувственной толпы минутною забавой…

Брунгильда обернулась, перевела взгляд с моноксила на Аспасию. Её глаза вспыхнули узнаванием, губы растянулись в улыбке боли, взор затуманился. Она медленно, нараспев, произнесла:
– Стараясь заглушить последние страданья,
Ты жадно слушаешь и песни старины
И рыцарских времен волшебные преданья —
Насмешливых льстецов несбыточные сны.

Садальф переглянулся с Валамиром, и они разом со значением подняли глаза вверх.
– Две прорицательницы это уже чересчур для одного посольства, – проворчал Трибониан.

Дромон шел вдоль берега, вода вокруг приобрела изумрудно-зелёный цвет, в большой лиман несли свои воды две великих реки – Гипанис и Борисфен.
Весенняя степь ещё блистала ковром ярких цветов, сочные травы колыхались над холмами, ближе к морю рос серо-зеленый ковыль и серебристая полынь.

– Поля должны тут быть, – произнес капитан, – всегда тут начинаются поля.
Трибониан обратился к Сандалфу:
– Пшеницу видно?
Сандалф недоуменно покачал головой:
– Пока только степь. Валамир, что скажешь?
Валамир скривил губы:
– Ничего хорошего. Вон! – он указал на некие неровности рельефа, нехарактерные для обычной степи.
Сандалф помрачнел.

– Что это? – Трибониан едва выглядывал над бортом, поднялся на фальшборт, держась ручками за канат. Ветер плеснул ему в лицо брызги с волны, капли побежали по щеке карлика.
– Теплой встречи нам сегодня не будет, – в сердцах произнёс капитан.
Из своей каюты вышел достойный Вардан, тоже вгляделся в маленькие, неравномерно разбросанные холмики, начал креститься, и бормотать слова молитвы.
Они подошли ближе к берегу, среди степных трав стали попадаться одинокие колоски пшеницы, но это были явно не поля.

Ещё несколько гребков, и дромон пошел мимо развалин хижин, полуземлянок с разрушенными каменными стенами. На эти убогие жилища явно шёл камень из старых античных построек, а скоро показались и они сами. Были видны многочисленные фундаменты больших домов, остатки длинных строений, а затем показались и развалины городских башен и стен древнего города.

– Ольвия, – произнес капитан, – пристанем тут!

Дромон осторожно сбросил ход, и ткнулся днищем о пологий песчаный берег. Матросы выскакивали на пляж, собирали плавник на костры, несколько человек с лопатой отправились к колодцу – откопать, если засыпан.
Посольство во главе с Варданом расположилось у высохшего ствола старого тополя. Дерево долго было в воде, ствол успел обрасти ракушками, цвет древесины стал серебристо-белым. Аспасия присела на ровный участок ствола, Меланья стала за её спиной, Брунгильда легла прямо на песок, глядя в небо, и положив руку себе под голову.
Вандалы и готы вчетвером организовали нечто вроде охранения.
Слово взял Вардан:
– Этот город разрушил Аттила ещё двести лет назад. Но тут жили люди, продолжали выращивать хлеб, был торг.
Похоже, зимой авары согнали всех славян с этих мест, и погнали мужчин на войну, под стены Константинополя. Детей и женщин они убили.
Аспасия вспомнила стены гавани, залив, полный раздутых полуодетых трупов.
– Мы уничтожили земледельцев, – произнес Трибониан, – тех самых, что должны были нас кормить? Почтенный Вардан, ты расскажешь императору эту замечательную новость?

Вардан никак не проявил эмоций, молча посидел минуту, и мягким голосом начал отдавать распоряжения:
– Теодорих, Гундемир, возьмите с собой Меланью и нашего нового раба, он на галере варварское койне хорошо изучил. Ищите выживших. Можете взять один хлеб, действуйте человеколюбиво, по возможности. Меланья, до темноты жду твой доклад, меня интересует всё, что ты сможешь узнать о земледельцах. Остальным разбивать лагерь, отдыхать. От корабля далеко не отходить. Трибониан, можешь помочь Меланье на допросах, твоё мнение мне тоже будет интересно. Приступайте!

Ночные сумерки уже порядком сгустились, когда, наконец, Меланья и Трибониан пришли с докладом. Вардан сидел у костра на складном стульчике, закутавшись в шерстяной хитон. Аспасия хлопотала за приготовлением пищи, Брунгильда маленьким топориком отрубала ветви от выброшенных на песок деревьев. Ночь обещала быть прохладной. Сандалф и Валамир натаскали воды из колодца, сейчас кипятили её для приготовления варварского напитка из трав.

Наконец, явились Меланья и Трибониан.
– Есть информация? – спросил Вардан, поворачивая свой стул боком к костру.
– Пусть лучше говорит Трибониан, у него язык побойчее. Я уже запуталась в этих племенах, – пожаловалась Меланья.
– Вандалы нашли здесь четверых уцелевших женщин, – сообщил Трибониан, – в плачевном состоянии. Также двое маленьких детей и старик. К ним недавно приезжали всадники, новости передали, и забрали последних мужчин.
Старик плох, но разговаривать согласился. Из расспроса удалось выяснить следующее:
Поселение земледельцев здесь очень древнее. Ещё во времена Рима часть иллирийцев, даков, и прочих племён бежали за Истр. Здесь их принимали скифы, сажали на землю, делали рабами, но жизнь была в целом, сносной. Звались они скифы-пахари. Но скифов уничтожили готы, часть пахарей ушла обратно за Истр, часть остались здесь, некоторые к готам примкнули. Это место было когда-то колонией греков, но потом тут всё захватили скифы, однако, греков не изгоняли, как-то уживались. Доход от продажи зерна был крайне велик, в этом причина. А вот Аттила, наоборот, в торговле не был заинтересован, предпочитал прямой грабеж. Ольвию он разрушил, как и все города, до которых дотянулся.
Под гуннами жизнь стала совсем ужасной, земледельцы начали бежать в империю, откуда их когда-то изгнали.
Гунны, однако, разобрались в ситуации, и решили бежавших обратно получить. Разбили императора, взяли дань золотом, а кроме того, потребовали назад всех беглых.
И император выдал, что поделать.
Сами беглые к тому времени уже не помнили, кто из них фракиец, кто иллириец, кто македонец. Называли себя словене, по своему варварскому койне. Тут уже их по третьему разу в рабство обратили, и с того времени они более известны как славяне, от слова склавы – рабы.
Тем не менее, они это название приняли, так как на их языке слово Слава обозначает Глория, как ожидание грядущего возвышения.

– Суета сует, – промолвил Вардан, и перекрестился, – но продолжай!
– Под гуннами они немного численность восстановили, – продолжил Трибониан, – но тут пришла новая беда. Из глубины Азии откочевали авары, воистину жестокие сердца. Для них издеваться над другими людьми – особый вид удовольствия.

Вардан вздохнул, и перекрестился:
– И вот авары убили всех, кроме крепких мужчин, и погнали их как скот, на стены Константинополя?
– Именно так, почтенный, склонил голову Трибониан.
– Ситуация сложная, – промолвил Вардан, но что-то мне подсказывает, что она ещё хуже, чем кажется на первый взгляд. Пока мы сюда шли, на нас постоянно пытались напасть, мы видели на горизонте множество дымов. В глубине страны что-то происходит.
Теперь вперёд вышла Меланья:
– Я поговорила с одной из женщин. В каганате аваров беспорядки. Авары понесли под стенами Константинополя большие потери, и против них восстало племя гуннугундур.

– Варвары, одно слово, – высказался со значением Гундемир. Теодорих только сплюнул. Валамир, сидящий поблизости, даже присвистнул:
– Ну и название, гуннугундур, они люди вообще?
– Они кочевники, хотят отложиться, создать собственный каганат, – ответила Меланья.
– Ещё одно племя славян, хорваты, выбило авар из Иллирии, – добавил Трибониан. Валамир только повёл плечами, мол, это дело императора, их не в Иллирию посылали.

Итак, – произнес Вардан, – эти гуннугундурцы теперь отложатся от аварцев, и, к гадалке не ходи, пойдут всё грабить в сторону Кавказа?
И всех местных пахарей разгонят окончательно?
Трибониан кивнул.
– Мы теряем урожай Тавриды как минимум на пару лет, промолвил Вардан, – император будет очень недоволен.
Трибониан вежливо покашлял:
– Осмелюсь обратить внимание величайшего, что мы ещё не достигли Киева на Днепре! По слухам, там есть независимое племя славян, они никогда не были в рабстве.
– Хотя и платят дань хазарам, – вставила слово Меланья.
– Так и империя платит дань всем, кто умеет сидеть на лошади, – пошутил Трибониан.
Вардан не улыбнулся шутке:
– И чем эти славяне с Днепра отличаются?
– У них есть войско, есть выборные князья, есть воевода, – сообщил Трибониан, – они пришли на Борисфен из войска Митридата Евпатора. Они способны обеспечить стабильные поставки зерна.

– Кажется, мы имеем шанс не быть посаженными на колья, – горько усмехнулся Вардан.


[Хан Кубрат, родился в 605 году, глава племени Гуннугундур, также известном как кутригуры, позднее взявшие название болгары,
был крещён императором Ираклием, получил от него титулы патриция и игемона, и взял в жены его дочь.
Когда в 626 году могущество авар было подорвано неудачным штурмом Константинополя, Кубрат начал восстание, и объединение племен вокруг себя.
В 630-х годах освободился от власти аварского каганата и основал Великую Болгарию в северном Причерноморье, потеснив Хазарский каганат из Крыма и Кубани. У Кубрата было пятеро сыновей, между которыми он поделил своё царство. Знаменитая легенда про прутики и веник именно про царя Кубрата и его сыновей. К сожалению, сыновья не следовали заветам отца, и Великая Болгария прекратила своё существование. Предполагаемая могила Кубрата найдена близ деревни Перещепино Полтавской области в 1912 году.]


Глава 17:

Перекоп

Словенский обоз медленно катил по степи вдоль кромки моря. Князь Переслав отпустил назад уже три пятерки дружинников, остальным дал команду брони снять, а коней пустить под вьюками, разгрузив немного телеги.

По сторонам они замечали иногда обработанные поля, даже иногда видели бедные хижины местных земледельцев, но в целом, места были не заселенные. Впрочем, и абсолютно пустыми их назвать было нельзя – степняки встречались всё чаще, на горизонте виднелись целые табуны коней.

Вдалеке уже показались высокие башни Перекопа, и люди, и кони приободрились, только волы никакой радости не проявляли.
Князь не показывал виду, но что-то, похоже учуял, приказал своим держаться поближе друг к другу, и оружие иметь под рукой, но на виду не показывать.
И точно, по степи рыскали парами всадники, а у ворот вала собиралась внушительная толпа.
Русичи вгляделись: прямо перед воротами стояла большая белая юрта, перед ней сидели музыканты с дюжиной струнных инструментов, и явно разминались танцовщицы с тонкими станами, длинными волосами и широкими рукавами расшитых бисером одежд.
По сторонам от прохода к воротам стояли конные хазары в полосатых халатах, впереди на прекрасном жеребце сидел в золоченом седле молодой воин в особо богатых одеждах.
Князь быстро перебрался вперёд, направляясь пешком к прекрасному юноше:
– Приветствую почтенного, я князь Переслав из Киева на Днепре, по приказу наместника кагана везу зерно на продажу в Пантикапей!
На трёх телегах стоит тамга почтенного рода Авай, если ты заметил.
– Я Иаков из клана Заберай, – учтиво ответил юноша, – но сейчас не до ваших телег. Давайте сделаем так, быстро проезжайте, и пусть те из вас, кто в лучших одеждах, встанет у стен, и будет со всеми приветствовать посланца великого кагана племени Гуннугундур. Мы ждём его уже третий день, послали уже гонцов и вверх по реке, и вдоль моря. Так что не загораживайте проход, когда появится посольство, приветствуйте его радостными кликами!

Телеги пошли за ворота, волов и лошадей повели к поилке – длинному бревну с выдолбленным желобом, куда нужно было выливать воду, поднимаемую ведром из глубокого колодца. С телегами осталось трое самых старых возчиков, остальные, во главе с Переславом вышли обратно за ворота.
Там они присоединились к толпе, где несколько человек знали словенский язык.
Один из местных как раз рассказывал остальным, как изменились дела в каганате аваров после неудачного штурма Константинополя:
– Самых лютых авар греки под стенами положили, а вот племя Гуннугундур теперь наоборот, усилилось. Его глава, по имени хан Кубрат большую силу набрал. Он в самом Константинополе воспитывался, принял христианство от императора Ираклия, тот его сделал патрицием империи, и дал титул игемона. Мало того, дочь свою за него отдал. Так что хан Кубрат теперь почти вровень с каганом хазар – тот тоже на дочери Ираклия женится.
– Воистину, благословен от Неба Ираклий множеством дочерей, – воскликнул кто-то из толпы слушателей, – но продолжай, прошу!
Киевляне потихоньку подходили ближе, и князь с двумя возчиками оказался совсем близко к рассказчику.
Тот продолжал:
– Кубрат множество родов вокруг себя уже сейчас объединил, и к нему постоянно приходят те, кто недоволен нынешним каганом авар. Кубрат сейчас со своими гуннугундурцами идёт из Фракии сюда, в степи северного Причерноморья, и каган аваров ему ничего сделать не может.
Осталось Кубрату договориться с каганом хазар о мире и союзе, и будет всем радость великая. И Кубрат, и хазары – союзники ромеев, теперь торговля будет процветать, а нашего Иакова теперь каган обязательно наградит! Ведь он первым примет послов от племени Гуннугундур!
– А что за послы? – поинтересовался кто-то из местных словен.
– Есть у хана Кубрата любимый племянник, – сообщил рассказчик, вот имя я его запамятовал. Похожие у них имена. Так вот племянник этот, да продлит его дни Великое Небо, тот ещё шакал. Лютый, жадный, охоч людей убивать и девок портить. Причём, – рассказчик сделал значительную паузу, – с жестокостью. Лют зело. Вон, в юрте, его три девственницы дожидаются, два дня плакали, выли, сейчас смирились, иногда стонут, но невнятно.
А мы его уже третий день ждём, лучшие пилавчи третий раз плов готовят, мы два дня от пуза объедались. Может, и сегодня...

Но в этот момент раздались вскрики – всадники заметили впереди клубы пыли.
Явно к ним приближался большой конный отряд. Пешие вытягивали шеи, вглядываясь вдаль.
Мимо толпы побежали посыльные, раздавая шелковые платки:
– Потом взад повертай, сейчас руками махай, ртом кричай, лицом широко улыбай!
– О, вспомнил! – обрадовался давешний рассказчик, – Сарай!
– Какой Сарай? – не понял его собеседник из местных.
Ну, племянник этот!
– Ты ж говорил, что у него с ханом Кубратом имена прохожие?
– Похожие, точно! Хан Кубрат, а его племянник – Захват! Захват Сарай, двойное имя, сложное!

Достомысл, мужичонка худой телом, но богатый разумом, вдруг качнул головой:
– Княже, имя-то, будто бы знакомое. Помнится, пару дней назад...

Велимир, мужик кряжистый и основательный в суждениях, вдруг поднял к небу глаза:
– Точно, точно, припоминаю, был такой. Князь, а князь, а не его ли мы...
– Улыбаемся и машем, Велимир! Улыбаемся и машем! – с медовой улыбкой промолвил князь, – всем улыбаться!

Лютик сегодня весь день страдал от перегрева, едва успел у колодца сделать пару глотков плохой местной воды, отдававшей горечью, но сей миг вдруг ощутил ледяную дрожь. Между лопаток пробежал не то что холодок – ледяной озноб пробил. Он отчётливо вспомнил тугой гуннский лук, и стрелу, которую он засадил прямо в отверстую пасть наглого степняка. И так ясно вспомнил он и то лицо, и тот кричащий рот, и то самое имя, что руки затряслись.
К нему приблизился князь:
– Что, оробел? Не робей, малютка, ты ещё, глядишь, и самого хана Кубрата узришь когда-нибудь! Платочек повыше вздымай, да радуйся, дурачок, радуйся! Видишь, князь твой как улыбается, и ты давай также!
Киевские словене приободрились, и бойко замахали платочками.

Меж тем в клубящейся пыли уже можно было разобрать отдельных всадников. Иаков дал знак музыкантам – те заиграли на своих инструментах бодрую мелодию, танцовщицы выбежали на дорогу перед воротами, закружились, изгибаясь, и поводя длинными рукавами. Из шатра донёсся хриплый девичий плач – похоже было, Иаков нашел совсем уж малолетних девочек, уважить решил посланника.
Пилавчи навалили на большой серебряный поднос горку плова, вышли вперёд, голые по пояс, держа угощение. Толпа позади махала платочками и радостно улюлюкала.

Иаков спешился перед белой юртой, двое слуг раскатали на земле белый ковер.

Всадники были уже совсем близко, радость в толпе достигла апогея.

Скакавший впереди всадник подлетел к белой кошме перед юртой, с седла прыгнул на одно колено, и осторожно положил на белый ковер грязный гуннский лук и сломанный рог, украшенный золотой насечкой.

Иаков сощурил глаза, покраснел, потом побелел лицом, потом выкатил глаза, потом открыл рот, потом закрыл, потом и сам рухнул на колени на белый ковёр.

Музыканты понемногу замедлили пляску своих смычков по струнам, и с каким-то заунывным визгом музыка стихла.

Танцовщицы вдруг разбежались, пилавчи спиной назад попятились к воротам Перекопа, роняя по пути куски ароматного плова прямо под копыта коней.

Иаков Заберай сделал несколько нетвердых шагов, схватился за повод коня.
От толпы всадников в самых разных направлениях рванули наиболее догадливые.
Около белой юрты раздались крики, охрана подскакала к Иакову, послышались команды, лязгнула сталь, на белый ковёр хлынула кровь, орошая и лук, и сломанный рог.
Иаков прыгнул в седло, пригнулся к шее скакуна, но кто-то успел всадить ему стрелу в спину.
А дальше народ уже пошёл сводить старые счёты, в рубке пострадали и местные земледельцы, а вот киевские русичи сумели организовано отступить. Князь с остатками дружинников седлали коней. Лютик схватил три старых мешка и рванул к белой юрте, вокруг чанов с пловом шла рубка, одновременно с поеданием лакомства, и свежая кровь мешалась с бараньим жиром.
Князь успел отдать последние поручения Велимиру, повёл коней мимо свалки, они успели выйти через ворота, и тут заметили, как из белой юрты выскочил Лютик, таща за собой три фигурки в бесформенной мешковине.
– Кто это?
– Девочки словенские, я их в мешки пока одел.
– Смекалист, где научился?
– Первая кровь! – непонятно ответил Лютик, – гони, Княже!
Воины похватали девочек, бросили поперек седел, с невестами у всех всегда беда, а тут сразу три нашлось – и они рванули к северу, напрямик через степь.
Лютик, уворачиваясь от дерущихся, пробрался к телегам, волов уже успели запрячь, и маленький караван покатил на юг, так и не заплатив подати за пересечение Перекопа.
Только к вечеру они заметили, что среди возчиков трое подростков оказались совершенно незнакомой наружности.

[Хан Кубрат за пять лет вывел свою орду из Фракии, и завоевал территории от Дуная до Кубани, сделав Фанагорию столицей Великой Болгарии.]

Глава 18:

Неаполь Скифский


[Развалины столицы царства скифов – Неаполя Скифского в настоящее время находятся в черте Симферополя.]

После Перекопа Лютик заболел. Три дня он лежал в лихорадке на телеге с зерном, русичи его накрывали тяжёлыми овчинами, выпаивали отварами трав. Но вода в колодцах была плохой, похоже, от той воды беда и приключилась, когда Лютик её прямо из колодца напился. А местную воду даже после кипячения пить трудно, только травы и спасают.

Хорошо ещё, теперь у них появилось три новых помощницы, и было это так:

Лютик прибежал из-за ворот, вскричал:
– Князь велел трогаться!
Началась суматоха, быков срочно запрягали в телеги, первые пошли раньше, остальные растянулись, и только, когда зубцы Перекопа уже стали теряться в сумерках, обнаружилось, что в середине обоза трое новых возчиков.

За старших были Велимир с Достомыслом, они скомандовали всему обозу стоять, и направились к сомнительным телегам.
– Здоровья вам от Неба, а вы кем будете? – обратился к незнакомцам вежливый Достомысл.
Трое незнакомцев сбились в кучу, встали у средней телеги, глядели исподлобья, настороженно.
– Видать, не понимают по-нашему, щас я их оглоблей поучу, – предположил Велимир.
– Погоди! – Достомысл внимательно оглядел незнакомцев. Те были малорослы, щуплы, явно голодны, и одеты в какое-то немыслимое рваньё.
От передних телег проскочил Лютик:
– Не надо оглоблей! Девчонки это, только я не пойму, в шатре их трое было, сейчас с князем едут на Русь.
И точно – это были именно девчонки, просто одеты были чудно, и за счёт напряжения были больше похожи на рассвирепевших кошек, чем на ласковых котят. Только что не шипели, и спины дугой не изгибали.
Достомысл почесал голову:
– Так, а эти откуда взялись?
Одна из троих, чуть покрупнее, пискнула:
– Мы вторая смена, нас на другую ночь для Захват Сарая приготовили.
– Ну, извините, счастью вашему вот этот оболтус помешал, – Велимир указал на Лютика, – похоже, теперь он ваш законный господин.
Девочка с прищуром посмотрела на Лютика:
– Жидковат он для того, чтобы убить великого воина Захват Сарая, – подвела она итог своих наблюдений.
– А всё же застрелил подлеца, – пожал плечами Достомысл.
– Мы побег готовили, от хазар бы убежали, и от вас сбежим. А не выйдет – сами себя убьем! – пригрозила пигалица.
– Вот оно как, – рассмеялись собравшиеся вокруг русичи, – Гордые! Говорите откуда, и куда теперь путь держите. Да шутили мы, не обидим! Так куда, стало быть, направляетесь?
– Младшие девочки вдруг как-то разом осели, опустили головы и тихо заплакали, а старшая будто подавилась воздухом:
– Никуда.
Тут-то Лютика и сморило. Он пошатнулся, и осел на землю. Лоб у него горел, мышцы дрожали.
– Парень-то совсем плох! – забеспокоился Достомысл, – ребята, бери его!

Путь к Неаполю Скифскому занял три дня.
Лютик болел, девчонки за ним ухаживали, но имён своих так и не сказали, да и где раньше жили, тоже пока было неизвестно.
Наконец, достигли реки, вдоволь напоили волов, и Достомысл объявил всем сутки на отдых.
На хорошей воде снова приготовили отвар, девчонки умело Лютика отпаивали, и он, похоже, потихоньку пошёл на поправку.
Он ещё сутки провалялся под овчиной, а на следующее утро сам встал, искупался в реке, и понемногу вернулся к своим походным обязанностям.
Велимир посмотрел, как Лютик сел на телегу погонять быков, потеснив девчонок, и бросил Достомыслу:
– Поправляется наш Лютобор!
Достомысл покачал головой, но вслух ничего не сказал.

К вечеру заночевали у разрушенных стен Неаполя Скифского.
Телеги поставили в круг, зажгли множество костров, наелись от пуза речной рыбы, и слушали рассказы старших:
– Последний царь скифов полгода тут над своим золотом сидел, высох весь, глаза ввалились, а ярость только прибавилась. Готы всю зиму под стенами просидели, весной пошли на приступ, но неудачно. Скифы меж тем почти всех воинов потеряли, и их царь решал, как же ему своё золото с собой унести. А ведь не утопить его, не сжечь, а к весне и переплавить стало нечем.
И вот сидел он над своим золотом, и трясся, и силу колдовскую набирал.
К лету готы снова на приступ пошли, уже никакого сопротивления не было, разбили ворота, вошли внутрь города. А там – тишина. И мертвые, мертвые повсюду лежат. Все от голода умерли, у ворот никого не осталось.
Готы были не робкого десятка, прошли в самую цитадель.
И вдруг на них с огромным черным мечом налетает скифский царь-колдун.
Сеча была злая, лютая. И многих смелых воинов тот кащей покрошил.
Но и на него управа нашлась. Показал один из воинов ему обычное варёное яйцо, по камушку слегка постучал, скорлупу расколол.
И тут у колдуна всю его волю как ветром сдуло, вся сила вышла из него, как иголкой проткнули. Рухнул он наземь, и дух испустил.

Среди русичей прошло шевеление, кто-то охнул, хотя эту историю все с детства и так прекрасно знали. Но сейчас, в виду древних развалин, эта история нагоняла ужаса. Девчонки придвинулись на всякий случай поближе к огню.
– А дальше что было? – спросил Лютик.
Велимир кашлянул в кулак:
– Известно что. Сто телег золота готы вывезли из цитадели, и отправили тем самым путем, что мы сейчас сюда пришли.
Самая лучшая переправа на Днепре у нас, напротив Десны. И все сто телег золота они через наш Киев целый месяц перевозили.
– А потом?
– Потом суп с котом! На Истр они отправились, долго шли. И подошли затем к реке Рейн. А там в то время племя Бургундов переправу держало. Бургунды решили то золото захватить. Знатная у них вышла резня, но до боя готы успели золото в земле спрятать.
Потом те бургунды ещё нибелунгами назывались, говорят, они часть того золота всё же нашли.
Но никто попользоваться тем золотом не успел. Налетели гунны, и вырезали всех, живых свидетелей не осталось. Но земля слухом полнится, несколько тысяч бургундов осели в городе Генава, или Женева. Живут оседло, преимущественно мирно у большого озера, вокруг которого неприступные горы. Очень искусны в ремеслах, особенно им нравится кузнечное дело. Дают они деньги в долг, также принимают на сохранение золото. А хранят они его в глубоких пещерах в сердцевине гор. А чуть южнее в Италию вторглись лангобарды – «длиннобородые» по-нашему, их земля с теми бунгурдами граничит, и в Ломбардии этой, говорят, тоже золото есть. И дают его ломбардцы в долг, под залог и расписки.
Вот так-то ребята, сто телег золота в те времена мимо нас прошли, по усам текло, да в рот не попало.
Велимир вздохнул.
– Так уж и не попало? – усомнился кто-то из слушателей.
– Мелочь, по гривне с телеги, – посетовал Велимир.

Достомысл тряхнул головой:
– Не разбогатели мы с того золота, но и не исчезли, как нибелунги, а это тоже хорошо.
У нас зерно – вот настоящее золото, на него всегда спрос есть.
Словене степенно покивали головами, соглашаясь, да и стали потихоньку расходиться, стараясь держаться подальше от страшных развалин цитадели царя-трупоеда, и доверив караульным охранять сон всего общества.

Переночевав у развалин Неаполя Скифского, обозники двинулись на восток. Дорога предстояла дальняя, но этот её участок был самым приятным словенскому сердцу. От близких гор текли благодатные ручьи, в речках было полно мелкой рыбы, в густых лесах было полно дичи и птиц.

Велимир очень обрадовался, что Лютик поправился, и он поделился своими мыслями с Достомыслом.
Тот снова покачал головой:
– Поправился, говоришь? Ну-ну.
– А что не так? – удивился Велимир.
– Посмотри за ним, сам поймёшь.

Велимир был человеком обстоятельным, и степенным, два дня наблюдал за Лютиком, но никаких тревожных признаков не заметил:
– Мнительный ты стал, Достомысл, парнишка-то поправился! Вишь, камушками играет!
– Достомысл стрельнул глазом:
– И что это за игра?
– Да кто ж её поймёт? Вон, подбрасывает камушек на ладони, и обратно ловит.
– Велимир, он его не хватает. Ты видел когда-нибудь ребенка, который ловит камушек тыльной стороной ладони?
Велимир только крякнул.

Лютик шел рядом с телегой, и играл с камешками. Он не знал, что и зачем он делает, но знал, что нужно подбрасывать и ловить камушки не сжимая пальцев. Сначала дело шло медленно, но постепенно он наловчился, и уже мог перебрасывать камушки с одной ладони на другую, не слишком часто роняя их на землю.

На второй день, когда они уже подходили к Белой Скале, Велимир снова подошёл к Достомыслу:
– Плохо дело. Он теперь оглоблю крутит.
– Это как?
– Да просто берет её, и начинает крутить в руках. Сначала перед собой, потом вокруг себя. То медленно, то быстро, я и уследить не могу. Иногда роняет. Но всё реже.
– Не знаю, к добру то или к худу, – промолвил Достомысл.

Лютик шел рядом с повозкой, поигрывая парой камешков. Дорога была лёгкой, справа катилась в зарослях ив мелкая речка, слева расстилалась степь, справа за речкой поднимались заросшие лесом горы, а впереди виднелись древние утесы меловых скал, одна из которых ровно возвышалась прямо по центру долины.
Лютик подкидывал камешки, и размышлял о том, что большинство знакомых ему людей делает только те движения, которые необходимы в повседневной жизни. После болезни он стал иначе смотреть на движения хорошо знакомых людей, и они стали казаться ему ужасно неуклюжими.
Даже собственное тело стало казаться ему каким-то неразработанным, ужасно неловким, не гибким.
Он вдруг увидел, что тратит огромное время, чтобы совершить совершенно простое, но непривычное движение.
Что-то в нем сработало, и он начал специально придумывать для себя непривычные движения, и совершенствовать их выполнение. Сейчас он уже мог подбрасывать два камешка так, чтобы один из них постоянно находился в воздухе.
Кроме того, он учился подхватывать камушек тыльной стороной ладони, предплечьем, сгибом локтя, коленом и даже иногда подхватывал стопой.
 
На привалах он начал уходить в сторону с оглоблей, и казалось, вспоминал, как надо ей сначала покачивать, как поворачивать её, прижимая к поясу, как держать разными хватами, перехватывать, разгонять до свиста, и внезапно останавливать.

Вертикальная скала меж тем вырастала на пути всё выше и выше, и вот путешественники увидали перед ней могучий зеленый дуб, одиноко стоящий в степи, на большом отдалении от леса и реки.
– Тот самый дуб! – прошептал Лютик.
– Тот самый дуб! – произнёс Достомысл.

Велимир скомандовал остановку, и повозки встали в тени деревьев рядом с рекой.

Глава 19
Ольвия


Ночью прискакал всадник.
Умница Сандалф растолкал Трибониана:
– Буди всех. Надо переходить на дромон.
– Что случилось? – Трибониан был ещё под хмельком, и не хотел вставать на ноги.
Сандалф, надолго думая, подтащил его к линии прибоя, и окунул в волны.
– Проснулся уже! – зло зашипел Трибониан, – какого фавна?
Сандалф и Валамир уже хватали вещи, тащили на корабль.
Тяжелее всего было разбудить Вардана. Тот не был предназначен для подъёмов по тревоге, и только Меланья смогла решить эту проблему:
– Господин, прискакал раненный всадник. Славянин.
– И что? – не понял спросонья Вардан.
– Тоже мне теорема Пифагора, – пробасил Гундемир, – где он мог верхового коня украсть? Только у авар. Как далеко мог скакать, будучи раненным? Как скоро авары за ним явятся? Уходить надо, и быстрее!
Новый член посольства, пока ещё имеющий статус бывшего раба, расспрашивал славянского юношу, и пытался оказать ему посильную помощь.
Вокруг собирались пахари, даже старый дед дотащил свои искалеченные кости. Женщины плакали, и просились на корабль.
Вардан посмотрел на капитана, было ещё темно, и звёзды сияли, но на востоке уже светлело, и чернота менялась фиолетовой зарницей.
Капитан отрицательно покачал головой:
– Нет места. Можете взять двоих, лягут на палубе, до ближайшего берега, не уверен, что он будет спокойным.
Аспасия привела за руку молодую женщину с грудным ребенком:
– Их, и этого славянина.
– Я сказал двоих! – повысил голос капитан
– А я – дочь императора, – ответила Аспасия.
– Прошу тебя, – засуетился Вардан, сейчас не время спорить!
Подошла Брунгильда, уже в латах, и с большим щитом:
– Госпожа, пора на корабль!
Матросы уже грузились, тащили котлы, куски войлока, наскоро сложенный шатер капитана.
Аспасия проследила, чтобы юношу и женщину с ребенком пропустили на палубу, матросы раскачали корабль, гребцы начали разбирать вёсла.
Вот на корабле уже и Вардан, и Мелания. Аспасия протянула руки вверх, к дюжим вандалам, как вдруг за спиной раздался крик:
– Эй, на корабле, не спешите! С вами говорит Азог Убилай, правая рука кагана аваров!
– Что тебе нужно? – ответил с корабля Гундемир.
Вандалы авар на дух не переносили.
– У вас то, что принадлежит мне!
Небо на востоке стало голубым, отдельные облачка окрасились розовым, но солнце ещё не поднялось к горизонту, на западе ночь ещё продолжалась. Уже было видно море и небо, но берега на западе и севере были скрыты мраком.
Раздался стук копыт по камням пляжа, и к ним из тьмы направились два всадника.
– Авары! – ахнула женщина с ребенком, раздался звук льющейся на палубу воды и чей-то злой шепот – похоже, бывшая пленница авар обмочилась со страха.
Теперь их можно было разглядеть.
Всадники были в кольчугах, сверху на груди были дополнительные латные пластины, кони в стальной броне, на мордах коней маски с вырезами для глаз и ушей.
Было ещё недостаточно светло, но кажется, доспех Азога был богато украшен серебрением, у его спутника броня была поскромнее, но тоже поблескивала серебром.
Всадники были в высоких шлемах, на лицах стальные маски, искусно изображающие лица стариков в морщинах. Один из всадников, вероятно, тот самый Азог Убилай, тронул коня, и подъехал почти вплотную к Брунгильде и Аспасии.

У Аспасии закатились глаза, она сверкала белками, тряслась, и бормотала:
– «Безумьем снов скитальный дух повит.
Как пчелы мы, отставшие от роя!..
Мы беглецы, и сзади наша Троя,
И зарево наш парус багрянит».

Азог посмотрел на светлеющие небеса, на освещённый алыми лучами вдруг появившегося солнца парус, поднял руки в кольчужных перчатках, и несколько раз изобразил аплодисменты:
– Так вот вы какие, Алые Паруса! А я-то всё думал, думал ... Ладно! К вам у меня претензий нет. Отдайте мне пленника, и плывите.
– Зачем тебе нужен этот человек? – Аспасия вдруг очнулась, с изумлением узнав голос Вардана.
Азог пожал плечами, по кольчуге побежали серебристые звоны:
– Да не нужен он мне. Подвесим его за ноги вон на той стене, к рукам привяжем камень потяжелее, подождем немного, чтобы он устал. Потом сделаем надрезы на щиколотках, и постепенно будем снимать кожу. Мы это умеем очень хорошо, можем тебе потом подарить. Когда дойдем до кистей, сделаем ещё один надрез, около верёвок.
А потом отпустим. Только сперва польем его морской водой. Он у меня хорошего коня украл, – вдруг пожаловался Азог, – я не могу его не наказать!
Его спутник взмахнул плетью:
– Выполняйте повеление великого Азога! А то и с вас шкуры спустим!

Над водами показалась половина солнечного диска, и теперь его лучи били в трёх конных лучников на возвышающемся берегу. Кони стояли по половину высоты ног в зелёных пшеничных колосьях, перешагивали, топча хлеб, срывая нежные колоски желтыми зубами, смешивая изломанные стебли с землёй и своим навозом.
Всадники были также в полном доспехе, с лицами под масками. Маски изображали странные лица с большими носами, бородами и длинными усами, некоторые элементы были покрыты позолотой.

Валамир огляделся:
– Их всего пятеро?
Трибониан сморщил своё изуродованное лицо:
– Да, их пятеро. Но у нас не военный отряд, а посольство. Те трое сверху держат нас всех на прицеле.
У нас только один лучник, и он не в доспехах. Они неуязвимы сейчас для Сандалфа. Брунгильда, возможно, убьёт одного. Но мы потеряем Аспасию, как минимум. С борта корабля мы в них только дерьмом можем кидаться.
Капитан соскользнул в трюм, гребцы разобрали весла, дромон дрогнул.
Брунгильда и Аспасия сделали по шагу назад, встали по колено в воде.

Гундемир и Теодорих нагнулись, и одним рывком втащили Аспасию на борт.

Азог обернулся к своим, издав свист. Один из лучников сверху кивнул, отстегнул рог, протрубил сигнал. Вдалеке раздался скрип колес, покатились кибитки, запряженные людьми – славяне тащили имущество аварских воинов.

Брунгильда оглянулась, ища глазами местных славян. Те уже успели добежать до ближайшей наполовину разрушенной башни, и баррикадировались там на втором ярусе.

Азог прокричал своим спутникам на лающем языке авар. Один из лучников поскакал к толпе рабов, заорал, показывая плетью на башню с их соотечественниками.

К башне побежал старик:
– Обры требуют выходить! Обещают пощадить всех женщин и половину мужчин!
Осаждённые молча бросили сверху пару камней.

Азог посмотрел в глаза Брунгильды:
– «Зимою вдоль дорог валялись трупы
Людей и лошадей. И стаи псов
Въедались им в живот и рвали мясо.
Восточный ветер выл в разбитых окнах».

Брунгильда выставила впереди щит, и обнажила меч.

Азог снова подал команду своим. Славяне забегали, собирая дерево, и разжигая костры.

Азог нашел взглядом фигурку Аспасии:
– Эй, поэтесса, знаешь продолжение?
«Весна пришла
Зловещая, голодная, больная.
Глядело солнце в мир незрячим оком.
Из сжатых чресл рождались недоноски
Безрукие, безглазые… Не грязь,
А сукровица поползла по скатам.
Под талым снегом обнажались кости.
Подснежники мерцали точно свечи».

Аспасия глядела, как славяне бросают под башню ветки плавника, выломанные из землянок столбы, сломанные ветки кустов, щепки и даже вытесанного из бревна идола со сложенными на животе руками.

В башню потянуло дымом.

Аспасия против воли начала декламировать:
– «Фиалки пахли гнилью. Ландыш — тленьем.
Стволы дерев, обглоданных конями
Голодными, торчали непристойно,
Как ноги трупов. Листья и трава
Казались красными. А зелень злаков
Была опалена огнем и гноем».

Азог расхохотался, развернул коня, пронесся от пляжа к пригорку, за которым начинался плотный покров цветов и трав, и колосков, и развалины Ольвии, и развалины землянок, и целое поле разбросанных тут и там невысоких холмиков. Его телохранитель молча последовал за ним.
Матросы палубной команды попрятались за надстройками, женщина с ребенком скорчилась за фальшбортом. Азог стащил со спины лук, наложил стрелу.

Валамир большим щитом прикрыл Аспасию, Трибониан маленькими ручками притащил веревочную лестницу, закрепил на фальшборте, скинул Брунгильде. Брунгильда спиной прижалась к лестнице, держа щит перед собой.

В башне послышались крики.

Один из авар вытащил из петли на поясе булаву с длинной рукояткой.

Брунгильда вложила в ножны меч, начала осторожный подъем, не поворачиваясь спиной.

Дромон дрогнул, ветер надул парус.

Азог выпустил стрелу круто вверх, она ушла к небу, развернулась, и пошла отвесно к земле, пробив грудь раненному славянину.

Языки пламени стали лизать стены второго яруса башни, люди начали прыгать вниз, в ямы и на камни, ломая ноги.

Азог закричал:
– «Лицо природы искажалось гневом
И ужасом.
А души вырванных
Насильственно из жизни вились в ветре,
Носились по дорогам в пыльных вихрях,
Безумили живых могильным хмелем
Неизжитых страстей, неутоленной жизни,
Плодили мщенье, панику, заразу…»

Авар с булавой медленно подъехал к упавшим. Дым сносило, булава поднималась и опускалась, криков уже не было слышно.
Но вот из клубов дыма и языков пламени показалась фигура человека, он кинул камень, попав по шлему аварского всадника.

Прозвенели тетивы, и пронзенный стрелами славянин рухнул наземь. Ещё несколько взмахов булавы...

Азог снова подскакал к дромону, обратился к Брунгильде:
– Что, голубоглазая, не нравится?
Брунгильда молчала, только глаза её полыхали гневом.

В башне прогорели бревна перекрытия второго яруса, и он обрушился, подняв столб дыма, и россыпь ярких искр.

Солнце затянуло тучами.

Азог, издеваясь, заглянул Брунгильде в глаза:
– Что, пепел Одессы стучит в твое сердце?

Дромон поймал ветер, Брунгильда плакала и шептала:
– «Зима в тот год была Страстной неделей,
И красный май сплелся с кровавой Пасхой,
Но в ту весну Христос не воскресал».

[Из русских летописей: «И авары (обры) начали войну против славян и стали изводить дулебов, которые были славянами. Они издевались над дулебскими женщинами: когда кто-то отправлялся в поездку, он запрягал не коня и не вола, а приказывал вместо этого, чтобы три, четыре или пять дулебских женщин были впряжены в ярмо его повозки, и заставлял их везти его. Вот так они изводили дулебов».
Авары были близки к предкам монголов. Палеогенетики прочитали 66 геномов людей IV–VIII веков, останки которых были найдены в Карпатской котловине. Оказалось, что знатные авары, мигрировавшие в регион во второй половине VI века, примерно на 90 процентов происходили от северо-восточных азиатов. Наибольшее сходство они продемонстрировали с индивидом из Жужаньского каганата, а также с сяньби и хунну.
В 867 г. авары были окончательно истреблены франками и болгарами. Их золотая казна с награбленными сокровищам и византийской данью, собираемой более двух веков, попала к франкам. В русских летописях появилось сравнение: «Исчезли, как обры».]

Глава 20:

Прекрасная Гавань

626 год, Чёрное море, где-то между современными Херсоном и посёлком Черноморское.

Погода портилась. Ветер нанёс тучи, начинал накрапывать мелкий дождик. В серой пелене за бортом тонули развалины Ольвии, жидкая струйка дыма от сгоревшей башни развеивалась в облаках.

Молодой славянин умер, почтенный Вардан отпустил ему грехи, команда дромона поступило с телом по старинному морскому обычаю, погрузив в воды Днепровского Лимана. Молодая женщина дрожала от холода, но кутала в своё тряпьё младенца. Ребенок плакал.
– Меланья, прошу тебя, позаботься о нашей спасённой – попросил Вардан.
Африканка взяла славянку под руку, и повела в общую каюту.
– Что там в Серебряном Веке слагали поэты про мать и младенца? – осведомился у Аспасии Трибониан.
– Ничего. Они жили предчувствием катастрофы, вообще о семьях не думали, – отрезала Аспасия.
– Не они ли ее и накликали? – пробормотал здоровяк Гундемир, садясь за дверью каюты, и натягивая на голову капюшон плаща – детский крик его раздражал.

Вардан нашёл обоих готов сидящими в каюте, подозвал к себе Валамира с Сандалфом:
– Вот что, почтенные, пришло время нам поближе познакомиться с нашим освобожденным из галерного рабства. Ведите-ка его ко мне. Кстати, Сандалф, как он тебе показался?
– Какой-то он … незаметный, – поделился тот своим наблюдением.
Вардан хмыкнул, пошел к себе в каюту.
Готы разыскали нового члена команды – низкорослого, щуплого человека с мышцами, похожими на веревки, без единой капли жира, лысеющего, со странными, будто потухшими глазами. Сандалфа насторожили интонации в приказе Вардана, и он ненароком поправил в рукаве кистень. Валамир заметил это жест приятеля, и ощупал кинжал на левом запястье.
Они вошли к Вардану, тот сам уже разливал в четыре кубка вино из пузатого сосуда, преломил хлеб и прочел молитву. После этого он предложил Валамиру нарезать сыр, а сам представился гостю:
– Меня зовут Вардан, я кубикуларий императора Ираклия. К сожалению, наш император в последнее время постоянно в походах, и моя должность чисто номинальная, я сплю за перегородкой спальни, в которой нет повелителя. Так что я лишен доступа к царственному телу, и на события последних месяцев никак не влияю. Послан братом императора главой посольства к славянам.
Глаза вошедшего сверкнули, но взгляд тут же потух:
– Я Прокопий, твой раб, до этого раб в гребной команде этого корабля, до этого раб могущественного кагана аваров, до этого, – он сделал паузу, – логофет императора Маврикия, его личный представитель в Дакии и Фракии.
– Разведка, значит, – вырвалось у Сандалфа.
– Твое придворное звание старше моего, Прокопий, – отметил Вардан.
– Оно не имеет веса, я служил прежней династии.
– Как ты относишься к Маврикию? – спросил Вардан.
– Он был опасный подлец. Потерпел массу поражений, устроил террор и резню в столице, отдал римскому патриарху власть над христианством. Он расколол церковь на Восток и Запад.
– И ввел ношение бород императорами! – поддакнул Валамир, поглаживая бритый подбородок.
Вардан стрельнул на него взглядом:
– Давайте выпьем, недурной сыр, прошу!
Готы не заставили себя упрашивать. Пленник осторожно отламывал мякиш хлеба, и запивал вином.
Вардан подождал, пока готы выпьют по кубку и произнёс:
– Валамир, Сандалф, ступайте в общую каюту. Возьмите это вино и сыр, предложите бывшей пленнице. Вино благословлено самим патриархом, кстати говоря.
– Стоит ли? Кто она такая? – пожал плечами Валамир.
– Не она, а Она! – поправил его Вардан, и со значением взглянул на Сандалфа.
Тот обернулся к своему приятелю:
– Почтенный Вардан имеет в виду, что все наши встречи в этом путешествии не случайны. Эта бывшая пленница послана Им! – он воздел перст к небу.
Валамир наклонил голову, но послушно сгреб сыр, и подхватил сосуд, предварительно долив Вардану и Прокопию.

Когда готы ушли, Прокопий вопросительно взглянул на Вардана.
– Её выбрала Аспасия, – пояснил тот, – рискуя своей жизнью, между прочим!
– Добрая душа, – вырвалось у Прокопия.
– Добрая душа? – усмехнулся Вардан, – если бы ты знал Аспасию неделей раньше, ни за что бы так не сказал.
Он отпил из кубка, взял корочку, занюхал, медленно закусил:
– Меня сделали евнухом в пять лет. Из-за этого я был очень … –  он не нашёл слов, – расстроен. Когда Хосров захватил Египет, империя осталась без хлеба. И именно мне поручили наладить поставки из Тавриды. Это был мой шанс отомстить им всем, оставить без хлеба империю, дать им всем умереть голодной смертью.

Прокопий понимающе кивнул.

– Я нанял четверых варваров. Двоих вандалов – те предлагали свои услуги партиям ипподрома в разборках, жестокие бойцы, никаких привязанностей к империи. Также выбрал двух наёмных убийц, из готов, людей без личных связей, циничных, и жестоких. Также взял Брунгильду, у нее ничего нет, кроме оружия. Нанял злого и мстительного карлика, мастера интриг. Даже с ними я бы не прожил и трех дней в этом путешествии.
Но мне нужна была абсолютная гарантия. И я выбрал Аспасию. Это было существо с ледяным сердцем, неуемной жадностью, с полным отсутствием благодарности. Я подвел её к патриарху. Старый дурак, разумеется, поведал ей о прелестях мученичества. Она вышла от него, и что?
– Что? – повторил Прокопий.
– Она начала пророчествовать, и говорить на иных языках. И её, – он усилил голос – её понимали!
Потом Брунгильда… Кстати, именно благодаря ей ты теперь освобождён. Это она… в общем, благодаря ей ты сидишь здесь.
Прокопий покивал:
– А ведь похоже, что ещё и Азог… Он тоже попал под действие этих чар.

Вардан отрицательно повёл головой:
– Это не чары, это Чудо. Единственный божественный акт повлек за собой круги, вовлекая новых людей, и стал менять цепи событий.

Прокопий перекрестился.
Вардан продолжил:
– Теперь я понимаю, что такова была воля Творца. Я пострадал в детстве, чтобы набрать именно эту команду. Твое освобождение также не случайно.
Рассказывай, чем ты занимался при Маврикии.
Прокопий отпил ещё из своего кубка:
– Домнацио мемори. Я стирал память. В архивах, коллекциях, частных собраниях, документах муниципий я искал любые упоминания о фракийцах, иллирийцах, македонцах. Любой документ такого рода я имел право сжечь. Я был не первым на этом пути. Мне доставались крохи, обрывки, буквально заметки на полях. Имена, названия деревень и рек… мне кажется, сейчас мы уничтожили всё. Единственный прокол – в Александрийской библиотеке персы обнаружили словарь Гесихия. Этот книжник собрал около тысячи слов из иллирийского языка, около сотни фракийских и македонских слов.
Боюсь, теперь этот документ попадёт к арабам…
Но это мелочь, в основном, письменная память о фракийцах и македонцах уничтожена.
– Смысл? – поинтересовался Вардан.
– Они были рассеяны. Бежали за Дунай. Рыскали в лесах и горах. Угроза их возвращения всегда нависала над империей. У них не осталось ничего. Храмов, библиотек, городов. Документов, памятников, мест поклонения.
Вернутся, допустим, фракийцы. Какие фракийцы? Говорят на фракийском? А что это за язык? Где он сохранился? Где документы, какие ваши доказательства? Вы не фракийцы, вы опасные славяне. Во Фракии живут Подданные Империи, идите прочь!
– Но что-то пошло не так? – предположил Вардан.
– Да, как обычно, – отозвался Прокопий.

Молодая женщина поела сыра и хлеба, выпила вина. Ребёнок присосался к ее груди, перестал кричать. Меланья накрыла их грубым, но тёплым плащом. Разлилась тишина.
Аспасия сделала Брунгильде знак, и они вышли на палубу.

– Кто она? – спросила Брунгильда.
– Она – легенда, – тихо ответила Аспасия.
Ветер рвал облака в клочья, капли дождя сменялись яркими лучами солнца, вода на снастях корабля лучилась драгоценными бликами.
– Много лет назад, – начала Аспасия, – нет, не так. Не знаю, сколько прошло лет с тех пор как здесь, в Ольвии, произошло событие, запомнившееся надолго. Маленькой девочке было предсказано, что когда она вырастет, за ней приплывёт корабль с алыми парусами, и дочь императора возьмёт её в свою свиту.
Брунгильда с сомнением посмотрела на серые паруса дромона. Над далеким берегом тысячи птиц взлетели со своих гнезд, и с криками направились к кораблю.
Плеск волн, легкий свист ветра в снастях корабля, тяжелые удары весел, и десятки птиц, ныряющих в волны за оглушенной рыбешкой, высокое небо и безграничное море – она почувствовала себя вне времени и пространства.
– Пророчество сбылось, – подтвердила Брунгильда, – и что теперь?
– Теперь мы все попали в легенду, – произнесла Аспасия, я не удивлюсь уже, если эти доски, – она бросила взгляд на палубу, – вдруг прорастут, и покроются прекрасными цветами.

– Итак, – произнес Вардан, – что-то пошло не так. Что конкретно?
– Изгнанники сами забыли о своём происхождении. У них остался только сходный язык, больше ничем они свою идентификацию объяснить не могут, – ответил Прокопий.
Вардан посмотрел вверх, перевёл взгляд на Прокопия:
– Чтобы получить эту информацию, тебе не было смысла проводить годы в рабстве вместе с варварами. Он послал тебя не для этого. Ведь есть что-то ещё?
– Есть, вздохнул Прокопий, – у этих людей нет Богов.
– Ты хочешь сказать, что они ничего не слышали о Едином Боге?
– Нет. Они чисты, как снег. У них уже сотню лет нет храмов, нет жрецов. Они не приносят жертв, у них нет молитв, нет ритуала. Когда-то давно, когда они были македонцами, иллирийцами, фракийцами, у них было поклонение лесным фавнам, речным наядам и нимфам, богам домашнего очага.
Теперь они считают, что в лесу живёт леший, в источниках и реках русалки с рыбьими хвостами, а лары и пенаты превратились в забавного домового, которому иногда ставят блюдечко с молоком, а иногда и так обходятся, тем более, что постоянных домов у них нет. Они легко примут и христианство, и ислам – любую религию. Но сейчас они чистая табличка, табула раса.
– Они поклоняются героям? – поинтересовался Вардан.
– Нет, не сейчас. Может быть, через тысячу лет они и поставят памятник своим героям на центральной площади своего города, если у них к этому времени будут площади и города.
– Интересно. Но они же земледельцы, и большие пространства вокруг них покрыты пашней. Это не реки и не леса. Что насчёт полей?
– В их сознании все женские божества слились в одну сущность. Деметра, Гера, Афина, Афродита – всё это теперь для них Мать-сыра Земля. И их единственный обряд поклонения – это возобновление роста зерновых на земле. Проращивание всходов для них это и есть цикл воскрешения. Такая редукция религиозного чувства помогает им выживать.
Их сакральность ушла в глубинные уровни сознания, она вне рамок ритуала.
– Это очень полезный для империи обряд, – промолвил Вардан, – империи нужно зерно. Мы сможем договориться со славянами. Другой вопрос – как убедить хазар и других кочевников не мешать торговле…

На палубе послышались крики, раздались торопливые шаги, в каюту заглянул Трибониан:
– Господин! Подходим к Прекрасной Гавани!
– Что там?– не вытерпел Вардан.
– То же, что и в Ольвии, даже хуже, – огорчённо выдохнул тот.

Глава 21:

Заалайский хребет

От Кашгара пошли на Запад. Долина реки Кашгар слегка изгибалась среди лысых бесплодных холмов. Вокруг не было травы, деревьев, никакого топлива, только сыпучие пологие скалы, изрезанные ручьями. Впереди лез к самому небу Заалайский хребет. Река Кашгар зарождается именно там, среди снежных пиков Заалайского хребта. Горная цепь Гималаев переходит в Гиндукуш, к северу начинается Памир, ещё севернее находится Алайская долина, которую ограждают Заалайский хребет с юга и Алайский хребет с севера. Из Алайской долины есть дорога на Ош, а оттуда – в Ферганскую долину. Именно туда и направлялся Танский Монах со своими спутниками.

Великий Мудрец прикупил в Кашгаре двух верблюдов, и у них теперь был запас топлива, юрта, рис для людей и овес для белого коня.
Первая ночёвка была очень комфортной, долина реки защищала их от ветра, внизу была видна пустыня, оазис Кашгара, поля и каналы. Но вокруг уже теснились горы, за первой грядой вздымались следующие, и эта картина намекала на то, что впереди на много дней пути ровные поверхности будут скорее странным исключением, чем основной картиной мира.

Сюаньцзан не стал изображать из себя святошу, едва юрта была поставлена, он тут же забрался внутрь, и уселся перед очагом.
Почтенный Сунь уже поставил на огонь большой чайник, Ша Сэн снаружи накрыл огромной попоной белого коня, поставил его между верблюдами. Но хитрые лохматые бестии не собирались стоять на ногах всю ночь, и легли, уменьшая площадь обдуваемой ветром поверхности.
– Сегодня какой чай, Наставник? – поинтересовался Сунь Укун.
– Начни прессованный красный, – распорядился Сюаньцзан, – ибо энергия холода преобладает вокруг!
Откинулся полог юрты, и внутрь зашёл Ша Сэн с охапкой крупного хвороста.
Постепенно юрта прогрелась, и Сюаньцзан размотал огромный тюрбан, который ему пришлось носить после полудня, так как с гор подул ледяной ветер. Ша Сэн был в тяжёлом треухе из лисьего меха, Сунь Укун надел тяжёлый колпак, спускавшийся к нему на плечи наподобие плаща.

– По-тибетски? – предложил Ша Сэн.
– Мне – просто красный, – попросил Сюаньцзан.
Ша Сэн кивнул, и начал готовить взбивалку. Он достал полую бамбуковую трубу, набросал туда кусочки масла, приготовил деревянный пест. Когда чайник закипел, Сунь Укун заварил прессованного чая из нового брикета, это был хороший чай, некогда зелёный, а теперь темный, дающий настой густого красного цвета.
Первая чашка пошла Танскому монаху, потом Сунь Укун налил из чайника прямо в бамбуковую трубу темную жидкость, и Ша Сэн принялся взбивать масло.
Сунь Укун передал Сюаньцзану пару сухих лепёшек, поделился с Ша Сэном, ну, и себя тоже не забыл. Юрта вдруг задрожала под напором ветра, полог хлопнул, впуская внутрь порцию холодного воздуха с тончайшими ледяными кристаллами. Снег упал на войлоки, и на глазах превратился в маленькие капли воды. От большого чайника шёл пар, клубы дыма поднимались к потолку юрты, и уходили в маленькое отверстие в центре.
Сюаньцзан прочел молитву, и отхлебнул из своей чашки. Это была резная чашка сандалового дерева, тончайшей работы, с изысканным геометрическим узором.
Ша Сэн разлил чай с маслом в две большие деревянные чашки из столетней лианы. Эти чашки узора не имели, но держать их было очень приятно, мастер так обработал дерево, что скрученные витки волокон были похожи на мышцы зверей или демонов.
Масло было взбито просто замечательно, образовалась приятная ароматная взвесь, и Великий Мудрец от души наслаждался.
Трипитака ел скромно, но вдруг с улыбкой взглянул на своих спутников:
– А что, при случае, вы бы и мной не побрезговали?
Ша Сэн вытаращился на Сунь Укуна:
– Мы его в прошлых прохождениях что, съедали?
Сюаньцзан едва не обжегся, поперхнувшись.
Великий Мудрец разломил лепешку, хитро прищурился:
– Да ладно, может и было пару раз, бывали трудные дни. В целом, мы Наставника бережем. Но основная ветка до сих пор не завершена, мы вновь и вновь идём этими перевалами, и конца попыткам не видать.
Трипитака помрачнел, хлебнул ещё глоток:
– Полагаю, мы попали в такую ветку, где Великая Тан воюет с Восточным Каганатом.
Переиграть эту ситуацию без ущерба для базовой истории Срединного Государства вероятно, невозможно. Придется стирать нашу историю вплоть до империи Цинь. Это невозможно сделать из развилок реальности на уровне династии Тан.
Мы не можем пойти через «Ворота гуннов», северным путём, через степи.
Великий шелковый путь будет восстановлен через Хотан, Яркенд и Кашгар.
Мы устанавливаем мир на Восточном маршруте, но Север...
– Что Север? – осторожно спросил Ша Сэн, взглянув на Сунь Укуна.
Тот дожевал лепёшку, выпил чай с маслом, отставил чашку в сторону, подтянул к себе скрещенные ноги, махнул ладонью, отгоняя порыв дыма:
– Великая Степь не будет целиком включена в торговый маршрут. Восточная часть степи будет порождать орды завоевателей. Волна за волной они будут накатывать на Срединное Государство. Мы несколько раз потеряем независимость.

– О чём они раньше думали! – в сердцах проронил Ша Сэн.
– Кто? – переспросил Трипитака.
– Демоны прошлого. Кто мог также как мы, по многу раз проходить разными ветками реальности, – произнёс Ша Сэн.
– Великие демоны и Боги прошлого решали свои задачи, – пояснил Сунь Укун, – триста лет рабства – это большая цена, но мы выживем, как цивилизация. Великая Стена разделила нас с восточными степями, но она позволила создать народ Хань.
Трипитака покачал головой:
– Амидафо, тогда нам следует достойно решать свою задачу. Если мы перезапустим Шёлковый Путь, то обеспечим Поднебесной век процветания. Империя будет прославлена шедеврами поэзии и живописи, расцветут ремёсла, будет создано культурное ядро цивилизации. Вокруг этого ядра империя будет собираться и подниматься из пепла ещё тысячи лет.

Сунь Укун улыбнулся:
– Восхитительно, Наставник!
Ша Сэн с обычной простотой подытожил:
– Значит, съедать не будем, патриотическая позиция зачтена. Однако, возникает вопрос, а как там с поисками сутр, буддизмом, вот этой вот всеобщей иллюзорностью, наконец?
Трипитака поднял правую ладонь:
– Нет смысла искать сутры вовне. Весь буддизм можно описать тремя словами:
Возвращение к Пустоте;
Сон внутри сна;
Отказ от привязанностей;
Познание иллюзорности мира.
Я бы хотел попасть в Индию, чтобы узнать учение о «Возвращении к Единому». Очень скучно созерцать иллюзорный калейдоскоп миров, циклов рождения и гибели, и жить, не имея собственного плана. Конечно, я помогу императору, но потом мне бы хотелось найти ответ на свои вопросы...

Трипитака опустил голову, Сунь Укун подлил ему горячего чая.
Ша Сэн подбросил веток в очаг. Сунь Укун не выдержал, выбежал из юрты, а потом завел в неё белого коня.
– Мы дойдем, – сказал Трипитака, – на этот раз мы обязательно дойдем!


Глава 22:

Тот самый дуб

626 год нашей эры, ныне Белогорский район Крыма, около поселка Яблочное, где ныне растёт Суворовский дуб.

– У Лукоморья дуб высокий, – произнес нараспев Достомысл.
– Златая цепь на дубе том, – откликнулся Велимир.
Лютик всмотрелся: Никаких золотых цепей на дубе не наблюдалось. Сам дуб состоял из четырёх могучих стволов, середина его была обвязана толстыми веревками, к ним были привязаны верёвки потоньше, и они лучами расходились от дуба к земле, привязанные к крупным камням. Практически вокруг всего дуба был круг из камней. На верёвках трепетали на ветру ленты и ленточки – большие и маленькие, цветные, и уже утратившие всякий цвет, отбеленные солнцем и дождями.
– Дядька Велимир, – спросил Лютик, – а кот?
– Ушёл кот, – вздохнул Велимир, – обиделся. Привык, понимаешь, по золоту ходить, а какое золото после гуннов?
– А раньше как было? – спросил кто-то из молодых возчиков.
– Раньше каждый скиф хоть кусочек золотой проволочки, но оставлял. Цари гривны вешали, воины – монетки. Три ряда веревки вокруг дуба сплошь были золотом покрыты.
– И никто не брал? – усомнился один из подростков.
– Как такое возможно, это же капище! Кто бы посмел? Да его шкуру бы на бубен натянули, а из черепа погремушку сделали! – ответил Достомысл.
– Значит, готы дуб не трогали, – уточнил Лютик.
– Оно им нужно было? – засмеялся Велимир, – Сто телег с золотом тащили, какой там дуб!
А вот гунны – те да! Народ лютый, жадный, неразборчивый. Всё как есть обчистили.

Словене расположились на ночлег, встав лагерем возле дуба. Во-первых, традиция, а во-вторых – всяк хотел под тем дубом поспать и сон вещий увидеть.
Вечерело. Ужинали остатками с обеда, огня не разводили, запивали холодной водой из источника.
Прибившиеся к ним девушки наконец, разговорились. Оказалось, хазары вырезали всё их племя, а были они из вятичей.
– Это которые по Ведам живут, и корове поклоняются? – уточнил Лютик.
– А вы, разве – нет? – удивилась Людмила.
– Так мы не скотоводы, мы пахари, – задумчиво произнёс Лютик.
– Корова – она матушка, кормилица, – поучительно заметила старшая из девочек, Лада, – а живём мы по Правде. Точнее, жили, – она всхлипнула, – только нас трое и осталось.
– Что, всех вятичей хазары извели? – встревожился Достомысл.
– Нет, конечно, – ответила Лада, – мы на юг откочевали, наше племя не очень большое было, человек триста. Мы свои шатры на реке Донец поставили, парни на дудочках играли, девушки хороводы на берегу водили, и тут примчались эти воины хазарские.
Наши мужчины из лука хорошо стреляют, на палицах могут биться, но доспехов они обычно не одевают. А все хазары в железе с ног до головы были, что им те стрелы...
Она снова всхлипнула.
– Понятно, кивнул головой Лютик, – ради вас, выходит, всё племя уничтожили. Неразумно хазары поступили, ой, неразумно.
Его лицо приняло зловещее выражение, глаза блеснули в свете звёзд.
Велимир вздрогнул, переглянулся с Достомыслом.
Ладно, давайте уже спать, утро вечера мудренее, – скомандовал Достомысл.

Ночью Лютику приснился странный сон. Сначала были привычные за последнее время кошмары про огромные каменные города, дома размером с горы, громыхающие, ползающие и летающие повозки, огонь с неба, и громы из-под земли.
Вроде и он был среди развалин тех городов, и вжимался всем телом в колючую каменную крошку, и короткими перебежками продвигался вперёд, волоча на себе целую кучу странного вида железяк.
А потом он вдруг осознал, что у него трое детей, три девочки, и пришло время выдавать их замуж. А у него нет за них никакого приданного, и даже с просьбой о помощи ему обратиться не к кому. Только и есть у него пара засапожных ножей и втулка для двухколенной удочки. Он даже увидел сквозь ткань сна эти три предмета, и старый дуб зашелестел ветвями, успокаивая и вроде как даже подтверждая его выбор.

Солнце ещё только всходило далеко за Белой Скалой, когда лагерь словен пришёл в движение. В последнее время мимо них несколько раз группами и поодиночке проезжали хазарские воины и паломники, вот и сейчас, когда вдали показались три всадника, никто поначалу не придал этому особого значения.
На трёх всадников было девять лошадей – у каждого был ещё конь под вьюками, и один с седлом.
Всадники приблизились, и их уже можно было рассмотреть: они были в полном вооружении, на головах шлемы с небольшими полумасками, защищающими верх лица, на теле кольчуги, поверх кольчуг пластинчатые брони, поручни и поножи. Воины имели длинные мечи персидского типа, за спиной луки и колчаны со стрелами.
Лютик никогда сам не видел византийских воинов, тем более греческих или римских легионеров прошлого. Но в этих всадниках степной сарматский стиль так узнаваемо смешивался ... с чем? Он на секунду задумался, и вспомнил дядькину кузницу, груды заготовок, старые обломки, части старых доспехов и броней, старые шлемы галлов, брони времён Митридата.
Он внимательнее всмотрелся во всадников. У этих шлемы были коническими, с кольчужными бармицами, и как-то сразу несколько человек выдохнули:
– Витязи!
Явившиеся подскакали, один из них крикнул:
– Здорово, братья словене!
– Откуда путь держите? – поинтересовался Достомысл.
– От Корсуни, – ответил один из витязей, – слышали про вас, вот, за невестами приехали!
– Это вы сейчас о чём? – недоуменно почесал затылок Велимир.
– Так у вас трое девушек из племени вятичей, молодые, работящие, сильные, танцам обученные! – подкрутил ус старший из всадников.
– Наконец, просто красавицы! – вырвалось у Лютика.
Витязи заметили Лютика, переглянулись со значением.
Словени подобрались в толпу, взглядами нашаривая оглобли.
Старший из всадников спешился, снял с головы шлем. Оказалось, он молод, русоволос, борода и усы опрятные. Он прямо подошёл к Лютику:
– Ты Захват Сарая завалил?
Лютик шмыгнул носом, утерся, гордо посмотрел витязю в глаза.
– Меня Добрыней кличут, – представился тот. Со мной Мстислав и Ратибор.
Ты девушек, значит из плена спас, так?
Велимир как бы случайно положил руку на оглоблю.
Лютик кивнул головой.
– Сам на них жениться будешь? – спросил напрямик витязь.
Лютик бросил взгляд на девиц. Они были красивы – стройные фигуры, русые волосы, правильные черты лиц, гордая осанка.
Девицы стояли рядом, и слушали очень серьезно.
– Интересно, как эти демоны узнали, что девушки из вятичей? Они же им самим только вчера об этом рассказали, – недоумевал Лютик.
Что до женитьбы, то он на ближайший год семью создавать не планировал, он на год в Тмутаракани укрыться собирался. А оно вот как всё обернулось. К тому же... Арийские эти пастушки, безусловно, хороши, и волосы весьма светлые, а вот с древлянскими девочками им не сравниться. У древлян дети желтоволосые, и волосы пахнут медом и цветами... При воспоминании о древлянских девочках у Лютика сердце на секунду сладко замерло, потом перевернулось, и забилось быстрее.
Он отвернулся от витязя, и подошёл к Ладе:
– Что вы об этом думаете?
Трое девушек засмущались, переглядываясь.
– А у нас будет корова? – спросила младшая.
Лада поняла глаза к небу.
Лютик побрёл к Достомыслу:
– Дядька Достомысл, ты самый старший, рассуди, что делать!
Витязи уже спешились, сняли шлемы, привязали коней как бы случайно к тем самым оглоблям, на которые косились словене, тоже подошли, не заботясь о том, кто стоит за спиной, показывая полное доверие.
Достомысл огладил бороду:
– Так, Лютобор, отвечай, намерен какую из этих девушек в жены брать? Сам решай, коли ты их спас.
Лютик отрицательно покачал головой.
Лада облегчённо вздохнула.
Добрыня с усилием оторвал взор от Лады:
– Вы не подумайте, мы не разбойники. Но у нас как всегда, невест не хватает. Мы не понравимся вашим девушкам, так у нас и братья есть, и племянники. Договоримся?

Достомысл взглянул на Лютика:
– Получается, в таком случае, что этот малец им будет за приёмного отца. С ним придется договариваться.
Лютик вдруг припомнил сегодняшний сон.
Достомысл продолжил:
– Выкуп, или приданое?
Он имел в виду, что по законам степи можно украсть невесту, но потом всё равно нужно приехать к её родителям и предложить дары.
А если по законам земледельцев, то родители невесты дают с ней приданое.
Добрыня почесал затылок:
– От нас дары будут, не сомневайтесь. Но мы не крадём, мы по согласию. Однако, полагаю, у паренька никаких подарков нет. Неважно, что-нибудь придумаем.

Лютик вдруг неожиданно для себя самого произнес:
– Есть у меня три подарка.
Он подошёл к девушкам:
– Так вышло, что общество сочло меня вашим приёмным отцом. Согласны ли вы?
Те закивали в знак согласия.
– Подарки мои невелики, но других нет. Малуша, держи! – он протянул ей правый засапожник.
Малуша обрадовалась и ринулась передавать нож Ратибору. Тот принял, и в ответ подарил девчушке золотую гривну.
– Корова будет? – спросила Малуша.
– Непременно! – тот подхватил её, и посадил на своего заводного коня.
Левый засапожник пошел Людмиле, и она тут же побежала с ним к Мстиславу. Тот также повесил ей на грудь золотое украшение.
Лютик подошёл к Ладе, и передал ей бронзовую втулку из двух трубок, входящих одна в другую:
– Держи!
Лада застенчиво подошла к Добрыне.

Велимир развёл руками:
– Ну, какие есть подарки, чем богаты, тем и рады!
Добрыня усмехнулся:
– А что, Лютобор, небось взял с собой что похуже с виду, но надёжное, так?
– Так, подтвердил Лютик.
– Ратибор, покажи! – Добрыня взял в руки железный кинжал с почерневшей от времени крестообразной бронзовой рукояткой.
– Вот не думал, что такие ещё где-то сохранились, – произнёс Ратибор. Это то, о чём я подумал? – спросил Мстислав.
– Да, подтвердил Добрыня, – это скифос. Греческий меч. Но за века его сточили до половины длины. А так он не хуже нового.
Мстислав подал Добрыне свой подарок:
– Узнаёшь?
Добрыня с уважением взял в руку короткий клинок практически без гарды, с утолщением-яблоком на конце рукояти:
– Гладиус!
– Кладенец! – подхватили словене.

[Слово «гладиус» возможно происходит от кельтского «kladyos» «меч», от этого же слова, возможно, происходит и название шотландского меча «клеймор».]

– Выходит, этому клинку шесть сотен лет? – удивился Велимир.
– Если не больше, – ответил Достомысл.
– А тебе, значит, втулка досталась? – спросил Мстислав, – рыбу удить?
– Лютик, ты эту штуку где взял?
– У дядьки, в кузнице. Он сам мне дал.
– А не было там такого же вида хвостовика, упора, чтобы в землю втыкать? – спросил Добрыня.
– Был, кажется. Но дядька сказал, что мне не потребуется.
– Ну, тогда этой бронзе почти два раза по пять веков будет, – произнес Добрыня.

Глава 23:
Девширме

 [Практика набора воинов и слуг из иноплеменных и покорённых племён и народов в истории человечества известна с незапамятных времён. В частности подобное практиковалось в государствах Великой Степи, в том числе в Тюркском каганате и в монгольской империи XIII—XV вв.
Девширме; (осман. ;;;;;;; — dev;irme «набор» ; осман. ;;;;;;; — dev;irmek «собирать <плоды, цветы и т. д.>«; греч. ;;;;;;;;;;; [paidomazoma] «набор детей»; арм. ;;;;;;;; серб. данак у крви; босн. danak u krvi; черног. порез у крви; макед. данок на крв и болг. кръвен данък «кровная дань, налог кровью»]

626 год нашей эры, Чёрное море, Северо-Западный Крым, близ нынешнего поселка Черноморское.

Вардан с Прокопием вышли на палубу. Корабль медленно подходил к развалинам – в древности тут стоял город Калос Лимен – Прекрасная гавань, но сейчас это были только прямоугольники разрушенных строений. На большой открытой площадке толпились люди, в стороне держался отряд закованных в броню всадников. От отряда отделилось трое воинов, и вскоре они подъехали к самой границе суши и заросшего камышом песчаного берега.
Корабль остановился, капитан со скучающим видом ожидал распоряжений Вардана.

Охрана посольства была уже наготове, Гундемир с Теодорихом держали большие щиты, Сандалф взял лук, и натянул тетиву.

Вардан с Прокопием подошли к борту, вгляделись в переговорщиков.
Всадники были в полной пластинчатой броне, шлемы с закрывающими лица личинами были богато украшены серебром, маски изображали людей с густыми бородами.
Шевеление на берегу разом утихло, корабли понемногу сносило к толпе на площади.

– Кто вы такие? – прокричал Вардан, и Меланья тут же перевела его слова на язык тюрков.
– Я Улуг-хан, глава клана Убилай, – ответил всадник в самом богатом доспехе, рад приветствовать посланников Византии!
Вардану тоже пришлось представиться:
– Я Вардан, глава посольства императора, мне нужно поговорить с местными земледельцами!
– Не возражаю, – ответил авар, – Мы заключили мир с императором, и сейчас находимся с ним в дружеских, партнёрских отношениях! Мы едем с посольством к хазарам, предложить союз против булгар! Их воины сейчас вместе с войсками императора штурмуют опору персов в Закавказье – крепость Тбилиси!
Но мы уже начали обряд девширме, тебе придется подождать!

– Я буду ждать, – сообщил Вардан.
Он обернулся к Прокопию:
– Кто-нибудь знает, что это за обряд?
Матросы уже тащили якорь, чтобы скинуть его на грунт, гребцы убрали весла, капитан выругался, и отправился заливаться дешёвым пойлом.
Прокопий наморщил лоб:
– У тюрок это слово обозначает «собирать», но я ни разу такой обряд не видел.

Вардан механически кинул взгляд на Аспасию. Та вытянулась в судороге, глаза закатились, бледные губы шептали:
«Пой, Георгий, прошлое болит.
На иконах – конская моча.
В янычары отняли мальца.
Он вернётся – родину спалит».

– Плохо дело! – забеспокоился Трибониан. Он подкатил к борту бочонок, чтобы было повыше, но сейчас оставил его, бросился к Аспасии. Меланья обернулась, и схватила Аспасию за руки, пытаясь успокоить. Но этот поступок возымел совсем другое действие. Меланья дернулась, как от удара кнутом, и ее скрюченные пальцы зацепенели на руках Аспасии. Она произнесла:
«На берег опрокидывались волны,
Нечастые и тяжкие. Во сне,
Как тяжело больной, вздыхало море,
Ворочаясь со стоном. Этой ночью
Со дна души вздувалось, нагрубало
Мучительно-бесформенное чувство».

– Да побери вас чёрт, что здесь творится? – Валамир отошёл от женщин, и посмотрел на берег.
Среди развалин старого города горели три больших костра, на них варилась явно мясная похлёбка, ещё один отряд всадников стоял перед толпой пахарей. В этом отряде только несколько воинов были в кольчугах, большинство были одеты в халаты и огромные шапки. Также имелось пара десятков совсем бедно одетых всадников, явно не тюркского происхождения.
Прозвучала короткая команда:
– На колени, – перевёл для Вардана Прокопий.

Часть пахарей опустилась, остальные остались стоять. Воины вытянули луки, отогнали к кромке прибоя непокорных. Те встали у берега, безнадёжно глядя на далёкие поля с разбросанными там и тут землянками.

Остальные пахари заняли место у костров, и под присмотром лучников приступили к трапезе.
Трое шаманов в лохматых одеждах начали бить в бубны.
Вдруг раздался крик, – всадники начали булавами дробить конечности пленникам. Кое-кто из принимающих пищу дернулся, кто-то вскочил, но тут же упал со стрелой в груди. Остальные продолжали еду, давясь горячей похлебкой.

Один из шаманов сделал знак, и воины подняли на камень крупного пленника, бросили на спину, запрокинули голову и перерезали горло. Шаман взял битый глиняный сосуд, набрал крови, и начал пальцами мазать лбы и щеки сначала своим, а затем и жрущим похлёбку славянам. Кровь капала с пальцев, попадая в открытые рты.

Аварские воины меж тем подогнали к искалеченным толпу женщин и детей. Женщины бросились к стонущим раненым, дети хватали родителей за одежду, поднялся плач.

Шаманы усилили ритм ударов, часть воинов слезла с коней, и под ритмичные крики степняки начали приплясывать, двигаясь по кругу.
Скоро воины вошли в раж, и на берегу началось насилие. Теперь громко кричали женщины и дети. Кто-то из принимающих пищу вскочил, но снова был успокоен стрелами.
Сандалф выругался. Вардан наклонил голову, прищурил глаза. Прокопий сжал кулаки. Брунгильда сжимала рукоятку меча. Освобожденная славянка с младенцем беззвучно сотрясалась от рыданий. Младенец плакал. На берегу снова ударили бубны.

– Что там? – прохрипел стоящий рядом с Аспасией Трибониан. Вандал Теодорих поудобнее перехватил щит:
– Да что там может быть! Сейчас закончат с бабами, начнут мужиков пытать. Ноги доломают, уд детородный отрежут, глаза повыкалывают. Потом опять танцевать начнут.
Аспасия понемногу приходила в себя, Меланья повела её в каюту.
На берегу меж тем Улуг-хан вскричал, обращаясь к славянам:
– Кто умеет хорошо держаться на лошади?

Вызывалось шестеро.
Остальные славяне по командам авар перевернули котлы, наскоро ополоснули в морской воде, натянули на них шкуры, начали бить в эти барабаны.
– Что там? – опять спросил Трибониан.
– Ну, попытали наскоро, сейчас из умеющих держаться в седле троих выберут, возьмут в свой отряд, – произнес гот Валамир.
– Как выберут? – поинтересовался Трибониан.
– Поединок, разумеется, – ответил Валамир, как у них принято. Им хорошие бойцы нужны.
Если будет взаимное поражение, ещё одну пару поднимут.

На берегу послышались гортанные крики, кочевники азартно орали, похоже, ставили деньги.
Видать, у авар было три места для всадников, и три победителя получили лошадей.
Прокопий добела сжал кулаки, играя желваками на худых скулах, Вардан молился, призывая на головы язычников град и ураган.
Трое новых воинов хана уже сидели в сёдлах, аварские всадники встали в широкую дугу вокруг оставшихся славян. Те колотили в барабаны, и прыгали в диком танце.
Улуг-хан поднял над головой бронзовую тамгу:
– Смотрите!
Барабаны смолкли.
Глашатай хана громко произнес:
– Вот знак вашего клана Убилай! Отныне вы подчиняетесь этой тамге! Сейчас у нас война с булгарами, наш отряд едет на восток, чтобы объединиться с хазарами против булгар.
Но ваш господин обязательно вернётся!
Пока вы будете одни, убивайте тех славян, что служат хану Кубрату! Мы дадим вам ножи! Днём не нападайте, бейте их по ночам! Отравите трупами их колодцы!
И помните, отныне вы сами по себе!
В знак милости хана мы оставляем вам также эти котлы! По ним наши воины узнают вас, когда придёт время встречи в степи!

Под ноги коней полетели короткие ножи, пара сломанных мечей, с десяток коротких копий.
Улуг-хан с двумя ближними воинами подъехал ближе к славянам. Серебряные личины скрывали их лица, слова доносились глухо.
Глашатай переводил:
– Вы – извергнутые, вы – отделённые! Быть отделенным – значить убить своих родных, своих жен и детей! Теперь вы слуги клана Убилай! Я ваш властелин.
Знайте, другие славяне ненавидят вас! Вы должны их убивать! Убивайте всех! Я вернусь, и награжу лучших из вас!

Один из славян, по виду наиболее физически сильный, рухнул на колени перед конем хана:
– Повелитель! Дай нам твоё могущественное оружие! Им мы убьем больше твоих врагов!
Дай нам луки и стрелы! Мы клянёмся верно служить тебе!
Славянин подполз к стремени хана, и поцеловал его сапог.
Трое авар с закрытыми серебряными масками лицами переглянулись.
Хан что-то глухо сказал глашатаю.
Тот снял с пояса булаву в виде тяжёлого железного кольца на длинной рукояти:
– Это твой знак отличия! Хан назначает тебя предводителем этого отряда. Держи!
Хан потянул повод, и по широкой дуге стал уводить отряд в степь.
– Увидимся, византиец Вардан! – произнес глашатай.
Люди и кони уходили на восток, вдоль заросшего камышами берега залива с мелкими волнами, вспугивая многочисленных птиц, которые слетали со своих гнезд, и с криками кружились в высоком небе.

Прокопий кинул взгляд на Вардана:
– Похоже, на этих земледельцев империя больше может не рассчитывать.
Вардан кивнул, и медленно побрел в каюту.
Прокопий задержался, и успел увидеть, как новый лидер славян поднял свою булаву, указывая на женщин и детей. Схватившие ножи изверги ринулись к берегу и ещё раз изнасиловали собственных женщин. Затем заработали ножи, и вскоре последний хрип затих, только волны слизывали с мокрого песка горячую кровь. Матросы ещё не успели выбрать якорь, а к трупам уже слетелись птицы.

– Куда они теперь? – спросил Трибониан у Прокопия.
– Авары – в Тмутаракань, а эти, над которыми обряд провели – за Перекоп, в леса, к Карпатским горам. В степи их быстро убьют, а там они долго смогут продержаться, – ответил тот.

Брунгильда смотрела в небо остекленелым взглядом голубых глаз, и едва слышно декламировала:
«Мой Телемак,
Троянская война
окончена. Кто победил — не помню.
Должно быть, греки: столько мертвецов
вне дома бросить могут только греки…
И все-таки ведущая домой
дорога оказалась слишком длинной,
как будто Посейдон, пока мы там
теряли время, растянул пространство.
Мне неизвестно, где я нахожусь,
что предо мной. Какой-то грязный остров,
кусты, постройки, хрюканье свиней,
заросший сад, какая-то царица,
трава да камни… Милый Телемак,
все острова похожи друг на друга,
когда так долго странствуешь; и мозг
уже сбивается, считая волны,
глаз, засоренный горизонтом, плачет,
и водяное мясо застит слух».


Глава 24:
Таинство

626 год, район современного полуостроваТарханкут; городище Беляус, залив Донузлав.

Дромон шел в сумерках вдоль отвесных скал Западной Тавриды. Капитан прекрасно знал этот негостеприимный берег, и благоразумно держался подальше от скал.
Ветер стих, от теплой степи шел лёгкий ветерок, сносивший корабль дальше в море.
Наконец, показался мыс с маленькой бухтой, укрытой в скале.
Капитан виртуозно провел корабль, канатами закрепили его рядом с берегом. Пассажиры и большая часть команды сошли на скалу, и по вырубленным в камне ступенькам стали подниматься на берег.
Они выбрались на мыс, узкой перемычкой соединённый с сушей. Здесь росли обильные травы, похоже было, что люди здесь никогда не жили постоянно. Всё же на перемычке с равниной поставили караул, едва успели разбить шатры, тут же провалились в сон, а кто-то залёг прямо на земле, бросив овчину.

Брунгильда проснулась среди трав. Она караулила в середине ночи, а под утро уснула, отойдя немного в сторону степи.
Солнце ещё не взошло, небо только едва порозовело на востоке, и теперь вокруг нее стали проявляться купы ковыля и нераскрывшиеся ещё бутоны цветов.
Судя по звукам, лагерь ещё спал, ночью костров не жгли, и было похоже, что с утра никто не собирался готовить пищу.
Она повернула голову в сторону суши, и увидела, как первые алые лучи освещают качающийся под теплым ветерком ковер из цветов.
– Солнце красит нежным цветом, – произнесла она вслух, но перед её мысленным взором вдруг появилась не бескрайняя степь, и не горные леса Тавриды, а высокие ровные стены защитной стены с зубцами «ласточкин хвост», удивительные, вздымающиеся ввысь башни неестественно чистого, удивительно ровного, какого-то начисто отмытого бескрайнего города.
Брунгильда тряхнула головой, и видение сказочного города исчезло. Она поспешила присесть в высокой траве, чтобы потом не заниматься этим на глазах у всех, и поспешила к кораблю. Временный лагерь уже сворачивали, было похоже, что никакой пиши готовить не будут, но по обрывкам фраз стало понятно, что на корабле будет хлебное довольствие.
Так и оказалось, едва она вошла в каюту, как Трибониан притащил амфору с крепким вином, готы получили хлеб на всех, а вандалы принесли два кувшина не слишком хорошей воды.

Посольство почти в полном составе собралось за столом, только Вардан с Прокопием уединились в своей каюте.
Трибониан быстро прочёл молитву, и лично стал смешивать вино с водой.
– Сразу пить нельзя, – предупредил он, – пусть питьё постоит, так лучше для здоровья.
Предлагаю, наконец, познакомиться с нашей новой спутницей, – и он посмотрел на славянку с грудным ребенком.
– Я Заряна, – представилась женщина, могу пасти коз, доить их, умею печь лепешки и делать сыр.
– Ценные навыки, – отметил Трибониан, а мы тут все в основном, специалисты по заговорам, да по убийствам.
Заряна улыбнулась натянутой вопросительной улыбкой.
– Были, – вздохнула Аспасия, – сейчас плывём по делам торговли. Империи хлеб срочно понадобился.
Заряна смутилась:
– «Мне мало надо!
Краюшку хлеба».
Трибониан погрозил ей пальцем:
– «Кто будет красть стихи твои?
Давно их в Лете утопили;
Иль — их, забывшися, прочли,
Иль — прочитавши, позабыли!»
Все осторожно взглянули на Аспасию.
– А что я? – она пожала плечами, – я это никак не контролирую.
– Понятно, – произнес Сандалф, – тогда давайте перейдем к вину, в котором, как известно, истина.
– Изящно, – Аспасия взяла грубую кружку, её узкая рука зазвенела кольцами браслетов, – ты прав, пьяное чудовище!

Прошло не так уж и много времени, как корабль вышел из тайной бухты, и продолжил свое движение на юг, вдоль скалистых обрывов полуострова.

Прокопий с Варданом толком ещё и не приступили к трапезе, так как Вардан очень много времени потратил, занимаясь письмом. Наконец, он составил документ, и скрепил его личной печатью.
Он порылся в нагрудной сумочке, и вытащил оттуда несколько свинцовых перстней с печатями:
– Выданы мне по приказу базилевса, – пояснил он Прокопию, – возьми вот этот, он покрупнее. Ты восстановлен в должности логофета. Тебе предписывается быть моим заместителем в пути, и также заниматься расследованием феномена Аспасии. Ситуация выходит из-под контроля, всё больше людей вокруг неё говорят на иных языках. Тебе предстоит разобраться, является ли это проявлением одержимости Сатаной, или это божественное вдохновение.
В первом случае, в Херсонесе ты используешь городских стражников, и коренным образом решишь эту проблему. Во втором – примешь меры, чтобы сохранить в тайне это чудесное явление. Не следует ввергать неокрепшие души в соблазн.
– Но почему я? – спросил Прокопий, – неужели уважаемый Вардан так преуменьшает собственные способности?
– Я не могу быть инквизитором, – сокрушенно покачал головой Вардан, – проблема в том, что с некоторых пор я тоже начал понимать её речь.
– Ничего удивительного, – возразил Прокопий, – это какой-то диалект славянского койне, большинство слов мне хорошо знакомо, недаром я провел среди славян столько лет!
– Такова воля Его! – провозгласил Вардан, – ты занимался стиранием античных истоков этого койне, и вот Он явил тебе его зрелый диалект, в богатстве и разнообразии стихотворных форм. Значит, ты избран, и это поручение именно для тебя. Я же сосредоточусь на основной части задания, и обеспечу империю зерном.
Они, наконец, преломили хлеб, и запили его вином. Добрый Вардан вновь отослал свой сыр кормящей матери, Прокопий пошел угощать славянку, и Вардан остался один:
– «И вижу берег очарованный
И очарованную даль» – произнес он.

Меж тем вид берега заметно изменился. Высокие вертикальные скалы постепенно превратились в каменный берег, потом камни стали совсем низкими, и вот уже появился песок, рельеф берега изменился, они подходили к бухте с песчаными пляжами и слабенькой речкой, скорее пересыхающим ручьём, который прятался в складке долины.
Высокой воды в ручье не было даже по весне, зато недалеко от устья было три колодца, где можно было набрать немного неплохой воды. Место было посещаемое, но в основном, кораблями, никаких всадников в степи видно не было.
Капитан направил корабль к берегу, и объявил день отдыха и ремонта. Тут как раз обнаружилось, что на судне находится некрещеный ребенок, у которого к тому же ещё и не было имени.
Вардан вынес на пляж походный алтарь, и принялся за освящение вод. Дюжие вандалы Гундемир и Теодорих углубили устье ручья, и образовалась купель по колено взрослому человеку, но достаточная для совершения таинства.
Проточная вода быстро унесла всю муть, на дне была видна каждая песчинка.

Вардан не пожалел ладана, Прокопий взял кадило, и исполнял функции экзорциста, отгоняя нечистых духов, Аспасия, Меланья и Брунгильда пели.
– Я даже не знаю имени его отца, – вздохнула Заряна.
Прокопий с Варданом мгновенно переглянулись, словно призывая друг друга молчать.
Аспасия прошептала одними губами:
– Достаточно, что мы знаем.
Брунгильда кивнула ей одними глазами.
Валамир взял на руки младенца:
– Крепкий паренёк!
Даже среди корабельных гребцов, выведенных на берег по случаю ремонта, на миг затихла ругань.
– Нарекаю тебя Никитой! – провозгласил Вардан.

Через сутки дромон уже двигался мимо величественных развалин старого греческого поселения с мощными двухъярусными башнями. Крепость стояла близ древнего устья Борисфена, но ныне в это огромное устье впадала совершенно маленькая речка. Тем не менее, вода в заливе была наполовину пресная, а острые камни совершенно не были обкатаны прибоем. Местность вокруг была благоприятна для земледелия, однако, кроме каменных развалин и остатков древних стен, никаких следов человека видно уже не было.
– Аттила! – зло прошипел Валамир, механически вертя между пальцев кинжал.
Вардан с Прокопием стояли на носу судна, и неторопливо обменивались репликами, суть которых сводилась к тому, что работавший почти десяток веков механизм поставок зерна из Западной Тавриды совершенно уничтожен.
Они уплывали , постепенно уклоняясь на юго-восток.

Кто-то из вандалов продекламировал:
– ««Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
  Взгляд, конечно, очень варварский, но верный».

Глава 25
Когнитивные искажения


626 год, перевал между современными Китаем и Киргизией.

[Манихейство – синкретическое религиозное учение, возникшее в III веке в государстве Сасанидов на территории современного Ирана. Названо по имени своего основателя — Мани с добавлением эпитета «живой». Учение Мани было составлено из представлений христианства, зороастризма и буддизма.

В VI веке манихейство стало подвергаться гонениям на Западе и в Персии, из-за чего большинство манихеев бежали в Среднюю Азию, центр религиозной организации был перенесён в Самарканд.
В VII—VIII веках манихейство проникло в Китай.
Единственный манихейский храм остался в провинции Фуцзянь, но и он в настоящее время принадлежит буддийской общине.

Арианство.
Александрийский пресвитер Арий в IV веке создал учение, где отрицался тройственный характер Бога. В этом учении Иисус был его творением, но не божеством. Эти взгляды поддерживались в германских племенах (готы, вандалы, лангобарды), принявших христианство именно в этой традиции. Арианство было рано объявлено ересью, и в конце концов уничтожено. Арианство продержалось дольше всех у лангобардов в Италии – до 662 года, то есть, было живой религией во время описываемых событий.

Несторианство.
Условно связано с именем проповедника Нестория. По сути, являлось независимой от Византии ветвью восточного христианства с центром в Персии. Политическое соперничество Персии и Византии привело и к религиозной вражде между двумя течениями, несторианство было объявлено ересью.
С середины VII века усилиями миссионеров несторианство было распространено среди иранских и среднеазиатских народов: хорезмийцев, согдийцев, бактрийцев, киргизов, тюркютов, также среди центральноазиатских тюркских и монгольских народов: уйгуров, карлуков, кереитов, меркитов, каракитаев, в Половецкой степи и на Кавказе, преимущественно среди осетин.

Центром несторианства стал Ктесифон (на территории Ирака), епископские кафедры располагались в Нишапуре (Иран), в Самарканде и Бухаре (Узбекистан), Герате (Афганистан), Мерве (Туркменистан). Также существовала объединённая епархия Невакета и Кашгара (Киргизия и Уйгурия).

Когда в VII века персидское царство было покорено исламом, несториане сохранили свое положение покровительствуемой религии. В 628 году несторианский патриарх Ишо-Яб II д’Гуэдал получил от пророка Мухаммеда охранную грамоту для своей Ассирийской церкви Востока, которая в эпоху Арабского халифата достигла наивысшего расцвета. В 635 году несторианство проникло в Китай, первые императоры династии Тан (Тай-цзун и Гао-цзун) покровительствовали несторианам и позволяли им строить церкви.

Зороастризм.
Последователи пророка Заратушры  (VII век до нашей эры).
После падения династии Сасанидов (651 г.), на протяжении VII и VIII веков иранские зороастрийцы мигрировали в северный Китай. Спасаясь от исламизации Ирана, они поселились в городах Чанъань, Лоян, Кайфын, Янчжоу, Тайюань и других местах. В период династии Тан засвидетельствовано, что в северных городских центрах было не менее двадцати девяти зороастрийских храмов огня. В виде локальных религий Китая просуществовали до Культурной революции. В Индии и США общины зороастрийцев сохранились по настоящее время (написания романа). Самым известным зороастрийцем, наверное, является певец Фрэдди Меркьюри.]


На перевале через Заалайский хребет стоял монастырь. Он имел довольно странный вид. Кто-то потратил массу времени, возводя высокую ветрозащитную стену, окружавшую комплекс построек из камня и дерева. На восточную сторону перевала смотрела огромная арка, подобная арке Хосрова в Ктесифоне, это явно было влияние Парфии. Да и внутренние постройки с их фестончатыми колоннами больше напоминали архитектуру греков, чем приземистые горизонтальные храмы Китая, или плоские вертикальные поверхности дворцов Тибета.
– Это не буддийский монастырь! – уверено определил Сюаньцзан.
– Не так всё просто, Наставник, – произнес Сунь Укун, – вон там и в самом деле, церковь несторианцев, а правее явно храм огнепоклонников парсов. Уверен, у Западных врат стоит и буддийский храм. Не пойму только, где у них для тенгрианцев место отведено, впрочем, – он махнул рукой, – Великое Небо, оно везде.
– Удивительное мирное сосуществование столь разных конфессий, – похвалил Ша Сэн, – никогда такого не встречал.
Сунь Укун только с сомнением покачал головой, а белый конь возмущённо фыркнул.
– Удивительным является то, откуда тут столько материалов, чтобы на бесплодной скале построить столько строений. Дерева вокруг нет. И чем они тут топят? – недоумевал Сюаньцзан.
Ша Сэн развел руками:
– Кизяк собирают, разумеется. Но мне кажется, что на зиму люди покидают этот перевал.
– А я бы остался, – сказал Великий Мудрец, – это же замечательное место для самосовершенствования. Только в прошлых прохождениях меня тут через раз убивали.
Ша Сэн озадачился:
– И где опасность?
– Вон! – указал Сунь Укун, – видишь, ближе к вершине тёмное отверстие? Это пещера на горе Черного Ветра. Там живёт очень могучий демон, зовут Черный Медведь.
Танский монах спросил:
– А мы можем пройти, не останавливаясь?
– Как вы себе это представляете, Наставник? Видите, нас уже встречает целая толпа. Сейчас наверняка начнут разговор о том, что восхищены визитом посланца императора, и будут просить показать твою замечательную парадную рясу. Ночью наверняка совершат нападение. И придется нам за эту рясу немало крови пролить...

Однако, действительность опрокинула первоначальные ожидания Великого Мудреца.

При входе в храм их встретил местный настоятель – пронырливый скользкий тип с заискивающей улыбочкой и угодливой суетливостью. А вот за ним стояли двое достойных подвижников весьма впечатляющего вида. Один был в черных одеждах с огромным медным крестом на груди, цепь впечатляла своими размерами. Христианин был высок, седобород, обладал крючковатым носом, на голове имел убор в виде огромного пельменя с кисточкой. Его одежды глубокого черного цвета были из плотного шелка.
– Перед вами Бабай Великий, инспектор монастырей Церкви Востока, проповедник, писатель и богослов.

[Бабай Великий – реальная историческая личность]

Сюаньцзан степенно поклонился, Бабай простер руку, и размашисто перекрестил посольство крёстным знамением. Конь заржал.
– Приветствую почтенного! – Сюаньцзан был немногословен.
– А вот Дастур Бахрам, выдающийся подвижник Зороастризма. Дастур – это его чин, обозначает «высший в иерархии в провинции с несколькими храмами Огня».
Дастур Бахрам телосложение имел атлетическое, одежды его были алого цвета, лицо привлекательное и мужественное, борода была ухожена, и аккуратно подстрижена. Руки огнепоклонника имели вид мягкий, пальцы были унизаны перстнями, голова была увенчана тюрбаном из нескольких ярких полос ткани, витых шнуров и золотой бахромы.

Посольство императора даже как-то поблекло на фоне этого великолепия.

– Должен сообщить вам правила нашего монастыря, – сообщил настоятель, – вы должны вступить в диспут с двумя почтенными победителями прошлых диспутов.
– А что насчёт проигравших? – поинтересовался Трипитака.
– Проигравшие дают обещание собирать милостыню для монастыря в течение года. Так мы поддерживаем жизнь людей и ремонт зданий на этом перевале. Сейчас как раз несколько арианских священников, трое мудрых манихеев и даже один почтенный мусульманин проводят годовое послушание, собирая деньги для нашей обители.
– Как проходит диспут? – поинтересовался Сюаньцзан.
– Поскольку представители разных течений зачастую не владеют языками друг друга, то у нас принято правило молчаливого ведения диспута. Можно показывать жесты, но не более трёх за один раз. Впрочем, обычно хватает двух.
– И как определить проигравшего? – поинтересовался любопытствующий Сунь Укун.
– Проигравший сам признает своё поражение. Обычно всё решается после двух – трёх реплик.

Сюаньцзан подумал, что в этих условиях наверняка скрыт какой-то подвох, и спросил:
– А нельзя ли назначить иную цену за поражение? Нам крайне важно вовремя достичь цели нашего путешествия.

– Есть альтернативный вариант. Можно спорить на положение риз. Проигравший оставляет свое парадное облачение победителям. Те могут его продать, и поделить деньги между паломниками, либо пожертвовать монастырю. У нас уже есть целая коллекция!

Трое посланцев императора понимающе переглянулись.

– Риза, так риза, – согласился Сюаньцзан. Мы принимаем условия диспута! Когда испытание?

– Завтра! У вас двое противников, почтенный Танский монах может взять с собой запасного участника, это в пределах правил.

На диспут Трипитака одел парадную рясу.
Он поглядел на своих оппонентов, и по очереди  показал указательные пальцы левой и правой руки, имея в виду инициативу императора: «Один пояс – один Путь».

Последователь Зороастризма увидел, как Танский монах начал с установления базовых истин, Добра и Зла, которые в этом мире представляют два великих духа: Ахура-Мазда и Ахриман.
Разумеется, учёный парс слышал о учении китайцев о взаимном переходе двух противоположных начал, но в учении Заратуштры и Добро, и Зло были абсолютом, никак между собой не смешивались, и друг в друга не переходили. Поскольку выбор между Добром и Злом был личным выбором каждого человека, он также по очереди дважды показал указательный палец, а потом указал себе на сердце.

Бабай Великий увидел, как китаец указал на существование в одном лице физической ипостаси Бога, как рождённого от смертной матери человека, и божественной ипостаси Слова, ниспосланные от не имеющего образа Духа, которые связаны воедино через таинственное сопряжение.
Персидский же маг указал на сердце, подразумевая, что две разные ипостаси одновременно содержались в едином хранилище.
Однако, Восточная Христианская церковь не полностью поддерживала учение Нестория. Бабай и сам написал массу богословских трудов, в которых оппонировал как монофизитам, уклоняющимся в сторону Единой воли, так и монофилитам, признававший только единую природу Христа в Богочеловеке.
Поэтому основным критерием истины веры являлся вопрос о рождении. Был ли Иисус Богочеловеком или Человекобогом зависло от того, кем считать его мать – Богородицей, Христородицей, или Человекородицей.
Снисходительно ухмыльнувшись, он также показал по очереди два пальца, затем указал на сердце, а после этого постучал себя по животу, имея в виду Чрево.

Сюаньцзан увидел, что парс поддержал дискуссию «Один пояс – один Путь», но указал на своё сердце, имея в виду, что маршрут будет проходить по территории его народа, и каждый промежуточный правитель будет требовать свою долю. Этот вопрос был вполне решаемым на уровне налогов и сборов, и Сюаньцзан даже немного расслабился. Но вот несторианской проповедник поверг его шок. С ухмылкой, словно зная, что нажимает на самую главную уязвимость своего оппонента, он похлопал себя по животу.

У Сюаньцзана холодный пот пробежал по спине:
– Поднебесная империя уже несколько столетий, как достигла предела эксплуатации пищевой базы. Мы отказались от выпасов крупного скота, передав все луга под посевные культуры. У нас дефицит мяса растет год от года, и это сказывается на телосложении среднего китайского солдата.
А население постоянно растет. Мы в постоянном продовольственном кризисе, и это главный источник нестабильности, не отсутствие денег! С каким же превосходством ухмыляется этот христианин, он явно видит наш скорый цивилизационный коллапс. Я не готов к такому серьезному разговору, кто знал, что тут настоящие мудрецы!

Сюаньцзан постарался взять себя в руки:
– Нужно обещать всеобщее процветание. Да, я не могу укрепить свои позиции, но мне есть, что предложить своим партнёрам. Выгоды взаимного обмена очевидны!
Он посмотрел на парса, и приложил палец к уголку глаза.

Дастур Бахрам отметил реплику несторианца, что мудрецы способны следовать сердцу, но выбор обычных людей зачастую зависит от желудка. Вот и китаец намекнул, что человек испытывает массу соблазнов, когда видит объекты своих желаний. Это, несомненно, была отсылка к Библии, и парс поддержал цитирование, показывая жестами фразу «и если глаз твой соблазняет тебя, то вырви глаз твой».
Он раскрыл пальцы, потом собрал в кулак, и дёрнул на себя.

Бабай Великий заметил, что китаец согласился с его утверждением, и даже показал огнепоклоннику: «вот, смотри, как Бабай мудро рассудил!»

Однако парс не поддержал мнение китайца.
Напротив, он выставил руку, и сделал жест вырывания травы. Это явно было намеком на то, что учение Нестория было признано ересью на Третьем Вселенском соборе в Эфесе в 431 году.
Значит, этот жест обозначает искоренение, физическое уничтожение. Понятно, что китаец его поддерживает, а этот перс явно враждебен. Что же можно сказать по этому поводу? Христианская Церковь Востока не тождественна несторианству, но этот неуч не поймет тонкостей трактовок вероучения. Придется говорить с ним на его примитивном языке.
Бабай Великий показал сначала два пальца правой руки, а потом – указательный левой, что означало:
– Нас двое, а ты один!

Сюаньцзан увидел, как Бабай показал, что одно сменит двоих, и смысл жеста огнепоклонника стал абсолютно очевиден:
– Захват! Сейчас на Восток распространяются два учения: Восточное Христианство и Зороастризм. Но они оба коренятся в Персии, и сильны поддержкой персидских владык.
Сейчас персы терпят поражения. Как только Византия окончательно сломит Хосрова, Персию захватят мусульмане. И вот тогда...
Перед мысленным взором Сюаньцзана возникли купола храмов с минаретами, украшенными арабской вязью на фоне песков и снеговых хребтов Тянь-Шаня:
– Шелковый путь будет захвачен мусульманами! – пробило его осознание ещё одной беды.
Бабай строго смотрел на Дастура Бахрама, было ясно, что он имел в виду:
– Нам обоим придется проповедовать в рассеянии, если выживем.
Затем он посмотрел в лицо Сюаньцзану, и с улыбкой кивнул.

– Опять эта улыбочка, – подумал Сюаньцзан, – он понимает, что нам придется отступать из Кашгара и Яркенда до самого Чанъаня.
Сюаньцзан уже не мог предложить никаких серьезных аргументов, обречённо вздохнул, и снял с себя рясу. Подарок императора упал к ногам Бабая Великого.
Парс поднялся, и в свою очередь, предъявил свои права:
– Моё участие в диспуте определило поражение злых духов, и половину рясы следует отдать мне!
Два представителя Среднего Востока стояли, и каждый тянул за свой рукав выигранную рясу.

– Так, почтенные, вы немножко поторопились с дележом добычи. Среди вас присутствует Великий Мудрец, равный Небу, и я вас обоих вызываю на диспут! Эй, настоятель, передай этим любителям лёгкой наживы, что их вызывает сам Сунь Укун!

Великий Мудрец вышел из-за спины поникшего Сюаньцзана, и встал перед двумя противниками.
Бабай Великий снисходительно ухмыльнулся, Дастур Бахрам презрительно сощурился.
Дальше дискуссия понеслась с места в карьер.
Сунь Укун показал магу один палец, и ткнул им в его сторону. Потом показал два пальца, и указал на себя.
Огнепоклонник указал на себя, а затем продемонстрировал один палец.

Сунь Укун обернулся к несторианцу, и показал сначала один палец, а затем два.

Тот ухмыльнулся, и указал пальцем сначала на живот, а потом на голову.

Великий мудрец отвесил магу огнепоклоннику затрещину, а проповеднику засветил стопой между ног.

Те упали, и, извиваясь, стали с плачем стаскивать с себя одеяния.

Великий Мудрец подобрал рясу Сюаньцзана, и направился на выход из покоев.

Настоятель монастыря бросился к валяющимся священникам:
– Что произошло, уважаемые?

Первым откликнулся Дастур Бахрам: «Он сказал, показывая пальцы:
– Вы верите в единую истину, а мы в объединение двух начал».
Я ответил ему, указывая на сердце:
– В сердце не могут ужиться одновременно и добро, и зло. Человек всегда выбирает что-то одно!
Тогда он шлёпнул меня по лбу, объясняя:
– Ты думаешь, что твоё сердце выбирает, но на самом деле, ты руководствуешься приобретенным опытом. Твой выбор – результат научения.

Я признаю его правоту! Он глубже меня проник на пути к истине!»

– Но что произошло с Вами, уважаемый? – обратился настоятель к Бабаю Великому.

Бабай Великий простонал: «Он показал сначала один палец, а затем два, имея в виду:
– В одном теле содержатся два начала: человеческое и божественное, как такое возможно?
Я показал на живот и голову, поясняя:
– Человек по рождению из Чрева, а дух снизошёл через голову.
И тут он ударил меня по чреслам, указывая:
– Если родился из Чрева, значит, был и отец – человек, и этот факт нельзя игнорировать!

В моих рассуждениях имеются ошибки. Никейский собор не зря счёл учение Нестория ересью! Я не приму звание патриарха, я останусь простым монахом до конца дней своих!

Меж тем Сунь Укун рассказывал Сюаньцзану и Ша Сэну: «Сначала я показал пальцами магу:
– Первое – ты отдаешь рясу сам. Второе – я заберу её самостоятельно.
Он ответил:
– Мне самому нужна эта ряса целиком. Я даже с несторианцем делиться не хочу.
Тогда я показал несторианцу пальцами:
– Выбирай, либо первое, либо второе!
Тот ответил:
– Ряса уже у меня, а ещё я тиару хочу, голову прикрыть.

Ну, я и ответил магу:
– У человека две руки, а голова одна. Думай, прежде чем что-то хватать!

А несторианцу я сказал так:
– Прежде чем голову прикрывать, пах прикрой!

Глава 26
Символические системы


Великий Мудрец сидел в пещере на горе Черного Ветра, и пил обжигающе горячий чай с маслом из молока горных яков.

Пещера уже давно не была чисто природным образованием. Внутри нее стояло несколько крепких каменных строений, защищённых от ветра, снега, и дождей. Переднее здание перекрывало вход почти глухой поперечной стеной с узкими окошками, и небольшой аркой сверху. Вход был справа от центра, а посередине из пещеры выходила кирпичная труба, отводящая воду подземного потока.
За центральной стеной был внутренний двор с запасом топлива, инвентарём, тачками и коромыслами для переноски грузов. Здесь поток воды выходил на поверхность, был маленький желоб с водопадом для забора воды, ниже купель и гладкий камень с волнистым профилем для выбивания одежд вальком. Во мраке, едва рассеиваемым светом через маленькие оконца и арку центральной стены, мерцали отдельные огоньки лампадок перед дверями дальних построек.
Одна из таких построек была приспособлена под кухню, другая служила залом для приема гостей, молельней, и чайной комнатой. Поток воздуха затягивал дым вглубь пещеры, поэтому огонь разводили внутри, а не снаружи.

Великий Мудрец сидел скрестив ноги на толстой подстилке из шерсти яка, и всматривался в фигуру хозяина пещеры.

Помещение освещалось множеством лампад цветного стекла, висящих на тонких цепочках по углам комнаты, и их мерцающие огоньки создавали непередаваемую игру теней.

Хозяин пещеры носил прозвище Черный Медведь – оказалось, что это и был тот самый Дастур Бахрам, с которым у них вышел религиозный диспут за право постоя в монастыре.

– Хотелось бы испросить поучений, относительно Вашего внешнего имени, – произнёс Сунь Укун, – меня тогда ввёл в заблуждение алый цвет Ваших одежд.

Дастур Бахрам тоже держал в руках большую кружку горячего красного чая с маслом, радостно щурясь, прихлебывал маленькими глотками. Церемонию обеспечивали двое слуг, один взбивал масло, другой следил за наличием кипятка: в дальнем углу потрескивала углями маленькая жаровня с железным чайником.

Дастур Бахрам неплохо говорил на северном диалекте китайского:
– Медведь – это из-за силы. В молодости я был профессиональным борцом пехлеваном, услаждал взоры ханов, боролся за престиж многих владык.
Чёрный – это из-за того, что у меня волосы по всему телу очень густые, не более того.
Алый – это цвет огня, разумеется, раз уж я стал священником древней веры персов, тут всё просто.
В самой глубокой древности борьба была действием священным, и лучший из богатырей приносился в жертву богам. Так что мой переход в служение огню не так уж и случаен.
Но ведь тебя неспроста интересует символика, мой друг?
– Данный Мудрец пока не сделал ничего, чтобы считаться другом почтенного, – с некоторым высокомерием произнёс Сунь Укун.
– Ты не бросился на меня со своим знаменитым шестом, уже это дорогого стоит, – рассмеялся Дастур Бахрам.
– Да, уж, не хотелось бы скрещивать его с Вашим знаменитым копьём – улыбнулся в ответ Сунь Укун.
– В этом перерождении я не использую копьё, – улыбнулся Дастур Бахрам, – есть парные палицы, но сейчас мало практикую.

– Почтенный помнит прошлые, – Сунь Укун сделал паузу, – прохождения?
– На твоём маршруте будет множество демонов, дорогой друг, – улыбнулся Дастур Бахрам, – ты не одинок во Вселенной.
– Эта реальность начинает мне нравиться, – Сунь Укун сделал большой глоток чая, и передал кружку слуге. Тот поспешно начал взбивать новую порцию.
– В этой реальности все события очень жёстко детерминированы, она неподатливая и упругая, – произнес Дастур Бахрам.
– В таком случае, – Сунь Укун принял новую порцию чая, – что великий демон делает на этом убогом перевале?
Дастур Бахрам расхохотался:
– Убогий перевал? Рассмешил! Ой, не могу!
Он положил чашку на низенький каменный столик для игры в го, чтобы не расплескать:
– Этот перевал и в самом деле достаточно убогий. По сравнению с его вкладом в цивилизацию это мира, разумеется.
Сунь Укун вопросительно посмотрел на него.
– Через этот перевал в Китай проник буддизм, это раз. Через этот перевал из Китая пришёл шёлк, это два. Через этот перевал пролегает Шёлковый Путь, это три. А сейчас через этот перевал начинается исход персов, который поспособствует славе и расцвету династии Тан.
Сунь Укун ещё раз вопросительно посмотрел на собеседника.
Тот помрачнел лицом:
– Персидская империя агонизирует. Византийцы нанесут ей смертельный удар, а арабы уничтожат окончательно. И тогда начнутся гонения. Христианская церковь Востока ещё продержится несколько десятилетий. А манихеям и последователям зороастризма придётся туго. Вот этот монастырь и расцвёл. Мы готовы проводить через перевал тысячу человек за лето. А потом можем и утроить количество. Империя Тан получит огромное количество образованных людей, мастеров, торговцев.
Это обычное дело в данном мире, упадок и расцвет идут рука об руку. Гонения предопределяют расцвет. Исход от Рима дал импульс к перемещению пахарей в зону лесов, исход от арабов даст импульс к расцвету великой Тан.

Сунь Укун снова вопросительно посмотрел на Чёрного Медведя.

Тот кивнул:
– Тебе нужны гарантии, понимаю. Если в Кашгаре будет гарнизон императора, я гарантирую, что никто не перейдёт этот перевал с оружием в руках.
Наш алый цвет совпадает с цветом ряс ваших буддистов, так что на уровне символов и смыслов противоречия не будет. Вы предпочитаете курильницы и закрытый огонь, мы – лампады, но это всё стихия огня.
Полагаю, что со временем общины огнепоклонников растворятся в буддизме, а манихеи – в даосизме.
– Почтенного не пугает ассимиляция? – уточнил Сунь Укун.
– Хм, это сложный вопрос. Я не уверен, что мой уровень позволяет мне судить о таких вещах, но мне кажется, что религия передаёт только внешнюю обрядовую сторону некоей энергетической системы. А её сущность скрыта именно в простых вещах и символах. Например, четыре благородных истины в буддизме. А у нас и того проще: Добро и Зло, огонь как символ света и знания, и сила, заключённая в истине.

– «Сила в правде, Брат!» – вырвалось у Великого Мудреца.

– Именно, – кивнул головой Дастур Бахрам.
– И тебя удовлетворит, что люди будут зажигать лампадку в правом углу, судить по Правде дела свои, и стремиться к просвещению, то есть, к знаниям? И они будут делать это неосознанно, и даже не задумываться о том, что есть истина, и где её корни? Тебе не жаль твоего учения?
Дастур Бахрам улыбнулся:
– Мне жаль людей, прежде всего. Истина дана не для того, чтобы люди её защищали. Истина сама защитит тех, кто ей следует.

Они выпили уже не менее десятка чашек чая, и Великий Мудрец попросил проводить его в покои очищения для перемены одежд. Слуги провели его в комнатку с каменным седлом, в котором журчала вода, отведенная от основного русла потока, и чай, прошедший через тело мудреца, продолжил свой путь в одном из горных ручьев.
– Разумное устройство! – похвалил Сунь Укун, – где-то я уже видел подобное.
После него хозяин также переменил одежды, и они вернулись к беседе, совместив её с прогулкой перед входом в пещеру.
Солнце клонилось к западу, освещая косыми лучами огромную и плоскую Алайскую долину. С юга стояли ровной стеной горы Памира, с севера белел снегами Алайский хребет. Горы были с острыми пиками, подобными зубьям пилы, их снеговые вершины блестели в лучах заходящего солнца.
Долина имела три дня пути с востока на запад, и день пути с севера на юг. При этом её рельеф был абсолютно плоским, контрастируя с вертикальными стенами окружающих хребтов. Высокие травы колыхались внизу, подобно морским волнам.
Где-то вдалеке виднелись группы юрт и стада овец. Далеко на востоке в начинающихся сумерках тонула Турфанская впадина, пустыня Такла-макан, и пересекающий пустыню с севера на юг хребет Огненных гор.
Внезапно внимание Великого Мудреца привлекла серия вспышек, он невольно показал рукой на восток, привлекая внимание спутника.
Еще серия далёких тающих во мгле искр, и они почувствовали под ногами едва заметную дрожь.
– Огненные горы пробудились! – воскликнул Чёрный медведь, – это знак!
– Плохой? – уточнил Сунь Укун.
– Нет. Вулканическая активность в этом районе невысока. Сильных извержений никогда не было. Скорее, это знак для императора Тан. Его посольство благополучно миновало пустыню и вулкан, ему стоит открыть в своей столице Храм Огня.
– Полагаю, к этому не будет препятствий. Особенно, если Танский монах напишет соответствующее письмо, – кивнул Сунь Укун, – но что получит император?
– Наши братья организуют маршрут караванов до города Итиль, – ответил Дастур Бахрам. Алайская долина, Ферганская долина, Семиречье и путь до реки Итиль полны нашими последователями. Далее, в предгорьях Кавказа и на полуострове Таврида остались последователи митраизма и зороастризма, они контактируют с купцами из Византийской империи. Из Азии вы перейдёте в Европу.
– А что обозначают эти слова, «Европа» и «Азия»? – поинтересовался Сунь Укун.
– Европа – это «страна людей с большими глазами», – ответил Дастур Бахрам, – когда была приручена лошадь, поток людей пошел из великих равнин, что к северу от этих гор, на запад и юг. Азия – означает «заселённая позже», «вторая». Это не значит, что Азия хуже, просто люди позже пришли на те земли.
А там, – он махнул рукой на северо-запад, – люди изобрели колесо, и их повозки повторно завоевали почти весь обитаемый мир. Арии пошли с этой равнины на юг, а вам предстоит пересечь её с востока на запад.
Вам предстоит пройти по земле, где была приручена лошадь, где сложились Веды, давшие начало индуизму и Авесте, а ведь и буддизм возник на основе индуизма. Вы пройдёте по центру земли, по местам, где зародились все основные цивилизации и сакральные учения этого мира.
– Замечательно! – воскликнул Великий Мудрец.

Глава 27

«Можно» и «нельзя»

Добрыня держал в руках бронзовую втулку:
– Вот, смотрите, она крепко соединяет две части копья. У македонцев не было строевого леса, они делали копья из кизила, а это полукустарник. Одиночное кизиловое копьё будет чуть выше человеческого роста. А соединяем два древка – и у нас уже длинная сарисса. Можно использовать против конных, можно спокойно убивать врагов с короткими копьями. Пока римляне не придумали клееный щит, спасения от сариссы не было. А вот те научились клеить тонкие листы дерева.
– И чтоб волокна в разные стороны, – встрял со своим словом Достомысл.
– Да, волокна поперёк, и ещё кожа на клей, и оковка железом по краям для прочности, – подтвердил Добрыня, – но я не об этом. Втулки эти македонцы ещё использовали. Но были они изначально одинарными. Копьё соединялось раз и навсегда.
Потом вот некоторые стали двойные втулки делать. В самом деле, неплохо подходит и для удочек.

Добрыня повертел бронзовую реликвию в руках, помял бороду, подёргал себя за ус, а потом неспешно пошел к заводным лошадям. К одному седлу был приторочен большой кожаный мешок. Он отвязал его, и стал раскладывать на траве.
Горловина мешка была растянута, и на свет были извлечены три длинных обломка копий. Древесина была буковая, вполне годная.
Добрыня их повертел, прикинул к втулке, положил рядом.
Снова залез в мешок с военной добычей, вытащил широкий стальной наконечник копья, с длинным кованым хвостовиком. На хвостовике были отверстия для продевания фиксирующего ремешка. Хвостовик крепился к короткому, и довольно трухлявому обломку.
Опять порылся, и извлёк навершие булавы размером с кулак, железное, в форме многогранника, несколько приближающегося к шару. Навершие имело втулку с запорным штифтом и крепилось, опять-таки, к обломку рукояти.

Ратибор усмехнулся:
– Роскошная добыча, но как её к делу применить? Для булавы древки длинноваты, пилить жалко. Для копья коротковаты, к тому же их три.

– Зато теперь есть втулка, и можно два древка соединить в одно, – подсказал Достомысл.

– Верно! – произнес Добрыня, – а ты, Лютобор, что об этом думаешь?

Лютик подсел поближе к деталям, посмотрел, взглядом спросил разрешения взять в руки. Добрыня кивнул, соглашаясь.
Лютик разложил предметы в такой последовательности: сначала наконечник копья, потом обломок средней длины, потом втулка, потом самый короткий обломок, потом навершие булавы, и отдельно самый длинный обломок копья.

– И что это значит? – произнёс Мстислав.

– Первая секция будет с копьём. Можно использовать как оружие против пешцев, даже против меча пойдёт. Вторая секция будет с булавой, получится длинная дубина. Страшная вещь, если против человека без доспехов. Если две секции соединить, то против конного можно попробовать.
А третья секция будет запасной для починки, можно использовать как посох, или дурака какого побить, чтобы не насмерть.
– И сколько времени уйдет, чтобы сладить? – поинтересовался Добрыня.
– Ночь клей варить, день склеить, и сутки сушить. Ремень я прямо сейчас нарежу, инструменты есть, за пару дней чехол сделаю с ремнем, – отвечал Лютик.
– Отменно! – обрадовался Добрыня, значит, принимаешь заказ?

– Принимаю, но какие условия?
– Твоя работа пойдёт в качестве приданого за невест. Это будет справедливо.
А вот то оружие, что сделаешь для меня, я подарю уже тебе в качестве выкупа. Не стоит тебе в степь выходить без оружия. Не откажешься?
– Странно немного, но почему бы и нет? Выживать нам вместе, оружие нужно. Но я твой должник теперь.
– А вот это тоже хорошо, хорошо, – огладил бороду Добрыня, – приступай, старайся, для себя работаешь!

Уже вечером Лютик вытащил из мешка костную муку, и начал варить в котелке клей. Тонкий кожаный ремешок был готов заранее, и на следующий день он соединил сегменты втулки, навершие булавы и наконечник копья. Оставшуюся секцию он подровнял, и на ходу принялся крутить вокруг себя посох, следуя за неторопливо идущей в обозе телегой.

Витязи везли невест на заводных лошадях, молодой Ратибор несколько раз пытался поцеловать свою Малушу, но та только смеялась:
– До свадьбы – ни-ни!
Старшие его товарищи только усмехались, и подкручивали усы.

Дорога шла в долине, горы слева практически сошли на нет, а справа рассыпались на гряды поросших лесом круч со множеством ручьев и источников.
Воды было в достатке, она была чистой и удивительно вкусной, после горькой воды Перекопа казалась просто чудесной.

Чехол шить взялся Велимир, он знал ремесло шорника, а вот Достомысл как бы невзначай постоянно оказывался поблизости от Лютика, и с показным огорчением горько вздыхал.
На полуденном привале Лютик напрямик спросил Достомысла:
– Дядька Достомысл, что ты всё вздыхаешь? Что тебе не так?
Достомысл прищурился:
– Жалею вот тебя. Молодой ты ещё, мог бы пожить, а придется помирать!
– С чего бы, дядька Достомысл?
– Так ведь убьют тебя хазары!
Лютик с сомнением взглянул на старейшину.
Достомысл крякнул, и заскреб пальцами нечесаную бороду:
– Вот приедут хазары, спорить начнут. Витязи наши вперёд выедут, мужики оглобли похватают, и тут ты такой красивый с длинным копьём, ведь сзади не усидишь!
Лютик с сомнением посмотрел на Достомысла:
– И что?
– А то! В витязей стрелять не будут – толку нет. Против них хорошо, если с палашом, или с пикой, клевец там какой-нибудь. А тебя уж точно среди мужиков первым выберут. Заметный ты со своим копьём, в глаза бросаешься! А доспеха у тебя нет!
Достомысл победно вперился взглядом в глаза мальца, и вдруг резко отдернулся назад. Взгляд Лютобора на миг полыхнул молнией. Казалось, что на Достомысла взглянул не мальчик, а воин, прошедший десятки схваток.
– Красота убивает, – недобро оскалился Лютобор, – это хорошо, что ты мне напомнил, а я и забыл. Он вскочил, и бросился к Добрыне:
– Добрыня, просьба к тебе большая!
– Говори!
– Ты не подумай чего, но мне нужна помощь. Не знаю, кого лучше попросить. По всему выходит, либо Ратибора надо просить, либо Ладу.
– Что так?
– Да Ратибор из вас самый молодой, а Лада из девочек самая разумная.
– Что нужно?
– Из детского лука в меня тупыми стрелами пострелять.
– Ратибору невместно!
– Тогда, может быть?
– Добро, попросим Ладу. А она тебе в голову не попадет?
– Будем надеяться. Я наконечники из тряпок сделаю, это смягчит удар.

Сначала Лада бросала тупые стрелы руками.
Лютик уворачивался, или сбивал их посохом. Обоз уже шел, им приходилось после остановки бегом догонять медленно ползущие телеги. Так, сочетая упражнения и бег, они занимались до сумерек. На вечернем привале занятия прекратились, но Лютик нашел себе новую работу. Он взял самую рваную одежонку из тех, что были на девочках, когда они бежали от хазар. Одежонку он порвал на лоскуты, и те лоскуты густо привязал к пике. Среди припасов у него нашлась старая сеть, из нее он сделал себе подобие плаща, и тоже лоскутков навязал.

Добрыня глядел на его приготовления, и усмехался. Лютик пояснил:
– У меня нет доспехов, я уязвим против стрел. Может, одну или две отобью. А потом в меня точно попадут. Поэтому мне нужно стать незаметнее. Тогда хазарам будет нелегко увидеть, что у меня особое оружие.
Я бы и вам рекомендовал такие сети сделать.
Добрыня, Мстислав и Ратибор расхохотались.
Кто-то из словен спросил:
– А что смешного? Паренёк дело говорит!

Ратибор отсмеялся:
– Да воины специально надевают блестящие доспехи и яркие плащи, чтобы быть заметнее! А он нам в лохмотья прятаться предлагает!
Лютик пожал плечами.
– Не обижайся, – произнес Мстислав, – тут в другом дело.
– В чём, объясни, – попросил Лютик.
– Отойдем! – коротко бросил Мстислав.

Они отошли от ярких костров обоза, встали под светом звёзд. Мстислав припал к земле, осмотрелся вокруг:
– Можно говорить. Ты, значит, нам костюм лешего изобрёл, прогрессор хренов. Чую, уже одолевают тебя мысли и о командирской башенке. Что, ещё не сформировалась идея? Прискорбно сие. Ну да ладно. Итак, о чём я?
Мстислав вдруг повысил голос, рявкнул:
– Здравствуйте, товарищи артиллеристы! – и в глаза пареньку уставился.
Тот вздрогнул, похоже, испугался
– К торжественному маршу, побатальонно, на одного линейного дистанции! – снова пуганул его витязь.
– Дядька Мстислав, что с тобой? – жалобно промолвил паренёк.
– Болезнь такая, – объявил Мстислав, – не обращай внимания, это у меня после удара по шлему, иногда накрывает, ты никому не рассказывай, ладно? Ну и замечательно! О чём это я хотел сказать?
Ах, да. Тогда я своими словами, как хроноаборигену. Вот представь, родился ребёночек, в хорошей семье, родители над ним дышат не надышатся, генеалогию ему разъясняют о происхождении непосредственно от самого Солнца. Или там, что тоже часто случается, как именно их племя, едва хвосты откинуло, уже богам служить определено было, и на космической базе богов мусор подметало.
И вот теперь их сыночек, такой лапочка, всеми другими племенами повелевать либо самим Солнцем, либо особым распоряжением Бога Единого определен.
Или он просто всё может сделать, потому что папа его царский писарь, и от любой беды его отмажет.
И ребёночек сначала пузыри слюнявые пускает, потом уже вдумчиво слушает, а потом начинает пробовать, искать пределы дозволенного. Берет, например, гвоздик, и начинает им сначала маму колоть, потом служанку, а потом собачку попробует. И годам к пяти узнает, что служанку можно, маму можно, но будут все долго и громко ругать, а вот собачку – нельзя, у собачки зубки остренькие. К десяти годам он уже родителей гвоздиком не тычет, а вот прислугу бьёт, собачку обходит, а вот котят и щеночков мучает. Так и растет. Понемногу узнаёт, что можно, а чего нельзя. Но постоянно пытается раздвигать границы дозволенного.
– Зачем? – не понял Лютик.
– А потому, что он особенный, одаренный, избранный, не такой как все.
Тут такая логика работает, если он не такой, то ему можно больше, чем другим. Но, – Мстислав посмотрел искоса на Лютика, – насколько больше? Чем запретов больше, тем они крепче. Чем запретов меньше, тем они слабее становятся. Не приходилось слышать: «Я своему ребенку всё разрешаю»?

Лютик уже запутался, не понимая, при чем тут это, и почему под накидкой сетчатой прятаться нельзя. Он потряс головой:
– Дядька Мстислав, нас-то это каким боком касается? Мы в колодец не плюем, в реку, не зная брода, не суемся, на рожон с голыми руками не лезем, пахоту не топчем, вперёд старшего слово не молвим, и это, того –  снявши голову, по волосам не плачем.

Мстислав улыбнулся:
У нас в каганате народов множество. И большинство из них либо от Солнца происхождение ведут, либо от племени, Богом избранного.
И детишек своих воспитывают, как избранных, которым никаких запретов нет. Сейчас о мальчиках в основном речь, вот и вырастает у них юноша, склонный отбирать чужое добро, себе присваивая, унижать слабых, но склоняться пред сильными.

Вырастает он, а потом садится на коня, и едет, глядя, где бы что отнять, и так, чтобы ему ничего за это не было. И в руках у него уже не гвоздик, далеко не гвоздик в руках у него. Но всё равно, пробует, пробует, ищет предел, пока не сложит, наконец, буйну голову. Но это уже как кому повезет. В целом, опыт накапливает.
И если видит людей, похожих на сыновей служанки – то мучит их, а если видит людей, похожих на собачку с зубками – обходит.
Оттого витязи своё оружие не травят, а начищают до блеска, плащи одевают красные, а не серые, встают гордо, и перед врагом выходят все напоказ, не пряча резервов и диверсов.
Впрочем, это больше касается воинов в броне, и с хорошим оружием.
Вижу, понял ты основное?

– Да, дядька Мстислав, только больно мудрено ты говоришь. Надо их видом своим воинственным напугать, так мне понятнее.

Мстислав вздохнул, и поглядел на звёзды:
– Упрощаешь, боец. Дело не в том, чтобы напугать, а в том, чтобы установить нормы «можно» и «нельзя».

Лютик не все слова воина понимал, но чувствовал, что за ними есть ещё кое-что, скрытое, о чем говорить при других нельзя.
– Но я же без доспехов, нет брони у меня, – проговорил, наконец, он.
– Твоя правда, и частично моя вина, не обеспечил снабжение, – признал Мстислав.
– И что делать тогда? Сдирать обратно всё? – спросил Лютик.
– Тут, как говорится, есть нюансы. В нашем прекрасном мире, что нас сейчас с тобой окружает, есть два варианта для воина без доспехов. У северных воинов есть путь волка и путь медведя.
Первый – вервольф, оборотень, обычно носит шкуру волка, прячется в тени, убивает больше ночью.
Второй – берсерк, не прячется, доспехи презирает, может шкуру медведя накинуть, а может и по пояс голым воевать. Убивает преимущественно днём.
Эх, был у нас витязь в шкуре барса когда-то, но таких уже давно нет, ибо то зверь царственный, а у нас уже сотни лет нет своего царства.
До барсовой шкуры тебе как до неба, силы бера у тебя нет, так что, если хочешь, можешь выбрать путь воина тени, сможешь тайно врагов убивать, но при свете дня пользы от тебя будет меньше.
А мы, как ты понимаешь, те самые зубки, которые врагу явно показывать надобно.

– Так мне что, копьё обратно обдирать?
Мстислав покачал головой:
– Не спеши! Итак, ты пока без доспехов, и силой не вышел, а вот ловкость есть, и из лёгкого лука хорошо стреляешь. Тебе ещё ножевой бой освоить, и готовый пластун. Сейчас идём обратно, лишнего не болтай. Знаешь главное правило вервольфа?
– Какое, дядя Мстислав?
– Никому не рассказывай, что ты вервольф.
Продолжай тренировку по отражению стрел длинным оружием. Тряпочки с пики пока сними, но не выбрасывай. Глядишь, и пригодятся. Теперь пошли обратно к костру, там Ратибор тебя введёт в курс дела.

Ратибор был не очень словоохотлив:
– Формально мы сейчас хазары. В каганате множество племён, есть иранцы, есть остатки сарматов, много тюрок, словене тоже есть.
Но сейчас каган забрал почти всех воинов на штурм Тбилиси, здесь почти никого не осталось. Однако, отдельные отряды будут встречаться. Племя гуннугундур сейчас идёт из Фракии, их каган хочет построить своё царство – Великую Болгарию. А столицей он Фанагорию хочет сделать. Так что тут все готовятся к смене власти. Никому тут лишние драки сейчас не нужны. Однако, слабых ограбить никто не побрезгует.
Так что мы заранее вас встретили, во избежание, так сказать, провокаций.
Теперь по оружию. Сейчас конники степи отошли и от тактики скифов, и от боя гуннов.

– А что это были за тактики? – ввернул слово Достомысл.
Ратибор исподлобья глянул на Достомысла, но перечить не стал, постарался подробно объяснить:
– У скифов была засада, они заманивали притворным отступлением, а потом пускали стрелы.
Гунны были столь многочисленны, что притворное бегство было невозможно. Но они изобрели притворную атаку. Налетят, стрелы пустят, и в стороны. И такую карусель вертят постоянно. Но гунны рассеялись.
И сейчас снова возвращается сарматская тактика: сомкнутый строй латной конницы, копейный удар, а потом сеча убегающих противников. Потому луки временно уходят на второй план. Ну и пехота своё значение практически потеряла.
В ближайшие несколько лет ослабнут и хазары, и болгары, из степей придут новые народы, к пахарям враждебные.
Наша задача: помочь словенам выжить при смене власти в степи, и понемногу переселяться на север, в зону лесов.

Достомысл, на что был остр умом, а такую связную речь, похоже, слышал впервые.
– Да тебе воеводой быть, витязь! – произнес он с уважением.

Глава 28

Изверги

Под утро Лютик проснулся от странных звуков.
Лагерь ещё дремал, утренние звёзды не успели растаять в голубом сиянии востока, на травах выпала обильная роса.
Ветер был северный, он гнал рваные тучи, расчищая небеса, похоже, днём будет несколько раз накрапывать небольшой дождь.
Лютик сбросил рогожу, вылез из-под телеги, прислушался.
Ветер трепал ткани навесов над телегами, в стороне трепетали шатры витязей, кони переступали по травам, срывая пучки.
Откуда-то с востока снова раздался странный звук на грани слышимости.
Лютик потряс головой, прислушался ещё раз, посмотрел, кто сегодня хлопочет у утреннего костра.
Там уже суетились Малуша, Людмила и Лада.
Лютик подошёл к ним:
– Ничего не слышали?
– Тише, людей разбудишь, – шикнули девчонки.
Лютик поежился, было довольно прохладно, и порывы ветра становились всё более резкими.

Вдруг его пробил какой-то внутренний страх, и он рванулся к шатру Ратибора:
– Дядька Ратибор!
Ратибор босиком выскочил из небольшого шатра, прислушался.
В других шатрах завозились Добрыня и Мстислав.
С востока несся уже вполне узнаваемый звук рога.
Мстислав вышел из шатра уже в кольчуге, обутый в сапоги, с мечом на поясе.
– Луки готовьте, – Добрыня был уже в шлеме, плаще, и с большим рогом руках. Он отошёл на пару шагов от шатра, и затрубил, трижды издав три коротких гудка, и один длинный.

Через некоторое время с востока донеслись новые сигналы – один длинный, два коротких, и снова длинный.

– Алан трубит, – бросил Мстислав, поднимайтесь все, – заорал он зычным голосом.

После гудков Добрыни и так все проснулись, но теперь лагерь пришёл в движение, телеги расставляли квадратом, внутрь заводили коней. Девчонки, впрочем, спокойно доваривали свою стряпню – питаться и воинам надо.

Добрыня бросил приказ Ратибору, и скоро тот стоял перед Лютиком с тремя стрелами:
– Бери, бронебойные. Ты со своим луком не спеши издалека стрелять, бей в упор, можно по коням.
Лютик усмехнулся:
– О, на три стрелы мне жизни отмеряли!
Ратибор отмахнулся:
– Тьфу на тебя! Копьё опробуешь. Бей только по раненым, на здоровых не лезь, нам оставь. От телег не отбегай. От стрел прячься.

Добрыня ещё несколько раз обменялся сигналами с невидимым пока Аланом, и скоро вдали из ночных сумерек показались люди с конями в поводу.
Витязи тут же вскочили в седла, ведя с собой заводных коней, поскакали навстречу.

Мужики разбирали оглобли, девчонки доваривали кашу, притащили от ручья два деревянных ведра с водой. Телеги уже стояли почти правильным квадратом, с небольшими проходами.

Лютик выбрал из своих стрел самые длинные, натянул лук, собрал составное копьё с набалдашником от булавы на заднем конце. У него было семь стрел, и он уже намечал ориентиры, откуда стрелять.
Мужики быстро разгружали телеги, и ставили те на бок, размещая мешки с зерном в укрытии. Посовещавшись, послали подростков с лошадьми на север, пусть пока скроются в степи, нечего лошадьми рисковать. Те потихоньку и пошли в предрассветных сумерках.
Довольно скоро стали возвращаться Добрыня со товарищи. На заводных лошадях пластом лежали трое, на лошадей словенских витязей пересели незнакомые воины. Ещё двое всадников ехали на своих лошадях, трое вели их в поводу.

Лютик присмотрелся ко вновь прибывшим.
Они тоже сочетали элементы степного вооружения и старые доспехи ещё античной эпохи. Поверх железных кольчуг были надеты панцири с бронзовыми бляхами, наплечники, поножи и наручи. А вот на высоких шлемах  были копьевидные навершия с маленькими треугольными флажками.
Шлемы были без личин, но с нащёчниками, как у легионеров Византии, по кругу шло украшение из позолочённой бронзы, позолота полосами шла вверх, по швам четырёх лепестков конического шлема.
– А эти витязи откуда? – подумал про себя Лютик.
– Похоже, аланы! – произнес вслух Достомысл, – видать, кунаки нашим парням.

Меж тем раненых снимали с коней, воины укладывали их внутри тележной крепости, снимали доспехи. Девушки сбегали за водой, принялись умело омывать раны.
Добрыня подошёл к словенам с двумя высокими широкоплечими витязями лет двадцати пяти:
– Знакомьтесь, словене, это Иран и его младший брат Алан. Они сарматы, но наш язык хорошо понимают, у многих словене в родственниках.
Иран, расскажи, что произошло?

Богатырь Иран снял высокий шлем с синим треугольным флажком на шишаке, оттер пот со лба:
– Повстречали кровников. Улуг-хан, глава клана Убилай, слышали?
Подстерег нас на пути от Перекопа.
Мы из земли франков, там наши давно город Тур основали, мы два года служили королю Дагоберту, воевали в Васконии.
А тут пришли вести, что дома неспокойно. У нас на Кавказе три больших башни в верховьях реки Фиагдон. Нужно людей уводить, переждать резню. Гуннугундур хотят Великую Болгарию основать, хан Кубрат ведёт большое войско на восток. Мы едва с ним разминулись, уже подошли к Перекопу, но пришлось заходить в Тавриду. Так и быстрее будет, думали. А тут нас Улуг-хан и поджидает. У нас с ним старая вражда, но такого большого боя ещё не было. Непонятно, что авары здесь делают, они с булгарами на ножах, видать, к кагану хазар отправились, союза искать.
Мы десяток человек потеряли, у них взяли дюжину. Да вот только у нас трое раненых, на ногах только восемь воинов остались, и те измотаны. А у Улуг-хана только воинов полтора десятка, а ещё оруженосцы и слуги.
Они нас гнали три дня, не спешили. Мы уж и не чаяли помощи дождаться.
У вас сколько воинов?
– Трое, – отвечал Добрыня.
Иран с Аланом поджали губы.
Лютик аж подпрыгнул, с вызовом взглянув на Добрыню.
– Трое с половиной, – пошутил Алан, как твоё имя, джигит?
– Лютобор, – буркнул тот.
– Хорошее имя, правильное, – похвалил Алан. Будешь моим кунаком?
Лютик вдруг усмехнулся, раскрыл объятия. Богатырь приподнял Лютика, прижав к доспеху.
Солнце в этот момент полностью вынырнуло из-за горизонта, и его алые лучи прошили полосу плотных облаков.
Вдалеке стали видны преследователи. Их было поболее двух десятков.
– Конную сшибку мы не потянем, – Добрыня взглянул на выдохшихся коней, – сколько у вас стрел?

Иран виновато развел руками.

Добрыня помрачнел:
– Мстислав, поговори с парнем! – он бросил взгляд на Лютика.
Мстислав подхватил того под руку, и повёл в сторону, на ходу что-то втолковывая.

Раненые сарматы были обихожены, но один явно уже прощался с миром сим. Двое были ранены в конечности, и имели шанс выжить, конечно, если отряд целиком переживет этот день.

Лучи солнца попали на лицо Малуше. Она на миг замерла, наслаждаясь нежным теплом. Но сверху сгустилась тучка, и несколько капель дождя, как слёзы брызнули ей на лицо. Она залюбовалась на витязей. Вот Ратибор достает тугой лук, пересчитывает стрелы. Один из пришлых сарматов готовит к бою старый двуручный меч – такими сарматы дрались, ещё когда у них была привычка биться пешими, ибо коней берегли от случайного удара. Сейчас они воюют в седле, кони защищены бронёй, одна рука держит поводья, в другой новый сарматский одноручный меч. А вот один сохранил дедовское оружие, похоже, будет биться на земле.
Ветер вдруг сорвал с головы Малуши платок, волосы растрепались в воздухе.
Подошёл мрачный Лютобор.

Не то, что этот парень не нравился Малуше, но ей с ним рядом было немного не по себе. Будто старый дед сидит рядом с ней в теле подростка. У стариков такие глаза.

Отряд Улуг-хана меж тем подходил на полёт стрелы, беря их в полукольцо. Воины в полном доспехе, с закрывающими лица железными личинами, грубо изображавшими уродливые лица, обменивались гортанными криками. Язык был аварский, совсем чужой, Малуше он не нравился. Позади воинов растянулись коноводы, оруженосцы и слуги, числом около двух десятков.
Дальше всё пошло как-то совсем быстро.

Восемь словенских и аланских воинов пешими вышли в поле перед телегами, трое из них тоже приготовили луки.
Ветер вдруг едва не опрокинул поставленные на бок телеги, сильный порыв швырнул в лица крупные капли дождя.
Словенские мужики стали прикрывать рогожами мешки с зерном.

– Сегодня ваше зерно будут жрать кони наших врагов, – рассмеялся один из раненых, и зашелся в кашле.
Мужики испуганно переглянулись.
– Вот сейчас ты обидные слова сказал, добрый человек, – произнес Велимир, вытаскивая оглоблю.

Лютик стоял с мужиками, сжимая копьё. Его задача – приглядывать за девочками, и не дать им и раненым аланам живыми попасть в плен. За спиной лук в кожаном чехле, есть запасная тетива. Но сейчас не время её натягивать. Вдруг воины сумеют отогнать врагов, тогда его лук и не пригодится.
Однако, похоже, началось. Добрыня выстрелил первым, попал в доспешного воина, но стрела только толкнула того, не пробив пластинчатого доспеха.

В ответ в Добрыню полетел добрый десяток стрел. Он укрылся за круглым щитом, но одна стрела попала в ногу, отскочив от поножа. Ратибор и Мстислав метнули по две стрелы, кажется, кто-то попал. Снова выстрел врагов, те уже приблизились.
В этот момент накрапывающий дождь вдруг сменился настоящим ливнем, струи дождя несло вдоль земли, они хлестали с боков, а не сверху вниз.
Все разом промокли, стрельба из луков прекратилось. Солнце, которое толком и не успело ещё подняться, вдруг заволокло тучами, стало быстро темнеть. Ветер ещё усилился, кони заржали.
Раздались крики авар, и они погнали вперёд своих слуг и оруженосцев, а сами шагом двинулись следом, меняя луки на копья.
Витязи сквозь струи дождя разглядели происходящее, и побежали вперёд, чтобы связать боем врагов подальше от обоза.

Раздались крики, ругань, вопли и душераздирающий визг. Один из аланов рубил двуручником, вокруг него дождь окрашивался красным. Словенские витязи встали треугольником, прикрываясь круглыми щитами, экономно наносили удары своими прямыми мечами. Один из аланских воинов увлекся, и не заметил, как к нему сзади подскакал аварский воин в полном доспехе, пронзил спину копьём.
К тому рванулись Алан с Ираном, круша бездоспешных врагов, но было уже поздно. Авар оставил копьё, и выехал из свалки.
Но вспомогательные воины авар яростно набрасывались на витязей, зачастую с простым ножом в руках. Траву заливало кровью и внутренностями, всё больше тел падало на землю.

Через некоторое время против авар билось шестеро: трое словен, Алан с Ираном, и тот сармат с дедовским мечом. Вспомогательные воины авар, числом с десяток, кружились вокруг них, как волки вокруг боевых псов.
Удивительным оказалось то, что орали и ругались эти воины на словенском наречии, хотя и служили Улуг-хану, который был аваром. Ярость аварских приспешников превосходила и гнев аланов, и спокойное хладнокровие днепровских словен.

Но вот Улуг-хан выкрикнул очередную команду, и доспешные аварские воины пошли в атаку плотным строем. Они взяли остатки сопротивляющихся в кольцо, Лютик успел перехватить взгляд Мстислава, оглянулся на девочек, но в этот момент киевские словене, подхватив оглобли, с ревом бросились вперёд.

Из толпы бойцов пеной выскочили вспомогательные воины авар, а днепровские словене уже вовсю охаживали оглоблями всадников в доспехах. Битва быстро скомкалась, и тут ветер вдруг сменил направление, пелена туч порвалась, сквозь яркую синеву неба лучи солнца брызнули на яркую зелёную траву, белые рубахи, красную кровь. Пятеро аварских воинов, помятые, вырвались из свалки, и поскакали на северо-восток.
А вот их вспомогательные воины повели себя предельно странно: сбившись в три кучи, они рванули к оставленному лагерю руси.
Лютик неторопливо вынул из чехла лук, натянул тетиву, взглянул на девушек. Лада, Людмила, и Малуша смотрели на приближающихся врагов.
Лютик сосчитал стрелы.
Врагов было девять человек. У него было семь годных стрел. Три девушки, и трое раненых.

Он не стал долго раздумывать, и снял троих, заходивших слева. Потратил три стрелы. Разворот вправо – и ещё трое упали в траву.
Ещё четыре стрелы было потрачено.

Трое самых сильных врагов бежали прямо на него.
Малуша завизжала. Враги ускорились. Мстислав с Ратибором бегут на крик. Лютик бросается вперёд. Первого противника он достаёт уколом в бедро, прыжок назад.
Второй бросается на него с большим ножом в руке, левой пытается схватить копьё.
Ему это удаётся. Девчонки визжат уже все.

Лютик держит копьё двумя руками, оно мокрое от дождя, враг держит только левой, Лютик посылает копьё вперёд, пронзает противника под диафрагмой. Тот не выпускает ножа из рук, медленно проталкивает копьё через себя, глаза горят ненавистью. Он всё ближе, отводит для удара руку с ножом.
Лютик размыкает втулку копья, у него в руках часть с булавой.
Размах – и брызги мозгов долетают до девочек. Визг усиливается.

Мстислав с Ратибором подбегают к третьему, размах – и они отсекают тому ноги.
Безногий боец ползет, скребя пальцами по траве, и втыкая в землю нож. Он смотрит на девочек, не замечая Лютика. Не замечая, как он поднимает над головой испачканную в крови и мозгах его товарища булаву. Девочки кричат. Безногий дополз до телег.

Лютик бьёт. Ещё один фонтан крови и мозгов. Словене и аланы собрались вокруг последнего противника. У того пробито бедро. Он шипит и испускает проклятия.

Достомысл что-то пытается ему втолковать. Тот пытается допрыгнуть к нему с ножом. Добрыня едва успевает оттащить Достомысла.
– Изверги! – объясняет Мстислав. Достомысл бледнеет лицом.

Подходит весь забрызганный кровью Лютобор.
Размах.
Удар.
Всё.

Девочки замолкают.

Глава 29

Керкинитида

Лето 626 года, напротив нынешней Евпатории

После спокойных вод залива, дромон вновь вышел в открытое море, лёгкая волна снова начала раскачивать судно. Местность вокруг вновь стала совсем пологой. Вдали виднелась плоская степь, за небольшой перемычкой песчаного пляжа шли соляные озера. Иногда попадались развалины старых построек, среди озёр разглядели даже квадрат античной крепости. Но людей вокруг не было, поля пребывали в запустении.
Трибониан обратился к Меланье с просьбой об уроках словенского наречия:
– Мне много не надо, основные шутки. Они обычно сводятся к сочетаниям «закинуть удочку», «выпустить газы», и «отведать тумаков» в разных вариациях.

Меланья улыбнулась белозубой улыбкой:
– Сначала основные слова. Хлеб, телега, поле, пахарь, боярин.
– Что значит «боярин»? – поинтересовался Трибониан.
– От слова бой. У них смешиваются губные согласные «б» и «в», ну, ты знаешь, Библия, Библос,  Вифлием, Библиотека... Бояре бьются, ведут бой. «Воюют», заметил смену согласного? Теперь вои, воины, война, войско. Однако, разделение кодифицирует смысловые различия. Боярин уже означает «знатный воин», благородный человек.
– Хлеб?
– Заимствован из готского. Есть также слово «жито», «то, что нужно для жизни», зерновые продукты.
– Телега?
– Повозка для путешествий на дальнее расстояние. От греческого «дальний». Также длинная записка или сообщение. «Накатать телегу».
– А как на славянском «квадрига»?
– Так и будет, без изменений. Много прямых заимствований из греческого. Карта, скамья, анекдот, лампада, история.
– А как ещё повозка может называться?
– Воз, как «оксос» в греческом, или «ваген» у германцев.
– Понятно, это смесь на основе некоего древнего праязыка, – задумался Трибониан, – а из латыни что заимствовали?
– Названия месяцев, например. Также много других слов: курс, вена, центр. Но меньше, чем из греческого.
Трибониан потратил пару часов на разучивание местоимений, и оказался совершенно обессиленным:
– Всё, я устал! Ничего в голову не лезет! Дайте вина!
До вечера карлик пил крепкое вино вместе с вандалами. Двое готов некоторое время держались, а потом присоединились к попойке.
Капитан подвёл корабль к берегу напротив древней крепости, которая, как и все строения в округе, не пережила нашествия гуннов.

Прокопий с Варданом взяли готов с собой, и отправились к соленому озеру. Вода там была теплой, как парное молоко, плотность была такова, что солевой раствор выталкивал тело на поверхность. Прокопий с Варданом принимали эту лечебную процедуру, пока готы, борясь с хмелем, обеспечивали их безопасность. Валамир тоже захотел искупаться, с шумом плюхнулся в тёплый раствор, заорал, тщетно пытаясь высморкать обжигающую соль из носа. Степь до самого Перекопа огласилась проклятиями на языке древних германцев.

После ванны Вардан и Прокопий поспешили отмыться в морской воде – соль на теле быстро высыхала, и начинала стягивать кожу. Они пошли к лагерю, мимо залитых светом луны руин древней крепости, бросились в волны, разбивая лунную дорожку.

Посольство в полном составе расположилось под серебристыми листьями маслин, матросы наловили морских раковин, жарили их на костерках. Трибониан с вандалами продолжали поклонение Бахусу.
Лицо Меланьи блестело отраженным светом луны и костров, временами абсолютно исчезая в темноте.
– Меланья, выпьешь с нами? – предложил Трибониан, – ты поистине похожа на саму Ночь!
– Только ты не особо похож на Ясный Месяц, – усмехнулась Меланья, – повторил основные глаголы?
– Я проиграл это сражение лингвистике, – признался Трибониан, – если бы знания можно было инсталлировать в сознание напрямую...
– Это как раз очень просто! – ответила Меланья, – базу славянского койне поставить вполне возможно. Но осмелишься ли ты на это?
Трибониан был уже достаточно пьян, и согласился.
– Отлично! Сядь прямо, закрой глаза! – командовала Меланья.
Карлик выполнил распоряжение.
Из мрака вышла Аспасия, и положила ладони ему на голову.
Трибониан сидел некоторое время прямо, а потом свалился на бок и захрапел.
Вандалы расхохотались, и допили кувшин с густым критским вином.

Утро выдалось на диво спокойным. Золотое солнце как-то сразу выглянуло из-за морского горизонта, слепящие зайчики побежали по мелким волнам.
Трибониан выполз на берег, несколько раз окунул гудящую голову в воду.
– А наш карлик силён выпить, – раздался голос вандала Гундемира, он обращался на родном языке к своему брату Теодориху.
– Смотри, как бы малыша не унесло в море! – крикнул Сандалф, обращаясь к Валамиру.
Трибониан помахал рукой готам, и усмехнулся, глядя на вандалов.
Он развернулся, волна плеснула ему в зад, что делать, все равно промок, Трибониан снова развернулся, и помочился в море, заодно помыв своего приятеля.
– Дружок захотел искупаться, – крикнул он вандалам, и тут же сообразил, что сказал это не по-гречески.
Улыбки медленно растаяли на лицах варваров.
Земля закачалась под Трибонианом, и он рухнул в морскую пену.
– Что со мной? – прохрипел он, обращаясь к себе.
– Готский содержит кельтских корней на треть, их архаичные формы схожи с древними корнями фракийского и греческого языков. У вандалов слова древнего германского наречия перемешаны с кельтскими и славянскими. Думаю, что язык вандалов теперь для тебя почти полностью понятен, а о значении готских слов ты успешно догадываешься.

Трибониан выкатил на Меланью красные глаза:
– Я...
– Правильное употребление местоимения, – похвалила Меланья, но для чистоты эксперимента тебе нужно поговорить с Заряной!
– Заряну найдите, и приведите, пожалуйста сюда! – обратилась она к готам.
Подошла Брунгильда, неся питьевой воды в корчаге.
Трибониан присосался к глиняному сосуду, с благодарностью взглянул на Брунгильду.
Ранний завтрак был скудным, команда уже грузилась на борт, когда Заряна с ребенком на руках подошла к Трибониану и Меланье:
– Звали меня, госпожа? – произнесла она на языке славян.
Трибониан кивнул.
– Расскажи, что ты думаешь об этом человеке! – попросила Меланья.
– Он несчастный, но хороший. Мне его жалко, – произнесла славянка.
– Ты тоже хорошая, – произнёс Трибониан.
– Понимаешь его слова? – спросила Меланья у Заряны.
– Да, госпожа.
– Речь привычная? Отличия есть?
– Да, привычно. Все немного по-разному говорят.
Трибониан закрыл полные влаги глаза, и произнес:
«В неверный час тебя я встретил,
И избежать тебя не мог —
Нас рок одним клеймом отметил,
Одной погибели обрек.»

– Можешь уйти, – кивнула Меланья славянке, – языковая база инсталлирована.

За бортом судна открывался обширный залив. Среди зелени олив были видны развалины Керкинитиды, дальше на запад между жёлтым песком пляжа и далёкими просторами пыльно-зеленой степи сверкала начищенным серебром поверхность огромного высохшего соляного озера.
Между огромным солончаком и небольшими рощами голубыми зеркалами блестели блюдца воды, зеленели камыши, пары лебедей неспешно скользили, отражаясь в чистой воде.
– Когда-нибудь здесь будет большой город, – произнесла Аспасия.
Вардан поспешил подойти ближе к прорицательнице:
– И чем этот город будет прославлен?
– Он будет очень красивым. В нём будут лечить детей.

Вардан оглядел пустынный пляж с развалинами древних стен, перевел взгляд на Аспасию, встретился взглядом с Трибонианом:
– Ты начал говорить на иных языках, шут?
– Только на одном. На том славянском койне, которым прорицает Аспасия, – ответил тот
– Ты у нас ещё не начал прорицать? – съязвил Теодорих.
– Нужно оно мне?
Теодориху вдруг стало необычайно весело:
– Иным лучше не знать будущего, ибо ничего хорошего их там точно не ждёт! Признайся, карлик, ты просто боишься умереть, оттого и влачишь в вечном позоре свои дни!
Брунгильда нахмурилась.
Трибониан отвернулся, не отвечая.
Теодорих упорствовал:
– Ну, что же ты молчишь? Аспасия, – он махнул рукой в сторону девушки, – кроме нашего убогого койне, дар пророчества тебе точно не передала? Как это убого, тьфу!
– Хорошо, – сказал Трибониан, – я попробую! – он поднял голову, глядя в бездонные небеса:
«Акробаты, клоуны...»
Его голос дрогнул, но он справился с волнением, и продолжил, набирая уверенность в голосе:
«и мимы,
Дети горькой правды и отваги.
Кто мы в этой жизни – пилигримы,
Вечные скитальцы и бродяги.

Женщин заменяют нам дороги,
И питаясь ветром и туманом,
Бродим мы, печальные, как Боги,
По убогим и богатым странам.»

– Довольно художественно! – похвалил Валамир, – но что с предвидением?

Назревал скандал, вокруг них начала собираться толпа, подошли тихо беседовавший между собой Прокопий с Варданом.

– Предвидение? – переспросил Трибониан, – хорошо, будет вам предвидение! Вон там, – он протянул руку в сторону берега – будет стоять каменная армянская церковь. Там, – он снова махнул рукой, – будет большая синагога, а между ними – огромная и весьма красивая мечеть. И они все будут стоять одновременно, и люди не будут убивать друг друга.
Вардан с Прокопием сделали шаг вперёд.

Теодорих вдруг расхохотался:
– Не морочь нам голову, карлик! Кто может проверить то, что будет через несколько веков? Скажи о ближайшем времени, и если обманешь, я тебя пущу поплавать в отхожее место!

Аспасия скривила лицо, Брунгильда сделала шаг вперёд. Теодорих, всегда отличавшийся просто бычьим спокойствием, был сам на себя не похож.

Трибониан зло взглянул на гиганта, хотел выкрикнуть что-то обидное, но вдруг его лицо изменилось, глаза расширились. Он прохрипел:
– Вот оно как! – отступил на шаг, и посмотрел на Теодориха, как будто увидел мертвеца.
Теодорих подскочил к нему, и схватил за отвороты курточки:
– Что ты видишь, поганый карлик, что ты видишь?
– Каменная стена, – изменившимся голосом произнес Трибониан, – высокая каменная стена, улица, мощеная каменной крошкой. Тебя убивают. Тебя бьют палками. Ты закрываешь голову руками, катаешься по земле. Течет кровь. Вижу Гундемира, он дерется против троих. Валамира и Сандалфа нет рядом, они... они защищают Аспасию.
Ты не можешь встать. А кто это?

Карлик обвел взглядом толпу вокруг, и выставил палец, указывая на Прокопия:
– А, это ты! Кто бы мог подумать? Среди нас маг огня! Ха-ха! Вот оно как! Так это ты спасёшь нашего глупенького Теодориха! Ты жгешь меня! Ты железный!

Трибониан уронил голову, Теодорих поставил его на палубу, отпустил руки.

– Через несколько дней ты будешь на волосок от смерти. Тебя спасет Прокопий. Вардан! Не заходи в Алустон! Брунгильда! Ха-ха, если бы ты знала, если бы ты знала! Меланья, не садись на белую лошадь! Сандалф, ты абсолютно прав, надо брать парня. Аспасия, твоё будущее не ...

Карлик не договорил, его глаза закатилась, он дернулся, и упал в судорогах.

Аспасия и Меланья бросились к нему, придержали голову от ударов о доски.

Вардан взял Прокопия за рукав, и повёл к себе в каюту.

Теодорих и Гундемир растерянно переглядывались друг с другом. Теодорих и Гундемир отошли, начали тренировать приемы с ножом.

Трибониан постепенно приходил в себя.
– Ты не договорил о моём будущем, – произнесла Аспасия.
– Я что-то говорил? – простонал Трибониан.
– Ты прорицал, – подтвердила Меланья.
– Надо же, как неудачно, – пожаловался Трибониан, – ничего не помню.

Толпа разошлась, обсуждая происшествие, вскоре Трибониан остался один.

Команда поставила парус, гребцам дали отдых. Капитан вновь скрылся в своей каюте, укрепляя дух вином. Заряна кормила ребёнка грудью.

Ветер крепчал.

Трибониан смотрел на удаляющийся берег и шептал:
«Скитались мы, беспомощно роптали,
И прежних хижин не могли найти,
И, у ночных костров сходясь, дрожали,
Надеясь отыскать пути…»

Глава 30

Маг огня


Лето 626 года, море, напротив нынешних поселков Новофедоровка и Песчаное.

Плоские песчаные пляжи и широкие солончаки сменились пресными озёрами с обилием камышей, рельеф стал медленно повышаться, берег понемногу становился выше, и сквозь песчаные холмы к морю пробивались небольшие пресные речки. Дромон шел под парусом, умеренный ветер нес их на восток.

Команда судна была занята рулём и парусом, гребцам дали отдых, а вот посольство наоборот, занялось делами.

Вардан более, чем серьезно, отнёсся к преображению Трибониана. Он сказал несколько слов Прокопию, затем пошел к капитану, и довольно долго разговаривал с ним тихим голосом. После этого Вардан взял с собой Прокопия и двух вандалов, спустился с капитаном в трюм судна.

Прокопию было явно не по себе, когда они шли между гребцами, вандалы Теодорих и Гундемир только пригибали головы, и помалкивали.

Капитан привёл их в дальнюю часть трюма, отпер дверь в каморку с оружием.
– Какое старьё! – разочаровано процедил Гундемир.
Капитан покопался в сундуках, вытащил две кольчуги огромных размеров:
– Примеряйте! Поддоспешники сами поищите.
Гундемир с Теодорихом одели кольчуги длиной до колен.
Капитан покопался, и достал два тяжёлых топора скандинавского типа:
– Мечей для вас нет, обойдетесь этим.

Вандалы, ухмыляясь, сноровисто прикинули топоры, в темноте просто перебрасывая их из стороны в сторону.
Прокопию достался архаичный доспех всадника, состоящий из анатомической кирасы с наплечниками и наручами, пояс с горизонтально подвешенным скрамосаксом – германским длинным ножом, вместо короткого римского меча.

Готам достались две короткие кольчуги с коротким же рукавом, и комплекты поножей и наручей.
Оружия готам капитан не предложил, мотивировав это тем, что ученого учить – только портить, и что у них и без того по целому арсеналу в рукавах запрятано.

Теодориху Вардан нашел шлем готского стиля:
– Привыкай носить. При малейшей опасности надевай. Без шлема на сушу не сходить!
Он подумал, и точно такой же шлем подобрал Гундемиру, затем щедро расплатился с капитаном, и отряд полез на палубу, гремя железом.
Вандалы так и остались в кольчугах и шлемах, тренируя тело, проверили крепление топоров,  начали отрабатывать замахи, защиты и зацепы своим новым оружием.

Готы без эмоций  примерили свои кольчуги, и тут же убрали их с глаз долой, а вот наручи им так сильно понравились, что они их застегнули, и уже не собирались снимать. Поножи пришлось слегка переделать, подгоняя ремешки, но и их Сандалф с Валамиром приняли, как часть повседневной одежды.
Прокопий ещё был очень слаб, не успел набрать вес и силу, но кирасу одел, а вот наплечники и остальное железо сложил в общей каюте.

Когда суета с распределением оружия поутихла, Вардан сделал знак Прокопию:
– Нужно поговорить.

Они прошли в каюту Вардана, оставив дверь открытой, Вардан привычно наполнил кубки:
– Прежде, чем мы начнём, я должен подтвердить, что абсолютно тебе доверяю. Поэтому сначала вооружил тебя, и только сейчас приступаю к разговору.

Прокопий отхлебнул вина:
– Я в твоём распоряжении, – у него в доспехе заметно изменилась осанка, он выглядел гораздо более уверенным в себе.
Вардан не стал темнить:
– То, что сказал Трибониан – это правда?

Прокопий как-то снисходительно взглянул на Вардана:
– Прежде, чем я отвечу, хочу подчеркнуть, что обязан тебе жизнью, и признаю твое старшинство. Да, можно сказать и так, я маг огня. Что тут необычного?

Вардан покивал, и сделал большой глоток:
– Подробности, пожалуйста. И без мистики, если возможно.
– Можно и без мистики. Я могу, например, зажечь огонь, просто щёлкнув пальцами. Правда, мне потребуется некоторая подготовка. Также я владею секретом греческого огня, который горит в воде. Но также нужны ингредиенты. Это факты.
– Но не все факты, иначе бы он не назвал тебя магом, – проговорил Вардан, – военная семья, длинная цепочка посвящений...
– Да, семья из легионеров. Много поколений. Были жрецы Митры. А как ты думаешь, культ рабов вдруг стал править всеми делами в империи?

Вардан сквозь открытую дверь каюты смотрел на поднимающиеся за кормой песчаные берега, наверху начинались обработанные поля, в море плавали лодки, рыбаки тянули сети, раздавались крики и шум – они снова приплыли в места, где есть множество людей, которых не будут убивать прямо сейчас.

– Не знаю, зачем это мне нужно знать, – произнес он, но всё же, поясни!

Прокопий опустил голову, глядя в стол, и тихим размеренным голосом начал декламировать:
– Митра родился двадцать пятого декабря, когда сила Солнца начинает побеждать тьму долгой ночи. Он родился в пещере, и трое волхвов пришли поклониться ему, принеся дары. До волхвов ему поклонились пастухи, и младенец Митра явился на свет. Он получил также имя Сотер – «Тот, кто даёт жизнь». Когда его рисовали , то вокруг головы изображали нимб с солнечными лучами, и символом его учения был крест, вписанный в круг.

Прокопий попросил ещё вина, выпил, закусил лепёшкой.

– Продолжай, – произнес Вардан, в его голосе не было угрозы, или сожаления, было только приятие своего выбора, но воистину, нет пути, не приводящего к смерти, и Вардан не испытывал страха, принимая тайное знание, за которое в империи можно отдать не только жизнь.

Прокопий кивнул, с уважением глядя на евнуха, который сейчас был пожалуй, более мужественен, чем многие из обитателей дворцов в Константинополе:
– Хлеб и вино! Последователи митраизма причащались вином и хлебом, у них был ритуал крещения в воде, и они осеняли себя крёстным знамением, а не рыбок рисовали, – усмехнулся он.

[Ихтис (др. -греч. ;;;;; — рыба) —древний акроним (монограмма) имени Иисуса Христа, состоящий из начальных букв слов: ;;;;;; ;;;;;;;, ;;;; ;;;;, ;;;;; (Иисус Христос Божий Сын Спаситель). Древние христиане опознавали своих тайных сторонников, как бы невзначай рисуя рыбу.]

Вардан выпил вина, и оторвал кусок лепешки:
– Непобедимое Солнце... Я подозревал нечто подобное. Но спросить было не у кого.

Прокопий продолжил:
– Это была религия легионеров. Культ пришел из Персии, обряд был персидским. Использовались кропильницы для разбрызгивания святой воды. Зажигались лампады. Верховный жрец звался Папой, или Святым Отцом.
Митра изображался во фригийском колпаке. Высокий головной убор также называется Митра, или тиара. Разумеется, у Папы была красная обувь – римские военачальники носили красные сапоги. У легионеров было популярно имя Дмитрий – посвящённый Митре.

[Имя Дмитрий происходит сразу от двух культов. Есть версия, что оно означает «Посвящённый Деметре», и одновременно «Посвящённый Митре».]

Вардан покивал головой:
– Омовения и бичевания... Значит, это тоже оттуда. Понятно... И значит, – он помедлил, – при Константине?
– С Константином всё было не так просто. Он перенёс столицу в Византий, это была контрреволюция, он опередил переворот папистов. Те уже имели рычаги влияния в обществе, если бы Константина свергли, власть Папы Римского распространилась бы на всю империю. Но Константин сыграл на опережение, возведя патриархов, что предопределило раскол. По сути, клан чиновников разделил империю с кланом понтификов. На Востоке церковь служит императору, на Западе церковь плетёт козни, ослабляя правителей, и подчиняет себе светскую власть. Восток всегда будет имперским, а Запад, – Прокопий взглянул на промелькнувшую вдали голову Аспасии, – Запад будет устраивать бунты и казнить королей.

Вардан пожевал губами, пытаясь понять послевкусие вина, не преуспел, и сделал ещё один добрый глоток:
– Заговорщики на Западе, маги на Востоке… Да, похоже, похоже… Паписты уповают на скрытые действия, исподволь подчиняя варварских королей. Патриархи послушны императору, здесь военная сила управляет ритуалом. Получается, что партия магов возглавила восточное христианство при Константине…

Никодим кивнул:
– Да, при нём. И это не было изменой принципам. Дело в том, что митраизм – это не жёсткая догма. В Риме поклонялись всем Богам, и Митре, и Богине-матери, и Марсу, и Юпитеру. Принятие христианства никак не уменьшает принятие Митры, это просто один из способов прославить Свет, Чистоту, стать на сторону Добра в его борьбе со Злом.
Это допустимо...

Вардан задумался:
– Вот оно что... Допустимы клятвы другим Богам. Это многое объясняет. «Такия» – «сокрытие подлинных взглядов».
Прокопий вопросительно посмотрел на него.
– Это с арабского, – произнес Вардан, – похоже, что на земле моих предков такая же история. Но вернёмся ко временам Константина. Итак, военная элита, перехватила власть в проповеди наивных простаков, и Церковь стала цементом мира Запада. Сила и власть...
– Это было неизбежно, – произнес Прокопий, пока латиняне сами обрабатывали свои поля, им не были нужны боги рабов. Но, коль скоро Рим стал страной рабов, то старым богам пришлось потесниться.
– И теперь...
– И теперь мы озабочены проблемами выживания, а не захвата, – произнес Прокопий, – поэтому нам нужен мир с северными и восточными соседями. А у них волхвы огнепоклонников свободно проповедуют.

Дромон спустил парус напротив устья одной из речек. К кораблю подплыли челны с местными торговцами, запахло копчёной рыбой. Здесь была уже власть и защита Херсонеса, торговцы требовали денег, но цены были фантастически дёшевы.
Трибониан  мастерски торговался, он сумел достать даже вина и свежего молока, Брунгильда поручила ему накупить свежих лепёшек. Когда торговцев стало совсем много, Трибониан стал бегать по палубе, в лицах изображая персонажей анекдота про Золотую рыбку:
– И хочу я стать патрицием, получить золотую дань, и взять в жены дочь императора! – изображал он правителя варваров, – а ещё дай мне своего непобедимого оружия, да побольше! – потешно визжал он.

Рыбаки хохотали, узнавая в пантомиме вождей хазар и гуннов.
Трибониан не унимался, показывая, как каган собирался управиться с дочкой императора, и получил от неё широким подносом по варварской голове. Дочь императора изображала чернокожая Меланья, что добавляло комизма ситуации.

– Вернёмся к нашим делам, – предложил Вардан, – но как физически произошла подмена?
– Последователи Митры собирались в своих храмах. Митрариум обычно представлял из себя подземное помещение с коридором и большим залом, освещённым лампадами. Иногда с чисто символическим алтарем. Годились каменоломни, древние гробницы.
Так что внешне всё совпадало с собраниями христиан. В Риме было проведено несколько циклов частичного признания и гонений. В результате почти вся верхушка проповедующих рабов была отправлена в Колизей, и растерзана на потеху толпе. И с каждым новым циклом признания потомки легионеров замещали рабов. Так Непобедимое Солнце спряталось под личной Царя Царей.
– И Церковь стала воинствующей, – заключил Вардан, – легионы пошли под новыми знамёнами!

Капитан распорядился заканчивать представление, и дромон вновь расправил парус. Торговцы отстали от корабля, вокруг снова разлилась тишина. Берега всё поднимались, но это были не каменные утесы, и даже не плотный песчаник или ракушечник. Берега были из серого песка, все в осыпях, со следами обвалов. Зато почва явно становилась всё более плодородной, среди полей поднимались рощи сосен и невысоких дубов.

Вардан вышел на нос судна, Прокопий следовал за ним.
– Итак, Солнце теперь олицетворяет Его! – произнес Вардан, но что с Луной?
– Полагаю, тут нет никакого плана, или тайного умысла, – откликнулся Прокопий, – но Луна со звездой будут символизировать Её! – он протянул перст к небесам.
– И те, кто ранее истово поклонялся Великой Богине, придут в христианство, – заключил Вардан.
– Но это облегчает обращение варваров, крайне удобно, – отозвался Прокопий.
– Чего языческий Рим добивался силой оружия, Церковь добивается словом, и манипуляциями с символами, заключил Вардан, – лишь бы волхвы не поднимали мятежей. И что, у бывших последователей Митры нет своих интересов, они не желают восстановить культ своего бога?
– Полагаю, что нет смысла множить сущности, – отозвался Прокопий, – если говорить о передаче внешних обрядовых форм, то нам нужна только одна заключительная черта, и полную передачу обряда можно считать состоявшейся.
– Что за черта? – спросил Вардан.
– Священный огонь должен каждый год обновляться. Лучше всего весной. Когда эта традиция укоренится, старый культ окончательно растворится в новом. Противоречия исчезнут.

Вардан вдруг ощутил глубочайшее успокоение. Он провел руками по голове, растер лицо, глубоко вдохнул свежий воздух:
– Да будет так. Не стоит поднимать больше вопрос внешних различий. Это может ввести неокрепшие умы в соблазн. Но ведь символика – это далеко не всё?

– Разумеется. Самое главное – возможность, не скрываясь во тьме, славить Правду – ответил Прокопий.

Глава 31

Чжу Бацзе


Район нынешнего города Ош, древнее зороастрийское название «Усас» – утренний свет, близ горы «Трон Соломона» – Сулайман-тоо.

Алайская долина выглядела так, будто Божество взяло самый обыкновенный участок земли, и подняло его к Небесам.
Между пил вертикальных пиков снеговых гор расположился этот ярко-зелёный клочёк плоской земли, согреваемый пламенным солнцем, остужаемый вечными льдами, овеваемый могучими ветрами, что срывали всё, кроме тонкой травы.
Отряд двинулся в долину с караваном из сорока верблюдов, идущим в Персию. В центре долины они сделали привал, после которого караван продолжил путь на юго-запад, а наши путники свернули на север. Они прошли по тонкой тропе через перевал Талдык между двумя снеговыми пиками, и начали переходить руслами рек от одной долины к другой, всё круче забирая на восток.
Наконец, дорога пошла под лёгкий уклон, и через неделю пути по горным перевалам, они увидели в лучах утреннего солнца гору Сулайман-тоо, или «Сулейман тахты» – Трон Соломона.
По преданию, давным-давно царь Соломон прибыл сюда, путешествуя по миру, до него там Заратушра писал Авесту в одной из священных пещер, называли эту гору также Бара-кух «Красивая гора», и «Башней Птолемея», так как находилась она ровно на середине Великого Шелкового Пути.

– Интересно, в этом городе есть бани? – поинтересовался Трипитака.
– О, да! – вырвалось у Великого Мудреца, равного Небу, – и бани, и замечательные кулинарные традиции! – он со значением посмотрел на Почтенного Ша.
У Ша Сэна тут же вспыхнул огонь в глубине глаз, а рот треснул в довольной улыбке.

Великий Мудрец нашел неплохой караван-сарай, и началась давно ожидаемая неделя отдыха. Ша Сэн укрепился в одном из дешёвых кабачков с прекрасной кухней, вполне удовлетворяющей скромные запросы смиренного аскета, Великий Мудрец нашел заведение, где получал массаж по несколько часов в сутки, а Трипитака отправился с паломниками на священную гору посещать пещеры и созерцать места поклонения. Через два дня какой-то мальчишка в линялом халате передал Великому Мудрецу записку с очередным заданием.

– Наставник, пришла команда найти резидента императора, некоего Чжу Бацзе! – обратился Великий Мудрец к Танскому монаху.
– Замечательно, – откликнулся Трипитака, – предлагаю сразу же идти, причем всем вместе! Приведите себя в порядок, и пусть уже почтенный Ша расчешет бороду! Что известно об этом ... об этом...
– Жемчужина Восьми Запретов, Наставник! Этот Чжу обретается на Дворе Огнепоклонников, это самая окраина города! Считаете, что нужно спешить?
– Император ясно дал понять, нам нужно быть вместе, и я не должен худеть! Ох, а я целыми днями по горе лазил! Меня хоть можно показывать?
– Наставник выглядит совершенно здоровым и жизнерадостным, – заверил его Ша Сэн, расчесывая бороду, пропахшую жиром, с запутавшимися в ней кусочками клейкого риса.
Сунь Укун быстро оседлал для Трипитаки белую лошадь, и отряд вышел из караван-сарая с величайшей торжественностью.

Двор Огнепоклонников располагался на некотором отдалении от окраинных усадьб города, он был окружён огородами, возделанными полями, полными тучных колосьев и поспевающих бахчевых культур.

Дорога вилась между старыми высокими тополями и широкими тутовыми деревьями, и вот впереди показались ворота, покрытые красным лаком, с блестящими медными гвоздями. Перед воротами справа и слева стояли невысокие пирамидальные алтари с письменами на персидском, а над воротами был изображён символ зороастризма – крылатый человек.

– Нам туда, где лётчик над воротами – махнул рукой Великий Мудрец, – Наставник, примите величественное выражение!
Трипитака встрепенулся, вгляделся, и в этот миг тяжёлые ворота вдруг приоткрылись, и оттуда бегом припустили двое в довольно знакомых тёмно-синих одеяниях. Один из них размахивал большим деревянным мечом, и непрерывно ругался, другой разбрасывал вокруг себя кусочки жёлтой бумаги.
– Даосы! – охнул Ша Сэн, – что эти коровьи носы забыли в такой дали от Срединной Равнины?

Даосы бежали с замечательным проворством, и скоро две соперничающие конфессии стояли напротив друг друга. Вперёд вышел Великий Мудрец, откашлялся, и произнёс:
– Амидофо, мы рады увидеть здесь соотечественников! Перед вами Великий Наставник Трипитака, личный посланец императора. С ним его ученики, смиренные Ша и Сунь.

Старший из даосов, худой и длинный старец ловко закинул за спину деревянный меч с длинными красными кистями, поправил высокую даосскую шапку со схемой инь-ян, и представился:
– Перед вами даос Высокое Облако, и его ученик, – он строго взглянул на невысокого круглолицего юношу в стоптанных сандалиях и потрёпанной рясе, – Быстрый Ветер.
Быстрый Ветер вышел вперёд, плюнул на кусок жёлтой бумаги с иероглифами, и пришлепнул его прямо на морду белого коня.

Почтенный Ша вскипел:
– Да что ты себе позволяешь, коровий нос!

[Коровий нос – обидное название даосских монахов]

Конь фыркнул, повернулся к даосу задом, и навалил ему прямо на туфли.
Сунь Укун отлепил бумажку с заклинанием с головы коня, и пришлепнул её на лоб Быстрому Ветру.
Сюаньцзан произнес:
– Что почтенные делали в этом жилище огнепоклонников?
Высокое Облако скосил взгляд на своего спутника, и удручённо произнёс:
– Убогого даоса вызвали изгнать демона из этого дома. До нас демона уже пытались изгнать несколько странствующих магов, местные шаманы и заклинатели дождя.
Но этот демон настолько отличается от обычной нечисти, что, право, непонятно, как с ним разобраться-то! Он выглядит, как юноша привлекательной наружности, и поначалу совершенно не препятствует процессу изгнания, сотрудничает с заклинателями и магами.
– С вами он тоже сотрудничал? – ехидно поинтересовался Ша Сэн.
Даос удручённо кивнул:
– Именно так! У него вон в том левом флигеле есть специальная кушетка, на которую он добровольно ложится для ритуалов. Мой помощник написал на его теле тайные символы, я провел обряд очищения, даже выполнил первые движения с мечом. Но, как только я вознамерился треснуть его этим мечом по его голове, – тут даос несколько замялся, – тут он меня и ударил в... , в общем, ударил в меня ногой.

Сунь Укун прищурился:
– Он что, не брался за оружие?

Даос покачал головой:
– У этого демона есть магическое оружие, пика с девятью зубцами, вариант «волчьей метлы». Но никто ещё не мог довести его до такой степени ярости, чтобы он за неё схватился.

– Это очень странно, – произнёс Великий Мудрец, – тот Чжу Бацзе, которого я вроде когда-то знал, постоянно хватался за грабли, и привлекательным юношей его никто не называл. Почтенные, а кто хозяин этой усадьбы?

– Хозяин этой усадьбы – староста деревни по фамилии Гао. У него дочь по имени Цуй Лань «Бирюзовая Орхидея», и с десяток слуг. Большего я сказать не могу, так как и сам не знаю, а оставаться здесь нам не с руки, как говориться, с нашими малыми умениями ловить этого оборотня, всё равно, что «ловить луну в сосуде с водой» – только людей смешить, – и даосы поторопились  прочь, Высокое Облако шел впереди, а Быстрый Ветер отставал, вытирая туфли клочками бумаги.

– Вот истинное предназначение для даосских заклинаний, – с удовлетворением пророкотал Ша Сэн, – почтенный Сунь, вам это ничто не напоминает?

Великий Мудрец отмахнулся, подходя к воротам, из-за которых выглядывал слуга крайне плутоватого вида.

– Сегодня не подаём! – крикнул слуга через щель в воротах. Он говорил на слегка изменённом северном диалекте китайского, с выраженной эризацией.

(Эризация – особенность речи северных китайцев, заимствующих суффикс «эр» из речи кочевников.)

– Нам к хозяину, по поводу демона! – произнес Великий Мудрец.

– Идите прочь, шарлатаны, вымогатели, бездельники! Одного демона мало было, так ещё трое явились! Всех не прокормить!

– Полегче на поворотах! – прикрикнул Ша Сэн, с нами Великий Наставник Трипитака, личный посланник императора!

– У нас тут народоуправление, и мой хозяин тут староста, идите себе своей дорогой!

Ша Сэн удивлённо воззрился на дерзкого, даже забыл потрясти своей замечательной лопатой. Великий Мудрец, напротив, быстро сунул шест в щель ворот, и пнул по створке ногой. Слуга получил воротами по лбу, и плюхнулся на задницу.

– Хозяина зови! – повторил Сунь Укун, – у нас до вашего демона дело есть, да поторопись, а то вот он, – Великий Мудрец указал на Ша Сэна, – тебя съест!

– Нужен он мне, – проворчал Ша Сэн, – с первого взгляда видно, что мясо не полезное, ещё и с глистами небось. Я таких прохвостов знаю, вся печень в червях, в мясе паразиты, к тому же жёсткий от избытка желчи. Как не готовь, толку не будет. Только если с большой голодухи. Вот помню однажды, в провинции Хэбей, после наводнения, посевы погибли, скотина сдохла, птица вся разбежалась, мужчин призвали в солдаты, женщин увели разбойники, детей разобрали по монастырям, приходилось мне таких жрать. Брал только мозги. Или вот, когда из Сычуани шел на поклонение в горы Пяти Помостов, проходил как-то...

– Амидафо! – вырвалось у Трипитаки, – читай Алмазную Сутру!

– И правда, монахи! – слуга поднялся на ноги, отпер дверь, – пока заходите во двор, доложу о вас почтенному Гао!

Почтенный Гао оказался типичным персом с курчавой окладистой бородой и миндалевидными глазами. Возможно, от далёкого китайского предка у него остались только некоторые пропорции лица – более широкие скулы и подбородок. Однако речь была вполне разборчивой – в этой семье несколько столетий брали в жены персиянок, а дела вели на двух языках, и китайский сохранился в древней классической форме.

Сейчас почтенный глава рода рассказывал печальную историю неудачного замужества своей дочери:
– Мне этот прохвост поначалу не слишком понравился. Сорил деньгами, посещал увеселительные заведения, покупал дорогих коней. Однако, помог мне провернуть несколько сделок. У меня доля в трёх караван-сараях, и три лавки на Западном рынке. Были проблемы с конкурентами – за неделю этот демон все их решил. Конкуренты сняли все претензии и извинились. Наместник кагана и тот подарок прислал. Принял я его в дом, и тут он увидел мою Цюй Лань. Ей он противным сначала тоже не показался. И так, – почтенный Гао махнул рукой, – до самой свадьбы.

Трипитака с учениками сидели на футонах в молельной комнате. Тут имелся домашний алтарь, горели свечи и лампады по обычаю огнепоклонников, но также стояла курильница с благовониями, имелись буддийские статуи, а над алтарём висели таблички с именами предков. Похоже, такая расширенная религиозная система помогала почтенному Гао вести дела и с Китаем, и с Персией.

– Но что же случилось после свадьбы, почтенный? – спросил Великий Мудрец.

Гао застонал, раскачиваясь из стороны в сторону:
– У этого демона поистине уникальные способности проникать в любое место, куда он захочет, и исчезать так, что никто не может его поймать. У него есть оружие, но он им практически не пользуется – вот оно, кстати, – и Гао показал на стоящую в углу комнаты пику с широченным позолоченным кольцом чуть ниже острия. Из кольца, причудливо изгибаясь, справа и слева выходило по четыре отростка, видом напоминавшие перья огненного феникса.

Ша Сэн одобрительно оттопырил большой палец:
– О, это не простая «Волчья метла». Это «Копьё крыльев Феникса», прежние императоры иногда жаловали таким за великие заслуги.
Вообще, это изначально оружие коллективного боя, но в таком роскошном исполнении, скорее является знаком отличия. Можно посмотреть?

Не дожидаясь разрешения, Ша Сэн подошёл к копью, и провел пальцем по отросткам:
– Хорошая сталь с позолотой! Это копьё использовали, часто против тренировочного оружия, но есть и следы боевых клинков. Рукоятка потерта, дерево хорошо отполировано – с ним часто упражнялись, а вот в бою применяли мало. Похоже, это действительно подарок.

Великий Мудрец перебил товарища:
– Осмелюсь предположить, что у вашего зятя возник конфликт с вашей замечательной дочерью?

– Совершенно верно! Он принуждал малышку к такому, к такому! – Гао не выдержал, и разрыдался.

Через четверть стражи они разглядывали разложенный на столе наряд. Трипитака отводил взгляд в сторону и читал Алмазную сутру, Ша Сэн почесывал бороду, а Великий Мудрец откровенно ухмылялся:
– Так, а ушки у нас каким образом крепятся? – он взял костюм в руки, –  Похвально, хорошее решение. А хвостик? Замечательно! Коротковат, конечно, но видал я и покороче халатики. Цвет яркий, качество ткани отменное!

Несчастный староста Гао проговорил с надрывом в голосе:
– Если Цуй Лань оденет... это... этот костюм... Он её съест?

– Успокойтесь, папаша, дело взято на контроль оперативной группой столичного подчинения, – успокоил того Великий Мудрец, – почтенный Ша, ну-ка, подойди!

Великий Мудрец приложил костюм к торсу своего приятеля:
– Сегодня будешь ждать демона в этом костюме!
Ша Сэн ухмыльнулся:
– Заяц с бородой! Свежо, и, главное – оригинально!
Боюсь чем-то придется прикрыть нефритовый стержень!
Трипитака осторожно поднял руку:
– Боюсь, демон сразу заметит подмену. Почтенный Гао, а какова ростом ваша драгоценная дочь?
– Староста ткнул пальцем в Великого Мудреца:
– Телосложением больше всего похожа на него. Ростом всё же немного меньше.
– Значит, придется ждать демона сидя, – заметил Великий Мудрец, примеряя заячьи уши, – Ну что ж, будем превращать обезьяну в зайца. Почтенный, эту ночь я проведу в засаде в покоях вашей дочери. Она же пусть неотлучно находится при вас, и пусть угощает чаем этих почтенных наставников. Нам также понадобятся несколько прошитых листов бумаги, тушь, и кисть. Почтенный Ша, ты грамотен?
– Разумеется! – Ша Сэн поднял вверх указательный палец, – каллиграфия подобна железным чертам, серебряным крюкам!
– Будь наготове, когда я изловлю демона, приходи с письменными принадлежностями.
– Наставник! – обратился Сунь Укун к Трипитаке, – пейте чай, не о чем не беспокойтесь. К утру, самое позднее, к завтрашнему полудню, мы добьемся успеха!

Глубокой ночью к усадьбе со стороны полей подкралась неясная призрачная тень. Тень взлетела на стену усадьбы, а оттуда быстро перебралась на крышу флигеля. Окна центральной усадьбы были ярко освещены, во флигеле едва теплился мерцающий огонёк. Тень повисла вниз головой, держась за крышу только мысками странных туфель с отдельно расположенными большими пальцами. Мокрый палец промял дырку в бумажном окне:
– Моя зайка! Она одела костюм! Твой поросёночек уже спешит к тебе!

Тень перевернулась в воздухе, и перекатом приземлилась на землю двора. Дуновение воздуха пронеслось по веранде, бесшумно открылась дверь, и тень проскользнула в комнату. Замерцали огоньки ещё нескольких плошек, в комнате стало заметно светлее.
На постели, спрятав лицо под накидкой из толстого шёлка, сидел заяц с розовыми ушками.

Тень уже выглядела как стройный человек в облегающем черном костюме с карманами. Человек стянул с головы капюшон, и опустил с лица повязку:
– Позволь же мне снять с твоего лица эту накидку.

На молодого человека в упор сверкнули два голубых глаза:
– Я красивая?
Молодой человек даже упал бесшумно.

Сунь Укун кликнул Ша Сэна, и они отнесли тело на кушетку. Кушетка была из лёгкого и прочного ротанга, такую плетёную мебель делают на далёких южных островах, и на этом краю земли это было настоящее сокровище.
Ша Сэн занял место за низеньким столиком, и начал растирать тушь.
Великий Мудрец сел в удобное плетёное кресло рядом с изголовьем кушетки:
– Ты придёшь в себя на счёт «три»! Раз, Два!

На счёт «Три» юноша открыл глаза.

– Прежде всего, ответь, как тебя зовут, и кто ты такой? – дружелюбно спросил Великий Мудрец.
Юноша выглядел подавленным:
– Меня зовут Чжу Бацзе, и я свинья.


Глава 32

Погоня

626 год, в районе нынешнего мыса Казантип.

Самым старшим среди них оказался Руслан – тот самый витязь с двуручником. Он был слегка поцарапан, но глубоких ран не было. Алан и Иран тоже с виду были невредимы, однако, похоже, оба получили по шлемам, ошеломление ещё давало о себе знать.
Добрыня, Мстислав и Ратибор тяжёлых ран избежали, но ушибов под кольчугами было не счесть.
Плохо было то, что до ближайшего источника воды было далеко, даже обмыть раны как следует не получалось.

Мужики добивали врагов, выносили раненых аланов. К тем троим ещё трое прибавилось. Из шестерых трое казались безнадёжными, но собрали всех.

– Их пятеро, – начал Руслан, – и они уходят в сторону Лукоморья. Там есть источники, им нужно напиться, и напоить коней. Запасных коней у них нет, поедут шагом, с частыми остановками, или в поводу будут вести.
До моря отсюда полдня пути.

– Надо преследовать, – поддержал Иран, – закончим сейчас, иначе...

Все понимали, что будет иначе. Туго придется и словенам, и аланам, и даже вятичам. Авары найдут сторонников, или просто купят. Народ злобный, с хорошей памятью.

– Тут такое дело, – начал Добрыня, – налегке тоже опасно бежать. Они в броне, если встретят оружно, будет беда. Надо хотя бы троих в доспехах иметь.
– Вот и правильно, – решил Руслан, – у вас лошади свежие, вы поедете в бронях.
Мы возьмём вашего мальца, и с ним налегке пешими побежим. Вы уж приглядите за ранеными и нашими лошадьми.

Долго рассиживаться не стали. Словенские мальчишки уже пригнали коней, обоз запрягали, мертвых врагов раздели, бросили зверью. Своих всех погрузили на телеги, часть трофеев навьючили на пойманных лошадей аваров, обоз медленно пополз на северо-восток. Трое словенских витязей, постепенно приходя в себя, опередив телеги, шли по следам авар, а четверка пеших – Руслан, Алан, Иран и Лютик бежали налегке впереди, без кольчуг, с лёгким оружием. Только Руслан привязал за спиной свой двуручник, он с ним, похоже, вообще никогда не расставался.

Лютик взял свой лёгкий лук, и переднюю часть своего разборного копья. Теперь у него была по сути, короткая пика – не очень удобно против конных, а вот в пешем бою он имел преимущество перед палашами и кинжалами.

Пешеход может опередить конника на длинной дистанции, и наверняка догонит тяжёлого всадника в полном доспехе, особенно, если всадники без заводных коней.

Пятеро врагов ушли на лошадях в полном доспехе, их скорость была невелика. Скоро их заметили по пыли, и идти по следам стало легче. Местность немного повышалась, вдалеке была заметна линия Скифского вала. Авары явно стремились к месту, где вал подходит к морю, там есть источники воды, и там есть вероятность получить помощь. Солнце начало садиться, если они смогут напоить коней, то шагом пойдут по ночной прохладе, у них появится шанс уйти.

Улуг-хан был мрачен. Ещё утром у него был большой отряд, несколько десятков всадников, он преследовал истощённых врагов, а теперь у него осталось лишь четверо телохранителей, и преследуют его. И он истощён, страдает от жажды, кони едва идут. Стоило бы сбросить лишнее железо с коней. Стоило очень больших денег.
– Остановка! – прохрипел Улуг-хан, – конский доспех – наземь!
Его воины не имели сил и желания оспаривать приказ. Заработали кинжалы, они просто срезали ремешки, и скоро богатые конские нагрудники, налобники с устрашающими масками, украшенными серебром, богатые попоны с чешуйчатой бронёй упали в траву.
Они пошли шагом, ведя коней в поводу, давая уставшим животным отдохнуть.
Кони хрипели, их сегодня заездили едва не вусмерть.
Красное солнце сгорало дотла, когда вдали показалось синее море, зелёные пятна высокой травы, и серебристые рощи высоких кустов, или карликовых деревьев, по любому всё это говорило, что где-то рядом есть пресная вода.
Вот уже между деревьями видна заметная тропа, они вышли, они добрались!
Тропа и в самом деле, привела к источнику.

Камнем была выложена чаша для людей, прямо в песок было зарыто огромное бревно с выдолбленной серединой – поилка для коней. Кочевники первым делом подвели коней к бревну, потом стали пить сами.
Увы, им не повезло, ничего съестного при себе не было.
Хан утешал себя, придумывая подробности казни для врагов, настроение даже немного улучшилось, и он начал улыбаться. Они выжили, это главное.
– Великий хан, эти собаки тоже пойдут к источнику, мы встретим их здесь, или лучше продолжить движение? – поинтересовался старший из его телохранителей.
– Я уже бился сегодня, – отмахнулся хан, – уйдем на восток, сколько сможем.

Небо уже покрылось звёздами, когда они отходили от источника, тяжело ступая по песку. Море рядом шумно катило волны. Хотелось спать. Они вышли на твердую дорогу, с трудом подыскивая путь в темноте, но тут из-за горизонта стала подниматься огромная оранжевая луна. Они пошли быстрее, изредка садясь на землю для отдыха. На очередной остановке они легли.
Потом, очнувшись, прошли ещё сотню шагов.
Сил больше не было.

Они отошли в сторону зарослей, спутали ноги лошадям, упали кто где смог.

Луна в эту ночь имела в своем свете кровавый отлив.

Аланы с Лютиком тоже нашли источник. Похоже, авары не поленились бросить в каменную чашу конского навоза – пить поостереглись. В вечерней прохладе идти было легко, они не видели следов, но понимали, что враги близко. Вот вдали показались фигуры пасущихся лошадей. Они остановились, присели. Враги лежали на земле, вповалку, не снимая доспехов.
Руслан пальцами показал, что возьмёт двоих. Они медленно двинулись вперёд, опасаясь спугнуть коней. Руслан выбрал себе тех, что лежали ближе друг к другу.

Остальные распределились.

Тишина, храп авар, кони тихо переступают в траве. Лютик слышит, как колотится его сердце.
Вот Руслан зажал рот своему, удар кинжалом в шею, авар завозил сапогами по земле, звякнула кольчуга.
Лютик размахивается.
Крик слева, авары завизжали, Улуг-хан сел, открыв глаза, вперился взглядом в Лютика.
Лютик бьёт.

Один из аваров вскочил, схватившись за палаш. Руслан отбросил кинжал, схватился за двуручник.
Иран добил своего, но Алан катается по земле – его противник спал в шлеме и бармице, удар цели не достиг, кинжал вылетел из рук, авар уже сверху, и душит, душит, визжа во весь голос.

Лютик с первого раза не попал. Улуг-хан уклонился, раз, другой, ушел перекатом, вскочил на ноги. Копьё не пробивает кольчуги.
Руслан двуручником забивает противника в мясо.

Улуг-хан опустил личину шлема, выхватил кинжал.

Иран бросается спасать брата, через бармицу пробивает кинжалом шею врага.

Улуг-хан отводит рукой копьё, и бьёт Лютика кинжалом.
Лютик бросает копьё. Время замедляется. Он останавливает удар взрослого воина скрестным блоком предплечьями.
Жало клинка рядом с его лицом, Лютик смещается влево, добавляет вес тела на правое предплечье. Левая рука обводит руку противника, пальцы левой руки захватывают собственное правое запястье.
В горле комом теснится крик, но глотка выплевывает непонятные слова:
– А вот это, как раз, называется, узел, плеча, стоя!
Он последним усилием нажимает, выворачивая правую руку врага.
Улуг-хан падает на спину.
Подбегают свои.

Руслан, пошатываясь, вытирал о траву двуручник, Лютик с Аланом вязали Улуг-хана, Иран прекращал страдания недобитых. Скоро на большой поляне вновь остались только лежащие люди. Кто-то, раскинув руки, ушёл духом в облачную ночь, живые спали вповалку, не видя снов. Только Улуг-хан дёргался, пытался ослабить веревки, и стряхивал с лица мокриц и прочих многоножек, в изобилии ползающих по влажному песку.

Луна склоняется к водам Меотийского болота, по волнам пляшет серебряная дорожка. Перед рассветом тучи разогнало на западе, и тьма сгустилась на востоке. Одинокие звёзды волками смотрят из облаков. На севере зарницы вспыхивают над морем, белым светом освещают горизонт.

Трое конных словен добрались до источника, принялись его чистить после авар.
– Смысла идти дальше нет, – произнес Добрыня, если бы они хотели дать бой, дали бы его здесь. Значит, бегут. Наши на рожон не полезут. Остаёмся до утра здесь.

Они очистили источник, напоили коней, потом и сами напились. Едва звёзды начали меркнуть, сели на коней, шагом пошли вперёд. Прошли пару поприщ, и уведели место вчерашней битвы.

– Трофеи? – поинтересовался Добрыня.
– Слишком приметные, – Алан уже собрал с тел сапоги, золото и кинжалы, разложил на четыре кучки. Для Лютика подошёл кинжал Улуг-хана.
– Спрячь пока, – посоветовал Руслан, – дома будешь носить. Здесь его узнать могут, нарвешься на кровников. Себе потом сам купишь новый. Через несколько дней будем в Пантикапее. Там много рынков.

Словене привезли воду в бурдюках, а вот еды совсем не было. Лютик и аланы напились, и принялись за дело.

Они пробивали мертвым животы, и прямо в доспехах тащили по мелкой воде подальше от берега. Дело было долгим и неприятным, но его требовалось совершить.

Вскоре они были уже усталые, мокрые, и только тогда вспомнили про пленного.

– Алан, спроси, что он тут делал, зачем в Таврию приехал, – попросил Ратибор.
Алан спросил на франкском, потом на тюркском, на греческом.
Улуг-хан только ругался по-аварски, и похоже, угрожал.

Мокрый Руслан подошёл с кинжалом, пробил живот:
– Берёмся!
Они подхватили извивающегося Улуг-хана, и потащили в море. Усталость была такая, что никто не ощущал не злости, не отвращения.

Хана оттащили даже подальше остальных, и бросили в глубоком месте.
Побрели к берегу.
– Не слишком ли? – спросил Лютик.
– Ты видел его извергов? За такое и не так наказывать должно! – поморщился Руслан, – он не менее десятка извергов привёл, а каждый изверг до этого не менее десятка своих умучил, понимаешь? Что, по-твоему нужно, чтобы в нелюдей такую толпу превратить?

Забросали песком следы крови, разгладили ветками песок. Полянка больше ничем не напоминала о ночном происшествии.

Сели в тени, дождались обоза. Солнце уже изрядно припекало, но словенские витязи брони не снимали. Аланы и Лютик высохли на ветру и солнце, шли налегке около телег.

К полудню подошли к Казан-мысу, с высокими холмами по краям, и глубокой впадиной в центре. У перешейка мыса был источник доброй воды, и отряд остановился на большой привал. Варили кашу, забили одну из аварских лошадей, жарили куски мяса на углях.

– Шашлык – лучшая в мире еда! – похвалился Алан.
– Это для воинов, а вот детям молочко нужно, маслице! – возразила Малуша.
– Маслице хорошо, когда оно в каше, а это зерно! Земледелие всему голова! – влез в разговор Достомысл.
– А ты что думаешь? – спросила Малуша у Лютика.
– Как по мне, в доме должно быть и мясо, и сметана, и хлеб! – сказал он.
– Ишь ты! – удивился Достомысл, захотел ты в одном хозяйстве объединить преимущество земледелия, скотоводства мясного и молочного! Но бывает ли так?
– Сейчас, может, и не бывает, – ответил Лютик, – а потом непременно будет.
– Великие мысли приходят на ум этому отроку! – рассмеялся Велимир, и принялся осторожно пробовать похлёбку с кониной.

Они уже почти собрались продолжить путь, когда впереди показался столб пыли, и скоро к ним подскакал отряд всадников. Они не были похожи на бедных тюрков – одежда на них была цветная, под широкими черными шапками вились височные косицы. Водников было с дюжину, впереди на белом коне ехал рослый хазарин.

– Приветствую вас именем кагана, не встречался ли вам отряд авар, человек с полсотни? – спросил предводитель.

Велимир хотел было ответить, но Достомысл дёрнул его за рукав.
Вперёд выехал на своем коне Добрыня:
– Такого отряда мы на своём пути не встречали, почтенный. Если бы встретили, обязательно бы запомнили. Но что тут делать аварам? Они на Истре, много дней пути отсюда.
– Мы ждём посольство от кагана авар, сам Улуг-хан должен сюда приехать, – отвечал хазарский предводитель. Ты меня не обманываешь?
– Ты хочет сказать, что я обманщик? – оскорбился Добрыня.
– Именем Единого бога требую говорить правду! – сообщил предводитель хазар, – наш единый Бог всё видит, и накажет обманщиков!
Вперёд выехал уже надевший доспехи Иран:
– Ты своим Богом не трясти, не на базаре! Мы, может быть тоже веруем в Единого Бога, в землях франков приняли Иссу от готских священников!
– Христиане, да ещё и арианствующие! Схизматики среди своих же! Наш Бог самый сильный! – предводителя хазар понесло на религиозный диспут.
– А по мне, не в Боге сила, а в Правде! – заявил Мстислав.
– Сила в Правде! – подхватили словене.
– Ладно, – остановился предводитель хазар, – значит, аварского отряда вы не видели?
– Мы не видели отряда авар в том количестве, о котором ты рассказал, – ответил ещё раз Добрыня. За время пути по Тавриде нам встречались разные более мелкие отряды, но мы никогда не спрашивали, авары они, или от иного племени. У нас своя дорога. Иди и ты своей! Даст бог, встретишься со своими аварами!

Хазарин недоверчиво посмотрел на Добрыню:
– Ладно, мы поедем! Наш каган ждёт послов, некогда с вами препинаться!

Хазары скрылись вдали, обоз продолжил неторопливое движение.

Добрыня подъехал к Лютику:
– Двоих послов за неделю, да, парень? Ты неплохо начал! Хазар лишил в такой момент обоих союзников! Им теперь только с императором ромеев союз заключать осталось. Только просьба – не трогай послов императора, с тебя станется!


Глава 33

Шаолинь против Удана

[Тема противостояния буддисткой и даосской концепций часто гротескно обыгрывается в произведениях жанра уся, особенно в фильмах 70-х годов двадцатого века. Символом этого противостояния в кинобоевиках избраны поединки даосских монахов с прямым мечом против буддистских монахов, вооружённых шестами. Имя «Летящий над травами» упоминается во второй главе романа «Смеющаяся гордость рек и озёр», писатель Цзинь Юн.]

626 год, в районе нынешнего города Ош в Киргизии.

Великий мудрец удобно откинулся в кресле, закинул ногу за ногу, произнёс ровным голосом:
– Мы имеем типичный комплекс самообвинения. Успокойтесь, молодой человек, ваш случай не уникален. Смею заверить, мы быстро разрешим эту проблему. Для начала, попробуйте просто поговорить об этом. Кстати, почему на вас такая странная одежда?
– Меня с детства готовили, чтобы я шпионил на императора, – начал Чжу Бацзе, – утомительные ежедневные тренировки, развитие силы, ловкости, памяти... С семи лет я уже подслушивал в княжеских спальнях разговоры наложниц, в восемь лет впервые вышел на задание за пределами столичного града. К четырнадцати годам меня хотели сделать евнухом, чтобы я нес службу в Запретном Дворце. Но я начал воровать, поссорился с главным евнухом, и меня отправили на границу. Я шпионил за ханами, купцами, и местными правителями. Постепенно меня отправляли всё дальше и дальше по Шелковому пути, и вот я попал в Ош. Год назад я получил задание подготовить встречу группы для путешествия на Запад, и подготовить для её руководителя разговорник на трёх языках западных варваров. Но как учить эти языки, если один из них даже не имел письменности? – юноша сделал скорбное лицо, и положил руку на лоб.
Великий Мудрец покивал, и попросил:
– Продолжайте, это очень интересная история!
Юноша продолжил со вздохом:
– Греческий и латынь немного знал один пожилой купец. Я выучил у него письменность и счёт, но фраз обиходного использования тот знал немного. В итоге, чтобы найти носителей, у меня было два пути – либо покупать рабынь из этих земель, либо идти туда, где эти рабыни уже есть!
Тут не выдержал долгого молчания Ша Сэн:
– А я знаю, где можно найти много иноземных рабынь!
Великий Мудрец повернул голову, и бросил на него укоризненный взгляд.
Молодой человек кивнул:
– Мне тоже пришла в голову эта мысль, и я стал завсегдатаем дома развлечений. Там были рабыни из Византии и Рима, германки, славянки, египтянки, аравийские танцовщицы. И я...
– Выучил, значит, языки? – опять встрял в разговор Ша Сэн.
– Я погряз в пороке! – зарыдал юноша, я совершенно забыл о задании! С каждым днём я все больше и больше погружался в пучину разврата! Мне понадобились деньги, с моими навыками я мог самого Владыку Ада ограбить. Стал покупать дорогих коней, свёл знакомства с купцами, играл на деньги, пил тонкие вина!
– Заблудшая душа, – откликнулся Ша Сэн, – покатился по наклонной плоскости!
Великий Мудрец опять укоризненно посмотрел на него.
Юноша продолжил:
– Но я хотел остановиться, порвать с порочным прошлым, остепениться, завести семью...
– И ты решил жениться на честной девушке, – рассмеялся Ша Сэн, – у богатых свои причуды!
– Я познакомился с уважаемым купцом Гао, – продолжил Чжу Бацзе, – помог ему избавиться от докучливых вымогателей, и посватался к Цюй Лань. Она очень скромная и милая девушка...
– «Вот причуда знатока!
На цветок без запаха опустился мотылёк» – продекламировал Ша Сэн.
Сунь Укун поднял глаза к Небу.
– Да, она скромная и добродетельная, и поэтому , поэтому...
Великий Мудрец показал Ша Сэну кулак, но было уже поздно.
– Твой генерал не стал воевать с таким жалким противником! Это тебе не аравийские танцовщицы! – обрадовался Ша Сэн.
Юноша снова затрясся в рыданиях.
Некоторое время продолжалось общее молчание. Юноша постепенно успокоился.
– Итак, ты создал костюм зайчика, который, на свою беду, увидел несчастный Гао, – резюмировал Великий Мудрец.
– Да, – всхлипнул Чжу Бацзе, – теперь моя репутация разрушена окончательно! Меня уже официально считают злым демоном, и не убивают только потому, что не могут убить! В дом развлечений мне тоже путь закрыт, там визг поднимается, едва я появлюсь. Разговорник не составлен, задание провалено!

Великий Мудрец дал знак Ша Сэну приготовиться записывать, тот хищно усмехнулся, разглаживая бумагу.
– Прикрой глаза, расслабься! – приказал Великий Мудрец, – вспомни, как ты первый раз пришел к германской рабыне. Ты помнишь тот день, ты выходишь к ней, она оборачивается, и приветствует тебя! Что она тебе говорит?
– Гутен абенд! – откликнулся Чжу Бацзе.


К утру Трипитака, отдохнувший и посвежевший, держал в руках плотную книжицу, исписанную жёстким почерком Ша Сэна:
– Как же колоритны и пышно украшены языки этих западных варваров, – удивлялся он, – вот, например: «Покажи мне твои замечательные предложения; сейчас доход маленький, но ты удивился, каким большим он скоро станет; если будешь выполнять желания императора, то он щедро тебя вознаградит; позволь послам императора пройти в твой совет, и ты почувствуешь непередаваемое удовольствие»...

Ша Сэн и Сунь Укун согласно кивали, Чжу Бацзе сидел в стороне, опустив голову.
Цюй Лань наливала чай гостям, почтенный Гао сидел, поджав ноги, в своем кресле с большой подушкой для сидения с поджатыми ногами, и наслаждался лёгким жасминовым ароматом.
Атмосферу всеобщего блага вдруг испортили поднимающиеся брови Трипитаки:
– Но как это правильно прочесть в оригинале? Что-то я не понимаю транскрипцию! Кто записывал?
– Ничтожный аскет использовал фонетическое письмо низкорослых восточных островных варваров, – с достоинством поклонился Ша Сэн, оглаживая бороду, – данный аскет много лет провёл в странствиях по стране Нихон, распространяя буддизм!

Последовали серии взглядов, отражающиеся в прямоугольном зале, как рассыпавшиеся жемчужины, прыгающие по твердому полу.
Наконец, все взгляды сошлись на Великом Мудреце.

– Итак, у нас есть посол, который не читает на японском, его помощник, который может прочесть универсальный словарь, и у нас есть толмач, который может фонетически правильно произнести эти выражения на языках западных варваров, – начал Сунь Укун.
Трипитака сделал глубокий вдох, собираясь читать Алмазную сутру.
– Один миг, Наставник! Всё просто! Если вы захотите что-то сказать, вам только следует выбрать фразу, Ша Сэн её зачитает, а этот демон правильно произнесет её на языках западных варваров! Тут даже я не нужен! Простейшая схема! Есть ещё вариант, мы берём Чжу Бацзе с собой, и обязываем его продолжать совершенствовать мастерство перевода. Пока доберёмся до Итиля, он доведёт знание языков до совершенства! Соответственно, отменяется его брак с Цюй Лань, почтенный Гао получит денежную компенсацию.
Нам придется также потратиться на выкуп трёх помощников походной канцелярии ведомства переводов...
– И аравийских танцовщиц для меня! – влез со своим замечанием Ша Сэн.


Ближе к полудню они покинули Усадьбу Огнепоклонников, и почти сразу были атакованы отрядом даосов с длинными прямыми мечами в руках.
Главным у даосов был тот самый старый знакомый – Высокое Облако. Тут же был и совсем молодой Быстрый Ветер, и седобородый старец со странным именем Летящий над травами. Вместе их было двенадцать, и они быстро применили круговое построение из древнего трактата о стратегии.
Монада имела вид «Лян цзи ту», с самыми короткими мечами на стороне Инь, и самым длинным мечом на стороне Ян. Самый короткий меч был у Летящего над травами, а самый длинный – у Высокого Облака. Оба мастера стояли напротив друг друга, а молодые бойцы образовывали соединение между двумя полюсами двух вселенских начал. Сблизившись с отрядом Сюаньцзана, они сократили дистанцию, схватились левой рукой за пояс товарища слева, и начали круговое вращение.
Когда агрессивные мечники в синих одеждах ринулись на них с мечами, пятеро героев применили древнюю оборонительную концепцию «Великого Колеса».

Махамандала выглядела так: за самый важный элемент «Огонь» отвечал Белый Конь, он отважно встал задом к противникам, угрожая двумя копытами.
Элемент «Земля», разумеется, достался Ша Сэну, песчаный монах с большим проворством развернул свою лопату, и всем стал понятен смысл рогатого лунообразного лезвия с противоположной стороны. Похоже было, что Ша Сэн не в первый раз сталкивается с оружием даосов, он привычно крутанул древко, и рога завертелись в воздухе, как приделанные к колеснице серпы.
За элемент «Металл», или «Золото», разумеется, отвечал Трипитака, он выставил перед собой свой посох с бубенцами, дугами, и лентами. Он потрясал им, крутил, дёргал, крича что-то невнятное про тридцать шесть ступеней Шаолиня. Бубенцы гремели, ленты обвивали, дуги захватывали лезвия мечей, и соваться в это звенящее чудо никто не решался.
За «Воду», естественно, отвечал вечно плачущий Чжу Бацзе. Его копьё крыльев Феникса с девятью зубцами совершало плавные волнообразные движения, а если ему удавалось захватить меч противника в круг позади навершия копья, от которого и расходились боковые отростки, то такой меч плотно застревал в конструкции, и клинок с плохой гибкостью был обречён.
Ну, а элемент «Дерево», безусловно воплощался в шесте Великого Мудреца равного Небу. Хлесткие удары по плоскости лезвий чередовались с припечатывающими тычками в лоб.

Даосы неслись вокруг своих противников, вращаясь правым плечом вперёд, чтобы достигнуть преимущества, Махамандала крутилась левым плечом вперёд, чтобы это преимущество погасить.
Даосов было больше, но у буддистов было преимущество длинного древкового оружия, и крепость ног Белого Коня.

Даосы сделали первые сто кругов, и Летящий над травами стал уставать. Его борода растрепалась, высокая шапка сбилась, глаза стали выпучиваться, а лицо приобрело нездоровый оттенок.
Высокое Облако дал команду, и пожилого мастера подхватили под руки двое более молодых соседей, так, что скоро его туфли оторвались от земли, и он, под действием центробежной силы, принял горизонтальное положение, реально летя над травами.

Взаимные скорости монады и махамандалы почти сравнялись, и тут раздался крик Ша Сэна:
– Наставник! Их полюс Инь истощается!
– Выводим элемент Огонь против июньского полюса! – скомандовал Сюаньцзан, поднажмем!
Махамандала быстрее закрутилась влево, и постепенно к Летящему над травами стал приближаться Сунь Укун. По его правую руку перебирал копытами Белый Конь.
У Летящего над травами и так был самый короткий меч, к тому же теперь его за локтевые сгибы тащили двое соседей, и он не мог полноценно отбиваться от шеста.
Великий Мудрец провел первый удар в лоб, даос дернулся, и сумел убрать голову.
Следовало передать его заботам Белого Коня, но четвероногое животное не было приучено к бегу боком, и тормозило общее вращение. Сунь Укун снова поравнялся с даосом, и продолжил наносить удары торцом своего шеста. Скоро лицо даоса украсилось синяками, но он продолжал попытки уклонения от ударов. На очередной попытке Сунь Укун почувствовал под шестом сухую деревянистую плотность – он попал даосу точно в лоб. Ещё пара ударов, и Летящий над травами потерял сознание. Его тело теперь летело над травами в полной отключке.

– Стой! – вскричал Сюаньцзан.

Махамандала остановилась, а монада по инерции пролетела почти полный круг, и вот уже полюс Инь оказался строго перед элементом Огня.
Белый Конь победно заржал, и лягнул копытом летящее тело. Слабое звено было выбито из цепи, над травой мелькнули развевающиеся синие одежды и белая борода, монада рассыпалась, половина даосов повалилась наземь.
– Признаёте поражение? – обратился к ним Великий Мудрец.
– Расчёты сегодня были неверны, – ответил Высокое Облако, – но мы обязательно внесём поправки в стратегию!
Даосы вложили мечи в ножны, и, всё так же сцепившись руками, змейкой совершили стратегическое отступление. На бегу змейка сделала петлю в сторону, даосы подхватили Летящего над травами, и продолжили бег по дороге, постепенно исчезая вдали.

– Где-то там у них скит, – глубокомысленно произнёс Ша Сэн.

Глава 34

Херсонес


Лето 626 года, в районе современного Севастополя.

Берег из серого песчаника медленно поднимался над поверхностью моря. Местность становилась всё более холмистой, на холмах росли могучие сосны, ближе к берегу корявые дубы удерживали своими корнями осыпающийся берег.

Дромон прошел ещё немного на восток, и вот открылся вид на огромную бухту с многочисленными заливами – устье реки Чёрной.

– Где же здесь Херсонес? – спросил Трибониан, вглядываясь в заросшие соснами берега.
– Херсонес дальше, эта бухта слишком огромна, холмы и густой лес не способствуют земледелию – произнёс Прокопий.
– А ведь прекрасное место для города, – к ним подошла Аспасия, тоже вглядываясь в линию берега, – вон на тех холмах прекрасно бы смотрелся белокаменный храм!
– И широкая мраморная лестница, по которой бегут юные купальщицы в лёгких одеждах, – усмехнулся Гундемир.
Аспасия вздернула носик, и пошла прочь.

Вардан вышел из своей каюты, сделал знак Прокопию:
– Отужинаем?
Прокопий не стал отказывать, Вардан прочёл молитву, и на закате дня они преломили хлеб, и разлили вино. Корабль шел под парусом, солнце уходило за холмы, становилось прохладно, и палуба скоро почти опустела. Кроме матросов, только Сандалф с Валамиром остались на свежем воздухе, отрабатывая приемы с ножами.

В маленькой каютке посольства меж тем тоже лилось вино, и Трибониан готовил очередной заговор:
– Это просто немыслимо, мы несколько недель постоянно на судне, без нормальной еды, без нормальной постели, без, – он взглянул на Брунгильду, – практически без всего! Я хочу принять горячую ванну! Нам нужно сойти на берег, и пожить хоть дня три на нормальном постоялом дворе! Заказать поросёнка на вертеле, лучше с кашей, а можно и с тонкими лепёшками, и ещё рыбной похлёбки! В Херсонесе есть хорошие вина, можно взять на всех амфору родосского, мы заслужили нормальное угощение и добрую выпивку! Меланья, что скажешь?

Меланья улыбнулась белозубой улыбкой:
– Вардан поведёт нас в храм, прежде всего. Сначала служба, исповедь, причастие, отпущение грехов, а скорее всего, ещё и епитимью наложит, заставит пост держать. Не видать тебе жареного поросёнка!

Трибониан поднялся, задрал голову, и одернул курточку:
– Я берусь обеспечить нам всем отличную еду, и массу выпивки во время пребывания в Херсонесе! Или можете не считать меня мастером шуток! У меня есть план, но нужна будет ваша помощь, и хотя бы одна золотая монета! Обещаю вернуть её в результате, а мы получим бесплатное угощение и дармовую выпивку.
– Идёт! – Теодорих протянул карлику свою огромную руку, – но у меня только серебро.
– У Брунгильды есть золотая монета, – наябедничал Гундемир, но она бережёт ее на свадьбу.
Карлик взглянул на Брунгильду. Та ничего не сказала, но и не отпиралась.
– Брунгильда, в самом деле, какое замужество! Ты что готова выйти замуж за почтенного купца, или священника? Или ты хочешь войти в семью крестьян? Может быть, рыбаков? Ты бы была прекрасной рыбачкой! – веселились вандалы.
Брунгильда промолчала, но её глаза стали наливаться слезами.
– Тише вы! – прикрикнул Трибониан, – Брунгильда, золото это только металл. Если богам будет интересно, они найдут тебе мужа, а их уж точно не подкупить золотом. Я обещаю тебе вернуть монету.
Брунгильда хлюпнула носом, утерла лицо большими ладонями, – бери уж!

Она покупалась в тайнике на поясном ремне, и выдала монету карлику:
– Для общего блага!
Меланья улыбнулась, Аспасия рассмеялась, а от двери послышалось:
– Плавильня — для серебра, и горнило — для золота, а сердца испытывает Господь! – в их тесную каютку входил Прокопий, неся вино и сыр, переданные Варданом.
Прокопий оставил еду, особо указав, что сыр для Заряны, и поманил к себе карлика:
– Трибониан, на пару слов!
Они вышли из каюты. Было уже достаточно темно, но огромная луна давала хорошее освещение. Берег отчётливо выделялся на фоне неба, повсюду были видны огоньки жилья или костров.
– Мы входим в бухту Херсонеса, – произнёс Прокопий, ты хорошо разбираешься в устройстве этого города?
Карлик пожал плечами.
– Тогда запоминай, – Начал Прокопий, прежде Херсонес управлялся демократически. Сейчас власть осуществляют архонты, но они уже не избираются, а назначаются императором. Главой архонтов является протевон, ему помогают так называемые патеры полиса, их число и влияние не определены законодательно. Для доносов и контроля существует особый полномочный представитель императора, называется «эк просопу». Военными делами ведает стратиг, вопросами веры управляет епископ. На самом деле, важно знать, кто из купцов достаточно богат, чтобы давать самые большие взятки должностным лицам. Купцов можешь трясти, но заклинаю тебя не лезть в дела церковные. Монофизитство скоро будет признано ересью, низшим нужен пример обличения скверны – будь осторожен. Постоянно идут разговоры о запрете почитания икон – здесь также проявляй разумное смирение, не высказывай определенных взглядов.
– Мне бы хоть пару имён, – начал Трибониан.
– Я сам был рабом неделю назад, – прервал его Прокопий, – откуда мне знать имена. Впрочем, даже рабы знают имена Петра Оленя и Гиппасия – эти двое знатно воруют на поставках.
– Благодарю тебя, Прокопий, ты добр и милосерден!
– Я должен Брунгильде, – усмехнулся Прокопий, – а ещё я и ваш должник.

Прокопий ушёл, а Трибониан ещё некоторое время ходил взад и вперёд по палубе...


Трактирщик Савватий держал лучший трактир в непосредственной близости от порта. Между гаванью и центром города шла широкая дорога, было множество лавок и забегаловок, но хороший, добропорядочный трактир был только один – Якорь Мидаса.
Савватий замечал, что священники начинают косо смотреть на него из-за этого названия, и уже не первый год подумывал сменить название на «Старый Якорь», но бюрократия архонтов вела дела слишком медленно, каждый судейский чин норовил вытянуть взятку, и дела со сменой названия тянулись уже лет десять. Впрочем, торопливость свойственна натурам дерзким и необузданным, а трактирщики обязаны обладать совершенно противоположными чертами характера.
В этот вечер Савватий имел видение. Он прикорнул за стойкой, наблюдая за подавальщицами, и не заметил, как уснул. Сон его был полон символов. Приснился ему древний Мидас, с ослиными ушами, которые он прятал под высокой тиарой. В сновидении каждая деталь разворачивалась калейдоскопом смыслов, но по пробуждении Савватий мог назвать три: тиара – символ царской власти, Митры и церкви Христовой; ослиные уши царя Мидаса – необходимость прислушиваться, возможность узнать тайну; золотой палец Мидаса – возможность обогатиться.

Савватий считал себя знатоком гадания по снам, часто баловался этот занятием, растолковывал значение снов своим подчинённым и клиентам. В отношении себя самого он тем более не посмел пренебречь знаками, и сейчас до поздней ночи остался в главном зале трактира.

Он не удивился, когда из порта прибежали двое нищих, крича, что в темноте в гавань вошёл большой корабль. Он выслушал нищих, бросил им по монетке, дал команду накормить информаторов объедками.

Трактир пришел в движение. Растопили печь, пекли лепешки, повар резал барашка, его помощники уже запекали крупную рыбу, а из мелкой варили тройную уху.
Вот в трактир вошли двое важных гостей – толстый евнух с большими сумками, и седой воин в панцире всадника, с германским длинным ножом, горизонтально висящим впереди на поясе.
Эти двое, не торгуясь, заняли хорошую комнату, и отправились отдыхать.
Савватий едва не огорчился, посчитав, что прогадал с такими постниками, но тут в трактир вошли более перспективные клиенты.
Сначала в зал прошли двое готов с весьма разбойными лицами, в наручах и поножах, без видимого оружия, но Савватий мог поручиться, что эти дети дьявола скрывают под одеждой и кистени, и кинжалы. Готы покрутились, и исчезли.
Через некоторое время они вернулись, и широко распахнули дверь.

В дверь прошла огромная ростом дева-воительница в кольчуге и латах, при мече, в дорогом плаще, она тащила на спине завернутую в дорогую ткань арфу.
За ней шли две девушки, прекрасные лицом и телосложением, одна из них была блондинкой, а другая – иссиня-черной негритянкой. Обе были кудрявы, и у обоих были одинаковые высокие прически, схваченные яркими лентами.
За девушками важно шёл карлик со шрамом на пол-лица, в дорогом ярко-красном кафтане с золотым шитьём, мягких замшевых сапожках, и в огромном парчовом берете с павлиньим пером.
За карликом шли двое вандалов в кольчугах, шлемах, и с огромными топорами.

Готы что-то шепнули поздним посетителям, и тех как ветром сдуло с лучших мест в центре зала. Вышибала Трифон сделал было пару шагов к карлику, но дева в латах мгновенно упёрлась ему в шею невесть как появившимся в руке кинжалом, а один из готов пощекотал его своим кинжалом под ребрами.
Трифон побледнел и маленькими шажками отправился в сторону кухни.
Вандалы отодвинули один стул:
– Садитесь, господин!
Девушки принялись снимать с карлика сапожки, поставили его ноги на скамейку, негритянка стала делать массаж стоп, а блондинка расчёсывать волосы.
Карлик сделал одному из готов знак, тот подскочил к трактирщику:
– Как тебя звать, любезный?
– Савватий, что угодно уважаемым господам?
– Вот что, Савватий, нам нужна одна лучшая комната, и комната рядом – побольше и попроще.
Бани в городе есть?
– Как не быть? Есть, разумеется! Недалеко отсюда, но ночью они не работают без предварительного заказа. Так что вашему господину лучше обождать до утра!
– Вот что, Савватий, – гот ласково посмотрел в глаза трактирщику, – здесь нет никакого господина. Просто несколько усталых путников, обычные люди.

В этот момент карлик что-то бросил чернокожей девушке, и та стала срочно записывать его слова на вощеной дощечке.

– Я всё понял, обычные люди, – подтвердил Савватий остпшим голосом, прикажете подавать на стол?
– Сейчас, – гот отпрыгнул, подбежал к карлику, склонился, почтительно нашептывая тому на ухо.
Карлик ещё раз продиктовал чернокожей девушке, та кивнула, продолжила записи.
Трактирщик разобрал слова: «Савватий» и «контрабанда».
Карлик вытащил из толстого кошеля золотую монету, передал готу.
Гот подскочил к трактирщику, бросил золотой на стойку:
– На этот стол мягкого мяса, хорошего вина, ну, что там есть из приличной еды. Остальным обычной еды, всем вина. Лепешки жаришь? Тоже давай. Вандалов нужно хорошенько накормить, они, когда сытые, становятся добрее. В общем, поворачивайся.
Гот убежал, и снова принялся докладывать карлику.
Савватий на подкашивающихся ногах пошел за ним, подхватив золотой:
– Уважаемый господин, не знаю вашего имени, произошла ошибка.
По обету, в субботние дни в этом трактире простых путников кормят бесплатно! Я не могу принять плату, прошу меня простить.
Карлик сделал готу знак глазами, что-то прошептал, трактирщик разобрал слово «инкогнито». Гот подскочил к трактирщику, указал на негритянку:
– Ей говори!
Савватий повторил то же самое негритянке, трясущейся рукой передал ей монету. Карлик шепнул негритянке пару слов, показывая на Брунгильду:
Девушка отдала золотую монету карлику, подошла к воительнице:
– Брунгильда, не могла бы ты спеть что-нибудь не слишком возвышенное, но и не пошлое, сообразно нашему путешествию?

Дева-воин сняла со спины свёрток, достала арфу, подвернула колки, регулируя натяжение струн. Она провела пальцами по струнам и запела:
– Надоело говорить и спорить,
лишь закрой усталые глаза,
и увидешь, как в далёком море
твой корабль поднимает паруса.

Карлик благосклонно кивнул, огромные вандалы разразились сдержанными рукоплесканиями. Дева продолжала:
– Капитан, обветренный, как скалы,
вышел в море, не дождавшись дня,
На прощанье подымай бокалы
молодого терпкого вина.

Подавальшицы уже тащили вино и лепешки.

Дева пела дальше, что-то про черный флаг, пиратов, про смелых и непокорных, песня незаметно превратилась в тост, и вандалы успели опрокинуть в себя по бокалу раньше карлика. Карлик со шрамом похлопал своими маленькими ручками:
– Бесподобно! Брунгильда, это тебе! – он щелкнул двумя пальцами, и золотой, вращаясь в воздухе, полетел к певице.
Та ловко поймала монету, и спрятала в кармашек на поясе.

По трактира потянулись запахи жареной баранины, подавальшицы тащили мегарские блюда с жареной рыбой [Мегарское блюдо – большая  керамическая тарелка с солонкой в центре. Жареная рыба выкладывалась по краям, каждый досаливал по своему вкусу], горшочки с ухой из трёх видов рыб, подносы с сочащейся жиром бараниной.

Брунгильда пригубила вина, и снова взялась за арфу:
– Мы качались в сарматских сёдлах,
от волнения стыла кровь,
мы любили девчонок гордых,
нас укачивала любовь.

Она ударила по струнам, и ещё несколько крепких глоток подхватили припев, они пели про волны, про Милет и Сиракузы, Александрию и Пантикапей. Похоже, эти наёмники много где успели побывать, прежде чем попасть на службу к этому странному карлику, путешествующему инкогнито.

Савватий лично налил карлику лучшего вина, и услышал как тот обратился к своей помощнице:
– Меланья, имя Савватия из доносов исключи! Дай позитивную характеристику, отметь благонравие и странноприимство.

Савватий помчался на кухню:
– Печь не гасить, аспиды! Цыплят! Цыплят! В горшочках, со специями!  И откройте ещё две амфоры критского, а на главный стол кувшин густого родосского!


Глава 35
Проделки мима

626 год, Херсонес, берега нынешней Карантинной бухты, где ныне находится заповедник Херсонес Таврический, и памятник «Сыновьям России, воевавшим в Гражданскую войну».


Звук прибоя достигал внутренних комнат трактира. Едва начало светать, раздались громкие крики чаек, с воды доносились крики рыбаков, прислуга трактира забегала по обоим этажам.
– Вчера наш карлик знатно поводил за нос трактирщика, – засмеялся Валамир, – но что он придумает сегодня? Ведь Вардан поведёт нас в церковь, и там будет сразу видно, кто главный в нашем посольстве!
Из маленькой каморки вышли Меланья и Аспасия. Брунгильда, кстати, спала в обществе мужчин, ничуть не страдая от этого.
– А вот и не угадал! – Брунгильда толкнула Валамира кулаком в плечо, – Трибониан обязательно выкрутится! Но сейчас, нам бы по стакану лёгкого вина, пока Вардан не проснулся.
Путешественники стали понемногу спускаться в главный зал, и занимать места за столами. Готы уже заказали на всех лепёшек и лёгкого вина, тряхнув собственной мошной.
Вардан спустился, опираясь на скрипучие перила лестницы, оглядел собравшихся.
Были все, исключая Трибониана.
– Приводите себя в порядок, и поспешим в церковь! – объявил Прокопий, уловив знак глазами Вардана. И где наш Трибониан?

Трибониан нашелся во дворе. Вардан на миг остолбенел, глядя, как карлик, одетый в рваное рубище, без головного убора, с распущенными по плечам волосами, с вьющейся бородкой, и доброй улыбкой раздаёт нищим малую лепту мелким серебром.
Вардан сделал недовольный жест, и к карлику бросился Сандалф:
– Господин, пора в церковь.
Трибониан улыбнулся нищим улыбкой святого, и отдал последние монеты в ладони двух отвратительно пахнущих стариков:
– Пора, в путь дорогу!

Процессия выглядела так: впереди шёл Вардан в сопровождении Прокопия, за ними шли Гундемир с Теодорихом. В церковь вандалы шли без оружия, но в шлемах и кольчугах.
За братьями вандалами шествовала Брунгильда, за ней готы Валамир и Сандалф, в чистых рубахах, но с наручами и поножами. За горами влачил ноги в рваных сандалиях Трибониан. Замыкали шествие Меланья, Аспасия, а между ними гордо двигалась Заряна с младенцем Никитой на руках.

Народ рано начал обращать на процессию внимание, и многие подбегали за благословением к Трибониану, и отчего-то к Заряне. Заряна смущалась, Аспасия удивлялась, а Трибониан щедро раздавал благословения, осенял крёстным знамением матерей с малолетними детишками.

Им даже несколько раз крикнули «Оссана», и «Блажен грядущий во имя господне»!

Они успели к началу воскресной проповеди, и прихожане успели наглядеться и на свирепых воинов, и на прекрасных девиц, и на деву-воительницу, а также на необычайно набожного карлика. Вардана народ в целом, игнорировал, а с Прокопием вышла неприятность – кто-то пустил шепоток, что он весьма похож на Понтия Пилата.
По окончанию проповеди путешественники подошли к причастию, Вардан и Прокопий удалились на исповедь.
Остальные члены посольства вышли из храма на широкий двор с большим инжировым деревом возле колодца.

Трибониан подошёл к дереву, и присел на каменную скамеечку в тени. Справа от него встала Меланья, а слева – громила Теодорих.

Вдруг от толпы прихожан выскочила женщина в черных одеждах, с платком на волосах, тронутых сединой. Она подскочила к Трибониану, и упала на колени, обвив его ноги руками:
– Господин, помоги, мне уже не на кого надеяться! Я несчастная вдова!
Трибониан встал, стал гладить вдову по голове, шептал что-то успокаивающее.

Меланья подхватила дощечки и стилос:
– Всё записывать?
– Нет, только имена и состав преступления, – откликнулся Трибониан.

За почтенной вдовой мгновенно выстроилась очередь.

Люди падали на колени, ревели, Трибониан утешал, Меланья записывала, а Теодорих своими огромными ручищами вкладывал в руки страдальцев серебряную монету.

Но вот из храма вышли Вардан, Прокопий, и настоятель.

– Я же предупреждал, – вырвалось у Прокопия.
Карлик встал на колени, Аспасия набрала в колодце воды в большой таз, поставила перед скамейкой. Настоятель, Вардан и Прокопий сели.
Трибониан лично обмывал им ноги, готы меняли воду в тазу, Аспасия с ведром стояла у колодца. Они работали столь слажено, с такой сноровкой, которая достигается либо многолетней службой при дворе, либо ремеслом актеров и мимов.
– Пусть она подойдёт! – настоятель вытянул свой палец в направлении Меланьи.
Та подошла, склонилась в молчании.
– Ты поклонялась дьяволу, и за это Господь сделал твоё тело чёрным?
– Меланья упала на колени, и несколько раз перекрестилась.
– Она родилась очень далеко отсюда, в жаркой Африке, – ответил Вардан, – Её ребёнком привезли в Константинополь, она сразу получила крещение. У этой девицы талант к языкам.
Настоятель оживился:
– Проверим! – и тут же разразился фразой по-готски.
Меланья тихо, но твёрдо отвечала.
Настоятель кивнул одобрительно, и спросил что-то на языке сарматов. Меланья снова ответила.
Настоятель улыбнулся, и зашелся длинной цветастой речью на тюркском, прищелкивая языком.
Щеки Меланьи запылали, это было видно даже сквозь африканский загар.
– Вот эту фразу я не вполне понимаю, – сказала она по-гречески.

Настоятель расплылся в улыбке:
– Лет десять назад я бы взял тебя в обучение, и мы бы разучили эту фразу. Но сейчас, – он ввернул фразу на языке лангобардов, и внезапно Валамир с Сандалфом разразились громким хохотом.

– Потише, прошу, – Вардан поднял пухлую ладонь, – мы можем считать себя добрыми христианами?

Настоятель улыбнулся:
– Последняя проверка.
Он указал двумя перстами на Аспасию:
– Ты прорицала, и говорила стихами на иных языках. Я даю тебе одну минуту, чтобы ты стихами на ином языке отвергла связь с Диаволом. На колени!

Аспасия опустилась на колени, взглянула вверх, на крест собора, лёгкие облачка в голубом небе, и тоненько завыла на одной ноте.
Она сорвала голос, закашлялась, потом вдруг встала, и подошла к настоятелю на расстояние вытянутой руки. Из её горла с хрипом рвались слова, и её голос вдруг стал чужим, грубым, мужским:
– Дар поэта – ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.
Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились –
Значит, ангелы жили в ней.
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной, –
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.

Аспасия договорила, развернулась, и пошла прочь.

Настоятель встал и перекрестился:
– Спасибо, Господи, за вразумление твое!
Он обратился к Вардану с Прокопием:
– Ныне отпускаю вас с Богом!
– Ты не будешь судить её? – уточнил Вардан.
– Кто я, чтобы судить? – горько усмехнулся настоятель, подобрал с земли сухую ветку, и двинулся к кучке ремесленников, пришедших к храму с лестницами, долотами, известью в вёдрах.

– Так будем фрески замазывать? – обратился к нему бригадир артельщиков.
Настоятель вдруг с редким проворством начал орудовать ветвью, выгоняя ремесленников с церковного двора:
– Я вам как дам, замазывать! Иконоборцев развелось тут! На этой земле будет только иконопочитание! Изыди, племя сатанинское! Вон отсюда, бесы! Прочь, негодники!

Они переждали, пока артель ремесленников протиснется через калитку, и тоже пошли прочь. По пути Прокопий бросил Вардану:
– Похоже, в Херсонской епархии укрепились позиции иконопочитания.
Вардан озабочено кивнул:
– Да по всей Тавриде, и особенно в готской епархии.
[Готская епархия в восьмом веке стала оплотом иконопочитания в Крыму. Она опиралась на малые крепости в Крымских горах, где собирались люди, прячущиеся от центральной власти, достаточно смелые, чтобы противостоять кочевникам. Под защиту готской епархии в Крым устремились иконопочитатели  со всей империи в период трагических событий иконоборчества. Таким образом, на границе с Хазарией и зарождающейся Русью возник динамичный анклав пассионарных христиан.]
– И это, – Прокопий повёл глазами вокруг себя.
Вардан покачал головой:
– Кто бы мог подумать. Несколько слов, пара стихов, и вот...
Они ничего толком не произнесли, но и так было понятно: сегодня прорицание Аспасии опять изменило ход истории. Иконоборчество, чуждое христианству учение из знойной Аравии, не завоюет древнюю землю Тавриды.

Прокопий проводил взглядом артельщиков:
– Вардан, мне нужно сходить на рынок. Дашь мне Теодориха в сопровождающие?
– Иди, но до темна возвращайся!
– Конечно! – Прокопий подозвал вандала, и двинулся в сторону рынка. Остальные члены посольства поспешили за Аспасией, и скоро  вновь попали в трактир «Якорь Мидаса».

Прокопий долго блуждал по рынку, покупая маленькие амфоры, куски ткани дрянного качества, отмерял некие порошки в аптекарских рядах. Теодорих нёс купленные товары на длинном шесте, используя его в качестве коромысла. Худшее началось, когда Прокопий накупил серы и земляного масла – от этих покупок ещё и разило, как из врат ада, благо в церкви они сегодня были.
Прокопий, казалось, был очень рад, что смог купить все нужные ингредиенты, и ссудил Теодориха парой крупных монет на покупку выпивки.
– Выпей вина, потом отнеси всё это в кузницу при трактире. Кузнецу скажи, чтоб ничего не трогал. Дашь ему медяк. Я договорюсь с трактирщиком, мне в этой кузне нужно будет пару дней поработать.
Они прошлись по винным лавкам, и не спеша, направились обратно. Прокопий вгляделся в противоположный высокий берег залива, и протер усталые глаза.
– Привиделось что? – заботливо поинтересовался Теодорих.
– Вон там, напротив, не видишь ничего необычного? – спросил Прокопий.
– Обрыв, бурьян какой-то, а что?
– Обелиск, изваяния, Вечный Огонь, – прошептал Прокопий.
– Солнце напекло, – забеспокоился добрый гигант, – холодного вина нужно, и голову водой облить!
Он посадил Прокопия у одной из лавок, бросил монетку приказчику, и через миг Прокопий был облит холодной водой, и держал в руках чашу с охлаждённым вином:
– Привидится же такое, два тёмных изваяния, обелиск, на его вершине Богиня -мать, а перед ними Вечный Огонь.
– На противоположном берегу? – участливо поинтересовался лавочник.
– Да, вон там! – указал кивком Прокопий
– Обелиск из светлого песчаника, статуя украшена золотом? – уточнил лавочник.
Прокопий кивнул уже гораздо медленнее.
– Огонь выходит из камня, и сверху надпись, шрифт похож на латинский, а буквы, как греческие?
Прокопий кивнул уже совсем с большой осторожностью.
– Минимум три полных кубка! – вынес свой вердикт лавочник, доливая вина Прокопию.

После трёх кубков Прокопию было трудновато идти по прямой, и он отослал Теодориха вперёд, а сам понемногу пошёл правильным зигзагом, объясняя себе, что это лучший курс корабля при сильном ветре.
Однако, эта стратегия не дала ему преимущества в скорости, тем более, что улица перед трактиром оказалась полной праздного народа.
То ли шла бесплатная раздача хлеба, то ли кто-то решил накормить толпу тремя рыбами, но минимум десяток пустых амфор уже катались под ногами, а в толпе раскупоривали ещё и ещё.
– Выпей, странник, во имя отцов нашего славного города! – Прокопию сунули в руки кратер с побитым краем, он успел запомнить сцену Диониса с вакханками, краснофигурное изображение, большая редкость.
На счастье, кратер выхватил жизнерадостный здоровяк с красным бородатым лицом:
– За Императора! За отца нашего! – и кратер мгновенно опустел, а бородач стал пробивать дорогу к виночерпиям.

– Что тут творится? – пробормотал Прокопий.
– Приехал незаконнорожденный сын императора нашего Ираклия, набожный молодой человек! По имени Трибониан. При нём два пса императорских – Вардан и Прокопий. Теперь прижмут они и купцов неправедных, и паразитов, и каждый гражданин получит в жёны бабу хорошую, во всём послушную! – прокричал голос справа.
– Врёшь, не каждый! – разнеслось слева, – только тем, кто регулярно ходит на исповедь, и у кого грехов по минимуму. А остальным выдадут стерву, злую, со строптивым нравом, да ещё и чернокожую!
– Ах, граждане, вот он, великий суд, спаси меня Господи от африканки злокозненной! – зарыдал кто-то справа.
– А ты бы не грешил, глядишь, и дали бы тебе деву послушную, белокожую, белокурую, с грудью высокой, сладкую, как мёд! – раздалось слева.

Прокопий застонал, и стал пробираться вперёд. Ему оттоптали ноги, он едва не лишился доспеха, но старая армейская выучка взяла своё.

Когда Прокопий пробился в трактир, гостевая зала была полна пьющего купечества. В основном, выделялись откупщики и подрядчики казённых заказов.

– Жертвую ещё десять кувшинов со своего склада! – кричал захмелевший купец с умащеной маслами кудрявой чёрной бородой, и золотой серьгой в ухе.
– Двадцать хлебов от моего имени, Савватий! – кричал другой.

Прокопий вскрикнул, привлекая внимание, к нему подскочили Гундемир с Теодорихом, занесли на второй этаж.

В главной комнате ему открылась эпическая картина: Валамир и Сандалф сдерживали толпу на входе, за грубым столом сидел мрачный Вардан, Аспасия пересчитывала золотые монеты, а Меланья вела счёт на табличках. На столе валялся с десяток упругих кошелей, и было видно, что сочли едва треть.

В центре комнаты стоял Трибониан, перед ним склонился посетитель в красивом платье, с массивной золотой цепью:
– Просто, передайте императору, что живёт в Херсонесе такой человек, Пётр, сын Иоанна!

Прокопий вышел на середину комнаты, и громко произнес:
– Господа, у меня есть для вас пренеприятное известие!


Глава 36
Посещение монастыря

Монастырь Жёлтого Цветка – Хунхуа гуань.
Начало осени 626 года, на выходе из Ферганской долины, там, где и сейчас находится славный город Худжант


Из города Ош пошли в направлении Маргиланского оазиса, и через неделю приблизились к городу Худжант. Город этот  заложил ещё Искандер Зулькарнайн, западные варвары называют его сложным именем Александр Македонский. Этот город он назвал Александрия Эсхата, или Александрия Крайняя, посчитав, что там, за Сыр-Дарьей, и в самом деле, начинается край света.

Ферганская долина имела вид подковы, ограниченной снежно-белыми пиками. Они прибыли из Оша, со стороны тыла этой подковы, а теперь приблизились к к её открытой части, сжатой между хребтами Тянь-Шаня с Памиром.
Отсюда вытекает Сыр-Дарья, и на её берегу древний город Худжант контролирует выход из этой плодородной долины в Великую Степь.

Эти места связывали степи, которые контролировали кочевники, Индию, Персию, и Китай. Впрочем, и Европа дотянулась сюда фалангой великого Искандера – недаром в Согдиане много людей с зелёными и голубыми глазами, а местные мужчины светлокожие, и предпочитают брить бороды.

Поэтому Трипитака здесь смотрелся весьма органично, а вот Ша Сэн с его огромной бородой, растущей во все стороны неопрятным космами, смотрелся, как демон.

Чжу Бацзе также был чисто выбрит, а почтенный Сунь следил за своей небольшой бородкой, подкрашивая ее в рыжий цвет.

От Оша дорога была лёгкой, торговые караваны шли во всех направлениях, воды, топлива и еды было в изобилии. Но вот горные хребты на горизонте стали смыкаться, и перед ними образовалось подобие величественных врат выхода из долины, у подножия гор текла река, а на её берегу возвышалась древняя крепость на высоких валах.

Они прибыли в Худжант ближе к вечеру, и все места в караван-сараях были заняты.
– Город очень тесный, даже улицы между домами перекрыты крышами, – предупредил их хозяин караван-сарая, хитрый одноглазый перс грандиозного телосложения, в огромной и богатой чалме.
– Может быть, мы найдем приют в храмах? – спросил Трипитака.
– В этом прекрасном городе два главных храма – объяснял им хозяин караван-сарая, – один из них храм огнепоклонников – это главная религия во всей Согдиане. Рядом с ним храм местных культов, его часто посещают кочевники, там есть скульптура Волшебного Коня. Вокруг города есть храм Шивы, храмы манихеев и несторианцев,  несколько храмов Богини-матери. Но не понимаю, зачем вам эти храмы, если к западу от города есть монастырь ваших соотечественников!
– Что за монастырь? – поинтересовался Сунь Укун.
– Название там написано вашими иероглифами – ответил хозяин караван-сарая, – я не много о нём знаю, – он многозначительно кашлянул.
Сунь Укун сунул ему в ладонь пару серебряных монет:
– Что, не слишком добрая слава?
– Замкнутые они, – ответил собеседник, – надменные, молчаливые. Трут свои травы и корешки, скупают лекарственные снадобья и пряности, посылают караваны на Алтай, в Чуйскую долину, в Корею – и то посылают. А вот покупатели их и того... , – хозяин караван-сарая снова замялся, перевел дух, – необычные и странные.
Сунь Укун снова использовал серебро:
– И в чем же странность покупателей?
Трактирщик посмотрел вверх и в сторону:
– По ночам они к ним приезжают. Все конные, на хороших скакунах. В ночь полнолуния приезжают люди на белых конях, в белых одеждах, с кривыми мечами, с закрытыми лицами. В безлунную ночь новолуния приезжают люди на вороных конях, одежды и тюрбаны чёрные, мечи у них прямые. Но вот в чём дело, – он снова замялся.
Великий Мудрец сунул ему сразу три монеты:
– Произошел сбой поставок?
– Нет, говорят, у персов было крупное сражение с арабами, уже два месяца покупатели не появлялись. Но, в любом случае, сейчас луна скрыта ровно наполовину, имеет смысл попроситься на ночлег.

Сунь Укун уточнил дорогу, и под светом половины луны они постучались в двери большого монастыря. Над вратами, на черной лаковой доске, блестели золотые иероглифы: Хуанхуа гуань – обитель Жёлтого Цветка.

– Кто там? – воскликнул молодой голос на фарси.
– Караван из Поднебесной, – ответил Сунь Укун на северном диалекте китайского.

Ворота со скрипом распахнулись, и путешественники увидели двух детишек в даосском одеянии. Мальчику на вид было лет двенадцать, девочке – около десяти лет.
Оказалось, что их зовут Чистый Ветер и Ясная Луна, малолетние даосы впустили их во внешний дворик. Здесь росли высокие кедры, фруктовые деревья, пели птицы и бродили олени. Дорожка вилась по парку, и вот они достигли внутренних стен обители.

Подойдя ко вторым воротам, они увидели еще одну надпись, исполненную в виде двух параллельных стихов:

Золото и серебро — отшельники здесь живут.

Редкие травы, растенья — монахов-даосов приют.
[Это цитата из оригинального текста романа «Путешествие на Запад»]

Ясная Луна позвала дежуривших в воротах монахов:
– Брат Белое Облако, караван из Поднебесной!

Внутри раздалось кряхтение, и в узком окошке мелькнул чёрный глаз:
– Подождите, я доложу настоятелю!

Настоятель монастыря имел монашеское имя Жёлтая скала, был крепким человеком лет около сорока пяти, имел большой нос с горбинкой, как у уйгура, узкое лицо, как у татарина, и разрез глаз, как у перса. Он стоял в своей келье, и принимал доклады от подчинённых:
– Это те самые буддисты, которые побили наших братьев, Летящий над травами до сих пор залечивает свои ушибы, – докладывал один из монахов, что будем делать?
– Нельзя их  выпускать, – подал голос Высокое Облако, – но и легкомысленно нападать на них тоже не стоит.
Настоятель храма принял решение:
– Людям Высокого Облака укрыться в лаборатории, скажите Летящему над травами, чтобы поменьше охал. Я приму их в главном зале, приведите их туда!

Наконец, внутренние ворота открылись, и изогнутый коридор вывел их во внутренний двор обители. Солнце уже садилось, и розовые лучи освещали золочёные крыши главных строений, блестели на лакированной зелёной черепице построек поменьше. Двор был вымощен крепкой каменной плиткой, и содержался в образцовой чистоте.

– Интересно, нас покормят? – волновался Ша Сэн, – я слышал, что у даосов приличная кухня, они хорошо готовят рис, вареные и маринованные овощи, тоуфу, лапшу, лепешки, пампушки и вегетарианские пельмени, знают толк в соусах и приправах.
– После захода солнца кухню закрывают – печально произнес Чжу Бацзе, – мы снова ляжем спать голодными, – он тяжело вздохнул.
– Поменьше болтайте – шикнул Сюаньцзан.
Великий Мудрец меж тем спросил у Ясной Луны:
– Скажи, сестрица, а нет ли в вашем монастыре моего старого друга, Летящего над травами?
– Есть, как не быть, но он сейчас не может пробовать наши пилюли, какие-то злые буддисты знатно его поколотили... – она замялась, и вдруг округлила глаза, и закрыла рот руками, уставившись на посох Сунь Укуна.
– А какие пилюли он должен пробовать, сестрица? – спросил Чжу Бацзе.
Привлекательный молодой человек успокоил девочку и та затараторила:
– В обители производят пилюли трёх главных родов:
Первое – это пилюли долголетия. Они содержат женьшень из Кореи, золотой корень с Алтая, орехи из Сибири, мёд из Ферганы, молочко мака с Памира, траву из Чуйской долины, красную ртуть из Восточного Тибета, Чёрные грибы из Сычуани и основу в виде верблюжьих лепёшек.
Второе – это пилюли исцеления ран. Они содержат женьшень, золотой корень, кал белки-летяги, мумиё, желчь медведя и коготь тигра, а также основу в виде верблюжьих лепёшек.
Третье – это пилюли храбрости. Они содержат женьшень, золотой корень, молочко мака, траву из Чуйской долины а также...
– Основу в виде верблюжьих лепёшек! – хором договорили Мудрец, равный Небу, Ша Сэн и Чжу Бацзе.
Девочка подняла на них изумлённые глаза:
– Откуда вы это знаете?
Ша Сэн огладил пышную бороду:
– Данные мудрецы обладают обширными познаниями...
– И не первый раз проходят этот монастырь, – поддержал грустный Чжу Бацзе.
– И постоянно спасаем тебя от пожара, – дополнил Великий Мудрец.
Чистая Луна снова округлила глаза:
– Какого пожара?

Но в этот момент к ним подбежали двое даосов:
– Добро пожаловать в наш монастырь! Хотя доктрины буддизма и даосизма различны во внешних проявлениях, но внутри они служат Добру, – произнес старший из даосов.
– Наш настоятель, Жёлтая Скала, просит вас пройти в главный зал для торжественного приёма! – продолжил второй даос.

Перед павильоном главного зала в два ряда выстроились даосы в синих одеждах, они заняли ступени и часть двора. На верхней ступени зала стоял сам настоятель Жёлтая Скала:
– Давно слышал ваши уважаемые имена, они громом гремели у меня в ушах, всегда мечтал лично увидеть драгоценного Трипитаку, Великого Мудреца, равного Небу, подвижника и аскета Ша Сэна, и юное дарование, жемчужину внешней разведки императора, Чжу Бацзе!

К наставнику, шаркая, подошёл совсем древний монах, и что-то прошептал на ухо.
Настоятель вздрогнул, и продолжил:
– А также легендарного Белого скакуна, Коня-дракона! – возвестил он.

Путешественники подошли к ступеням, Сунь Укун обратился к одному из послушников:
– Где можно поставить коня?
– Я провожу! – вызвался молодой монашек, – или за мной!
Они добрались к конюшне, Сунь Укун быстро снял с коня седло:
– Поосторожнее с ним! Бывает, что этот конь оборачивается злобным драконом!
– С чего бы это? – изумился молодой даос.
– От плохой воды бывает. Если нет колодезной воды, начинает чудить, – объяснил Сунь Укун.
– У нас на заднем дворе колодец, под тополем, – обиделся монашек, – как можно в монастыре без хорошей воды?
– Вот и напои его хорошенько, – сказал Великий Мудрец, – а мне пора к остальным!

И он быстро вернулся ко входу в главный зал, благо, Трипитака только до половины произнёс ответную речь.

Наконец, были зажжены светильники, в большие бронзовые курильницы по сторонам от входа подбросили благовоний, густой дым накрыл толпу встречающих. Даосы непроизвольно стали втягивать аромат, видя это, Великий Мудрец наоборот, постарался задержать дыхание.

В главном зале тоже стояло несколько курильниц, из которых к потолку поднимались струйки сизого дыма.

– Присаживайтесь, драгоценные гости! – настоятель указал рукой на футоны, сам уселся в кресло Великого Наставника, с мягкой подушкой.
Жёлтая Скала в несколько скандированной манере рассказал, что создание, производство, и распространение волшебных снадобий с юности было главным интересом в его жизни, и он подробно описал, насколько сложен процесс создания таких средств, как трудно добывать нужные ингредиенты, и как нелегко правильно выстроить прогрессивную систему сбыта.
Сунь Укун начал терять нить беседы, Ша Сэн потихоньку дремал, только вечно несчастный Чжу Бацзе кивал, и во всём соглашался.
Они поговорили не более половины стражи, и наконец, Трипитака попросил отдохнуть, так как сильно устал за день.

Путников отвели в отдельный одноэтажный флигель, где нашлись четыре подготовленных лежака, накрытых грубыми, но чистыми одеялами из верблюжьей шерсти. Появились двое даосов, они принесли чая с финиками, и удалились.

Чжу Бацзе меланхолично схватил попавший под руку финик, и сунул было его в рот, но Великий Мудрец перехватил его кисть:
– Чай и фрукты есть нельзя!
– Что это значит? – спросил Трипитака.
– Вот! – Сунь Укун разломал финик, и вытащил оттуда странный комочек:
– Не знаю, какие там есть ещё ингредиенты, но полагаю, что все могут учуять основу,  в виде верблюжьих лепёшек!

– Мы на осадном положении, – грустно произнес Чжу Бацзе, – нас хотят отправить. А ведь мы ничего ещё здесь не натворили.
– В самом деле, обидно, – поддержал его Ша Сэн, у меня столько интересных идей для этого монастыря верблюжьих лепёшек!
– Амидафо! – произнёс Сюаньцзан, – оставьте мысли об агрессии! Нужно думать позитивно! Если не чай, воду, что ли, пить?

– Тут есть колодец! – отвечал Сунь Укун, – мы с молодым Чжу Бацзе сходим к нему, чтобы набрать воды, и проследим, чтобы даосы не бросили в воду отраву!
– Приняв решение, действуйте без промедления! – напутствовал их Трипитака.

Под тополем было вполне темно, и они сумели набрать чистой воды в тщательно ополоснутый чайник.

Великий Мудрец отослал Чжу Бацзе напоить Трипитаку и Ша Сэна, а сам остался у колодца вести дозор. Когда Чжу Бацзе вернулся, они набрали ещё чистой воды, и залегли за колодцем.

Наступила ночь, и половинка месяца поднялась над монастырём. Вдруг в ночи раздался громкий стук.

Проснувшиеся Чистый Ветер и Ясная Луна увидели, как десяток всадников в белых чалмах подъехал к воротам, и их предводитель с силой бьёт рукояткой плётки по доскам.

– Открывайте, неверные, приехали те, кто всегда щедро платил за ваши снадобья!
– Отчего не в полную луну, – пробормотал Чистый Ветер, – сейчас, сейчас открою.

Во вторых воротах вышла заминка, наконец, ворота раскрылись, и вышел монах Белое Облако:
– Не ждали уважаемых так рано. У нас в монастыре гости, прошу соблюдать секретность и осторожность! Я проведу вас в покои для отдыха.

Приехавшие спешились, и, ведя в поводу коней, проследовали во двор.

Сунь Укун отправил Чжу Бацзе для подробной разведки. Тот слился с чернотой ночи, и пробрался на крышу ближайшего здания, вплотную подходящего ко флигелю для новых гостей.

Отряд в белых чалмах расположился, и сразу к ним прибежало несколько служек с чайниками. Чжу Бацзе указал на них Сунь Укуну, тот кивнул.

Через некоторое время все звуки стихли, даже Великого Мудреца стало клонить в сон, но тишину ночи вновь нарушил громкий стук в ворота.

– Именем владыки всех персов, – открывайте, неверные! – разнеслось в ночи.

Глава 37
Пилюли бессмертия

В ночной тишине раздалось цоканье копыт и ещё одна группа гостей прошла в монастырь, держа коней в поводу. Их тоже провели в отдельный флигель, дали привязать коней. Некоторое время слышались негромкие голоса, но постепенно ночная тишина вновь опустилась на монастырь. Чжу Бацзе с Великим Мудрецом заняли позицию чуть в стороне от колодца, ожидая гостей.

И точно, через некоторое время в тишине ночи послышались шорохи, и у колодца появились ещё две тени. Сунь Укун подобрал маленький камешек, и кинул в чалму одного из посетителей в черных одеждах.
Шорохи смолкли. Сунь Укун тихо кашлянул.

– Кто там? – раздался шепот на фарси.
Сунь Укун толкнул Чжу Бацзе в бок.
– Друзья, – откликнулся вечный пессимист, – следим, чтобы не отравили колодец.
– Горный иблис тебе друг, презренный! – прошипели из темноты.
– Мы путники, попросились заночевать в этом монастыре, – ответил Чжу Бацзе, мы не даосы!
К ним подполз переговорщик:
– Сколько вас?
– Четверо странников, живём подаянием, – ответил Чжу Бацзе.
Человек в черной чалме послал своего приятеля с чайниками напоить товарищей, обратился через Чжу Бацзе к Сунь Укуну:
– Мы достаточно давно имеем дело с этими монахами. Но сегодня нас, похоже, решили отравить. Не знаю, с чем это связано, возможно, настоятель нашел других покупателей.

В этот момент к колодцу аккуратно подобрались ещё двое, на этот раз – в белых чалмах. Сунь Укун привлёк их внимание, и к ним подползли двое представителей солнечной Аравии:
– Сыны шайтана, вы в заговоре с этими подлыми отравителями?
– Данный Мудрец является человеком посторонним, переводи, – скомандовал Сунь Укун.
Чжу Бацзе донес мысль мудреца до представителей фракции белых одежд.

В этот момент раздалось шарканье туфель – к колодцу нетвёрдой походкой ковылял Летящий над травами. Халат его был накинут на голое тело, шапки на голове не было.

– Драконы бьются на окраине, их кровь синяя и жёлтая, – напевал он, – друзья даоса умрут, ничтожный даос не умрёт...
Он споткнулся, и едва не упал, схватившись за край колодца. Постоял, покачиваясь, закинул в колодец ведро на верёвке, вытащил, напрягая тщедушное тело, поднял на уровень головы, и начал пить прямо из ведёрка. Потом наклонился, и вылил себе на голову. Встряхнулся, стал хлопать себя по одежде:
– Где-то здесь, – он нащупал что-то , вытащил из-за пазухи свёрток, развернул, и достал из тряпки стеклянный флакон.
– Достаточно одной пилюли, – он хмыкнул, и начал откручивать крышку.
– Отравитель! – вскричал носитель белой чалмы, убьём всех проклятых даосов!
– Смерть отравителям, проорал обладатель чалмы чёрного цвета, и продублировал призыв аравийца на фарси.

Монастырь буквально взорвался от криков, во двор из дверей и даже окон начали выпрыгивать люди в чёрно-белых чалмах и синих шапках. Сразу сказалось преимущество комбинированного оружия пришельцев: аравийцы бились с кривыми саблями и маленькими круглыми щитами, персы использовали длинные прямые мечи, и длинные прямые кинжалы.
Даосы использовали прямые мечи. Они хорошо работают на средней дистанции, но в той ночной свалке, что заварилась в монастыре, это оружие оказалось слишком неуклюжим.

Великий Мудрец и Чжу Бацзе отскочили к своему флигелю, и четверка путешественников взяла под контроль входные двери и единственное оконце.
– Кого бить? – уточнил Ша Сэн, – у нас тут есть союзники?
– Бей всех, у нас тут друзей нет, – вздохнул вечный пессимист Чжу Бацзе, – доктрина буддизма здесь не имеет сторонников.
– Даосы бьются против зороастрийцев и мусульман? – уточнил Ша Сэн.
– К счастью для нас, уже все дерутся против всех, – заметил Великий Мудрец.

Действительно, после первых же звуков клинков стали раздаваться крики:
– Неверные, дети шайтана! Иблисов сын, проклятый иноверец!

Каждый проклинал иноверцев, и славил единственно правильные принципы своей религии. К чести даосов, они бились в молчании, следуя принципу «знающий не говорит, говорящий не знает».

Вдруг раздался дикий визг – один из отрядов добрался до «пилюль храбрости». Крики усилились, замелькали факелы, во дворе монастыря стало заметно светлеть.

Но вернёмся к Летящему над травами. В момент, когда раздались первые крики, он вздрогнул, завернул флакон обратно в тряпицу, и сунул себе за пазуху.

На него летели двое бойцов в чалмах разного цвета. Один замахивался, чтобы изогнутым клинком снести ему голову, другой метил в брюхо прямым мечом.

Летящий над травами с треском раскрыл обтрепанный веер, его качнуло в сторону, он оступился, и упал. Удар прямого меча пришелся в пустоту, а кривой клинок рассек руку носителя чёрной чалмы.
– Иблис тебе в душу! – заорал перс, перехватывая меч в левую руку, – Братья, на помощь, мусульмане убивают зороастрийцев!

Летящий над травами несколько раз перевернулся на земле, вскочил «прыжком карпа», и увернулся от очередной атаки, ударив веером по глазам противника.
Временно ослепший заорал, и начал вслепую рубить направо и налево, не щадя ни своих, не чужих. В суматохе Летящий над травами прилип к стене флигеля, и слился с тенью. Медленно-медленно он начал смещаться подальше от лязга мечей.

– Три фракции с ожесточением ведут религиозную войну, – объявил Ша Сэн, – Наставник, должны ли мы вступить в битву, чтобы доказать превосходство нашей, единственно правильной, буддийской доктрины?
Все замолчали, и посмотрели на Ша Сэна, как на сумасшедшего.
– А я что говорю, – Ша Сэн виновато развёл руками, – пусть себе дерутся, пустота воюет против пустоты, мара и иллюзия, заблуждение и омраченность, одержимость и безумие. Ого, они уже подожгли монастырь!

В это время несколько человек в белых чалмах вытащили из главного зала настоятеля. Жёлтый Утёс пытался вырываться, но его правая кисть была рассечена, по пальцам капала кровь. Трое вскочили на коней, на четвертую лошадь поперёк бросили сведущего в алхимии даоса, и поскакали прочь из монастыря.
Чёрные чалмы тоже не теряли времени даром, им попался даос постарше – это был как раз известный нам Высокое Облако, обладатель длиннейшего прямого меча. Сейчас он был избит, обезоружен, и также посажен на лошадь со связанными руками.

Ещё один отряд выскочил из монастыря, а драка всё не затихала. Главный зал уже начал гореть, стало светло, как днём.

По двору промчался маленький вихрь, и во флигель, где оборону держал Сюаньцзан с учениками, влетела малышка Ясная Луна.
За её спиной в ножнах висел длинный меч, поверх меча висела туго набитая плетёная корзина на лямках, а в руках у нее были короткие изогнутые парные мечи.

– Вы обещали спасти меня от пожара! – заявила она Великому Мудрецу.
Ша Сэн едва удержал свою лопату, едва не раскроившую милую головку.
– Входи уже, – произнес Великий Мудрец, – поручаю тебя заботам вон того печального молодого человека, – он кивнул в сторону Чжу Бацзе.
– Не следует ли нам покинуть этот флигель? – произнес тот, – монастырь наверняка сгорит до последнего куска дерева.
– Ещё рано, – ответил Танский Монах, – их всё ещё слишком много!

Действительно, трёхсторонняя резня была в самом разгаре. Главным промежуточным итогом стал практически полный разгром даосов – те уступали бойцам с парным оружием.

Между арабами и персами также не было равного счёта: во-первых, арабы успели принять пилюли храбрости, и их реакции заметно ускорились. Во-вторых, персы действовали довольно шаблонно: они принимали атаку на скрещенные меч с кинжалом, отводили кинжалом оружие противника, и атаковали мечом. Эта вариация была у них основной, хоть и не единственной, но всё же их действия были довольно предсказуемы.
А вот сыны Аравии могли принять атаку противника и на саблю, и на маленький щит.
Они своё оружие не соединяли, и уже за счёт этого имели в два раза больше вариаций.
Кроме того, их небольшие щиты не были совершенно стандартными. У некоторых из центра круглого щита торчал шип, который мог быть использован для атаки, у других по краю щита торчали три острых зубца, подобных зубьям пилы. Некоторые арабы имели такие маленькие кулачные щиты, что могли той же рукой держать кинжал, который на половину клинка торчал из-за края щита. Поэтому их защитное оружие могло внезапно превращаться в атакующее, причём атакующее весьма нестандартно. Персам не удавалось одним кинжалом парировать удар шипастого щита, и они несли потери.

Раздались новые крики, из помещения лаборатории стал прорываться отряд лучших фехтовальщиков-даосов. Эти комбинировали своё оружие по принципу короткое – длинное. Кроме прямых мечей, у некоторых были боевые веера со спицами, мухогонки-фучень, подобные большим кистям с длинными нитями, кто-то держал длинный и широкий нож-бабочку с мощной гардой, или просто кухонный тесак. Замыкал отряд даос с двумя круглыми «лунными лезвиями», похожими на кольца с торчащими из них острыми рогами.

Отряд влетел во двор, и почти пробил беспорядочно сражающуюся толпу. Но в свалке бились и свои, и чужие, порыв рассеялся, и новый отряд рассыпался, каждый вступил в индивидуальную схватку, и «собачья свалка» продолжилась.

– Главный двор переполнен сражающимися, – доложил Сюаньцзану Ша Сэн, – нам будет нелегко пробиться к воротам.
Сюаньцзан молчал, не представляя себе плана спасения.
– Раз так, придется ждать ещё! – произнёс Сунь Укун, – а я пока спасу лошадей!

Он оставил свой шест, одолжил у Ша Сэна короткий «клинок запрета», и выскочил через окно. Уворачиваясь от размахивающих острыми железками бойцов, он добежал до конюшни, обрезал поводья лошадям, и вывел Коня-дракона. Умный коняшка без команды понял Великого Мудреца, и трусил позади, прикрывая с тыла.

– Открывай! – крикнул Сунь Укун, и они с конем зашли в дверь.

Снаружи шло постепенное стачивание отряда даосов. Как оказалось, богатый практический опыт сильнее индивидуального мастерства, в ситуации, когда удары сыпались со всех сторон, побеждал тот, кто меньше размышлял.

Как это не прискорбно, но даже самые лучшие фехтовальщики сразу теряли в силе и скорости, получив хоть один порез от кривого клинка. Постепенно сопротивление даосов ослабло, и их окончательно добили люди в чалмах.

Прошло ещё некоторое время, и арабы начали заканчивать с персами. Раны от кривых клинков были глубже, даже если было только касание с протягиванием, на локоть движения руки приходилось полтора локтя скольжения клинка. Когда последний воин в черной чалме рухнул на землю, Трипитака скомандовал идти на прорыв.

В центре нёсся Ша Сэн со своей необыкновенной лопатой, слева от него Танский Монах, справа от Ша Сэна отбивался своим «копьём Феникса» Чжу Бацзе, за ними Конь-Дракон нёс на себе Ясную Луну, а Великий Мудрец прикрывал тылы. Они вырвались в центр двора, и остановились – проход к воротам был завален телами людей и коней.
– Построение Великим Квадратом! – прокричал Сюаньцзан.

Тотчас образовался Квадрат Земли. Чжу Бацзе с копьём Феникса принял Юг, деревянный шест Великого Мудреца соответствовал Востоку, Сюаньцзан, разумеется, отвечал за Запад, а Ша Сэн встал на Севере со своей лопатой для колки льда. Конь-Дракон был в центре, символизируя духов земли «По».
На коне сидела малолетняя Ясная Луна, видимо, изображая изначальную энергию «Ци».

Остатки воинов в белых чалмах постепенно концентрировались вокруг Великого Квадрата, оттаскивая своих раненых, и добивая раненых противника. Они уже не кричали, их движения стали замедленными, некоторые едва волочили свои кривые мечи.

Четверо буддистов замерли в оборонительной позиции, и тут до их ушей донёсся смех Ясной Луны:
– Никогда нельзя принимать пилюли храбрости вместе с пилюлями долголетия!
При повышенной физической нагрузке красная ртуть блокирует каналы сердца, а чёрные грибы наносят вред энергии печени!
Золотой корень с женьшенем разгоняют энергию крови, и лёгкие не справляются!
Возникает одышка, лёгкие продуцируют белую пену, дыхание становится поверхностным и учащённым! После тысячи вдохов и выдохов пульс становится сбивчивым и нитевидным, тело покрывается холодным и липким потом, сила мышц и сухожилий истощается, зрение теряет чёткость, слух изменяется, теряется способность к боковому зрению! Далёкие предметы видятся, как близкие, близкие – как далёкие, тихие звуки громом звучат в ушах, а громкие звуки становятся неслышными!
После того, как человек сделает ещё сотню вдохов и выдохов, его губы синеют, глаза закатываются, он не может стоять на ногах!

После этих слов последний боец в белой чалме рухнул наземь.

– Из этого монастыря надо уходить! – проворчал Ша Сэн, – у этих даже мозг не возьмёшь!
Чжу Бацзе заткнул своё копьё сзади за поясом:
– Малышка, тебе точно десять лет?

Глава 38
Побег из Херсонеса


626 год, в районе современного Севастополя, западные ворота античного города Херсонес.

Прокопий нетвёрдой походкой вошёл в комнату, с непонятными словами «Прочь, Бобчинский, не до тебя сейчас», оттолкнул Петра, сына Иоанна. Он выпрямился, и сфокусировал свой взор на Вардане:
– Господа, я принёс вам пренеприятное известие. Город на грани бунта. Если мы сегодня же не уберёмся из Херсонеса, нас вознесут на знамёна восстания, образно говоря. Народ пришёл в движение, наш добрый шут, – он мотнул головой в сторону Трибониана, – подарил ему надежду на лучшую жизнь!

– Так что, отплываем? – произнёс Вардан.
– Всё не так просто! Вы видели что творится снаружи? – воскликнул Прокопий, – заканчивайте здесь подсчёты, пошлите гонца к капитану. После захода солнца пусть принимает нас в Западной бухте. На закате мы выйдем из западных ворот. Сейчас я пойду в кузницу, мне нужен один помощник, который умеет кидать кувшины.
Сандалф сделал шаг вперёд, жестами показав, что и не такое кидал.
Валамир также жестами показал, что готов сходить к капитану дромона.

– Ну хоть в баню-то можно было сходить? – обречённо спросил Трибониан.
– Хорошая мысль, – откликнулся Прокопий, – это территория вне политики, тогда все собираемся там. Во второй половине дня собираемся в общем дворике перед термами. Всё забираем с собой. Вооружение полное. Теодорих, не забудь про шлем. Брунгильда, надеюсь на тебя. Всё, мы в кузницу, собирайтесь!

Валамир быстро и незаметно выбрался из трактира, ввинтился в толпу, подхватил по пути кратер с вином, пряча лицо, пролез сквозь людей, и вышел к берегу.
Он передал нищему старику кратер, из которого не пролил ни капли, и огляделся.
Море было спокойным, несколько кораблей приткнулись к мелководью на мысе, слегка покачиваясь на волнах. Он быстро нашел нужный дромон, залез на борт, поморщившись от запаха винных паров, растолкал храпящего капитана.
– Западная бухта, после захода солнца, – несколько раз повторил он.
– Я понял, – изрёк капитан, – а что, наш карлик и правда сын императора?
Валамир отрицательно покачал головой.
– Врёшь, – погрозил ему пальцем пьяный капитан, – об этом уже весь город знает! Доказано, – он икнул, – внешнее сходство.
– Да хоть отец, – бросил Валамир, – после захода солнца принимай нас в Западной бухте!

Валамир уже скрылся, а капитан всё ещё таращил глаза, морщил лоб, и загибал пальцы на руках:
– Вот оно как, быстро же он успел!

Помощник капитана заглянул в каюту:
– Что успел?

– Не твоё дело, готовимся к отплытию! Шевелитесь, ленивые бакланы, вон, люди, хоть ростом и не выделяются, а в пять лет уже отцами становятся!

Валамир не успел добраться до берега, и натянуть сапоги, как вся команда уже знала, что карлик, оказывается, гигант по мужской части, и его малый рост компенсируется чудовищной силой его органа.

Когда Валамир присоединился к посольству в помещении бань, об этой новости уже знал весь город.

Прокопий работал в форсированном режиме. Он смешивал, и разливал по амфорам субстанции, забивал горлышки амфор тряпьём, и заливал сверху воском. В малые лампады он также наливал дурно пахнущую смесь, и запечатывал их содержимое.

Кузнец соорудил ему два заплечных ящика, и Прокопий с Сандалфом аккуратно уложили сосуды.
– Теперь в термы! – скомандовал Прокопий, – может быть, удастся и нам помыться по-человечески!

Бани в Херсонесе имели префурний, или топочную,  раздевалку-аподитерий, разделенную на мужскую и женскую части, и три помывочных помещения.
В каждой моечной был кальдарий – зал с горячей водой, фригидарий – бассейн с холодной водой, и тепидарий – тёплая сухая комната.
Под полом кальдария и тепидария располагались пустоты с горячим воздухом – гипокауст.

[На территории Херсонеса сохранились остатки античных бань, кроме того, к 2024 году планируется воссоздать их в комплексе «Новый Херсонес» рядом с античным заповедником. Строительство комплекса идёт полным ходом. Строятся также таверны, мастерские, амфитеатр.]

Вокруг входного дворика располагались увеселительные заведения, и, разумеется, – лупанарий.

Уже подходя к комплексу зданий терм, Прокопий заметил необычайное оживление. Казалось, все молоденькие горожанки и вполне зрелые матроны этого города пришли сюда в своих лучших одеждах.
На стене лупанария довольно художественно был изображён профиль человечка с фаллосом выше головы. Нарядные дамы посматривали на картинку, и посмеивались.

Прокопий прошёл в тепидарий, и сел на горячие камни.
Неслышно подошёл раб-массажист, и Прокопий полностью отдался приятной неге. В термах Херсонеса уже появилась такая новация, как бархатистая мыльная варежка для массажа – божественное удовольствие.

Получив массаж, Прокопий пошел в кальдарий, ополоснулся горячей водой, отскреб старую шкуру специальной мылкой смесью с молотыми косточками абрикоса, ещё раз ополоснулся.
Ещё один раб пришел с набором ножниц,
[Ножницы были изобретены в Риме 3 – 4 тысячи лет назад, изначально были в форме пинцета, потом была изобретена пружина, как в английской булавке. Были ножницы нескольких размеров, от ножниц для стрижки овец до хирургических. Ножницы с «гвоздиком» были изобретены только в 14 веке.]
 подстриг ему ногти на руках и ногах, побрил отросшую щетину и укоротил прическу. Прокопий смыл с себя остатки волос после стрижки, провел ладонями по гладким щекам – он предпочитал бриться на старый римский манер, и не одобрял пришедшее с варварского востока ношение бород.
После этого он хорошенько прогрелся в кальдарии, и быстро добежав до фригидария, погрузился в бассейн с холодной водой.
Повторив процедуру ещё два раза, он почувствовал смутное беспокойство. Что-то было не так, и он поначалу не смог сформулировать это чувство. Не было громкого смеха, привычных соленых острот...
– Где Трибониан? – вскричал Прокопий.

Судьба шута прояснилась, когда отряд вновь собрался во дворике. Нашла его, как это не странно, Аспасия:
– Трибониана нужно спасать! Теодорих, Гундемир, давайте за мной!
Они втроём бросились в толпу женщин, собравшуюся около увеселительных заведений, причём Аспасия ловко протискивалась вперёд, а дюжие вандалы едва за ней успевали.

Трибониан нашелся на втором этаже заведения, в большой зале с прекрасным видом на мыс и корабли, с кустами роз на маленьком балконе. В центре зала стоял стол красного дерева, на нем ваза с фруктами, кувшины с вином, и несколько кубков разного размера. На противоположной от балкона стороне была огромная кровать с шелковым балдахином.
Одежда Трибониана была в художественном беспорядке разбросана по всей комнате, а штаны свисали с балкончика.

Вандалы с Аспасией едва пробились через очередь, которую с трудом регулировали мадам и двое пожилых охранников, причём Аспасию оскорбляли не хуже, чем в столичном театре с запоминающимся названием Порнай. Смысл оскорблений сводился к тому, что некая особа со сниженным чувством уважения к окружающим стремится войти без очереди, когда более достойные ожидают восстановления творческих сил героя дня.

Вандалы просто выбили дверь.

Трибониан лежал на кровати, его рука свесилась, под ней на ковре валялась опрокинутая чаша, и благородное вино впитывались в богатый ковёр.

Тело карлика было исцарапано, многочисленные раны кровоточили, вокруг шеи синели следы бешеной страсти.

Аспасия бросила на карлика взгляд, отвернула лицо:
– Господи, а разговоров-то было! Пакуйте его, и быстро уходим!

Гундемир тронул карлика за плечо:
– Очнись, друг!
Аспасия поджала губы:
– «Не мучь. Оставь
В покое дух его. Пусть он отходит.
Кем надо быть, чтоб вздергивать опять
Его на дыбу жизни для мучений?»

Теодорих расхохотался, и допил вино прямо из большого сосуда, вытер губы:
– «Увы, бедный Йорик! Это был малый беспредельного остроумия, с неистощимой фантазией.
А теперь как он отвратителен! Мне даже тошно делается».

Вандалы забросали Трибониана его одеждой, туда же бросили сапожки, замотали всё это в простыню, Гундемир подхватил тюк, а Теодорих пошёл прокладывать путь. Аспасия сунула мадам монетку за хлопоты, и привычно уклонилась от пары ударов и попыток захвата за волосы.

Во дворе Трибониана распаковали, занесли во фригидарий, и отполоскали в холодной воде. Карлик открыл глаза.

– Ну что, посетил бани? – хохотал Теодорих.
– Это была лучшая шутка над шутом, – вымолвил Трибониан, я на всю жизнь запомню Херсонес!

Меланья с Брунгильдой помогли Трибониану одеться, и ближе к вечеру отряд выступил по направлению к центру города. Имитацию денег – мешок с камнями, нес Теодорих – основную часть их казны ловкий Валамир уже запрятал на дромоне, когда ходил к капитану.
Гундемир нёс на плече лежавшего пластом Трибониана – тот пришёл в сознание, но ходить самостоятельно пока не мог.
Прокопий с Сандалфом несли огневой припас в заплечных коробах. Они замыкали шествие, а в центре шли женщины и Вардан.

В таком порядке они добрались до центра Херсонеса.
По городу уже ходили парные патрули, однако это не прибавляло никакой уверенности в безопасности, народ собирался кучками, раздавались резкие реплики, их провожали настороженные взгляды.
Они приняли ближе к морю, и вскоре впереди показались башни западных укреплений Херсонеса. Там, где земля смыкалась с морем, было три ряда стен, первые два ряда были невысокие, только для защиты от тарана. Основная стена была грандиозной, толстой, к тому же над ней возвышались две высоких башни. На обрывистом склоне к воде спускалась вспомогательная стена, доходившая до самой воды.
Западные ворота были открыты, но толпы перед ними не было, только несколько запоздавших пешеходов прошли внутрь города.

Вардан и его спутники покинули Херсонес перед самым закрытием ворот, когда солнце уже приблизилось к морскому горизонту.

В большинстве мест юга Тавриды солнце на закате садится на стороне берега, а встаёт со стороны моря. Мыс Херсонес закручен так, что к морю выходит его северная сторона, и на закате солнце погружается в морские воды. Вардан полюбовался видом заката, и обратился к Прокопию:
– Что теперь?

Прокопий осмотрелся. Идти по каменистому пляжу было неудобно, впереди путь преграждала глубокая расщелина с древним некрополем.
Единственная дорога вилась под башнями, мимо оборонительного комплекса, а потом уходила в поля. Шагов через триста от основной дороги отходила тропка в сторону бухты, куда должен прибыть дромон. Корабля пока не было, и Прокопий не хотел оставаться в одиночестве на пустом берегу – там на них могли напасть.
– Пока подождём под стенами, – скомандовал он, посидим, пока не стемнеет! Заодно и наш герой, – он кивнул на Трибониана, – придёт в себя.

Скоро на небе появились звёзды, и Прокопий дал знак к движению. Они уже прошли вторую башню, когда произошло нападение.

В тишине ночи, прерываемой только редкой перекличкой охраны, неслышно открылась боевая калитка под второй башней, которая стояла в сорока шагах от обрыва.
По замаскированному дополнительной изогнутой стеной проходу, из города выбрался десяток человек. Они имели при себе кистени, шесты, и толстые дубинки.

Они рванули к самому центру отряда, и бросились на женщин.

Построение отряда не было идеальным. Женщин прикрывала только Брунгильда, и она едва успела выхватить меч, крепко схватила его обоими руками. Размахнуться она не успела, приняла на меч длинный шест, упёрлась, и толкнула через шест и его обладателя, и того, кто бежал сразу за ним. На неё тут же обрушился удар дубиной слева, благо она была в доспехе, кираса приняла удар. Опять не было времени размахнуться, она дала напавшему рукояткой по голове, пошла атака справа, она выставила меч остриём вперёд, сделала выпад, держа меч одной правой, и выхватывая левой узкий прямой кинжал. По мечу пришелся мощный удар тяжёлой дубиной, она едва его не упустила, перешла вперёд левой ногой, и воткнула кинжал нападавшему в плечо.

Отряд атакующих разбежался вправо и влево от неё, слева Прокопий обнажил свой скрамасакс, справа Теодорих и Гундемир выставили свои боевые топоры.
Валамир перебежал к ней, и прикрыл слева, поигрывая двумя кинжалами.

Нападавшие остановились:
– Отдайте деньги, и можете идти! – произнес один из разбойников, по виду главарь.

Теодорих размахнулся, и бросил нападающим мешок с камнями. Раздалось рычание обманутого зверя, и предводитель выпустил из рукава кистень на длинном кожаном ремне. Кистень имел железную сердцевину, и костяной набалдашник для смягчения ударов.

Прокопий сбил с лампы печать, из её носика полыхнул маленький факел, пошел черный дым с искрами.
– Кувшин! – крикнул он Сандалфу.
Сандалф отбил у амфоры горлышко, выпала промасленная тряпка, он сунул её Прокопию, огонь перебежал на горлышко кувшина, и Сандалф метнул в нападающих горящий сосуд. Раздались крики, рванулось пламя, свет и тьма разделились яркой границей.

Если на левом фланге и в центре ситуация стабилизировалась, на правом фланге произошло осложнение. На вандалов налетели четверо с шестами, и им удалось свалить Теодориха. Тот катался, удары сыпались на него со всех сторон, благо шлем держался на голове – был пристёгнут.

Тут всех удивил Трибониан. Воинственный карлик соорудил пращу, и начал с непередаваемой руганью и насмешками разить разбойников. Мстительный шутник метил в весьма уязвимые места, хотя часто промахивался, и его снаряды попадали врагам по коленям.

Главарь разбойников словил метко пущенный камень, сложился, и рухнул на камни, на которых горел греческий огонь.

Он побежал по огню на руках, поднялся, и живым факелом бросился к морю. На беду, перед ним оказалась глубокая расщелина с некрополем, и он упокоился рядом с костями древних. Из расщелины змеились отсветы пламени, но криков и движения уже не было.

Теодорих по-прежнему катался под шестами, подобно спелому снопу, но к его противникам подскочил Прокопий. Старый вояка прикрывался заплечным деревянным ящиком в качестве импровизированного щита, и то и дело подрезал своим скрамасаксом кому руку, кому ногу, а кому-то попал и в лицо.
Гундемир подхватил брата, поднял на ноги, и они пустили в дело топоры.
Тут уже кровь хлынула фонтанами, раздались отвратительные чавкающие звуки. Трибониан метнул ещё пару камней, Брунгильда рубанула мечом, и разбойники бросились наутёк, придерживая легкораненых. Осадная калитка вдруг оказалась заблокированной изнутри, и им пришлось бежать под башню к морю, чтобы по воде добраться до города.

А со стороны Западной бухты донёсся крик капитана:
– Что вы там творите, якорь мне в глотку! Быстро на корабль, а то отплыву без вас!

В самом деле, дромон уже прошел в бухту, и покачивался на мелководье у самого берега.

Вардан сосчитал своих, удостоверился, что все в относительном порядке, и призвал срочно следовать на корабль. Готы пробежались по полю боя, добили раненых врагов, и по старой привычке пошарили насчёт добычи.

Берег, силуэты башен тонули в синей дымке. У подножия стены изредка вспыхивали догорающие искры греческого огня. Дромон вышел на глубокую воду, и медленно пошёл вдоль берега в сторону Азии.

– Прощай, Херсонес, – произнесла Аспасия, – пожелай нам удачи!

Вардан от усталости рухнул прямо на палубу, и глядел на звёзды.


Глава 39
Любовный треугольник


626 год, конец лета, Керченский полуостров.

Обоз двигался по степи вдоль кружевных изгибов Лукоморья. По правую руку плавно поднималась древняя гряда разрушенных гор, за развалинами гор шла плоская степь, и далеко на горизонте – остатки ещё одной древней гряды, ныне оплывшей и едва возвышающейся над равниной.
Слева шли прибрежные скалы, полукруглые излучины бухт, яркая трава ложбин, и жёлтый песок. Море было мелкое, теплое, и очень слабо солёное.
Тут и там в бухты втекали небольшие ручьи и речки, древние тропинки вели к колодцам и водопоям для скотины. Богатые пресной водой места были издалека заметны благодаря яркой траве, и обозники не испытывали проблем из-за жажды.

Вот обоз остановился на гребне высоких холмов. Вниз, к морю, вели извивающиеся тропки. На половине спуска скала была странно обработана, огромную площадь вымащивали древние ровные скальные плиты, были видны остатки каменных стен, развалившиеся подвалы. Внизу к морю текла неглубокая речка, образуя в устье спокойную заводь, окружённую камышами.
Людмила вдруг споткнулась, едва не упав, Малуша ойкнула, Лада подала Людмиле руку.
Та пошатнулась, устояла:
– Наверное, голову напекло...

Мстислав бросился к невесте, и вдруг ощутил рывок за руку -– это Руслан схватил его за рукав:
– Брат, извини, вон та девушка, что чуть не упала, ты её знаешь?
Мстислав обернулся к побратиму:
– Знаю, конечно. Это моя невеста, Людмила. А что?

Руслан покачал головой:
– Быть не может. Ужель та самая Людмила?
Мстислав улыбнулся:
– Не успел тебя познакомить. Мы втроём решили остепениться, а тут слух прошёл, что словене у хазар трёх полонянок отбили. Понимаешь, фактически брак вслепую, с первого взгляда. Дарами обменялись, если что.
Руслан кивнул:
– Поздравляю тебя. Просто эта девушка напомнила мне одну смешную девчонку, что бросилась к моему коню, правда, это было давно, и очень далеко отсюда.
– Померещилось! – согласился Мстислав.

Лада и Малуша затеребили Людмилу:
– Пойдём, ну пойдём же!

Людмила прикрыла глаза и медленно произнесла:
– Меж гор, лежащих полукругом,
Пойдем туда, где ручеек,
Виясь, бежит зеленым лугом
К реке сквозь липовый лесок.

Проходивший мимо Достомысл наставительно поднял вверх палец:
– Песок здесь не липовый, а ракушечный!
Липы в Лукоморье вообще не растут. Только сосны и акации. Почвы туточки скудные!

Внизу, почти у самой воды стояли три хижины с камышовой крышей, сушилась лодка, на песке какой-то старик чинил старый невод.

Словене спускались, ведя быков и коней к водопою. Они ввели за правило делать днём большой привал, купались сами, и давали зайти в воду быкам. Воины и сами купались, и купали коней.

Вот и сейчас место оказалось очень подходящим для дневной стоянки.

Лютик с какой-то странной болью смотрел на беспечную радость словен, идущих по пути, которым их прадеды ходили уже сотни лет, и пытался собраться с мыслями, но ласковое солнце, мягкий песок, убаюкивающий плеск волн расслабляли его волю и разум.

Поблизости от него на плоский камень присела Людмила, она задумчиво глядела на волны.
К ней подошёл Руслан, громко произнес:
– Как часто по брегам Тавриды
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской,
Немолчный шепот Нереиды,
Глубокий, вечный хор валов,
Хвалебный гимн отцу миров.

Людмила отвернула лицо, и пересела подальше, в жидкую тень от дикой маслины.

Руслан, однако, и не думал уходить, он зашёл по колени в волны, начал махать руками, и громко кричать:
– Она смиренные шатры
Племен бродящих посещала,
И между ими одичала,
И позабыла речь богов
Для скудных, странных языков,
Для песен степи, ей любезной...

Словене начали собираться поближе, переглядываться.
– Что это он сейчас кричал про речь Богов? – удивился молодой Ратмир.
– Это он имеет в виду санскрит! – пояснил Велимир, – наши полонянки из племени вятичей. Их речь с древним языком ариев весьма схожая.
– И обычаи тоже похожи весьма, – поддакнул кто-то из толпы.

– Тогда про песни степи становится непонятно, – встрял в разговор Достомысл, – девчонки, когда это вы успели хазарский язык выучить?

– Слова эти нужно понимать так, – начал Велимир, – хазары девушек похитили, и поместили в свои шатры.

– И они сразу свой язык позабыли, и хазарский выучили? – удивился Рогдай, тоже очень молодой воин, – эй, Руслан, ты сейчас нас очень заинтересовал, это ты прорицаешь, или задаёшь вопросы к Небу?

– Тише ты, глупец, – зашикали на Рогдая словене, – какие вопросы к Небу? Кто же у Неба без предварительной жертвы вопрошает? Вестимо, прорицает он. Водою морскою омылся, откровение на него и снизошло. Пока он прорицает, надо у него, а не у Неба, спрашивать!

– Точно, – поддержал Достомысл, – Руслан, нам что следует делать? Придержать зерно до весны, или сейчас пораньше продать, да и побыстрее домой возвращаться?

Руслан повернулся лицом к берегу, сделал несколько шагов вперёд, широко улыбнулся:
– Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна
И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальной стороне,
О чудной ночи, о луне...

– Домой нужно возвратиться до весны, – уловил смысл странных речей Велимир, – иначе не будет нам удачи. Стоит побыстрее расторговаться, да и поворачивать оглобли на родную сторону!

Началась суета. Словене забегали. Они были в двух днях пути от Пантикапея, и теперь было решено не терять времени. До ночи ещё можно было ехать несколько часов, дневной стоянкой решили пренебречь.

Обоз медленно потянулся в гору, а затем повернул на восток.

Руслан подошёл к Людмиле:
– А помнишь, как ты просила меня с собой забрать, о любви слова говорила? Я ещё помню то чудное мгновение!

Людмила подняла на него спокойный взгляд:
– Я вас прошу, меня оставить;
Я знаю: в вашем сердце есть
И гордость и прямая честь.
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна.

Руслан тряхнул головой, усмехнулся, и вскочил на коня.

Достомысл кивнул в его сторону, обращаясь к Велимиру:
– Триангл амурё. Вечная тема!

[triangle amoureux – любовный треугольник, частая тема литературных произведений, начиная с Илиады.]
– Однако, наш Парис пока не имеет успеха! – откликнулся Велимир.
– Так и наш Менелай ещё свадьбу не сыграл, – почесал подбородок Достомысл. Лютик тоже был рядом, и при этих словах нехорошее предчувствие сильнее сжало его сердце:
– Чур, меня, чтоб не сглазить, – плюнул он в сердцах.

Аланы всё чаще снимали доспехи, словенские витязи тоже часто ехали в одних рубахах, сложив на телеги броню и оружие.

Лютик ещё выполнял упражнения с камешками, потом нашёл себе новое развлечение: он привязал к короткому копью обломок стрелы с оперением на одной стороне, и мешочком с песком на другой. Он подбрасывал стрелку в воздух, давал ей перевернуться оперением вверх, и ловил её на широкий наконечник копья. Он прокручивался вокруг себя, и снова подбрасывал стрелку вверх.
Через некоторое время он уже избавился от веревки, и просто подбрасывал стрелку наконечником копья, а то и подхватывал стопой, коленом, даже ловил на лоб.

Постепенно он начал чувствовать плоскость наконечника копья, как продолжение собственного тела, легко дотрагивался им до любой выбранной травинки, или срезал засохший цветок.
Листовидный наконечник не так годился для пробивания брони, как четырехгранный, зато им можно было и рассекать, и подрезать, и даже бить плашмя.
Постепенно Лютик стал добавлять к своим забавам с копьём вращения и прыжки, перехваты за спиной и над головой.
Словене уже с некоторой опаской смотрели на его забавы. Лютик почти не уставал, движение обоза было неспешным, он успевал и тренироваться, и любоваться красотой древней дороги.

Вокруг была масса скальных выходов, попадались одинокие камни самых странных форм и размеров, многие носили следы глубокого выветривания, но попадались и явно обработанные человеком огромные плиты. На некоторых виднелись совсем недавние следы обработки, часто попадался крест в круге, и по этому признаку словене делали вывод, что учение греческих монахов проникло и на берега Лукоморья.

Впрочем, гораздо больше вокруг было древних курганов, с вершинами, окруженными ожерельями крупных камней – кромлехами.

Дорога легко ложилась под колеса, и скоро на горизонте показалось широкое соляное озеро. В озеро вливался слабый поток воды с холмов, но там, кроме камыша, ничего не росло – сверкающая на солнце соль убивала всю растительность. Зато вдоль берега вода была – там ярко зеленели сады, виднелись колодцы, и побеленные известью невысокие хатки, крытые камышом.

Деревня, похоже, жила садами и рыбной ловлей, впрочем, немного в стороне от озера по сухой степи медленно двигались местные коровы, отчасти похожие на крупных мускулистых коз.

– На таких травах много молока не нагуляют, – тоном знатока произнесла Людмила, – луга здесь совсем никудышные.
– Зато рыба водится в изобилии, – ответил Достомысл, – а что, Мстислав, какой народ здесь живёт?
– Да как сказать, – Мстислав пожал плечами, – в основном, нашего языка здесь люди, но есть и потомки греков, и аланы, и даже готы поблизости живут. Наше наречие многие понимают.
– А дань кому платят? – полюбопытствовал Велимир.
– Все, кто не в стенах города Пантикапея, платят дань хазарам, – ответил Руслан, – только внутри стен есть самоуправление, они под покровительством Византии, но это тоже не наверняка. Ибо в любой момент могут отложиться, а постоянного гарнизона из империи там нет. Скоро сюда придет хан Кубрат, вот и узнаем, кому город будет принадлежать.
Обоз втянулся в деревню, путники договорились со старостой, что раненых аланов и словен возьмут на постой до выздоровления за некоторое количество мелкого серебра.
Местные дома имели стены из плетёного камыша и глины, изнутри и снаружи их дополнительно белили раствором извести.
Полы были земляные, покрытые плетенками из камыша и соломы, с постеленными сверху полосатыми ковровыми дорожками. В таких домиках было прохладно летом, но довольно холодно зимой, так что раненым стоило выздоравливать побыстрее, чтобы долго здесь не задерживаться.

Через день впереди показались далёкие стены Пантикапея, и вот тут отряд попал в засаду.

Они объезжали поле грязевых вулканов, все, кроме троих словенских витязей, обмылись в местной целебной грязи, мужчины ехали голыми по пояс, перемазанные засыхающей голубой жижей.

Дорога сворачивала на юг, позади были берега Лукоморья, слева они видели синие воды пролива, за которым начинался уже Понт Эвксинский – Чёрное море.

– За эти проливом – Азия, – произнёс обычно молчаливый Иран, глядя на синюю полоску далёкого берега, – у этого пролива Европа заканчивается.
День был ясный и ветреный, на волнах тут и там виднелись паруса рыбацких лодок и торговых корабликов, сновавших между азиатским берегом и Пантикапеем.

– Некогда Зевс, обернувшись быком, похитил Европу, и перенёс её в Азию, – поддержал разговор Велимир, – но это было, наверное, у других проливов, там, где ныне Константинополь находится.
– Может, и там, – согласился Алан, – если бы это был этот пролив, то Зевс наверняка бы воспользовался лошадьми, эти земли принадлежат конникам!
Он хлестнул лошадь поводьями, и, смеясь, ускакал вперёд.

Через некоторое время грязь стала засыхать и отваливаться грубыми корками, народ стал отряхиваться, послышались смешки.
Меж тем, впереди показались развалины, остатки строений, и входы в старые каменоломни – отсюда издревле шёл камень на строительство Пантикапея.
Они ещё не успели их как следует рассмотреть, когда из развалин какого-то строения в них полетели стрелы.
Тут с коня упал Мстислав – стрела попала ему в грудь. Броня выдержала, но удар был всё же весьма силён. Мстислав не смог сразу встать, к нему тут же бросилась Людмила, придержала за плечи.

В состоянии вести бой теперь были только двое словенских витязей, Добрыня и Ратибор тут же рванули вперёд, но лучники сразу припустили прочь, забирая к югу.

И тут раздались крики в обозе. Ещё двое врагов налетели сзади – не иначе, прятались в подземных ходах вместе с конями.

Мстислав получил удар булавой по шлему, а Людмилу враги схватили, и бросили поперёк лошади. Девичий визг, похоже, был слышен на другом берегу пролива, и даже отразился от высоких стен Пантикапея.

Мстислав лежал без сознания, Малуша и Лада визжали, словене бестолково бегали между возов, Лютик то натягивал лук, выцеливая врагов, то бессильно его опускал.

Но вот топот коней затих, смолкли и рыдания, Лютик тяжело опустился на землю.

Они погрузили Мстислава на телегу, аланы вооружились, настроение у всех было – хуже некуда.

Когда они вплотную подъехали к воротам города, Мстислав открыл глаза:
– Что это было?

Ему никто ничего не ответил.

Достомысл вздохнул, и произнёс, отворотя лицо в сторону:
– То были тайные преданья
Сердечной, темной старины,
Ни с чем не связанные сны...

Глава 40
Пантикапей – Феодосия

Пантикапей, нынешняя Керчь, 626 год.

Огромный город занимал собой несколько холмов вокруг центральной горы, где со времён Боспорского царства была цитадель.

Обоз втянулся на улицы города, и вот они уже оказались на большом торговом поле, в окружении сотен лавок, повозок, сотен людей, степенно торгующихся, или ожесточенно зазывающих купить свой товар.
Торговцы кричали на греческом, тюркском, сарматском наречии, немного коверкая слова, говорили и на языке словен.
Лютик недоумевал, как быстро жители лесов и полян влились в эту сутолоку, как будто вспоминали навыки жизни в большом городе.
В Пантикапее словене быстро продали зерно, накупили тканей, тонкой посуды, упаковались, и собирались в тот же день отправиться обратно.

Самые молодые успели и подняться к цитадели, и поглазеть на древний дворец, с высоты горы посмотреть на море и противоположный берег пролива.

Лютик прошёл по торговым рядам, купил себе короткий нож для повседневных нужд, и длинный тонкий кинжал восточной работы, по длине совпадавший с кривым кинжалом Улуг-хана. Кинжал был выкован из единого куска стали, клинок имел надёжный, без порока, с рукояткой, обвитой плотным кожаным шнуром. Цвет булата был тёмным, с мелкими прожилками после закала. Он легко входил в неброские чёрные ножны, простые, без украшений, но сталь была крепкая, таким было легко пробить кольчугу, и было похоже, что им уже пробили не одну.

Лютик посмотрел на оба своих кинжала, сравнил длину лезвий и вес, решил, что будет держать кривой клинок в левой руке, а прямой в правой, если что. Затем он спрятал кинжалы за голенища сапожек, и штанами сверху накрыл, пряча от посторонних глаз.

Ближе к вечеру, все вновь собрались на торговой площади.
Торговали с прибылью, купить соль рассчитывали ближе к Перекопу, поэтому большинство телег выглядели пустыми, лишь на телеге Лютика лежал так и не пришедший в сознание Мстислав.

Словене собирались кучками вокруг телег, обсуждали покупки, прибыль, и услышанные новости. Как не распрашивали они местных обитателей, никто четверых всадников с полонянкой не видел.
– Здесь нам задерживаться нечего, пора возвращаться на Днепр, – подвёл итог Велимир.
– А кто согласен Людмилу искать, пусть каждый в свою сторону направляется! – предложил Достомысл.
– Кто полонянку найдёт, – тот на ней и женится! – поставил условие Руслан, поправляя за спиной тяжёлый двуручный меч. Он взглянул на Мстислава, и произнёс:
– За него я отомщу. Всем четверым отрежу их дурные головы.

Мстислав без сознания лежал на телеге, поэтому все посмотрели на Лютика.
Опять получалось, что решение должен принять Лютик, как названый отец девушек из племени вятичей.
Лютик посмотрел на Мстислава, вздохнул, пожал плечами:
– Людмила обещалась быть верной Мстиславу. Но тот её не уберёг. Не знаю, очнётся ли он. Но Людмилу нужно спасать.
Поэтому я согласен на предложение Руслана.
Кто ещё хочет принять участие в поисках?
Ратибор переглянулись с Добрыней:
– Мы переправимся на фанагорийский берег, будем расспрашивать. Если узнаем, попробуем Людмилу вернуть. Если Мстислав будет жив, вернём ему.

Лютик кивнул, соглашаясь.

Иран произнёс:
– Я поищу Людмилу от Фанагории до Белой Вежи. Там есть невольничьи рынки, буду спрашивать. Постараюсь выкупить, а она пусть сама решает, к кому вернуться. Если не найду, еду на Фиагдон. Надо роду помогать, в горы уходить.
Алан кивнул, произнёс, обращаясь к Лютику:
– Я поеду на юг. Там есть много торговых поселений, надо и их проверить.
Хотя, если похитители в город не заезжали, значит, их заранее судно у берега ожидало. Вряд ли они двинулись на запад, там сейчас неспокойно. Но и мне тоже нужно возвращаться на Фиагдон. Родных нужно в горы уводить.

Лютик покивал, соглашаясь. Все перспективные направления поисков были распределены, ему осталось только забрать Мстислава, и возвращаться с ним назад, в село рядом с соляным озером, где находились и другие раненые словене и аланы. На пути обратно они точно не наткнутся на похитителей, и шансы Мстислава вернуть Людмилу теперь казались совершенно призрачными.

Все попрощались, и обоз налегке покатил обратно на Запад.

Ратибор и Добрыня с подругами остались до утра в городе, рассчитывая с утра найти судно для переправы.

Иран с Русланом сразу отправились в порт, а Алан вместе с обозниками выехал из ворот, но затем повернул коня на юг, и скрылся в сизых сумерках.

Обоз же покатил знакомой дорогой, по синеватым травам степи, мимо каменоломен и грязевых вулканов в сторону солёного озера.

Смеркалось. Солнце уже село за далёким морем, и фиолетовое небо давало совсем немного света. Лютик ехал последним, настроение было – хуже некуда. Его быки спокойно тянули лёгкую повозку, скрип колёс убаюкивал, он уже начинал дремать, когда сзади кто-то сильно дёрнул его за рукав.
Лютик инстинктивно вскочил на ноги, быки почувствовали это, и встали. Повозка дернулась и остановилась.
Лютик оглянулся, и увидел, как Мстислав беззвучно перекатился с телеги на землю, и ужом скользнул в сторону.
В стороне послышался громкий голос:
– Мир вам, я один!
Мстислав поднялся с земли, пряча нож за сапог:
– И тебе мир, добрый человек, коль не шутишь!
Незнакомец подошёл ближе. Он был одет на сарматский манер, обут в мягкие сапожки, в руках держал крепкую палку.
– Кто ты? – спросил Мстислав.
– Называй меня Финн, – откликнулся человек.

– Что-то мне твоё имя не нравится, – ответил Мстислав.
Он был на удивление быстр и точен в перемещениях, Лютик с ужасом понял, что всё последнее время Мстислав только притворялся немощным.

– Можешь звать Суомилайнен, – произнёс ночной гость, – но Финн короче.

Он подошёл ближе. Оказалось, это уже немолодой мужчина с крепкими руками и мощной спиной, без лишнего жира.
У него была короткая борода, идущая вокруг всего лица.

Мстислав назвал своё имя, представил Лютика.

– Этого молодца я знаю, – махнул рукой Финн, и Мстислав тут же дёрнулся, уходя в сторону.
Лютик на инстинктах тоже шарахнулся вбок.

– Не боись, – усмехнулся Финн, – хотел бы, убил вас со спины. Не дёргайтесь, всё нормально.
Я тут подошёл должок отдать.
– Какой ещё должок? – напрягся Мстислав.
– Работку вы мою сделали, а задаток за неё я взял.
– Ты что это имеешь в виду? – нахмурился Мстислав.
– Улуг-хан, – произнёс Финн, – помнишь такого? У мальчика твоего с его тела кинжал.

Лютик попятился, пытаясь незаметно взять лук.

– Ты взял золото базилевса, – предположил Мстислав.

– Было такое дело, – усмехнулся Финн, – у старости вечная потребность в деньгах. Но только задаток. Остальное – после подтверждения выполнения.

– В этот раз ты не особенно напрягался, – Мстислав сделал знак Лютику, что не стоит делать резких движений.

– Всё же пришлось попотеть. Пока нырял, пока тело вытаскивал, пока обратно топил... Хотел сначала непрошеных помощников спровадить к Харону на речную прогулку, а потом рассудил так: не стоит обижать благодетелей. А уж когда Горный Старец у вас девушку украл...
– Как ты его назвал? – встрепенулся Мстислав.
– Вижу, интересуешься, – вымолвил Финн, только не всё ли тебе равно? Ты ведь девушку эту раньше не знал, чувств никаких не испытывал...
Мстислав покивал головой:
– Не буду врать, любви между нами не было. Сейчас, поди, не эпоха романтизма на дворе. Тут не любовь на первом плане у нас, а обещание и предопределение.
– Разумные речи ведёшь, – похвалил старик, – это правильно, что врать не стал, так что я тебе помогу. Те джигиты, что твою суженную украли, посланники Горного Старца.
– Что это за человек? – вымолвил Мстислав.
– О нём мало что достоверно известно. Точно только одно: моря он не выносит, а любит жить среди скалистых утёсов, изучает древние тексты на иврите, и уже достаточно стар. Кровь его больше не греет, вот и обкладывается он на ночь девственницами, подражая древним долгожителям. Однако, что-то долго девы у него не живут, и раз в три – четыре месяца посылает он верных слуг за новой добычей.
– Покажешь, как его найти? – спросил Мстислав.
– Показывать не стану, – ответил старик, – но путь объясню.

Лютик вдруг сделал шаг вперёд от телеги, наклонив голову, вгляделся в Финна:
– Что древлянин делает столь далёко от родных лесов?

Финн расхохотался:
– Что, тоже нравятся древлянские девушки? Говоришь немного по-нашему?

Лютик кивнул, улыбаясь.
Финн подошёл, и хлопнул Лютика по плечу:
– Всё из-за них. Молодость, амбиции, несчастная любовь. Доказать своё превосходство хотел. У хазар служил, у ромеев, воевал и против гуннов, и против арабов. В итоге махнул на всё, и начал совершенствоваться вот в этом!

Суомилайнен вытащил из рукава изящно изогнутый финский нож, провернул его между пальцев, несколько раз махнул в воздухе, и снова мгновенно спрятал в рукав.

– Здорово! – восхитился Лютик, – научишь меня так?
– Сам научишься! – усмехнулся Финн, – главное, не вздумай в реальном деле так вертеть. Каким хватом взял, тем и работай! А для этого должен ты уметь из любого положения нанести колющий удар или подрезание.
– Вижу, наше общение может быть очень плодотворным, – вступил в разговор Мстислав, – как насчёт проехаться до Чуфут-Кале?
– Хорошо, – согласился Финн, – если молодой человек уступит старику кинжал Улуг-хана, я подарю ему свой нож, и научу им владеть. Кинжал облегчит для меня трансфер денежных средств от заказчика.
– Ты начинаешь мне нравиться, – заметил Мстислав, – не довелось ли тебе пожить в эпоху массового сооружения крыш?

Тут эти двое перешли на совершенно тарабарский язык, Лютик ухватывал знакомые слова, типа «разводка», но они явно не занимались изготовлением и заточкой пил, хотя слово «заточка» тоже прозвучало в их речи, но явно, как и «стрелка» имело иное значение. Слышались слова из греческого языка «олигарх», «авторитет». В итоге Лютик уснул в телеге, а эти двое потихоньку беседовали до самого утра.

Когда солнце встало, они уже прибыли в приозёрное селение, там продали быков и телегу, купили ещё трёх коней, и верхами отправились через степь в сторону Феодосии.

Город сей был основан за шесть веков до Рождества Христова выходцами из Милета, и сейчас власть в нем в очередной раз переходила из рук в руки. Хазары уходили, и Феодосия возвращалась в родную имперскую гавань, что означало новые налоги, но и большую безопасность.

Финн рассчитывал закупить там припасы на путешествие до Херсонеса, и намекал, что собирается нечто улучшить в вооружении Лютика. Мстислав понемногу выходил из своего оглушённого состояния, иногда на его лице вновь появлялась улыбка.

На привалах Финн обучал Лютика подходам к объекту спереди и сзади, указывал уязвимые места, где большие артерии находятся практически под кожей, и делился богатым личным опытом практического применения ножа:
– Прямой хват – для хвастовства. Он полезен только в поединке один на один, днём, при хорошем освещении, с противником без лат, против такого же короткого оружия.
Ночью, на неровной поверхности, если количество противников неизвестно, если у врага могут быть наручи или кольчуга – держи обратным хватом. Обязательно должна быть мощная крестовина, но не слишком большая. Ножом можно колоть, подрезать, использовать как защиту вдоль предплечья, можно захватывать, как крюком, отводить длинное оружие, можно бить рукояткой.

Лютику не очень нравилась эта наука убивать, было в этом что-то нарушающее красивый образ благородного витязя, но он видел, что Мстислав с большим уважением относится к наставлениям Финна, и не роптал.

Пока они ехали, Финн рассказал им, как он шел по их следу, как собирался перехватить в районе каменоломен, и как там, к своему удивлению, обнаружил засаду людей Горного Старца.
Суомилайнен сумел незаметно опознать похитителей. Он прятался рядом с их засадой, и подслушивал разговоры.
По его словам выходило, что с Горным Старцем у Финна старые счёты, тот часто перехватывал у него выгодные контракты. Однако, в последнее время Горный Старец ослабел, и больше использовал помощников.
– Запомните, балка Мариам, рядом с пещерным городом, тюрки называют его Чуфут-Кале, византийцы там построили крепость Фулла. Там живут греки, готы, и тюрки, принявшие иудаизм. У них там хорошая земля, много воды, и убежища на скале.
Верхний город сейчас контролирует византийский гарнизон. Они построили стену, отделившую скальный кряж от плоскогорья. Кроме этой стены, скала неприступна.
Однако, Горный Старец обычно живёт в долине. Там тень, прохлада ручьёв, сады, и даже собственный розарий. На горе у него есть дом, но гораздо меньше. Усадьба в долине охраняется, имеет ограду в два человеческих роста, постоянные караулы на подступах.
Не перепутайте, остальные горные крепости на пути от Херсонеса к степи населены готами, у них несколько иные обычаи. Там уже почти нет скотоводов, больше земледельцев и ремесленников.
– Надеюсь, в горные крепости готов мы не пойдём, – произнёс Мстислав.
– Накроем на месте, – произнёс старик, – кстати, я уже вижу впереди стены Феодосии!


Глава 41
Чуфут-Кале

626 год, Чуфут-Кале, передовой гарнизон Херсонеса, горная крепость Фулла.


Ипатий был начальствующим над крепостью Фулла на службе императора ромеев.
Эта крепость была самой дальней от Херсонеса, и через небольшое ущелье контактировала непосредственно со степью.
Если в долинах между горными хребтами были поля пшеницы, сады и виноградники, за которыми ухаживали греки, то в степях паслись стада овец, которыми занимались тюрки – прирожденные наездники.
Торговля с Херсонесом шла весьма интенсивно, население долины росло, и император уже дважды присылал мастеров для укрепления стен крепости.
К сожалению, кроме неприступных утёсов, твердыню защищал только весьма маленький гарнизон из двух десятков человек.
Десяток готов нёс службу на южных воротах, охранял башню над осадным колодцем, и обходил дозором обширный скальный мыс на западе крепости.
Десяток алан сторожил длинную восточную стену, и изредка выходил в патруль взглянуть на соседнее укрепление к северу от Чуфут-Кале. Там шла цепочка крепостей до самого моря, но в пределах видимости было только три из них. В каждой крепости был заготовлен сигнальный костёр, чтобы дымом подать сигнал в случае опасности.

Ипатий начинал службу во Фракии, и ещё застал старую ромейскую пехоту, которая воевала по образу и подобию легионов древности.

Но время легионов давно прошло, и теперь имперские военачальники командовали отрядами варваров, которые воевали по своим собственным законам и обычаем.
Хорошо, если в силах византийского военачальника было хотя бы задать им первичную цель, и проследить, чтобы те не атаковали своих.
Волей-неволей, а ему приходилось понимать языки готов и аланов. Те часто служили вместе, их языки постепенно смешивались, но иногда наемники из разных народов не вполне понимали друг друга. Тогда им приходилось обращаться к греческому, впрочем, иногда в ход шла и забываемая повсеместно латынь.

Сейчас его наёмники были насторожены и напуганы. Степь в очередной раз меняла своих хозяев, в Крым рвались болгары, бродили отряды авар, и союзные им орды славянских дикарей. Недавно авары провели обряды над несколькими племенами, повязали кровью бывших пахарей, превратив в отчаявшихся безжалостных убийц. Взяв из десятка не более двух, авары откочевывали, а оставшиеся славяне, сорвавшиеся со своих мест обитания, начинали бесцельно кружить по степи, занимаясь разбоем. Обычно такие изгонялись отовсюду, ибо после кровавых обрядов авар, к земледелию люди уже не возвращались.
Обычно они бежали в лесистые Карпатские горы, и рыскали там среди горных круч и лесов, наводя ужас на людей. При необходимости авары вновь привлекали их в походы, обеспечивали скудным довольствием, а в остальное время те пробивались охотой, рыбной ловлей, да разведением овец и коз.

Однако сейчас авары навербовали множество отрядов внутри полуострова, сами ушли за Перекоп, а потом устье полуострова взяли под контроль враждебные аварам болгары. Пешие союзники авар стали разбредаться по степи, и шли в сторону горных укреплений Херсонеса, сея на своем пути смерть и разрушения, грабя, поджигая, и насилуя всё, на что хватало сил дотянуться. Разрозненные отряды этих грязных, голодных и злых, полуодетых людей шли в направлении цепи горных укреплений, воздвигнутых ромеями на основе древних пещерных городов.

Сначала стали возвращаться ближние кочевья. Всё же славяне перемещались пешком, и пастухи успели вернуться, не потеряв ни одной овцы. А вот из дальних кочевий пришли дурные вести. Стада подвергались нападениям, одичавшие подкрепились жирным мясом, набрались сил, и шли всё ближе к предгорьям. Пастухи не могли быстро вернуть скот в долину, да и где его там держать? Приходилось мириться с потерей части животных, спасти бы людей...
Но постепенно разбойники научились захватывать и коней, организовывали разведку, начались и человеческие потери.
Извергам была нужна одежда, оружие, они не могли питаться одним лишь мясом.
Раньше такие проблемы решал каган хазар, достаточно было прислать несколько сотен всадников для облавы по степи.
Но сейчас каган осаждал Тбилиси, сил у хазар не было, а болгарская орда ещё не собрала вместе все кланы. В этом промежутке безвластия одичалые вышли из-под контроля.


Ипатий стоял на отвесном обрыве своей крепости, и глядел вниз на долину. Внизу тек ручей. В его верховьях стояли богатые усадьбы с чистыми, белёными известью стенами, окруженные частоколами в два человеческих роста. Ниже располагались поля и огороды, сады, фермы греков и армян, а в самом низу большие загоны для скота. Вход в долину со стороны степи был перекрыт стеной, скорее даже каменным рвом, с прочными воротами. Эту стену навалили кое-как тюрки, материала под ногами было хоть отбавляй, но добиться того уровня обработки, которым славились греки, они разумеется, не могли.

На противоположном краю долины, прямо напротив крепости, располагалась точно такая же вертикальная каменная стена, приблизительно в нижней трети её темнели проемы нескольких пещер. В пещерах жили монахи, окормлявшие святым словом общину из греков, готов, и армян.

Ипатий вспоминал, как он вызвал к себе старейшин греков, тюрков и готов. Готы организовано явились, выделили воинов для охраны стен, завели в крепость женщин и детей. Греки и армяне завезли в крепость имущество, часть женщин с детьми, внесли свой вклад в запасы продовольствия. Большая часть мужчин осталась работать на полях, воинов в гарнизон они не добавили.
А вот с тюрками возникла проблема.
В крепости был луг, но все стада туда загонять не имело смысла – запаса травы не было. К тому же, старейшина тюрков по прозвищу Горный Старец не согласился усилить гарнизон своими воинами.
Он собирался запереться в долине, и собственными силами охранять скот и обширную усадьбу.
В усадьбе его был большой виноградник, розарий, пруд с лебедями, и сад с павлинами. Было несколько дворов для конюшен и мелкого скота, кузницы и мастерские.
Упрямство Горного Старца объяснялось его поддержкой из самого Херсонеса. В былые годы тот служил базилевсу, и выполнял щекотливые поручения, как правило, связанные с тайными убийствами. И его старые связи были сильнее власти Ипатия.

Ипатий отбросил воспоминания. Теперь следовало нанести визит к монахам. Он взял двух личных телохранителей, они оседлали небольших местных лошадок, и через восточные ворота потрусили по широкой дуге к противоположной стене ущелья. С утёсов, обрывающиеся к югу, они бросили взгляд в сторону Херсонеса. Дымов на горизонте не было, они развернулись, и стали спускаться по дороге, петлявшей в северо-западном направлении. Проехав лес, они попали в долину, где неглубокая речка текла между стеной горной крепости и противоположным утёсом, в котором тоже с древних времён в многочисленных пещерах жили люди.

Сейчас они ехали именно к этим пещерам на противоположном от крепости склоне ушелья. Там в последнее время селились монахи, бежавшие из Византии от гонений за настоящие или вымышленные проступки, а также принципиальные противники набирающего силу учения иконоборцев.

Ипатий спешился у подножия скальной лестницы, ведущей к пещерам, расположенным на высоте в десятки ростов человека, оставил коня телохранителям. Те повели лошадок к водопою, да и сами прильнули к чистому источнику, бьющему из каменной горы.

Ипатий поднялся к пещерному ярусу, где его встретил Порфирий, подвизающийся в помощниках у преподобного Даниила – ученого и благочестивого монаха, несколько лет назад прибывшего в эти пещеры из самого Константинополя.
– Проходите, господин, – приветствовал его Порфирий, – Преподобный ожидает.

Они прошли через анфиладу пещер, освещённую светом лампад, с маленькими оконцами, закрытыми рамами с кусочками цветного стекла.

Даниил сидел в своей келье, и читал большую книгу из тонких листов пергамента, раскрытую на одной из первых страниц. Ипатий успел только заметить, что это не Евангелие.

– С чем пришёл, сын мой?
– Преподобный, нам нужно поговорить.
– Потребно провести таинство?
– Нет, Преподобный. Я пришёл просить вас перейти в крепость.
– Нужно ли сие?
– К долине приближаются отряды славянских извергов, жизни людей в опасности.
– На всё воля Божия! – поднял персты Даниил.
– Возможно, Бог послал меня предупредить вас, – улыбнулся Ипатий.

– Не кощунствуй! – Монах ткнул пальцем в книгу, – вот, описание славян, данное ритором Прокопием Кесарийским: «Образ жизни у них, как и у массагетов, грубый, безо всяких удобств, вечно они покрыты грязью, но по существу они неплохие люди и совсем незлобные, но во всей чистоте сохраняют гуннские нравы».

– Я бы не слишком доверял доброте гуннского нрава, – отметил Ипатий, по моим данным, к нам идут племена, испорченные аварами. Те провели над пахарями свои страшные ритуалы, среди варваров нет женщин и детей, нет стариков, слабых и больных. Это мужчины в состоянии полного отчаяния.

– И моя миссия – направить их ко Христу! – произнёс Даниил.
– Преподобный, этот порыв легко понять, – склонил голову Ипатий, – но момент не слишком хорош. Варвары одержимы насилием и разрушением. Их сердца ищут не покоя, но мести. Они разрисовывают свои тела символами, от которых надеются получить силу. Слепо они копируют и тюркскую тамгу, и готские руны, и Солнце македонских славян. Они хотят мстить, но их месть невозможно утолить, это месть самим себе.

– Да, это похоже на описание Прокопия, – произнёс Даниил, вот:
«Вступая в битву, большинство из них идут на врагов со щитами и дротиками в руках, панцирей же они никогда не надевают; иные не носят ни хитонов, ни плащей, а одни только штаны, и в таком виде идут на сражение с врагами».
– У этих славян нет воинского вооружения, но даже стая волков может быть опасна, а это люди.
– Да, – произнёс Даниил, – вот как написано у Прокопия:
«Асбада же в данный момент взяли живым в плен, а потом убили, бросив в горящий костер, предварительно вырезав из кожи на спине этого человека ремни».

Ипатий возвысил голос:
– Преподобный, долину будет оборонять клан Горного Старца. Но мне кажется, что его стена не удержит врагов. Пусть у них и нет осадных орудий, но долину они возьмут. За стену крепости я ручаюсь. Фуллу мы удержим, и будем держаться там хоть до зимы.

Даниил перевернул страницу:
– Вот, я зачитаю тебе: «Приблизительно в это время войско славян, перейдя реку Истр, произвело ужасающее опустошение всей Иллирии вплоть до Эпидамна, убивая и обращая в рабство всех попадавшихся навстречу, не разбирая пола и возраста и грабя ценности. Даже многие укрепления, бывшие тут, и в прежнее время казавшиеся сильными, славяне смогли взять, так как их никто не защищал, и обходили все места, где хотели, производя опустошения. Начальники Иллирии с 15-тысячным войском следовали за ними, но подойти к неприятелям близко они нигде не решились».

Ипатий помрачнел.

Даниил снова перелистнул несколько страниц:
– Вот ещё: «После этого они стали безбоязненно грабить все эти местности и во Фракии и в Иллирии, и много крепостей тот и другой отряд славян взял осадой; прежде же славяне никогда не дерзали подходить к стенам или спускаться на равнины».

– Тем более, нужно собрать людей в крепости. Кроме того, – Ипатий привёл последний аргумент, – славяне разграбят утварь, сожгут иконы!
Преподобный Даниил глубоко вздохнул, сухим пальцем оттёр слезу:
– И об этом пишет Прокопий: «Мужчин до 15 000 они тотчас всех убили и ценности разграбили, детей же и женщин они обратили в рабство. Но сначала они не щадили ни возраста, ни пола, но как этот отряд, так и другие с того момента, как они ворвались в область римлян, они всех, не разбирая лет, убивали, так что вся земля Иллирии и Фракии была покрыта непогребёнными телами».

Даниил встал, отложил книгу, и достал другую, ещё больших размеров.
Пролистал почти до конца, и наставил на строчки палец:
– Вот что Тацит писал о венедах: «Из-за смешанных браков их
облик становится все безобразнее, и они приобретают черты
сарматов. Венеды переняли многое из их нравов, ибо ради грабежа
рыщут по лесам и горам, какие только ни существуют между
певкинами и феннами».

– Они разграбят церковное имущество, – с горечью произнёс Ипатий, – Преподобный, пожалуйста, уходите в крепость!

Даниил обвёл взглядом свою келью, перекрестился на иконы, затем подошёл к дверному проходу:
– Порфирий!
– Я здесь, Преподобный!
– Поднимай братию, привлеки мирян, мы переносим реликвии из пещер в крепость. Уносите всё имущество.
– Приглашаю вас в свой дом, – Ипатий приложил руку к груди.
Даниил посмотрел на него печальными глазами, и сел на своё жёсткое ложе:
– Премного благодарен, игемон. Но я остаюсь.

Глава 42
Три встречи, встреча первая


626 год, конец лета. Предгорья Туркестанского хребта, город Буджират, столица согдийского княжества Уструшаны, современный поселок Шахристан.

Третий день пошёл после посещения монастыря Жёлтого цветка, и путники уже снова шагали через горы, перевал за перевалом. Здесь складчатость хребтов шла постепенно повышающимися рядами, цепь за цепью тянулись хребты с востока на запад. Сейчас они двигались по территории Уструшаны, известной в Срединном Государстве, как страна Цао. Господствующей религией здесь был зороастризм, основной доход шёл от торговли между Китаем и Персией, а вот за контроль над этой местностью боролись власти тюркского каганата и набирающий силу Самарканд.

– Что скажешь о Буджистане? – спросил Ша Сэн весело шагающего Сунь Укуна.
– Странный город, – отвечал Великий Мудрец, – архитектура напоминает Рим. Сам город состоит из трёх частей: внутренний замок, или кухендиз – там дворец местного африна. Потом идёт шахристан – внутренний город, с мощной стеной и воротами. За ним располагается рабад – пригород, тоже защищённый стеной, но не такой мощной.
Есть водопровод и канализация, подземные каналы с питьевой водой, колодцы и бассейны.

– А ещё там есть несколько храмов Огня, – поддержал разговор Чжу Бацзе, – и никаких буддийских монастырей.

Белый Конь фыркнул, и издал короткое ржание.

– Да, знаю, – отозвался Великий Мудрец, – за хребтом и рекой Зерафшан располагаются земли древнего правителя Ашоки, Бактрия, где сейчас как раз расцвет буддизма. Наставник, не посетить ли нам грандиозные статуи Будды, пока их не разрушили фанатики?

Сюаньцзан с достоинством ехал на Белом Коне, перебирая чётки, и не проявлял интереса к разговору.

– Да кто их разрушит! – рассмеялся Ша Сэн, – они огромны, как каменные горы. К тому же, там огромное количество ревностных буддистов, они физически неспособны на разрушение сакральных символов.

С гор дул прохладный ветерок, идти было легко, и путники с удовольствием вели ничего не обязывающий разговор.

Великий мудрец, равный Небу, огляделся, и неожиданно сменил тему разговора:
– Ясная Луна, подойди поближе!

К нему быстрой походкой приблизилась девочка с длинным мечом за спиной, и парой кривых клинков на поясе. Её поклажа висела на одном из верблюдов, которые шли за Ша Сэном.

– Что за ситуация? – деловито спросила она на хорошем северном диалекте китайского.
(«Имеется ситуация» по-китайски также означает «что-то случилось»).

– Есть ситуация, – отозвался Великий Мудрец, но что она означает, я пока не знаю. Наставник, небольшой привал!

Отряд остановился, верблюды тут же легли на землю, Ша Сэн улёгся, опираясь на одного из верблюдов, а Чжу Бацзе принялся шарить по хурджинам в поисках орешков.

Сунь Укун помог спешиться Сюаньцзану, и разместил его в тени лёгкого навеса из двух шестов и куска плотной ткани.

– Малышка, я займусь пока чаем, а ты скажи, не разучилась ещё гадать по триграммам?

Вместо ответа Ясная Луна метнулась к своему грузу, и вытащила на свет связку монет для гадания, тубус с гадательными палочками, и связку стеблей тысячелистника.

– Какое гадание устроить? – спросила она.

– Три направления, – ответил Сунь Укун, – Юг, Восток, и Запад. Я пока приготовлю чай.

Он наломал веток саксаула, порылся в мешке с чаем:

– Удивительно, Наставник! Раньше я мог легко отличить Сишань Байлу от Сяньжэнь Чжан, а сейчас они стали совсем одинаковыми! – он протянул Танскому Монаху два брикета, одинакового темного цвета.
– Амидафо! – произнёс Сюаньцзан, – чай промок, когда мы пересекали Песчаную реку, высох, когда мы шли через пустыню, замёрз на перевалах Алайской долины, и согрелся в Фергане. Теперь его качества изменились, и он уже не является прежним.

– Не так ли меняется и человек, прошедший через суровые испытания, – произнёс Ша Сэн, вглядываясь в лёгкие облачка, скользящие по высокому небу.

Сунь Укун покачал головой, отломил кусок от начатого брикета, и углубился в таинство приготовления напитка.

– Что это он? – спросил Ша Сэн у Чжу Бацзе, – почему не отвечает?
– Он хочет сказать, что для великих духов это пустой разговор, – ответил Чжу Бацзе, – он овладел таинством волшебных превращений, и, разумеется, может меняться. А вот обычные люди, наоборот – очень мало подвержены изменениям.
– Ты хочешь сказать, что поведение людей подчиняется столь глубоким закономерностям, что даже проповеди великих подвижников не могут их изменить?

– Лучше спросить об этом у нашего наставника, – откликнулся Чжу Бацзе, – но ручаюсь, что он тебе не ответит.

– Это почему же он мне не ответит, – начал горячиться Ша Сэн, – это же его долг – изменять людей.

Над местом привала повисла тишина, нарушаемая только потрескиванием маленького костра, и гулом согревающегося чайника.

– Никакой наставник не изменит природу человека, – произнёс Сюаньцзан, – миссия проповедника – способствовать открытию истиной природы алмаза, а не изменять глину.

Чайник закипел, Великий Мудрец заварил чай, который когда-то был не то Белыми росами с Западной Горы, не то Ладонями Святого, но теперь давал яркий красный настой, имел насыщенный вкус, но довольно скромный аромат.
– Зелёный чай стал красным, – возвестил Великий Мудрец, – однако, можно сказать, что это проявилась его истинная природа!

Некоторое время все, кроме Ясной Луны, наслаждались чаем. Наконец, и девочка закончила свои расчеты, тоже протянула чашку Великому Мудрецу.
– Что говорят триграммы? – спросил Великий Мудрец, наливая чай.
Девчонка выпила две чашки, затем отложила в сторону пиалу, вынула клочок бумаги, и стала растирать тушь.
– Можно обойтись без создания документов? – поинтересовался Великий Мудрец.
– Не выйдет, – отрезала Мин Юэ, – вот, уже почти написала.
– На Западе гексаграмма Начальная Трудность! – провозгласил Ша Сэн, заглянув в бумажку.
– И что плохого для нас в этой ситуации? – спросил Чжу Бацзе.
– Мы негодный материал для вербовки, а правитель Буджистана действует не силой или убеждением, но наймом или подкупом. Делегация буддистов не сможет договориться с правителем зороастрийцев, мы просто потеряем здесь время.
– Так, а что у нас на Юге? – поинтересовался Ша Сэн.
– Стиснутые зубы! – ответила Мин Юэ, – правитель могуч и обладает авторитетом, но лишён ресурсов. А мы ему ресурс не прибавим. Он будет нас использовать по полной, но толку будет мало. Отказаться мы также не сможем, так как правитель Бактрии является ревностным буддистом.

Что ждало путешественников на Западе, они обсудить не успели, так как на дороге, где они уже недавно прошли, поднялся столб пыли, и скоро к ним подъехал всадник на верблюде, ещё два верблюда шли за первым, соединённые обшей веревкой.

– Далеко путь держите, почтенный? – поинтересовался Великий Мудрец.
– В Самарканд, бегу от этих ничтожеств, – воскликнул незнакомец, принимая из рук Великого Мудреца чашку красного чая.

– Кто же обидел тебя, незнакомец? – поинтересовался Ша Сэн.
– Местные продавцы живого товара. Я позволил себе поссориться с работорговцами, позвольте, я расскажу вам свою историю.

Незнакомец присел на подстилку возле костра, и присоединился к чаепитию. Оказалось, что его зовут Зульфакар, по названию ущелья между долинами Средней Азии и Ираном. Он с юности водил караваны между Персией и Итилем, доходил до Кашгара, несколько раз был в Куябе.
В этом году он неплохо заработал, и решил пожить несколько недель в Уструшане, а осенью собирался подрядиться вести караван в Бухару.
– Я сделал замечание, что торговцы рабами портят мальчиков, которые попали им в продажу, и на меня накинулись сразу несколько местных купцов со вздорными обвинениями. Я вспылил, и ударил кулаком одного почтенного купца. Кто знал, что этот седобородый великан, с виду крепкий, как горный кедр, окажется внутри трухлявым, как перезрелая тыква. Его голова не выдержала удара моего кулака, и он скончался прямо напротив своих рабов, на базаре, при стечении огромного количества народа.
Мне удалось сбежать, но за мной наверняка сейчас гонится половина его родственников и деловых партнёров, отомстить мне для них есть дело престижа.
Не знаю, уважаемые, позволите ли вы мне продолжить путь, или захватите, как убийцу?

Все посмотрели на Сюаньцзана, который перебирал пальцами чётки, и бормотал слова молитвы.

Ясная Луна усмехнулась, и указала пальцем на Чжу Бацзе:
– Вор и убийца на службе императора.

Чжу Бацзе поднял глаза к Небу, и грустно вздохнул.

– Убийца и людоед, – указала она пальцем на Ша Сэна.

Тот отряхнул рот, пригладил бороду, и сделал значительное лицо.

– Этот иногда убивает просто ради развлечения, – она указала пальцем на Великого Мудреца.

Белый Конь обиженно заржал.

– Убивал раньше, какая разница, – огрызнулась Мин Юэ.

Великий Мудрец, равный Небу, усмехнулся.

Конь фыркнул три раза.

– Не отравительница, а работала составительницей ядов, – гневно возразила Мин Юэ, – и вообще, я просто исследовательница, и немножко технолог, как другие применяют мои составы, я ответственности не несу.

– Амидафо, – произнесли четверо мужчин одновременно.

Зульфакар дрогнувшей рукой поставил чашку:
– Вообще-то, мне пора ехать, я как раз собирался в Самарканд...

– Да уж поторопись! – хохотнул Ша Сэн, а то вон на севере снова поднимается пыль!

Зульфакар вскочил, отвесил каждому, включая Белого Коня, поясной поклон, вскочил на верблюда, и продолжил быстрое движение по дороге, извивающейся между холмами.

Конь фыркнул два раза, и путешественники начали собираться – привал следовало заканчивать.

Толпа всадников на верблюдах и прекрасных тонконогих скакунах окружила небольшой отряд.
От толпы разнообразно одетых и вооруженных людей отделился молодой человек приятной наружности, и направился к путешественникам. Навстречу молодому человеку вышел Ша Сэн:
– Уважаемые явились с какими намерениями?
– Мы преследуем убийцу и извращенца, он засматривался на наших мальчиков! – с негодованием произнёс молодой человек.
Ша Сэн поспешно отступил на шаг.
Молодой человек воспринял это, как проявление слабости, и продвинулся вперёд.

– Ни шага вперёд, у нас тут для вас мальчиков нет, – рявкнул Ша Сэн, вскидывая лопату, – размозжу дурную голову, а вторая не отрастёт!
Молодой человек попятился, пытаясь нашарить на поясе саблю, запутался в полах халата, и упал. К нему тут же кинулись несколько седобородых старцев крепкого телосложения, и весьма упитанных.

– Дружище, ты не умеешь вести переговоры, – произнёс Сунь Укун, оттесняя Ша Сэна назад.

Он подождал, пока юношу поставят на ноги, и отряхнут, обратился к седобородым:
– Уважаемые ищут нашего друга Зульфакара? Но он уже на пути в Самарканд, за один день вам его не догнать, не лучше ли вернуться обратно?

– Наш обычай велит нам побить камнями обидчика, – воскликнул один из седобородых.

– Вот не знал я, что у извращенцев такие обычаи, – громко произнёс Ша Сэн, – знал я, что они падки до мальчиков, ревнивы, и злопамятны. Но, чтобы нормальных людей камнями побивать – о таком не слышал.

– Этот человек мог спрятаться здесь! – воскликнул один из стариков, схватив за плечо Ясную Луну, – а ты, мальчик, как тут оказался?

Он не успел договорить до конца, как один из клинков Мин Юэ оказался у его горла, а второй проткнул его штаны в том месте, которое первым протирается при ношении.

– Тебе язык отрезать, или как? – спросила Мин Юэ.

– «Как» лучше оставить, язык режь, – с огорчением произнёс Чжу Бацзе, разоружая двоих стариков, и бросая их сабли Великому Мудрецу, равному Небу. Затем он отобрал оружие у надменного юноши, и у того старика, которого зафиксировала Ясная Луна.

Остальные преследователи слезли с коней, и полукругом стали подходить к путешественникам.

– Кто вы? – спросил их человек в ярком халате, похожий на преуспевающего купца.

– Странники, питаемся подаянием, – привычно ответил Сунь Укун, – провожаем этого добродетельного монаха в его путешествии.

Видя, как легко эти странники справились с наиболее рьяными, остальные не спешили подходить ближе, но глаза пучили, и дышали учащённо.

– Вас пятеро? – спросил один из часто дышащих.

Конь всхрапнул, и ударил копытом.

– С малышкой шестеро, – кивнул на Ясную Луну Великий Мудрец.

– А кто ещё ехал с вами сегодня? – спросили из толпы.

– Не буду скрывать, уважаемые, – произнёс Сунь Укун, был с нами сегодня ещё один попутчик. Он сказал, что не выносит солнечный свет, и при каждом удобном случае прячется в тень. Не могу понять, где он сейчас тень нашел, но как вы появились, он тут же спрятался.

– Как выглядел этот ваш попутчик? – спросил молодой человек.

Сунь Укун подошёл к Ясной Луне, отвёл её руки от старика, подтолкнул назад, и ответил молодому человеку:
– Он был высоким, плотным, нас удивило, что его кожа абсолютно чёрного цвета.

Конь поднял голову, и издал короткое ржание.
– И с головой его не всё было в порядке, – подсказала Ясная Луна, – он постоянно чалму поправлял.
– И халат его сзади топорщился, – вставил Ша Сэн.
– Только имени своего он не сказал, – огорчённо произнёс Чжу Бацзе.
– Как вы появились, так он сразу и спрятался, – кивнул головою Ша Сэн.

– Знаем мы его имя! – закричал один из старцев, – злой Дэв это был, враг человеческий!
– Иблис, шайтан! – завизжали вокруг.
– Ну не мог же он спрятаться в тени! – с ленцой произнёс Великий Мудрец.
– Вот тень! – закричал один из старцев, указывая на чахлые кусты саксаула.

В куст полетел град камней. Белый Конь сделал шаг вперёд. Верблюды молча поднялись, и пошли следом.
Ясная Луна засунула свои клинки в ножны, поправила висящий за спиной меч.

Отряд снова был в пути.

За спинами путешественников слышался треск, грохот камней, раздавались крики: «Тень!», «Ифрит!», «Джинн!», и снова трещали кусты и летели камни.

Постепенно они удалились, крики начали потихоньку стихать, только туча пыли на горизонте показывала, что по пустынным холмам до сих пор бегают люди.

– Зороастрийцы, – сплюнул Ша Сэн.
– Думаешь, если их сделать буддистами, они будут вести себя иначе? – спросила Мин Юэ с вызовом.
– Даосизм их тоже не исправит, – проворчал Ша Сэн, они всё равно будут бегать с камнями по пустыне, и побивать невидимых дэвов и иблисов. А ты что думаешь, Великий Мудрец?
Сунь Укун пожал плечами:
– Всё мираж. Они видят мираж с иблисом, мы видим мираж с этими мирянами.
Возможно, это вообще – персонажи без игроков, если вы понимаете, о чём я говорю.

Белый Конь пронзительно заржал.


Глава 43
Феодосия


В Феодосии Финн от щедрот своих купил для Лютика наручи, поножи, кольчугу с подолом до середины бёдер, и рукавами по локоть. Они с Мстиславом долго спорили, купили, наконец, поддоспешник и выбрали маленький сферический шлем, похоже, готского типа.
– Тяжёлая броня тебе не нужна, – поучал Финн, помогая Лютику подогнать под себя снаряжение, – так, чтобы случайным ударом не свалили. Сейчас кузнец немного подправит кольчугу, через день можно будет идти дальше.
У них было время, и они, купив еды и вина, отправились за город на морской берег.

Расположились на песке у огромного ствола сосны.
Лошадям спутали ноги, и отправили пастись между кустами, где ещё попадалась трава, оставленная местной скотиной. Впрочем, городские пасли своих коз ближе к стенам, а до ближайшего села было порядочно, так что трава имелась.
Они вернулись к сосне. Мелкие ветки уже обломали местные на дрова, но огромный ствол, проморенный в морской воде, никто не трогал. Сохранившиеся толстые ветки, подобно могучим рукам, торчали со стороны бывшей кроны мертвого дерева. С другой стороны дерево потеряло всю кору, и его поверхность стала гладкой, как человеческая кожа. Теперь этот ствол служил им и столом, и стульями.

Мстислав обвел рукой пустынный берег, где сизая трава пробивалась сквозь мельчайший песок:
– А помнишь? – обратился он к Финну, ничего больше не сказал, только тряхнул головой.
– Да уж, – неясно ответил Финн, – было время.
Они выпили вина, почти не разбавляя водой, и угостили Лютика водой, едва закрасив её вином.
– Начнём, помолясь, – произнёс Финн, хотя Лютик ни разу не видел, чтобы тот молился.

Финн был терпелив и скучен. Он заставил Лютика надеть наручи, потом долго пояснял, как надо держать оружие:
– Нож бери в левую руку, лезвие вдоль предплечья.
Лютик послушно выполнял.
– Теперь заточку бери!
Лютик поднял на него недоумённый взгляд.
Мстислав рассмеялся.
Финн пожал плечами:
– Ну, стилет свой бери!
Лютик жалобно посмотрел на Мстислава.
– Кинжал, – пояснил тот, – Финн настаивает, чтобы у кинжала лезвие не точить, только остриё. А у финки лезвие широкое – точи, пока не сточишь. Поэтому кинжал в правой руке – пробивать. А ножом подрезать, и только там, где нет доспехов.

– Правильно понимаешь, – подтвердил Финн, – итак, кинжал в правой, лезвие тоже вдоль предплечья. Теперь бегай так по песочку, и через бревно перескакивай, где ветки. Вон там, подальше, через кусты продирайся. Оружие из рук не выпускай. Приступай к исполнению!
Мстислав расхохотался, и разлил ещё немного вина по небольшим деревянным кубкам.

Лютику пришлось исполнять распоряжение Финна. По песку и через бревно ещё куда ни шло, а вот через кусты, которые норовили то хлестнуть по глазам, то зацепиться за ноги, приходилось похуже. Хорошо ещё, что это была не ежевика с её колючками – здесь, на песке, росли какие-то родственные акациям растения. Приходилось пригибать голову, и защищать тело этими самыми клинками. Через некоторое время он уже привык к этому сжатому положению, и тут его снова подозвал Финн:
– Молодец, базовую стойку освоил, – непонятно похвалил он, – запомни, так, и только так. Выпрямишься – тебя сразу вырубят. Слишком уж ты хилый.
Лютик обиделся, но отвечать ничего не стал. Да уж, не любил он стеношные бои, его там одним из первых всегда вырубали.

– Итак, ты понял, что клинок вдоль предплечья отражает удары, – произнёс Финн, – закрепим!
Он вывел Лютика на пляж и довольно долго заставлял его отражать прижатыми клинками атаки своего посоха. Сначала движения были очень медленными, но постепенно дошли до половины скорости ударов, принятых в простой деревенской драке.
– По-настоящему бьют быстро, – не выдержал Лютик.
Финн усмехнулся:
– Мне не нужно сейчас быстро. Мне нужно правильно. Работай, малец!
Лютик уже столько за этот вечер наслушался, что на "мальца" даже не обиделся.
Финн гонял его по песку ещё порядочно времени, и солнце уже скрылось за холмами на западе.
– Перекусим, – предложил Финн, и они возобновили трапезу. У них были лепёшки, копчёная рыба, солёное мясо, сыр. Для словен, конечно, более привычны всяческие каши, но вот здесь люди ели всухомятку, запивая вином. Впрочем, такая пища Лютику тоже нравилась, и он налегал на мясо и сыр.
– Продолжение марлезонского балета, – возвестил Финн, и они стали учить новую науку. Теперь было нужно отвести клинок от предплечья, и использовать его для зацепа. Лютик наручами останавливал палку Финна, и цеплял её клинком. Скоро Финн поменял хват, взяв палку за середину, и атаковал Лютика обоими концами и поверху, и понизу с разных сторон.
– Теперь так: несколько раз отбиваешь, потом несколько раз цепляешь! – задал новую задачу Финн.
В море промелькнули любопытные дельфины.
– Хорошая примета! – улыбнулся Финн, – так, теперь или к тем веткам, их отбивай и цепляй на разных уровнях. Десять раз защитился – прыжок с разворотом вокруг себя. Сто раз защитился – упал на песок, перевернулся на спину, и вставай без помощи рук. Репете!

Финн повернулся всем телом, встряхнул волосами, и какой-то странно прямой походкой отправился прочь. Пройдя так два шага, он сбился, провел рукой по лицу, и пошёл уже как обычно, сел на свое место перед закусками.
Мстислав как-то снизу посмотрел на него:
– Нет, ну я понимаю – урка, понимаю – спецназ, но вот это только что – это что было?
Финн скривился:
– Классная дама женской гимназии, выпускница Высших женских курсов, и вообще, это была чья-то или глупая шутка, или преступление, или хуже того – ошибка!

[Московские высшие женские курсы (МВЖК) — высшее учебное заведение для женщин в России. Существовали с 1872 по 1918 год (с перерывом в 1888—1900 годы), после чего были преобразованы во 2-й  Московский государственный университет. В 1930 году этот университет разделился на второй Медицинский институт, Педагогический институт, и Институт тонкой химической технологии. Автор сих строк учился в юности в здании этих курсов, там в 80-х годах прошлого века была кафедра анатомии второго Московского Медицинского института имени Н. И. Пирогова.]

Мстислав с уважением покивал головой:
– Тяжело?
Финн посмотрел на звёзды:
– Да нет, наверное, просто накатывает иногда. А здесь мне нравится. Здоровая пища, хорошая экология, проблемы с гигиеной решаемые. Ладно, заболтались. Пойду к пареньку.

– Работаем в паре, – произнёс он, – ты защищается ножом и кинжалом, используешь и подставки, и зацепы. Начали!
– Дядя Финн, – так темно уже! – забеспокоился Лютик, – не видать же почти ничего!
– А ты не при свечах будешь работать, – хохотнул Финн, и несильно стукнул Лютика по башке. Тот привычно пригнулся, пожалев, что не одел шлем.

Когда Финн немного устал, он остановился и вновь начал длинное разъяснение:
– Итак, мы выучили два защитных действия – подставка и зацеп. Теперь перейдём к удару и подрезанию.

Он наметил место на ветке, куда нужно было бить с левой:
– Бей боковым ударом, как кулаком. Только в последнее мгновение убирай кулак, и проводи клинком.
Он показал, несколько раз полоснул по ветке на уровне лба Лютика:
– Пока на этом уровне научись. Потом, когда подрастёшь, чуть ниже будешь брать, на уровне своей шеи или, – он снова хохотнул, – пониже.

Для правой он наметил три точки:
– Первая – там же, где и подрезание. Бей сбоку, втыкай глубоко. Вторая – пока пусть будет на уровне твоего пояса. Бей, повернувшись спиной, или хотя бы боком. Бей снизу, без замаха. Третья – вот прямо по бревну. Как кружку на стол ставишь. Втыкай глубоко.

Он потянулся, и, пошатываясь, побрел прочь. Всё же они с Мстиславом сегодня вторую амфору уже заканчивали.

Лютик остался один под звёздами, и в их тусклом свете бил и подрезал. Бил и подрезал.

Когда до утра стало ближе, чем прошло времени от заката, к нему подошёл Мстислав:
– Пошли!
– Куда? – не понял Лютик.
– Спать! – сказал Мстислав, – вон, с той стороны Финн одеяла постелил. Ложись рядом с ним, а я здесь покараулю.

Изрядно уставший Лютобор вложил клинки в засапожные ножны, и не успел ещё вытянуться на песке, как его запястье оказалось сжатым крепкой рукой Финна:
– Не кричи, проверь оружие, делай, как я!
– Что случилось?
– Конокрады сами себя не вырежут, – усмехнулся Финн.

Они ползли по песку вдоль кромки прибоя, скрытые тенью береговых зарослей и шумом волн.
Финн рассудил здраво. Их видели, когда они с конями выезжали из города, наверняка проследили, и заметили, что они остановились поблизости. Хороший шанс украсть лошадей. Разумеется, подход с противоположной от города стороны, оттуда, где меньше глаз.
Костра они не разжигали, значит, их должны караулить где-то с сорока шагов. Похоже, вон тот холмик наиболее подходящий.

Они подползли ближе. На холме было трое дозорных, и ещё двое, похоже, спали.
– Финн достал свои клинки. В левой у него был кривой кинжал, а в правой – натуральный кованый гвоздь, длиной в три ширины ладони.
У Лютика в голове тут же пронеслось слово "костыль".
Лютик достал свои клинки, и его тело тут же привычно сжалось.
Финн без предупреждения рванулся вперёд.
Лютик понёсся за ним.
Звякнула сталь – один из дозорных успел вытащить кинжал. Лютик подбегает к другому, очень неудобный удар идёт ему в голову с правой. Он блокирует правым наручем, отводит кинжалом вправо, и режет финкой на уровне своего лба. Дальше!
Ещё один противник вскакивает с земли, он не вооружён, но в доспехах. Лютобор левой рукой изнутри наружу блокирует удар, а правой загоняет кинжал прямо в шею.
Не вынимая кинжал, разворачивается, прикрываясь противником от атаки сзади.
Там к нему мчался подрезаный им первый противник, но его уже успокоил Финн.
Всё, кроме них, живых нет.
– Довёл, так сказать, до ума! – произносит Финн, с трудом вытаскивая из черепа врага свой ужасный костыль.
Лютик оглядывается: ещё трое дёргаются на земле, в серых рассветных сумерках не разобрать, что у них за ранения.
Финн подмигивает Лютобору:
– А помнит тело-то.
И тут Лютобору становится по-настоящему плохо, потому что этот человек сейчас наяву разбудил перед ним его ночные кошмары, про тот страшный мир, где дома как горы, и где огонь сжигает железо, и где он... или его...
Лютика выворачивает.
Финн заканчивает страдания агонирующих, посмеивается:
– Да ведь ему всего пару капель капнули в воду, а подижь-ты!
Раздается топот копыт, к ним подъезжает Мстислав:
– Вы как?
– Нормально, парнишка только желудок выворачивает, – он кивнул в сторону блюющего в волны Лютика.
– Ну, и кого на этот раз мы, – он подчеркнул слово "мы", – замочили?
Финн пожал плечами:
– Да конокрадов!
Мстислав покачал головой:
– Хороши конокрады, у них вон не меньше шести лошадей пасётся.
Финн прислушался. Действительно, в полумраке уже угадывалось движение, раздавалось тихое переступание копыт по песку, фырканье, и неподражаемый звук рвущейся травы. От линии прибоя они эти звуки не расслышали, и теперь Финн начал понимать свою ошибку.

– Концы в воду? – спросил он Мстислава.
– Да, – ответил тот, около часа у нас ещё есть.

Глава 44
Встреча вторая. Жрицы Кибелы

Осень 626 года, Кирополь, ныне город Ура-Тюбе в Туркменистане.


Отряд подвигался на юго-запад вдоль пологого хребта, вдоль которого уже тысячу лет ходили караваны из Персии, и Великий Мудрец даже изрёк, что на дороге стало многолюдно.
На холмах вокруг дороги возвышались большие замки с высокими стенами, квадратные, с большими воротами, защищёнными высокими башнями.

– Какая красота, Наставник! – обратился Ша Сэн к Сюаньцзану, – не следует ли нам отдохнуть несколько дней в одном из этих городков? Вы прочтёте проповедь, а молодой Чжу попрактикуется в искусстве перевода!

Сюаньцзан по обыкновению молчал, и Ша Сэн начал приставать с вопросами к Сунь Укуну:
– Как насчёт проповеди? Местная кухня также должна быть неплохой. Здесь делают плов с сухофруктами, подают неплохое виноградное вино, культура очень эклектична. Тут уже встречаются блюда иранской кухни, для них характерно длительное тушение, у меня никогда терпения не хватало, подумать только, целую ночь тушить похлёбку из резаного мяса, со свежими лепёшками...
– Амидафо! – огорчённо произнёс Сюаньцзан, строго относящийся к запрету на скоромное.

– Да простит меня Будда, – произнёс Ша Сэн, и осёкся, застыв с открытой челюстью.

Из-за рощицы пыльных деревьев на дорогу выезжал отряд воинов в чешуйчатых доспехах, сверкающих золотой насечкой.

– По наши души, – забеспокоился Ша Сэн, – уважаемый Чжу, а ты что скажешь?
– Золотые доспехи владыки Кирополя, отборные пехлеваны, искусные в борьбе и стрельбе из лука, могучие, как горы, – пессимистично произнёс Чжу Бацзе, – нам с ними не тягаться.

В этот момент передовой всадник подъехал вплотную к отряду:
– Мы видим перед собой посольство монаха Сюаньцзана? – спросил он на фарси.
– Именно так, – ответил Великий Мудрец, не дожидаясь, пока Чжу Бацзе совершит перевод.
– Наш правитель приглашает вас посетить его дворец, – сообщил предводитель воинов – могучий широкоплечий бородач с огромными конечностями.
– Амидафо, – произнёс Сюаньцзан, – дозволено будет узнать, с какой целью приглашает нас владыка Кирополя?
– Там узнаете, – не слишком вежливо ответил командир отряда, и его воины окружили наших путешественников.

Конвой продвигался по широкой ровной дороге между сжатыми полями пшеницы. Местные крестьяне выглядели весьма упитанными и довольными жизнью, около домов бродили куры, весело бегали босые ребятишки.
Судя по следам на дорогах, в сторону холмов недавно прошла большая отара овец, похоже было, что и злаки в этом году уродились, и с мясом не было никакого недорода.

Вот показался город, окружённый привычной глинобитной стеной. За стеной начинался бедный квартал, и в нос путешественникам сразу ударила сильная вонь. Эта часть города называлась рабад, и тут жили не самые богатые члены общества.

– Похоже, единой канализации здесь нет, – недовольно сморщил нос Ша Сэн.
– И кругом валяются кучи мусора, какое свинство, – состроил гримасу Чжу Бацзе.

Ясная Луна только бросила взгляд вокруг, и ее хорошее настроение пропало окончательно, она стала копаться в своих вещах, бормоча себе под нос нечто вроде:
– Пропал город, надо отсюда выбираться.

Меж тем они проехали вторые ворота, и попали во внутренний город – шахристан.
Сразу за воротами была рыночная площадь со множеством торговых рядов, изрядно заваленных мусором. На стороне, противоположной воротам, стояла мраморная  колоннада с навесом, перед колоннадой стояли мраморные изваяния на постаментах. Часть изваяний была с отбитыми носами и руками, на белоснежных постаментах грязной смолой были нанесены похабные надписи.

После площади пошли дома купцов, больше похожие на небольшие крепости с рядами бойниц. Постепенно дома становились всё богаче, а стены вокруг них всё ниже.

Во внутренней части шахристана попадались сады и большие усадьбы, на ветках висели плоды хурмы и граната, крупные груши. Ша Сэн приготовился было сорвать пару плодов, но вдруг раздался крик Ясной Луны:
– К фруктам не прикасаться! Город на пороге эпидемии!
Ша Сэн вздрогнул, и инстинктивно схватился за живот.
Ясная Луна соскочила со своего верблюда и подбежала к Сюаньцзану:
– Эй, лысый, скажи своим, пить только кипяток, есть только горячий рис! Руками пусть поменьше здесь дотрагиваются, особенно до земли и стен.
– Амидафо, что-то случилось? – поинтересовался Сюаньцзан.
– Да тут белым днём десятки крыс бегают, представляю, что ночью творится, – сказала Мин Юэ.
Великий Мудрец уже закрыл лицо концом своей чалмы, и серьёзно взглянул на малышку:
– Спасибо тебе, что предупредила.
Меж тем они подъехали к третьим воротам, которые вели в цитадель – кухендиз.
За воротами начиналась упорядоченная архитектура с прямыми, достаточно широкими улицами, большинство домов имели три этажа, первые этажи были с глухими стенами, на вторых и третьих этажах были большие окна, с решетками из цветного стекла. Перед фасадами зданий вперёд выходили портики со множеством колонн и треугольными фронтонами.
По сторонам от портиков алели кусты роз, и аромат розариев боролся с вонью, приносимой ветром из внешнего города.
В центре города была площадь с высокой колонной, церемониальной аркой, и странным ритуальным сооружением.
– Что это? – спросил Ша Сэн, указывая на большую мраморную глыбу в виде правильного прямоугольника, на которой стояла бронзовая фигура волчицы с большими сосками, с прильнувши к этим соскам двумя маленькими детьми.
– Римская волчица – ответил Великий Мудрец, да вон на портики взгляните, тут постоянно встречается этот мотив.

Они подошли к роскошному входу в дворец правителя. Дворец имел строгие пропорции, и нарочитую асимметрию – здесь классика сочеталась с архаикой, и Великий Мудрец обронил несколько замечаний о Критском стиле.
Белого коня пришлось отдать в конюшню правителя, причём Великий Мудрец успел сбегать с ним до стойла, поговорить с конюхами, осмотреть корм, и выкинуть пару крыс из торбы с овсом.
Затем они прошли в караульное помещение, где всем пришлось сдать оружие, причём самые большие проблемы были с малышкой Мин Юэ – у той, кроме длинного меча и пары кривых клинков, оказалась целая прорва скрытого оружия, включая «рукавную стрелу».

[Рукавная стрела: бамбуковая трубка с пружиной, спусковым механизмом, и железной стрелкой. Крепилась под предплечьем, при наличии широких рукавов можно было стрелять, просто подняв руку.]

Отряд в целом, разоружили, но Сюаньцзан оставил при себе посох, Сунь Укун заморочил головы стражникам, оставив при себе шест, Ша Сэн припрятал за пазухой «нож запрета», Мин Юэ воткнула в прическу Эмейские спицы, а Чжу Бацзе забыл вытащить пяток дротиков скрытого ношения.

После этого их провели в огромное помещение с высокой мраморной лестницей, ведущей на второй этаж здания. Великий Мудрец снова отпустил пару замечаний касательно микенского стиля, и они поднялись по ступеням, попав в помещение для ожидания приемов с широкими скамьями темного дерева.

[Автор описывает дворец Кирополя на основе знаменитого дома Н. Д. Стахеева в Москве, и всем рекомендует там побывать.]
– Наш повелитель, Рустам Славный, ожидает для беседы ученого монаха Сюаньцзана, – провозгласил распорядитель, – Кто из вас Сюаньцзан?
– Уж не я, – поморщилась Мин Юэ, проведя ладонью по волосам, и поправляя спицы.
Ша Сэн уже набрал полную грудь воздуха, чтобы громко возмутиться, как боковые двери распахнулись, и в помещение вошёл сам повелитель Кирополя Рустам Славный.

Члены посольства поднялись и глубоко поклонились правителю, при этом Ша Сэн выронил из-за пазухи нож. Старый клинок ударился о мраморную плитку с тяжёлым стуком. Ша Сэн виновато развёл руками.
Рустам сделал знак пальцем, и один из воинов быстро поднёс ему упавшее оружие.
Рустам вынул из коротких ножен перезаточенный обломок «танской сабли».

[Танская сабля. Танхэндао – нечто вроде полуторной катаны с прямым лезвием, собственно это предтеча японской катаны, но тяжелее, короче, и лучше приспособлена для прорубания железных доспехов.]

Нож имел полуторную рукоятку, а вот лезвие длиной всего в две поперечных ладони, торцевая часть без заточки, под прямым углом к лезвию.

Ша Сэн смущённо огладил бороду.

– Верните почтенному аскету его нож, – Рустам кинул взгляд на офицера охраны, который виновато наклонил голову в предчувствии наказания.

Правитель улыбнулся Ясной Луне, задержал взгляд на Великом Мудреце, равном Небу, и махнул рукой:
– Приглашайте всех! – и первым прошел в зал для аудиенций.

В зале могли бы разместиться до полусотни гостей, вдоль стен стояли широкие лавки, а в центре на возвышении стоял трон правителя.

Рустам Славный пригласил гостей сесть на скамейку по правую руку от трона, а вот для Сюаньцзана поставили особый раскладной стульчик напротив трона правителя.
После первых церемониальных фраз Рустам обратился к Танскому Монаху с такими словами:
– Уважаемый Наставник, в моём городе равно сосуществуют самые разнообразные религиозные течения. Так повелось со времён Искандера Зулькарнайна, и я не собираюсь выделять одну из религий в качестве главной. Но несколько лет назад в моём городе появилось странное учение, которое привело его к сегодняшнему упадку.

Рустам сделал паузу, и молча посмотрел на Сюаньцзана. Переводил Сунь Укун, иногда советовавшийся с Чжу Бацзе, и Сюаньцзан верно понял слова правителя:
– Что же это за странное учение, о повелитель Кирополя?

Рустам усмехнулся, встал со своего трона, и начал прохаживаться по залу, офицеры охраны постоянно добавляли пары телохранителей, пока те не заняли почти всё пространство вдоль стен помещения.

– Вы уже заметили, что этот город был построен потомками римлян, – начал Рустам, – и мы много лет не воевали на западе, защищая восточные и северные рубежи. Но постепенно наши интересы всё более сходились с политикой владык Персии, и мы стали поддерживать их в борьбе против западных соседей.
Сунь Укун переводил, Сюаньцзан кивал, перебирая чётки.

– Пять лет назад я провел успешный поход против византийцев, – сообщил Рустам, – и моё войско вернулось с большой добычей и множеством пленных. Я снизил налоги, удвоил выдачу хлеба, стал раздавать медные деньги. Народ ликовал, город преобразился, развернулось масштабное строительство.

Сюаньцзан вежливо улыбался и кивал головой.

– Постепенно коренные жители города стали больше жить в праздности, а все тяжёлые работы выполняли пленные, – продолжал Рустам, – в то время я был занят улучшением своего военного отряда, и не слишком вникал в жизнь горожан. По обычаю, через пять лет я освободил пленников. Большинство из них уже привыкли жить здесь, и даже завели семьи.
Они тоже получали хлеб и медные деньги на раздачах по случаю праздников, подряжались на работы и нанимали жильё у старых обитателей города.

Великий Мудрец, равный Небу вдруг прекратил переводить, и застыл, глядя пустыми глазами в пустоту.

– Что с ним? – забеспокоился Рустам.
– С вашего позволения, я могу ответить на этот вопрос, – выступил вперёд Ша Сэн, – имя нашего мудреца Сунь Укун, и он одновременно проживает неисчислимое количество жизней, путешествуя в разных реальностях. Ну, это как бы вы были властителем и Кирополя, и древней Трои, и Рима в период республики, и Ниневии, и царства Ашоки, и всё время помнили бы всё это. Сейчас наш друг сливается с Пустотой, чтобы найти другую реальность, где похожие события уже происходили.

[Укун означает «Познающий Пустоту».]

– И долго он будет эти реальности сравнивать? – ухмыльнулся Рустам.

Взгляд Великого Мудреца вновь стал осмысленным:
– О, правитель, не появилась ли у твоих подданных мода на необычные прически, стремление мужчин украшать себя, стремление молодых людей пользоваться косметикой, и в целом, – Мудрец сделал выразительные глаза, – стремление к странному?

Рустам охнул:
– Извините, я отнёсся к вам слишком высокомерно. Возможно, вы голодны, я бы хотел продемонстрировать вам своё гостеприимство.

Тут от стены в центр зала промчался вихрь, телохранители успели только наполовину открыть рты, а Мин Юэ уже шептала что-то на ухо Сюаньцзану.

Танский монах выслушал Мин Юэ и произнёс:
– Мы не голодны, и у нас сейчас пост. Но мы бы хотели заварить в этом зале чай, отобранный лично императором Тан.
Если у вас есть большой железный чайник, или закрытый котёл, то мы бы просили императора принести сюда крутой кипяток в большом закрытом сосуде, большой медный таз и ещё один сосуд с кипятком.
Также сюда нужно принести чашки, и решетку на таз, вроде тех, на которых готовят на пару пампушки.

Мин Юэ ещё прошептала на ухо Сюаньцзану, и тот продолжил:
– Также нам потребуется десяток малых полотенец для обтирания рук, и две корзинки для них.

Через некоторое время слуги принесли корзинки с полотенцами, Мин Юэ смачивала их кипятком, капала ароматный настой из своих запасов, и первой тщательно вытерла горячим полотенцем руки и лицо.

Потом руки вытерли и все остальные, допущенные к церемонии.
Мин Юэ положила палочки и чашки на решетку, установленную над тазом, обдала чашки кипятком, и палочками перевернула их, выливая воду.
Местные распорядители, затаив дыхание, изучали китайский церемониал.
Ша Сэн передал Танскому Монаху короб с запасами, и Сюаньцзан лично выбрал брикет чая.
Мин Юэ отломила маленьким ножиком кусок, необходимый для заваривания, и бросила его в чайник.
Всё делалось красиво, быстро, и без контакта руками с внутренней поверхностью чашек.
Скоро и гости, и принимающие их согдийцы уже насладились чаем, и уж точно не испытывали жажды.

Все радовались, только Великий Мудрец что-то постоянно шептал, и смотрел вверх.

Когда чайная церемония уже заканчивалась, со стороны города раздались крики, громкий шум, и вот в зал влетел командир лучшей сотни правителя:
– Благородный Рустам, они заняли шахристан, идёт бой у ворот внутреннего города! Плети и палки их уже не отгоняют, восставшие швыряют камнями, у меня трое парней ранены настоящими стрелами!
Они заняли колёсный ряд, и жгут тележные колеса на многочисленных баррикадах! Сотни людей катят колёса к воротам внутреннего города
Рустам взглянул на Сунь Укуна:
– Какой вариант будет самым плохим?
– Если они займут рыночную площадь, и начнут выступления певцов и танцовщиц! – ответил Великий Мудрец, и спросил Рустама:
– У вас есть такие странные женщины, которые дарят свою любовь во исполнение своего культа, склонные к насилию и убийствам, и обещающие свою любовь тем, кто присоединится к восстанию?
Рустам изменился в лице и медленно произнёс:
– Жрицы Кибелы.
– Самый плохой вариант, – произнёс Сунь Укун.

[Кибела, Мать-Богиня, изначально возник в Малой Азии около тысячи лет до нашей эры. Культ проник в Грецию, а в конце Второй Пунической войны (204 год до н. э.) проник в Рим. Римляне привезли статую Кибелы из Галатии, ибо в пророчествах было сказано, что это необходимо для процветания города. Культ Кибелы, под именем «Великой Матери» (Mater magna), сделался в Риме государственным, им заведовала особая коллегия жрецов.

Жрецы Кибелы прославились неистовым трансом, в котором они наносили увечья себе и окружающим. Во имя богини они проходили через оскопление. Жрицы этой богини прославились ритуальной проституцией с сильными мужчинами, и ритуальными же убийствами и оскоплениями слабых мужчин.
В целом, прослеживается связь с древним азиатским культом Богини-матери, и «вавилонскими блудницами».]


Глава 45
Жрицы Кибелы, продолжение

Осень 626 года, Кирополь, ныне город Ура-Тюбе в Туркменистане.


Великий Мудрец переводил для Сюаньцзана слова повелителя Кирополя, когда снаружи раздался сначала громкий треск, а потом тяжёлый грохот.
– Рухнули Западные ворота! – прокричали с улицы.

Рустам прервал выступление, и выскочил из зала, схватившись за меч.
За ним железной рекой потекла стража.

Чжу Бацзе протиснулся в окно:
– Они подожгли ворота, а затем ещё и ударили тараном, причем в стык с кирпичной кладкой. Ворота упали плашмя, и продолжают дымить. В пыли и дыму практически ничего не видно!

Всё посмотрели на Сюаньцзана. Наставник, как обычно, перебирал чётки. Наконец, он изрёк:
– Первое, это спасение. Второе – борьба с омрачённостью сознания.
– Понятно! – Сунь Укун и Ша Сэн разом подхватились, и бросились вон из зала.
– Куда они? – недоумевал Сюаньцзан.
– Так Ваши высокие поучения выполняют, – съязвила Мин Юэ, – Мудрец ваш Белого коня спасать побежит, а людоед будет из тупых голов омрачённость выбивать.
Чжу Бацзе без сил распластался на троне правителя Кирополя:
– О, горе! Наставник ясно дал понять, что речь идёт о внутреннем совершенствовании, о ментальной работе, духовных практиках! Необходимо очищать разум, останавливать мысли, избавляться от привязанностей... А они... – на его глаза навернулись натуральные слёзы, на что купился даже Сюаньцзан, пробормотавший:
– Амидафо!
Чжу Бацзе знаком поманил распорядителя, и потребовал вина:
– А они ринулись неосознанно действовать! Не избавившись от эмоций, не порвав решительно с привязанностями!
Мин Юэ подбоченилась:
– Коня спасать надо! Привязанность сама не распутается, а конюшню могут поджечь!
Она знаком остановила распорядителя:
– Никакого вина! Только чай!
Дым снаружи уже начал разъедать глаза.

Великий Мудрец с Ша Сэном выскочили на площадь перед дворцом, и Сунь Укун быстро заработал шестом, расчищая дорогу. Внутренний город был переполнен восставшими. Люди, вооруженные молотами, дубинками и огромными серпами, парами и тройками рыскали тут и там, пытаясь украсть хоть что-то ценное.
Вот двое налетели на Ша Сэна сзади, один схватил за ноги, а другой размахнулся дубиной для удара.

Сунь Укун почувствовал сзади «дуновение смерти», развернулся, и действуя своим шестом, как копьём, пробил удар в горло противнику с дубинкой.

Ша Сэн упал на грудь, упруго развернулся вдоль оси, уцепился за руку противника, становой тягой вытащил его левую руку, и провел рычаг локтя в особо жёсткой форме.
К ним бежало ещё несколько человек, но Великий Мудрец пока успевал отмахиваться шестом во все стороны.
Ша Сэн несколько раз ударил кулаком своего противника, и бросился к обладателю дубины. Тот стоял на коленях, забыв, как дышать, хрипел, и пускал кровавые пузыри изо рта.
Ша Сэн пододвинул к себе его короткую дубинку, и стал срывать одежды с пострадавшего.
– Эй, может быть, не сейчас? – крикнул ему Сунь Укун, – уж лучше заказать девок в борделе!
– Амидафо, – произнёс Ша Сэн, – да это из тебя омрачённость нужно выколачивать!

Он обмотал дубинку одеждой её хозяина, и туго перевязал сверху поясом от халата.

Противник с разбитым горлом хрипел, и умирал, задыхаясь.

Ша Сэн вытащил из-за пазухи нож запрета, проверил остроту лезвия, быстро нагнулся над пострадавшим, разогнул ему шею, и ловко сделал коникотомию. Воздух стал поступать через отверстие между щитовидным и перстневидным хрящами. Ша Сэн снял с себя чётки, разрезал нить, выбрал продолговатую бусину с большим отверстием, и сунул её между хрящами:
– На память! Посвисти пока немного!

[Коникотомия – прокол кожи и мембраны между щитовидным и перстневидным хрящами. Применяется, когда из-за травмы или отёка верхние дыхательные пути становятся непроходимы выше голосовых связок. Автор не рекомендует неспециалистам пытаться сделать эту операцию. А вот медикам стоит держать в уме возможность ситуации, когда простой нож и корпус шариковой ручки могут спасти жизнь человеку. ]

Он снова аккуратно связал свои чётки, набросил на шею, и обратился к Великому Мудрецу:
– Так, спасение совершил, теперь приступим к борьбе с омрачённостью!

И они в две дубины принялись выколачивать грешные мысли из бросающихся им навстречу восставших.

Удары Великого Мудреца были точны и лаконичны, а вот Ша Сэн бил просто виртуозно, особенно ему удавались серии ударов по головам, защищённых медными котлами для приготовления пищи. Дубинка, обмотанная тряпьём, пробуждала в этих котлах воистину чарующие вибрации.
– Узнаю искусство тибетских поющих чаш! – прокричал ему Сунь Укун.
– Да, данный аскет много лет провёл в Тибете, постигая суть медитации! – откликнулся Ша Сэн, нанося очередной удар.

Так, под звон и гудение котлов, двое мудрецов достигли дверей конюшни, где стали свидетелями отвратительного и противоестественного зрелища.
– Это против какого угнетения эти извращенцы восстали? – пробормотал Сунь Укун, обращаясь к приятелю.
– Срамота! – только и произнёс Ша Сэн.

Но тут раздалось громкое ржание Белого коня – к нему тоже приближались извращенцы во главе с пожилой жрицей Кибелы.
Конь бился и делал испуганные глаза.
– Спасать, и бороться с омрачённостью, – прошептал Великий Мудрец, поудобнее перекидывая шест...

В это время Рустам поднялся на стену внутреннего города, приказал лучникам стрелять тупыми стрелами. Стремление сохранить жизни подданных было похвальным, но солдаты оказались тёртыми калачами: одни умудрялись привязать к стреле камушек, другие небольшой кусочек свинца.
Внизу тут же раздались крики боли и ужаса, самые нестойкие начали разбегаться. С каждым новым залпом Рустам всё лучше видел истинную структуру бунта: мощный поток шёл к воротам дворца от центральной площади, где танцевали и пели жрицы Кибелы, а между площадью и домом самаркандского купца Салима носился туда-сюда поток курьеров, явно с приказами и донесениями с мест.
Рустам посмотрел, похмурил брови, и вызвал командира лучшей полусотни пехлеванов:
– Джамшид, ты возьмёшь штурмом дом купца Салима, и приведешь ко мне живым этого шакала, и всю его шайку!

[Джамшид, как и Рустам – древнее иранское имя, восходит ко временам Зороастризма.]
Командир пехлеванов молча поклонился, и побежал. Через несколько ударов сердца поток людей в позолоченных доспехах с большими булавами уже потёк железной змеёй по боковым переулкам, приближаясь к усадьбе самаркандского купца.
Рустам взглянул на внутренний двор, и увидел странную картину: двое паломников с востока выводили из конюшни своего коня, а к коню были привязаны обнажённые люди. Странная фантазия связала их наподобие чёток в таком порядке: сначала за правую руку была привязана жрица Кибелы, к её левой руке был привязан повстанец с голыми чреслами, но с медным горшком на голове, потом шла снова жрица, и так далее, после четверых представителей рода человеческого шла лошадь, и в этой процессии оказалось не менее четверки лошадей. Белый конь быстрым шагом потащил странную процессию по кругу.
В центре круга стояли двое с деревянными палками, шест и дубина поднялись в воздух. Когда очередной повстанец с котлом на голове пробегал мимо этой парочки, раздался первый удар.
– Довольно художественно! – оценил Рустам, – знакомая мелодия.
Он обернулся спиной к странному действию, вытащил свой лук, и стал, как и его бойцы, посылать тупые стрелы, непроизвольно подпевая:
– Что ж ты милая, смотришь искоса,
низко голову наклоня...

Глава 46
Встреча третья. Мудрецы

Осень 626 года, Кирополь, ныне город Ура-Тюбе в Туркменистане.

Поток восставших продолжал редеть.
– О правитель, не следует ли нам перейти в контратаку? – спросил один из полусотников Рустама.
– Продолжайте стрелять тупыми стрелами, и наслаждайтесь зрелищем! – произнёс Рустам, – ну а мне пора вернуться в тронный зал. Мои пехлеваны уже ведут заговорщиков из дома купца Салима.
Повелитель Кирополя сделал ещё пару выстрелов, развернулся, и пошёл к спуску со стены. Его охрана последовала за правителем.
Восставшие, несмотря на то, что ворота были сломаны, хаотически бегали перед входом в цитадель. Большинство уже получили достаточно тяжёлые травмы от стрел, и долго стоять на открытом месте никто не рисковал. Постепенно бунтовщики возвращались к помостам на рыночной площади, где танцевали и пели жрицы Кибелы. Издалека было плохо видно, но страсти там явно накалялись, и вот толпа вышла из-под контроля, и началось насилие. Крики усилились, помосты были заполнены беснующейся толпой. Мелькнули ноги пары жриц, и вот уже только колыхающееся море тел было там, где ещё недавно пели и танцевали красавицы из храма Кибелы.
Полусотник ругнулся, достал боевую стрелу, и со злобой послал её в особо наглого мерзавца, который пытался подобраться к воротам через сады внутреннего города.

Джамшид привел пленных прямо в тронный зал, где застал забавную картину.

Правитель стоял в дверях, и его строго отчитывала девочка лет девяти. Переводил её слова один из восточных странников с длинным шестом в руках. Глава посольства империи Тан сидел на стульчике перед троном, а на троне в расслабленной позе спал молодой человек приятной наружности.
Джамшид поначалу решил, что переворот удался, и выхватил кинжал, чтобы немедленно совершить самоубийство.
Он уже размахнулся, как начал понимать, что говорит девочка:
– О, правитель, да будет тебе известно, что Фарн пищи не распределён равномерно по всему объёму! Фарн может оказаться в последней рисинке, и потому всю пищу следует доедать без остатка!
Также верно и другое. Когда твой слуга несёт тебе блюдо с варёным мясом, опустив большие пальцы в еду, Фарн пищи правителя может прилипнуть к его пальцам, которые он затем оближет, и твоя удача перейдёт на твоего раба!
Поэтому пусть правителю приносят на специальном подносе только что сваренную пищу, закрытую плотной крышкой, и пусть крышку с пищи снимают только перед лицом правителя! И пусть слуга даже не будет нюхать пар, поднимающейся от твоей пищи!
Только так ты сможешь сохранить свою удачу!
И пусть пищу правителю всегда подают свежей, а не разогретую с третьего дня!
Ибо Фарн пищи пребывает в ней от момента начала кипения воды до её полного остывания, а потом уходит!

Правитель уважительно смотрел на девочку, значительно кивал и соглашался.

Чуть позади стоял дрожащий подавальщик пиши с жирными большими пальцами рук, не смея их облизать, или обтереть о замасленный халат. Подавальщика испепелял взглядом распорядитель церемонии, держа в руках блюдо с тушеным мясом, в котором негодяй, без сомнения, обмыл свои большие пальцы.

Джамшид подошёл к ним, и подавальшик с распорядителем рухнули на колени. Только сейчас полусотник осознал, что всё ещё держит в руке обнажённый кинжал. Он аккуратно засунул его в ножны, и сделал знак провинившимся немедленно покинуть зал.

Рустам выслушал мистические поучения от волшебной девочки, и вместе с Джамшидом подошёл к трону:
– Как он сладко спит, – произнёс Рустам, – а большинство правителей ощущают под собой не сиденье, а острия копий и лезвия мечей!
– Он всегда засыпает после сеанса психоанализа, – сообщил Сюаньцзан. Сегодня рядом не было привычной ему кушетки, и бедняга сел на ваш трон, повелитель, – оправдывался Сюаньцзан, – он серьезно болен, прошу повелителя простить его.
– Хорош бедняга, путает троны повелителей со своей кушеткой, – усмехнулся Рустам, – перенесите его на мою кровать. Пусть император Великой Тан не сетует, что я его принца не узнал, у Рустама глаз намётан, от меня такие вещи не скроются!
Подбежали слуги, аккуратно подняли на руки спящего Чжу Бацзе, и неслышной походкой понесли его во внутренние покои.
– А теперь будет настоящий суд! – провозгласил Рустам, – ведите купца Салима!
Джамшид крикнул своим пехлеванам, и в тронный зал ввели купца, подозреваемого в заговоре.
Рустам вернулся на свой трон, и грозно вперился взглядом в вошедшего.
Купец Салим был высок и худ, его роскошные одежды были порваны, но держался он твёрдо, и не без изящества.
– Признаёшь участие в заговоре? – сурово спросил Рустам.
– О повелитель Кирополя, – произнёс купец, – ты же знаешь, что я подданный владыки Самарканда, и ты не можешь судить купца из другой страны!
Рустам почесал затылок:
– Есть такое соглашение, купцы неприкосновенны. Но ты должен честно ответить, что за люди были в твоём доме, и как они связаны с восстанием?
– Не вижу смысла скрывать, мой владыка попросил меня предоставить помощь трём мудрецам, занимающимся чем-то вроде волхвования.
Мудрецы сии пытаются использовать магию, дабы воздействовать на законы этого мира, и мой владыка предпочёл, чтобы они колдовали подальше от Самарканда. Я и сам не в восторге от их экспериментов, поэтому говорю всё без утайки.
– Понятно, – Рустам потер лоб, и махнул рукой, – тебя отведут погостить у меня. Возможно, уже завтра я тебя отпущу. Но сначала мне нужно проверить искренность твоих слов допросом свидетелей.

Купца Салима отвели, и Рустам посмотрел на Джамшида:
– Кто у нас следующий?
Полусотник нагнулся, его помощник прошептал на ухо имя.
– Кал Малхаз, – провозгласил Джамшид, мудрец из Персии!
– Однако, отвратительное имя, – проворчал Рустам, – ведите!
Двери открылись, и двое воинов с большими булавами ввели пленного. Персидский мудрец обладал густой длинной бородой, был практически полностью лыс, но был даже величав в своих изодранные одеждах.
– Какая глыба! – восхитился Ша Сэн.

Малхаз прошел в центр зала, и произнёс:
– Призрак бродит в Согдиане, призрак власти шудры!

Всё содрогнулись.
– Поскольку наш допрос перерастает в религиозный диспут, – произнёс Рустам, – я попрошу нашего гостя, уважаемого Трипитаку, продолжить общение.
Сюаньцзан вздрогнул, Мин Юэ подбоченилась, а Сунь Укун приготовился переводить.

– Прежде всего, – произнёс Сюаньцзан, – просим рассказать, что такое власть, и как могут властвовать те, кто создан для подчинения!

Кал Малхаз поднял глаза к Небу, и произнёс:
– Четыре великих кальпы властвуют во Вселенной. В первую из них власть принадлежит жрецам. Во вторую власть переходит к воинам. Мы сейчас находимся в промежутке. Власть от царей-жрецов переходит к правителям-воинам, такова природа и власти правителя Кирополя, и власти императора великой Тан.
– Это кажется нам естественным и нормальным, – произнёс Трипитака, – но как же может власть попасть в руки правителя-купца?
Кал Малхаз принял величественную позу, и произнёс:
– Никакой купец не сможет единолично осуществлять царскую власть. Но множество купцов могут править на основе выборной демократии.
Но отчего же демократия вдруг сменит автократическое правление? – поинтересовался Сюаньцзан.
– Прошу пригласить сюда моего сподвижника и близкого друга, волхва Энки Дула! – произнёс Кал Малхаз, – он много лет изучал мудрость халдеев, и их учение о Мессии.

Рустам кивнул Джамшиду, и в зал ввели ещё одного мудреца. Этот имел бороду ещё более длинную, высокий лоб с зачесанными назад волосами, и лысым вовсе не являлся.

Мудрец – халдей Энки Дул! – провозгласил Джамшид.

Энки Дул встал рядом со своим другом, и произнёс:
– Шудре нечего терять, кроме своих цепей! Приобретут же они весь мир!

Сюаньцзан дрожащим голосом спросил:
– Но что за странные законы могут привести к власти столь низкое сословие?
Энки Дул расправил плечи, и произнёс:
– На заре развития цивилизации люди полностью зависят от сил природы. Накоплений нет, обмен минимален. В этих условиях власть естественно принадлежит посреднику между людьми и природой. Жрецы определяют благоприятные дни для хозяйственной деятельности и толкуют знамения. Постепенно происходит накопление богатств. И тогда можно их отнять у соседей, и необходимо защитить свои. В таких условиях наиболее удачливый воин способен обеспечить максимальное накопление. И вот увеличение количества средств обмена и товаров дали неслыханный до тех пор толчок торговле, и купцы в массе своей концентрируют богатство больше, чем правители-воины. Переход власти к купцам – только вопрос времени, и наша задача – ускорить этот процесс.
– Не вижу связи между властью купцов, и властью нищих – произнёс Сюаньцзан.

Двое мудрецов переглянулись, и Кал Малхаз провозгласил:
– Теорию перехода власти от купцов к шудре развил наш брат по учению Еленион из Византии! Он изучал третью составную часть нашего учения – философию античных греков. Просим выслушать его аргументы!

Рустам сделал знак, и стражники ввели третьего пленника. Этот был маленького роста, бородку имел маленькую и редкую, обладал огромной блестящей лысиной. Он передвигался быстрой дёрганой походкой, непрерывно жестикулировал, и нечётко произносил некоторые согласные звуки:

– Братья! Переворот, о котором много лет предупреждали волхвы, совершается! Ничтожные купцы свалят власть тирана, а их, в свою очередь, сметёт восставший народ!

– Оденьте ему на голову горшок, и постучите несколько раз, – попросил Сюаньцзан, – несчастный потерял связь с реальностью.

– Не стоит, – быстро поднял руки Еленион, – я и так вижу, что сатрап упрочил свои позиции. Восстание понесло временное поражение.

Сюаньцзан восстановил спокойное состояние духа, и спросил:
– Насколько я понимаю, вы спешите приблизить эру Кали-Юги, это ужасное время, когда люди утрачивают веру, и нравственные законы исчезают. Неужели вы не чувствуете, что поступаете против Добра и Справедливости?
Еленион засунул правую руку в свои лохмотья, а левую простер вперёд:
– Предрассудки, религиозные предрассудки!
В идеальную эру люди напрямую контактируют с богами, и ими управляют жрецы. В следующую эру люди искренне верят в догмы разнообразных религий, и ими управляют цари-воины. В третий период власть переходит к купцам, от веры остаются только внешние атрибуты!
Еленион прошёлся на полшага вперёд и назад, и продолжил:
– Что сделает восставшая шудра? Она разрушит бессмысленные религиозные институты, уничтожит угнетение и принуждение, и сделает всех людей равными! Накопления снова исчезнут, каждый будет получать по потребности, не будет войн, настанет эра всеобщего счастья!
Никакие цари-жрецы и цари-воины больше не появятся, мы создадим особый комитет, который будет предупреждать их появление!
– Вы собираетесь остановить колесо Сансары? – изумился Сюаньцзан, – навечно оставить человечество в Кали-Юге?
– Период Махаюги исчезнет! – провозгласил Еленион, – в этом мы подобны вам, буддистам. То, что вы делаете с отдельной личностью, мы сделаем со всем обществом.
Не будет ни Кали-Юги, не Трета-Юги, не Двапара-Юги, не Сатья-Юги.
Будет построено общество всеобщего счастья, порвавшее цепь бесконечных повторений циклов угнетения!

Сюаньцзан задумался:
– Умирая, человек отделяется от телесной оболочки, а его душа либо вновь попадает в череду воплощений, либо растворяется в Абсолюте.
Мне кажется, что вы собираетесь устроить смерть цивилизации.

Трое мудрецов переглянулись.

– Да, мы устроим смерть вашей прогнившей цивилизации, – провозгласил Кал Малхаз.
– Но на развалинах старого мира расцветёт цветок новой надежды! – добавил Энки Дул.

– А что это вы с меня начать решили? – обиделся Рустам Славный.
– В Кирополе огромное количество купцов, огромные финансовые потоки проходят мимо правителей, – пояснил Энки Дул.
– Народ подготовлен к отказу от собственности, уже второе поколение живёт на раздачах денег и хлеба, – провозгласил Еленион, – вполне вероятно наступление власти шудры в одном отдельно взятом городе!
– К тому же владыка Самарканда дал нам триста золотых, чтобы мы разрушили твою власть в Кирополе. Но за шестьсот золотых мы можем повергнуть Ош или Балх! – торопливо поправился Кал Малхаз.

Владыка Кирополя покачал головой, глядя в Небо, а затем подошёл к Ша Сэну:
– Уж и не знаю, что лучше: съесть их живьём, сжечь, или рассечь на тысячу частей?
Ша Сэн огладил бороду:
– Эти призраки в любом случае через тысячу лет обретут новую инкарнацию. С точки зрения буддизма, мы перед ними бессильны.
Так, Наставник? – и он вопросительно посмотрел на Сюаньцзана.

Сюаньцзан перебирал чётки, и отчего-то посмотрел на Ясную Луну.
Мин Юэ уловила его взгляд, и усмехнулась:
– Что, лысые дураки, неужели не можете догадаться?
Они же всё сами рассказали! Во-первых, прекращайте выплаты бездельникам! У вас же сказано, «День без работы, день без еды».
Во-вторых, эту троицу определите на работы по уборке улиц. Пусть трудятся вместе с их любимой шудрой!

Трое мудрецов вздрогнули.

Кал Малхаз обратился к Рустаму:
– О, правитель! Отчего ты так доверяешь этим иноземцам, которые совершенно не представляют себе нашей культуры?

Рустам вопросительно взглянул на Сюаньцзана.
Со двора донеслось раскатистое ржание Белого Коня.
Сюаньцзан поднялся со стульчика, и начал ходить по залу:
– Да, мы иноземцы. Но даже в Срединном Государстве мы переняли у вас много ваших доктрин.
Он взглянул на Кал Малхаза:
– Из Ирана к нам пришло учение о Свете и Огне, и вот у нас появился Амитабха — Будда Белого Света.
Он посмотрел на Энки Дула:
– Ваше учение о Мессии тоже повлияло на буддизм. У нас появился грядущий мессия – будда Майтрейя.
Еленион развернулся к Сюаньцзану:
– Сутью учений древней Греции была вера в героев, которые восставали против воли Богов!
– И вот у нас появился Ваджрапани, имеющий черты Геракла, – улыбнулся Сюаньцзан, – теперь понимаешь, что учение Будды всесильно, потому что оно верно?
Сегодня в тронном зале повелителя Кирополя мы подводим итог религиозному диспуту с представителями Шудрианцев.
Ваша концепция умножает зло на этой земле. Вы будете наказаны, и своим трудом будете исправлять причиненные зло.
Я лишь прошу владыку Рустама воздержаться от казней.
– Амидафо! – выдохнул Рустам...

Через пару часов, ведя в поводу Белого Коня и двух верблюдов, отряд вышел из дворца Рустама.
Отряды пленённых восставших уже прибирались на площади, отмывали со стен непристойные надписи. Изредка в воздухе хлопали плети охраны.

Когда они прошли мимо памятника волчице, оказалось, что одного младенца сбили и унесли целиком, а у второго оказались отломаны ручки.
– Отнесли в скупку металлов. Теперь им трудно будет поддерживать легенду о близнецах, вскормленных волчицей, – проворчал Ша Сэн.
– Зато они смогут создать новую легенду, не менее красивую, – произнёс Сунь Укун.
– Какую же? – спросил зевающий Чжу Бацзе.
– Легенду о мальчике, которому враги отрубили руки, и бросили умирать! – звонким голосом откликнулась Мин Юэ, – этой легенде предстоит вдохновить множество народов!

[У тюркских племён в некоторых вариациях повторяется легенда о ребенке-сироте, которого враги бросили умирать без рук. Ребенка выкормила волчица, и он дал начало великому роду. Волк также является тотемом многих тюркских народов, символом боевой организации турецких националистов]

– Кстати, малышка, а что за ерунду насчёт Фарна ты говорила владыке Рустаму? – спросил Ша Сэн.
– Вовсе не ерунда, – откликнулась Мин Юэ, – метод обеззараживания кипячением может спасти и владыку, и его подданных, они ведь наверняка переймут дворцовый церемониал!
- Ты слишком жалеешь чужеземных варваров! – проворчал Ша Сэн.

Сюаньцзан, слышавший это, взялся за чётки, и начал бормотать слова молитвы.

– Шудра ненавидит героев, не хочет работать, презирает мудрецов, и стремится разрушить красоту, – ответила Ясная Луна, – пришлось мне вмешаться.
Она вдруг запнулась, и прикусила губу.

Сунь Укун, заметивший это, улыбнулся:
– Послушай, малышка, а что насчёт ивы?
– Узнал! – тихим мягким голосом рассмеялась Мин Юэ, и прошептала, – но пожалуйста, не говори никому!

Она прошла несколько шагов, и произнесла обычным голосом девятилетнего ребёнка:
– Порошок из коры ивы излечивает лихорадку, разумеется, он лежит в моих запасах.

[Ветка ивы – атрибут бодисатвы Гуанъинь. Эта бодисатва постоянно выручала спутников Сюаньцзана в их путешествии, принимая самые разнообразные облики].

Отряд выбрался из города, и пошел по горной дороге вверх, забирая всё дальше на юго-запад.
Ша Сэн шел в глубокой задумчивости, неся на плече свою лопату. Он вдруг обернулся к Сунь Укуну, и произнёс:
– Послушай, дружище, эти трое вестников власти шудры что-то толковали про Кали-югу, и что люди не могут ощущать Богов. Но ведь ты с нами! И ты стоял на ладони Будды!
Сунь Укун рассмеялся:
– Они ошибаются буквально во всём! Их теория интересна, но её выполнение нежизнеспособно. Победи они, из среды шудры вышел бы новый тиран, и заставил бы их всех работать, как рабов не заставляли. Или их завоевал бы владыка Самарканда. Или купцы наняли бы армию, чтобы снести с лица земли Кирополь. Эй, Чжу Бацзе, приятель, я правильно говорю?

Беседовавший с Ясной Луной Чжу Бацзе оторвался от интересного разговора:
– Всё верно, Великий Мудрец! Всё верно! Кали-юга может быть исключительно в головах! В головах вся разруха, в головах!

– Амидафо! – произнёс Сюаньцзван.


Глава 47
Вещий сон

Осень 626 года, Феодосия.


Они успели немного прибраться, пока окончательно не рассвело, и сейчас стояли, упираясь руками в колени, и переводя дух.

– Обычно он убивает послов, – пояснил Мстислав, указывая на Лютика, – кого на этот раз?
– Ну, по всему, это хазары, – промолвил Финн, а вот куда они направлялись, мы уже не узнаем. Письма при них нет.
– Отнюдь, – произнёс Мстислав, судя по тамге, ехали они к соплеменникам, скорее всего, в Крымскую Готию, там в горах есть их кланы.
– Похоже на то, – подтвердил Финн, – тамга нам пригодится, – и он подбросил на ладони бронзовую отливку со шнуром.

Лютик понуро стоял, глядя, как волны смывают с песка след волочения, по которому очередные хазарские послы отправились в свой последний путь. Ему было настолько противно, что и словами не передать. К тому же вся одежда вымокла, и утренний ветерок вызывал озноб.

Лошадей чужаков решили оставить. Жадность до добра не доводит, через дней десять хазар начнут искать, и тогда мстители могут выйти на их след. Всё, что не взяли, и не утопили в море, зарыли в песок, забросали следы крови, и на рассвете большим крюком через степь направились в Феодосию.

Прибыли в город как раз к открытию, и немного постояли в очереди на проход через ворота. Если кто и поймал уже хазарских коней, то слух об этом ещё не прошёл, крестьяне обсуждали вечные темы урожая и торговли.
Внутри городской стены стояли небольшие усадьбы, и обычные домики греческой бедноты: очаг, лежанка на двоих, и за дверью садик в три дерева.
Много земли пустовало, часть усадеб стояла сгоревшими и заброшенными, рачительные соседи потихоньку разбирали годное дерево, и выносили камни на ремонт своих построек.
Лютик даже заметил, в каких домах недавно прошел ремонт.
С моря дул сильный прохладный ветер, над городом будто нависала тень холодов, страха, и грядущего безвластия.
Бедно одетые люди собирались у маленьких церквей, построенных из коричневатого песчаника, из крошечных помещений доносились мягкие звуки пения. Чайки кружили в высоком небе, и кричали так, будто хохотали над попытками людей молитвами отвести грядущие бедствия.

Финн покосился на окружавшее их убожество, и тяжело вздохнул.
Мстислав заметил его реакцию, и произнёс:
– Да, город знавал и лучшие времена.
Лютик не удержался и спросил:
– И как теперь, когда булгары придут?
Мстислав усмехнулся:
– Ну, тут ещё долго расцвета не состоится. А когда состоится, то мы не будем этому рады, – он внезапно помрачнел.

Рынок был полон купцами, мелкими торговцами, ворами и особыми обманщиками, завлекавшими игрой в кости или предлагавшими зевакам угадать, под какой плошкой спрятана бусина. Казалось, город доживал последние дни перед завоеванием, и люди бездумно прожигали деньги, не заботясь о хлебе насущном или об обороне. Местные жители выглядели подавленными, только варварские князьки гордо шествовали в окружении радостных подхалимов. Городская стража была только в районе ворот, собирая медную монетку, и подле порта – охраняла корабли. Городская олигархия переселилась в особняки у самого порта, и, похоже, уже сворачивала свои дела в обречённом городе. Казармы пустовали, на площади перед резиденцией воинского начальника несколько старослужащих десятников пытались обучать перестроениям небольшую кучку наскоро отловленных бродяг.

Мстислав всмотрелся в лица стражников, и кажется, узнал одного из них, помахав рукой. Десятник сделал вид, что не заметил Мстислава, отвернулся, и врезал затрещину зазевавшемуся новобранцу.

В кузнечном ряду забрали кольчугу, новую втулку для составного копья, рассчитались с кузнецом, купили пару амфор местного вина, лепёшек, сыра, дали несколько пинков воришкам, и неспешно отправились из города на северо-запад.

Ближе к полудню свернули к рощице невысоких деревьев, похоже, здесь когда-то стояла усадьба, но время и люди постарались – одни сожгли всё, что могло гореть, другие разобрали всё, что можно было унести, вплоть до последнего целого куска черепицы.
Лошадей привязали к плодовым деревьям, сели на мягкую траву, и, наконец, приступили к дележу трофеев.
Коллекция Финна пополнилась ещё одним клинком – длинным прямым кинжалом, Мстислав выбрал себе из добычи пару метательных ножей. У Лютика появился ещё один изогнутый нож под правую руку.
Когда Финн почти торжественно вручил ему этот нож, Лютик только посмотрел вопросительно снизу вверх, не осмеливаясь задавать вопросы.
Финн покивал своим мыслям, улыбнулся:
– Так надо. Чует моё сердце, не потребуется тебе в ближайшее время доспехи пробивать. Кинжал пока подождёт. Нож – быстрее. Но, если встретишь противника в кольчуге – вынимай кинжал, не пожалеешь.

– Мы будем драться против толпы бездоспешных? – догадался Лютобор.
– Правильно мыслишь, нет у нас сил идти на готового к бою противника. Так что – ночное нападение, других шансов нет. А теперь пойдём посмотрим, что там кузнец с копьём сотворил, – и он вытащил из чехла составное копьё с двумя бронзовыми втулками. Работа была качественной, новая втулка практически не отличалась от древнего образца.

Лютик быстро собрал составное копьё из трёх частей, и начал крутить его, изредка подрезая пучки засохшей степной травы.
Финн посмотрел на его развлечение, что-то пробурчал себе под нос, потом потребовал копьё убрать:
– Нечего баловаться. Бери нож, отрабатывай подрезание на уровне переносицы, а затем обратный удар в шею. У нас всего пара дней осталось до серьезного дела.
Лютик разобрал копьё, пристроил его в чехол, взял в правую руку нож обратным хватом, и начал монотонно подрезать и бить.
Финн удовлетворённо кивнул, и подмигнул Мстиславу.

Отдохнув, сели на коней, поехали, постепенно набирая высоту. Облетающие низкорослые деревья не закрывали обзор, и скоро они уже увидели величественную панораму моря, поросшие голубоватой травой холмы, и сосновые перелески на набирающих силу горах, появляющихся на западе.

Кони шли широким шагом, почва легко ложилась под копыта. Налево уходила тропа, ведущая по краю гор над морем, она вела в земли горной Готии, но Финн и Мстислав, переглянувшись, поехали вперёд, степью.
Феодосия почти скрылась из виду, когда Лютик спросил:
– А почему мы будем не рады расцвету Феодосии?
Ему ответил Финн:
– У этого города удобная гавань. Здесь будет самый большой в этой части мира рынок рабов. Угадай, где степняки будут воровать людей?
Лютик аж задохнулся от возмущения:
– Князь не позволит!
Мстислав горько усмехнулся:
– То-то и оно, что князь...
Финн послал лошадь поближе к Мстиславу:
– Ничего. На севере леса весьма обширны. Мы оба знаем неплохое место – на холме высокий сосновый бор, речка с песчаным дном...
Мстислав расхохотался:
– Далеко глядишь!

То, что и Мстислав, и Финн – чародеи, Лютик догадался уже давно. Вот и сейчас они снова перешли на свой тарабарский язык, где только изредка он ухватывал частично знакомые слова, вроде «Останкино» и «Мытищи».

Конями они за день делали тот путь, который на телегах преодолевали за неделю, и вот они уже прибыли на поляну перед тем самым дубом, под которым снятся вещие сны.

Солнце садилось далеко в степи, и Белая Скала окрасилась в кровавый цвет. Лютик, преодолевая звенящую боль в ногах, тренировался с ножами. Он держал два клинка обратным хватом, двигался вперёд-назад, и снова и снова полосовал поперёк, и колол на обратном ходе.
Наконец, он убрал ножи, и немного потренировался с короткой секцией копья. Он отрабатывал только одну связку: сбивающий удар поперек, и пронзающий укол вперёд.
При выпадах ноги сводило, он стонал, падал, с трудом поднимался, и снова продолжал упражнения.

– Что, малыш, мышцы поют? – спросил Финн, поглядев на его старания.
Лютик кивнул.
– Ты очень далеко сбиваешь поперек, – Финн взял в руки среднюю секцию копья, – смотри, гибко и хлёстко бьёшь коротким воздействием, и легко скользишь!

Он несколько раз соединял свой шест с копьём Лютика, стряхивающим движением сбивал копьё, и плавно атаковал того в горло, живот, и подмышки.

Лютик поклонился чародею, и стал учиться двигаться медленно, плавно, соединять движения руками с поворотами корпуса, ногам сразу стало немного легче. Солнце уже скрылось в невидимом отсюда далёком море, и на западе таяли цветные облака. Они наскоро выпили настой из добрых трав, доели лепешки и сыр. Лютик добрался до своего войлока, и заснул, едва голова коснулась лежащего на земле седла.

Мстислав затушил костёр, обратился к Финну:
– Спи, я посторожу.
Финн ложиться спать не спешил:
– Если со мной что случиться, езжай на север.
– В Киев?
Финн покачал головой:
– Киеву не устоять. Возможно, уже следующим летом его полностью сожгут. А будет и вторая, и третья волна кочевников. Уходите дальше.
Мстислав взглянул на спящего Лютика:
– Мне кажется, что в этом году степь не объединится. Время упущено. Гуннугундур будут воевать с аварами и хазарами, на Киев никто не пойдет.
Финн кивнул:
– Есть такая вероятность. Да только этот год – не последний. Готовьте убежища на севере. Постепенно. Исподволь.

В этот момент раздался вскрик, и взъерошенный Лютик, не проснувшись, вскочил на ноги.
Мстислав подскочил к нему, и потряс за плечи:
– Просыпайся, что случилось?
Лютик дрожал, челюсть стучала:
– Изверги идут через степь! И ещё...
Мстислав потряс его сильнее:
– Что ещё?
– Божество!
– Какое божество?
Не знаю, – Лютик всхлипнул, – божество танцует на фоне луны.

Мстислав и Финн одновременно присвистнули.


Глава 48
Они весело мчались навстречу смерти

Осень 626 года, восточное побережье Крыма


Тропинка карабкалась по краю горы, постепенно поднимаясь все выше над горизонтом. Для Людмилы это было уже второе похищение, и в этот раз она уже не боялась, не испытывала неловкости, и даже с некоторым сочувствием смотрела на своих похитителей.
– Что смотришь? – прикрикнул ей один из них, низкорослый, но крайне широкоплечий воин, по имени Иззет. Он говорил на смеси славянских и тюркских слов, и сейчас был в самом дурном настроении.

Людмила знала, что спор может спровоцировать того на пару ударов плёткой, и предпочла демонстративно отвернуться.

Иззет выругался, и мрачно уставился в сторону запада. Там багровое солнце быстро садилось за гору, окрашивая небо в мрачные тона.

Они уже неделю двигались обратно на Запад, и сейчас как раз готовились встать на очередную ночную стоянку. Ночи в горах были холодными, Иззет подолгу сидел у костра, мёрз, и периодически сваливался в мрачные сновидения, тягучие и липкие сны, полные безысходности.

Вот и сейчас он подвинулся поближе к костру, завернулся в бурку, надвинул поглубже шапку из лисьего меха, опёрся спиной о большой камень. Такие одиночные камни были в изобилии разбросаны по всему склону, сегодня они очень удачно развели костер на небольшой площадке между таких камней.
Пористый камень был теплым, защищал спину от ветра, Иззет устроился поудобнее, отодвинул в сторону тяжёлый палаш, передвинул поудобнее кинжал. Темнота быстро сгущалась.

Асрух и Фархад приготовили мясную похлёбку с бобами, сунули ему в руки миску, дали лепёшку. Иззет прихлебывал через край миски горячую жижу, лепёшкой подбирал бобы, руками выхватывал небольшие бараньи кости с кусками мяса.

Пленница плескалась в ручье, и напевала, чтобы караульщики знали, что она ещё не бросилась бежать в сгущающейся мгле. Иззет не сомневался, что она достаточно умна, чтобы не рисковать бегством в темноте по горному склону, но даже это его скорее огорчало, чем радовало.

Но вот пленница появилась, замёрзшая после купания в холодном ручье, села у огня напротив Иззета. Едва она согрелась, Асрух и Фархад отдали ей остатки пищи в котле, и миску Иззета – доесть и помыть. Та без особой брезгливости ела, потом пошла обратно к ручью, начала тереть песком казан, мыть миску, по-прежнему напевая медленную песню вятичей на несколько изменённом заимствованиями из словенской речи санскрите.

Иззет немного согрелся, но тут с гор начал дуть холодный ветер, пришлось накинуть зимний башлык, и замотаться по самые глаза.
Людмила вернулась, завернулась в кусок грубого войлока, и замерла с другой стороны костра. Асрух и Фархад договорились о порядке стражи, Фархаду выпало стоять первым, он прошёлся вокруг лагеря, и уселся на высоком одиноком камне. Лошади спокойно бродили вокруг, срывая короткие пучки травы.

Иззет ещё некоторое время балансировал на грани реальности и миражей, но вот его унесло в поток видений, полных боли и отчаяния.
У него где-то в глубине сердца прошуршала мысль:
– Они весело мчались навстречу смерти.

Видения, не имеющие ничего общего с реальностью, вдруг стали более резкими, он увидел развевающиеся чёрные знамёна, всем телом ощутил увеличение скорости.
Он был в толпе, и они действительно весело мчались куда-то.
Потом скорость движения стала меняться, количество людей вокруг непрерывно уменьшалось, похоже, колонну накрыли, и они рассредотачивались.
Потом был бег через руины, короткие остановки, отдых за невысокими стенами, и оборудование позиции.
Люди вокруг кричали, и кричал Иззет, и он понимал, что начинается Матерь всех битв, и осознание этого наполняло его сердце радостью.

С этой радостью он и проснулся.

Пленница уже приготовила горячий отвар из трав, они выпили, закусили лепёшками, и продолжили свой путь по горной Готии.

Иззет ехал, и вспоминал свой сон. Они тогда действительно весело мчались навстречу смерти, но, что удивительно, там совершенно не было лошадей.
У Иззета не хватало слов, чтобы более точно описать своё странное видение, и он спросил Фархада:
– Эй, Фархад, поди сюда! Как это понимать, люди мчатся навстречу смерти, но при этом у них нет лошадей. И они ещё и радуются. Сможешь отгадать такую загадку?
Фархад обладал отличной бытовой смекалкой, и задумался лишь на мгновение:
– Я разгадал твою загадку! – рассмеялся он, – они упали в пропасть, и их лошади, можно сказать, уже пропали. Но они по-прежнему сидят в сёдлах, и мчатся навстречу смерти!

Пленница ехала позади Фархада, и на её лице скользнула улыбка.
Иззет вспылил, и крикнул:
– Что смеёшься, глупая женщина, неужели тебя рассмешили слова мудрого Фархада?

Людмила опустила глаза:
– Извини, господин. Просто мне показалось, что ты хотел услышать совсем другой ответ!

Иззет хотел было сказать, что он предпочел бы быть тем, кого вполне устроит простой ответ Фархада, но тот человек в нём, который видел Матерь всех битв, и радостно мчался навстречу смерти, вдруг в очередной раз овладел его сознанием. Иззет едва не завизжал от ужаса, когда осознал сей прискорбный факт, но осознавший был уже не он, а тот, который смеялся среди толпы молодых воинов под черными знамёнами.

– А ты думаешь, как? – с трудом выговорил Иззет – второй, внутренний Иззет Иззета, его отражение в лабиринтах иных миров.
– Всё люди мчатся навстречу смерти, – ответила Людмила, – независимо от того, сидят они на коне, или лежат в постели. Всё дело в том, что время смертных течёт только в одну сторону. Время – это невидимая  бесконечная стрела, пронзающая грудь человека. И от неё невозможно укрыться, её нельзя остановить. Впрочем, всегда находятся безумцы, которые со смехом и радостью сокращают полет времени, грудью бросаясь навстречу стреле. Вот о таких можно сказать, что они весело мчатся навстречу смерти.

Иззет покачал головой, и удовлетворённо исчез в водопаде иных измерений и миров, а на его месте снова оказался Иззет – первый, славный простоватый джигит, который уважал мудрость старого Фархада, и до ужаса боялся Иззета – второго. Он с неудовольствием посмотрел на Людмилу, и прокричал, проезжая в тесной расщелине между камнями:
– И кто сейчас скачет навстречу смерти, ты можешь сказать, глупая женщина?

Для него было ясно как день, что навстречу смерти сейчас скачет именно она. Горный старец недолго тешится с девами. Хорошо, если продаст надоевшую игрушку солдатам в лупанарий. Таким, можно сказать, повезло. Но большая часть его жертв заканчивает свои дни на закатном камне, и кусками летит на дно пропасти. А проклятый старец набирается колдовских сил, и вытирает губы, блестящие от крови своих жертв.

Иззет считал себя отличным джигитом, в борьбе не знал себе равных вплоть до пролива, там, на Кавказе были достойные противники, но здесь он точно был первым. А вот старец вертел им, как хотел – а всё эти колдовские фокусы с кинжалом и удавкой.

Так и получалось, что лучший джигит всей Таврии служил, по сути, дряхлому старику.

Горный старец был личным убийцей прошлого императора, и сюда сбежал, чтобы его голову не принесли в подарок бывшему нанимателю.

Иззет ещё раз вгляделся в женщину:
– Так кто сейчас несётся навстречу смерти?
Та покачала головой:
– Можно, я задам сперва один вопрос?
– Задавай! – безразлично ответил Иззет.
– Тот человек, для которого господин меня украл, он в ближайшее время ждёт каких-то послов?
– Иззет вздрогнул, и изнутри его сознания мгновенно выскочил Иззет – второй, рассмеявшийся демоническим смехом.

– Он ждёт послов? – повторила Людмила.
– Ты хочешь сказать, женщина, что эти послы уже мертвы?
– Скорее всего, – ответила та, – и у тебя господин, будет очень мало времени, прежде чем судьба доберется до того, кому ты служишь сейчас.

Людмила сама не была уверена, но она на автомате работала по старой доброй программе переговорщиков, бросая клиента на качелях между страхом и надеждой на спасение.

Иззет – второй посмотрел ей прямо в глаза:
– Матерь всех битв?
– Алеппо, – ответила та.

С этого мига Горный старец был обречён.

Глава 49
Свадьбы

Киев на Днепре, осень 626 года

Урожай нового года был собран, и начались праздники. Князь Переслав отпустил свою дружину гулять две седмицы, да и сам с ближними боярами откупорил несколько амфор греческого вина. Они сидели и весело, и чинно, когда в горницу князя ввалился уже изрядно набравшийся крепких медов воевода Ждун.
Воевода был, как обычно, на кулачных боях, и яростно поддерживал то одну, то другую ватагу по одному ему известной системе, и выпивал полный рог за победу, и два – в случае поражения. Поскольку в этот день сходились кузнецкий и гончарный концы, а также плотники и кожемяки, то воевода опустошил, как минимум, три рога, что обычному человеку было бы не по силам.

Воевода присел на лавку, походя двинув задом Изяслава, старого дружинника князя:
– Кузнецы себя показали! Эти их – так, а кузнецы – ого! Эти их – эдак, а кузнецы – оба-на! Эти их – швырь, а кузнецы, – воевода размахнулся, и едва не упал с лавки.
– Мёда воеводе, – бросил гридням Переслав.
Воеводе налили раз, другой, тот допил третий рог, и свалился, наконец, под лавку.
– Накройте ветерана, – приказал князь, – не хватало нам, чтобы он охрипший, ополчением командовал.
Бояре посмеялись, гридни накрыли воеводу тяжёлой медвежьей шубой, и он сладко захрапел на полу.

– Не пойму, Переслав, – произнёс молодой боярин Вышата, – что ты этого Ждуна держишь? Он же не воевать, не пить не умеет, только горло дерёт.

– За это и держу, – признался князь, – такую глотку до самой Африки ещё поискать.

Бойцы ещё немного выпили греческого вина, закусили, и разговор пошёл о свадьбах – этой осенью их сыграли целых пять.

– Как же ты, князь, аж троих девиц у хазар сумел украсть? – недоумевал Изяслав.
– Не поверишь, не моя это работа. Помнишь, мальца нашего, Лютика, племянника нашего Боромира?

– Смутно припоминаю!
– Так вот, это он девок украл. Он же и посла к хазарам от орды Гуннугундур убил. Талантливый парнишка растёт.

Изяслав погладил усы:
– Вот это дела! Не ожидал! А ты, князь, новую жену себе не приглядел?

Переслав не ответил ничего, и оглянулся, пряча лицо. Остальные дружинники с осуждением посмотрели на Изяслава – князь уже несколько лет ходил вдовцом, и новой жены не собирался заводить.
Он жил в большом доме, стоявшем на месте резиденции самого конунга готов Германариха. У Германариха дом был длиннее, а у князя – выше. По дому ему помогали около десятка молодых дружинников, и несколько стряпух, что кормили и его, и его многочисленную дружину. А вот хозяйки в доме так и не появилось, что было причиной немалого огорчения для киевских словен – наследник князю всё же был нужен.
[Германарих – король готов, погиб в 376 году. Непродолжительное время контролировал территорию от Прибалтики до северного Причерноморья до прихода гуннов. Окончательно уничтожил могущество скифов. Покончил с собой при поражении от гуннов. ]

Изяслав покачал головой:
– Извини, князь. Но ты же себе не принадлежишь. Преемник-то нужен. Так что ты подумай, а то всё ждёшь, пока император константинопольский тебе свою дочку пришлёт!
Шутка пришлась по сердцу дружинникам, и бояре захохотали.

– А что, бояре, не пойти ли и нам на кулачках с молодыми побиться? – предложил Вышата.
– Остынь! – прикрикнули на него.
По старой традиции, молодые должны первыми бросить вызов, а то получится, что опытные воины «примучивают» молодёжь. Вышата ещё помнил те времена, когда с «молодыми» – легковооруженными воинами-застрельщиками, бросал вызов бойцам основной линии, и постепенно набирался опыта и сил. А теперь ему полагалось с достоинством ждать первого вызова, а вот сегодня такого как раз и не случилось – все молодые пляшут на свадьбах, есть чем и кроме стеношного боя развлечься.

Выпили ещё, поели, и снова захотелось доброй шутки.
– А я всё думал, князь, что ты Ждуна за другое ценишь – произнёс один из бояр, Рогволод, одинаково способный и к пешему строю, и к конному бою.
– За что же? – подхватил Вышата.
– За скрепы, – отозвался Рогволод, – Ждун у нас первый по части сохранения традиций, уж он не даст Руси прельститься не хазарскими идолами, не греческим Христом.

Князь выпил сегодня не одну чарку вина, и оттого всех дружинников проняло, когда он в упор уставился на Рогволода абсолютно трезвыми глазами:
– Что ты знаешь о скрепах? – усмехнулся он.
– Ну, наши, родовые, обычаи, вера наша словенская. Не Христос там какой греческий...

– Наша, значит, – усмехнулся князь, – словенская! И какова же она?

– Ну, в воде русалки, в лесу леший, на небе громовик, – вымолвил Рогволод.

Князь покачал головой:
– Русалки – это те же наяды, леший – это бог леса Пан, громовик – это Зевс, что мечет молнии. Вот так и во всем мы, словене – особые. Лишнего уда у тебя, случаем не выросло? Было бы забавно.

То есть, мы ничем не лучше греков или хазар, по-твоему? – обиделся Вышата.
– Ничем, – просто ответил князь, – мы просто немного другие. Хозяйство иначе ведём, воюем иначе. Иногда хуже.

– Странные вещи ты говоришь, князь, – произнёс Изяслав, – как же ты, князь, наши скрепы не защищаешь?
– Мне людей нужно защищать, – ответил Переслав, – а не исковерканные временем суеверия эллинов.
– И как же ты мыслишь их защищать? – спросил Ростислав, худой и высокий, постоянно жадный до пищи дружинник. Он и спрашивал, и рвал руками куски от запеченого гуся, жир так и брызгал вокруг, дразня ароматом.
– Да, собственно, никак – ответил князь, – переправа через Днепр будет постоянно нужна степнякам. Раз отобьемся, два, но потом всё равно не устоим. Да и теперь орда булгар теснит войско хазарское, хазарам дань собирать уже не с кого, того и гляди, хазары прямо к нам придут. Видишь ли, Ростислав, скорее этот жареный гусь улетит в окно, чем мы по весне отобьемся от хазар.

– Измена! – донеслось из-под стола, медвежья шкура полетела в сторону – это воевода Ждун привычным ухом уловил угрозу существующему строю.

Бояре вздрогнули, и посмотрели на князя и друг на друга.

– Не позволю! – воевода сделал резкую попытку подняться, и едва не проломил головой доски стола. Блюда с яствами подпрыгнули, пироги и осетровая икра взлетели в воздух, а остатки гуся вылетели в окно.

Пока приводили в порядок стол, пока выволакивали из-под него тело Ждуна, пока заново наливали по чаркам греческое вино, Ростислав помалкивал, глядя то на князя, то на окошко. Наконец он не выдержал, и спросил:
– Так как же ты всё-таки собираешься людей защищать, и при этом не защищать?
Князь улыбнулся:
– Всё под контролем. Русь по большей своей части уже оставила Киев, и дошла до междуречья Днепра и Итиля. Люди ушли в леса, и продолжают расходиться на северо-восток.
– Но зачем? – недоумевал внимательно слушавший Вышата.
– В лесах безопаснее. Здесь мы в пределах досягаемости кочевников. Там их орды не пройдут. Кроме того, – князь сделал знак сидевшему поблизости кузнецу Боромиру, – расскажи им!
Боромир расправил пышные усы:
– Народы мира сего делятся на народы богатые, и народы крайне бедные.
Богатство народов проистекает от двух вещей – присвоения, то есть разбоя, и от торговли. Честным трудом за сохой можно прокормить себя, но богатства добиться невозможно. При пахотном хозяйстве вести разбой невозможно, ибо обиженный враг придёт, и подожжёт поля – мы потеряем урожай. А с торговлей у нас тоже беда.
– Что за беда? – поинтересовался Вышата.
– Мы можем продавать зерно, – пояснил Боромир, – и исстари греки закупают его у словен. Но между нами и греками лежит степь, и они забирают себе большую часть прибыли. В этом году мы снарядили обоз в Пантикапей, так он ещё не вернулся. Я буду рад, если они хотя бы пешком живыми придут. Когда степь неспокойна, то торговля через неё становится крайне затруднительной. И это несмотря на давний обычай не трогать пахарей. Обычай этот и Аттила уже нарушал, и обры, иначе авары, и хазары тоже готовы поступать неразумно.
Кроме того, нам самим нужно всё больше зерна. Люди стали птицу держать, а если продолжим контакты с племенем вятичей, то и коров научимся доить. А зимой нашим коровам зерно потребуется. Так что пора нам избавляться от зерновой торговли!
– Это как же так, – зашумели словене, а торговля с Тавридой, а вино?!

Боромир хитро прищурился, внимательно посмотрел на бояр:
– Есть у нас товар и получше зерна.
– Что же это такое? – спросил Вышата.
– Меха! – важно провозгласил Боромир.
– Меха, – повторил Ростислав.
– Сомневаюсь я, что мехами можно будет через степь торговать, – покачал головой Вышата.
– Именно! – подхватил Боромир, – зерно конные на лошадей не навьючат. А вот меха – это другое. За меха легко убьют, и за седлом в тюке увезут добычу. Поэтому возить меха через степь на телегах неразумно!
– А как же разумно? – спросили хором несколько бояр.
– Меха имеет смысл возить на лодках, – произнёс Боромир, – лодки конным гораздо труднее ограбить.
– Так как же мы их на лодках привезём? – вскричали бояре, – дальше порогов на лодках не пройти, придётся их на сушу вытаскивать, вот и всё, конец путешествию!
– Верно, – подтвердил Боромир, – весело поглядев на князя, а потому – что?
– Что? – бояре непонимающе смотрели друг на друга, выпучивая глаза так, что Переслав не выдержал, и расхохотался.
За ним расхохотался и Боромир.
– Так значит что? – протянул Вышата.
– Плыть нужно не по Днепру, а через Итиль, прямо в Персию! – объяснил Боромир.
– Вот оно как! – Вышата вскочил, хлопнув ладонями по столу, – ай да Боромир, ай да голова!
– Это дело не ближних нескольких лет, – вступил в разговор князь, – сначала нужно как следует разведать пути, поставить городки, у северных племён поучиться большие ладьи строить. Тогда можно будет и с пушниной в Персию плыть.
Сейчас нужно народ на север переселять, и думать, как по весне от хазар отбиться, или от гуннугундур, если эти сюда придут.

Бояре стали вставать из-за стола, кланяться хозяину, благодарить его за доброе угощение и выпивку, чинно потянулись на выход.

Вдруг со двора раздался громкий крик десятка здоровых глоток:
– Бояре, а мы к вам пришли!

Молодые, похоже уже наплясались, и решились бросить вызов старикам.

– Наконец-то! – обрадовался Вышата.

Глава 50
Поход

626 год, византийское поселение Ямболи, ныне Балаклава

[В этой главе использованы отрывки из «Севастопольских песен»: «Как восьмого сентября» и «Как четвертого числа» о сражениях с французами во время Крымской войны в районе Балаклавы. Это песни на стихи Льва Николаевича Толстого, возможно сочиненные в соавторстве с солдатами. Оттуда, кстати, пришла крылатая фраза: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги», изначальный вариант таков:
«Чисто писано в бумаге,
Да забыли про овраги,
Как по ним ходить». ]


Начинался шторм. Дромон раскачивало и вдоль, и поперёк, скорость движения на веслах упала, а парус пришлось свернуть.

Капитан, впервые за всё время путешествия, протрезвел. Он лично стал у руля, и держал дромон на безопасном от берега расстоянии, одновременно стараясь не потерять его из виду во мраке ночи.

Звёзды исчезли за тучами, далеко в море белые молнии били с небес в воду, освещая мир призрачным светом. Палуба опустела, лишь несколько человек, вцепившись в канаты, вглядывались в тёмный берег. Вот из каюты выбежал Трибониан, безуспешно попытался забраться повыше над бортом, не сумел, и изрыгнул пищу прямо на палубу. К нему подошёл могучий вандал Теодорих, взял за шкирку, и прополоскал в набежавшей волне.

– Оставь, медведь! – Трибониан испытывал страдания головокружения и качки, у него была ужасная ночь, а перед этим ещё и один из самых тяжёлых дней в его жизни.
– Освежился? – с хохотом прокричал Теодорих, – да, это тебе не лучшие покои Херсонесского лупанария!
– Не напоминай, я страдаю! – заявил карлик, безуспешно болтая ногами в воздухе, – поставь меня на место!
Теодорих осторожно поставил на палубу короля шуток, и довёл его до каюты – убогой клетушки из досок. Внутри было сыро и холодно, но, по крайней мере, безопасно.
– Брунгильда, принимай, – он передал карлика деве-воительнице, и вернулся на палубу.
В свете молнии он увидел, что на другой стороне открылась дверь каюты главы посольства Вардана, и тот вышел на палубу вместе с Прокопием. Вардан был в мокрой шерстяной рясе, а вот Прокопий так и не снимал доспехи всадника, и даже не отстегнул с пояса свой скрамосакс.
Теодорих отметил, что в каюте Вардана осталась славянка Заряна с грудным ребенком, которого они недавно крестили, и нарекли Никитой. Он подошёл поближе, чтобы попытаться прийти на помощь, если море вдруг захочет забрать главу их посольства. Его брат Гундемир, хоть и почти не пострадал в недавней стычке с разбойниками, но на помощь прийти никак не мог – второго великана их группы свалила морская болезнь.

Вардан одной рукой вцепился в кирасу Прокопия, а другой перебирал, хватаясь за доски борта:
– Подходим к Ямболи! Скоро эта качка закончится!
Прокопий хладнокровно смотрел на пенные валы, совершенно не замечая признаков скорого прекращения бури. В свете молнии волна засветилась потусторонним зелёным светом, клочья белой пены полетели в лицо. Прокопий хладнокровно утерся, и прошептал слова не то молитвы, не то стихов:
– Бороться с мраком и дождём,
Страдальцев участь разделяя...

Капитан что-то проорал, и корабль пошёл ещё медленнее, приближаясь к скалистому берегу. Теодорих не был трусом, но сейчас задрожал от ужаса – пьянчуга капитан вёл корабль прямо на скалы. Он был готов уже броситься на корму, но его удержал Прокопий:
– Не вмешивайся!
Теодорих дёрнулся, но было уже поздно. Скалы надвинулись, во мраке сверкнула молния, освещая темные ноздреватые камни, сглаженные ветром и волнами. Скалы были уже с обоих сторон, вздымаясь на головокружительную высоту.
Теодорих расхохотался:
– Свежеет ветер, меркнет ночь,
А море злей и злей бурлит,
И пена плещет на гранит —
То прянет, то отхлынет прочь.

Вардан усмехнулся виноватой усмешкой проигравшего, и опустил голову.
Скалы приближались.
Прокопий пригладил волосы, дружески кивнул Теодориху:
– Как будто бог морской сейчас,
Всесилен и неумолим,
Трезубцем пригрозя своим,
Готов воскликнуть: «Вот я вас!»

Ещё несколько секунд, и вдруг исчезла качка, волны перестали биться в борта – корабль уже скользил по защищённой от ветра и волн бухте.
– Что это, Господи? – выдохнул Теодорих, крестя грудь.
Вардан и Прокопий тоже разом перекрестились.
– Наш капитан сейчас повторил подвиг Одиссея, мы в бухте лестригонов, – произнёс Прокопий.
– Какой подвиг? – к ним твёрдой походкой подошёл гот Сандалф, поправляя сбившиеся наручи.
– В своих скитаниях Одиссей со спутниками тоже попали в шторм, и нашли спасение в этой бухте. На беду, в то время здесь жили злобные великаны, людоеды, известные как лестригоны. Эти предки тавров специально прятались рядом с бухтой, дожидаясь, когда путешественники войдут в неё, спасаясь от волн. Потом они бросались на людей, нанизывали их на огромные копья, жарили и пожирали.
Спутники Одиссея поставили корабли на берегу, но предусмотрительный Одиссей не стал подходить к берегу, а привязал корабль к утёсам на входе в бухту.
Тут в разговор внезапно вступил Вардан, продекламировав:
– Спутники все с кораблями двухвостыми в гавань вступили
И в глубине ее близко поставили друг возле друга
Быстрые наши суда: никогда не бывало в заливе
Волн ни высоких, ни малых, и ровно блестела поверхность.
Я лишь один удержал вне гавани черный корабль мой...

– И что было дальше? – спросил Сандалф.
Прокопий продолжил:
– Лестригоны напали на корабли. Спасся только корабль Одиссея, да и его великаны едва не утопили, кидая обломки скалы.
Вардан снова тихо продекламировал:
– Были подобны они не смертным мужам, а гигантам.
С кручи утесов бросать они стали тяжелые камни...

Сандалф тревожно осмотрелся.
– Нет повода для беспокойства, – мягким голосом произнёс Вардан. С тех пор прошли века. Здесь было поселение греков, они называли его Сюмбол. Затем римляне расширили город, назвав Символон. Он здесь простоял вплоть до времён Аттилы.
– Аттила! – со злостью повторил Сандалф.
– Да, Аттила, горестно покивал Вардан, – он полность разрушил город. Сейчас он вновь отстроен, и называется Ямболи. Мы на некоторое время останемся здесь.

Корабль пристал к берегу, и началось движение. Посольство двинулось к лучшему из местных трактиров, матросы занялись уборкой, надсмотрщики расковывали гребцов, и вели их на берег, в специальную казарму для рабов, где несчастные могли помыться, поесть, и выспаться в горизонтальном положении.

Утром Вардан проспал. Солнце уже высоко поднялось над морем, а смертельно уставшие люди только начали ворочаться, оглядываясь – куда это они попали?
Вардан вышел из своей комнаты, и спустился в главный зал трактира, где уже сидел Прокопий, и степенно разговаривал с двумя представителями купеческого сословия.
Постепенно вокруг них стали собираться и другие члены посольства. Пришла чисто вымытая и причесанная, светло улыбающаяся Заряна с мирно посапывающим младенцем, спустилась Брунгильда, с волосами, не укладывающимися ни в одну из известных причёсок, спустились заспанные, но довольные Меланья и Аспасия.
– Где этот шут?

Поднялся небольшой переполох, так как с момента высадки Трибониана никто не видел, только Заряна, смущаясь, сказала, что слышала, «как невысокий господин в благородном уединении освобождал желудок».

– Так, а что дальше?– Вардан обвел всех взглядом, – Аспасия? Аспасия! Аспасия! Говори!
Аспасию затрясло, и она нараспев произнесла:
– «Как четвертого числа
Нас нелёгкая несла
Горы отбирать».

Вардан переглянулся с Прокопием, Аспасия продолжала:
– «Ждали – выйдет с гарнизона
Нам на выручку колонна,
Подали сигнал».

Брунгильда отвернулась, и прошептала:
– «Кабы нам да в этот вторник
Не помог святой угодник,
Всех бы нас забрал».

Было так тихо, что её услышали все.

Гундемир и Теодорих встали, и подошли к Вардану. К ним, всем своим видом показывая, что совершенно не одобряют происходящего, присоединились не успевшие даже позавтракать Валамир и Сандалф.

В итоге, оба вандала и пара готов встали перед Варданом и Прокопием, принимая задание.
Вардан мягко произнёс:
– Городок прочесать. Карлика найти. Вот кольца из канцелярии императора – для Валамира и Теодориха. Отныне вы комиты федератов, отвечаете за взаимодействие с вандалами и готами, соответственно. Остальное объяснит Прокопий.
Прокопий поднялся, перекрестился, и посмотрел всем прямо в глаза. Затем он начал говорить, повышая свой голос от свистящего шёпота до крика:
– Если! Карлик! Хоть что-то! Учудит! Всех на костёр! Сошлю ко вратам Аида, к трибалам, гипербореям, киклопам, словенам!
На край света пойдёте лестригонами командовать! Исполнять! Стой! Отставить исполнять, сперва, – Прокопий остановился, хватая ртом воздух.

– Сперва шлем одень, Теодорих! – мягко попросил Вардан.

Прокопий набрал полную грудь воздуха, и вдруг успокоился:
– Всем полностью вооружиться! Сандалф, возьми лук и все стрелы. Я беру на себя защиту в трактире. Со мной будет Брунгильда. Ваша задача – не сдохнуть, и вернуть Трибониана. Помните про овраги, по ним ходить! Вот теперь исполнять!

Четвёрка бойцов бросилась одевать защиту, на ходу деля городок на сектора. Готы надели кольчуги и шлемы, вандалы подхватили свои большие топоры, и, звеня железом, четвёрка вырвалась наружу, впервые оглядевшись вокруг при свете дня.

Дождь прекратился, и солнце заливало утренним светом омытый городок, полный зелени, с нарядными домиками, покрытыми красной черепицей.

Они находились на берегу большой бухты, которая вытягивалась среди крутых холмов, переходящих в горы. От бухты вглубь суши тянулась долина, постепенно повышающаяся и расширяющаяся в сторону севера. По долине текла маленькая речушка, скорее, большой ручей. Вдоль ручья располагались домики крестьян, по краю бухты располагались причалы, купеческие дома, трактиры, и окружённая кустами ароматных роз церковь. Запах свежего хлеба смешивался с запахом сушёной рыбы, ароматом роз и акаций, а с холмов ветер доносил запахи горьких трав. На восточном склоне холма начинались развалины старого римского укрепления, вероятно, его и разрушил Аттила. На вершине, господствующей над морем, возвышалась восстановленная башня, и явно шло неспешное строительство.

Средь вод бухты мелькали черные спины дельфинов, множество лодчонок с белыми парусами вышли на лов рыбы, с воды доносились песни рыбаков, чайки с криками носились меж крутых берегов, выхватывая трепещущих рыб из морских волн или воруя их из неводов рыбарей.

Городок был невелик, и скоро стали появляться известия о Трибониане. Суровый монах показал место, где карлик под дождём молился, стоя на коленях.
Пара нищих показала дерево, под которым тот подобрал сброшенный птицами плод.
Несколько крестьян указали на место, где Божий человек прочёл пламенную проповедь, и обрёл первых последователей.
Женщины с деревянными вёдрами показали родник, где он умылся, и утолил жажду.

Они прошли мимо часовни, где Божий человек раздавал милостыню, и перекусили около пекарни, где ещё осталась пара хлебов, после того, как праведник один накормил целую толпу. После этого четверка друзей быстрым шагом двинулась по дороге, ведущей наверх, в широкую долину.
Скоро они уже увидели большую толпу людей на дороге – на север шло не менее ста человек.

Четверо уполномоченных бегом бросились догонять толпу. Там были крестьяне с вилами, почтенного вида горожане в больших шляпах, опирающиеся на кривые посохи нищие. Впереди процессии на маленькой ручной тележке ехал Трибониан собственной персоной, тележку толкали двое ремесленников со всклокоченными бородами.

Лица людей в толпе были одухотворёнными и восторженными, они постоянно выкрикивали слова молитв, и временами изрыгали проклятия на головы неких врагов, мешающих хлебной торговле с голодающей Империей.

– Поднажмем! – выкрикнул Теодорих. Вандалы бежали впереди, несмотря на то, что их кольчуги были длиннее, а в руках они держали неудобные топоры.
Валамир и Сандалф, хоть имели укороченные кольчуги, но уступали вандалам по силе, и даже такой вес для них был критичен. Всё же четверо сумели догнать толпу, и с большими усилиями забежали вперёд, встав перед тележкой.
– Так, ты, это, – Теодорих не мог восстановить дыхание.
– Мир тебе, Теодорих, – проговорил Трибониан, слезая с тележки, – почему преследуешь меня?
– Вардан сказал – вернуть, – гигант немного отдышался.
– Всему своё время, – произнёс Трибониан, – время посылать, и время возвращать, время идти, и время возвращаться. Я вернусь к Вардану, обещаю, но прежде я исполню волю Его.
– Его? Или Его? – заинтересовался Сандалф.
– Уж не Вардан ли послал меня? – улыбнулся Трибониан, – ты сам можешь поверить в то, что Вардан создал шторм и вчерашний дождь, и что он обеспечил нам прошлой ночью чудесное спасение? Воистину говорю тебе, не Вардан меня послал, и даже не Базилевс, а тот, кто вершит судьбы людей, и кто спросит меня за исполнение воли Его.

Трибониан поднял очи вверх, и размашисто перекрестился. Поселяне с вилами и прочие спутники последовали его примеру.
– Карлик, ты заигрался, прекращай! – воскликнул Валамир.

В толпе прошло движение, здоровые земледельцы стали заходить сбоку.

Трибониан поднял руку, останавливая своих последователей:
– Не утруждайтесь пустой враждой! Этой ночью я услышал голос Его, и он мне сказал спасать тех, кто в поте лица собирал свой хлеб.
Крестьяне закивали, раздались крики, что в этом году был добрый урожай, и амбары полны, есть много хлеба на продажу.
Трибониан снова поднял руку:
– Он сказал мне быть там во спасение слабых сих, – и карлик обвел рукой толпу, состоящую из довольно крепких с виду мужиков, с восхищением глядящих на своего предводителя.
– Хватит паясничать, – Теодорих, поднял перстень, – мы с Валамиром утверждены комитами федератов, и данной нам властью, я приказываю…
 
Теодорих перевел дух, и только сейчас услыхал топот копыт – к нему со спины подъезжали трое верховых, один из них был в доспехах и шлеме с красной гривой, а в руке держал короткий жезл.
– Я Антоний, магистр милитум Херсонеса и Боспора. Вы переходите в моё подчинение. Приказываю вам собирать ополчение, идя маршем на север, и соединиться с гарнизоном крепости Фулла – они подали дымовой сигнал о нападении.
Я соберу конные отряды, и также двинусь на поддержку, но мне потребуется минимум три дня, чтобы собрать войско. Очень удачно, что вы здесь оказались. За сутки как раз успеете дойти до крепости.
– Мы подчиняемся послу императора Вардану, – попытался уйти в сторону Теодорих.
– При подаче дымовых сигналов власть переходит к военной администрации, – возразил Антоний, я лично поговорю с послом императора – всё, исполняйте!

Конные обогнули толпу, и ускакали в сторону бухты, а толпа застыла в настороженном ожидании.

Трибониан вскарабкался на тачку:
– Неисповедимы пути Его! – вскричал он, – вчерашний день провёл я в логове разврата, а ныне, братие, на святое дело идём! Поэтому
не тревожьтесь о завтрашнем дне, завтрашний день сам побеспокоится о себе.
Сегодня присоединились к нам четверо, могучих в силе своей. И явлен был вестник, давший им власть вести нас за собой! Отбросим сомнения, с молитвой двинемся в путь!

Трибониан махнул рукой, и толпа двинулась вперёд. Готы отбирали разведчиков и дозорных, братья вандалы делили толпу на десятки.
– Что мы творим? – произнёс Сандалф, обращаясь к Валамиру.
– Карлик оказался весьма чувствителен к одержимости Аспасии. Эта буря его окончательно доконала.
– А эти люди, – Сандалф мотнул головой в сторону толпы, они тоже одержимы?
– В наше время все одержимы, – пожал плечами Валамир, – и хорошо, что есть ещё заповеди, иначе...
– Иначе бы они подпали под влияние темных Богов, – подтвердил Сандалф, – смотри, ведь бегут сюда со всех сторон!

Действительно, на дорогу из окрестных деревенек выходили люди, по двое, по трое, некоторые тряслись на телегах, они спешили влиться в эту толпу, само существование толпы заставляло их бросать дела, и присоединяться, это был древний зов, который никто не мог осмыслить, и которому никто не мог противостоять.
Священники пели, десятки строились, слабых сажали на телеги, с голодными делились куском. Человеческий поток шёл на север.

В это время магистр Антоний стоял перед Варданом:
– Авары обратили в извергов сотни славян. Между славянами и Херсонесом никакого войска сейчас нет. Хазары ушли, Гуннугундур ещё не явились.
Урожай собран, но не вывезен. Если вторжение не остановить, не только Империя останется без зерна, но и Херсонес будет голодать. За три дня я соберу около сотни всадников. Это предел. Но, если варвары из степи прорвутся в долины – будет погром и разорение. На твоём месте я бы возвратился в Херсонес. Или держись поближе к кораблю.

Вардан кивнул, и произнёс:
– «Надёжнее стен городских борта деревянные будут». Хорошо. Я тебя услышал. Собирай войско. Мои люди дадут тебе три дня.

Глава 51
Анклавное мышление

626 год, дорога от византийской крепости Каламита, готская крепость Дорос, ныне Мангуп, дорога на готскую крепость Готенгард, ныне Эски-кермен.


Трибониан лежал в жёсткой, трясущейся повозке на мешках с сеном. Один маленький мешок дополнительно лежал у него под головой. Мешки были огромными, сено упругим, колебания мягкими, Трибониан блаженно расслаблялся, глядя вверх. Над его головой проплывали кроны зелёных сосен, клочки яркого неба, потом они въехали в горный лес, и зелень сосен сменили пестрые краски осенних буков. В вышине летали хищные птицы, нарезая круги, в ветвях деревьев порхали птахи поменьше.
Трибониан смотрел вверх, и размышлял:
– Сейчас наш отряд идёт навстречу неизвестным врагам, и каждый шаг приближает меня к опасности.
В то же время, с каждым оборотом колёс я удаляюсь от Византии, ищеек императора, и патриарха, так что опасность становится всё меньше.
Возможно, Платон сумел бы средствами геометрии отобразить зависимость степени опасности от расстояния между крайними точками, и найти положение в пространстве, где результирующая сила двух источников опасности минимальна.
С другой стороны, Аристотель непременно указал бы, что количественное определение в данном случае бессмысленно, ибо источники опасности подвижны, и достичь безопасности можно, только качественно изменив ситуацию.
А вот Фукидид бы сначала исследовал ситуацию во всей её полноте, учел бы все данные, и нашел бы способ, как уничтожить малую опасность, а потом нейтрализовать большую. Гераклит сконцентрировался бы на средствах, противоположностью своей уменьшающих опасность, а вот Эмпедокл несомненно, искал бы метод любовью победить вражду.

Одновременно с этими длинными рассуждениями, Трибониан задавал вознице простые короткие вопросы, и получал на них короткие простые ответы.
Скоро он уже знал, сколько церквей в долинах, и в каких местах стоят часовни, и как лучше проехать, чтобы посетить их все.
Возница объяснил ему, что горная крепость Каламита осталась у них по левую руку, а они свернули направо, в сторону готской крепости Дорос, откуда путь лежит к готской же крепости Готенгард, а потом уже они поедут к крепости Фулла, где население состоит из греков, хазар, армян, и небольшого количества крещёных готов и прочих северных варваров.
Трибониан кивал, уясняя взаимное расположение укреплённых пунктов на пути, ведущем от Херсонеса к степям Тавриды.
Когда маршрут стал ему понятен, он снова замолчал, и предался рассуждениям:
– Раз уж я иду путём Фукидида, то мне нужно составить план. План должен содержать основной смысл, некий правильный идеальный путь. Что это за идеальный путь? Вторгнувшийся враг должен быть разбит. Таков наш путь.
Второе, что может нам помочь – это то, что мы можем оценить качественно. У нас осень, крестьяне собрали урожай, и они хотят его защитить.
Далее, идёт то, что можно измерить. У нас минимум два дня – это то время, которое крепость Фулла может продержаться, и то время, которое необходимо магистру Антонию, чтобы собрать конницу. У нас три важных крепости с церквями в них. И там же мы можем собрать подкрепление, используя особенности мышления здешних поселян.

Повозку тряхнуло на ухабе, Трибониан подпрыгнул, и сел, глядя вперёд. Дорога пошла под уклон, они миновали очередной перевал, и теперь спускались по внутренней гряде гор, оставляя позади склоны, глядящие на море.
Характер леса немного изменился, стало меньше сосен, больше буков, появились кривые дубы. Трибониан снова поудобнее устроился лёжа на спине, и вновь погрузился в размышления:
– С этим ясно, теперь нужно подумать о полководце. В данном случае, это тот, кто управляет ситуацией, а значит, придется мне браться за дело. Что ж, я знаю, чего я хочу, и надеюсь, никому не понятны мои намерения.
Пятое – закон. Вот с этим ясно не всё. Я бегу от закона, но об этом знаю пока только я сам. По закону, Теодорих и Валамир облечены властью, но они не имеют опыта составления планов, они исполнители. Ладно, они пригодятся при необходимости наказаний. А вот с наградами у нас совсем бедно... или нет? Я могу выделить на награды десяток золотых, начнём с разведчиков...

Над головой карлика снова засветило яркое солнце, он поднял голову, и осмотрелся.
Отряд преодолел ещё один заросший лесом перевал, и теперь оказался в свободном от гор пространстве, со всех сторон окружённом длинными отвесными скалами, обрамляющими долины нескольких рек.
Далеко на севере к небу поднимался столб дыма.

– Вот и приехали, – сказал себе Трибониан, и помахал рукой, привлекая внимание шагающего рядом Теодориха.
– Привал? – сообразил усталый вандал.
– Да, привал, – ответил Трибониан, – соберите всех, мне есть что сказать этим добрым людям.
Поселяне собирались вокруг телеги, самые сильные стояли впереди, а те, кто послабее, ещё только спускались по горной дороге.

Трибониан смотрел на толпу, и думал:
– Что заставит их идти на бой с неизвестными силами противника? Вряд ли эти люди знакомы с зачатками логики. Сосчитать силы, дни пути, количество оружия и припасов – это не для них. Сопоставить цифры, сделать подсчёт – это работа, им недоступная.
Провести вылазку, получить результат столкновения, и экстраполировать результат на всю массу участников? Нет, это богопротивные методы философии, это логика, это то, против чего борется сейчас и церковь, и император.
Трибониан скользнул взглядом по толпе мужиков:
– У каждого минимум трое родственников их возраста в окрестных деревнях. Если пойдём прямо сейчас, не имея информации о противнике, то все погибнут. Поэтому нужно послать разведку, и дождаться результатов.
А чтобы они не учудили чего-нибудь, нужно потратить время, и заодно набрать ещё народу.

Трибониан поднялся на край телеги, и опёрся о плечо Гундемира, поднял к небу правую руку:
– Братие! Ныне был дан мне знак! Сегодня пятница, и видение моё можно считать истинным! Явилось мне, что нечестивый враг идёт поганить нашу святую землю! Задумал отец зла искоренить здесь истинную веру, сгубить народ, и отнять урожай ваш, выращенный в поте и труде! Посему следует всем нам сперва укрепить Дух свой на воскресной службе заутренней, и там же освятить святой водой оружие своё! Явилось мне, что даже простой камень, окропленный святой водой, дарует нам победу! И ещё явилось, что кто короткое оружие благословит, тому короткая дорога на небо будет дарована. А кто длинное, хоть рогатину, хоть вилы, хоть лопату на длинной рукоятке – тому дорога окажется длиннее, и проживет он ещё долго в мире сём, полном греха!
В толпе послышались перешептывания, кто-то бросил на землю булыжник.

Трибониан вытащил из кармана пять золотых монет:
– Вот золото! Его получат те, кто сейчас отправится на разведку под командой нашего славного воина Валамира, и принесёт достоверные сведения о количестве, вооружении, и планах врага! Если приведете пленного, каждый получит ещё по три золотых монеты!

Валамир пожал плечами, похлопал по левому предплечью, где был спрятан кинжал, выбрал на основе своих собственных критериев из добровольцев пятерых, заодно взяв повозку, запряжённую парой лошадок. Он быстро договорился с Трибонианом о месте встречи, пожал руки Теодориху и Гундемиру, обнялся с Сандалфом.

Разведка бодро покатила в сторону дыма, а оставшиеся продолжили слушать осененного благодатью предводителя:
– Остальные пойдут в крепость Дорос, – вещал Трибониан, – там купим железные наконечники для копий. Оттуда пойдем в город готов, а потом на скалу Дори. Там встретимся с разведкой, отслужим воскресную заутреннюю, и двинемся в бой.

Толпа приободрились. Смертельное столкновение откладывалось на три дня, у их вождя есть план, есть золото, они будут сыты эти три дня, а потом наверняка победят.

– Чужаки, безусловно, сильны, – вещал Трибониан, – но правда на нашей стороне! Мы защищаем своё, а они пришли отобрать наше! Не бывать этому!

Толпа загудела.

– Что я делаю здесь, – думал Трибониан, – я такой же чужак среди них, и вообще, как житель мегаполиса, я никому не родной. Единственное родство, которое мне доступно, – это родство по духу, по взглядам, и убеждениям. Я чувствую симпатию к Брунгильде, пожалуй, к Вардану, уважаю Прокопия, люблю этих грубых варваров...

Он набрал полную грудь воздуха, стараясь перекричать гул толпы:
– Прогоним чужаков!
Толпа подхватила лозунг, некоторые впали в экстаз, и стали бесноваться, потрясая своим грубым оружием.

– Средневековье, – с горечью размышлял Трибониан, глядя на беснующуюся толпу, – с таким же энтузиазмом они распнут меня, или бросят на костёр. Только христианству удалось обуздать эти души, не облагороженные знанием. Печально, что я могу сейчас ими управлять, но завтра священник натравит эту же толпу на меня. Впрочем, в эпоху древних богов философам не было легче, взять хоть Сократа. Как это не горько признать, но философия досталась нам от времён гигантов, а боги древности – это жестокие воплощения страстей человека, лишённого контроля своих собственных желаний.

Он снова набрал полную грудь воздуха, и закричал:
– Смерть чужакам!

Его клич подхватили, воодушевление усилилось.

– Ну, всё, отдохнули, пора и в путь, – подумал грустный карлик, и прокричал:
– На Дорос!
Толпа пришла в движение, и они направились на дорогу, ведущую к одной из скал, мысом своим заходившей глубоко в лесистую долину.

Трибониан снова лёг, держась руками за края повозки, и продолжил свои размышления:
– Переход от древних религий к монотеизму – это развитие. При всех издержках одержимости, при всех этих разрушениях древних храмов и статуй, при том, что люди стали реже мыться, и меньше внимания уделять внешней красоте тела, – он не удержался от усмешки, – христианство делает большой шаг вперёд, так как оно, хоть и использует страсти, но оно же и учит обуздывать свои страсти и эмоции. Здесь мы видим не деградацию, но прогресс.
А вот с титанами всё иначе. Гибель титанов, и установление власти древних богов было даже не регрессом, это была катастрофа планетарного характера.

Отряд подходил к большому водоёму, созданному при помощи дамбы в русле ручья. Около водоема располагалось торговое поле с лавками менял, палатками торговцев, стояли большие постоялые дворы, кузницы, мастерские.
Над ними возвышалась гора с отвесными стенами, наполовину скрытыми лесом.
Эта гора только узкой перемычкой соединялась с горным массивом, и на этой перемычке в незапамятные времена была возведена стена. За стеной участок плоскогорья расширялся, там был огромный луг, где могло прокормиться стадо, круглый год обеспечивая защитников горы-крепости мясом и молоком. На самой высокой точке горы был возведён храм, вокруг него теснились постройки.

Трибониан смотрел на громаду горы, и размышлял о титанах:
– Кеос – это равновесие, центр масс и оси вращений планет вокруг звёзд, и звёзд вокруг Небесной оси. Это закон природы, это обезличенная сила, которую можно понять, измерить, и предсказать.
Как можно победить Кеоса? Только уничтожив знания. Что же случилось с нами тогда, когда по представлениям древних, боги сошлись в битве с титанами?

Отряд рассыпался по поляне, Трибониан выделил денег на закупку продовольствия, тут же задымили постоянные печи и временные костры, а Трибониан с вандалами и Сандалфом пошли к кузнецам. Наконечники для копий были заказаны, некоторое количество готовых копий было приобретено. Заодно купили всё , отдаленно похожее на древки, а также тяпки, кирки, лопаты и цепы. Их отряд снова стал расти, из окрестных селений сбегались люди, готы почти все были в дедовских доспехах, с длинными мечами. Сандалф недоуменно крутил головой:
– Не могу понять, почему они не разбегаются, а собираются?
Трибониан отвлекся от своих размышлений:
– Это инстинкт.
– Какой инстинкт?
– Стадный. У них анклавное мышление, едва услышат о чужаках, начинают собираться и бегут выгонять.
– Прям, как горные козлы? – спросил Сандалф.
– В точку. Жители узких долин чувствуют недостаток пространства, и всячески охраняют его, в стычках с соседями укрепляя характер. Поэтому их очень легко поднять на драку, восстание, сорвать с места.
Трибониан купил себе просторный кожаный плащ, который можно было скатать, и зафиксировать в таком положении ремешками, и на всю компанию варваров взял вина, хлеба и сыра. Несколько золотых монет он выделил на хмельное для поселян, и лагерь постепенно засыпал в прекрасном настроении.

Когда лагерь погружался в сон, он снова влез на свою повозку, завернулся в свой безразмерный плащ с капюшоном, и долго лежал, глядя на звёзды.

Он смотрел на мириады мерцающих огоньков, и размышлял:
– Титан Гиперион олицетворяет звёзды и их свет. Как древние боги, живущие на Олимпе, кстати, не самая высокая гора, смогли одолеть того, кто управлял звёздами и всей этой бесконечной бездной? Нам где-то крупно соврали.

На небе одна из звёзд сорвалась со своего места, прочертила яркий свет, и исчезла в яркой вспышке. Трибониан продолжил свои размышления:
– Океан – это вообще первоначало всего сущего. Он в титаномахии не участвовал, как нам говорили, да и как можно уничтожить Океан?
Отец титанов Уран олицетворяет Небо. Оно пока вроде ещё не упало на Землю. Его невозможно победить.
Дед титанов Хаос. Это вообще нечто неуничтожимое, это некая бесформенная основа бытия. Как можно уничтожить то, что не имеет формы?

С гор подул сильный холодный ветер, Трибониану пришлось спрятать под плащом и лицо. Оторвавшись от созерцания звёзд и пригревшись, он быстро заснул.

Теодорих и Гундемир на свои деньги взяли ещё вина и жареного мяса, и с толком проводили вечернее время. Сандалф назначил постовых, распределил время страж. Оставшиеся на ногах поселяне пробовали петь свои песни, потом пробовали драться, наконец, вся толпа улеглась рядом с кострами.

Варвары закутались в свои плащи, и прилегли на охапках душистого сена. Лагерь заснул.

Незадолго перед рассветом Трибониан проснулся на той же самой повозке. Он слез, разминая больные суставы, и побежал к ближайшим кустам в поисках места для облегчения. Найти свободное место оказалось непростой задачей, но он справился, в своем неподражаемом стиле, славно пошутив над любителями оставлять пустые сосуды из-под выпивки. Потом он спустился к водоёму, и довольно долго плескался в воде. Замерзнув, он снова закутался в свой плащ, и так дождался первых лучей всё ещё теплого осеннего солнца. Едва он согрелся, как с горы спустились трое священников и прямо на открытом месте начали богослужение. Трибониан вел себя тише воды, ниже травы, и смиренно стоял в толпе, истово повторяя слова молитв.
Впрочем, мысли его при этом бродили достаточно далеко, он всё вспоминал древнюю историю борьбы богов и титанов:
– Япет – уничтожитель, символ разрушения, деструкции, это неизбежность изменений, приводящих к разрушению равновесия.
По крайней мере, три титана – Япет, Гиперион и Кеос, точно символизируют законы природы.
Кронос изначально олицетворял плодородие, а позднее слился с Хроносом – олицетворением времени.
Но потом произошла какая-то катастрофа, и над людьми стали властвовать Марс, Афродита, и Юпитер – предельное выражение их простых желаний.

В это время священники раздули кадило, и по влажному от утренней росы лугу поплыли волны ароматного дыма, смешиваясь с клубами утреннего тумана.
Служители пели, а Трибониан продолжал свои размышления:
– При древних богах сейчас они лили бы кровь, и приносили жертвы, возможно, и даже наверняка – человеческие.
Но сейчас священник смиряет их души любовью, как это не странно. Они идут убивать, но при этом не впадают в боевое безумие, уподобляясь... уподобляясь кому?

Он посмотрел на Сандалфа. Гот был сосредоточен и спокоен. Трибониан попробовал представить его в священной ярости его предков, и поёжился.
Находясь здесь, на границе обитаемой части Ойкумены, он вдруг осознал, что та сила, с которой безуспешно боролись философы, уже непобедима, и попытки её победить принесут много горя человечеству. Если христианство рухнет, и мир вернётся к культам старых богов, страсти вырвутся из-под контроля людей, и будут причинять им только страдания.

Богослужение кончилось, люди поднялись.

Сандалф отправил в передовой дозор несколько молодых поселян, и толпа, весьма условно разделенная на отряды, двинулась к крепости готов – Готенгарду. Толпа росла, принимая в себя всё новых закованных в броню готов, и поселян иных народов, вооруженных нехитрым крестьянским инвентарём, или просто длинными палками.
Колонна ещё не успела растянуться, они шли, нестройно наступая друг другу на ноги, толкаясь, и ругаясь.

Трибониан посмотрел на них, и прошептал:
«Идут они, грязные, пьяные,
Поют свои песни, ругаются...
И горестно церкви туманные
Пред ними крестами склоняются».
Глава 52
Река Зеравшан


Река Зеравшан, близ современного города Самарканд.
Осень 626 года.
[В 567—658 годах Самарканд, будучи центром Согдианы, находился в зависимости от Тюркского и Западнотюркского каганатов.
В период правителя Западного Тюркского каганата Тон-ябгу кагана (618—630) с правителем Самарканда были установлены родственные отношения — Тон-ябгу каган выдал за него свою дочь].


Отряд шёл по правому берегу реки Зеравшан, и с каждым шагом удалялся от Бактрии, где буддизм был одной из двух главных религий, в сторону Согдианы, где буддистов традиционно недолюбливали. Сюаньцзан ушел в себя, и только бормотал слова молитвы, перебирая чётки, сидя на спокойно идущем Белом коне. Чжу Бацзе изредка тяжело вздыхал, живописные виды горной долины его совершенно не радовали. Даже вечно жизнерадостный Ша Сэн задумчиво скреб свою пышную бороду, периодически разговаривая о чем-то с верблюдами, на одном из которых ехала Ясная Луна. Вот девчонку ничего не могло ввергнуть в уныние, она беспечно ехала на одногорбом бактрийце, любуясь зеленью склонов и синевой небес.
Вскоре на одном из поворотов компания увидела Сунь Укуна – Великий Мудрец рано утром ушёл один на разведку, и теперь поджидал отряд в небольшой долинке – с гор к реке текла маленькая речка с чистейшей водой.

– Пьём чай? – спросила Мин Юэ, – здесь прекрасный фэншуй, яркое солнце, гора защищает от северного ветра, воды реки с ледников приносят прохладу, а в этом ручье вода наверняка подходит для заварки самых изысканных сортов!
– Да у нас тут просто чайное путешествие! – добродушно согласился Ша Сэн, – наставник, давайте сделаем привал! Вам будет полезно немного пройтись перед церемонией, а мы сейчас разведем огонь и вскипятим воду!

Сюаньцзан неторопливо слез с лошади, и, сделав себе самомассаж, стал прохаживаться, периодически выполняя упражнения из "Канона о преобразовании сухожилий".
Мин Юэ занялась сбором сухих корешков для костра, а также нашла немного полезных вещей для своей фармакологии.

Великий Мудрец позаботился о коне, Ша Сэн уложил отдыхать верблюдов, а Чжу Бацзе раскатал большой кусок войлока, и улёгся на спину, жуя травинку.

Когда в маленькой походной печке разгорелся огонь, Ша Сэн внимательно посмотрел на Великого мудреца:
– Что-то разузнал?
– Да, встретился с несколькими караванщиками, побеседовал с теми джигитами, которые обогнали нас вчера вечером. Смотри, наставник делает разминку, тебе сейчас тоже нужно позаботиться о силе и гибкости. Эй, почтенный Чжу, ты из лука умеешь стрелять?

Чжу Бацзе выплюнул изо рта травинку, глубоко вздохнул:
– Когда мне было три года, императорские наставники боевого дела начали обучать меня стрельбе. Сначала я натягивал детский лук, и стрелял стоя в неподвижную мишень.

Чжу Бацзе смахнул из глаза маленькую слезинку. К ним подошёл заинтересованный Сюаньцзан.
Сунь Укун достал из мешков большой кирпич красного чая, ножом отколол несколько кусков, и стал растирать их в походной ступке.

Чжу Бацзе продолжал:
– Когда мне исполнилось шесть лет, меня стали учить висеть на шесте вниз головой, и стрелять из лука в бегающих кур. Бедные животные! – глаза Чжу Бацзе наполнились прозрачными слезами, готовыми в любой момент покатиться наружу сплошным потоком.
Сюаньцзан сел рядом с ним:
– Амидафо! Надеюсь, что эти несчастные животные смогли подняться по кругам перерождений, и теперь превратились, скажем, в кроликов!

Чжу Бацзе зарыдал:
– Когда мне исполнилось семь лет, меня стали учить стрелять, вися вниз головой на качелях. Двое евнухов раскачивали качели, ещё двое бросали в меня мешочки с песком, ещё двое шестами гоняли по двору кроликов! Я должен был пятью стрелами убить трёх кроликов, только после этого они прекращали издеваться надо мной, и так каждый день! – ревел Чжу Бацзе.
– Амидафо, – пробормотал Трипитака, – мне даже страшно представить, что было дальше, продолжай, тебе надо излить душу.
– Потом, когда я овладел искусством стрельбы с потолочных балок, меня стали готовить для работы в помещении. Там меня заставляли бегать между колоннами, и стрелять в неподвижные мишени. Теперь уже четверо евнухов, – Чжу Бацзе всхлипнул, – бросали в меня мешочки с железной дробью. Мне приходилось учиться одновременно стрелять и уклоняться. Это было всё же довольно счастливое время, я каждый вечер молился за убитых кур и кроликов, и моё сердце постепенно успокоилось.
– Амидафо, – произнёс Сюаньцзан, – они несомненно, поднялись на более высокие круги перерождений благодаря твоим молитвам. Наверное, они стали собаками, и теперь...

Чжу Бацзе затрясся от рыданий:
– В двенадцать лет меня начали готовить для работы среди кочевников. Теперь нужно было стрелять с коня. Меня перевели от евнухов к солдатам императорской конницы.
Двое всадников скакали рядом со мной, и били меня плетьми, без вшитого груза, но всё равно очень больно. А я должен был скакать за собакой, бить её плетью, а потом застрелить, используя не более двух стрел. Если я тратил больше, то потом выпускали следующую собаку.

Чжу Бацзе утер слёзы, и уставился в Небо неподвижным взглядом.

– Амидафо, – произнёс Сюаньцзан, – по крайней мере, ...
– Ни слова больше, Наставник! – вскричал Сунь Укун, – увидев, как лицо Чжу Бацзе исказилось в болезненной гримасе, – сейчас будет готов чай. Вам взбивать, или не стоит?
– Есть ли масло? – поинтересовался Сюаньцзан, – если взбивать, то с маслом коров, нам пожертвовали те бактрийские купцы, осталось?
– Замечательно! – отозвался Великий Мудрец, – красный чай, взбитый с маслом, что может быть лучше! Почтенный Чжу, ты умеешь стрелять из лука, и скакать на лошади, наверняка твоё искусство взбивания чая проникает в область Духа, принимайся за дело!

За короткий промежуток времени чай был заварен, взбит с маслом, и разлит по чашкам.

Они выпили три заварки, когда раздался звук колокольчиков, и со стороны Самарканда показался небольшой караван. Судя по всему, это были купцы из Согдианы, идущие в сторону Срединного государства. Караванщики явно спешили, и не собирались делать здесь привал, но Великий Мудрец захватил горсть серебряных монет, и быстро поговорил с несколькими купцами и охранниками. Когда он вернулся, красный чай с маслом уже закончился и Ша Сэн варил на медленном огне зелёный чай с солью.
– Узнал что-то новое? – поинтересовался Сюаньцзан.
– Да, – ответил Великий Мудрец, – наставник, доставайте карту!
Они с Ша Сэном стали собирать из бамбуковых трубок конструкцию для демонстрации картин, но сейчас установили раму не вертикально, а горизонтально.
Сюаньцзан достал из своего мешка каменную тушечницу и палочку туши с рельефным изображением лотосов, попросил Мин Юэ растереть тушь.

Ясная Луна взяла немного воды из ручья, устроилась на камнях, растирая в воде палочку ароматной туши.

Сюаньцзан вытащил из-за пазухи сложенный в несколько раз кусок белого шелка, и растянул его на раме. Правая часть ткани была испещрена рисунками, где виднелись точки и  иероглифы: Чанъань, Хотан, Яркенд, Ош. Сюаньцзан обмакнул в тушь кисть, и нанёс ещё один знак – Самарканд.

– Итак, – Великий Мудрец принял у Трипитаки кисть, и очертил слегка изогнутую линию поперек карты, – это линия соединяет Чанъань и Византию. Севернее неё находятся территории кочевников, скотоводов, тенгрианцев.

[Религия Тенгри – поклонение Небу].

На востоке, – он очертил овал, – расположен Восточный тюркский каганат, он сейчас терпит поражение в войне с императором Китая, который также является каганом тобийских племён. Падение Восточного тюркского каганата – вопрос пары лет.
Далее на запад, – он очертил ещё один овал, – расположен Западный тюркский каганат. Его владыка вступает в династический брак с императором Византии, а свою дочь выдаёт за правителя Самарканда, праздник готовится прямо сейчас, гости прибывают от всех краёв.

Сюаньцзан и Ша Сэн вскинули свои глаза на Великого Мудреца, только Чжу Бацзе и Ясная Луна проигнорировали это известие.
Чжу Бацзе раздувал веером угольки в печке, а Мин Юэ веселилась, бросая камешки в ручеёк.

Великий Мудрец укоризненно посмотрел на Чжу Бацзе:
– Намечается большой той, если вы понимаете, о чём я говорю.

Все переглянулись, и Сунь Укун продолжил:
– Вернёмся к кочевникам. Далее на запад располагаются хазары. Они непосредственно граничат с Византией. У них союзные отношения, – Великий Мудрец начертил неровный круг.

Он начертил ещё два кружочка:
– Аварский каганат и мадьяры. Это самые западные территории кочевников. Они в постоянных войнах с Византией, франками, и друг с другом. Сейчас от авар отделились племена Гуннугундур. Они формируют собственное царство между аварами и хазарами. Там идёт война, торговля остановилась.

– Что ещё севернее? – спросил Ша Сэн, – кочевники имеют там врагов?

– Возможно, – отозвался Великий Мудрец, – но северные племена пока не проявили себя торговлей или войной. Достоверных сведений о них нет.

– Предлагаю ещё по чашке чая, – произнёс Чжу Бацзе, – как раз вскипел новый чайник.

Всё оживились, подставляя пиалы. Великий Мудрец подул на чай, сделал маленький глоток, и обратился к Ша Сэну:
– Почтенный Ша, давно хотел спросить, как твои навыки в борьбе без оружия?

Ша Сэн величаво разгладил бороду:
– Данный аскет много лет изучал и практиковал системы борьбы северных народов, искусство воздействия на суставы.
Когда стоящий перед вами аскет был на островах низкорослых варваров, он проповедовал там буддизм. Но одной проповедью брюхо не набьешь, чтобы не питаться голым рисом, приходилось учить местных князьков приёмам борьбы, состязаться с местными силачами в борьбе без оружия.
– И как? – заинтересовался Трипитака.
– Не буду вас обманывать, данный аскет пользовался весомым авторитетом среди островных варваров, – расправил плечи Ша Сэн, – помню, было большое собрание странствующих буддистов в Нара, тогда ещё половину города сожгли, в ту ночь данный мудрец славно совмещал проповедь и вразумление неразумных без помощи оружия. Конечно, были там несколько безумцев с длинными нагинатами, приходилось и вот этой лопатой орудовать, – он кивнул в сторону своего инструмента.

– В Хотане тебя бросил через бедро простой крестьянин, – напомнил Сунь Укун.
– Тогда ты заморочил мне голову своими поучениями и аналогиями, – пожаловался Ша Сэн, – это был философский диспут, а не схватка.

Сюаньцзан покачал головой:
– Уже ничего не изменить, нам нужно идти в Самарканд с теми навыками, которые у нас есть. Сейчас главное – получить полную информацию, осознать её, и наметить план действий. Давайте допивать чай, и вернемся к обсуждению!

Чай был допит, и все вновь собрались около карты. Добавленные территории кочевников блестели ярким цветом только что высохшей туши.

– А что южнее? – спросила подошедшая Мин Юэ.
Сунь Укун быстро начертил новую серию овалов:
– Китай, Тибет, Индия. Они разделены горами, воевать там трудно, есть только караванные тропы для торговцев и проповедников.
Далее к востоку – Бактрия и Персия. В Бактрии живут буддисты и огнепоклонники, в Персии множество религий, их владыка имеет жену христианку. Вторая его жена исповедует зороастризм. Сам он скорее огнепоклонник, но христианству симпатизирует.
Персия бьётся с византийцами и арабами, её силы истощены. Путь через Персию сейчас опасен, караваны идут севернее.
– Но ты оставил большой промежуток между этими государствами и степью, – произнёс Ша Сэн.
– Именно, – ответил Сунь Укун, – там находятся городские государства, подвергающиеся натиску кочевников. Собственно, это и есть результат существования Шелкового Пути.
Мы сейчас на территории Согдианы, они зависимы от тюрков.

– По территории Согдианы мы можем дойти до хазар, и там встретиться с византийскими купцами, – задумчиво произнёс Ша Сэн.
Сюаньцзан кивнул.
– Но, как только император Ли Шиминь подчинит себе Восточный каганат, он пошлёт свои войска на запад – заметил Чжу Бацзе.
– Большое войско невозможно провести через пустыню, – промолвил Сюаньцзан, – императору потребуются союзники среди кочевников.
– И ему потребуются контакты с местными купцами в городах, – добавил Великий Мудрец.
– Наша миссия – помочь императору найти союзников среди степных племён, наладить контакты с купцами в городах Согдианы, и самим максимально пройти на запад до Византии, – подвёл итог Сюаньцзан.

– Следующий шаг – Самарканд, – провозгласил Великий Мудрец, – там мы преподнесем подарки кагану, и примем участие в тое!

– А что это такое, «той»? – спросил задумчивый Чжу Бацзе, – мне как-то нехорошо становится от этого слова.

– Узнаешь, – усмехнулся Ша Сэн.
– Почувствуешь, – кивнул головой Сунь Укун.

Глава 53
Самарканд.

Осень 626 года, на месте нынешних развалин древнего Самарканда, разрушенного Чингисханом.

Они шли вдоль русла реки, когда навстречу им прискакал отряд из двадцати всадников, одетых в роскошные халаты с большими тюрбанами.

– Местные аристократы вполне разбираются в шелковых тканях, – произнёс вполголоса Великий Мудрец, обращаясь одновременно и к себе, и к Трипитаке.

– Да, Шёлковый Путь играет важную роль в экономике региона, – заметил Трипитака, но я не вполне понимаю, что нам хотят сказать эти уважаемые люди, – и он посмотрел на Чжу Бацзе.

– Они говорят на согдийском языке, – заявил Чжу Бацзе, – кажется, приглашают нас в Самарканд, или Мараканду, на какой-то праздник.

– Амидафо, – вздохнул Сюаньцзан, – первый ученик, переводи!

– Охотно, наставник! – откликнулся Сунь Укун, – нас приглашают на свадьбу местного владыки. Он женится на дочери кагана тюрков, будет большой той. Нас приглашают принять участие в празднике, состязанию по поглощению пиши, стрельбе из лука, козлодранию, а лично тебя правитель вызывает для диспута.
Тема диспута: "Нужен ли нам Шелковый путь?"

Сюаньцзан кивнул, и улыбнулся человеку с самой длинной бородой. Тот приложил руку к сердцу, и радостно захохотав, поехал вперёд.

– Опрометчиво было соглашаться сразу на всё, – вздохнул Чжу Бацзе, – про стрельбу из лука и диспут ещё понятно, а вот насчёт поглощения пищи и этого, козлодрания, если что, то я этим не занимаюсь, даже если неделю без женщин!

– Согласие было получено, мы не отказались, хотя можно и сейчас развернуться, и поехать в Бактрию, там земля буддизма, – заметил Сунь Укун.

– Мы обязательно посетим Бактрию, но прежде нужно достигнуть земель римского императора, – произнёс Сюаньцзан. Вперёд, на запад!

Скоро они вышли из долины реки, и поднялись на равнину. Сначала стали попадаться высокие круглые башни с открытыми площадками на вершинах.

Потом стали встречаться поселения. Местность изобиловала водой, и поля содержались в идеальном порядке. Они проехали несколько поселений земледельцев, и вот на горизонте показался огромный город. Солнце садилось, и его лучи светили сквозь частокол высоких башен над стенами. Они ехали с востока на запад, цвет городских стен было не разобрать, был виден только ажурный контур города на фоне заходящего солнца. Когда начался закат, на башнях стали загораться огни – огнепоклонники истово соблюдали свои тысячелетние ритуалы. Небо ещё не полностью почернело, но первые звёзды уже появились на небосводе, когда сопровождающие всадники определили им место в караван-сарае, на расстоянии нескольких вёрст от городских стен. Черные силуэты стен и башен всё ещё были различимы на фоне сумерек.
Жизнь затихала вокруг, но внутри во дворе стелили ковры, зажигали огни, и в ночной прохладе люди устраивались на подушках, наслаждаясь едой, питьём, и слушанием музыки.
Сопровождавшие их джигиты помогли найти место для Белого Коня и верблюдов, Сунь Укун лично позаботился о животных. Вещи были перенесены в выделенные путешественникам комнаты. В этот час все посетители собирались во дворе перекусить и послушать музыку, наши путешественники тоже присели в одном из уголков широкого двора.
Трипитака заказал себе белый рис с овощами, а вот Великий Мудрец с Ша Сэном воздали должное ароматному плову. Чжу Бацзе и Ясная Луна выглядели сильно уставшими, они выпили по чашке чая, и уснули прямо на подушках, наслаждаясь ночной прохладой.

– Мне кажется, что можно путешествовать так тысячу лет, и всегда на нашем пути будет удобный караван-сарай, угощение и приятная музыка, – проговорил философски настроенный Ша Сэн.
– Ты прав только отчасти, дорогой друг, – ответил Великий Мудрец, – можно тысячи раз проходить этот путь, но он, к сожалению, кончается. За Самаркандом будет Бухара, потом Хорезм, за ними Итиль. Потом мы сможем попасть в Фанагорию, Пантикапей, Херсонес. Оттуда только морской путь в Константинополь, и там последний цивилизованный рынок этого мира. Западнее располагаются только земли диких варваров.
– Воистину, этот мир огромен, но конечен, – опустил голову Ша Сэн, – предлагаю не засиживаться здесь долго.

Они растолкали Чжу Бацзе и Мин Юэ, и все вместе отправились в комнаты под крышу караван-сарая.

Когда Великий Мудрец уже заходил со двора в здание, к нему подошёл сухой и высокий старик в непропорционально огромном тюрбане:
– Прекрасны звёзды над Самаркандом, и прекрасны вечные огни его башен!
– Но всё это один пояс, один Путь, – откликнулся Великий Мудрец.

Старик наклонил голову:
– Отойдём!

Они вернулись во двор, и шепот струй фонтана скрыл их приглушённые голоса.

Утром путешественники проснулись в превосходном настроении. Оказалось, что их обслуживание теперь идёт по высшему разряду, и прекрасный чай принесли им прямо в комнату сразу после пробуждения.
Трипитака вышел во двор, и застал там Ша Сэна и Чжу Бацзе, которые как раз рассаживались на помосте, накрытом прекрасным ковром. В центре ковра стояло огромное блюдо с умопомрачительно пахнущими свежими лепёшками, рядом был поднос с искусно нарезанной огромной ароматной дыней. Огромный фарфоровый чайник испускал аромат свежайшего зелёного чая, явно сбора этого года.
– Какие новости? – спросил Сюаньцзан, присаживаясь рядом, и протягивая расторопному слуге пиалу.
Тот быстро и аккуратно наполнил её зелёным чаем.
Ша Сэн полной грудью вдохнул прохладный утренний воздух, бросил взгляд на запад.

Лучи восходящего солнца освещали город с мощными стенами и огромными воротами. Над городом тут и там поднимались к небу высокие стройные башни, над некоторыми ещё курился дымок от ночных костров. Материал стен и башен изначально был желтоватого оттенка, но под лучами утреннего солнца город окрасился в яркий розовый цвет.
– Красота! – восхитился Ша Сэн, – Наставник, вы о чём-то спрашивали?
– Какие новости, я говорю! – повторил Сюаньцзан.
– Составлено расписание состязаний. Утверждено место и время диспута. Сначала будет стрельба из лука. Через пару часов начнутся соревнования пехлеванов. В полдень будет козлодрание. Вечером во дворце будет состязание объедал, а потом диспут. Ночью умер визирь правителя Самарканда, и что-то случилось с ичиргу-боилом кагана. Похоже, что его нет в живых, но информацию замалчивают. Поднялись слухи, один удивительней другого. Пропал Белый конь. Ученик Сунь Укун сбежал. Мин Юэ исчезла без следа вместе со своими вещами. Нас взяли под стражу – кругом переодетые ищейки правителя Самарканда, – сообщил Ша Сэн.

[Визирь – арабскоре слово, но есть однокоренное персидское. Ичиргу-боил – титул у тюрок, сорответствует первому министру.]

Глава 54
Ночные происшествия
Осень 626 года, на месте нынешних развалин древнего Самарканда, разрушенного Чингисханом.

Самарканд, осень 626 года

Сюаньцзан некоторое время осмысливал новости, затем встал, и осмотрелся. Двери конюшни были распахнуты, и сурового вида стражники выволакивали оттуда нечто, похожее на кули с мокрым тряпьём. Пожилой аксакал прикатил тележку, и засыпал песком какие-то пятна на земле. Несколько работников восстанавливали розарий под галереей, куда выходили двери номеров второго этажа. Прошли трое стражников, сопровождавших важного писца. Писец торжественно нёс перед собой свиток дорогой бумаги из местного тростника, стражники сгибались под тяжестью клинков, завернутых в грубую ткань.
Со второго этажа спустился по лестнице помятый и расстроенный Чжу Бацзе, было похоже, что он совершенно не выспался.
– Давай к нам, есть хороший чай! – прокричал ему Ша Сэн, похлопывая ладонью по ковру.
По двору деловито шастали двое подслеповатых писцов, внимательно разглядывая деревянные стены, деревца, и колонны беседки. Один из них наткнулся носом на торчащую из колонны метательную стрелку, подбежал третий писец, они застрочили перьями по бумаге.
Чжу Бацзе вздохнул:
– Этот мир катится в пропасть, ночные гости оставляют где попало свой инструмент.
– Хорошая заточка, и никто не удосужился забрать, – поддержал его Ша Сэн.

– О чём это вы сейчас? – произнёс Сюаньцзан, – кажется, я спал этой ночью чересчур крепко.
Чжу Бацзе оторвал маленький кусочек лепешки, отхлебнул глоток чая:
– Это осень. Ритмы природы способствуют глубокому сну, – он подумал, и начал сочинять стихи:
«Птицы летят на юг, упорно крыльями машут,
В земле засыпает сурок, полна припасов нора,
Крестьянин закончил свой труд, народ разгибает спины...»

Чжу Бацзе запнулся, подыскивая следующую строку.

– Наемный убийца не спит, трудится до утра! – завершил стихотворение довольный Ша Сэн.

Трипитака едва успел откусить кусок мягкой лепешки, как раздался противный звук рожка, и к караван-сараю прибыла очередная кавалькада. На этот раз все прибывшие были в пестрых халатах отороченных мехом, с большими тюрбанами поверх островерхих шлемов, и с развевающимися лисьими хвостами на плечах.
– Каган тюрков приглашает Танского Монаха для беседы! – провозгласил один из всадников.
Дальше события стали развиваться настолько стремительно, что Сюаньцзан опомнился только на спине резво идущего верблюда. Он всё ещё сжимал в руке кусок лепешки, но аппетита уже совершенно не было.
Ша Сэн и Чжу Бацзе двигались следом на небольших лошадках, причём Ша Сэн лучился довольной улыбкой, а Чжу Бацзе едва не плакал – он вздыхал так печально, будто хотел разжалобить лошадь.

Они быстро приблизились к воротам великого города, проехали внутрь, и остановились около большого дома, снаружи похожего на огромный куб без окон.

В стене здания отворилась скрытая калитка, и путешественники попали внутрь. Три этажа дома выходили во внутренние галереи, а внутри был садик с большим деревом гинкго, его золотые листья покрывали всё пространство двора золотым ковром.
К ним вышел человек в высоком колпаке:
– Я новый ичиргу-боил, советник кагана, звездочёт и придворный мудрец, – представился он на хорошем китайском языке, – мой каган хочет, чтобы вы увидели это, – он махнул рукой в сторону дерева.

От одной из лестниц по двору тянулся след волочения, прекрасный ковёр золотых листьев был нарушен, и была видна бурая осенняя трава. След тянулся к дереву, на его ветке висели два обнаженных тела.
– Это визирь правителя Самарканда, и один из молодых слуг, их одежды остались там, – советник махнул рукой в сторону дома.
– Ша Сэн бесцеремонно подошёл к дереву, поглядел вверх, на болтающиеся на одном шёлковом поясе тела, потом вниз – там был отчётливо виден след конского копыта.
– Оно и понятно, с коня их подвешивать было сподручнее, – он вновь посмотрел на тела, – они погибли в здании, сюда их притащили мертвыми, и уже здесь повесили, – пробормотал он.
– Так что вы думаете обо всем этом? – задал вопрос советник.

Сюаньцзан только развёл руками.
Чжу Бацзе вздохнул, как бы случайно забросил листвой след копыта, возвел очи горе, и грустно проговорил очевидное:
– Один пояс.
– Один путь! – радостно прокомментировал Ша Сэн, указывая на следы волочения.
Сюаньцзан вздохнул, очевидно размышляя о случившемся:
– Они нарушили запрет, – произнёс он.
– Да, связь мужчин под запретом в нашем каганате, – произнёс звездочёт, и формально за это полагается смертная казнь.
– А неформально? – произнёс Ша Сэн.
– За подсматривание тоже полагается смертная казнь, так что обычно доносов нет, – ответил советник кагана, – но тут кто-то нашел оригинальный способ заявления.
Все вздохнули и посмотрели в разные стороны.
– А что слуги? – спросил Сюаньцзан, – они ничего не заметили?
– Дело в том, что визирь правителя Самарканда отличался весьма радикальными взглядами, в частности, он выступал против торговли, и испытывал некоторую ненависть к посланникам императора. Этой ночью его слуги по личной инициативе напали на постоялый двор, где вы спали, и по ошибке в темноте поубивали друг друга.

Чжу Бацзе и Ша Сэн сочувственно вздохнули, Сюаньцзан посмотрел на них взглядом, полным недоверия.

– Мы должны сделать из этой информации какое-то заключение! – догадался Сюаньцзан, – что мы имеем?

– Двух извращенцев, – начал перечислять Ша Сэн.
– Два ночных нападения, – печально произнёс Чжу Бацзе.
– Пропажа первого ученика, коня, и Мин Юэ, – задумался Сюаньцзан.
– И какой из этого можно сделать вывод? – спросил советник кагана.
– Среди противников караванной торговли много извращенцев? – предположил Ша Сэн.
Сюаньцзан посмотрел на него с осуждением.
– Шелковые пояса очень крепкие, являются качественным и долговечным товаром, за всю жизнь не износить? – предположил Чжу Бацзе.
Сюаньцзан забормотал слова молитвы, и начал перебирать чётки.
– Убийца – садовник? Если что, то я не знаю, где первый ученик! – произнёс Ша Сэн.
– Именно поэтому мы до сих пор живы, – всхлипнул Чжу Бацзе, смахнув рукой набежавшую слезу.
Советник кагана утвердительно кивнул.
Сюаньцзан недоумевающе посмотрел на Чжу Бацзе и Ша Сэна:
– Так это первый ученик нарушил запрет на убийство? – в его тоне послышались металлические нотки.
– Мы спали всю ночь в этой иллюзии сна, – проговорил Ша Сэн с видом человека, устанавливающего табличку «здесь не закопаны тысяча лянов серебром», – откуда нам знать, куда делся первый ученик?
– Амидафо, – произнёс Сюаньцзан, – ладно, поехали к кагану, а кстати, что случилось с прежним ичиргу-боилом?
Звездочёт улыбнулся загадочной улыбкой:
– Он избрал лучший из путей перехода в иной мир.
Трипитака недоумевал.
Звездочёт улыбнулся ещё раз:
– Он сначала чрезвычайно обрадовал, потом сильно удивил, а затем глубоко огорчил всех своих многочисленных жён, наложниц, и даже служанок, – пояснил он.
Сюаньцзан замер, Чжу Бацзе вздохнул, а Ша Сэн понимающе хохотнул:
– Настоящий герой степи умирает либо на коне с саблей в руках, либо в иной битве, и второй вариант лично мне даже больше нравится! – заявил он.


Оставим на время компанию Трипитаки, и из дома визиря правителя Самарканда перенесёмся в маленькую заброшенную ферму неподалёку от его высоких стен.

Под соломенным навесом на деревянном чурбаке для колки дров сидел Великий Мудрец, равный Небу, на куче сена полулежала Ясная Луна, хрустя большим куском алого арбуза, а Белый Конь стоял рядом, и выхватывал у неё из-под боков куски сена.

– И что теперь делать? – произнёс Великий Мудрец, – сегодня вечером Сюаньцзан должен вступить в диспут с правителем Самарканда. Это ключевая точка. Хорошо, что визирь выведен из игры, но что делать, если их теперь просто бросят в темницу?

Конь фыркнул.

– Это была твоя идея, – ответил ему Сунь Укун, – если бы мы оставили визиря, он мог послать ещё убийц, и он бы точно убедил правителя нас задержать.

Конь тряхнул гривой, и показал на Мин Юэ.

Ичиргу-боил тоже был опасен, – ответила та, этот советник был настроен радикально против трансконтинентальной торговли.

Конь заржал.

– Не отравление, а передозировка рецептурного средства, – обиделась та, – в рецепте были чётко указаны дозы суточного приема и противопоказания!

Конь присел на задние ноги, и заржал ещё сильнее, запрокинув вверх голову.

– Их проблемы, – огрызнулась Мин Юэ, – нужно учить иероглифы, кстати, новый советник кагана отлично понимает китайский!

Конь кивнул, и выхватил у Мин Юэ недоеденный кусок арбуза, захрустел коркой.

– Кушай не спеша, – Мин Юэ придержала кусок, чтобы он не упал на землю.

Конь доел корку, и снова фыркнул.

– Не за что, – ответила Мин Юэ, – но каков должен быть следующий шаг?

Великий Мудрец потёр лоб:
– В соревнованиях будут четыре дисциплины.
Ша Сэн примет участие в борьбе и поглощении пищи, Чжу Бацзе придётся стрелять и участвовать в козлодрании.

Белый Конь вновь фыркнул.

– Как ты это себе представляешь? – спросил Сунь Укун, – за ними будут постоянно следить!

Конь фыркнул ещё раз.

– Может получиться! – произнесла Мин Юэ, отрезая кривым клинком ещё один кусок от огромного арбуза, – мы проберется поближе, и поможем ему уйти. Но как его предупредить?

Повисла тишина, наконец Белый Конь вновь всхрапнул.

– Стрела с запиской! – обрадовалась Мин Юэ, –  может получится. Пойду я, мне легче смешаться с толпой. Кстати, а почему он, а не Сюаньцзан?

Конь заржал.

Сунь Укун рассмеялся:
– Так и есть, Трипитака не сможет сбежать, он даже не сможет на это решиться.

Конь фыркнул, и притопнул копытом.

Мин Юэ кивнула:
– Во-первых, Трипитака не подготовлен физически.

Конь топнул копытом дважды.

– Во-вторых, Трипитака нужен на диспуте, – произнёс Сунь Укун...


Каган великой империи тюрок оказался низкорослым человеком с короткой негустой бородой, субтильного телосложения. Ему было за сорок, и судя по всему, под тюрбаном он был лыс, как коленка.
Он сидел на высокой груде ковриков и подушек, наваленных на его походный трон, и слегка облокачивался на резной подлокотник, покрытый позолотой. Этот походный трон ему подарил император Ираклий, когда выдавал за кагана свою дочь.
Каган смотрел, как члены китайского посольства садятся перед ним на колени, и напевал какую-то песню родных степей:
– Почему цветы такие красные, красные, как сжигающий огонь.
Почему цветы такие засохшие, почему такие поблекшие? Кто их растоптал, кто превратил их в символ поруганной дружбы?

Каган недобрым взором уставился на Сюаньцзана.
Трипитака внутренне задрожал, но внешне ничем не выдал своего волнения, поклонился властелину степей. Юрта из белой шерсти стояла на достаточном расстоянии от стен Самарканда, вокруг всё полнилось весёлыми криками нукеров, ржанием коней, свистом вольного ветра.

– Хорошо же ты поздравил меня со свадьбой дочери, посланник императора, – процедил каган.
– Что он хочет? – спросил Сюаньцзан у Чжу Бацзе.
– Подарков к свадьбе требует, – быстро ответил тот.
Трипитака кивнул Ша Сэну:
– Выдай ему три свёртка шёлка из императорских даров!
Ша Сэн метнулся из юрты, сбивая часовых, и скоро вернулся с тремя свёртками шёлка в руках.
– Император дарит тебе этот шёлк в знак дружбы, – произнёс Сюаньцзан.
– Император дарит шёлк, – перевёл Чжу Бацзе.
Каган сделал знак, нукеры забрали свёртки.
– Зачем мне шёлк? – произнёс каган, – в степи мне нужна острая сабля, кони, и множество овец.
– Он говорит, что ему ещё нужно оружие, лошади, и много овец, – перевёл Чжу Бацзе.
– Это достижимо. Торгуя шелком, можно купить и оружие, и лошадей, и овец, – ответил Сюаньцзан.
– Ты станешь купцом, и будешь покупать оружие, коней, и овец, – перевёл Чжу Бацзе.

Каган пришёл в состояние холодной ярости.
Первой его мыслью было немедленно изрубить в куски всё это посольство своим палашом. Но он только немного дёрнул лицом, не показав больше ничем всей глубины охватившего его гнева.
– Они такие дерзкие, потому что ясно дали мне понять, что их наёмный убийца дотянется до меня здесь в любом, самом охраняемом месте. Тем более, когда начнется той, и тут будет тьма гостей. Эти китайцы абсолютно лишены учтивости, с каким хладнокровием они совершили это показательное наказание, именно так нужно расценивать эти казни, – подумал он.

Каган ещё немного подумал, взял себя в руки:
– Это их прямолинейное предложение перестать грабить, и стать торговцем... Неслыханная дерзость, конечно, но для них экономика набега также является раздражающим фактором. Они понятия не имеют об истинной доблести, и предпочитают платить, даже если могут просто отнять. С другой стороны, они раскрыли свой замысел, и верят, что я возьму свою долю налогом с торговли. Что же, воспользуемся их прямолинейностью, и обманем, а потом нанесём свой удар. Пусть посылают караваны, – подумал он.

В юрте на некоторое время повисла тишина, затем каган улыбнулся и произнёс:
– Вы знаете, что я отдаю свою дочь замуж за правителя Самарканда, – начал он.

Чжу Бацзе перевёл, Сюаньцзан закивал.

Этим я соединяю в одно целое свои земли, и территорию Согдианы.

– Этим он захватывает Согдиану, – перевёл Чжу Бацзе.

– Теперь вы можете без страха посылать свои караваны через мои степи и пустыни, – произнёс каган, – я буду их охранять.

– Присылайте караваны, – произнёс Чжу Бацзе.

Сюаньцзан кивнул.

– Для участия в тое вам понадобится лук, конь, хороший аппетит и одежда борца, – произнёс каган, – всё, кроме аппетита я подарю вам в знак чистоты моих намерений.

Сам же он подумал:
– Я обещал только за себя. Если они не переживут той, это будет не моя вина. Я гость на празднике правителя Самарканда. А с ним у них разговор будет только вечером.

Снаружи раздалось сипение рожков, в юрту вошёл советник кагана, его ичиргу-боил и личный звездочёт:
– Начинается соревнование лучников! – провозгласил он.
У вас есть возможность сделать несколько пристрелочные выстрелов по мишени, поспешите, если хотите порадовать нас меткой стрельбой!

Каган сделал знак рукой, и члены посольства, пятясь и кланяясь, покинули юрту.





https://t.me/+Y85Pr4gUjH04NGMy