Последняя дуэль Лермонтова как это было

Последняя дуэль Лермонтова: как это было (к 210-летию со дня рождения поэта)


Весной 1841 года Лермонтов вместе со своим другом и родственником А. Столыпиным направлялись из Петербурга на Кавказ, в отряд, где с осени 1841 года они должны были участвовать в военных действиях. По пути они решили заехать в Пятигорск, куда и добрались к середине мая. Там встретились с корнетом лейб-гвардии конного полка М. Глебовым, поручиком князем С. Трубецким, князем А. Васильчиковым — молодым чиновником, сыном председателя Госсовета, и Н. Мартыновым, майором в отставке. Все они (кроме Васильчикова) были давними приятелями Лермонтова; с последним поэт встречался в «кружке шестнадцати». 

Николай Мартынов был соучеником Лермонтова, Столыпина и Трубецкого по юнкерской школе. В феврале 1841 года он вышел в отставку и жил на водах в ожидании документов перед отъездом в имение. Причины этого нередко становились предметом интереса исследователей; на данный момент таковыми признаются семейные обстоятельства. Однако догадки исследователей о том, что свою военную отставку молодой офицер воспринимал как «неудачу судьбы», представляются не беспочвенными. Многие в то лето в Пятигорске заметили, что в Мартынове произошла перемена. Наиболее емко его охарактеризовал Костенецкий: «Это был очень красивый молодой гвардейский офицер... Он был всегда очень любезен, весел, порядочно пел под фортепиано романсы и был полон надежд на свою будущность... В 1841 году я увидел его в Пятигорске... Вместо генеральского чина он был уже в отставке всего майором, не имел никакого ордена и из веселого и светского изящного молодого человека сделался каким-то дикарем: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, мрачный и молчаливый».

Между тем известно, что Николай Мартынов был награжден орденом Анны III степени. Но во всем остальном он, видимо, оправдывал меткую характеристику мемуариста, и мы располагаем сведениями о том, что его эксцентричный наряд и манера поведения вызывали насмешливое отношение окружающей публики.

Х о д  к о н ф л и к т а. Лермонтов, конечно же, не остался равнодушным к новому имиджу давнего товарища. Он стал называть его «montagnard au grand poignard», что означает «горец с большим кинжалом». Другие варианты этой шутки: "le sauvage au grand poignard" или просто "monsier le poignard". Лермонтов хотел немного «встряхнуть» приятеля, напустившего на себя «странную» серьезность и мрачность; ведь и он сам, и его друзья помнили Николая Мартынова еще недавно более веселым, эмоциональным и отзывчивым в общении с ними.

До нас дошла следующая эпиграмма поэта на товарища:

Скинь бешмет свой, друг Мартыш,
Распояшься, сбрось кинжалы,
Вздень броню, возьми бердыш
И блюди нас как хожалый.

Это было произнесено в один из июньских вечеров за картами, когда, одетый не по погоде, Николай Мартынов жаловался на жару. Тогда же были сочинены и экспромты на других друзей — Столыпина, Трубецкого, Васильчикова, Льва Пушкина. 

Молодые люди проводили время в прогулках, балах и пикниках, шутили, ухаживали за женщинами. И случилось так, что Лермонтов и Мартынов оба стали ухаживать за Эмилией Верзилиной, известной в мемуарной литературе как «Роза Кавказа». Мартынов оказался здесь счастливым соперником поэта; Лермонтову же, в свою очередь, не хотелось отступать, отчего его поведение могло стать испытующим, и он мог более, чем обычно, дать волю своему несколько колкому остроумию. Впоследствии Мартынов, не без преувеличения, так описывал эту ситуацию: «...Эмилия Верзилина, за которою ухаживали как он, так и я, отдавала мне видимое предпочтение, которое от Лермонтова и не скрывала, что приводило этого крайне самолюбивого человека в неописуемое негодование».

Видимо, в пылу этого «любовного» соперничества Николай Мартынов и написал на Лермонтова пикантную эпиграмму:

Mon cher Michel,
Оставь Адель,
А нет сил,
Пей эликсир,
И вернется снова,
К тебе Реброва.
Рецепт возврати не иной,
Эмиль Верзилиной.

Текст эпиграммы дважды перечеркнут карандашом, а поверх текста сделана карандашная запись: «Подлец Мартышка» (возможно, рукой Лермонтова).

Взаимные шутки, дружеские шаржи были в обычае у молодых офицеров того времени. Сам Мартынов признает на следствии, что они «не задевали его чести». Однако с определенного момента Николай Мартынов нашел, что поведение Лермонтова с ним становится резким, вызывающим, и стал обижаться на остроты поэта и общих друзей.

Они же, в свою очередь, вели себя легкомысленно, шли на поводу у Лермонтова, который был лидером в компании, и, можно сказать, «помогали» ему смеяться над его будущим визави. А. И. Арнольди: «Шалуны-товарищи показывали мне тогда целую тетрадь карикатур на Мартынова, которые сообща начертили и раскрасили... Красавец, бывший когда-то кавалергард, Мартынов был изображен в самом смешном виде, то въезжающим в Пятигорск, то рассыпающимся перед какою-нибудь красавицей и проч.». Висковатову рассказали другой подобный эпизод: «Однажды Мартынов вошел к себе, когда Лермонтов с Глебовым с хохотом что-то рассматривали или чертили в альбоме. На требование вошедшего показать, в чем дело, Лермонтов захлопнул альбом, а когда Мартынов, настаивая, хотел его выхватить, то Глебов здоровою рукой отстранил его, а Лермонтов, вырвав листок и спрятав его в карман, выбежал... Мартынов чуть не поссорился с Глебовым, который тщетно уверял его, что карикатура совсем к нему не относилась».

Как видится со стороны, Николай Мартынов кардинально отличался по своему личностному складу от тех, кто были его товарищами в курортных развлечениях того лета. Из его воспоминаний мы узнаем, что еще в юнкерской школе его тяготили шумные забавы других юнкеров, он с трудом поспевал за их энергией и задором, а сам порой участвовал в их шалостях отчасти против воли. (При чтении этих воспоминаний замечаешь, как раздражение автора придает его суждениям весьма карикатурный характер.) И теперь рядом с Лермонтовым, Столыпиным и Трубецким, Васильчиковым — светскими, блестящими, остроумными, темпераментными — он, не умея вполне завоевать их уважения, чувствовал себя неуверенно. И эта слабость положения Мартынова в компании вела к недостатку в чувстве солидарности с общими друзьями, что должно было повлиять на дальнейший ход событий не с лучшей стороны.

Вместе с тем представлять Мартынова человеком «тихим», простым и искренним (таким был в компании М. Глебов), было бы ошибочно. Это был очень самолюбивый и подчас обидчивый человек, а самоутверждение в кружке общих приятелей было на тот момент его главной потребностью и целью.

Напряжение росло постепенно в «замкнутом пространстве», каковым являлся для молодых людей Пятигорск, где офицеры посещали изо дня в день одни и те же гостиные, в которых Лермонтов и Мартынов ежедневно сталкивались друг с другом. И 13 июля в доме Верзилиных произошла ссора. Вот как описывает ее в своих воспоминаниях Эмилия Верзилина, дочь хозяйки дома: «К нам присоединился Л. С. Пушкин... увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его «montagnard au grand poignard». Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при д а м а х » , — и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову«.

Последовал вызов на дуэль.

Таким образом, на стадии конфликта Лермонтова с Мартыновым сплелись и оказывали влияние на ситуацию несколько различных факторов: остроты и карикатуры поэта, принявшие в какой-то момент резкий характер и обижавшие товарища; соперничество за внимание женщин; легкомысленное поведение общих друзей, как бы «подыгрывавших» Лермонтову; слишком сильное несходство в темпераменте Николая Мартынова как с Лермонтовым, так и с другими друзьями, и, в силу этого, его слабая позиция в расстановке сил в компании; наконец, постоянное трение молодых людей друг о друга, влияние обстановки.

Непосредственным же поводом к вызову послужила шутка Лермонтова над Мартыновым в обществе, на вечере у Верзилиных. И здесь нужно немного отвлечься, чтобы рассмотреть иные версии причин этой дуэли.


В е р с и и  п р и ч и н.  Л и ч н ы е  м о т и в ы. Разительное несоответствие между ничтожным характером ссоры и ее трагическими последствиями порождало предположения, что существовали другие, более глубокие побудительные мотивы действий Мартынова. Этим попытались воспользоваться родственники и сторонники убийцы поэта, чтобы выдвинуть версию причин дуэли личного характера.   

Рассказывался следующий бытовой инцидент. В конце лета 1837 года Мартыновы попросили Лермонтова передать письма Николаю Мартынову на линии. По словам Лермонтова, в дороге у него украли вещи, и писем Мартынову он не передал, но, так как в письма были вложены деньги (триста рублей), в компенсацию отдал приятелю свои. По версии Мартыновых, Лермонтов не должен был знать о денежном вложении, и на основании этого небольшого недоразумения пытались утверждать, что он вскрывал письма. (В качестве мотива Лермонтову, возможно, приписывалось романтическое любопытство к письму одной из сестер Николая Мартынова.)

Однако тот факт, что у Лермонтова тогда действительно украли вещи, сегодня считается доказанным исследователями. Также известно, что Лермонтов и Мартынов в дальнейшем оставались в приятельских отношениях. В 1838-39 гг. они виделись в Петербурге, а осенью 1840 года вместе принимали участие в военных действиях — в экспедиции генерала Галафеева в Малую Чечню. Следовательно, этот эпизод не мог быть причиной дуэли летом 1941 года (Примечание 1). 

П о л и т и ч е с к и й  ф а к т о р. Лермонтов — человек и поэт — жил в ситуации тяжелого конфликта с властью, и не только в советское время, но и до Революции общество было убеждено в том, что его «случайная» гибель вполне устроит Николая I. Не будем забывать также, в какой обстановке произошла трагедия: Лермонтов и Мартынов провели несколько недель все время в обществе, на людях, и в такой ситуации предположение о том, что общество могло стать активным катализатором конфликта, представлялось вполне естественным.

В СССР выдвигались версии, что заговор против поэта мог осуществляться по инициативе военного министра Чернышева через полковника Траскина (Недумов, Андреев-Кривич), либо же через жандармского полковника Кушинникова нити заговора должны были вести к шефу жандармов Бенкендорфу (Герштейн). Однако к началу 1980-х гг. советское лермонтоведение стало отказываться от них за недостатком доказательств.

Интересно, что дореволюционный лермонтовед и автор первой биографии поэта Павел Висковатов, выдвигая версию заговора пятигорских недоброжелателей против Лермонтова, вообще не считал полное ее подтверждение ни возможным, ни обязательным: "Мы находим много общего между интригами, доведшими до гроба Пушкина и до кровавой кончины Лермонтова. Хотя обе интриги никогда разъяснены не будут, потому что велись потаенными средствами..."

Не обязательно разделять мнение Висковатова, чтобы прийти к следующему выводу: постороннее подстрекательство в «деле Лермонтова» никогда в будущем уже не может быть полностью ни подтверждено, ни опровергнуто.


Д у э л ь. Х о д  д у э л и. Итак, друзья поэта пытались примирить противников, но тщетно. Отговорить Мартынова от дуэли пробовали Васильчиков и Глебов. Выяснилось, что Мартынов не питал к будущим секундантам полного доверия; впоследствии он говорил, будто ему показалось, что «они его проверяют». Насколько справедливыми были предчувствия Мартынова, до наших дней неизвестно: возможно, их следует отнести лишь насчет его мнительного характера, но также в виду ряда деталей роль князя Васильчикова может представляться несколько двусмысленной. Близкий друг и родственник поэта Столыпин не оставил воспоминаний о дуэли. Скорее всего, ни он, ни Трубецкой не приложили больших усилий к тому, чтобы, в свою очередь, склонить к извинениям Лермонтова, ведь дуэль не воспринимали всерьез (Примечание 2).

Секундантами дуэли стали все четверо друзей противников — Васильчиков, Глебов, Столыпин, Трубецкой (двух последних скрыли от следствия, но само их присутствие на месте поединка является подтвержденным фактом). Впоследствии, отвечая на вопросы журналиста Семевского, Васильчиков скажет: «Собственно, не было определено, кто чей секундант».

Лермонтов заранее предупредил секундантов, что не будет стрелять.

Дуэль состоялась 15 июля между 6 и 7 часами вечера на небольшой поляне у дороги, ведущей из Пятигорска в Николаевскую колонию вдоль северо-западного склона горы Машук, в четырех верстах от города.

По условиям дуэли каждый из противников имел право стрелять стоя на месте, либо на ходу, либо подойдя к барьеру. Барьер был определен на 15 шагах (по другим данным на 10), и по 10 шагов было отмерено в каждую сторону от барьера. Права первого выстрела никому не было дано. Стрелять надлежало между командами «два» и «три». Осечки считались за выстрелы. Каждый имел право на три выстрела с вызовом отстрелявшегося на барьер. 

Существует версия, что тяжелое условие трех выстрелов предложил Р. Дорохов, пытаясь заставить Лермонтова и Мартынова отказаться от поединка. На месте не было ни врача, ни экипажа. Князь Васильчиков писал, что все были уверены, что «дело обойдется, во всяком случае, без кровопролития. Для соблюдения чести противники обменяются пустыми выстрелами и поедут ужинать».

Однако события развивались по-иному... (Примечание 3)

Васильчиков: «Командовал Глебов… «Сходись!» – крикнул он. Мартынов пошел быстрыми шагами к барьеру, тщательно наводя пистолет. Лермонтов остался неподвижен. Взведя курок, он поднял пистолет дулом вверх и заслонился рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом уже направленного на него пистолета».

Васильчиков: «Раз… Два… Три!» – командовал между тем Глебов. Мартынов уже стоял у барьера… В это время Столыпин крикнул: «стреляйте! или я разведу вас!..» Выстрел раздался, и Лермонтов упал как подкошенный, не успев даже схватиться за больное место, как это обыкновенно делают ушибленные или раненые. Мы подбежали… В правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь… Неразряженный пистолет оставался в руке…»

Рана была смертельной. Лермонтов скончался, не приходя в сознание, в течение нескольких минут.

Так описал произошедшее секундант роковой дуэли в интервью Семевскому в 1870-е гг. Однако позднее, в разговоре с первым биографом поэта Висковатовым князь Васильчиков выдал еще некоторые подробности, о которых умалчивал прежде: «…Лермонтов, все не трогаясь с места, вытянул руку кверху, по-прежнему кверху же направляя дуло пистолета…» На вопрос изумленного Висковатого – «отчего же он не печатал о вытянутой руке, свидетельствующее, что Лермонтов показывал явное нежелание стрелять» (то есть, намерение выстрелить в воздух), бывший секундант ответил, что прежде «он не хотел подчеркивать этого обстоятельства, но поведение Мартынова снимает с него необходимость щадить его» (Примечание 4).


О ц е н к и.  В обществе смерть Лермонтова отозвалась сильным негодованием на властей, так сурово и небрежно относившихся к поэту и томивших его «из-за пустяков» на Кавказе, а на Мартынова обрушились самые тяжкие обвинения. По Пятигорску распространился слух о выстреле Лермонтова в воздух (как мы видели выше, имеющий под собой некоторые основания), и, потрясенные, люди различно передавали друг другу подробности дуэли, но «все обвиняли Мартынова как убийцу». На этих откликах мы не станем останавливаться подробно: общественности требовалось время, чтобы прийти в себя и попытаться трезвым взглядом оценить случившееся.

Современные преданные защитники Николая Мартынова особенно «упирают» на тот факт, что друзья Лермонтова не высказывали какого-либо осуждения в его адрес. Это является только отчасти верным. Действительно, уже когда участники дуэли находились под арестом, Глебов, самый молодой из секундантов, писал Мартынову: «Мы не только по обязанности защищаем тебя во всем, но и потому, что не видим с твоей стороны ничего дурного в деле Лермонтова». Однако мы не можем с уверенностью утверждать, что отношение других участников трагедии было точно таким же (Примечание 5).

После дуэли о поэте запрещено было писать на протяжении по крайней мере тридцати лет, и лишь на рубеже веков разговор об этой трагедии стал возможен в печати. Обратимся же к мнениям литераторов Розанова, Перцова, а также первого биографа поэта Висковатова.

Перцов и Розанов находили, что Мартынов отнесся к этой дуэли в дружеском кружке излишне по-военному (радикальное отличие от мнения некоторых современных лермонтоведов, которые, очевидно, ставят «серьезное» отношение к дуэли в заслугу Николаю Мартынову!) (Примечание 6).

Петр Перцов высказался резко: «Для меня отвратителен этот самодовольный, напыщенный собою и ограниченный офицерик, этот настоящий “медный лоб”, который не умея ответить остроумно на шутку приятеля, тащит его к барьеру и здесь... “палит” в него с очевидным прицелом, с очевидным желанием “всадить пулю”. Ведь никто не мешал ему  в з я т ь  н а  в е р ш о к  в  с т о р о н у».

Более дипломатичен был Василий Розанов: «Есть что-то темное и действительно тягостное для памяти всех окружающих людей в этой дуэли... Пусть смерть Лермонтова была нечаянностью для стрелявшего: все же остается бесспорным, что Мартынов, если бы не хотел убить поэта, мог  п р е д н а м е р е н н о  н а с т о л ь к о  в з я т ь  в  с т о р о н у,  чтобы не задеть противника». 

В то же время Висковатов, возлагавший наибольшую вину за гибель Лермонтова на тайных интриганов, в существовании которых он не сомневался, о поведении Мартынова в дуэли высказывался с учетом  э м о ц и о н а л ь н о г о  н а п р я ж е н и я,  вероятной  р а с т е р я н н о с т и,  фактора  д у э л ь н о й  с л у ч а й н о с т и:  «Неожиданно строгий исход дуэли даже для Мартынова был потрясающим. В чаду борьбы чувств, уязвленного самолюбия, ложных понятий о чести... Мартынов, как и все товарищи, был далек от полного сознания того, что творится. Пораженный исходом, бросился он к упавшему...»

К этому же склоняются и некоторые современные лермонтоведы (Очман, Хачиков).   

В одном трудно не согласиться с Розановым: «Это участь гения, прежде всего для него самого тягостная — быть несколько неуравновешенным... Поэт есть роза и несет около себя неизбежные шипы; мы настаиваем, что острейшие из этих шипов вонзены в собственное его существо... Его краткая жизнь, зримо огорчающая и часто незримо горькая, есть все-таки редкое и трудно созидающееся в истории миро, которое окружающая современность не должна расплескать до времени».


Р е ш е н и е  в о е н н о г о  с у д а. Рассмотрение дела в военном суде длилось три дня. Мартынов был признан виновным в произведении дуэли, приведшей к смерти Лермонтова, и подлежащим к лишению чинов и прав состояния. Такому же наказанию подлежали Глебов и Васильчиков за то, что были секундантами на дуэли.

Дело ушло по инстанциям. Сначала командующий войсками на Кавказской линии и в Черномории генерал Граббе, а затем командир Отдельного Кавказского корпуса генерал Е. А. Головин смягчили приговор, предложив лишить Мартынова «чина, ордена и написать в солдаты до выслуги без лишения дворянского достоинства», а Глебова и Васильчикова выдержать в крепости на гауптвахте один месяц, и Глебова перевести из гвардии в армию тем же чином. Затем дело ушло в Петербург на «высшую конфирмацию». Был составлен обширный и весьма объективный доклад по делу, содержащий сведения о подсудимых, о причине и ходе дуэли, приговор суда и мнения Головина и Граббе о его смягчении. Николай I, которому доклад был представлен 3 января 1842 г., вынес беспрецедентно мягкое решение: «Майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию. Титулярного же советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной тяжелой раны».

Срок церковной епитимьи для Мартынова, поначалу значительный (15 лет!), впоследствии по ходатайствам его и его родных все сокращался. В 1843 году Мартынов обращался с соответствующим прошением в синод, и срок покаяния был уже сокращен ему до семи лет, то есть до 1848 года. Еще через два года, 25 ноября 1846 года, синод по прошению Мартынова окончательно освободил его от дальнейшей публичной епитимии (Примечание 7).





Примечание 1. Дореволюционный журналист П. Мартьянов со слов барона Майделя передавал, что в Ставрополь Лермонтов приехал без вещей и не сразу явился к начальству, так как не было формы, за что получил впоследствии выговор: ему сказали, что обязан был явиться немедленно, в чем приехал. Долгое время Мартьянов считался ненадежным источником, однако со временем обнаружилось также письмо Лермонтова от 2 февраля 1838 года. Поэт писал своему знакомому Ивану Петрову, у которого занимал деньги (1050 рублей) на покупку нового обмундирования взамен украденного. В письме Лермонтов благодарит Ивана Петрова за помощь и возвращает занятую у него сумму: «Любезный дядюшка Павел Иванович... С искреннейшею благодарностью за все ваши попечения о моём ветреном существе имею честь прикладывать к сему письму 1050 руб., которые вы мне одолжили». На сегодняшний день реальность кражи вещей у Лермонтова осенью 1837 года признают как дореволюционные, так и современные исследователи, включая таких лермонтовских скептиков, как В. Захаров и А. Очман.

Примечание 2. По выходе из дома Верзилиных между Лермонтовым и Мартыновым произошло объяснение, которого никто не слышал. Разные люди по-разному передавали это объяснение, выставляя акценты то в пользу Лермонтова, то в пользу Мартынова, в зависимости от личных симпатий и антипатий. Об этом, в сущности, обмене запальчивыми репликами с Лермонтовым Мартынов рассказал Васильчикову, и тот, с его государственным умом, сделал из услышанного юридический казус: объявил Мартынову, что теперь для поддержания чести ему следует вызвать Лермонтова на дуэль. 

Примечание 3. Подробности дуэли Лермонтова с Мартыновым представляются не до конца ясными большинству лермонтоведов. Все секунданты дуэли были "общими", на следствии, да и в дальнейшем молодые люди были связаны «круговой порукой». Поэтому зачастую профессионалы уходят в крайности, высказывая решительное недоверие той картине поединка, которую нарисовал князь Васильчиков (единственный из секундантов, кто вообще публично высказывался о случившемся). Тогда дается подробное описание многочисленных сценариев этой дуэли, которые рисовали ее гипотетические свидетели и даже люди, которые не были свидетелями, а только «сочинителями».

В то же время некоторые специалисты, явно пристрастные к Николаю Мартынову (например, А. Очман в начале XXI века), представляют широкой публике картину дуэли максимально ясную и умышленно обходят любые подробности, которые, с некоторой точки зрения, могут рассматриваться не в пользу противника Лермонтова, демонстрируя таким образом сомнительный профессионализм. 

Мы попытаемся придерживаться «середины», излагая ход дуэли со слов ее секунданта князя Васильчикова, который, в свою очередь, дважды рассказывал прессе, а затем Висковатову об этой дуэли, и передавал ее детали в том и другом случае несколько различно. 

Примечание 4. Здесь необходимо объяснить, о каком «поведении Мартынова» с осуждением говорит Васильчиков. До князя дошли сведения, что в разговоре с частными лицами Мартынов «передавал подробности дуэли несогласно с действительностью или, во всяком случае, оттеняя дело в свою пользу». Васильчиков: «Если в подробности вкрались ошибки, я прошу Мартынова их исправить».

Примечание 5. Васильчиков, как мы видели выше, стараясь быть объективным, в то же время нередко с холодностью и настороженностью высказывался о Мартынове. О Столыпине же известно, что когда Мартынов подошел к Лермонтову, желая проститься, то услышал в ответ: «Отойдите! Вы уже сделали все, что могли». Вполне естественно, что общие друзья Лермонтова и Мартынова не могли не испытывать подавленности, растерянности и смущения перед случившимся.

Примечание 6. Николай Мартынов впоследствии говорил, что "отнесся к дуэли серьезно, так как не хотел подвергаться насмешкам, которыми обыкновенно осыпают людей, делающих дуэль предлогом для пустой траты пыжей и гомерических попоек после нее".

Примечание 7. Епитимья — церковное наказание, налагаемое на мирян в христианской церкви; имеет значение нравственно-исправительной меры. Наиболее обычной и распространённой епитимьёй первой половины XIX века, назначаемой духовной консисторией, были поклоны. Количество поклонов было разным (от 150 до 1000), но за один раз необходимо было сделать не более 100. Осуждённый к поклонам должен был положить их на алтарь того собора или города, в уезде которого жил.





Источники и литература:


Андреев-Кривич С. Всеведение поэта. 1973.
Аринштейн Л. "С секундантами и без..." Убийства, которые потрясли Россию. 2010.
Васильчиков А. И. Несколько слов о кончине Лермонтова и о дуэли его с Мартыновым. //
М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. - 1989.
Висковатов П. М. Ю. Лермонтов: жизнь и творчество. 1891.
Герштейн Э. Судьба Лермонтова. 1986.
Голлер Б. Лермонтов и Пушкин. Две дуэли. 2012.
Лермонтов М. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 1. Издательство Пушкинского дома. 2014.
Лермонтовская энциклопедия. Издательство Пушкинского дома. 1981.
Мартынов Н. Моя исповедь. 1871.
Недумов С. Лермонтовский Пятигорск. 1974.
Очман А. Лермонтовское притяжение. 2014.
Перцов П. Прощать ли Мартынова? Новое время. 1916.
Розанов В. Вечно печальная дуэль. Новое время. 1898.
Хачиков В. Тайна гибели Лермонтова. 2014.
Щеголев П. Книга о Лермонтове. 1929.


Также автор приглашает к прочтению другой статьи "Последняя дуэль Лермонтова: об "истинных причинах" и об "оскорблении противника" (приложение)":

http://proza.ru/2024/04/11/582