Феба

Было послано на конкурс - "Все счастливые семьи". Конечно, организаторов не удовлетворило
Феба жила в Сысерти. Звали ее, конечно, не Феба - таких имен в русском языке  не бывает. Дело было в том, что Фебу при крещении (когда Феба родилась в начале двухтычячных годов, детей уже было принято крестить) нарекли совершенно невозможным древнерусским именем. Все одноклассники, когда Фебу вызывали к доске, просто покатывались со смеху. К счастью, в небольшой Сысерти имелось все-таки несколько школ, и в шестом классе Феба решительно настояла на том, чтобы ее перевели в другое образовательное учреждение. И там она твердо заявила на первой же перемене одноклассникам:
- Меня зовут Феба.
В ответ на подначки и недоуменные вопросы она гордо бросила через плечо:
- Историю Древней Греции знать надо.
Это впечатлило. Сама Феба волей-неволей тоже заинтересовалась и древнегреческой мифологией, и древнегреческой историей, и в результате имела постоянные пятерки по странным предметам: ОРКСЭ (основы религиозных культур и светской этики) и МХК (мировая художественная культура). Само собой получилось, что Феба поступила на филологический факультет Уральского Федерального Университета и закончила его с отличием. После этого выяснилось, что работать филологу негде. Все места на факультете, в музее писателей Урала, в редакциях давно и прочно были заняты либо тетеньками постпенсионного возраста, либо юными красотками, с которыми у Фебы шансов соперничать не было. Идти в школу преподавать литературу и русский язык категорически не хотелось. Поэтому Феба вернулась в Сысерть.
В Сысерти Феба устроилась работать в природный парк «Бажовские места». Нет, вовсе не экскурсоводом и не научным сотрудником. Как свысока объяснил Фебе директор парка, снизойдя к ее невежеству, парк являлся памятником природы, и в  нем нужны научные сотрудники с биологическим, а вовсе не с гуманитарным образованием; и нет, экскурсии и лекции про Бажова там никому не нужны. Ну и что, что парк называется «Бажовские места». Про Бажова тут говорить не надо, а надо говорить про бобров, карьер Тальков Камень и растительность ельника-зеленомошника.
В итоге Феба устроилась кассиром продавать билеты на посещение природного парка. Ее это даже не особо расстроило. Зарплата кассира немногим отличалась от зарплаты научного сотрудника, а Феба как минимум сидела под крышей в отличие от экскурсоводов, которые должны были мотаться по парку и в дождь, и в снег, и в минус тридцать, и в плюс тридцать четыре.
Но парк Феба полюбила и часто гуляла в нем, особенно вечером, когда посетителей уже не было. Никакого освещения на единственной экологической тропе, конечно, не существовало, но Феба за три года работы в парке выучила все ступенечки, ямки и возвышенности на зубок.
Под новый год Феба отправилась на очередную одинокую романтическую прогулку. Холодало все сильнее, и Феба решила спортивным шагом добежать до карьера, немедленно вернуться обратно и скорее отправиться домой - пить чай с малиной. У Фебиных родителей когда-то был частный дом в самом сердце старой Сысерти, наискосок от дома родителей Бажова, но когда цены на землю в Сысерти взлетели до небес, родители его, конечно, продали, и теперь имели трехкомнатную квартиру в одной из брежневских панелек, где Феба и жила с ними и братом. Подожди родители еще года три, земельный участок можно было продать за такую цену, что хватило бы и на трехкомнатную квартиру в Екатеринбурге, но в момент продажи казалось, что выше пяти миллионов цены уже не поднимутся. Поднялись. Но было уже поздно. А ведь подожди еще немного, и можно было купить двухкомнатную родителям, однушку ей и комнату брату. Ну, или наоборот – ей комнату, а брату однушку.
Феба вздохнула. Родителей она любила, но жить все-таки хотелось одной, а зарплата сотрудника природного парка шансов на покупку квартиры не давала никаких. И тут Феба услышала крики. Крики неслись со дна карьера, голос был хриплый и звучал неуверенно. Похоже, кричавший уже не верил, что его кто-то услышит.
Феба замерла на месте. Неужели какой-то идиот-турист потерялся? Хотя где здесь теряться? Две тропинки, ручеек, шоссе. Хотя туристы на все способны. Но делать него. Подсвечивая фонариком смартфона и оскальзываясь на гранитных глыбах (лезть в карьер совершенно не входило в ее планы, но что же теперь делать?) Феба приблизилась к лесенке и заорала:
- Кто там?
Снизу заорали в ответ:
- Я ногу сломал, какого черта, почему у вас никого из сотрудников нет? Вызывай, давай, скорую.
Феба поспешно стала тыкать на соответствующую кнопку на телефоне, но вовремя остановилась. Может, это какой-то дурак-блогер решил для оживляжу снять сюжетик и выложить его в Телегу, а она будет выглядеть дура-дурой, да еще штраф заплатит за ложный вызов скорой. Поэтому Феба вздохнула и стала спускаться по обледеневшей лесенке в карьер. Однако спустившись, она обнаружила, что дело нешуточное. Лежащий в снегу в трех метрах от лесенки молодой человек выглядел очень неважно. Лицо белое, сверху весь покрыт снегом. Похоже, лежит уже как минимум час, и даже снег не стряхивает. В прекрасных черных глазах смесь отчаяния и злобы.
- Ну, чего встала? – потребовал молодой человек. – Ты скорую будешь вызывать, или как?
- А сам-то не мог? – огрызнулась Феба.
- А что бы я тут орал? – ответил молодой человек, - Я когда падал, у меня телефон выскользнул и куда-то туда в снег улетел, - молодой человек махнул рукой в сторону, где летом было небольшое озерцо. - Я его пытался найти, но ничего не получилось.
Феба поспешно стала набирать ноль три. Внизу карьера связи, конечно, не было. Пришлось снова выбираться наверх, звонить в скорую, потом в МЧС, потому что было ясно, что по экологической тропе никакая машина не проедет. Слава Богу, станция МЧС была недалеко, и дежурные вертолеты постоянно летали над Сысертским прудом, распугивая рыбаков и рыбу. Летали разумеется, когда они были никому не нужны. Когда они были нужны, как сейчас, их было не дождаться. Феба несколько раз спускалась вниз к пострадавшему, растирала ему руки и лицо, велела хоть как-то двигаться. Молодой человек перестал хамить, даже попытался подползти к лестнице, но было видно, что ему это не под силу.
- Да вызови ты частный вертолет, - требовал он. - Я оплачу, у меня деньги есть.
Телефоны владельцев частных вертолетов после долгого копания на замерзшем экране кое-как удалось найти, но там отвечали, что заявки на прогулки принимают как минимум за три дня, потому что нужны согласования. Наконец, за пострадавшим прибыли. Правда, никакая не скорая помощь и даже не МЧС, а просто двое егерей парка с носилками. Потом последовало полтора часа натужного пыхтения, поднимания пострадавшего по лестнице, скольжение по обледенелой дорожке, ругани, повторного вызова скорой к входу в парк и прочих неизбежных трудностей.
Феба прокляла все на свете. Она замерзла, как цуцик. Предполагалось, что она погуляет от силы час, а прошло уже четыре часа. С другой стороны, что же делать, не бросать же человека, тем более что он-то в отличие от нее лежал неподвижно уже часов шесть и даже не мог, как она, попрыгать на одной ножке и энергично поприседать. Грела Фебу и еще одна сугубо меркантильная мысль. Пока Феба утешала пострадавшего, растирала ему снегом руки и лицо, массировала здоровую ногу, чтобы хоть она не обмерзла, выяснилось, что пострадавшего зовут Петр, что его семейству принадлежит особняк наискосок от плотины в Верхней Сысерти, что все нормальные люди, в том числе и его родители, на новогодние каникулы уехали кто во Францию, кто в Турцию, кто на Мальдивы, а он, идиот, поссорился со своей девушкой и демонстративно решил провести одинокий новый год в своем особняке с прислугой. И вот понесла его нелегкая погулять по парку, хотел сделать эффектные селфи - и вот результат.
Феба слабо надеялась, что за чудесное спасение молодой человек преподнесет ей небольшой сюрпризик, ну хотя бы тысяч десять. Лучше, конечно, не рублей, а долларов, ну уж бог с ним, она согласна и на рубли.
Поэтому Феба сопроводила молодого человека до машины скорой помощи, затем в машину до районной больницы, а затем по всем кругам ада госпитализации. В больнице первым делом стали делать анализы, и делали бы их невесть сколько, если бы Феба энергично не заорала (у молодого человека к тому времени начисто пропал голос):
- Мать вашу, тут человек с обморожением, со сложным переломом, у него воспаление легких, а вы анализы будете делать? Я сейчас на местное телевидение позвоню, так что вам всем мало не покажется! И ролик всюду выложу! Везите его в реанимацию, козлы!
Вопли Фебы возымели действие, прибежал какой-то старший врач, заохал, заахал, велел немедленно везти больного на рентген, а Фебе - помогать. Феба пыталась отговориться тем, что не дело хрупкой девушке поднимать восемьдесят килограмм живого мужского веса на рентгеновский стол, на что врач возразил ей, что в больнице медсестрами работают такие же хрупкие девушки, а родственники больного обязаны помогать.
- Да я вовсе и не родственница, - слабо возражала Феба.
- Тогда тем более, - отрезал врач.
Феба не поняла, что «тем более», но честно толкала по коридору каталку, помогала уложить молодого человека в нужную позу, а потом еще и выслушала ругательства в свой адрес: «почему больного так небрежно транспортировали, теперь кость смещена, неужели нельзя было вызвать санитарный вертолет?»
На этом моменте в речи Фебы все цензурные слова исчезли. Она вспомнила, что она  филолог, и воспользовавшись всеми возможностями великого и могучего   сообщила врачу, что она думает о службе МЧС, о мифических дежурных вертолетах, о них самих и о разных идиотах, которые в будний день вечером зимой устраивают селфи в лесу. Великий и могучий русский язык подействовал. Подействовало и то, что молодой человек вынырнул из забытья и энергично присоединился к ругани Фебы, перемежая ругательства сообщениями о том, что он – человек обеспеченный и в состоянии оплатить и отдельную палату, и дополнительные услуги сиделки, и прочие материальные блага.
В результате в больнице все-таки нашелся медбрат-мужчина, и дальнейшая транспортировка молодого человека прошла без участия Фебы.
Утром Феба навестила своего больного. Врачи сообщили ей, что к их глубокому изумлению воспаления легких у него нет, но сам характер перелома исключает транспортировку в какую-нибудь другую больницу, хоть частную, хоть государственную. В отдельную палату Фебу пропустили. Она, наконец, смогла разглядеть спасенного при нормальном освещении. Молодой человек был дивной красоты. Небрежно подстриженные черные кудри, черные глаза, черные ресницы, интересная бледность (еще бы, после шести часов лежания в снегу)!
- Слушай, ты мне, наверное, жизнь спасла, - хриплым шепотом произнес молодой человек. – У вас что, вообще никаких дежурных нет? А если кто заблудится или, как я, ногу сломает?
Феба покачала головой. Разумеется, никаких дежурных и охранников штатное расписание парка не предусматривало.
- Сколько я тебе должен? – напрямую спросил молодой человек.
У Фебы радостно подпрыгнуло сердце:
- Десять тысяч устроит? – нежно спросила она, на всякий случай не уточняя, о каких денежных единицах идет речь.
- Рублей, долларов или евро? – спросил молодой человек с иронией.
Вот подлец, у него смещенный перелом, потеря крови, переохлаждение, а он еще иронизирует.
- На ваше усмотрение, - сказала Феба мрачно.
- Десять тысяч рублей за то, что вытащила – твердо сказал молодой человек, – и еще десятка, если будешь мне еду готовить. Тут отравой кормят. Продукты, естественно, за мой счет.
- Шестьдесят тысяч за все про все, - твердо ответила Феба. - Согласно Росстату, это средняя зарплата по Свердловской области. Я на работе без содержания возьму, а тебе тут месяц лежать. И за вчерашние сверхурочные работы десять тысяч.
Молодой человек безропотно согласился, только сказал:
- Придется тебе мне вначале смартфон купить. Я свой так и не нашел, как я тебе деньги переведу?
Но в результате все устаканилось. Феба убедила Петра, что деньги она спокойно может снять и с его карточки, поскольку телефон на чужой паспорт ей не продадут ни под каким видом, и что если его что-то не устраивает, она, так и быть, позвонит его родителям по вацапу в Турцию, и пусть они прилетают и сами заботятся о своем сыночке. Упоминание родителей подействовало. Фебе была вручена банковская карта, назван пин-код, продиктован список продуктов и блюд, и на месяц Феба превратилась в сиделку. За месяц она с Петром почти подружилась. В больнице он оказался в полном одиночестве, поскольку, как уже говорилось, все нормальнее люди из его окружения были на Сейшелах, Бали и Пхукете, и даже когда вернулись, ездить в Сысерть по гололеду особо не рвались. Петр к удивлению Фебы закончил тот же филфак, только на три года раньше, но поскольку он родился не в частном секторе Сысерти, а в Екатеринбурге в семье бизнесмена, он уже был директором собственного небольшого издательства. Издательство специализировалось на том, что печатало всевозможные графоманские труды, а также различные этикетки, наклейки, рекламки и прочую полиграфическую лабудень.
У Фебы с Петром находилось все больше тем для разговоров: общие филфаковские сплетни, общие преподаватели, разговоры о литературе. В конце второй недели Петр предложил Фебе работать у него в издательстве корректором, к концу третьей недели – редактором, а к концу четвертой, перед самым выходом из больницы – стать его супругой.
Разумеется, никаких надежд Феба на это предложение не возлагала. Чудес в жизни не бывает, а если и бывают, то исключительно пакостные. К тому времени родители Петра уже вернулись из Турции, поохали, поахали, сделали попытку перевести сына в стольный град Екатеринбург, получили категорический запрет докторов, смирились, а Фебу все это время воспринимали исключительно как платную сиделку. Наконец, настал торжественный момент выписки Петра из роддома… тьфу, из больницы. Тут молодой человек и озвучил родителям свое желание жениться. Вероятно, Фебу сразу же попросили удалиться в синюю даль, но тут ей снова помогла сысертская медицина.
Врачи были категоричны: больному следует разрабатывать ногу и постепенно увеличивать нагрузки, чтобы дойти до семи километров в день, и эти семь километров проходить ежедневно как минимум в течение месяца. Петр в свою очередь категорически заявлял, что гулять вокруг элитного дома в «тихом центре» Екатеринбурга он не желает, он от этого с ума сойдет. Гулять в Верхней Сысерти по тропинке от турбазы «Салют» до пансионата «Гранатовая бухта» куда веселее, но в одиночестве от таких прогулок он тоже с ума сойдет. Поэтому Феба осталась в особняке Петра еще на два месяца в качестве патронажной медсестры для прогулок.
К концу второго месяца Петр и Феба зарегистрировали брак в Сысертском ЗАГСе, благо Феба была прописана именно в этом городе, и потихонечку обвенчались в наконец-то отреставрированной Успенской церкви в Верхней Сысерти. Храм святых Симеона и Анны в Сысерти со своим безнадежным ремонтом-реставрацией молодых категорически не устраивал.
Приехавшие к сыну в гости посмотреть, как продвигается процесс реабилитации, родители были в шоке. Но делать было нечего.
Наконец отец новобрачного, Николай Васильевич, решился на мужской разговор с Фебой и зазвал новобрачную в свой кабинет в мансардном этаже особняка. Кабинет, по мнению Фебы, выглядел очень странно. Во-первых, карабкаться в него приходилось по винтовой лестнице. Во-вторых, освещался он маленьким и ужасно декоративным окошком, которое не давало никакого света. Наконец, кроме огромного дубового стола с навороченным ноутбуком и кресла  - в нем не было абсолютно ничего, если не считать мусорной корзины, веника и совка в углу. На взгляд Фебы, настоящий кабинет должен был выглядеть как-то по-другому… Впрочем, убранство особняка Фебу вообще поразило. Гостиная была оставлена так, что в ней можно было снимать показательный фильм жизни новых русских. Во всех же жилых комнатах имелись только кровати, платяные шкафы с разномастными плечиками и парочка комодов. Все это производило впечатление не то съемочной площадки, не то перманентного переезда, не то подготовки дома к продаже.
Но за два месяца Феба привыкла, а ту комнату, которая была выделена ей, она обставила в соответствии с собственным вкусом. Отец Петра, Николай Васильевич, поднявшись с Фебой в кабинет решительно взял быка за рога:
- Вы уже поженились, - мрачно констатировал он. – Но нормальная свадьба в любом случае должна состояться. Моим знакомым совершенно необязательно знать, что мой сын женился на голодранке. Выглядеть на свадьбе ты должна прилично, - Николай Васильевич неожиданно перешел на «ты». – Купишь нормальное платье и покажешь нам с Верой.
Верой звали супругу Николая Васильевича и мать Петра.
- Разумеется, разумеется, - закивала головой Феба. - Телефончик запишите.
- Какой телефончик? – не понял Николай Васильевич.
- К которому привязана моя карта, - объяснила Феба.
- Я полагаю, - сдвинув брови и безуспешно пытаясь быть похожим на Зевса-громовержца, - произнес Николай Васильевич, что хотя бы платье невеста может купить на собственные деньги.
- Я полагаю, - в тон ему ответила Феба, - что платье, купленное на месячную зарплату билетера Природного парка, вас вряд ли устроит. Но, разумеется, я постараюсь.
В итоге деньги были перечислены, свадьба была сыграна, после чего родители новобрачного сообщили Фебе, что разводиться раньше чем через год неприлично, но уж через год-то они соберутся с силами и выживут эту нахалку из своей семьи. Но осуществить это благое намерение оказалось сложно. Предполагалось, что мама Пети, Вера Николаевна, будет каждый день навещать непутевого сына и невестку в квартире, расположенной в том же элитном доме, что и квартира родителей Петра, и отравлять ей жизнь, предварительно начитавшись статей в Дзене и использовав их как руководство к действию. Но, увы, молодые остались жить в Верхней Сысерти. Петр, проведя брачную ночь в комнате Фебы, заявил, что он впервые жизни понял, что такое домашний уют и активно принялся превращать особняк из образцово-показательного жилища в нормальный дом. Процесс его так увлек, что он  продал издательство, а вместо этого открыл небольшую кафешку прямо на автостоянке возле входа в природный парк.
Ездить каждый день в Верхнюю Сысерть и отравлять жизнь невестке Вера Николаевна категорически отказалась. Прошел год, а дело так и не двигалось с места. Николай Васильевич был слишком занят собственной сетью кофеен в Екатеринбурге, Вера Николаевна вообще не имела ни одной свободной минуты: косметичка, массажистка, бассейн, парикмахерская, театр, массажистка… Когда уж тут ездить в Сысерть. Но слово надо было держать.
Ровно спустя год после свадьбы Николай Васильевич на новой машине отправился в Верхнюю Сысерть вершить суд и расправу. Машина забуксовала сразу же на горке за магазином. Пришлось идти пешком. Это конечно подпортило весь эффект.
Второй удар Николаю Васильевичу нанесло убранство особняка. Его неожиданно встретил нормальный дом, в котором были шкафы, комоды, диваны, стулья, подушечки, цветы на подоконниках, книги на полках, а также всевозможные записные книжки, ключи, расчески, бумажники, ручки, разбросанные где попало. Все это неожиданно придавало дому потрясающе уютный вид, и вдобавок ко всему в доме пахло борщом.
Николай Васильевич почувствовал, что его воля слабеет, и поэтому стал решительно карабкаться по винтовой лестнице в кабинет (черт бы побрал эту винтовую лестницу, ведь говорил архитектор, что нельзя экономить на метраже, и надо сделать нормальную деревянную лестницу, а Вера все причитала: «шесть квадратных метров на лестницу, да вы с ума сошли», ей-то хорошо, ей не надо таскаться на третий этаж). Когда он одолел подъем и плюхнулся на стул, вспоминая, куда он засунул дибазол, злился он уже на свою жену, а не на Фебу.
- Вот что, дорогуша, - сказал он Фебе, - нету у меня больше сил. Диктуй свои условия. Через месяц ты подаешь на развод, сколько это будет стоить?
- Конечно-конечно, - сказала Феба, - одну минуточку. Сейчас принесу.
Она легко вспорхнула по лестницу вниз и вернулась в кабинет с бумагой на трех листах.
- Вот дарственная на этот дом, - сообщила она. - Два экземпляра, и третий на всякий случай.
Николай Васильевич посмотрел на невестку с огромным уважением, взял договор в руки, поднес ближе к глазам и прочитал: «Феврония Михайловна…». Это что еще за идиотское имя?
- Ничего не могу поделать, – сказала Феба, - так записано в паспорте. Предъявить?
Николай Васильевич внимательно прочитал договор. Договор был составлен безукоризненно. Тут снизу раздался голос сына:
- Папа, я по этой лестницу карабкаться не в состоянии, у меня был осложненный перелом. Подпиши договор, только имей в виду, что я из этого дома никуда не уеду. Если хочешь, разведусь, но буду снимать у Февронии Михайловны комнату в качестве жильца.
Николай Васильевич размашисто подписал оба экземпляра договора, подошел к выходу из кабинета, благодаря стараниям жены и архитектора дверь больше напоминала люк в полу, и сказал:
- Поздравляю, сын, с удачной женитьбой. Тебе крупно повезло. Мы бы с матерью никогда не сумели найти тебе такую деловую жену.
Тем дело и кончилось. Николай Васильевич решительно сказал, что ни о каком разводе не может быть и речи и презентовал молодым хрустальную люстру с висюльками, купленную в антикварном магазине. Точь-в-точь такую, какая висела в той «хрущевке», где он провел детство.
Петр и Феврония так и остались жить в Сысерти. Их кафе, которое находилось прямо рядом с парком «Бжовские места», и которое в отличие от «Чайного дома» предлагало не только пироги и пельмени, но суп, котлетки, поджарку и три вида гарниров, немедленно стала пользоваться огромной популярностью, особенно у школьных групп и родителей с детьми. Затем появился ресторан «Турчанинов», затем гостиница на берегу городского пруда рядом со старым заводом.
Все это работает и по сей день, хотя прошло уже много лет. Петр и Феврония являются самыми богатыми предпринимателями в Сысерти, занимаются благотворительностью, жертвуют на восстановление старого завода, активно ездят по заграницам, но новый год традиционно встречают на берегу карьера Тальков Камень. Детей у них нет, но они счастливы, и не потому, что богаты, а потому что любят друг друга.