Спрут

   
   Примерно в это же время в кабинете на пятом этаже в здании муниципалитета заштатного городишки за письменным столом, обитым на старый манер зеленым сукном, восседал полноватый мужчина средних лет. Бронированные окна и мебель, отделанная карельской березой, указывали на то, что это кабинет не рядового сотрудника — в кожаном кресле трудится мэр города Аслановска Титух Похович (его отца звали Пох), которого коллеги за глаза прозвали Спрут. Такое прозвище приклеилось к мэру за уникальную способность держать все под контролем и ничего не упускать из виду. Спрут не любит сюрпризов, и потому его щупальца, как пальцы пианиста, круглосуточно стучат по нужным аппаратным клавишам, виртуозно руководя всеми процессами в здании. Даже назначение уборщицы не может состояться без согласования с ним. Естественно, чиновник осведомлен о своем прозвище, более того, именно он был первым, кто пустил его в обиход. Так надо для дела, таковы правила.

   Привычка говорить с самим собой сформировалась у Спрута в одиноком несчастном детстве, поэтому важные мысли он всегда проговаривает вслух.

   «Таинственность и страх — главные спутники власти, — ритмично барабаня по столу, бубнит он себе под нос. — Без таинственной недоступности спадет ореол сакральности. Власть без сакральности — что монах без рясы, обычный старец с жидкой бородкой. Без нимба избранной священности каждый захочет примерить мэрский трон, от желающих не будет отбоя. Страх необходим для подчинения, без него начнутся брожения, которые, в конечном счете, приведут к интригам. А дальше, не дай Бог, — революция».

   Революций Спрут не любил особо, любое упоминание о них расстраивало его до глубины души. Вот и сейчас Спрут сдвинул брови и недовольно засопел. Потом все же снял трубку и, дождавшись «да, Титух Похович?», распорядился:
— Люба, пусть зайдет.

   Положив трубку на аппарат, он оттолкнулся от пола короткими ножками и покатился в кресле.

   Он вообще редко вставал с него, перемещаясь по кабинету исключительно в нем, любимом. Можно сказать, что его фигура сформировалась под влиянием этого трона на колесиках. Как улитка не может существовать без раковины, так чиновник не живет без кресла. Они срастаются в единое целое. Подвид таких людей характеризуется широким тазом — от малоподвижного образа жизни — и коротенькими ручками, которые тяжелее карандаша ничего в своей жизни не держали. Единственное, что отличает улитку от бюрократа, — это то, что моллюск проживает свою жизнь в одном и том же «домике», тогда как чиновник перепрыгивает из одного в другой.

   Каждый угол мэрского кабинета оснащен портретом руководителя разного уровня. Лик действующего Президента страны соседствует с изображением Главы региона, ниже висят Премьер-министр и Глава муниципального района. В зависимости от важности разговора (и для усиления нажима), Спрут подкатывал кресло то к одному портрету, то к другому. Сегодня, прокатываясь вдоль бюрократического «иконостаса», он остановился под портретом регионального руководителя — для следующего посетителя его сурового взгляда будет вполне достаточно.
 
   Дверь приоткрылась, и в кабинет вошел глава налоговой службы города Камбулат Ботович (его отца звали Бот).
 
— Добрый дэн, господин мэр. — Мягкий знак налоговик игнорировал, полагая, видимо, что так выглядит суровее.
— Привет, привет, — отозвался Спрут безо всякого радушия. — Что там у нас с рынком?
— Мы посылали нэсколко инспэкций к нэму. Всо в порядке. У нэго работают профэссионалные бухгалтэра.
— Плевать я хотел на его оналных бухгалтеров! — вспыхнул Спрут. — Перед вами была поставлена задача. Нельзя допускать двоевластия в городе! Хотите, как ласковый теленок, сосать у двух маток?
Налоговик вытянулся в струнку и браво гаркнул:
— Никак нэт, Титух Похович, сосат нэ хочу!

   Спрут на секунду сжал зубы, чтобы подавить непрошеную усмешку. Сосать он, видите ли, не хочет… Потом сказал вполне сурово:
— Когда твой пьяный придурок-сын сбил бабушку на переходе, я помог тебе и не искал отмазок. А ты что же?
— Исправлус, — помедлив, выдавил Камбулат Ботович.
Спруту решительно не понравилась эта заминка.
— Послушай сюда, — сказал он. — В следующий раз, если не станешь выполнять мои указания, я тебе усы твои… тараканьи… сбрею. Тупым лезвием… Вместе с башкой. Понял меня? — И, не дожидаясь утвердительного кивка, добавил, как обрубил: — Проваливай!

   Азы управления коллективом будущий мэр освоил еще в детстве. Жизнь научила основным правилам поведения. Волею судеб будущий Спрут окончил спецшколу с углубленным изучением немецкого языка. В школу, где учились дети непростых родителей, он попал из-за того, что его отец был служащим по зданию, или, проще говоря, — завхозом учебного заведения. С таким папой мальчик не мог претендовать на равный с остальными детьми статус. Плохие стартовые позиции отводили ребенку роль аутсайдера, на такого «коня» мало кто ставит, но случается, что именно «темная лошадка» выигрывает забег. За неприметной внешностью и бледной родословной скрывался настоящий злой гений, жадный до власти мальчишка, который стремился лишь к одному — стать выше и сильнее холеных одноклассников. Выше и сильнее. Через власть, через насилие.

   Для начала надо победить в себе страх, иначе не получится его использовать в борьбе с конкурентами. Страх — это неизвестность. Нас пугает все то, чего мы не познали. Например, смерть. Чтобы перестать бояться смерти, нужно с ней познакомиться поближе. Будущий Спрут решил вопрос радикально. Он завел себе правило — каждый день наблюдать за чьей-то смертью, иногда инициируя ее. Вначале это были насекомые, ползающие под ногами. Мальчик отрывал букашкам лапки, крылышки и внимательно наблюдал, как медленно угасают жизни. Вместе с исследовательским опытом пришло чувство упоения властью, распробовав которую, он, как вампир, вкусивший первой крови, уже не мог понять, что радует острее — чужие мучения или собственное удовольствие. Дальше — больше. Мальчик приноровился кормить птиц отравленным хлебушком. Для опытов пришлось смастерить кормушку. Но птички часто улетали, и потому наблюдать за их смертью было трудно. На каникулах, гостя в ауле у бабушки, мальчик стал свидетелем забоя быка. Смерть животного произвела неизгладимое впечатление — лужа крови и одуревшие глаза подарили настоящее наслаждение. Чуть повзрослев, он уже самолично режет головы курицам, мечтая о дне, когда ему доверят кого-нибудь покрупнее.

    Что могли противопоставить такому «взрослению» элитные одноклассники?! Они еще ни разу не видели крови, не вдыхали ее медного запаха. В них жил тепличный дух беспомощного достатка. Со временем детки поняли, что их простолюдин-одноклассник, сын неприметного завхоза, если потребуется, готов переступить черту. Есть в людях стадное чувство страха: непонятно, как оно возникает и как распространяется, но очень скоро ровесники Спрута стали относиться к нему с опаской. Ведь совершенно не известно, на что готов пойти малец, который целое лето резал курам головы, а потом с нездоровым упоением рассказывал, как смешно дергались лапки несчастного создания. Главное — отчаянным не быть, но выглядеть таковым в боязливых глазах друзей. Это еще одно правило, которое сын Поха усвоил в детстве. Он перефразировал общеизвестный постулат современного мира: «Самый большой талант в жизни — умение прослыть талантливым». Казаться страшнее, казаться сильнее, казаться успешнее, казаться богаче, казаться смелее, чем ты есть на самом деле.

   …Запуская руку в банку с любимыми с детства малосольными огурчиками, Спрут думает о том, чего он еще не добился. Сегодня его статус позволяет не спускаться по этажам в общую столовую — подчиненные с холопским подобострастием в определённое время доставляют девственный обед прямо в кабинет. Но Спрута давно не радуют приправленные кровавым кетчупом вареные сосиски, дымящиеся, словно отрубленные пальцы, на казенной тарелке; надоел пшеничный хлеб, густо отягощенный гусиным паштетом, – вообще никакая еда давно не приносит удовольствия. Запивая казенный обед теплым молоком, Титух Похович думает о власти. Ею невозможно насытиться – ее всегда мало, это поистине дефицитный продукт эпохи изобилия. Он многого добился, но не на том уровне. Ему нужны другие кабинеты, в которых установлены правительственные «вертушки», где подают крепкий чай коньячного отлива в серебряных подстаканниках еще советской эпохи.  Он стремится туда, где высоко говорят, но мелко поступают.
 
   Школьные друзья давно в подчинении у мэра, они проиграли конкурентную борьбу с ним, так и не вступив в соревнование. Рассказов про отрезание куриных голов оказалось достаточно для того, чтобы парализовать всякую мысль состязаться со страшным одноклассником. В их заплывших от излишеств глазках страх превратил сына завхоза Поха в сына громовержца Зевса. Они — бездарные дети высокопоставленных родителей.

   …Настало время, когда весь город платит ему дань. Он выстроил идеально отлаженный механизм обогащения. Везде расставлены свои люди. Пешки, слоны, кони, ладьи – все знают свой маневр и выполняют нужную функцию, обеспечивая победу в партии. На шахматной доске самая слабая фигура - не пешка, как думает большинство обывателей. Пешка, дойдя до восьмой линии, способна стать любой фигурой – такой путь проделал сам Спрут... Слабейшая фигура – король! Он малоподвижен, уязвим и нуждается в защите. Парадокс состоит в том, что пешка может стать кем угодно, но только не никчемным королем. Он неподражаем, хотя вся игра подчинена интересам бездарного короля.

   В отличие от настоящих шахмат, на виртуальной доске гроссмейстера Спрута все фигуры одного цвета — черные. Любимый, кстати, цвет. В его понимании человеческая душа тоже черна. Недаром ведь говорят: «Чужая душа — потемки». Вы не услышите, чтобы кто-то сказал: «Чужая душа — свет». Потемки — это не про загадочную душу, как многие наверняка думают, а про то, что все грязное люди прячут глубоко внутри. Мы, обладатели черных душ, только внешне маскируемся под другие цвета. Но это не меняет сути: облей чернослив хоть белым шоколадом — внутри будет все та же черная мякоть.

   …Итак, он — ферзь. Сильнейшая фигура, которой хочется стать королем. Зачем? В глубине души Спрут мечтает о ласке, заботе и защите. С детства обделенный любовью, он нуждается в ней, как никто другой. Лишь необходимость выживания сделала из мальчика монстра. Ему непременно надо стать королем, только не в шахматах, а наяву. Желать труднодостижимого — еще одна прихоть. Ради этой цели он готов жертвовать любыми фигурами. Разыгрывая плохо просчитанные гамбиты Пола Морфи и Бобби Фишера, в которых много некорректных жертв и сумасбродных ходов, Спрут испытывает опьяняющую радость. Чем больше крови, тем страшнее атака. Ты сеешь ужас в рядах соперников, когда играешь роль безумца, не жалея ни свои, ни чужие фигуры.

   Еще он мнит себя эстетом, любителем поэзии Гете, после смерти которого и поговорить-то не с кем. Внутри Спрута пиратским кладом спрятан истинный ценитель искусства, эрудированный знаток мировой литературы, особа тонкой душевной организации. А сверху — панцирь. Или, вернее, — рыбья чешуя. И это — не метафора: в последнее время Спруту приносит значительные страдания ихтиоз. Наследственный дерматоз с образованием корки в виде чешуек делает из несчастного полурыбу-получеловека. Чешуя образовалась в труднодоступном месте — вдоль позвоночника. Унять зуд коротенькими ручками не получается. Приходится тереться об углы и дверные косяки. Трение ненадолго приносит желанное облегчение. Сквозь белоснежную рубашку, как через проткнутые вилкой вареники с вишней, проступают алые пятна. Больно и приятно одновременно. Яростно царапая спину в такт оперы «Полет валькирий», Спрут обретает настоящее счастье.

   …Он думает о том, что люди подобны стае крыс, где без насилия не выстроишь эффективную иерархию. Но социальные животные притесняют себе подобных, в то время как человек насилует все, что его окружает —животных, других людей, всю природу и космос... Чтобы расти, человечеству нужно себя истязать, бить розгами, заодно выбивая привычку думать не тем местом. После каждого сеанса самоэкзекуции клокочущая в груди ярость опадает, точно пенка со снятого с огня молока. И приходит умиротворение.

   Мельком взглянув на карту города, висящую на стене, Спрут качает плешивой головой. Только «Фермерский рынок» и примыкающие к нему свалка и мусоросжигающий завод, обозначенные красными флажками, не находятся под его контролем. Владелец этих участков, бизнесмен Грудов, проявляет ослиное упрямство и ни в какую не желает платить «взносы».

Спрут снова тянется к трубке.
— Люба, пусть имам зайдет.
— Хорошо, Титух Похович, — отзывается покорным голоском секретарша. — Он давно ожидает.

   В кабинет входит высокий худосочный человек неопределенного возраста, облаченный в черную длиннополую рубаху чеченского кроя, с шапочкой на голове. От него явственно пахнет пряным миском пополам с дорогим французским парфюмом. Его благопристойный вид не должен вводить в заблуждение — имам Мансур не тот, за кого себя выдает. Это —человек, способный решать щепетильные вопросы любыми доступными средствами, большинство из которых аморальны и преследуются законом.
 
— Салам аллейкум, господин мэр, — тихим голосом произнес имам, протягивая правую руку. В левой у него покачивались бирюзовые четки.
— Аллейкум салам, имам. — Спрут пожал широкую кисть со сбитыми костяшками.
— Убавьте сатанинскую музыку, пожалуйста, — попросил-потребовал имам.
Спрут не шевельнулся:
— С каких это пор классическая музыка стала сатанинской?
— Всякая музыка от дьявола, — проворчал имам. — Зачем звали?
— Есть проблема. Я тебе о ней уже говорил. Рынок. Надо решать. Пора.
Имам холодно кивнул:
— Знал, что это время наступит. Дайте отмашку и огласите гонорар.
— Я уже всех к нему посылал, — прошипел Спрут, кусая ноготь на указательном пальце. — Налоговую, пожарных, ментов. Он не оставляет выбора… Ставка обычная. Половину — сейчас, половину — после.
— Особые пожелания? — двинув черной бровью, осведомился имам. — Может, вам подарить что-то… из него?
Спрут поморщился.
— Я, по-твоему, кто, вождь африканского племени?! Без членовредительства! Ты же имам. Побойся Аллаха. Не жаль человечка?
— А должно быть жаль? — спросил имам.
— Не знаю.
Имам ухмыльнулся:
— Пусть каждый ест по справедливости. Имам я в мечети, а за пределами — человек человеку зверь.
— Как приземленно! — сказал Спрут иронично.
Имам передернул плечами:
— Ваш брат, — проговорил он с нажимом, — ничем не лучше нашего. Дома вы, небось, с успехом играете роль добропорядочного семьянина — детки, любящая женушка… А, придя сюда, сами знаете, в кого превращаетесь. Шайтаны, да простит меня Аллах!
— Не переигрывай, — сказал Спрут, снова поморщившись. Потом он повернулся в кресле и завозился с замком сейфа, встроенного в стену. — Ты вообще как, справишься? Он парень непростой.
Увесистая пачка денег с глухим стуком упала на стол перед имамом. Тот сгреб ее, и она мгновенно исчезла в широком кармане его рубахи.
— Если потребуется, я призову в помощь три тысячи ангелов.
— Действуй, — сказал Спрут.
Имам кивнул, помедлил и вдруг признался, точно похвастался:
— Я подобрался к нему ближе, чем яремная вена. Веду объект уже несколько месяцев, потому как привык предвосхищать желания заказчика… Будьте здоровы, господин мэр! — прибавил он, отворачиваясь.

   В черную спину уходящего человека хотелось чем-нибудь швырнуть. Спрут испытывал к ряженому в имама убийце страх и отвращение одновременно. Пока что чиновник остро нуждался в его умениях, но придет время — и от имама нужно будет избавиться. Спрут интуитивно чувствовал, что покинувший кабинет посетитель не относится ни к какой религиозной общине. Его имамство — не более чем маскировка, камуфляж. За фальшивой религиозностью, как за ширмой, легче всего припрятать садистские наклонности. Он — не имам, он — хамелеон. Или ядовитый гриб, обманывающий лесного собирателя схожестью со съедобным собратом. Любой миколог скажет, что ложных грибов не бывает, — есть только разные виды, съедобные и нет. Стало быть, виноваты наше воображение и желание увидеть то, чего нет на самом деле. Дьявол кроется в деталях, а Спрут — проницательный руководитель. Нет в имаме главного — аскезы, отречения от самого себя. Он слишком любит все мирское. Пожалуй, Спрут прибегает к его услугам в последний раз. Функция имама слишком прямолинейна, в ней нет изысканности. Свой большой путь, свое перспективное будущее Титух Похович связывает с программистом.