Семейное дело

    Степка строил себе дом. Дом обещал получиться добротным, с большой покатой крышей, уютной мансардой, светлым эркером и гаражом. Строился Степка, в основном, своими руками, которые росли у него, как и у многих парней на селе, «из того места». Временами он представлял себе — вот там будет располагаться спальня, на втором этаже окнами на юг — детская, а здесь — кухня. Над входной дверью он обязательно повесит подкову на удачу, под окнами разобьёт клумбу с гладиолусами, а у калитки посадит сирень.
В такие моменты лицо Степки, обычно хмурое, насупленное, рябое, с непропорционально тяжелой нижней челюстью, озарялось внутренним теплым светом и выглядело почти симпатичным. Когда жилище будет готово, он, наконец-то, сможет привести в него хозяйку — русоволосую нежную Ниночку Панкратову из соседнего Митино. Красавица Нинка —давнишний предмет Степкиных воздыханий, а потом и вожделений. Они с братом на пару сохли по ней чуть ли не с четвертого класса. Точнее с четвертого класса сох один только Степка потому, что Лешка ходил тогда во второй. Казалось бы, что б шкет понимал в высоких чувствах, но, глядя на старшего, записочки со своими каракулями подбрасывал Нинке в ранец исправно.
 Младший Степин брат — это случай особый. Хоть и моложе Степана почти на три года, а деловой, словно бы старше раза в два. Шагу в простоте не сделает, все сперва разложит по полочкам, да еще так ловко, что и родителей, если придется, за пояс заткнет. Никогда не подумаешь, глядя со стороны, что Степан с Лешкой — братья, настолько они с ним разные, наверное, даже более несхожие, чем лед и пламень.
Ширококостный Степан был внешне под стать своему большому и неуклюжему отцу. Характер он себе тоже взял отцовский — спокойный, обстоятельный, простодушный. Алексей же, тот, наоборот, целиком вышел в мать. Такой же норовистый, громкий, жадный до жизни. Может, поэтому и понимали они с матерью друг друга, как никто, нутром чувствовали. А еще Лешке от нее досталась роскошная внешность: стройный крепкий стан, греческий прямой нос, зеленые с поволокой глаза. Лицо у младшего было узкое, нежное, девичье. Кряжистый увалень Степка выглядел рядом с братом, словно вернувшийся с пахоты работяга-трактор, случайно оказавшийся возле новенькой иномарки главы районной администрации. Ну, а трактору, как водится, тракторово. Наверное, потому и работал Степка, придя третьего года из армии, механизатором в районной коммунальной службе. Летом поселок благоустраивал на своем тракторе: траншеи рыл под водоснабжение, гравий равнял, зимой дороги расчищал, либо, загнав машину на яму, ковырялся в трансмиссии. От такой работы Степка еще больше раздался, огрубел, закоржавел, скоро превратившись из просто коренастого хлопца в эдакого деревенского двужильного мужика.

  По правде сказать, Степке даже не верилось, что Нинка изъявила готовность выйти замуж за него, а не за Лешку — яркого, дерзкого, холеного. Приняла она, впрочем, признание Степана довольно сдержанно, хоть и дала добро на брак, но с условием. В тот знаменательный вечер они, как обычно, прогуливались вдоль быстрой извилистой речки, любуясь июньским пышным закатом. Степка только что отработал смену на своей старенькой «Беларуси», после чего, оттерев с лица следы машинного масла и одевшись поприличнее, привел Нинку к их заветному месту возле старой ветлы, раскинувшей ветки аж до середины стремнины. Нинка стояла на берегу, укутанная, как в хиджаб, в Степкин безразмерный пиджак и, кусая шоколадное эскимо, терпеливо слушала его неловкое признание. Степка, петляя, словно заяц, долго ходил вокруг да около, собираясь с духом сказать главное, то, что и так давно было для всех секретом Полишинеля. Степка это прекрасно понимал, но заставить себя сделать последний шаг все равно не отваживался. Мандражировал. Ведь пока вопрос не поставлен ребром, то и ответ на него тоже необязателен. В таком случае можно, как ни в чем не бывало, продолжать прогуливаться вдвоем, ждать, на что-то надеяться. А вот если предложение сделано, то дальше уже лотерея. И каким будет ответ, это, простите за каламбур, еще вопрос. Поэтому Степка даже сейчас, можно сказать, " решившись прыгнуть с дерева, продолжал цепляться за ветки", прерывая судьбоносную речь на то чтоб прикурить пятую сигарету или отогнать от зазнобы букетом полевых ромашек нескончаемые орды июньских комаров.
—Ты, Степушка, только не обижайся. — сказала Нинка, дождавшись, наконец, предложения руки и сердца. — Но мой ответ — нет. Хоть и чувства у меня к тебе больше, чем просто дружеские. Но замуж, прости, не пойду.
— А если я спрошу, почему?  — покраснев, набычился Степка, как он делал всегда, получая пощечины судьбы.
— Все просто. Ты, Степа — добрый, честный, надежный. Из тебя наверняка получился бы хороший муж и отец. Но жить под одной крышей вместе с твоими родителями и братом?  Разве это жизнь? А чем лучше у моих, в их «Доме колхозника»? Сидеть, спрятав нос, в углу за занавеской, шагу не ступать без «разрешите», «извините»? Ну да ты и сам все понимаешь.
— И что же нам делать теперь, а? — озадаченно почесал затылок Степан, подсознательно объединив местоимением «мы» себя и Нинку перед лицом общей проблемы. Смекалистая Нинка этот тонкий момент мимо ушей не пропустила и одним махом вернула их отношениям статус «неопределенные».
— Думай, ты ж мужчина.
— Ясно. А как тебе вообще идея? —уточнил мнительный Степа. — В целом.
— Ну, если в целом, то мысль любопытная.
 И Нинка, засмеявшись, поцеловала просиявшего Степу в нос.
  В выходные за семейным ужином Степка объявил о своей помолвке, не обращая внимания на то, как по- кошачьи недобро сузились глаза у брата.
— Только нам жить негде, —потупив взгляд добавил он.  Не сюда же я ее приведу, в самом деле, за печку. Как кошку какую-нибудь. Совестно. Да и не пойдет она.
— На работе у себя не пробовал говорить? — деловито осведомилась мать.
—Там глухо все. В профкоме сразу сказали, чтобы губу на отдельное жилье не раскатывал. Дескать, чтобы только в очередь встать, я у них еще лет десять отбарабанить должен.
— А в чем —   загвоздка-то? — подал голос глава семьи после некоторого раздумья. —У нас в городе жилплощадь год уж стоит не при деле. С тех пор, как Мария Богу душу отдала. Стоит ни туда, ни сюда, коммуналку плати только. Чем вам не выход? Тем более, тракторист, он, как говорится, и в городе тракторист.
Мать нерешительно пожевала нижнюю губу.
— И то, пожалуй…
В ответ на отцовское рацпредложение зеленые глаза Алексея сузились еще больше, начав отливать красным, точно у кролика.
— Быстро, гляжу, теткину квартирку пристроили, — процедил, вроде бы в сторону, младший брат, демонстративно отставив тарелку с холодцом, — Моргнуть не дали, куда там высказаться.
И потом уже явно, во всеуслышание, — А ничего, родители, что я и сам до города собираюсь? Давно все хотел сказать, что в Политех буду поступать, на инженера. Но это мелочи жизни, конечно, когда тут женихи кругом.
— Вона оно как, — расплылась в блаженной мечтательной улыбке мать. — Новость-то какая. Алешка наш — студент. Дела-а. Сту-дент. А что? Вдруг и впрямь кто-то из наших в люди выйдет?..  И да, почему только мы должны ломать голову, где жить молодым? Надо к Панкратовым будет сходить, может, у них какие мысли имеются.
— Погоди, погоди, — почуяв, куда ветер дует, сказал отец. — Степке квартира в его семейном положении нужнее, факт. А студент, он и в общежитии студент. Наукой заниматься, как говорится, не детей рожать. Стол и стул, много места не надо.
Но мать, голос которой всегда в семье был если не доминирующим, то более громким, похоже, уже приняла для себя решение.
— Лешенька поступать будет, — отрезала она. — Чего непонятного? И не пристало ему по чужим углам мыкаться, коли свой есть.
— А как же я? — набычившись, спросил Степка, когда до него дошло, что квартира проплывает мимо его носа. — Забыли? Нам с Нинкой жениться надо. Я, кстати, если уж на то пошло, тоже в институт пойду. Как его...?
— В Политехнический, — усмехнулся презрительно Алексей.
— Точно. В него и пойду.
— Во-во, — кивал в унисон Степкиным словам отец.
Над столом повисла тягостная пауза. Видно было, что противоборствующие стороны настроены категорически и легкого решения вопроса не предвидится. Голоса поделились ровно пополам, обеспечивая устойчивое равновесие сил, поэтому теперь на основной план выходила дипломатия. Предстояло искать компромисс.
Первой подала голос мать.
— Слушай, Вань. — Заискивающе посмотрела она на непримиримо играющего скулами отца. — У нас же вроде участок на том конце села. Ну, этот, где картошка была раньше. Зарос уж весь.
— Ну и?.. — нахмурился тот, не понимая, куда клонит жена.
— Ну... и? — передразнила мать. —Так —  земли-то десять соток целых, Вань: газ, свет, вода. Вот я и подумала тут… пусть его Степка возьмет на себя. Почему нет? Отстроится, посадит грушу-яблоню, семью заведет.
— Да уж, голова. А ты не смикитила заодно, что для строительства деньги нужны? Там и материалы, и бригады всякие. Стройка — это штука такая, не каждому по зубам.
— Так ведь и руки Степке на что? Нет, мы тоже, понятно, в стороне не останемся. Дело-то семейное. Надо глянуть, сколько у нас на книжке.
Отец, сведя брови к переносице, задумался. Не очень нравилось ему озвученное женой хлопотное решение, но лимит его «строптивости» по отношению к супруге был уже на исходе.
— С материалом тоже как-нибудь изловчимся, — почувствовав слабину мужа продолжила сбрасывать козыри мать, куя, так сказать, пока горячо. — Забыл, у нас кум на лесопилке? Потом Степан и сам деньгу зарабатывает, не маленький уже. Панкратовых напряжем. Пусть берет участок.
— Да, но сколько воды утечет, пока...
— Москва тоже не сразу строилась.
И тогда отец махнул рукой. В конце концов, на то он и компромисс, чтобы чем-то жертвовать.
 Степан принялся за строительство воодушевлённо и основательно, впрочем, как и за все, за что брался. Каждую свободную копеечку он теперь вкладывал в свой новый проект. Каждую свободную минуту проводил у себя на участке, либо с триммером и топором, либо за блокнотом — чертил, прикидывал, морща нос. Наконец, когда все было расчищено и размечено, он пригнал на площадку свой трактор и за вечер вырыл траншею под фундамент для дома площадью десять на десять квадратов. Июль у Степы ушел на возведение опалубки и вязку арматуры. Вся его созидательная деятельность происходила по объективным причинам либо в выходные, либо после работы. Раньше он мчался в любую свободную минутку с Нинкой под ветлу, а теперь, забыв про все на свете, — к их будущему дому. Нинка, соскучившись, время от времени, прибегала к жениху на объект, чтобы лично проинспектировать ход строительства, поддержать морально, дать ценные рекомендации. Они тогда подолгу стояли, обнявшись, на краю траншеи, лениво споря, какого цвета будет кафель в ванной.
— Серый, — предлагал Степка. — Как раз будет под цвет твоих глаз.
— Еще чего. Синий. — Показывала характер Нинка.
— Почему синий? Серый же благороднее.
— Потому, что я так хочу.
— А что? Мне теперь тоже кажется, что синий лучше.
— Хотя, ты, наверное, прав, — смеялась, закатывая глаза, Нинка. — Пусть будет серый.
— Это еще почему? — не успевал Степка за переменами, к которым так склонно сердце красавицы.
— Потому, что я так решила….
Иногда еще заглядывал отец. Порывался всякий раз помочь, но, когда ты уже на седьмом десятке, да еще с мерзавкой- ишемией в груди, оттянуть на себя часть строительных работ бывает довольно проблематично. Если только подержать что-нибудь, шуруповерт принести, да совет полезный дать.
Лешка тоже появился однажды, окинул стройплощадку взглядом красивых прищуренных глаз и, ничего не сказав, ушел восвояси.
В августе, когда Степан наконец залил-таки фундамент, младший брат уехал в город поступать в институт на дополнительный набор. Экзамены с треском провалил, но обратно в село возвращаться уже не пожелал. Засосала Лешку городская жизнь, заманила огнями витрин, шумом площадей, кажущимся богатым ассортиментом возможностей. Устроился работать сначала приемщиком на почту, потом (тоска ведь смертная), подвизался барменом в ресторане, и в конце концов оказался за прилавком в магазине электроники.
  А Степан тем временем продолжал строить свой дом. Дело продвигалось не так споро, как он предполагал вначале: то на работе аврал — стройка, само собой, стоит, то блоки подорожали — опять простой. Только-только набрал на материалы, как, совсем некстати, начали болеть кости — застудился накануне, когда раствор месил под дождем. Пока почти месяц антибиотики колол, брус с площадки умыкнули.
Все это не могло не удручать Степку. Но самой главной его головной болью была Нинка. С каждым годом она все реже приходила к нему на стройку, да и то по большей части мимоходом. Все недоверчивее и холоднее был взгляд, которым девушка окидывала чернеющие деревянные балки, поливаемые, в отсутствие крыши, дождем, покосившиеся строительные леса в голубином помете. Все сильнее в нем отражалась тоска по проходящему мимо празднику жизни, по утекающим сквозь пальцы мгновеньям короткого девичьего лета. Степкин отец порой замечал этот странный, потухший и одновременно мечтательный взор будущей невестки и тогда с удвоенной силой, придерживая ладонью левую сторону груди, принимался помогать по строительству. Иногда он не выдерживал и вызывал сына на разговор.
— Как там Нинка? — будто невзначай спрашивал отец, доставая из пачки Примы папиросу, к которым пристрастился еще с армейских времен. Сигарет он не признавал вовсе, считая их баловством.
— Да так, — неопределенно пожимал плечами Степка, не зная, что еще сказать. — В клуб на «Географ глобус пропил» звала. Завтра. Отказался вот...
— Чего так? Сходил бы.
— Не, не в этот раз. Завтра брус должны подвезти на перекрытия.
— Подвезут и подвезут. Одно другому не мешает. Я, если что, встречу.
— От тебя толку не будет, бать. Его в дело надо сразу принять, иначе упрут, как в прошлый раз. Я уже договорился с Серым.  Обещал помочь на второй этаж поднять. За две штуки. Положу балки, тогда можно будет и за фронтоны приниматься. А кино? Ничего, поженимся, находимся по киношкам еще.
— Ну, смотри сам...  — виновато отводил глаза отец.
После того приснопамятного «квартирного» разговора он еще ни разу не пересекался со Степкой взглядом. Хоть и упрекнуть себя старику, по большому счету, было не в чем: с книжки последнее снял, конверт с половиной пенсии каждого пятнадцатого числа в карман сыновьего пиджака клал, даже свой любимый мотоцикл «Урал», на котором рыбачить ездил, продал.
Мать же в Степкины дела вникала не особо, все больше сохла по Алешке. Дома младший, с тех пор, как уехал, можно сказать, и не появлялся. Нет, приезжал на карася, было дело, потом на Рождество одним днем. Затем еще звонил несколько раз. И это за три-то года? Мать, похоже, была уже и сама не рада, что сосватала своему любимцу квартиру в далеком чужом городе. Лучше бы уж здесь, под своим крылом оставила. Лучше бы он, как Степка, дом себе строил. А теперь каково ему одному там живется на чужбине, чем питается, не хворает ли?.. У него всегда легкие были слабые. И самое главное, когда они теперь свидятся?
 Свиделись они с Алешкой только на похоронах отца. Произошла трагедия в одночасье на четвертое лето Степкиного строительства. Отец ушел тихо, незаметно, так же, как и жил. Остановилось сердце. Хотя еще накануне летального исхода ничто не предвещало. Отец заявился вечером на стройку бодрый, веселый, потаскал вместе сыном, как Степка его ни прогонял, доску-пятидесятку для стропил. А утром, едва отойдя ото сна, пошел на задний двор покурить — и все, там его и нашли ближе к обеду, уже окоченевшего.
Мать выла белугой с самых похорон. До них ходила, словно замороженная, а когда принялись закапывать, тонко и протяжно завыла: «У-и-и-и-и-и!». И так потом выла, провоцируя соседских собак, с неделю, не переставая ни днем, ни ночью.
Лешке надоело слушать всю эту музыку, и он довольно быстро собрал свои манатки. На третий день после поминок поцеловал мать и, недолго думая, укатил обратно к себе в город. А вместе с ним в город уехала и Нинка.
Не отошедший до конца от похорон Степка почти безучастно смотрел как та под моросящим заунывным осенним дождем складывала свои сумки в Алешкин старенький «Рено Логан». Расставание происходило словно не наяву. Степкин мозг отказывался признавать, что это все — финиш, что он теряет свою любимую. Навсегда. Мозгу было удобнее представлять, что любимая просто уезжает в город в погоне за красивой жизнью.
Нинка подошла к нему попрощаться, хотела было поцеловать его мокрую щеку, потом, оглянувшись на сидевшего за рулем Алексея, отпрянула и подала Степке руку.
— Пока, Степа.
— Ты надолго? — только и смог хриплым от натуги голосом сказать он.
— Не знаю, как пойдет. Там перспективы все-таки. Не то, что эта дыра. Сам видишь. Леша сказал, у них в магазине место кассира освободилось.
— Я буду ждать. В четверг вон пароизоляцию на кровлю привезут, — пролепетал невпопад он. — Скоро дом встанет, скоро.
— Не надо, Степа, не жди...
Нинка, мотнув головой, всхлипнула, и, распрямившись, как пружина, быстрым шагом пошла к машине.
С Алешкой они прощаться не стали.
Короче говоря, Степка лишился за несколько осенних дней двух близких людей, или даже трех, включая брата. Впрочем, насколько близкими были ему   Нинка с Лешкой — вопрос, наверное, дискуссионный.
Степку от душевного кризиса и желания присоединиться к скулящей матери спасло только одно — главное дело его жизни. Он должен был строить дом. Руки, ноги по-прежнему его слушались, голова соображала. Правда, порой стало настойчиво покалывать под ложечкой.
Но боль понемногу отступала, когда Степан видел, как безликая домовая коробка принимает очертания настоящего жилого объекта, мало-помалу закрываясь кровлей. Крышу ему помогали крыть знакомые мужики из мехколонны. Сам бы он вряд ли бы справился, не многорукий Шива все-таки. Потом еще весь сентябрь устанавливали ветровую защиту. И вот, наконец, новенькая черепица заиграла в лучах раннего октябрьского заката, словно облитая густым ароматным «Бордо» трехлетней выдержки.
К слову, Нинка хотела крышу из ондулина, а Степан мечтал о красной металлочерепице. Теперь же вопрос снялся сам собой. Больше Степан от их с Нинкой первоначальных планов отступать не стал. Только детскую переименовал в мастерскую.
  Согласно редким весточкам, приходившим время от времени из города, поселилась Нинка, как и следовало ожидать, у Лешки, а где-то через полгода они тихонько расписались. Но семейная жизнь сразу не задалась: жили молодые, как кошка с собакой, скорее, даже не жили, а мучились, испытывая на прочность психику друг друга. Лешка, тем не менее, прописал быстро забеременевшую Нинку в свою городскую квартиру. Через девять месяцев у них родился сын — Пашка, Степкин, стало быть, племянник. Степан несколько раз хотел, забыв про обиды, наведаться в город — посмотреть на племяша, но напрашиваться было как-то не с руки, а сами родители его не звали.
  А тут вслед за отцом отправилась в лучший мир и мать. Онкология. Так порой случается с супругами на склоне лет. Точно в сказке — жили счастливо и умерли в один день. Или в один год. Видно, совсем неуютно стало матери одной, без молчаливого надёжного друга, в большом унылом осиротевшем доме.
Лешка по скорбному поводу снова заявился вместе с семьей в родные пенаты. Проводили покойницу по христианскому обычаю — отпели, предали земле рядом с отцовским холмиком, не успевшим еще зарасти травой, водрузили деревянный сколоченный Степкой крест. Все это время Степка старался не смотреть на Нинку, с отстраненным видом мусолившую одну сигарету за другой.  Да и не хотел он на неё смотреть, если честно. Чужая.
Обратил внимание только, что испортили Нину роды: она обрюзгла, обабилась, как это порой бывает с сельской «черной костью», растеряла внешнюю привлекательность.  В её манерах тоже появилось что-то постное, напускное, неестественное. Городского лоска не приобрела, а очарование деревенской простоты потеряла. Застряла на полпути. К тому же еще и чадит, как паровоз. Ребенка бы пожалела. А вот беззащитный, улыбающийся миру Пашка, наоборот, вызвал у Степана самые теплые чувства.
«На отца похож», —  думал с нежностью Степка, держа крохотную ладошку племянника в своей медвежьей лапище.
 Оказалось, что родительский дом был записан на Лешку. Тот, вступив в наследство, недолго думая, продал жилище каким-то своим городским знакомцам, мечтавшим о безмятежной дачной жизни, а со сделки взял себе видавшую виды, зато крутую иномарку.
Степка, с головой занятый своим строительством, отнесся к выкрутасам брата равнодушно.  Все равно он после смерти отца жил в райцентре, в общежитии механизаторов, и у матери на селе появлялся только по необходимости. В основном, когда надо было помочь, отвезти- привезти. Не любил он этот дом. Там умер отец, там он испытал горечь предательства. А сейчас Степан в глубине души был даже рад тому, что теперь его с отчим домом ничего больше не связывает.
Тем более, что Степкино собственное жилище находилось к тому времени в шаге от полной готовности. Всего-то шесть лет потребовалось!..  Оставалось только навесить внутренние филёнчатые двери да развести проводку. И двухэтажный красавец- коттедж с красной крышей из металлочерепицы наконец-то будет готов принять в свое лоно хозяев. Точнее, хозяина.
 Отмечая ввод в строй законченного строительством объекта, Степка сидел с баночкой пива на ступеньках свежевыкрашенного крыльца и отрешенно пускал кольца сигаретного дыма в багровеющее закатом небо, когда возле его калитки остановилась знакомая иномарка.
«А этого сюда какая нелегкая? О годовщине матери вспомнил, что ли?»
От души хлопнув водительской дверью, Алексей вышел из машины и начал деловито вынимать сумки из багажника.
— Мы развелись, —выдохнул он, едва подойдя к крыльцу со своей поклажей.
— Поздравляю — не поворачивая головы к невесть откуда взявшемуся гостю, ответил Степан.
—Не с чем особо поздравлять. Эта сучка драная у меня квартиру по суду оттяпала. Прикинь. На себя с Пашкой записала. Тварь.
Алексей пустил сгусток горячей липкой слюны в густые заросли крапивы.
— Значит так надо было — безразлично пожал плечами Степан.
— Надо? — вскипел Лешка, — А жить мне теперь где прикажешь, брат, в машине?
— Понятия не имею.
— А должен. Потому что я у тебя думаю перекантоваться.
— Скажешь тоже. В фигваме кантоваться будешь.
— У себя, точнее, — словно не слыша возражений брата, сухо поправился Алексей. — Не хотел я так вопрос ставить, но ты, видно, по-другому не понимаешь.
— У себя? Белены объелся? — встрепенулся почувствовавший недоброе Степан. — С какого ляда?
—По закону, — жестко парировал младший брат, глядя, не мигая, в выпученные глаза Степана.
— Мой это дом, законник! — зло тряхнул засаленной спутавшейся челкой Степан. — Я в этот дом шесть лет жизни вгрохал. Горбатился на двух работах. Ревматизм нажил с грыжей. Ничего хорошего не видел. Мой.
—Извини-и-и. Участок мой, стало быть, и дом тоже.
— С какого-такого перепугу это твой участок, клоун? — набычился Степка и сжал кулаки, пытаясь унять дрожь в ладонях.
— Сам ты клоун. Маманя после батиной смерти взяла и на меня его записала. Вместе с родительским домом. Сюрприз? То-то. И документы есть.
«Записала?»
Степка никогда не смотрел бумаги, оставшиеся после смерти родителей. Верил своим всегда на слово, безраздельно. Как и его отец. Да и не понимал он в них ничего.
—Как же так? Она ведь всегда говорила, что квартиру на тебя, а участок мой. Как же так?
—  Я и сам, если честно, обалдел, когда узнал, — примирительно сказал Алексей, положив руку на плечо брата.  — Но что вышло— то вышло. Воля матушки — святое.
— Не может быть ничего святого там, где подлость.
— Вот только не надо тут высоких фраз, брат, – скривился Алексей, словно хлебнул неразбавленного уксусу. —  Не надо. У меня по закону все.
— А как насчет по совести?
Вместо ответа Лешка поднял с земли свои сумки.
—Пройду?
Не дожидаясь приглашения, Алексей по-деловому проследовал мимо сидящего на ступеньке брата и безапелляционно толкнул входную дверь.
У Степки поплыла перед глазами улица с начинающими включаться фонарями. Он хотел что-то произнести, но не смог. Хотел встать, ухватить наглеца за рукав, осадить назад, но ноги вдруг сделались слабыми, ватными. Под ложечкой Степка ощутил мерзкий горячий ком, который начал с каждым мгновением увеличиваться в объеме, пока не перекрыл ему дыхательные пути. В какой-то момент Степке показалось, что он потерял сознание. Придя в себя, он вдруг отчётливо увидел своих родителей, стоявших плечом к плечу у дальней, «резервной» калитки, что вела к лесу.
«Что они там делают в лесу, поздно же? — удивился Степка. — Да и вообще, откуда б им здесь взяться, они ведь уже умерли? Странно. Такие молодые, такие красивые…»
Вместо того, чтобы подойти поближе, деловая, как всегда, мать, словно в далеком детстве во время похода за грибами, требовательно и призывно махала Степке рукой: «Чего ты там застрял, давай уже к нам». Отец же только тепло смотрел на сына, мусоля в руках папиросу. Обрадовавшийся Степка, почувствовав необыкновенную легкость в теле, хотел было броситься к родным, чтобы нежно прижать их к груди, как вдруг увидел, что по другую сторону участка, у парадных ворот, остановилась виновато улыбающаяся Нинка с маленьким Пашкой за ручку. В свободной руке она держала мороженое на палочке, точно такое же она ела когда-то на берегу под ивой и сейчас настойчиво протягивала его Степке.
Степка растерялся.
 «Куда же теперь направиться, к кому из них? И те, и другие зовут, и тем, и другим я нужен…»
Когда почувствовавший неладное Лешка спустя полчаса вышел на крыльцо, его брат лежал ничком на ступеньках и, казалось, не дышал. Мертвенно бледное лицо Степки было обращено к парадным воротам.
Скорая приехала быстро, в течение пятнадцати минут, что, по здешним меркам, могло по праву считаться событием почти незаурядным.
Оставалось только догадываться, почему: то ли по горячим молитвам Лешки, впервые за много лет вспомнившего про Бога, то ли благодаря его матюгам, которыми он от души приласкал бедную дежурную подстанции скорой помощи...