Опять все тот же сон

Опять все тот же сон. Я под чужим палящим солнцем. Я стараюсь засечь все, что движется. Я вижу их каким-то другим зрением, даже если они за стенами, или прячутся в тени корабельных остовов. Стоит всмотреться – да вроде ж нет там никого. Ан нет, показался краешек тени, шевеление, или раздался голос из окна, – там он. Чуйка не обманывает.

Где я? Старый порт? Слепящий солнцем океан, с чайками, стоящими на месте, поймавшими ветер. Песок и жара. Кажется, поднявшаяся пыль тоже ослепляет солнцем. Лоснятся на жаре черные тела. Ангола? Да нет, какое-то странное место. Как меня сюда занесло? Давно она мне не снилась. Я пересчитываю врагов, пытаясь ничего не упустить. Это их база, тут они пилят корабли, - стопки рифленого корабельного железа, напиленного прямоугольниками, уложены тут и там, и скручены проволокой. Тут они фасуют и отправляют морем героин. Штабеля банкнот могут лежать в каком-нибудь шале, занимая половину помещения от пола до подоконника… Нельзя долго тянуть, рано или поздно кто-нибудь из них почует чужака. Такое часто бывает. Или они, или псы поймают запах с ветерком. Я отвык уже, так давно не было этого в моей жизни, поэтому я начинаю исходить внутренней дрожью. А ведь когда-то я, как молодой кобель, только резвился.

Все, выжидать дальше опасно. Поехали. Руки сами подносят к глазу прицел, мозг уже распределил очередность поражений. Я успеваю завалить максимум троих, а дальше придется повертеться. Ну, кто первый, я несколько раз перевожу прицел с одного на другого. Двое здоровенных быков на плоской крыше напротив моего здания несут караул, у каждого рпг, похожие на фауст-патрон. Любят в Африке советское оружие. Здесь крыши плоские, одновременно это и солярий под небом, обнесен резными перильцами по пояс. Вместе с этими двумя я вижу еще одного, который прогуливается под палящим солнцем у подножия здания.

Чертова плетка – звук, как у плети. Звук из моего детства, когда я с отцом пас коровье стадо. Первый сразу падает, выплюнув из груди густую юшку, второй начинает метаться, бежит к краю в мою сторону, затем обратно, но третья пуля валит и его – второй он не почувствовал. Такой отчетливый и ясный звук под пронзительно синим небом на того, кто прохаживается внизу, не производит никакого впечатления. Либо в наушниках, слушает музыку, либо укурился. Получай в левую лопатку. Войдя в спину, пуля сплющивается в неровную плюшку, или расцветает металлическим цветком с острыми лепестками и на выходе выносит из тела кусок внутренностей с горсть. Кто-то падает как подкошенный, кто-то разваливается по частям, как шкаф, из которого враз вынули шурупы, а кто-то бросается бежать, ищет укрытие. Но, быстро гаснет. Иногда эта агония выглядит смешно. Когда насмотришься такого, умом можно тронуться. Бывает, даже запаникуешь, чудится, что промазал. Потом привыкаешь.

Вдали, там, где причал, я вижу в разных местах человек шесть-семь, но тут из зданий поближе начинает сыпаться еще народ. Бегут, занимают позиции. Что-то многовато их. Но думать некогда, трое, поймав свинца, падают, четвертому везет, спотыкается, вскакивает, пытается укрыться за углом здания, но стены здесь – саманные, сквозь стену всаживаю точно в цель, вижу фонтанчик земли от пули, прошедшей насквозь. А вот и сама цель – вывалилась из-за угла, раскинула руки, подрагивает. Отбегался, родимый. Земля тебе пухом, пират, ложись поудобней, покойся с миром. В следующей жизни будь умней. Славная СВД, любимое оружие. Именно потому, что она автоматическая. Пускай не очень точная, но прицел это подспорье, настоящий снайпер стреляет чуйкой. Снайпер посылает пулю, и она должна лететь куда ее послали. Вот ты, а там цель, ты ее должен видеть, и как бы протянуть между пулей и целью стальную нить. Чувствовать объемно. Иногда я цели не мог видеть, но, чуть отводя и расфокусировывая взгляд, чуял, что там, вдалеке, кто-то есть, серый комок тепла, что ли, с такой красноватой радужкой, тогда я просто представлял этого кого-то и стрелял. И всегда попадал. Для настоящей стрельбы нужно две вещи – либо винтовка, с которой уже сросся, как у промысловиков на севере, а погоду – давление и ветер - улавливаешь автоматом, либо – два выстрела, первый на пристрелку. Не знаю, как кому, а для меня имеет значение атмосферное давление, сухой воздух или влажный.

Из свдэшки легко поправить ошибку, не надо дергать затвор, лишь нежно жмешь на лепесток и третья пуля гарантированно поражает. Правда, из нее трудно бить в дальнюю цель, когда надо сделать только один выстрел. Тогда даже винтовка Мосина надежнее. Когда-то в учебке я, как учил отец, довел до автоматизма движение, которым меняешь магазин. Как я потом благодарил отца! Святой человек, на двойки в школе махал рукой. Главное в жизни не это. Правило было жесткое – первым не бить, ты не урка, но на удар – отвечай так, чтоб сразу с копыт. Работай на зачетку.

Когда повзрослел, правила изменились – не отвечай, а опережай. Начинает бить он, но первым прилетает от тебя. Ибо инвалиды смеются мало и тихо, а мертвым вообще не смешно. Сам обучал драться. Адские тренировки сводились к бесконечным повторениям одного-двух движений, по триста раз, от чего руки-ноги болтались, как плети. Зато потом, на соревнованиях противник летал вверх тормашками, даже не сообразив, от чего и почему, настолько мгновенными и отточенными были подсечки, четко отработаны связки ударов. В школе и на улице со мной боялись драться, знали – бесполезняк. И начиная лет с 14 я практически не дрался по-настоящему. А от взрослых пацанов убегал, как ветер.

Отовсюду в мою сторону летят желтые пташки, и по ним мне отлично видно, откуда стреляют. Сейчас, зайки, я уже вижу картину, сейчас определимся, от какой печки начинать. Большинство из них бестолочь, но если уж черный умный – то не дурней нас. Наверняка где-то один зашкерился и выжидает, пока другие палят почем зря. Пули летят в мою сторону, но аж в ста метрах от меня, хотя изредка щелкают и рядышком, это не трассеры, надо бы поберечься, - одна какая-нибудь хитрая скотина ждет, смотрит, чтоб подобраться незаметно.

Ладно. Бегу в один конец лоджии, оттуда и начну, будь что будет. Мне главное пробиться к берегу, оттуда будет вертушка. А вот и она! Поднялась из-за домов. Хьюз, птичка, мать твою! Любимый пиндосовский геликоптер. Прилипаю к колонне, как слизняк, потом ссыпаюсь на пол, на ходу меняю винтарь на калаш. Это называется огонь отчаяния. Пока с Хьюза не заработала пушка, М61, та самая, револьверная, с крутящимся стволом, которая торчит у него под подбородком кошмарным жалом, как у киборга. Слава богу, она не в станке в кабине, иначе стрелок уже размесил бы меня в розовую пыль. А так – ему надо еще приладиться джойстиком. Половины рожка из старого убойного АК-47 достаточно, чтоб это чудище, оглушившее меня винтами, дернулось, и – опять мне везет – не в мою сторону.

Задымил, слава богу. Глаз краем выхватывает агонию вертолета, которого понесло черт знает куда, остальные полтора глаза секут ситуацию. Огненные пташки летят ко мне веером со всех сторон, врубаются в сыпучие стены, жужжат, цвикают в полуметре от головы, я вскакиваю и бегу в дальний угол, чтоб уйти с середины сектора, где я как мишутка в тире. Добегаю, валюсь на доски. В очередь, сукины дети! Передо мной трое, один внизу, за штабелем кирпичей на поддоне, плюется в меня чем-то несуразным, кажется, из дробовика, а двое на лоджии над ним, прицельно бьют из калашей. Раз – плохо прячешься, пескоблок – не защита. Кепка, как пробка над горлышком бутылки, подпрыгивает вверх, голова долой, позади на земле плевок из мозгов, куда и падает кепарик. Два, - пацан на лоджии кланяется мне в пояс, отступая на прямых ногах, как бывает при ударе ногой в пах. В живот вошла, но стоит, и еще разогнуться пытается, как старик, у которого поясница прострелила. Три, в колено. Нога пополам и лбом об пол, вот так надо кланяться. Четыре – точно в переносицу. Упал как столбик, навзничь.

А откуда в меня все пули бьют? Упустил три черные рожи, вон, кажутся из-за остатков парапета, за кирпичами. Один целится из РПГ, стреляет, заряд начинает путь точно мне в нос, но уходит в сторону и, оставив дымный след, улетает куда-то поверх крыши. Щелк, щелк, щелк, - двое исчезли. А ты где? Жду, слушаю беспонтовую стрельбу в белый свет, как в копейку. Зачем палить, кого напугать хотите, цыгане? Зарядил, встал, орел, око льнет к прицелу. Кто кого? Слегка тороплюсь, что не есть хорошо: бац-бац-бац. Пули выдают электрическую засвечку об ржавый остов судна, на фоне которого стоит бравый стрелок. Да бац же! Исчезни, гнида. Я те покажу, - в человека из РПГ целить. Все, двигаюсь вправо. Ага, вижу, какой-то гад, под балконом, прячется за невысоким саманным парапетиком от земли до колена. Это ты, хитрожопый? Ползет, как человек паук. Меняет позицию. Надо быть идиотом, чтоб не понимать, что с высоты, там, где я, он весь как на ладони. Рвет гранату. Ну на. Развалился, как пьяная шлюха, выронил гранату, граната покатилась, шваркнув его же сотней осколков, от чего тот содрогнулся, и душа вон из уже никуда не годного тела. Выдвигаюсь еще правее. Загалдели утробно, гулко, что у них за глотки? Как из шахты. Летят желтые шмелики, да все веером. Штукатурка сыпется. Ветер все сильней, океан слепит миллионом солнечных зеркалец, панические крики чаек, глаза вязнут от песчаной пыли. Из пустыни идет самум.

Чтобы выжить на войне в голове должна уложиться одна вещь, – если ты на войне, то тебе уже нечего бояться. Нечего шарахаться от бьющего по морде песчаного, или земляного или каменного рикошета. Потому что свою пулю ты не услышишь, она прилетит быстрее звука, а если ты что-то слышишь, значит, живой. Кто осилит эту истину, тот будет нормально воевать, у кого силенок не хватит, будет каждый раз наваливать в штаны, и ратный подвиг не для него. В бою нужно быть расслабленным, как старый дед на завалинке, и так же все подмечать. И не думать, а быть одним стремительным движением. Мысли надо оставить для мирной жизни. Этому, конечно, учат, где-то, думаю, даже зомбируют. Показывали какие-то видео в училищах. Становишься боевой машиной. ©