Солнце и Луна

Славный читатель, роман не претендует на историческую достоверность!
Уважаемых знатоков эпохи, культуры, права, особенностей быта, нравов и прочих сфер жизни Рима и Египта периода II-I вв. до нашей эры, прошу меня великодушно извинить за допущенные неточности или неверное понимание предварительно изученного материала.
Описываемые исторические реалии – фон для героев. Исторический контекст мог принадлежать любой другой эпохе, поскольку для меня представляет интерес не развитие цивилизаций или государств, но духовный и душевный путь отдельного человека. А человек всегда и везде лишь человек. Некоторые реальные события чуть сдвинуты во времени в угоду развития сюжета.
Дорогой читатель, если ты, так же, как и я, полагаешь, что главный враг, самый важный победитель, неустанный вдохновитель или безжалостный уничтожитель всякого человека находится внутри этого человека, то приятного тебе прочтения!
;
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Ехать по римской дороге было истинным удовольствием, и Авл Папирий подмечал на лице своего столичного друга Витуса Кассия мелькавшее выражение превосходства, будто бы тот был не просто родовитым гражданином Рима, а сам строил эти дороги. Добродушный Авл всегда извинял свойственную Витусу склонность к высокомерию, как извинял почти всякое явление, пока не приносящее вреда. Тем более, если для чувства превосходства были все основания, почему бы и не испытывать его?
Дороги Рим строил на славу. Их основательность, очевидная сложность и явная дороговизна служили своего рода визитной карточкой Рима и внушали любому путнику невольное предвосхищение самим государством. Дороги возводили прямыми на максимально возможное расстояние, несмотря на труд и затраты специально уменьшали уклон на пересеченной местности и расширяли на поворотах, чтобы повозки могли свободно разъехаться; делали покатыми в оба края, чтобы не собирались лужи и не разрушали кладку. А глубина траншеи и многослойная кладка? А каменные бока, чтобы все держало форму и не расползалось? Это были шедевры инженерных сооружений. Авл понимал Витуса.
Безопасность и простота пути позволяли всадникам, направлявшимся из Рима в Вульчи , родной город Авла, двигаться уверенной рысью. Они положили проделать сто двадцать миль  за три дня.
 
Оба молодых человека были из родовитых семейств и сдружились, служа в одном легионе.
Семья Авла являлась одной из крупнейших землевладельцев в Этрурии. Авл был единственным наследником и с детства знал, что ему всю жизнь придется заниматься управлением родового поместья. Он лишил покоя своих родителей, когда пожелал несколько лет своей молодости отдать военной службе, но препятствовать они не стали – их понятиям чести это не пристало. Пока простодушный и добросердечный Авл вкушал соль военного братства и геройства в союзных римских войсках, родители молили богов, чтобы сын остался в живых, и утешались, что он не только возмужает, но и обзаведется друзьями и связями в самых разных кругах римского общества.
Витус был из старого патрицианского рода. Его предки вели родословную еще от основателей Рима и из поколения в поколение участвовали в отправлении государственных дел. Неоспоримые права на власть и богатство делали всех Кассиев одержимыми лишь двумя страстями: властью и славой. Давно избранный путь поборников нравственной чистоты и суровой простоты, как основы основ всякого общественного устроения, не первую сотню лет надежно обеспечивал этому роду политический и гражданский вес в римском обществе.
Единственный выживший ребенок у своих родителей, Витус воспитывался хоть и строго, но в атмосфере обожания. Он получил блестящее образование, превосходил своих ровесников в силе и ловкости и, когда вошел в возраст любви, хорошо усвоил предостережение отца: «Душа влюбленного живет в чужом теле, поэтому мужу любить не пристало! Муж руководствуется разумом и добродетелями!» Витус никогда никого не любил больше себя, а любовь других к себе полагал естественной и неизбежной. Все его желания и устремления крутились вокруг его собственной персоны. Он искал успеха, его голова требовала лаврового венка, и он знал, как его получить. Юный Витус оказался под знаменами легиона сугубо из того расчета, чтобы достичь статуса, позволяющего податься в Сенат. В Риме молодой человек мог попасть в Сенат только одним известным способом: следовало отдать воинский долг. По протекции родственников он был назначен трибуном латиклавием  в одном из легионов, где и познакомился с Авлом.
Очень несхожие по натуре юноши отлично поладили и привязались друг к другу, как только могут привязаться люди, интуитивно чувствующие, что в нынешней и дальнейшей жизни не будут конкурентами.
Авл и Витус служили с должным усердием, никогда не отсиживались в ставке во время боя, и в сражениях проявляли отвагу. В битвах и на привалах они держались вместе и делили походные тяготы. Как должно, им приходилось прикрывать спины друг друга, есть из одной посуды и спать на земле под одним плащом. И если для Авла в этом была некая доблестная романтика, то для Витуса лишь необходимое карьерное условие. Оба ощущали, что для остальных товарищей, не имевших других перспектив и нелегко и честно поднимавшихся в ранге с самых нижних чинов, они являются на войне людьми случайными.
Без малого десять лет молодые люди укрепляли славу Рима, дослужившись до тех чинов и званий, которые полагались в этой выслуге. Теперь они получили право выйти в отставку, воспользовались им и предвкушали начало новой, гражданской жизни.
Сразу по увольнении Витус должен был жениться на дожидающейся его невесте. Партию семья подбирала ему тщательно, руководствуясь не только знатностью девушки, но и влиятельностью ее родственников. Когда таковая нашлась, в прошлую его побывку дома три года назад, состоялась помолвка, и добросовестный Витус чувствовал себя фактически женатым человеком, но думал не столько о невесте, сколько об ее отце и дядях, имеющих большое влияние в Сенате. При мысли о скором начале государственной карьеры его охватывало то состояние вдохновенного волнения, нетерпения и азарта, какое бывает у борзой перед охотой. Однако как он не спешил взобраться на политический Олимп, решил выделить два-три дня на то, чтобы еще раз побывать в гостях у Авла.

***

Когда римская дорога сменилась петлистой невнятностью этрусских троп, положение губ и бровей Витуса красноречиво указало Авлу, что его гонористый друг сдерживает желание сыронизировать, но миролюбивый Авл лишь улыбался, не желая сейчас, так близко к любимому дому, вдаваться в объяснения, что дороги его Родины есть свидетельство отсутствия централизованности в государстве. Увы, обширная Этрурия не знала единовластия!
Впрочем, вскоре, по мере приближения к Вульчи, оба молодых человека оказались во власти волнения. Волнение Авла, не видевшего родных три года, было понятно. Витус же не скрывал от себя, что едет в провинцию не за предстоящими радостями, доступными отдыхающим богатым молодым мужчинам – их он мог получить и в Риме – сколько любопытствует увидеть сестру Авла Велию. Он видел ее дважды, когда ей было пять лет и двенадцать, и каждый раз неординарная девочка занимала его настолько, что все последующие годы воспоминания о ней развлекали его.

***

Вспоминать ее Витус любил.
В первый раз он приехал погостить к Авлу во время их отпуска почти десять лет назад, когда им обоим было по девятнадцать, и оказался в родовом поместье Папириев, что у реки Армента, в пяти милях от Вульчи. Тогда привычки и уклад жизни этрусков здорово встряхнули юного римлянина!
Их встретили на дороге два раба, специально посланные, чтобы сопроводить их по проложенному в отсутствие Авла новому подъезду к дому. Новая дорога успела спрятаться за разросшимися кипарисами и олеандрами и сами они ее могли не заметить.
Авл спешился и сердечно поздоровался с рабами, назвав каждого по имени, и весь остаток пути шел пешком, возбужденно срывая, растирая в ладонях и нюхая зелень, а также комья земли. Он с семейной близостью расспрашивал рабов о домашних новостях.
Эта патриархальная непосредственность обдала патриция неким веянием далекой старины. Среди римской знати простота, когда хозяева и рабы обращались друг к другу запросто и ели в одном помещении, давно остались во временах оных. В привычках Витуса с рождения было заложено держать рабов лишь за имущество. У раба могла быть кличка, прозвище, редко имя, которым хозяину было удобно его называть, но это не означало ничего, кроме удобства хозяина. Глядя на счастливо взволнованного Авла, Витус лишь горделивее расправил плечи и пообещал себе что-нибудь придумать, если пребывание в гостях у провинциального друга окажется скучным.
Вилла Папириев предстала перед прибывшими как-то вдруг, из-за деревьев, и в закатных лучах солнца поразила Витуса размером и розовато-золотистым великолепием.
 
 Их не стали задерживать с дороги, наскоро поприветствовали и отправили освежиться да отдохнуть с дороги.
Для них были готовы термы, их славно вымыли и умело промассировали уставшие после долгой скачки члены. Разомлевшие они в полудреме лежали в прохладной воде мелкого бассейна и покинули его, когда им напомнили, что пора одеваться к приветственному пиру. Вытирать и умащивать маслами их тела пришли очень красивые рабыни, Витус сразу взбодрился и с удовольствием стоял с разведенными руками, подставляя мускулистое тело мягким теплым ладоням девушек.
- Любая из них ночью придет в твои покои, - гостеприимно предложил Авл и с улыбкой добавил: - Или обе.
Витус кивнул.

***

Пиршественная зала ошеломила римлянина роскошью убранства. Это особенно бросилось ему в глаза, потому что Витус вырос в среде сторонников умеренности и борцов за чистоту нравов. Его семья хоть и была богатой, но давно стала поборницей утраченного аскетизма, когда-то присущего пограничному городку Риму.
По мере разрастания и усиления влияния вечно воюющий Рим богател, перенимал привычку к роскоши от изнеженных этрусков – своих патронов. Пока этот процесс шел постепенно, то не слишком сказывался на нравах, но когда город оказался заваленным баснословной военной добычей из Малой Азии и Греции, то превзошел своих соседей в расточительстве. Это дурно сказывалось на нравах знати и периодически в Сенате возникали инициативы по ограничению или даже запрету роскоши. Двоюродный дед Витуса, цензор  Гай Кассий изгнал из Сената консула Публия Корнелиуса за приобретение тем серебряной вазы весом в десять либр . На памяти Витуса были бурные одобрения в кругу его родных и близких следовавших одного за другим то запрета полководцам иметь более одной чаши и одной солонки из серебра, то признание предметами роскоши копченого и солёного мяса, стоивших немалых денег. А когда несколько лет назад ввели запрет на импорт средств женской красоты, его мать демонстративно отказалась от использования благовоний, масел и того странного пепла, которым женщины меняли цвет волос. Его семья соблюдала законы, ограничивающие роскошные пиры , однако признавала, что вновь и вновь повторяющиеся законы невольно свидетельствовали, что их не исполняют. Да и молва о пиршественных оргиях и желании вельмож перещеголять друг друга запредельными угощениями вроде рагу из соловьиных язычков находила все новые и новые поводы. Витусу очень нравился дух воинствующего поборничества чистоты нравов в его семье, он и сам с удовольствием подчеркивал, что пользуется исключительно керамической и медной посудой. Это ему было нужно, так как он думал войти в Сенат на теме нравственной чистоты.
И вот он оказался в Этрурии, земле, научившей Рим роскоши, семье столь баснословно богатой и далекой от идеалов скромности, что растерялся: в Риме он отказался бы участвовать в подобном пиршестве в интересах собственной репутации, но здесь?
Все ложа были застелены яркими вышитыми покрывалами, столы уставлены не только разнообразными блюдами, но и почти вся посуда была хрустальной и серебряной. Диковинные канфары , скафии , батиоки  были покрыты изящными узорами. Столики и скамьи сплошь отделаны чеканной медью, слоновой костью, резьбой. Но буквально онемел Витус от того, что рядом с мужчинами на ложах располагались их жены . Для него, истового римлянина, подобная вольность допускалась только для куртизанок. Добропорядочным женам и матерям семейств надлежало быть вдали от мужских забав и посвящать себя исключительно женским добродетелям – надзирать за хозяйством, воспитывать детей, а вечера отдавать рукоделию. Никакая самая знатная римлянка не могла возлежать рядом с мужем на его ложе! Даже в семейных трапезах ей полагалось учтиво подавать ему блюда и скромно сидеть на стуле в стороне, редко - присесть в ногах супруга. Этрусские матроны словно и не слыхали о подобном, пили вино, провозглашали тосты и веселились, будто они мужчины. Мало того, они бессовестно переливались таким количеством драгоценностей, со стоимости которых с каждой из них можно было выплатить годовое вознаграждение не одному десятку солдат.
Обескураженный Витус, стараясь скрыть смущение и пристыженность за родных друга, занял свое место на отведенном для друзей Авла ложе и радовался, что хотя бы рядом с ними нет женщин. Однако сам Авл и друзья его детства Альфий и Перкуний, только что представленные Витусу, воспринимали происходящее как норму и чувствовали себя превосходно.
Ощущая естественность окружающих, Витус рассудил, что ему, человеку широких взглядов, негоже осуждать чужие нравы в чужой стороне, и вскоре смог справиться с неприятным впечатлением настолько, что стал есть, пить, разглядывать гостей и даже наслаждаться чудесной музыкой. Еще через короткое время изысканное вино поспособствовало расслаблению и снисхождению к местному колориту – ведь этруски не римляне! - так что участие женщин в мужском развлечении стало казаться ему пикантным. И хотя впоследствии за время отпуска он привык к вольности этрусских дам, и как будто бы не осуждал их, все же в глубине души не мог не считать их отталкивающе распутными. Мать Авла, госпожа Арунтия , при знакомстве произведшая на него приятное впечатление мягкой величавостью жестов и изящной лепкой чуть удлиненного лица, уже не казалась порядочной женщиной: для порядочной женщины она слишком много смеялась и ярко наряжалась. Да и к хозяину дома, благородному Титу, Витус преисполнился тщательно подавляемым презрением.

***

Когда веселье разгорелось, и гости уже были заняты сами собой и представлением артистов, позади хозяйского ложа, расположенного на возвышении и чуть в стороне от других столов, вдруг оказалась девочка лет пяти. Она остановилась и с любопытством оглядывала выступающих. С ней пришла и села рядом большая собака.
- Велия! – позвал девочку Авл.
 Их пиршественное ложе располагалось справа от хозяйского, но из-за музыки девочка не услышала оклика, а из-за танцоров, привлекших ее внимание, не видела зовущего.
Витус, Альфий и Перкуний, увидев, кого окликнул Авл, одновременно улыбнулись с той радостью узнавания, задора и тайного одобрения, которые испытывают подельники в проказах.
У девочки был поцарапан нос, на скуле красовался кровоподтек, обе коленки явно не единожды сбиты, уложенная утром прическа растрепалась и напоминала воронье гнездо, а несколько длинных прядей свисали до пояса. Платье ее свидетельствовало, что за день успело много, где побывать, впрочем, как и запыленные ноги. Девочку можно было принять за кого угодно, но смелый, открытый взгляд да уверенная посадка головы и всего облика в целом свидетельствовали, что она знает себя хозяйкой. В силу возраста ее совершенно не заботил внешний вид и то, какое впечатление она производит, и заранее было ясно, что и возможное недовольство родителей для нее не составляет проблемы. Она самозабвенно разглядывала артистов.
Музыканты закончили свое произведение, гости умолкли, ожидая новой игры, на мгновение в зале случилась тишина, и в этой тишине вдруг раздалось вульгарное жабье кваканье. Все удивленно встрепенулись, но зазвучавшая новая мелодия и выбежавшие танцоры вернули пирующих к празднику. Девочка же ткнула собаку ногой, заставляя ее встать, и, вытащив из складок туники лягушку, засунула ее в пасть собаки, шикая и жестом приказывая уйти.
Господин Тит, почувствовав суету позади себя, оглянулся и заметил дочь. Ее побитое в неведомых проказах энергичное личико как по волшебству приняло невинное и очаровательное выражение, глаза устремились на отца влюбленно и нежно, шейка кокетливо изогнулась. Чуть повиливая плечиками, новоявленный образчик чистоты и непорочности посылал отцу лучи безгрешности, и лишь со стороны было видно, что при этом она толкает собаку, из пасти которой свисает лягушачья лапа. Собака явно не желала уходить от своей маленькой хозяйки, и девочка пихала ее все энергичнее. Немудреное притворство малышки выглядело столь восхитительно, что Витус, Авл, Перкуний и Альфий прыснули смехом.
Отец строго посмотрел на дочь, тронул супругу и повернулся к гостям. Госпожа Арунтия оглянулась, и лицо Велии вмиг приобрело совершенное иное выражение: стало смиренно-постным, невинным до оскомины, а потупленный взгляд скромницы едва поднялся на мать, одаривая ее праведной улыбкой беззубого рта. Ручки девочки вытянулись вдоль тела и весь облик свидетельствовал непорочность и бесхитростность.
Столь обаятельной в своей непосредственности, беззастенчивости и находчивости лицедейки Витусу видеть еще не приходилось. Она была бесподобна, и четверо молодых людей рассмеялись не без восхищения и одобрения.
Госпожа Арунтия хмурилась и взглядом искала кого-то. Тут в залу спешно вошел запыхавшийся раб, молодой крепкий мужчина, по виду грек, и остановился позади крошки. Госпожа Арунтия строго взглянула на него, он склонился. Девочка вскинула подбородок и твердо заявила матери:
- Он не виноват. Я убежала от него.
Мать сделала едва заметный жест рукой, на что девочка вновь возразила:
- Это мой раб, я сама его накажу. Если надо будет! – она развернулась, повелительно поманила собаку и согбенного раба, и пошла.
Тут она увидела Авла, радостно взвизгнула и в пару прыжков повисла на шее брата.
- Я тебя искала! Можно мне побыть с тобой?
- Пусть тебя приведут в порядок и приди ненадолго, – сказал Авл сестре, любяще рассматривая ее побитое, живое личико с беззубой улыбкой. Раб девочки склонился, понимая все, что от него требуется.
- Я хочу посмотреть танец с факелами, мне никогда не разрешают! Попроси матушку разрешить мне задержаться или спрячь меня!
- Попрошу, но будь умницей и веди себя как подобает!
Девочка несколько раз быстро поцеловала брата и убежала.
- Моя сестра, - пояснил Авл Витусу.
- Я понял, - улыбнулся он.
- С ней не соскучишься.
- Это я тоже понял, - шире улыбнулся Витус.
- Для нее есть только ее воля, - словно прося о снисхождении и извиняясь добавил Авл, - но она добрая.
Римлянин кивнул и тут же испуганно отпрянул: между ним и Авлом извивалась маленькая змейка.
- Велия! – усмехнулся Авл, быстро схватив уж; за шейку. – Ничего не боится! Все собирает и таскает с собой! Знаешь, зачем? Пугает служанок, – он отдал уж; рабу. – Но она у нас славная, ее невозможно не любить.
Велия вернулась как раз через такое время, какое, по мнению Витуса, хватило бы ему, чтобы наскоро вымыться и переодеться. Сквозь царапины носик ее блестел от чистоты, вся она была отмыта и причесана, волосы уложены лентой и цветами, а светлое платье явно надето впервые.
- Как ты быстро! – удивился Авл.
- Я никогда не жду, когда нагреют воду, всегда холодной моюсь.
Она устроилась под боком Авла и ласкалась с нему с нескрываемой любовью. Витус смотрел на ребенка с интересом.
- Ты привез мне подарок? – как бы невзначай поинтересовалась малышка у брата, однако, тоном, не приемлющим отказа.
Молодые люди улыбнулись.
- Привез, - нарочито рассеянно ответил Авл.
Личико девочки осветилось всплеском радости, она попыталась вести себя сдержанно и дождаться, когда ее одарят, но брат, поддразнивая ее, не спешил.
- А какой? – не удержалась она.
- Угадаешь?
Совершенно женским жестом она потрогала мочки ушей, провела по шее и мечтательно воскликнула:
- Сережки и ожерелье?! С голубыми камнями?!
Авл рассмеялся, сгреб ее в объятия, наградил несколькими поцелуями:
- Ах ты, нарядница!
Он махнул рукой и поднесли завернутую в ткань коробочку, которую вручили девочке.
Как она ее открывала! Неспешно, с придыханием, задерживаясь тем, что одаривала брата взглядами восторженного предвосхищения, заодно доставалось и остальным. Все четверо молодых людей забыли про пир и были поглощены этим святым действом. Когда она увидела украшения и взвизгнула, захлопала в ладоши, бросилась целовать и душить Авла объятиями, его друзья испытали счастливое удовлетворение, как будто бы лично получили ее радость.
Вволю нарадовавшись Велия церемонно достала украшения и с врожденным женским изяществом, вновь проявившемся сквозь ее детскость, подала их Авлу:
- Надень!
Она очаровательно поддерживала волосы у одного уха, у другого, потом освобождая шейку, и удовлетворенно коснулась украшений на себе.
- Ты так любезен! – с большим достоинством возвестила она Авлу, словно награждая его. Он угодливо кивнул. – Это было совершенно неожиданно! Вот уж не думала! Надо тебя еще поцеловать!
Она забралась к нему на колени и долго чмокала его лицо, приговаривая, как он прекрасен, как она его любит и что не сомневалась в подарке для себя. Довольным был не только Авл, но и Витус, и Альфий, и Перкуний. Воистину в любви женщины, даже если это всего лишь невинная девочка, таится неоскудевающий источник мужской радости!
 Авл усадил сестру с краю ложа, и непрестанно прыскающий смехом Витус оценил мастерство, с каким она в конце концов перебралась и устроилась между ним и братом, оттеснив последнего и завладев его вниманием. У такой ушлой пройды могла бы поучиться любая девица!
 Витусу понравилось, что, несмотря на живой характер, девочка не является излишне вертлявой и надоедливой. Она умудрялась не мельтешить и не трещать без умолку. Тем не менее, пару раз Велия ладошкой опиралась о его бедро, раздавила на его ноге виноград, опрокинула вазу с фруктами, но с каждым мгновением ему все сильнее хотелось, чтобы этот воплощенный лучик света и очаровательной уверенности, что все вокруг существует для ее удовольствия и должно подстраиваться под ее желания, не покидал его никогда. Привыкшего к первенству Витуса задевало, что она совсем им не интересуется. Центром ее вселенной являлся только брат, Перкуний и Альфий были для нее своими, но не привлекали.
Авл напомнил сестре, что ей пора уходить, она вскочила на коленки, обхватила его лицо обеими ручками и взмолилась:
- Но я так хочу посмотреть танец с факелами! Мне ни разу не удалось его дождаться! А из-за тебя мама не будет сердиться! Можно?
- Не удалось дождаться?
- Вон оттуда! – она взглядом показала на верхнюю галерею с закрытыми резными окошками.
Авл удержал улыбку.
- И ни разу никто тебя не заметил?
- Верс сторожил, и я бы быстро спряталась, там есть сундук. Но не надо его наказывать! Он же мой раб и должен слушаться меня!
- Почему же ни разу не дождалась?
- Засыпала, - со вздохом сокрушения призналась Велия.
- Тебе и сейчас давно пора спать.
- Я совершенно не хочу, совершенно! Я тихо-тихо посижу, дождусь и потом уйду. – Она ловко обняла его руку, положила головку на плечо и посмотрела так послушно, что Авл уступил.
Однако дождаться танца ей не удалось. Вынужденная замереть в демонстрации послушности девочка почти мгновенно уснула на плече брата, трогательно сползая поникшей головой к его локтю. Авл сделал знак в сторону слуг, к ним подошел Верс. Он бережно взял свою хозяйку на руки и унес.
Витусу стало пусто: до сегодняшнего вечера он не подозревал, что ему могут быть столь милы дети. Ему нужна любовь сестры!

***

Вспоминать Велию двенадцатилетней тоже было удовольствием.
Приехав к Папириям во второй раз, Витус думал увидеть того же ребенка, разве что подросшего, но по-прежнему непосредственного и очаровательного в своеволии. Однако юркая, непоседливая крошка, бесстрашно проказившая в жадном познании окружающего ее мира, превратилась в неуклюжего подростка. Она вытянулась, стала столь худой, что правильнее было бы называть ее тощей, все суставы ее полудетского тела казались огромными на фоне тонких ручек и ножек. Она уже не ходила легкой уверенной поступью здорового ребенка с хорошим аппетитом, а нелепо подгребала почти косолапившие подгибающиеся ножки. Смотрела на всех вскользь и исподлобья, то ли боясь более пристальным взглядом выдать себя, то ли узнать о другом что-то, чего она не решалась узнать. Велия задевала, роняла, разбивала и портила почти все, что попадалось ей на пути или в руки. Спотыкалась на ровном месте. Ей не всегда удавалось закончить трапезу без того, чтобы не опрокинуть что-нибудь. Казалось, она не может привыкнуть к вдруг вытянувшимся рукам и ногам и от этого ошибается с глазомером. Смущение собственной неуклюжестью делало ее беззащитной и вызывало сочувствие. Былой огонь и своеволие проявлялись в ней, когда она чем-то увлекалась и забывала о своей нескладности. Тогда взгляд ее горел интересом, а тощее тельце наливалось энергией. Она стеснялась друзей брата и льнула к нему, только когда удавалось застать его одного. Витус от этого почти страдал, ему страстно хотелось общаться с девочкой, стать для нее значимым, впитать в себя ее свет и разделить ту внутреннюю жизнь, которую он замечал в ее взгляде и которую получал лишь Авл.
Он привез ей подарок – резную шкатулку из слоновой кости - ее глазки блеснули радостью и благодарностью, по наущению брата она даже приблизилась поцеловать дарителя, но былой детской непосредственности в ней уже не было, и она лишь поблагодарила.
Ему несколько раз довелось слышать ее разговор с братом, и он удивился, что она хорошо образованна. Смелость и ироничность ее суждений не вязались с неуверенной неуклюжестью ее облика, и от этого происходящие в подростке метаморфозы вызывали щемящее сочувствие и желание защитить.
Особенно ярко Витусу запомнилось одно происшествие.
К Титу Папирию явился с визитом важный лукумон  из Каисры  по имени Аррунс. Он преподнес дорогие подарки и надеялся заручиться поддержкой господина Тита в каком-то предприятии, по крайней мере, так объяснил Витусу его личный раб, приносивший известия от домашних рабов Папириев. В числе подношений был чудесной стати вороной трехлетка. Господин Аррунс пригласил все общество выйти во двор, дабы самим убедиться в ценности подарка.
Конь взволнованно перебирал стройными ногами, звонко цокая в мощенном атриуме , и лоснился блестящими, гладкими, обсидиановыми  боками. И хотя любому опытному наезднику было ясно, что конь выучен и знает седло, его молодое волнение, срывающееся нервное ржание требовали проявить известную сдержанность и осторожность всякому, кто вздумал бы к нему приблизиться.
- Гром! – представил коня конюх.
Пока хозяева и гости выражали свое восхищение, рассматривали вороного и давали ему время привыкнуть к новому месту и большому количеству людей, прямо перед Громом оказалась Велия. Ее глаза горели восторгом, худенькое тельце трепетало, как натянутая тетива, кулачки нервно сжимались и весь ее облик свидетельствовал о восхищении и желании обладать.
- Отец, отдай его мне! – страстно воскликнула она.
- Но Велия!
- Смотри, как он смотрит на меня! Он понял, что я буду его хозяйкой!
Конь и девочка, действительно, неотрывно смотрели в глаза друг другу, волнение и ржание вороного изменились, казалось, будто он и вправду признал в ней хозяйку.
- Дорогая, - вмешалась госпожа Арунтия, - для тебя такой конь опасен, ты не справишься с ним, катайся на Дафне!
Вместо ответа матери Велия покачала головой и обратилась к Грому:
- Разве ты опасен мне? Ведь ты признаешь меня? – она протянула к нему руки.
Ее ласковый тон с оттенком приказной, властной настойчивости прозвучал неожиданно и смутил всех: так женщина подчиняет себе мужчину. Пока присутствующие преодолевали смущение, Гром перестал вскидывать голову, сделал пару шагов навстречу к Велии, ткнулся мордой ей в ладони и успокоено фыркнул.
- Он выбрал меня! – негромко и торжествующе провозгласила девочка, оглянувшись на родителей и одарив их улыбкой победительницы. – Меня! Сам!
Неожиданно сильным для ее тщедушного тельца движением она взметнулась в седло, поставила коня на дыбы, развернулась и пустилась со двора. В воротах оглянулась на отставшего пса, громко свистнула и приказала:
- Аргос , впереди меня!
Пес с готовностью подхватился и большими прыжками умчался к реке, увлекая за собой хозяйку. Верс пустился следом, по манере его бега можно было понять, что он приготовился бежать на длинную дистанцию, греков этой технике учили с детства.
 

Почтенные гости и хозяева смотрели вслед юной наезднице с растерянностью и смятением. Возникла неловкая пауза. Обычно находчивый и остроумный господин Тит не знал, как оговорить поступок своенравной дочери перед господином Аррунсом, который предварил свое подношение небольшой речью об известной любви благородного Тита к лошадям, и как долго подбирали для него подарок. Выручил сам гость:
- Кажется, я теряю свою хваленую интуицию! – он возвел руки, изображая капитуляцию, и предлагая посмеяться над собой. – Оказывается, надо учитывать еще и выбор коня!
Все благодарно рассмеялись, оценив и приняв его деликатность.
- Да поймут меня боги, - снова воскликнул господин Аррунс, - но я хочу видеть возвращение нашей юной амазонки!
За эти слова Витус был готов побрататься с каисрцем. Он был единственным, кто пребывал в восторге от своеволия девочки.
Услышав одобрительное гудение остальных гостей, хозяин повел всех в беседку переднего сада, миновать которую возвращавшаяся Велия не смогла бы.
Ждать пришлось долго, был выпит не один кувшин прохладительных напитков и съедено немало фруктов.
Возвращение троицы выглядело эпично. Вороной показался из-за кустов как-то вдруг. Он споро шел грациозным легким шагом. Велия стояла на седле, чуть согнув колени, удерживаясь за поводья. Весь ее облик выражал власть, упоение, восторг. Аргос бежал с одной стороны от Грома, Верс с другой. Было видно, что все они купались в реке.
- О нет! – испуганно воскликнула госпожа Арунтия, явно впервые увидевшая лихачество дочери и тут же понявшая, что той подобное не внове.
Верс протянул руки, принял девочку, бережно поставил на землю и передал поводья конюху. Аргос хлебнул из фонтана и убрался в тень под деревом. Девочка, вся еще трепеща и звеня от приятного возбуждения недавней скачки, бросилась на шею отца.
- Спасибо, отец, что отдал его мне!
Не успел господин Тит что-либо ответить, как Велия села рядом с господином Аррунсом и принялась благодарить за изумительный подарок и доставленное удовольствие.
- Он так понимает меня! Я могу ему просто говорить, и он понимает! – Она повернулась к матери: - Дафна мне больше не нужна, мамочка! Отдайте ее на хозяйственную работу!
- Дитя мое, - воскликнул господин Аррунс, - кто научил тебя управляться с лошадьми?
- Верс, мой раб. Он грек и хорошо образован, много чего знает и умеет.
- Давно он у тебя?
- С трех лет. – Она была слишком возбуждена, чтобы отвечать коротко. - Служанки со мной не справлялись, вот ко мне и приставили Верса.
- Учит тебя?
- Да, греческому и латыни. Игре на лире и флейте. И еще разным наукам.
- Какой ценный раб!
- Он был свободным, пока не попал в плен. Верс говорит, в Греции практически нет неграмотных людей.
Господин Аррунс понимающе кивнул. Велия наклонилась к нему поближе и прошептала:
- Когда-нибудь я освобожу его.
- Он просит тебя об этом?
- Нет, - она рассмеялась, - он понимает, что это непозволительно.
- Откуда же твое желание?
- Он родился свободным и было бы только справедливо вернуть ему свободу. Пока я без него как без рук, но как-то мне подумалось, разве не позорно, что раб может жить без хозяина, а хозяин без раба нет?
Господин Аррунс едва не охнул.
- Но он о чем-то просит тебя?
По чуть изменившемуся тону ответа гость понял, что девочка не так проста:
- Верс фаталист, у него и в мыслях нет не смирятся с судьбой. – Она тонко улыбнулась, и стоявший неподалеку Верс изумился ее оценки своей личности. Ему никогда не приходило в голову характеризовать себя, и сейчас он вдруг понял, что действительно является фаталистом.
- А ты нет? Разве тебя воля богов не касается?
- В какой-то мере касается, как и всех, но большей частью я предчувствую что-то и могу предпринять что-то, чтобы это не наступило или смягчилось. Я последовательница Эпикура, - детски широко улыбнулась девочка. – Разве есть сомнения, что одни вещи происходят по необходимости, другие случайно, третьи через нашу собственную деятельность?
- Этому тебя учит раб?
- Этому учит Эпикур. Выводы я делаю сама. Верс пока склонен поглощать знания, его время делать выводы еще не пришло. - Верс не верил своим ушам, господин Аррунс тоже. – Верс говорит, что невозможно отобрать свободу у того, кто думает, истинный узник лишь безумец. Но я бы с этим поспорила, - рассмеялась она, - возможно, все наоборот!
Это была довольно тонкая мысль и ее оценили.
- Что ты сейчас изучаешь?
- Историю Виргинии, изложенную Титом Ливием .
- Тебе жаль ее отца? Так внезапно лишиться дочери!
- Мне жаль девушку.
- Да, стать предметом недостойной страсти несчастье.
- Многие становятся предметом недостойной страсти, но не многие остаются без защиты. Несчастье Лукреции в том, что ее не защитили, а лишили жизни и этим будто бы закрыли вопрос чести.
- Многие отдают жизнь за честь, разве это не благородно?
- Благородно, если отдавать ее по своему желанию. А если у тебя ее забирают, даже не спрашивая?
- Что же, по-твоему, должен был сделать отец Виргинии, чтобы отстоять честь семьи?
- Убить обидчика, а не дочь.
- Но тогда ему пришлось бы понести наказание? Возможно, суровое наказание, его могли казнить.
- Да, но он был бы казнен за честь семьи, за которую так ратовал, не так ли? Однако он предпочел убить дочь, ведь за это его никто не накажет! Даже интересно, кому этот поступок кажется благородным?
Господин Аррунс удивился, смотреть на проблему с подобного ракурса ему не приходило в голову: так выходило, конечно, не очень благородно, но разве не все решают свои затруднения подобным образом? Если всякий раз подставлять свою жизнь опасности, то не захочется ни во что встревать.
- Об этом я и говорю, - сказала девочка, глядя господину Аррунсу прямо в глаза, словно отвечая на его мысли, и он поспешил снисходительно улыбнуться, как улыбаются взрослые детям.
- Все-таки отец девушки поступил так, как позволяли обстоятельства. Его поступку было много свидетелей, и они встали на его сторону, что подтверждает верность его решения, - снисходительно пояснил он.
- Так же эти свидетели поступили бы, убей он в порыве праведного гнева нечестивого сенатора. Если право свободного гражданина оскорблено и унижено, разве другие свободные граждане не поддержат его? Или он так дрожал за свою жизнь, что не желал полагаться на милость людей?
Господин Аррунс поднял брови, собираясь с мыслями.
- Многие поступили бы так же.
- Стыд и позор!
- Возможно, отец девушки просто сделал то, что сделали бы многие на его месте. Разве люди не руководствуются примером других?
- Еще раз стыд и позор! Философ Диоген утверждает, что зависимость от внешних обстоятельств есть удел рабов!
- Ты знакома с трудами Диогена?
- Немного. Мне нравится, что он отрицает местные законы перед лицом законов природы. Я согласна, что моральные законы не имеют собственного бытия, но власть их бесспорна. Поэтому родитель должен защищать свое дитя и убивать обидчика.
Девочка захватывала господина Аррунса все больше. Сам отец, он невольно сравнивал ее со своими детьми: и дочери, и сыновья уступали Велии в развитии. Занятый нескончаемыми домашними делами господин Аррунс редко общался с детьми и сейчас обрел это удовольствие в лице девочки.
- Значит, ты мудрствуешь с чужих слов? В твоем возрасте это похвально.
- На Диогена я ссылаюсь только в том, в чем согласна с ним. И для большего веса своих слов, а то какой у меня авторитет? - она лукаво вскинула бровь.
- У него есть что-то, с чем ты не согласна?
Она насмешливо закатила глаза.
- Он утверждал, что разум человека обусловлен вертикальным положением тела человека, благодаря чему человек вдыхает более чистый воздух, тогда как животные с головою, наклоненной к земле, вдыхают воздух, загрязненный влагою земли. Точно также дети, вследствие своего малого роста, менее умны, чем взрослые. – Выпалив это девочка снова закатила глаза, усмехаясь. – Даже философы иногда глупят!
- Почему же ты не согласна? Это вполне может быть объяснением.
Велия смешливо уставилась на господина Аррунса, пытаясь понять, шутит он или нет.
- Голова жирафа много выше головы человека, а птицы так вообще летают в поднебесье и дышат чистым воздухом, однако подлинно известно, что они никак не умнее человека!
Верс, стоявший поодаль и прислушивавшийся к словам своей воспитанницы, даже разрумянился от волнения. Ученица вновь показывала себя наилучшим образом!
Господин Аррунс тоже был впечатлен простотой и стройностью рассуждения девочки, как ловко она опровергла утверждение философа! Он готов был продолжать беседу как можно дольше, но госпожа Арунтия велела дочери привести себя в порядок. Каисрец принялся расточать матери комплименты прекрасно образованной дочерью и выразил надежду, что еще будет иметь удовольствие пообщаться с чудо-ребенком.
В следующие два дня пребывания господина Аррунса в доме Папириев Витус заметил, что тот высматривает Велию. Всякий раз, когда слышалось чье-нибудь приближение, глаза господина Аррунса отражали радость надежды и гасли, если входила не девочка. Витус испытывал что-то вроде удовлетворения от того, что не только его занимает такой пустяк, как забавный ребенок.

***

Верс, до того, как оказался в рабстве, был гражданином греческого полиса Эретрия, что на острове Эвбея, и звался Актеоном. Он родился в обеспеченной семье, на момент захвата и разрушения Эретрии римлянами  как раз овладел последней, высшей ступенью образования - каноном Десяти аттических ораторов , который два года изучал в Александрийском мусейоне . По возвращению домой он с удовольствием стал предаваться своему любимому занятию - размышлениям о проблемах бытия . Его очень занимали вопросы свободы человека в рамках воли богов.
Актеон начал посещать симпосионы , где показал себя отличным ритором и тешил надежду прославиться как философ. Один из таких вечеров стал последним в его вольной жизни. В памяти остался быстро сменяющийся калейдоскоп: ему рукоплещут, его доводы в дискуссии с одним из гостей остроумны и обоснованы, он счастлив победой и раскланивается, выпивает большой кубок поднесенного неразбавленного вина , пытается справиться с головокружением, потом в зале начинается какая-то суматоха, крики, появляются воины, бьют, режут, крушат, ударяют его по голове и он проваливается в гулкое небытие.

***

Сквозь одуряющую головную боль сознание Актеона прояснялось на мгновения, и он понимал, что лежит на палубе судна: его донимала качка, брызги едкой морской воды и нещадное солнце. Окончательно очнулся он в каком-то подземелье. Ему пояснили, что Эвбея захвачена, они теперь пленники римлян, их привезли в какой-то портовый городишко Италии  и завтра выставят на невольничьем рынке.
Актеона перепродавали дважды, первый покупатель опасался убытка возможной смертью раба, который никак не выздоравливал, и, понижая стоимость, правдами и неправдами сумел всучить его другому. Последним его приобрел некий господин из Этрурии, оказавшийся на рынке проездом и прельстившийся образованностью молодого пленника. Этруск как раз искал грамотного раба для домашних нужд, долго всматривался в глаза раненого, пытаясь оценить степень его травмы. У Актеона по-прежнему кружилась и болела голова, от слабости не держали ноги, его мутило, он мог только пить, но было очевидно, что в остальном он вполне здоров и скоро поправиться.
Этруск оставил Актеона на попечение какого-то человека, который выходил его и в следующее новолуние с оказией отправил в Вульчи в дом нового хозяина. Так бывший свободный гражданин греческого полиса оказался у Папириев.
Тит Папирий сам беседовал с новым рабом, чтобы определить, к какой работе его приставить. Молодой грек приятно удивил образованностью, помимо грамматики, греческого и латыни знал птолемеевский язык , а также счет, что было весьма кстати для торговли. Хозяин никак не мог решить, отправить юношу в помощники управляющему или пока придержать при себе: господин Тит был тонким ценителем бесед и всегда искал достойного собеседника.
Однако провидение распорядилось судьбой Актеона иначе.

***

Госпожа Арунтия, как и ее служанки, были изрядно измучены трехлетней Велией. Девочка пугала лягушками, ужами, пауками, задавала всем такое количество ставящих в тупик вопросов и требовала ответа столь настоятельно, что женщины не чаяли, как с ней сладить. Настырная любознательная крошка мешала работе служанок и наносила ущерб самомнению матери, которая до вопросов дочери полагала себя вполне образованной женщиной и тем гордилась. Несколько раз госпожа Арунтия была поставлена дочерью в тупик в присутствии супруга и посторонних людей, что чувствительно задело ее самолюбие. Она призадумалась о поиске грамотной наперсницы для малышки, однако, найти такую оказалось непросто, девушки были умелыми в хозяйстве, но ни в малейшей степени не причастными к наукам.
Госпожа Арунтия лишь на третий или четвертый день обратила внимание, что ее дочь целыми днями где-то пропадает и прибегает не задавать вопросы, а делиться узнанным.
- Кто дал тебе табличку? – спросила она Велию, сидящую в тени сада и старательно выводящую закорючки на вощеной доске.
- Он, - она показала на юношу, ухаживающего за розами. - Он учит меня писать. И еще он сказал, что в море живут не только рыбы, а еще дельфины, хотя они совсем не рыбы. Он все знает. Вчера мы построили с ним солнечные часы, вон, видишь? – она показала на нарисованный на земле круг с воткнутой посередине палочкой. – Спроси меня, сколько сейчас времени! Я теперь знаю время!
Госпожа Арунтия отправилась в беседку и вызвала к себе нового раба. После довольно продолжительных расспросов она осталась довольна воспитанностью и образованностью юноши, ей понравилась терпеливая и покровительственная улыбка, которой озарялось его лицо, когда он говорил о Велии. Госпожа Арунтия решила, что он подходящая кандидатура на ту, для нее самой до конца неясную роль, на которую она подыскивала кого-нибудь «занимать» ее дочь и которую теперь можно было бы назвать «что-то вроде педагога ».

***

Ставший рабом Актеон признал волю богини Тихе  и не роптал на свою участь, боясь прогневать ее. До сих пор он почитал только Мойр  и полагал, что благополучие его жизни до самой смерти гарантировано рождением в почтенной семье. Каким самонадеянным он был!
Он изыскал возможность смастерить колесо удачи и вращал его каждый день после небольшого подношения Тихе. Для нее он слагал элегии и верил, что своенравная богиня если и не радикально изменит его участь, то хотя бы смягчит ее. Так оно и случилось.
Вверенная ему крошечная ученица источала неукротимое жизнелюбие и любопытство, искренне привязалась к нему, крутясь около него с утра до ночи, и Актеон сам не заметил, как нашел в своей подопечной утешение и отраду. Она назвала его Версом  почти сразу, и лишь с годами смогла объяснить, что в его глазах полыхает ясный огонь. Вслед за девочкой все стали называть его так, и сам он счел, что в его положении это лучше.
Полученный статус воспитателя обеспечил ему сносные условия проживания, известную свободу передвижения, возможность пользоваться хозяйской библиотекой и заниматься познанием.
Верс понимал, что успехи дочери Папириев и ее расположение к нему будут его охранной грамотой и решил расстараться. Он обожал науки и обожал саму систему обучения, в свое время ему нравилось жить в распорядке и взысканиях и теперь он нашел себя в том, чтобы реализовать свои склонности в ученице.
Для системного обучения Велия была еще слишком мала и непоседлива, и Верс поначалу ограничивался тем, что доходчиво отвечал на все ее вопросы и усложнял игры. Девочка позабыла о своих служанках и матери и целые дни проводила с новым наперсником, чему на женской половине дома с облегчением потакали, заботясь лишь об ее утреннем туалете и вечерней гигиене.
В короткие мгновения нахождения Велии на женской половине дома только ее кормилица Доротея, рабыня-гречанка, одаривала ее неизменной лаской и скучала. Кроткая Доротея любила Велию материнской любовью. Старших детей госпожа Арунтия кормила сама, но в третью, очень позднюю беременность решила этого не делать из желания сохранить остатки красоты. Она специально искала гречанку, чтобы ребенок впитывал с молоком и культуру . Из нескольких претенденток Доротею выбрали за молодость, ей было всего семнадцать, она недавно родила мальчика, который вскоре умер. Днями кормилица скучала по отсутствовавшей девочке и вечером, управившись со своей работой, отправлялась на ее поиски. Она с удовольствием выслушивала рассказы Велии о занятиях и втайне сокрушалась, что раб не сможет приучить девочку к женским занятиям. Сказать об этом хозяйке Доротея не решалась, полагая, что та лучше знает, как следует растить своих детей.
Так Велия и Верс оказались предоставленными сами себе, и довольно скоро все стали считать, что Верс и есть тот человек, который ответственен за воспитание хозяйской дочери.

***

Верс вырос на идеалах пайдейи , так замечательно сформулированных некогда Платоном и Аристотелем. Понимая, что обучение девочки начнется и закончится только его стараниями, он решил стать для нее и грамматиком, и кифаристом, и педотрибом , передать ей все свои знания, максимально развить все ее способности и личность, без оглядки на то, что ей это не потребуется.
Весьма скоро игры и бесконечные расспросы малышки превратились в занятия гимнастикой, верховой ездой и языками. Еще через короткое время добавилось письмо, счет, чтение.
Зерна учености и педагогических усилий Верса падали в благодатную почву, девочка была чутка, памятлива и понятлива. Увиденное, услышанное, прочитанное впитывалось ею, как морской губкой, и не терялось. Она проводила мгновенный анализ нового, сравнивала с пройденным, легко вычленяла или обобщала, делала выводы, проявляла радующую учителя способность мыслить широко и сложно.
Год от года успехи ученицы росли, ею было освоено гораздо больше, чем обычно детьми в ее возрасте. Видя столь щедрые плоды своих трудов Верс почувствовал, что обучение – его призвание. Он усиливал свои старания, увлекаясь ее интересом, бывало, увлекался сам и рассуждал перед ней с азартом знатока, забывая заботиться о том, способна ли она его понять, потом спохватывался, осекался. Но наступил момент, когда он заметил, что ей доступны абстрактные понятия и пространные рассуждения, многое она понимала не на примерах, а вообще. Ее сознание легко отрывалось от предметности мира и воспринимало явления жизни в виде законов или обобщающих выводов. Сам Верс только в Александрийском мусейоне, то есть будучи взрослым, с трудом избавился от свойственной его натуре привычки возводить все и вся в абсолютные категории: все эти такие-то, все те другие-то и т.д. Девочке же от природы было дано чувствование, что абсолюта в природе нет, наитием она судила трезво и верно. Бывало, она поправляла его категоричность и приходилось принимать эти поправки.
Велия увлеченно разбирала мифы всех стран и народов, стараниями Верса больше остальных любила легенды его Родины и быстро перешла от сказочной составляющей к пониманию символов. В десятилетнем возрасте его ученица легко украшала свою речь метафорами и аллюзиями, аллегории были ее коньком.
К двенадцати годам Велия достигла такого уровня знаний, который заставил Верса сожалеть, что нет возможности демонстрировать это публично. Именно в этот период в ней появилось непонятное ему небрежение к знаниям.
- Даже не знаю, зачем мне все это? Науки делают меня грустнее. Почему ты от наук вдохновеннее, а я грустнее?
- Не знаю почему, но точно знаю, что не стоит отказываться от дара богов, ведь ты щедро одарена.
- Наверное, боги ошиблись.
В глубине души Верс тоже задавался вопросом, зачем боги одарили девочку? Что делать с подобным даром той, чей удел предопределен?
Немного позднее он понял, что ее небрежение имеет другую подоплеку. Как-то после особо увлеченного разбора какого-то вопроса она вдруг сникла и огорченно сказала:
- Говорить об этом радостно, пока говоришь! Вне обсуждения это утрачивает смысл! Забава ума, ублажение тщеславия, отвлечение от будней – вот что такое наши любимые науки!  Они даруют обманное утешение, забвение смущенному душевному покою, но не сам покой. Ни на один из моих вопросов они не дали ответа!
- Разве? Что же значительнее наук? Что несет в себе покой, от чего твой ум перестанет нуждаться в забаве, а тщеславие в ублажении?
Велия задумалась и призналась, прижимая руки к груди:
- Трудно понять, но внутри меня такое чувство, что все пустяки, а главное в чем-то другом, что внутри нас, и на что мы не обращаем внимания. И ни разу еще ни у одного философа я не узнала что-то такое, от чего я бы сказала: да, это оно, теперь я знаю!
Он вскинул бровь:
- Внутри меня жажда познания, и я всегда нахожу наслаждение в учении.
- Но что дают знания? Науки хороши ради самой науки. Ну и успешности войны и цивилизованности жизни, конечно. Науки имеют значение для постижения процессов жизни, а для постижения смысла жизни, по-моему, нет.
- Обоснуй.
- Чем заняты боги? Неужели наукой?
- Боги? Наукой? Разве они должны?
- В том и дело! Что больше богов? Но они науками не занимаются. Чем же они увлечены? Попробуй отдели человеческое от божественного!
- Они покровительствуют наукам.
- Именно. Покровительствуют точно так же, как любым другим деяниям людей. Им без разницы, есть у нас ученье или нет, они дарят его для облегчения и украшения жизни, как искусство и ремесла, и только. Но неизменно, до и после знаний было и будет другое – страсти. Вот ними боги очень даже занимаются! Вот здесь попробуй не смешай божественное с человеческим!
- Ты возвеличиваешь глупости.
- Возвеличиваю? Сколь угодно возвеличивай риторику и логику, но боги ими не заняты! Для чего они одержимы страстями? Ты не придаешь значения тому, что не занимает тебя, однако от этого эти явления не становятся менее значительными.
- Боги - не люди. Они управляют нами. – Сказал Верс и сам почувствовал, что это трудно назвать ответом на вопрос девочки.
Он был недоволен и странными вопросами ученицы и тем, что делает неуклюжие замечания. Да и есть ли ответы у подобных вопросов? Лично его всегда интересовало что-то вполне определенное, конкретное, прикладное, а тут все из области такого, чему можно вообще не придавать никакого значения.
 - Хорошо, - согласилась Велия. – Тогда у меня к тебе другие вопросы, из наблюдений.  Доротея соображает гораздо быстрее меня и тебя, но кому это надо? Только лишний раз получает плетью от управляющего, который глуп, как полевая мышь, и свиреп, как дикий кабан. У матери память лучше всех в доме, но это нужно только чтобы она сказала, где что лежит и когда кем туда положено. И ей же еще отец пеняет из-за своей забывчивости. Моя старшая сестра, которая давно замужем, когда приезжает в гости, часто вздыхает, что предпочла бы быть очень глупой, а ведь она перечитала всю нашу библиотеку и слагала стихи. Отчего возникают ситуации, что ум мешает жить, хотя ты утверждаешь, что ум всегда во благо? Или другой вопрос, почему, по-твоему, мужчины и женщины не выносят друг друга? Почему они словно враги и терпят друг друга? Даже если сначала любят, то потом все равно терпят или становятся врагами?
- Не знаю, - честно ответил Верс. – Никогда не думал ни о чем подобном. Такими людей устроили боги.
- Но зачем?
- Никто этого не знает.
- Теперь ты понял, что я бы хотела знать? Хочу понять это зачем. Если у богов все разумно сотворено, то для чего именно так? В чем замысел вражды мужей и жен, почему им не дано жить в гармонии?
Верс недовольно глянул на нее.
- Да, про звезды и рифмы говорить приятнее, - согласилась Велия. – Но я все больше прихожу к убеждению, что науки сродни забаве, отвлечение. По-моему, есть наука или нет, жизнь все равно будет, наука не обязательна, а вот страсти неотъемлемая часть человека и такая важная, что дается независимо от его воли. Зачем? За-чем?
Научить ее этому учитель был не в силах.
- Ты так любишь думать, что познаешь мир, но ведь ты познаешь только нечто абстрактное, отстраненное, существующее вне человека. Суть человека ты игнорируешь, - она мягко улыбнулась, - а меня отстраненное оставляет равнодушной, словно игра без смысла. Смысл скрыт внутри нас. Наука как одежда, ее можно надеть или снять, это повлияет лишь на комфорт. А вот это, - она стукнула себя кулачком в грудь, - есть смысл всему. Я так чувствую. – Она снова стукнула себя в грудь. – Это мне интересно. Когда-нибудь я пойму, зачем это все. – Она обхватила себя руками. – Ответ внутри нас. Не снаружи, нет.
- Вы будете хорошей супругой, госпожа. У Вас не будет тех неприятностей, какие Вы подметили у других жен.
- У меня будут другие, - рассмеялась Велия. - Как бы много ты не знал, у меня такое чувство, что я от природы знаю больше твоего. Это не сведения науки, что-то другое, что делает меня грустнее. И ты этого никогда не постигнешь. Что это? Почему-то мне хочется всех жалеть, не знаю за что. Я бы хотела быть как ты, знать только то, что прочитал, выучил, услышал, как-то постиг, от этого весело и собой доволен. Не хочу того, что есть во мне, это печалит.

***

Верс гордился, когда обнаруживалось, что ученица понимает и знает больше, чем он ее учил.
Однажды на Арменте встала вереница судов. Вельможи устроили себе ручной круиз. Охранники два дня не пускали местных рыбаков к реке. Весть о возмущении жителей деревни достигла Папириев. Велия тут же поскакала на реку посмотреть, что происходит.
Охранники ощетинились оружием против столпившихся рыбаков. Рыбаки угрожали, кто чем мог, выкрикивали требования пустить их на реку.
- Они перебьют этих бедняков! – с ужасом рассказывала Велия отцу.
- Разве действия охранников не справедливы? Они защищают покой своих господ.
- Нет, они всего лишь законны. Справедлив здесь гнев рыбаков – им кормить своих детей.
На лицах господина Тита и Верса одинаково отразилось удивление: девочка проводила разницу между законностью и справедливостью.
Отец взял дочь под руку и отправился с ней пройтись по саду. Верс бывал счастлив в такие минуты, он знал, что многоумный родитель любит поговорить с дочерью и гордится ею – разве это не лучшая аттестация педагогических усилий учителя?
По мере взросления Велия все чаще приглашалась в компанию гостей дома и всякий раз происходило одно и то же: девочке задавались дежурные вежливые вопросы, но по мере ее ответов удивление и внимание к ней росло. Она легко переходила с родного языка на греческий или латынь, кстати декламировала, делала нестандартные замечания, обнаруживала наблюдательность и широту взгляда на мир. Господин Тит восхищался умной и оригинальной дочерью, выставлял ее перед гостями всякий раз, когда надо было отвлечь их внимание или занять на какое-то время. Девочку запоминали, о ней расспрашивали, ей передавали поклоны.

***

Как-то, когда Велии было тринадцать лет, Верс не мог найти свою ученицу, хотя обычно ее от него было не отогнать. Она нашлась в саду, в кустах.
- Что с Вами, госпожа? Почему Вы здесь?
- Пришел мой час, я умираю.
- Умираете? Отчего такие мысли?
Девочка посмотрела на свои ноги, они были в крови. Верс понял, в чем дело. Неужели на женской половине ей до сих пор не рассказали про ежемесячную кровь? Впрочем, не удивительно, пока она считалась ребенком, ее привычно отдавали ему. Он как можно естественнее сказал:
- Это не смерть, это жизнь. Так должно было стать. Идите скорее к женщинам, они расскажут, что это значит и что надо делать.
- Не пойду, все поймут, откуда идет кровь.
Верс оторвал кусок ткани от своей туники, смочил его в садовом бассейне и вытер ей ноги.
- Скорее идите! Буду ждать Вас в беседке, Вы совершенно здоровы и повзрослели, теперь буду задавать больше и спрашивать строже.
Велия отсутствовала довольно долго, пришла темнее тучи, с выражением гадливости на лице.
- Фу! – Она презрительно фыркнула, показывая, как ей противно. – Вот уж не думала, что такое возможно! И это навсегда!
- Это нормально, признак здоровья.
Губы девочки протестующе изогнулись, перед ее глазами так и стояли шарики из овечьей шерсти и холщовые лоскуты, про которые ей пришлось узнать от кормилицы столько мерзкого.
- Начнем декламировать? Одиссею или Илиаду ? – Верс попытался отвлечь ее будничными делами.
- Мне нужен гаруспик , иди за мной!
- Гаруспик? Зачем?
- Я не хочу замуж, - твердо сказала Велия. – Мне не кажется это счастьем.
В ее ушах стоял возбужденный гвалт служанок, поздравлявших ее и говоривших о необходимости начать присматривать подходящего жениха.
- Все женщины хотят замуж!
- А я нет.
- Почему?
- Я не хочу проклинать мужчину, которого еще даже не знаю. Иди за мной!
- Почему проклинать? – опешил Верс.
- А ты знаешь супругов, которые бы не кляли друг друга?
- Но Ваша мать и сестра! Разве Вы не хотите быть как они?
Велия посмотрела ему прямо в глаза:
- Моя сестра давно перестала смеяться, хотя здесь была веселой, а мать часто просит Уни  дать ей терпения с мужем. Почему сестра больше не смеется? И зачем матери столько терпения, на что она тратит его, если отец всегда игрив, как ребенок, и весел?
Верс осторожно заметил:
- Возможно, такова женская природа.
Велия твердо посмотрела ему в глаза:
- Я злобная?
- Нет.
- Живая? Жизнерадостная?
- Очень.
- Сестра была такой же. Что такого случится в браке, что отнимет у меня радостность? Что, скажи?
Верс порозовел и отвел глаза.
- Лучше, наверное, спросить у женщин.
- Думаю, чт; бы я не услышала, будет или неправдой, или я не смогу изменить это.
В конюшне Велия велела оседлать Грома.
- Идем, выберу черного барана , - приказала она Версу. – Выйдем через задний двор. Аргос, тихо!
Они беспрепятственно покинули усадьбу.
- Я слышала, в городе остановился важный лукумон с севера, он едет в Африку. Его всегда сопровождает знаменитый гаруспик. Лукумон сейчас гостит у кого-то, а предсказатель в храме Тина . Идем туда!
- Но у Ваших родителей есть свой  гаруспик, спросите, что желаете, у него!
- Тогда он все может рассказать матери или отцу, или еще хуже – наплетет чего-нибудь, что они желали бы услышать. А я хочу правду! Этот чужак не знает меня, посмотрим, что он увидит!

***

Верс оставил Велию под стеной храма дожидаться, пока он узнает, примет ли их гаруспик. Вернулся он довольно быстро и показался озадаченным.
- Гаруспик сказал, что ждал Вас.
Грома привязали, Аргосу велели стеречь его, взяли барана и прошли в боковую часть строения. Верс остановился в дверях, Велия вошла внутрь.
Из потолочного проема белокаменное помещение было залито ослепительным солнечным светом, гаруспик сидел в тени внутренней колоннады на границе света и тени на простой низкой скамье, возле которой стоял небольшой алтарь и столик. Перед ним лежал развернутый свиток из телячьей кожи, Велия прочитала надпись Аncn zich nethsrac, что означало «Сия книга гаруспиков» Ей приходилось слышать, что в таких свитках предсказатели собирают свои наставления.
- Я ждал тебя, - сказал он Велии тем же тоном, каким говорил ей отец, когда она заставляла его ждать себя.
 
Сильный мужчина с породистым лицом и благородной осанкой. Велию это обрадовало, она знала, что истинные гаруспики всегда из аристократического рода и передают свои знания строго по крови. Впрочем, вряд ли лукумон возил бы с собой шарлатана из народа.
На гаруспике были традиционные для жрецов высокий колпак, накидка и огромная фибула  с изгибом в форме дельфина. У него блестел нос как у только что вымывшегося человека. И ввалившиеся глаза светились особым, отрешенным светом, ей уже приходилось видеть такое, она поняла, что он давно не ел и много молился.
- Мне было видение, и я ждал женщину, - повторил он, видя, что она оценивает его, - только не думал, что она окажется совсем еще девочкой.
- Значит, я правильно сделала, что пришла.
- Ты не могла не прийти, госпожа. Для тебя я не ел три дня и готов ответить на твои вопросы . Хотя ты и сама знаешь, что ждет тебя. Тебе нужно лишь подтверждение.
- И понимание. Хочу понять, почему будет так, как я предчувствую, если будет, конечно. Могу заплатить тебе только этим. - Велия протянула золотой перстень с крупным сапфиром. – Это подарок сестры, он мой.
Прорицатель отрицательно качнул головой, и Верс в очередной раз поразился натуре Велии: как свободно и уверенно, на равных она говорит с гаруспиком! Даже если бы Верс был не Версом, а свободным Актеоном, оказавшись перед лицом подобного провидца, испытывал бы внутренний трепет и страх. Почему Велия никогда ни перед кем не трепещет? И что такое она говорит ему?
- Сядь вот сюда, - гаруспик указал на место перед собой, освещенное солнцем.
Велия села, предсказатель долго смотрел на нее, но словно сквозь нее. Жалобно заблеял баран, которого держал Верс.
- Ты только становишься женщиной, животное не подойдет, спросим яйцо. Выбери одно, - он показал на корзину, стоявшую у стены в тени.
Велия поднялась и, ослепшая после яркого света, смогла только понять, что все яйца в корзине абсолютно белые , рассмотреть их не получалось. Она ощупала одно, другое, третье, остановилась на совершенно гладком, аккуратного, небольшого размера.
Предсказатель взял блюдце, сосуд с водой и зажег свечу.
- Твой раб играет на флейте?
- Да.
- Пусть возьмет ее вон там и играет.
Когда по гулкому помещению разлилась нежная мелодия, гаруспик пронес яйцо и воду вокруг алтаря, проговаривая заклинания, разграничивающие священное от мирского. Велия смогла разобрать лишь «tular eisna Sath»
Затем воскликнул:
- Очам бога нареченного вокруг лью! - и полил немного воды на свои руки и Велии.
Встал лицом на юг и призвал:
- О, сторож Сибиллы , молю тебя, просвети меня! Для этого я предлагаю тебе яйцо! Открой мне, что ждет эту деву!
Он взял нож и вскрыл им яйцо, осторожно вылил его в блюдце – желток остался целым, Велия знала, что это хорошо.
Вещатель развернул блюдце так, чтобы белковый канатик находился в южном направлении, и надолго замер в изучении.
- Форма белка четко определена, значит, боги дают однозначное предсказание. И толстый белок хорошо отделился от тонкого! Есть пузырьки. Вот он распределяется неравномерно, вот здесь край стал бесформенный. Хм! Желток равно окрашен, ни пятнышка! Хотя… что это? – он вынес блюдце на солнце и присмотрелся. – Есть крошечное пятнышко крови.
Велии стало не по себе. Гаруспик проводил пальцем над яйцом, мысленно деля его на секторы , и долго рассматривал. Когда его взгляд наконец-то обратился на девочку, Верс заметил, что оба смотрят друг на друга с недоверчивым любопытством, хотя каждый по-своему. Прорицатель, казалось, не верил тому, что увидел, а Велия опасалась услышать пустословное.
- Простите, госпожа, - чуть склонил голову гаруспик. - Я знаю, что должны быть такие женщины, как ты, но лично еще не встречал. Считается, что вас очень мало. Поэтому я удивлен и перепроверял свое заключение.
Правая бровь Велии поднялась, но она ничего не ответила, ждала. Мужчина рассматривал ее так внимательно, будто хотел в чертах лица и линиях фигуры найти секрет того, что увидел. Но перед ним сидела девочка-подросток, будто бы собранная из разных, не подходящих друг другу частей, чрезвычайно худая, большеглазая, с чуть удлиненным породистым лицом и пышной гривой волос, объем которых превосходил ее тонкое тельце, и таких длинных, что волосы сидящей лежали на горячем каменном полу. И тем не менее в ее глазах уже сейчас светилось то, что скоро будет отличать ее от всех остальных женщин. И еще: в ней не было ни страха, ни желания угодить. Не только перед ним, вообще перед всеми, даже… перед богами! Он утвердился в своем предчувствии, что ее привел к нему не тот фатальный трепет перед непредсказуемостью судьбы, из-за которого обычно люди искали его помощи. Она не боялась судьбы, не страшилась воли богов, она будто знала, что боги предоставили ей право самой творить свою жизнь.
Старому гаруспику часто приходилось встречать особых мужчин, но женщин никогда. Особые люди никому не стремятся нравиться или угождать, в них столько созидающей силы, что они ни в ком не нуждаются, даже, напротив, люди становятся им помехой. Чем дольше предсказатель смотрел девочке в глаза, тем лучше понимал, что увиденное им правда.
- Госпожа, ты носишь в себе огонь силы. Ты сама есть начало и конец, причина и следствие, все носишь в себе и ни в ком не нуждаешься. Твоя чистота и сила не в праведности, а в правде. Ты не боишься ошибок, ты знаешь, что боги одарили тебя силой и оставили без контроля. Тебе опасно только перестать быть правдивой с собой и принуждать себя. Тебе не нужны ничьи советы и авторитеты. Ты не добра и не зла, не добродетельна и не порочна в том смысле, в каком это понимается в отношении женщин. Ты не пожертвуешь собой ни для кого, но и ни от кого не ждешь жертвы. Ты сама по себе и найдешь воплощение в детях. Сила, полученная от тебя, будет на пользу только детям. Мужчины будут оборачивать ее против тебя. Твое счастье будет поздним, дождись его без ожесточения. Оно будет не в человеке, а через человека. Всё в тебе.
- Я придумаю, как мне жить в правде и принуждения над собой.
- Не сомневаюсь, госпожа.
- У меня есть ощущение, что сначала я сделаю что-то не вполне похвальное, за это со мной сделают нечто похожее. Не знаю, что. Но я буду квита с судьбой. Уже сейчас я готова не роптать и все принять. Ты видишь подобное?
- Да, госпожа. Тебе даровано получать наказание богов уже в этой жизни. Это великий дар, уверяю тебя. Ты будешь получать все, что желаешь, но нести за это наказание. Твоя сила в том, что тебе дано понимание причин и следствий.
- Что означает пятнышко крови в желтке?
- Ты получишь свое через смерть другого человека.
- Не хочу так.
- Не тебе выбирать, как будут исполняться твои желания.
- В чем цель всему? В чем смысл?
- В осознании предопределенного: все правильно.
- Что считать правильным?
- Все ответы скрыты в тебе, слушай себя.
Верс внимал предсказателю не дыша, он уже не играл. Услышать что-либо подобное он не предполагал не только в отношении своей ученицы, но и вообще. Он ожидал, что его юная госпожа будет спрашивать о будущем муже, детях, о чем другом надлежит беспокоиться девушке? Но она подобного не спросила, и гаруспика это ничуть не удивило, он тоже не говорил ей о браке. Все его странные слова, хоть и казались диковинными, будто бы подходили к Велии. Интересно, она понимает то, что слышит? Девочка задавала вопросы, но реакций на ответы не проявляла и угадать ее мысли было невозможно.
- Значит, я буду получать то, о чем мечтаю?
- Боги и люди не контролируют тебя. Тебе дано поступать по своему усмотрению. Наказание и расплату за исполнение своих желаний ты будешь нести сразу.
Велия призадумалась.
- Наверное, я к этому готова. Чего мне бояться? Кроме неправды. У меня ощущение, что я должна чего-то опасаться.
- Не посвящай себя определенному человеку, люди несовершенны и не в силах принять в дар чью-то сущность. – Гаруспик встал. – На этом все.
- Кому же посвящать себя?
- Отечеству, благу людей, детям, своему дару… Добру. Богам.
- Богам – это принимать все как верное?
- Именно так, госпожа, Вы правильно поняли.
Велия поднялась с пола.
- Благодарю! – Она положила перстень на столик: - Помните меня!
- Не сомневайтесь, госпожа, - он почтительно склонился.
О визите к гадателю никогда не говорили. По возвращении домой Велия пожелала отдохнуть от впечатлений дня и отправилась к себе.
К ней пришла мать и объявила, что теперь ее всюду должна сопровождать личная рабыня.
- Молодая особа, вошедшая в возраст, не может находиться одна. Даже со своим учителем. Выбери любую служанку.
- Благодарю, матушка! Я сообщу, кого хочу.
Назавтра обычное течение их жизни возобновилось и каждый день вновь был наполнен радостями просвещения.

***

Велия выбрала свою кормилицу Доротею. Выбор устроил всех. Госпожа Арунтия считала кормилицу традиционно лучшей наставницей и наперсницей, тем более что Доротея была знатной рукодельницей и могла научить Велию этому необходимому женскому мастерству. Все-таки госпожа Арунтия иногда беспокоилась, что ее дочь не обучена домашним делам. Сама Доротея полагала так же и давно искренне сокрушалась, что ее девочка овладевает какими угодно знаниями, кроме необходимых, и была полна решимости восполнить все пробелы по части домоводства. Велия же руководствовалась привязанностью к кормилице и тем, что Доротея не станет наушничать матери и всегда прикроет ее своеволие.

***

В Вульчи всадники въехали затемно, перед самым закрытием городских ворот. Их ждали завтра и дом Папириев уже погрузился в сон. Встретившего их домоправителя Авл попросил не будить родителей, сообщить им о приезде утром. Прибывшие сослались на желание скорейшего отдыха, поэтому им подали холодный ужин, омыли и отправили в личные покои.
С утра Витус прогуливался по дому и двору в надежде встретить Велию. Он знал, что она была ранней пташкой, но сегодня ее нигде не находил.
- Что хозяева? – спросил он своего раба, уверенный, что ушлый малый уже знает все домашние новости Папириев. – Никого не вижу, заняты?
- Господин Авл закрылся с господином Титом, а госпожа Арунтия обеспокоилась приготовлениями к сегодняшнему приезду еще одних гостей. Ждут лукумона из Александрии, говорят, хозяин в нем очень заинтересован.
- Чем же?
- Говорят, Папирий купил судно и желает торговать с Египтом.
- Судно? Большое?
- На двести пятьдесят амфор .
И хотя Тит Папирий не был римским сенатором, Витус, как поборник чистоты нравов среди знати вообще, был удовлетворен его умеренностью.
- Что ему этот лукумон?
- Говорят, нужен как торговый партнер. Или советчик. Будто бы этот лукумон давно в морском деле, имеет связи, его капитан знает пути. Да и команда у него хорошая.
- Сейчас осень , - с сомнением сказал Витус.
- Да, господин Тит желает до открытия судоходства изучить и подготовить дело на месте. Будто бы он решил отправить на продажу собственное вино и масло, их еще надо отвезти в порт. Кажется, он желает отправиться в Египет за закупкой пряностей и ароматических смол.
- Хорошо. А Велия?
- Молодая госпожа гостила у тетки за городом и вернется сегодня к ужину.
Витус удовлетворенно кивнул, отпустил раба и углубился в сад.
Интересно, какой он увидит девочку в этот раз? И будет ли она общаться с ним непосредственно, как с давним знакомым? Многолетняя дружба с Авлом и третий визит в их дом давали ему надежду. За последние годы он пару раз заставал Авла за чтением бумаг с той блаженной, счастливой улыбкой на лице, по которой понимал, что друг читает письма из дома.
- Вижу, все благополучно?
- Велия надумала построить для себя крошечный домик в нашем поместье у Арменты, свой собственный, в котором она могла бы уединяться и принимать гостей. Можешь представить, как все это происходит? Мать пишет, что архитектор не успевает за ее фантазией, и что хотела бы знать, как Велия умудряется вытрясти из отца столь значительные суммы. – Он одобрительно рассмеялся и зачитал, чуть подражая недовольному тону госпожи Арунтии: - «Началось все со сноса старой житницы. Велия ездила с отцом смотреть, как идет работа, там же ее осенило, и она упросила отца потратить освободившийся камень на купальный домик, о котором она, оказывается, давно мечтала! Давно мечтала! Впервые слышу! Сама нашла архитектора, вынимает из него всю душу, с рассвета до заката носится с Версом и псом от житницы до реки, руководит доставкой камня. Верс у нее теперь заместо чертежника и художника, воплощает в рисунках ее замыслы! Отца это безумно забавляет. Велия совершенно не бережется солнца и загорела как пахарь! Не удивлюсь, если начнет ругаться как ремесленник. Но это еще не все беды! К купальному домику в две комнатки вдруг потребовалось прибавить пару комнат, чтобы было где отдыхать в прохладе и трапезничать. Затем отец не мог не согласиться, что иногда трапеза может затянуться и неплохо было бы где-то переночевать, так появился второй этаж с двумя спальнями. Потом дошло до высокой террасы вдоль домика, чтобы уставить всю ее горшками с растениями – вдруг солнце будет слишком жарким и не станет никаких сил находиться ни на нем, ни в доме? Тенистая терраса окажется спасением! Тут же спальни на втором этаже обзавелись балконами с той же целью – уставить их растениями, которые защищали бы комнаты от немилосердных лучей. И это, не считая бесконечных идей с росписью, фресками, украшениями! Велию не остановить, что ей мое недовольство, если отец млеет от ее восторгов и тысяч благодарственных поцелуев? Боюсь, как бы она не сломала ему шею, у него появилась новая слабость - позволять Велии виснуть на своей шее, а ведь она уже почти с него ростом!» - Авл расхохотался в голос.
Оба молодых человека очень хорошо представляли себе все, что происходило в доме Папириев. И оба сожалели, что не присутствуют при этом.
В другой раз развеселившийся Авл потряс перед лицом Витуса листком, на котором от начала до конца в столбик было что-то написано.
- Сестренка перечислила все, что желала бы получить от меня в свой домик! Скромница такая! – Он сделал восторженное лицо, изображая сестру, и с придыханием зачитал: - «Ах, Авл! Я назвала его Granary , в память о старой житне, давшей ему жизнь, мило, правда? Это название подходит как нельзя лучше, потому что позволяет оформить дом в духе плодородия, сюда же отлично вписывается его предназначение – отдых, а также мы будем вести в нем обогащающие разум и душу беседы. Стены первого этажа сплошь в росписи и мозаике на тему тучных полей, виноградных лоз и прочего урожая, шторы будут плотного пшеничного цвета. Доротея засела вышивать кайму с ягодами и цветами – приходится задавать ей уйму работы, а то она норовит всучить мне пряжу! Теперь предстоит собрать интерьерные украшения только из «урожайных» цветов и материалов: оникса, змеевика, сардоникса и других - ты понимаешь мою задумку! Так что имей это ввиду, и, если тебе попадется что-то подходящее, сразу бери! Ты будешь моим самым любимым гостем. В главной гостиной отличная акустика, буду тебе играть и петь и вообще, буду любезной хозяйкой» - Авл прочувствованно улыбнулся и спросил друга: - Как тебе масштабы?
Витус улыбнулся в ответ.
- Но это еще не все! Камень зарыт дальше! – и Авл снова зачитал, по-девичьи хлопая глазами: - «Я тут подумала, а где будут готовить обеды и ужины? – Он сделал озабоченное лицо матроны. - Кухни нет! Обдумываю это, но отцу пока не говорю, ты тоже не говори. Хотя нет! Будешь писать, спроси, мол, как там домик, готов кормить уставших путников? Это будет довесок, я к тому моменту уже подведу к пристройке кухни. Ах, как хорошо, что у меня есть мой любимый братик! Все, не отвлекаю тебя и жду твоего вклада в нашу Granary. По-моему, отец от нее тоже в совершенном восторге». – Авл отложил письмо. - Как видишь, друг, мне теперь есть, чем заняться на досуге!
- Помочь?
- Сам, сам! Как же я потом буду делать страшное лицо и рассказывать, каких трудов мне стоило достать все необходимое? Ты же знаешь, все мои тяготы сестренка лечит своими сладкими поцелуями, от этого я никогда не откажусь! Но ты тоже не промахнешься, если присмотришь для нее какую-нибудь безделицу в духе плодородия.

Витус не сомневался, что Велия организует всех покинуть Вульчи и отправиться в поместье, а там уже затащит их в свой домик. Для нее он втайне от своей семьи приобрел дорогую серебряную вазу с изящными ручками в виде пшеничных колосьев. Представляя ее радость, он заулыбался. Велия любила подарки как ребенок, и как ребенок чувствовала симпатию к дарителю. Еще Витус привез ей ручное зеркало в богатой оправе, такое будет в радость любой женщине. В прошлый раз девочке понравилась его шкатулка, но она засмущалась поцеловать его, как будет нынче? Витусу очень хотелось расположить ее к себе как к брату, он мечтал о той сердечности, которую она дарила Авлу. Он часто вспоминал историю с Громом и разговор Велии с каисрцем. Помнил, как она ссылалась на мысли философа Диогена и по случаю припас для нее еще одно подношение – апофегмату  Диогена. Он сам немало позабавился, изучая ее. Витус полагал, что хорошо подготовился и ждал много радости от визита в дом друга и общения с девочкой.

***

Вечером Авл с Витусом отправились в сад, где должны были присоединиться к остальной компании и вместе отправиться на ужин. Там прогуливались чета Папириев и два их гостя.
- Мой сын Авл и его друг из Рима Витус Кассий, - представил их господин Тит. – Наши гости из Александрии , господин Ларт и господин Аристид. – Он говорил на греческом, вероятно, один из гостей не знал ни этрусского языка, ни латыни.
Внешность господина Ларта указывала на его этрусское происхождение. Он с удовольствием рассказывал хозяевам, что его предки были родом из Тарквиния  и два поколения назад перебрались в Александрию. На вид лукумон находился в почтенном возрасте, хорошо за пятьдесят, и, хотя еще был крепок телом, все же уже тяжел. Смотрел он снисходительно и авторитетно, как человек, привыкший к тому, чтобы его расположения добивались.
Господин Аристид, капитан, несмотря на греческое имя, был полукровкой. Он казался молодым, лет двадцати пяти, хотя из-за смуглой кожи определить его возраст наверняка было затруднительно. Оба гостя были одет в греческие тоги, господин Аристид обрит наголо, как принято у египтян. Витус предположил, что он вполне мог быть хорошего рода. Его походка свидетельствовала, что на море он уже давно.
- У нас все так перемешались! Я давно чувствую себя космополитом , - заметил господин Ларт.
- В Александрии многие себя так чувствуют, - поддержал его господин Аристид.
Однако Велии не было, и Витус забеспокоился, не задержало ли ее что-то, он не подумал уточнить у раба, вернулась ли она.
Супруги Папирии радушно пригласили всех к столу. Госпожа Арунтия завладела капитаном, уведя его чуть вперед. Хозяин занимал господина Ларта, а Авл и Витус, от которых на правах своих явно ожидалась помощь в очаровании гостей, замыкали процессию.
То, что устроили Папирии в этот раз, было не обычным для них многолюдным пиршеством, а ужином в тесном кругу. В малом триклинии  Витус еще не бывал, комната оказалась очень красивой, с уютной, камерной атмосферой. Стены были сплошь покрыты мозаикой, плиты пола отполированы до блеска, окна распахнуты и полуприкрыты пурпурными шторами, в проемах вазоны с цветами. Три ложа изящно убраны и близко придвинуты друг к другу. Вся обстановка свидетельствовала о желании хозяев создать приватную, семейную обстановку и Витус это отметил. Значит, господин Тит надеется коротко расположить к себе гостей.
Хозяева заняли центральное ложе, Авл с Витусом справа от них, на левом расположились гости, Велии не было. На террасе за открытыми окнами заиграла спокойная, нежная мелодия, характер которой подтвердил, что задумана изысканная, с нотками близости и доверия беседа. Эту установку почувствовали все и приняли с удовольствием.
- Сегодня наши повара специально расстарались, мы хотим угостить вас… - договорить у госпожи Арунтии не получилось, потому что в триклиний вошла девушка, и все уставились на нее.
Выше среднего роста, тонкая, несколько худая, но замечательно сложенная, в тончайшем драпированном белом калазирисе  через одно плечо, она задержалась в дверях, стараясь удержать подхваченную легким сквозняком почти прозрачную юбку. Золотые и бирюзовые браслеты украшали ее щиколотки, запястья и предплечья, шею опоясывал усех  из золота и бирюзы, голову венчала небольшая диадема в виде золотых перьев, также украшенных бирюзой. Справившись с разлетевшейся юбкой, девушка подошла к ложам и нежно улыбнулась той неповторимой улыбкой, которая бывает только у совсем юных особ.
- Велия, наша дочь, - представил ее отец. Он протянул ей руку, предлагая сесть рядом с собой.
Когда она проходила к своему месту гости ахнули: ее неправдоподобно густые волосы доходили ей до колен и по всей длине были перевиты голубой лентой. Сев в ногах отца она оказалась бок о бок с господином Аристидом. Он учтиво поклонился и восхищенно воскликнул:
- Береника !
Велия развела руками складки калазириса, чуть подалась к александрийцам, продемонстрировала им с обеих сторон глаза и брови, искусно удлиненные в египетском стиле, и спросила на птолемеевском языке:
- Нравится? Специально для вас старалась.
Оба гостя залились краской удовольствия и весь их чуть опешивший от бесхитростной прямоты девушки вид свидетельствовал, что они польщены донельзя.
- Госпожа, Вы прекрасны!
Она коснулась диадемы и горделиво похвасталась, как подружкам:
- Братик подарил! Как знал, что сгодится!
- У истинной женщины всегда все к случаю! – учтиво согласился господин Ларт.
Велия склонилась к нему и тихо ответила:
- Как хорошо, что Вы не матушка и не твердите про скромность.
Господин Ларт поднял ладонь, показывая, что он полностью на стороне девичьего желания покрасоваться.
- Мне хочется с вами скорее подружиться, называйте меня по имени! Я – Велия.
- Это честь для нас! – снова склонились александрийцы.
- Я так рада возможности поговорить на египетском языке, здесь его никто не знает! И мне хочется задать вам тысячу вопросов! Можно я сяду к вам?
Не дождавшись согласия Велия пересела на их ложе так, чтобы быть лицом к обоим. По некоторой суетливости гостей стало понятно, что они совершенно во власти девушки.
Господин Тит незаметно коснулся супруги, не дав ее хозяйской учтивости вмешаться и разрушить те чары, которые навела на гостей дочь. В несколько мгновений Велия смогла покорить и расположить их, хотя оба весь день, несмотря на старания Папириев, сохраняли дистанцию и старались показать, что в возможных деловых отношениях диктовать условия будут именно они.
Велия развернулась к брату и Витусу и на понятном всем греческом поприветствовала последнего.
- Рада снова видеть Вас в нашем доме! Вы совсем не изменились, разве что стали еще мужественнее! Неужели война все-таки на пользу мужчинам? – она смотрела ему в глаза со спокойной, любезной улыбкой, мягко, бесстрашно и слишком прямо. Такой взгляд позволяли себе только отъявленные кокетки или невинные девушки. Светская выучка позволила Витусу быстро оправиться от того ошеломляющего впечатления, которое произвела на него явившаяся красавица, оказавшаяся Велией. Всякий раз, как он видел ее, она разительно отличалась от себя предыдущей!
- И государству, госпожа, - приветственно склонил голову Витус. – Зато вас, женщин, украшает мир и покой! С тех пор как я видел Вас в последний раз три года назад, Вы стали совершенной красавицей! – И поспешил добавить: - Под стать Вашей матушке!
- Судя по ее манерам, она еще сущий ребенок! – вставила польщенная госпожа Арунтия и подала знак, чтобы вносили блюда.
- По мне, так пусть такой остается подольше, - улыбнулся Авл.
- Женщины – истинное украшение нашего мира, - вставил господин Ларт.
Все мужчины согласно кивнули, и господин Тит понял, что если он хочет добиться своего от гостей, то надо отдать этот вечер во власть дочери: уж если его самого ее непосредственность неизменно обезоруживала, то что говорить о тех, кто непривычен к подобному?
- Как поживает Гром? – спросил Витус.
- О! Чудесно! Он стал еще умнее и понимает меня не хуже Аргоса! Мы отличная команда!
Она повернулась к новичкам:
- Гром – мой конь, господин Витус присутствовал при том, как три года назад мне его подарили. А Аргос – мой пес.
- Подарили?.. Это как сказать… - иронично вставил господин Тит.
- Гром сам выбрал меня, - снова пояснила гостям Велия, - а все считают, что я его отбила у отца. Я покажу вам моего красавца, - она коснулась рукой господина Аристида, - сами увидите, как он меня понимает, буквально без слов!
- Чем Вы занимались все это время? – снова спросил Витус.
- О! Я строила себе домик на реке! Он получился таким красивым!
- Домик? – удивились гости.
- Да! Вы обязательно должны его увидеть! – Она обратилась к александрийцам и снова перешла на птолемеевский язык. – Вы должны сказать мне свое мнение, комнаты наверху я оформила в египетском и греческом стиле! Поедемте ко мне в гости! Я сама хочу побыть хозяйкой и принять вас! Обещаю, вам не будет ни скучно, ни утомительно! Может, после ужина? Или завтра с утра?
- С удовольствием, госпожа, - склонился господин Аристид.
- Велия, называйте меня просто Велия! Ой, я не знаю Вашего имени!
- Аристид.
- Это греческое имя. У Вас должно быть свое, египетское? Ведь наверняка Вы взяли греческое имя из деловых соображений ? – вопрос девушки был не вполне корректен, но простота, с которой она говорила о столь щекотливой для самолюбия полукровки теме, и удовольствие, с которым она изъяснялась на его языке, свидетельствовали, что она разделяет его мотивы и не помышляет об оскорблении.
- Вы правы, госпожа, дома меня называют Мхотеп.
Она на мгновение нахмурила брови, вспоминая.
- Это значит «мир»?
- Верно.
- Чудесное имя, особенно если вы действительно не любите войны!
- Я капитан торгового судна и не люблю войн, так же, как и морских разбойников, госпожа.
- Можно мне называть Вас этим именем?
- Мне будет приятно. Вы прекрасно осведомлены о наших делах, госпожа! Велия!
- Благодарю Вас, Мхотеп, я очень интересуюсь Египтом и хочу там побывать!
- Неожиданно! Обычно хотят побывать в Греции.
- Правда, что египтянки сами распоряжаются собой? Занимают должности, если хотят, врачуют, ведут дела?
- Это древнее право.
- И Вам это нравится? Как получилось, что из всех миров, только в вашем женщины свободны как мужчины?
- Из-за Луны, госпожа. Египтяне всегда одинаково чтили Солнце и Луну, то есть мужчину и женщину.
- Я хочу увидеть этот мир! Познакомиться с ним. А греческие нравы, увы, не так заманчивы для женщины!
Господин Ларт философски заметил хозяевам, указывая на увлеченно беседующих Мхотепа и Велию:
- Молодое тянется к молодому!
- Это можно понять, - согласился господин Тит, пытаясь сообразить, что кроется за этим замечанием: желание разделить внимание Велии или согласие не прерывать общение этих двоих.
- Мои дети тоже довольно быстро переключаются на общество ровесников, - снисходительно добавил лукумон.
Господин Тит понял, что в отношении этого гостя Велия сделала свое дело, создала ощущение семейной аналогии и близости и теперь укреплять расположение предстоит ему самому. Также он мгновенно рассудил, что влияние дочери на капитана даже выгоднее, в конце концов, господин Ларт планировался как торговый партнер, весь интерес которого сводится к выгоде, личное же расположение капитана редкая гарантия безопасности и наилучших путей в море. Такой всегда даст бесценный совет, предостережет от ненужного риска и убережет груз.
Ужин проходил, как и задумывалось, в доверительной и дружелюбной обстановке. Общению Велии и Мхотепа не мешали, напротив, оживленность их беседы вызывала у старших мужчин патриаршие снисходительные улыбки, она напоминала им их самих в молодые годы. К тому же смотреть на Велию, которая была оживлена без шумливости, улыбчива без нарушения приличий и блестела глазами, как ясными звездами, было истинным удовольствием. На ее лице сменялся калейдоскоп эмоций, подвижная мимика развлекала не понимающих птолемеевский язык словно пантомима, тем более что лицо ее было по-настоящему красивым. Мужчины совсем разнежились наблюдая, как она ухаживала за капитаном и господином Лартом, подкладывая им еды, наливая вина или придвигая блюда. В этом особенно проявлялась та женственность, которая грела мужские сердца.
Витус смотрел на Велию с интересом, девочка снова удивила его! Сейчас она не была ни смурной многоумницей, как в двенадцать, ни отчаянной непослушницей, как в пять, а спокойно жизнерадостной, светлой, легкой, как облако, светски изящной, с очаровательно живыми и одновременно чуть сдержанными манерами. Изумительный образчик юной аристократки, именно такими и должны быть дочери и сестры патрициев!
Почти весь ужин Велия и капитан проговорили на птолемеевском, тем самым обособив себя от остальной компании. К концу трапезы она спросила его:
- Вы устали?
- Нет.
- Хотите легкой прогулки верхом? Как раз покажу Вам моего Грома и, возможно, доедем до моего домика. – Было очевидно, что ей не терпится похвастаться своим творением.
- Почту за честь.
Велия повернулась к господину Ларту, он предвосхитил ее вопрос и на египетском сказал:
- Нет, нет, дети мои, отправляйтесь сами!
Велия быстро чмокнула его в щеку, окончательно закрепив за ним отцовское отношение к себе, встала и с улыбкой обратилась ко всем на греческом:
- Не будет большим уроном для компании, если я покажу господину Аристиду реку? Матушка, вы так накормили нас, что мы хотим прогуляться!
- Прекрасный ужин, госпожа! – поклонился молодой человек.
Польщенная хозяйка лишь заметила:
- Прошу тебя, Велия, только щади нашего гостя!
- Ни в коем случае! – заметил Велии Мхотеп на птолемеевском. – Делайте со мной все, что хотите! Я Ваш раб.
- Тогда следуйте за мной!
Вышедшие прогуляться не возвращались до тех пор, пока остальной компании не пришла пора покинуть триклиний и отправиться на покой. Когда все поднялись со своих лож, явился посыльный и доложил, что госпожа Велия и господин Аристид ускакали в Granary и останутся там ночевать, не хотят возвращаться верхом по темноте.
Госпожа Арунтия нахмурилась: дочь компрометировала себя.
- Кто там еще? – спросила она.
- Обычные слуги, четыре человека, еще Верс и Доротея. Госпожа просила завтра приехать всех желающих.
 - С удовольствием, - откликнулся Витус.
В своих покоях госпожа Арунтия не удержалась высказать мужу за баловство дочери.
- Не беспокойся, девочка сделает все, как надо! – увещевал он ее, хотя и сам был смущен скандальной смелостью дочери. – Завтра Авл поедет туда и все сгладит.
Долго ворочался в своей постели и Витус, отославший явившуюся рабыню. И почему не он был приглашен в эту Granary?

***

Витус был готов отправиться на Арменту с утра, но пришлось ждать занятого Авла.
К реке они подъехали к вечеру, оставили коней и пошли пешком. Granary предстала прелестным домиком, про который сразу становилось понятно, что его хозяйка женщина. Из-за высокой террасы он казался воздушным, парящим, а обилие цветов и растений придавало ему сказочную причудливость. Из открытых окон доносились смех и музыка.
- Так? – спрашивала на греческом Велия, покатываясь со смеху.
- Почти, - так же сквозь смех звучал голос капитана. – Попробуй еще раз и не виляй бедрами! – Затем он добавлял что-то на птолемеевском и смеялся.
- Так? – снова спрашивала Велия на греческом и переходила на египетский, и снова им было смешно.
Авл и Витус посмотрели друг на друга: внутри домика веселились.
Чтобы войти внутрь, им надо было пройти вдоль террасы, и сквозь открытые окна они видели происходящее. Капитан возлежал на ложе, облокотившись на подушки, перед ним стояли фрукты и напитки. Он смотрел на Велию, которая, похоже, танцевала и пела для него. Два раба играли на флейте и лире. Раскрасневшаяся и запыхавшаяся Велия, в экзотическом египетском наряде, изображала какой-то танец, принимая изящные, но неестественные позы. Красота ее была поразительна. Распущенные волосы прикрывали то, что едва скрывал наряд, а разгоряченное танцем лицо казалось чайной розой. Она держала в руках по кубку и кланялась, будто бы в танце принося жертву. Витус заметил: гость совершенно раскрепощен и счастлив. Было понятно, что господин Аристид сейчас является лучшей версией себя и навсегда запомнит и эти мгновения, и девушку, подарившую ему лучшего самого себя. Такое не забывается.
- Хочу в Египет! – воскликнула Велия как раз перед тем, как прибывшие вошли в комнату.
- Что же ты там будешь делать? – спросил Авл вместо приветствия, раскрывая объятия и с улыбкой ожидая, когда Велия, по своей обычной манере, кинется его обнимать. Она поставила кубки и радостно повисла на его шее.
- Почему вы так поздно? Я ждала вас с утра.
- А почему ты самовольно уехала?
Велия отмахнулась от замечания и повернулась поприветствовать Витуса.
- Как вам мой маленький одеон ? Использую по назначению! – она шаловливо потрепала подол платья. – Идемте, покажу Вам здесь все! Это надо видеть! – оглянулась на остальных: - Мы скоро!
Она взяла его за руку и увела.
Наконец они были вдвоем и все ее внимание было направлено только на Витуса! Ему хотелось, чтобы домик был нескончаемым, он задавал ей множество вопросов, только чтобы иметь возможность смотреть в ее живое личико, чтобы она обрушивала на него свою любовь к этому детищу, восторженно заглядывала ему в глаза, ожидая ответного восхищения, брала его за руку или чуть подталкивала, водя от места к месту.
- Красиво? – спрашивала она и хлопала в ладоши, нетерпеливо выражая собственный восторг.
- Очень красиво! – подтверждал Витус, видя только ее. – Прекрасно!
- Да! – без ложной скромности соглашалась она и увлекала его дальше.
- Вот здесь не хватает вазы, - сказал Витус, показав на столик. – Что-нибудь такое… с колосьями.
- Да? – Велия посмотрела на столик. – Вы правы, было бы неплохо! Я подумаю об этом.
- Я уже подумал. – Витус выглянул в окно и сделал знак своему рабу принести подарок.
Радость юной хозяйки окупила все его ожидания, он получил те же восторженные объятия и сладкие поцелуи, что получал Авл, и сделался безмерно счастлив.
Вечер и весь следующий день прошли в неизъяснимой усладе лучших греческих традиций. Молодые люди до глубокой ночи по очереди играли на музыкальных инструментах, декламировали стихи, рассуждали о добродетелях. Витус весьма кстати преподнес Велии свои остальные подарки, за которые удостоился еще по поцелую. Все с удовольствием блеснули познаниями, когда счастливая обладательница апофегматы зачитывала то или иное высказывание и его принимались обсуждать. Все премудрости Велия воспринимала теперь не так значимо, как в двенадцать, а с ироничной легкостью, будто ценя тонкость изложению мысли, и не придавая смыслу того веса, который в ней усматривался. Ей хотелось хохотать, резвиться, и именно так она и поступала. Каждый из мужчин показал себя с наилучшей стороны, а юная хозяйка вволю ими восторгалась, даже не думая отличиться самой, хотя Витус знал, что она могла бы. Ко сну отходили с глубоким удовлетворением, засыпали, мысленно продолжая блистать остроумием.
Следующий день провели в настроении молодого братства, с упоением отдаваясь приятному обществу, в котором каждый принимался без критики и соперничества, что полностью было заслугой Велии. Каким-то образом ей удавалось заставлять каждого чувствовать себя особенным для нее и от этого быть снисходительным к другим.
По утренней прохладе катались на лошадях, объехав округу, останавливались на отдых в саду каких-то крестьян, угостивших их молоком и свежеиспеченным хлебом. Полуденную жару переждали в тенистой купальне, где, разморенные и усталые, почти не разговаривали, в полудреме лишь с улыбками посматривали друг на друга. Ужин воодушевленная хозяйка устроила на террасе и с таким желанием потчевала гостей, что рассмешила их, и они принялись передразнивать ее, подкладывая ей ото всякого блюда с трех сторон и расписывая, почему она должна все съесть.
К закату вновь отправились на реку кататься на плоту. Вышли на середину Арменты и подняли шесты. Легли и молча смотрели в розовые облака. Неизъяснимое ощущение полноты бытия наполнило сердца молодых людей. Всякий незначительный и привычный звук, будь то вскрик чайки, далекое мычание стада, плеск воды о плот казался полон смысла и значения. Каждое мгновение всего вокруг было наполнено жизнью и в своей самодостаточности не требовало дополнений. Это было прекрасно, это было гармонией. К этому можно было лишь присоединиться, приняв правила мироздания, не диктуя своих условий. Неожиданное ощущение, что природе нет дела до людей, вдруг пронзило Витуса и почти оскорбило: он привык владеть всем вокруг себя.
Никто из молодых людей не хотел нарушать прелесть мгновения и каждый понимал, что будет вспоминать время, проведенное здесь, как одно из самых искренних и счастливых в своей жизни.
- Я сейчас как не я, - сделал Витус нехарактерное для себя замечание.
- Как дитя, - согласился Авл.
- Как щенок, - уточнил Мхотеп.
И лишь пятнадцатилетняя девушка ничего не сказала, легко и светло улыбаясь небу, она пока еще всегда была как дитя и щенок.

Витус покидал Папириев с сосущим чувством, понимая, что навсегда оставляет в поместье друга непосредственность души. Добряк Авл и светлая Велия словно тянули его в уединенную заводь патриархальной благостной простоты, и он, всегда амбициозный и целеустремленный, в их кругу невольно чувствовал иную прелесть жизни, без тщеславия и честолюбия. И все же Витус сознавал, что это лишь минутная слабость, что его натура требовала больших свершений, славы, величия. Крепко обняв друга и Велию, передав поклоны хозяевам, он вскочил на коня и понесся навстречу судьбе.

***

Первые часы скачки Кассий находился во власти тоски, словно покинул рай, но по мере удаления от Арменты и Вульчи становился спокойнее и яснее.
Когда Витус выехал на римскую дорогу, меланхолия оставила его и мысли переключились на предстоящую карьеру, ради которой он совершил десять военных походов .
Первым делом надо будет жениться. Он удовлетворенно кивнул этому несложному, необходимому этапу, организацией которого будет заниматься семья. Его забота - стратегия, на которой он мог бы войти в Сенат. Необходимо завоевать любовь римлян. С чего начать?
Проезжая по стране Витус обратил внимание, что на полях не видно крестьян, всюду трудились лишь рабы, закованные в цепи, понукаемые надсмотрщиками с длинными бичами. То здесь, то там периодически раздавался свит плети и слышались жалобные вопли. Кассий замедлил ход и призадумался: где же свободные крестьяне? Он точно знал, что на земле должны были трудиться именно они. Остановившись несколько раз и порасспросив надсмотрщиков о том, о сем, он понял, в чем дело. Пока свободные крестьяне, традиционно составлявшие основную часть римского войска, сражались во славу Рима, их хозяйство приходило в упадок, и земли захватывались ушлыми землевладельцами. Если крестьянин возвращался, то обнаруживал свое разорение и шел либо в батраки, либо в город. В голове Витуса мгновенно высветился план его будущей победительной кампании, на которой он начнет свое восхождение: о злоупотреблениях богачей, которые подрывают мощь Рима! В такт легкой скачки складывалась отличная речь, которую Витус тут же проговаривал, иногда величественно вздымая руку: «Слава Рима зависит от сильной армии, и всем известно, что в армии не могут служить ни нищие, ни батраки! Зарвавшиеся богачи, присваивающие земли воюющих крестьян – угроза могуществу государства!»
Настигшее озарение окрылило молодого римлянина и в Вечный город он въехал практически триумфатором.

***

К концу месяца Витус женился на своей нареченной, прелесть которой не стремился рассмотреть даже в день свадьбы. Он не отходил от тестя и дядей жены, один из которых был цензором и занимался комплектованием Сената из достойных граждан патрицианского происхождения. Кассий поделился с ними своими дорожными наблюдениями и планами. Его поддержали, одобрительно похлопав по плечам, и покровительственно заметили, что уже начали говорить о нем, как о молодом и горячем радетеле отечества.
Оставалось заявить о себе простому народу.
Для этого Витус взялся бесплатно поддерживать защиту и обвинение в судебных делах на Форуме . Он быстро отточил риторические приемы и изучил тонкости права. Спустя каких-то полгода высокая доля успешных дел дала его имени вес, люди стали искать именно его помощи. Он специально брался отстаивать интересы самых незащищенных граждан.
Постепенно в публичных выступлениях Витус начал выходить за рамки конкретных дел, обобщал, подводил к необходимости ограничить права одних и обеспечить права других, это находило горячую поддержку у простого люда.
Наступил вожделенный час, когда на Форуме его стали просить высказаться по тому или иному политическому, правовому или житейскому вопросу.
- Кассия! Послушаем, что скажет Кассий!
И Витус взбирался на возвышение. Молодой. Рослый. Сильный. Воин. Патриций. И толпа затихала, очарованная им, готовая идти за ним.
Это был долгожданный успех.
Успех требовал беспрестанной подготовки. Витус часами сидел в кабинете родительского дома, где удобно было принимать посетителей и откуда было рукой подать до Форума. Необходимость быть в курсе всех текущих дел государства заставляла Витуса вращаться в самых разных кругах римского общества, и он далеко не всегда отправлялся ночевать к молодой жене. Его супруга Лукреция не смогла ужиться с властной свекровью и жила в загородном доме, полученном ею в качестве приданого.
Лукреция несколько раз жаловалась родителям, что муж больше интересуется общественной деятельностью, чем ею, но отец, очарованный амбициозным зятем, который напоминал ему самого себя в молодости, советовал дочери заниматься домашними делами и гордиться мужем, истово служащим интересам народа.
К концу года римский плебс полагал Кассия борцом за права граждан и поборником римских добродетелей. Витус ходил по Риму исключительно пешком, часто босым, никто не видел его верхом или в лектике , эта скромность внушала простому люду веру в его искренность, а знатных заставляла уважать или присматриваться к нему, как к человеку с дальними планами.
По инициативе Витуса народ потребовал организовать комиссию по переделу земли, была развернута целая кампания. Когда безземельные граждане обзаводились участками, благословляли за это Кассия.
Городская беднота полюбила его за активную агитацию закона о твердых ценах на хлеб.
Он стал широко известным, его узнавали на улицах и приветствовали. О нем говорили, поощряли, поддерживали. Его постоянно видели среди людей, и с каждым, будь то крестьянин, ремесленник, солдат, ученый или сенатор он разговаривал одинаково приветливо.
Популярность его стала столь велика, что он мог рассчитывать на любую должность.

***

Однако дома у Витуса было не все ладно, хотя сам он об этом не догадывался, потому что ни в малейшей степени не утруждал себя семьей. Его вклад в семейную жизнь выразился в том, что в родительском доме он пользовал для утех лишь одну рабыню, оставленную им самим стелить ему постель, другие его любовницы всегда были вне дома. Этим исчерпывалось представление Кассия об уважительном отношении к супруге.
С Лукрецией он виделся мало, общался еще меньше, приезжал иногда исполнить супружеский долг, но за два с половиной года она так и не забеременела. Недоумение, которое он испытал несколько раз, вдруг подумав об отсутствии наследника, пожалуй, было единственной его семейной эмоцией. Чем супруга занималась целыми днями, что собой представляла, о чем думала и что чувствовала Витуса ничуть не интересовало. Если бы его спросили об этом, он лишь пожал плечами и предположил, что она, как и полагается добропорядочной матроне, следит за домом и слугами, а по вечерам, когда он занят полезным или приятным общением с соратниками и друзьями, или отдыхает на пирах, ткет полотно. Что еще?
Весть о неверности жены застала Витуса врасплох. Первой его мыслью было, как же быть с тестем и его родственниками? Терять их поддержку не хотелось несмотря на то, что он уже стал самостоятельной фигурой. Дело было даже не в поддержке, а в превращении их из доброжелателей во врагов. Однако выбора у него не было, он расторг брак и вернул Лукреции приданое. То ли чувствуя вину за дочь, то ли из искреннего расположения к бывшему зятю, тесть со своим кланом остались с Витусом в прежнем альянсе. Лукрецию спешно выдали замуж за ее любовника. Спустя годы Витус краем уха слышал, что она едва ли не каждый год рожает по ребенку, но это его нимало не взволновало.

***

Витуса избрали квестором , и он еще не приступил к исполнению обязанностей, как в Рим стали прибывать гонцы за гонцами: египетские Птолемеи  взывали о помощи – их одолевала Сирия.
Все знали, что сирийские правители Селевкиды  давно мечтали заполучить морские владения Египта и ждали подходящего момента. Сейчас они воспользовались тем, что Птолемеи значительно ослабели из-за тронных распрей, а единственный сильный противник Рим воевал с Македонией и не стал бы растрачивать силы на параллельную войну с Сирией.
Селевкиды пошли берегом и часть за частью стали захватывать территорию Египта. По сути, им осталось овладеть только Александрией, чтобы стать полными хозяевами страны. Александрия была осаждена и держалась из последних сил, беспрерывно взывая к Риму о заступничестве.
И вот в Сенате решался вопрос, вступать ли в новую войну.
- Александрия давно в осаде, ее силы на пределе.
- Птолемеи ослабели и ничего не могут!
- Кто из них умер своей смертью?
- В борьбе за трон они практически потеряли контроль над государством!
- Вдобавок их евреи постоянно бастуют и сеют смуту! Солдаты вечно недовольны!
- Египетская и греко-македонская знать не могут поладить и ненавидят друг друга, что тоже вызывает разброд и шатание!
- Они женятся на кровных сестрах и братьях!
- И на матерях!
- Но мы не можем потерять зерно!
- Да, Селевкиды могут прибрать наше зерно к своим рукам!
- Нам их могущество ни к чему!
- Риму нужен хлеб!
Египет снабжал Рим зерном, это знал каждый.
Государственные мужи не скрывали, что руководствуются вопросами выгоды и с этой стороны возможная война была необходима. По счастью Македония была фактически побеждена и можно было не опасаться двойной нагрузки на государство и армию, но сил принять решение прямо сейчас, пока еле живой гонец ждал ответа, что-то никак не находилось: одни сенаторы были еще не вполне свежи после минувшей ночи, другие пытались сообразить, как же именно им извлечь пользу из этой затеи, третьи еще не получили ожидаемых дивидендов с закончившейся македонской кампании и не хотели просто так авансировать новый проект. Другие соображения пока никак не приходили.
Раздавались вялые выкрики:
- Казна еще не расплатилась с теми, кто возвращается!
- Люди устали, соберем ли мы новый призыв?
- Римляне всегда были сухопутным народом, зачем нам снова ввязываться в морской бой?
Ввязываться в войну на воде никто не хотел.
Витус поднял руку, прося слова, его охотно пропустили в центр. Высокая атлетическая фигура молодого мужчины с сильным разворотом плеч и скульптурной мускулатурой, которую не скрывала тога, вдохнула жизнь в апатичных с утра патрициев. Короткая возня удобнее устраивающихся выслушать речь и вдруг зажегшиеся интересом глазки свидетельствовали, что Кассий будет услышан, но не обязательно одобрен.
- Лучшие из лучших граждан Рима! – зычно отразился глубокий, сильный голос Витуса от древних стен зала. – Мы народ, который в течение пяти веков сражался у себя дома и стал главой Италии! За эти пять веков мы выросли и возмужали! Мы сильны и молоды! Наши сердца горят! Мы невольные соперники всему миру, ибо по своему характеру мы не только не можем терпеть власть над собой, но и не можем терпеть и того, что кто-то находится вне нашей власти!
Одобрительный гул волной пронесся по залу и наступила тишина, всякий смотрел на оратора с вдохновенным ожиданием. Утренняя вялость слетела с почтенных сенаторов. Голос оратора набрал необходимую мощь и воспламенял сердца:
- Да, мы сухопутный народ, но, обретя островные провинции, мы научились навигации и подчинили моря! Нет предела нашим возможностям, потому что мы всегда действуем во славу Рима! Во славу Рима мы обернули порты Средиземного моря работать на нас! Теперь жемчуг и золото Востока, африканские невольники, слоновая кость, пурпур, львы и леопарды, египетский ладан, зерно и тончайший лен идут к нам! Потому что мы никогда не боялись войны и сами завоевали себе наши богатства! И мы никогда не позволим другим отбирать у нас наше или владеть тем, что может стать нашим! И нам нужен хлеб! Хлеб, чтобы кормить народ Рима!
Шквал аплодисментов прервал выступающего. Все вскочили со своих мест и начался невообразимый гвалт, означающий, что новой кампании быть.
Когда дошло до решения непосредственных вопросов, победила рачительность, большинство желало знать размер завоеванных богатств македонского похода, с участниками которой еще предстояло рассчитаться, а ведь за расчетом они все запросто явятся в Рим.
- Кассий - квестор ! – раздался первый выкрик, тут же подхваченный остальными. – Пусть отправляется в поход и представляет Сенат!
Так Витус получил два назначения. Во-первых, ему в срочном порядке предстояло влиться в состав посольской группы, которую возглавлял Гай Попилий Ленат и которая только что урегулировала вопросы окончания войны с македонцами. Послам надлежало немедля отправиться в Египет и усмирить сирийского царя Антиоха IV, спешащего к осажденной Александрии. Затем Витусу надлежало разобраться с материальным положением войск и позаботиться о снабжении Рима зерном.
Витус обрадовался назначению, возможность отличиться и завоевать любовь солдат имела для его амбиций огромное значение. Кроме того, он скучал по атмосфере воинской доблести, проявления мужества, геройства и был рад вновь окунуться в нее. Он искренне хотел быть полезным солдатам и уладить их проблемы самым добросовестным образом. А когда он добьется бесперебойных поставок зерна, римляне на руках внесут его в столицу!

***

Римские послы в составе нескольких человек встретили войско Антиоха IV у Александрии, всего в четырех милях от ее стен. От послов не укрылось, что сирийский царь уже полагал себя правителем Египта. Он приветствовал римлян, протягивая им правую руку будто хозяин союзникам.
Действовать нужно было решительно.
Без каких-либо церемоний Гай Попилий Ленат  подошел к Антиоху и предъявил ему табличку, на которой было начертано требование Сената:
- Ответ нужен немедленно.
Царь прочитал начертанное, свел брови:
- Мне нужно обсудить полученное требование с друзьями.
Попилий Ленат палкой из виноградной лозы, которую держал в руке, провёл черту кругом Антиоха:
- Ответ на письмо нужно дать, не выходя из этого круга .
Все застыли: это был ультиматум в самой наглой и оскорбительной форме, и грубое напоминание о мощи Рима.
Антиох думал недолго:
- Что почли за бла¬го в сенате, то я и сде¬лаю.
Он тут же развернулся и покинул Египет.
Для сирийцев было довольно унизительно отказаться от уже завоеванных территорий, но они утешились тем, что за время похода основательно разграбили страну.
Птолемеи вздохнули свободно, хотя и рано: Рим позволил им сохранить государственность и формальную независимость, однако, отныне Египет утратил собственную суверенную волю.

***

Управившись с сирийским царем, Витус оставил группу послов следовать своим путем и отправился в лагерь римского войска выполнять основные порученные ему обязанности. Он не стал заезжать в Александрию, хотя находился фактически под ее стенами, поскольку знал, что вернется сюда, чтобы наладить бесперебойные поставки зерна в Рим.
В лагере Витус довольно быстро вник в финансовое состояние дел: сосчитал все долги по уплате жалованья, обнаружил, куда делись государственные деньги, подлежащие выплате солдатам – оказалось, ушли в частные займы частным лицам. Квестор положил конец беззаконию и взыскал причитающиеся суммы, выплатил долги и настоял на строгом наказании для служащих, допустивших преступление, чем внушил солдатам и народу почтение и страх. Также, проверяя документацию, квестор обнаружил, что во многих случаях документы на вознаграждения предоставлялись ненадлежащим образом или ненадлежащими соискателями. По каждой выплате Витус провел расследование, лично допрашивая участников, и потребовал от них возвращения денег, полученных без права. Разбирательство проводилось публично, на голову виновных пал несмываемый позор – квестора как возненавидели, так и превозносили. Превозносили больше.
Когда лагерь снялся с места и отправился в переход на новое место дислокации, оказалось, что у воинов нет одежды, соответствующей местному климату и по ночам они сильно мерзли. Командиры отправились по поселениям собирать теплые вещи, но получили категорический отказ – местные с опасением относились к чужому войску и не хотели тратиться на него, поэтому спешно отправили делегатов в правительство с просьбой освободить их от этой повинности. Прошение было удовлетворено и войско оказалось в трудном положении, потому что суточные перепады температуры были нешуточными. Тогда Витус сам поехал с обозом по городам и селам и, по-походному осунувшийся, возмужавший, заматеревший и вдохновенный, так красноречиво расписывал страдания доблестных воинов, кои являются сыновьями, мужьями, отцами, которые оставили свои семьи, чтобы защитить египетские земли от сирийских захватчиков, что местные жители добровольно и бесплатно жертвовали теплыми вещами, наполнив каждую армейскую телегу. В лагере Витуса встретили ликованием.
К концу срока годичной службы квестор оставлял полную армейскую казну, полную выплату срочного жалования, изрядный запас провианта и добрую славу о себе. Провожали его не только наилучшими пожеланиями и похвалами, но и нескончаемыми объятиями. Один из военачальников, некто Квинт Фабриций за минувший год проникся таким восхищением перед принципиальностью Витуса, что при прощании кинул ему под ноги плащ, тут же полетели и другие плащи, устилая путь – честь, которую римляне оказывали нечасто и не всем. Про Витуса говорили, что он единственный из квесторов приехал в войско с полным кошельком, а уехал с пустым, приехал к пустой казне, а оставил ее полной. Солдаты не хотели его отпускать и просили продлить назначение еще на один срок, но Витус объяснил, что ему надлежит обеспечить Рим поставками зерна, и его отпустили. Вздохнуло с облегчением лишь командование.

***

Александрия произвела на Витуса значительное впечатление.
Несколько дней он ходил по столице, изучая ее. Размерами и красотой город не уступал Риму, и обладал тем же величием. Явью предстал перед взором Витуса величайший момент, глубоко волновавший его в детстве, как Александр на поданном ему плане будущего города поставил пять букв греческого алфавита: A, B, G, D, E – что означало: «Александрос Василеве Генос Диос Эктисе» — «Александр-царь, порождение Зевса, основал...»
Витус проникся особым уважением к строителям Александрии за цивилизационный подход: возведение началось с глубоких инженерных сооружений, по которым вода из Нила поступала в каждый дом и уходила в море. Также в планировке и расположении улиц учли направление господствующих ветров, отчего в городе не скапливалась духота и смрад. Главная магистраль города изначально предназначалась для торжественных процессий и была чрезвычайно широкой, окаймленной тротуарами, имела мощенное покрытие.
Царский квартал с его дворцами, садами, усыпальницей Александра, театром, Мусейоном и Библиотекой был особенно хорош. Тут царила эллинистическая атмосфера, слышалась исключительно греческая речь, и жила греческая знать. Здесь Витусу было очень комфортно и отрадно, словно он вдруг оказался в легендах своего детства, так завораживавших его.
Квартал Ракотис, населенный в основном египтянами, потребовал большего внимания и предстал экзотичным. Витус имел слабое представление о Египте до Птолемеев. Он не мог не заметить обособленность и иной характер жизни здесь, как и всей атмосферы в целом. Неудивительно, что греческая знать имеет в лице египетской элиты серьезных противников. У всех свой интерес. И это еще без учета еврейской общины, которая тоже жила отдельным кварталом и была недовольна своим гражданским положением, регулярно вызывая восстания и бунты. Что же, Александра Великого предупреждали, что он задумывает слишком большой город, в котором будет проживать разнородное население, а поддерживать дружелюбные отношения между народами дело нестабильное, нелегкое и неблагодарное.
 Заканчивая прогулку, Витус в который раз подумал, что не хотел бы оказаться на месте Птолемеев: как лавировать между всеми этими противоположными интересами? Прямолинейному Кассию подобная дипломатия была не по душе. Неудивительно, что царская власть пришла в упадок.
Напоследок римлянин оставил знакомство с портом и, зайдя в него, был ошеломлен его грандиозностью. Дамбы, соединяющие город с островом Фарос, знаменитый маяк, молы, оберегающие гавани от ила и песка, два порта с разными назначениями – все казалось нечеловечески масштабным и могущественным. Люди ли возвели все это? Огромное зеркало на вершине маяка днем отражало солнце и служило морякам светилом надежды. Ночью перед этим зеркалом разводили костер и яркий сигнал казался обещанием защиты даже сухопутным путникам.
Как римлянин Витус испытывал тайное удовлетворение от того, что Александрия находилась в упадке – сильные соратники, они же противники Риму были ни к чему. Хватило Карфагена!
Не спешно отдавая дань гению Александра Великого, Витус оттягивал встречу с другим кумиром своей юности – с Велией. Из редкой переписки с Авлом он знал, что она с родителями проживает здесь, что была отдана замуж почти сразу по приезду, пять лет назад. Какой она стала? Вопрос вопросов, подспудно занимавший его столько лет! Теперь она матрона. При всем почтении к этому статусу Витус признавал, что в замужестве девушки утрачивают свою прелесть. Он и хотел увидеть Велию, и боялся разочароваться. Ему по старой памяти хотелось восхищаться ею, даже в браке она должна была стать лучшей – но ведь хорошая жена так пресна! Он скучал по очаровательной своевольнице и многоумной оригинальнице, и одновременно не хотел узнать, что она своеволием и многоумием доставляет неприятности своему мужу. Как совместить прелесть беззаботной девушки с постными обязанностями супруги?  Этот вопрос был дилеммой для Витуса. 

***

После прощания с Витусом, господином Лартом и Аристидом, Авл принял на себя управление поместьем и скоро чета Папириев с дочерью отправилась в Александрию.
Прибыли задолго до навигации, зимой, чтобы успеть обзавестись жильем, обустроиться и как следует подготовить первый рейс. Господин Ларт заранее присмотрел для них прекрасный дом в Царском квартале, близко к порту, как того желал беспокойный господин Тит.
Проживших всю жизнь в тихом Вульчи Папириев Александрия сразила масштабом и величием. В Большой гавани утопал в зелени садов роскошный дворцовый комплекс Птолемеев и Македонский акрополь. Окружавшие их храм Исиды и арсенал с македонскими казармами усиливали впечатление славы и могущества. Главные улицы были необычайно широки , обрамлены колоннадой и пересекались возле Мавзолея Александра Македонского.
Искусственный мол Хепстадион , которым остров Фарос соединили с городом, впечатлил Папириев как замыслом, так и воплощением. Этот мол был не просто пешеходным мостом, он был так велик и высок, что под ним проходили суда. А поражающий воображение маяк на Фаросе, увенчанный семиметровой статуей Посейдона, и храмовые комплексы Исиды и Посейдона?
Велия была так возбуждена, что с утра до ночи пропадала в городе в сопровождении Аргоса, Доротеи и Верса. Верс чуть не плакал от нахлынувших воспоминаний своей счастливой юности, когда он, будучи свободным и богатым греком, благородным Актеоном, жил здесь два года, обучаясь наукам в Мусейоне и Библиотеке.
Уставшая госпожа Арунтия жаловалась, что дочь не помогает ей с обустройством дома, что муж вечно пропадает в порту, что она должна сама решать тысячу вопросов в незнакомом месте, в котором не знает даже, что где находится и куда в каких случаях идти. Велия в ответ лишь одаривала ее градом поцелуев и восторженными описаниями всего, что видела в городе.
Тем не менее наступил день, когда первые страсти улеглись, и дочь вдруг явила обескураженной матери вереницу новых знакомых дам, с коими, оказывается, успела познакомиться как самостоятельно, так и через господина Ларта. Все они были из хороших семей и готовые к услужениям новых соседей. Так к концу второго месяца пребывания стараниями дочери госпожа Арунтия была вовлечена в местную жизнь и забыла о жалобах.
Господин Тит пропадал по делам с утра до ночи, звенел от вдохновения и деловитости.
Велия с Версом и Доротеей по обыкновению были в собственной власти и теперь пустились в изучение Ракотиса, египетского квартала, именуемого по названию той самой египетской деревни, на месте которой и возник как часть города. Ракотис больше всего интересовал девушку. Несколько раз сопровождающим вызывался Мхотеп, тогда счастливый Верс отпускался в свою alma mater   и возвращался окрыленным.
Мхотеп свел Велию со многими людьми, окунул ее в местный колорит. Больше всего она хотела познакомиться с женщинами, занимающимися собственным делом – это была диковинка, о которой она слышала, но представить которую до конца не могла. Собственно говоря, она и хотела оказаться в Египте, чтобы увидеть эту вольность воочию, иначе бы поддалась на уговоры брата и осталась с ним в поместье, ведь у нее там Grаnary!
Оказалось, что у египтян испокон веков недвижимое имущество и земля передавались по наследству исключительно по женской линии. Велию рассмешила простота логики, из-за которой возникла эта традиция: потому что всегда известно, кто мать и обмана в наследнике быть не может! По этой же причине в стране не было понятия незаконнорожденных детей, ведь мать у ребенка была всегда. Велия даже попросила ущипнуть ее, чтобы убедиться, что она слышит то, что слышит. Мхотеп, посмеиваясь, лишь разводил руками:
- Мать – святое, наше начало!
Оказалось, что еще и развод египтянка могла получить без проблем, если указывала понятные всем обоснования, а за побои и неверность супруга получала компенсацию. Но самое главное, что вызывало душевное ликование у Велии, египтянки могли заниматься любым делом, каким хотели, и получали за это вознаграждение. Только в Египте была школа врачей для девочек! Еще они трудились писцами, жрицами, вели собственное дело, производство – и все это по своему почину, без разрешения мужчин.
- Уму непостижимо! – восклицала Велия на слова Мхотепа, беспрестанно озираясь по сторонам, убеждаясь, что женщин на улицах, в лавках, в мастерских, в конторах так же много, как и мужчин.
Не зря знатнейшие дамы из Царского квартала, кои сплошь были греческого происхождения и жили по греческому праву, то есть в основном сиднем сидели дома, могли лишь завидовать египтянкам. Об этом ей уже удалось пару раз посудачить с новыми знакомыми и понять, что те даже не надеялись на свободу. Но Велия не была ни гречанкой, ни римлянкой, ей повезло родиться в Этрурии, также повезло появиться на свет поздним ребенком, т;к обожаемым отцом и братом, что пока ей беспрепятственно удавалось получать от них свое. Тем не менее она хотела иметь возможность вообще никогда ни у кого, ни на что не спрашивать разрешения, самой распоряжаться собой. День ото дня она все больше грезила независимостью и раздумывала, как бы ее заполучить.

***

В начале весны господин Тит с ног сбивался упорядочивать и вести учет всех поступавших товаров, приготовляемых для продажи. Велия предложила себя и Верса в качестве писцов и с тех пор они вместе с Аргосом с утра до ночи пропадали на складах или в доках. Госпожа Арунтия противилась занятием дочери, господин Тит отмалчивался, сама возмутительница материнского спокойствия упивалась счастьем быть полезной в деле.
Перед отправлением своего корабля в первый рейс господин Тит почти не ел, не спал, и успокоился только тогда, когда на корабле были принесены жертвы всем заинтересованным богам, гаруспик провел последний ритуал и выставил на палубе клетки со священными курами, перед которыми рассыпали зерно, и каждая курица вышла и стала клевать его. Это был наисчастливейший знак, и только он успокоил хозяина. Корабль отправился в рейс, Папирии выдохнули, им осталось лишь положиться на неизменность благосклонности богов и молиться об удаче для Мхотепа.

***

Едва семья Папириев отоспалась и перевела дух, начала поговаривать о совместных вечерних прогулках, о необходимости устраивать приемы, подстричь деревья в саду, поселить там пару павлинов, приучить к ним Аргоса, почистить фонтан, устроить грот, купить еще один паланкин, словом, переключилась на спокойные будни, как в их дом явились …сваты.
К Велии сватался сосед, богатый грек Агамемнон.
Никакая светская выучка не помогла Папириям-старшим скрыть, как их переполошило и испугало не только само нежданное сватовство, но больше всего то, что жених оказался на два года старше господина Тита. Они уже знали, что их сосед ни разу не состоял в браке и славился сластолюбием. У него не было ни детей, ни родных. Всю свою жизнь он потратил на удовольствия, поклоняясь Дионису и Афродите . Происхождение господина Агамемнона было туманным: то ли не слишком родовитое, то ли не слишком законное, вроде как от знатного грека и простой египтянки. Как бы то ни было, господин Агамемнон уже в молодые годы сумел сколотить себе такое состояние, что еще лет сорок назад у всех отпала всякая охота вести толки о его происхождении и образе жизни, его с большим желанием рассматривали как завидную партию самые знатные семейства.
Папирии с трудом расставались со своими детьми, поэтому и старшую дочь выдали замуж после восемнадцати лет, и Авла не торопили, и Велию намеревались держать при себе как можно дольше. Да и не о таком муже они мечтали для своей любимицы!
Увидев крайнюю растерянность родителей невесты, господин Агамемнон рассудил, что, действительно, явился в дом без всякой дипломатии и должен дать семье время принять решение. Он лишь перечислил преимущества возможного брака, кои заключались в поистине крезовском  состоянии жениха, его любви к юной Велии и готовности наконец-то остепениться и зажить добропорядочной жизнью. Он оставил для госпожи Арунтии и Велии столь роскошные подношения, что, будь ему хотя бы на несколько лет меньше, госпожа Арунтия бы задумалась.
- Мы виделись всего пару раз, - недоумевала она, - когда он заметил девочку? Не понимаю.
- В порту. В последнее время он частенько заходил ко мне в порту, вот уж не думал, что это связано с Велией!
- И что нам теперь делать?
- Время есть, придумаем, как отказать.
- Скажем Велии? Первый жених появился, значит, пора оставить детские привычки. – Она не удержалась от соблазна обвинить супруга в недостатке отцовской строгости и радении о репутации дочери и добавила: - Ошивается в порту, таскается по городу, как мальчишка!
- Подумаем.
Велия узнала все от служанок. Возмущению Доротеи не было предела:
- Старый развратник! Ты видела его? Только у сластолюбцев, противных, старых и похотливых может так обвиснуть нижняя губа! Толстая нижняя губа! А какая красная! Тьфу! Он же мерзкий! Тьфу!
Велия обычно не обращала внимания на стариков, но этот грек в последнее время часто бывал у отца, и она хорошо знала расплывшуюся фигуру, душный аромат масел и взбитые седые кудели нарядного визитера. Он всегда приезжал в богатом паланкине, чуть ли не полностью изготовленном из золота, и смешно обмахивался пестрым веером, пуская по стенам склада блики от многочисленных перстней и браслетов.
Велия молчала, и Доротея забеспокоилась, что ее воспитанница не в полной мере представляет себе отвратительность жениха и нависшую угрозу, поэтому решила открыть девочке то, что обычно невинным особам знать не полагается. Она привела с кухни двух рабынь, которые рассказали, что на рынке общаются с рабынями соседа и из их слов следовало, что время господина Агамемнона вышло: в последние два года он не может иметь отношения с женщинами, видимо, его здоровье подорвал порочный образ жизни или просто пришел час немощи. И хотя бывший распутник продолжает давать сомнительные пиры, сам уже не может принимать участия в оргиях. Якобы, он еще надеется возбудить свою плоть юным невинным телом, но пока эти надежды не оправдались. В последние недели все в доме заметили, что он необыкновенно вдохновлен, наряжается больше обычного, перестал напиваться, сел на диету и принимает какие-то снадобья, которые ему доставляют невесть откуда, невесть кто. Что иногда он вызывает к себе в спальню юную прислужницу, но та покидает ее нетронутой, рассказывая, что ее обнимали, трогали самым непристойным образом, однако отпускали со вздохом.
Велия внимательно всех выслушала, но так ничего и не сказала, вообще никак не проявила своего отношения к нежданному жениху, и Доротею это почему-то нервировало.
На третий день, вечером, когда Велия с Версом окончили работу на складе и отправились пешком домой, их догнал паланкин господина Агамемнона. Он предложил подвезти ее, она в ответ предложила ему прогуляться по вечерней прохладе.
Старый грек волновался, то говорил без умолку, то замолкал, вспыхивал краской, спадал с лица, смотрел на Велию заискивающе, виновато, часто вытирал потеющее лицо и перед домом Папириев остановился уставший, растерянный, смущенный. Велия держалась вежливо, любезно, внимательно. Не упустила ничего из его поведения и получила решающее впечатление: этот человек для нее не представляет никакой угрозы. Совсем никакой. Чт; это внутреннее убеждение означало, она и сама пока не могла сказать, но чувство, что у нее расправляются крылья было определенным. Аргос, обычно настороженный к чужим, под стать настроению хозяйки совсем не обращал внимания на старика.
Господин Агамемнон еще два раза провожал Велию до дома. Обещал прислать несколько кустов каких-то особо дивных роз, котенка редкой породы, если Велия пожелает. Велия пожелала, и старик порозовел, счастливый возможностью доставить ей удовольствие. Он был мил и беззащитен, она пообещала себе не обижать его.
- Знаю, Вы оказали честь моей семье и сделали мне предложение, - неожиданно сказала она. Господин Агамемнон побагровел. - Родители еще не приняли решения, но, если Вы хотите знать мое мнение – я согласна.
Господин Агамемнон как-то по-стариковски всплеснул руками и преданно уставился на Велию:
- Госпожа, я счастлив слышать это!
- У меня есть одно условие для брачного контракта.
- Какое?
- Чем бы ни закончился наш брак, по окончании его я хочу получить право единоличного владения причитающимся мне имуществом, и быть освобожденной от опекунов. Как египтянка.
- Будет сделано, госпожа.
Родители точно так же всплеснули руками, когда дочь объявила им, что хочет выйти за господина Агамемнона.
- Он же старик!
Велия вложила во взгляд всю дочернюю любовь и почтение и ответила:
- Я очень хочу замуж за богатого старика. За богатого, немощного старика. По-моему, для меня это чудесная партия.
- Но…
- А…
Родители не знали, как сказать об интимной стороны супружеской жизни.
- Знаю, что вы имеете в виду, поверьте, меня все устраивает. Господин Агамемнон не ждет приданного. С собой возьму Доротею, Верса, Аргоса и Грома.
В конце месяца был подписан брачный контракт, и новобрачная перешла в дом мужа.

***

В первые ночи молодожен приходил в спальню жены в надежде исполнить супружеский долг. Сидел в ногах прекрасной супруги, неуверенной, дрожащей рукой гладил ее ступни или перебирал длинные локоны, приговаривал:
- Воистину ты отрада для глаз, моя дорогая!
Немощное тело не отзывалось, и он уходил к себе, оставив отеческий поцелуй на чистом челе прелестной новобрачной. После усиленного приема различных снадобий он пытался еще несколько раз, но снова безуспешно.
Холодное супружеское ложе совсем не расстраивало юную жену, даже напротив, после очередного провала она становилась нежнее и внимательнее к своему старичку, и он принял существующее положение. Их ласки ограничивались легкими поцелуями заботы и внимания, а объятия были исключительно объятиями радости и благодарности, тем более что для радости и благодарности поводов хватало.
Господин Агамемнон выражал свое обожание супругой тем, что задаривал ее и ублажал ее желания, а она испытывала к нему искреннюю признательность.
Старик все же хотел оставить у домочадцев соответствующее впечатление и каждый вечер оставался в комнате жены на какое-то время. Ему доставляло удовольствие самому расчесывать и заплетать на ночь волосы Велии, он заботливо укрывал ее покрывалом, гладил ступни, как маленькой говорил нежности и уходил, когда юная прелестница искренне зевала и удобнее устраивалась в постели.
Велия была окрылена новым положением, и натура ее раскрылась во всей красе. Она не сдерживала присущего ей кокетства и доводила своего старичка до умильных слез. Она ему и пела, и танцевала, и декламировала, и не поленилась вышить кошелек, который он носил как драгоценность, и расхваливала его перед всяким гостем. Слуги в доме только и слышали от нее восторженное или заботливое: господин Агамемнон то, господин Агамемнон это. Все, кто наблюдал их, вынуждены были признать, что эти двое живут в удивительной гармонии.
Господин Агамемнон сам удивлялся обретенному счастью, целовал ручки и ножки жены и вопрошал:
- Заслуживаю ли я всего этого? За что ты так добра ко мне?
- Иначе позор был бы мне, дорогой супруг, ибо Вы человек, принесший мне свободу! Вам я обязана и рада отплатить вниманием!
- Быть по сему, быть по сему! – восклицал старик. – Называй меня Агамемноном!
- Хорошо, Агамемнон.

***
Привыкнув к дому, слугам, вызвав расположение каждого домочадца, Велия призвала к себе Верса и Доротею.
- Благодарю вас за долгую службу, мои дорогие, любимые люди! – Протянула каждому из них по увесистому мешочку и свитку. – Вот ваши вольные. Теперь вы свободны, с достаточным капиталом, и я желаю вам обоим счастья! – Она обняла обоих. – Знаю, что вы давно любите друг друга и буду рада, если вы останетесь вместе.
- Госпожа!
- Девочка моя!
- Надеюсь, наша дружба не прервется!
Верс и Доротея не заставили себя долго ждать, сразу поженились, купили дом. Верс вернул себе свое имя и как Актеон Ди;нис, а чаще Актеон Эвбейский был принят хранителем в Библиотеке и преподавателем в Мусейоне. Доротея обернула свою страсть к рукоделию себе на пользу, взяла двух учениц и открыла маленькую мастерскую. Спустя полтора года семья Ди;нисов пополнилась первенцем.

***

Когда к исходу трех месяцев плавания Мхотеп возвращался в Александрию, он трепетал от предвкушения встречи с Велией. Удачная продажа увозимого товара и полные трюмы отборных изделий редких ремесел по заказу господина Тита на обратном пути наполняли капитана гордостью – то-то он будет героем для семейства Папириев! Он припас для Велии подарок – тонкой работы ларчик с туалетными принадлежностями. Ему самому доставляло неизъяснимое удовольствие перебирать крошечные ножнички, щеточки, щипчики, баночки, коробочки, смотреться во вделанное в крышку зеркальце.
Когда судно встало на рейд близ Фароса в ожидании возможности зайти в порт, на борт поднялся домашний раб Мхотепа. От него капитан узнал о замужестве Велии. Чем стала для него эта новость и как он пережил ее, для окружающих осталось неизвестным, но утром Мхотеп встретился с господином Папирием осунувшийся, бледный, однако неизменно вежливый и услужливый.
Дарить ларчик он не стал, поскольку не пристало холостому мужчине делать личные подарки замужней женщине. Ранее он планировал провести рядом с Велией те несколько дней, которые потребуются для разгрузки и снаряжения корабля для нового рейса, и лелеял надежду на любую задержку, но теперь сам торопил рабов: город, порт и склад господина Тита были ему невыносимы. Спасти от желания кричать могло лишь море. К счастью, в этот раз Велии не было среди провожающих – дела отца не есть дела замужней женщины.
Рейс был продолжительным и вернулся Мхотеп уже к закрытию навигации. За эти месяцы он стал молчаливее и суровее, задубел, заматерел, исхудал. В предстоящий зимний сезон он не желал встретиться с Велией и до следующей навигации распланировал себе едва ли не каждый день всякого рода занятиями.

***

Велия была замужем уже два года. Господин Агамемнон любил свою красавицу все больше и в ответ получал неизменное внимание и заботу. Однако он понимал, что молодая супруга вошла в пору и не сегодня завтра ее безмятежности придет конец. В ней появилась томность, особая горячность и то замирание, которое свидетельствовало о пробуждении темперамента. Также старик очень хотел детей. Впервые в жизни его дряблые руки хотели обнимать не красавицу, а младенца, а слух желал насладиться не нежным пением, но плачем ребенка. Сколько золота отдал бы богач за это! После долгих и мучительных для самолюбия размышлений он решил, что оградить Велию от плотских соблазнов сможет материнство. И сам он получит законного наследника. Велия была ему столь дорог;, что ее ребенка он любил бы и принял за своего. Как устроить так, чтобы она забеременела, но при этом от любовника ее удерживало бы чувство вины? Где найти любовника, который бы не проникся к ней навязчивым интересом, не смущал бы ее ум и душу? И не знал, что она забеременела от него, а не от мужа? Связь должна была быть короткой, обусловленной обстоятельствами, и прекращена с исчезновением благоприятных обстоятельств. Кандидат в отцы должен быть хорошего происхождения, в этом господин Агамемнон был непреклонен.
Как-то на праздничном ужине в доме Папириев господин Агамемнон заметил быстрый взгляд черных глаз на свою супругу, который разом открыл ему сердце обладателя этих глаз. Мозаика сложилась: капитан Аристид знал Велию давно и… давно любил ее!
Подходящий кандидат нашелся!
Господин Агамемнон назвал себя любимцев богов и пообещал принести благодарственные жертвоприношения. Он как никто, знал, кто такой капитан Аристид, потому что молодой человек приходился Агамемнону братом по отцу.
Их отец был весьма хорошего рода, очень богат и неукротимо сластолюбив. В браке у него были дочери, от внебрачных связей рождались сыновья. Большей частью это были дети рабынь, но два ребенка – Агамемнон и Мхотеп - родились от свободных египтянок.
Агамемнон появился на свет, когда отцу было чуть больше двадцати лет. Отец быстро терял интерес к своим пассиям, но неизменно заботился о своих отпрысках. Он обеспечил мать Агамемнона, участвовал в его жизни, контролировал образование, помог начать дело. Когда Агамемнон вошел в возраст и обнаружил, что получил в наследство отцовский темперамент, их отношения с родителем приняли новый характер – они стали соучастниками оргий.
Агамемнону было под сорок, когда он узнал, что любовница отца, совсем юная египтянка-сирота, беременна. В старости отец стал сентиментальным или просто уже устал, но он испытывал настоящую привязанность к своей последней пассии и с трепетом мечтал взять позднего ребенка на руки. Он заранее позаботился об их благополучии и умер за месяц до рождения Мхотепа.
Агамемнон никогда не искал общения со сводным братом, но изредка наводил о нем справки и знал, как тот живет. И вот теперь судьба свела их. У него возникло почти алчное желание получить ребенка одной с ним крови.
 Очень скоро Агамемнон знал все об истории знакомства и общении своего брата и своей супруги. Мхотеп безупречно вел себя после замужества Велии, в доме Папириев появлялся редко, предпочитал найти отговорку. Велия называла его Мхотепом и говорила с ним только на египетском, это было мило. Он слишком благороден, чтобы преследовать или вредить ей. Можно ли желать лучшего? Оставалось создать им благоприятные обстоятельства и положиться на силу природы.

***

По осени, через несколько дней после всех хлопот возвращения из последнего в сезоне рейса, Мхотепа навестили Велия с супругом. Они попросили прокатиться с ними на только что купленном нарядном суденышке вдоль побережья. Короткое приятное путешествие.
- Ты же хочешь отдохнуть? Конечно, хочешь! Не пойдем далеко в море, прямо вдоль берега! Будем дрейфовать, купаться, вкусно есть! Обещаем быть приятными попутчиками! Агамемнон купил такое красивое судно! Просто игрушка! Тебе понравится!
Перспектива провести несколько дней рядом с прекрасной чаровницей резала Мхотепа по живому. Он не хотел страдать и не был уверен, что ему достанет сил находиться в ее обществе и не выдать себя.
- Господин Аристид, сделайте такое одолжение! Прогуляйтесь с нами! Признаться, я не морской человек и не уверен, что смогу составить Велии достойную компанию. - Агамемнон беззастенчиво врал, ему морская качка была нипочем. - С Вами мне было бы спокойнее. Буду очень благодарен!
- О, благодарность Агамемнона не пустой звук! И ты должен научить меня управлять судном! И еще парусами или что там нужно? Это же стыдно, что ты капитан, а я ничего не умею! Тебе стыдно!
Придумать основания для отказа сразу не получилось и Мхотеп уступил:
- Тогда надо выдвигаться скорее, пока погода позволяет. Скоро море станет опасным.
Отчаливать решили через несколько дней. Судно было небольшим, прогулочным, имело лишь рулевое весло и несколько боковых для маневров, тягу обеспечивал парус. Зато отделка отличалась богатством, и каюты были сказочно красивы. Команду Мхотеп подобрал небольшую, четыре человека, включая кока, больше не требовалось.
Перед отплытием господин Агамемнон вдруг очень разнервничался, его даже потряхивало. Он настоял на исполнении всех ритуалов, которые проводились при опасном дальнем плавании. На палубе стоял рядом со священником, повторял за ним молитвы и норовил помочь принести жертвы богам, чем заметно раздражал жреца. От себя дополнительно бросил в воду несколько золотых монет. Когда на палубу выставили непременные клетки со священными курами и рассыпали перед ними зерно, ни одна птица не вышла - крайне дурной знак! Все растерялись, обеспокоились и не знали, как быть. Отказаться от затеи? Отложить ее? Взоры устремились на хозяина: ему решать. Бледный, с пошедшими по лицу красными пятнами, господин Агамемнон трясущимися руками вдруг схватил клетки и кинул за борт:
- Не хотят клевать, пусть пьют! - Он отер пот с лица и без сил опустился на ступеньку мостика. Еще через мгновение обреченно махнул рукой: - Отходим!
Велия испуганно смотрела на Мхотепа, не зная, как поступить в такой ситуации.
- Будем держаться как можно ближе береговой линии. Осадка у нас небольшая, если что пешком до берега дойдем, - успокоил всех капитан. На том и решили.
Когда вышли из гавани и теплый ласковый ветер с громким хлопком расправил парус, страх улетучился и на лицах отдыхающих засветились улыбки. Все сновали по палубе, любуясь простором, морской гладью, величием удаляющегося города. Агамемнон видел старательное нежелание капитана находиться рядом с Велией и ее настойчивое любопытство к нему. Старик был слишком опытен, чтобы не знать, к чему приведет этот расклад. Ему нужно было только создать благоприятные для соединения условия.
К полудню началась качка, и господин Агамемнон, пожаловавшись на дурноту, скрылся в личной каюте.
Выросшая на Арменте Велия была нечувствительна к волнам и за отсутствием компании не отходила от капитана. Мхотеп был мало разговорчив, на восторги девушки лишь иногда отвечал односложно или вежливой улыбкой. Наконец Велия заметила его отстраненность и тоже притихла.
Агамемнон незаметно наблюдал за ними и был удовлетворен тем, как развивается их общение. Он испытывал зависть к их молодости, неопытности, возможностям, остроте чувств, и ревниво и сладострастно желал наступления того прорыва чувств, который полагал неизбежным.

***

Какое-то время Велия ждала, полагая, что необходимость поставить курс судна заставляет Мхотепа не отвлекаться на праздную болтовню с ней. Однако, время шло, кораблик легко скользил по волнам, а капитан так и не удостаивал ее вниманием. Она впервые видела его таким и желала понять состояние своего друга. Он правил рулевым веслом и следил за направлением ветра. Его взгляд избегал ее. Она мельком вглядывалась в него, он вдруг показался ей чужим, совсем неизвестным, неумолимым и одновременно робким. В его коротких словах, в быстром взгляде, во всем нем было что-то, похожее на мольбу. При суровой складке рта, обветренном, мужественном лице это брало за живое.
Она периодически ходила навещать мужа, Агамемнон успевал покинуть свой наблюдательный пост, улечься на кровать, положить на лоб мокрую тряпицу и начинал страдальчески стонать. Он просил ее оставить его одного, не заставлять смущаться слабостью и радоваться проулке за них двоих. В конце концов он потребовал от нее слова, что она прекрасно проведет время, не будет думать о нем и не явится до утра, оставив на попечение раба, и лишь пришлет легкие закуски в каюту.

***

Когда к ужину пришла только Велия, Мхотеп нахмурился, перспектива долго находится с ней наедине его не радовала. Она, однако, пребывала в отличном настроении и невольно являла собой образец обольщения. Она принялась ухаживать за Мхотепом, и ее тонкие изящные руки часто оказывалась перед его глазами. Надо отдать ей должное, Велия умела быть не болтливой.
- Что с тобой? На правах старой подруги я могу это узнать? – Спросила она к концу ужина. Он отмолчался. – Знаешь, что я вижу в твоем взгляде? Тихое, вошедшее в привычку отчаяние.
Она придвинулась к нему почти вплотную и заглянула в его глаза.
- Смотрю в твои глаза, а как будто в бездну. Что гнетет тебя? Тебе надоело море, а мы вытащили тебя? – Он снова не сказал ни слова. - Что-то случилось?
Мхотеп выразительно взглянул на нее, его взгляд прокричал: ты случилась рядом со мной! Его немой крик заполнил пространство между ними, и это невидимое наполнение соединило их тысячами нитей, заставив замолчать.
Господин Агамемнон тайно наблюдал за ними и был одурманен до тумана в голове.
После ужина капитан не пожелал остаться в каюте, поднялся на палубу. Велия пошла за ним, в этот час ей нечем было занять себя и хотелось разговорить Мхотепа.
В свете факелов она наблюдала, как он управляется с рулевым веслом, решив занять более выгодное положение для ночлега. Его взгляд был потуплен, рот сурово сжат, а движения сильны и экономны. Казалось, будто незнакомый ей мужчина занят своими заботами, но, когда в бликах пламени Велия видела его взгляд, ей открывался знакомый живой огонь, свидетельствующий о яркой, насыщенной внутренней жизни. Она почувствовала, что он молчит не потому, что думает, а потому что не хочет думать. И не хочет чувствовать. И тем не менее он истлевал от чувств и дум.
Приставив дежурить вахтенного, Мхотеп сказал Велии, что пора ложиться.
- Провожу тебя до каюты.
Он подал ей руку при спуске с палубы и ей понравилась затвердевшая кожа его ладони. Она улыбнулась и ласково похлопала его по натруженной руке.
Господин Агамемнон позаботился, чтобы в каюте Велии было темно.
Мхотеп вошел в ее каюту зажечь светильник. Слабый огонь тонкого фитилька едва осветил небольшое пространство, он поднял лампу, чтобы Велия увидела, куда ступать, но она смотрела прямо ему в лицо.
- Как странно, при ярком свете солнца в твоих глазах можно прочитать гораздо меньше, чем при слабом свете пламени. Ты человек тьмы?
Он взглянул в ее лицо, оказавшееся с его лицом почти вплотную и едва освещенное. Оно было золотисто-розовым, тонким, нежным. Токи природы вновь объединили их и у обоих остановилось дыхание. Обволакивающая, плотная, влажная темнота будто изъяла их из реальности, стерла условия и правила, обнажила их естество. Мхотеп погладил ее щеку, шею, взял длинный локон и откинул его назад.
- Дело не в солнце, моя дорогая госпожа. Ты женщина, а я мужчина. Между мужчиной и женщиной стоит лишь свет.
Велия задула пламя:
 – Вот т;к я смогу узнать твою правду?
- Ты хочешь этого?
- Хочу. Только всю правду.
- Ничего, кроме правды.
Уставший, взмокший Агамемнон сполз по стене, вытер ладонью лицо и поплелся к себе. Дело было сделано.

***

Опьяненный счастьем обладания Мхотеп вернулся к себе в каюту, когда готова была погаснуть последняя ночная звезда. Он изумился, увидев на себе следы девства Велии, и, разом поняв характер ее брака, долго-долго думал об этом. Он старался обуздать нахлынувшие мечты и желания, вмиг воскресшие надежды, неудержимость которых ввергала его то в ликование, то в холодное отрезвление. Дала ли эта ночь ему право надеяться? Или минуты сложились так, что они оказались во власти внутреннего огня, не больше?

***

Велия появилась к обеду, поднялась к капитану на корму, приветственно улыбнулась и ушла навестить мужа.
 Господин Агамемнон бледнее смерти лежал в своей каюте с мокрой тряпкой на голове, казалось, его организм совсем отказывался приспосабливаться к качке, у него не было сил даже стонать. Он попросил Велию оставить его сразу, как она пришла, сказал, что стесняется своей немощи и обещал встать на ноги через пару дней. Он был болен тем, что случилось между его женой и капитаном, и с каким-то унизительным наслаждением вновь хотел видеть и слышать то, что видел и слышал минувшей ночью.
Велия и Мхотеп встретились за ужином. Она смотрела на него с приятием, и он не мог понять, что это означает.
- Я рада тому, что было вчера. Ты открыл мне новый мир, да и старый стал яснее. Теперь отпали многие вопросы, которые беспокоили раньше. Вопросы об отношениях мужчин и женщин.
- Что это значит для меня, госпожа?
- Госпожа? Не знаю. А что это значит обычно?
- По-разному бывает…
- Не знаю, что это значит для тебя или для меня, Мхотеп. Я чувствую интерес и радость.
Он опустил взгляд, подумал и тихо согласился:
- Пусть будет так.
До конца ужина они не разговаривали, вернее, не пользовались словами. Их взгляды были красноречивы: ими они целовали друг друга, касались, молча он просил ее опустить платье и показать ему плечо, грудь, бедро, сам был послушен ей и обнажал чресла, откидывался на подушки, выставляя себя ей на любование.
Защитная темнота вновь погрузила их в негу, влагу, трепет, жадность.
В унисон их сердцам гулко ухало еще одно – сердце старика, в сладострастной немощи припавшего к их каюте.
Так было еще две ночи.

***

Днем усилилась качка, солнце как-то вдруг исчезло, и небо как-то слишком быстро затянуло темными тучами. Ветер заметно окреп, усиливал порывистость, и Мхотеп обеспокоенно всматривался в береговую линию, как нарочно сплошь негодную для укрытия. Он все тянул полностью поднять парус, надеялся присмотреть подходящее место, и вся команда была на палубе, внимательно изучая берег. Высота волн росла, Велии было приказано не покидать каюту. По резко вздымающимся бурунам воды капитан понимал, что под килем близкое дно. Это было крайне опасно. В конце концов судно стало швырять так, что решили отойти дальше в море, где исключался риск сесть на мель. Однако не успели, огромный вал подхватил их, высоко поднял и с силой бросил вниз, прямо на гребень рифа или скалы: кораблик раскололся надвое, матросы горохом посыпались в воду. Мхотеп, управлявший рулевым веслом на корме, увидел в обнаженном чреве носовой каюты как господина Агамемнона с ложа смывает волна. Капитан бросился в каюту Велии, которая находилась в той части судна, на которой был он. На палубе он схватил сетку с небольшим бочонком из-под воды и, вытащив из каюты перепуганную Велию, всучил ей его.
- Прыгай и плыви до берега!
Она в ужасе уставилась на него.
- Прыгай и не отпускай бочонок! Держись за сетку!
Он подтащил ее к краю уже погрузившейся в воду кормы и толкнул в воду.
- Туда! – показал в сторону берега.
Сам бросился к трюму искать кока, которого не видел на палубе. Однако мощный удар волны о неустойчивый останок кораблика откинул его к борту, о который он сильно ударился головой. Преодолевая накатившее помутнение и силясь встать Мхотеп услышал громкий треск и грохот – мачта с так и не убранным парусом переломилась, рухнула, вздымая палубу шквалом мелкой щепки. Он инстинктивно прикрыл лицо рукой, но страшная боль пронзила его тело силой тысячи молний, в глазах полыхнуло белым солнцем, и он потерял сознание.

***

Очнулся Мхотеп на лежанке в какой-то лачуге. К нему подошел старик, снял со лба мокрую тряпку, смочил ее в чаше и снова положил на голову, уже прохладную.
- Жар спадает, господин, - сказал он, - будешь жить.
Мхотеп разлепил спекшиеся губы, хотел спросить, что с остальными и где он, но только промычал. Старик дал ему немного воды и пояснил:
- Ты в деревне, господин. Вся команда спаслась, госпожа тоже, только большой господин утонул, его тело нашли на другой день, прибило к берегу. Все живы, немного поранились-побились, но это заживет. Ты пострадал больше всех, господин, но уже поправляешься. Кок спас тебя, ухватился за упавшую мачту и тебя держал, так и доплыли. Спи, спи! Я знахарь и смотрю за тобой. Когда будет можно, госпожа заберет тебя. Сейчас она повезла тело мужа хоронить. Она обо всем позаботилась, все здесь на постое, в уходе, приходят в себя. Спи!
Мхотеп облегченно вздохнул и уснул. Старик тоже вздохнул: молодому капитану еще предстояло услышать, что щепка пробила и полностью размозжила ему мошонку. Мужской орган ему сохранили, а мужскую силу пришлось отнять.

***

Возле Мхотепа дежурили по двое днем и ночью. Капитан, узнав, что с ним случилось, пытался наложить на себя руки. Ему твердили, что это не худшее, что могло быть и не исключено, что он еще вполне сможет быть с женщиной, только не сможет стать отцом. Когда показалось, что он смирился, надзор ослабили, и Мхотеп исчез. Сбежал. Никто не знал куда.
Велия и господин Тит пытались отыскать его, но без толку. Его домашние слуги ничего не поясняли, то ли не знали, где он, то ли получили приказ молчать.
Осталось неизвестным, узнал ли Мхотеп, что Велия понесла и родила двойню, мальчика и девочку. По сроку рождения дети считались законнорожденными детьми господина Агамемнона.

***

Сначала Витус навестил чету Папириев, от них узнал, что Велия вдовеет. Он отправил ей записку с сообщением, что прибыл в Александрию по делам службы и пробудет здесь значительное время, что желает повидаться и возобновить старую дружбу, и просит назначить время визита. Ответ вызвал улыбку: «Сегодня? Завтра? Утром? Днем? Вечером? Для старых друзей я свободна всегда!»
Витус был готов отправиться сразу же, но решил отложить до завтра. Вдовье положение не исключало возможность преподнести ей подарок личного характера, однако, Витус счел правильным сделать подарок для дома и купил очень красивый кораблик на постаменте, целиком вырезанный из камня, годный к тому, чтобы им украсили фонтан.
Кассий волновался. Боялся разочарования. В пятнадцать Велия стала необыкновенно хороша собой, была живой, интересной. Сейчас, в двадцать, вдовой и матерью двоих детей она могла быть еще красива, с некоторыми женщинами так бывает. Но сохранился ли ее нрав? Не превратилась ли она в матрону, от которой не чаешь, как отделаться?
 
Ближе к вечеру, как раз когда сп;ла полуденная жара, слуга ввел его в сад дома вдовы господина Агамемнона. Навстречу шла она, хозяйка. Ее красота поразила Кассия, как уже поражала ранее. Не поблекшая вдова и не отяжелевшая мать двоих детей. Легкая, гибкая, налитая молодыми соками, как весенняя виноградная лоза. Велия словно светилась чем-то, что шло изнутри нее, и этот свет перламутром ложился на лицо, даря ему обворожительный цвет чайной розы, и лучился сквозь виссон  ее платья. Переплетенные длинные волосы были убраны назад и кончики их раскачивались в такт походке по-прежнему на уровне колен. Она протягивала к нему руки и улыбалась с той степенью приветливости и радости, которая показывала, что он для нее особый друг. Ни больше, ни меньше. И ему вспомнилось, что еще в девочке он знал в ней некое внутреннее чувство меры, не позволявшее ей быть излишне шумной или надоедливой. Вспыхнувшая радость, что она именно такая, какой должна была стать в лучшей версии себя, заставила его ускорить шаг и тоже протянуть ей руки навстречу.
Растрогал Витуса Аргос, старый пес узнал его, с трудом поднялся и, едва сумев выразить свою собачью радость, вновь улегся поближе к ногам любимой хозяйки.
Витус не заметил, как принялся рассказывать Велии обо всех своих успехах в Риме и в нынешней деятельности, о планах и перспективах.
Его прервали, когда привели детей попрощаться с матерью на ночь. Велия представила их Витусу, девочка походила на нее, но Витус остался равнодушным к малышам и желал скорее вернуть себе внимание их матери. Зачем ему замена, если есть оригинал?
Она продолжила смотреть на него с тем безоговорочным участием и принятием, которые отворили все замки его скрытной натуры и невольно одарили открытостью Авла. Впоследствии он сам удивлялся облегчению и силе, которые получил, раскрываясь перед Велией. Он будто бы стал яснее сам себе и уразумел, что никому, кроме себя, не обязан получением права носить протексту .
Витус проговорил до поздней ночи и остановился подавляемым зевком хозяйки.
- Прошу прощения, я увлекся!
- Что ты! Жаль, что поздно! Готова слушать и слушать тебя!
- Но я так ни о чем не расспросил тебя!
- Придется увидеться еще раз! И не раз!
- С удовольствием!

***

В следующий визит Витус застал Велию в слезах.
- Аргос умер.
- Как жаль! Отличный был пес. А Гром в порядке?
- Да, Гром еще молод.
- Подарить тебе щенка?
Она отрицательно качнула головой.
- Мы скоро уедем.
Велия рассказала, что с закрытием торговой навигации Папирии намерены вернуться в Этрурию. Уже нашли покупателя на родительский дом и ее, подыскали управляющего делами отца.
- Авл хочет жениться, ждет нас.
- Он писал мне, приглашал на праздник.
- Значит, еще увидимся.
- А ты?
- Я? – Она поняла, что он спрашивает про замужество и ответила просто: - Нет, не хочу. - С должным тактом добавила: - Чту память мужа, он подарил мне то, о чем я мечтала, я ему предельно благодарна. А ты?
- У меня нет наследников.
Она понимающе кивнула.
- После Александрии не скучно будет в деревне?
- Мы лишь погостим у Авла, побудем в родных стенах, - она мягко улыбнулась, наверняка подумав о своей Granary. - Отец хочет закрепиться в Остии , а я подумываю о Риме. – Велия снова улыбнулась, на этот раз как человек, имеющий большие и приятные планы. Вопросительно взглянула на Витуса, он опередил ее:
- С удовольствием познакомлю тебя с городом и введу в общество! Моя мать будет рада познакомиться с тобой. Ты знаешь, теперь в Риме женщины тоже участвуют в пирах?
- Неужели? – улыбнулась Велия, подняв изящную бровь. – Глядишь, у них и имена появятся!

***

Велия с первых мгновений пребывания в Риме была захвачена царящей здесь атмосферой творения великих дел. Идея величия Рима витала в воздухе, в делах, словах и даже в движениях каждого гражданина. Здесь всякому хотелось отличиться, вкусить славы и запечатлеть себя в истории. Александрия поражала олицетворением мифов и богов, Рим – людей. Здесь каждый норовил проявить свой гений или хоть как-то приобщиться к великому. Казалось, скромная, тихая жизнь не интересовала никого. Разве это могло оставить равнодушным? Натуру Велии - нет.
С большим трудом ей удалось обзавестись домом на Палатине. Центральный из всех римских холмов испокон веков был облюбован знатью и богачами, здесь давно не было ни локтя свободной земли, отчего застройка велась самым хаотичным и неудобным образом. Господин Тит ахнул, узнав, что дочь заплатила полтора миллиона сестерциев – цена немаленького поместья – за небольшой дом.
- Ни за что бы не простил себе такой покупки! – заявил он, приехав посмотреть приобретение.
Хозяйка самодовольно улыбалась:
- А я бы ни за что не простила себе отказ от такой покупки! Здесь есть водопровод и канализация! Кое-что переделаю под себя и будет великолепно!
Дом был двухэтажным, с хорошим атриумом. Водопровод позволял иметь фонтан и ухаживать за небольшим, но густо разросшимся внутренним садиком.
Традиционно в домах первый этаж отдавался мужчинам, а второй женщинам, детям, прислуге. Велия не собиралась замуж, поэтому оформила первый этаж под себя. Переделка и украшение комнат влетело ей в звонкую монету, но стоило того: получилось красиво, уютно, с ощущением пространства несмотря на небольшие комнаты. Сюда были перевезены все любимые вещи хозяйки из Granary, отчего обстановка приобрела обжитой и присущий Велии характер легкости и созерцательности. Поскольку в доме не было мужчины, а матери дети ничуть не мешали, им разрешалось свободно пребывать и в первом этаже.
Чета Папириев бывала у дочери наездами, иногда подолгу, но большей частью, обустраивая дело, проживала в Остии, снимая дом. Они никак не могли решить, остаться им с дочерью в Риме или вернуться в свое поместье. Рим не нравился шумом, теснотой, толкотней, но привлекал кипучей энергией, бодрил, молодил, был полон событий. Армента и Вульчи ассоциировались с простором, свежим воздухом, покоем, но после насыщенных последних лет будто вычеркивали из жизни.
- Время поможет определиться! – заключила дочь.
Она втянула отца в посещение Форума. Вот уж где никогда не было скучно!
Быстро привыкнув к величию храмов и базилик, отдав должное вечному огню в храме Весты и повздыхав о судьбе юных весталок  господин Тит увлекся событиями, происходящими на площади. У колодца Либона , где обычно собирались ростовщики, он презрительно фыркал в каждые календы  на жалкие лица должников, пришедших уплачивать по долгам или клянчить отсрочку, и радовался, что достаточно разумен и рачителен, чтобы не брать и не давать в долг. Большой интерес у людей вызывал суд претора , осуществляемый на деревянной платформе.
Когда господин Тит впервые оказался на Форуме, как раз претор, только что вступивший в должность, обнародовал свой эдикт, в котором объявлял, что будет вести суд и давать защиту, не только считаясь со старыми порядками, но и создавая новые формулы исков, исходя из права разных народов, руководствуясь разумностью и совестью. Люду это пришлось по душе, римляне обожали прогресс без разрушения того, что хорошо работало.
На всякий суд собиралась огромная толпа, бурно реагируя на ход разбирательства. Какие речи обвинителей и защитников слышал господин Тит в этом месте! Сколько рукоплесканий получали особо искусные ораторы! Как их ждали! Многие приходили ради них. Пищи для споров и обсуждений у зрителей с избытком хватало до следующего суда.
Если же происходили публичные выступления народных трибунов или кого-то из Сената, то разгорались нешуточные страсти. Не менее интересно проходили и рядовые дни, когда заядлые политиканы отрывались от кружки вина и яро обсуждали вопросы войны и мира: они лучше полководцев знали, как вести войну, лучше сенаторов, как управлять государством. Здесь рождались самые нелепые слухи, мгновенно разлетавшиеся и становившиеся «чистою правдою».
С Форума господин Тит всегда возвращался взбудораженным, вдохновенным, готовым к неясным подвигам.
- Тебе нравится! – улыбалась Велия.
- Что-то во всем этом есть! Чем-то они на всех других не похожи!
- В характере римлян изменять, не отменяя старое.
- Пожалуй, да, именно так!
Госпожу Арунтию Велия втянула в прогулки по Священной Дороге, на которой в изобилии были представлены женские радости: ювелирные изделия, выставки драгоценных камней, цветы, фрукты.
- Витус вернулся в Рим, обещал навещать меня.
- Он введет тебя в общество?
- Хотел представить нас всех своей матери.

***

Госпожа Кассия давно хотела познакомиться с Папириями. Она была очень расположена к Авлу и авансом испытывала симпатию к его родителям. Обе семьи через сыновей давно передавали друг другу поклоны и приветы, узнавали о новостях.
Когда сын сообщил, что хочет представить ей Папириев, госпожа Кассия обрадовалась. Овдовев в почтенном возрасте, она оказалась в некоем вакууме и тосковала по общению с ровесниками.
 
- Они прекрасные люди, мама, вы подружитесь. Они теперь часто бывают в Риме.
- Если Авл похож на них, то я буду от них в восторге.
В восторг госпожа Кассия пришла от Велии.
- Почему ты еще не женат? – спросила мать сына, когда они проводили гостей.
- Мама?
После того, как несколько лет назад отец покинул этот мир, его мать, казалось, жила одним желанием – заполучить внуков. Старая госпожа Кассия без устали искала подходящую невестку, но сама же и забраковывала кандидаток. Казалось, ее требованиям никто не мог угодить. Витус притворялся, что придирчивость матери его забавляет, но в душе радовался возможности оттянуть женитьбу. После бесплодного и позорного первого брака ему претила мысль жениться во второй раз.
- Почему ты еще не женат на ней? – повторила госпожа Кассия, ткнув пальцем в сторону уехавших. – Ведь это она!
- Она?
- Надо быть слепым, глухим и глупым, чтобы не видеть, как ты меняешься рядом с ней!
- Велия мне как сестра, мама, я знал ее еще малышкой.
- Делай предложение, пока тебя не опередили! Эта женщина прекраснейшая супруга для любого!
- Мы как брат и сестра!
- Слышала, Корнелиусы хотят заполучить ее, - немало не смущаясь солгала госпожа Кассия. – Да и у Валериев говорили о ней. Теперь я их понимаю, такую женщину пожелает каждый!
Госпожа Кассия знала, куда бить: брови сына сошлись на переносице. Старая матрона давно уразумела, что мужчины женятся в трех случаях: ради выгоды, когда хотят детей или когда хотят лишить всех мужчин на свете прав на женщину. И чтобы ее лишить права думать ни о ком, кроме мужа. «Сестра, как же!» - мысленно фыркнула она, глядя на беспокойно отошедшего к окну сына.

***

- К тому шло! – воскликнул господин Тит, когда дочь сообщила родителям о предложении Витуса. – Вы замечательная пара!
- Наконец-то! Мне совсем не нравилась твоя одинокая жизнь! Это же неприлично! – с удовлетворением заметила госпожа Арунтия.
- Для нас это повторный брак, поэтому, как вы понимаете, ни о каком большом торжестве речи не идет. Составим брачный договор, устроим семейный ужин и все.
- Договор? Что еще за договор? – удивилась мать невесты.
- Я дала согласие на брак в форме sine manu , Витус думает.
- О, боги, Велия, что это значит? – испугалась госпожа Арунтия.
- Витус гражданин Рима, мама, и обладает всеми гражданскими правами, все его права распространяются на членов его семьи.
- Это же хорошо или нет? – обратилась госпожа Арунтия к супругу.
- Если я в брачном договоре не оговорю ограничения его прав по отношению ко мне, то окажусь в его полной власти. Этот брак лишит меня того, что я получила от Агамемнона, а его наследство принадлежит мне и детям, никто больше не получит его. Мой незабвенный супруг подарил мне возможность быть persona sui juris, матушка, то есть быть человеком по своему праву, неужели я откажусь от этого? Никогда.
- Так что ты хочешь сделать?
- Чтобы имущество супругов, принадлежавшее им до брака, оставалось их личным имуществом. Чтобы Витус не усыновлял моих детей. И чтобы моим опекуном по римскому праву был только мой отец.
- А Витус не обидится? – обеспокоилась госпожа Арунтия.
- Узнаем, скоро узнаем. Я принесу с собой в качестве приданного домашние вещи, посуду, мебель, все, что захочу иметь. Вместо dos  я установлю размер годового содержания на себя и детей и буду получать его через тебя, отец.
- А что же Витус? – госпожа Арунтия не понимала желания дочери сохранить обособленность от мужа.
- А Витус берет на себя содержание дома и наших общих детей.
- Ты собираешься быть ему хорошей женой? - с упреком спросила мать, которой казалось, что дочь посягает на святыню брака.
- Иначе я бы и не согласилась.
- Но…
- Тебе оскорбительно, что я не желаю дать мужу полную власть над собой?
- Нет ничего лучше традиционного брака!
- Скажи это моей сестре.
- Ей просто не повезло.
- Поэтому я и не желаю полагаться на везение.
- Если ты постараешься и родишь троих детей Кассиям, то снова получишь полную свободу, - добавил господин Тит.
- Да, отец, я знаю.

Свадебный ужин состоялся в доме Велии. Жених и невеста при свидетелях торжественно обменялись табличками с брачным договором, надели друг другу на пальцы железные кольца  и Велия произнесла священную формулу:
- Где ты, Кассий, там и я, Кассия.

***

Старый домус Кассиев всегда был для Витуса помпезным каменным гербом их рода, в котором строгостью домашней жизни поддерживался статус и репутация семьи. Его мать считала приличным сдержанное, отстраненное отношение даже с теми, кого горячо любила. Атмосфера в семье всегда была прохладной, общение чопорным.
Суматоха переезда Велии разом изгнала из старого дома всякое величавое высокомерие, будто горделивость и самодовольство не жили в нем никогда. Молодая хозяйка и прибывшие с ней люди заполнили все пространство той приветливостью, улыбчивостью и жизнерадостностью, которую здесь не знали, но будто бы ждали и сразу приняли.  В считанные дни все вокруг наполнилось неизъяснимой благодатью, словно с вещами молодой хозяйки в дом ввезли рог изобилия и благосклонность Юноны .
Госпожа Кассия удивила всех домочадцев тем, что передала управление домом молодой хозяйке и полностью отстранилась от дел. Она с тихой улыбкой сидела и шила детские вещи.
- Как хорошо! – говорила она сыну, подразумевая изменения.
- Да, - соглашался Витус.
- Да, хорошо, - удовлетворенно повторяла она и оглядывала все вокруг. – Я рада, что Велия не такая, как я.
Дом звучал смехом, музыкой, топотом детских ног, залился светом, украсился цветами. Каждая комната была наполнена той манкой прелестью, какой обладала сама хозяйка, и находиться в доме было столь же приятно, как находиться рядом с Велией.
Госпожа Кассия была довольна еще по одной причине: верные люди говорили ей, что с женитьбой Витус перестал ходил к другим женщинам.
Глядя на беременную Велию, полную прекрасным таинством развития жизни, и сына, который не отдавал себе отчета, что очень окреп в браке, она по-стариковски философствовала сама с собой. Женитьба цивилизует мужчину, в этом нет сомнения. Самоуверенный становится уверенным. Тревожный - спокойным. Потому что в браке у мужчины появляется сцепление всех смыслов. Вот что значит славная жена!
- Теперь ты мужчина, - сказала ему мать, взяв на руки первого внука.
Витус склонился и с благодарностью поцеловал матери руку.
За восемь лет Велия подарила роду Кассиев трех сыновей.

***

Кассии прослыли образцовой семьей. Всякий в Риме знал, что супруги верны друг другу. Добропорядочность семьи придала Витусу значительный политический вес. В традиции Рима было считать более почет¬ной сла¬ву хоро¬ше¬го мужа, чем вели¬ко¬го сена¬то-ра. Давний радетель традиционных ценностей, Витус личным примером показывал преимущества брака. Простой люд и знатные горожане уважали его за семейственность. Вокруг процветало распутство, всякий мужчина и всякая женщина были по нескольку раз разведены, не доверяли друг другу и тайно или открыто презирали как противоположный пол, так и любой союз с их представителем, Кассии были вне пороков и вне подозрений.
- Fortis vir! Доблестный муж! – кричала Витусу толпа, когда он появлялся на Форуме.
Репутация семьянина добавляла существенный вес всякому его слову. Люди считали, что мужчина, сумевший построить крепкую семью, знает и понимает в этой жизни больше других.
Витус выдвинул свою кандидатуру на пост претора  и получил назначение так легко, будто его ждали. Молва, что он будет судить справедливо появилась еще до того, как его утвердили. С должностью претора Витус обрел вожделенное сенаторство, и голова его закружилась от успеха.
Верная привычкам своего отчего дома, Велия сделала открытым и дом мужа. Очень скоро приглашение Кассиев стало желанным каждому в римском обществе.


***

Еще в то время, когда Витус цензором навел порядок в армейской казне, у него появился искренний почитатель – римский военачальник Квинт Фабриций, тот самый, который первым бросил свой плащ ему под ноги, когда войско провожало Витуса в Александрию.
Плебейский род Фабрициев был хорошо известен в Риме, поскольку в разное время подарил государству славных полководцев, а двое его представителей были удостоены триумфа и статуй.
Квинт тоже всю жизнь провел в сражениях, был храбр, честен, прямолинеен и незаменим на поле боя. Его лицо и тело были испещрены неисчислимыми шрамами. Смотрел он цепко, открыто, оценивающе, не беспокоясь о приличии такого взгляда. Говорил емко, скудно, выдавая лишь конечный результат своих умозаключений. В светском обществе почти не бывал и навыков обхождения то ли не приобрел, то ли растерял: герой в войне, он не мог проявить себя ни в беседе, ни в обращении. Отсутствие светской сноровки и привычки перетягивать внимание на себя делали его неинтересным для окружающих. Он понимал и подмечал многое, гораздо больше других, как т; свойственно людям, пережившим немало подлого и лихого, хоронившим героев и жертвовавшим собой, но оставался не услышанным или не убедительным для других ни в пире, ни в мире. Понимая себя, Фабриций намеревался служить до смерти на поле боя или до старости, но после сорока лет вдруг обнаружил, что остался единственным мужчиной в своем роду и не имеет наследников, а его хозяйство все больше приходит в упадок и некому за ним приглядывать.
Квинт вышел в отставку, обжил заброшенный дом и женился на юной прелестнице. Через полгода застал румяную супругу в объятиях какого-то щеголя. Шок бывалого воина был так силен, а вид так страшен, что побледневшие любовники успели воспользоваться его замешательством и сбежали.
Фабриций не замедлил жениться во второй раз, на женщине постарше, бездетной вдове. Его уверили, что женщина не имеет детей по причине болезненности бывшего супруга, однако и в новом браке за два года беременности не наступило.
Еще после первой женитьбы Фабриций встретил на Форуме Витуса и старое приятельство этих двоих возобновилось. Квинт ходил слушать все публичные выступления Витуса, горячо и громко выкрикивал слова поддержки, не один раз заводил толпу. Добродетели, исповедуемые Кассием, отзывались в душе Фабриция самым чувствительным образом. Он тоже был преданным последователем традиционных ценностей и находил большое утешение в том, что Витус понимает его без тех самых слов, которые никак не давались Квинту и без которых никак не удавалось расположить к себе людей.
В горький период между своими браками Квинт были приглашен к Витусу в гости. Этот визит окунул его в желанный семейный мир.
Гостей оказалось много, хозяин только и успевал перемещаться от одной группы к другой и Квинт после первого приветствия был оставлен с двумя неизвестными ему военачальниками, видимо, из тех соображений, что люди одного дела всегда найдут общие темы для разговора. Но разговор Квинту не давался, и он стоял растерянный, не понимая, куда себя деть.
- Значит, это Вы Квинт Фабриций, тот славный герой, о котором я столько слышала от своего мужа? – услышал он ласковый женский голос и обернулся.
Два выразительных глаза смотрели на него с таким теплом и приветливостью, будто именно его желали увидеть давным-давно и наконец увидели.
- Госпожа Кассия, - приветственно склонился Квинт.
- Прошу Вас на правах друга моего супруга быть другом дома и называть меня по имени, я Велия, если хотите, госпожа Велия.
- Осмелюсь ли я, госпожа? - снова склонился Квинт.
- Здесь так жарко, слишком много светильников! Пройдемся по террасе?
На улице хозяйка попросила желанное:
- Давайте немного помолчим? Такой гвалт, музыка!
- С удовольствием, госпожа.
Она подозвала раба, велела принести прохладительного. Они присели на бордюр фонтана, Велия по-детски вытянула ноги:
- Хорошо-то как! Спасибо, что даете мне возможность перевести дух!
- Я?
- Да, не требуете занимать Вас.
- Хм!
Объединенные предложенным ею молчанием, они выпили, улыбнулись друг другу с видом заговорщиков.
- Буду Вам очень признательна, если сегодня Вы не оставите меня ни на миг!
- Я?
- Да, пожалуйста! Очень меня выручите!
Квинт был крайне удивлен, зачем ей это, но сообразил, что его самого ее общество избавит от потерянности.
Вечер прошел неожиданно приятно. Оставаясь всегда рядом с Велией он многажды был отрекомендован ею славным героем, принял десятки заверений в восхищении, несколько раз она заставила его перечислить пройденные битвы или имена поверженных полководцев, и их длинный список был встречен овациями. К своему удивлению, он легко принимал участие в беседах, и, хотя его реплики были лишь ответами на наводящие вопросы хозяйки, Квинту казалось, что он сам отлично все это говорит.
Фабриций еще много раз бывал в доме Кассиев и всегда, будто памятуя об их первом уговоре, находился при Велии. Она представила ему своих детей и Квинт донельзя расчувствовался при виде воспитанных, сдержанных мальчиков и трогательной, похожей на мать девочки.
- Большая честь познакомиться с героем, - склонились дети.
- Мы знаем о Вас и о Ваших предках!
- Мы видели статуи!
Польщенный Фабриций преисполнился благодарности к Витусу, уверенный, что именно отец рассказал детям о его доблести. Детям было от тринадцати до пяти лет и от их сплоченной стайки веяло устремленной в будущее перспективой, которой так не хватало в жизни Квинта. Он все больше уважал Витуса, который смог построить столь прекрасную семью, а дом сделать уютным и ласковым, как объятия нежной матери.

***

Восхищение Квинта гражданской позицией Витуса, его успехами на общественном поприще, его семьей и детьми со временем переросло в слепое обожание. Он стал помощником сенатора, каждую минуту присутствуя в его жизни. У Витуса было немало поборников и почитателей, чье преклонение усиливало его уверенность в себе, но Квинт занимал особое место.
Все чаще Витус появлялся в обществе в окружении своих сыновей, чье разумное и почтительное поведение приводило людей в ликование. Кассия превозносили как образец добродетельного отца, умеющего воспитывать образцовых граждан Рима, и он сам верил в это. Всегда очень занятой своей карьерой, он никогда не занимался детьми, но искренне полагал, что они растут образованными и порядочными исключительно благодаря силе его общественного авторитета. Разве для становления их личностей недостаточно отцовского сияния?
Непременным пунктом в речах Кассия стала проблема рождения детей и воспитание их примером отца. Для Рима это была больная тема. Распущенность нравов дошла до того, что заставлять мужчин и женщин жениться приходилось законами. Разводом заканчивался почти всякий брак. Давно стало шуткой, что возраст измеряется не годами, а количеством браков. Когда мужчин обязали жениться, они предпочитали считаться помолвленными и не торопились сочетаться браком. Когда срок помолвки ограничили двумя годами, они расторгали одну и заключали другую. Вопрос, который задавался столь часто, что висел в воздухе, был прост: зачем жениться? Крепкая семья требовала самоограничений, а желающих жить праведно не находилось. Всякий стремился к собственным удовольствиям, коих жизнь предлагала в избытке и без обязательств. В разложении нравов винили в основном женщин: вот раньше они были полностью под властью мужчин и не смели позволить себе никакого удовольствия. Мир удовольствий испокон веков принадлежал мужчинам. Когда получилось, что женщины вдруг стали вести себя подобно мужчинам, мужчины содрогнулись, так это было отвратительно и невыносимо. Они не хотели стать лучше и послужить примером для женщин, они хотели снова загнать женщин в подчиненное и зависимое положение, и монополизировать распутство, но это не получалось, как не получается усмирить ветер. Напрасно философы и общественные авторитеты призывали мужей к добродетели, мужчинам добродетель была скучна, а женщины не желали в одиночку нести неподъемное знамя целомудрия.
- Римляне наслаждаются благами своего могущества, - говорил Кассий в выступлениях, - но срок этого могущества равен человеческой жизни! Одумайтесь, у нас недостаток потомства! Кто будет продолжать наше дело? Обретем радость не в похоти, а в целомудрии!
Однако, большинство патрициев ждало нравственных подвигов от других.
- Неужели боги отвернулись от нас? – восклицал Витус. – Как хорошо Рим начинал когда-то! И как ныне мы ослабели до того, что уже не в силах ни переносить нашу безнравственность, ни принять лекарство от нее!

***

Случай вынес Квинта Фабриция в центр всеобщего внимания.
Римское войско на севере империи вдруг потерпело поражение от какого-то дикого народа, у которого и оружия-то как такового не было. Обсуждение этого поражения в Сенате вызвало бурные и самые разнообразные толки от обвинений в недостатке доблести до прорех в финансировании. Квинт внимательно слушал все версии, ни одну из которых не находил верной.
- Дело в густых лесах севера, - вдруг сказал он. Его низкий с хрипотцой голос перекрыл фальцет выкриков, мгновенно встала тишина и все взоры устремились на Фабриция, скромно сидевшего в стороне. Он почтительно поднялся. – Римское войско непривычно к густым лесам. Лошади не могут проходит сквозь заросли. Оказаться в таком лесу верхом все равно что оказаться в болоте. Тем более сейчас там уже заморозки, а мы не привычны не только к морозам, но и к тому, что на морозе меч примерзает к ножнам. Воины бессильны и безоружны в таких условиях. А местный народ легок и подвижен, знает тропы, имеет укрытия.
- Что же послужило причиной поражения?
- Бой в лесу. Командованию надлежало вытянуть противника на открытую местность. Это тактическая ошибка, именно она привела к провалу.
- Что же делать? Ведь все захвачены в плен!
- Я знаю людей севера, они не убивают пленных, будут требовать выкупа. Нужно отправить послов за освобождением всех захваченных.
- Пусть едет славный Квинт Фабриций!
- Первым послом назначить Кассия!
Так в одночасье Квинт и Витус с небольшой группой были отправлены улаживать судьбу плененных сограждан.

***

Победители оказались по меркам римлян небольшим, но свирепым народом. Их территория почти сплошь состояла из хвойных лесов. Жили они селениями, в которых все постройки были деревянными, а одевались в шкуры мехом вверх, что придавало им дикий вид.
Явившееся посольство встретили дерзко, но все-таки сдержанно. Кто-то что-то выкрикивал в адрес римлян, отчего прокатывался смех, однако это было сродни пустому лаю, поскольку прибывших явно ждали и рассматривали как источник обогащения.
Местный царек оценивающе осматривал послов и почему-то расположился не к велеречивому Кассию, а к суровому Фабрицию. Насмотревшись друг на друга за ужином стороны решили оговаривать условия освобождения завтра.
Римляне разбили шатер на отведенном месте и приготовились к ночи.
Ночью к Фабрицию тайком явился местный шаман, неприятный вертлявый мужичок неопределенного возраста с бегающими глазками. Он предложил отравить царя с тем, чтобы римляне передали власть ему, а он за это освободит всех пленных без выкупа. Фабриций был так возмущен вероломством шамана, что схватил его и поволок к царю, даже не известив Кассия или кого другого.
Царь в свою очередь поразился благородству Фабриция. После того, как предателя увели, правитель отпустил охрану и долго сидел с Квинтом наедине, исподлобья поглядывая на сурового воина. Он предложил римлянину часть своих земель и всякой добычи, если последний останется служить ему. Фабриций поблагодарил за честь и отказался.
- Я давно принес присягу своему государству. Останусь верным до конца.
- Почему же ты не согласился убить меня?
- Почел бы за честь убить тебя в бою. Лишать жизни подло я не стану.
Царь отпустил Фабриция, а утром объявил, что освобождает всех пленных без выкупа.

***

Молва об исходе посольства достигла Рима раньше возвращения Квинта и Кассия. Их встретили как победителей. Фабриций восхвалялся как образец благородства даже по отношению к врагам, превозносилось его бескорыстие и умеренность.
Не успел Квинт свыкнуться с обрушившейся на него популярностью, как его выбрали трибуном  и его положение в обществе заметно возвысилось. При этом он по-прежнему оставался искренним и преданным поклонником Витуса, чем необыкновенно льстил последнему. Витус по отношению к Квинту принял на себя роль покровительствующего и наставляющего патрона. Он настолько привык к преданному и восхищенному взгляду Квинта, что уже не мог без него обходиться, как не мог поставить под сомнение свою исключительность. По большому счету, слава Квинта как доблестного воина сравнялась со славой Витуса как образцового гражданина. В Риме было немало и других прославленных деятелей, но в одном Витус неизменно обыгрывал всех – в ладной семейной жизни и идеально воспитанных детях. Ослепленный обожанием Квинт был непоколебимо уверен, что все в жизни Витуса происходит по изумительной воле и блестящему разумению последнего, сам Витус полагал так же.

***
 
На исходе третьего года бездетного брака безутешный Фабриций развелся. Предстояло найти третью супругу, однако, руки жениха опускались. Он не понимал, как выбрать женщину, которая оказалась бы достойной и плодовитой женой. Такой плодовитой и добродетельной, как супруга Кассия. Он уже давно всякую женщину сравнивал с Велией, и каждая – увы! - проигрывала это сравнение.
Как-то прогуливаясь с Витусом по саду Кассиев, Квинт прямо объяснил свои трудности.
- Друг мой, как ты понял, что именно госпожа Кассия станет тебе прекрасной женой?
- Как?
Витус задумался. Забавная, ни на кого не похожая девочка, сладко любившая своего брата, и страстное желание Витуса заполучить ее сестринские чувства себе. Удовлетворение, которым он наслаждался, завладев ее расположением в Александрии и здесь, в Риме. Стоило ли вспоминать, что он сделал ей предложение по наущению матери? Подобные мелочи не имеют значения, и он назидательно произнес:
– Надо смотреть на семью невесты. Если ее родители живут одним браком, наверняка и девушка будет придерживаться строгих правил. У Велии и сестра, и брат в одном браке. – Ему подумалось, что его первая супруга тоже была из семьи со строгими правилами, однако, не сумела стать ему хорошей женой. Почему? И он добавил: - В невесте должно быть добронравие. Велия оказалась послушной женой.
- Послушной! Какое счастье!
- Да, послушной, - подтвердил Витус, хотя у него промелькнула мысль, что ему ни разу не приходилось что-либо внушать или разъяснять жене. Она каким-то образом сама все делала и понимала правильно. На всякий случай он добавил: - И разумной.
- Беда в том, что не все женщины способны внимать наставлениям мужа!
- К сожалению, это так, - согласился Витус, вновь с удивлением осознавший, что ни разу не давал Велии каких-либо наставлений.
- Поэтому у вас такие чудесные дети! Твою супругу надо заставлять рожать каждый год!
- Мы уже пятерых воспитываем! – протестующе засмеялся Витус.
- Ей, по-моему, роды идут только на пользу, а дети выходят один лучше другого!
- Это верно.
- Ты так хорошо приучил ее к правильному рождению! Она просто обязана рожать на благо государства!
- На благо государства?
- Конечно! Какие замечательные граждане у нее выходят!
- Хм! Все же я думаю, нам уже хватит!
- Ты думаешь только о себе! Кто будет править Римом через двадцать-тридцать лет? Нынешние дети не видят должного примера, их матери сплошь заняты собой! Каждая порядочная женщина просто обязана заботиться о благе будущего! Не хочешь сам, отдай ее другому, у кого нет качественных наследников!
- Как это, отдай? – удивился Витус.
- Обыкновенно, на определенный срок. Как мы отдаем детей в обучение или на службу? Сам говорил, у мужчин способ реализации происходит через служение, у женщин через рождение детей. Как мужчине не годится безделье, так и женщине не следует пустовать! Ее плодовитость полезна для государства, но может стать разорительной для тебя, поэтому не разумно ли будет передать право на потомство другому достойному человеку? И как умножатся ее нравственные качества через другие роды и семьи! На три-четыре года отдай ее замуж за другого, у кого нет детей, пусть она родит ему прекрасных наследников и вернется к тебе!
- Но это же странно, как ты мыслишь! В моем роду не было такого, чтобы отдавали своих жен.
- Потому что раньше не было того, с чем мы имеем дело сейчас. Ведь сейчас нельзя быть уверенным в собственном отцовстве! Порядочных женщин просто нет! И плодовитых нет, они не хотят портить фигуру! И не хотят тратить свое время на воспитание, одни пиры на уме!
- Ты прав, так и есть.
- И что в такой ситуации делать нам, мужчинам, как не выручать друг друга? Тем более в таком святом деле! Разве не ты говорил, что слава Рима продлится сроком нынешних жизней и угаснет? Разве ты не желаешь нашему государству славных потомков?
- Желаю.
- Не сомневался в тебе, мой друг! Отдай за меня Велию замуж хотя бы на три года! Я хочу законных детей! Потом разведусь и дам ей хорошую долю от имущества! От нее не убудет, ей все на пользу, она только красивеет! Да и тебе перемена образа жизни пойдет на пользу! Вновь побыть холостяком! Это как каникулы ! Ты помнишь, что такое каникулы?
Ошеломленный неожиданным поворотом разговора Витус молчал.
- Разве это не будет расценено обществом как некий гражданский подвиг? – не унимался Квинт, впервые в жизни говоривший так много, связно и эмоционально. – Я буду прославлять твою жертвенность во всеуслышание, такого на благо общества еще никто не совершал! Пора не только говорить о восстановлении рождаемости, но и своим примером показывать, как это можно делать! Ведь запросто преподносят любовниц, дарят наложниц, рабынь, почему бы на законных основаниях не одолжить жену для благого дела? Ведь я честь по чести женюсь на ней! Ни ты, ни она не будете оскорблены! Да и мне нужны законные наследники!
Квинт раскраснелся, его несло неведомой силой и остаться без согласия Витуса он уже не мог. Наитие подсказывало, что получить отказ стало бы катастрофой для их дружбы. Кроме того, он почувствовал, что задел самую чувствительную струну в душе друга – струну тщеславия. Венца жертвующего супругой на благо общества Витус еще не носил.
- Не будем забывать, что браки затеваются не ради удовольствия, а для укрепления государства, это общественно-необходимое мероприятие. Как от доброй земли происходят славные плоды, так и от славной женщины получатся добрые дети, а между почтенными семьями укрепятся связи через кровное родство.
- А…
- Неужели ты слишком страстен к своей жене? Ты сам любишь повторять, что душа влюбленного живет в чужом теле, поэтому мужу любить не пристало! Муж руководствуется разумом и добродетелями! Но я верну тебе ее сразу, как только получу хотя бы двоих детей! Три года, только три года!
- Хм!
- Неужели ты не найдешь нужных слов для убеждения женщины и вдохновения своим примером других людей? Ты?! Научивший ее быть послушной супругой и управляющий мнением толпы? Хочешь, обставим все как публичный гражданско-правовой акт?
- Официальный развод и официальная женитьба? – уточнил Витус.
- Да, года на три-четыре, может, пять. Мне хочется троих детей. Двоих сыновей точно. Сам составь брачный контракт! Оговори сроки, условия компенсации! Дети пусть остаются с тобой или как пожелаешь.
- Хм!
- Видел любовницу Гая Валерия? Говорят, у нее есть младшая сестра, еще более красивая, скоро приедет в Рим. Он хочет представить ее всем на пиру, пришлет тебе приглашение. А Луций Корнелий похвалялся, что приобрел трех плененных танцовщиц из какого-то храма в Бактрии , все они прекрасны и девственны.
- На три года?
- На три! – волновался Квинт. – Сам запиши это в контракте! Разведусь и лично приведу ее к тебе. Никакого приданного не надо! Возьму так! Вернется с вознаграждением!
- Нужно согласие ее отца.
- Конечно.
Квинт горячо пожал руку все еще не вполне уверенного друга, назвал патриотом и самым добронравным человеком в Риме.
Явился раб и доложил о визите господина Тита. Отступать было некуда и объясняться пришлось тут же.
Тесть Кассия онемел, услышав предложение Витуса. Чем дольше он слушал про благо государства, гражданский долг, упадок нравов и невозможность мужчинам стать отцами, тем растеряннее и оскорбленнее становилось выражение его лица.
- Велия знает? – спросил он.
- Еще нет.
- Позовите и скажите ей.
- Зачем? – удивился Квинт .
Квинт не знал, а Витус упустил из виду, что у него с Велией брак в форме sine manu, и она не находится в полной власти мужа.
- Я хочу узнать ее волю, - настоял господин Тит.
На мгновение Витус утратил решимость, но, когда Велия вошла и ласково поздоровалась с отцом и Квинтом, ее обычная мягкость привычно поставила его выше нее, и он с несколько неуместным апломбом объявил ей о своем намерении выдать ее замуж за Фабриция для похвального дела – рождения детей. На три года. Потом заберет ее обратно.
Велия застыла и по ничего не выражающему ее лицу было непонятно, как она восприняла решение супруга.
Господин Тит заявил:
- Я забираю тебя от твоего мужа!
Велия взглянула на бывшего мужа:
- Дети будут проживать со мной до окончания обучения, далее - как сами захотят.
- Да! – с облегчением, что все разрешилось так легко и скоро, воскликнул Витус.
- Как и полагается при разводе я заберу все свои вещи.
- Конечно! – Он принял горделивую позу и торжественно произнес извечную, когда-то устрашающую формулу расторжения брака: - Tuas res tibi habeto! Заботься о своих делах!
Это было лишне, потому что господин Тит расторг их брак мгновением раньше, но Витус этого не понял.

***

Новость о разводе супругов повергла домочадцев в изумление, дом испуганно затих. Вещи Велии и детей были собраны в этот же день и отправлены в ее дом на Палатине. Ночевал Витус уже один.
Госпожа Кассия, отдыхавшая за городом, примчалась, как только узнала о случившемся, и потребовала от сына объяснений. Витус изложил свой взгляд на случившееся, несколько развив патриотическую подоплеку своего поступка.
- Viri sunt Viri  - прошептала старушка, ссутулившись в кресле. – Сожалею, сынок, но это уничтожит тебя.
- Почему? – оскорбился Витус. – Разве это не прекрасный гражданский поступок истинного патриота?
- Самовлюбленного индюка, обезумевшего в своем самомнении!
Она встала и покинула дом сына. Госпожа Кассия отправилась к Велии.
Велия, господин Тит и госпожа Арунтия молча сидели в приемной комнате. Они ни разу не говорили о случившемся, только находились рядом друг с другом, им этого было достаточно.
Госпожа Кассия вошла без доклада и тоже молча села рядом с ними. Через время она мрачно изрекла:
- Какой бы замечательной ни была жена, муж всегда найдет способ предать ее.
Никто ничего не ответил, лишь через время господин Тит сокрушенно добавил:
- Женщинам нельзя вверять себя мужчинам. Доверять нельзя, а вверять я бы совсем запретил. Я прожил жизнь не без греха, и я утверждаю это. За жену не было больно, а за дочь… как будто глаза открылись.
Они снова застыли в тягостном молчании.
Доложили о визите Квинта Фабриция.
Квинт вошел радостно взволнованный и сразу, как-то по-хозяйски, поинтересовался, когда можно забрать Велию. Три пары глаз мрачно уставились на него, два старческих голоса одновременно произнесли:
- Никогда.
- Как это никогда? – удивился Квинт и обратился к господину Титу. – Мы ведь договорились!
- Я с Вами ни о чем не договаривался.
- Как? Витус обещал выдать за меня Велию!
- Разве у него есть такое право?
Квинт растерянно умолк.
- К нему и предъявляйте свои требования, никто из нас Вам ничего не обещал. И отныне двери этого дома для Вас закрыты, прошу нас покинуть!
Квинт бросился в дом друга за разъяснениями, и оба они осознали, что у Витуса не было права распоряжаться женой.

***

Весть о поступке Витуса разнеслась по Риму с необыкновенной скоростью. Где бы он ни появлялся, его стеной обступало молчание и осуждающие, разочарованные или любопытные взгляды. Витус не понимал, что такого предосудительного он сделал, почему на него смотрят как на преступника или святотатца.
Он отправился в один, другой, третий дом, с которыми взаимные визиты считались свидетельством дружбы или принимались за честь, под разными предлогами в приеме ему отказали.
Среди сенаторов он также разом утратил вес, никто не оценил его жертву, не углядел похвального в его поступке. Он услышал, как его назвали непристойным. Витус смотрел на недавних товарищей с недоумением, какое было у них право презирать его? За что? Каждый из них был распутником, имел любовниц, внебрачных детей. Витус же не нарушил ни одного закона – развелся, как полагается, нашел для жены достойного мужа, выговорил выгодные условия. Его действия не противоречили традиционному праву, содействовали политики, в чем его вина?
Он разозлился и вопреки всеобщему осуждению попытался вести прежний образ жизни, но продолжить жить открытым домом не получилось. Те, кто еще недавно почитали за честь бывать у Кассиев в гостях, стали избегать своего кумира, как прокаженного, даже на улице. На его приглашения приходили отказы по самым разным причинам, очевидно надуманным. Его перестали звать в гости. Он много оставался один, растерялся и через месяц-другой стал искать общества в более непритязательных местах.

***

Желая показать, что он остался прежним и полон жизни, Витус стал приглашать к себе новых знакомых. Они быстро пьянели и не желали оставлять хозяина трезвым. Слуги жаловались на бесчинства гостей, пропажу вещей, порчу имущества, женщины просили заступиться за них, ибо они подвергались недопустимому, но Витус словно оглох и не желал преломить ситуацию.
Конец безобразию положила госпожа Кассия, вновь взявшая управление домом в свои руки и потребовавшая от сына уважения к родовому гнезду. Она сама стала решать, для кого открывать двери и скоро отвадила всех сомнительных визитеров.
Квинт Фабриций пытался продолжить дружбу с Витусом, но им обоим было неловко в обществе друг друга. Будто каждый знал про другого нечто постыдное. Со временем они стали видеться все реже и короче, при встречах стараясь поскорее распрощаться.
С Витусом осталась только мать. Она не упрекала сына в развале счастливой семьи, но и поддержать его ей было не на чем. Витус чувствовал, что пал в ее глазах, знал, что она едва ли не каждый день ездит к Велии, и видел, что это дарит ей утешение. Мать никогда не говорила с ним о возможности примирения с бывшей женой, они оба понимали, что на характер Велии отношения с ним оконченный путь. Витус почему-то знал, что Велия не понесла урона от расставания с ним и не жалеет о нем. В этом была какая-то неправильность. Надо было продать ее дом на Палантине!

***

Как-то мать, застав его в мрачном раздумье, не смолчала:
- Помнишь, чт; сказал консул Павел Эмилий царю Персею? Лишь тот мо¬жет звать¬ся мужем, кого попу¬т¬ный ветер не увле¬чет, а встреч¬ный не сло¬мит! Оставь уныние, сынок, случившегося не поправишь!
Витус досадливо скривился, ему было ни до консулов, ни до царей, ни до их умствований. Он не понимал, отчего с ним случилось то, что случилось:
- Почему? Что стоило ей послушать меня?
- У твоих желаний не было предела, сынок, а предел должен быть всегда и во всем.
- Она подвела меня.
Госпожа Кассия потупилась: как объяснить глухому, что такое музыка? Или слепому, что такое синева неба?
- Ты сам подвел себя.
- Я?!
Мать кивнула. Витус вспылил:
- Для мира и лада нужна такая малость, чтобы женщина слушалась мужа! Это всем известно! Как хорошо все было бы, послушай она меня!
- Для мира и лада надо, чтобы каждый имел совесть и стыд, - со всей материнской любовью сказала госпожа Кассия. – И чтобы один не считал себя значимее другого.
- И в чем я не прав? – разъярился Витус.
- Ты не видел, что жена создана не для твоего удобства. И никакая жена не создана для удобства мужа.
Он возмущенно хмыкнул.
- Порок не в жене, а в твоем отношении к ней! Ты не в силах признать свой эгоизм, уважать ее, как себя!
Само мировоззрение Витуса протестовало против слов матери, он не знал никого ни в своей жизни, ни из устройства миропорядка, кто считался бы с женщинами на равных. Удел жен не создавать мужьям проблем, не докучать, не мешать им жить полной жизнью, слушаться и повиноваться, знать свое дело – рожать и растить детей в уважении к отцу и отечеству. Отступить от этого означало бы разрушить устоявшийся мир. Да и как жить, если не так? Считаться с женами, как считаешься с мужчинами? Представить себе такое не получалось. Он был прав. Прав по праву мужчины. Разубедить в этом его не смог бы никто.
- Она отняла у меня силы! Столько лет подло скрывала свое своенравие! – брови сошлись на переносице Витуса, но гневаться получалось все хуже, больше приходила растерянность.
Госпожа Кассия даже не питала надежду раскрыть сыну глаза, она полагалась на время.

***

Несмотря на уверенность в своей правоте что-то тревожное и тягостное росло в груди Витуса, периодами он словно проваливался в недоумение, в пустоту, будто не знал, что делать, как жить дальше и кто он такой. В такие моменты он терялся, впадал в уныние. Сначала ему казалось, что это пустое и стоит захотеть, как ответы найдутся и мешает их увидеть только несвежая голова, тогда он не пил, но трезвость лишь усиливала ощущение поражения. В чем он неправ?
Он вдруг вспомнил о детях, послал за ними, но за их старательной вежливостью и его неестественным оживлением стояло напряжение, которое выдавало, что все они знают о нем что-то постыдное.
- Нельзя без дела, сынок, возьмись за что-то трудное, от чего отказываются другие. И лучше подальше от Рима.
- Это все изменит?
- Нет. Дороги назад нет. Просто делай то, что делал всегда.
- Зачем?
- Во славу Рима, это не изменилось.
- А она? Что будет с ней? Выйдет замуж?
- Я бы на ее месте не стала, зачем? Все есть.
- Уедет в Вульчи?
- С чего бы? Разве что погостить.
- С тоски?
- Как плохо ты знал свою жену! Ей неведома тоска. Как неведомы сожаления.
- Думаешь, она не жалеет о нашем браке?
- Пока он стоил того, был ценен, а как ценность вышла, то и жалеть не о чем. – Госпожа Кассия вздохнула. - Я дождусь тебя и сберегу дом для своих внуков. Уверяю тебя, мать растит их в уважении к тебе, оправдай нашу веру в тебя, вернись достойным! Ты слышал, Квинт уехал на войну с германцами?
- С германцами? – Он долго молчал, глядя на буйно цветущие под окнами дома олеандры. - Тогда я поеду в другую сторону. Совсем-совсем в другую сторону.
- В Нумидию ? - Витус кивнул. – Говорят, царь Югурта  подкупил наших послов? – Сын снова кивнул. – Неслыханно! Нужно вернуть нумидийцев в разум! – в госпоже Кассии искренне возмутилась римская патрицианка.
- Конечно, мама. Возвращать в разум у меня обычно хорошо получалось. – Его лицо исказила саркастическая улыбка: - Главное, чтобы у непокорных был разум!
Госпожа Кассия поняла, что он намекает на неразумность бывшей жены как причину несчастья их семьи, но ничего не сказала: это было бесполезно. Абсолютно бесполезно. Для нее важны были внуки, им принадлежало будущее их рода, и она была спокойна за это будущее, потому что за мальчиками стояла спокойная, умная и сильная мать. А Витус должен принять и прожить свою судьбу так, как сотворил сам или пожелают боги.

;
ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Славик работал споро, умело, с азартом, будто на спор. Он все так делал, жил так. Его веселило и вдохновляло собственное бьющее энергией тело, упругое, звенящее внутренней силой, будто новенький резиновый мяч. Оно его никогда не подводило. Если Славик и болел, то связано это было исключительно с травмами – переломами, вывихами, сотрясениями и прочими мелочами, коими беспокойная натура снабжала его с завидной регулярностью лет до девятнадцати. Затем он то ли проказить стал меньше, то ли драться аккуратнее, но дальше синяков и ссадин не шло. А к двадцати двум годам он вообще заявил:
- Не, пацаны, я свое отмахал!
И пацаны его не подначивали, то ли не желали вызвать всплеск эмоций в свою сторону, то ли, действительно, понимали, что рано или поздно со всяким может случиться такое, что пропадает охота весело махать кулаками.
В остальном все в Славике осталось без изменений.
Вот уже тридцать восемь лет с утра его толчком подбрасывало с постели накопившейся за сон силой и до самой ночи, пока усталость не опрокидывала его на кровать, он не умел посидеть. Замереть для него было невозможно, электричество, бродившее в его мышцах, не давало ему спокойно постоять хоть самую малость. Даже ел Славик со сверхзвуковой скоростью. Пока другие еще только приноравливали ложки в руках, он успевал все умять подчистую, парадно отрыгнуть и провозгласить, хлопая себя по животу:
- Электромясорубка, …ять!
Глаз радовался видеть, как Славик ест и работает, непременно кто-нибудь да вспоминал какую-нибудь пословицу-поговорку про то, что по едоку видно работника, а тем умникам, которые возражали и говорили про пользу тщательного пережевывания пищи, быстро затыкали рот, мол, это для бездельников хорошо и для дамочек. В общем, в работе Славик успевал много больше других и начальство его любило. Начальством он называл заказчиков.
Славик строил дома.
После школы он твердо решил не оставаться в родном колхозе, потому что ему в нем стало тесно: уже передрался со всеми, с кем можно было, и дошел до того, что со всеми перемирился и жить с кем-то в контрах стало мировоззренчески неинтересно. От всех девчат, коих имелось с десяток-другой, уже получил все, что было ими позволено: кого перецеловал, кому залез под платье. Батин огород и матушкины кролики давно встали поперек горла. Вечерами он не знал, куда себя деть, от компаний отказывался, потому что органически не выносил пьяных, не пил и не курил. Сказать короче, Славика поманил большой мир большого города, и он в него поехал.
Прощался с осторожными оговорками, потому что был малый предусмотрительный и не исключал, что ему вожделенная новизна может не понравиться.
- Я кто? – рассудил он перед друзьями. – Бык колхозный! – Появившиеся на лицах несогласие он отверг энергичным жестом. - И вы быки колхозные! – Несогласие сменилось философским киванием: от друга принять нелицеприятную характеристику можно, другим бы этого не спустили. – Тут мы короли. А там я кто? – Дальше Славик выразился нелитературными эпитетами, из которых следовало, что он оценивает свое образование и общий уровень культурного развития сильно ниже среднего.
Думая, куда податься, он решил не размениваться и сразу ехать в Москву.
Кто-то где-то кому-то позвонил и через десятых знакомых свел его с такими же уехавшими ребятами, вскладчину снимающими квартиру за каким-то там МКАД ом и согласившихся по-братски приютить его, пока он не устроится. Обещали помочь и с работой.
Москва захватила Славика сразу, как только он покинул платформу вокзала и спустился в метро. Поток людей, быстрые поезда, постоянно сменяющиеся картинки перед глазами – все, что так утомляет многих, оказалось в его темпе, в так нужной ему скорости. Зажатый в вагоне, словно огурец в банке, он смеялся вслух, смотрел на всех влюбленно и готов был кричать, как же все здесь здорово!
Это было почти двадцать лет назад. Москву Славик так и не узнал, потому что на следующий же день по прибытии оказался вместе с ребятами на стройке загородного дома и с тех пор в основном жил то в бытовках, то в съемных квартирах областных городков или дачных поселков, по-спартански радуясь, что ему достаточно минимальных условий, за которые можно не платить или платить совсем мало.
Он не боялся никакого труда, с детства привычные к работе руки и природная сметливость позволили ему быстро овладеть всеми видами строительных профессий. Веселый юркий Славик с удовольствием мотался по строительным рынкам, отчаянно торговался, завел тысячу полезных знакомств и через несколько лет стал работником на вес золота. Заказчики его любили за честность и желание сберечь всякую их копеечку, поэтому в рекомендациях Славик не знал дефицита и без работы не сидел. Зарабатывал он больше, чем хорошо, много выше среднего по Московской области, но ничего не копил.
Натура Славика требовала жить легко и по потребностям. Потребность была одна, одуряющая и все подавляющая – сексуальная. Много, много быстрых связей, случайных контактов. Ограничиваясь фаст-фудом, любым «подножным кормом», бытовками, минимумом дешевой одеждой, он все деньги спускал на клубы, сауны, кафе, гудеж, где придется, хоть в машинах, хоть в кустах. Здоровый организм не знал устали, бьющая через край энергия позволяла обходиться без регулярного сна. Ночь в придорожной сауне с возможностью устроить секс-конвейер и сменить нескольких партнерш была пределом счастья. От ощущения собственной мужской силы, возможностей своего безотказного тела Славик, казалось, мог взлететь и чувствовал себя героем, победителем, бессмертным. Женщин он обожал, они были альфой и омегой его мыслей и устремлений. Сам вид, смех, запах, фигуры, манеры женщин делали его счастливым и составляли смысл всей жизни. Ему достаточно было переброситься парой слов с продавщицей с автолавки или позубоскалить с заправщицей на заправке, чтобы впасть в любовное упоение. Он выкрикивал из окна автомобиля комплименты всем попадавшимся девушкам, в очередях и на улице все у него были сплошь красотками и похитительницами сердец. Женщины чувствовали, что он на их стороне и никогда не обидит и были к нему благосклонны. Он внушал им чувство безопасности и удовольствия без последствий. Сказать короче, проблем со знакомствами и быстрыми отношениями у Славика не возникало. И от каждой самой мимолетной связи силы его лишь возрастали.
Через три года он почувствовал, что нужно обзавестись личным автомобилем, иногда приходилось работать в глуши и выбираться на поиски приключений было проблематично. Славик взял свой первый отпуск и отправился в родной колхоз быстренько выхлопотать себе права. Еще за год он скопил на подержанную Тойоту, любовно нарек ее Танечкой и следующие несколько лет вновь провел в угаре упорного труда и разнузданного веселья. Любого другого подобная жизнь давно бы подкосила, но энергоисточник Славика был неиссякаем, а сексуальные победы дарили ему такое довольство собой, которое действовало как допинг, женщины его натурально питали.
Потом Славик, глядя на других, купил смартфон, открыл для себя социальные сети и крепко подсел на пикап. Кадрить, раскручивать на секс незнакомых девушек стало спортом. Наличие Танечки автоматом делало его главным по снабжению, он много ездил по рынкам и строймаркетам, во время пути умудряясь засыпать письменными комплиментами с десяток девушек. Тысячи раз он мысленно благодарил разработчиков функции Т9, которая исправляла его грамматику, потому что школьные науки прошли мимо Славика, а отпугивать красоток безграмотностью не хотелось. Довольно скоро им было сделано удивившее его открытие: в сетях на него велись красивые, образованные девушки, далеко не чета его обычным пассиям. Поначалу все встречали его сообщения в штыки, но Славик считал это нормой для приличных девушек (другая реакция его бы просто разочаровала) и не думал отступать. Он искренне любил женщин, все их существо, чувства, которые они вызывают, поэтому строчить комплименты и мечтательно предполагать о знойности или нежности своих оппоненток для него было лишь в радость. И девушки сдавались! Соглашались на свидания. Так Славик открыл для себя целый мир отношений, никак не связанный с быстрым соитием в придорожной душевой, деревенской бане, заброшенном курятнике или сарае. Осторожность в общении, благоухание и чистое белье его новых знакомых возвысили его в собственных глазах. Дорожные проститутки, отношения с которыми никогда его никак не оскорбляли и не унижали, и к которым он ничего плохого не испытывал, считая, что «как им карта легла, так они и устроились, свое отрабатывают, не дурят», как-то сами собой перешли в категорию «да не!»
Обнаружив, что есть девушки не пьющие, не курящие и не матерящиеся Славик затрепетал от нежности и упоения. Внимание каждой такой особы, даже если оно ограничивалось лишь перепиской, возвышало его в собственных глазах, а их обращение к нему на Вы переворачивало ему всю душу. Это было что-то! И хотелось соответствовать. Он поблагодарил себя за присущую ему чистоплотность: Славик всегда пользовался презервативами и отмывался после секса до скрипа. Отсутствие каких-либо заболеваний позволило ему считать себя достойным малым, достойного самой прекрасной принцессы.
За следующие несколько лет Славик трижды влюблялся. В любви он не знал удержу. В жизни его возлюбленных было все самое трогательное и обезоруживающее: надписи на дороге под окнами, внезапные приезды среди ночи или дня с горящими глазами и выдохом «Боялся, умру, если не увижу тебя прямо сейчас!» Конфеты, угощения, цветы, подарки и километры комплиментов и ласковостей. С полгода-год каждая из его пассий летала и пребывала в уверенности, что ей повстречался необыкновенный и страстный мужчина. Со страстностью у Славика было все в порядке, всякая его женщина была зацелована, затискана, зашептана, заласкана до тумана в голове. Потом он срывался и, как изголодавшееся животное, вступал в одну, вторую, третью случайную связь в леске дачного поселка, на складе рынка стройматериалов, в подсобке сельмага. Всякий раз он пьянел от счастья, чуть ли не взлетал от избытка энергии и обожал весь мир. Но с возлюбленными все рушилось. С каждой новой случайной и разовой пассией, так радующей Славика, что-то менялось в его отношениях с возлюбленными. Они будто ощущали изменение в его энергетике, вскидывали брови, улавливая иной окрас его интонаций или зигзаги в обычно прямом взгляде. В не ведающих об его изменах девушках появлялось напряжение, постепенно улетучивалась радость и улыбчивость. Славик был честен с собой и понимал, что обкрадывает и обманывает их. И в какой-то момент, положа руку на сердце, признавался, что не тянет честные отношения и не может заедать чужую жизнь, уходил. Правда, уйти раз и навсегда не получалось: оба срывались, иногда встречались и предавались бурным ласкам в машине или еще где по случаю.
Такие срывы лишь вдохновляли Славика как поэта любви и стимулировали к новым знакомствам. За годы бурной личной жизни он поднаторел в общении с дамами всех возрастов и социальных групп, придя к немудрящему выводу: все хотят любви или как минимум секса, а упаковано все должно быть в розовую обертку из слов любви и восторгов либо в правду. Розовая обертка была обязательна для «приличных» девушек, им всегда требовалось оправдать секс чем-то возвышенным, к чему они сами не всегда были способны. Эти ожидания легко воплощались ввиду личной потребности Славика восхищаться и буквально проорать свое восхищение. Дамы постарше ценили честность: секс - отлично, любовь – ну ее, одна морока, просто не ври и не втаптывай в грязь. Это тоже давалось ему легко, потому что он терпеть не мог обмана, считая, что правда освобождает от надуманных проблем – это была исключительно отцова заслуга, который все детство вбивал ремнем незамысловатую истину в проказливого сына. Свою правду Славик озвучивал сразу: волк-одиночка, жениться-обременяться не хочу. Кто-то сразу отсеивался, не желая терять времени, но большинство состояло из тех, кто еще не дорос до детей или уже их имел, такие откликались. Славик любил всех, все такие разные, как можно их не любить, и как любовное упоение может надоесть? Так бы он и жил, не строя планов дальше предстоящих выходных, если бы не случилось то, что сам он обозначил весьма сказочно:
- Все, …ять, укатали Сивку крутые горки!

***

Семеныч, заказчик Славика на протяжении последних пяти лет, он же «шеф», перебросил его с заканчивающихся работ в коттедже на ремонт своей столичной квартиры. Она оказалась огромной, в двести квадратов, на площадке их было всего две, и располагалась в тихом зеленом закоулке Арбата. Шеф был весьма состоятельным человеком. Он строил и продавал загородные дома, но это было его побочным заработком, так сказать, хобби, приносящее доход. Об его основной деятельности Славик имел смутное представление, складывающееся из загадочных слов, повторяющихся в бесконечных телефонных разговорах: «Кайманы, офшоры, счета, переводы». Мозговым центром Семеныча была его супруга, именно она «мутила схемы».
Семеныч отличался щедростью и умел общаться с той степенью простоты, которая укрепляла доверие и желание быть добросовестным, но и сохраняла известную дистанцию. Приметливый Славик много силы подмечал в личности Семеныча, восхищался и понимал, что ему таким никогда не стать. Именно заказчики, и в особенности Семеныч, заставили Славика осознать нехватку образования. Когда он слышал разговор шефа по телефону, испытывал смесь восторга и горечи: восхищала грамотность, твердость и уверенность, с которой шеф прогибал всех жесткой аргументацией, сколько он знал! А горечь, потому что понимал, никогда-то ему не стать таким! Мозги надо загружать с детства, сделать это потом уже весьма проблематично.
- Я тупой! – скорбно признавал Славик.
Из-за Семеныча, который закончил МФТИ , он впервые допустил, что зря презирал и лупил очкастых ботанов с Физтеха, когда жил в Долгопрудном. Может, органическая неприязнь к ним была связана с подспудным пониманием, что их умственная сила гораздо выше его мышечной? Годы показали, что все богачи, его заказчики, были людьми с образованием. Он же, как и остальные работяги на стройках, славно использовал лишь мышцы да нехитрые навыки, сноровку.
Впрочем, жизнерадостная и благодарная натура Славика не позволяла ему предаваться унынию, а врожденный житейский ум подсказывал, что люди не могут и не должны быть одинаковыми, главное, радоваться тому, что есть и расти в своих возможностях. В тандеме с Семенычем Славик рос заработком и профессиональной уверенностью, а неизменная благосклонность к нему женщин поддерживала его мужскую значимость.
Все складывалась отлично, грех жаловаться.

***

За годы своей строительной карьеры, про которую Славик говорил «да в Москве работаю, в Москву уехал», он впервые оказался в центре столицы и по вечерам, после работы, с удивлением ходил по Арбату и его переулкам, очаровываясь и влюбляясь в эти места, в их жителей. Чуткий ко всяким вибрациям Славик вдруг открыл, что жилая историческая Москва обладает своей атмосферой, которая складывается за века и которой никак не может быть в новых районах. Это же касалось людей. Как ему понравились коренные москвичи! Он научился отличать их от бесчисленных туристов и приезжих и с удовольствием помогал бабулькам и мамам с колясками одолевать двери в подъезды, магазины или в арбатское почтовое отделение. Местные жители здоровались друг с другом и в их отношении к окружающей красоте было что-то хозяйское, они подмечали непорядок, неладную работу дворника, служб, бережно относились ко всему, были спокойны и уверенны. Отличало их то, что они были дома. Ни один турист или приезжий не вел себя так! Приезжие отличались равнодушием и потребительством, а туристы были возбуждены, оголтелы, горласты, шумливы, суетливы, словом, не дома. Славик старался подражать москвичам и быть как дома, даже специально припоминал, как в детстве выходил во двор, оглядывался и видел, где что изменилось, что подправить, что убрать. Это было приятно, в арбатских переулках ему хотелось быть дома. Впервые за свою жизнь он затосковал по собственной крыше над головой, своим стенам, собственному обжитому пространству.
Гуляя он надолго застревал перед красивым деревянным домом в Староконюшенном переулке, это чудо традиционного русского зодчества томило его душу. Вечно куривший на крыльце чуда охранник стал с ним здороваться и как-то, под настроение, разговорился. От него Славик узнал, что это дом известного актера Александра Пороховщикова, после смерти которого простаивает без наследников, что насколько он красив снаружи, настолько жутко в нем внутри, поэтому все охранники предпочитают торчать на крыльце, а в комнате, где повесилась жена Пороховщикова, вообще никто не может находиться дольше двух секунд, мол, от ужаса волосы встают дыбом. Славик потом пробил в интернете и про дом, и про Пороховщикова, повздыхал.
Открыв, что каждое строение в этом районе связано с известными именами, он не ленился читать в интернет-источниках их историю. Все вокруг вдруг обрело лица, ожило, затрепетало, отзывалось в душе детством, школой, учебниками – словом, чем-то бесконечно родным, хотя и бездумным. Любовь к этому месту стала еще горячее и давала Славику некую прочность.

***

Глобальность затеянного ремонта с учетом площади квартиры предполагала, что жить на Арбате Славику предстоит месяцев восемь. Он был единственным из всех работников, кому Семеныч сам предложил перекантоваться на месте – и Славику удобно, и догляд за добром.
Через пару-тройку недель ежевечерних прогулок Славик совершенно освоился в районе и с удовольствием стал объяснять гуляющим, как пройти туда-то или туда-то, где что можно увидеть и где чего не стоит покупать. Несколько раз он разговорился во дворе на скамейке с жительницами и остался очарованным простотой общения. Они говорили вообще, а не с прицелом на отношения или про личные проблемы, это показалось Славику прикольно, хотя с непривычки и трудновато. Его осенило, что это был культурный разговор. Он с огорчением осознал, что никогда не встречался с настоящей москвичкой, поскольку никогда не обретался не только внутри Садового кольца, даже внутри МКАДа. Все его пассии были, как и он, приезжими. Славик даже ужаснулся, сколько приезжих в Москве, выходило, больше, чем коренных жителей. И теперь он мог их различать.
В общем, Славику очень понравилось его новое место работы, радовал долгий срок проживания здесь и весь он был исполнен каких-то смутных, будоражащих ожиданий.
Как-то днем он перетаскал всю доставленную плитку на этаж и, усталый, присел на ступеньках марша перевести дух. Дверь соседней квартиры открылась и из нее вышла девушка. Нет, женщина. И воздух на лестничной площадке изменился, загустел. Женщина – или все же девушка? – была в светлом летнем платье как из фильмов про войну, с рукавами-фонариками, в легких босоножках на тонком каблуке, вся одетая как-то не по моде, но в то же время очевидно модно и стильно. Однако это все не главное, главное было в том, что Славик ее как будто бы знал. Совершенно точно, что он видел ее впервые, и в то же время будто именно ее давно искал, скучал по ней. Он смотрел на нее во все глаза и, вопреки себе обычному, не улыбался.
Она была… прекрасна? Он сотни раз называл женщин прекрасными, говоря то, что они желали слышать, отключая у себя всякую способность к критике или скепсису. У этой женщины самый ее облик утверждал: прекрасна. Это вилось вокруг нее. Ей не подходило никакое другое определение, вроде мила или симпатична, для нее оно было бы мало, неверно. Требовались только максимальные категории. Прекрасна.
Ее необыкновенно густые волосы были замысловато прихвачены на макушке и стелились по спине до поясницы. У Славика даже сердце защемило от вида этого богатства. Она была темно-русой, но Славик не сомневался, что темнеть ее волосы, как это часто случается с блондинками, стали хорошо после тридцати. Он обожал блондинок! Он их унюхивал и считал, что природные блондинки особо пахнут. Самую тщательно обесцвеченную брюнетку или шатенку он узнавал по отсутствию того запаха, заслышав который всегда восхищенно заключал: «Феромоны, б…!» Эта женщина обильно источала феромоны и одновременно от нее исходила чистота. Безупречная внутренняя строгость. К такой грязь не прилипнет.
Женщина тоже несколько мгновений с вниманием смотрела на Славика, но козырек от кепки скрывал его лицо. Потом закрыла дверь на ключ и, спускаясь к лифту, который был в пролете между этажами, проходя мимо застывшего Славика, сказала неожиданное:
- Бог в помощь!
Славик с опозданием промямлил обычно такое задорное:
- Сказал Бог, чтоб ты помог…
Его будто придавило.
Потом он сам перетаскал в квартиру все стройматериалы, которые в этот день подвозили машину за машиной. Ему хотелось думать о незнакомке, но никакие мысли не шли, и привычные планы не строились. Он просто был полон этой встречей, и эта полнота была давила изнутри. Вечером, когда Семеныч приехал с ревизией и гостинцами, Славик небрежно спросил:
- А кто соседи у вас? Что-то не жалуются ни на шум, ни на пыль-грязь.
- Ничего не будет, нормальные соседи! Женщина с двумя детьми и матерью. Я их давно специально предупредил, что буду ремонтироваться. Они спокойные люди, или было что-то?
- Да нет, просто удивляюсь. А как зовут, если что?
- Камилла Каплан. Сыновья у нее уже студенты, летом мотаются по заграницам с друзьями, мать на дачу уезжает, а сама Камилла то тут, то там. Может вообще все лето только заглядывать цветы поливать.
Не Томуська, Нинок, Люсек, Ксюшенция, Катек, Светуля, Натусик, Маринуська и прочее в том же духе, а Камилла Каплан!
- Не русская, что ли? – строго спросил он.
- Почему же не русская? Русская. Хотя, кто из нас после СССР чисто русский? Все мы тут помесь бульдога с носорогом.
- Каплан не Ивановы.
Семеныч ухмыльнулся.
- Это по мужу, сама она Добронравова. Не знаю подробностей, но ее воспитывал дядька, профессор, академик, человек науки. Что-то по древностям. Сам он был то ли не женат, то ли вдовец без детей, а Камилла дочь его сестры. Они так и жили все здесь. Эта квартира ей по наследству досталась.
- Она тоже профессор?
- Не профессор, но женщина образованная. Да у нее вариантов не было, - Семеныч снова усмехнулся, - дядя академик, мать тоже по научной линии кто-то там, какой ей быть? Не дубовой же. Камилла с детства в мире знаний.
- А муж?
- Муж был, погиб, военнослужащий.
Еле дождавшись ухода Семеныча Славик занялся поиском Камиллы Каплан в сетях. Это оказалось не просто, так как он не знал, что ее имя пишется с двумя «л», но в конце концов узнал ее на фотографии. Профиль оказался открытым, и Славик не отрывался от ее снимков, пока его не одолел сон.
Дни его теперь проходили в любовании ею и в надежде вновь повстречать, раз в неделю-то надо цветы поливать!
Славик жалел, что не спросил у Семеныча, сколько ей лет, задавать вопросы снова не хотел, оберегал свой интерес. По фотографиям было неясно. Черты лица и фигура у нее были по-девичьи четкие, а вот выражение глаз и сомкнутые губы совершенно взрослые. На многих снимках она даже не улыбалась, смотрела прямо в объектив и от этого взгляда было как-то не по себе. Он был очень женский, но в то же время совсем не женский. Славик думал об этом несколько дней и понял, это впечатление возникает от того, что она будто бы не стремится казаться привлекательной или зазывающей, как обычно принято у женщин. При этом общее выражение лица оставалось мягким, приветливым, только приветливость эта была без адреса. Сломав голову раздумьем, Славик заключил, что ей «просто кайфово по жизни».
Один снимок буквально сводил Славика с ума: изящно сложенная женщина в черном корсетном платье с пышным подолом сидела на какой-то питерской крыше и без улыбки колдовски смотрела в объектив. Гипноз какой-то. По этому фото было особенно непонятно, сколько лет этому лицу без морщин, легкой фигуре с четкими контурами, если, несмотря на очевидную красоту, оно не преследует цели покорить. Друзей у нее было немного, по возрасту выходило, всем по сорок лет, ей, видимо, тоже.
Славик написал:
«Привет, красотка!»
Она не ответила. Несколько дней он отправлял заветный привет нисколько не смущаясь молчанием, даже укрепляясь в уважении к ней за сдержанность. Он усматривал в ее молчании чтимое им желание женщин поднять себе цену и «помариновать» его. Несколько дней сыпал ей при каждом удобном случае:
«Привет!
Достал?
Хотя при чем тут достал, если мне хочется писать тебе? Ты такая красивая!
Настоящей красотой.
Я имею в виду без ремонта.
Такая сексуальная.
Хочется писать тебе.
Поэтому пишу.
Невозможно молчать про твою красоту.
Поэтому тоже пишу, чтобы сказать. Хоть ты и сама знаешь, что красивая.
Все равно, ты красивая! И сексуальная.
Как никто, честно».
В один из вечеров получил ответ:
«Благодарю, передам маме, это ее радует»
Славик потер переносицу: хрена себе, ответ! Где мама и где посыл его сообщений? И за что тут уцепиться?
На следующий день он застал ее на сайте и сразу написал:
«Привет! Как дела?»
«Благодарю за интерес. Не ищу знакомств, не тратьте время»
Славик снова потер переносицу.
«Хочу узнать, как дела у такой красивой девушки»
«Извините, не надо»
«А че так прямо отказываться?»
«Вы сами пишите прямо, поэтому и Вам прямо»
Славик застопорился: она отказывала несколько иначе, чем он привык. Позже, немало подискутировав с собой, обдумывая, как бы поинтереснее написать ей и ничего не придумав, он избрал любимый и беспроигрышный способ: правду в лоб.
«А как тогда знакомиться с тобой, если ты не хочешь отвечать?»
Она ответила так же прямо:
«Никак»
«В смысле? Появляются же у тебя новые знакомые?»
«Появляются»
«Вот! А как?»
«Через старых. Или же в силу обстоятельств»
«Как это? Тоже извините, но я теперь не могу успокоиться и хочу понять. Объясните, раз начали писать»
«Например, по работе или в купе поезда, или в театре и т.д.»
«Как бы я хотел оказаться в одном купе с тобой! Вот везуха была бы!
А со мной, значит, не хотите?
Типа я хрен с горы?»
«Типа Вы неизвестно кто. Может быть суд;мы, состоите на учете у нарколога или психиатра, травмированный, ожесточенный, психопат и пр.»
«Охренеть! Вы реально об этом думаете?»
«А Вы нет?»
«Никогда. Я просто смотрю, красивая или нет»
«Понимаю»
«Я не псих. И вообще не злой человек»
«Что не злой уже поняла»
Он скинул ей несколько фото с родителями, в родном доме, в огороде с лопатой, со стройки.
«Чтобы не думала, что я неизвестно кто. Простой я. Будешь общаться?»
«Зачем?»
«Может, мы понравимся друг другу, то-се»
«То-се вряд ли»
«Почему?»
«Обычно то-се сразу чувствуется. В данном случае ноль. Не пишите, трата времени»
Славик решил проявить достоинство, не писал до вечера, перечитывал переписку много раз, анализировал.
«Поняла, что не злой, но не поняла, псих или нет, да?»
Как всегда, ответ пришел не сразу:
«Это всегда вопрос»
«Не, не псих!»
Не ответила. Ей пофиг или играет? Славик сломал голову раздумьем.
 К вечеру следующего дня он накрутил себя до точки кипения и ринулся распалять ее воображение проторенным путем:
«Какие на тебе трусики?»
Дождался прочтения без ответа. Обдало холодом, обычно от молчания женщин шло выжидание, тут чувствовался тупик. Славик уперся:
«Я правда хочу знать какое белье носит такая красавица. Красное? Пусть будет красное! Тебе бы пошло. Ты пахнешь манго. Феромоны и манго».
Прочитала далеко не сразу, снова без ответа. Славик принялся истерично выкидывать козыри, понимая, что ходит неправильно, но как было бы правильно не представлял:
«Я как увидел тебя, так летаю! Такая секси! Сплошь феромоны! Таких больше нет. Это я прямо заявляю.
Даже не важно, что не отвечаешь, я летаю от тебя и так.
У тебя вкус манго, запах ванили. Ты вкусная везде. Уверен в этом. Любишь оральный секс? Я бы все сделал».
Прочитала на следующий день:
«По-Вашему нормально все это писать невесть кому?»
«Почему невесть кому? Я смотрю на тебя, и ты мне нравишься.  И мы давно общаемся. Что тут такого? Вот что? Если это правда»
«Писать подобное следует тому, про кого точно известно, что он хочет это прочитать»
«Разве тебе неприятно узнать, как ты влияешь на других? Уверен, я не первый. Что такого в желании? Всем приятно»
«Это крайняя форма личных признаний, и так же неприятна, как признание «Я тебя ненавижу, сдохни и пр.» Крайности»
«И что теперь, не писать?»
«Не писать»
«А что писать?»
«Ничего»
«Неприятно?»
«Неприятно»
«Тогда почему ты меня не заблокируешь?»
«С чего?»
«Кому не нравится, те сразу блокируют. Раз читаешь, значит, нравится. Поэтому пишу, понятно же»
«Тривиально рассуждаете»
«Б…! Если это не выпендреж, скажи тогда, как с тобой общаться?
Или, о чем надо писать, чтобы это считалось нормальным?»
«Нормально не материться. Любые общие темы, возникшие по ситуации»
 «Типа о погоде?
Я стараюсь не материться»
«Типа»
«Хорошо, …ть! Отличная погода сегодня!»
«Оно мне нужно, это Ваше общение? Оно приятное, полезное, поучительное, развлекательное?»
«Сильно извиняюсь, просто я немного вышел из себя. Я понимаю, что не надо материться и стараюсь.
Блокируй на …й!»
«Сами не пишите, сами начали, сами прекращайте. Детский сад какой-то»
Славик отложил телефон, он вдруг устал.
Однако он был отходчивым и забывчивым.
Следующие несколько дней снова несколько раз отправлял неизменное: «Привет! Как дела? Хочу тебя увидеть. Какая ты сейчас?»
Он по-настоящему скучал по Камилле. Слал ей свои снимки, фоткался везде, даже в д;ше и отправлял. Ему хотелось знать о ней, и чтобы она знала о нем. Вечерами пару раз срывался на любимое, мечтательное:
«Ты сейчас в кружевном халатике? Или в пижамке? Пижамка шортиками? Пусть будет шортиками. Пришли мне свое фото! Так хочу тебя увидеть! Я только освободился и помылся»
Отправил ей свое фото ню со спины. Ему очень хотелось быть принятым ею. Он всем нравился, понравится и ей.
Она заходила на сайт, иногда его сообщения не читала. Славик обиделся и решил забыть. Через время не выдержал:
«Я настолько неприятен, что даже не читаешь?»
В конце концов получил ответ:
«Скорее неинтересен, чем неприятен»
«Почему это? Ты меня даже не знаешь.
Скажи, почему неинтересен»
«Не хочу отвечать, потому что невольно займу позицию нудящего учителя, а для меня неприемлемо учить мужчину»
«Так, все! Теперь я должен узнать все, как есть! Скажи! Только правду. Не надо вот этой твоей интеллигентской вонючей дипломатии!»
«Судя по присланным фото, Вы давно сбрили первый пушок, но характер Вашего общения на уровне подростка. Ненормально мужчине с седеющими висками отправлять то, что отправляете Вы. Чем и кому может быть интересен мужчина под сорок, застрявший в подростковом периоде? Это, во-первых. Во-вторых, имя и аватарка у Вас Шварценеггера, место проживания Сицилия, чт; с Вашей личностью такого, что она скрывается? Или что с Вами такое, что Вы маскируетесь? Тайный агент, масон, хейтер, пикапер, любитель двойной жизни? Ни то, ни другое, ни третье не привлекательно»
Славик оскорбился:
«Славик меня зовут. Я просто хочу быть открытым для вас. Показываю себя какой есть. Ничего плохого в этом нет. Никого моя страница еще не отпугивала, кому надо, тому себя показываю»
«Не исключаю, что кому-то подобная маскировка понятна и по душе, но есть и такие, кого эта конспиративность отталкивает»
«А с чего мне писать свое имя?»
«А с чего слать голые фото и спрашивать про трусики?»
Славик осатанел:
«Какие на тебе трусики?»
Нет ответа. Он уперся:
«Черные кружевные стринги?
Или танга?
Белые тоже хорошо»
«Трусы для слабаков»
Славик ошарашенно заморгал.
«Вы что, без трусиков? Да нет, вы не такая»
Камилла не ответила и покинула сайт. Славик немного пришел в себя, перечитал переписку раз двадцать и отправил настырное:
«Так какие? Думаю, кружевные. Какого цвета?»
Он понимал, что в случае с Камиллой его обычная стратегия является совершенной дичью, но иначе не мог, не умел. Он привык, что все женщины обожают говорить о себе, и чтобы мужчины говорили о них. А про интимное, так вообще всегда срабатывало бомбически: от собственной храбрости и распущенности барышень несло во все тяжкие. На ниве «тяжких» Славик чувствовал себя в своей среде и мог говорить о своей любви к женскому телу, к куни и прочему с подробнейшими описаниями, распаляясь сам и распаляя оппонентку. В таких переписках всегда быстро доходило до фото ню и для Славика давно было незазорно делиться собой во всех подробностях. Он чувствовал, что с Камиллой не стоит так общаться, но его выносило на наезженную колею, новая тропа никак не прокладывалась. Он понуро добавил:
«Что, так трудно написать, какие?»
Поздно вечером пришел ответ:
«Трусы с начесом «Дружба», бабушкин подарок. Были белые, теперь застиранные»
Славик не понял, это прикол или серьезно, думал-думал, ответил:
«Вы меня удивили, не видел никогда таких. Спокойной ночи! Пусть вам приснятся розовые сны!»
«А Вам белые барашки!»
Славик снова оторопел, какие еще белые барашки? Про розовые сны понятно, он сто раз это писал и всем нравилось, благодарили, а это?
«Почему белые барашки?»
Ответа не последовало, но возникло стойкое ощущение, что она где-то там хохочет. Почувствовать себя кукловодом не выходило, а неприятный осадочек, что он совсем не на высоте, уязвлял. Решил не писать, забить.
Продержался до конца недели.

***

- Доброе утро, - без тени приветливости сказал мужской голос. - Вам работа нужна?
За годы консультационных услуг в области искусства Камилла, искусствовед, имела дело с очень разными людьми, поэтому немного удивилась лишь одному: вопрос прозвучал в половине восьмого утра.
- Какая именно? Доброе утро.
- Если нужна, то какая разница? Ваша работа. Сколько берете?
- Зависит от сложности.
- Да какие там сложности, если есть мозги? Все расскажу при встрече. Сегодня в два часа сможете приехать в мой офис?
- Пишите адрес.
Он прислал адрес.
«Как Вас зовут?»
«Анастас Зиновьевич»
Камилла сохранила номер и открыла карту, ехать было недалеко.
Голос у Анастаса Зиновьевича был несильный, а вот манера вести разговор весьма характерная. Камилла давно перестала узнавать у звонивших, как они получили ее номер. К ней обращались антиквары, коллекционеры, просто богатые люди, вдруг решившие обзавестись предметом искусства или раритетом. Ее контакты свободно передавались в этом кругу.
Она набрала в поисковике имя и узнала, что за последние годы на Анастаса Зиновьевича было зарегистрировано множество компаний самого разного толка, но существовали они недолго. Распространенное явление в российских реалиях. Несильный голос, авторитарная манера вести разговор, частая смена бизнес-проектов – на данный момент вся визитная карточка ее потенциального клиента.
Здание, в котором Анастас Зиновьевич снимал себе помещение, выглядело убого: давно не ремонтированное, неухоженное, с жалкими потугами создать красоту клумбами, обнесенными побитым пластиковым бордюрчиком. Однако имело свою огороженную территорию, полностью занятую автомобилями, среди которых, как бриллиант в грязи, красовался великолепный, сверкающий полиролью и чернением шин Мерседес представительского класса.
Внутри было так же безрадостно и бесперспективно: нечистые стены, жалкая лестница, залапанные дешевые двери, разбитый ламинат, засохшие цветы в забытых горшках и несвежий запах.
Камилла постучала и отворила дверь. Судя по тому секундному переполоху, которому подвергся сидевший за столом старичок, ее вид произвел на него обычное ошеломляющее впечатление. Строго говоря, Камилла знала, что не является красавицей, но на мужчин почему-то производила именно такое впечатление.
- Какая красавица! – проговорил он и поспешил ей навстречу.
- Анастас Зиновьевич?
- Он самый. Присаживайтесь! – он придвинул ей кресло и сам сел напротив, приклеившись взглядом к ее лицу. – Какая красавица! Вот не ожидал!
Некоторое время они разглядывали друг друга, Камилла молча, Анастас Зиновьевич восклицая:
- Кто бы мог подумать! Надо же, какая неожиданность! Мне не сказали! Вас, наверное, мужчины очень балуют! На такую женщину нельзя мелочиться!
Он был, что называется, плюгавеньким: небольшого росточка, щупленький, но с пузиком, морщинистый, лысенький. Улыбка его нисколько не украшала, раздвигала морщины в стороны, не давая тепла глазам, обнажала истертые желтые зубы и оставляла впечатление плотоядности. Камилла посмотрела на его руки, лежащие на столе. Они были слишком крупными для его тщедушного тела, сильными, красивыми. Как от другого человека. И еще одно не вязалось ни с ним, ни с окружающей обстановкой – отличная брендовая одежда. Анастас Зиновьевич был одет с претензией, в этом Камилла разбиралась.
- Не предупредили меня, что Вы такая, я бы сюда не звал. Поедем в ресторан?
- Если Вы хотите обедать, то конечно, составлю Вам компанию.
Ожидая Анастаса Зиновьевича, Камилла скользила кругом рассеянным взглядом, тем не менее многое подмечая. Он одевался и закрывал кабинет так, как это делает человек, знающий происхождение каждой вещи в своем обладании и никогда ничего не теряющий. Когда они выходили, он был любезен и предупредителен с ней не в силу воспитания или желания произвести впечатление, а из самолюбования. Во дворе его лицо вдруг приобрело скромное выражение, и стало ясно почему - он открыл ей дверь того самого Мерседеса.
- Повезу Вас в свой любимый ресторан.
Ел он много, сосредоточенно, выбрал винегрет, борщ и котлеты. Гарнир оставил нетронутым. На жульен из белых грибов и крем-брюле, заказанные Камиллой, глянул с неодобрением, пояснил, что еда должны быть сытной, простой и понятной, что сроду никогда он не станет есть всякие креветки или японскую гадость.
- Посмотрите на меня, седьмой десяток, а я здоров, как бык! Все от питания!
Действительно, этот неказистый человечек, похожий на сморчок, с каждой минутой общения оставлял все большее впечатление внутренней крепости, непотопляемости.
- Нравится? – спросил он, подразумевая ресторан. – Мой любимый. Здесь Путин бывал и вообще все известные люди.
- Готовят прекрасно, - согласилась Камилла.
- Жуковка ! – Анастас Зиновьевич вложил все свое почтение к деньгам в это название. – Бывали здесь?
- Проездом.
- Я тут жил. Отличный был дом, продал.
- Не прижились?
- Одному неинтересно. Вы замужем?
- Нет.
- Куда смотрят мужчины?!
- Возмущаются женской разборчивостью.
- Так их! – рассмеялся старичок. - Сколько берете за свою работу?
- Что нужно сделать?
Он пояснил.
Камилла назвала цену.
- Красивой женщине нужно платить намного больше, - покровительственно протянул Анастас Зиновьевич и предложил на двадцать процентов больше.
- Отнекиваться не буду.
- А если еще красивая женщина увидит во мне друга, то ей вообще не о чем будет беспокоиться. Я очень хочу быть другом. Люблю защищать, заботиться, избавлять от проблем.
- Желаю Вам встретить такую женщину.
- Вы всё, наверное, смотрите на красавчиков, а что они могут дать? Пустобрехи и вертопрахи! Я так скажу, только такие уроды, как я, и могут быть самыми верными и заботливыми! Я вот смотрю на Вас и ясно вижу, что Вам нужно!
- Действительно? По мне видно, что мне что-то нужно?
- Вам пошла бы сумочка Прада, браслетик Картье, платье Версаче. Даже знаю, какие именно.
- Вот уж не ожидала такое услышать!
- Да, я прекрасно разбираюсь в хороших вещах и отлично умею подбирать гардероб. Знаю, где, что продают. Вот спросите меня!
- Надо же! Хорошо! Давно ищу и не могу найти кожаный плащ. Тонкая, мягкая кожа, типа лайки, самое главное – жизнерадостного цвета.
- Сейчас такой есть только у Форда, видел, но цвет вряд ли Ваш.
- Да ладно! – недоверчиво, но весело округлила глаза Камилла.
- Поехали! – решительно встал Анастас Зиновьевич.
- Я хочу это видеть!
В считанные минуты они припарковались в Барвихе Лакшери Вилладж и Анастас Зиновьевич уверенно прошел к бутику Тома Форда. Набежавшим на них продавщицам заявил:
- У вас был женский кожаный плащ, несите! На российский 42 размер.
Стайка разлетелась, оставив одну барышню опекать посетителей.
- Сам найду, что нужно, - избавился от нее Анастас Зиновьевич. – Цвет точно будет не Ваш, болотный. Вам нужна холодная пастель. Идемте, покажу, что село бы на Вас идеально! Имейте в виду, наряд будет как будто к сегодняшнему дню, к этому обеду в ресторане, к дневной прогулочной поездке.
- Поняла.
Он уверенно подошел к стойке в соседней комнате и снял с нее юбочный костюм из металлизированной джинсы, бросил его на диванчик, быстро метнулся к стеллажу, взял босоножки.
- Такие были в другом цвете! – обратился он к продавщице.
- Принесу, - исчезла та.
- Сумки здесь мне не нравятся, я Прада люблю. Вот это примерьте и скажите, что у меня нет вкуса или я чего-то не понимаю! Размер точно Ваш. Идите, идите, я хочу доказать Вам.
Камилла ушла в примерочную. Все село идеально, и выглядела она по-журнальному прекрасно.
- Гы! – восхищенно выдохнул Анастас Зиновьевич вышедшей в зал Камилле. – И не говорите, что брендовая одежда ничем не лучше обычной!
- Не скажу, - согласилась Камилла, разглядывая себя во все зеркала. Она одевалась неплохо, интересно, ей все шло, но, бесспорно, в этом костюме и обуви ее данные заиграли, как ограненный драгоценный камень.
Принесли плащ. Нежнейшая кожа, как у лучших перчаток. Но цвет!
- Что я говорил? Не примеряйте его, только испортит настроение.
- Сколько все это стоит, почему не указана цена?
- Женщин не должна волновать цена, ваше дело выбирать. Хотите оставить все это себе?
- Благодарю, я еще не Ваш друг.
- Жаль. – Они отправились к выходу. На улице Анастас Зиновьевич повторил: – Очень жаль.
- Вы весьма прямолинейны, по-деловому подходите.
- Куда тянуть в мои годы? Много мне осталось? Вы мне сразу понравились.
- А Вы не хотите понравиться?
- Я не красавчик, нравиться не могу, другим беру.
- Деньгами?
- Возможностями.
- Вам это не обидно?
- Я реалист.
- Я тоже не витаю в облаках.
Он открыл ей дверцу машину.
- Значит, можете подойти к отношениям трезво, это плюс.
- Трезвой я живу сама, в отношениях ценны чувства.
- Ой! – искренне рассмеялся он. - Чувства переоценивают.
- Чего ищете Вы, если не чувств?
- Чувств.
Камилла улыбнулась:
- Все-таки их?
- Как ни странно да, - согласился старичок. - У меня есть все, кроме смысла, а смысла без чувств нет.
- Здесь нужно небольшое уточнение, что чувства облегчают жизнь тем, что приносят нам смысл, а без них приходиться искать его самому.
- Ой, - снова отреагировал он в характерной манере, - что там искать? Нечего искать! Пустота без женщин! Хотите прогуляться?
- Пора домой.
- Куда Вас довезти?
- До любой станции метро.
- Я не спешу, могу до дома.
- Спасибо, достаточно до метро.
- Не хотите, значит.
- Спасибо за прекрасный обед и за то, что приятно удивили! Не думала, что мужчина может так разбираться в одежде! До свидания!
Вечером, раздумывая о своем новом заказчике, Камилла решила, что он сильно непрост. Хотя кто прост? Никто. Но Анастас Зиновьевич был темен. Ни разу за все время их общения его взгляд не наполнился ни теплом, ни каким-либо жизнерадостным чувством. Этот человек или изжил все чувства, или не испытывал их.

***

Снова несколько дней ушло на безответное «привет» и трепетное ожидание ослабления обороны. Завидев ее на сайте, ринулся в атаку:
«Привет! Как дела у вас?»
Он не заметил, что с уверенного ты окончательно перешел на Вы.
«Привет! Все пишете? Это же тяжко, вымучивать из себя избитые «привет, как дела»
«А если мне интересно?»
«В смысле, отступать не привык?))) Костьми лягу, возненавижу, но настою на своем?)))»
«С женщинами не воюю. Для этого мужики есть»
«Жму руку»
«Так как ваши дела?»
«Мои дела так, как я хочу»
«Такая уверенная в себе? Все знаешь, всех судишь. Смотришь на меня свысока, мол, что за придурок прицепился?»
«Не все и не всех. Про придурка это Вы сказали. И это не я Вам строчу, так чего злиться?»
«Типа такая умная и гордая?»
«Представьте, живет себе человек: работает, растит детей, чем-то увлекается, его любят, он любит, этот человек волне себе добр и доволен собой. Тут объявляется некто и начинает добиваться его внимания, злится, что им не интересуется, начинает язвить и обвинять, что-то себе придумывает, не получает этого, готов скатиться в ругань. Будет понятно и справедливо, если первый скажет второму что-то вроде: из чего твоя проблема, из желания настоять на своем? Жил без тебя сто лет и еще столько же проживу, иди с миром своей дорогой!»
«Да я вообще не такой!
Думаете, я козел какой-то?
Зря! Я совсем не злой.
Так, иногда могу, но ненадолго.
Хотя тут вы правы в чем-то, я докапываюсь до вас как дурак, а вам до меня дела нет.
Заблокируйте на хрен!
Да, лучше заблокируйте, сам я не отстану. Меня тянет к вам!
Ни к кому так не тянуло.
Вы особая какая-то и мне из-за вас хочется быть лучше, как-то культурнее, расти, что ли.
Сроду такого не хотелось.
Заблокируйте!»
«Хотите расти? Растите – не пишите по своему решению, а не в силу блокировки»
«Один хрен, не смогу. Думаю о вас постоянно.
Почему я вам неинтересен? Всем нравлюсь. Пишу вам, проявляю интерес, комплименты всякие говорю. Льстит же?»
«Настойчивость не делает Вас автоматически интересным и исключительным»
«Не дурак, понимаю, что вам многие пишут, но вы меня совсем не знаете!»
«Вы, скорее всего, не такая уж большая загадка. Начали с упрямства охотника. Теперь уже сложился стойкий злой интерес. Ни то, ни другое непривлекательно. Не ошибусь, если предположу, что Вы одиноки и не способны к серьезным отношениям? Привычка к победам питает Ваше самомнение, но не создает веру в себя, не способствует росту. Самое просто объяснение Вашего поведения»
«А что такого в моем поведении?»
«Застряли на том, с чего начали много лет назад и не развиваетесь. Были бы в серьезных отношениях, росли бы личностно, а так все топчетесь. Уж седина на висках, а все мальчик. Скучно»
«Ничего я не застрял, по натуре одиночка. Если мне и вправду интересно, как у вас дела?»
«Ладно, надоело, досаждаете. То, что Вам интересно, не означает, что и мне интересно, это допускаете? И дело не в моем гоноре или апломбе, просто я давно выросла из тех штанишек, которые Вы мне навязываете. Хотя не могу не отметить некоторую душевную деликатность в Вас, чувствуется даже в таком характерном общении. Любите маму, наверное, такое идет из детства, это вызывает уважение. Как бы то ни было блокирую, остыньте»
И заблокировала.
До осени Славик был как будто бы обижен, хотя сроду не обижался на женщин, не за что было, и зарекся писать подобным вот кралям. Есть женщины намного проще, которые и на контакт идут с удовольствием, и вообще, с ними хоть в бой, хоть на парад. А эта? Ни богу свечка, ни черту кочерга. Однако, сквозь обиду Славик чувствовал, что и Камилла не подведет ни в бою, ни на параде, и является лишь человеком иного порядка. Это, впрочем, мало утешало, потому что уязвляло самолюбие.
Он не преминул посмотреть, что такое гонор и апломб. Он вообще много перечитывал их переписку, всякий раз находя что-то новое для себя в характере Камиллы. Она все больше нравилась ему. Она уважала себя и хотела уважать его, но было не за что, это Славик почувствовал нутром.

***

Пожить на Арбате не пришлось. Семеныч купил очередной дом и вздумал его перестраивать для перепродажи, Славик с повышением зарплаты и полномочий был переведен за город.
Первое время он почти унывал, даже звание прораба и деньги в полтора раза больше прежнего не утешали его романтическое и влюбчивое сердце, в душе он чертыхался на любимого неугомонного шефа, но скоро решил, что «один хрен писал ей в сети» и даже приободрился, что на расстоянии писать легче. Заодно сообразил, что Камилла не знала, что пишет ей тот самый работяга, которого она встретила на лестничном марше. Это открытие сбило его с толку, ведь он с ней общался как с конкретной личностью, в то время как сам был для нее не больше, чем «хрен с горы». Она отвергала не его лично, а некоего придурка-Шварценеггера, это Славика успокоило и дало новых сил. Его лично она не отвергнет. Обычно никто не отвергал, если начинали отвечать, то втягивались. У Славика был шарм, ему это говорили, и он этим гордился. Камилла женщина, подействует шарм и на нее. А за терпеливое и деликатное объяснение, почему она не хочет общаться с придурком-Шварценеггером он ее зауважал еще больше.

***

Они виделись пару раз в неделю, ездили присматривать интересующие Анастаса Зиновьевича вещи. Довольно скоро Камилла поняла, что он не особо интересуется тем, ради чего связался с ней. Он звонил и писал почти каждый день, безразлично выслушивал и отсматривал ее предложения, равнодушно просил скинуть ссылки на почту, сохранял контакты.
- Не то подбираю? – спрашивала Камилла.
- Не знаю, чего хочу и хочу ли вообще. Я еще только на пути к мечте. Я отнимаю у Вас время, компенсирую. – Он перевел на карту сумму, которую сам рассчитал. Камилла была не в претензии.
- Может прервемся, пока не поймете себя?
- Ни в коем случае! Даже не думайте! Не спеша подберем что-нибудь. Ваше время буду оплачивать, как рабочее, в конце месяца.
- Хорошо. Так что у Вас за мечта? Красивая?
- Дом и женщина.
- Значит, решили повременить с искусством?
- Не то чтобы, но можно и так сказать. Дом еще не взял, но можно же начать с мелочи, вокруг которой выстроить остальное. Вдруг попадется что-то вдохновляющее!
- Может, все-таки отложим наши встречи до подходящего момента?
- Ни в коем случае! Время буду оплачивать.
После выставок, салонов, мастерских, на которые Камилла водила его присматривать вещи, они неизменно обедали или ужинали, всегда в дорогих ресторанах. Анастас Зиновьевич признавал лишь именитое, пафосное, модное.
- С Вами не стыдно появляются в хороших местах, - говорил он. – Вы здесь самая красивая. Посмотрите, как на нас смотрят.
- Мы анекдотическая парочка. Большой простор для людской фантазии.
- Знаете, что мне нравится? Что с Вами я не выгляжу смешным. Терпеть не могу, когда старые уроды ходят с этими кожаными изделиями! Унизительно!
Камилла подняла брови на необычное определение.
- Чем больше узнаю Вас, Камилла, тем больше Вы мне нравитесь. Вы как Мерседес, вот все другие как Жигули, а Вы Мерседес.
- Какое образное сравнение! Спасибо!
- Да, класс чувствуется. Ни разу не слышал от Вас чего-то недоброго. Эта Ваша доброта почему-то заставляет меня тосковать. Каждый раз все грустнее расставаться, переезжайте ко мне!
Камилла округлила глаза.
- А чего тянуть? Много мне осталось? Я одинок и тоскую. Встретить женщину, которая по-настоящему нравится, большое везение, нельзя упускать.
- Отчего же Вы одиноки? При Ваших возможностях это странно. Вы давно обеспеченный человек?
- Давно.
- Семья?
- Была. Развелись пару лет назад.
- Сколько были в браке?
- Считай, сорок лет.
- И развелись?! Что же стало причиной?! – от изумления Камилла забыла о приличиях.
- Эта бессовестная женщина следила за мной! Наняла детектива! Кто такое потерпит?
Она ошарашенно уставилась на него.
- Да, компромат на меня собирала! – с видом оскорбленного достоинства добавил Анастас Зиновьевич.
- Но ведь без причин такое не делается, как же Вы вели себя?
- Я никогда не хотел развода, думал прожить в одном браке всю жизнь! – Его интонации изменились, стало понятно, что он начал врать и вычленять из правды такие эпизоды, которые создают ложную картину. – Огромный дом с прислугой, в котором она даже не захотела побывать, ни разу не была! Обнаглела, никакой благодарности!
- Что Вы сделали? Отчего она не хотела жить в новом доме с прислугой и наняла детектива?
- Я работал! Обеспечивал семью, она ни дня не работала, какие ко мне могли быть претензии? – в его возмущении Камилла почувствовала привычку, он явно часто вел с собой внутренний диалог и выстроил целую концепцию в свою защиту, лично ему эта концепция, видимо, казалась снимающей с него всякие обвинения.
- Причины, по которым люди ведут себя так, обычно весьма неприглядны. Вы вели двойную жизнь? Намеревались оставить ее ни с чем, как-то обмануть?
- Нет у меня никого. Один! Один, как перст! Видимо, я плохой человек, - сказано это было с тем притворным самобичеванием, которое предлагается понимать наоборот. – Всех обидел, все от меня отвернулись и желают зла.
- Один сейчас или один были тогда, когда жена наняла детектива?
- Я всегда себя чувствовал одиноким. Зря я женился. Несчастливый был этот брак.
- То есть двойная жизнь была.
- Была-не была, как им это мешало? Жили бы себе и жили, нет же, полезла искать чего-то! Дура, все разрушила!
- То есть сексуальные связи на стороне были для Вас в порядке вещей весь ваш брак, а в этот раз что-то супругу всерьез встревожило? Большие траты на любовницу? Семья теряла деньги?
- Что она теряла, чего у нее не было? Ни дня всю жизнь не работала.
Камилле захотелось прекратить этот разговор, остаться в общении на общие темы. Она воспользовалась тем, что пришел официант забрать тарелки.
- Сморчки здесь великолепны, во вкусе Вам не откажешь!
- Да, французская кухня, - с удовольствием подхватил Анастас Зиновьевич. – А обстановка?
- Все как Вы любите! Только высший класс!
- Я сейчас поеду присматривать участок под дом или дом, не хотите прокатиться в область? Как раз туда буду что-нибудь подбирать по Вашей части. Замок Галкина видели? Мимо буду ехать.
- С удовольствием прокачусь! Заодно пойму, что Вас вдохновляет.
Водил Анастас Зиновьевич по-мужски уверенно, бездумно, как говорится, спинным мозгом. Камилла сказала ему об этом, он расцвел.
- Я в деревне вырос, мальчишкой и трактора, и автобусы водил. С четырнадцати лет работал, матери помогал. Все умею. В двадцать уже рейсовые автобусы гонял, представляете? С напарником, конечно. Я пацан, только после армии, а он постарше, женатый. Представьте, как смешно, на каждой ночевке где-то женщин себе находил, приводил. – На последних словах тембр Анастаса Зиновьевича понизился, он сглотнул. - Не я, он! А то подумаете чего! Я к тому, что с техникой умею, чувствую. Вы еще другие мои машины не видели! Вот где возможности!
- Мужские игрушки?
- Шесть штук было! Две оставил, все продал!
- У богатых свои причуды!
- Что там богатый! Вот раньше да, сейчас уже не так. Видите этот СПА? – Он показал на большой комплекс справа, стоящий прямо между особняками. - Там отличные бани и сауны. Место надо бронировать, так просто не попадешь. Хотите?
- Как неожиданно, в домах миллионеров нет парилок?
- Домой не приведешь девушку. А тут сколько я был, всегда все с красотками. Можно свою привести, можно здесь взять. Захотите попариться, скажите, устрою.
Камилла промолчала.
- Вот в этой пекарне делают очень вкусный хлеб, давайте купим.
Они купили хлеба и печенья, отправились дальше.
- Вон, смотрите, замок Галкина! Сейчас подъеду ближе.
- А вокруг… - изумленная Камилла не нашлась, как корректно обозначить более чем контрастное соседство Галкина.
- Да, еще советская дачная застройка. Он хотел скупить все участки вокруг себя, но люди отказались.
- Замок феодала и лачуги бедняков. Сколько не проезжали поселков, сплошь неприглядное смешение дворцов и хибар. Кто во что горазд. В этом вожделенном западном направлении есть целиком красивые деревни, как в Европе? Чтобы фонари, тротуары, парковки, ландшафт, ажурные заборчики?
- Есть.
- По мне, если уж соблазняться загородной жизнью, то не на уровне советского дачного строительства. Должно же быть все красиво!
- Должно. Медленно поеду, фотографируйте, пожалуйста, номера телефонов на растяжках.
Они побывали еще в нескольких местах, Камилла отщелкала ряд объявлений. Внутрь закрытых поселков без предварительного согласования с управляющими их не пустили. На том и вернулись в Москву.

***

Новые обязанности поглотили Славика так, что на «радости» времени не оставалось. Дойдя до точки спермотоксикоза, он связывался с теми старыми знакомыми, которых относил к «безотказному варианту», получал физическое облегчение и презрительно сплевывал на ощущение вакуума над ложечкой «после этого дела». «Безотказный вариант» он уважал за выручку, за понимание его состояния, за отсутствие вопросов, упреков, претензий и ожиданий. Он никогда не отзывался о них уничижительно и привозил им больше вкусностей, чем считал достаточным для «недоступных».
В ноябре Славик обнаружил, что разблокирован. Выждал пару дней, чтобы не истерить и не писать непотребств, однако, как только пальцы коснулись клавиатуры, внутри него все ухнуло, в глазах поплыло, и мысль понеслась, как лось в кукурузу.
«Привет!
Как дела у вас?
Разблокировали меня! Вы такая необычная, не как все. Во всем, что писали и что сделали, есть что-то особенное. Я чувствую женщин.
Это не хвастовство. Это правда. Есть у меня чуйка на баб.
Ой, простите, на женщин.
Просто вы отличаетесь от всех. Мне хочется с вами не п…еть, а душу открыть.
Ой, простите, это я по привычке. Я матерщинник, хотя для вас стараюсь. Не дурак, вижу, что вы не материтесь. Наверное, не курите? И не пьете?
Рассказать все, как есть? Ну про себя в смысле».
Тут пришлось остановиться, чтобы дождаться ответа, а то выходило не очень солидно. Из него перла откровенность, душевность и солидность.
Камилла прочитала и ответила на следующий день:
«Сто лет, сто зим! Остается надеяться, что Ваша настойчивость растет из того, что называется «мужчина атакует, женщина сдается», а не из самолюбия пикапера. Выскажите все, что хотели, реализуйте порыв и, возможно, будет достаточно»
«Не опасайтесь меня, я не злой.
Так рассказать?»
«Расскажите»
«Да. Ну так вот. У меня было много женщин, но вы это другое. Тут кайф другой.
Понимаете, о чем я?»
«Поясните»
«Малолетки эти все глупые, даже тупые. Я замужних люблю или которые в отношениях, у них всегда какая-то чистота, это что-то другое. Это особый вид наслаждения. Они всегда ровные, вот что! Не орут. А с этими со всеми, глупыми, спонтанно только получается, не заходят они вообще!»
«С ровесницами не пробовали? Чтобы и не замужние, и не малолетки»
«Ой, эти безнадежны совсем! К этому возрасту у них башню сносит, край просто, как по мне. Не поговорить, не потрахаться, простите»
«Трудно человеку с запросами)»
«В общем, я хочу сказать, что мне гораздо кайфовее, драйвовее соблазнить замужнюю женщину, ну чистую, понимаете? Тут либо да, либо нет, понимаете? Женщина либо согласна и пойдет, либо нет и вообще никак тогда. Поэтому я даже не собираюсь оправдываться, что она замужем и вот это вот все, потому что я знаю, что мужик ее по любому гуляет, и если она тоже погуляет, то по любому это будет в ответочку»
«Да уж, грех не соблазнять, еще и справедливость восстановить)»
«Не смейтесь. Конечно, есть нормальные женщины и среди разведенных и незамужних, и сами они хорошие, и взгляды на отношения классные, но их очень мало, а среди ровесниц вообще единицы. Часто это съехавшие совсем и только грузят.
Можно я прямо скажу? Ваша фигура меня сводит с ума. Грудь троечка, попка шикарная. Думаю, в белье вы мега сексуальная. Я не зря спрашиваю про белье.
Я хочу объяснить свое поведение. Вот есть девушка и ты понимаешь, что через какое-то время общения ты к ней присмотришься и тебе там что-то с ней захочется замутить. Через время и если накрутить себя, понимаете? А с вами… Тут прям… вау! В общем, пахнет сексом и без общения. Как сказать? Вы женщина, которая ух! Которая мега страстная. Может, это мои мечты или там собственные представления, но мне кажется, у таких женщин есть невидимый знак качества. Ровные и спокойные только с виду спокойные, а внутри всегда огонь»
«Умелец, однако! Не про трусы, так с другой стороны зашел, с лести) Еще и поданной как откровение) Мне полагается почувствовать себя исключительной, вызывающей желание исповедаться, открыть сокровенное, ведь для других Вы носите маску и до открытия сердца не снисходите?)»
«Ах вы!.. Лисичка! Обожаю таких. Теперь понимаете, в чем кайф для меня? Не с этими вот малолетками, с ними неинтересно вообще. С ними тупо отрабатываешь две смены, п…ишь комплименты до посинения, думаешь, да когда уже дадут? Но она типа мега молодая и высоко себя ценит, а на самом деле только убедить надо, что она особая, хоть и совсем не особая. Звезда на букву П, понимаете?
Вот такая женщина как вы, с пониманием, с темпераментом внутри, это и есть тот самый наркотик, на который тянет всех мужиков. Это как орех, кокос, трудно разбить, но внутри вкусно»
«Что же, ловец душ и собиратель орехов, не стану желать Вам удачи в этом, потому как желать такое можно юноше для опыта, а мужчине среднего возраста для чего? Для дальнейшего застревания в одном круге? Наверное, и не представляете себе, что же там, за разводом «даст не даст» и получением завоеванной награды, может быть?»
«А что там интересного? Купи картошку, мыло и туалетную бумагу?»
«Вы романтик и не двигаетесь дальше флирта и соблазнения. Не растете, понимаете? Поэтому все темы про трусы и секс»
«Меня все устраивает»
«Наслаждайтесь. Но Вы ведь можете понять, почему с Вами бесперспективно общаться тем, для кого романтика лишь этап? Кроме того, Ваша романтика весьма специфична и еще надо понять, что Вы романтичны, а не разнузданы»
«Типа я до вас не дотягиваю?»
«Типа мы с разными потребностями»
«И типа я не смогу вас удовлетворить?»
«Типа не стоит впрягать в одну упряжку быка и трепетную лань»
Славик взъелся и пошел в наступление:
«Говорю же, отпадная вы женщина! Никто так еще не писал.
Все, не томите! Какая вы сейчас? Пришлите свое фото! Селфи. Одну фоточку!!!»
Он поплевал на ладонь, пригладил чуб, сделал несколько собственных снимков как был, запыленный, с каплями пота на носу, старательно смотрел в объектив сурово и непоколебимо. Отправил Камилле.
«Как я вам? Только честно. Какое впечатление произвожу?»
Славик знал, что должен получить в ответ: мужественный, привлекательный, обаятельный. Так ему писали всегда.
«Привлекательная внешность. Нервный, возбудимый, подвижный, не способный замереть, инициативный, легкий на подъем, не обидчивый, беззлобный, не имеете границ и рамок, «я сегодня не такой, как вчера, и в обед не такой, как с утра». Одним словом, холерик»
Славику как оплеуху отвесили.
«Это меня обидеть хотели?»
«Это Ваш темперамент предположила. Ошиблась? Вряд ли»
«Ладно, хрен со мной, у вас какой темперамент?»
«Сангвиник»
«Пофиг.
Можете приехать и убить меня, но я представляю, как вы сидите или лежите сейчас и все в вас секси. Вы всегда секси, потому что это есть в вас, стараться не надо. Но так хочу увидеть, в чем вы сейчас. Одну фоточку!»
«Не стоит загонять Ваше услужливое воображение в рамки реальности, рисуйте соответствующие Вашим запросам образы)»
«Хорошо так съезжаете с темы) И разговариваете так! Мне так никогда не научиться, я баран, неуч.
Хочу ваше фото, чтобы между нами появилась тайна. Наша тайна. Наша. Понимаете?
«Наша переписка»
«Это детский сад. Надо, чтобы было наше место встречи, наши тактильные ощущения… Вы такая женщина, с которой хочется тайн. Как-то обидно упускать. Прекрасное и не мое»
«Ширьте горизонты, не гребите под себя все, что нравится, радуйтесь прекрасному без владения»
«Что сказать на это, кроме того, что вы мудрая, хитрая лиса, которая меня… ну не знаю… На носике у вас сижу, вам осталось только языком смахнуть и пропал колобок!
Как можно быть такой приятной?
Гипнотизирующей.
Вот как все это не оградить золотой клеткой, чтобы другие не видели? Это не должно быть общественным достоянием! Нет, нет, нет!
Хочу фотку в белье! Ну пришлите, пожалуйста!»
Камилла не ответила. Славик засуетился:
«Что, не креативненько получилось?
Хотя, наверное, никогда и не было креативно. Я баран, бык колхозный, знаю.
Вы розовенькая там? Какие у вас сосочки?
Что, утомил? Надоел, козел?»
«Как хорошо, что иногда я не умею читать»
«Было бы лучше, если бы я не умел этого писать. Вы шикарная женщина! Шикарная! Шикардосная! Надо быть лохом, чтобы этого не видеть и не хотеть это получить»
Камилла покинула сайт.
После ужина Славик сел изучать про холериков и сангвиников. Про себя очень удивился, даже чуть оскорбился, что он не один такой живчик и ничего эксклюзивного в нем нет. Перенести на Камиллу новые знания не получалось, она оставалась в его восприятии роковой и шикарной, без раскладки на характеристику.

***

Он продолжал писать ей при всякой возможности, иногда даже не ожидая ответа, а потому что хотелось говорить с ней о ней, о себе, о своих желаниях. Она отвечала далеко не всегда, иногда Славик унывал, но скоро вновь вдохновлялся и строчил, не забывая благодарить Т9. Когда она отвечала, его сердце ухало, и он пытался угадать, в каком она сейчас настроении, есть ли в ней изменения по отношению к нему. Прогресса не было, она оставалась ровной, вежливой, охлаждающей его пыл. Славик томился, что такого можно ей написать, чтобы вызвать интерес к себе? Ведь были же у нее мужчины, которых она любила, интересные ей: о чем они говорили между собой, над чем смеялись, что им было в кайф? Этого он не знал, не представлял себе, поэтому писал свойственное себе, не отдавая отчета, что ходит по кругу.
«Вы очень, очень, очень красивая женщина и сводите с ума»
«Спорить с очевидным не стану. А Вас вообще несложно свести с ума. Заводной, фантазийный, податливый»
«Неееее, я адекватный. Правда, редко такое бывает, что меня прямо берет за душу, хотя я очень сильно доверяю эмоциям. Я вспыльчивый из-за эмоций, но к женщинам мягкий, тут меня не бойтесь.
Должен сказать, я избирательный. Меня не все прямо цепляют. Вот вы на расстоянии сожрали меня полностью. Я не зря вас лисой называю, пример с колобком прямо в точку вышел.
Я сейчас уже в таком состоянии, что вы из меня веревки можете вить.
Хочу вас увидеть.
И понюхать. Везде.
И не надо писать, что мечтать не вредно и все прочее. Что-то происходит в крови, в голове. Все не так, как обычно.
В чем прикол вашей жизни?
Мой прикол напиться из кокоса. Помните, что некоторые женщины как кокос?
Простите»
«Мой прикол в любви к жизни»
«Как это?»
«Это так, что, чтобы быть счастливой, мне не обязательно быть влюбленной или увлеченной мужчиной. Мужчины лишь часть моих радостей. И кокосы лишь часть моей жизни»
«Вы влюбчивая?»
«Отнюдь»
«Как это?»
«Не влюбчивая»
«Что, вам никто не нравится?»
«Нравятся, но я не спешу возводить всякий интерес во влюбленность и тем более в любовь. Отлично отделяю одно от другого»
«Вы что, полигамны?»
«Все полигамны»
«Не все, только мужчины. У женщин нет природной потребности разбрасывать свое семя. Скажете, не так? Ученые подтверждают»
«Вы бы дослушали ученых до конца) Мужчины стремятся распространить свое семя, а женщин природа обязывает всегда искать кого получше и получить его семя»
«Неее, ерунда! Почему же они тогда всегда следят за мужиками?»
«Мужчины не следят за женщинами?»
«Тут другое, повод нужен»
«Здесь тоже без оснований не обходится»
«Бабы больше следят»
«Возможно потому, что мужчины чаще изменяют?»
«То есть женщины тоже поглядывают на мужиков?
Тоже облизываются?
«Тоже. Только пускаются в измены реже. А интерес есть, он от природы»
«Но мужики же охотники?»
«Конечно»
«Ну вот!»
«Доводите мысль до конца: раз есть охотники, то есть и добыча, не друг на друга же мужчины охотятся. Добыча порой та еще штучка) и сама решает, навести охотника на свой след или нет, сдаться или ну его, присмотрюсь к другому. В природе все додумано до конца и взаимосвязано»
«Вот вы все лисы!»
«Так и вы лисы. Только хитрость свою простотой называете»
«Б…ть!
Извините. По привычке.
Я же неуч.
Значит, вы полигамны?»
«Да»
«Б…ть, впервые слышу, чтобы женщина это говорила! Даже не знаю, как относиться»
«Как относитесь к своей полигамии?»
«Это нормально»
«Ну и здесь то же самое»
«Ни фига. Вас бы я закрыл под замок»
«Зачем?»
«Понятно же, чтобы не изменяли»
«Вы ведь считаете, что Ваши измены не угрожают постоянным отношениям? Почему мои должны угрожать? Получила новые впечатления и вари себе борщ на семейный обед в приподнятом настроении!»
«Не, так нельзя»
«Почему?»
«Хрена себе, почему! Потому что мне нельзя изменять!»
«Так же и женщины полагают, что им нельзя изменять. Все мы люди, разницы по полу в чувствах нет»
«Ой, всю жизнь у всех по-другому!»
«Одно и то же у всех всю жизнь. Все страдают от измен, оба пола»
«Вы изменяли?»
«Нет»
«А как же полигамность?»
«Под контролем. Пока верю в верность партнера вижу только его. Если что-то пойдет по наклонной, просто расстанусь с ним»
«А если сами встретите кого-то вау?»
«Если это прямо вау и стоит того, чтобы разорвать отношения, то разорву, подличать не стану»
«Не, ну это слишком. А если вау, но чисто потрахаться? А жить со своим?»
«Это уже не вопрос полигамии, а морали, нравственности. Вам или нравится жить в подлости или нет. Милее правды ничего нет. Для меня»
«Правильно, наверное, но как-то невесело. Кровь не бурлит»
«Если не бурлит, значит, Вы еще не доросли до верности, Вам нужна карусель. Крутитесь, раз нужна, кто же против? Всего-то и требуется не давать ложных обещаний, чтобы не брать на себя тяжесть чужих слез»
«Поэтому я и один. Не могу с кем-то быть долго, уходит все куда-то.
Я вот все это время вожделею вас. Один хрен это и так ясно, говорю, как есть. Вожделею, но хочу тянуться, чтобы понравиться вам. У меня получится?»
«Такое обычное чувствуется сразу, не скажу, что что-то екнуло»
«Знаю, что баран. Хочется говорить о высоком и все такое, а все равно мысли об одном.
Скучно быть правильным. Вам не скучно? Думаю, вы правильная.
Поэтому такая вкусная. Все правильные вкусные. Только потом с ними скучно. Вот почему?
Сто пудов, вы и пьяная-то нигде никогда не валялись, вспомнить нечего, не жалеете?»
Камилла прислала вереницу смеющихся смайликов.
«Вы судите по себе) То, что скучно Вам, может быть выраженной потребностью для другого и делать его счастливым. А то, что весело Вам, у другого может вызывать отвращение. Люди разные, поэтому потребности у них разные»
«А мне кажется, просто одни смелые, ну там отчаянные, умеют нарушать правила и все такое, поэтому им весело, а другие зажатые, боятся всего. Вот и вся разница»
«Думаете, действительно, предел счастья в алкогольной удали и сексе по случаю? Для кого-то – да, не спорю. Только почему для веселья им надо обязательно напиться?»
«Понятно же, чтобы делать, что хочется»
«А почему они не могут делать то, что им хочется в трезвости? Что мешает веселиться без опьянения?»
«Не, ну как в трезвости? Странно же»
«Зажатые, неуверенные люди, нуждающиеся в отмашке, и почему-то желают творить именно какую-то дичь, чтобы потом списать свою дичь на алкоголь. А некоторые свободны от желания творить дичь и делают то, что хотят, без опьянения. Так кому живется вольнее?)))»
«Может и так.
Вам по фигу, что я, например, бабник?
Ну пусть не я, а кто-то другой, кто вам понравится?»
«Вопрос не в том, пофиг мне это или нет, я лишь желаю ясно понимать с кем имею дело. Принять и пережить правду силы всегда найдутся. Важно, чтобы человек не выдавал себя за другого»
«Хотите сказать, стали бы встречаться с бабником?»
«Если прет на обаятельного бабника, можно им насладиться до тех пор, пока не запретит, главное, не обманываться самой»
«Как-то это странно. Расчетливо. Обычно женщины хотят переделать, следят и все такое. Какая-то вы странная, как будто холодная. Не хотите никого перевоспитать?»
«Не хочу»
«Почему?»
«Нет необходимости. Люди приходят в мир уже со своей программой. Эти программы далеко не всегда красивы, но их нужно исполнить, получить полагающийся опыт и тогда подняться на новую ступень. Может быть уже в этой же жизни, а возможно, что в другой»
«Сказки какие-то»
))))
«Наверное, вам уже пора спать»
«Наверное. Счастливо!»
«Спокойной ночи, сладких снов! Какая у вас ночнушка? Дайте мне хоть что-то на ночь! Фоточку! Как есть»
Камилла не ответила.

***

- А у меня на Вас виды, Камилла Александровна! – заявил Анастас Зиновьевич при очередной встрече, после которой пригласил ее в «Турандот».
- Какие же?
- Самые серьезные. Я предлагаю Вам выйти за меня замуж.
- С чего это?
- Вы редкая женщина. Вас не стыдно показывать друзьям, вообще кому угодно. Красивая, правильно нарядить и затмите любую. И главное, добрая, умная. Я наблюдаю за Вами, как едите, говорите, чт; говорите. Мне как раз такая нужна. Я бы Вам все, и дом, и квартиру, и обеспеченную жизнь! То, что я старый и некрасивый тоже плюс, потому что я уже не буду бегать на сторону. Это же плюс?
- Конечно.
- Ну вот, какие могут быть раздумья? Надо соглашаться.
- Как Вы по-деловому подходите к такому чувствительному мероприятию! Что же Вы хотите взамен?
- Любви.
- Но я не люблю Вас.
- Это ничего. Можно вести себя, как будто любите, а потом привыкнете и полюбите. Я же буду Вас баловать.
- Вы ведь уже пробовали эту тактику, разве она не давала сбой?
- Давала.
- Почему?
- Мне попадались бессовестные женщины, неблагодарные.
- Они не смогли превратить благодарность в любовь?
- Не смогли, совести не хватило.
- И Вас это ничему не научило? Может, невозможно благодарность превратить в любовь?
- Ой, все возможно! Я же вел себя с ними, как влюбленный.
- Зачем Вы старались, тоже ведь не любили?
- А как еще, если этой любви нет?
- Как есть, то есть без притворства во влюбленность.
- Мы же не животные!
- Животные как раз не притворяются.
- Я без любви не могу.
- Только так и можете, сами ведь не любили своих дам.
- Любовь от них требуется, а от меня все остальное. Я так считаю, что мужчина должен полностью обеспечивать, а женщина только любить его и создавать обстановку.
- Ничего у Вас не выходило и не выйдет.
- Почему? Мне просто не везло.
- И не повезет.
- Вы умная женщина, объясните мне, почему я такой невезучий. Скажите, как думаете, я не обижусь. Мне, считай, каждый день столько гадостей говорят, что словом больше, словом меньше, хуже не будет.
- Ждете гадостей? Значит, знаете, что они есть. Но я думаю, можно обойтись и без них. Вы не невезучий, вы грабитель.
- Грабитель?! Вот чего не ожидал! Какой я грабитель, если я всем только добро делаю? Вы еще поищите такого мужчину, который тратит на женщин столько, сколько я!
- Видимо, это Ваш единственный козырь и даже обязанность.
- Чего это обязанность?
- Тот, кто заколачивает деньгу, должен делиться с теми, при ком ее заколачивает, это закон кармы.
- Чего это делиться?
- А того, что всякая наша дерзость, нахрап, риск, тяга к успеху, к самоутверждению, творчеству рождаются из сексуальной энергии. А сексуальную энергию постоянно нужно подпитывать.
- Все бы это понимали, дорогая Камилла Александровна, а то столько проблем! Всю жизнь попреки! Для всех я кобель и сволочь, а Вы понимаете!
- Проблемы от безнравственности, а не от сильной энергии.
- Почему от безнравственности? Я, например, думал дожить жизнь в браке, жена сама от меня отказалась, я ей враг!
 - Полагаю, она вымоталась Вашей безнравственностью. Она ведь не бесперебойный мусороперерабатывающий завод для Вас, пришел срок и ей отказаться от переработки, завод не справился с объемом мусора.
- Да я все для нее делал, ни в чем не отказывал!
- Все, да не все. Одной рукой давали, другой закапывали вместе с добром.
- Чего это?
- Обокрали, унизили ее как женщину. Заботились Вы о жене, а жена - это не только звание, это и человек. Вот человека в ней Вы регулярно и топтали.
- Да они меня не ценили! Дочек против настроила, все как мегеры ко мне относятся.
- Дочки не слепые, подросли и сами все поняли.
- Они меня не любят, я для них пустое место, только кошелек.
- Сами этого добились. Будь Вы высоко нравственным человеком, то замкнулись бы на жене и стали бы осью вращения, солнцем и крышей для своей семьи. Вы стали бы для них патриархом, аксакалом, мудрецом, защитником, надёжей и опорой. Но нравственность не Ваш козырь, поэтому Вы для своей семьи сами знаете кто.
- Вражина. Мудак. Козел.
- И это Ваш выбор, больше ничей.
- Но я же их обеспечивал! Чего им не хватало?
- Того же, чего Вы ждете от женщин – проявлений любви, секса и преданности. Ваша супруга гулящая женщина? У нее были любовники?
- Еще чего!
- Выходит, Вы лишили ее того количества секса, проявлений ласки и эмоций, которое растратили на любовниц. У Вас было, а у нее не было. Из-за Вас не было. Вы вор, укравший у нее километры сексуальных марафонов, а это невосполнимо, потому что мы живем один раз.
Старичок возмущенно фыркнул.
- Ей это зачем? Она старая.
- Старше Вас?
- Младше.
- Вы с каждым годом становились красивее, сексуальнее, страстнее, нежнее по отношении к ней?
- Это от женщины требуется, а не от мужчины.
- Хорошо, Вы находили себе любовниц, почему с ними тоже неладно?
- Неблагодарные.
- Не много ли неблагодарных на Вас одного? Ладно любовницы, у них своя мотивация, но жена! Она младше Вас, наверняка любила, еще и девственницей была, хорошая хозяйка, мать, верно?
- Зачем мне другая?
- И после жизни с Вами она осталась с чувством, что ее использовали, отработали, кинули?
- Так говорит, не понимаю с чего, как сыр в масле каталась!
- Видимо Вы много лет старались, чтобы оставить ее с этим чувством?
- Все у нее было!
- То, что она наняла детектива тоже характеризует Вас, а не ее. По всему выходит, Вы собрались кинуть ее и в материальном отношении, и заработанное в период брака не хотели делить поровну, сильно понизили уровень жизни.
- Это я заработал, не она. Не надо у меня мое отбирать! Бесит меня!
- Вы предупреждали ее, что живете в браке, чтобы встать на ноги, разбогатеть и свалить, а она живет впустую, потому что отдает свое время на круглосуточные потребности семьи и ничего для себя не припасает? Что как только Вы достигнете своего уровня и как только дети вырастут, Вы в любой момент разобидитесь и свалите богачом, а Ваша жена окажется с нулевым результатом? Что Вы будете фыркать, что она ничего не достигла и считать ее никчемной?
- Что за чушь, кто такое говорит? Не лезла бы в мою жизнь, не было бы проблем!
Анастас Зиновьевич вновь возмущенно фыркнул. Камилла не остановилась.
- То же самое с любовницами!
- Ни то же самое! Я их баловал! Много, очень много тратил на них! И что?
- Вот кстати, как Вы думаете, почему всегда выходило «и что?»
- Потому что неблагодарные!
- Как бы не так! Невозможно вечно заряжаться от денег, а Вы не любили, а трахали их, еще вопрос, удовлетворяли ли! Ваши молодые красавицы гасли, начинали вымучивать себя насильственными улыбками к Вам, демонстрацией чувств и желаний, которых нет. Вы не красавчик, неизвестно еще какой в сексе, возможно, со временем, когда денежный дурман больше девушек не дурманил, они понимали, что эти отношения вымучивают их.
- Почему вымучивают? Что за слово такое? Какое мучение жить без забот?
- В жизни без забот нет мучения, мучение в демонстрации чувств, которых нет. Чувства питаются чувствами, а их как раз не было.
- Так можно каждую бессовестность оправдать!
- Анастас Зиновьевич, у Вас есть хобби, увлечения? Может быть, литература, искусство, театр?
- Да перестаньте! Что у меня дел других дел нет, как ерундой заниматься?
- Значит, только работа и секс?
- Есть! Машины люблю! На море тоже хорошо ездить, нарядов накупить и красоваться там, чтобы все оборачивались. – Он сладко улыбнулся.
- По всему выходит, Анастас Зиновьевич, что живете Вы исключительно на низких вибрациях, на сексуальной энергии простого, грубого формата. На похоти. От этого любая партнерша устанет.
- Чего это? Я красоту люблю.
- В смысле трахать ее?
Он гоготнул:
- Как грубо, Камилла Александровна! Все должно быть обставлено красиво, дорого, у меня запросы, вкус, а Вы принижаете!
- Суть-то одна: поработал, заколотил деньгу, доволен собой – потрахался; потрахался, доволен собой – хочется заколотить деньгу. Замкнутый цикл.
- Что плохого в этом, не пойму?
- Ваш результат и только. У всего есть низкое и высокое проявление. Сексуальная энергия прекрасна и является двигателем для всякой деятельности, вопрос лишь в том, какое именно ее проявление человек выбирает. Вы выбрали низкое и теперь как та старуха у разбитого корыта, которая не понимает, что сама все растеряла.
- Ни о чем не жалею. Если бы женщины меня понимали, проблем бы не было. Я для них все делал, это у них ни совести, ни благодарности.
- Вы выбирали не тех.
- Почему не тех?
- Вы выбирали чистых женщин, то есть таких, которые живут на более высоких вибрациях, и навязывали им свою низкую энергию. Выбирали бы таких же низких, жили бы ладно.
- Очень мне такие нужны! – фыркнул он.
- Сами знаете, мухи отдельно, котлеты отдельно, а Вы мухой на котлеты.
- Не то Вы говорите, Камилла Александровна! Понимания у людей нету, поддержки, доброты, бесчувственные пошли женщины. Я ничем не хуже любого другого мужика, и тоже все жалуются на наглость женщин.
Камилла устало улыбнулась.
- Ладно, Анастас Зиновьевич, будем исходить из того, что зачем-то Бог создает всяких людей. Наверное, все мы нужны для чего-то.
- Согласен. Замуж за меня пойдете? Вы умная женщина, много знаете, не строите иллюзий, значит, не сбежите. Можно же подойти по-деловому!
- То, что я умная, не означает, что я люблю низкие вибрации и готова отдать свою энергию на разграбление. Я, как и Вы, стремлюсь к свету, к взаимной любви.
- Нету ее, один обман, меня всегда обманывали, я им все, а в итоге козел, - искренне пожаловался Анастас Зиновьевич, и Камилла поняла, что он непробиваем.
- Я квартиру на Остоженке смотрел. Как Вам Остоженка?
- Чудесное место!
- Только скажите, Камилла Александровна, только скажите!
- Как к;пите, пригласите, с удовольствием приду в гости!
- Давайте я Вам квартиру на Остоженке метров на сто пятьдесят – сто шестьдесят, и твердое обеспечение, а Вы за меня замуж?
- Зачем Вам жениться, Анастас Зиновьевич? Вы свободны и можете предаваться любимым похождениям без опасений.
- Возраст не тот.
- Тогда почему бы не поискать женщину ближе к себе по возрасту?
- Они страшные и старые, а у меня еще есть желания и вкус. Я хочу каждый день видеть красоту.
- Не боитесь потерять покой?
- Я буду всегда рядом.
- Хорошенькие перспективы! – прыснула Камилла. – Думаете, удовлетворите молодую? Как ни крути, а возраст надо учитывать.
- Она меня пусть удовлетворяет. Ведь я плач;. У нее будет все, понимаете, все? Самое лучшее, ЦУМ и Барвиха Лакшери в качестве дежурных магазинов.
- Опыт Вас не учит, Анастас Зиновьевич.
- Что такое?
- У нее все равно накопиться неудовлетворенность, и вы оба начнете грызться.
- Но я же женюсь. И буду рядом. Ей придется смириться.
- Почему?
- Потому что к хорошему привыкают.
- Охота Вам обрекать себя на заведомый ад? Не лучше перебиваться желающими?
- Мороки много, устал я уже. Да и грязь не хочу собирать. Много мне осталось? Чуть порадовать меня и освободиться обеспеченной женщиной, чем плохо?
- Не скажите, Анастас Зиновьевич! Вы оставляете впечатление очень крепкого человека! Не пьете, не курите, себя бережете. Проживете долго, еще всех жен переживете. - Он довольно хохотнул. – И в быту Вы явно не простой, и с сексом, подозреваю, не все чисто.
- Чего это?
- Энергетика у Вас своеобразная. Я бы сказала, разболтано сексуальное воображение. – Он опустил взгляд, промолчал. – А вот силы уже не те, и женщине секс с Вами будет в ущерб себе.
- Я не насильник какой, все только по взаимному согласию, а силы правда уже не те, но женщина пусть показывает свое мастерство, старается. Я же плач;.
- Платежеспособный, но незавидный жених Вы, Анастас Зиновьевич!
Он хохотнул.
- Только Вы мне и подойдете, Камилла Александровна! Заметили, я вас по имени-отчеству стал величать?
- Заметила, чего это?
- От уважения, Камилла Александровна, от уважения. Умная вы женщина и добрая. Нельзя упускать. По полочкам меня разложили, а ненависти или неприязни не чувствую!
- Мотивация Ваша никуда не годится.
- А Вы не спешите, подумайте, я подожду. Я же чувствую, что не боитесь Вы меня, значит, справитесь. Ладно будем жить, Камилла Александровна, очень ладно! Путешествия, комфорт, любые прихоти! Вам будет радостно и мне от Вас радостно, чего еще?

***

«Я вот все перечитываю нашу переписку, странная вы все-таки женщина. Необыкновенно красивая и необыкновенная внутри. Воспитание какое-то другое, образование, все такое. Я с такими еще не общался.
Не, я в общем понимаю, про что вы писали, я не такой прямо тупой, что-то слышал, что-то сам чувствую. Я чувствую больше, чем могу выразить. Да, все разные. Поэтому мне женщины не надоедают. Как могут надоесть разные и как можно остановиться на одной?
Наверное, я начал понимать, почему вы не забиваете на меня, а продолжаете отвечать. Хотя объяснить это не могу. Даже злюсь.
Блин, я все время о вас думаю! Все время! Вот все! Так бы и съел вас! Вкусная, не сомневаюсь!
И так боюсь обидеть вас! Я хочу открыться вам, показать, какой я внутри и что чувствую, а это все … как сказать?»
Пока Славик думал, как сказать, Камилла зашла на сайт и ответила:
«Ниже пояса?»
«Да, точно!
Как легко вы всегда находите нужные слова!
Что же делать, если у меня все ниже пояса и я не хочу обидеть вас?»
«Будьте собой, иначе все равно не сможете, да и не нужно Вам это»
«И могу представлять вас обнаженной?!»
«Разумеется, только писать мне об этом совсем не обязательно»
«А смысл тогда? Если я не буду говорить о своих чувствах, они меня просто разорвут. Вы меня не знаете. Я горячий.
Хотя тупо, наверное, так о себе писать.
Так хочу знать про вас, про все ваше личное! Расскажите»
«Не хочу».
«Тогда я о себе, ок?»
«Если хотите»
«Горю, как хочу вам открыться!
Спонтанный секс всегда крутой?»
«Крутой»
«Был случай у меня, встретил я в торговом центре знакомую, с которой когда-то был секс. Ну ходим мы, болтаем и понимаем, что прет! Вот прямо до дрожи, вынь и положь! А куда? Это же ТЦ! Хватаю ее за руку, на верхний этаж, там выход на крышу, и мы на этой крыше и орем, и бешено все так делаем! Ух! Поднимаю голову, а там камера прямо на нас смотрит, но мне по х..!
Ой
Простите.
Ну поняли, да?
У вас было такое?
Я прямо все время это вспоминаю, это что-то!
Так было? Какой он, ваш оргазм?»
«Мой секс – закрытая вечеринка. Себя не обсуждаю»
«Знаю такой тип женщин, как вы! Кайфовее, чем с вами не бывает. Вы если наслаждаетесь, то полностью. Участвовать в этом как наркотик. Маковая женщина. Угадал? Ну угадал, скажите честно?»
«Если уж делать что-то, то делать это хорошо, а иначе смысл?»
«Б… буду! Пусть я вас никогда и не увижу и все такое, но мне уже от общения кайфово!»
«Подумать, какой галантный льстец!»
«Целовать вас, наверное, бомбический кайф! Сто пудово вкусная! Про секс уж молчу!
Я должен вас поцеловать! Должен себе и этому миру!
Мне кроме природных блондинок никто не заходит, клянусь! Они вкусные, нежные, ангелы. А у брюнеток жесткие волосы, кожа как у тюленей и нету конфетного запаха. А целовать блондинку! И оральные всякие вещи, такое все нежное!»
«Пока не выскажетесь, не успокоитесь)»
«Выскажусь? Да это крик! Я вас хочу. Вожделею»
«Не страшно»
«Клевая вы!))) не страшно))))»

***

В ванной комнате, которой пользовался Славик, прислоненное к стене, среди прочего строительного скарба, стояло зеркало от дверцы какого-то шкафа. В этом зеркале Славик отражался как-то особенно мужественно и даже красиво, и он по возможности любовался собой. Как-то в выходной день после утреннего душа он сфотографировал свое отражение со всех сторон, аккуратно обходя причинное место и отправил Камилле. Потом суетливо сделал еще несколько снимков без купюр и тут же отослал, боясь передумать. Ждал ее реакции как вердикта, волновался, даже завтракать не мог. Он всю ночь смотрел эротические сны с ее участием и пребывал в физическом ощущении ее. Она ответила, когда он уже ехал за стройматериалами.
«Вы так исправно присылаете мне свои совершенства, что в музей можно не ходить»
У Славика перед глазами запрыгали звезды:
«Совершенства? Как в музее? Ах, лиса! Польстили! Сделали мое утро! Врете же, но как сладко! Крылья мне нацепили!
Никто еще таких комплиментов мне не делал!
Это же комплимент?
Или вы так вежливо ткнули меня рожей в г…но? Опустили?
Пусть будет комплимент!
Надеюсь, вы еще не встали, полежите подольше, женщинам это надо.
А я вышел на улицу и тут так классно! Снег, пахнет хорошо»
Славик не хотел отпускать свое первое впечатление от ее ответа про совершенства и музей, ему показалось, что она приняла его. Только бы Камилла не начала разубеждать его. Ее вежливость как восхищала, так и бесила его. Она не подвела, ответила про другое:
«Да, открыла окно: влажный воздух с запахом снега и земли, воробьиная перепалка, отяжелевшие лапы елей, дворник, скребущий дорожку… Проба зимы»
«Сдохнуть, как точно!!! Отпадно разговариваете!»
Всю дорогу Славик ерзал на сиденье водителя, был взбудоражен до предела. Периодически отправлял Камилле сообщения, оговариваясь, что отвечать не обязательно, что он пишет, потому что не может не писать, а то его разорвет, но был бы рад ответу.
«Все время думаю о вас.
Если отвлекусь на дела, то потом чувствую, что сильно соскучился.
Как вы там?
Чем занимаетесь?
Все время представляю ваш день.
И какая вы. В чем одеты, что делаете»
«Ваша голова не терпит пустоты»
«Мне даже жаль, что я стеснительный»
«Стеснительный?!
По-моему, у Вас от меня больше нет секретов»
«Простите. Мне прямо стыдно. Я на секунду поверил в себя. Мне так хотелось открыться вам. Перегнул»
«Как бы то ни было, нельзя не отметить, что Ваша потребность показывать себя невольно облегчает женщинам вопрос выбора) Вы исполняете мечту женщин заранее знать, что представляет собой самое главное)»
«Это было глупо. Извините. Но вы такая лиса! Льстица! Назвали меня мечтой! Какая там мечта! Так себе, я же себя в зеркало вижу. Но это только для вас. Меня прямо накрыло.
Не злитесь только»
«Есть люди, которые нуждаются в том, чтобы показывать себя во всей красе. Тут ничего не поделаешь»
«Красе? Ну вы сказали! Я красивый, что ли для вас?»
«Я бы сказала, очень открытый)»
«Б…, как хорошо, что не читаете нотаций! А то некоторые начинают прямо верещать»
«Понимаю»
«А вы не из пугливых»
«Я из понятливых.
Удалили фото) Застеснялись, что ли?)»
«Ну лиса! Делаете со мной, что хотите! Вам жаль? Правда, жаль?»
«Больше фото не надо! У меня прекрасная память)»
Но Славик уже отправил батарею снимков ню:
«Схожу с ума от вас! Не могу себя сдерживать!»
«Не от себя?)))»
«От вас. Я как павлин сейчас, понимаете? Хочется хвост распустить, показать себя. Рожу кому-нибудь начистить, только чтобы вы видели. Или танцевать перед вами. Понимаете?
Сдохну, наверное, от разрыва сердца!
Самая красивая, безумно милая, леди, мудрая, умная, с юмором. И козырь – секс! Феромон ходячий. Блонда!
Вы укол адреналина.
Меня еще ни разу чуйка не подвела.
Все, б…! Прет! Должен вас поцеловать! Взасос!
Давайте увидимся! Очень хочу вас увидеть! Рассмотреть, как следует, все такое. Вдруг я тоже вам понравлюсь и все такое? Ведь может же такое быть!
Если не согласитесь, сойду с ума и это будет на вашей совести»
«Ваше сумасшествие выливается в фото творчество - явно проверенное средство от болезни»
«Серьезно? Блиииин, так мило с вашей стороны! Так приятно. Даже в нос ударило.
Б…, ну хитрая!!! Ржали надо мной? И что я как идиот ведусь на все?
Опасная женщина. Так обводите меня как-то незаметно. Лучше бы прямо на х… послали!
Или все же я себя накручиваю? Сам запутался.
Все, психанул! Я пошел»
И Славик покинул сайт.

***

Через день Камилла написала сама:
«Получилось заземлиться?»
«В смысле?»
«Расстройство прошло?»
«Ни х… не понимаю. Плохо мне. Как-то унизительно»
«Родители живы?»
«Живы»
«Как хорошо. Расскажите о них»
«Что рассказывать? Простые люди.
В деревне живут, в Молдове. Раньше был богатый колхоз, сейчас ничего нет, разор один»
«Огород, куры-утки, козы, коровы?»
«Да, все есть»
«Как чудесно! Значит, родители на ногах, еще и в трудах. Молодцы какие, дай Бог здоровья!»
Славик прислал несколько семейных фото.
«Какая семья большая!»
«Да, нас много»
«Дети все разъехались?»
«Да»
«Когда в последний раз навещали?»
«Да уже сто лет не был. Сам скучаю, иногда до слез, но все время то одно, то другое. Хотя с мамой разговариваю по несколько раз на дню, и по видео тоже. Обнять их хочу»
«Что из маминой стряпни любите?»
«Все люблю! Голубцы особенно, со сметаной и томатом, знаете?
Мне так сильно хочется рожей своей уткнуться ей в ладони и все-все почувствовать, и что было, и что есть, и что будет. Прямо сердце заходится, как хочу!
И батю бы обнять! За ремень его поблагодарить. Впрок пошло, скажу ему, а то он жалеет, что лупил. Всяких передач по телеку насмотрится с психологами этими недоделанными и прощения просит. А что там прощать? Все правильно делал. Я и сам замечал, что между задницей и мозгами прямая связь есть, получишь по жопе и сразу все так понятно становится. Не его ремень, так еще неизвестно, где бы сейчас был, может, в тюрьме. Дури было вагон!
В баню нашу хочу. Не в сауны эти все, а чтобы батя веником отодрал. Вот он зверь на парилку!»
«Надо обязательно поехать! Уйдут – изведетесь»
«Да знаю я, но когда? Как белка, б…!»
«Внуков ждут от Вас?»
«Ждут, конечно, но как-то язык не поворачивается им объяснить все. Они простые, трудяги, и мыслят просто, что если есть мужик, то должна быть у него баба и дети. А я?»
«А что Вы? Баб не хватает?»
«Не, этого добра полно. Я сам весь какой-то не такой, как мои родоки. Вот были у меня женщины, которые не матерились, не пили, не курили, вообще, такие, с образованием, с пониманием, не зануды, секс любили, все такое, но я не смог с ними жить. Срывался в загул и уходил, не хотел обманывать. Я не тяну, понимаете? Вообще, стабильность не тяну. Беспокойство какое-то появляется.
Хотя я всегда беспокойный, но еще сильнее становится, что хоть беги. Е…шка, короче.
Не обращайте внимания на мат»
«Какие-то выводы делаете? Понимание себя приходит?»
«Да, п…а выводы!
Простите.
Получается, культурных и образованных, у которых хорошие взгляды на отношения, я сам не тяну, а другими только для перетраха пользуюсь. Я сам какой-то урод.
Так получается.
Напугал?
Хотя какое там напугал, если вы мне с самого начала говорили, что человек без проблем не будет вести себя так, как я.
Скажите, в чем моя проблема?
Не молчите.
Сами же завели этот разговор.
Б…! Вы же сами мне написали и сами задавали все эти вопросы! Это что?»
«В последний раз Вы немного завихрились, беспокоилась, заземлились ли и очистили сознание или нет»
«Почему про родителей спрашивали тогда, а не про меня?»
«Папа с мамой, отчий дом, семья, любовь родных – то, что держит нас на земле, не дает потеряться, помогает собраться с силами, проясниться. Этот разговор помог Вам проясниться?»
«Вообще да»
«Вы, Славик, молодец в том, что любите свою семью, свое детство и особенно молодец, что не обманываете себя, говорите себе правду»
«Так в чем моя проблема?»
«Не знаю»
«Думал, сейчас скажете что-то умное, все объясните»
«Вы сами должны это понять. Сможете, не сомневаюсь, именно потому, что правдиво себя воспринимаете. Правда освобождает»
«Но жизнь-то проходит! Я детей хочу. Особенно девок! Любил бы дочек как дурак. Сам бы бантики им завязывал, наверное. Еще такие туфельки продают для девочек, знаете, лаковые? И гольфики к ним такие с рюшками. Блин, когда вижу такие, хоть плачь!»
«При этом Вы понимаете, что не смогли бы жить с матерью этих дочек»
«Не смог бы. Урод»
«Не спешите называть это уродством. Остановитесь просто на факте: не смог бы. Пока. Мешает потребность к постоянной смене обстоятельств, верно?»
«Ну да, наверное, можно и так сказать. Как от нее избавиться?»
«Никак. Мое личное мнение, не научное или еще какое-то профессиональное, а мое: всякую потребность нужно прожить до конца. Вот когда она будет изжита, удовлетворена, сама отпадет. Подавлять бесполезно, прорвется и разрушит Вас и близких»
«А если до старости это будет?»
«Значит, до старости. Ведь это у Вас было всегда?»
«Сколько себя помню. Не мог выносить одно и то же. Как урод. Братья не такие»
«Не вешайте на себя ярлыков. Возможно, в этой жизни Вы должны изжить свой внутренний ветер и обрести ось вращения»
«Откуда он взялся, ветер этот? Я с рождения такой придурок. Я в этом ничего не понимаю, но время же идет!»
«Идет, но ведь ничто не мешает Вам готовиться к лучшему? Купить жилье, обрасти уютным гнездом, скопить на образование детей, которые могут родиться в Ваши пятьдесят пять, сколотить им наследство, уверенность в будущем? Разве не отрадно уходя из жизни понимать, что смог и внутренних демонов изжить, и оставить после себя обеспеченных детей, которые будут вспоминать отца с благодарностью? Для этого препятствий у Вас нет.
Все Ваши фото всегда с рабочих мест, значит, Вы под стать своим родителям большой труженик. И неплохо зарабатываете, думаю»
«Да, мы все трудяги»
«И по Вашим фото могу утверждать, что мышцы Ваши наращены не в спортзале для красования, а трудом – это колоссальный плюс Вам, респект и уважение»
«Не поверите, слезы подступили.
Никто еще со мной так не говорил за всю мою жизнь.
Значит, я могу быть нормальным?»
«Знать бы еще, что такое нормальность! Вы несетесь все время в одну сторону»
«Несусь, да»
«В последние годы все же меньше, чем раньше?»
«Меньше. Мне уже не все бабы нравятся. Как-то я их так вижу, что в основном жалко их. Иногда тяжелые бывают. У меня есть принципы! Если уж честно говорить, то курящая женщина для меня это уже такая, с которой только в самый голодный день, понимаете? Не целуюсь даже. Лучше уж с выпившей.
Я даже не всегда секса хочу, если честно. Приходится заводить себя всеми этими разговорами и фотками.
Иногда и прет, конечно.
Короче, непонятки какие-то.
На вас сразу накрыло. Екнуло. Что непростая вы какая-то. Понимаете?»
«Пусть так»
«А вы брыкаетесь! Давно бы уже встретились и все такое.
Ведь екало же зачем-то! Уверен, вы мне посланы!»
«Екает не только для секса. И посылаются нам люди для разного. Может, через общение со мной Вы в себе разберетесь»
«Может. Что-то во всем этом есть.
Как-то вы на меня влияете так, что все переворачивается внутри»
«Ладно, Славик, рада была с Вами пообщаться, мне пора. Пока!»
«Спасибо. Пока!»

***

К весне встречи с Анастасом Зиновьевичем Камилла сократила до одной, иногда двух в неделю. Первоначальная причина их знакомства была ему уже неинтересна, он заметно пал духом, перестал присматривать дом. По-прежнему регулярно связывался с Камиллой, приглашал ее по-дружески составить ему компанию, объяснял, что больше ему некого пригласить. Она все же вытаскивала его полюбоваться какой-нибудь красотой, он послушно отбывал всякий такой поход, и оживлялся только в ресторане. Он с удовольствием вспоминал молодость, лихие девяностые, свои мечты и достигнутый высокий уровень жизни. Анастас Зиновьевич делался счастливым, смакуя нюансы своей богатой жизни, расписывал отели, путешествия, сервис, шопинг, соседство знаменитостей и прочее.
Как-то за ужином в «Большом» Анастасу Зиновьевичу позвонили, он отклонил звонок и написал сообщение, прочитал ответ. На его лице появились выражения возмущения и обиды. Он явно ждал, чтобы Камилла заметила это.
- Неприятные новости?
- Бывшая жена.
- Соскучилась?
- Как же! Денег хочет! А где я ей возьму деньги? Нет у меня денег! Поносит меня, говорит, обокрал их.
- А Вы обокрали?
- У меня были трудности, я многое продал, чтобы откупиться. А им по фигу, пусть бы меня посадили!
- Не верят Вам?
- Не верят. Следят за мной, как я живу, сколько трачу. А что я трачу? Крохи!
- Все продали перед расторжением брака?
- Да, как раз.
- Почему просто не поделите все поровну, как полагается, и жили бы все в мире да покое?
Старичок взвился:
- С чего? Там и так никакой благодарности! У меня от них вообще никаких положительных эмоций нет! Я им всем столько хорошего сделал, а они!
- Хорошего?
- Конечно! Из деревни всех в Москву привез, жили вчетвером в одной комнате, потом двушку купил, потом трешку, потом всем по квартире в центре! Как короли жили! Теперь поносят меня, требуют денег! А это я заработал, я! Всем нужны только деньги!
- А Вам не нужны?
Он вмиг смягчился, с мечтательной лаской пояснил:
- Мне нужна любовь, внимание и забота красивой молодой женщины. Я бы ее баловал, любил, все бы у нее было.
- Но с этой красивой молодой женщиной, из-за которой следила жена, что-то не срослось?
Анастас Зиновьевич фыркнул с самым искренним возмущением:
- Тоже считает меня негодяем. А за что? Я ей купил квартиру, живет там с дочкой! Раньше у нее ничего не было, с мужем развелась, теснились в хрущевке, он ее Васей называл!
- Василиса, что ли?
- Нет, но называл Васей. Я теперь тоже ясно вижу, что она Вася! – Его прорвало давнее, обидное. – Знаете, какой гардероб ей составил? Ого-го! Из украшений носила только Картье! Я сам все выбирал! На Мерседесе ездила! И еще меня обвиняет, что я плохой!
- На сколько она младше Вас?
- На двадцать пять лет.
- Однако!
- В самый раз, зачем мне старые?
- Почему расстались?
- Она год меня за нос водила, не давала сексом заниматься! Год! Я из-за нее столько терпел! Чушь какую-то порола, чтобы я к ней не прикасался, видите ли, она возбуждалась! А в сексе отказывала! Как это понять?
- Видимо, серьезная претензия к Вам была.
- Какая претензия? Живет в квартире, на Мерседесе ездила! Был у нее кто-то и все дела!
- Уже не ездит?
- Вон же он, - он кивнул в сторону парковки.
- То есть это не ее машина?
- Она ездила, сколько хотела!
- Сколько Вы хотели, видимо.
- Ой, не надо придираться!
- Квартира на нее оформлена?
- На нее.
- У Вас своя?
- Конечно, своя. У меня на Остоженке было четыре квартиры, каждому из членов семьи по отдельной.
- Значит, мы почти соседи?
- Нет, продал все.
- Это за них жена деньги требует?
- Да.
- Где они теперь живут?
- В Одинцово.
- Однако рокировка!
- А что? Хорошее место. До Остоженки мы вчетвером жили в Кузьминках.
- Даже не верится, что они дали согласие на продажу своих квартир.
- Этого не требовалось.
- Хм! Для них было неожиданностью?
- Да.
- Сами где живете?
- В районе станции Зорге.
- Не сказать, что красивое место.
- Да, бывшая жена приходила посмотреть, тоже не понравилось.
- Приходила посмотреть после развода?
- Да. Проверяла, как я живу.
- Вас самого устраивает это жилье?
- Не смешите. Дом хочу. У меня был отличный дом на Рублевке, куда жена не захотела даже приехать. Продал. Новый хочу купить. Не с кем только мне пока там жить, дорогая Камилла Александровна! Женщина нужна, без женщины пустота.
- Помиритесь с любовницей и будете блаженствовать.
- Нет, пути назад нет. Я у нее враг номер один, а раз так, то и мне такой человек не нужен, толку уже не будет.
- Она Вас устраивала как подруга, любовница?
- Да, она была молодец.
- Молодцы просто так не соскакивают, сами, скорее всего, разладили мир.
- Да, я плохой, всем я причинил вред, все меня ненавидят, такой вот я человек неприкаянный! Скоро и Вы, наверное, так будете считать!
- Вы намерены меня обмануть?
- Я всем всегда только добро делал, а что в итоге? Все они живут в хороших условиях благодаря мне и меня же клянут!
- Без причины такого не случается, Анастас Зиновьевич. Ммм, земляника здесь чудесная! Балуете меня! Попробуйте этот торт!
- Сладкое не ем, дорогая Камилла Александровна, только здоровая пища! Рад, что Вам нравится мой вкус, представьте, как было бы все остальное!

***

На одной из встреч Анастас Зиновьевич сказал, что хочет показать что-то очень интересное. Долго искал в планшете, протянул его Камилле:
- Вы лучше меня понимаете, найдите, где я тут недавно смотрел каталог Гуччи. Специально, главное, оставил, чтобы Вам показать, а теперь не найду. Ненавижу я эту технику, честное слово, ненавижу, все в ней против меня!
Камилла взяла планшет, нажала отображение открытых вкладок и внутренне ахнула – высветилась мозаика из восьмидесяти трех вкладок порнографических сайтов с кадрами анального секса. Старик действительно был слабым пользователем и всякий раз для просмотра открывал новую вкладку, не зная, что предыдущая остается в доступе. Камилле стало мерзко. Она пересилила себя, нашла нужное, протянула ему.
- Вот, видите это платье? – спросил Анастас Зиновьевич, близко придвинувшись к ней и обдав чистым младенческим дыханием. От него действительно всегда пахло чистым, здоровым телом, как от школьника.
Камилла посмотрела на платье стоимостью шестьсот тысяч рублей.
- Однако! – возмутилась она.
- К нему вот эта сумочка и вот эти босоножки, как Вам?
Босоножки за восемьдесят тысяч и сумочка за триста пятьдесят были прекрасными.
- Готов спорить, все это село бы на Вас идеально.
- Не сомневаюсь, - согласилась Камилла.
- Хотите?
- Нет.
- Почему?
- Чтобы естественно носить наряд за миллион, надо жить как минимум на два миллиона в месяц.
- Что Вам мешает жить на эти деньги? При Вашей красоте можно жить и дороже. Главное, завести себе правильного друга.
- Не зарекаюсь, возможно, именно такой мне и повстречается.
- Вы, главное, не смотрите на красавчиков, откуда у них деньги? На уродов смотрите, таких, как я, вот где золотое дно.
- Вы вроде все потеряли?
- Для кого потерял, а для кого и нет.
- Вы большой безобразник, Анастас Зиновьевич!
Он польщенно улыбнулся.
- Я понимаю, что любить такого человека, как я, трудно, но вести себя, как будто любишь, можно. Я люблю, очень люблю женское тело. Красивое женское тело. Без морщин, без жира. У Вас прекрасная грудь, смотрел бы и смотрел, но неприлично!
- Не проще покупать профессиональное внимание?
- Не, брезгую. Чистую женщину хочу.
- Мужчина с запросами!
- Да, только лучшее. Вы мне очень подходите, я бы Вас баловал.
- Боюсь, мы не совпадем темпераментом и аппетитом.
- Откуда Вы знаете?
- Чувствую, где у людей завихрения в теле. У Вас в паху нет вихря, напряжения. И в области сердца темно, нет тепла, а вот в голове есть скопление. Я бы сказала, что у Вас уже нет выраженной физиологической потребности, лишь разболтанное воображение и инерция привычки.
- Это все Вася! Год меня мурыжила, стерва, не давала, организм и отвык! Душа просит, а тело отвыкло. – Зло согласился Анастас Зиновьевич. – До того меня довела, что думал в секс-шоп съездить, чтобы хоть что-то! Ведь можно же вернуть все функции, раскачать, главное, не тянуть! Год коту под хвост! А Вы не хотите, Камилла, не любите секс!
- Манипулируете? – уклонилась от крючка Камилла. – Думаете, я примитивно примусь доказывать Вам, что люблю секс и поэтому кинусь Вас ублажать?
- Был бы рад.
- Я за полноценную взаимность в отношениях, когда оба удовлетворяют друг друга. Вы меня не удовлетворите.
- Встретились бы Вы мне несколько лет назад! Да хоть год назад! Узнали бы!
- Но не встретилась. Счастье досталось Васе. А с супругой с какого возраста начали встречаться?
- Ей пятнадцать, мне восемнадцать.
- Однако! Это ведь советское время, нравы строже, девственность.
- Не трогал я ее девственность.
- Хотите сказать, анальный секс? – изумилась Камилла.
- А что такого, если нельзя иначе?
- И как она это восприняла?
- Да что она понимала? Любила меня. Сказал, так надо и все.
 - Когда женились на ней?
- Как с армии пришел, сразу. Я честный человек. Не надо было жениться, видите, чем все кончилось? Разочаровала она меня.
- С Васей технология процесса та же?
- Я люблю, что такого? Если девушка не возражает, конечно. Я не насильник.
- В секс-шопах попы продают, я знаю.
- Вот еще, это унизительно, опускаться до такого! Да и холодные они, резиновые, ощущения не те.
Камилла поняла, что с нее хватит откровений.

***

«Все-таки мне как-то не до конца понятно, почему вы общаетесь со мной после всего?
Нет, я не хочу, чтобы вы забили на меня! Просто не пойму.
Сто других женщин давно бы послали меня и закрылись. И я бы их понял.
Вам пофиг? Или нравится? Или ржете надо мной?
Или играете со мной?
Скажите правду. Не жалейте меня. Не надо этой вашей вежливости».
Камилла ответила вечером, видимо, после работы. Она вообще заходила на сайт в основном по вечерам.
«Не играю, пикапер у нас Вы, забыли? Почему Вы меня не пугаете после всего написанного и присланного? Наверное, потому что мне давно уже два раза по восемнадцать, и я вполне способна принять свои и чьи-то особенности, даже если это чистой воды тараканы.
Чуйка есть не только у Вас, моя подсказывает, что Вы не несете зла. А закидоны Ваши как-то объясняются, все как-то объясняется.
Вы представляетесь как есть, не в образе. Я тоже предпочитаю правду. Меня бы больше насторожило, если бы вы представлялись каким-то невозможно положительным. Положительный сетевой ловец – вот где явная угроза, сигнал «беги, блокируй, спасайся, монстр в маске!»
«Блин, как хорошо, что есть такие, как вы!
Так приятно, что вы меня не обосрали.
Сто раз слышал, что только чмо и больные присылают голые фотки, но вы как-то так выразились, что легче стало от самого себя.
Все-таки отпадная вы женщина!
Как меня тянет приблизится к вам, если бы вы знали! Вот я сейчас совсем не про секс, хотя это тоже. Как-то мне хочется жить рядом с вами и как вы. Быть как вы. Это все так вкусно мне представляется.
Даже если у меня тараканы, я не придурок и все понимаю.
Я летаю!
Летаю оттого, что общаюсь с вами. Как будто тоже интеллигентом становлюсь.
Реально, не ржите, но из-за вас я сам как интеллигент себя чувствую!»
Погодя Славик снова отправил фото ню.
«Пусть это придурашено, но не могу, хочу показываться вам! Летаю и должен делиться с вами!»
«Так и ходите, чего уж там! Летать так летать!»
«Скажете тоже!»
Славик долго смеялся, представляя себе эту картину.
«Погода тухлая»
«Да, не очень дружелюбная»
«Блииииин! Дружелюбная погода! Класс, класс, класс!
Вами дышать можно, знаете это?»
«Знаю. Мужчина и должен дышать женщиной. Это правильно»
«Согласен»
«Надо поработать, не отвлекайте ни себя, ни меня»

***

Славик отправил ролик с качками из спортзала:
«Какие мужики вам нравятся? Качки?»
«Эстетически качки лучше поплывших, сутулых, пузатых, это безусловно»
«Но что-то не так? Где вау?»
«Вау не будет) От мужчин в клипе идет энергетика самолюбования. По мне, для мужчины это не годится. Они в зеркало чаще смотрятся, чем женщины) Две дамы в паре это на любителя)»
«Я тоже много смотрюсь в зеркало. И мышцы есть, видели же?»
«Ваш таракан какой-то другой.
Ваша мускулатура от работы, производит совсем другое впечатление и энергетику дает другую – правильно мужскую»
«Растаял!!!
Б.., вы такие комплименты говорите, что страшно даже! Как-то бьет прямо в цель.
Перечитываю и перехватывает в груди.
Попасть в ваши руки и хочется, и страшно.
Женщина!
Живым от вас не уйдешь, наверное.
Ага, кокетничаете со мной! Попались!)))»
«С Вами нельзя кокетничать, слишком податливый, непривычный и поддающийся обаянию слов. С Вами чревато общаться даже просто ласково, тут же примите ласковую манеру за чувства и рухнете на обе лопатки»
«Ваша правда. Уже лежу»
«Значит, вы фильтруете базар?»
«Фильтрую»
«То-то как-то вежливо и сдержанно говорите. Иногда только что-то мелькает.
Значит, вы любите общаться кокетливо? И ласково?»
«Бывает»
«Не жалейте меня. Хочу узнать, каково это»
«Не хочу попасть в ранг стерв»
«Типа я вас обвиню потом?»
«Обязательно так и будет»
«Да не! Я не такой. Хоть я и тупой, но все понимаю, вы не думайте»
«Почему называете себя тупым? Не производите такого впечатления»
«Не учился нигде. В смысле ни в институте или там в университете»
«Для Вас вернее было бы говорить о себе иначе: меня учила жизнь. Или у меня были свои университеты.
Вы далеко не глупы. Наблюдательны, восприимчивы, чувствительны, впитываете все подсознательно, подчас без анализа. Кожей живете, чутьем»
«Прямо в точку! Я как животное, жопой чую, что к чему)»
«Образование бы развило Вас, безусловно, расширило границы, но, видимо, Ваш путь иной. Вряд ли вы сильно жалеете о том, как сложилось»
«Опять в точку! Ни х… не жалею!
Ой, простите.
Моя чуйка говорит, что все правильно.
И про вас чуйка говорит, что не зря вы мне встретились)»
«Поздно, прощаюсь. Пока!»
«Спите спокойно!»

***

Вдохновение от общения с Камиллой дарило Славику такой заряд, что он творил невозможное. Плоды пожинал Семеныч. Славик выговаривал небывалые скидки у поставщиков, где-то вылавливал и убалтывал экстра-мастеров перейти к нему на объект, каким-то чудом уломал цементный завод включиться в работу на несколько утренних часов в субботу и поставить раствор цемента под фундамент в поселок за сорок километров.
То была знатная суббота! Семеныч до конца не верил, что завод исполнит обещанное и лично с шести утра взволнованно ходил по участку. Должны были залить фундамент под новый хозяйский дом, а старый решили оставить под гостей. Охрипший от необходимости перекрикивать технику Славик дирижировал подготовкой котлована, укреплением опалубки, разбором части забора для въезда цементовозов и всем остальным, одновременно поддерживая по телефону связь с заводским инженером. Сам побежал ко въезду в поселок, чтобы показать прибывшим шести цементовозам лучший подъезд к участку. В одиннадцать все было закончено и на участке встала тишина.
- Как после бомбежки, б…! – еле проворочал языком уставший Славик столь же уставшим работягам. – Все, братва, отдыхать! До понедельника схватиться, а там пусть льет! – Вся эта авральная суматоха случилась из-за обещания затяжных проливных дождей, как раз с понедельника.
Семеныч не был бы Семенычем, если бы тут же не выдал всем за ударный труд. За это Славик и считал его мировым мужиком. Он сам у своего любимого шефа никогда не был внакладе.
Пожав на прощание всем рабочим руки, Славик вошел в опустевший тихий дом, из последних сил вымылся, рубанул наваристой, жирной солянки, привезенной шефом, и уснул блаженным сном с улыбкой, адресованной Камилле. Спал до утра воскресенья. Никогда с ним такого не было, зато почувствовал себя заново рожденным.
Как открыл глаза, понял, что сегодня должен увидеть Камиллу. Написал без экивоков:
«Камилла, мы должны сегодня увидеться. У меня такое чувство»
Она прочитала его сообщение после обеда, Славик даже начал волноваться.
«Мне это ни к чему»
Вот как у нее всегда получалось осадить его по самое не могу?
«Что вы под корень рубите? Как можно заранее знать?»
«Чуйка не только у Вас»
«Но вы мне столько даете! Я летаю от вас! Делаю все в тысячу раз лучше. Вообще расту весь! Я должен вас увидеть!»
«Зачем?»
«Как это зачем? Чтобы получить еще больше, понятно же»
«Под себя гребете. Я тоже хочу встречаться с тем, от кого буду летать и расти»
Славика как холодной водой окатили.
«То есть ко мне никак и ничего?
Совсем?
Не цепляю?»
«Френдзона, не больше»
«Какая на хрен френдзона! Я хочу вас!»
«Поэтому нет.
Все, прощаюсь. Сейчас, видимо, рано полагать, что перестанете писать, напротив, в раж вошли и будете строчить. Но если возьмете себя в руки будет только лучше»
Камилла покинула сайт.

***

Славик крепился несколько дней, но желание не отступать взяло верх.
«Камилла, вы обо мне много знаете, а я о вас ничего, это несправедливо. Какая вы?»
Ответила, как всегда, вечером:
«Не хочу о себе»
«Хоть что-то скажите, а я уже сам додумаю. Вот чем вы сейчас заняты?»
«В театр иду»
«Театр? Хера! Люди туда ходят еще, что ли?»
«Так ходят, что еще и билетов подчас не достать»
«Как-то это из какой-то другой жизни как будто. Обычно все в торговые центры ходят, там тусят»
«Увольте от такой тусы»
«Что хоть за театр?»
«Вахтангова»
«Знаю! На Арбате!»
«Верно»
«Ну приятного вам спектакля или как там желают!»
«Спасибо, Вы тоже отдохните в удовольствие»
В антракте Камилла включила телефон и увидела сообщение от Славика: «Приехал к театру. Меня не пустили внутрь. На улице холодно, я жду в магазине напротив. Через витрину увижу, когда будут выходить и пойду вас высматривать. Не убегайте только и не пугайтесь»
Написано больше часа назад. До окончания спектакля еще час, Камилла отправилась в гардероб.
Замерзший Славик нахохлившимся воробьем прыгал вдоль ярко освещенной витрины магазина женского белья.
- Вы же должны были ждать внутри, - сказала ему Камилла, улыбаясь.
От неожиданности он чуть растерялся и засмущался, тут же нашелся и засветился быстрой, нервной улыбкой.
- Да там белье, неудобно как-то, а отходить далеко не хотел, боялся пропустить.
- Рада увидеть Вас.
- Это вам, - он протянул букет тюльпанов.
- Как приятно, спасибо! – Она разглядела цветы. – Какие красивые!
От ее близости его вновь будто придавило, как тогда на лестничной площадке. Камилла раскрыла руки:
- Обнимемся, как старые знакомые?
Славик благодарно обмяк и приблизился к ней. Напряжение ушло.
- Ну вот и славно. Идем согреваться чаем?
- Да, надо немного.
Они зашли в «Му-му».
- Берите, что хотите, - провозгласил Славик.
- Зеленого чаю, пожалуйста.
- Может, поужинать?
- Только чай.
- А я кофе люблю. Мне кофе уайт! Может, пирожное? - Камилла отказалась. – Одно, маленькое? Что, как дураки, будем сидеть со стаканами?
- Хорошо, сочник!
- Два! Два сочника!
За столиком сели визави, и Славик смешался, увидев лицо Камиллы.
- Вы как ангел какой-то. Еще это белое платье… и все остальное тоже белое… - Камилла была в нарядном платье, подходящем для театра, с выразительным декольте, прикрытом жемчужным украшением, с жемчужными же серьгами, необыкновенно шедшими ей.
- Мне жаль, что поздно увидела Ваше сообщение, Вам пришлось померзнуть.
- Ничего, я настроился ждать до половины одиннадцатого, так охранник сказал, который не пустил меня внутрь.
- Да, из соображений безопасности в театр не пускают без билета.
- А вы ушли раньше, получается? – вдруг дошло до Славика.
- Конечно.
Он расплылся в улыбке:
- Как мило! Это для меня?
- Для Вас. Раз уж приехали!
- Тонкие руки, длинные пальцы! Вы такая вся красивая! На фотках другая, вживую другая. Клянусь, я таких женщин еще не видел! – Славика вновь охватил нервный мандраж, он заерзал, забегал глазами, встал, сел, снова встал.
- Пойду помою руки!
- Конечно.
Мгновенно вернулся, на ходу стряхивая капли воды.
- Вам не надо туда? – кивнул в сторону туалета.
- Нет, я до сих пор не снимала перчаток.
Славик заметил, что на столе лежали тонкие кружевные перчатки, от их вида он нервно сглотнул и вновь засуетился.
- Трудный день был сегодня? – мягко спросила Камилла.
И Славик, спеша и дергаясь, перескакивая с пятого на десятое, принялся рассказывать про работу, про шефа, остерегаясь называть его по имени, чтобы она не догадалась, кто он, про работяг, про братьев, родителей, шашлыки, любимую Тойоту Танечку, что не любит кинотеатры, потому что там надо сидеть два часа, а это ему не под силу, поэтому он там спит, про то, что ест неправильно и спит неправильно, что у него бывает судорога мышц в икрах, что любит крылышки в Ростиксе  и т.д. Иногда Славик останавливался, ужасаясь, что несет дичь, но Камилла мягко смотрела ему прямо в глаза спокойно, доброжелательно, чуть кивала и улыбалась.
- Спасибо, - сказал он. - Что так хорошо ведете себя. Я нервничаю до истерики, а вы так принимаете меня, что я могу сидеть и могу говорить.
- Прекрасно сидите и прекрасно говорите! Только про сочник забыли! Я свой съела.
- Не хочу.
- Зачем же заказали?
- Это же для вас.
- Для меня? Я ведь сделала заказ перед Вами.
- Вот такой я дебил, это от нервов.
- Жаль оставлять, заверну Вам с собой?
- Еще чего, позориться! Себе возьмите.
- Долго Вам сюда ехать?
- Два часа по навигатору.
- Значит, машина где-то здесь на парковке?
- Да.
- До скольки оплатили?
- До одиннадцати.
Она посмотрела на часы.
- Половина. Пора! Не надо продлевать.
Славик вскочил первым. За последние два часа он очень устал и не чаял оказаться в спасительной тесноте салона Танечки.
У выхода из кафе Камилла вновь раскрыла объятия:
- Попрощаемся здесь. Приятно было увидеться. Всего Вам хорошего!
Славик порывисто приобнял ее, развернулся и чуть ли не бегом пустился в сторону парковки. В нем накопилось так много психической энергии, которая, по обыкновению его организма, перекочевала в мышечную, что требовалось бежать, прыгать, кувыркаться, драться, кусаться, делать что угодно, главное, делать, выплеснуть все вовне, иначе его бы просто разорвало. Он добежал до МИДа, развернулся, пустился в один переулок, в другой, обежал всю парковку, показалось мало, обежал Лотте Плаза, еще раз вокруг какого-то двора и только тогда почувствовал облегчение. Сел в Танечку, завел ее прогреваться и посмотрелся в зеркало – отражение улыбалось ему блаженно и восторженно. Камилла! Чудо чудное, диво дивное! Настоящая красавица! Ангел чистой воды! Он вытащил из кармана телефон.
«Я без ума от вас.
Хочу поцеловать. Зачем не поцеловал?
Я от вас улетаю и это были лучшие два часа в моей жизни.
Я видел ангела!
В жизни вы другая, не как на фото»
«Вы тоже приятный»
«Боялся не понравиться вам, и такая была смесь страха с кайфом. Даже боюсь спрашивать, как я вам?»
«Забыли? После Ваших фотографий мы практически родня, и я Вас не оценивала как нового человека. Заочно приняла, какой есть»
«Лиса!
Никак не могу соединить вместе впечатление при виде вас и ваши слова на экране. Как будто разные женщины. В реальности в вас есть что-то ангельское, не знаю, как выразить, но как будто бы совсем нет зла, что ли.
Нам надо еще встретиться, прошу вас.
Я безумно стеснялся. И мне было страшно.
Но спасибо вам, как-то вы себя так вели, что становилось спокойно и комфортно.
Вы верх воспитания и образования, тот идеал женщины, на который надо идти.
Вы выше, чем я представлял! Вы как модель! Я не знаю, вы модель?
Вернее, почему я не знаю историю, что вы модель?
Вы очень красивая женщина. Очень-очень. Мои эмоции не помещаются в моей голове.
Нежные руки. Хрупкая. Ангел»
«Рада, что Вы не разочаровались»
«Что вы! Чуйка меня никогда не подводила! Говорил же, жопой чувствую! Всегда тянуло писать вам, а я в жизни еще не ошибался с женщинами!
Я еду, а сам не здесь, на автопилоте.
Вы уже дома?»
«Дома, не беспокойтесь»
Она прислала ему снимок вазы с тюльпанами.
«Ваши цветы прекрасны и делают свое дело, радуют меня и меняют атмосферу в квартире. Спасибо»
 «Б…! Так приятно, что вы написали это и вообще фото сделали»
«Прощаюсь. Пока! Спасибо за вечер!»
«Спокойной ночи!»

***

С утра, едва открыв глаза, Славик строчил:
«Я таааак скучаю! Вы такая красивая, смотрел бы и смотрел»
Он знал, что она, скорее всего, зайдет на сайт вечером, и в течение дня писал, не ожидая ответа, просто потому что был полон восторга.
«Почему мне так хорошо?
Господи, как хорошо-то! Ааааа! Ору, б…!
Все, вообще все поменялось!
Мне хочется жить по-другому!
Я тороплюсь?
Но это же что-то, б…! Манера говорить, голос, ум, красота!
Меня пронзили сто стрел.
Не могу не удержаться и не писать про вас. Губки, лицо! Ам! Распирает! Сожрал бы.
Нет, съел. Тут надо осторожно.
Хочу ваше фото!
Пришлите одну фоточку, на которой вы как ангел!
Пожалуйста!
Вот как вчера.
Теперь мне странно видеть вас на фотках с сайта, тут вы совсем другая, не как в жизни.
Ангела хочу! Фоточку женщины-ангела!
Борюсь с развратником внутри себя, но…»
«…но бой неравный?»
«Да, ни х… не равный!
Простите за мат, не замечаю!
Я даже не поцеловал вас! Идиот! Мог бы в щечку хоть!
Согласны встретиться еще? Я вам понравился?»
«Внешне вы вполне приятный мужчина»
«Врете! Как я мог вам понравиться? Я же знаю себя. Как вспомню, что нес и как бегал туда-сюда от нервов, так прямо бешусь»
«Не накручивайте себя, вели себя соответственно Вашему темпераменту»
«Я вам показался темпераментным? Реально? Ну льстица!
Лиса! Что хотите со мной делаете!
Я темпераментный? Прямо ух?»
«Явный холерик, бесспорно»
«Не понял, это комплимент?»
«Это факт»
«Пофиг, я не понял, главное, я чувствую, что не противен вам, правильно?»
«Не противны»
«Как трудно из вас вытащить ласковое слово! Пусть хоть так, уже приятно.
Улыбаюсь, как идиот) Не противный – это как музыка»
«Прощаюсь. Пока!»
«Ок, спокойной ночи вам!»

***

Несколько дней Славик вновь и вновь перебирал подробности встречи с Камиллой, смаковал свои чувства, препарируя волнение, удивление, восхищение, очарование – все, что было щедро отмерено ему в тот вечер. Он ругал себя последними словами за то, что от нервного возбуждения не мог усидеть и за полтора-два часа срывался два раза мыть руки, бегал к витрине смотреть пирожные, которые ни ей, ни ему не были нужны, выскакивал курить раза три, хотя не чувствовал потребности, зачем-то искал столик получше, а между этим нес всякую чепуху о совершенно незнакомых Камилле людях. И тогда, в мягком освещении кафе, и сейчас, в памяти, перед его глазами стояло нежное лицо спокойно улыбающейся женщины в белом наряде. Ни разу она не взглянула на него с удивлением, осуждением или неприязнью, будто не было его нервозности. Он чувствовал полное принятие и это было внове для него и дарило ощущение самости. Он ругал себя колхозным быком, но, благодаря ее поведению, не осуждал. Она почти ничего не говорила, лишь задавала вопросы, если он вдруг замолкал и начинал нервничать от возникшей паузы. Она внимательно, но без напряжения слушала его, поглядывая ему в глаза. И вообще всю их встречу она была поглощена только им, не разглядывала зал, посетителей, не глядела в окно, возле которого они сидели. От этого уважительного интереса Славик дурел еще больше. Подсознательно он уловил, что так и должны вести себя люди, встречаясь. Она ни разу не достала телефон. Как это культурно! Он буквально захлебывался от восторга перед воспитанием Камиллы - все бы были такими, то-то мир бы стал прекраснее! И пусть он нес несусветную чушь, и бегал, как заводная мышь, и пусть она в основном молчала, Славик чувствовал, что эта встреча страшно сблизила их. Никакие самые жаркие объятия с самыми болтливыми девчонками еще ни разу не сближали его с этими девчонками так, как это случилось с немногословной Камиллой. И чем больше Славик прислушивался к себе, тем лучше понимал, что случилось что-то глобальное в нем самом и как прежде уже не будет никогда.
Он все хотел вывести какую-то формулу, определяющую Камиллу, но не мог, лишь чувствовал, что она совершенно проста и ничего не скрывала, но что она несет в себе какой-то другой, незнакомый ему мир.
«Эта маленькая встреча дала мне очень много. Я так много понял, хотя не знаю, что именно понял.
Дурацки звучит, но это так.
Просто теперь уже никогда не будет так, как раньше.
Все изменилось.
А тебе как?»
Он не заметил, что перешел на ты.
«Конечно, все имеет значение»
«Тебе тоже что-то дало? Так хочу знать!»
«Я точно знаю, как ответить на этот вопрос – молчанием»
«Нет, нет! Не надо молчать!
Я хочу общаться, как ты! Говорить только правду, и чтобы ты по-прежнему говорила только правду.
Я постоянно перечитываю нашу переписку и вижу, что ты всегда лупишь в лоб. Даже эта твоя вежливость ничего не скрывает.
Только я не всегда сразу понимаю твои слова. Потом понимаю, когда перечитываю. Но это потому, что хочу услышать другое.
А сейчас я готов говорить на твоем языке. Поэтому не жалей меня и говори, как есть. Что ты поняла? Что я чмо колхозное?»
«Как ты себя поносишь! Это ни к чему»
«Так что ты поняла? Я жду»
«Что иногда все же лучше отступать от своих убеждений»
«Каких? От чего ты лучше бы отступила?»
«Лучше было бы заблокировать тебя сразу. Сейчас уже в тебе вырос большой ком надежд»
 «Рылом не вышел?»
«С рылом все хорошо, только себя не обманешь: все ровно»
«Совсем не зацепил?»
«И это было понятно с первого «привет, красотка!»
«То есть, все, никак?»
«Никак. И вдобавок чувствую себя в ответе»
«Не вините себя, виной всему я»
«Никто не виноват в том, что возникает интерес к заведомо неподходящему человеку»
«Вы мне подходите. Я летаю от вас. Расту. Мне хочется быть культурнее. Я смотрю на вас как на образец, мне хочется учиться у вас»
«Я тоже хочу встретить свой образец, расти, становиться лучше, добрее, мудрее. Хочу восхищаться мужчиной, удивляться его уровню, стремится за ним»
«Вот это обидно сейчас»
«Говорим правду, как условились.
И в нашем случае особенно неприятно, что заранее предвидела как все обернется, но понадеялась на Вашу волю и не заблокировала. Моя ответственность»
«Да я рад, что хоть так, но общался с вами, узнал такую женщину, как вы. Правильно, что не заблокировали и что я слаб.
Иначе бы мимо прошло чудо. Вот так вот. Мое мнение.
Но я все понял, не думайте. Сам пошлю себя в жопу, хотя для вас и так там всегда был»

***

В выставочном зале Камилла встретила хорошую знакомую, для которой когда-то подобрала немало интересных вещей. Приятельница здорово удивилась, увидев ее с Анастасом Зиновьевичем.
- Ты с ним поосторожнее!
- Что такое?
- Пол-Москвы кинул. Если у тебя с ним дело, лучше кое-что знать. Завтра приходи, кофе попьем!
Она оказалась в дружбе с дочерью Анастаса Зиновьевича и знала его семейную историю из первых уст.
Лет пятнадцать-двадцать назад дочь вышла замуж за сына банкира и открыла отцу доступ к государственным заказам. Анастас Зиновьевич под эти госзаказы начал клепать фирмы и окунулся в мир огромных денег. По-настоящему огромных. У него появились квартиры в центре Москвы, домработники, люксовые машины, водители, коллекция баснословно дорогих часов, сказать короче, уровень жизни класса люкс. Сват ввел его в соответствующее общество, добыл ему разрешение передвигаться по Москве с мигалкой, приглашения в закрытые спортивные, сигарные и прочие клубы. Анастас Зиновьевич прочно освоился в новом мире и несколько лет назад вдруг решил, что невероятно крут, и все обретенные блага заработаны его горбом и умом, и, после освоения очередного контракта, отказался делиться с теми, кто обеспечил ему этот госзаказ и выигрыш тендера. Он загодя подготовился к долгой осаде: запугал супругу грозящими ему проблемами, сказал, что им на время надо затянуть пояса и жить скромно. Продал все квартиры, загородный дом, машины, часы, вывел личные деньги и активы фирмы в офшоры, перебрался в Одинцово, и затаился. Когда постепенно для всех причастных открывалась истина сотворенного Анастасом Зиновьевичем, немало времени ушло на то, чтобы осознать его подлость. Для всех осталось непонятным, то ли Анастас Зиновьевич совершенно бессовестен, то ли дурак непуганый, то ли бессмертный. Сумма исчезнувшего отката была запредельной; люди, которые должны были получить эти деньги, не спускали подобных потерь; нарушенные обещания между высокопоставленными чиновниками не могли остаться без воздаяния, посрамленный авторитет и упущенные деньги требовали отмщения. Был всерьез подставлен банк свата и испорчены отношения в семье дочери. Дочь устраивала отцу истерики, приезжала в офис, кричала, что он идиот, зарывающий себя и всех их в могилу, но Анастас Зиновьевич сохранял вид оскорбленного достоинства и не понимал, какие деньги от него ждут, если все истрачено в ходе исполнения контракта. Муж дочери внезапно умер, вроде от какого-то приступа. За Анастаса Зиновьевича взялись серьезные люди. В его жену стреляли, ранили в ногу, его самого неоднократно жестоко избивали, но он твердил, что у него нет денег, все истрачено согласно контракту. Дочь наняла детектива установить, как и чем живет отец, подала на него какое-то заявление в полицию и в офис приезжали с обыском, изъяли компьютеры, но следов денег не нашли. Зато семья узнала про любовницу и последние события предстали им в новом свете. Анастас Зиновьевич оскорбился подлым поведением семьи, с пафосом подал на развод, демонстративно оставил бывшей жене и дочерям квартиры в Одинцово, ушел с чемоданчиком, снял комнату в коммуналке и стал питаться в ближайшей столовой, ездил только на метро. Так продолжалось больше года. Ему перекрыли возможность участия в тендерах на госзаказы. С упрямством носорога он открывал новые фирмы, затевал какое-то дело. Ему на удивление везло, он находил небольших инвесторов или проекты, в которых выступал директором, получал значительную зарплату, премии, продолжал отношения с любовницей. Купил себе квартиру в новом доме на Зорге, она была небольшая, евродвушка, но с дизайнерским ремонтом и полностью меблированная. Все его фирмы быстро прогорали, потому что он научился лишь выносить деньги со счетов, а никакого дела не знал. Он не платил людям зарплаты, переводя средства на личные счета, текучесть кадров в его компаниях составляла едва ли не девяносто процентов, и не умел без скандала завершить ни одного контракта. Его имя обросло самыми негативными отзывами в интернете, и нанять сотрудников туда, где он проходил по базам, стало невозможно. В трудовую инспекцию были поданы сотни жалоб на него, но никаких последствий не наступило. Несколько судебных исков болтались без особого движения и лишь добавляли Анастасу Зиновьевичу веры в собственную непотопляемость.
Денег от него обманутые чиновники и семья так и не добились, проследить, куда он их дел, не удалось, единственно, что получалось, не давать ему ими пользоваться. Он знал, что находится под колпаком. Вероятно, у него имелся какой-то запас, на который он продолжает жить, но это нельзя было сравнить с тем, что припрятано и с тем, как он жил до этого.
- Эпическая безбожность!
- Да, легендарная бессовестность.

***

Камилла давно отказалась осуждать людей. Ей было свойственно ощущение, что люди приходят в этот мир с определенной программой и должны ее исполнить. Эти программы далеко не всегда красивы, но раз они даются, значит, кому-то для чего-то нужны, и во всем этом есть глобальный замысел. С годами она пришла к убеждению, что человеку не обязательно быть послушным своей природе, он может и даже должен подняться над своими исходными данными, чтобы ускорить приближение к той смутной цели, ради которой жизнь и затевалась. Для этого нужно принять себя таким, как есть, без обид, претензий, зависти, со страхами, слабостями, пристрастиями и захотеть стать лучше. Осознанные – вот обожаемая ею категория людей. Способность руководить собой, пресекать в себе разрушающие себя или других действия, будь то эмоции, слово или дело, брать на себя ответственность за всякое событие в личной жизни – давно избранный ею способ жизни. Он потребовал от нее быть правдивой с собой и освободил от обольщений, потому что правда освобождает. Она верила в ту силу, по усмотрению которой выстраивалось мироздание, и, молясь, просила, чтобы божья воля стала ее собственной волей.
Философское отношение к жизни и людям не означало, что для Камиллы не было неприятных людей. Были, она таковых не осуждала, просто предпочитала не общаться.
При следующем смотре авторских работ одной из российских мастерских бронзовых изделий она сказала Анастасу Зиновьевичу, что больше не сможет составлять ему дружескую компанию.
- Что, встретили себе? – он показал неприличный жест рукой. Она не ответила. - Ничего у вас не выйдет, Камилла Александровна, не найдете Вы никого лучше меня.
- Никого не ищу, Анастас Зиновьевич.
- Все ищут, пока живые. Обманетесь и толку не будет.
- Значит, обойдусь этим, - она повторила его неприличный жест.
- Это тоже не закрывает все потребности, поверьте мне. Одиночество страшная вещь.
- В отличие от Вас, Анастас Зиновьевич, я ценю свою семью выше этого, - она вновь показала некрасивый жест. – Поэтому я одна, но не одинока, у меня есть дети и святые воспоминания о муже. Согревайтесь и Вы своими воспоминаниями!
Он презрительно фыркнул:
- Было бы чем согреваться! Меня всегда только использовали!
- Вряд ли Вы поступали иначе, Анастас Зиновьевич.
- Меня всегда обманывали. И Вы тоже не оправдали моих надежд, Камилла Александровна.
- Миритесь с семьей.
- Ни за что!
- Спасибо за все, Анастас Зиновьевич!
За последний месяц встреч денег он ожидаемо не перевел.

***

Исчезнуть получилось на несколько дней, затем Славик не выдержал.
«С лохом пообщаться не побрезгуете?»
«Привет, Славик! Вы не навяжете мне необходимость разубеждать Вас в том, являетесь ли Вы лохом, быком колхозным и пр. или нет. Просто перестаньте себя принижать и дело с концом»
«Я хочу увидеть вас снова. Тянет к вам ужасно. Давайте встретимся»
«Ни к чему»
«К чему. Хочу вас увидеть. Обнять. Поцеловать.
Вы мне нужны. Как воздух. Я тут, но на самом деле там, рядом с вами.
Это выматывает. Хочу напиться вами, наесться. Все хочу. Всю тебя.
Или все же конченный лох для тебя? Или что?»
«Про лоха писала уже, если ты им себя считаешь, то я это уже поняла, разубеждать тебя не собираюсь, каждый имеет право оценивать себя по своему усмотрению.
По существу: второй вариант – «или что»
«В смысле не зацепил как мужик?»
«Только френдзона»
«Какая френдзона! Совсем другого хочу.
Я в прошлый раз дико стеснялся, нервничал, произвел жуткое впечатление. Давай увидимся еще раз.
Что тебе терять? Все взрослые. Один раз.
Один.
И отстану.
Кому, когда мешал здоровый секс?
Вдруг я тебе попру?
Я здоровый и в сексе тоже люблю все здоровое, я не говномес, и все эти голубые гадости ненавижу, не беспокойся. Ребенка не сделаю.
Просто присмотрись по-другому.
Забудь, какой я и увидь заново, как мужика, про которого ты ничего не знаешь.
Или тупо почувствуй меня, как мужика.
Как будто не было вот этого всего, понимаешь?
Кожей почувствуй»
«Подумаю»
Через несколько дней Камилла написала, что готова встретиться и присмотреться к Славику. Договорились посидеть в японском ресторане на севере Москвы, Камилла отмела центр, чтобы избавить его от проблем с пробками и парковкой. Славик встретил ее у метро, пока ждал, все переживал и предупреждал:
«Тебя не напрягает, что у меня старенькая машина? Она чистенькая, все такое, просто старая, капот кое-где ржавый»
«Если мне не придется ее толкать, то не имеет значения»
Славик разразился смехом:
«Неее, она у меня огонь, тащит как конь на пашне, ни разу еще не подвела ни в мороз, ни в жару, просто с виду не очень»
«Боевые подруги вне критики»
«Точняк!»
Когда Камилла вышла из дверей метро, Славик снова на миг обомлел от производимого ею впечатления какой-то подлинной красоты. Он старался не суетиться, помнил, что хотел, чтобы она увидела его по-новому, но нервничал, и нервозность проявлялась в болтливости.
- Тут рядышком парковка, десять метров, я сам тебе дверцу открою, а то она заедает, там надо уметь! Блин, как назло красавчик рядом припарковался! – возмутился Славик на новенький автомобиль по соседству. – Вот моя Танечка!
Ехать было недалеко, пару светофоров, и весь путь он боялся взглянуть в ее лицо со столь близкого расстояния и большим усилием не давал рукам гулять по рулю, рычагу коробки передач, лишь без надобности постоянно трогал экран телефона на панели, будто следя за навигатором. От присутствия Камиллы его буквально штормило. Она сидела совершенно спокойно, мягко улыбалась и удивлялась простору улиц.
- Конечно, Алтушка  не центр, - согласился Славик.
- Я здесь впервые.
- Как другой город, да?
- По облику да.
- Здесь театров, музеев и всего этого, куда вы там все ходите, нету, тут в торговые центры ходят развлекаться.
- Понимаю.
- А у вас торговых центров нету, вы развлекаетесь по-другому и получаетесь другими людьми.
- Заметная разница?
- Между мной и тобой заметная разница? Так и тут.
- Жизнь разная, и люди разные, главное, быть добрыми.
- Ну если ты так считаешь.
- Считаю.
- Почему именно добрыми? А умными, успешными или еще какими-то крутыми?
- Доброта все перекрывает.
- И что, хочешь сказать, что между умным и добрым мужиком выберешь доброго?
- Сердечно приятнее будет с добрым, а с умным интереснее.
- Я добрый, - расцвел Славик.
- Знаю.
- А ты добрая?
- Я бы сказала, беззлобная.
- И в чем разница?
- Доброта не задает вопросов, а я задаю.
- В смысле? Ты же безупречна!
- Не скажи! Мне иногда бывает очень трудно решить, что будет благом, а что нет.
- Да что там решать? Всегда же ясно, п…к человек или нет? Я задницей чувствую! Так, смотри, я очень стараюсь, но иногда все-таки мат выскакивает, не обижайся там и все такое, ок? А то я загонюсь.
- Ок, только старайся получше, а то исчезнуть хочется.
Они припарковались и вошли в ресторан. Им достался столик с уютным мягким диванчиком.
- Лезь в угол, - Камилла сделала пригласительный жест.
- Может, я с краю? Как джентльмен и все такое?
- В другой раз, джентльмен. Мне надо зажать тебя в угол, чтобы ты не бегал, как заведенный.
Славик хихикнул и утонул в углу мягкого дивана. Камилла села плотно к нему:
- Обещала присмотреться к тебе? Не сопротивляйся теперь. Для меня присматриваться уже не актуально, буду тебя чувствовать.
Славик снова нервно хихикнул.
- Заказывай, что хочешь, - широким жестом руки предложил он, - я ничего не буду, ел, выпью только кофе.
Камилла заказала чай и пирожное.
- Руки помыть надо?
- Да.
Она ждала его, стоя у столика, оглядывая зал. Славик занял свое место, усевшись на самый край с прямой спиной.
- Сегодня ты слушаешься меня, - она оттолкнула его облокотиться. – Развались как можно вальяжнее и дай тебя почувствовать.
Она положила одну руку на спинку дивана, другой взяла руку Славика.
- Я дико стесняюсь и нервничаю, - признался Славик.
- Обещаю не кусаться, не драться, не хамить, - улыбнулась Камилла. – Я угрожаю тебе?
- Да нет, - хохотнул Славик и зачастил: – Просто ты такая шикарная, а я как лох в этих спортивках. Я люблю спортивную одежду, но здесь смотрюсь как лох. Посмотри, сколько вокруг крутых мужиков!
- Я пришла с тобой и буду смотреть на тебя. Мне приятно то, что я вижу.
- Да ладно, я даже не успел постричься! Но вещи все чистые, тут я на принципе!
Она улыбнулась:
- Не нужно представляться лучше, чем есть. Будь собой. И ты принимай меня, какая есть.
- Вот ни фига не легче! Я же не знаю, чего ты там себе про меня думаешь, а мне хочется тебе понравиться.
- Хочешь знать, как я тебя вижу?
- Хочу. Только честно, не надо меня жалеть и этой твоей вежливости не надо. Руби правду! Сто пудово или лох, или е…ка! Ой, прости!
- Рука у тебя замечательная, - она подняла его руку, которую так и не отпускала. -  Труженик. Ты бы не смог не работать, даже если бы вдруг стал богачом. В труде ты как будто бы выражаешь себя, без работы словно исчезаешь. – Она прислушалась к своим ощущениям: - Честный. Во всем, со всеми, даже в ущерб себе.
- Мне так легче и спокойнее. Пироженку возьми! Мало заказала, у меняя есть деньги, не переживай!
- Романтик. Плюшевый романтик!
- Ну да, я люблю всякие сюрпризы и все такое.
- Тебе от них радости даже больше, чем барышням, верно?
Славик порозовел:
- Ну может.
Она посмотрела ему в глаза, вокруг головы:
– А в голове все несется вскачь, не остановить! Мои мысли, мои скакуны – это про тебя, - Камилла снова мягко улыбнулась. – Но в работе и в жизни аккуратист, даже педант.
- Точняк! – Славик заерзал.
- Ты устал от собственной нервозности, раньше гордился тем, что горишь синим пламенем, а сейчас уже подустал, хотел бы остановиться, но не получается, слишком возбудим. Темперамент не переделаешь.
- Разложила! И что, как тебе? Да или нет?
- Ты позволяешь изучать тебя, как мне вздумается? - Славик лишь махнул, всем видом показывая, что теперь уже он ничего не контролирует. – Тогда я обниму тебя и послушаю.
Камилла обняла его и замерла на какое-то время, потом отодвинулась, положила ладонь ему на сердце:
- Вот здесь очень мужчина. Мужская энергия. Этим можно наслаждаться отдельно, вне зависимости от характера. Похоже, именно на это женщины и ведутся. Такое не купишь и не подделаешь.
- Телки меня всегда любили.
Она рассмеялась.
- Если бы они не были для тебя телками, уверена, за тебя бы еще и дрались!
- Х…я! Просто они чувствуют, что я огонь в этом деле, в этом вся соль! Прости-прости! Само вылетает.
Камилла положила руку ему живот, снова замерла, прислушиваясь к своим ощущениям.
- Внизу такое же хаотичное завихрение, как и в голове. Никак не остановиться.
- Стремно, наверное, хвалить себя, но я огонь.
Она откинулась на спинку, взяла его за руку.
- Посидим вот так. Не нервничай, я же тебя не мучаю. Просто знакомься со мной через ладонь, через ощущения, не глядя.
Они довольно долго просидели таким образом.
- Какая-то ты родная мне, что ли, не пойму даже, почему.
Камилла накрыла его руку своей рукой.
- Как хорошо, что ты спокоен.
- У тебя же был муж? Мне п…ц, как интересно узнать, каким надо быть мужиком, чтобы понравиться тебе! Извини, не обращай внимания! Я стараюсь не ругаться, но выскакивает по привычке. Наверное, это был какой-то пипец какой суперумный чувак! На кого он был похож, если сравнивать со звездами? Челентано там, или Брэд Питт, или кто там еще?
Камилла улыбнулась.
- Ни на кого он не был похож. Старше меня. Военнослужащий. Настоящий военнослужащий, с горячих точек. Мужественный в превосходной степени. Видел сериал «Викинги»?
- Ну.
- Мужчин там помнишь? Чистая мужская энергетика, мужское сознание. Никакой он был не суперумный. Малоразговорчивый, жил не словами, а делами. У него была невероятная, баснословная нежность к женщинам и детям. Родина и семья – вот чему он был предан, верен на уровне принципов. Знаешь, если люди обладают каким-то качеством, то это качество проявляется во всех сферах жизни. Он был верен России, любил ее, как живого человека. И меня так же любил, ему никто другой не был нужен. Мы познакомились на экскурсии, он был в группе со своими товарищами, а я в числе принимающих. Все веселые, разговорчивые, шутят, а он молчит, тяготиться. Я взяла его под свою опеку, лично повела по залам. Он потом сказал, что тогда же все для себя решил. На третий день мы оказались в постели, через две недели встреч я поняла, что беременна, и мы расписались. Ничего толком друг про друга не знали, но я смотрела на его бесчисленные шрамы и понимала, что знаю его мужественность и надежность тысячу лет. Он был таким, что сразу становилось понятно, что не будет метаться. Немногословный, не слишком эмоциональный, зато каждое его слово и дело сплошное добро и неизъяснимая чистота и простота. Как он любил и хотел детей! Был самым настоящим яжепапкой. Мальчишки, глядя на него, не могли не вырасти непутевыми. Если бы не ушел, у нас был бы целый выводок! Погиб на задании. Хоронили в закрытом гробу. Наш брак длился всего восемь лет.
- То есть я получаюсь чистый гондон в сравнении с ним!
- Люди разные. Мы ведь не знаем, почему рождаемся разными. Да, вы не похожи. Мой муж не признавал никаких отношений между мужчиной и женщиной, кроме брачных. Я у него не первая жена, до меня он уже был женат, но частые командировки, отсутствие детей, его суровость и немногословность привели к расставанию. Он не умел развлекать, быть интересным, сокровище его характера заключалось в нравственности. Он не матерился, по крайней мере, я этого не слышала. Говорил, что если нет женщины и детей, то все бессмысленно.
- Я тоже без баб не могу, без них тушите свет, выключайте воздух!
- Видишь, тоже, а слова для их обозначения, поведение и образ жизни другой. Ты не можешь остановиться на одной, а он не желал других. Говорил, ему мало времени, чтобы насладиться мной. Что все свои моря, горы, океаны, пальмы он находит во мне. И не только говорил, жил так. Ты ловишь вкусные моменты в стороне от своих женщин, а моему мужу хотелось иметь все вкусные моменты только со мной. Другие находили его суровым, ограниченным человеком, но не я. Для меня он составлял мир.
- Короче, мне п…, шансов ноль.
Камилла сморщила нос на матерное слово.
- Всех, Слав, надо понимать. К тебе нужно снисходить, давать время на развитие, созревание. Кому-то это интересно. Я же предпочитаю уже зрелых мужчин. Снисходить к созреванию я могу лишь для детей, для взрослых мужчин увольте.
- Может, он просто не темпераментный? Ну не огонь? В этом деле.
- Не холерик, да, - улыбнулась Камилла. – Сильная половая конституция у флегматика это много значит, поверь.
- Я не верю, когда говорят, что кто-то там не изменяет. Просто не застукали.
Камилла чуть повела рукой, показывая, что это всегда открытый вопрос.
В фоновой музыке появились звуки прибоя, крики чаек.
- Ты давно был на море?
- Я его не люблю. Поехал, когда уже взрослый был, сначала бегал и верещал, как дебил: море, море! А потом думаю, ну его на хрен! Все орут и мне, что ли, орать? Боюсь я его. Не знаю почему. На земле спокойнее.
- Плавать умеешь?
- Конечно, все детство в речке провел, знаешь, когда губы синие, зубы стучат, а ты такой: «Не, мне не холодно!»? Вот это я, головастик!
Потом Славик рассказывал про свое шкодливое детство, отчаянную юность и приезд в Москву.
- Недавно получил российское гражданство.
- Молдавское сохранил?
- Да, конечно.
- Осесть где хочешь? Говорят, где родился, там и сгодился.
- Не, после Москвы не смогу, отсталые сильно. С пацанами по телефону говорю, прикалываюсь, какие они чурбаны там!
- Москва тебя испортила? - улыбнулась Камилла.
- Испортила, - согласился Славик. – И блондинок там нет. Молдаванки смуглые, волосы у них толстые, жесткие. Везде. И так густо, пипец! Эпиляцию не делают, так все, как есть!
- Жизнь не стоит на месте, может, уже и делают.
- Не, я же с пацанами говорю.
- Так какие планы на будущее?
- Нету. Пока никаких. Я же в моменте. Вмиг все может поменяться, втемяшится что-нибудь в башку и привет! А ты, че замуж не выходишь? Не верю, что не зовут.
- А зачем? Дети есть, взрослые, еще рожать уже поздно. – Славик презрительно фыркнул, показывая, что выглядит она девушкой.
- Че, только из-за детей женятся?
- По любви, но я не влюблена. Из страха одиночества, но я пока не страшусь. Из материальных соображений, но я обеспечиваю себя. Как видишь, причин желать замужества у меня нет.
- Но мужики у тебя есть?
- Мужики есть, - снова улыбнулась Камилла.
- И че, зовут?
- Зовут.
- А ты че?
- Раз нет взаимности, придерживаюсь честности. Мы с тобой уже в том возрасте, когда сразу, еще в начале знакомства понимаем, что за человек перед нами и что получим от отношений с ним, не так ли? – Славик кивнул. – Поэтому я всегда говорю, что ищу отношений без перспектив, планов, ожиданий, претензий и с легким расставанием по желанию.
- Обижаются?
- На что? Встречаюсь только с теми, кто ищет того же.
- А меня че тогда динамишь? Я без претензий.
- Не екнуло. Мы не совпадем в сексе. Ты холерик, я не буду успевать за тобой, и ты же будешь терзаться, что не удовлетворил свой приз.
- П..ц ты все решила! – возмутился Славик. – Да я огонь!
- Вот именно, Слав! А мне подавай сангвиника или флегматика, чтобы подольше, тогда я насыщаюсь досыта.
- Ты че, встречаешься с мужиками чисто потрахаться?
- Как и они со мной.
- Ну п…ц! – снова возмутился Славик.
-  А ты для чего?
- Не, ну я понятно! Но ты же ангел!
- Не называй меня ангелом, и увидишь, что я просто здоровая женщина. Секс для тебя что-то грязное?
- Нет, почему?
 - Вот я и не скрываю, что он мне нужен.
- Это для мужиков! У нас яйца!
-  А у нас все только для месячных? А в остальное время все спит вещим сном?
- Да никто еще такого не говорил! Любовь ищут.
- Как ее найдешь? Она посылается. Может и не послаться. Играют в любовь. Отсюда и сложности. Лучше все называть своими именами и быть честным. Ты уже достаточно большой мальчик, чтобы понимать потребности.
- Как животные, - фыркнул Славик. – Ладно мы, мужики, как животные, но женщины так не должны.
- Хочешь, чтобы прикрывались высоким, а потом тебя же обвиняли, что ты недостаточно высокий, и ты бы в ответ кричал, что дама сама недостаточно высока? - пожала плечами Камилла. – И так в вечном кругу?
- Ой, все!
- Поэтому, Слав, нет. Мы не на равных ни по одному моменту.
- Слишком умная ты.
- Да, не глупая. А во многой мудрости много печали .
- Ну на хер!
- Соглашусь, но если знаешь, то знаешь, и уже ничего не спишешь на то, что не знал.

***

«Камилл, привет! Я понял, что моим мечтам кабзда, но мы же можем общаться? Чисто по-братски?
Если ты на меня забьешь, будет пусто»
«Привет, Слав! Чисто по-братски и онлайн мы с тобой поладим»
«Я рад, что ты есть у меня»
«Во благо нам обоим!»
«Ответишь мне на вопрос, который сильно меня интересует? Один раз и все»
«А ты вынесешь правдивый ответ?»
«Вынесу, не переживай. Сейчас у тебя есть кто-нибудь?»
«У меня много, кто есть»
«Любимый мужик есть? Пусть даже не вместе?»
«Нет»
«А секс?»
«Для этого любовь не требуется»
«Секс у тебя есть?»
«Регулярно»
«П…ц! Если любить не обязательно, почему не я?»
«Потому что тот, кто у меня есть, дает очень качественный секс, очень. По продолжительности, по темпу, по анатомическим данным. Годами проверенный человек, выручалочка. И не нуждается ни в каком другом общении»
«Б…, и кто этот бог?»
«Массажист»
«Убью его!
И чего ты не с ним, раз он такой о…ый?»
«Потому что такой человек должен быть у каждого свободного человека. У тебя ведь есть подруги-выручалочки? Вот и он такой же для меня. Ничего, кроме признательности»
«Пускай баб на массаж после этого!»
«У меня экран плавится от сильного свечения твоего святого нимба»
«Я мужик! Мне можно»
«Научишься быть верным, получишь право на верность. У меня тоже есть вопрос, ответишь?»
«В п…у, б…! Где этот п…р?! Скажи, б…, где этот п…с, я порву его!»
Славик покинул сайт. Спустя пару дней написал.
«Я был зол. Растоптал телефон»
«Зато теперь с новым»
«Какой вопрос?»
«Неважно, к разговору пришелся вопрос, сейчас уже не нужно»
«Какой? Хочу знать. У тебя же все не просто так, б…»
«Мое снисхождение к твоей манере общаться закончилось. Оставь-ка ты меня в покое»
«Я зол. Я стараюсь. Напиши вопрос, пожалуйста, а то же я свихнусь думать»
«Почему люди не выносят сами себя?»
«В смысле?»
«Бесятся и злятся, когда видят себя в другом человеке? Как ты, например»
«Это ты про б…во сейчас?»
«Если ты б…дь, то про него. А вообще про равенство»
«Мне можно, я мужик. Бабам нельзя»
«Меньше себе придумывай, попадешь в реальность: изменишь себя, изменишь свой мир»
«Не зли меня»
«Возможно, мы еще отпразднуем твое совершеннолетие!»
Камилла почувствовала усталость, раздражение и беспросветность. Она покинула сайт и решила не заходить в VK как можно дольше. Она устала от Славика и была недовольна собой, зачем ввязалась в общение, если видела, что он незрел? Ведь давно уже поняла, что проблемы возникают у людей и от людей, которые носят проблему в себе. Они ее просто порождают из себя в пространство, являют другим и злятся, когда их вместе с их проблемой не принимают. И ведь таких людей очень много, если не большинство. Иногда прямо взвыть хочется. Она и сама наверняка для кого-то является проблемой, но по крайней мере старается не навязывать себя.
Любимый царь снова прав. «Не будь слишком строг, и не выставляй себя слишком мудрым; зачем тебе губить себя?», «Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым?» А вот тут Камилла не согласилась с Екклесиастом. Кто может выпрямить то, что Он сделал кривым? Сам кривой, в этом она не сомневалась. Кривой должен увидеть свою кривизну и захотеть выпрямить ее, иначе в чем смысл его жизни?




Моей маме, Людмиле Александровне, рьяной защитнице семейных ценностей и неустанной пропагандистке нравственности, как основы основ союза между мужчиной и женщиной.