Мёд

    В деревенском доме, на чистой светлой кухне сидели двое: Митяй — хозяин дома и его гость — Петька, племянник бабы Веры.

    Митяй был худым жилистым мужиком лет шестидесяти. Его подвижное лицо, неаккуратно бритое, выдавало натуру тонкую и нервную. В родной деревне, вдали от интернета и прочих благ он жил одиноко и спокойно, не отказывая в помощи соседям.

    Митяй заерзал на табурете, горделиво расправляя плечи:

    — Ты, пей чай-то, пей! И на мед налегай! Собственный, между прочим, со своей пасеки!

    — М-м-м… — закивал собеседник, но, обжегшись горячим чаем, громко задышал.

    Он был моложе и выше Митяя, но весь какой-то нескладный, к тому же сильно сутулился. Непослушные светлые волосы торчали в разные стороны, на широком гладком лице моргали большие глаза.

    — А я люблю погорячей… — проговорил Митяй степенно, шумно отпивая из своего стакана.

    Он впервые увидел Петьку два дня назад, встретил его с бабкой у колодца. Бабка Вера, знакомя их, теребила уголки платка и заискивающе заглядывала соседу в глаза: «Петей его зовут. Родня он мой — племянник. Жил долго… в другом месте. А теперь со мной будет. Тихий он… и не говорит совсем, не обижай...» Митяй улыбнулся. «Нам здесь наглые не шибко нужны, а поболтать я и за двоих горазд. Пусть приходит в гости послезавтра, чаю выпьем», — сказал он бабке, с интересом рассматривая нового знакомого.


    На кухне летала пара мух, назойливо кружась над миской с медом. Митяй мимоходом отгонял их рукой и нетерпеливо тараторил:

    — Так вот! Был у меня батя, пчёл держал. И я сызмальства при пасеке был — то там, то тут помочь. Потом, конечно, все прахом пошло, но о пчёлах я никогда не забывал. А тут все сложилось как-то… ну я и решился.

    Митяй снова отхлебнул чая и сбивчиво продолжил:

    — Здесь недалеко столярная мастерская была, там Иннокентий — столяр наш —гробы для местных работяг стругал. Доски брал никудышные — двух одинаковых не найти. А на обивку — кумач старый, раньше из него в клубе транспаранты малевали. Жуть, одним словом. Гробы зато выходили копеечные, даже власти районные иногда брали — для одиноких или неопознанных. Иннокентий, пока жив был, горбатился в столярке своей, а как помер, так и дело его померло. Не нашлось больше дураков за гроши с таким делом возиться. Приехали власти милицейские, Иннокентия в его же гроб определили, а мастерскую на замок закрыли и бумажкой опечатали. А там этих гробов еще с десяток оставалось.
 
    И тут осенило меня, что от добра бесхозного можно пользу поиметь. Как ночи потемнее стали, я тачку наладил и к сараю… Пару досок от задней стенки оторвал да внутрь… Одним словом, перевез к себе гробы, что покрепче оказались. Тряпки с них ободрал и на доски разобрал. Пригодных деревяшек половина получилась, остальные совсем гниль — в печку стыдно кинуть.

    Вот из этих досок я ульи пчёлиные и сколотил. Ладные получились… краской голубой покрасил. Загляденье...

    — М-м-м… — снова закивал собеседник.

    — Да не мычи ты! Слушай дальше… По весне, купил я пчёл — шесть семей молодых, в ящиках, по две рамки в каждом. Лучше, конечно, чтоб четыре рамки было, но жадность проклятая обуяла… Откормились пчёлы в ящиках, окрепли немного, плодиться начали, и решил я переселить их в новые ульи. К тому времени уж и первоцвет начался, дух с луга пошел пряный — хоть ложкой ешь…
 
    Повисла долгая пауза. Потом лицо Митяя вдруг жалобно скривилось, голос задрожал:

    — А они… пчёлы эти… из моих ульев… покружили, покружили и улетели! — взвизгнул он и горько, по-детски заплакал. — По три тыщи за каждую семью вы-вы-выложил… своих к-к-ровных… копил… да занял еще… а они… — всхлипывал он, давая волю прорвавшейся тоске.

    Прошла минута. Митяй почти успокоился и, громко высморкавшись в тряпку, продолжил:

    — Только одна семья пчёлиная осталась, которую я в свой старый улей устроил. Я его еще пацаном вместе с батей строгал. Помню заноз насажал — все пальцы вспухли. Улей кривой получился — страсть, так на чердаке и лежал все время. Выкинуть душа не позволила — память ведь, с батей делал. Он тогда еще пил несильно, — добавил Митяй тихо.
 
    Его глаза как будто остекленели и память унесла его в далекое прошлое. Через минуту он очнулся и посмотрел на гостя, словно не понимая, откуда тот взялся. Митяй громко икнул, приходя в себя, и снова затарахтел:

    — Так в этом улье детва — молодняк пчёлиный — валом повалил! Все рамки от сот трещат! И мед уже с первого взятка был, как слеза — чистый! Вкуснее никогда не ел. Ты угощайся, не стесняйся — медок знатный! — улыбнулся он гостю.

    В избе повисла тишина. Вихрастый Петька громко хлюпал чаем и ел ложкой мед, жмурясь от удовольствия.

    — Нравится?.. То-то… не пробовал поди такого, — шептал довольный Митяй.

    Вдруг его глаза сузились, на лице появилось загадочное выражение. Митяй наклонился к собеседнику и, осторожно подбирая слова, заговорил:

    — Я вот… Я тут подумал: неспроста ведь пчёлы улетели, не обмануть их, понимают для какой судьбы те дощечки из ульев были. Верно почуяли?.. Как думаешь?

    — М-м-м… — Петька закивал, соглашаясь.

    — И я о том же! — подхватил Митяй. — Не может жизнь продолжаться в доске гробовой!

    Они снова надолго замолчали. Каждый молча допивал свой чай. Гость постучал ложкой по пустой миске:

    — М-м-м… — промычал он и вопросительно посмотрел на хозяина.

    — Еще меда положить? Сейчас! — воскликнул Митяй обрадованно и, хрустнув коленками, поднялся с табурета.
 
    Он налил гостю меда из банки, смахнул с ее края липкую каплю и облизнул палец. Потом, видя, как Петька жадно принялся за дело, не удержался:
 
    — А ты что все мычишь-то? Язык от меда прикусил?! — засмеялся он.

    — М-м-м… — обиженно залопотал Петька и уронил ложку на стол.

    — Ну извини, извини! Не со зла я! — смутился Митяй и по-доброму посмотрел на гостя.

    Петька качнул в сторону головой и вдруг широко улыбнулся.

    — М-м-м… — попытался он что-то выговорить.

    Помучавшись немного, Петька вытер рукавом мокрые губы и виновато посмотрел на Митяя.

    — Тяжко, наверное, бессловесным на свете жить? — прошептал Митяй. — А может наоборот, небеса смилостивились — от соблазна языком чесать отвели… и разума отпустили ровно столько, чтоб для радостей малых хватило. Судьба она и есть судьба… Ты кушай медок-то, кушай….

    Петька счастливо улыбался, осторожно поднося ко рту полную ложку меда.