Два талантливых засранца, перевод С. Кинга, ч. 2

2
В давние времена, когда мы с Бучем управляли городской свалкой, у нас был "Вторник бомжа". Это была идея Буча (у нас также была "Крысиная суббота", но это уже другая история).
— Если они собираются рыться в мусоре, — сказал Буч, — то пусть у них будет определённый день для этого, и мы могли бы присматривать за ними, чтобы какой-нибудь пьянчужка или торчок не порезал себе ногу и не подхватил гангрену.
Одного старого алкаша, который появлялся по вторникам чаще других, звали Ренни Лакасс. Он был из тех, кого в Мэне называют "трещоткой". Наверное, он болтал даже во сне. Всякий раз, когда он заводил разговор про былые времена, то начинал с фразы: "Та картинка никогда не сотрётся из моей памяти".
У меня были такие же ощущения относительно нашей поездки на охоту в 1978 году, которая до неузнаваемости изменила наши жизни. Эти картинки никогда не сотрутся из моей памяти.
* * *
Мы выехали 11 ноября 1978 года, в субботу, и планировали вернуться 17 или 18 числа, возможно, раньше, если подстрелим оленя. В этом случае у нас было бы достаточно времени, чтобы разделать его в мясной лавке Ордвея в Гейтс-Фолс. Всем нравилась оленина на День благодарения, особенно Марку, который должен был вернуться из колледжа 21-го числа.
Ещё в начале пятидесятых мы с Бучем скинулись и купили армейский джип "Виллис". К 1978 году эта колымага всё ещё идеально подходила для того, чтобы загрузить в неё наше снаряжение и продукты и отправиться в лес. Шейла каждый год говорила мне, что "НеллиБель"1 обязательно сломается где-нибудь в Тридцатимильном лесу, но этого так и не случилось. Мы ездили на этом "Виллисе" до тех пор, пока Буч не укатил на запад. Но после 1978 года мы нечасто ездили на охоту. Даже старались избегать этой темы. Хотя думали об этом, конечно. Трудно было не думать. К тому времени я уже продал свою первую книгу, а Буч зарабатывал деньги, рисуя комиксы и графические романы. Не такие деньги, какие свалятся на него позже, но, как сказал бы Ренни Лакасс, по меркам нашей деревни вполне приличные.
Я поцеловал Шейлу, Буч обнял её, и мы отправились в путь. Чапел-роуд вывела нас на Семетери-роуд, а затем на три лесные дороги, каждая из которых была более заросшей, чем предыдущая. К тому времени мы уже углубились в Тридцатимильный лес и вскоре услышали ручей Джиласи-Крик. Обычно он издавал безобидные хихикающие звуки, но то лето и осень выдались дождливыми, и старый Джиласи грозно ревел.
— Надеюсь, мост ещё на месте, — сказал Буч.
Мост стоял на месте, но немного накренился на правый борт. К одной из опор была прибита жёлтая табличка с единственным словом "НЕБЕЗОПАСНО". Весной следующего года мост полностью смоет. После этого для того, чтобы переправиться через Джиласи, нужно было проехать двадцать миль вниз по течению. Практически до самого Бетела.
Мы и без таблички всё понимали. Уже несколько лет мы не решались проехать по этому мосту, а в тот день не были уверены, что осмелимся перейти его пешком.
— Ну, — произнёс Буч, — будь я проклят, если проеду двадцать миль по шоссе 119, а потом двадцать миль обратно.
— Тебя точно остановит коп, если ты попытаешься, — сказал я и хлопнул по боку "Виллиса". — На "НеллиБель" нет талона техосмотра с 1964 года.
Он схватил свой рюкзак и спальный мешок и подошёл к краю старого деревянного моста. Там он остановился и оглянулся.
— Ты идёшь?
— Думаю, я постою и посмотрю, переберёшься ли ты, — ответил я. — Если мост рухнет, я тебя выловлю. А если течение унесёт тебя раньше, чем я успею, то помашу тебе на прощание. — На самом деле я не хотел, чтобы мы оба оказались на мосту одновременно. Не надо испытывать судьбу.
Буч пошёл через мост. Сквозь шум ручья я слышал стук его ботинок. Когда он перебрался на другой берег, то сложил своё снаряжение, спустил штаны и показал мне зад.
Когда я переходил через мост, то чувствовал, как он дрожит, словно был живым и испытывал боль. Мы вернулись назад — по одному, конечно — и достали коробки с продуктами. В них было полно еды: тушёнка "Динти Мур", консервированный суп, сардины, яйца, бекон, контейнеры с пудингом, кофе, куча хлеба "Вондер Брэд", две упаковки из шести банок пива и наша ежегодная бутылка "Джека Дэниелса". А также пара тибон-стейков2. В те дни мы много ели, хотя и не совсем здоровую пищу. В последний переход через мост мы взяли с собой наши ружья и аптечку. Она была увесистой. Мы оба являлись членами добровольной пожарной дружины Харлоу, и прохождение курса первой медицинской помощи было обязательным условием. Шейла настояла на том, чтобы мы захватили на охоту аптечку, потому что в лесу, бывает, происходят несчастные случаи. Иногда серьёзные и очень неприятные.
Когда мы накрывали "НеллиБель" брезентом, чтобы её не залило дождем, Буч сказал:
— Сейчас кто-нибудь из нас наверняка свалится в воду, вот увидишь.
Но, слава Богу, мы не свалились, хотя в тот последний переход нам пришлось идти вместе, держа аптечку с обеих сторон, которая весила фунтов тридцать и была размером с солдатский сундучок. Мы обсуждали, не оставить ли ее в джипе, но в итоге не оставили.
На дальней стороне моста была небольшая поляна. Она могла бы стать отличным местом для рыбалки, если бы Джиласи не протекал через Мексико и Рамфорд3, прежде чем прибыть к нам, и любая пойманная рыба не была бы ядовита из-за стоков с текстильных фабрик. За поляной начиналась заросшая тропинка, которая находилась в четверти мили от нашей хижины и вела к ней. В то время хижина была ещё аккуратной, с двумя спальнями, кухней с дровяной печью в главной комнате и компостным туалетом на заднем дворе. Электричества, естественно, не было, но была небольшая насосная станция для воды. Короче, было всё, что могло понадобиться паре опытных охотников.
К тому времени, когда мы затащили в домик весь наш груз, уже почти стемнело. Я приготовил ужин (Буч всегда был готов внести свою лепту в общее дело, но, как говорила моя Шейла, этот человек умудрялся сжечь даже воду), а Буч развел огонь в камине. Я устроился поудобнее с книгой — нет ничего лучше Агаты Кристи, когда находишься в лесу, — а у Буча был альбом для рисования "Стратмор", который он наполнял карикатурами, шаржами и лесными пейзажами. Его фотоаппарат "Никон" лежал на столе рядом с ним. Наши ружья стояли в углу, они были не заряжены.
Мы, как всегда, немного поболтали, немного о прошлом и немного о наших надеждах на будущее. К тому времени эти надежды уже угасали (мы были в раннем среднем возрасте), но в лесу они всегда казались чуть более реальными, чуть более достижимыми, в лесу, где всегда было так тихо и жизнь казалась менее... загруженной? Не совсем верное слово. Менее захламленной. Никаких телефонных звонков и никаких пожаров — как в прямом, так и в переносном смысле, — которые нужно тушить. Думаю, мы ходили в лес даже не поохотиться, хотя если олень попадал в поле нашего зрения, разве мы могли от него отказаться? Думаю, мы отправлялись туда, чтобы быть лучше. Ну... может, честнее. С Шейлой я всегда старался быть лучше.
Помню, как в ту ночь я лег спать, натянув одеяло до подбородка, и слушал, как ветер вздыхает в кронах деревьях. Помню, я думал, что угасание надежд и амбиций прошло для меня в целом безболезненно. Это было и хорошо, и ужасно. Я хотел стать писателем, но начинал думать, что стать хорошим писателем мне уже не суждено. Мир всё равно продолжит вращаться. Вы расслабляете руку... разжимаете пальцы... и что-то улетает. Помню, как думал, что, может, это нормально.
За окном сквозь качающиеся ветви виднелись звезды.
Эта картина никогда не сотрётся из моей памяти.
* * *
12-го числа мы надели свои оранжевые жилеты и шапочки и отправились в лес. Утром мы разделились, а в обед собрались вместе, чтобы поесть и обсудить, что видели, а чего — нет. В тот первый день мы вернулись в хижину, и на обед я приготовил большую кастрюлю макарон с сыром и полфунта бекона (я называл это венгерским гуляшом, но любой уважающий себя венгр, взглянув на эту похлёбку, закрыл бы глаза от тоски). Во второй половине дня мы охотились вместе.
На следующий день мы устроили пикник на поляне, глядя на "НеллиБель" через ручей, который в тот день больше напоминал реку. Буч приготовил бутерброды — это ему можно было доверить. Мы пили сладкую воду из колодца, а на десерт у нас были фруктовые пироги "Хостесс": черничные для меня, яблочные для Буча.
— Встречал оленей? — спросил Буч, облизывая глазурь с пальцев. Ну... эти пироги не совсем глазированные, но в них есть вкусная глазурь.
— Не-а. Ни вчера, ни сегодня. Но ты же знаешь, как говорят старожилы: олени знают, когда наступает ноябрь, и прячутся.
— Вообще-то думаю, что в этом есть зерно правды, — молвил Буч. — Они действительно любят исчезать после Хэллоуина. А выстрелы слышал?
Я задумался.
— Пару выстрелов вчера. Сегодня — ни одного.
— Хочешь сказать, что мы — единственные охотники в Тридцатимильном лесу?
— Господи, нет, конечно. В лесу между этим местом и озером Дарк-Скор, наверное, лучшая охота в округе, ты же знаешь. Сегодня утром я видел пару парней вскоре после того, как вышел из хижины, хотя они меня не заметили. Кажется, один из них был тот дурачок Фредди Скиллинс. Тот, который любит называть себя плотником.
Буч кивнул.
— Я был на горбатом хребте и увидел троих мужчин на другой стороне. Они были одеты как модели из каталога "Эл-эл-Бин"4 и были с винтовками с оптическими прицелами. Наверняка, приезжие. И на каждого, кого мы видим, есть, наверное, еще пять-десять человек. Должно быть много выстрелов, ведь не все же олени решили сбежать в Канаду, так?
— Маловероятно, — ответил я. — Олени где-то там, Бучи.
— Тогда почему мы их не видим? И послушай!
— Что я должен послушать...
— Просто заткнись на минуту и услышишь. Точнее, ничего не услышишь.
Я заткнулся. Я слышал рев Джиласи, несомненно, подмывавший опоры моста, пока мы сидели на траве и доедали последние кусочки фруктовых пирогов. Я слышал далекий гул самолета, вероятно, направлявшегося в Портлендский аэропорт. И больше ничего.
Я посмотрел на Буча. Он смотрел на меня без улыбки. Серьезный.
— Ни одной птицы, — заметил я.
— Да. А в лесу их должно быть полно.
В этот момент громко каркнула ворона.
— Ну вот, — сказал я, почувствовав облегчение.
— Одна ворона, — сказал он. — Большое событие. А где малиновки?
— Улетели на юг?
— Еще нет, не все. Мы должны слышать поползней и кардиналов. Может быть, щеглов и синиц. Но не слышно даже чертового дятла.
Обычно я не обращаю внимания на звуки леса — привык уже к ним, — но теперь, когда он указал на это... действительно где же все птицы? И еще кое-что.
— Белки, — сказал я. — Они должны бегать повсюду, готовясь к зиме. Вроде бы я видел парочку... — Я запнулся, потому что даже в этом не был уверен.
— Это инопланетяне, — произнёс Буч тихим, шутливо-зловещим голосом. — И прямо сейчас они подкрадываются к нам через лес. Со своими дезинтеграторными лучевыми пушками.
— Ты читал ту статью в "Колл", — сказал я. — Ту, про летающую тарелку.
— Это была не тарелка, а сигара, — заметил Буч. — Летающая сигара.
— Типарилло5 с планеты Х, — сказал я.
— Со страстью к земным женщинам!
Мы посмотрели друг на друга и захихикали.
* * *
В тот день у меня родилась идея для рассказа — позже он превратится в роман под названием "Ужасное поколение", — и вечером я начал делать кое-какие пометки в своем блокноте на спирали. Я пытался придумать хорошее имя для молодого человека-злодея, который был центральной фигурой истории, когда дверь хижины с грохотом распахнулась, и в дом вбежал Буч.
— Пошли, Лэр. Ты должен это увидеть. — Он схватил фотокамеру.
— Что увидеть?
— Просто пошли!
Я взглянул на его широко раскрытые глаза, отложил блокнот и последовал за ним к выходу. Пока мы шагали четверть мили к поляне и ручью, он рассказал мне, что вышел проверить, увеличился ли наклон моста (мы бы услышали, если бы он полностью рухнул). Затем он заметил что-то в небе и забыл про мост.
— Смотри, — сказал он, когда мы добрались до поляны, и указал наверх.
Начался дождь, моросящий дождик, похожий на мелкий туман. Было уже совсем темно, и по идее я не должен был видеть низко нависшие облака, но видел, потому что их освещали медленно движущиеся круги яркого света. Пять, потом семь, затем девять. Они были разных размеров. Самый маленький был, наверное, тридцать футов в поперечнике. Самый большой достигал сотни. Они не светили на облака, как это делает яркий прожектор или мощный фонарь, они были в самих облаках.
— Что это? — спросил я почти шепотом.
— Не знаю, но точно не Типарилло.
— И не Белая Сова, — сказал я, и мы рассмеялись. Но не так, как смеются над чем-то смешным, а нервным смешком, так, как смеются, когда ошарашены.
Буч делал снимки. Это было за много лет до того, как революционные технологии начнут моментально выдавать фото, однако позже, когда он проявил фотографии в своей маленькой темной комнатке, я просмотрел их. Они разочаровали. Просто большие круги света над темными неровными контурами верхушек деревьев. С тех пор я видел много фотографий НЛО (или НВЯ, если вам так больше нравится), и они всегда разочаровывали: размытые формы, которые могли быть чем угодно, в том числе подделками мистификаторов. Нужно было оказаться там, чтобы понять, насколько это было удивительно, чудесно и странно: огромные беззвучные огни, движущиеся в облаках, словно танцующие вальс.
Что я помню наиболее отчетливо — помимо чувства благоговения — так это то, что в течение тех пяти или десяти минут мое сознание разделилось, а чувства смешались. Я хотел узнать, откуда исходят эти огни... и в то же время не хотел. Я боялся, что мы находимся рядом с артефактами — возможно, даже разумными существами — с другой планеты. Это воодушевляло меня, но одновременно и пугало. Вспоминая тот первый контакт с чем-то внеземным (а это, безусловно, было так), думаю, у нас было только два выбора: смеяться или кричать. Будь я один, то почти наверняка закричал бы. И убежал бы, вероятно, спрятался бы под кровать, как ребенок, и отрицал бы, что что-то видел. Но поскольку мы были вместе, двое взрослых мужчин, то мы засмеялись.
Я говорю, что это длилось пять-десять минут, но могло быть и дольше. Я не знаю. За это время морось перешла в настоящий дождь. Два ярких круга уменьшились и исчезли. Затем исчезли еще два или три. Дольше всех оставался самый большой, но потом и он начал уменьшаться. Он не двигался из стороны в сторону; просто уменьшился до размеров тарелки, потом до пятидесятицентовика, потом до пенни, потом до блестящей точки... и исчез. Будто резко взмыл прямо вверх.
Мы стояли под дождем, ожидая, что будет дальше. Но ничего не происходило. Через какое-то время Буч схватил меня за плечо. Я вскрикнул.
— Извини, извини, — пробормотал он. — Пойдем в дом. Световое шоу закончилось, а мы промокаем.
Мы зашли в дом. Перед выходом я не удосужился набросить куртку, поэтому сразу же развел огонь, который уже почти угас, и снял с себя мокрую рубашку. Я растирал руки и дрожал.
— Если мы расскажем людям, что видели, то нам не поверят, — сказал Буч. — Или просто пожмут плечами и скажут, что это было какое-то странное погодное явление.
— Может, так оно и было. Или... как далеко отсюда аэропорт Касл-Рока?
Он пожал плечами.
— Должно быть, двадцать или тридцать миль к востоку отсюда.
— Может, это были огни взлетно-посадочной полосы... может, из-за облаков... влажности... какой-то преломляющий эффект...
Он сидел на диване, положив камеру на колени, и смотрел на меня. Слегка улыбаясь. Не произнося ни слова. Ему и не нужно было их произносить.
— Но ведь это же чушь, да? — сказал я.
— Да. Я не знаю, что это было, но это точно были не огни аэропорта и не чёртов метеозонд. Там было восемь или десять этих штук, может, дюжина, и они были большими.
— В лесу есть и другие охотники. Я видел Фредди Скиллинса, а ты видел трех парней, которые, вероятно, были приезжими. Они тоже могли это видеть.
— Может, и видели, но что-то я сомневаюсь. Я просто оказался в нужном месте — на поляне у края ручья — и в нужное время. В любом случае, всё закончилось. Я пошел спать.
* * *
Весь следующий день лил дождь, это было 14-е число. Никому из нас не хотелось выходить на улицу и мокнуть в поисках оленей, которых мы, скорее всего, даже не найдем. Я читал и немного работал над своей идеей для рассказа. Я всё пытался придумать хорошее имя для плохого парня, но безуспешно, возможно, потому что у меня не было чёткого представления о том, почему он плохой. Буч провёл большую часть утра со своим блокнотом. Он нарисовал три разных рисунка огней в облаках, а потом с отвращением забросил их.
— Надеюсь, фотографии получатся, потому что эти рисунки — отстой, — сказал он.
Я взглянул на них и сказал, что они хорошие, но это было неправдой. Они не были отстойными, но совершенно не передавали странную и необычную атмосферу того, что мы вчера увидели. Масштаб.
Я посмотрел на все вычеркнутые предполагаемые имена моего злодея. Триг Адамс. Нет. Вик Элленби. Нет. Джек Клэггарт. Слишком очевидно. Картер Кантвелл. Фу. История, которую я задумал, была какой-то аморфной: имелась идея, но не было конкретики. Зацепиться было не за что. Это напомнило мне о том, что мы видели прошлым вечером. Там что-то было, но что именно, сказать было невозможно, потому что оно было в облаках.
— Что делаешь? — спросил меня Буч.
— Страдаю фигнёй. Наверное, пойду вздремну.
— А как же обед?
— Не хочу.
Он задумался, затем посмотрел в окно на непрекращающийся дождь. Нет ничего холоднее ноябрьского дождя. Мне пришло в голову, что кто-то должен написать об этом песню... и, в конце концов, кто-то действительно написал6.
— Вздремнуть — это как раз то, что нужно, — сказал Буч. Он отложил блокнот и встал. — Знаешь, Лэр, я буду рисовать до конца жизни, но так и не стану художником.
* * *
Дождь прекратился только в четыре часа дня. К шести облака разошлись, и нам открылись звезды и кусочек луны — "Божий ноготок", как говорят старожилы. Мы поужинали стейками (а хлебом "Вондер Брэд" собирали сок от них и поглощали его), а потом вышли на поляну. Мы не говорили о произошедшем вчера, просто направились туда снова. Стояли там, наверное, с полчаса, задрав головы. Не было ни огней, ни тарелок, ни летающих сигар. Затем вернулись домой, Буч нашел колоду карт "Байсикл" в шкафчике гостиной, и мы играли в криббедж7 почти до десяти часов.
— Я слышу Джиласи даже отсюда, — сказал я, когда мы закончили последнюю партию.
— Знаю. От этого дождя мосту только хуже. Зачем вообще нужен этот чертов мост? Ты никогда не задавался этим вопросом?
— Думаю, в шестидесятых у кого-то родилась идея застройки. Или это лесозаготовщики. Наверное, они вырубили эти леса ещё до Первой мировой войны.
— Как смотришь на то, чтобы поохотиться ещё денёк и вернуться?
Мне пришло в голову, что он думает о чем-то большем, чем просто о возвращении домой (причём, скорее всего, с пустыми руками). Что-то изменилось в нем, после того как он увидел эти огоньки в облаках. Возможно, что-то изменилось в нас обоих. Я не хочу называть это моментом прозрения. Просто иногда вы видите что-то, огни в небе или какую-то тень в определённое время дня и то, как она ложится поперек вашего пути. И воспринимаете это как знак свыше и решаете двигаться дальше. Говорите себе: да, я был ребёнком, говорил как ребёнок, понимал как ребёнок, думал как ребёнок, но приходит время оставить детские забавы.
А, может, я всё это нафантазировал.
— Лэр?
— Конечно. Ещё один день, потом вернёмся. Мне нужно очистить водостоки, пока не выпал снег, а я всё откладываю.
* * *
Следующий день выдался прохладным, ясным и идеальным для охоты, но мы не увидели ни одного белохвостого оленя. Я не слышал пения птиц, только изредка каркали вороны. Я внимательно смотрел по сторонам в поисках белок, но не заметил ни одной. Даже бурундуков не было, а лес должен был кишеть ими. Я услышал несколько выстрелов, но они прозвучали далеко, возле озера, и охотники стреляли не обязательно по оленям. Иногда ребятам становится скучно, и они выпускают пару патронов, особенно если понимают, что дичь не спугнуть.
Мы встретились в хижине за обедом, а затем вместе вышли на природу. Мы уже не надеялись найти оленей и не нашли их, но это был прекрасный день для прогулки на свежем воздухе. Мы прошли вдоль ручья около мили, затем сели на поваленное дерево и открыли банки с пивом "Будвайзер".
— Это как-то ненормально, — заметил Буч. — И мне это совсем не нравится. Я бы предложил уехать сегодня, но пока мы загрузимся, уже стемнеет, а я не доверяю фарам "НеллиБель" на этих лесных дорогах.
Вдруг поднялся ветер, зашумел листвой на деревьях. От этого звука я вздрогнул и оглянулся через плечо. Буч тоже. Затем мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
— Нервничаешь? — спросил я.
— Чуть-чуть. Помнишь, как мы на спор пошли в старый дом Спайера? Это было в 1946 году, кажется?
Я вспомнил. Старик Спайер вернулся с Окинавы8 с выбитым глазом и разнес себе голову из ружья в своей гостиной. Об этом шумел весь город.
— Все считали его дом — домом с привидениями, — сказал я. — Сколько нам тогда было? Тринадцать?
— Наверное. Мы зашли в тот дом и что-то взяли оттуда как доказательство, что были там.
— Я взял картину. Какой-то старый пейзаж, просто сорвал со стены. А ты?
— Грёбаную подушку с дивана, — ответил он и рассмеялся. — Глупость какая! Я вспомнил дом Спайера, потому что сейчас чувствую что-то похожее на то, чувствовал тогда. Ни оленей, ни птиц, ни белок. Может, в его доме не было привидений, но этот лес... — Он пожал плечами и отпил немного пива.
— Мы можем уехать сегодня. Эти фары, наверное, будут в порядке.
— Нет. Завтра. Соберём вещи сегодня вечером, ляжем пораньше спать и уедем с первыми лучами солнца. Если ты согласен.
— Согласен.
Всё в нашей жизни сложилось бы совершенно по-другому, если бы тогда мы доверились фарам "НеллиБель". Иногда мне кажется, что мы уехали тем вечером. Иногда мне кажется, что существуют Теневой Лэрд и Теневой Буч, которые прожили теневые жизни. Теневой Буч не уехал в Сиэтл, а Теневой Лэрд не написал ни одного романа, не говоря уже о дюжине. Эти тени были порядочными людьми, которые жили ничем не примечательной жизнью в Харлоу. Они управляли свалкой, владели транспортной компанией, занимались городскими делами, как полагается: чтобы на городском собрании в марте сходился бюджет и чтобы было меньше жалоб от консерваторов, которые мечтали вернуть "Бедную ферму"9. Теневой Буч женился на девушке, с которой познакомился в боп-баре в Льюистоне, и завел ораву теневых детишек.
Теперь я говорю себе, что хорошо, что этого не случилось. Буч говорил себе то же самое. Я знаю, потому что мы общались друг с другом об этом по телефону, а позже по "Скайпу" или "ФейсТайм". Всё было хорошо. Несомненно. Мы стали знаменитыми. Мы стали богатыми. Наши мечты сбылись. В этом нет ничего плохого, и если у меня когда-то возникали сомнения по поводу того, правильно ли сложилась моя жизнь, то разве не у всех так бывает?
Ведь так же?
* * *
В тот день ужин готовил Буч. Он просто бросил в кастрюлю кучу остатков еды и назвал своё варево рагу. Мы ели его с хлебом и запивали колодезной водой, которая, честно говоря, была лучшей частью трапезы.
— Я больше никогда не дам тебе готовить, — сказал я Бучу, когда мы мыли посуду.
— Ловлю на слове, — парировал он.
Мы собрали все вещи и сложили их у двери. Буч слегка пнул большую аптечку.
— Зачем мы вечно таскаем эту штуковину?
— Потому что на этом настаивает Шейла. Она уверена, что кто-то из нас упадет в яму и сломает ногу или кого-то из нас подстрелят. Вероятно, приезжий с винтовкой с оптическим прицелом.
— Чепуха. Думаю, она просто суеверная. Верит, что единственный раз, когда мы не возьмём с собой аптечку, станет тем самым разом, когда она нам понадобится. Хочешь пойти посмотреть ещё раз?
Мне не нужно было спрашивать, что он имел в виду.
— Почему бы и нет.
Мы пошли на поляну посмотреть на небо.
* * *
Огоньков мы не увидели, но на мосту что-то было. Вернее, кто-то. На досках лицом вниз лежала женщина.
— Какого хрена? — вымолвил Буч и побежал на мост. Я последовал за ним. Мне не нравилось, что мы втроём находимся на мосту одновременно, да еще так близко друг к другу, но нельзя было оставлять её там, лежащей без сознания, а возможно, и мёртвой. У неё были длинные чёрные волосы. Вечер была ветреным, и я заметил, что когда дул ветер, её волосы раздувались одним пучком, как будто пряди были склеены. Не тонкие разлетающиеся пряди, а только этот пучок.
— Хватай её за ноги, — велел Буч. — Надо убрать её, пока этот чёртов мост не рухнул в чёртов ручей. — Он был прав. Я слышал, как скрипят опоры и как грохочет Джиласи, полноводный от дождя.
Я взял её за ноги. На ней были сапоги и вельветовые брюки, и в ней было что-то странное. Но было темно, мне было страшно, и всё, чего я хотел, — это почувствовать твёрдую почву под ногами. Буч поднял её за плечи и вскрикнул от отвращения.
— Что? — спросил я.
— Неважно, давай быстрее!
Мы перетащили её с моста на поляну. Всего шестьдесят футов, но казалось, что прошла целая вечность.
— Положи её, положи. Господи! Господи, Боже мой!
Буч уронил верхнюю часть её тела, и она рухнула лицом вниз, но он даже не обратил на это внимания. Он скрестил руки и начал тереть ладонями подмышки, как будто хотел избавиться от чего-то противного и неприятного.
Я начал опускать её ноги и застыл, не веря своим глазам. Мои пальцы, казалось, погрузились в её сапоги, словно они были из глины, а не из кожи. Я выдернул руки и тупо уставился на следы на пальцах. Следы постепенно исчезали.
— Боже мой!
— Это как... чёрт, как будто она сделана из пластилина или чего-то подобного.
— Буч.
— Что? Чёрт побери, что?
— Её одежда — это не одежда. Это как... боди-арт. Или камуфляж. Или ещё какая-то чертовщина.
Он наклонился к ней.
— Слишком темно. У тебя есть...
— Фонарик? Нет. Не взял его. Её волосы...
Я дотронулся до её волос, потом резко отдёрнул руку. Это были не волосы. Это было что-то твёрдое, но податливое. Не парик, но что-то искусственное. Я не знал, что это такое.
— Она мертва? — спросил я. — Мертва же...
Но в этот момент женщина сделала долгий хриплый вдох. Её нога дёрнулась.
— Помоги мне её перевернуть, — сказал Буч.
Я взял её ногу, стараясь не обращать внимания на эту странную гибкость. В моей голове, как метеор, промелькнула мысль о Гамби10. Буч схватил её за плечо. Мы перевернули её. Даже в темноте было видно, что она молода, красива и жутко бледна. Мы заметили ещё кое-что. Её лицо было лицом манекена из универмага, гладкое и без морщин. Глаза были закрыты. Только у её век был цвет — цвет синяка.
"Это не человек", — подумал я.
Она сделала ещё один хриплый вдох. Он, казалось, зацепился за что-то в её горле, когда она выдыхала. Больше она не сделала ни одного вдоха.
Будь я один, наверное, я бы застыл на месте и дал бы ей умереть. Её спас Буч. Он упал на колени, двумя пальцами раскрыл ей челюсть и приложил свой рот к её рту. Зажал ей нос и вдохнул в неё воздух. Её грудь поднялась. Буч повернул голову в сторону, сплюнул и сделал ещё один глубокий вдох. Он снова вдохнул в неё воздух, и её грудь снова поднялась. Он поднял голову и уставился на меня, выпучив глаза.
— Это как целовать пластик, — сказал он и снова принялся за дело.
Пока он склонялся над ней, женщина открыла глаза и посмотрела на меня. Когда Буч отстранился, она сделала ещё один хриплый, горловой, гортанный вдох.
— Аптечка, — сказал Буч. — ЭпиПен. И "Иноген". Быстрее! Принеси, чёрт возьми!
Я покачнулся на ногах, и на мгновение мне показалось, что я грохнусь в обморок. Я шлёпнул себя по лицу, чтобы прийти в себя, и побежал к хижине. "Она, оно, что бы это ни было, умрёт, когда я вернусь", — подумал я (ничего из этого не стёрлось из моей памяти). — "И, наверное, это к лучшему".
Аптечка была прямо за дверью, на ней лежали наши рюкзаки. Я отшвырнул их в сторону и открыл её. Там было два выдвижных ящичка. В верхнем — три эпинефрина. Я взял два из них и с силой захлопнул ящик, прищемив указательный палец правой руки. Ноготь почернел и отвалился, но в тот момент я этого даже не почувствовал. Голова пульсировала. Мне казалось, что у меня жар.
Кислородный баллон "Иноген" с прикреплённой маской и контроллером лежал на дне, вместе с сигнальными ракетами, рулонами бинта, марлевыми подушечками, пластмассовой шиной, бандажом для лодыжек, различными тюбиками и мазями. Там также был карманный фонарик "Пенлайт". Я захватил его тоже и помчался обратно по тропинке, светя перед собой фонариком.
Буч по-прежнему стоял на коленях. Женщина по-прежнему прерывисто, хрипло дышала. Её глаза были открыты. Когда я опустился на колени рядом с Бучем, она снова перестала дышать.
Он наклонился, прижал свой рот к её и вдохнул в нее воздух. Поднял голову и крикнул:
— Бедро, бедро!
— Я знаю, я прошёл курс.
— Тогда делай это!
Он сделал ещё один глубокий вдох и снова занялся ею. Я сорвал колпачок с эпинефрина, приложил его к её бедру — которое выглядело как вельветовые брюки, но это было её бедро — и услышал щелчок. Затем я начал отсчитывать до десяти. На пяти она резко дёрнулась.
— Держи, Лэр, держи!
— Я держу её. Думаешь, стоит использовать второй?
— Оставь пока, она снова дышит. Чем бы она ни являлась. Чёрт, какой странный у нее вкус. Как у прозрачного чехла, который надевают на мебель. Ты взял кислород?
— Вот он.
Я дал ему маску и баллон. Он прижал маску к её рту и носу. Я включил контроллер и увидел зелёный свет.
— Высокий поток?
— Да, да, давай на полную. — Капля пота с его лба попала на пластиковую маску и скатилась сбоку, как слеза.
Я передвинул регулятор до упора, в положение ВЫСОКИЙ ПОТОК. Кислород начал шипеть. На высоком уровне кислорода хватало не более чем на пять минут. И хотя в аптечке почти всё было продублировано (именно поэтому она была такой тяжёлой), этот "Иноген" был единственным. Мы уставились друг на друга.
— Это не человек, — сказал я. — Не знаю, что это, может, какой-то сверхсекретный киборг, но это не человек.
— Это не киборг.
Он указал большим пальцем на небо.
* * *
Когда кислород закончился, Буч снял маску, и женщина — давайте называть её так — продолжила дышать сама. Хрип затих. Я посветил фонариком ей в лицо, и она закрыла глаза от яркого света.
— Посмотри, — сказал я. — Посмотри на её лицо, Буч.
Он посмотрел на неё, затем на меня.
— Оно теперь другое.
— Оно теперь более человеческое, вот что ты имеешь в виду. И взгляни на её одежду. Тоже выглядит лучше. Более... чёрт, более реалистично, что ли.
— Что будем с ней делать?
Я выключил фонарик. Её глаза открылись. Я спросил:
— Ты меня слышишь?
Она кивнула.
— Кто ты?
Она закрыла глаза. Я потряс её за плечо, и мои пальцы больше не вдавливались.
— Что ты?
Она не ответила. Я посмотрел на Буча.
— Давай отнесём её в хижину,— предложил он. — Я её понесу. Держи наготове второй эпинефрин, если она снова начнёт задыхаться и хрипеть.
Он поднял её на руки. Я помог ему встать, но он понёс её легко, когда выпрямился. Её тёмные волосы свисали вниз, и когда подул ветерок, они развевались, как нормальные волосы. Слипшихся прядей больше не было.
Я оставил дверь хижины открытой. Он занёс её внутрь, положил на диван, затем наклонился, упершись руками в колени и переводя дыхание.
— Мне нужна моя камера. Она в моём рюкзаке. Не достанешь?
Я нашёл её, завернутую в пару футболок, и отдал ему. Женщина — теперь она почти выглядела как женщина — смотрела на него. Её глаза были выцветшего голубого цвета, как коленки старых джинсов.
— Улыбнись, — сказал Буч.
Она не улыбнулась. Он всё равно ее сфотографировал.
— Как тебя зовут? — спросил я.
Ответа не последовало.
Буч сделал ещё одну фотографию. Я подался вперёд и положил руку ей на шею. Я думал, что она отстранится, но она не шелохнулась. На вид это была кожа (если не присматриваться), но на ощупь не чувствовалась как кожа. Секунд двадцать я держал руку там, потом убрал её.
— У неё нет пульса.
— Правда? — Он не удивился, и я тоже не почувствовал удивления. Мы пребывали в шоке, наше сознание было перегружено.
Буч попытался засунуть руку в правый передний карман её вельветовых брюк, но не смог.
— Не настоящий карман, — сказал он. — Ничего настоящего. Она вся как... костюм. Думаю, она и есть костюм.
— Что нам с ней делать, Буч?
— Да хрен её знает.
— Позвонить в полицию?
Он поднял руки, а затем опустил их, эти жесты нерешительности были не в его духе.
— Ближайший телефон — в магазине "Брауни". Это не близко. И "Брауни" закрывается в семь. Придётся тащить её через мост к джипу...
— Я помогу нести, — произнёс я с видимым энтузиазмом, но продолжал думать о том, как мои пальцы утонули в том, что выглядело как сапоги, но таковыми не являлось.
— Значит, снова проверять мост, — сказал он. — А по поводу её перевозки, она сейчас в стабильном состоянии, но... что? Чему ты улыбаешься?
Я указал жестом на женщину — на то, что выглядело как женщина, — лежавшую на диване.
— У неё нет пульса, Бучи. Она клинически мертва. Стабильнее некуда.
— Но она дышит! И она... — Он проверил, чтобы убедиться. — Она смотрит на нас. Слушай, Лэрд, готов ли ты попасть на первую полосу всех газет и стать главной новостью на всех телеканалах не только в Мэне или США, но и по всему миру? Потому что если мы вывезем её отсюда, так оно и будет. Она инопланетянка. Прибыла из грёбаного космоса. И, видимо, у неё нет страсти к земным женщинам.
— Если только она не лесбиянка, — сказал я. — Тогда она вполне может охотиться на земных женщин.
Мы начали смеяться так, как смеются люди, пытающиеся не сойти с ума. Она по-прежнему смотрела на нас. Ни улыбки, ни хмурого взгляда, никакого выражения вообще. Женщина, которая не была женщиной, у которой не было пульса, но которая дышала, которая носила одежду, которая не была одеждой, но с каждой минутой всё больше походила на одежду. У меня мелькнула мысль, что если сейчас Буч попытается залезть к ней в карман, то его рука проникнет внутрь. Возможно, он даже найдет там мелочь или упаковку конфет "Лайф Сейверс".
— Почему она оказалась на мосту? Как думаешь, что с ней случилось?
— Понятия не имею. Я думаю...
Я так и не услышал, что он хотел сказать. В этот момент в окно главной комнаты нашего домика, выходящее на восток, обрушился поток света. Мысли нахлынули, сбивая друг друга, как домино. Первая: время как-то незаметно пролетело, и солнце уже взошло. Вторая: рассвет никогда не был таким ярким в нашей хижине, потому что с той стороны было много деревьев. Третья: за этой женщиной приехала какая-то правительственная организация, и это были их прожекторы. Четвёртая: кто-то действительно пришел за ней... но это не правительство.
Свет становился всё ярче. Буч прищурился и поднял руку, чтобы заслонить глаза. Я сделал то же самое. Я подумал, что, возможно, мы получаем сильную дозу радиации. За мгновение до того, как в комнате стало так ярко, что в моих глазах побелело, я взглянул на женщину на диване. Помните, я говорил, что эти картинки никогда не сотрутся из моей памяти? Всё-таки есть одно исключение. Я не помню, что увидел, когда посмотрел на неё в этом ужасном сиянии. Или, быть может, мой мозг заблокировал это. В любом случае, я не думаю, что смотрел на неё. Я пытался заглянуть в неё. Из того, что я увидел, я запомнил только одно слово: ганглии.
Я закрыл глаза руками. Ни капельки не помогло. Свет проникал прямо сквозь мои руки и закрытые веки. Тепла не было, но свет всё равно пытался выжечь мои мозги дотла. Я услышал, как закричал Буч. В этот момент я потерял сознание и был даже рад этому.
* * *
Когда я очнулся, ужасное сияние исчезло. Вместе с ним исчезла и женщина. На диване, где она лежала, теперь сидел молодой человек — может, лет тридцати, а может, и моложе — с аккуратно причёсанными светлыми волосами, с пробором, прямым как линейка. На нём были брюки цвета хаки и стёганый жилет. Небольшая сумка висела у него на плече на ремне, перекинутом через грудь. Моей первой мыслью было, что это охотник не из наших краёв, житель равнин с патронами в сумке и винтовкой с прицелом неподалёку.
Вторая мысль: скорее всего, нет.
У нас было полдюжины ламп на батарейках, и он включил их все. Они давали много света, но не могли сравниться с тем неземным (в буквальном смысле) сиянием, которое вторглось в наш домик ранее. Насколько ранее — вопрос, на который у меня не было ответа. Я даже не был уверен, что это та же самая ночь. Я посмотрел на свои часы, но они остановились.
Буч сел, огляделся, увидел меня, увидел незнакомца. Он задал вопрос, который был одновременно безумным и — при данных обстоятельствах — совершенно логичным:
— Вы — это она?
— Нет, — ответил молодой человек. — Та ушла.
Я попытался встать на ноги, и у меня это получилось. Я не чувствовал похмелья или оцепенения. Скорее, наоборот, бодрость. И хотя я видел дюжину фильмов про злобных пришельцев из космоса, у меня не было ощущения, что этот молодой человек опасен. И я не верил, что он был на самом деле молодым человеком.
В нашем маленьком холодильнике стоял кувшин с водой и последние три банки пива. Я поколебался, но выбрал пиво.
— Дай мне одну, — попросил Буч.
Я бросил ему банку, и он поймал её одной рукой.
— А вам, сэр? — спросил я.
— Почему бы и нет?
Я отдал ему последнюю банку. Наш гость выглядел нормально — как любой молодой человек на охоте с друзьями или отцом, — но я все равно старался не касаться его пальцев. Я могу описать, что произошло, но своё состояние... это описать гораздо сложнее. Могу лишь повторить, что не чувствовал угрозы, и позже Буч признался в том же самом. Конечно, мы были в шоке.
— Вы ведь не человек, да? — спросил Буч.
Молодой человек открыл банку пива.
— Да.
— Но в лучшем состоянии, чем она.
— Она была сильно ранена. Вы спасли ей жизнь. Это было то, что вы называете "удачей". Вы могли ей вколоть то, что легко убило бы её.
— Но ЭпиПен сработал, — сказал я.
— Так вы это называете? Эпи? ЭпиПен?
— Сокращение от эпинефрина. Наверное, её свалила аллергия.
— Может, её ужалила пчела, — предположил Буч и пожал плечами. — Вы знаете, что такое пчёлы?
— Да. Вы также дали ей своё дыхание. Вот, что её по-настоящему спасло. Дыхание — это жизнь. Больше, чем жизнь.
— Я сделал то, чему нас учили. Лэрд поступил бы точно так же.
Мне хотелось бы думать, что Буч был прав.
Молодой человек сделал глоток пива.
— Могу я забрать банку с собой?
Буч сел на подлокотник старого кресла.
— Ну что ж, старина, вы лишите меня залоговой стоимости, но я войду в ваше положение, конечно, забирайте. Только потому, что вы с другой планеты.
Наш гость улыбнулся так, как улыбаются люди, когда понимают, что это была шутка, но не уловили её смысла. У него не было акцента, тем более мэнского говора, но у меня сложилось чёткое ощущение, что он говорит на выученном языке. Он открыл свою сумку, молнии там не было. Он просто провёл пальцем по её длине, и она открылась. Внутрь неё он положил банку "Будвайзера".
— Большинство людей не сделали бы того, что сделали вы. Большинство бы убежало.
Буч пожал плечами.
— Инстинкт. И немного подготовки, наверное. Мы с Лэрдом состоим в местной добровольной пожарной команде. Вы знаете, что это такое?
— Вы останавливаете горение до того, как оно успеет распространиться.
— Можно и так сказать.
Молодой человек порылся в сумке и достал что-то, похожее на футляр для очков. Он был серый, с серебряной фигурой в виде синусоиды, тиснённой на крышке. Молодой человек положил футляр на колени. Он повторил:
— Большинство людей не сделали бы того, что сделали вы. Мы у вас в долгу. За Иллу.
Я знал это имя, и хотя он произнёс его как "Йелла", я знал правильное написание. И по его глазам я понял, что он знал, что я в курсе.
— Это из "Марсианских хроник"11. Но вы ведь не с Марса, сэр?
Он улыбнулся.
— Вовсе нет. И мы здесь не потому, что желаем земных женщин.
Буч аккуратно поставил своё пиво, как будто от неосторожного движения банка бы разбилась.
— Вы читаете наши мысли.
— Иногда. Не всегда. Как бы вот так. — Он провёл пальцем по волнообразной фигуре на сером футляре. — Мысли для нас не имеют значения. Они приходят, проходят, им на смену приходят другие. Эфемеры. Нас больше интересует то, что ими движет. Для разумных существ это что-то... центральное? Мощное? Значимое? Я не знаю правильного слова. Возможно, у вас его нет.
— Первобытное? — предложил я.
Он кивнул, улыбнулся и отпил пива.
— Да. Первобытное. Хорошее слово.
— Откуда вы? — спросил Буч.
— Это не имеет значения.
— Почему? — спросил я. — Зачем вы прибыли на Землю?
— Это более интересный вопрос, и поскольку вы спасли Иллу, я отвечу. Мы собираем.
— Что собираете? — спросил я, вспомнив истории, которые читал (и видел по телевизору) о пришельцах, похищающих людей и проводящих над ними негуманные опыты. — Людей?
— Нет. Другие вещи. Предметы. Но не такие, как этот. — Он достал из сумки пустую банку из-под пива. — Этот предмет для нас ничего не значит, но для меня он особенный. Есть хорошее слово для этого, возможно, французское. A venir?
— Сувенир, — сказал я.
— Да. Это мой сувенир этой замечательной ночи. Мы бываем на распродажах.
— Вы шутите, — сказал я.
— В разных местах они называются по-разному. В Италии — vendita in cantiere. На Самоа — fanua fa'tau. Мы приобретаем некоторые вещи для истории, некоторые — для изучения. У нас есть пленка, на которой запечатлена смерть вашего Кеннеди от выстрела из винтовки. У нас есть фотография с автографом Джуджуди.
— Погодите. — Буч нахмурился. — Вы говорите о судье Джуди12?
— Да, Джуджуди. У нас есть фотография Эмметта Тилла13, юноши с обезображенным лицом. Микки Мауса и его клуба. У нас есть реактивный двигатель из хранилища выброшенных предметов.
"Они — сборщики мусора", — подумал я. — "И не так уж отличаются от Ренни Лакасса".
— Мы собираем эти предметы, чтобы запомнить ваш мир, который скоро исчезнет. Мы делаем то же самое на других планетах, но их не так много. Вселенная холодна. Разумная жизнь встречается редко.
Мне было плевать, насколько редко, мне было важно другое.
— Как скоро исчезнет наш мир? Вы это знаете или только предполагаете? — И прежде чем он успел ответить. — Вы не можете этого знать. Не на сто процентов.
— Если мерить ваши мерками, то через век, если вам, как вы говорите, "повезёт". А это всего лишь миг в масштабах времени Вселенной.
— Я в это не верю, — категорично заявил Буч. — Да, у нас есть проблемы, но мы не самоубийцы. — Потом, возможно, вспомнив о буддистских монахах, которые не так давно поджигали себя во Вьетнаме, добавил. — Большинство из нас хочет жить.
— Это неизбежно, — сказал молодой человек. На его лице было написано сожаление. Может быть, в этот момент он думал о Моне Лизе или пирамидах. А может, просто о том, что больше не будет ни банок пива, ни фотографий с автографами Джуджуди. — Когда интеллект опережает эмоциональную устойчивость, это всего лишь вопрос времени. — Он указал на угол нашей хижины, где лежали ружья. — Вы — дети, играющие с огнём. — Он встал. — Я должен идти. Это для вас. Подарок. Наш способ отблагодарить вас за спасение Иллы.
Он протянул серый футляр. Буч взял его и осмотрел.
— Не могу понять, как его открыть.
Я взял футляр. Буч был прав. Не было ни петли, ни крышки.
— Подышите на волну, — произнёс молодой человек. — Не сейчас, после моего ухода. Мы дарим вам ключ от жизни, потому что вы подарили Илле своё дыхание. Вы отдали ей часть своей жизни.
— Это для нас обоих? — спросил я. В конце концов, ведь только Буч делал женщине искусственное дыхание.
— Да.
— Что оно на самом деле делает?
— Нет слова для обозначения того, что оно делает, кроме слова "первобытное". Способ использовать то, что вы не используете из-за... — Он наклонился вперёд, нахмурив лоб, затем поднял глаза. — Из-за шума в вашей жизни. Из-за лишних мыслей. Мысли бессмысленны. Хуже того, они опасны.
Я был озадачен.
— Оно исполняет желания? Как в сказке?
Он засмеялся, затем словно удивился, что может смеяться.
— Оно не даст вам того, чего у вас нет. Это аксиома.
Он направился к двери, затем оглянулся.
— Мне жаль вас. Ваша планета — это живое дыхание во Вселенной, которая в основном наполнена мёртвыми огнями.
Он ушёл. Я ждал, когда снова хлынет свет, но этого не произошло. Если бы не серый футляр, который теперь держал Буч в своих руках, можно было бы подумать, что всего этого не было.
— Лэр, мне это не приснилось?
Я указал на футляр.
Он улыбнулся своей безрассудной, беспечной улыбкой, которую я знал с тех пор, как мы, будучи детьми, бегали по "Лестнице самоубийц" в Касл-Роке, чувствуя, как она дрожит под нашими кроссовками.
— Хочешь попробовать?
— Есть старая пословица: бойся данайцев, дары приносящих...
— Да, но?
— Чёрт с ним, я согласен. Вдувай своё драгоценное первобытное дыхание, Бучи.
Он улыбнулся, покачал головой и протянул футляр мне.
— После тебя. И если ты отдашь концы, я обещаю позаботиться о Шейле и Марке.
— Марк уже достаточно взрослый, чтобы самому позаботиться о себе, — сказал я. — Ладно, Сезам, откройся.
Я осторожно подул на волну. Футляр открылся. Он был пуст. Но когда я вдохнул, то уловил слабый запах мяты. Да, скорее всего, это была мята.
Футляр закрылся сам собой. Не было видно линии, где крышка соприкасалась с корпусом, и не было петель. Он выглядел абсолютно цельным.
— Ничего? — спросил Буч.
— Ничего. Твоя очередь. — Я протянул ему футляр.
Он взял его и осторожно подул на волну. Футляр открылся. Он наклонился, робко понюхал, затем глубоко вдохнул. Футляр закрылся.
— Грушанка?
— Мне показалось, мята, но, наверное, это одно и то же.
— Вот тебе и данайцы, дары приносящие, — сказал он. — Лэр... это ведь не было розыгрышем, а? Ну, знаешь, когда девушка и парень прикидываются... ну, там, фокус, обман... — Он замолчал. — Нет, а?
— Нет.
Он положил серый футляр на столик рядом с блокнотом для рисования.
— Что ты собираешься сказать Шейле?
— Наверное, ничего. Я предпочёл бы, чтобы моя жена не решила, что я сошёл с ума.
Он рассмеялся.
— Ну-ну, удачи. Она читает тебя, как открытую книгу.
Конечно, он оказался прав. И когда Шейла начала расспрашивать (допрашивать), я рассказал ей, что нет, мы не заблудились, но попали в переделку в лесу. Какой-то охотник выстрелил в оленя, как он думал, и пуля прошла между нами. Мы так и не увидели, кто это был, сказал я ей... и когда она спросила у Буча, он поддержал мою версию. Сказал, что это, вероятно, был кто-то из приезжих, из другого штата. И это не было совсем неправдой, Буч действительно видел пару таких.
Буч зевнул.
— Я иду спать.
— Ты сможешь уснуть? — спросил я и сам зевнул. — Сколько сейчас времени, кстати?
Буч посмотрел на свои часы и покачал головой.
— Остановились. А твои?
— Да, и... — я снова зевнул, — ...они на заводе. Должны быть в порядке, но не идут.
— Лэр? То, что мы вдыхали... думаю, это было какое-то успокоительное. А если это яд?
— Значит, мы умрём, — ответил я. — Я пойду спать.
Так мы и поступили.
Мне приснился сон о пожаре.
* * *
Когда я проснулся, за окнами уже стоял день. Буч сидел на кухне в главной комнате. Кофейник стоял на плите и пыхтел. Буч спросил, как я себя чувствую.
— Нормально, — ответил я. — А ты?
— Как огурчик... Кофе?
— Да. Потом нужно пойти посмотреть, на месте ли мост. Если на месте, мы поедем. Появимся раньше запланированного.
— Как мы иногда и делаем, — сказал он и налил кофе. Чёрный кофе, насыщенный и крепкий. Как раз то, что нужно после встречи с инопланетянами. При дневном свете всё это должно было казаться галлюцинацией, однако не казалось. Ни мне, ни Бучу, когда я его спросил.
Хлеб уже закончился, но осталась пара фруктовых пирогов. Я представил, как Шейла качает головой и говорит, что только мужчины в лесу будут есть на завтрак пироги "Хостесс".
— Вкусно, — жуя, произнёс Буч.
— Да. Отлично. Тебе что-нибудь снилось, Бучи?
— Нет. — Он задумался. — По крайней мере, не помню. Но посмотри на это.
Он взял свой блокнот и пролистал страницы с рисунками, которые рисовал вечерами — обычные наброски и карикатуры, включая одну с моим изображением: на ней у меня была голова в форме воздушного шарика, я широко ухмылялся и переворачивал блинчики на сковороде. Ближе к концу блокнота он остановился и показал мне страничку с новым рисунком. Там был наш молодой гость: светлые волосы, жилет, брюки цвета хаки, сумка через плечо. Это была не карикатура, это был тот самый человек (если его так можно назвать) во всех подробностях... с одним исключением. Глаза молодого человека были полны звёзд.
— Чёрт возьми, это потрясающе, — восхищенно сказал я. — Давно ты уже не спишь?
— Около часа. Я нарисовал это за двадцать минут. Просто знал, что делать. Как будто оно уже было готово. Не изменил ни одной черточки, ни одной линии. Безумие, да?
— Безумие, — согласился я.
Я подумал, не рассказать ли ему про свой сон о горящем сарае. Сон был невероятно ярким. Довольно долгое время я пытался всякими способами начать рассказ о необычной, причудливой буре. Над этим рассказом я размышлял, если честно, уже много лет. Эта идея пришла мне в голову, когда я был примерно в том возрасте, в котором сейчас находится мой сын. Я пробовал начать то с одного персонажа, то с другого, то с описания города, где развернулся бы сюжет; однажды я даже пытался начать с метеорологической сводки.
Ничего не помогало. Я чувствовал себя, как человек, который пытается открыть сейф, забыв при этом комбинацию. А сегодня утром, благодаря сну, я увидел, как молния ударяет в сарай. Я увидел, как флюгер в форме петуха накаляется докрасна от жара, пока языки пламени распространяются по крыше сарая. Я подумал, что всё остальное последует за этим. Нет, я знал это.
Я взял со стола предмет, похожий на футляр для очков, и перебросил его из руки в руку.
— Оно сработало, — сказал я, затем бросил его Бучу.
Он поймал его и сказал:
— Конечно. А что еще?
* * *
Всё это случилось более сорока лет назад, но с течением времени я нисколько не усомнился в своих воспоминаниях о той ночи. Сомнения никогда не закрадывались, и картинки не стёрлись из моей памяти.
Буч помнил произошедшее так же хорошо, как и я: Илла, яркий свет, потеря сознания, молодой человек, футляр для очков. Этот футляр, насколько мне известно, до сих пор лежит в хижине. Мы еще несколько лет приезжали туда в ноябре, пока Буч не отправился на запад, и каждый по очереди дул на тисненую волну, но футляр больше не открывался для нас. И, я уверен, не откроется ни для кого другого. Если только кто-то его не украл — а кому бы он ещё понадобился? — он по-прежнему стоит на каминной полке, где Буч оставил его в последний раз.
Последнее, что сказал мне Буч, прежде чем мы покинули хижину в тот день, — это то, что он больше не хочет рисовать в своем блокноте, по крайней мере, какое-то время.
— Я хочу писать картины, — сказал он. — У меня тысяча идей.
У меня была только одна идея — горящий сарай, ставший первой сценой в "Грозовой буре", — но я был уверен, что за ней последуют и другие. Дверь открылась. Мне оставалось лишь войти в нее.
* * *
Иногда меня мучает мысль, что я — самозванец. Перед смертью Буч говорил то же самое в нескольких интервью.
Это удивляет? Я так не считаю. Когда осенью 1978 года мы отправились в лес, мы были одними, а вернувшись оттуда, стали совершенно другими. Мы стали теми, кем стали. Полагаю, главный вопрос связан с талантом — был ли он в нас изначально или был подарен нам, как коробка конфет, потому что мы спасли жизнь Иллы? Можем ли мы гордиться тем, чего достигли, вроде как поднявшись за счёт собственных усилий, или мы просто пара позёров, присвоивших непонятно чьи заслуги, которых никогда бы не добились, если бы не та ночь?
Что это за штука такая — талант? Иногда я задаю себе этот вопрос, когда бреюсь, или — в старые времена, когда занимался продвижением книг — когда жду за кулисами, чтобы появиться на телевидении и продать очередную порцию своих вымышленных историй, или когда поливаю лилейники своей покойной жены. Особенно когда поливаю лилейники. Что это такое на самом деле? Почему судьба выбрала именно меня, когда так много других писателей стараются изо всех сил и готовы на всё, лишь бы судьба выбрала их? Почему на вершине пирамиды так мало людей? Ответом считается талант, но откуда он берется и как прорастает? И почему прорастает?
Ну, говорю я себе, мы называем его даром и называем людей с талантом одарёнными, но ведь этот дар никак не заработаешь, так же? Он лишь даётся сверху. Талант — это благодать божья.
Молодой человек сказал, что оно не даст нам того, чего у нас нет. Это аксиома. Я тешу себя этой мыслью.
А ещё он сказал, что ему жаль человечество.