Книга вторая. Эндшпиль

КРАТКИЙ СЛОВАРИК ТЮРЕМНЫХ ТЕРМИНОВ:


Баклан - хулиган. Статья относится к категории неуважаемых.

Белая Стрела - мифический тайный ментовский отряд, якобы занятый уничтожением воровских авторитетов. Скорее всего, плод тюремных фантазий.

Важняк - следователь по особо важным делам.

Галёра - коридор между камерами.

Голубь - петух.

Дачка - передача (вещевая или продуктовая)

Кормушка - откидной ставень на двери в камеру, блокирующий окно для раздачи пищи.

Краснопёрый - работник ФСИН.

Крытка - тюрьма.

Кумовской - осведомитель.

Ломы - сигареты "L&M".

Люди - заключённые, живущие по понятиям.

Людское - кодекс поведения таких зеков.

Малява - письмо.

Нарком - наркоман.

Отрицалово - высшая каста блатных, не подчиняющаяся ментовским порядкам.

Офаршмачиться - нарушить правила общения с опущенными.

Первоход - человек, впервые попавший на зону.

ПКТ - помещение камерного типа. Внутренняя тюрьма на зоне. Пребывание в ней укрепляет авторитет заключённого.

Подментованный - связанный с силовиками.

Положенец - авторитетный блатной, но ещё не законник.

Прокладка - поступок против понятий.

Расписной - блатной.

Сеанс - любые эротические впечатления.

Строгачи - заключенные-рецедивисты.

УДО - условно-досрочное освобождение.

Цивила - сигарета с фильтром.

Цирик - тюремщик.

Хозяин - начальник зоны.

Шконка - тюремная койка.

Шнифт - смотровая щель в двери.


ПРОЛОГ



ГЛАВА ПЕРВАЯ


- Да-а... давненько вы у нас не были, - прогудел из окошка чей-то ужасно знакомый голос. - Годика где-то четыре?

Да нет, вроде поменьше, - улыбнулась Инна.

- Но уж года три точно, - продолжил бас. - Но вам, дорогие Серёжа и Лидочка (я ничего не напутал?) как моим постоянным клиентам всё равно полагаются о-очень хорошие скидки. Ведь годы идут и то, что когда-то стоило пять сотен рубликов, теперь тянет на целую тыщу. Но лично для вас цена будет прежней: пять сотен рублей за канистру. И вы ведь по-прежнему предпочитаете дагестанский коньяк русской белой?

Сам обладатель ужасно знакомого голоса за эти годы не изменился и всё так же напоминал слегка располневшего и безбородого Хемингуэя. А вот доносившийся из глубины детский некогда голос налился обертонами и стал голосом девичьим.

- Пап, скажи, а как мне лучше сейчас интегрировать: по частям или по замкнутому контуру? - спросил женский голос.

- Для без пяти минут студентки второго курса, - недовольно ответил бас, - ты задаешь на редкость идиотские вопросы. И я иногда себе думаю: а зачем вас вообще оскорбляют вышматом? Какое, к дьяволу, интегрирование?! Какие биномы Ньютона? Скажи-ка мне честно, ты сможешь прибавить... ну... я не знаю... одну вторую к одной трети?

- Да, конечно, смогу! - с обидой пропело сопрано.

- Я жду, прибавляй.

И после полуминутной паузы сопрано выдало:

- Четыре седьмых.

- Ответик неверный, - печально вздохнул Максим Африканович, которого все вы, конечно, узнали. - И, кстати, семёрка никак не может быть общим знаменателем для двойки и тройки. Ладно-ладно, Ленуська, ты пока посражайся с дробями, а я - обслужу своих самых любимых клиентов.

И он со стуком поставил пятилитровую бутыль коньяка на подоконник.


*****


...Когда вы проживете безвылазно два с половиной года в Европе, то на исторической родине вас начнёт удивлять не один математик-бутлегер. И нас с Инкой в Расее поражало практически всё: и огромные псы без поводков, и покосившиеся деревянные домики,и семьи, годами сводящие концы с концами на триста швейцарских франков в месяц, и несуразные высокие цены на почти несъедобные продукты, и обстановка войны всех со всеми, которую большинство местных жителей, похоже,вовсе не замечало.

Приехали мы в Россию не развлечения ради и не утоления ностальгии для. Неутомимый Порфирий затеял процесс по поводу спорного Инкиного наследства и самым козырным моментом сей многолетней тяжбы должно было стать появление Инны, по-прежнему официально числившийся в покойниках. Триумфальное возвращение моей жены с Того Света намечалось Порфирием на 12-ое, а мы с Инкой тайно проникли в РФ 8-го и до поры отсиживались на Псковщине.

Сидеть в глуши было скучно и пятилитровая бутыль с коньяком пришлась очень кстати. За один-единственный вечер мы с женой почали канистру почти что на треть и расплатились за этот маленький подвиг амнезией. Нет-нет, я, в общем и целом, помню, как мы пили коньяк и виноградный сок, а потом бегали в магазинчик "К менту" за сигаретами (дура Инка, не курившая полтора года, под бухлом развязала, ну и я с ней тоже чуток подымил за компанию). Чуток помню и то, как мы с Инкой, наконьячившись и наникотинившись, решили заняться законным супружеским сексом.

Секс сей недолго, увы, сохранял легитимность и вскорости стал архигреховным и распущенным.

Деталей разнузданной оргии я не запомнил. Проснулись мы в половине девятого на широком, как Красная площадь, диване. Все подушки, одеяла и простыни лежали горой на дощатом полу. Моя маленькая и голенькая жёнушка, трогательно свернувшись калачиком, вжималась в стенку. Ваш покорный слуга (в одном правом носке), развалившись, как барин, занимал примерно три четверти ложа, причём весь его вялый, поросший редкой коричневой шерстью живот был исцарапан до крови.

Повторяю, изодрана до крови была не спина, а пузо. Как это могло получиться, сперва для меня оставалось загадкой. Расспросы приоткрывшей один глазик возлюбленной не привели ни к чему, потому что она не помнила даже то, как мы ходили к менту за куревом. Но уже через час я эту шараду таки раздраконил, но результатов читателю не сообщу.У нас здесь серьезная детективная повесть, а не приложение к "Кама Сутре".


*****


- Когда будет Порфирий? - спросил я жену.

- С минуты на минуту, - спокойно ответила Инна.

- Блин, а мы в таком виде!

- Pass it down, my darling, - водя пальцем по стенке, промурлыкала жёнушка. - Порфирий - мэн свойский.

- Настолько свойский, - скривился я, - что ты даже норку свою не прикроешь?

- Ну, допустим, прикрою, - печально вздохнула Инка и таки натянула трусишки и лифчик. - А ты, в свою очередь, твёрдо решил подразнить старикана демонстрацией своей юной мужественности? Или это - другое?

...И не успел пристыженный я напялить майку и джинсы, как за окном зашуршало и забибикало, ступеньки крыльца заскрипели и торопливая дробь условного стука вовсю пролилась на нашу деревянную дверь. Ваш покорный слуга сперва приспустил свою майку на вставшие домиком брюки, а потом, чуть-чуть поднатужившись, откинул тяжёлый кованый крюк и увидел стоящего на пороге Порфирия.



ГЛАВА ВТОРАЯ


- Сейчас мы заедем к Борису Абрамовичу, - сообщил нам Порфирий часа два спустя, когда его "Геленваген" уже вёз нас со скоростью более ста километров в час по направлению к Петербургу. - А после я вас запрячу на конспиративной квартире.

- То есть? - нервно хихикнула Инна.

- Не вижу здесь ничего смешного, - обиделся бывший следователь. - Завтра суд и до него ещё надо дожить. Я бы вообще бы держал вас на Псковщине до последнего, но всё дело в Борисе. Завтра утром ему не до вас, а провести юридический инструктаж необходимо.Так что придется пойти на риски
.

- Неужто всё так печально? - удивилась любимая.

- Дорогая Инна Степановна! - назидательно поднял палец чекист. - Когда дело идёт о двухсот миллионах евро,верить нельзя ни-ко-му.

- Даже вам?

- Не занимайся демагогией! - нервно взвизнул Порфирий. - И не устраивай здесь мне капустников. Не до веселья. Веселиться мы будем потом, когда выиграем этот процесс. А пока мы должны быть готовы к любым неожиданностям. Понимаешь? К ЛЮБЫМ. Я достаточно ЯСНО выразился?

- Достаточно ясно, Порфирий Петрович, - виновато потупилась Инна и впредь я клянусь быть серьезной, как памятник Барклаю де Толли на Невском.

- Вот и давно бы так, - удовлетворённо буркнул Порфирий, - здесь вам не тут. Что ты сказал мне, Серёженька? - переспросил он шофёра. - Бензин на нуле? Хорошо, мы сейчас перекусим, а ты залей полный бак.


*****


Потом я тысячу раз себя спрашивал: а что бы делали наши недруги, если б Порфирий бы выбрал другую заправку? Не могли же они организовать по засаде в каждом придорожном кафе? Ответ на этот вопрос у меня есть, но озвучивать его здесь я не стану. Уж слишком эта гипотеза будет похожа на сведение счётов.

Итак, мы оставили наш лимузин на заправке и всем скопом нырнули в кафе "Ветерок". "Мы" - это Инка, Порфирий, аз грешный и бодигард Александр без речей.Нырнув, мы уселись всем табаром за единственный свободный столик.

- Что будем заказывать? - спросила нас официантка, отчаянно строившая глазки практически всем сидевшим за нашим столом мужчинам: и молодцеватому Александру, и непрезентабельному мне, и даже ветхому ветерану органов.

- Клюквенный морс, - ответила Инна, хорошея от ревности (была у неё такая особинка: когда она злилась, она хорошела). - А ты что будешь, любимый?

- Наверное, тоже морс, - ответил ей я, изо всех сил стараясь не смотреть на открытую грудь официантки.

- А мне поджарьте яичницу с салом, - прошамкал Порфирий, демонстрируя то чисто расейское безразличие к своему здоровью, что так удивляло меня после Европы. - А тебе, Саша, что? - после маленькой паузы спросил он бодигарда.

- А мне ничего, Порфирий Петрович, - пунктуально следуя инструкции, ответил охранник.

Дальнейший наш разговор мне почти не запомнился. Хотя эта была и последняя моя беседа одновременно и с Порфирием, и с Инкой. О чём же мы, блин, говорили? Явно о чем-то нейтральном и светском. Ах, да! Мы тогда обсуждали последний бестселлер Пелевина, причём этот бессмертный опус вконец исхалтурившегося мэтра (Инка звала его "миллиметром") не понравился всем троим, но - по разным причинам. Скромному автору этой повести (а я уже не был ничего не читающим варваром времён "Жертвы пешки") претил казённый его пессимизм: весь мир, мол,бардак и все бабы, мол, тёти. Интеллектуалке Инке - его полугазетный язык и шаблонная ковка характеров. Ну, а что касается нашего чекиста, то Пелевин его возмущал априори, как представитель наглой пятидесятилетней молодёжи, пишущей не так и не о том.

Порфирий Петрович за время этого диспута умял свою плавающую в жиру глазунью, а мы вдвоём с Инкой (сушняк есть сушняк)выдули пару графинчиков морса. Официантка всё это время стояла у входа и не сводила с нашего столика своих густо накрашенных глаз. Но стоило Инке подняться, как подавальшицу сразу как ветром сдуло.

- Ты куда это, мать? - спросил я жену.

- Да так... носик припудрить, - пожала плечами Инка.

- Нет, Ин, ты послушай! - не смог удержаться я и начал взахлёб излагать какие-то свои глубокомысленные соображения по поводу викторолеговичева шедевра, которые я сейчас (всё это пишется пять лет спустя), естественно, совершенно не помню, да и бог с ними, с умными мыслями. Для нас сейчас важно лишь то, что ваш покорный слуга, фонтанируя парадоксами и экспромтами, пошёл провожать жену до уборной. Вслед за нами, всё так же неукоснительно соблюдая инструкцию, увязался и бодигард Александр.

- Всё это свежо, необычно и верно, - хихикнула Инка у двери дамского lavatory, - но я всё же надеюсь, что ты не намерен продолжить дискуссию из соседней кабинки. Подожди меня здеся. Лады?

Здесь моя благоверная взялась было за ручку двери, но её, конфузливо пробасив: "Минуточку!" - опередил бодигард, широко распахнувший картонную дверь и внимательно осмотревший место дальнейшего пребывания охраняемого объекта.

Место, в общем, как место. Обычный дамский сортир с двумя унитазами, одной раковиной, неработающей сушилкой и запертым на висячий замок чуланчиком для тряпок и вёдер.Охранник всё это обвел изучающим взором, бесстыже проверил кабинки на предмет пребывания там посторонних и только потом кивнул, разрешая зайти.

Инка сделала шутовской книксен, захлопнула дверь и заперлась изнутри на щеколду.

Последовала пара минут тишины.

Потом - отчётливое журчание извергаемой из организма любимой урины.

Оглушительный грохот вылившейся из сливного бачка воды.

Деликатное чавканье её политых жидким мылом ладошек.

Простуженный хрип забившей из крана струи.

Какой-то малопонятный грохот и...

Женский вопль.

Шум борьбы.


*****


...я и сейчас не понимаю, как же я умудрился оказаться в уборной быстрее профессионального охранника.

Посреди туалета стояла Инна.

Из её левого предплечья сочилась темная кровь, а в руке был зажат здоровенный десантный кинжал. Неподалеку в луже ярко-красной, как пролитый кетчуп, крови лежал женский труп с перерезанным горлом.

Дверь в чуланчик была распахнута.

Что здесь случилось, понять было несложно. Киллерша (в которой я без труда опознал так странно державшуюся официантку)затаилась в чулане и попыталась исполнить заказ, когда Инка мыла после туалета руки. Но в жилах у Инны текла кровь её папы и всё пошло не по плану: Инка сделала блок, потом вырвала нож и вогнала его киллерше в горло.
 
- Я убила её, - монотонно шептала Инна. - Я убила её. Я стала убийцей.

...все считают меня тугодумом, но именно это решение я принял мгновенно. Я отнял у Инны оружие, протер его ручку куском туалетной бумаги и крепко зажал этот полуметровый кинжал для перерезания строп в своей правой ладони.

- А теперь выйди в зал, - приказал я охраннику, - и скажи, что я, защищая жену, убил эту женщину.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СУДЕБ СЛОМАННЫХ ПОЛВЕРСТЫ



ГЛАВА ПЕРВАЯ


- Как ты себя чувствуешь? - осторожно спросил Борис Абрамович и пододвинул ко мне наполовину початую пачку дорогих сигарилл "Блэк Кэптн" (в тюрьме я начал курить).

- Спасибо, нормально, - неразборчиво буркнул я, прикуривая от Абрамычева "Зиппо" и с наслаждением заполняя свои истосковавшиеся по никотину лёгкие ядовитым дымом. - Ещё бы кормили получше и был бы совсем санаторий.

- Ага, санаторий, - многоопытно хмыкнул Абрамыч. - Такие сказки ты маме и Инне рассказывай. Ну, а что... гм... ка-са-ется твоего ра-ци-о-на, то я очень прошу извинить за накладку. Всё дело в деньгах. Процесс-то мы выиграли и Инна Степановна теперь формально является мультимиллионершей, но ты взрослый... гм... человек и хорошо понимаешь, что наши с тобой оп-по-нен-ты сделают всё, чтобы это решение как можно позже вступило в законную силу. Так что наши текущие средства весьма... гм... ог-ра-ни-че-ны, и мы даже не можем тебе обеспечить персональную камеру. В этом есть неотложная необходимость?

- Да, вроде бы, нет, - беззаботно пожал я плечами. - Пока что не дует. Хата спокойная.

- Очень рад это слышать, - кивнул адвокат своей идеально ровной лысиной, ежегодный уход за которой, как я мельком подумал, стоил, наверно, дороже, чем все дачки в "Крестах" за неделю. - Вот твои письма от Инны Степановны, Александры Петровны и друга Аркаши.

И он протянул мне послание матери (как всегда, на пяти листах), трёхстраничное письмецо от Кацмана и коротенькую записку от Инны, едва прикрывавшую половину листа А-4.

(Мы уже целых полгода встречались с Борисом Абрамовичем и передаваемые через него письма Инны с каждым разом становились всё лаконичней и лаконичней. Что, увы, навевало на весьма неприятные выводы, но я этим выводам вход себе в мозг запретил).

- Дачка будет во вторник? - небрежно спросил я Абрамыча.

- Да-да, безусловно, - вновь кивнул своей бриллиантовой плешью самый дорогой в СПб адвокат. - Что нужно прислать?

- Да всё, что угодно, - хмыкнул я. - Дорог ведь не подарок, а внимание.

- А что касается, Ванечка, - глядя в пол, произнёс Абрамыч, - твоего... гм-гм-гм... уголовного де-ла, то здесь перспективы не радужные. Аб-со-лют-но, - Борис Абрамович встал и продолжил. - Ибо наши с тобой оп-по-нен-ты, - произнёс он, мерно расхаживая из угла в угол крохотной комнатки, - готовы выпрыгнуть... гм... из тру-сов, чтобы ты получил выше верхнего. Ты ведь, Ванечка, спутал им карты. Они... гм... рассчитывали, что Инна Степановна будет либо мертва, либо под следствием. И в обоих... гм... случаях её шансы выиграть тяжбу равнялись нулю. Но здесь, словно чёртик из табакерки, появляешься ты, и они оказываются в полной заднице. Такое... гм... не прощается. Так что готовься к семи годам общего. В самом радужном случае - к пятёрке.

Абрамыч поправил очки без оправы, закурил сигариллу и выпустил облачко синего дыма.

- И всё моё, Ванечка... гм... ю-ри-ди-чес-ко-е искусство оказывается в данном конкретном случае совершенно бесполезным, потому что решения по таким резонансным делам принимаются на самом верху, и вся последующая многонедельная болтология - это просто подгонка решения под результат. Вот такие... гм... пироги... с котятками.

Адвокат затушил свою едва на четверть початую сигарету.

Ты, конечно, имеешь полное право спросить,- продолжил он, - а как же мы в таком случае выиграли наш главный процесс - за наследство? Я тебе честно отвечу, что нам его... гм... раз-ре-ши-ли выиграть. Начавшаяся после смерти Степана Аркадьевича вендетта вызвала наверху не-до-воль-ство, и во всём, что касалось "Терра Инкогнито", августейшее покровительство у наших недругов было отозвано, Но твой случай, увы, формального отношения к фирме Степана Аркадьевича не имеет, и здесь наши враги отыграются. И, кстати, Ванюша...

Абрамыч снова поправил очки.

- В твоей якобы... гм... ти-хой ха-те всё точно - спокойно? Просто Инна Степановна выделила мне пятьсот тысяч подкожных на самый-самый крайний случай, и, может, пора их потратить на отдельную... ка-ме-ру?

- Нет, Борис Абрамович, не пора, - твёрдо ответил я.

- Ну, как знаешь, Ванюша,как знаешь, - кивнул мне Абрамыч, а потом сдернул с носа очки и в упор посмотрел на меня своим слезящимся близоруким взглядом. - Ты знаешь, сынок, человека с сорокалетним стажем в моей... гм... про-фес-си-и удивить чем-то сложно, но, если... гм... без про-то-ко-ла, то зря ты во всё это ввязался. Пропадешь. Ни за грош. Вот такие... гм... пироги... с котятками.

После этого величественный, словно памятник Ильичу на Финбане, Борис Абрамович (его клиентов менты никогда не шмонали) добавил к письмам две пачки "Мальборо", дюжину купюр с Ярославом Мудрым и не по-адвокатски крепко пожал мне руку.

Наша встреча закончилась.



ГЛАВА ВТОРАЯ


Я немного лукавил, когда говорил Абрамычу, что живу, мол, в хате безмятежно-спокойной. Тихой и мирной была моя прежняя камера, населенная сплошь алиментщиками и наркомами. Народ это был безобидный и нищий и моё появление в хате стало для них настоящим подарком судьбы. Передачи тогда я получал ежедневно, телевизор и холодильник прибыли вслед за мной через сутки и такая халява цвела полным цветом целых пять месяцев.

Но потом моя жизнь потекла по-другому: во-первых, меня перекинули в соседнюю камеру, во-вторых, во время этого переезда я свалял дурака, подарив остающимся в старой хате коллегам не только зомбоящик с рефрижератором, но и подогнанный Инкой планшетник. Кто же мог знать, что передачи теперь я начну получать раз в две недели, а об ещё одной партии техники я могу теперь только мечтать. И больше всего я жалел о так легкомысленно прохихиканной связи с волей.

Ведь в моей новой камере не было даже самой убогого кнопочного сотика, и любые контакты с мамой и Инной я теперь мог поддерживать лишь используя Бориса Абрамовича в качестве почтового голубя.

Хотя народ в новой камере тоже был адекватный. Именно БЫЛ. До поры и до времени. Но дней десять назад всё вдруг изменилось.

Но об этом чуть позже.

А в тот памятный день, возвратившись "домой" после встречи со своим адвокатом, я бросил братве на общак пачку "Мальборо" и, завалившись на шконку, начал читать полученные с воли письма. Впрочем "читать" - немножко неверное слово. "Читаете" вы сейчас эту повесть. Небрежно скользите глазами по строчкам, размышляя попутно о чём-то своём. Письма близких на крытке читают не так.

Их смакуют, растягивая удовольствие.Так какой-нибудь семилетний сластёна умудряется целые сутки сосать одну карамелину, а его влюбленный коллега из класса одиннадцатого может целыми днями рассматривать фото самой обычной девчонки с соседней парты.

...Итак, я рухнул на шконку и я начал любовно вылизывать взглядом полученные с воли листки и первой, естественно,взял в руки Инкину записку.

Сперва я её осмотрел и даже обнюхал.

Так-так-так. Белый лист А-4. Духами не пахнет. Слегка отдаёт табаком, причём - не абрамычевым (значит, после той пьянки так, дура, и курит). Почерк размашистый и неразборчивый. Буквы "т", "ш" и "м" практически неразличимы. Заглавные "М", "К" и "В" снабжены залихватскими завитушками. Короче, очень решительный и почти мужской почерк (как, собственно, и характер моей возлюбленной).

А содержание этой малявы было такое:

"Здравствуй, милый мой Ванечка!

Как ты там? Держишься? А у меня всё нормально. Жду, пока решение этого идиотского суда войдёт, наконец-то, в законную силу и попутно учу испанский. Buenos deas, amigo! (Дальше этого мой роман с языком Дали и Сервантеса пока, увы, не продвинулся). Кстати, сегодня нашла у Иосифа Бродского вот такой афоризм: "Тюрьма - это недостаток пространства, компенсированный избытком времени". Согласен ли ты с покойным певцом Полутора Комнат?

Прости, не умею писать длинных писем. Считаю дни и часы до нашей будущей встречи. Б. А. говорит, что организовать её в "Крестах" не получится. Только на зоне. Чертовски жаль.

Целую тебя.

Твоя Инка".

Эти двадцать строчки я перечел раз четырнадцать и только потом перешёл к письму мамы.

"Здравствуй, милый мой сыночка! - писала мама. - Как ты там, мой хороший? Справляешься ли с окружающими тебя ужасами?Я каждый день молю Бога, чтобы Он тебя уберёг,и всею душою надеюсь, что Господь меня слышит. За всю свою жизнь я не очень-то надоедала Всемогущему своими мелкими просьбами и верую в то, что Там этот факт учитывается. Бог не станет лишать больную и старую женщину последней её опоры и надежды.

Что же касается меня лично, то у меня всё идёт потихонечку. Получаю "огромную" пенсию в двенадцать с половиной тысяч да ещё устроилась в дом напротив консьержкой (сутки через трое и, хотя ни разу ещё не платили, обещают пятнадцать тысяч чистыми). Дела в нашей квартире идут, к сожалению, неважнецки.Наш кролик Гоша, как ты уже, наверное, знаешь, умер прошлой зимой на восьмом году жизни. Характер этот "кролик-убийца" (как ты его называл) имел, конечно, прескверный, но я его всё равно любила. И он меня - кажется - тоже. По крайней мере я была единственным человеком на свете, которому он позволял почесать себя за ухом. Всех остальных кусал до крови.

А две недели назад умер наш Мейсон, и я, если честно, ещё до сих пор не очухалась. Смешно, наверное, так убиваться из-за очень-очень старого котика, но он жил так долго, что я стала верить, что наш Мейсон - вечный. А это, к сожалению, оказалось не так.

Слабеть он начал давно. Почти ничего не ел и исхудал до крайности. Наш толстяк Мей - гигант весом в полпуда, которого и собаки-то во дворе побаивались, стал крошечным старичком с далеко выпирающими лопатками. А дней десять назад у него вдруг страшно раздуло живот. Пришлось взять такси и отвести его в клинику доктора Баранова, где Мейсону сделали пункцию (вышло больше двух литров) и объяснили, что у него водянка. Причин, как сказала дежурная доктор, могло быть три: либо опухоль, либо сердце, либо печень.

К сожалению, мне пришлось дожидаться пенсии, чтобы сделать ему УЗИ сердца (исследование не из дешёвых), и  больше недели было потеряно. Сердце у нашего котика оказалось здоровым, но уже через день он умер. Тиха угас, лёжа на бывшей твоей подушке, в полседьмого утра.

Теперь никак не могу привыкнуть, что никто по утрам не заскакивает ко мне на грудь и не начинает, урча, царапать её когтями. Помнишь, как мы с тобою когда-то (тебе было пять лет) смотрели мультфильм "Все псы попадают в рай"? Я очень надеюсь, что это правило распространяется и на котиков.

Теперь мы остались вдвоём с Полиграфом (Масяня давно умерла, а Тарапуньку и Штепселя я сразу же после твоего отъезда в Швейцарию отдала тёте Томе: одной мне было не справиться с такой оравой). Полиграфыч - пёс своенравный и женщин и в грош не ставит, но после смерти нашего котика он как-то, Вань, присмирел и даже начал со мною немножко считаться. Хотя не обходится и без казусов: на позавчерашней прогулке наш зав. очисткой порвал одному господину брюки, тот начал требовать с меня десять тысяч, которых у меня, как ты понимаешь, не было, а, когда потерпевший начал дозваниваться своему адвокату, мы с Полиграфычем, грешным делом, сбежали.Теперь придётся менять место выгула, чтобы не встретить "товарища Тяпнутого" ещё раз.

Немножечко дико, что в нашем доме, где жили когда-то и мы с тобой, и ещё целый зоопарк впридачу, теперь обитаю лишь я с Полиграфом. Но ничего-ничего! После суда ты, дай Бог, возвратишься на домой и мы заживём там, как раньше. Ведь тебя на суде оправдают! Как можно карать человека, защищавшего свою Любимую? (Пусть даже и такую, как Инна).А, если тебя вдруг осудят, я дойду до Медведева с Путиным и всё же добьюсь справедливости. Сто сапог истопчу, но добьюсь. Ты ещё плохо знаешь свою мамочку.

Мне иногда, если честно, кажется, что это именно я накликала все эти беды, дав тебе несчастливое имя. Ведь я назвала тебя в честь нашего дедушки (для тебя он прадедушка) Вани, отсидевшего при культе личности двадцать лет в лагерях. Вот ты и повторяешь его судьбу. Искренне верю: частично.

Но это, конечно, всё мистика, верить в которую бывшему комсоргу курса как-то даже не очень пристало.

Обещаю исправиться.

Прощай, мой сыночек. Целую тебя сто миллионов раз!

Твоя непутёвая мама".

Эти восемь с половиной страничек я перечел три раза (последнюю пару раз пропуская лишь колкость про Инну), а потом наконец развернул письмо Кацмана. Аркадий тоже писал от руки, но лучше бы он этого не делал. Его почерк был не лучше дикции и иногда мне казалось, что я слышу Аркашку вживую и с трудом продираюсь сквозь его шепелявенье.

"Здорово, братуха! - писал мне Кацман (слово "братуха" я сначала прочёл как "барыга"). - Пишу тебе эту весточку в узилище (прочёл как "удилище"), не очень-то по чесноку понимая, как такое вообще вдруг стало возможно. То,что ты сделал, - это подвиг, заслуживающий не тюряги, а ордена (прочёл как "ордера"). Но в нашей чудесной стране всё, к сожалению, делается через жопу (зачеркнуто) через пятую точку. Кстати, по поводу нашей чудесной страны. В фирме "Терра Инкогнито", где я, как ты, может быть, помнишь, имею честь по сю  пору работать, зарплата старшего менеджера составляет сорок пять тысяч деревянными, что ровно в два раза меньше, чем зарплата араба-уборщика в государстве Израиль.

"Так какого же... (густо зачеркнуто), - спросишь ты, - я продолжаю и жить, и работать in Russia?"

Вань, если честно, и сам не знаю. В глубине своей глупой души я продолжаю надеяться, что при новой шефине Инне Степановне всё будет не сильно хуже, чем при её папе (кстати, Вань, это правда, что у тебя с нашей новой начальницей был когда-то роман и она тебя бросила?).

Но, ежели папина дочка не поднимет наши оклады хотя бы до жалкой четверти от благословенного 2017 года, тогда, Ваня, всё: прощай, Петербург, здравствуй, Хайфа!

Возьму в зубы метлу и начну подметать ближневосточные улицы.

(Хотя, если б ты знал, милый Ванечка, как же мне хочется перебираться в это карликовое государство на краю света. Переехав, наверное, стану антисемитом).

Прости, что я всё о себе. Ты-то там как так, братуха? (На этот раз "братуха" я прочёл как "бушуга"). Недавно прочёл у Иосифа Бродского вот такой афоризм: "Тюрьма - это недостаток пространства, компенсированный избытком времени". Как ты думаешь, прав нобелевский лауреат или его, как и всех стихотворцев, немного заносит?

Вань, с нетерпением жду суда, а от суда - справедливости. Все в нашем отделе считают, что тебя просто ОБЯЗАНЫ оправдать. Другие разумные варианты не просматриваются.

Прощай, друг мой Ванька.

Скрестил за тебя все свои двадцать пальцев.

Твой дружбан на Аркадий Кацман.

Дважды Еврей Российской Федерации".)

Аркашкино оптимистическое послание я перечел дважды. И во время второго перечитывания уснул.



ГЛАВА ТРЕТЬЯ


Хотя я отбывал уже целых полгода, но сны мне пока снились вольные. Вот и сейчас, едва-едва смежив веки, я сразу же перенёсся в тот маленький гор в Швейцарии, пятибуквенное название которого мне запрещает упоминать наша служба безопасности, и где мы с Инной провели, быть может, два самых счастливых года нашей жизни. Скажу лишь, что этот маленький городишко был своего рода географическим курьёзом, поскольку делился границей надвое: северная его половина находилась в Германии, а южная - в Швейцарской республике.

(Сейчас никакой достойной упоминания разницы между югом и севером не существует, но я всё время пытался представить наш городок в году, скажем, 1945: немецкая половина черпает все прелести Второй мировой полной ложкой, а швейцарская пребывает в ленивом центрально-европейском спокойствии, где украденная у герра Мюллера газонокосилка становится новостью месяца).

Но, повторяю, во времена моего там пребывания и северная, и южная половины города практически не различались, и той ночью в "Крестах" мне приснился швейцарский конец нашей улочки, где мы с женой провели почти всю нашу ссылку в двухэтажном уютном домике фройлян Шутцхе.

Посколько ни я,ни Инна так и не удосужились выучить ни одного континентального наречия, фройлян Шутцхе общалась с нами на языке, который ей почему-то казался английским. Вот и в самом начале моего сновидения она,постучавшись, вошла в нашу спальную и бесцеремонно выпалила:

- Spop-stop sleeping, dear Vanja and Inna!Youre breakfast are waiting for you.

(Остановите своё засыпание, дорогие Ваня и Инна! Ваша  завтрака вас дожидает! (искаж. англ).

И хотя в реальности домовладелица в нашем присутствии никогда не пересекала порога нашей спальни,во сне она решительно распахнула дверь и, подойдя прямо к нашему супружескому алькову, раздражённо произнесла:

- That's enough,dear friends! I'm truly fed up with the matter.(С меня хватит! Я переела ваших фокусов).И, поскольки ви катэгорически отказываетес учиться немецки изыг, я вынуждена говорыт вам по-русску. И какого дурацкого дьявола ви дрихнуть без задних копит в полвосьмого? Или ви заниматься здесь секс? Ха-ха-ха!Мой милый Ванья,запомныте,что вы не умеете правылно делать секс,и мне очин жаль бедный Инна за то,что он вынужден всё это терпеть!

- Да-да, фройлян Шутцхе,- поддакнула Инна,- мне так надоели эти его еженощные елозанья!


- Мой бедный маленький девуш,- смахнула слезу фройлян Шутцхе,- так и быть, я открою тебя один маленький тайна: делать правильный секс в этом домье умеет наш дворник серб Александр.Ты хочешь попробовать правильный секс?

- Да-да, очень хочешь!- почему-то тоже с акцентом ответила Инна. - Я очень и очень хотеть делать секс с Александр,потому что мой Ванья - это ушас!

И здесь появляется сам Александр - низкорослый брюнет с густой двухнедельной щетиной и кончиком ярко-зеленой сопли,выглядывающей из носа,и моя Инна радостно бросается ему на шею. А я (действие сна почему-то перемещается в православную церковь) с идиотской старательностью выполняю обязанности шафера и с трудом удерживаю над их головами две тяжелые свадебные короны.

Под монотонные завывания певчих я и проснулся.

*****


Было раннее утро. Пять-шесть заключенных ещё (а, может, ещё) не спали и сидели рядком на застеленной шконке красавца-грузина Джоника. Сам Джоник (погоняло "Биджо") с точки зрения вольного человека смотрелся почти оборванцем, но тюремному глазу было заметно, что Джоник всю ночь, собираясь на суд, наводил красоту для суда: он был тщательно выбрит, облачён в идеально чистую рубашку, а вместо всегдашних тапочек на ногах его были баретки, до блеска надраенные рукавом пиджака.

Дожидаясь отправки, слегка опьяненный бессонницей Джоник не умолкал буквально ни на минуту:

- Вот ты гаваришь, - сказал он смотревшему с верхнего яруса толстому зеку со странной кличкой "Бабуля", - что ширево - это атлычно. А я тебе так, друг Бабулькин, скажу: я того человека, который мне первый укол в вена сделал, мама е..л. И я болше всего боюся его на турма сейчас встретить. Ведь, если встречу, зарэжу,а потом из-за этого сука пятнашку тянуть? Нэт, я тебе так скажу, друг мой Бабулькин, я, канечна, в своей непутёвая жизни очен много херня натворил, но я никогда ни одын человека, который ещё не колется, укол в вена не делал. Потому что я помню этого сука, который меня на иглу посадил, и которого я, мля буду, когда-нибудь поймаю и вы..у!

- А какую херню ты, Биджо, в своей жизни наделал? - поинтересовался Бабуля.

- Да много какую. Хаты чужие ставил. Детьми своими не занимался. Дэвушкам обещал жениться и не женился. И всё из-за ширки ё...й! (Ну, кроме, канечно, дэвушек), - Биджо улыбнулся, сверкнув на всю камеру добела вычищенными по случаю суда зубами. - Ты, кстати, знаешь, Бабуля, как я всегда на дело ходил? Как все луди - понезаметней? А вот такого тебе - до калена! Я на дело ходил в английском костюме, бэлой-бэлой рубашка и чешском галстуке! И - а-бя-за-тэл-но - с самым-самым щикарным букетом. Стою, типа, на вассере и жду, с понтом, тёлку. А, когда ухожу, никого не дождавшись, какие ко мне могут быть вопросы? Кого шкура не кидала?

- И что каждый раз всё так с рук и сходило?

- Да, нэт, канечна! В нашей жюликовской профессии всё чисто и гладко ныкогда не бывает. Полтора года назад в этой... как её? ...ну, такой русский город, в нём ещё пряники делают? Да, правылно, в Туле спалился, как первоходка, и на тульский турма загремел. А мы до этого до-о-олго в этом пряничном городе припухали и друзей было - пол-Тулы. Кто хочешь, ешь, кто хочешь, пей, кто хочешь, шлюха заказывай - грузины дэнег не считают. А потом мне на крытку хотя б одын сука хотя бы пачку паршивых ломов подогнал.

Биджо сделал паузу и произнёс с большим чувством:

- Гнилые там луди и город у них - беспонтовый!

- А дело чем кончилось? - поинтересовался Бабуля.

- А! - махнул рукой Джоник, всем своим видом показывая, что в таком гнилом городе ничего мало-мальски серьезного произойти не могло. - Мой брат дэнег дал и мы с ним в Ленинград съ...лись. Но я одно не пойму. Ты скажи мне, Бабулькин, - Джоник с прищуром посмотрел на собеседника, - как ты - такой молодой, такой интэллигентный и красивый - вдруг загремел на турму в одну камеру с душегубами? Как оно так получилось?

- Да это всё... из-за тёщи! - скривился Бабуля.
Из-за тёщи? - удивлённо мотнул головою грузин. - Не в жызнь нэ поверю!

- Чем хочешь клянусь, из-за тёщи! - взвился Бабуля.

- Ну, тагда не томи! Излей душу!

- Ну, это потом из-за тёщи, - продолжил Бабулькин, - а сперва из-за одной... старушенция. Я тогда жил у одной старушки...

- В натуре - жил? - и Биджо пояснил взмахом рук какой именно смысл он вкладывает в этот термин.

- Да её пальцем не тронул!!! - вспылил толстенький заключённый, которому этот дурацкий вопрос задавали почти ежедневно. - Мне даже мой адвокат говорил, что, если бы я состоял с ней в сношениях, её заявление бы аннулировали, потому что у нас бы с ней было совместное ведение хозяйства. Но я её, сука, пальцем не тронул! Да я лучше на зону пойду, чем возведу на себя напраслину...

(Не удивляйтесь слову "напраслину": Бабуля и в правду был мужчиной "интэллигентным").

...и признаю, что я де трахался с этой старушенцией. Да у меня ведь и Верка была и я, сука, любил!

- Бабуля, опомнись, какая, блин, зона! - опять прикололся Биджо. - Я вообще не въезжаю, за что тебя с нами закрыли. Наверное, Путин дал указание прэдэлно жёстко бороться с серийными похитителями диванов.

- А подписку на "Крест" мне сменили как раз из-за тёщи. Когда бабулька узнала, что покуда она на даче морковку сажала, я её диван с шифоньером пропил, она написала заяву в ментовку и прогнала меня к чёрту. Ну, и Верка моя надо мной тогда сжалилась и говорит: мол, Серёга, ты можешь в принципе с нами пожить, но учти, что у меня мама со странностями. Но у меня выхода нету и я согласился. Со странностями, так со странностями. Тем более, что поначалу всё было нормально. И чего это, думаю, Верка на маму свою наговаривает? Дай бог любому такую тёщу. Но потом, сука, выяснилось, что Вероника Онуфриевна (Веркина мама) чудит редко да метко. Я однажды смотрю: у ей губы накрашены. Ну, немножечко про себя удивился да и забил на это дело. Сижу в майке на кухне, кроссворды решаю. Откуда ж мне знать, что намазюквнные красной помадой губы - верный признак весеннего обострения. Сижу, сука, на кухне, кроссворды решаю. Мне б во двор убежать и недельку-другую пожить на помойке, а кроссворды разгадываю. Выписываю слова по вертикали и горизонтали. А Вероника Онуфриевна, вся такая веселая и оживленная, мне ответы подсказывает."Пьеса Шекспира из пяти букв, третья "ка"?". Вероника кричит мне: "Макбет!". "Да нет, говорю, третья "эм", а не "ка". "Тогда "Гамлет". А потом Вероника вдруг как завизжит: "Ах, Гамлет, ах, Гамлет! Лучше Кешеньки Смоктуновского эту ролю никто не играл!".

В этом месте вся наша камера всегда почему-то гогочет в голос. Смеётся она и сейчас, отчего кемарящая половина хаты начинает потихонечку просыпаться.

- А потом, - продолжает Бабуля, - тёща вдруг замолкает и выдерживает паузу не хуже самого Кешеньки Смоктуновского. И в конце меня спрашивает: "А почему ты, зятек, так на меня непонятно смотришь?". "Да как я смотрю-то?" - я ей отвечаю. "А сла-дос-трас-тно!".

Новый взрыв хохота. В хате не спит никто.

- Ну, я-то, естественно, - печально вздохнув, продолжает как бы вовсе не замечающий своего суперуспеха Бабулькин, - здесь просто малость опешил. А она продолжает нести чёрти что: ты, мол, жучара, походу мечтаешь заползти в койку сразу и к матери, и к дочери? Так вот, мол, не выйдет, жучара навозный!

Вся камера лежит в лёжку.

- А я ведь, ребята, - продолжил Бабуля, - свою Верку... любил. Сильно-сильно. Да и сейчас,бл..., люблю, хоть она меня, сука, и бросила. И так мне, короче, вдруг стало обидно, что схватил я бидон (Верка как раз за разливным к метро собиралась) и огрел тёщу по кумполу. Вероника - с копыт! Потом вскочила и - в слёзы! Верка тоже из маленькой комнаты прибежала и как заорёт: ах, ты, сволочь-скотина, ты на маму мою свою руку поганую поднял?!! Ну, и звОнит в ментовку. На убийства менты по три дня приезжают, а здесь домчались мгновенно. Ну и дальше понятно: я хожу под подпиской о невыезде, и хотя у Вероники Онуфриевны на лбу даже царапинки не было, мне меняют меру пресечения и закрывают в "Кресты". Вот такие дела и делишки.

- Тебе бы, короче, - умирая от хохота, прокричал с верхней шконки домушник Валера, - не бидоном бы её нужно было бы трахнуть, а как положено - хреном! До сих пор бы на воле гулял!

- А вот я, - дурашливо развёл руками Бабулькевич, - заехал ей по макушке бидончиком. Ох, и шуму же было. На всю кухню!

- Когда Брежнева хоронили, - прогудел с нижней шконки Пахомыч - кряжистый семидесятипятилетний старик, зарезавший на почве ревности свою шестидесятилетнюю сожительницу, - тоже грохоту было порядочно. Брежневский гроб на...ули в могилу с высоты пяти метров.

- Это всё потому, что он был еврей, - уточнил эрудит Валера. - Ронять гробы в яму - это древний жидовский обычай.

- Не еврей, а хохол, - уточнил со своего лучшего места (рядом с окном) Паша Водянников, в силу юного возраста Леонида Ильича не заставший, но всегда и всё знавший получше других. - Он был чистокровный хохол из Днепропетровска. А где хохол прошёл, там жиду делать нечего.


*****


Полагаю, что Павел Петрович Водянников вполне заслужил в этом тексте персональную главу.



ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


Когда Паша впервые зашёл в нашу камеру, мне сразу запомнились две его вещи: его взгляд и его матрас. Матрас был просто роскошным и имел такое же отношение к нашим лежащим на шконках блинам, как "Майбах" - к "Ладе Калине". А что касается взгляда, то он тоже был... необычным. Такие глаза я раньше видел лишь у блатных и опущенных. Да-да-да, ледяная отвага во взгляде блатного внешне очень похожа на полную опустошенность во взгляде тюремного парии и различить их удаётся не сразу.

Итак, Пашка застыл на пороге, буравя всех нас своим водянистым (под стать фамилии) взглядом и с трудом прижимая к груди едва-едва помещавшуюся в охапку перину.

Потом он чуть слышным голосом назвал свою статью и погоняло, после чего домушник Максим Иванов, назначивший сам себя в смотрящие, предложил ему сесть и рассказать обо всём поподробней.

Паша в ответ нам поведал целую повесть о каком-то строгаче и одновременно стукаче по кличке "Хриплый", перекинутом день назад в его прежнюю хату, и том, как они получили разоблачующую Хриплого маляву и совсем уже было решили сделать ему ночью тёмную, но буквально за пару часов до отбоя всю их камеру раскидали, тем спасая стукача-строгача от возмездия.

История произвела впечатление и Макс даже немного сконфузился, когда ему пришлось предложить такому бывалому Паше поспать пока на полу ввиду отсутствия свободной шконки. Паша, видя полный успех своей повести, тоже заметно приободрился и теперь уже больше походил на блатного, чем на отверженного.

Дальнейшее продвижение Паши (погоняло "Вода" с ударением на первый слог) было стремительным. Он знал всё обо всём.Он был кладезем всевозможных тюремных историй, которые он излагал по поводу и без повода. Физически Паша был, кстати, довольно хилым, но намекал, что четырнадцать лет занимался восточными единоборствами и может начистить морду любому. Что же касается уголовных понятий, то он и в этом был докой и уличал всех подряд в некорректных базарах и прочих, выражаясь по-тюремному, "прокладках".И хотя его папа был бизнюком, а мама - манекенщицей, он вёл себя так, как будто вырос на Лиговке и впитал все пацанские правила с детства.

Когда же речь заходила о женщинах, он давал нам понять, что дарившие ему свои лоно жёны и девы не поместились бы в эту камеру. Ну, а если братва вдруг заговаривала о чем-то научном (разговорчики зеков метались, как говорится, "от п...ы до космоса"), Паша витийствовал с таким видом, как будто недавно закончил Сорбонну, и т. д., и т. п.

Влияние на братву он имел большое и влияние это было резко отрицательным. Приведу лишь один пример. До Пашиного появления наша тихая первоходная хата, напоминала, если совсем уж честно, пионерский лагерь, где великовозрастные тинэйджеры почему-то играли в воров вместо индейцев. И вот где-то за пару недель до Паши в нашу камеру подселили бомжа, которого языкастый Валера сразу прозвал "Муслимом Магамаевым" (хотя бомж был и русским). Личностью этот Муслим был достаточно мутной и на нормального седака не походил. После нескольких дней экивоков и недомолвок прижатый к стенке Муслим признался, что да, он опущенный. После чего и начал жить в нашей камере на положении не петуха, а чёрта. Был вечным дежурным по хате, каждое утро драил полы и намывал унитаз. Мысль об интиме с Муслимом никому даже в голову не приходила.

Никому. Кроме Паши.

Однажды он целое утро о чем-то шептался с Максиком, а потом завесил одну из нижних шконок шерстяным одеялом (языкастый Валерка прозвал это странное сооружение "шатром бедуина") и выдал Муслиму коробку с зубным порошком.

Тот сразу всё понял.

В первый день в бедуинский шатёр на рандеву с Магамаевым заползали лишь Паша с Максом, а потом - ещё пара дебилов. Но атмосфера в камере переменилась безвозвратно и детский дом отдыха она больше не напоминала.


*****


В тот... назовём его "памятным"... день жизнь в нашей камере возобновилась лишь ближе к ужину. когда с суда возвратился Биджо (до этого хата почти поголовно дрыхла). Возвратившись, Джоник долго частил на все корки какого-то свидетеля Горбачёва, из-за неявки которого судебное заседание перенесли на вторник. Брань красавца-грузина была неискренней.

Ну, во-первых, сама поездка на суд - такое яркое пятнышко в жизни тюремного зека, что к однофамильцу первого и последнего советского президента он в глубине души наверняка испытывал благодарность. Во-вторых, неизбежный для Джоника послесудебный вояж на зону тоже не обещал ему ничего хорошего и его отсрочка не могла не восприниматься как плюс.

Отматерившись,  Джоник уселся с Бабулей за партию в шахматы, а все остальные начали играть в домино на вылет. Языкастый Валера, высаживая очередного соперника, вовсю травил анекдоты. Пахомыч и Паша затеяли спор о том, в каком году умер Сталин. И под этот разнокалиберный гул, привычный мне, как фронтовику - канонада, я мало-помалу и закемарил.


*****


Снился мне яркий кусочек из детства - поход в зоопарк. В походе участвовала моя ещё молодая мама, четырехлетний я и дядя Гена - недолгий мамин жених, уже через месяц куда-то исчезнувший. Стояла дождливая ранняя осень и было довольно прохладно,так что мы с мамой накинули демисезонные куртки и лишь один дядя Гена - как оно и положено жениху - молодечествовал и щеголял в рубашке с расстегнутым воротом.

Во сне мы прошли к клеткам с хищниками и я вдруг заметил, что дверца вольеры с волками распахнута настежь и четверо очень похожих на лаек серых разбойников прыгают вокруг сторожа и стараются лизнуть его в губы.Я в испуге ныряю за широкую спину дяди Гены и он - явно немного рисуясь перед мамочкой - выпячивает грудь колесом и раздвигает плечи.

- Не бойтесь! Не бойтесь! - сладко дыша "Беломором" и водочкой, кричит нам сторож. - Не тронут. Ручные.

- А ты, Ваня, знаешь, - вдруг, обернувшись ко мне, улыбнулась мама, - почему тот волчонок слева от дяди так сладко облизывается?

- Почему? - удивился я.

- Потому что он только что скушал одного очень маленького мальчика, а сейчас присматривает себе другого.

И я снова испуганно прячусь за дядю Гену, который ерошит мне волосы и начинает отчитывать маму за то, что она издевается над ребёнком.

Потом мы проходим к старому дяденьке с телескопом, показывающего через него золотого ангела на шпиле Петропавловской крепости. Старенький дядя берёт за это всего два рубля, но к нему, кроме нас, всё равно никто не подходит, и мне становится его очень жалко.

Жалость эта - как часто бывает во сне - становится почти нестерпимой, и я просыпаюсь в слезах.

Проснувшись, я вижу весёлую харю Паши Водянникова.



ГЛАВА ПЯТАЯ


Он стоит рядом с моей нижней шконкой, почему-то опять прижимая к груди свой гигантский матрас. Позади довольной Пашиной морды видны ещё два лица: недоуменное - Максика Иванова и разъяренное - Джоника.

- П...ец тебе, Рыжий, - своим, как всегда, едва-едва слышным голосом произносит Паша (он зовёт меня "Рыжим", хотя волосы у меня даже не светлые, а темно-русые). - Ты теперь, Рыжий, петух.

- С х.. ли?!

- А вот доказательства! - торжествующий Паша показывает из-за матраса свой девятый айфон (откуда он в нашей бомжатской камере?). - Здесь зафиксировано, как тебе шляпой по нижней губе провели. И это видосик уже на Ютубе.

- Кто провёл?

- Я.

- Мочи его, на...!  - вдруг крикнул Биджо и кинул мне в руки заточку. - Мочи, бл..., с концами! Толко так ты сможешь очыстыться.

Джоник был прав и я без малейших раздумий одной рукою рванул вниз матрас, а второй - ударил Пашу в горло заточкой. Но тот ловко отпрыгнул в сторону и мой самодельный ножик воткнулся Паше в плечо, разрезав куртку с матрасом.

И именно в эту минуту загрохотала кормушка и громкий бас цирика произнёс:

- Водянников, с вещами на выход!

Я рефлекторно спрятал заточку за спину, а здоровенный цирик Семёнов,просунув пунцовую морду в кормушку, довольно лыбился и делал вид, что ничего не замечает: ни моего запрятанного за спину ножа, ни пропоротого Пашиного матраса, ни сгрудившихся вокруг нас заключённых. 

Намного логичней выглядело поведение Водянникова: прикрываясь матрасом, словно щитом, он спиной отступил к дверям камеры и, резво юркнув в приоткрытую Семёновым щель, убежал на галёру.

- Вот ведь бл... кумовская! - в отчаянии выкрикнул Джоник. - Ушоль!А ты, Вано, свой единственный шанс про...ль. Трогать тебя ныкто нэ будет, но спать ты будешь тепер на полу.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОДИН НА ЛЬДИНЕ



ГЛАВА ПЕРВАЯ


...Огромная темно-зеленая муха, жужжа, словно шмель, колотилась из последних сил об стекло. Мне стало жаль насекомое и я очень хотел ухватить его в горстку и выпустить в форточку, но и сам едва мог оторвать свою голову от подушки.

Моя грудь была забинтована, а рука и нога были в гипсе.

Правда, с мухой мы были здесь не одни. Кто-то сидел на стульчике невдалеке от моей цивильной больничной шконки с панцирной сеткой. Этот кто-то (взгляд был страшно расфокусирован и разглядеть я его не мог) спросил очень знакомым голосом:

- Ну что, бл..., очнулся?

(Знакомый голос принадлежал Толе Левину с нехитрым прозвищем "Лев" - молодому блатарю из авторитетных)

- Лева, ты?

- Ну, а кто, бл..., ещё? Очнулся?

- Да, я очнулся.

- Разговаривать можешь?

- Могу.

- Ну тогда объясни: на хера ты полез под маслины? Из-за своей? - зло спросил меня Лев.

- Да, из-за неё, - кивнул я.

- А чего так?

- Не хотел, чтоб она меня видела. Таким.

- По-нят-но. Опустили по беспределу?

- Да. Спящему х... по губе провели. И сделавший это сбежал на галеру. Я за ним гнался с заточкой, но его цирик прикрыл.

- Как звали беспредельщика? - спросил Толик.

- Павел Водянников. Кличка "Вода" с ударением на первый слог.

- А менты почему за него вписались? Он чего - кумовской?

- Я точно не знаю. Но очень похоже.

- По-нят-но. А теперь слушай сюда, друг пернатый, - Толик в упор посмотрел на меня своими прозрачными ледяными глазищами. - Сейчас ты расскажешь мне всё. От и до. И как в "Крестах" оказался, и как докатился до жизни такой. Хоть в одном слове сп...ишь - ответишь по-полной. И головою, и жопой. Скажешь правду  - чем сможем, поможем. Усёк?

- Да, усёк.

- Говори.

- Короче, Лев, так... - начал я.



*****


А началось всё с того, что ровно за одиннадцать дней до этой беседы я сидел у себя в петушатнике и с ужасом думал о том, что завтра ко мне приезжает Инна. Как она обещала в письме, так и сделала: лишь только меня перекинули с осужденки на зону, она сразу же вытребовала свидание и собралась в путь-дорогу.

Мои друзья по несчастью отнеслись к этой новости по-разному.Старый голубь Михалыч вообще не понимал, в чём проблема. Михалычу было за сорок, эта ходка была у него уже четвертая, со статусом он давно свыкся и супруга к нему приезжала раз в два-три месяца.

Мой ровесник Серёга своего мнения прямо не высказал. Сперва он говорил, что, если любит, поймёт, но потом начинал истошно орать, что все бабы - стервы и даже пальца нашего не стоят.

Юного форточника Никиту интересовало одно: богатая моя Инна или не богатая. Узнав, что очень богатая, Никитос покачал головой и заявил, что молодая,красивая и богатая тёлка наверняка давным-давно нашла другого, а сюда приезжает только из вежливости.

Гей по жизни Стефан с трудом прятал усмешку. На воле у него остался очень влиятельный покровитель и изгоем он числился только формально. Даже косо взглянуть на Стефана могли позволить себе очень немногие. Моя же проблема показалась  ему откровенно надуманной.

- Вам, натуралам, - задумчиво произнес гей по жизни, - так легко находить себе партнёров, что вы их меняете, словно перчатки. И чего волноваться-то? Уже через год и она позабудет твоё имя, а ты - отыщешь себе другую. Ведь иначе вы не умеете.

Утонченно красивый восемнадцатилетний Юлик в нашей общей беседе, как всегда, не участвовал. С окаменевшим лицом он сидел в самом дальнем углу и не произносил ни слова. Случившееся с ним три недели назад на зоне (приехал он мужиком) до сих пор не было им ни осознанно, ни признанно.


*****


Через какое-то время я уже начал жалеть, что сдуру полез за советом к обитателям нулёвки и, достав сигареты, вышел наружу. Небольшое пространство позади барака было единственным местом на зоне, где люди моей масти могли передвигаться спокойно. С одной стороны его ограничивала задняя стенка петушатника, а с другой - запретка и вышка. На вышке стоял хорошо мне знакомый татарин Хидиятуллин. Вышка возле нулевки тоже считалась местом нечистым и дежурство на ней обычно несли вертухаи-изгои. Хидиятуллин был именно из таких.

Я знал, что больше всего на свете этот маленький, словно подросток, восточный мужчина мечтает съездить в отпуск на родину и очень переживает из-за того, что ещё целый год ни жену, ни дочь не увидит.

- Ну, вот и отлично, - подумал я. - Every cloud has it's silver lining (Каждая чёрная туча имеет свой золотой ободок (англ.) Теперь бедный татарин наконец-то увидит семью.

Был уже самый конец апреля, но снег в наших северных е...нях ещё до конца не сошёл и лежал то здесь, то там скукожившимися серыми сугробиками. В маленькой рощице рядом с запреткой незримая птаха вовсю пела соло.

Может, дождаться, когда допоет до конца?

Но отчаянный птиц был готов тюрлюлюкать, похоже, до вечера.

Ладно, надо идти.

Ноги, сука, не слушаются.

С огромным трудом поднимая чугунные ступни я начал медленно-медленно приближаться к запретке.

Давай, Хидиятуллин, не подкачай! Тебе же хочется в отпуск? Тогда бей сразу и насмерть.

Я в тебя верю.

- Фтють-фьють-фьють-фьють-фьють-фьють! - разрывала полуденный воздух птаха.

Ну вот, Ваня, и всё.

Отбегался.

Я накинул на низкорослую в этом месте колючку свой ватник и полминуты спустя отпечатки моих сапог сорок четвертого размера начали вдавливаться в рыхлую землю запретки.

 - Ты куда, блат, пошла? - заорал с верхотуры татарин. - Назад, блат, назад! Моя стрэлят будет!

- Я на волю иду! - заорал в ответ я. - Мне в тюрьме надоело.

- Назад, блат, назад! Моя стрэлят будет!!!

- Прости, но мне пох... .

- Моя, блат, стрэлят будет! Боевыми!

Я молча пожал плечами и сделал ещё один крошечный шаг по направлению к вышке.

И здесь, наконец, долгожданная автоматная очередь сперва пропорола полуденный воздух, а потом повалила меня на землю. И последнее, о чём я подумал, была почему-то не мама, не Инна, не Злата, а глупо застрявший в башке Хидиятуллинский отпуск. Я вдруг ясно увидел, как мой улыбающийся от уха до уха убийца сходит с поезда и поднимает на руки свою дочь Алину.



ГЛАВА ВТОРАЯ


- Ну, это понятно, - скривился Толик, - попка с вышки тоже всё подтвердил слово в слово. Но на тюрьме-то ты как оказался? По мокрому?

- Да, по сто пятой, пункт первый, - подтвердил я.

- Что-то ты, голубок, не похож на мокрушника, - иронически хмыкнул блатной.

- Почему?

- У тебя на хлебале капслогом написано, что ты никого в своей жизни не убивал. Ни человека, ни зверя.Короче, колись, друг пернатый, и давай весь расклад. И не ссы: до ментов не дойдёт. Обещаю.

...И хоть я понимал, что слово, данное обиженному, для блатного не значит вообще ничего, но именно Льву я поверил и впервые за всё это время признался:

- Да, я взял на себя чужую вину.

- А кто  реально убил? Твой начальник?

- Нет, Лёва, жена. Гражданская.

- Та, что к тебе приезжала?

- Ага.

- И ты хочешь сказать, что обычная тёлка так конкретно сработала перышком? - опять не поверил мне Толик. - Что-то ты снова темнишь, друг пернатый. И, сука, запомни - по краю ходишь.

- Она не обычная тёлка, - ответил я. - Моя гёрлфренд - дочь Степана Вершинина.

- Кого?! - спросил меня Лёва.

- Знаменитого авторитетного бизнесмена Степана Аркадьевича Вершинина.

- САМОГО Стивы Питерского?!

- Ну да. Хотя я его звал по имени-отчеству.

- А ты что - его видел? - не поверил Толян.

- Как тебя. Даже ближе. Ведь я тогда был... нормальным. Даже водку с ним пили. У него в офисе.

- Погоди-погоди! - взвился вор. - А на какой руке у него не было пальца?

- На правой. Мизинца.

- Правильно. Ну и дела-а! Прямо какой-то бином Эйнштейна. Ведь, ежели по-хорошему, тебе положено жить в нашем пятом бараке да ещё на козырной шконке. А ты в петушатнике маешься. Но сам понимаешь... твоей птичьей масти теперь никто не изменит: ни я, ни Смотрящий, ни сам Господь Бог. Только ты сам. И... разве что... разве что... да и хрен с ним, с баблом!

Толик вскочил и одним ловким движением схватил всё так же бившуюся о стекло муху и раздавил её в кулаке.

- Хотел я, короче, продать это место за пять штук бакинских одному таджику, но отдам его, Ваня, тебе. Забесплатно.

И он направился к выходу.

- Место очень хорошее, - обернувшись, продолжил блатной. - истопник в кочегарке. Выйдешь, будешь работать.

- Благодарю вас, Анатолий Александрович! - крикнул я ему в спину.

Толик брезгливо махнул рукой:

- Благодари не меня, а Стиву. Это был Человек. Таких, Ваня, больше не делают. Пять лет назад его малява меня на малолетке из такого говнища вытащила... Из такого, сука, говнища! Если кто-нибудь будет щемить, сошлись на меня, - закончил Лёва и вышел.


*****


Санчасть я покинул через две с половиной недели, потом почти месяц провёл в ПКТ (спасибо судьбе, а, вернее, Борису Абрамовичу, что хоть срок не добавили), а когда, меня, наконец-то выпустили из внутренней тюрьмы на "свободу", на зоне уже воцарилось почти настоящее лето. Солнце за горизонт вообще не закатывалось, а в маленькой рощице рядом запреткой к "моему" певуну (его голос я узнавал с двух тактов) добавилось с полдюжины соперников, закатывавших такие концерты, что даже в ПКТ было слышно.

Лев своё слово сдержал. Сразу после "освобождения" я начал работать в котельной. Ночевал я там же, на засланном двумя ватниками топчане и в нулевке числился лишь номинально. Свободного времени у меня было столько, что я даже начал вести дневник, часть которого, став этой повестью, просочилась и на ваши мониторы.

Ещё одним развлечением (кроме самой работы и, кстати, довольно тяжёлой - ведь кочегарка топилась углём) было моё участие в репетициях намечавшегося к Дню Российского Флага спектакля. Спектакль ставил нач. КВЧ майор Петров, поделивший его на две части.

Первую - патриотическую (отрывок из "Судьбы человека") он доверил капитану Загорулько, а вторую - лирическую (сцену на балконе из "Ромео и Джульетты") режиссёрил лично. Мересьева и врачей играли какие-то малознакомые зеки, а вот в шекспировской сцене в роли Ромео был лейтенант Смирнов, а Джульетты - наш Юлик, действительно очень похожий на ослепительно красивую девушку.

Несмотря (а, может быть, и благодаря) своей гомофобии, майор верил в мою эрудицию безгранично и назначил меня кем-то вроде помощника режиссера. И наш первый с ним спор произошёл в первый день из-за выбора между тремя переводами: Пастернака, Лозинского и Щепкиной-Куперник.

Ваш покорный слуга - в качестве бывшего интеллигента - топил, естественно, за Бориса Леонидовича, а вот майор почему-то - за Щепкину. И зона, наверно бы, так и смотрела "Джульетту" в этом безнадёжно устаревшем варианте, если бы не лейтенант Смирнов.

- Товарищ майор,- вдруг произнёс на очередной репетиции, - разрешите обратиться?

- Разрешаю, - кивнул Петров.

- Довожу до вашего сведения, что писательница Щепкина во время войны сотрудничала с немецко-фашистскими оккупантами.

Майор после этой тирады буквально опешил, а одетый в женское платье Юлик - хихикнул, прикрывшись веером.

Дело в том, что все мы (кроме, конечно, майора) стали к этому времени немножечко шекспироведами и, естественно, знали, что коллаборантством грешила другая переводчица Барда - Анна Радлова, а старушка Куперник имела почти стопроцентное алиби - она всю войну провела в Москве и немцев (по крайней мере, не пленных) так вблизи и не увидела.

Наш Ромео в погонах напутал.

Но майор не был филологом и, почесав околючившийся к концу дня подбородок, произнёс:

- Спасибо, Лёш, за наколку. Не дал мне накосячить и тебе это, Лёша, зачтется... Придётся нам ставить этого, бл..., Пастернака... Три дня псу под хвост! Пастернак-то хоть с немцами не сотрудничал?

- Никак нет, не сотрудничал! - вытянув руки по швам, отрапортовал Ромео. - Пастернак был еврей и фашисты бы его помощи не приняли.

- Еврей, говоришь? - опять помрачнел майор. - Тоже, конечно, хорошего мало, но всё-таки лучше, чем пособник нацистов. Берите, короче, с Джульеттой евонные книжечки (ты, Ваня, тоже бери и следи-ка за текстом)и снова садитесь за стол, за сидячую, бл..., репетицию. Три дня псу под хвост! Эх... жизнь моя жестянка...

И мы,разобрав пастернаков, начали читку.


*****


- И кто это проникает в темноте в мои мечты заветные? - произнёс Юлик.

Юлиан был, конечно, прирожденным актером: перед нами сидела очаровательная пятнадцатилетняя девушка - a yong girl in her teens, как бы сказали англичане. Меня, правда, смущало одно: ладно, сейчас эту метаморфозу видим лишь мы с начальниками, но что будет с Юликом, когда её увидит вся зона?

Догадаться несложно.Неужели он этого не понимает?

- Не смею назвать себя по имени, - отозвался Смирнов, - оно, благодаря тебе, мне ненавистно.

Майор расплылся в улыбке, а оба актёра продолжили: Юлик - почти, на мой взгляд, гениально, а Соловьев - с тем дубовым советским пафосом, с каким красные дикторы зачитывали первомайские призывы. Я же, слушая их, неотступно думал о том, эти шекспировско-пастернаковские строки почему-то всегда попадают не в ту обстановку. Родились они в октябре сорок первого (до шекспиров ли было кому-то?), пятнадцать лет дожидались сцены, а сейчас звучат в каторжном клубе в исполнении мента и опущенного.

Возможно ль придумать расклады дебильней?

- Они тебя увидят и убьют! - тревожно выдохнул Юлик.

- Твой взгляд опасней двадцати кинжалов, - отрапортовал Ромео. - Взгляни с балкона дружелюбней вниз и это будет мне от них кольчугой.

- Стоп! - крикнул майор. - Вот зека Еремеев играет отлично, а ты, Алексей, никуда не годишься. Чего-то ты доклады с трибуны долдонишь? Пойми, ты пришёл в гости к тёлке и, если тебя Капулетти зацапают, сходу яйца отрежут. Но тебе это пофигу, потому что ты эту тёлку - лю-бишь. Любишь так, что пуговицы от ширинки отскакивают! Вот и сыграй мне это.

- Твой взгляд опасней двадцати кинжалов! - прокричал Смирнов, учетверяя пафос.

- Уже лучше, - кивнул майор. - Значительно лучше. Но всё равно херово. Тебе какая актриса нравится?

- Лиза Боярская, - неохотно признался Ромео.

- Вот и представь, что это не Еремеев, а Лизонька Сергеевна. Вышла в халатике на балкончик и голой ножкой тебя сквозь перила дразнит. И титечки, титечки из-под халатика так, сука, и пышут! Представил?

- Представил, - кивнул Смирнов.

И т. д. и т. п


*****


Через час, когда репетиция кончилась, на выходе из клуба ко мне подошёл Сева Бык (Толикова пристяжь)и произнёс:

- Слышь, Рыжий, ты это... завтра вместе со всеми пойдёшь на промку. Так Лёва сказал. У тебя там халтура. Да не бойся ты, разовая. Потом снова в котельню вернёшься.

- Хорошо, - кивнул я.

- И ещё это, - помолчав, хмыкнул Бык, - Лёва, короче,сказал, чтобы ты прихватил на промку одну штуку.

- Какую?

- Она лежит у тебя в изголовье. Под ватниками.


*****


В изголовье был спрятан огромный десантный кинжал. Точно таким же Инка зарезала киллершу.



ГЛАВА ТРЕТЬЯ


Но чудеса на этом не кончились. Сразу же после отбоя меня удостоил визитом воровской палач Костя Глечик и битую пару часов обучал тактике ножевого боя. В конце он добился того, что я попадал нарисованному на двери профилю точно в кадык не глядя.

(Само собою, во время  учёбы Костя пользовался собственным ножиком, потому что перо, побывавшее в руках у меня, могло его "офаршмачить").

С утра на разводе меня не шмонали, и я пронёс "свою штуку" без приключений. А на промке меня встретил Костя.

- Вещь с собой? - спросил он.

- Ну да, - кивнул я.

- Поп...юхали в лифтёрскую.

- Там что и будет моя... халтура?

- Ты, Рыжий, поменьше п...и и побольше, бл..., слушай. Поп...юхали.

И мы покандёхали.Уже минут через пять мы оказались в лифтёрской: большой и очень плохо освещённой комнате, куда спускали на лифте мы;из цеха палеты со стульями. Худой и высокий приёмщик стоял рядом с одной из палет и проверял крепления.

Костя приблизился к нему вплотную и с размаху ударил рукой по спине.

Зека обернулся.

Это был Паша Водянников.


*****


- Ну, вы здесь побеседуйте, - гоготнул в кулак Костя, - а я постою, бл..., за дверью. Двоим любо - третий не суйся.

И он вышел вразвалочку вон.

...Водянников же от ужаса окаменел и стоял неподвижно, как статуя. И я тогда наяву сделал то, что уже сотни раз совершал в своих грёзах: молниеносно вынул перо и воткнул его Паше в горло. Тот рухнул, словно подкошенный, и растекся, как тёплый кисель, по бетонному полу.

Но крови не было.



ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


- Вставай, бл..., мудозвон! - крикнул Водянникову неожиданно появившийся из-за колонны Толик. - Обоссался от страха?

- Ага... обмочился... немного, - прошептал, поднимаясь,Паша.

- Ну и зря, - хмыкнул Толик, - будешь делать, как я говорю, будешь жить. Будешь делать, что скажут?

- Буду.

- Тогда выпей для храбрости, - и Лев протянул трясущемуся Паше (перед этим зачем-то её обтерев) початую бутылку водки. - Пей-пей, не бойся. Не отравленная.

Водянников жадно схватил бутылку и, припав к её горлышку, всосал чуть ли не половину.

- Причастился? - продолжил Лёва. - Теперь пободрей себя чувствуешь? Ну, и славненько. - А теперь встань в тот угол, - юный вор тыкнул пальцем в темный угол под самым лифтом. - Делай-делай, чего говорят. Будешь вести себя хорошо, будешь жить. Встал? Ну вот и славненько. А теперь повертайся ко мне спиною и думай о чём-то приятном.

Водянников подчинился, а Лев подошёл к нему и резко ударил его кулаком по затылку. Тот вновь рухнул на пол.

- А теперь, Рыжий, сначала одень рукавицы, - Толик сунул их мне, - а потом нажми кнопку лифтА. На спуск.


*****


- Понимаешь, Иван, - негромко продолжил Толик, когда пустая громада рабочего лифта опустилась на то, что полминуты  было Пашей Водянниковым, - менты ведь специально сюда подослали этого чмошника, чтобы ты раскрутился ещё на червонец и сгнил на зоне. Но Хозяин с Пахомом решили, что им хватит несчастного случая. Человек в состоянии сильного алкогольного опьянения попал под лифт. Хорошего мало, но всё-таки лучше, чем мокруха.  Вот такой вот бином Эйнштейна.

Толик выдержал паузу.

- А теперь у меня для тебя есть две новости. Начну с хорошей. Ты снова мужик, - Толик несильно пожал мне руку. - А теперь о плохом: ты направлен на промку, чтоб почистить сортиры. Но ты ведь откажешься?

- Ясен х.., - кивнул я.

- Не ругайся ты матом, а то ведь опять попадёшь в непонятное, - хмыкнул вор. - Усёк, васёк?

- Да, усёк.

- А теперь отправляйся за сутками. Двадцать дней ПКТ.

- А чего так, блин, много?

- Ну ты же повторник. Почти... - Лев ухмыльнулся, - отрицалово. Короче, иди к разводящему. Ну и, конечно, о том, что случилось в лифтёрской, ни ты, ни я знать - не знаем. Мы ведь были в другом конце промки. Усёк?

- Да, усёк. Один вопрос можно?

- Задавай, - кивнул Левин.

- А что за ху... а что за фигня приключилась с моим кинжалом?

- А его подменили, - хихикнул Лёва. - Был десантным, стал игрушечным. Вот такой вот бином Эйнштейна.



ГЛАВА ПЯТАЯ


Три этих недели в помещении камерного типа дались мне намного труднее, чем предыдущие. Конечно, самое сложное на этом курорте - голод. Весною на стрессе я просто его не заметил, а вот летом мой бедный пупок прилипал к позвоночнику и жрать хотелось до хохота.

Второе - бессонница, вызванная отчасти голодом, а отчасти... нет, я бы не стал употреблять выражение "муки совести". Никакие "кровавые мальчики" в глазах у меня не мелькали и, если бы Паша воскрес, я бы убил его снова, но... Но тот пронзительный вопль, что издала его бренная плоть, встречаясь с многопудовой клетью, будил меня по три раза за ночь, и страх снова услышать его не давал мне заснуть.

Но всё на свете имеет конец. Через двадцать честно отсиженных суток я вернулся в котельную, выгнал оттуда Фарида Рамазанова, у которого я некогда перехватил это теплое место, и, закупившись в тюремном магазе по-полной, устроил возле горящих котлов небольшой пир горой. Потом - выудил из тайника заветный номер "Плейбоя" и совершил несколько путешествий в мир прекрасного.После чего завалился на боковую.

Но проспал я недолго.

Меня разбудил Сева Бык.


*****


- Рыжий, подъём! - крикнул он.

- А?! Чего?! - пролепетал я спросонья.

- Через плечо! К тебе тёлка приехала!

- Какая, бл..., тёлка? Я же злостный нарушитель режима.

- Там, Рыжий, такая тёлка, что её всюду пустят! Для таких, бл..., законы не писаны. Красивая, как... как..., - Бык напрягся и вдруг выдал словцо из не лагерного словаря, - как Мона Лиза!

- Понятно.

Я встал, навел, как сумел, марафет и пошел в оперчасть. После неутомительных трёхчасовых формальностей автор этих записок на крыльях любви полетел в блок свиданий. Конвоировал меня к этому одноэтажному домику мой, так сказать,"крёстный" -  тот самый казанский татарин Хидиятуллин, недавно возвратившийся из отпуска.

- Тебя такой баба отличный в этой домика дожидается, - с нескрываемой завистью сказал мне конвоир. - Я такая даже в кино не видел.

- Что такая красивая? - спросил его я,немного про себя недоумевая, а что же такого случилось с Инной, что все вокруг - от Быка до Хидиятуллина - вдруг стали величать её супермоделью.

- Очень-очень красивая, - кивнул конвойный. - Такой, сука, красивый, что за эту свиданию я бы местом с тобой поменялся. Тебе ещё шесть лет сидеть, а мне два с половиной месяца до дембеля, но я бы с тобой поменялся. Такой красивая!

...После этих признаний меня ещё раз самым тщательным образом обшмонали и провели в блок свиданий, где я, наконец, и увидел действительно очень яркую и, как мне сперва показалось, незнакомую женщину.

И лишь услыхав: "Здравствуй, Ваня!" - я догадался, что передо мною стоит повзрослевшая и фантастически похорошевшая Златка Сгущанская.



ГЛАВА ШЕСТАЯ


- Злата, - выпалил я,умирая от робости, - ты стала такая... красивая.

- А что раньше, - фыркнула Златка, - была, типа, страшной?

- Нет-нет, - вконец засмущался я, - ты и раньше выглядела великолепно, но сейчас - это что-то с чем-то! Вся зона стоит на ушах: к Рыжему, сука, какая-то киноактриса приехала, Анжелина, бл..., Джоли! Реально вся зона. И зеки, и вохра.

- Тебя здесь "Рыжим" зовут? - меняя тему, спросила Сгущанская.

- Ну да, - кивнул я.

- Ты ж ни капли не рыжий.

- Не знаю... прилипло.

- Бывает, - кивнула Златка. - И,
 кстати, об остальном ты можешь мне не рассказывать. Я всё про всё знаю.

- Откуда?

- Неважно.

- Но всё-таки, Злата, признайся, откудова?

- От Мишки, - скривилась Златка. - То  есть от Михаила Илларионовича.

(Так звали нашего Хозяина).

- Ты с ним... знакома?

- Да, и очень интимно. И всё про тебя, милый Ванечка, я знаю: и как и вместо кого ты в "Кресты" загремел, и почему угодил в петушатню,и как вылез оттуда, и тэ дэ, и тэ пэ. Короче, Вань, всё.

- Понятно, - потупился я. - И теперь я тебе... не противен?

- Наоборот. Ну и что ты сидишь? - продолжила она после паузы. - Перед тобою влюбленная женщина, а ты, блин, философствуешь. Нам что, для научных дебатов свидание дали? Ты уже сколько без секса?

- Год, - честно признался я.

- Бедненький! Бедненький-бедненький! - печально вздохнула Златка. - Ты целых триста шестьдесят с чем-то дней вот ЭТО не видел?

И она скинула белую блузку, оставшись топлес. Два её райских холмика, столько лет снившихся мне по ночам, наконец-то явились воочию.

Сбылась мечта идиота.


- Ты нашу встречу выбила через Хозяина? - часа через два спросил я Злату.

- Естественно.

- А как ты его уболтала?

- Догадайся с трёх раз.

- Вот ведь сволочь! - не выдержал я. - У него же жена на четырнадцать лет моложе!

- Причём уже третья по счёту, - уточнила Сгущанская.

- Предлагал стать четвёртой?

- Естественно.

- Ну, а ты?

- А я отказалась.

- Ну и правильно! - возликовал я. - А за меня... ты... не выйдешь?

- Это что, официальное предложение? - переспросила Златка.

- Типа, да.

- Без трусов не считается.

- Да какая, блин, разница! - разозлился я. - Так ты... вый-дешь?

- Надо подумать, - наморщила лобик красавица. - Нет, Ваня, не выйду. Во-первых, потому что ты уже женатый, а, во-вторых, после годичного воздержания жениться на первой попавшейся дырке - это, Ванечка, глупо. Сперва нагуляйся, а после женись.

- Зла-та, я не же-на-тый! - по слогам отчеканил я. - Во-первых, мы с Инкой встречались... без оформления, а, во-вторых, всё в прошлом.

- Я знаю, - кивнула Сгущанская.

- Опять инфа от Хозяина?

- Нет, Вань, из другого источника.

- Какого?

- Неважно.

- Ну, не хочешь, не говори, - вздохнув, согласился пишущий эти строки. - Но тогда растолкуй, как я, сука, могу "нагуляться", досиживая свой шестерик? Ты что - глумишься?

- Нет, Вань, не глумлюсь. А тебе точно осталось шесть лет?

- К сожалению, точно.

- Бедненький-бедненький-бедненький! - вздохнула Златка и провела своей мягкой ладонью по моему лицу. - Целых шесть лет! Ну, во-первых, я буду к тебе приезжать. А, во-вторых...

- И каждый раз давать Мишке?! - перебил её я.

- Вот дурачок! - улыбнулась Сгущанская и посмотрела на меня, как на ребёнка. - Ваня, скажи, я когда-нибудь тебя учила, как надо раскатывать Доту и бегать по крышам авто? Вот и ты не учи меня вить веревки из вашего брата. Я больше ни разу вашему Мишке не дам, но он всё равно будет делать всё, что я пожелаю. Или я не Злата Сгущанская! А, во-вторых, милый Ваня, - продолжила она после паузы, - полный срок тебе отбывать не придется.

- Ага, соскочу по УДО, - хмыкнул я. - С моим-то послужным списком.

- Нет, Ваня, не по УДО. Ты будешь оправдан вчистую.

- Откуда инфа?! - клацнув от удивления челюстью, не поверил ей я.

- Прости, но не мои тайны. Ладно что-то мы с тобой заболтались, - продолжила Златка и, нежно коснувшись губами моей мошонки, опять утащила меня в омут похоти.


*****


Златка - при всей своей страстности и опытности - делала это беззвучно, а вот за тоненькой стенкой в соседнем гостевом блоке любились всерьёз - с ахами, охами, оглушительным скрипом и громкими выкриками на азербайджанском.

- Это кто там в такой великолепной форме? - ревниво спросил я Злату.

- Дед Пихто, - скривилась Сгущанская. - Не прикидывайся идиотом.

- Златуль, ты о чём?

- А то ты не знаешь, кто там старается.

- ???

- Твой лучший друг Хайрутдинов. К нему его бабка приехала.

- А-зад Аб-ба-со-вич?

- Ну, не Херасович же. Ты что, Вань, реально не в курсе?

- Н-нет, - поклялся ей я. - А как он здесь очутился?

- По очень и очень поганой статье, - ответила Златка и со смаком продолжила. - Вовлечение в проституцию несовершеннолетних. Но как же ты умудрился об этом не слышать? Его дело гремело на всю СНГ и уж точно - на весь наш город.

- До меня не дошло.

- Тогда до-о-олго рассказывать, - здесь красавица встала, накинула полупрозрачный халатик и села в мягкое кресло. - Начнём, как говорится, ab ovo, - произнесла Сгущанская и с гордостью посмотрела на меня (типа, мол,зацени, какая я стала заумная!)- Начнем, короче, ab ovo: как только "Зебра" скапутилась, наш чудом выживший Аббасович остался без всяких средств к существованию (не считая доцентских копеек).  Азад же был не такой человек, чтоб есть хлеб без масла, и очень скоро припал к другой дойной корове - проституции. Вовлек в это дело меня.

- Т. е. как?!

- Сери да никак, - отрезала Злата. - И не делай такую чугунную мордочку - это всё в прошлом. А дальше... а дальше, Ваня, нам лучше с тобой перейти на кухоньку и включить там воду.

Когда мы прошли с ней кухню, Злата пустила из крана струю и продолжила:

- Итак, он вовлек в это дело меня. А потом денег Аббасовичу начало катастрофически не хватать и он (в тот момент я его уже бросила) решил переключиться на малолеток.

- Обоего пола?

- Естественно. Причём он сдавал в секс-рабство не грудастых лолиток и не пятнадцатилетних отроков, а детей лет семи-восьми. Из сиротских приютов. И крышу надыбал такую, что риски свои полагал почти нулевыми. Он мне тысячу раз говорил...

Здесь Злата Геннадьевна приблизила свои мягкие губки к моему уху и, слегка шекочя его, прошептала:

- Мы ведь с этим уродом остались типа "друзьями", и он мне тысячу раз говорил,что его VIP-клиенты отмажут его от любой напасти и бояться ему практически нечего. Но Азад просчитался. И - оказался здесь...

- С такой грязной статьёй, - с отвращением выдавил я, - он сейчас ведь, естественно...

- В петушатне, - закончила Злата. - Теперь он король всех изгоев. Ну что, Вань, накормил ты своё любопытство?

Я молча кивнул.

- А похоть?

Я смущённо пожал плечами.

- Не совсем? Тогда пошли в спаленку.


*****


Мы со Златкой вернулись в спальню и тут же нырнули в уже слегка покосившуюся от наших амуров постель. А бывший доцент за стенкой продолжил вовсю громыхать матрасом и рычать по-адзербайджански.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
РЕВОЛЮЦИЯ НЕПРИКАСАЕМЫХ




ГЛАВА ПЕРВАЯ


Через пару дней после свидания наконец наступило долгожданное 21-ое августа - День Российского Флага и нашей премьеры. И, хотя волею Рока, в подготовке спектакля я почти не участвовал, но волновался при этом не меньше Смирнова с майором, буквально сходивших с ума от предпремьерного мандража (а вот наша Джульетта была абсолютно спокойна и только загадочно улыбалась).

За полчаса до начала зал заполнился на три четверти: на двух первых рядах восседало начальство, на третьем - блаткомитет, на четвертом и дальше - простые вохра и зеки. И, когда до звонка оставалось минут где-то десять, на глаза мне попался голубь Михалыч, чего-то активно искавший у нас за кулисами.

- Чего тебе надо? - спросил я его.

- Простите, Иван Сергеевич, - сверхпочтительным тоном ответил Михалыч, считавший меня - как и все петухи - чем-то вроде "живой легенды", - но вы не могли бы позвать сюда Юлика?

- На хрена он тебе? Сейчас ему малость не до тебя.

- Извините, Иван Сергеевич, но он забыл одну вещь. Очень важную.

Я недовольно передернул плечами, но всё же привел к Михалычу нашу наряженную и напомаженную Джульетту. Тот сунул ей что-то в ладошку и многозначительно присовокупил: "От Азада".

- Чего он тебе передал, Юлиан? - строго спросил я нашу премьершу.

- Таблетки от головной боли, - нагло глядя мне прямо в глаза, ответила Джулия.

И вот здесь в башке у меня что-то щелкнуло и - пазл сложился.

Все кусочки притерлись:и необъяснимое спокойствие Юлика, и полное его равнодушие к почти неизбежному послепремьерному групповику, и странный внеурочный визит ветерана броуновского движения в наше пыльное закулисье, и - самое-самое главное - один случайно подслушанный мной разговор, - все это вдруг стало частями единой картины.


*****

Разговор был такой.

Азад Аббасович Хайрутдинов, хотя, конечно, и был секс-гигантом, но все же не мог заниматься любовью круглосуточно, и в один из таких перерывов завел с пожилой женою какой-то длинный и очень, видимо, важный для них разговор. Разговор этот вёлся, естественно, по-адзербайджански, и моё непросвещенное ухо различило в нём только несколько русских слов: "шмон", "таблетка" и "ускоритель".

- О чём они там? - спросил я возлюбленную. - Ты ведь, вроде, немного кумекаешь по-закавказски?

- С волками жить - по-волчьи выть, - усмехнулась Злата, - Так что кое-чего понимаю. Он, короче, спросил у старушки, принесла ли она для него какое-то там лекарство. Бабка сказала, что "да", и в свою очередь поинтересовалась, как он эти "таблетки" пронесёт через шмон и посоветовала,упрятав в гандон, пронести их в желудке. А Азад ей сказал, что она полная дура, у него, мол, всё схвачено и "таблетки" он будет нести в кармане.

- Он что, наркоман? - спросил я.

- Ну, уж нет! - решительно возразила возлюбленная. - Азад - отмороженный зожник и с наркотою не совместим абсолютно. Это что-то другое, хотя тоже запретное.

- Но что?

- А хрен его знает. Какой-нибудь эликсир вечной молодости. С Аббасыча станет.


*****


Конечно, я мог ошибаться.

Хотя нет, не мог.

Тем более, что и сам Хайрутдинов несколько раз назвал свои таблетки "ускорителем".

И хотя мне было плевать и это была не моя война, но одному человеку из блаткомитета я не мог не спасти его жизнь.

Даже рискуя собственной.


И я, вздохнув, подошёл к привилегированному третьему ряду, где, на мое счастье, с самого краю восседал Толик Левин.

- Лев, - шепнул я ему на ухо, - можно тебя на минутку?

- Рыжий, как ты не вовремя! - скривился Толян.

- Лёва, прости, ОЧЕНЬ нужно.


*****


- Ну, - спросил Толик, когда мы вышли из клуба на воздух, - и чего тебе так вдруг приспичило?

- Толь, - сказал я, - ведь я тебе должен?

- Не гони порожняк! - сплюнул он. - Но допустим, что должен.

- Веришь, что я этот долг погашу да ещё и с процентами?

- Это как?

- Пошли со мною в котельную. Там сам всё увидишь.

- А попозже нельзя?

- Нет, нельзя. Дело срочное.

- Ну, смотри, Рыжий, - отрубил Лев. - Если мы на Мересьева опоздаем, я тебе это прощу, но если мы даже Джульетту пропустим, я тебе натяну глаз на жопу и скажу, что ты таким и родился. Усёк?

- Да, усёк.

- Что ж, рискуй, если хочешь.


*****


Когда мы спустились в котельную, я подвёл Льва к совершенно на первый взгляд сплошной стенке за правым котлом.

- Ничего не замечаешь? - спросил я Толика.

- Вроде как нет, - ответил мне вор.

- А сейчас?

Я с огромным трудом отодвинул забитую хламом палету.

- Ни х.. себе! Дверь! - свистнул Лёва.

- А вот и ключ от неё, - продолжил я. - А ну-ка, если тебе, конечно, не падлу, возьми тот фонарь и, если тебе, повторяю, не в лом, чуток подсвети.

Я с трудом провернул свой ключ в замочной скважине - дверь легко отворилась и мы узрели крутую и лишённую большей части ступенек лесенку. Спустившись по ней, мы оказались в каком-то низком и тесном подвальчике и в лучах фонаря рассмотрели ещё одну дверцу, за которой скрывалась жилая и светлая комната.

- Ни х.., бл..., хоромы! - ещё раз присвистнул  Лев. - И никто о них, сука, не знает?

- Нет, Лев, никто. Кроме меня и тебя.

- Нереальный п...дец! - в третий раз матюгнулся блатной. - Нет, сюрпризик, конечно, зачётный и долги ты покрыл, но до после спектакля ты что, подождать не мог? Куда б эта комната делась?

- Нет, Лёва, не мог, - негромко ответил я и зашёл вору за спину.

- Почему?

- А потому, друг мой Лёва... - промурлыкал я и сложенными в замок руками изо всех своих сил заехал ему по загривку.


Юный вор рухнул на пол.


*****


А я поспешно вернулся вернулся в клуб, предварительно заперев все засовы и оставив Льву на столе такую записку:

"Толя, прости, но так было надо.

Умоляю, НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не подымай сейчас шума и жди. А я вернусь очень скоро и всё объясню. Но, если тебя обнаружат, нам обоим - п...ец.


Поверь мне на слово

Ещё раз прости.

Ваня Рыжий".



ГЛАВА ВТОРАЯ


Уже через десять минут я был в клубе и успел к самому-самому началу "Ромео и Джульетты".

- И кто это проникает в темноте в мои мечты заветные? - прошептал Юлик и по залу пронесся тихий вздох восхищения. Сидевший передо мною старый вор с погонялом "Кирпич"пробормотал себе под нос: "Вот так тёлка! Сука, лучше, чем настоящая".

- Не смею назвать себя по имени, оно, благодаря тебе, мне ненавистно, - крикнул Ромео-Смирнов.

- Десятка слов не сказано у нас, - промурлыкал Юлик, - а как уже знаком мне этот голос. Ты не Ромео? Не Монтекки ты?

- Ни тот, ни этот! - постучал себя в грудь лейтенант. - Имена запретны.

И т. д. и т . п.

Успех нарастал буквально с каждой минутой, и вот уже так и не появившаяся на сцене нянька прокричала басом майора: "Голубушка!" - и вот уже Юлик своим колдовским тихим голосом произнес заключительную фразу: "Прощай, прощай, а разойтись нет мочи! Так и твердить бы век: "Спокойной ночи", - а Ромео, взяв руки по швам, в ответ оттарабанил своё финальное четверостишие, потонувшее в овациях, и вот уже оба исполнителя чуть не дюжину раз успели выбежать на поклоны, а после - под оглушительные крики: "Автора!" - к ним присоединился и улыбающийся товарищ майор, а грохот оваций всё не стихал и бесконечные"Браво!" (а так же "Бис!" и "Ништяк!) всё не смолкали и не смолкали.

Но в этих бурных восторгах почему-то ВООБЩЕ не участвовал третий ряд.Ни единого возгласа или аплодисмента.

Отчего так?

И я осторожно потрогал сидевшего передо мной Кирпича.

Так и есть.

Старый вор завалился вперёд.

Он был мертвее мёртвого.

Потом я потрогал ещё пару-тройку блатняжек и - с абсолютно тем же результатом.

Мои худшие подозрения подтвердились.


*****


Я грязно выругался и стремглав возвратился в котельную.

- Бл..., Рыжий, ты ё...лся? - заорал было Лев, после чего замахнулся, но я не дал ему продолжить.

- Всех твоих замочили! - прокричал я.

- Всех... блатных? - спросил опешивший Левин.

- Ага, Лев, поголовно.

- Что и... Смотрящего?

- Да, и Пахома. Я специально проверил: шейные позвонки у него переломаны так же, как и у всех остальных.

- Сука!!! - Лев резко встал. - Сука, бл...! Кто это сделал?

- Откуда я знаю? - немного лукавя (на самом деле я знал), пожал я плечами. - Но тебе сейчас надо сидеть и не высовываться.

- Как, сука-бл..., "не высовываться"? - прошипел Лев. - Как это, бл..., "не высовываться"?

- Сери да никак!- со злобой отрезал я. - Ты включи свои мозги: как воевать с невидимкой?

-Тебе этого не понять, петушара!- завизжал вор. - Тебе этого, сука-бл..., не понять: всех пацанчиков режут, а я буду отсиживаться?

- Да будешь! - заорал в свою очередь я. -Что ты как первоходка? Сперва надо во всём разобраться и только потом - лезть в драку. Слепому зрячего не победить. Согласен?

- Ну, допустим, согласен.

- А за "петушару" извиниться не хочешь?

Лев потупился и произнес после паузы:

- Ну, допустим, хочу. Извини, Ваня, погорячился.

- Ладно, Лёва, проехали, - легко успокоился я. - И скажи: я ведь спас тебе жизнь?

- Ну, спас.

- И значит, теперь уже ты мне немножечко должен?

- Ну, должен.

- Поквитаться не хочешь?

- А как?

- Дай мне честное слово, что ровно сутки не будешь выходить из этой комнаты.

- Хорошо, - кивнул Лев. - Даю тебе честное пацанское.


*****


Воровское слово, конечно же, крепче стали, но нарушено оно было уже через три с половиной часа. Всё это время Толик метался, как тигр, по своей крохотной комнатке, а потом постучался и подал голос:

- Вань, ты не спишь?

- Сплю. Чего надо?

- Вань, выпусти меня наружу. Хочу прошвырнуться на зону и посмотреть, что почём.

- Лев, ты рехнулся? Там усиление.

- Мне насрать. Я сквозь них проскочу. Я, бл..., ниндзя.

Спорить было бессмысленно и я, тяжко вздохнув, произнёс:

- Тогда оба пойдём.

- Нет, Вань, я один.

- И не мечтай.

И мы, словно два настоящих японских шпиона, бесшумно выскользнули из котельной и короткими перебежками начали пробираться к пятёрке. На зоне, конечно, и в правду ввели усиление: с вышек били прожекторы, а между бараками шастали вооруженные космонавты, но не Толика Левина можно было остановить такой чепухой. И мы с ним, никем не замеченные, уже минут через десять были возле пятёрке.

Там дежурил ещё один караул - воровской.  Костя Глечик и где-то  десяток воров попроще держали под неусыпным контролем все двери и окна. Но караульщики из блатных - хреновые, и минут через двадцать вся Костина кодла сбилась в кучу у входа.

Лев этим воспользовался и, подтянувшись на обеих руках, заглянул в одно из окон барака.

- Бл...! - свистнул он. - Это полный... п...ец!

- Что такое?

- А ты сам, бл..., позырь.

Я тоже, кряхтя, подтянулся, взглянул и с гигантским трудом удержался от крика.

На месте Пахома лежал Азад Аббасович, а по бокам от него - Юлиан и Михалыч. А метрах в пяти от Азада стоял Костя Глечик и выслушивал какие-то руководящие указания.

- Бл..., Вань, что творится? - испуганно прошептал Толик. - Что творится-то, Ванечка?

- Что-что, - хмыкнул я, - Революция Неприкасаемых.



ГЛАВА ТРЕТЬЯ


- Лёва, ты обещаешь, что, пока мы станем хоть что-то кумекать, ты будешь сидеть на жопе ровно?

- Обещаю, - прошептал Толик.

- И что без моей команды ты больше не дернешься?

- Обещаю. Но только с одним условием.

- Ну, и каким? - спросил я.

- Что этого, бл..., чуркобеса я замочу. Наглушняк замочу. Слово Толика.

- Мочи. Я не против.


*****


Этим повторно взятым с него честным словом, я в очередной раз спас Толику жизнь. Потому что ранним-ранним утречком, за час до подъёма, когда космонавты расслабились, а вохра на вышках клевала носами в предвкушении смены,случилось вот что: остатки блатных с отдельными примкнувшими к ним мужиками пошли на штурм бывшей пятерки.

ОМОН прибыл на место с большим запозданием и в результате остался вообще без работы.

У входа в пятёрку лежали четырнадцать трупов со свернутыми шеями, а все обитатели бывшей пятерки спокойно дрыхли.

И именно с этой минуты Революция Неприкасаемых победила окончательно и бесповоротно.


****


Прошли ещё одни сутки. На зоне сохранялось особое положение, важняк из Москвы рыл носом землю, но выяснить что-то реальное так и не смог. По зоне ходили самые разные слухи (от спецоперации "Белой Стрелы" до нашествия зомби), но вот отчего вдруг в течение суток погибли все эти заключенные - никто сказать толком не мог. Никаких мало-мальски не фантастических версий не было ни у следака, ни у зеков.

...Кстати меня, как сидевшего сразу за третьим рядом и следовательно,имевшего теоретическую возможность свернуть кому-то из убиенных шею, тоже вызвали к следователю.Ваш покорный слуга, если честно, готов был встретиться с очередным дубиноголовым салдофоном, вроде того мудака, что вёл моё дело, но Афанасий Данилович Книга (так звали следователя) оказался подтянутым джентльменом в железных очёчках,чем-то даже похожим на незабвенного Бориса Абрамовича.

- Садитесь, садитесь, Иван Сергеевич, - тепло поприветствовал он меня.- Вы курите?

- Да, - кивнул я.

- Тогда угощайтесь.

И Афанасий Данилович протянул мне - я вздрогнул - пачку дорогих сигарилл "Блэк Кэптн".

- Чай или кофе? - уточнил следователь.

- Спасибо, не надо. Ни чая, ни кофе, - ответил я.

- Ну, вольному - воля, - кивнул Афанасий Данилович. - Конечно, в этих стенах сия поговорка звучит несколько... гм... дву-смыс-лен-но, но я, надеюсь, что вы меня поняли.

В процессе дальнейшей беседы выяснилось, что свернуть ничью шею - даже чисто теоретически - я не мог и интереса для следователя не представляю. Прощаясь, он вызвал двух лаборанток в белоснежных халатиках и приказал им забрать мою кровь на анализ.

- Что, на допинг меня проверяете? - сострил я.

- А у вас есть голова на плечах, - улыбнулся в усы Афанасий Данилович.

- Что, реально на допинг?

- Ну, откуда здесь допинг, Иван Сергеевич, - открестился важняк таким искренним тоном, что я тут же понял, что проверяли меня именно на допинг.


*****


А ночью ко мне постучались да так, что мой самодельный запор едва не сломался.

- Кто там? - спросил я спросонья.

- Вань, открой, это Юлик, - услышал я сдавленный шёпот.

- Чего тебе надо?

- Пусти, за мной гонятся.

Читатель, учти: ни один мало-мальски вменяемый заключённый никогда не станет встревать в чужие разборки. "Тебя не е...т, не подмахивай," - главный принцип тюремной жизни и основной закон выживания. Но я, увы, был (надеюсь, вы помните?) Ванечкой Ё...утым и, открыв самодельный засов, впустил Юлиана.

- Ванечка, спрячь меня! - крикнул он.

- А куда я тебя здесь спрячу?

- Туда же, куда ты запрятал Толика.

- ???

- Ваня, милый, я видел, как вы с Толяном шастали возле пятёрки. Но никому ничего не сказал.

- Вот гад глазастый! - пробурчал я. - А кто за тобою охотится
?

- Люди Азада.

- Хорошо! Подь сюды.

Я с огромным трудом отодвинул набитую хламом палету, открыл ключом дверь и запрятал Юлю в подвал. А минут через семь ко мне вновь постучались. Я, с понтом проснувшись, открыл: на пороге стояли Костя Глечик и Сева.

- Ваня, Юльку не видел? - спросил меня Костик.

- От-ку-да! - демонстративно зевая, ответил я. - Живу здесь, как бирюк, вообще никого, блин, не видя и ничего, блин, не ведая. А что? Что-то случилось?

- Да не, Вань, всё окей, - помотал башкой Костя. - Не бери, сука, в голову. А ты, Бычара, - приказал он Севе,  - обшмонай эту хату. Без п...ы обшмонай. От и до.

Бык обнюхал практически каждый вершок в моей маленькой комнатке, но ничего - ясен пень - не нашел.

- Он в клубе, наверное, - предположил Сева Бык. - Сховался в гримёрке.

- В гримёрке-х...ке, - матерным эхом отозвался Глечик, - ну, пошли,бл..., туда. А ты, Ванёк, если Юльку увидишь, дай знать.

- Всенепременно! - поклялся я и,задвинув засовы покрепче, обождав минут двадцать, спустился в подвал.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В подвале стояла такая кромешная тьма, что не только стены и пол, но даже собственные руки и ноги разглядеть было затруднительно.

- Ну что, оба ушли? - прошептал из кромешного мрака Юлик.

- Ушли. А чего ты им сделал?

- Не "им", а "ему", - уточнил Юлик. - Ни Глечик, ни Бык не обладают субъектностью и делают то, что прикажут. А приказ угандошить меня им дал Азад.

- Почему?

-Это долго рассказывать.

- Хорошо, - вздохнул я. - Ну, допустим, пропустим. Но скажи-ка мне, Юлька, это ты ведь их всех замочил?

В ответ я услышал минуту молчания.

- Юлик, - бесстрастно продолжил я, - ну чего ты стесняешься? Скажи честно: твоя работа?

- Да, Вань, моя, - признался невидимый Юлик.

- И ведь ты это сделал с помощью Ускорителя?

Ещё одна порция очень плотно спрессованной тишины была мне ответом.

- Откуда знаешь про Ускоритель? - наконец спросил Юлик.

- Ещё по "Зебре". Азад что - про неё не рассказывал?

- Очень мало и редко. Он намного больше любил излагать всем желающим и не желающим историю своего VIP-борделя, а потом проклинать всех сдавших его VIP-клиентов.

- Душевная травма у человека, - философски констатировал я. - Понимать надо. Ладно, бог с ним, с Азадом. Уточню, Юль, одно: он тебя приказал угандошить из-за пробы на допинг?

Ещё одна порция хорошо темперированного безмолвия.

- Он ведь, типа, решил, - продолжил я, - что нет тела - нет дела?

- Да, именно так, - наконец выдал Юлик. - Ну и голова у тебя, Ванечка!

- Большое спасибо за комплименты, - засмущался я и, вытряхнув из пачки сигарету, хрустнул спичкой и закурил,подсветив на мгновение подвал. - Но я, сука, одно не пойму: когда ты их всех успел мочкануть? Между выходами?

- Ага, - равнодушно кивнул чуть подсвеченный огоньком сигареты Юлик, - как только товарищ полковник отключил видеокамеру, я принял таблетку, спустился в зал и свернул все эти двадцать четыре шеи.

- А камеры наблюдения?

- Их расстроил Михалыч.

- А как ты успел?

- Легко.

- Юлиан, не звезди. Я сам принимал Ускоритель и знаю ньюансы: там лаг две минуты, ужасающий запах и скорость, с трудом, но доступная глазу.

- Я,Ваня, принял, - ответил мне Юлик, похоже обидевшийся на "не звезди", - совсем другую модификацию Ускорителя. Она на целый порядок быстрей и на пару порядков токсичней.

- Это как?

- Сери да никак, - пожал плечами этот худенький юноша. - После первого раза у меня ещё были какие-то шансы выжить, но после повторного жить мне осталось...максимум,месяц.

- А на х.. же, друг ситный, - искренне удивился я, - ты повторно его принимал? Там других челов не было?

- Челы, Ваня, там были, - скривился Юлик, - а вот люди - отсутствовали. И, если б блатные взяли пятерку штурмом, то "живые", - как говорил старик Сильвер,-"позавидовали бы мёртвым". А они б её взяли - какие из петухов бойцы? А Глечик с компанией моментально, естественно, смылись. Пришлось мне идти на заклание.

- Может, всё обойдется?

- Нет, Ванечка.Не обойдется. Я уже мочусь кровью. Ещё пара-тройка недель и - геенна огненная. Я ведь убийца. Рая мне не видать. - Юлиан помолчал. - И знаешь на что, друг мой Ванечка, я хотел бы потратить остатки своей глупой жизни?

- Н-нет... - не посмел догадаться я.

- Ну, Ваня, смелей - где твоя светлая голова?

- Неужели?!

- Да, Ваня, именно. Я очень хочу замочить Хайрутдинова.

- Наглушняк?

- Наглушняк.

- Хорошо, - я слюной затушил сигарету, спрятал хапчик в карман и постучался в соседнюю стенку.

- Толя, ты слышал? - негромко спросил его я.

- Да. От и до, - ответил невидимый Толик.

- Ну, и что ты имеешь сказать?

- Что-что... х.. в пальто! - хмыкнул за стенкой Толик. - Ежели, бл..., по-хорошему, то мне надо сейчас посадить на перо твоего театрала. И, будь я малолеткой, я так бы и сделал. И х.. бы мне кто помешал. Но сейчас мы на взрослом, и я принимаю иное решение. Поскольку враг у нас с  общий, а Бог его уже наказал, то я твоего театрала прощаю. Отпущу ствол, чтоб подвесить за яйца заказчика. Здесь всё по понятиям. Так что, Юль, заходи, я не трону.Слово Толика.


ГЛАВА ПЯТАЯ

Вся ночь и полдня ушли на составление плана вендетты и ещё пара дней - на его воплощение. Безрукому автору этой повести поневоле досталась работа снабженца, а вот рукодельники Юлик и Толик все дни напролет пилили, строгали и свинчивали нашу вандервафлю. Работы уже подходили к финалу, когда в дверь котельной опять постучал Сева Бык.

- Рыжий, срочно к Азаду! - по привычке - с порога заорал он.

- Прямо сейчас? - удивился я.

- Ясен х..!

Спорить было бессмысленно и где-то уже минут через пять мы с Быком завалились в пятёрку.

- Приветствую вас, господин Тихомиров, - негромко сказал сидевший в центре пустого барака Азад. - Сева! - крикнул он пристяжи. - Быстро на вассер.

- Здравствуйте, Азад Аббасович, - ответил я, невольно провожая взглядом метнувшегося к выходу Севу.

- Судьба опять сводит нас, - покачал иссиня-седой головой мой бывший преподаватель. - Тебе это не кажется странным?

- Кажется. Но на то она и судьба.

- Что имеешь сказать, - вскинул черные брови Азад, - по поводу самых последних событий?

Я на долю секунды замешкался.

- Опасную шутку вы шутите, господин Хайрутдинов, - наконец выдал я. - Чрезвычайно опасную.

- А иначе я, Вань, не умею. Сей повар, - он ткнул себя в грудь, - умеет готовить исключительно острые блюда. Кто автор цитаты?

- Ленин.

- Да, Ваня, ты поумнел, - развёл руками Азад Аббасович. - Не зря меня информировали. Большинство твоих сверстников не то что цитату, фамилию такую не вспомнит. Ладно, всё это лирика. Чего я тебя сюда вызвал-то, - Хайрутдинов вперил в меня свой огненный взгляд, коий я, пусть с огромным трудом, но выдержал. - А вызвал я тебя, Ваня, для разговора. Надеюсь, ты понимаешь, что я тебя искренне и глубоко ненавижу?

- Взаимно, Азад Аббасович.

- О, как! - бывший препод расплылся в довольной улыбке. - Вань, а ты вообще в принципе осознаешь, что стоит мне подмигнуть вот этим трём гоблинам, - Азад тыкнул пальцем в стоявших у входа стражей, - и от тебя даже мокрого места не останется?

- Не подмигнете, Азад Аббасович.

- А это ещё почему?

- Я сейчас что-то вроде живой гей-легенды и делать из меня легенду мёртвую вам невыгодно.

- Ну, допустим, - ещё раз кивнул Хайрутдинов. - Кстати, насчёт гей-легенд и икон. Тебе, Ваня... э-э... приходилось выполнять... специфические... э-э... обязанности, сопряжённые с твоим прежним... э-э... статусом?

- Нет, не приходилось.

- Так я тебе и поверил!

- Не хотите, не верьте, - равнодушно ответил я. - Меня сохранила вот эта малява.

И я протянул Хайрутдинову мелко-мелко исписанную бумажку.

- "Голубь Ванечка Рыжий, - прочёл Азад, - опущен по ментовскому беспределу и щемить его далее - не по-людски. Степан Молодой, Жека Малый и Вася Колпинский".
Ну, и что это значит, господин Тихомиров?

- В "Крестах" мы гуляли вместе с ворами и воры с подачи Биджо (грузина-наркома из нашей камеры) подарили мне эту охранную грамотку. Лично мне помогло. В отличие... насколько я понимаю... от?

- Иван, не хами! А то ведь нарвешься.

- Простите, Азад Аббасович.

- Ладно, Ваня, проехали. А как у тебя дела со Сгущанской?

- Никак.

- Да-а... всем бы такое "никак"! - завистливо пробурчал Хайрутдинов. - Мы с супругой от ваших "никак" всю ночь глаз не сомкнули, - Азад помолчал. - Хочешь стать моим замом?

- Нет, не хочу.

- Ты подумай, подумай.

- Я подумал, Азад Аббасович. Категорически - нет.

- Вот чёрт упрямый! - покачал седой головою доцент.

- Я не чёрт, я мужик! - возмущённо парировал я.


- Извиняюсь. Ну... не хочешь - как хочешь, - с неожиданной лёгкостью согласился Азад Аббасович. - Только ты, Ваня, учитывай, что наш этот... мятеж...

- Революция Неприкасаемых.

- Как? Как ты сказал? - всполошился Азад. - Повтори.

- Революция Неприкасаемых.

- А ну-ка, Севочка! - приказал он Быку. - Приведи сюда Стёпу.

И уже через пару минут появился Стефан (непривычно взволнованный), конвоируемый всё тем же Севой.

- Скажи-ка мне, Стёпа, - елейно спросил Азад, - тебе твоя нынешняя работа нравится?

- Да, нравится, Азад Аббасович, - смиренно тупя глаза, ответил ему гей по жизни.

- А почему тогда, Стёпа, простой кочегар, - Азад ткнул пальцем в меня, - подбрасывает мне великолепный слоган "революция неприкасаемых", а ты, мой спичрайтер,ничего такого и близко не можешь? Ты что заканчивал? ЛГИТМИК?

- Он теперь называется по-другому, - поправил шефа Стефан.

- А это не важно. Ты ЛГИТМИК заканчивал?

- ЛГИТМИК.

- Сценарное, если не ошибаюсь, отделение? Так в чём же причина этой твоей творческой импотенции? Не до учёбы все эти годы было? В попку трахался?

Надменный наш гей не нашёл, что ответить.

- Короче, Стёпа, запомни, - продолжил Азад, - будешь и дальше продолжать в том же духе, поменяю вас, нахрен, местами: Ваня станет спичрайтером, а ты пойдешь в кочегарку. Понял?

- Да, понял.

- Или, Стёпа, работай.

И пристыженный пресс-секретарь удалился.


*****


- Ты, Рыжий, учти, - продолжил свою мысль Хайрутдинов, - что эта наша... хе-хе... революция неприкасаемых случилась отнюдь не спонтанно. И её, Ваня, поддерживают очень многие из краснопёрых и расписных. Да, Ваня, ты не ослышался. Из рас-пис-ных. Так что ты всё же подумай о моём предложении. Сидеть тебе ещё долго и ссориться с новым смотрящим по зоне - то бишь со мной - поступок не очень разумный. Ну, и чтобы развеять твои сомнения... Ах, да-да-да! Тебя ведь, наверно, смущает моё обвинительное заключение. Ну и то, что тебе наболтала Сгущанская. (Уж представляю, чего она там наговорила!). Так вот, милый Ваня, запомни: во-первых, я за все свои прегрешения уже расплатился собственной жопой, а, во-вторых, там ведь девственниц не было! Да и девственников тоже.Все эти чёртовы малолетки едва не с пелёнок трахались. Хуже кошек. Так что на мне греха нету. И, кстати, впервые пожрали досыта все они у меня. И ни единого грубого слова никто из них не услышал. Не говоря о побоях. Так что нету на мне никакого греха. Ты согласен?

Я в ответ промолчал.

- Ну, и шайтан с тобою! - махнул рукою Азад. - Думай, что хочешь. Но... милый Ванечка, - Азад встал и взглянул мне в глаза, -
Еремеева с Львовым нужно отдать. Они мне нужнее.

- Какого Львова и Еремеева?

- Говняного. Даю тебе сутки.



ГЛАВА ШЕСТАЯ


- Вот такие делишки, малятки, - сказал я Толику с Юликом, заканчивая свой пересказ предыдущей главы. - Все входы и выходы под наблюдением. Что делать будем?

- Будем действовать прямо сейчас! - отрубил Юлик.

- А это возможно? - засомневался я.

- Возможно! - поддержал Юлиана Толик. - Через час чуркобес пойдёт на свою ежедневную встречу с Хозяином, и вот здесь мы его и подловим.

- Ага, - хмыкнул Юлик, - он пойдёт не один, а целой кодлой охранников. И как ты до него доберешься?

- Н-ну, - подзамялся Толик, - не доберусь, так хотя бы попробую. Не догоню, так согреюсь.

- Ну да, согреется он, - зло парировал Юлик, - а нам всем в случае твоего провала - кердык.

- А нам по-любому кердык, - спокойно ответил Лев. - Или ты изобрёл план спасения?

- Изобрёл, - кивнул Юлик, - я хочу предложить... ой, пардон...

Юлиан отлучился к ведру и помочился в него чистой кровью.

- Вот ответь мне, Толик, - сделав дело, продолжил он, - ты ведь хорошо знаешь Азадовских охранников?

- Знаю, словно облупленных. Костина кодла. Козёл на козле.

- И скажи мне: все эти козлы - профессиональные бодигарды?

- Ты что глумишься? Там две трети бакланов, а остальные - кухонные мокрушники.

- Вот! - задрал палец Юлик. - И, если я брошусь на Хайрутдинова, скажем, с ножом, что они будут делать?

- Навалятся на тебя всей толпой и затопчут насмерть.

- И, соответственно, - возликовала Джульетта, - профессор наш Мориарти в эту секунду останется - что?

- Без охраны.

- И ты его, Толик, спокойно замочишь.

- План, конечно, хороший, - задумался Лев. - Но ты, Юлька, сможешь? В одиночку? С пером? И без допинга?

- Смогу, - сказал Юлик и, выдохнув: "Хэх!" - метнул в дверь заточку.

Толик, буркнув себе под нос что-то вроде: "Сейчас сломает, придурок, последнее пёрышко!" - попытался вытащить её из двери и не смог.

Клинок вошёл в доску на целых шесть сантиметров.


*****


К половине четвертого всё уже было готово. Юлик и Толик, выбравшись через боковое окошко, затаились в узеньком тупичке между котельной и угольным складом, а ваш покорный слуга притулился с вымененной на шесть коробков анаши подзорной трубой у окна.

В 15-38 перед выходом из пятерки замаячили ватные спины Костиных гоблинов. Затем появился Азад в своей стильной фуфайке, пошитой на заказ на промзоне. По левую руку от Азада переминался с ноги на ногу согнувшийся под тяжестью полуторапудового портфеля Стефан, а по правую шел неизменный Михалыч.

В 15-40 вся эта процессия потянулась к оперчасти: кольцо серых охранников, дополнительно прикрывавший Азада Михалыч и с трудом поспеваший за ними спичрайтер со своей неподъемной ношей.

В 15-44 расстояние между котельной и Хайрутдиновым сократилось до минимума. Я тут же подал Толику с Юликом знак - со всей дури ударил лопатой о правый котел.

В 15-45 о голову Глечика стукнулся крупный булыжник, а секундою позже из тупичка выбежал Юлик с ножом и попытался прорваться к Хайрутдинову.

Юлик был остановлен в двух метрах от цели: Сева Бык сбил его с ног, и тотчас все пять бодигардов, забыв об Азаде, набросились на Еремеева: затаптывать насмерть что-то живое им явно было значительно интересней, чем охранять своего хозяина.

- Не до смерти, мудаки, не до смерти!- успел крикнуть Азад и - осекся.

Из переулка выбежал Толик с заряженным арбалетом (именно эту секретную вундервафлю и ковали все эти дни наши самоделкины)и с расстояния пяти метров вогнал - как он и мечтал - стальную стрелу прямо в кадык Хайрутдинову.

Азад рухнул наземь, а Толик тут же перезарядил своё оружие.

- Хоть одна сука дернется - вгоню стрелу в глотку! - негромким, но очень отчётливым голосом произнёс он. - Ты меня, Костя, знаешь и, надеюсь, донесёшь своё знание до остальных.

- Знаю, Лёвочка, знаю, - непривычно тоненьким голосом ответил Костя, с чьей пробитой камнем башки продолжали стекать струйки крови. - И мы всё сейчас сделаем, как ты прикажешь.

- Тогда кликни ментов,- приказал ему Лёва.

...Но звать краснопёрых особой надобности не было: больше дюжины автоматчиков (среди них я узнал и своего другана Хидиятуллина) под командованием лейтенанта Смирнова уже подбегали к месту трагедии.

- Начальник! - крикнул Смирнову Толян и бросил своё оружие наземь. - Я сдаюсь и сопротивления не оказываю, - он завел руки за спину, - давай, пакуй.

- Командир! - прохрипел он минуту спустя, согнувшись в четыре погибели и почти упираясь лбом в землю. - С другом дашь попрощаться? Я ведь лично тебе ничего плохого не делал.

- А подлянку не кинешь? - с тревогой спросил лейтенант.

- Не кину. Слово Толика.

- Хрен с тобою. Прощайся, - буркнул Смирнов.

После этих начальственных слов изогнутого, словно знак интеграла, Толика подвели к лежавшему на земле Юлиану.

- Вот ведь сволочи! - прохрипел Толик. - Говорил же вам старший: "Не до смерти!". Один хрен замочили.

Толик приблизил лицо к тому кровавому месиву, которое ровно минуту назад было прекрасным лицом Юлиана и прошептал:

- Все выпил сам, а мне и не оставил? Но, верно, яд есть на твоих губах. Тогда тебя я в губы поцелую и в этом подкрепленье смерть найду... Какие теплые!

И здесь положенец действительно поцеловал лежащего на земле опущенного в его разможженные рваные губы.

- Не бойся, начальник, - сказал он Смирнову, из чьих глаз ручьём текли слезы. - Пера со мной нет, так что шекспировского финала не предвидится. Я останусь живым. Веди меня к следователю. Вот такой вот бином Эйнштейна.

И Толик в сопровождении десяти автоматчиков и зареванного лейтенанта зашагал к оперчасти.


ЭПИЛОГ


ГЛАВА ПЕРВАЯ


Полминуты спустя оставшийся в оцеплении рядовой Хидиятуллин подошёл к бездыханному трупу Азада и непочтительно тронул его носком сапога.

- Что сдохнул, шайтан? - спросил он покойника. - Совсем-совсем сдохнул или всё же частычно? Нет, вроде, совсем уже дохлая.

- Тенгиз! - прокричал ему я из-за внешней стороны оцепления. - Ведь он же твой единоверец. Неужели не жалко?

- Шайтан он, а не муслим! - скривился маленький вохровец. - Совсем-совсем маленьких девочка под  старых и похотливых козлов подкладывал. Совсем-совсем маленький, как мой дочка Алинка. И я так тебе, Рыжий, скажу: и в жоп его правильно трахнули и замочили за дело. Здесь все по-честному.

- Т. е. ни капли не жалко? - спросил его я, про себя удивляясь, как подрос и окреп за эти неполных полгода Хидиятуллинский русский.

- Слушай, Рыжий, - не на шутку взъярился татарин, - если бы под Ростовым родился, ты что - Чикатило должен лубить? А почему я обязанная лубить этот шайтан толко за то, что он тоже обрезанный и молился Аллаху? Где здесь... как его... логик?

Возразить было нечего и я молча пожал плечами и вернулся в котельную.


*****


Впрочем, греться у этих котлов мне, похоже, осталось недолго. Даже если вдруг Толик (как он обещал) пребудет в глухой несознанке, догадаться о моём соучастии было несложно, а уж доказательств при любом мало-мальски тщательном обыске можно было собрать здесь вагон.

Ну и, стало быть, если Лёве за все эти художества светило лет десять, то мне, как пособнику, корчился минимум пятерик. И, стало быть,
 где-то году в 2032 я - с чистой совестью -  выйду на волю.

Следует это принять и не дёргаться.

...И именно в это мгновение дверь кочегарки с жутким грохотом отворилась и на пороге возник всё тот же Смирнов в сопровождении пары конвойных.

- Тихомиров, на выход! - приказал он.

Покорно взяв руки за спину, я привычно проследовал в оперчасть. Вошёл в до боли знакомый второй кабинет и - онемел.

За широким столом московского следователя сидела грустная Инна.

На последнем сроке беременности.



ГЛАВА ВТОРАЯ


- Здравствуй, Ваня, - негромко сказала она.

- Здравствуйте, Инна Степановна, - ответствовал я, вынимая из-за спины свои руки.

- Почему так официально?

- Потому что вы, Инна Степановна, мультимиллионерша, а я, извините, зек. Между нами пропасть.

- Нет между нами пропасти, - ответила Инна и решительно встала, отчего её пузо, как мне показалось, заполнило весь кабинет.- С этого дня, милый Ванечка, ты такой же свободный гражданин России, как и мы все. Вот твой паспорт.

- То есть... как?! - не поверил я.

- А вот так, милый Ваня. Твой приговор пересмотрен и признан ошибочным. Это стоило мне два миллиона долларов.

- А почему меня не выдергивали на пересуд?

- Потому что дело твоё пересмотрели заочно. Деньги, Ваня, творят чудеса.

- Ну что же, Инуська, - выдохнул я. - Большое тебе... человеческое... спасибо. Когда можно на волю?

- Да хоть сейчас. Всё оформлено.Сколько времени нужно на сборы вещичек?

- Нисколько.

(Свой дневник я, как Лев Николаевич, прятал в исподнем, а всего остального мне было не жалко).

- Так что я... пошёл? - спросил я, сам в это не веря.

- Иди, - ответила бывшая.

- Ну что... Инусь.... хоть руки друг другу пожмем на прощанье?

- Ванюш, не дуркуй, - ответила Инка и всем огромным своим животом и увеличившимися втрое грудями прижалась ко мне и впилась в мои губы.

- Стало быть, Инна Степановна, - прошептал я, дурея от бесконечно родного запаха, - стало быть, мы с тобою сейчас... расстаёмся и... навсегда?

- Да, Вань, навсегда. Ведь ты не из тех, кто остаётся друзьями?

- Нет, Инн, не из тех.

- Так значит... покедова?

- Да, Инн, пока.

- А ты меня ни о чём не хочешь
спросить?

- Наверное, нет. Farewell!

("Прощай!" (англ.)

И я пошел к выходу.

- Ваня, постой! - закричала мне в спину Инна.

- Ну чего там ещё?

- Вань, понимаешь, хоть мы с тобою и были в гражданском браке, но тебе всё равно полагается... часть моих денег.

- За что? За ударный труд в койке?

- Ванюш, не юродствуй!

- Инуся, запомни раз и навсегда: я был с тобою не из-за денег и посему, уходя, не возьму ни копья. Меня ещё дядя Гена учил...

- Какой дядя Гена?

- Неважно. Меня ещё дядя Гена учил, что настоящий мужчина уходит с одной зубной щёткой. А я и этого у тебя не требую.

- Ванюш, ты не понял! - вконец разозлилась бывшая. - Это ведь деньги Степана Аркадьевича. Он тебе их оставил в своём завещании. Вот - ознакомься.

И она протянула мне ворох каких-то бумажек.

- Только ты сам понимаешь, - продолжила она, - что разбираться в этих материях ты  будешь вместе с Борисом Абрамовичем. Я в этом ни  черта не понимаю. Согласен?

- Согласен.

- Ну, я пойду?

И моя первая женщина и, как мне в эту минуту казалось, самая главная и, по сути, единственная любовь моей жизни ушла из неё навсегда.

Я проводил Инку взглядом: актрисы в кино, изображая беременность, всегда упираются руками в поясницу. Но моя бывшая этому правилу не подчинялась.Она шла нога за ногу, а её руки, словно две плети, безвольно свисали по бокам.


*****


Итак, на столе лежала чуть-чуть перечерненная ксерокопия завещания С. А. Вершинина.

"Всё моё движимое и недвижимое имущество, - говорилось в ней, - (перечисление на пяти с половиной страницах) после моей смерти переходит в безраздельное владение к моей единственной дочери Вершининой Инне Степановне, 1995 года рождения, место рождения - город Цюрих. При  этом из доставшихся ей оборотных средств в течение, максимум, полугода со дня введения во владение моя единственная дочь должна сделать следующие выплаты:

1. 25 000 000 рублей должны быть переведены на счёт бывшего заместителя начальника Колпинской колонии для малолетних преступников Кременчугову Александру Петровичу 1949 года рождения, место рождения - город Барнаул, а в случае его смерти - на счета его законных наследников.

2.  50 000 000 рублей следует перечислить на счёт музея-усадьбы Льва Толстого "Ясная Поляна".

3. 50 000 000 рублей - на счёт Тихомирова Ивана Сергеевича 1995 года рождения, место рождения - город Санкт-Петербург, а, если вдруг моя дочь его бросит, то эта сумма должна быть удвоена. Если же Тихомиров И. С. попытается попытается после разрыва или развода добиться какой-либо денежной компенсации, то вся эта сумма должна быть потрачена на гонорар юристам, с тем, чтобы Тихомиров И. С. не получил ни копейки. Решение о правомерности выплаты или невыплаты вышеуказанной суммы я возлагаю на своего адвоката Бориса Абрамовича Школьника".

- И я, Вань,уверен, что ты этих денег достоин, - пророкотал у меня за спиной своим бархатным басом Борис Абрамович. - Вот такие... гм-гм... пироги с котятками.

Я в ответ не сказал ничего.

- Так эту сумму возьмёшь? - спросил меня Школьник и, выстрелив "Зиппо", опять закурил свою неизменную сигариллу. - Деньги не бог весть какие, но ты их честно, на мой субъективный взгляд, заслужил. Так возьмёшь или нет?

- Нет, не возьму,- наконец сумел вымолвить я.

- Почему?

- Мне противно.

- Ну, и дурак, - пожал плечами Борис Абрамович и выпустил облачко желтого дыма. - Знаешь что, Ванечка, за сорок три года моей адвокатской практики я сотни раз видел людей, пытающихся хапнуть чужое, но вот человека, отказывающегося от своего, встречаю впервые. Ты удивил меня, Ваня.

...Окончание этой дискуссии я от вас до поры утаю и расскажу лишь о том, что, когда - часа через три - я действительно вышел на волю, - у ворот моей зоны меня дожидалась Златка Сгущанская.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ


- Ваня, пры-ы-ывет! - закричала она и с визгом повисла у меня на шее. - Видишь, всё так и случилось,как я обещала.

- Да,Златка, ты прямо Кассандра, - закивал я.

 - Кто?

- Кассандра. Так звали одну древнегреческую тётку, умевшую безошибочно угадывать будущее и наказанную за это тем, что ей никто и никогда не верил.

- Красивая хоть была тётка?

- Нормальная. Что делать будем?

- Угадай с трёх раз, - улыбнулась Сгущанская.

- Угадал, - хмыкнул я. - Но только "что", а не "где".

- Здесь мы этого делать точно не будем, - скривилась красавица. - Здесь всё зоной пропахло. Сейчас мы сядем в такси, доедем до Архангельска, а там у меня забронирован трёхкомнатный номер с джакузи.

- Ни х.. себе! - свистнул я.

- Привыкай жить по-людски. Здесь тебе, Вань, не котельная. И ещё, Вань, учти..

- Хорошо. Только слушай, Златуля, - перебил её я. - У нас есть минут сорок для небольшого, но очень важного разговорчика?

- Наверное, есть. Машина приходит в семь.

- Тогда давай зайдём вот в это фешенебельное заведение,  - я ткнул пальцем в грязный шалман под временной вывеской "Монте-Карло". - и немного пошепчемся.

- Давай, - согласилась Златка.


*****


В "Монте-Карло" было тихо, чисто и пусто, как в церкви, и только у самого дальнего столика начальник Культурно-воспитательной части майор Петров угощал коньяком незамужнюю повариху из офицерской столовой. Мы с майором церемонно раскланялись и расселись по противоположным сторонам зала.

- Пятьсот коньяка, литр сока и две шоколадки, - продиктовал я заказ официантке.

- Ну что,Злат, за любовь? - спросил я красавицу, когда через пару минут заказ был доставлен.

- Нет, Ваня, за волю, - серьёзно ответила Златка и мы с нею торжественно выпили где-то по четверть стакана.

- Год не пил, - отдышавшись, признался я. - Представляешь?

- С трудом, - улыбнулась Сгущанская.

- Азада только что шлёпнули. Ты уже в курсе?

- Да,в курсе.

- Жалеешь его?

- Ты что - прикалываешься?

- Покойный, конечно, не был нравственным человеком, - пожал я плечами, - но мне, Златка, всех жалко. Даже уродов.

- Ну и дурак.

- Может быть, девочка, может быть. Я сейчас, блин, как в тумане: воля, кафешка, красивая женщина - ведь всё это грезится: так не бывает. Сейчас я проснусь и снова нащупаю грязный ватник, а вокруг меня будет котельная.

- Нет, Ванечка, это реальность: и я, и кафе, и свобода, - Злата по-матерински пригладила мой стоящий колом жёсткий ёжик. - Бабки, Ваня, творят чудеса и за пару вечнозелёных лимонов происходят и не такие метаморфозы.

- Как ты сказала?

- Метаморфозы.

- Да, блин, учёная мне досталась тёлка.

Златка обиженно вскинула свой восхитительный носик и пронзила меня негодующим взором.

- Ну, Злат, ну прости слабоумного.

- Ладно-ладно, прощаю.

- Тогда ещё по полтинничку?

- А ты будешь следить за базаром?

- Буду. И - тщательно.

- Тогда, Ваня, квакнем.

И мы вновь зазвенели бокалами.

- Ну меня, сука, и вштырило, - пробормотал я через минуту, - как бы мне по столу не растечься.

- Вань, не дуркуй! - всполошилась Златка. - Нас с тобою в Архангельске ждёт - не дождется трёхкомнатный люксик с джакузи.

- Не боись. Оклемаюсь. Но мне правильно, Злат, показалось, что ты в курсе практически всех моих дел?

- Правильно.

.- И про сто кислых деревом тоже слыхала?

- Да, кое-что.

- Так вот, моя маленькая, - я сделал паузу и выдал фразу, ради которой и затащил эту бл... в "Монте Карло", - я от них отказался.

- То есть... как?! - не поверила Сгущанская.

- Легко и просто.

- Вань, ты... ДЕБИЛ?!

- Кстати, именно так меня и назвали Инна с Борисом Абрамовичем. Причём - неоднократно.

- Ты что, ЕЁ видел?

- Конечно.

- Вань, согласись, - улыбнулась Сгущанская, - что твою благоверную разнесло нереально. Просто глобус на ножках. Хотя всего седьмой месяц.

- Согласен.

- Знаешь автора глобуса?

- Злата, не надо. Не надо имён. А по сути-то есть что сказать?

- Может, выпьем сначала? - предложила Сгущанская.

- Пуркуа бы не па?

- Чего?!

- Почему бы и нет.

И мы снова с ней выпили по пятьдесят. Кстати, коньяк Максима Африкановича по сравнению с этим заполярным пойлом казался напитком элитным.

- Ну, а если по сути, - продолжила Златка, - если, короче, по сути, то... ты, Ваня, мне нравишься. И не просто, а очень. И - давно. Ещё с института. Ты и парень геройский, и не урод... Да, не урод! - повторила она, заметив мою недоверчивую усмешку. - Не урод, не дурак и не импотент. А что касается денег... поверь, что на этот край света я приехала не из-за них. У меня ухажеров намного богаче тебя - хоть жопой жуй. Но... можно я выпью сотку вне очереди?

- Да ради бога!

Злата выдохнула и одним духом, словно заправский синяк, приняла ещё сотку.

- Но, милый Ваня,всему есть предел, и за нищеброда я замуж не выйду.

- А если не расписываясь? - уточнил я.

- И не расписываясь не буду. Так -
  пару раз полежать кверху пятками - это пожалуйста. Но... Ваня,не больше.

Златка сделала паузу и добавила:

- Извини, Вань, за честность.

- Я допью? - спросил я.

- Конечно, - кивнула Сгущанская.

Я резко выплеснул в пасть остававшиеся грамм шестьдесят горлодёра и продолжил:

- Ты, Златка, молодец, что не слукавила. И ты, конечно, права на все сто. Тебе нищий не пара. Ну так что: разбегаемся?

- Как "разбегаемся"? - удивилась красотка.

- Как в море корабли.

- А номер... с джакузи?

- Злат, прости, в другой раз.

- Ну ты и сука!

- Извини. Какой есть.

И смачно чмокнув и эту бывшую в её презрительно сжатые губы, я бросил на стол пару тысяч и вышел наружу.


*****


Там меня дожидался Порфирий Петрович.

 - Здравствуй, Ванечка! - широко улыбнулся он. - Чертовски рад видеть тебя на воле. И ты, я смотрю, не очень-то мне удивился?

- Такой уж сегодня денёк, Порфирий Петрович. Все флаги в гости в этот занюханный городишко. И у меня к вам такая нижайшая просьба...

- На, Вань, держи, - не дал мне договорить кагэбист и протянул целый ворох каких-то бумажек. - Вот твой загран, вот твой ВНЖ на пять лет, вот билеты на "Боинг". Угадано правильно?

- Правильно.

- А твоя сотня лямов (в швейцарских, естественно, франках) уже перечислена на хорошо известный тебе счёт.

- Порфирий Петрович, вы... гений!!! - всплеснул я руками.

 - Работа такая. Ну что, Вань,прощай?

- Прощайте, Порфирий Петрович.

- Расстаемся с концами?

- С концами.

- Вань, - прошамкал старик, - я человек не сентиментальный, но, может... обнимемся?

- Да-да, конечно.

И мы обнялись. Старикан оцарапал меня щетиной и вразвалку направился к своему "Геленвагену". А я, застывши на месте, всё смотрел и смотрел на крупно пропечатанную дату в своём билете на "Боинг":

"29 августа 2021 года".

Мой самый последний день на исторической родине.



ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ
 

Я уже два с половиной года живу в Швейцарии в доме всё той же фройлян Шутцхе, чей крошечный садик, кстати, до сих пор подстригает всё тот же вечно небритый серб Александр. Полгода назад назад я получил гражданство и сразу женился (на русской), но о моей новой избраннице в этой книге не будет ни слова.

Толика по моей просьбе защищал сам Борис Абрамович Школьник, добившийся невозможного: дополнительный срок для Толяна он сбил до семи с половиной лет. В
прошлом году заматеревшего Льва возвратили на нашу с ним зону, где он стал - несмотря на сравнительно юные годы - Смотрящим.

Его многочисленные недруги пытались ему предъявить слишком тесное общение с Юлианом, но Толик легко доказал, что, поскольку в третьей ряду партера восседали и оба Юлькиных "крёстных", зека Еремеев очистился и не мог никого офаршмачить.

Правит зоной Лев круто и отзывы о нём до меня доходят почти сплошь отрицательные, но я всё равно не могу испытывать к этому человеку ничего, кроме благодарности.

(И да, господа, каким бы добрым и обаятельным не выглядел Толик в моём пересказе, не забывайте о том, что он - вор, а вы - нет, и волк овце не товарищ).

Инна два с половиной года назад вышла замуж за своего шофёра Сергея. Через месяц после свадьбы у них родилась прелестная дочка, и я абсолютно искренне желаю им счастья.

Порфирий Петрович умер от старости (ему было шестьдесят восемь, в РФ это старость).

Златка тоже стала дамой замужней и полгода назад поменяла свою роскошную шляхетскую фамилию на непритязательное "Вигдорчик". Златкин муж - пожилой бизнесмен, круто поднявшийся на оборонном заказе.

Мама моя, слава Богу, жива. Наш пёс Полиграф Полиграфович - тоже, хотя с годами и высох, как щепка, и ещё поседел, как барсук.

Аркаша Кацман уехал в Израиль.

Биджо умер от передоза.

Бабуля воюет у Вагнера.

Михаил Илларионович ещё раз женился.

Ну вот, кажется, всё. Моя половинка минуту назад позвала меня в спальную.

Бегу, лапка, бегу!

Прощайте, читатель.


Санкт-Петербург, Нарвская застава, 13.09.2022. 17-12.