Трилогия Довольно любопытный вид, третья часть

Друзья, эта книжка содержит большое количество иллюстраций. Полноценное произведение Вы можете скачать, прочесть или просмотреть здесь:
https://disk.yandex.ru/d/Tf4XPJ6hZQjk2Q











Геннадий Михеев
МОЁ
история человеческих отношений в забавном изложении



Нет большего несчастья,
чем незнание границы своей страсти,
и нет большей опасности,
чем стремление к приобретению богатств.

Лао-цзы


Перед Вами третья, заключительная часть трилогии "Довольно любопытный вид".


На обложке — репродукция картины Питера Брейгеля Старшего «Мизантроп», 1568 год. Фраза на нидерландском языке, размещенная в нижней части круга, переводится на русский так: «Так как мир столь коварен, я ношу траур».























Люди должны знать:
в театре жизни только Богу и ангелам
позволительно быть зрителями.

Френсис Бэкон





Родители далеко не всегда рады, когда первое слово, произнесенное их обаятельным чадом, выражает желание что–то получить. Есть от чего насторожиться, ведь младенец является чистейшим отражением взаимоотношений в семье. Но маленькие детки — совсем крохотные бедки, тем более что в процессе взросления мы открываем все большее число смыслов простых слов "дай" и "на".
Мы привыкли считать, что человек — существо социальное, но так бывает далеко не всегда. В группы люди собираются чаще всего для того, чтобы что–то оберегать, а то и завладевать новыми ценностями, не всегда, кстати, материальными. Ради спасения от агрессии и оболванивания многие покидают общества. Некоторые из анахоретов впоследствии признаются святыми, но — редко. Кого больше на свете: филантропов или мизантропов? Я задал неверный вопрос: в каждом из нас сидят и тот, и другой, а явят они себя в зависимости от обстоятельств и предрасположенностей.
Есть люди, отстраняющиеся от социума ради достижения отвратительных целей. Таковые придумывают свои правила, порой идущие вразрез с установленными в обществе нормами. Хорошо еще, речь идет о каком–нибудь бродяге, образ которого гениально воплотил Чарльз Спенсер Чаплин. А если это — злодей? Что характерно, имена маньяков мы помним наизусть; про них сочиняют книги, снимают художественные и документальные фильмы. Впрочем, и подвижников тоже не забываем, особенно, когда надо покичиться близостью хотя бы с одним из таковых.
 Мы вынуждены удерживаться в рамках приличия хотя бы ради того, чтобы нас не зачислили в разряд изгоев. "Будь индивидуальностью — купи айфон последней модели": таков основной лозунг нашего века. Если мы заключим, что живем в обществе потребления, сами себя ограничим в плане перспектив человечества в целом. Нет, конечно, я здесь всего лишь играю словами: для нас, грешных, тот же интернет — средство впитать все знания, накопленные человечеством. Нам же и целого мира мало, а в конечном итоге мы вырвемся из Солнечной системы ради покоре... то есть, пардон, освоения видимой Вселенной. Можно быть дельным человеком и думать о красе гаджетов.
И все же мы жадны, алчны и корыстны. "Ну еще бы! — воскликнет пессимист: — А как может быть иначе, ежели у человека рука в свою сторону гнется". Тот же, кто даже на кладбище наблюдает множество плюсов, напомнит, что мы вправе гордиться славными сынами и дочерьми, среди которых далеко не все являлись бессребрениками.
Истина может и валяется где–то посередине, но, по большому счету — какое нам до нее дело. Бывает, мы в очередной книжке, читаемой ради упокоения души, открываем ее, родную, а утром уже не помним, в чем она. Мы существуем, бывает, мыслим, а, значит, всё это для чего–то нужно.



Иероним Босх, «Несение креста», 1500 год





ЧТО ДЕЛАЕТ ЖИВОТНЫХ НЕЛЮДЯМИ

Человечество существовало еще два миллиона лет назад, об этом говорят археологические находки. Наверняка те существа, которых мы, вероятно, имеем право называть предками, держались группами. Мы можем назвать таковые стадами, бандами или прайдами — ярлык неважен. Существовали отношения как внутри коллективов, так и между кланами.
Не грех попытаться дать четкий ответ: что сделало существо, более напоминающее примата, человеком? То есть, что нас превратило в людей? Авторы фантастического сериала ''Западный мир'' дают оригинальный ответ. Программисты закладывают в носители памяти андроидов ложные воспоминания об утрате ближних, в результате роботы страдают и как бы очеловечиваются. Но тоскуют о хозяевах и домашние питомцы — они же от глубоких переживаний не очеловечиваются. Всё несколько глубже.
Мы и ныне наблюдаем "двуногих существ без перьев", которые модно одеваются, постят в социальных сетях котиков и даже посещают художественные выставки. Возможно, не все из нас имеют обычай созерцать звездное небо (что, впрочем, еще не показатель высокой культуры индивидуума). Но в том–то и дело, что, когда в том или ином обществе начинали отделять людей от нелюдей, материализовывались кошмары.
Большинство специалистов сходятся в том, что мы, современные люди, классифицирующиеся как подвид Homo sapiens sapiens, возникли не раньше 200 000 года до н. э. А около 140 000 лет назад случилась некая катастрофа, видимо, климатическая, из–за которой люди почти что вымерли. "Почти" не считается — от оставшихся в живых нескольких сотен особей и произошли все мы. По крайней мере, это показывают современные генетические исследования. Есть даже гипотеза, что все мы — потомки одной единственной африканки, той самой "Евы". "Адамов" все–таки было несколько более одного. Пожалуй, если бы не существовало моральных преград и женщина, не знающая физиологии оплодотворения, захотела родить идеального ребенка, она постаралась бы получить семя от разных мужчин: умного, красивого, сильного, отважного, удачливого, нежного… ну, какие там еще бывают. Что характерно, на определенном этапе человеческой эволюции женщины так и делали, не подозревая, что умный может подарить своему отпрыску физический изъян, красивый — непомерный нарциссизм, сильный — тугодумие, отважный — неумеренность, удачливый — высокомерие, а нежный — трусость.
Скорее всего, перенеся катастрофу, наши едва выжившие предки изменились как физически, так и в плане социальной организации. Последние исследования генетиков установили, что счастливчики жили в Южной Африке. Мы можем лишь предполагать, что скорее всего люди научились абстрагироваться и образно мыслить; так же усложнился процесс коммуникации и сформировались технологии накопления и передачи знаний.
Подлинный старт нашей цивилизации, скорее всего, состоялся около 40 000 лет назад; именно тогда наш подвид начал демонстрировать поведение, которое мы можем назвать "современным". Пожалуй, за эти четыреста веков человек особо не изменился. Внешняя атрибутика — фактор ничтожный: одень Никиту Джигурду в звериные шкуры — получишь, так сказать, образец.
Скорее всего, женщины (о чем свидетельствуют и мифы) похищались или завоевывались, но возможны разные варианты — как и теперь, впрочем. Почему–то тот период именуют "золотым веком"; возможно, в первобытном коммунизме жили и счастливо, но недолго — в среднем до 25 лет. С другой стороны, может наша проблема в том, что мы теперь слишком долго живем? Вот, например, поэты погибают молодыми, при этом успевая обессмертить свое имя. Забегая вперед, обозначу основную проблему современного человека, то есть, нас: слишком много свободного времени.
Несмотря на то, что все люди — братья, человечество долгое время стремилось к культурному многообразию, которое почему-то упорно оборачиваются враждой. У каждого социума появились свои особые способы изготовления орудий труда, охоты и войны. Поводы к боевым действиям явно были: мирно делить некие ценности удавалось не всегда. Традиции и память о предках являлись теми самыми "духовными скрепами", которые теперь многих пугают. Среди образов, созданных художниками глубокой древности, мы находим сцены охоты и кровавые столкновения групп мужчин. То есть, элементы агрессии. Но на сводах пещер вы не найдете картин мирной жизни. Видимо, пасторальные сюжеты не были популярны. Если учесть, что рисование в те времена было ритуальным действом, изображали то, за что и боролись.
Не имея документальных подтверждений, мы вправе только предполагать, что и в доисторические времена явно имели место выдающиеся явления. Взять археологический памятник "Гёбекли-Тепе", расположенный на вершине холма на Юго-Востоке Турции. Он был построен приблизительно 11 500 лет назад, как предполагают, не усилиями оседлых людей времен неолита, а охотниками-собирателями, еще не оставившими кочевой образ жизни. Есть гипотеза, что это религиозное сооружение. К слову, оно старше английского Стоунхенджа примерно на пять тысяч лет.
Впервые на развалины Гёбекли-Тепе наткнулись в 1960-х: крестьяне заметили обломки известковых глыб, торчавшие из земли. Прибывшие ученые, сочтя их остатками заброшенного византийского кладбища, не стали развивать тему. В 1994 году пахарь наткнулся плугом на то, что впоследствии оказалось верхушкой громадной колонны. Наконец прозревшие археологи бросились копать и выяснили, что колонны Гёбекли-Тепе образуют круги диаметром до 30 метров. У каждого круга есть две дополнительные Т-образные колонны в центре – в виде гуманоидных фигур с продолговатыми головами и длинными, худыми телами. Возведение этого колоссального даже по нынешним понятиям сооружения требовало доставки больших камней, весом до шестнадцати тонн. Необходим был хорошо организованный труд сотен людей, то есть работала большая команда.
Стройка велась еще до изобретения металлических инструментов и колеса — и прежде, чем люди научились одомашнивать животных и использовать их как тягловую силу. Более того: Гёбекли-Тепе воздвигли до того, как люди стали жить в городах. На колонах высечены образы различных животных, но, в отличие от наскальных рисунков палеолита, это, скорее всего, не изображения добычи, которой питались строители сооружения, и они не связаны с охотой или другими повседневными делами. Это изображения устрашающих существ: львов, змей, диких кабанов, скорпионов и зверя, похожего на шакала с разверстой грудной клеткой. Решено было считать их мифологическими персонажами.



Гёбекли-Тепе, реконструкция

До сих пор не обнаружено ни единого признака человеческого обитания в этих местах, за всю историю человечества — ни источников воды, ни строений, ни очагов. Зато археологи откопали кости тысяч газелей и туров, которых, похоже, приносили сюда с определенной целью. Если резюмировать совсем коротко, Гёбекли-Тепе есть памятник возникновению всеобщих ценностей — как минимум, для групп, обитающих в обширной местности. Этот объект призван был прежде всего объединять людей. Но что–то произошло, и в результате сооружение было брошено и забыто. Отличный ребус для умников, всё ещё продолжающих раскапывать это чудо!








Каменные стелы Гёбекли-Тепе.


ИЕРИХОН ЕЩЕ БЕЗ ТРУБ

Его обнаружили в 1955 году. Я о первом в истории городе (точнее, одним из первых). Мы не знаем, как он назывался, но те города, которые росли на его развалинах, именовались Иерихоном. Открывшая древнейший город англичанка Барбара Кеньон стала тем самым человеком, который разгадал загадку происхождения крупных человеческих поселений.
Иерихон оказался древнее первых построек Египта и Месопотамии. Ученые долго полагали, что люди восемь тысяч лет назад обитали в пещерах, землянках или шалашах. Здесь же, в древнейшем слое они наткнулись на крепкие каменные стены и массивную башню — того рода, что всегда строили с целью обороны. Общая площадь первобытного города составляет пять гектар, и предположительно в нем обитали около восьми тысяч человек. Дома обнесены стенами, образующими дворы. Строения центре города — побольше; видимо, там жили вожди или жрецы, то есть, элита. Всё — как у нас.
Скорее всего Иерихон возник в оазисе, весьма благоприятном для жизни. Для "более диких" племен он представлялся "землей обетованной" и кочевники (согласно археологическим данным) много раз его захватывали и разграбляли. В четырнадцатиметровом культурном слое ученые натыкались на следы пожарищ и разгрома примерно каждые тридцать сантиметров. Выводы: стены не всегда спасают; крупные поселения вызывают агрессивные чувства у тех, кто в них не живет. Будем честны хотя бы перед собой: идея большого города привлекательна, ибо век от века таковых становится все больше.



ОТКУДА ВЗЯЛИСЬ НАРОДЫ

На этот вопрос дает оригинальный ответ Бенедикт Андерсен в своем труде "Воображаемые сообщества". Есть такие опусы, в которых вся соль содержится уже в названии, но мы все же в эту книжку таки заглянем, подразумевая, что бес и бог сидят в деталях, а монополией на истину у нас еще никто не завладел (хотя, в истории человечества случалось и такое).
Принято считать, что прежде всего народ объединяет язык. Сейчас в мире есть один международный язык, но ведь люди, общающиеся на нем, не являются одним народом. Взять новозеландцев или ямайцев. Жители США, кстати, говорят вовсе не на американском языке, хотя некоторая солидарность англосаксонского мира все же наблюдается.
В средневековой Европе тоже был международный язык общения: латынь. Более того, в школах обучали только латинскому, а другим языкам не обучали. Но в XVI веке все стало стремительно меняться, ибо в дело впряглись т.н. "гуманисты". Особенно интеллектуалов того времени восхищали утонченные стилистические изыски античных авторов. Прежняя латынь была сокровенна только из–за того, что на этот язык была некогда переведена Библия, но латынь Овидия и Горация — это уже нечто иное, пышущее подлинной жизнью.
Повлияла и церковная Реформация, на удачу подкреплённая изобретением печатного станка — а последний есть одно из достижений зарождавшегося капитализма. До наступления эпохи книгопечатания католический Рим легко выигрывал в Западной Европе каждую войну против ереси, поскольку внутренние линии коммуникации у него всегда были лучше, чем у его противников. Когда в 1517 году Лютер вывесил на церковных воротах в Виттенберге свои тезисы, они были напечатаны в немецком переводе, и вскоре революционные призывы стали владеть умами чуть не половины тех, кто мыслил по-немецки. С 1520-40 годах книг на немецком языке было опубликовано втрое больше, чем в период с 1500–й по 1520–й. Сочинения Лютера составили треть всех книг на немецком, проданных с 1518–й по 1525–й.
Характерно, что "германской нации" тогда еще не существовало, а были разрозненные государства — и пруссаки не слишком долюбливали, например, тирольцев. Как рассказывает в своей книге Андерсен, в направлении, указанном Лютером, быстро последовали другие национальные деятели; они развернули колоссальную религиозную пропагандистскую войну, которая охватила в конечном итоге всю Европу. В этой титанической "битве за человеческие души" протестантизм всегда вел себя наступательно, поскольку знал, какую пользу можно извлечь из растущего рынка печатной продукции на родном языке. Рим старательно оборонял цитадель латыни, а символом этого служил выпущенный Ватиканом Index Librorum Prohibitorum, каталог запрещенных произведений.
"Апофигей" настал в 1535 году, когда Франциск I подписал запрет на печатание каких бы то ни было книг в его королевстве — под угрозой смертной казни через повешение. Глупый указ привел к развитию рынка контрабандной печатной продукции, а центром производства "запрещенных" книг стала Швейцария. Взять хотя бы одну кальвинистскую Женеву: если за период с 1533 по 1540 годы там было выпущено всего 42 издания, то в период с 1550–й по 1564–й их число подскочило до 527, а на исходе этого периода не менее 40 типографий работали сверхурочно.
Любопытна история становления финской нации. В XVIII веке государственным языком в Финляндии был шведский. После присоединения этой территории в 1809 году к Российской империи официальным языком в ней стал русский. Однако усиленный интерес интеллектуалов Суоми к родному языку и своему прошлому, который первоначально выражался в текстах, писавшихся в конце XVIII веке на латинском и шведском языках, стал к 20-м годам XIX века все более выражаться на финском языке. Лидерами зарождавшегося националистического движения стали люди, чья профессия включала главным образом работу с языком: писатели, учителя, пасторы и юристы. Изучение фольклора, новое открытие и собирание народной эпической поэзии сочетались с публикацией учебников грамматики и словарей финского языка. Все это привело к появлению периодических изданий, которые стандартизировали финский литературный язык, от имени которого теперь можно было предъявлять более жесткие политические требования. Результат: победа "финского духа", пусть при сопутствии военных поражений.
Андерсен напоминает, что придворным языком Санкт-Петербурга в XVIII веке был французский, а языком значительной части русского провинциального дворянства — немецкий. После нашествия Наполеона граф Уваров в докладной записке от 1832 года предложил, чтобы государство держалось на трех основных принципах: Самодержавии, Православии и Народности. Если первые два принципа были старые, то третий явился инновацией — тем более для эпохи, когда половину "народности" все еще составляли крепостные (читай: рабы), а более половины общались между собой вовсе не по–русски. Доклад принес Уварову пост министра просвещения, но еще полвека царизм сопротивлялся "уваровским искушениям". Лишь в годы правления Александра III русификация стала официальной политикой: гораздо позже, чем в Российской империи появились украинский, финский, латышский и иные национализмы.












Эжен Делакруа, «Свобода, ведущая народ», 1830 год



ФРИЦ ЭНГЕЛЬС И СЕКС

Но я поторопился — вернемся в древность, а помогут нам в этом известные интерпретаторы. Фридрих Энгельс теперь представляется тенью Карла Маркса, о чьей теории, определяющей темные стороны человеческих отношений, мы еще поговорим. Энгельс кроме фамильного состояния обладал еще и отменным литературным даром; на Марксе в этом смысле природа отдохнула. Энгельса можно еще назвать талантливым популяризатором марксистских идей, практически, отцом марксизма. И ныне можно взахлеб читать книжку Энгельса "Происхождение семьи, частной собственности и государства", которая большей частью посвящена сексуальным отношениям в человеческих средах.
Семья в современном (для нас и для Энгельса) понимании — довольно молодой институт, который "ячейкой общества" назвали много позже, собственно, Энгельса, который, кстати, более опирается не на труды своего соратника, а на работу американца Генри Моргана "Древнее общество".
Женщина, согласно теории Моргана, некогда являлась объектом собственности, товаром или военным трофеем, семья же во многом напоминала скотобазу, но не стоит древних людей обвинять в дикости. Определенное социальное устройство в роде или племени определялось принципом выживаемости группы.
Появившийся однажды парный брак можно считать и прогрессом, и деградацией. В конце концов, когда Юрий Никулин в известной комедии поет о том, что, если б он был султан, имел бы трех жен, многие артисту симпатизируют, представляя и себя в окружении томнооких "Гюльчатай". Вот только жаль, что реальность всегда несколько отстает от фантазий. А, может, и наоборот хорошо, ведь некоторые люди способны навоображать такое, что лучше бы у них и мозгов не было.
Энгельс напоминает, что слово familia у античных римлян первоначально означало не идеал современного филистера, представляющий собой сочетание сентиментальности и домашней грызни; оно относилось не к супругам и их детям, а только к... рабам. Famulus значило "домашний раб", a familia — совокупность принадлежащих одному человеку рабов. Пожалуй, даже современная (и для Энгельса, и для нас) семья в своем зародыше несет элементы рабства и крепостничества.
Если же говорить о древних греках, есть различие между дорийцами и ионийцами. У первых, классическим образцом которых служит Спарта, культивировался парный брак, видоизмененный в соответствии с принятыми там воззрениями на государство и во многих отношениях еще напоминающий групповой брак. Бездетные браки у дорийцев расторгались: царь Анаксандрид, имевший бездетную жену, взял вторую и вел два хозяйства; около того же времени царь Аристон, у которого были две бесплодные жены, взял третью, но зато отпустил одну из первых.
Совершенно иное положение было у ионийцев, основавших Афины. Девушки учились лишь прясть, ткать и шить, самое большее — немного читать и чертать буквы. Они жили почти затворницами, пользовались обществом лишь других женщин. Женские покои находились в обособленной части дома, в верхнем этаже или в глубине, куда мужчинам, в особенности чужим, проникнуть было непросто. Женщины не выходили на улицу без сопровождения рабыни; даже дома они буквально находились под стражей. Аристофан в своих комедиях упоминает о молосских собаках, которых держали для устрашения нарушителей супружеской верности. В греческих городах Азии для надзора за женщинами держали евнухов, которые "фабриковались" на острове Хиос для продажи.
У Еврипида жена обозначается словом oikurema; ее считали вещью для присмотра за хозяйством (слово это среднего рода), и для афинянина она действительно была, помимо деторождения, не чем иным как старшей служанкой. Для плотских утех афинский муж имел к своим услугам рабынь, а в "лучшие" времена процветала проституция, которой покровительствовало государство. Именно на почве первой древнейшей профессии выработались единственные яркие типы греческих женщин, которые так же возвышались над общим уровнем слабого пола античности — умом и художественным вкусом, как спартанки — своим характером. "То обстоятельство, – заявляет Энгельс, – что нужно было сначала сделаться гетерой, чтобы стать подлинной женщиной, служит самым суровым осуждением афинской семьи".



Кадр из фильма Владимира Мотыля «Белое солнце пустыни», 1969 год

Ионийская семья, видимо, благодаря привлекательности этой модели, сделалась образцом, по которому устраивали свои домашние порядки не только афиняне, но постепенно и все греки — как внутри страны, так и в колониях. И все же гречанки довольно часто находили возможность обманывать своих мужей, а последние, стыдившиеся обнаружить хотя бы какое-нибудь чувство любви к своим женам, развлекались любовными похождениями с гетерами.
Унижение женщин мстило за себя и унижало самих мужчин, вплоть до того, что в конце концов они погрязли в порочной любви к мальчикам (и прочим существам) и лишили достоинства даже своих богов, как и самих себя, мифом о Ганимеде.





СИЛЬНЫЕ – СИЛЬНЕЮТ, СЛАБЫЕ – БЕДНЕЮТ

По Энгельсу, при родовом строе семья никогда не была ячейкой общественного устройства, потому что муж и жена принадлежали к двум различным родам. Род целиком входил во фратрию, фратрия — в племя, семья же создавалась ради продолжения рода мужа. В Аттике было четыре племени, в каждом из них — по три фратрии и в каждой фратрии — по тридцати родов. Как, когда и почему это произошло, мы не знаем.
 В те времена четыре племени афинян занимали в Аттике обособленные области; даже составлявшие их двенадцать фратрий имели еще отдельные поселения в виде двенадцати городов Кекропа. Организация управления обществом была такова: народное собрание, народный совет, басилей. В эпоху, с которой начинается писаная история, земля была уже поделена и перешла в частную собственность. Наряду с зерном производилось также вино и растительное масло; морская торговля по Эгейскому морю все более изымалась из рук финикийцев и попадала большей частью в руки жителей Аттики.
Было введено приписываемое Тезею устройство: в Афинах учреждили центральное управление, то есть часть дел, до того находившихся в самостоятельном ведении племен, была объявлена имеющей общее значение и передана в ведение общего совета. А это уже — государство.
Второе приписываемое Тезею нововведение состояло в разделении всего народа, независимо от рода, фратрии или племени, на три класса: эвпатридов, или благородных, геоморов, или земледельцев, и демиургов, или ремесленников. Это разделение не привело к каким-либо результатам, кроме замещения должностей благородными, так как оно не устанавливало никаких других правовых различий между классами.
Во главе государства стояли избранные из среды благородных — архонты. Господство знати все более и более усиливалось, пока около 600 года до н.э. не сделалось невыносимым. Основным средством для подавления народной свободы служили при этом деньги и ростовщичество. Главное местопребывание знати было в Афинах и их окрестностях, где морская торговля, а вместе с ней морской разбой, которым при случае все еще занимались, обогащали знать и сосредоточивали в ее руках денежные богатства.
На полях Аттики теперь всюду торчали закладные камни, на которых значилось, что данный участок заложен тому-то и тому-то за такую-то сумму денег. Если сумма, вырученная при продаже земельного участка, не покрывала долга или если заем не был обеспечен залогом, то должник вынужден был продавать своих детей в рабство в чужие страны, чтобы расплатиться с кредитором: таков был первый плод отцовского права и моногамии!
Если кредитор все еще не был удовлетворен, он мог продать в рабство и самого должника. Ко времени наивысшего расцвета Афин общее количество свободных граждан, включая женщин и детей, составляло приблизительно 90 000 человек, а рабов обоего пола насчитывалось 365 000, и к этому числу надо еще добавить состоявших под покровительством — чужеземцев и вольноотпущенников — 45 000.
Новый землевладелец окончательно сбросил с себя оковы верховной собственности рода и племени; он порвал также узы, до сих пор неразрывно связывавшие его с землей. Что это означало, разъяснили ему деньги, изобретенные одновременно с частной собственностью на землю. Земля могла теперь стать товаром, который продают и закладывают. Едва была установлена собственность на землю, изобрели ипотеку. "Как по пятам моногамии следуют гетеризм и проституция, – резюмирует Энгельс, – так по пятам земельной собственности отныне неотступно следует ипотека".




Карфаген. Реконструкция.












НЕ ТОЛЬКО ФИНИКИ

Первое, что следует сказать о финикийцах: они говорили с евреями на одном языке. Поэтому не думайте, что евреи существуют, а финикийцы — уже нет. Просто, последние… как бы мягче сказать… мимикрировали, что ли.
Финикийская цивилизация, процветавшая больше тысячи лет, возникла примерно в XIII веке до н.э. на плодородном, но узком берегу — там, где теперь Ливан. Греки еще "варились" в своей дикости, а финикийцы уже колонизировали многие "аппетитные" участки побережья Средиземноморья. Само название "финикийцы" говорит о торговле: оно означает "продавцы пурпурной краски". Производимая в Тире краска в древности пользовалась особым спросом и неплохо стоила.
На монетах, которые финикийцы начали чеканить в VI веке до н. э., изображены торговые корабли на фоне моря. В отчете ассирийского купца IX века до н. э. рассказывается о жизни гавани Тира: верфи, уставленные плавсредствами, склады, в которые непрерывно входят и из которых выходят люди, торговля лесом и волнения из-за нового повышения налогов.
 В злых пророчествах библейского Иезекииля говорится о городе, гордом своей красотой. Приводимый им перечень имеющегося в Тире добра составлен с целью произвести впечатление разлагающей роскоши. Но начинает Иезекииль с основы всякого богатства — корабельного леса и самих корабельщиков: стройматериалы и экипажи, кедр из ливанских лесов, дуб для весел, слоновая кость для скамей, паруса из египетского льна, моряки и конопатчики с финикийского берега.
Самые ранние из финикийских колоний — Утика (там, где сегодня Тунис) и Гадес (современный Кадис в Испании) — были основаны в XII веке до н. э. Финикийские мореплаватели вышли в Атлантический океан и основали торговый форпост в Могадоре. В римских текстах говорится о том, что финикийцы огибали Аравийский полуостров и Африку. Независимые города, оставшиеся в Ливане, поглотили Вавилония и Персия, после чего центр тяготения финикийского мира переместился на запад. Карфаген, основанный в конце IX или начале VIII столетия до н. э., стал главным претендентом на контроль над средиземноморской торговлей — он соперничал вначале с греческими городами, затем и с Римской империей. Этот город был расположен идеально для центра морской цивилизации: отличная гавань посреди Средиземного моря, именно там, где в ней нуждается большинство кораблей, с прилегающей узкой, но плодородной территорией, изобилующей стадами, пшеничными полями, орошаемыми садами, в которых росли гранаты, и виноградниками. Остается только удивляться, почему гавань Карфагена через полтора тысячелетия не пришлась по душе арабам, а, впрочем, в свое время мы поговорим и об этом народе.
Римляне искренне ненавидели Карфаген. Катон продемонстрировал это римскому сенату одним жестом: желая показать, почему Карфаген должен быть разрушен, он показал только что привезенные оттуда спелые сочные плоды инжира — это свидетельствовало и о плодородии земли, и о легкости доставки из нее. Окончательное торжество Рима в 146 году до н. э. оказалось столь полным и мстительным, что Карфаген был разрушен до основания, а почва, на которой он стоял, засеяна солью.





Нубийские пирамиды.


ОТМЕННЫЙ КУШ

Мы много знаем про древний Египет, но нам почти ничего неизвестно про страну Куш. Археологи между тем неплохо покопались — и нарыли список царей, которые правили в Куше с 1200 года до нашей эры до 200 года нашей. Многие надписи, правда, так и остались непрочитанными. Кушиты создали свою письменность на основе египетских иероглифов, но не скопировали их, а приспособили к своим нуждам, то есть значение многих иероглифов не имеет ничего общего с египетскими, и внешнее сходство обманчиво.
Кушиты отличались от египтян и цветом кожи (обитатели Куша были гораздо темнее), и языком, и родом занятий. Египет был рожден Нилом, который кормил его, а Куш был силен скотоводством, потому что их земли были не пустыней, подступающей к реке, как в Египте, а степями, где паслись дородные стада. Столицей кушитского царства был город Напата, у четвертого нильского порога. Там находились основные храмы верховного бога, которого кушиты изображали в виде барана. Считается, что в таком образе они видели египетского бога Амона, культ которого они переняли у египтян.
Куш для Египта был "суровым и враждебным южным племенем". Однажды кушиты начали наступление на Север, причем, с не вполне ясными целями, что египтян ужасало. Одна за другой сдавались египетские крепости и в Египте началась паника. Есть сведения, что египетские жрецы тайно помогали завоевателям, так как те были верными поклонниками Амона и их цари обещали священнослужителям поддержку, которой они лишились при правивших в те времена недостаточно уважаемых фараонах. Кушитский царь Пианхи взял Фивы, затем, после осады, захватил Мемфис. Победив последнего фараона из Двадцать четвертой династии, Пианхи не стал грабить Египет, не ушел оттуда, а при поддержке египетских жрецов и части египетской знати основал Двадцать пятую династию. И на протяжении семидесяти лет Египтом правили темнокожие "дикари".
Неизвестно, как бы повернулась дальше история Египта, но на страну напал куда более жестокий и сильный враг – ассирийцы, мрачные и безжалостные завоеватели с Северо–Востока. Они были вооружены железными мечами и копьями, даже наконечники их стрел и спицы колес их колесниц были сделаны из железа. Египет, в котором еще не кончился бронзовый век, технологически значительно проигрывал. Эта война походила на войны европейских завоевателей с мушкетами против индейцев, вооруженных лишь луками и стрелами.
Кушитские фараоны и кушитское войско, потерпев поражение, ушли вверх по Нилу, скрывшись за бурными нильскими порогами в своих исконных краях, куда ассирийцы сунуться не посмели. В течение еще нескольких столетий Куш сохранял независимость – о нём попросту забыли. В римские времена легионы новых хозяев Египта вторгались в Куш, но править там римляне могли лишь формально, ибо контролировать страну, расположенную за Сахарой, они были не в состоянии. По счастью для кушитов, были открыты железные рудники Мероэ, и Куш вступил в новую эру процветания.
 Кушиты успешно торговали железом со всей Африкой и даже с Южной Азией, но однажды рудники оскудели. Тогда в Куш вторглись соседи с востока – абиссинцы из царства Аксум. И вскоре потухли печи в Мероэ, забыты были египетские боги и опустели храмы Амона. Климат стал суше – и пустыня набросилась на земли Куша, погребая под барханами храмы и величественные пирамиды кушитских правителей.













РАБЫ НЕ ВСЕГДА НЕМЫ

Основной способ добычи рабов — война. Если говорить о тех же греках, согласно эпосу, приписываемому Гомеру, прекрасная Брисеида, ставшая причиной гнева Ахилла и отстранения его от войны, попала в руки победителей как добыча в общем-то удачной военной экспедиции. Палатки Агамемнона, Ахилла и большинства вождей были полны пленницами, захваченными в результате набегов и разбойничьих нападений, которые давали возможность грекам десять лет осады Трои жить вполне себе уютно. Избиение мужчин, сожжение домов, пленение детей и женщин — таков был обычай при взятии городов.
Рим получал рабов из тех же источников, что и Греция, и римское право относило их к двум категориям: рабом рождались или им становились. Однажды, в правление Нерона, после злодейского убийства патриция по имени Педаний речь зашла о том о том, чтобы казнить 400 рабов, виновных лишь в том, что они находились под одной крышей с господином. Толпа свободных людей, тронутая жалостью при виде стольких невинных жертв, волновалась, грозя восстанием. В Сенате мнения разошлись, но тогда Гай Кассий выступил с защитой следующих принципов: "Предкам нашим душевные свойства рабов внушали недоверие даже в том случае, если эти последние родились на одних с ними полях или в одних и тех же домах и тотчас же вместе с жизнью воспринимали любовь к своим господам. Но с тех пор, как мы ввели в число наших рабов целые племена с их отличными от наших обычаями, их чуждыми для нас суевериями, их неверием, то такой сброд людей можно обуздать не иначе, как страхом".
Страшный приговор привели в исполнение совершенно хладнокровно, несмотря на возможную смуту. Рим в противоположность той же Спарте оставлял рабов на произвол господ и нисколько не интересовался ими, принимая, хотя намеренно и не вызывая против них, все последствия домашнего деспотизма, так как считал себя достаточно сильным, чтобы в экстренных случаях решительно их подавлять.
В 501 году до н. э. был раскрыт заговор против патрициев. Виновных распяли, но в следующем же году был раскрыт новый заговор, с участием плебеев, начинавших осознавать, что изгнание царей еще не означает уничтожения тирании. Главари опять-таки были казнены посредством распятия. Несколько позднее, во время войны с вольсками, к рабам присоединились изгнанники и заговор начался успешно. Гердоний вместе с 4500 заговорщиками занял укрепление и убил одного из консулов, но и он в свою очередь погиб под натиском патрициев, и снова были воздвигнуты кресты для побежденных.
Война рабов готова была вспыхнуть в 198 году до н.э. у самых ворот Рима. Заложники, данные Карфагеном в силу договора 201 года, содержались в Сетии. Они происходили из наиболее знатных фамилий и даже держали слуг. Было много новых рабов и из иных краев, так как только что кончилась вторая Пуническая война. Почти все лишенные свободы принадлежали к тому же племени и были куплены при продаже военной добычи.
Униженные карфагеняне составили заговор и сообщили свой план рабам соседних городов, Норбы и Цирцей. Ждали только начала назначенных в Сетии игр, чтобы напасть на жителей во время самого представления. Захватив патрициев врасплох и перебив их во время возникшего беспорядка, они затем рассчитывали занять Норбу и Цирцеи. Но все сорвалось: два раба явились рано утром к претору Лентулу и выдали план заговорщиков.
Главари заговора были арестованы, рабы разбежались. Их преследовали на полях, окружая повсюду; но все-таки римлянам не удалось захватить всех виновных, так же как не получилось их запугать. Бунтовщики решили направиться в Пренесту, но Лентул их опередил. 500 участников заговора были схвачены и распяты.



Федор Бронников, «Поле распятых»











СИЦИЛИЙСКИЙ БУНТ, БЕССМЫСЛЕННЫЙ И БЕСПОЩАДНЫЙ

Все войны, которые вел Рим, поставляли им рабов, и они их преимущественно концентрировали на острове Сицилия, плодородные поля которого требовали рабочих рук. Сицилийские землевладельцы не принимали никаких особых мер предосторожности; они только накладывали на рабов клейма, как это было принято делать со скотом, и заставляли их истово работать. Движимые алчностью, рабовладельцы стремились увеличить свой доход еще и уменьшением обычных норм раздачи одежды и пищи.
Рим воевал успешно, рабы дешевели, их армия плодилась, и рынок рабочей силы оказался "перегрет". Голодные рабы толпами бродили по острову, опускаясь до грабежей и даже убийств, ибо хозяева не предоставляли своей живой собственности иных средств к существованию, кроме свободы добывать таковые как они смогут. В Сицилии воровство было не только дозволено, но даже поощрялось.
Однажды почти совсем обнаженные рабы пришли к своему хозяину, Дамофилу, и стали жаловаться на нужду. Рабовладелец, раздраженный их жалобами, спросил, почему они бродят в таком виде, когда они легко могли бы добыть себе одеяние силой. Затем он велел привязать рабов к столбам и наказать плетьми, а после, окровавленных, отправил восвояси.
Рабы намотали себе на ус, стали убивать по дорогам одиночных путешественников, а затем перешли к нападениям целыми бандами ночью на фермы и дома, владельцы которых были недостаточно сильны, чтобы защищаться. Уже ни один путешественник в Сицилии не решался отправляться в дорогу, когда начинало смеркаться, а люди, жившие в деревнях, не могли себя считать в безопасности.
Наместники на это безобразие смотрели сквозь пальцы, поскольку за поступками рабов скрывалась рука хозяина, и страдали от них только крестьяне. Почти все сицилийские рабы происходили из Азии, и большинство — из Сирии, славившейся своими сильными пахарями. Один язык и одна кровь объединяли рабов в чувстве ненависти к чуждому, раздувшемуся от самодовольства миру.
Нужен был только вожак, "настоящий буйный". Таковым стал сириец Евн. Сперва он выдавал себя за прорицателя, уверяя, что он во сне получает предсказания о будущем. Затем, когда его авторитет укрепился благодаря первым действительно удачным предсказаниям, искусство оракула перестало его удовлетворять. Евн стал утверждать, что находится в непосредственном общении с отеческими богами, являющимися ему в видимых образах. Чтобы в глазах собратьев уже не спускаться больше из сферы сверхъестественного, он стал давать ответы вопрошающим, изрыгая искры и пламя: для этого чуда требовалось только немного огнива и скорлупа от ореха. Хозяин Евна смотрел на возвеличивание своего раба равнодушно — на земле, породившей когда–то циклопов, и не такое видывали.



Памятник Евну в Энне, Сицилия.


Дамофил занимал первое место среди богатых людей Сицилии; он собрал неимоверное число рабов и гордился тем, что возит их со своей свитой по всей стране, вооруженных и наряженных в пышные одежды. Если, считал Дамофил, раб не почитает хозяина — пусть нищенствует или разбойничает, в любом случае он не человек, а функция.
Доведенные до отчаяния жестоким обращением со стороны хозяина и его супруги Мегаллиды, рабы приняли наконец решение восстать против своих хозяев. Евн, подкрепляя свои убедительные речи обычными знамениями, ответил им, что они не только разрешают, но даже приказывают сделать это, причем, решительно и немедля. Он сам стал во главе движения, и под его предводительством 400 наспех собранных рабов завладели Энной. Они врывались в дома, повсюду внося бесчестие и смерть и проявляя при избиениях и издевательствах неслыханную "восточную" утонченность.
Все городские рабы откликнулись на этот призыв и, убив своих хозяев, обратились против остальных граждан; каждый из восставших, жаждал крови Дамофила и его безжалостной жены. Хозяев схватили в их загородном доме и поволокли в город, связав и осыпая тысячами оскорблений. Затем ввели в театр, чтобы придать своей мести больше торжественности. Дамофил был торжественно задушен, а Мегаллида, выданная женщинам, после продолжительных мучений сброшена с одной из башен. Пощадили только их дочь, настолько же скромную в своих привычках и добрую по характеру, насколько ее родители были чванливыми и бездушными. Девушка даже сделалась предметом их особой заботливости, и убийца ее отца сам взялся следить за тем, чтобы она, окруженная заботой и вниманием, благополучно добралась до Катаны, где находились ее родные.
Евн был провозглашен цезарем. Он принял имя "Антиох", а своему новому народу дал имя "сирийцы". На всеобщем собрании решали судьбу свободных людей; все были приговорены к смерти, исключая тех, кто знал оружейное мастерство. Этих последних заковали в цепи и вынудили изготовлять оружие для своих новых господ. Совет, составленный из наиболее рассудительных соратников Евна, готовил все для предстоящей войны. В три дня были вооружены 6 тысяч человек; к ним присоединилась толпа с топорами, серпами, косами и вертелами, пращами и простыми палками, обожженными в огне. Армия "сирийцев" повсюду несла опустошение, выдерживала натиски и насмехалась над посланным против него войском.
Около Агригента собралась новая банда в 5 тысяч человек под начальством киликийца Клеона. Римляне надеялись, что бунтовщики перережут друг друга, но Клеон встал под начало Евна. Когда Луций Гипсей прибыл из Рима, чтобы подавить восстание, ему предстояло сразиться с огромной армией. Общее число восставших на Сицилии рабов достигло 200 тысяч. Они брали города, разбивали высланные против них войска, осыпая их оскорблениями во время атаки и проявляя невероятную жестокость после победы; нисколько не думая о том, чтобы в свою очередь обратить их в рабство, они отрубали своим пленникам руку или кисти рук.
Еще одна проблема заключалась в том, что на стороне восставших была основная масса свободного крестьянского населения Сицилии. Мятежники вполне разумно щадили жилища крестьян, плоды, приносимые землей, и даже свободных людей, занятых земледельческим трудом, в то время как городские толпы под предлогом выступления против восставших жгли и грабили там, где первые от насилия воздержались.
В Риме поняли, что не хватает сил, чтобы одолеть беду военными действиями, но были и другие способы. Удалось прибегнуть к измене. Римляне, подкупив нескольких рабов, проникли в стан подлого противника, Тавромению. Все схваченные рабы, подвергнутые сначала пытке, были сброшены с башни. Та же измена открыла римлянам ворота в Энну после смерти храброго Клеона. Его брат Кома, захваченный живым, лишил себя жизни. Сам Евн вместе со своими приближенными бежал в горы. Его телохранители, видя, что их цезаря преследуют и что для них нет спасения, перебили друг друга.
Травля продолжилось. Евна нашли укрывшимся в глубокой долине с четырьмя слугами: поваром, пекарем, банщиком и шутом. Убить самозванца сочли ниже своего достоинства: его бросили в тюрьму, где он погиб медленной смертью, сгнив заживо. После гибели вожака всякое сопротивление стало невозможным; достаточно было одного отборного отряда, чтобы обойти все тайные убежища в горах и добить беглецов.



ПРИМЕР ЗАРАЗИТЕЛЕН

 Несколько отдельных попыток рабских восстаний имели место в самой Италии; бунты рабов в Нуцерии и Капуе были с легкостью подавлены, едва успев зародиться. Затем вспыхнуло более значительное движение, во главе которого стал римский всадник по имени Веттий. История довольно романтична.
Влюбившись в молодую рабыню, он купил ее у господина за 7 аттических талантов, на каковую сумму и дал финансовое обязательство. По истечении срока платежа и всякого рода отсрочек, не будучи все же в состоянии уплатить свой долг, он не нашел лучшего средства избавиться от своих кредиторов и сохранить свою прекрасную рабыню, как сделаться цезарем.
Веттий купил доспехи, вооружил ими 400 человек из своих слуг и с легкостью склонил их принять участие в своем сомнительном предприятии. Для зачина Веттий велел наказать розгами и обезглавить своих кредиторов. Затем он расположился лагерем в горах, приглашая к себе всех окрестных рабов, число которых достигло 4 тысяч. В первой же стычке он разбил Луция Лукулла, выступившего из Рима с 600 отборных воинов и набравшего еще 4 тысячи человек в Кампании. Но побежденный, следуя все той же тактике коварства, нашел изменника в лице одного из соратников Веттия. Влюбленный вожак сам покончил с собой, а все остальные были преданы смерти, за исключением предателя.
Спартак, фракиец по национальности, номад по происхождению, соединял огромную физическую силу с отменными душевными качествами. Это прирожденное обаяние его характера усиливалось еще благодаря очарованию таинственности, которое Спартак в себе старательно культивировал.
Рассказывали, что в первый раз, когда его привели в Рим для продажи, вечером охранники с ужасом наблюдали, как вокруг его головы обвилась змея, не нарушая спокойствия его сна. Жена Спартака, искусная в толковании таинственных откровений судьбы, увидела в этом знамение того, что он достигнет великого могущества, увенчанного счастливым концом.
Заключенный вместе с 200 других фракийцев и галлов в "бойне" для гладиаторов, принадлежащей некоему Лентулу Батиату, отдававшему их в наем в Капуе, он сообщил своим товарищам свой план и доверился им во всем. Несмотря на то, что заговор был раскрыт, 78 гладиаторам удалось разбить свои оковы. Наспех вооружившись тем, что они нашли на кухне у повара, освободившиеся рабы у городских ворот встретили повозки, нагруженные оружием для амфитеатра, и захватили его. Этого было достаточно, чтобы разбить войска, посланные из Капуи для их преследования.
Восставшие искренне гордились тем, что им удалось сменить последние знаки своего рабского состояния на отличительный признак воина. Сплотившись, спартаковцы закрепились на горе Везувий, а к лагерю повстанцев вела только узкая тропинка. Из такой позиции невозможно атаковать посланные карательные войска, но гладиаторы, спустившись по отвесным стенам скал при помощи лестниц, сплетенных из виноградных лоз, врасплох напали на карателей и разбили отряд. Этот первый успех привлек к ним соседних пастухов, людей крепких и ловких; гладиаторы распределили между ними роли в своей маленькой армии; это дало им возможность без особых усилий побеждать в стычках.
Каждая победа доставляла Спартаку новых солдат; под его начальством собралось уже 70 тысяч рабов. Казалось, что с такой армией можно было отважиться на всё. Однако усилия Спартака имели в виду только одну цель: открыть себе дорогу на родину; только там он хотел пользоваться своей свободой. Но не таковы были намерения его сотоварищей... Далее — мы знаем, чем все это кончилось: созданием в одной из далеких северных стран спортивного общества "Спартак". И это вовсе не шутка, ибо "Спартак" появился спустя каких–то полвека после упразднения рабства в Российской империи.








Микеланджело Буанаротти, «Умирающий раб», 1513 год.



"ОТ ВАС ЧТО ТРЕБУЕТСЯ, ДРУЗЬЯ МОИ?" – "ДИС–ЦИП–ЛИ–НА!"

Легко рассуждать о темных аспектах деятельности ушедших деятелей. Ну, что Август был извращенец, Сталин — упырь, а Пол Пот — нелюдь. На самом деле у каждого (из нас в том числе) есть груз, который,  фигурально выражаясь, можно положить на противоположные чаши весов. То есть, качества положительные и отвратительные. Другое дело — если ты нарушал законы общества, гора добрых дел не спасет тебя от клейма. Если ты чист перед Правосудием, пассив всегда найдется, даже, пожалуй, у святых.
Тот же Август жил во времена Древнего Рима, когда царили явно дикие  нравы — в нашем, конечно, восприятии. В частности, тогда практиковались телесные наказания. Римляне создали целый арсенал средств, предназначенных для мучений — преимущественно, рабов. Орудия экзекуций носили различные имена. Так, например, известна ferula, представлявшая собою плоский кожаный ремень, слывший в то время одним из самых милосердных и нежных инструментов. Далее следует scutica, сплетенная из витого пергамента, затем — flagella и, наконец, flagellum. Последняя штука наводила сильнейший трепет и приготовлялась из скрученных полосок коровьей кожи. Существовали еще более ужасные инструменты, а именно: длинные бичи или кнуты, в окончание которых вплетались металлические шарики, усеянные маленькими острыми иголками. Сечение рабов в древнем Риме производилось настолько часто, что остряки того времени наделяли несчастных прозвищем по роду полученного ими наказания; так, например, существовали bestiones, bucoedoe, verberonnes, flagriones и т. д.




Кадр из фильма Мэла Гибсона «Страсти Христовы»


Для того чтобы высечь рабыню, вполне достаточным основанием у римлянки служил разрез глаз невольницы, который не нравился госпоже. Если рабовладелица оставалась недовольной своей собственной внешностью, за это расплачивалась ни в чем не повинная рабыня. У некоторых матрон существовало даже правило, в силу которого рабыни, занимаясь прической своей госпожи, должны были оставаться полуобнаженными, чтобы в случае малейшей погрешности, происшедшей вследствие незначительной неловкости, быть готовой принять удар.
Слово "дисциплина" (disciplina) означало и "поучение", и "телесное наказание". Так, в частности, при помощи экзекуций воспитывалась дисциплина в войсках. Эта практика перекочевала из Античности в Средневековье, правда, христианская культура сместила смысл в сторону "умерщвления плоти".



УМЕРЩВЛЯТЬ ПЛОТЬ, ДАЖЕ ЕСЛИ ОНА СЛИШКОМ ПРЕКРАСНА

Шагнем далеко вперед, в век Просвещения, то есть, в эпоху торжества милосердия и абсолютизма. В начале XVIII века во французском городе Тулон проживала девица по имени Екатерина Кадир. Отец ее умер, когда она была еще ребенком, оставив, кроме нее, трех сыновей. Старший женился, второй вступил в орден доминиканцев, а третий сделался священником. Екатерина отличалась приятным характером и редкой миловидностью. Ей делали много предложений, но она всем отказывала, так как ее мысли были слишком заняты духовными вопросами. Екатерине исполнилось 25 лет, когда в апреле 1728 года иезуитский патер Жан Батист Жирар получил назначение в Тулон.
Целые толпы приходили слушать его проповеди и исповедоваться ему в своих грехах. Дамы всех возрастов единодушно избрали его своим духовником и советчиком, и это доверие было в высшей степени приятно святому отцу; молодые же девицы образовали между собой кружок для упражнений в благочестии, наставником которого аккурат и стал достопочтимый Жирар. Он приступил к делу аккуратно и долгое время ограничивался только мистическими разговорами. Постепенно и незаметно, хотя и уверенно, святой отец доводил своих прелестных исповедниц до обычного покаяния, которое он привык налагать в форме умерщвления плоти по издавна установленной форме: дисциплине.
Главным лицом в этом кружке любителей благочестия стала умная и осторожная девица Гюйоль. Отец Жирар нашел в ней единомышленника; очень скоро между ними установилось полное доверие, и она усердно помогала ему заманивать в благочестивое общество самых неопытных и набожных девиц. В те времена люди еще не знали, что в человеческом поведении есть такое отклонение как садо–мазохизм. Жирар собственноручно обрабатывал розгами отдельно каждую из своих прилежных учениц. Вначале наказания производились самым скромным и приличным образом, но постепенно аппетиты святого отца росли, а его прекрасные грешницы были им до того ослеплены, что процесс "искупления" только увеличивал их благоговение перед пастырем.
Святой злодей был совершенно очарован душевными и телесными качествами девицы Кадир, а посему решил непременно обратить ее в свою "веру". План его действий состоял в том, чтобы проявить необыкновенное участие к своей послушнице. Жирар, проявив все качества прелести, стал убеждать свою жертву в том, что Бог предназначил ее быть орудием Его великих замыслов. Однако, чтобы исполнить высокое назначение, она должна совершенно передать себя в руки своего духовного отца.
Обработка велась целый год, и однажды отец Жирар упрекнул свою воспитанницу в том, что она не послала за ним, когда была больна. Нежный поцелуй святого отца закончил этот милый выговор, и во время последовавшей за этим исповеди он расспросил ее обо всех ее желаниях, наклонностях и мыслях. Он посоветовал жертве каждый день причащаться, причем предупредил ее, что скоро у нее начнутся видения, о которых она должна ему подробно рассказывать.
 Несчастная Екатерина впала в истерическое и мистическое состояние, образ отца Жирара уже не выходил у нее из головы. Она открылась в этой страсти к нему, горько плача над своей слабостью. Отец Жирар утешил ее, и девица Кадир приняла формулу послушания, предложенную духовником: "Я отрекаюсь от себя, я предалась вам, я готова говорить, делать и терпеть всё, что вы от меня потребуете".
Девицу Кадир смущали странные сны, где главным героем являлся отец Жирар, она же по временам казалась одержимой злым духом и проклинала религию Христа и святых. Близкие, опасаясь за ее здоровье, посоветовались с Жираром — и тут осуществилось его давнишнее желание: приглашенный в дом Кадир, священник часто мог оставаться с девушкой, как говорится тет–а–тет. Жирар пользовался приемами дисциплины, проделывая это над обнаженной пациенткой, как только с ней начинались ее припадки.
Девушка пыталась жаловаться Гюйоль и другим сестрам на вольности отца Жирара, но они только смеялись и рассказывали, что и с ними он ведет себя так же. Жирар участил свои визиты и с особенным вниманием разглядывал кровавые ссадины на прекрасном теле.
Однажды Кадир не проявила покорность и, несмотря на приказания Жирара, отказалась перестать держаться за стул, на котором она сидела, а так же не стала снимать платья. Тогда была вызвана Гюйоль, которая наговорила "грешнице" много противных слов, после чего та пришла в кроткое настроение, попросила прощения и обещала в будущем проявлять полную покорность.
На следующее утро отец Жирар вошел к ней в комнату и принялся поучать, а так же заставил девушку пить напиток его собственного изготовления. Он решил, что необходима перемена условий, и девица Кадир поступила в монастырь в Оллиуле. Две недели после этого отец Жирар не посещал ее, но истечении этого времени он попросил у настоятельницы разрешения видеться и переписываться со своей ученицей. Большая часть его писем была уничтожена, но те, которые сохранились, раскрывают целую систему самого утонченного молинизма, к которому прибегал этот иезуит для обольщения несчастной девушки.
Страсть его к ней все возрастала. Он исследовал ее раны, применял дисциплину прежним способом и по целым часам оставался у своей исповедницы. Она сама иногда хвалилась перед другими монахинями, что испытывает "величайшие духовные наслаждения". Одно время Екатерина была заключена в келью, и патер мог разговаривать с ней только через отверстие в стене; но изобретательность иезуита преодолела и это затруднение: он убедил свое духовное чадо выставить известную часть тела в отверстие и таким образом получать розги!
Со временем злодею надоела его духовная дочь, и он решил сослать предмет своей преступной страсти в Картезианский монастырь в Премоле. Епископ Тулонский не мог дальше терпеть и, запретив дальнейшие их сношения друг с другом, заставил перевезти девицу Кадир на дачу Бока, близ Тулона. Увидев, что приближается развязка, Жирар при помощи сестры Гравье, своей бывшей ученицы, вернул письма, писанные им Кадир, за исключением одного, которого не было в ее ящике.
Епископ назначил нового настоятеля в Тулонский монастырь кармелиток, чтобы тот отныне был духовником Кадир. Посредством исповеди постепенно открылись все нечестивые поступки отца Жирара, о чем настоятель немедленно известил епископа. Последний поклялся избавить страну от "обжорливого волка". Девица Кадир умоляла его на коленях, обливаясь слезами, не разглашать всей этой гадости, и епископ обещал ей скрыть скандальную историю, в чем вскоре раскаялся. Он лишил Жирара его сана и назначил церковную комиссию, чтобы расследовать все его проделки. Комиссия априори была предубеждена против девицы Кадир, имея намерение оправдать Жирара. Девушка, уверенная в своей невинности, призналась во всем, но показания ее были слишком сбивчивы — и ее противник воспользовался неточностью указанных ею чисел и другими мелочами. Восемь иезуитов были допрошены и дали самые благоприятные отзывы о своем брате; монахини также доказали свое благоговение перед преследуемым отцом. В итоге Кадир была выставлена лгуньей, изменницей и клеветницей, а так же обвинена в том, что ее подкупили нанести оскорбление ордену иезуитов. Дело дошло до Верховного Суда в Эксе, а иезуиты не жалели ни денег, ни трудов, чтобы спасти репутацию. Екатерина в это время содержалась, как осужденная преступница, в скверной, вредной для здоровья комнате. Ее мучили, угрожали и досаждали ей, как только могли, пока она наконец не отреклась от всего, в чем обвиняла Жирара.
Суд приговорил отдать ее на поруки в городской монастырь. Апеллируя к высшему суду, девушка показала, что ее первое признание на исповеди было правдивым, все остальное было сказано под давлением. Суд решил, что неправы были обе стороны.
Этот трагикомичный процесс наделал много шуму, общественное мнение было всецело на стороне Кадир. Тех, кто голосовал против Жирара, толпа благословляла и встречала рукоплесканиями, а сам Жирар был побит камнями и его с большим трудом удалось спасти от ярости черни. Он умер через год после этого, и многие сочли его преждевременную смерть наказанием за грехи.
 Девицу Кадир окружили нежным попечением. Вскоре она исчезла с исторической сцены — что с нею сталось, неизвестно совершенно. Зато ее красота и страдания были воспеты современниками. Вольтер, с присущим ему цинизмом, выразился так: "Эта красавица видела самого Бога; Жирар же видел ее и даже прикасался к ней — а, значит, он тоже был причастен и в каком-то смысле счастлив".





И ЦЕЛОГО МИРА МАЛО

Исходя из того, что человечество имеет обычай воевать, несложно сделать вывод, что война — нормальное состояние человечества. Как любят говорить наши десантники, нам нужен мир, желательно — весь. Другой вопрос, что войны могут быть оральными или виртуальными, не обязательно убивать непонарошку. Из послания святого Иакова: "Откуда враждебность и откуда столкновения между вами? Не отсюда ли: от наслаждений ваших, воюющих в членах ваших? Вы вожделеете и не имеете; вы убиваете и завидуете, и не можете достичь, вы входите в столкновение и воюете". А, впрочем, посылают у нас часто и далеко, да кто слушает.
Без войн немыслима мировая культура. Да и сами конфликты — тоже культурные феномены, хотя в основном они выглядят совсем уж бескультурными. Тем более что специалисты выделяют три основных причины войн: гордыня, зависть и алчность. Но еще война выдвигает циничных и жестких военачальников. Утонченных и совестливых боевые действия не терпят. Однако вождями или национальными лидерами далеко не всегда становятся полководцы. Обратим, наконец, наши взоры на Восток.
Современные (нам) монголы отличаются миролюбием и терпимостью. Одновременно у них существует культ Чингиз–хана, одного из самых жестоких завоевателей в истории человечества. Проблема в том, что созданный народами миф о Чингиз–хане вряд ли соответствует характеру реального человека с тем же именем–титулом.
Когда злобные татары отравили главу улуса Оэлун Есугая–богатура, остались его сыновья Бектер, Бельгутай, Хасар и Темучжин. Первая и вторая пара детей соперничали, ибо родились от двух разных женщин. Вторые оказались решительней: Хасар и Темучжин убили Бектера, расстреляв юношу из лука, когда тот пас овец на холме. Тайчиуты насильно увезли Темучжина в свое кочевье, надев ему на шею в качестве наказания тяжеленую колодку — кангу.
Темучжин был уверен в том, что он — любимец верховного монгольского бога Тэнгри, Вечного Синего Неба. Он сбежал из племени тайчеутов и стал собирать по степи таких же, как и он, отчаянных парней — нукеров. Его идея была проста: вернуть то влияние, которым обладал отец Темучжина. На отряд напали такие же грозные разбойники и отняли у молодого главаря юную жену Борте. Сам Темучжин спрятался в диком лесу, а лесов монголы издревле боялись. Противники из племени кереитов, посчитав, что Темучжин сгинул, ушли — и это была их ошибка. Божий избранник на самом деле собрал еще более мощный отряд, который разбил кереитов. Темучжин вернул свою Борте, которая вскоре родила ему первенца, Чжочи.
Все это — известный сюжет. Он мог бы и сгинуть в народной памяти — монголы много и бестолково воевали друг с другом — но Темучжин стал первым пожелавшим собрать племена степных людей в единый кулак. Позже родилась легенда о том, что вожди сами пришли к Темучжину, сделав ему предложение, от которого невозможно отказаться. По крайней мере, именно тогда молодой герой получил известный титул: Первый Властитель (Чингиз–Хан).
Далее легенда сообщает о том, что бывший друг Чингиз–Хана, Чжамуха напал на его отряд и разбил его, а семьдесят соратников Темучжина заживо сварил. Последовало десять лет скитаний поверженных объединителей нации, и дошло до того, что Темучжин разуверился в своем небесном покровительстве — якобы его оставили кючю и су, тайная сила и небесная благодать.
В те годы, будучи в подчинении у кереитского кагана Тоорила, Темучжин служил у китайцев, гоняя назойливых и ненавистных татар. Хотелось посчитаться тайчеутами, надевшими на его шею кангу. Это опытному воину удалось — истреблены были даже дети и внуки тайчеутов. Как вы поняли, не все старые времена были добрыми. 
Чжамуха между тем объявил себя Властителем всех властителей (Гур–Ханом). Но он совершил ошибку, приняв в союзники татар. Темучжин смог убедить своих сторонников, что идут они воевать не за лошадей и женщин, а дабы покончить с настырными татарами. Говоря современным (для нас) языком, возник лозунг уничтожения целого этноса: "Татарское племя — исконные губители отцов и дедов наших. Истребим же их полностью, равняя ростом к тележной чеке, а оставшихся обратим в рабство!" Так и было исполнено: всех, кто не смог сбежать и кто был выше оси телеги, убили.
Чем не национальная идея? Но она не понравилась кагану Тоорилу и Чжамухе, задумавших ликвидировать явно обезумевшего Темучжина. Последний, обладая несомненным чутьем, смог уйти от заготовленной ловушки; с небольшим отрядом он укрыться в суровых местах у озера Бальчжуна. Там–то и собрался настоящий "монгольский кулак", впоследствии так устрашавший правителей многих держав. Чингиз–Хан прежде всего подарил представителям ранее враждовавших племен мечту. Она была по–варварски проста: много благ и богатств в обмен на доблесть.
Все могло быть иначе. Тоорил, он же Ван–Хан, благоволил христианам. Но он недооценил своего сотника, оказавшегося более последовательным, и в итоге монголы стали буддистами (другие их потомки — мусульманами). "Пресвитер Иоанн" (так Ван–Хана именовали западные миссионеры) попал в плен к своим союзникам найманам, которые Тоорила убили, сделав из его черепа фетиш для предсказаний.
Чингиз–Хан провозгласил создание Великого Государства монголов, Их Монгол улус. И началось завоевание мира. Чингиз–Хан говорил: "Нет более высокого наслаждения, нежели подавить возмутившегося и победить врага, захватить все, что он имеет, заставить его женщин рыдать и превратить их животы в подстилку".
Теперь–то мы знаем: хочешь, чтобы пошли за тобой — будь понятен и прямолинеен. Цени преданность и не прощай предателей. Чингиз–Хан, следуя своему же принципу, казнил всех, кто выдал ему его же врага Чжамаху. Восемь столетий спустя примерно такую же линию гнул другой восточный тиран: Сталин.



Памятник Чингих-хану в Цонжин-Болдоге, Монголия.


Чингисхан и его преемники пытались разрушить то, что оседлые народы накапливали тысячелетиями. В XIII–XIV веках они совершили последнюю попытку установить верховенство грабителя, который ничего не производит, а приходит отобрать плоды упорных трудов у беззащитного, которому некуда бежать.
Попытка провалилась, потому что в конце концов у кочевников не осталось иного выбора, кроме как перенять образ жизни тех, кого они покорили. Захватив деревни и города, они поселились в них, потому что беспредел и хаос не могут длиться вечно (или я слишком наивен?). Образ Чингиз–хана многие века вдохновлял татаро-монгольских всадников на новые завоевания. Однако его внук Хубилай решил завершить наконец поход, начатый предком, и поселиться в своей летней резиденции, выстроенной в городе Шанду. Представитель пятого колена наследников Чингисхана султан Олджейту построил на пустынном плато новую столицу — Сольтание. Олджейту–строитель (так его прозвали) был либеральным правителем, поэтому разрешал жить в городе людям, приехавшим со всех концов света. Успев побывать христианином, буддистом и мусульманином, он даже попытался примирить все эти религии. Его можно назвать единственным кочевником, который был полезен цивилизации: собрав духовные знания из четырех мировых культур, он взял лучшее от каждой из них, сохранил и передал будущим поколениям. Но он был неважным воином.



РАССУДИТЕЛЬНЫЕ СУПРОТИВ БЕЗРАССУДНЫХ

Эту главку начну с одной истории из нашей современности. Есть такая православная писательница: Наталия Сухинина. Одно время мы с ней работали в одной газете, и она очень гордилась своим сыном, постригшимся в монахи. Была очень трогательная ситуация: Денис Сухинин слыл повесой и гулякой, а его мама решилась пойти пешком (из Москвы) на Святую Землю, то есть, в Иерусалим. Когда она вернулась из паломничества, сын ей и говорит: "Мам, ухожу в монастырь".
Так Денис стал отцом Доримедонтом. Подвизался в разных монастырях, а в последнее время — на святой горе Афон. Тут — новость: иеромонах Доримедонт порывает с Церковью, уезжает в один из отдаленных регионов России, становится фермером, заводит свиней, женится, появляются дети. Если там, в высших эмпиреях все наши ходы действительно записываются, каждому воздастся, и не нам кого–либо судить. По крайней мере, Денис Сухинин растит потомков, а предостережения о том, что де монахи-расстриги прямиком отправляются в ад, являются лишь гипотезами.
Есть люди умные и шибко умные. Их отличить несложно: первые говорят то, что от них хотят слышать, вторые несут что ни попадя либо говорят то, что думают, ведь они думать умеют. Характерно, что именно шибко умные и двигают прогресс, хотя еще не доказано, что данное явление — хорошее дело.
Средневековый мир, хотя его и принято считать темным, не был лишен лучей света. Один из таковых — голиарды. Эти деятели являлись прежде всего свободомыслящими странниками, говорящими то, что думают. Не имея средств к существованию, они сбивались в ватаги бедных школяров, живших чем и как придется, нищенствовавших, делавшихся слугами у своих более зажиточных соучеников. Как тогда говорили, если Париж — рай для богатых, то для бедных он — жаждущая добычи трясина.
Чтобы заработать себе на жизнь, голиарды иной раз делались циркачами или шутами; отсюда, вероятно, происходит еще один ярлык: joculator (жонглер). Следует, впрочем, уточнить что слово joculator у французов той эпохи было эпитетом для того, кого находили опасным, кого хотели выбросить за пределы общества. Если голиарды и предавались критике окружающей действительности, многие из них все же мечтали сделаться теми, кого они критикуют.
Так, получивший репутацию насмешника Гуго Орлеанский, по прозвищу Примас, успешно учил в Орлеане и Париже; он вполне оправдывал репутацию насмешника (послужив впоследствии прообразом Primasso в "Декамероне" Боккаччо). Он всегда жил в безденежье и сохранял остроту настороженного взгляда, а вот Архипиита Кельнский перебивался подачками за лесть со стола Регинальда Дассельского, немецкого прелата и архиканцлера Фридриха Барбароссы.
Голиарды мечтали о щедром меценате, о беззаботной жизни на широкую ногу. Игра, вино, любовь — вот воспеваемая ими "троица", вызывавшая негодование благочестивых душ того времени. Но есть и другая сторона медали: благородство человека — дух, образ божества, примат добродетелей, самообладание, выдвижение скромнорожденного.
В рыцаре голиард презирал военного, солдата. Для городского интеллектуала поединки диалектики заменили честь оружия и достоинство военных побед. Архипиита Кельнский говорил о своем отвращении к делам оружия так же, как и Пьер Абеляр, один из величайших поэтов-голиардов, выражал это в стихах, которые читали вслух и пели на горе св. Женевьевы, подобно тому, как сегодня читают рэп.
 Пьер Абеляр был не просто голиардом — он являлся живым символом интеллектуальной парижской среды. Бретонец из-под Нанта, он родился в Пале в 1079 году и принадлежал к мелкому дворянству. Абеляр с радостью пренебрег воинскими трудами (ратное поприще избрали его братья) и погрузился в учебу. Вечный спорщик, он стал "рыцарем диалектики". Когда Пьер перебрался в Париж, раскрылась его доблесть: потребность разбивать идолы. Вера в свою звезду побудила Абеляра атаковать самого известного из парижских мэтров, Гийома из Шампо.
Абеляр его провоцировал, припирал к стенке, похищал у него слушателей. Гийом вынужден подправлять свое учение; он пытается учесть критику молодого визави. Итог: Гийома покинули все ученики. Абеляр расположился именно там, откуда удалился его старый противник, на горе св. Женевьевы, куда переместился центр интеллектуальной жизни Франции. Один человек определил судьбу целого квартала, но он страдал от того, что у него теперь нет равного ему соперника. В те времена высшими из философов считались теологи, и Абеляр дает себе клятву: он сам сделается богословом. Он вновь становится студентом и спешит в Лан на лекции самого знаменитого богослова того времени, Ансельма Ланского. Абеляр импровизирует комментарий на пророчества Иезекииля, вызывающий восторг у слушателей. Записи этой лекции ходят по рукам, их лихорадочно копируют.
 Абеляра настигла слава, но в этот момент нагрянуло новое испытание, которое деликатно можно назвать ''стрелой Амура''. Детали нам известны по искренней автобиографии ''Historia Calamitatum'' ("История моих бедствий"). В 39 лет он знал плотскую любовь лишь по Овидию и по сочиняемым им самим стихам. В своей исповеди Абеляр признается: "Я считал уже себя единственным сохранившимся в мире философом, а Элоиза — приложение к завоеваниям разума. Да и само это приключение возникло больше из головы, чем по зову плоти".
Племяннице каноника Фульбера было 17 лет, а она уже своими знаниями славилась на всю Францию. Каноник вверяет Элоизу Пьеру как ученицу: ему льстит, что обучать ее будет знаменитый мэтр. Когда они говорят о заработной плате, Абеляр охотно принимает предложенные скуповатым Фульбером стол и кров.
 Интеллектуальное общение стремительно переходит в нечто более интимное. Довольно скоро тайное становится явным — и Абеляр должен покинуть дом обманутого им хозяина. Влюблённые находят возможность встречаться в другом месте, и здесь — новость: Элоиза беременна. Абеляр, проявив отменную смекалку, пользуется отсутствием Фульбера, чтобы умыкнуть предмет своей страсти и в платье монахини спрятать таковой у своей сестры в Бретани. Элоиза рожает сына, получившего странное даже по тем временам имя: Астролябий.
Будучи простым посвященным, Абеляр вполне может связать себя узами брака. Но он боялся, что, женившись, подорвет свою карьеру преподавателя, станет насмешкой для школяров. Время между тем настало несколько либеральное. Ссылаясь на Святые Писания, голиарды говорят свободным от условностей языком и подчеркивают, что мужчина и женщина наделены органами, которыми они могут без стыда пользоваться. И тут свой голос подает Элоиза. В письме она предлагает Абеляру отказаться от мысли о супружестве. Тот отвергает жертву Элоизы, предлагая брак — но только… тайный. Чтобы успокоить Фульбера; его оповещают, и он даже присутствует на благословении этого брака.
Однако намерения у персонажей этой комедии различные. Абеляр с успокоенной совестью думает вернуться к своим трудам — Элоиза должна оставаться в тени. Фульбер требует, чтобы весть о свадьбе разошлась, дабы всем стало известно о полученной им сатисфакции. Абеляру это надоело, и он задумал такую комбинацию: Элоиза удалится в монастырь, где облачится в послушницу — это положит конец сплетням. Элоиза, у которой уже нет иной воли, кроме абеляровой, будет ждать в этом образе, пока не смолкнут сплетни.
 Фульбер, посчитав, что Абеляр хочет избавился от Элоизы навсегда, решается на преступление, отчего комедия перерождается в трагикомедию. Ночью в дом Абеляра врывается карательная команда: его самым позорным образом калечат, лишив того, что производит семя. Поутру новость о скандале распространяется на весь Париж. Абеляр пытается скрыть свой стыд в аббатстве Сен-Дени…
…Общение двух любящих душ продолжалось еще очень долго — в письмах из одного монастыря в другой. Интеллектуальная страсть спасла Абеляра. Залечив раны, он поборол и смятение, но размеренной жизни обители мешает толпа учеников, прибывающих, чтобы просить мэтра вернуться к преподаванию. Абеляр пишет для них свой первый богословский трактат. Его успех вызывает гнев: враги Абеляра собрали толпу, грозившую его разорвать. Книгу сжигают, а Абеляра на специально созванном Соборе приговаривают до конца дней своих пребывать в монастыре.
Через год не сломленный морально Абеляр бежал из монастыря Сен–Дени, найдя убежище у епископа из Труа. Он строит себе небольшую молельню и живет отшельником. Убежище обнаруживают ученики, и вокруг возводится деревня из хижин и палаток, которую назвали: Параклет.


Памятник Пьеру и Элоизе в Лё Палле, Франция.


Два церковных деятеля намерены Абеляра вконец извести: речь идет о св. Норберте, основателе ордена премонтриан, и св. Бернаре, реформаторе цистерианского ордена из аббатства Сито. Они так истово преследуют Абеляра, что он даже подумывает о бегстве на Восток. Абеляр перебирается на родину, где его избирают аббатом одного бретонского монастыря. Монахи невообразимо грубы, он пытается их чуть-чуть ''обтесать'', а они в ответ хотят его отравить. Снова бегство, и в 1136 году Абеляр вновь поселяется на холме св. Женевьевы. Он снова учительствует, к нему ходит больше, чем когда бы то ни было слушателей. Его враги вновь начинают атаку на его труды, а во главе стоит св. Бернар.
 Успеха св. Бернар не имеет, при этом окончательно уверившись в размерах учиняемого Абеляром зла. Один из учеников Абеляра предлагает, чтобы в Сансе состоялся диспут перед собранием теологов и епископов. Мэтр должен еще более возвыситься в глазах своих слушателей. Св. Бернар готовит убийственный удар: диспут превращается в Собор, Абеляр — в обвиняемого. В ночь перед дебатами св. Бернар созывает епископов, показывает им собранное на Абеляра досье и представляет его как опасного еретика. Наутро последнему не остается ничего другого, как поставить под сомнение правомочность Собора и воззвать к Папе.
Епископы посылают в Рим довольно мягкое осуждение. Встревоженный этим Бернар торопится, чтобы его обогнать. Его секретарь мчится к преданным Бернару кардиналам с письмами, которые помогают вырвать у Папы суровое осуждение Абеляра, книги которого приговорены к сожжению. Абеляр вновь должен отправиться в путь… он укрывается в Клюни. На этот раз он сломлен.
Петр Достопочтенный принимает его с бесконечным милосердием, примиряет его со св. Бернаром, добивается от Рима снятия отлучения и помещает Абеляра в монастырь Сен-Марсель в Шалоне, где тот умирает 21 апреля 1142 года. Великое аббатство Клюни посылает ему письменное отпущение грехов и напоследок делает еще один весьма деликатный жест — передает его прах Элоизе, аббатисе в Параклете.
В XIII столетии голиарды исчезают. Их задели преследования и проклятия, а их собственная склонность к разрушительной критике не позволила им найти свое место в строительстве университета, который они так часто покидали, чтобы успеть насладиться жизнью и пространством.


ВРУН НА ВРУНЕ ДА ВРУНОМ ПОГОНЯЕТ

Ральф Девидсон в своей книге "Очевидность и построение" утверждает, что абсолютное большинство письменных источников древности сфальсифицированы. Это не означает, что не существет подлинных документов прошедших эпох, но ведь историческая наука тем и отличается от истории как таковой, что под набор фактов при желании можно подвести любую идеологию. А то и наоборот.
Особенно потрудились европейцы эдак пятьсот лет назад. Согласно Девидсону, интеллектуалы Ренессанса предприняли попытку радикального перелома восприятия исторического процесса. Им нужны были идеалы, а ежели таковых не сыскать, разумно подогнать под таковые то, что имеется.
 До XV столетия тексты Ветхого Завета и описанная там история иудейского народа были единственной исторически передаваемой традицией, которая была принята христианским миром. Если отказываться от мифического сказания об Александре Македонском, которое также циркулировало в Средневековье, то до него не было никаких произведений, известных западноевропейцам, которые не подразумевались как наследие иудейской культуры и традиции. Прежде всего до него не было вообще никаких указаний на культуры античных Греции и Рима. Архитектурные реликты, которые сегодня приписываются римлянам, могли приписываться только иудею, черту или Cruto (врагу Бога).
Западу до времени Ренессанса были почти незнакомы древние греки. Когда крестоносцы захватили в 1206 году Константинополь, они не искали и, соответственно не нашли там никаких античных рукописей. Еще в XIV столети не было в Италии никого, кто бы знал византийский (греческий) язык. Лишь один Петрарка интересовался наследием Ойкумены. Если вчитаться в "Божественную Комедию", там вы обнаружите жуткую кашу из верований, откровений и заблуждений разных эпох. Но Данте жил задолго до Ренессанса, ему не была дарована смелость дерзания.
Италия XIV столетия имела совершенно другие заботы. Только после того, как к середине XV столетия дошло до конкордата с немецким государством, начал укрепляться государственный авторитет. Папы вернулись в Рим, могли начинать теперь восстанавливать библиотеку и интересоваться античной историей. Тогда внезапно и появляется уйма старых рукописей, которые сегодня рассматриваются в качестве исторических источников, хотя они доподлинно не могут рассматриваться как таковые согласно критериям современной науки.
Рукописи в большинстве случаев уничтожались, ибо уже отслужили как образец для печати. Кажется, Папы, которые фигурировали как их издатели (первооткрыватели), только и думали о том, как бы уничтожить ценный оригинал. У экспертов-историографов нет никакого сомнения в том, что тогда филологическая совесть уступала по значению задаче обслуживания чьего–то интереса. Тексты изменялись по личному вкусу, а первоначальные подлинники уже и не существуют.
Взять, например, книги Иосифа Флавия по иудейской истории, которые внезапно стали важным дополнением к Библии. В конце XV столетия собрание трудов иудея издает именно католический кардинал. До того времени вообще никто не знал этого Флавия, или, как это мягко называется в традиционной исторической науке, "он игнорировался".
Иосифа представили "благородным иудеем", который в 67 году н.э. решительно боролся против римлян, был схвачен, взят в плен, но его пощадили, так как он связал якобы ''мессианский слой'' Ветхого Завета с Веспасианом. И никто не знает почему должен был римлянин Веспасиан иметь в 67 году н.э. какой-то интерес к Ветхому Завету, не говоря уже о его невежестве в вопросе, кто такой мессия.
Согласно всему, что знает современная нам наука о религии Римской империи, не было там никакого мессии. Его придумали поздние переписчики и интерпретаторы.




 

Евнух в Малой Азии





ТО ЛИ МУЖИК, ТО ЛИ...


Все началось с того, что люди в определенный момент перестали быть равными (хотя, такого никогда не было). Точнее, появились две взаимоподкрепляющие силы — деньги и власть — всецело направленные на то, чтобы обладающие первым и вторым обладали этим во все больших и больших размерах, а не имеющие «самую сладкую парочку человеческих стремлений», естественно, во все меньших и меньших.
В общем, у малой части человеческого общества стремление обладать разнообразными вещами стало зашкаливать мысленные пределы. К этим вещам (чего уж лицемерить) относились и женщины. В количестве жен и наложниц тех же ветхозаветных героев неискушенному читателю запутаться несложно. За таким беспокойным хозяйством (а что такое чисто женский коллектив, не мне объяснять) в многонаселенных гаремах нужен был присмотр и еще раз присмотр. А разве поставишь на выполнение такой деликатной задачи какого-нибудь стражника, будь он хоть самый последний обалдуй или первейший праведник?
И для службы в гаремах человечество придумало специально подготовленных людей «третьего пола»: евнухов. Оскопление по Моисеевым законам запрещалось, и, даже если кастрация происходила из-за несчастного случая или насильно, пострадавшим запрещалось входить в скинию (переносной храм: в те времена евреи были кочевым народом). Тем не менее, библейская история полна упоминаний о евнухах, которые кишели при царских дворах и в богатых семьях.
Способы оскопления оставим за кадром; слишком уж они бесчеловечны. Тем не менее, кастрация являлась вполне заурядной операцией в древнем обществе. Из рабов, захваченных в какой-нибудь войне — а войн в те времена было не меньше, чем сейчас — отбирали мальчиков привлекательной внешности и... ну, в общем, превращали их в игрушки для богатых дяденек или в безбородые домашние украшения, ведь юношеская красота в ту безжалостную эпоху особенно ценилась. По распространенному мнению, евнухи, лишенные привязанностей и семейных уз, были более преданны господину или двору, а потому они даже могли достигнуть немаленьких должностей.
Кроме того, что они были превосходными блюстителями гаремов, евнухи часто становились надежными помощниками и секретарями царских жен. На них можно было возложить высокие государственные обязанности, не опасаясь, что они могут основать собственные династии и додумаются до свержения правящего клана. Их репутация не могла быть запятнана обвинениями в преступлениях, связанных с изнасилованием, исками об отцовстве и прочими скандальными делами, которые так часто портят карьеру государственным мужам.
Первой цивилизацией, начавшей официально отбирать евнухов на роль госчиновников, считается Ассирийская империя. Эту практику переняли и персы, чей царь Кир Великий лично назначал представителей «третьего пола» на каждую должность, начиная от привратника. В Лидии (государство, существовавшее в I тысячелетии до н. э. на территории нынешней Турции) цари благоволили к евнухам... женского пола (им удаляли яичники).
Несмотря на запреты кастрации, которые вводили некоторые императоры Рима, в античности евнухи были распространены  не меньше, чем в той же Ассирии. Христианская церковь, категорически осуждающая кастрацию, не смогла переломить «могущество евнухов», охватившее латинский мир уже после официального принятия христианства. В Восточно-Римской (Византийской) империи тысячи молодых людей, добровольно (!) подвергнувшись оскоплению, поступали на государственную службу, снабдив великую страну некоторыми видными министрами и даже главами Православной церкви. К Х веку евнухи даже превалировали перед обычными людьми при византийском дворе, отчего этот век впоследствии был назван «раем евнухов».
В других государствах молодых людей кастрировали насильно только в том случае, если они не поддавались на уговоры своих семей, желавших поправить свое материальное положение путем продажи одного из своих членов (простите за двусмысленность) в евнухи. Но не будем забывать, что и в наше время есть некоторая прослойка «мужеского» полу, которым не слишком-то нравится пребывать в шкуре мужчины; сейчас они у нас называются трансвеститами. Уместно было бы предположить, что трансвеститы существовали и пятьсот, и тысячу лет назад, а, возможно, и в глубокой древности. На арабском Востоке эту проблему решили конкретно: в том же X веке евнухи, или «мужчины, пожелавшие стать женщинами», работали певцами, танцовщиками и даже проститутками.
Существовали даже религии, поощрявшие кастрацию. Поклонники фригийской богини Кибелы в свое время наводили на древних римлян ужас, оскопляя себя публично. Под грохот тарелок, с песнями, они бродили по улицам Рима, подобно нынешним кришнаитам, и, войдя от постоянного повторения ритма в исступление, острыми кусками битой глиняной посуды... (эх, даже рука не поднимается написать!) в общем, бросались этим хозяйством в окна  благочестивых римлян...
Но нет соперников по популярности «третьего пола» у древних китайцев. Кроме кастрации, кстати, китайцы придумали такую операцию как вшивание в мошонку небольших колокольчиков. Где китайцы всем этим звенели, неизвестно, но что было — то было. Для императоров считалось нормальным явление иметь такое же магическое число фаворитов-мужчин, как и жен. Евнухи были в Китае мощнейшей силой и особенно сильное влияние они приобрели в эпоху правления династии Хань (202 г до н. э. - 220 г. н. э.), когда у некоторых из них в руках была сосредоточена огромная власть. А в последние годы династии Мин (XVII век) страной фактически управлял евнух Вей Чжун-сянь. При вдовствующей императрице Цы Си делами двора заправлял евнух Ли Ляньин, который нажил огромное состояние на взятках, торговле должностями, подрядах на дворцовое строительство.
К началу ХХ века в императорском дворце насчитывалось больше 3000 евнухов. Они делились на две категории. Принадлежавшие к первой обслуживали императора, императрицу, мать императора и императорских наложниц. Принадлежавшие ко второй категории — всех остальных обитателей Запретного Города. Почти все Старшие евнухи имели в своем распоряжении собственную кухню и свой штат младших евнухов, служащих им горничными, служанками, поварами и т.п. Последний император Поднебесной Пу И вспоминал об одном Старшем евнухе: «...с наступлением зимы он каждый день менял шубы. Он никогда не надевал дважды одну и ту же соболью куртку. Одной только шубы из морской выдры, которую он однажды надел на Новый год, было достаточно для того, чтобы мелкому чиновнику прокормиться всю жизнь...»
Жизнь младших евнухов была горька. Их безжалостно били, наказывали, а в старости их фактически выбрасывали на улицу, им не на кого и не на что было опереться. Все, чем они жили, — это жалкие подачки, которые едва спасали от голодной смерти.
У Старших евнухов было много обязанностей: они распространяли Высочайшие указы, присутствовали при императорской трапезе, принимали прошения, получали деньги и зерно от казначеев вне двора, обеспечивали противопожарную охрану. Они хранили книги в библиотеках, антиквариат, оружие, желтые ленты для отличившихся чинов, свежие и сухие фрукты. Они руководили строительными работами во дворце и возжигали ароматные свечи перед Духами императоров-предков, ухаживали за садами, готовили лекарства, играли во дворцовом театре, читали молитвы... в общем, весь властный мир держался на их покатых плечах.
На Новый Год евнухи совершали обряд подношения Духам дворцовых палат; обычно это были куриные яйца, сухие соевые лепешки и вино. С особым старанием это делали младшие евнухи. Они надеялись на то, что Духи дворцовых палат смогут защитить их от постоянных побоев и невзгод. Духи не помогали.















ПОВЕЛИТЕЛИ БЕЗМОЛВИЯ

В 1911 году финский филолог Кай Доннер выехал из сибирского Томска на санях, чтобы изучать самоедов и "бежать от реальности в удивительную страну легенд". Он буквально сорвал с себя бремя цивилизации — костюмы, накрахмаленные сорочки, постельное белье, зубную щетку, принадлежности для бритья — и нарядился в традиционную двухслойную одежду из шкуры лося. Полный решимости провести зиму в Арктике, он в феврале 1912 года достиг Поккелки, своеобразной столицы самоедов.
Там Доннер обнаружил, "зал собраний" во "дворце" местного вождя, представлявшим собой полуподземное сооружение с бревенчатыми стенами и очагом из глины и ветвей. Здесь на полу спали тридцать человек. Дубяк был такой, что никто не раздевался; помещение кишело паразитами и было пропитано зловонием. Хотя ежедневно на несколько минут в этом северном краю показывалось солнце, внутри ''дворца'' всегда было темно, так как свет не мог пробиться сквозь затянутые инеем окна. И все же эти люди считали, что они счастливее тех, что потеют на полях и растрачивают силы в поисках материальных богатств. По мнению пытливого финна, они достигли самой трудной цели: перестали испытывать гнёт человеческих желаний.
Одна из самых странных загадок человечества — обитание людей в краях, где земли покорены вечной мерзлотой. Гуманисты XVI века культивировали миф о варварской невинности полярных народов (речь шла преимущественно о саамах, считавшихся в Европе самыми сильными колдунами), не знающих лихорадочной суеты, свободных от гражданских разногласий и не способных присваивать чужую собственность. Я и сам, общаясь с северянами, привык слышать о том, что колонизаторы привнесли в их культуру ложь, мат и воровство. Они имеют в виду русских, а у удорских коми, к примеру, в ходу выражение: "Рочь — прочь!", где "рочь" — это русские.
Есть расхожая теория о миграции северян: охотники севера следовали за отступающим льдом в конце Ледникового периода, точнее, за стадами диких оленей, питающихся ягелем, растущим в лесотундре. Они же одомашнили волков, превратив их в ездовых и охотничьих собак. В какой–то момент удалось приручить и диких оленей, а собаки научились охранять стада. Люди тундры цеплялись за самые северные обитаемые земли и за общество тех животных, которых они знали и которые могли дать им пищу, одежду и кров.
Подробной картины всех особенностей северной жизни южане не видели до середины XVI века, когда братья–католики Джон и Олаус Магнумы собрали материал о мире, в котором они надеялись предотвратить Реформацию. "Описание народов Севера" Олауса — именно тот документ, из которого мы знаем о подлинной жизни людей полутысячелетней давности, для которых тундра является родным домом.
 Олаус Магнус был настоятелем Стренгенского собора; родную Швецию ему пришлось покинуть из-за распространения протестантизма. Он с тоской изгнанника гордится тем, что подобен готу среди римлян, и в Севере ему нравится все, кроме ереси. Олаус знал Арктику непосредственно, потому что в 1518–1519 годах был послан в эту область собирать церковную десятину; он утверждал, что добрался до 86 градуса северной широты; вероятно, тогда его и пленили обычаи и легенды саамов.
Олаус в своем опусе изображает Север своего рода Новым Светом, полным богатств и чудес, где бесчисленные некрещеные души ждут вести о Христе. Он наслаждается новизной и разнообразием в мире, где даже туман не кажется блеклым. Он описывает разнообразные виды льда и двадцать сортов снега. Но более всего Олауса тронули магические таланты северян. Поскольку волшебство — способ совладать с природой, можно сказать, что оно — замена цивилизации, делающее ненужными такие общераспространенные преобразования среды как строительство городов, ирригация, скотоводство, сельское хозяйство, вырубка лесов, изменение местности и добыча полезных ископаемых. Жители Севера совершенно не затрагивают природу, почти не преобразуют ее… возможно, именно поэтому доверчивые наблюдатели наделяли их волшебством необычной силы.


А.Я. Тугаринов, «Семья юрака Ялка. Малые дети самоеда Петра Лебедя». Туруханский край, 1907 год.




У ПОСЛЕДНЕГО ПРЕДЕЛА

Или взять ещё более дикое и неприютное место нашей планеты. Когда в 1818 году отважный исследователь Арктики Джон Росс встретил на северо-западе Гренландии "арктических горцев", он открыл, что те считают себя последними из выживших обитателей Земли после вселенской катастрофы. Как бы теперь сказали, постапокалипсический сюжет. Гарпуны у них были из бивней нарвала, сани из китовых костей, а инструменты — из метеоритного железа; поэтому они остались равнодушны к тому набору подарков, на который европейцы обычно рассчитывают при установлении дружеских отношений в других местах. Впрочем, деревянные предметы пробудили у них алчность: с древесиной и тогда в Гренландии было не очень.
Росс установил, что главным изобретением, позволившим гренландцам покорить суровый остров, стала масляная лампа, вырезанная из мыльного камня и заполненная жиром тюленей и моржей. Это устройство позволяло охотникам уходить от дома сколь угодно далеко, преследуя мускусных быков аж до Северного Ледовитого океана. Так же смело аборигены шли за стадами карибу, которые в поисках соли совершали далекие переходы. На карибу нельзя охотиться в любое время года; приходится дожидаться начала зимы, когда шкура животного становится пригодной для изготовления одежды, считающейся самой теплой в мире.
Европейцы назвали этих людей "народом Туле". Ultima Thule — последний предел — граница воображения человека античности, место, где кончается земля и начинается хаос. Кстати, напомню: античные греки мифическую страну мудрецов Гиперборею располагали именно на Севере. Туле охотились на китов, на хрупких суденышках смело выходя в открытое море. Китов они убивали гарпунами, стоя на плотах, изготовленных из надутых мочевых пузырей тюленей и моржей. Сами себя люди Туле называли инуитами и юпиками; в них — что уж совсем удивительно — была примесь крови... викингов. Норвежцы открыли Гренландию тысячу лет назад. "Гренландия, – сообщает в XI веке Адам, епископ Бременский, – лежит далеко в океане против Шведских и Рифейских гор… Жители ее зелены от морской воды, почему остров и получил свое название. Люди здесь живут так же, как исландцы, однако более свирепы".
В первые годы освоения окружающая среда предлагала вновь прибывшим викингам некоторые ресурсы. Лесов здесь не было, но имелись заросли ив, карликовых берез и рябин, древесину которых можно было использовать. Не было зерновых, но росли песчаный колосок, спорыш, лен и много съедобных трав и ягод. Рыба и птица водились в изобилии, паслись стада карибу — чего никогда не было в той же Исландии. Моржи, нарвалы, лисы, горностаи, гаги, киты и полярные медведи — на всех этих животных можно было охотиться. 
Поселенцы быстро вывели породу ''гренландской овцы'', руно которой ценилось очень высоко. Что же касается их противостояния с инуитами, победили в нем последние. Норвежцев туземцы, которых викинги называли "скрелингами", оттеснили в более северные районы, а потом, видимо, совсем извели.


Эскимоска из Гренландии, начало ХХ века.


Ивар Бардарссон, представитель бергенского епископа, наделенный полномочиями решать мирские проблемы Церкви в Гренландии, в конце 1340-х годов приплыл в одно из поселений и узнал, что там произошло. "Он был среди тех, кто отправился в Западное Поселение против скрелингов… и когда они прибыли туда, то не нашли никого: ни христиан, ни язычников, только немного одичавшего скота и овец. Они перебили это скот и овец ради пищи, погрузили, сколько могли, на корабли и отправились домой". Традицию обвинять инуитов в гибели колонии подкрепило послание папы Николая V, содержащее ужасные вести. Папа пишет, что "тридцать лет назад из соседней страны приплыли по морю варвары-язычники… и опустошили землю огнем и мечом, так что ничего живого на острове не осталось".
О трудной жизни норвежцев в Гренландии можно судить по оставленным ими грудам костей. Колонисты пытались сохранить свои стада, оставляя в рационе мясо овец, коз и диких карибу; но находить пастбища становилось все трудней. Были ли последние колонисты убиты, или умерли от голода, или мигрировали по своей воле, мы не знаем. Возможно (я уже на это намекал) в результате ассимиляции самые сильные и жизнелюбивые влились в ряды туземцев, полностью утратив память о стране происхождения. Для того, чтобы проникнуться жизнью инуитов и миром Арктики, рекомендую посмотреть первый сезон сериала ''Террор'', снятого в 2018 году.




ТОРЖЕСТВО РОГАТЫХ

 "Корабли, корабли!.." – кричал монах со звонницы, высунувшись чуть не по пояс. Остров Линдисфарн, находящийся северо-восточного побережья Англии, еще не видывал такого огромного флота. Паломники? Дарители? Случайные гости? Монашеская братия, высыпавшая из келий на двор обители, обсуждала событие: жизнь здесь не изобиловала новостями. Готовили Святой Крест, чтобы достойно принять мореплавателей. А к вечеру на берегу и внутри монастырских стен валялись посеченные тела монахов и прислуги. Кельи, часовни и кладовые были очищены от всего, что представляло хоть малейшую ценность. Корабли, нагруженные добычей и пленниками, исчезали за горизонтом…
8 июня 793 года н.э. обитель святого Кутберта на Линдисфарне прекратила свое существование. Чудом оставшиеся в живых очевидцы, разнесли весть о случившейся катастрофе ко дворам светских и церковных владык — монастырь святого Кутберта считался одним из известнейших, высокопочитаемых и богатейших в Англии. Состоявший при дворе Карла Великого в Ахене ученый монах Алкуин откликнулся на это событие такими строками: "Никогда еще Британия не была свидетелем подобных ужасов и никогда никто не мог помыслить о такой угрозе с моря". Англо-сакс по происхождению, Алкуин стал первым, кому удалось верно оценить масштабы надвигающейся беды. До событий на Линдесфарне мелкие отряды пиратов с Северо-Востока время от времени появлялись у берегов Англии, но урон наносили невеликий. Теперь же — свирепствовала целая армада, и это было только начало...
Культура викингов, устрашавших Европу своими агрессивными и не вполне дружелюбными действиями, не подарила миру выдающихся мыслителей, зодчих или поэтов. Но все–таки это была именно что культура. В частности, незваные скандинавские гости умели делать отличные плавсредства, прекрасное оружие, а так же отвары грибов, добавлявшие воинам ярости. Этимология слова "викинг" до сих пор не вполне ясна. Существует две основных версии: одни ученые выводят его от скандинавского vik, бухта; другие от общегерманского wik, торг, город. В первом случае викинги — это те, кто устраивают засады в бухтах, во втором — гости торгов, где они или мирно торгуют, или отнимают. Как говорится, выбирайте на вкус.
За обителью святого Кутберта последовали монастыри в Ярроу и Веармуте. Святой Кутберт на сей раз вступился за поруганные святыни — внезапно налетевший шторм потопил часть норманнской флотилии. Несколько кораблей выбросило на берег, где их команды были перебиты жаждавшими мести англичанами.
В 810 году воевода Готтрик с флотом из 200 кораблей вторгся во Фрисландию (это теперь территория Голландии). Викинги разорили прибрежные острова, разграбили и сожгли Гронинген, а войска местных сеньоров были решительно разбиты. Почти одновременно с набегом на Фрисландию корабли викингов появились у южных берегов Франции. Местные жители поначалу приняли их за торговый караван и, если бы не личное вмешательство волею судьбы оказавшегося в этих местах императора Карла Великого, который предпринял энергичные меры для организации обороны, последствия этой ошибки могли стать трагическими. На этот раз пиратам не удалось развернуться в полной мере — их корабли скрылись в морской дали.
Норманны, казалось, злодействуют с дозволения Бога. Они поднимались вверх по рекам на своих драккарах, и скоро их экипажи даже стали перемещаться пешком и на конях, группами, которые то соединялись, то рассеивались, грабя страну, а перед ними шло "кровавое видение". Отличная иллюстрация ужаса, сеемого скандинавскими бандитами — плач монаха Эрментария: "Нет пощады почти ни одному поселению, ни одному монастырю. Все люди бегут, и редко кто-то осмеливается сказать: "Останьтесь, останьтесь, сопротивляйтесь, боритесь за свою страну, за своих детей, за свою семью". В своем оцепенении, среди внутренних распрей, они выкупают ценой дани то, что должны были бы защищать с оружием в руках, и оставляют королевство христиан на погибель".
В 827 году флот викингов вошел в Бискайский залив. Норманны опустошили окрестности Хихона в Астурии и северо-западное побережье Испании. Войску короля Галисии и Астурии Алонсо II удалось нанести серьезное поражение непрошенным гостям. Было уничтожено до 70 норманнских кораблей.
В 844 году объединенный флот Хастинга и Бьерна Ернсида в составе 100 кораблей направился к берегам все той же Испании. Обогнув мыс Сан-Висенте, он оказался у берегов Андалузии. "Море казалось заполнили темные птицы, сердца наполнились страхом и мукою" — писал арабский хронист. Кстати, арабы называли викингов: "ар–рус".
Викинги совершили набеги на окрестности Кадиса, Медины и атлантическое побережье Марокко, после чего двинулись во внутренние районы Андалузии, осадив Севилью. Трижды отряды испанских мавров пытались пробиться на выручку к осажденным, но всякий раз неудачно. Викинги ответили рейдами на предместья Кордовы и Аликанте. Наконец к стенам Севильи подошло войско во главе с самим эмиром Кордовы Абд-эль-Рахманом II. И на этот раз исход сражения оказался неопределенным. Викинги даже попытались овладеть крепостью Табла, неподалеку от Севильи, но были отбиты, потеряв до 400 человек.




Том Лоуэлл, «Разграбление аббатства святого Кутберта»


Вскоре на Гвадалквивире появился флот эмира, в составе которого находились 15 огненосных судов, и заблокировал выход в море. Арабы атаковали корабли скандинавов, забрасывая их сосудами с горючим составом — и потопили 30 из них. Викинги вынуждены были вступить в переговоры и, выторговав себе право на свободный проход в обмен на захваченную добычу и пленников-мусульман, ушли. Взятых в плен норманнов арабы повесили на пальмах. Отрубленные головы еще двухсот скандинавов, как доказательство победы, Абдэль-Рахман II отправил своему союзнику — эмиру Марокко. Ничтожные результаты похода и серьезные потери — погибло до половины его участников — надолго отбили у викингов охоту появляться у иберийских берегов.
У всякого ужаса есть предел. Довольно скоро норманны потихоньку начали сживаться с тем миром, который они устрашали. Викинги стали обращаться в христианство, чтобы поступать на службу к европейским монархам. Уже в 830 году кто-то из норманнов служил лоцманом у архиепископа Эббона. Ну, не всё же грабить и убивать.


ИЗ ВАРЯГ В ГРЕКИ И ОБРАТНО

Довольно забавна версия прихода викингов на Русь, изложенная в "Повести временных лет". Здесь я её приводить не буду — вы и так всё знаете чуть не наизусть. Разумное объяснение только одно: летописец выполнял заказ, полученный от правящей верхушки, дабы в истории остался положительный образ варягов (так их именовали восточные славяне). К слову, "варяг" — человек, который варит соль. Викинги владели солеварнями у озера Ильмень (хотя, это лишь гипотеза). Между прочим, посол кордовского калифа, Ибрагим Ибн Якуб, совершивший в 965 году поездку по Восточной Европе, уверенно заявлял, что русины вовсе не славяне, а варяги. Видимо, симбиоз северных авантюристов и обстоятельных, спокойных, уравновешенных восточных славян, был довольно благотворным. При варягах и Новгород, и Киевская Русь очень скоро стали весьма значимыми субъектами европейской политики.
В 907 году Киевская Русь уверенно вошла в клуб мировых агрессоров, совершив поход на Византию. Как сообщается в той же "Повести временных лет", возглавлял этот поход киевский князь Олег, который "взял с собой множество варягов, и славян, и чудь, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей… Число кораблей было 2 000, и пришел он к Царьграду".
В 70-е годы IX века далеко на северо-востоке обнаружился новый объект грабежа. Норвежец Оттар обогнул Скандинавию, Кольский полуостров, проник в Белое море, которое окрестил Гандвиком (Колдовским заливом) и обследовал лежащие в нижнем течении реки Вина (Северная Двина) земли, получившие от него название Бьярмии. На исходе IX века сюда уже ворвались викинги под предводительством Эйрика Кровавая Секира и, разгромив пытавшихся было отбиться туземцев, разграбили их поселения. В начале 70-х годов X века в устье Вины вошли корабли норвежского конунга Харальда Серая Шкура и все повторилось: множество бьярминцев было перебито, а край ограблен дочиста.
Около 1026 года зажиточные норвежские землевладельцы Торир Собака, Карли и его брат Гуннстейн, заручившись поддержкой Олава Толстого, снарядили военные и грузовые корабли, на которых с большим числом спутников отплыли в Бьярмию. Их плавание, — пожалуй, одна из лучших иллюстраций того, как в походах скандинавов эпохи викингов торговля и грабеж вполне уживались друг с другом. Как говорится, все зависело от стечения обстоятельств. Закупив изрядное количество ценнейших мехов, Торир Собака предложил разграбить расположенное неподалеку святилище местного божка Йомали. Похитив хранящиеся там ценности и удачно ускользнув от толпы разъяренных бьярмийцев, норманны ушли в море.
 Несколько дней спустя на одном из северонорвежских островов разыгралась драма, красноречиво свидетельствовавшая о нравах, царивших среди участников походов викингов. При дележе добычи возник спор, в котором в качестве аргументов в ход были пущены мечи и секиры. Карли был убит, а Гуннстейну с остатком его людей едва удалось скрыться.
Наметилась и обратная агрессия. Начиная с X века, к Скандинавии одна за другой устремляются флотилии вендов — западнославянских племен ободритов, руян (обитателей острова Рюген), лютичей и поморян. К ним не брезговали присоединяться и народы южной Прибалтики. Проплывая в те времена вдоль берегов Швеции, норвежский конунг Хакон Харальдсон Добрый встречал славянские ладьи во множестве. По–видимому, под влиянием варягов оформилось и движение ушкуйников: новгородские авантюристы отправлялись на ушкуях (плоскодонных ладьях) в восточные области и грабили местное население, как говорится, со всею старательностью. Особенно от набегов ушкуйников страдала Волжская Булгария.

Том Лоуэлл, «Фактория викингов на побережье Каспийского моря».


Во второй половине X века объектами постоянных нападений западнославянских пиратов, которых "Сага о Хаконе Добром" почему–то именует "викингами", становятся Сконе, Восточный Гаутланд, острова Эланд и Готланд. Иной раз вендские викинги объединялись со своими скандинавскими "коллегами". На исходе столетия викинги-венды, создав несколько укрепленных лагерей на Эланде, фактически захватили остров, и их натиск на юго-восточные земли Скандинавии еще более усилился. В это время западнославянские воины-мореходы становятся одним из постоянных источников пополнения пиратской вольницы Йомсборга. Да и великий воитель Кнут Могучий предпочитал, скорее, видеть викингов-вендов в рядах своего войска, отправлявшегося на покорение Англии, нежели пытаться обуздать их силой.
Летом 972 года у берегов Сааремы эстонскими викингами был захвачен шведский торговый корабль, на котором в Гардарики (Страну Городов — так скандинавы именовали Русь) плыли будущий конунг Норвегии Олав Трюггвасон и его мать. Часть команды и пассажиров была перебита на месте, а остальные, в том числе трехлетний Олав, были проданы в рабство. Таков печальный для Скандинавии итог эпохи викингов: бездыханные тела на пепелищах разграбленных вендами, эстами и куршами прибрежных селений от Уппланда до Дании, да толпы рабов-скандинавов, заполнивших невольничьи рынки Восточного Пути. Добрый пример редко бывает заразительным.



ПОЛУМЕСЯЦ ПОЖИРАЕТ КРЕСТ

Самое драматичное столкновение Азиатских и европейских народов произошло на территории Западной Европы. Эпоха Крестовых походов, пожалуй, — стоит на втором месте, хотя глупо выстраивать рейтинги. При ином стечении обстоятельств вся Европа могла стать мусульманской — и не было бы кровавых столкновений между христианами, католики бы не резали протестантов — и наоборот.
В истории, как известно, не терпящей сослагательного наклонения, мало параллелей для столь эпического сюжета — создания меньше чем за столетие империи, простирающейся от Гималаев до Пиренеев. Чаще всего этот феномен объясняют величайшим подъемом религиозного энтузиазма, который и принес успех арабам. Характерно, что фанатизм этот практически не имел ничего общего с миссионерским рвением и вожди мусульман никогда не считали, что предназначены свыше завоевать мир во имя ислама. Коран разрешает вести войну, дабы защититься, но не объявляет ее священной саму по себе. Более того, он недвусмысленно наставляет: там, где дело касается иудеев и христиан, принуждения в вопросах веры быть не должно. К тому же три авраамические религии родственны: мусульман, иудеев и христиан, исповедующих монотеизм, называли "народами Книги".
Норманны приплывали на Пиренеи с целью пограбить, арабы же хотели здесь жить и процветать. В прошлом арабские племена находились в постоянном состоянии войны; теперь же, когда правоверные сделались равны в своем служении Аллаху, все стали братьями. Они были абсолютно убеждены в том, что с ними Всевышний; даже если по воле Его они должны будут погибнуть в битве, то немедленно получат награду в виде райского блаженства.
Пророк Мухаммед умер в 632 году в Мекке, куда возвратился с триумфом. В те времена Северная Африка являлась частью Византийской империи, и арабы рассматривали её как вражескую территорию, которую нужно освободить. Египет почти не оказал сопротивления. У предводителя арабов Амра ибн аль Аса было всего 4000 воинов, когда он вторгся в эту страну ранней весной 640–го. Через два года великий город Александрия — наиболее прославленный во всем Средиземноморье, около шестисот лет бывший одной из четырех резиденций патриархов православной церкви, — был добровольно сдан ромеями.
Большинство арабов и моря–то никогда не видели. Очевидно, что, если они хотят продолжать "освоение" территорий, им необходимо овладеть искусством мореплавания и навигации. Точно так же как римляне, когда это было возможно, использовали греков для обоснования на море, арабы нашли искусных кораблестроителей и моряков среди христиан Египта и Сирии. В итоге был создан огромный флот — и настал черед подумать об Испании, стране куда более богатой и плодородной, нежели далеко не всегда приютные просторы Африки.
Аккурат, одряхлевшее королевство вестготов пришло в упадок. Монархия в нём имела характер выборной: престол был доступен любому честолюбивому представителю знати, что всегда вызывало споры o престолонаследии. Многочисленная иудейская община Испании из–за притеснений находилась на грани мятежа. В 710 году арабский военачальник Тариф вместе с разведывательным отрядом в 500 человек проскользнул через пролив и занял мыс, являющийся самой южной точкой Пиренейского полуострова; находящийся там город Тарифа до сих пор носит его имя. Корабли вернулись нагруженные добычей, что натолкнуло на мысль завладеть новой территорий, как говорится, во славу Аллаха.
Парадоксально, но пробил час испанских евреев, которые, как мы уже знаем, отчасти были потомками финикийцев. Когда-то к этому народу относились благосклонно, и они успешно торговали, но позже их стали притеснять. Иудеев принуждали менять веру, лишали прав, собственности, профессии, даже детей, которых отнимали силой и продавали рабовладельцам-христианам. Евреи, досконально все просчитав, обратились к арабам и передали через своих соплеменников в Северной Африке сведения о положении дел в Испании. Для них любая власть была лучше христианской.
Тут и состоялось падение готов. Оно произошло из-за внутреннего раскола: аристократы отказались признавать королем сына последнего правителя, свергли его с трона и избрали монархом человека своего круга — герцога Родерика, что повергло страну в состояние хаоса. Свергнутый король со своими сторонниками пересек пролив и, полагая, что арабы непременно вернут ему трон, попросил их о помощи.
В 711 году началось масштабное вторжение. Армия Родерика оказала слабое сопротивление, и мавры, численностью 12 тысяч человек, захватили власть. Покоряя один город за другим, они вошли в столицу, поставили в провинциях наместников (в одном из городов назначили таковым еврея) и... ушли. Чтобы вернуться и захватить еже всё.
В 714 году арабы взяли Барселону. Затем они пересекли Пиренеи и продвинулись по долине Роны вплоть до Авиньона и Лиона. Первоначальное намерение мавров состояло в том, чтобы осуществить бросок через Европу на восток — на Дамаск через Константинополь. Однако сопротивление усиливалось, поэтому им не оставалось ничего другого, как вернуться в Испанию. Еще трижды мусульманские армии вторгались во Францию — в 716, 721 и 726 годах — однако им так и не удалось там закрепиться. Зато программа–минимум была выполнена: Испания вошла в состав империи Омейядов под арабским названием Аль-Андалус.
Отныне в стране обитали три группы населения: арабы, евреи и христиане, отличавшиеся в расовом и религиозном отношениях, а также с точки зрения языка и культуры. На протяжении семи с половиной веков мусульманской оккупации они неизбежно оказывали влияние друг на друга тысячей разных способов, что в конечном итоге принесло максимальную пользу для них всех. Почти все это время (хотя случалось и обратное) их отношения были достаточно добрососедскими, а иногда просто дружескими. В 840 году пришло наивысшее признание: из Константинополя прибыла дипломатическая миссия, которая привезла дары и предложила союз против общего врага — Аббасидов.
 Один из арабских правителей Испании, Абдул-Рахман изменил облик своей столицы Кордовы, оставив после себя великолепный дворец, знаменитый своей красотой сад и — что важнее всего — Мескиту, прекрасную мечеть. Абдул-Рахман также был поэтом, проникновенно и печально писавшим о своем отечестве, Сирии, которую ему никогда не суждено будет увидеть вновь. Любовь к культуре в полной мере унаследовал его знаменитый правнук Абдул-Рахман II. Занимая трон почти полвека, он призвал ко двору множество поэтов, музыкантов и ученых, увеличил мечеть своего прадеда и возвел другие — в Хаэне и Севилье. При нем с Востока ввозилось огромное количество предметов роскоши, а также прибыло немало людей искусства и ремесленников. Среди европейских столиц Кордова в период его правления была местом, где высокая культура процветала.
До наших дней современный испанский язык сохранил большое количество арабских слов. Культура ислама также широко распространилась по всей стране. Аль-Андалус поддерживал прочные торговые связи с Северной Африкой и Ближним Востоком вплоть до Индии и Персии; оттуда привозили не только шелка и специи, в первую очередь перец и имбирь, и рис, и сахарный тростник, цитрусовые и смоквы, баклажаны и бананы, и книги.
Тесные связи с мусульманами не могли не расширить кругозор испанцев, а это влекло к ним европейских интеллектуалов. Так, Герберт Орильяк, будущий папа Сильвестр II, был не единственным средневековым ученым, пересекшим Пиренеи в жажде знаний, которых он не мог обрести нигде более на континенте. Математика и медицина, география и астрономия, естественные науки до той поры вызывали глубокое недоверие в христианском мире; в мире же ислама они развивались, достигнув уровня, невиданного со времен Древней Греции.
Италия (южная) тоже была поначалу своего рода охотничьей территорией властителей бывшей византийской провинции Африка. Стараниями аглабидов Сицилия была отторгнута от Византии, которая владела ею со времен императора Юстиниана. В 982 году юный император Священной Римской империи саксонец Оттон II, чувствуя себя законным наследником цезарей, отправился на завоевание Южной Италии. Встретившись 25 июля в восточной части Калабрии с мусульманским войском, он потерпел унизительное поражение. В XI веке горстка авантюристов, явившаяся из французской Нормандии, равно потеснила и византийцев, и арабов. Мощное государство, которое они в конце концов создали, объединив Сицилию с югом полуострова, навсегда преградило дорогу захватчикам, став великолепным посредником между латинским миром и мусульманами.



Карл Штейбен, «Битва при Пуатье 732 года между франками и сарацинами».

В 1031 году халифат в Испании прекратил свое существование; на его месте возникло множество мелких государств, известных под названием ''тайфы''. Подобно итальянским поселениям они также были склонны ссориться между собой, что позволяло более обширным и сильным христианским королевствам — Арагону и Кастилии — либо натравливать одно на другое, либо предлагать военную поддержку в обмен на солидную дань.
Это создавало благодатную почву для появления множества наёмников — военных, не служивших постоянно в армии какого-либо государства и напоминавших итальянских кондотьеров, которые с радостью продавали свой меч тому, кто предложит наибольшую цену, вне зависимости от его вероисповедания. Среди них особой популярностью пользовался кастильский аристократ Родриго Диас де Бивар, который прославился под арабским прозвищем Эль Сид (буквально — "хозяин"). Легенды превратили его в величайшего патриота Испании, посвятившего жизнь изгнанию неверных с родной земли и продолжавшего делать это даже после смерти, — тело усадили и привязали к спине его коня Бабьеки, чтобы вести армию в бой.
Примерно в середине XI столетия в Африке, на территории нынешнего Марокко сложилась свободная конфедерация арабских племен, а так же развилось фундаменталистское движение, исповедовавшее самые жесткие доктрины ислама. Его адепты называли себя аль-Мурабитум. Они основали большой город Марракеш и обратили свои взоры на Испанию.
В 1086 году фанатики пересекли Гибралтар, разгромили короля Леона и Кастилии Альфонса VI и быстро прибрали к рукам все мусульманские тайфы вместе со многими городами, которые христиане отвоевали всего несколькими годами ранее. К концу века Аль-Андалус был вновь воссоединен, но теперь впервые оказался связан с Северной Африкой: и та и другая территории подпали под власть режима глубоко нецивилизованного и нетерпимого к вольностям. Что было дальше, узнаем позже, пока же обратимся к иной теме.



ПОМИН О РЫЦАРСТВЕ

Иногда истоки рыцарства видят в древнем Риме, но это не так. Рыцари Средневековья подразумевали других предков, и прежде всего — обитателей древней Германии, которых 100 году н.э. описывал (в смысле, составлял о них свидетельство) римлянин Тацит. Со своим ритуалом посвящения в воины и такими достоинствами как смелость, щедрость, преданность сеньору, они выглядели достойными личностями у врат приходящей в упадок империи которую они однажды завоюют. Им немного недоставало разве умения ездить на коне, умеренности и справедливости, но все остальное уже было.
В III веке н.э. образовалась национальная идентичность ''франки'', в состав которой вошли многие германские народы, описанные Тацитом. Став хозяевами Галлии, они ввели воинские приемы и обычаи, которые практиковались в Римской империи. Еще во времена Юлия Цезаря (и по его свидетельству) во всей Галлии существовало только два класса людей, которые "пользуются известным значением и почетом". Это жрецы, то есть друиды, которые, проповедуя бессмертие души, дают лучший стимул воинам, и всадники (equites). "Они все участвуют в войне вместе со своими амбактами и клиентами, численность которых свидетельствует об их богатстве". Что до простого народа, последние добровольно подчиняются знатным, и те имеют над ними права господ над рабами.
Цезарь искренне восхищается германским воинским сословием, "нелюдимыми людьми из неприветливых лесов". Вся жизнь их проходит в охоте и в военных занятиях: они с детства приучаются к труду и суровой жизни, оставаясь целомудренными до двадцати лет. Им не позволяют оседать на одном участке земли из боязни, чтобы они не променяли интереса к войне на занятия земледелием и не привыкали замыкаться в себе, из опасения, что постоянная собственность и любовь к деньгам приведут к притеснению слабого сильным и к раздорам.
Кроме того, германцы верны и гостеприимны; их прямота и щедрость ярко проявляются в том, что гостей они считают сакральными персонами. Через сто пятьдесят лет после Цезаря, создавая книгу "Германия", Тацит сдержанней говорит о ее сходстве с Галлией. Германцев, по Тациту, воспитывают в строгости, между свободными и рабами в это время различия почти не делается, и приближаться к девушкам им не позволяют. Они привычны к войне, целомудренны, гостеприимны и предпочитают жить в гордой изоляции. Гораздо труднее убедить их распахать поле и ждать целый год урожая, чем склонить сразиться с врагом и претерпеть раны; больше того, по их представлениям, добывать трудами то, что может быть приобретено кровью, — леность и малодушие. А вот еще одна черточка, ускользнувшая от внимания Цезаря: ''Потворствуя их страсти к бражничанью и доставляя им столько хмельного, сколько они пожелают, сломить их пороками было бы не трудней, чем оружием''. То есть, в общество воинской доблести проникают пьянство и леность.
Слово "франки" имеет германское происхождение и означает: "свирепый и свободный". Конница у франков значительной роли не играла: в течение всего периода поздней Античности (III—IV века) они имели репутацию превосходных воинов, но пеших. Франкия включила в себя территории: Аквитанию и Бургундию. Характерно, что римская, сенаторская аристократия сохранила там больше авторитета и специфических черт, но все же там культивировались обычаи варваров. Это была аристократия землевладельцев; они порой делали церковную карьеру, прежде всего в качестве епископов вроде Григория Турского, а иногда, без всякого стеснения, служили меровингским королям в качестве патрициев, герцогов, референдариев. В VIII и IX веках конница развивалась и отождествлялась со знатью, а технический прогресс выражался прежде всего в изготовлении мечей и панцирей, да и всего остального, идущего на усиление и защиту всадника.
Возникло новое понятие: "оммаж" (hommage, по–латыни: homagium) — присяга на верность феодалу. Оммаж в руки — знак серьезный; его так запросто не приносили нескольким сеньорам в одно время. Он создавал солидарность по оружию, обязывал вассала помогать и советовать сеньору, а сеньора — покровительствовать вассалу. Слово "честь" (honneur) в то время обозначало только землю в собственности. Как моральное понятие честь воспринималась лишь в негативном смысле: хроники тех времен хорошо показывают, как графы, сеньоры и рыцари (по-французски они именовались: chevalier, ''едущий на коне'') боялись бесчестия из-за чисто шкурных рисков, например, лишения наследства. Оммаж приносили не из желания сделать яркую военную карьеру, а из желания верней сохранить за собой замок и землю.
С середины XI века при дворах и в остах региональных князей начали развиваться "классические" рыцарские обычаи: посвящение, подвиг, красивые жесты и боевые игры. В особенной мере это культивировалось в окружении нормандских герцогов, благодаря их могуществу, выросшему за счет завоевания Англии. Посвящение в рыцари, происходившее во Франции и в Аквитании во второй половине XI века, имело ту же функцию, что и посвящение в воины, описанное Тацитом для древней Германии. Оно знаменовало совершеннолетие знатного наследника, представляло собой его торжественный прием без испытания если не в общину, то по крайней мере в общество рыцарей, то есть взрослых феодалов, способных выдвигать притязания на свои права и таковые отстаивать. Рыцари проявляли себя прежде всего именно в этом, а уже во вторую очередь пытались прославиться в войнах князей и в играх.



ИСТОРИЯ ОДНОГО РЫЦАРЯ

Уильям (Гильём, Вильгельм) Маршал родился в Англии приблизительно в 1144 году. Он был родовит, но запоздал с обустройством в жизни, поэтому его молодость затянулась: до сорока пяти лет он то подвизался в дружине королей-Плантагенетов, то в качестве странствующего рыцаря разъезжал по турнирам, то отправлялся в крестовый поход, пока в 1189 году не получил от короля в невесты богатую наследницу, благодаря браку с которой стал английским бароном.
В Англии он и умер в 1219 году, а вскоре после этого на основе его воспоминаний написали его "Историю" — на французском языке. Нам трудно судить, сколько правды в этом документе, а сколько — политического и литературного вымысла. Но по крайней мере, мы имеем дело не с романами Вальтера Скотта или Артура Конан Дойла, а с литературой "нон–фикшн", в которой еще неизвестно сколько "фикшн".
В юности Уильям восемь лет провел во Франции в качестве оруженосца в свите Гильома де Танкарвиля, носившего прозвище Камергер. Патрон не проявлял ко всем своим протеже особенного внимания и неисчерпаемой щедрости, но так было принято: пусть сами выдвигаются. Камергер препоясал мечом Уильяма, каковой впоследствии нанес за него не один удар, потому что "Бог ему даровал такую милость, что во всех делах, где он принял участие, он отличился подвигами".
Надо полагать, посвятитель не придал большого значения совершению этого ритуала, ибо, когда замку Дренкур в Пикардии угрожали фламандцы, Камергер запретил Уильяму участвовать в боях и велел "пропустить вперед рыцарей" — хотя молодой человек и считал себя одним из таковых. И все же Уильям вступает в сражение и отличается на глазах дам, рыцарей, горожан и горожанок, смотрящих на бой с высоты крепостных стен Дренкура.
Жаль только, в той битве убили коня, и после сражения Уильям оказывается в отчаянном положении. Камергер, похоже, никак о нем не заботится и Уильяму приходится заложить плащ, полученный во время посвящения, чтобы обзавестись новым конем. Видимо, оценив покровительство патрона по достоинству, Уильям уходит от Камергера и становится одним из странствующих рыцарей, иначе говоря — наёмником.
Он добивается успеха на поприще турнирного бойца, а турниры в те времена были своеобразным профессиональным спортом. Маршал обретает уважение со стороны равных себе тем, что щедро расточает часть выигрышей. В 1170 году в Лондоне король Генрих Плантагенет коронует старшего сына, Генриха Молодого. Юный монарх выбирает себе спутников и наставников, несколько более опытных и не запятнавших свою честь. Маршал, который был на одиннадцать лет старше, будто создан для этой роли.
Генрих Молодой был очень близок к Балдуину V; как и тот, он женился в ранней юности (на дочери Людовика VII). Турниры, в которых он участвовал, давали ему возможность играть хоть какую-то значимую роль рядом с отцом, который был еще в расцвете сил. Генрих Плантагенет прежде хотел, чтобы король Людовик VII сам посвятил зятя. Но, хоть тот и поддержал его мятеж, Генрих Молодой счел нужным форсировать свое посвящение и организовал его без подготовки во время собрания, где присутствовало множество баронов из Франции.
 Кто станет посвятителем? В последний момент, неожиданно для всех, Генрих Молодой обратился к Маршалу — великая честь для последнего, не имеющего земли и блистающего лишь рыцарскими достоинствами! Пересказывая этот эпизод, автор "Истории Уильяма Маршала" (достоверно неизвестно, кто написал этот текст) подчеркивает, что сам Бог оказал ему таковую милость, вот он и посвятил короля. Выбор Генриха Молодого объясняется еще и тем, что он не хотел быть обязанным рыцарским саном кому-нибудь слишком могущественному, да к тому же был продиктован юношеским высокомерием.
Примирившись вскоре с отцом, то есть потерпев неудачу и испытав некоторое унижение, Генрих Молодой мог компенсировать поражение, лишь блистая на турнирах во Франции со своей dream team, где Маршал выглядел самым ярким бриллиантом, что не могло не пробуждать в других самое мерзкое из всех человеческих чувств: зависть
На десяти турнирах, в которых Уильям принял участие с 1176 по 1183 годы, он появляется то с Генрихом Молодым (и в этом случае должен оставаться при нем, помогая ему, потому что молодой король не выглядит великим бойцом), один либо с компаньоном. Высокопоставленные особы собирались вместе или обменивались визитами накануне турнира. "История Уильяма Маршала" описывает не то, как они подробно оговаривают условия или обмениваются вызовами, а как они наносят друг другу визиты. Однажды, когда противник запаздывает, люди с той стороны, на которой находится Уильям, даже устраивают галантные танцы.
Сначала проводятся предварительные поединки, (commengailles), главное же происходит во время большого столкновения, называемого эстор (estor) и несколько раз описанного в тех же выражениях, в каких описывают и настоящие сражения. Важно было держаться группой, сохранять очень плотный строй (conroi) всадников.
Генрих Молодой, нуждается в непосредственной поддержке Уильяма, ибо желает стать "лучшим рыцарем, нежели предки". Чтобы захватить рыцаря в плен, его нужно выбить из седла. Основной прием состоит в том, чтобы схватить под уздцы коня и увести его — со всадником или без. Для этого надо либо одержать верх в неразберихе боя, где управлять лошадьми становится невозможным, либо предварительно обезоружить противника или даже сбросить его наземь. После этого из боя на время выходят, чтобы услышать от захваченного рыцаря, что он признает себя пленным. После сдачи рыцаря отпускают под честное слово, и он может возобновить борьбу, снова попав в плен или взяв реванш. Из-за этого в какой-то момент в турнире наступает хаос, отряды рассыпаются, потому что каждый решает собственные проблемы, применяя свою личную стратегию.
Автор "Истории Уильяма Маршала" никогда не говорит о своем герое как об индивидуальном победителе (хотя сообщает почти исключительно о турнирах, на которых он получал призы). Чтобы добиться решающего успеха, следовало, как в редких настоящих сражениях, взять в плен князя либо одного из самых высокородных мужей. Но таковые обычно держались в тылу, не спешили ввязываться в бой и препоручали своим бойцам добывать им славу. Случалось, что и Генриху Молодому грозил "плен", что давало Маршалу отличную возможность показать свою доблесть. Когда первое лицо оказывается в опасности, битва становится жарче и каждый уже начинает действовать в интересах команды.
Дважды у Маршала оказывался поврежден шлем. Это было в начале его карьеры, в Мэне, а также в Плёре, когда он уже был на вершине славы. Мы видим славного рыцаря в кузнице, положившим голову на наковальню, в то время как кузнец с помощью своих клещей и молотков чинит ему шлем, поврежденный и прогнутый до самой шеи.
Завистники не только злословят и клевещут — они еще и внушают комплекс неполноценности заурядному Генриху Молодому, недвусмысленно говоря, что Уильям до неприличия его затмил. Вдобавок они еще и обвиняют Вильгельма в том, что он де ''протоптал тропинку'' к молодой королеве Маргарите, супруге Генриха.
И вот Маршал в опале: он отстранен от двора. Он вынужден разъезжать по турнирам в качестве странствующего рыцаря. Стоит ли удивляться, что бароны и высокопоставленные особы Фландрии и Франции принимают его с распростертыми объятиями? Они состязаются в щедрости по отношению к знаменитости, предоставляют ему коней и необходимую поддержку, давая возможность показать всем, что даже без герольда Генриха Норвежца он ничего не утратил и способен одержать славную победу.
Вряд ли стоило встречать Уильяма на своем пути тем, кто был ниже его по статусу, поскольку иногда он вел себя как разбойник, действующий под личиной полиции нравов. Так было в день, когда в Шампани его дорога пересеклась с путем одной красивой пары — "мужчины и женщины, у обоих из которых были красивые лица и оба ехали на высоких парадных конях, шедших красивой иноходью". Маршал поспешил навстречу мужчине, чтобы спросить, кто он таков, даже не взяв меча — однако тот бросился наутек. Наш герой его нагнал и схватил за шапку, столь резко, что сорвал ее, после чего увидел, что перед ним монах. Последний признался, что обольстил знатную девицу, а сейчас они стараются покинуть страну. Уильям прочел женщине мораль; он туманно пообещал примирить ее с покинутым ею братом, а потом... забрал деньги, которые везли с собой любовники.


Поединок между Уильямом Маршалом и Бодуэном де Гином. Миниатюра из «Большой хроники» Матвея Парижского, XIII век.


А что же насчет обвинений, выдвинули против Уильяма и Маргариты, дочери короля Людовика VII, супруги Генриха Молодого? Однажды на Рождество, во время празднества при пышном дворе, собранном в Кане Генрихом Плантагенетом, Уильям гордо защитился от злых наветов. Он предложил вызов, заявив, что готов биться поочередно с тремя рыцарями-обвинителями — и пусть его повесят на месте, если кто-то окажется сильнее. Дуэль была рассчитана на то, чтобы положить конец спорам. Оставшись без ответа, вызов открыл ему двери для почетного ухода.
За пределами двора Маршал оставался не слишком долго. В 1183 году он присоединился к вылазке Генриха Молодого в Лимузен, которая окончилась плохо — смертью короля. Уильям проявил в отношении последнего настоящую посмертную верность: именно он оплатил долги Генриха и выполнил вместо него крестоносный обет. Маршал умер христианнейшей смертью, уже на одре не упустив случая похвалиться своими достижениями. Ну, а дети заказали жизнеописание славного отца, по которому ныне снимают голливудские блокбастеры.





ГЕРМЕС И ЭКЗЕГЕЗА


Известно, что обращение с людьми
 или животными как с неодушевленными предметами
 может иметь катастрофические последствия.
Почему же нельзя предположить,
что подобный образ действия
не менее ошибочен и в мире идей?

Арнольд Джозеф Тойнби

Только что мы ознакомились с историей самого известного рыцаря. Мы достоверно не знаем, многое ли в ней совпадает с реальностью, но, как минимум, литературный шевалье Маршал не рубил головы драконам и не спускался в ад. Хотя, возможно (хотя и маловероятно) такое случалось. Весь вопрос в том, нужен ли нам настоящий Уильям Маршал, в конце концов, история Айвенго гораздо ''вкуснее'', а Дон Кихота — симпатичнее. Между прочим, Сервантес сочинил свой бессмертный опус в жанре пародии на модные в его время рыцарские романы. Итак, мы имеем слова, слова, слова, которые в меру своей испорченности интерпретируем.
Согласно текстам Платона, для Сократа прочитанный текст представлял собой некий набор слов, в которых символ и его значение совпадают в той или иной степени точности. Интерпретации, экзегезы (толкования), словари, комментарии, ассоциации, опровержения, символические и аллегорические значения — все это не принадлежит тексту, но привносятся в него читателем. Текст, как и нарисованная картина, говорит: "Луна над Афинами". Лишь благодаря читателю появляется плоский круг цвета слоновой кости, далекое темное небо и древние руины, вдоль которых некогда прогуливались, вероятно, существовавшие на самом деле Сократ и Платон.
Согласно Вергилию, Врата Ложных Упований сделаны именно из слоновой кости. Таинственно, внушительно, не вполне ясно, но при внимательном рассмотрении бессмысленно. Для того, чтобы из текста выуживать смыслы, надо приобрести определённые навыки не только выуживания, но и закладывания хотя бы каких–то смыслов. Достигается упражнением.
Позволю себе личное отвлечение. Жил на свете русский писатель Денис Юрьевич Ильичев. Он частенько мне говорил, что де крылатое выражение Олеши "Ни дня без строчки" сильно упрощают. Какое-то время мы создаём строчки, а какое-то удаляем лишнее. А еще работаем и с чужими текстами. Я тогда ещё страдал графоманией и особо не прислушивался. Теперь догоняю, при этом отлично зная, что данное расстройство не лечится. Утешает разве то, что графоманами являлись Лев Толстой, Марсель Пруст и Томас Манн.
Кстати, про русское. Во времена перестройки, то есть, когда разваливался СССР, наша культура была в моде (в мировом масштабе). Едва только мы стали сильны, русское стали ненавидеть, забывая при этом, что ежели ты ненавидишь кого-то, значит, ты проиграл. Обуянные праведным гневом, цивилизованные деятели принялись истово сносить памятники русским писателям. В культурных столицах запрещают Чайковского и Достоевского, забыв при этом, что фамилии указанных культурных деятелей в сущности польские.
На своём курсе в писательском институте имени Горького (чьи монументы тоже ныне крушат) Денис Ильичев считался самым одарённым. Случилось несчастье: апоплексический удар. Ему было двадцать пять лет от роду. Как правило, если инсульт поражает правое полушарие головного мозга, человек не выживает. В случае Дениса Юрьевича случилось чудо: он выкарабкался. Да, левые рука и нога так и остались парализованными. Но все остальное не пострадало.
Будучи инвалидом, Денис Юрьевич женился. Позже выяснилось, что его прекрасная супруга является поэтессой со всеми вытекающими из данного факта "побочками". Ильичевы породили двух сыновей и весь отпущенный Господом промежуток жизни писатель Ильичев вынужден был отдать труду на ниве газетного дела. При этом писательство (в смысле сочинительства художественных текстов) он забросил. Еще одно знаменательное высказывание Ильичева: "У меня нет времени для того, чтобы написать короткий текст". Вот и у меня такового не хватает, всё куда–то стремлюсь успеть.
У Дениса Юрьевича износилось сердце. От всего. А ведь ему едва перевалило за сорок. Так сложились обстоятельства, что он так и не успел написать лучший свой текст, хотя, в сущности, так складывается у каждого из нас. Некоторые тексты Ильичева я перечитываю и всегда восхищаюсь, какой Денис Юрьевич мастер вложения смыслов. Жаль, что судьба так распорядилась, а, впрочем, мы можем только предполагать, на какие позиции расставит нас будущее. Простите за личное.
Толкователи явлений, событий, слов руководства и бреда оракулов во все времена считались элитарной группой. Даже на ток–шоу различной пробы эксперты и оракулы восседают на почётных местах. А ведь это не только искусство, но и наука.
"Опыт преподавания герменевтики подсказывает мне, что, если студентам дать семь правил для толкования притч, пять правил для толкования аллегорий и восемь правил для толкования пророчеств, они могут выучить их к выпускному экзамену, но не в состоянии удержать в памяти на более продолжительный период времени" пишет Генри А. Верклер в труде "Герменевтика". То есть, правила герменевтики неприменимы в действительности всякий раз обращаясь к одному и тому же тексту, мы будем удивляться: "Как же я раньше этого не заметил?" Здесь имеет место перманентная игра в бисер.
Обычно мы понимаем то, что слышим или читаем, неосознанно. Когда что-либо препятствует естественному пониманию значения, мы начинаем обращать больше внимания на те процессы, которые происходят при попытке понять (например, при переводе с одного языка на другой). В сущности, герменевтика, названная в честь засланца Олимпийских богов Гермеса, — это кодификация процессов, которые мы обычно используем неосознанно при понимании значения сообщения. Чем больше возникает препятствий для спонтанного понимания, тем больше проявляется потребность в герменевтике.
Текст — идеальный инструмент, имеющий несколько назначений. Спектр огромен — от поиска истины до попытки задурить легковерные головы. Текст нужен и для общения, и в целях сообщения, и ради приобщения. По крайней мере, тексты расставляют реперные точки культурного поля.
Каждый человек воспринимает реальность сквозь призму своей индивидуальной культуры и особенностей опыта. Хотя, есть и такие, кто всегда носит с собой лекала. Можно сказать так: невозможно изучать людей или явления, как невозможно рассматривать золотую рыбку в аквариуме из другого аквариума. Но в целом люди как–то живут, вовсе не заморачиваясь столь усложненными мысленными конструкциями. 
Э. Д. Хирш в своей работе "Точность толкования" анализирует концептуальный подход, распространившийся сотню лет назад, в соответствии с которым "значение текста — это то, что он значит для меня". До того господствовало убеждение, что текст означает то, что имел в виду автор. Томас Элиот совершил революцию, заявив, что "лучшая поэзия — безличностна, объективна и автономна; она живет своей собственной жизнью, совершенно отдельной от жизни ее автора".
Критики эпохи постмодернизма умышленно изгнали автора оригинала, они узурпировали его место, что привело без сомнения к некоторым теоретическим недоразумениям. Ранее был только один носитель смысла, автор, сейчас же участников процесса целое множество, причем каждый их них по идее обладает таким же авторитетом, как и другой. Изгнание автора оригинала как установителя значения стало отвержением единственного неопровержимого нормативного принципа, который позволял верно толковать текст.
Если значение текста не авторское, то такое толкование не может соответствовать единственному значению текста, так как текст не может иметь определенного или поддающегося определению значения. Так утверждает Хирш.



СМОТРИШЬ В КНИГУ — ВИДИШЬ…

В продолжение темы восприятия культурного наследия. Барух Спиноза в своем "Богословско-политическом трактате" (он был выпущен в 1650 году и тут же объявлен Римской католической церковью "книгой, состряпанной в аду вероотступниками и самим дьяволом"), замечал: "Часто случается, что мы читаем в разных книгах схожие рассказы, о которых делаем совершенно разное суждение вследствие именно разных мнений, которые мы имеем о писателях. Знаю, что я в какой-то книге читал некогда, будто человек, имя которому было Неистовый Роланд, имел обыкновение путешествовать по воздуху на каком-то крылатом чудовище и перелетал в какие бы ни захотел страны, будто он один убивал огромное число людей и гигантов, и другие фантазии подобного же рода, которые с точки зрения разума совершенно непонятны. Подобную же историю я читал у Овидия о Персее и, наконец, другую в книгах Судей и Царей о Самсоне, который один и к тому же безоружный убил тысячи, и об Илии, который летал по воздуху и, наконец, поднялся на небо на огненных конях и колеснице. Эти истории, говорю, очень сходны, однако далеко не сходное суждение мы делаем о каждой, именно: что первый хотел написать только сказку, второй о политических, третий, наконец, о священных событиях".
Как утверждает Альберто Мангуэль в своей книге "История чтения", просматривая текст, читатель постигает его смысл сложнейшим методом, включающим оценку уже известных значений, системы условностей, прочитанных ранее книг, личного опыта и вкуса. Доктор Оливер Сакс предположил, что настоящая речь состоит не только из слов. Она состоит из высказываний: все существо человека направлено на передачу всего значения этих высказываний, для понимания которых требуется гораздо больше, чем простое умение распознавать слова".
Чтобы понять текст, писал доктор Мерлин С. Уиттрок, мы не только читаем его в обычном смысле слова, мы еще и создаем его значение. Во время этого сложного процесса читатели "внимают тексту". Они создают образы и "вербальные метаморфозы", чтобы обозначить его. То есть, восприятие текста пластично как сновидение. Наиболее эффектно генерируются смыслы, когда при чтении нащупывается связь между собственными знаниями, опытом, воспоминаниями, прочитанными предложениями, фразами и абзацами.
Столкнувшись с записанным текстом, читатель распознаёт знаки, scripta, чтобы они стали verba, "словами, изреченными духом". В двух изначальных языках Библии — арамейском и иврите — не делали различия между устной и письменной речью. "Сказано" значит "записано".
Американский психолог Джулиан Джейнс, выдвинувший свою теорию происхождения разума, утверждал, что двуединое сознание, в котором одно из полушарий головного мозга специализируется на чтении "про себя", появилось у человека довольно поздно, и процесс, благодаря которому эта функция начала развиваться, все еще идет. Он предположил, что чтение вначале требовало скорее слухового, а не визуального восприятия. В третьем тысячелетии до нашей эры согласно гипотезе Джейнса чтение могло представлять собой скорее прослушивание, например, клинописи. То есть при виде клинописи в мозгу человека начинал звучать некий голос, а тексты проговаривались. Сейчас же возобладала привычка к визуальному чтению.
Разделение букв на слова и фразы приживалось очень медленно. Самые первые виды письменности — египетские иероглифы, шумерская клинопись, санскритские знаки — в этом не нуждались. Древние писцы так хорошо знали свое дело, что им помощь была не нужна, и первые христианские монахи чаще всего знали наизусть тексты, которые переписывали. Но чтобы помочь тем, кто неважно умеет читать, монахи из скрипториев начали применять метод, известный под названием per cola et commata. Они разделяли текст на строки по смыслу, это революционная для того времени форма пунктуации, помогавшая неумелым чтецам своевременно понижать или повышать голос. Эти первые опыты, безусловно, способствовали развитию искусства чтения про себя. В конце VI века святой Исаак Сирийский описывал преимущества этого способа чтения: "Я соблюдаю тишину, ибо строфы прочитанного мною наполняют меня блаженством. И когда восторг от понимания заставляет язык мой замереть в гортани, тогда, будто во сне, я прихожу в состояние полной сосредоточенности всех моих чувств и мыслей. И чем долее длится тишина, тем быстрее утихает смута воспоминаний в сердце моем, и волны радости захлестывают меня, упоением наполняя его".
В 1658 году восемнадцатилетний Жан Расин, учившийся в аббатстве Пор-Рояль под бдительным присмотром цистерцианских монахов, случайно наткнулся на раннюю греческую повесть "Феоген и Хариклея". Почерпнутый из этой книги образ трагической любви (другой, собственно, литература и не знает) он вспоминал много лет спустя, когда писал свои "Андромаху" и "Беренику". Расин ушел с книгой в окружавший аббатство лес и с увлечением начал читать ее, как вдруг появился пономарь, который вырвал книгу из рук юноши и бросил ее в костер. Негоже пялиться в книгу и молчать, это всё от лукавого, так недалеко и до одержимости Дьяволом доглядеться. Вскоре после этого Расин ухитрился достать еще один экземпляр, который также был обнаружен и сожжен. Это побудило его купить еще одну книгу; ее он прочел и выучил всю повесть наизусть. После этого Расин отдал книгу разъяренному пономарю, сказав, "Теперь можете сжечь и эту, я не боюсь".




ДУРАКОВ НЕ СЕЮТ И НЕ ПАШУТ

В 1494 году, во время популярного в те времена карнавала в Базеле, молодой доктор юриспруденции Себастьян Брант опубликовал маленький сборник аллегорических стихов на немецком под названием "Das Narrenschiff" (Корабль дураков), которую ожидал успех: за первый год книга переиздавалась трижды, а в Страсбурге, на родине Бранта, предприимчивый издатель, торопясь получить свою долю прибыли, заказал некоему борзописцу дописать еще четыре тысячи строк, чтобы фолиант стал повнушительней. Брант пробовал жаловаться на плагиат, но всё было напрасно.
Два года спустя Брант попросил своего друга Жака Лоше, профессора поэтики в университете Фрайбурга, перевести книгу на латынь. Лоше так и сделал, но изменил порядок глав и добавил кое-что от себя. Но как бы ни меняли исходный текст Бранта, книгу продолжали читать даже в XVII веке.
Своим успехом книга в большой степени была обязана гравюрам, многие из которых создал двадцатидвухлетний Альбрехт Дюрер. И все же главную роль в триумфе книги сыграл сам Брант. Он методично описал все глупости или грехи современного ему общества, от адюльтера и азартных игр до безверия и неблагодарности, используя самые свежие примеры. В частности, открытие Нового Света упоминается в середине книги как образец... глупого любопытства. Дюрер предлагал читателям Бранта вполне узнаваемые образы новых грешников, но это сам Брант описал иллюстрации, которые должны были сопровождать его текст.
Одна из гравюр, первая после фронтисписа, изображала глупость ученого. Читатель видел портрет человека, сидящего в кабинете в окружении книг. Книги повсюду: на полках за его спиной, на письменном столе и во всех ящиках стола. Чудак нахлобучил ночной колпак (чтобы скрыть ослиные уши), но колпак шута с бубенцами висит у него за спиной, а в правой руке у него метелка для пыли, которой он машет на мух, пытающихся сесть на его книги. Он и есть «B;chernarr», "книжный дурак", глупость которого состоит в том, что он зарывается в книгах.
На носу у него пара очков: вот тот, кто не видит мир напрямую, а полагается на мертвые слова на печатной странице: "На корабле, как посужу, недаром первым я сижу. Скажите: Ганс-дурак, и вмиг вам скажут: А! Любитель книг! Хоть в них не смыслю ни шиша, пускаю людям пыль в глаза". Дурак признается, что в компании ученых мужей, цитирующих умные книги, обычно говорит: "Пороюсь в книгах дома". Он сравнивает себя с Птолемеем II Александрийским, который собирал книги, но не знания. Благодаря книге Бранта–Дюрера образ книжного дурака быстро стал общим местом; уже в 1505 году на иллюстрации к "Defide concubinarum" Олеария за таким же столом сидит осел, на носу у него очки, в копыте мухобойка. Из большой книги он читает рассевшимся перед ним ученикам-животным.
Книга Бранта была так популярна, что в 1509 году ученый-гуманист Гейлер фон Кайзерсберг начал серию проповедей, базирующуюся на списке дураков Бранта, по одной на каждое воскресенье.




ПЕРЧАТКОЙ ПО ДОСТОИНСТВУ

Бывший телохранитель Ксюши Собчак, волею судеб вознесшийся до поста главного жандарма державы, вызывает на дуэль вольнодумца, обвинившего ведомство в казнокрадстве. Этот без сомнения заслуженный человек (я про секьюрити) не преминул выбрать и форму поединка: боксерский матч. Оппозиционер в тот момент сидел кутузке по обвинению в ереси и подрыве устоев Державы, а, выйдя, принял вызов, добавив при этом, что по традиции вид оружия все-таки избирает вызываемый. И предложил схлестнуться в словесном поединке на одном из телевизионных каналов. Я не буду спрашивать, на чьей стороне ваши симпатии — тем более что один из героев комедии трагически погиб, другой надолго упакован в исправительную колонию (а теперь его обменяли наикакого-то нашего ровалившегося шпиона) — дело в другом: один мужчина предложил другому разрешить спор во внесудебном порядке. А когда–то такого рода поединки имели вполне себе юридическое основание, хотя и считались богопротивным занятием.
Церковь препятствовала дуэлям, усматривая в них узурпацию прав Бога — и это при том, что светские власти наоборот верили в них как в средство привлечения все того же Бога для вынесения справедливого решения. Еще в 501 году св. Авитус, архиепископ Вьеннский и примас Бургундии, выразил протест королю Гундобальду по поводу легализации судебного поединка. Более активное противодействие дуэлям со стороны клира проявилось на соборе в Балансе в 855 году. Тем не менее, в 858-м Римский папа Николай I дал официальную санкцию ''судебной ордалии'', или испытанию подсудимого физическим страданием (судебный поединок являлся, по сути своей, одной из ее разновидностей).
На дуэль могли выходить только благородные рыцари и оруженосцы, имевшие право носить оружие — и то в одних лишь важных случаях, по согласию государя, назначавшего обыкновенно для этого довольно отдаленный срок, чтобы гнев остыл, а пары алкоголя выветрились из горячих голов. Дуэли сопровождались такими торжественными приготовлениями, что селяли страх в сердце того, кто чувствовал себя неправым; если побежденный не умирал в битве, его наказывали смертью. Назначенная отсрочка давала родственникам и друзьям соперников возможность восстановить некое подобие мира между сторонами.
Считавший себя вправе требовать судебного поединка обращался к королю с изложением сути своей обиды, а потом в знак вызова бросал перчатку. Кто таковую поднимал, тот и принимал вызов; в свою очередь он так же бросал перчатку, а вызвавший ее поднимал. Дамы, обвиняемые или обвинявшие рыцаря, предлагали вместо себя защитников.
Если король соглашался, то он назначал место поединка, день и оружие. Дуэли происходили не в уединенном месте, а на обширном ристалище, при множестве зрителей, а то и в присутствии короля и всего двора, при обнародовании причин боя. Высказав свои желания, противники въезжали на поле битвы с опущенным забралом, знаменуясь крестом; потом, приблизившись к шатру короля, поднимали забрало и говорили пред первым лицом: "Всемилостивейший и державнейший король, наш государь, я, такой-то, предстаю вам, как правосудному монарху и судье, в назначенные для этого вами день и час, чтобы порешить с таким-то, за убийство или предательство, в чем клянусь Богом, который да будет сегодня мне в помощь".
Далее все передавалось во власть Господа. Если король не участвовал, роль заправилы брал на себя назначенный судья.
Несколько раз соборы и папы запрещали дуэли под страхом строжайших казней. Филипп Прекрасный указом 1303 года причислил дуэли к уголовным преступлениям. Но что могут сделать гражданские и религиозные законы против так глубоко укоренившегося обычая?
Во Франции в 1386 году состоялся судебный поединок, участниками которого стали Жан де Карруж и Жак Ле Гри. Последний то ли изнасиловал, то ли склонил к прелюбодеянию прекрасную молоденькую супругу де Карружа. В результате король Карл VI отдал приказ о проведении судебного поединка с целью поставить жирную точку в этом деликатном деле. Два рыцаря вышли на поле на территории одного из парижских монастырей сразу после Рождества. Там же находились король со свитой и сотни зевак — поединок мог кончиться только смертью одного из двух участников. В итоге жестокого столкновения, в котором не было никакой поэтической вдохновенности и пышной помпы, столь свойственных предшествовавшему ритуалу, обессиленный Ле Гри оказался на земле в тяжелых доспехах, где противник хладнокровно прикончил его ударом в горло. Сие означало, что всё-таки имело место изнасилование, ибо Бог на стороне правды. Или вы в это не верите?



ПОЗОР СМЫВАЕТСЯ КРОВЬЮ

Франсуа Вивон де ля Шатеньере и Гюи Шабо де Монлье, носивший позже имя Жарнака, были оруженосцам и пажами короля Франциска I. Вивон упражнялся только в искусстве владеть оружием и достиг такого совершенства, что никто не решался вступать с ним в состязание. Монлье, хотя тоже в свое время отличался в ратном деле, имел миролюбивые наклонности: он славился обходительностью, вежливостью и деликатностью. Вивон, может быть, из зависти к Монлье за внимание к нему двора, распространял самые оскорбительные слухи о баронессе Жариак, мачехе Монлье — и последний обратился к Франциску с жалобой.
 Оскорбление, нанесенное одному из старых сподвижников короля, заслуживало блистательного удовлетворения. Франциск разрешил Монлье объявить в полном собрании двора, что тот, кто оскорбил его мачеху, совершил постыдное деяние: оболгал благородную особу. Вивон, в надежде на свое искусство владеть оружием, не побоялся подтвердить, что он только повторил сказанное самим Монлье. Тотчас же последовал вызов. Франциск, любивший турниры, но запрещавший судебные поединки, не только отверг просьбы, но еще именным указом запретил покончить оружием распрю, происшедшую от ветрености. Запрещение это не было нарушено при Франциске, но его смерть развязала руки раздраженным врагам.
Два года Вивон выносил оскорбление от дам, смотревших на него, как на бесчестного рыцаря; он сгорал от нетерпения отомстить врагу за дамскую опалу, которую не вознаграждала дружба Генриха II, его покровителя. Новый король уступил мольбам и в 1547 году таки дозволил дуэль.
"Варварский" обычай постарались окружить всевозможным великолепием: оба противника не жалели денег на вооружение и свиту. Образовались партии: меньше было на стороне королевского любимца, больше — на стороне того, чье положение интересует дам. Поле битвы было устроено в Сен Жермене. Дворянство самых отдаленных провинций с энтузиазмом выехало из своих донжонов, дабы узреть милое зрелище их праотцов. Балконы были полны дам, живо сочувствующих оскорблению баронессы Жарнак. Для Генриха II и принцев воздвигли великолепный помост.
Барабанный бой и трубный звук, смешавшись со звоном колоколов, объявляет поединок. Вивон приближается надменно, Монлье — скромно. Оба клянутся, что их дело правое, что с ними нет запрещенного оружия, что они не прибегали к помощи чар. Они бьются; сила Шатеньере не одолевает ловкости Монлье; наконец кажется, что последний гнется под ударами противника; он прикрывает голову щитом и дважды ранит Вивона острием меча в левое колено. Вивон, рассчитывавший на верную победу, падает, жизнь его в руках победителя, но тому стыдно пользоваться этим варварским правом: "Возврати мне мою честь, — кричит он сопернику, — и моли Бога и государя о пощаде!"
Вивон хранит молчание. Монлье припадает к стопам короля. Тогда Генрих, обнимая его говорит: "Вы бились, как Цезарь, и говорили, как Аристотель". Герцог Омальский спешит к побежденному и не может унять его ярости. Все удаляются. Тогда толпа бросается к шатру, в котором Вивон приготовлял своим друзьям великолепный пир. В надежде на победу, он приглашал приятелей посмотреть на поединок как на свадьбу. Теперь же, стыдясь своего поражения и чувствуя, что жизнью своей обязан состраданию врага, он сорвал повязки и через три дня скончался. Между тем рана была вовсе не смертельная. Поединок Жарнака и Шатеньере был последним во Франции, устроенной с разрешения короля.


УБИТЬ ПОЭТА

Пик дуэльной активности в России пришелся на ранние десятилетия того века, в котором газеты нечасто сообщали о дуэлях. И в самом деле, на протяжении значительных периодов времени в царствование Николая I (1825–1855 годы) любое упоминание о дуэлях в прессе было под строжайшим запретом. Но — стрелялись, и еще — как.
Забавно, что единственным сообщением в печати о смерти Пушкина на дуэли в 1837 года стало извещение о депортации за "убийство камер-юнкера Пушкина" его оппонента, д’Антеса. В 1841–м на дуэли погиб Лермонтов, но и о его смерти написали без указания причин.




Парижская дуэль. Фотографическая театрализация. Франция, конец XIX в.


Дуэль не имела в России местных корней; для русских дуэли являлись иностранной диковинкой. Первые дуэли на нашей земле разгорались между иностранными наемниками, служившими русским государям. Одним из наиболее ранних такого рода поединков происходил в 1666 году между генералом Гордоном и майором Монтгомери. Результата мы не знаем.
Некие события вынудили государя Петра Великого издать в 1702 году жесточайший антидуэльный указ: за неуставной поединок предусматривалась смертная казнь. Нападение с оружием в руках после ссоры каралось отсечением руки. Строгость указа обескураживает, ибо в России дуэли еще не распространились. Историки предполагают, что Петр насмотрелся на дуэли во время путешествия по странам Европы и счел нужным организовать профилактику.
 В XVIII веке дуэли в России случались, но оставались редкостью. В 1754 году Захар Чернышев и Николай Леонтьев стрелялись из-за разногласий, вызванных карточной игрой. Чернышев получил серьезную рану, от которой, однако, позднее оправился. Событие вызвало сенсацию в Санкт-Петербурге и даже удостоилось упоминания о нем в мемуарах Екатерины Великой. И все же редкость явления не помешала императрице пригрозить желающим выяснять отношения в такого рода поединках антидуэльным установлением. В 1787–м появился ее "Манифест о поединках", подразумевавший жесткие, но не столь драконовские меры, как аналогичный указ Петра, что, вероятно, делалось в расчете на обеспечение закону большей жизнеспособности.
Муж Екатерины и ее предшественник на престоле, император Петр III был большим поклонником дуэльной культуры. Анекдотичные истории о Петре III как о незадачливом дуэлянте показывают двойственное отношение современников к поединкам: они смеялись над Петром, будучи не вполне уверенными, были ли кодекс чести и дуэль достойными насмешки сами по себе или же таковыми их делала его австрийская натура.
Наследником Екатерины II стал эксцентричный Павел I, правление которого и послужило поворотным пунктом в истории дуэли в России. Государь интересовался концепцией и идеями рыцарства, что и побудило его принять звание гроссмейстера "Ордена рыцарей святого Иоанна" — древнего военно-монашеского братства, резиденция которого находилась на острове Мальта. В 1801 году Павел даже выступил с удостоившимся только насмешек предложением решать важные вопросы европейской политики не войной, а вызовами на дуэль друг друга монархами. Интерес чудаковатого русского царя к дуэлям не ограничивался только умозрительной сферой: в 1784 году, находясь в Неаполе, он вызвал графа Андрея Разумовского, который, как подозревалось, имел интрижку со второй женой Павла. Бой царевича и вельможи предотвратили приближенные. Павел ожидал уважения к концепции чести от армейских командиров: нескольких офицеров уволили с царской службы за нежелание должным образом ответить на нанесенные оскорбления.
Павлу наследовал сын, император Александр I, царствование которого позже называли "золотым веком русской дуэли". Наполеоновские войны привели русских офицеров во Францию, где после падения Наполеона и реставрации Бурбонов выяснения отношений на пистолетах или шпагах сделались повседневным явлением. Наиболее знаменитым дуэлянтом того периода являлся Федор Толстой, на счету которого было 11 убитых в поединках противников. Сам Толстой гордился тем фактом, что многие из дуэлей, на которых он дрался, возникали по пустяковым причинам.
"Орудием судьбы" для Пушкина стал Жорж д’Антес, молодой француз, приехавший в Россию в 1833 году. Будучи усыновленным бароном Геккереном, голландским посланником в Санкт-Петербурге, он сумел сделаться офицером гвардейского полка. Высокий и голубоглазый, окруженный романтическим ореолом роялиста в изгнании, он пользовался особым успехом у дам. Пушкин в экстерьере значительно проигрывал блондину из Франции.
Когда д’Антес впервые увидел Наталью Пушкину, он не скрыл своего восхищения, и по Петербургу поползли всякого рода слухи. Пушкин отличался взрывным характером — только в феврале 1836–го он отправил два вызова. Барон Геккерен, опасавшийся дуэли, убедил д’Антеса перестать "окучивать" Наталью. На том дело на какое-то время и затихло.
Наталья, разрешившись от бремени, снова стала показываться в обществе, где д’Антес вновь обратил на нее внимание. Поначалу в качестве прикрытия он использовал ее сестру Екатерину, но не смог обхитрить Пушкина, ревность которого все разгоралась. Ухаживания д’Антеса за Натальей стали носить все более настойчивый характер до тех пор, пока в начале ноября она не ответила ему решительным отказом. На следующий день, однако, в дом Пушкина принесли анонимную записку, в которой поэт был назван рогоносцем. Пушкин отправил "картель" в голландское посольство с вызовом на дуэль "смазливого французишки".


Кадр из фильма Владимира Петрова «Поединок» (по одноименной повести Александра Куприна), 1957 год.


Последовал период мучительных переговоров, когда Геккерен пытался уговорить Пушкина отозвать вызов. В итоге ему удалось добиться своего: он уверил ревнивца в том, что цель д’Антеса не Наталья, а ее сестра. Д’Антес, полагая, что отказ Пушкина от намерения вызвать его может стать поводом для обвинений в трусости, попросил поэта объяснить причину отступа, что еще сильнее обозлило Пушкина.
 10 января 1837 года д’Антес и Екатерина Гончарова поженились. Несмотря на все более лихорадочные попытки примирить новоявленных свояков, вражда росла. Закончилось тем, что д’Антес прилюдно оскорбил Наталью. Пушкин написал Геккерену весьма несдержанное письмо, и 26 января д’Антес вызвал поэта на дуэль.
 На следующий день противники и их секунданты встретились в саду особняка за городской чертой Санкт-Петербурга. Д’Антес выстрелил первым, попав Пушкину в живот. Рухнувший наземь Пушкин сумел собраться с силами, чтобы нажать на курок, но всего лишь легко ранил оппонента. Промучившись двое суток, Пушкин скончался.
Михаил Лермонтов 1840 году в Санкт-Петербурге участвовал в закончившейся бескровно дуэли с Эрнестом де Барантом, сыном французского посла. Ссора вышла из-за какого-то нелестного замечания, будто бы отпущенного Лермонтовым в адрес де Баранта. Дуэль происходила там же, где тремя годами раньше стрелялись Пушкин и д’Антес. По злой иронии судьбы, Лермонтов и де Барант стрелялись из той же пары дуэльных пистолетов, которой пользовались Пушкин с д’Антесом. Но у противников все получилось не так кроваво. Француз благоразумно отправился прочь из России, оставив Лермонтова одного "расхлебывать кашу" перед трибуналом, который разжаловал нарушителя в рядовые и лишил дворянства.
 Вмешательство царя смягчило приговор до перевода в линейную пехоту — в учебный батальон на Кавказе — что, тем не менее, являлось унижением для бывшего гвардейского офицера. Летом 1841–го Лермонтов взял в полку отпуск и со своим приятелем Столыпиным снял дом в популярном курортном городе Пятигорске. Там же находился старый знакомый Лермонтова по кадетскому училищу, отставной майор Мартынов сын богатого московского застройщика.
Мартынов считался персоной довольно чувствительной и тщеславной, отчего и служил мишенью для шуток довольно едкого Лермонтова. Впрочем, до поры он таковые терпеливо сносил. Мартынов и сам был фигурой забавной, ибо, перенимая привычки местных, носил бурки и папахи, да еще и брил голову наголо наподобие татарина. Лермонтов не щадил отставного майора, называя его "le chevalier des monts sauvages" (рыцарь с диких гор). В конце концов какая-то из шуток переполнила чашу терпения Мартынова, и он вызвал Лермонтова на дуэль.
15 июля 1841 года дуэлянты верхом выехали из Пятигорска в направлении кладбища. Там, на удобном лужке, секунданты отмерили 30 шагов, отметили барьер шпагами, после чего дали указание главным участникам занять позиции. Мартынов проследовал к барьеру и выстрелил, Лермонтов упал замертво. Пуля пробила сердце и легкое, вызвав мгновенную смерть.
Вот и вся история, без поэзии. Д’Антес, и Мартынов прожили праведную и даже кроткую жизнь. На самом деле людьми они были хорошими и добродетельными. Убитые же ими поэты не являлись нравственными образцами. Но всё же, всё же, всё же…



ВОТ И ВСТРЕТИЛИСЬ

Людей стоит не просто опасаться, но, скорее, бояться как ладан чёрта (ну, или наоборот): эту простую истину в частности доказывает история встречи двух великих цивилизаций, произошедшая однажды на Западном полушарии этой далеко не всегда забавной планеты. На основании произошедшего мы имеем право сделать вывод о том, как поведут себя люди (то есть, мы) на других обитаемых космических телах нашей Вселенной.
Характерно, что, чем культурнее себя считает человеческое сообщество, тем более варварские методы оно использует ради обладания тем, чем его представителям хотелось бы обладать. История выдвинула на передний край Конкисты (завоевания), самых нетерпеливых, авантюристичных, удачливых. В 1492 году наконец-то освобождена Гранада, последний оплот арабов на Пиренейском полуострове. После Реконкисты, окончательной победы над маврами, испанцы видели свою страну сильной державой с опытной армией и многовековыми военными традициями. Как бы теперь сказали, они были стопроцентными пассионариями. Оглядываясь на могущественных соседей — Португалию, Англию, Францию — испанцы спешили любым способом добыть и закрепить за собой новые земли. Спешили и португальцы, в первой половине XVI века добравшиеся до настоящей Индии и Пряных островов.
 Итак, Гранада пала в после ожесточенной десятилетней войны с Испанским королевством, образованным путем заключения династического брака Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской. Мавры изгнаны, венценосная чета подписала указ об изгнании всех евреев, не принявших христианство. В стране разворачивала свою деятельность инквизиция, объектами преследования которой стали люди, открыто или тайно продолжавшие исповедовать иудаизм. Одновременно Христофор Колумб отправился на поиски новых земель. Впрочем, ходили слухи, что Колумб — тоже этот… еврей, и его интересует не только золото, но и открытие пути для бегства соплеменников.
В январе 1493 года Колумб вернулся в Испанию и продемонстрировал "индийцев" и золото. Перед Испанией замаячила отчетливая перспектива. Открытие нового пути в Индию (полагали, что Колумб достиг именно её) сулило много золота и пряностей. Новые земли объявили собственностью испанской короны. В "Индию" могли попасть все желающие, но для этого нужно было иметь судно, команду и кормчего. На месте прибытия колонизатору понадобились бы солдаты — для защиты от "индийцев", ведь, согласно добытым сведениям, далеко не все из них были настроены благожелательно. Некоторые племена, например, карибы с Малых Антильских островов, сразу начали военные действия против испанцев, за что их первыми и уничтожили, а случайно оставшихся в живых обратили в рабство.
В узких границах известного европейцам мира только христианские нравы и традиции считались нормой, какие бы безобразия и жестокости не творились под их прикрытием. Всё, лежавшее за этими пределами, воспринималось как мир странный, непредсказуемый, опасный, и, конечно же, заманчивый.
В те времена в Испании популярны были рыцарские романы — такие как "Амадис Галльский", "Тирант Белый", "Рыцарь Сифар" и прочие. Рыцари совершали подвиги, побеждая всякую нечисть, и, конечно, путешествовали. Именно поэтому, увидев столицу ацтеков Теночтитлан, который по своему размеру не уступал тогдашнему Риму, писатель Диас дель Кастильо выразил свой восторг коротко: "Таких чудес не видел и Амадис Гальский!".



Диего Вандерлина, «Высадка Христофора Колумба в Америке», 1847 год.


"Деяния Эспландиана": так называется рыцарский роман, который был издан в 1497 году. В книге был упомянут остров "Калифорния", расположенный "по правую руку от Индии" и населенный амазонками с грифонами. Когда в 1532 году тихоокеанская экспедиция Эрнандо Кортеса обнаружила пустынный полуостров, лежащий на запад от Мексики, он был назван именно Калифорнией — как продукт литературной фантазии.
В дневниках и посланиях первооткрывателей Нового Света постоянно звучат восторг и удивление. "Воистину чудесно всё сущее в этой стороне, и чудесны великие народы острова, никто не сможет поверить подобному, пока сам не увидит всего…" – так писал Колумб. Ему вторил автор "Всеобщей и естественной истории Индий" Фернандес де Овьедо: "Тайны сего великого мира наших Индий беспредельны и, приоткрываясь, всегда будут являть новые вещи ныне живущим и тем, кто вослед за ними придет созерцать и познавать творения Господа, для коего нет ничего невозможного".
Конкиста – занятие для сильных и отчаянных. Всего через полсотни лет после открытия Колумба "Индии" испанцы захватили два самых развитых государства Южной Америки – Мексику и Перу. Воображение конкистадоров рисовало им сказочные страны, где на берегу океана возвышаются сапфировые горы и текут ручьи среди золотого песка. Бывалые капитаны рассказывали, что видели вдали сверкающие золотые вершины, а индейцы утверждали, что существует "Страна Золотого Человека", Эльдорадо.
Действительность быстро развеяла мечты первых европейских поселенцев: на острове Гаити, который открыли первым, не было золотых гор. Но конкистадоры не сдавались, их манили новые горизонты. Чего только не искали в Америке очарованные индейскими и европейскими легендами конкистадоры и купцы: страну амазонок, чудный край Маноа, Кивир, Сиволу… За всем этим стояли средневековые мифы: "золото, как деревья, быстрее появляется в жарком климате, а на экваторе – обязательно".
Время от времени в поселениях европейцев показывались чудом вернувшиеся из плена или многолетних экспедиций путешественники. Даже намёка непоседливым авантюристам хватало, чтобы отправиться на поиски страны чудес. Индейцы — кто искренне, а кто для того, чтобы спровадить незваных гостей — рассказывали испанцам, что там, вдалеке есть всё, что им нужно.
В состав отрядов конкистадоров входили рыцари-кабальерос, легкая конница, пехотинцы, арбалетчики-лучники, аркебузиры и артиллерия. Воинство было вооружено отличными стальными мечами, кинжалами, алебардами, топорами, пиками, копьями, луками, арбалетами, аркебузами, защищены железными и кожаными щитами, доспехами и шлемами (частично были защищены и лошади – наголовниками и нагрудниками). Перед каждым боем конкистадоры исповедовались в грехах, причащались и служили торжественные молебны. Идя в бой, они призывали на помощь Деву Марию, Святой Дух и апостолов. А после победы чаще всего исполняли во славу Бога торжественный и суровый гимн "Те Deum" ("Тебя, Боже, хвалим").
В отношении награбленного у конкистадоров были выработаны строгие правила. Всё сносилось в одну кучу. Утаивание добычи наказывалось – вплоть до смертной казни. Писарь сверял списки, затем составлялся смету расходов: компенсация кому-либо за потерю лошади и снаряжения, церковные пожертвования, отчисления на мессы за погибших. Далее выбирали по одному наблюдателю от капитанов, всадников и пехотинцев. Казначей и наблюдатели откладывали "королевскую пятину", далее шла часть в премиальный фонд для особо отличившихся в бою. А уже из оставшегося высчитывали долю каждого: командиру отряда – 9, капитанам – 4, старшим сержантам – 3, солдату —1 доля.
Индейцев нельзя было обращать в рабство, но война карибов против испанцев изменила порядок: нашёлся официальный повод убивать и порабощать. Грозные завоеватели не только гибли в боях, походах, междоусобицах, иногда они попадали в плен. Судьба их при этом была разной. Ацтеки и майя приносили их в жертву богам, как и других пленных. Участь оставшихся в живых была плачевна — они становились рабами. Те, кому все-таки удавалось выжить и вернуться к своим, а таких были единицы, рассказывали об унижениях, пытках, издевательствах, самой грязной работе, которую они выполняли.
Впечатляют злоключения конкистадора Кабеса де Ваки, описавшего таковые в книге "Кораблекрушения". В составе экспедиции, перед которой стояла задача арестовать Эрнандо Кортеса, де Вака был одним из капитанов и судьей. Бешено завидовавший Кортесу безрассудный командор Нарваэс повел караван к северной Флориде, но за год из 5 кораблей, 600 человек и 100 лошадей в живых осталась лишь горстка испанцев, оказавшихся на пустынном берегу, в краю индейцев апалачей. Доведенные до крайности, испанцы стали убивать и есть друг друга, что возмутило индейцев, которые и сами регулярно голодали. И они разобрали испанцев по деревням в качестве рабов.
За несколько очень тяжелых лет, среди диких и нищих племен, вдали от товарищей, в живых осталось только четверо христиан; один из них — негр, испанский раб. Де Ваке повезло: за шесть лет он заслужил авторитет у хозяев, стал торговцем, а потом лекарем и вместе с негром Эстебанико занимался исцелением – в первую очередь, молитвами. Де Вака вернулся в Испанию, его книга выдержала несколько прижизненных изданий и была очень популярна.



ЛЮДИ ПРОТИВ ЛЮДЕЙ

В Новом Свете боевой клич испанцев: "Сантьяго, порази мавров!" – превратился в "Сантьяго, порази индейцев!". Вкратце легендарная история завоевания Мексики выглядит так: молодой адвокат Эрнандо Кортес, неудовлетворенный сидением на одном месте, снарядил экспедицию на 11 кораблях, с экипажем в 600 человек и 100 лошадьми, и высадился на полуострове Юкатан. Чтобы соратники не сомневались в успехе предприятия, Кортес приказал снять пушки и сжечь корабли. В одной из первых битв его отряд победил тысячи индейцев смелым кавалерийским наскоком. Заручившись поддержкой угнетенных ацтеками племен и подобрав себе из местных смышленую подругу-переводчицу, Кортес выступил к столице империи ацтекской державы. Мотекусома II (нам более привычно называть его Монтесумой), правитель слабый и нерешительный, очень просил испанцев не идти в столицу и одарил их золотом. Это не только не помогло, но и распалило испанцев. После трехмесячной осады город был взят, империя пала, а ее правитель был убит.
Теперь — немного подробностей. С Кубы с Кортесом отплыли 200 индейских воинов, а впоследствии его туземные войска насчитывали сотни тысяч аборигенов. Испанцы, умевшие вести бой с использованием укреплений, артиллерии, конницы, воевали экономно и эффективно. Демонстрация силы, точечное уничтожение вождей, прорыв или тотальное уничтожение — конкистадоры всеми средствами добивались поставленной цели: завоевать, подчинить и отобрать.
  Было и еще одно обстоятельство, сыгравшее роковую роль в падении довольно агрессивных империй Америки: пророчества. Ацтеки верили, что современный им мир – эпоха Пятого Солнца. Солнцем должен был стать Тескатлипока (Дымящееся зеркало), но восстал Уицилопочтли (бог войны) и занял господствующее положение. Каждые 52 года мир подвергается опасности быть уничтоженным, поэтому ацтеки со страхом встречали окончание такого цикла и ждали начала нового, устраивая в это время различные церемонии, соблюдая посты и совершая жертвоприношения.
Добрый бог Кецалькоатль, научивший людей многим хорошим вещам, был обижен этими двумя богами. Он добрался до Мексиканского залива, где сел в лодку из змей и уплыл на Восток, пообещав, что вернется в год Первого Тростника (по европейскому календарю — 1519–й) и накажет своих обидчиков. Аналогичным образом дело обстояло во многих других землях, предназначенных к завоеванию: легенды о белых богах, ожидание конца света.
Воображение туземцев поражали бороды пришельцев, их лошади, их черные рабы, в то время как конкистадоры видели в местных жителях отвратительных дикарей, "недолюдей". Государство ацтеков, которым Монтесума правил восемнадцать лет, было богатым и сильным. С колониями, простирающимися на восток к побережью залива и на запад к Тихому океану, население империи насчитывало около пяти миллионов человек. Правители ацтеков хорошо разбирались в искусстве, науках и сельском хозяйстве, однако религия империи была с точки зрения христиан (которые, кстати, в праздники заживо сжигали еретиков) виделась слишком кровавой: человеческие жертвоприношения ацтеков по жестокости не имеют себе равных в истории человечества. Армии ацтеков ежегодно отправлялись в походы за рабами, жертвами для ритуалов из соседних племен, за продовольствием, которого всегда не хватало, а также на завоевание новых земель или чтобы покарать бунтовщиков.
Когда отряд Кортеса, высадился на берегу Мексиканского залива, облаченные в кирасы и шлемы, испанцы вели себя как суровые и безжалостные воины, жадные до рабов и золота. То есть, как варвары. Услышав о приближении Кортеса, Монтесума созвал совет; некоторые вожди призывали силой или обманом противостоять чужеземцам, тогда как другие возражали и говорили, что, если пришельцы — действительно послы иноземного правителя, будет лучше встретить их благосклонно, а если они — сверхъестественные существа, сопротивление все равно бесполезно.
"Серые" лица и "каменные" одежды испанцев, прибывшие на берег в плавучих домах с белыми крыльями, магический огонь, вырывающийся из труб, чтобы убивать на расстоянии, — все говорило о божественном происхождении конкистадоров. Неуверенный и настороженный, Монтесума совершил самый глупый поступок, какой только мог совершить в данных обстоятельствах: отправил роскошные дары, как бы демонстрирующие его богатство, а так же послания, в которых умолял гостей уйти прочь.
Сотня рабов, драгоценности, ткани, роскошные изделия из перьев и два огромных блюда из золота и серебра, размером с колесо повозки, только разожгли алчность испанцев. Монтесума не предпринял ровным счетом ничего, чтобы остановить непрошенных гостей или хотя бы преградить путь, когда они дошли до городских стен. Вместо этого их встретили с особыми почестями и сопроводили во дворец.



Взятие Теночтитлана. Лубок


Армия ацтеков в это время ожидала в горах сигнал к атаке, который так и не был подан, хотя туземные воины вполне могли уничтожить захватчиков, отрезать им путь к отступлению по дамбам или окружить и заморить голодом. План выдал Кортесу переводчик-индеец, после чего команданте велел арестовать Монтесуму и держать того в собственном дворце в качестве заложника. Вождь воинственного народа и главарь войска, превосходившего по численности поработителей в тысячу раз, подчинился. В порыве сожаления Монтесума приказал устроить засаду гарнизону, оставленному Кортесом у Веракруса; его люди убили двух испанцев и послали голову одного из них в столицу. Без всяких колебаний Кортес тут же заковал императора в цепи и заставил выдать преступников, которых заживо сжег у ворот дворца, не забыв потребовать золота с драгоценностями в качестве расплаты за злодеяние. Между прочим, последние иллюзии о связи серолицых с богами развеялись вместе с отрезанной испанской головой.
Племянник Монтесумы Какама объявил Кортеса убийцей и вором, пригрозив поднять восстание, но император оставался пассивен. Кортес же был настолько уверен в себе, что, узнав о высадке кубинского отряда, посланного его арестовать, отправился навстречу, чтобы разобраться, и оставил в городе лишь горстку солдат, которые продолжали раздражать население, разбивая алтари и отбирая еду.
Монтесума утратил всякий авторитет и не мог ни возглавить бунт, ни усмирить гнев народа. По возвращении Кортеса ацтеки все–таки восстали. Испанцы, у которых было всего тринадцать мушкетов, оборонялись мечами, копьями и арбалетами, а также факелами, которыми поджигали дома. Они вывели Монтесуму из дворца и приказали ему призвать к прекращению бунта; едва император появился, народ забросал его камнями как труса и предателя. Испанцы уволокли Монтесуму обратно во дворец, где три дня спустя он скончался. Подданные отказали ему в последних похоронных почестях. Ночью испанцы покинули город, потеряв треть людей и добычи.
В своем докладе королю Карлу V Кортес представил свои жестокие действия как меру, необходимую для обеспечения безопасности испанцев и соблюдения интересов Короны. Кортес заставил покорившихся вождей ацтеков присягнуть испанскому королю, а затем потребовал от них как от вассалов уплаты дани золотом. Клад Монтесумы был так велик, что на его просмотр ушло три дня. Всё золото, включая художественные изделия, было перелито в слитки, нагроможденные в три большие кучи. Многие конкистадоры требовали немедленного дележа, так как все три кучи слишком заметно уменьшались изо дня в день. Предводитель конкистадоров уступил. После раздела добычи, в результате которого он получил львиную долю, пай солдат оказался столь мизерен, что многие его даже не брали.
К несчастью, среди испанцев находился больной оспой. Страшная болезнь распространилась по всей Мексике, где о ней раньше не слыхали, и "унесла бесчисленное множество" мексиканцев, по некоторым данным, четыре пятых. Вскоре после захвата Теночтитлана рядовые участники похода Кортеса проиграли в карты последние деньги из своей доли награбленного. Сам же Кортес вернулся на Кубу, а затем в Испанию — как победитель. Денег у него было больше, чем у самого Карла V. Были преданы забвению все грехи Кортеса, все его преступления. Король наделил его титулом "адмирал Южного моря".



В ПОИСКАХ ВЕЧНОЙ МОЛОДОСТИ

Все географические открытия в Новом Свете были совершены в погоне за химерами, и даже отряды конкистадоров с абсолютно серьезными выражениями лиц отправлялись на поиски источника вечной молодости, страны амазонок, "золотого города" или "серебряной горы". В ходе этих экспедиций закручивались сюжеты настолько захватывающие, что до них было далеко и рыцарским романам.
Одним из героев этих походов стал Хуан Понсе де Леон, уважаемый и благородный идальго, муж возвышенного строя мыслей. Он прослыл самым жестоким и последовательным из конкистадоров. Де Леон прибыл на Эспаньолу со второй экспедицией Колумба простым пехотинцем. Когда сам адмирал и еще 200 человек заболели малярией и начались смуты, де Леон не испугался трудностей и не уплыл с сотнями колонистов обратно в Испанию.
Пятнадцать унылых лет он провел на Эспаньоле, пока не стал губернатором маленького островка Сан-Хуан, открытого всё тем же Колумбом. Золотая цепь, посланная де Леоном в дар королю Фердинанду, позволила избавиться от других претендентов на владение островом. Понсе был уже немолод и не был наивен, но он был человеком своего времени. В те годы даже просвещенные европейцы всерьез верили в существование омолаживающих вод и прочей фантастической чепухи. На средневековых картах красовался "остров Юпитера, или бессмертия, где никто не умирает". Даже Америго Веспуччи, собственно, и давший имя Америке, в письме от 1502 года сообщал о долголетии туземцев Бразилии, поэтому все первые исследователи Нового Света полагали, что где-то там, за уже открытыми островами, лежат благодатные земли, текут чистые и здоровые воды.
Де Леону пришлось столкнуться с мятежом, который подняли островитяне. Местные индейцы, араваки, схватив одного испанца, выяснили, что их угнетатели смертны. Объединившись со своими давними врагами, карибами, индейцы выставили 10 000 воинов против 300, которые остались у де Леона после массового бегства колонистов с острова. Испанцам, как всегда, помогли сплоченность и выдержка: аркебузиры убили зачинщиков восстания, после чего индейцы разбежались. Теперь де Леон решился отослать королю прошение о патенте на открытие и освоение острова Вечной молодости. И такой документ был ему дан в 1512 году.
В снаряженные на свои средства корабли де Леон набрал, пожалуй, самый возрастной и немощный экипаж в истории морского флота, а лоцманом взял своего ровесника, 53-летнего де Аламиноса, штурмана Колумба. Флотилия поплыла вдоль Багам. Людям де Леона предстояла непростая задача: Багамский архипелаг насчитывает более 700 островов, и испанцам пришлось пробовать воду из всех встречающихся на них пресных источников. Результата все не было – старые оставались старыми, увечные – увечными. Через три недели после начала экспедиции путешественники увидели большую землю, которую Хуан Понсе де Леон назвал Флорида, что значит: "цветущая".
Экспедиция долго двигалась на север, но в определенный момент вынуждена была повернуть на юг, где корабли попали в полосу теплого морского течения – "морскую реку". Так де Леон стал первооткрывателем Гольфстрима. Экспедиция обследовала западную часть Флориды и прошла 200 километров вдоль побережья полуострова Юкатан, который до повторного открытия его Грихальвой (в 1518 году), назывался Бимини.
Нападения индейцев и неотложные губернаторские дела заставили Хуана Понсе де Леона возвратиться во Флориду. Через некоторое время он отбыл со своего "острова" в Испанию. Де Леон не привез монарху бочонок живой воды, но преподнес в дар 5 тысяч песо золотом и новые земли. За это он получил немало новых титулов и патентов, в том числе и на колонизацию Флориды.



Лукас Кранах Старший, «Источник вечной молодости», 1546 год.


И все же де Леон не оставлял надежду найти источник вечной молодости. В 1521 году он вновь отплыл во Флориду. С ним были поселенцы, миссионеры, солдаты, лошади, птицы и семена. Источник всё не находился, зато один раз отряд испанцев обстреляли очень рослые, сильные индейцы с полутораметровыми луками в руках: их стрелы пробивали даже железные доспехи. Де Леон предположил, что сила и рост этих удивительных людей – следствие того, что они пьют воду из вожделенного источника. Из всего испанского отряда удалось спастись лишь семерым, сам де Леон был ранен; но даже умирая на Кубе, он грезил, указывая на север — туда, где бьет живительный источник вечной юности…
...Испанское владычество в Южной и Центральной Америке и на богатейших Антильских островах уже к середине XVI века сделало Испанию первенствующей державой Европы. Ее захлестнули потоки драгоценных металлов, хлопка, сахара, кофе. Удача сыграла роковую роль для самой страны. Потоки золота и серебра позволяли испанским грандам приобретать любые товары за границей — и развитие местной промышленности прекратилось. Успешные военные захваты оставили во главе испанского общества самых консервативных аристократов, уже не собирались заниматься ничем кроме грабежа. Промышленность, торговля, судостроение – во всём этом Голландия, Англия и Франция стали обгонять Испанию, а та нуждалась во всем, что было нужно для войны и обороны своих колоссальных владений от противников, так что американское серебро и золото неизбежно и очень быстро уплывало из Мадрида в другие европейские столицы. Приток драгоценных металлов вызвал рост инфляции в Андалузии, затем во всей Испании, наконец — в испанских Нидерландах. Испанию теперь обзывали ''ртом Европы'', который принимает и разжевывает пишу, но ему остается лишь то, что застряло в зубах. Когда ''рыцарь печального образа'' сумасшедший идальго Дон Кихот Ламанчский путешествует по Испании, она напоминает Гаити после прихода конкистадоров: бедность, упадок, голод и депрессия.






















 


ПИЛА ДЛЯ МУЖНИНЫХ РОГОВ

От дел межкультурных обратимся к отношениям внутри цивилизованной европейской семьи. История показывает: чем суровее нравы общества, тем безбожней они нарушаются. Механизм этого парадокса сокрыт в самых глубинах человеческой психологии и до конца не изучен, в чем мы неустанно убеждаемся день ото дня, узнавая о новых изменах в семьях, считающихся безупречными. Франсуа Ларошфуко несколько столетий назад замечал: «Труднее сохранить верность в любви счастливой, чем в любви несчастной».
Предмет нашего рассмотрения, а говорить мы будем об истории «пояса целомудрия», во времена известного француза (XVII век) уже был основательно подзабыт, и я думаю, это случилось оттого, что отношения в браке к концу Средневековья несколько либерализировались, отчего необходимость в таком возмутительном и, кстати, негигиеничном, предмете, отпала.
Железный хранитель супружеской верности, называемый еще «поясом невинности» или «поясом Венеры» очень часто упоминается в средневековой литературе, но в Новое время по странной прихоти судьбы люди даже не имели представления о том, что он собой представлял. Речь шла даже о том, что современный читатель имеет дело лишь с литературной мистификацией и на самом деле люди не могли додуматься да столь идиотского средства защитить своих жен от шальных мыслей.
Изобретение пояса верности относили ко временам крестовых походов, когда рыцари отправлялись в долгий и чреватый опасностями путь, стремясь одновременно спасти жен от греховных вожделений, а так же защитить их от вероятного изнасилования (нравы-то были хоть и суровые – но жестокие!). Но материальных доказательств этой гипотезы не имелось.
Некто Пахингер из австрийского города Линца однажды нашел такой пояс на скелете молодой женщины, которвй совершенно случайно откопали на одном из древних кладбищ. Ни имени, ни социального положения дамы установить было невозможно, но оттого, что заключена она была в оловянный гроб, следовало, что она была не из бедных слоев. Герр Пахингер настолько был поражен находкой, что стал... коллекционером поясов невинности. Он ездил по Европе, участвовал во вскрытии могил, рылся в запасниках музеев (там вышеозначенных поясов хранилось немало, но никто и понятия не имел, что это такое) и в конце концов в его собрании оказались несколько десятков раритетов.
Постепенно сложился целый клан собирателей поясов невинности, и, надо заметить, среди множества найденных экземпляров не было найдено ни одного, который восходил бы дальше начала XV века, то есть, Высокого Возрождения. Очень много поясов сделаны из серебра, встречались даже золотые экземпляры, и все из них отличались изяществом выгравированного рисунка, из чего был сделан вывод, что  пояса целомудрия культивировались в аристократических кругах.
По утверждению письменных источников, родина поясов целомудрия — Венеция, хотя есть сведения о том, изобретателем пояса был падуанский тиран Франческо II, и большинство из них производились в Бергамо, поэтому они в старинных книгах назывались и «венецианскими решетками», и «бергамскими замками». Франсуа Рабле в своей знаменитой книге «Гаргантюа и Пантагрюель», сочиненной как раз в эпоху расцвета поясов, пишет: «...Да возьмет меня черт, если я не запираю свою жену не бергамский лад всякий раз, когда покидаю свой сераль!»
 



С некоторого момента пояса целомудрия вошли даже в моду. Сохранились предания о том, что, женихи, когда на великосветской свадьбе (тогда было принято справлять таковые в доме невесты) их подводили к супружеской постели, торжественно получали ключ от «венецианской решетки». Некоторое время спустя родители, да и все гости, получали радостную (подозреваю, вне зависимости от результата) весть о том, что «замок целомудрия и ворота оказались невредимыми». Иногда «изящная решетка Венеры» являлась первым подарком, подносимым женихом своей будущей жене. При этом невеста должна была проявить полное неведение о сути и назначении железяки.
Возрождение — эпоха великих путешествий и открытий,  которые, конечно же, невозможны без длительной разлуки. В те времена считалось обычным делом при отправлении в дорогу заказать у мастера для своей жены «друга, который лучше всего сумеет защитить ее верность». В одной из старинных книг означенный предмет описывается так: «...Золотая решеточка висит на четырех стальных цепочках, обвитых шелковым бархатом и искусно прикрепленных к поясу из того же металла. Две цепочки приделаны спереди, две сзади решетки и поддерживают ее с двух сторон. Сзади поверх бедер пояс запирается на замок, отпирающийся совсем крошечным ключиком. Решетка приблизительно шесть дюймов вышины, три дюйма ширины и покрывает таким образом все тело между бедрами и нижней частью живота...»
На поясе в одной из коллекций выгравирована надпись: «Мы хотим вам пожаловаться, что нас, женщин, изрядно измучили этими замками». Жалоба двусмысленна. Кроме неудобств, пояса целомудрия, конечно же, порождали коварные мысли, частенько перерождающиеся в намерения. Во-первых, «поясные» мастера могли изготовить сколь угодно ключей. Во-вторых, если уж даме не обзаводилась «запасным» ключом, не составляло особенного труда найти искусного слесаря, способного открыть даже самый сложный замок и выточить ключ. Об этом тоже много рассказано в литературе Возрождения, в частности, у Клемана Маро описан случай, когда баронесса д‘Орсонвилье «охотно отдает себя в руки ловкого слесаря, который должен устранить замок и открыть ее любовнику врата эдема».
Имеются свидетельства, что абсолютное большинство женщин обладали вторым ключом, который являлся как бы символом их любви к избранному мужчине. Получалось, что пояс целомудрия, усыпляя бдительность ревнивых мужей, сделался главным виновником неверности их жен. На гербе одного из немецких аристократов изображена женщина, опоясанная поясом верности, которая держит в одной руке ключ, а в другой — полный кошелек, как бы приглашая смельчака получить сразу две награды. 
В анонимном произведении той эпохи («Зеркало нашего времени») говорится: «...Я знал несколько женщин, славившихся во всем городе как образцы супружеской верности и целомудрия и, однако всегда имевших одного или нескольких любовников и часто менявших их в течении года. Некоторые из них имели детей от этих любовников, так как известно, что немало женщин предпочитают забеременеть от друга или любовника, даже от незнакомого человека, чем от мужа. Репутация этих женщин, вне всякого сомнения, в глазах их мужей стояла высоко. Это происходило оттого, что они носили те самые «венецианские замки», которые считаются надежнейшей опорой против неверности жен».
Таким образом, попытка «отпилить» мужнины рога, в очередной раз приводила к ломке «пил» и дальнейшему отрастанию вечного символа мужской глупости.




ЧЕСТЬ МАСТЕРА

Европейское Средневековье породило особый тип человеческих организаций: цеха. У нас на Руси такого не было, а потому мы уважаем далеко не всякий труд и не всякого человека. А на Западе — уважают, и это воспитывалось веками.
Уставы цехов предусматривали не только защиту интересов мастеров, но и создание условий для совершенствования того или иного ремесла; так же они выставляли жесткие требования относительно качества производимых товаров. Существовало такое своеобразное понятие, как цеховая честь (что–то наподобие чести офицерской), и от нее напрямую зависело реальное благополучие цеха и всех без исключения его членов.
Например, если лондонский пекарь продавал булку неполного веса, за это его весь день возили по городу в железной клетке на всеобщее осмеяние, причём, виноватым оказывался весь цех пекарей Лондона. Или, предположим, колбасник поимел наглость выставить на продажу товар, изготовленный из какой–нибудь гадости: ему грозила казнь в форме отрубания руки — прилюдно, на городской площади. У нас же обдурить покупателя или клиента — почти что доблесть, а особо отличившихся на данном поприще даже награждают медалью ордена за заслуги… перед этим… ну, сами знаете.
В Париже и других городах Европы ремесленные изделия низкого качества выставляли у позорного столба на рыночной площади. Производителей таких поделок ожидали неприятности: их могли изгнать из цеха, и тогда за лучшее считалось покинуть город, потому что вне цеха ремесленник не имел права работать. Человеку, изгнанному из цеха, ничего не оставалось, как идти в нищие, лакеи, привратники или в солдаты.
Существовало такое понятие, как цеховая марка. Это была гарантия высокого качества продукции, скрепленная круговой порукой членов цеха. И здесь не имели никакого значения ни родственные узы, ни связи с высокопоставленными покровителями, ни деньги: только совесть мастера.
Чтобы вступить в цех, нужно было представить на рассмотрение цехового совета так называемый шедевр — великолепный, лучший образец изделия. Никаких поблажек или давления извне на цеховой совет не могло быть, потому что плохой кузнец очень скоро продемонстрирует свое неумение, и тогда уже скандала и позора не избежать, кто бы ему ни покровительствовал. Это касалось и живописных картин, и музыкальных опусов, и табуреток.
Старшины цехов, как правило, были представлены королю. Члены цеха по очереди несли сторожевую службу в городе и составляли отряд городского войска. Каждый цех имел свой герб, флаг, свою церковь и даже кладбище. Идеальная система, отбирающая лучших из лучших? В определенные эпохи так оно и было, но жизнь не стоит на месте, усложняя свои требования, придумывая новые вызовы.
Чтобы им достойно соответствовать, нужно не просто усердно и квалифицированно трудиться: надо трудиться творчески, изобретая и выдумывая. А креативить в коллективе попросту невозможно, ведь в замкнутой системе есть установленные стандарты и ограничения. Посему институт цехов со временем превратился в тормоз технического прогресса. К примеру, цеховые правила предусматривали определенное количество станков у мастера — и не только число, но их тип, размер и другие параметры. Расширять мастерские не позволялось, как было запрещено применять новые инструменты и технологии. Известны случаи уничтожения ценных изобретений и жестоких расправ с изобретателями. То есть, цех — жесткая система, защищающая существующее положение вещей. В том числе — и от прогресса.






ПОКРЫВАТЕЛЬ ЗЛА

Давно открыто, что самый лучший посредник в отношениях между людьми — деньги. И пусть поэты и философы доказывают, что "бабло" — пыль, а зло побеждает добро (ну, или наоборот). Мы–то отлично знаем: то, что нельзя купить за деньги, продается за сумасшедшие деньги.
На самом деле "мани, мани, мани" то есть, шевелюшки, зелень, шершунчики, тугрики или не знаю уж как их еще обозвать, имеют множество материальных воплощений. В Китае и Бирме аж до XX века в качестве средства обращения ходили соль и плиточный чай, в древней Мексике — мешочки какао-бобов. Известны факты длительного использования для той же цели табака, сушеной рыбы, зерна, риса, кукурузы. В учебниках говорится об употреблении в качестве денег скота (домашнего). В Шотландии в качестве разменной монеты в хождении были гвозди. Юлий Цезарь при описании войн в Галлии говорит о том, что в Британии роль денег играли железные прутья. Археологи обнаружили недавно такие штуки в графстве Гластонбэри. Они представляют собой целую весовую систему: прутья изготавливались пяти размеров, каждый из которых сводился к стандартному, весом в 11 унций.
Даже в современной (для нас) России в отдаленных деревнях на манистах (женских украшениях) я встречаю не только старинные монеты, но и... ракушки.  Они называются "каури" на языке хинди и "капардика" на санскрите. Раковины каури использовались как средство обращения на колоссальной территории от Нигерии и Судана до Северного Китая и островов Новые Гебриды. Основная часть их добывалась в центре этой огромной зоны, у Мальдивских островов. Оттуда потоки раковин шли в разные страны света. В Африку каури попадали через арабских торговцев, но на подлинно широкую ногу поставили их ввоз в страны Западной Африки европейские колонизаторы. По оценкам историков, в XIX веке в Африку было ввезено в обмен на рабов и ценные товары более 75 миллиардов раковин общим весом 115 тысяч тонн. Считается, что Европа узнала о деньгах-раковинах от Марко Поло, и сообщение это казалось столь же диковинным, как и байки о собакоголовых людях. Русское название раковины каури — ужовка, жуковина, гажья головка. Каури были известны и под названием "кипрской" монеты.
 Георг Зиммель, экономист XIX века, высказал мысль, что деньги — наиболее яркий пример превращения средства в цель. Он не оригинален, аналогичное высказывание есть уже у Аристотеля в "Политике": "…Чтобы извлечь из мены возможно больше выгоды, распространилась привычка смотреть на монету как на единственную цель спекуляции; возникло убеждение, что исключительная задача воротилы состоит в накоплении драгоценных металлов, так как конечный результат его операций состоит в доставлении золота и богатств".
Еще один немецкий экономист Макс Вебер выдвинул любопытную теорию, согласно которой мировая экономика всегда была разделена на две части: рациональный Запад и загадочный Восток. На Западе деньги изначально выполняли функцию меры стоимости, на Востоке же существенным был только знак стоимости, понимаемый одновременно и как знак власти. Вебер, обходя стороной многочисленные примеры функционирования полновесных золотых и серебряных монет на торговых путях Востока, представляет себе восточное деспотическое государство, в котором правитель может позволить себе все, что его душе угодно, ибо в народе жива вера в "доброго царя и злых бояр".
 Для Вебера и его последователей прообразом "идеального типа" восточного деспотизма отчасти служил Китай, но в большей мере — империя Чингиз-хана. Во времена Золотой Орды русский князь должен был получать ярлык на княжение, без которого его власть считалась нелегитимной. За ярлык он не только расплачивался верностью Орде, он обязывался исправно вносить ясак — налог, взимавшийся, как правило, в форме денег или товаров. Русская церковь "отрабатывала" свои ярлыки молитвами за ханов — и за это она освобождалась от налогов. А, впрочем, что это я говорю в прошедшем времени… По большому счету, деньги в такой системе не нужны в принципе: если тебе "навесили ярлык" ты на своей территории можешь творить что хочешь: отнимать, дарить, красть, транжирить, набивать наличкой подаренные квартиры, раздавать, в конце концов, страждущим.
Замена власти титула властью денег на протяжении тысяч лет оставалось еще одной вековой мечтой человечества. Карл Маркс утверждал, что в некотором смысле титул и деньги — одно и то же, поскольку владелец денег вправе отождествлять себя с деньгами, которыми он обладает. По крайней мере, те, кто обладает изрядным количеством денежных средств, обрастает шлейфом из тех, кто желает урвать кусок.
Во времена Средневековья деньги имели совсем иной смысл, чем в наши времена, и тех, кто сделал денежный оборот своей профессией, всерьез не принимали. Так, во Флоренции менялы получили официальный статус только в 1299 году, в то время как в Париже это ремесло, поставленное под строгий контроль, еще не имело собственной организации, хотя менялы входили в состав городской элиты и как таковые участвовали в процессиях и прочих въездах монархов и князей. Здесь сыграл злую шутку "еврейский фактор". До XIII века в Европе кредиторами были прежде всего монастыри, а потом, когда деньги стали использоваться в городе, роль заимодавцев в основном взяли на себя евреи, потому что, как прояснили теологи, согласно Библии, процентный заём есть грех. Во всяком случае, ростовщический промысел теоретически был запрещен в отношениях между христианами, с одной стороны, между евреями — с другой, но разрешался в отношениях между евреями и христианами. Евреи, которых не допускали к сельскому хозяйству, нашли в некоторых городских ремеслах источник доходов, которые они могли увеличивать, ссужая неимущих христиан.
Длительное время иудеи были главными кредиторами задолжавших бедняков, но потом их оттеснили христиане, сделав иудеев не более чем мелкими заимодавцами. И все же евреи так и остались олицетворением ''дурного лика'' денег, и библейско-евангельское презрение к деньгам вплоть до наших дней сделало их людьми, над которыми тяготеет "денежное проклятие". И, кстати: деньги вряд ли являются злом — лучше сказать, что инфернальным потенциалом обладает сребролюбие. Один из самых популярных в средние века текстов на тему ''бабло — зло'' принадлежит перу Исидора Севильского, который в своих "Этимологиях" сделал сребролюбие главным из смертных грехов.


Доминик Смоут, «Скупой и Смерть», 1700 год.

В раннем Средневековье, с IV до конца XII века деньги регрессировали, монета все более отходила на задний план. Тогда преобладало социальное противопоставление potentes и humiles, сильных и слабых. Потом главной стала пара dives – pauper, богатый – бедный. Росла популярность добровольной бедности и особо подчеркивалась бедность Христа.
XIII век добавил к дьявольской природе денег новый аспект, позаимствованный схоластами у Аристотеля. Родилась формула: ''Nummus non parit nummos» (деньги не рождают деньги), а посему ростовщичество — грех против природы, которая, собственно, является творением Божьим. В 1179 году Третий Латеранский собор заявил, что ростовщики — чужаки в христианских городах и им должно быть отказано в церковном погребении. О грехах и смерти ростовщиков в средние века существовала целая литература в жанре страшилок. Вот одна из таковых:
"Один тяжело больной ростовщик не хотел ничего возвращать, однако распорядился раздать беднякам содержимое своего амбара, полного зерна. Когда слуги хотели собрать зерно, они обнаружили, что оно превратилось в змей. Узнав об этом, раскаивающийся ростовщик вернул всё и предписал, чтобы его труп бросили голым в самый клубок змей и его тело змеи пожрали бы на этом свете, дабы это не случилось с его душой на том. Так и было сделано. Змеи пожрали его тело и оставили лишь белые кости. Некоторые добавляют, что, закончив свое дело, змеи исчезли, и на виду остались лишь белые и голые кости".
Повышение уровня жизни городского населения вело к новому социальному расслоению — на сей раз между богатыми бюргерами и бедными горожанами. Крестовые походы почти не стимулировали торговлю с Востоком; их финансирование поглощало значительную часть богатства сеньоров и привело к тому, что значение последних снизилось по сравнению с влиянием богатевших бюргеров. Деньги стали связующим началом сообществ — как гильдий, создававшихся внутри городов, так и ганз, объединявших процветающие торговые города.
Несколько регионов христианского мира пережили экономический расцвет. Первый — это Северо-Восточная Европа, от Фландрии до прибалтийских стран. Города богатели на торговле сукном, при этом они образовали большую сеть, включавшую основные пути циркуляции денег. Богатейшие города того времени: Аррас, Ипр, Гент, Брюгге, Гамбург, Любек, Рига, Стокгольм и Лондон. Второй регион — Северная Италия: Милан, Венеция, Генуя, Пиза, Флоренция, Кремона, Пьяченца, Павия, Асти, Сиена и Лукка и Генуя. Третий регион — Каталония и Майорка.
В XV веке венецианский дукат вышел на столь доминирующую позицию, что его название вытеснило слово "флорин". Вес французского золотого экю в 1424 году уменьшился до веса флорина. Английский золотой нобль стал двойным дукатом. Престиж этой золотой монеты сделал дукат чем-то вроде эталона. Золотые монеты, отправляемые в Африку с каравеллами португальца Генриха Мореплавателя, назывались "крузадо" и имели тот же вес и пробу, что и дукат. Особенно много золота шло на большие выплаты, связанные с войнами — привилегированной сферой использования денег, и, в частности, на выкупы за князей. Выкуп за французского короля Иоанна II Доброго, приданое Изабеллы Французской, жены Ричарда II Английского, выкуп за Иакова I Кипрского, отказ Джона Гонта от права на английскую корону — все это оплачивалось в дукатах.
Когда в 1433 году в обращение был введен новый нидерландский золотой рейдер, он стоил семьдесят два гроша. В следующем году в Антверпене мастера-каменщики, строящие церковь Богоматери, получали по восемь грошей в день, а их поденщики — по четыре с половиной гроша. В деревне зарплата сельскохозяйственных рабочих была значительно ниже.
Во Французском королевстве со второй половины XIV века главной монетой был блан (blanc), весивший около трех граммов. Содержание в нем серебра составляло всего третью часть гроша, который французы называли "серебром короля" (argent le roi). В четырех регионах, над которыми властвовали герцоги Бургундские (Фландрия, Брабант, Эно и Голландия), чеканилась серебряная монета, игравшая в этих регионах ту же роль, что блан во французском королевском домене, — патард (patard). Как и блан, патард служил для оплаты качественных продуктов, и бедняки прикасались к нему нечасто.
В Северной Италии самым богатым городом после Венеции был Милан. Новая серебряная монета, которую миланцы стали чеканить в середине XV века, серебряный полупеджоне, заменил собой грош святого Амвросия, как во Франции на смену турскому грошу пришел блан. Единственным итальянским городом, монетное дело которого сохранило независимость от миланского, была Венеция, но последствия войн привели к нескольким девальвациям венецианского гроша.
В 1469 году в Брюгге состоялся съезд с участием Людовика XI, Эдуарда IV, Фридриха III, Карла Бургундского и посланцев Венеции с целью установить четкие соотношения между стоимостью монет. Обуславливалось это очевидным монетным хаосом, который англичанин Маколей описывал так: "Зло чувствовалось ежедневно и ежечасно повсюду и всеми классами населения, на мызе и в риге, на наковальне и у ткацкого станка, на волнах океана и в недрах земли. Ничего нельзя было купить без того, чтобы не происходили недоразумения. У каждого прилавка ссорились с утра до вечера. Между рабочими и работодателем регулярно каждую субботу происходили столкновения. На ярмарке и на рынке непрерывно шумели, кричали, ругались, проклинали друг друга, и было счастьем, если дело кончалось без сломанных ларей и без убийства".
Британское правительство тогда решило провести денежную реформу. Директором монетного двора был назначен сэр Исаак Ньютон (то самый, озаренный упавшим яблоком). Не в пример некоторым современным деятелям, уверяющим нас, что при денежной реформе население всегда и неизбежно несет потери, в той перечеканке монет все убытки взяла на себя государственная казна. Народ привозил свои плохие деньги на монетный двор, где их принимали не по весу, а по номиналу. За каждый фунт плохой монеты человек получал тоже фунт, но в новой полновесной монете. Так решил Парламент, и так было сделано. Новая монета имела правильную круглую форму и зубчики по ободу, чтобы сразу можно было заметить попытки обрезать ее. Некоторый порядок был установлен — и Великобритания вступила в пору экономического взлета.






СЛАДКИЙ ЯД КОРОЛЕЙ


Сначала все было просто и ясно, Земля же – чиста и безвинна. Потом появились люди. Деньги, придуманные человечеством – конечно же, для благих целей – хотя бы видом своим соответствовали возложенной на них задаче. Пускай средствами упрощения товарообмена являлись хвосты свиней, раковины, перья райских птиц, бобы какао, кирпичи, коровьи черепа (а иногда и человечьи), но это было нечто имеющее ценность.
Но однажды белый свет увидел... простые бумажки, на которых значилось, что эти несерьезные и легковесные штучки есть самая большая ценность из всех сущих на земле. Через некоторое время бумажные деньги прозвали «сладким ядом королей». И вот, почему: власть имущим надо обладать нечеловеческой волей, чтобы не удержаться и не отпечатать «бумажек» больше, чем имеется в казне монет и драгоценностей, гарантирующих их покупательную способность. Нужно не один раз удариться в грязь лицом, чтобы понять: экономика — серьезная наука и у нее есть свои законы, которые не обойдешь хитростью или магией. Стоит только превысить норму выпуска ценных бумаг — они тут же начнут обесцениваться. Как всегда, человечество сначала стало делать новые для себя артефакты, а потом уж принялось постигать их коварные повадки.
По вековой традиции, бумажные деньги открыл европеец, но придумал их китаец. Отважный мореплаватель Марко Поло, совершив путешествие на Восток, впервые описал (и с превеликим удивлением!) так называемые «летающие монеты», которые ходили в качестве платежного средства по Китайской империи. Марко Поло восторгался изобретением жителей Поднебесной, но еще не догадывался, что не все в «китайском королевстве» складывается гладко.
Первая попытка ввести в обращение «летающие деньги» относится к 200-м годам до н. э., когда нескончаемые военные походы против гуннов в Монголии опустошили империю. Качество металлических монет оттого, что из штамповали в неимоверных количествах, снизилась до такой степени, что их нарицательная стоимость резко упала, и император У-Ди потребовал от чеканных домов выпустить казначейские билеты, каждый из которых приравнивался к 400 000 медных монет. Билеты изготавливались из шкуры белого оленя, очень редкого животного, и имели форму квадрата со специальным рисунком. Эксперимент потерпел неудачу из-за того, что поголовье белых оленей в стране моментально было истреблено.
Повторно к идее «банковских билетов» китайцы вернулись в 800-х годах н. э. Как раз в то время они получили эпитет «летающие». Эти деньги не обменивались полностью, но банки давали сертификат, которые торговцы получали в обмен за «налик». Купцам этот порядок нравился, так как в дороге они не имели наличных денег и тем самым были застрахованы от грабителей, которых в те времена было никак не меньше, чем сейчас. Приехав домой, обладатель сертификата обменивал его в банке на ту же «наличку».

 

Та самая "летающая монета"

Примерно в 1000-м году н.э. китайские банки начали выпускать полностью конвертируемые банкноты (делались они из волокон тутового дерева) под лицензией правительства, причем, императоры запрещали печатать на них свои имена, чтобы «их не пачкали грязные руки смердов». На «летающих деньгах» имелась пометка с извещением об определенном сроке (обычно 3 года), когда они могли находиться в обращении. Банкноты не подкреплялись золотым запасом, и в XII веке разразилась инфляция. В этот момент в игру вступили фальшивомонетчики (в 1183 году был казнен первый из них, а потом подрывателей экономического благополучия вешали чуть не каждом дереве), которые сильно подпортили репутацию «летающих денег» и вскоре, как выражались китайские историки, они «стали дешевле бумаги, на которой напечатаны».
Хотя Марко Поло и умилялся видом красивых китайских бумажек, как раз в его время (XIII век) они находились в процессе обесценения. Европа, прочитав книгу путешественника, удивилась странному обычаю желтых людей и не более того. Все-таки, металл – пусть и презренный – но вещь твердая, рассуждали они, и лучше, чтобы металл в личных закромах был таким же желтым, как китайцы. Поэтому европейцы, наверное, и ринулись открывать Эльдорадо, «Золотую страну», а мысль о создании каких-то там банковских билетов отложили на потом.
Крови пролито было много, Эльдорадо так и осталась «терра инкогнита», и в 1601 году в Швеции наконец были отпечатаны первые европейские бумажные деньги.
В Россию замечательная идея обумажнивания денег пришла с подачи нашего самого патентованного реформатора. Петр Первый долго вынашивал идею перенять принцип использования банковских билетов у французов и даже собирался пригласить к себе в гости человека, считающегося их прародителем: Джона Ло. По счастью для нашего государства и для репутации великого российского самодержца, приезд этого выдающегося шотландца, не состоялся. Дело в том, что, будучи министром финансов Франции, Джон Ло выпустил в обращение банкноты, не обеспеченные государственными богатствами. Он смотрел на бумажные деньги глазами неисправимого идеалиста, и в итоге их было напечатано на несколько миллиардов франков. Держатели ассигнаций испугались такого количества появившихся на рынке бумаг и потребовали свое золото обратно, в результате чего государственный банк попросту лопнул, а сам «отец» эксперимента вынужден был бежать в «третью страну» и там скрываться от законного возмездия.
Решение выпустить наконец-то в обращение бумажные банкноты в России было принято по высочайшему указу Екатерины II 29 декабря 1768 года в связи с началом русско-турецкой войны. Первоначально ассигнации пользовались крупным успехом, так как «легкой бумагой» не только выплачивали жалованье, но и принимали ее при уплате налогов. Однако вскоре и в нашей многострадальной стране сработал синдром «сладкого яда королей»: ассигнации печатались неустанно, и настал момент, когда их номинал превысил запас металлических денег в банках. Началась инфляция, а заодно и обесценивание приравненных к ассигнациям медяков. В 1810 году за рубль ассигнациями давали только 25,4 копейки серебром. Свою лепту в финансовый коллапс внес и Наполеон I, выпустивший приличную партию фальшивок, имеющих даже лучшее по сравнению с оригиналом качество (правда, со многими орфографическими ошибками). Франция готовилась к войне с Россией, и, кстати, впоследствии выброс фальшивых денег стал обычной мировой практикой для подрыва финансовых систем государств-противников.
«Екатерининские простыни» (эпитет родился от их внушительного размера) положили начало преисполненных катаклизмов приключений бумажек, посмевших принять имя «деньги», на территории России. Наши предки, и конечно, мы сами, пережили и марки-деньги, и кредитные билеты, и фантики-керенки, и валютные чеки, и «деревянные» рубли, и водочные талоны, и деноминации, и дефолты, и «у. е.», и...
В общем, история продолжается, и что там нас ждет впереди — этого, кажется не знают даже банкиры-олигархи. А о криптовалюте в контексте межчеловеческих отношений мы ближе к концу этой книжки еще поговорим.







 







ГОРОД МРАЧНОГО СОЛНЦА

Томмазо Кампанелла был монахом-доминиканцем, но его "Город Солнца" — не религиозная, а политическая утопия. Написана она в 1611 году в Неаполе, а напечатана в 1623–м во Франкфурте-на-Майне. По духу книга близка к "Государству" Платона, особенно — отсутствием свобод, даже тех хиленьких, что существовали на острове Утопия, порожденным н столь воспаленным воображением Томаса Мора.
Кампанелла, согласно легенде, культивируемой коммунистами, создал свое произведение в темнице. Записывать было не на чем и нечем, зато разгулу фантазии не помешал мрак. И впрямь, получились мрачные конструкции, позже развитые "1984" Джорджа Оруэлла.
"Город Солнца" Кампанеллы — теократия, соединение духовной и светской властей в едином центре. Так и подмывает съязвить: если в государстве строится по три храма в сутки, народ однозначно счастлив. Кстати: а вы задумывались о том, что такое счастье? Кампанелла нам предлагает ответ. Начальник Города Солнца — первосвященник, он же Метафизик. У него три заместителя: Пон ведает военными делами, Син — духовной сферой, культурой и наукой, Mop — материальным производством и приростом населения. В принципе, то же самое реализовали еще древние египтяне, и у них, кстати, неплохо получалось. Правда, не всегда.
В основе — порядок (а кто о таковом не мечтает — из законопослушных, конечно, людей). Военная служба обязательна для мужчин и женщин, во всем уравненных с мужчинами, в том числе и в возрасте выхода на пенсию. Это ли не вековая мечта человечества? Обучение детей так хорошо поставлено, что к десяти годам ребенок постигает все науки. Этому помогает то обстоятельство, что в стране имеется лишь один учебник, он называется "Мудрость" и содержит краткое и доступное изложение всех наук, объединенное философской системой самого Кампанеллы, продуманной как окончательная истина на все времена. Потому все другие научные исследования бесполезны и невозможны.



Модель «Города Солнца» Кампанеллы


В Городе Солнца всё общее. Имущество, жилища, жены, дети — все принадлежит всему народу. Спаривание людей для произведения потомства осуществляется по строгим правилам и точному расписанию, за чем следят врач и астролог. Все жители независимо от пола и возраста одеты в одежду одного цвета и покроя. Город Солнца Кампанеллы — тусклое и тоскливое царство тирании, тоталитарный мир без просвета, опускание человечества до уровня глобального муравейника. Впрочем, глядя на сегодняшние "человейники" в мегаполисах, трудно не возмечтать о Неаполе эпохи Кампанеллы.
"Город Солнца" произвел сильное впечатление и не остался без последствий. Кальвинистский пастор Иоганн Валентин Андреэ написал книгу "Христианполь". Это был протестантский вариант "Города Солнца", поэтому там нет Метафизика (папы), а все три министра женаты. Один из них, первосвященник, женат на Совести, главный судья — на Мудрости, министр просвещения — на Истине.
Книга Андреэ — скорее аллегория, и написана она не без иронии — редчайшее исключение, ибо типичный утопист начисто лишен чувства юмора. Вот одна притча из этой книги. Истина ходила меж людей нагая. Людям не нравилась голая правда, и они преследовали ее руганью и камнями. Однажды она встретила Эзопа и стала ему жаловаться. Эзоп дал ей совет не ходить нагишом, а облачиться в одеяние из басен и притч.



БРАНИЛ ГОМЕРА, ФЕОКРИТА, ЗАТО ЧИТАЛ...


"Для того чтобы поднять государство с самой низкой ступени варварства до высшей ступени благосостояния, нужны лишь мир, легкие налоги и терпимость в управлении, все остальное сделает естественный ход вещей", — утверждал шотландец Адам Смит, когда еще только выпустился из Оксфорда. Ему тогда едва минуло двадцать пять лет от роду, но своей проницательностью парень удивлял даже профессоров. Вскоре Смит напишет фундаментальный труд "Исследование о природе и причинах богатства народов" (1776 год), в котором всё и объяснит. То есть, разложит по полочкам межчеловеческие отношения, творящиеся на макроуровне.
В те времена интеллектуалов увлекало модное учение физиократов, которое вместе со своим пафосом "природовластия" несло в себе доктрину о чистом продукте земли как единственном источнике богатства народов. Задача, которую поставил перед собой Смит, была непроста: он захотел отстоять принцип производительности промышленного и торгового капитала против физиократов. У Адама Смита вышло наоборот: несмотря на то, что он утвердился на своей позиции, справа и слева от него всё посыпалось. Из пяти книг "Богатства народов" три первые отведены теории, четвертая — полемике и пятая, самая увесистая, — доходам, расходам и функциям государства в режиме естественной свободы.
"Богатый человек" — что это значит? В разные времена под богатством понимали своё, но большинство сходились на следующем: богатей может пользоваться в большом количестве предметами необходимости, удобства и удовольствия. Так же — и с народом отдельной страны: он тем богаче, чем больше всевозможных предметов потребления приходится в расчете на одного жителя. Все эти вещи добываются или трудом данного народа, либо через обмен продуктов этого труда на продукты труда других народов, а может быть насильственным отъемом у других (или присвоение чужого путем расчубайства, то есть, введения в искреннее заблуждение).
Труд "честного" народа (не грабящего других) дает тем больше продуктов, чем выше производительность одного рабочего часа или дня. Но важен не только размер всей совокупности продуктов труда — гораздо ценнее, сколько их приходится на одного жителя. Это зависит еще от одной причины, а именно: в какой пропорции население делится на две группы — на тех, кто занят производительным трудом, и тех, кто таковым под каким-то предлогом не занят.
Богатство народа Смит учил понимать в динамике. В его труде часто встречается слово improvements (улучшения, усовершенствования), сейчас его заменили на ''инновацию''. Он то и дело пишет о возможности вводить эти "импрувменты" в тех или иных случаях, о том, при каких условиях это бывает, и о том, к чему ведёт. Какие же условия наиболее благоприятны для появления и применения инноваций? Ну, во-первых, желательно отказаться от средневекового цехового устройства экономики, так сказать, открыть систему.
Во-вторых, стараться все делать ''по честноку''. Смит говорил, что в самой природе все устроено так, чтобы люди могли жить в материальном достатке. Если каждый будет трудиться сам для себя (только без обмана, воровства и насилия), тогда весь народ и будет становиться богаче.
Во времена Смита науки назывались не так, как сегодня, вернее, название было одно: философия. То, что мы теперь называем естественными науками, тогда именовали "натуральной философией". Исаак Ньютон так и назвал свой труд по физике и астрономии: "Математические начала натуральной философии". Если же предметом изучения были такие области, как законы человеческого общежития и различные вопросы жизни общества, то наука называлась "нравственной философией". Потому–то Смит и опирался на нравственность, что не являлось сильной стороной его учения.
В те времена "нравственные философы" полагали, что занимаются совершенно разными делами: одни размышляли о государственном хозяйстве, другие — о торговле, третьи — о труде земледельцев, четвертые — о налогах, пятые — о деньгах. Специалисты еще не чувствовали, что есть общие законы, которым подчиняются и торговля, и сельское хозяйство, и промыслы, и налоговые вопросы, и денежное обращение. Смит осуществил настоящую научную революцию, ибо все эти отрывки сшил воедино.
Сегодня трудно даже вообразить, как зачитывались трудом Смита образованные люди в конце XVIII — начале XIX столетия. У многих он был просто настольной книгой, в том числе — и у пушкинского Евгения Онегина. Она владела умами и рождала новые мысли.
По Смиту, капитал — и есть подлинная форма богатства. При разумном ведении хозяйства капитал расходуется и возвращается с прибылью. Он расходуется временно и возобновляется в обороте. При удачном ведении дел он может еще и увеличиваться. Если скотовод направляет часть прибыли на увеличение своего стада, это, по Смиту, называется сбережением дохода и преумножением капитала. Биологи говорят, что в живом организме идет непрерывное отмирание и возобновление клеток, а жизнь организма не прекращается ни на миг. Больше того, эта замена клеток и есть жизнь. Таков и капитал. Составляющие его капитальные блага все время расходуются и возобновляются. И пока все это длится — капитал живёт, сохраняется и даже растет. Но поставьте корабль на прикол, покиньте дом и забейте двери гвоздями, перестаньте стричь, поить и содержать стадо, остановите работу станков — и капитал умрет.




Ткацкая фабрика города Дарвел (Восточный Эйршир, Шотландия), начало ХХ века. 

Капитал — это запас, который находится в постоянном движении — в обороте. Но капиталы создают люди — предприимчивые, ловкие, хитрые, расчетливые (это я не только о евреях). При наличии благоразумия, аккуратности, а также везения приобретение богатства перестает быть неразрешимой проблемой. А бережливость помогала охранять однажды добытое богатство и умножать его, причем, в каждой национальной экономике есть эпоха первоначального накопления капитала (термин, впервые употребленный Адамом Смитом). Пожалуй, шотландец и предположить не мог, что можно в масштабе целого государства всё запросто отнять и поделить. А другие — могли.


ПОРАСПЛОДИЛИСЬ

Еще один властитель умов европейских и американских интеллектуалов двухсотлетней давности — Мальтус. В ту же эпоху стала меняться карта Европы: на месте "лоскутного одеяла" карликовых феодальных королевств, княжеств и графств формировались централизованные монархические державы. Например, прежние бретонцы, бургундцы и гасконцы стали осознавать себя "французами", членами единой нации. Кастильцы, каталонцы и арагонцы поняли, что все они — "испанцы".
Непосредственным поводом для выступления Томаса Роберта Мальтуса были очерки Уильяма Годвина "О политической справедливости". Основываясь на теории прогресса, Годвин утверждал, что основная причина бедности больших групп населения состоит в несправедливом распределении национального дохода.
Первым изданием памфлет Мальтуса вышел в 1798 году анонимно. Второе, расширенное и переработанное издание вышло в 1803–м под названием, которое в русском переводе звучит так: "Опыт о законе народонаселения, или Взгляд на его действие на счастие общества в прошедшем и настоящем, а кроме того, изучение, насколько основательны наши ожидания относительно устранения или смягчения тех бедствий, которые он производит". При жизни Мальтуса его труд переиздавался многократно — всякий раз с изменениями и дополнениями.
Мальтус первым употребил выражение "борьба за существование", которое впоследствии использовал Чарлз Дарвин. В первом издании "Опыта" имели место наиболее жесткие суждения: там прямо говорилось, что рождающие детей без заботы о том, как их прокормить, заслуживают того наказания, которое предуготовила им природа, и "было бы жалкой амбицией желать вырвать бич из её рук и ослабить действие законов природы, установленных Божественным промыслом, которые приговорили этого человека вместе с его семьею к страданиям".
Впоследствии Мальтус значительно смягчил свои суждения и даже (вопреки своей же теории) высказывался за предоставление государственной помощи семьям с числом детей больше шести. То есть, Мальтус не был рабом своей теории. Не отказываясь от таковой в принципе, он ратовал за то, чтобы в сознание народных масс постепенно внедрялась мысль о необходимости ощущать ответственность за своих детей. И коль скоро многодетные бедные семьи продолжали появляться, Мальтус дополнил свой труд поправками, достойными его священнического служения.
Книга Мальтуса произвела большой шум. У нее появилось множество как горячих сторонников, так и страстных противников. Среди тех, кому теория Мальтуса пришлась по душе, большую группу составляли члены высших слоев общества. Никто тогда не поддержал идею отменить "законы о бедных" (меры социальной защиты для неимущих). Но теория Мальтуса успокаивала совесть богатых и сильных, перекладывая (в их глазах) ответственность за положение бедных классов на объективные законы природы и на самих бедняков: сами, мол, расплачивайтесь за то, что вы такие безмозглые — в том числе и перед Богом.
Мальтус не был человеконенавистником или ханжой, как любили говорить его идейные противники; его глубоко тревожили мысли о беспросветной нужде многих людей, о высокой детской смертности в семьях бедняков. Но помощь бедным он считал бесполезной, не могущей устранить причины бедности — и даже вредной, так как она отучает людей от чувства ответственности. Как бы теперь сказали: система воспитывает халявщиков.




«Дети английских трущоб». Рисунок Гюстава Доре из книги «Паломничество», 1877 год.


 Причины бедности Мальтус видел в бездумном деторождении, несоизмеримом с материальными возможностями семьи. Главное значение он придавал соотношению браков и рождений, гораздо меньше принимая во внимание снижение смертности. Кроме того, с повышением уровня жизни народа в известных пределах рождаемость имеет тенденцию самопроизвольного снижения (это заметил еще Адам Смит). Как ни объясняй данное явление, оно замечается повсеместно.
Между тем в экономической науке всё больший вес приобретал социалистический уклон.


ПРОЧИТАЛ И СДЕЛАЛ ВЫВОДЫ

В 1843 году молодой Карл Маркс сочинил работу "Введение к критике гегелевской философии права". Среди абстрактных рассуждений, изложенных вычурным языком апологетов Гегеля, там имеется такое место: "Подобно тому как философия находит в пролетариате свое материальное оружие, так и пролетариат находит в философии свое духовное оружие, и как только молния мысли основательно ударит в эту нетронутую почву, совершится эмансипация немца в человека".
В переводе на нормальный язык это означает следующее: философам, чтобы произвести революцию, нужна подмога в лице пролетариата — беднейших слоев трудящегося народа; поэтому нужно вести пропаганду в рабочей среде. Оно конечно, пролетарии больше любят выпить и похулиганить, но ведь их можно перевоспитать. Ну, это согласно марксистским воззрениям. В той же работе Маркса можно найти ещё такое: "Оружие критики не может, конечно, заменить критики оружием, материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой, но теория становится материальной силой, как только она овладевает массами".
 Годом позже в книге "Святое Семейство" Маркс писал: "Идеи вообще ничего не могут осуществить. Для осуществления идей требуются люди, которые должны употребить практическую силу". Здесь мы наблюдаем навязчивую идею об идеях.
Высланный полицией за неблагонадежность из Франции, Маркс обосновался в Брюсселе, где начал сколачивать группу заговорщиков под невинным названием "Брюссельский корреспондентский комитет". Назначением кружка была ''теоретическая полемика по переписке''. В это же время Маркс истратил остаток своего наследства от отца на закупку оружия. Письменное приглашение к сотрудничеству в комитете получил и парижский знакомый Маркса — Прудон.
В ответном письме, деликатно отказавшись от "лестного" приглашения, Прудон, между прочим, замечает: "Настроения французских рабочих сейчас таковы, что они окажут плохой прием тому, кто не может предложить им иного напитка, кроме крови". На этом прервались и переписка, и даже всякое знакомство Маркса с Прудоном, чьим яростным врагом он стал до самой смерти.
Ставший впоследствии знаменитым "Капитал" должен был стать научным обоснованием революционных идей и лозунгов "Манифеста Коммунистической партии", составленного философствующими заговорщиками ради четкой формулировки самой идеи. Первый том "Капитала" начинается с весьма абстрактных вещей, однако на заключительных его страницах всё чаще появляются фразы из "Манифеста". Революционные выводы вытекали из того, что эксплуатация труда лежит в самой природе капиталистического уклада хозяйства. Если это так, если она лежит в природе данного экономического строя, значит, чтобы покончить с эксплуатацией, нужно менять строй.
Всю свою жизнь Маркс полагал, что в построении теории обмена он следует за классиком политической экономии англичанином Давидом Рикардо, и начал поправлять его лишь тогда, когда дошел до "нестыковок". Но Маркс сделал то, на что никогда не мог решиться Рикардо, теория которого не могла объяснить, почему при обмене между трудом и капиталом нарушается основной принцип этой теории. Если ценности товаров зависят от затрат труда, почему тогда ценность самого труда (а именно, заработная плата) всегда меньше той величины, которая отвечала бы трудовой затрате? По правилу закона трудовой ценности рабочий должен получать весь продукт своего труда, а получает он только часть этого продукта. Что за чертовщина?
Решение этого вопроса принесло Марксу славу выдающегося политэконома. Вот его ответ: рабочий продает капиталисту не труд, а свою рабочую силу. Это два разных товара. Если ценность труда воплощается в его полном продукте, то с рабочей силой дело обстоит совсем иначе. Ценность рабочей силы, как и всякого товара, определяется затратами труда на ее "производство". А что такое рабочая сила? Это, по Марксу, — способность к труду. Но разве капиталисту требуется от рабочего его "способность к труду"?  Неимоверно способного к труду лентяя он выгонит немедля.
В древности человек мог сам себя продать в рабство, ведь даже свободный индивид, лишившись возможности добывать средства к жизни самостоятельно и не имея перспектив на ближайшее будущее, мог запросто погибнуть от голода и болезней. В конце концов, каждый выбирает между свободой и кормежкой по расписанию, баней раз в неделю и сменой белья.
Даже в наше время для тех, кому неохота заботиться о "хлебе насущном днесь", места в общежитиях предоставляют армия, монастырь, трудовой исправительный лагерь, сумасшедший дом, очередная "стройка века". Возможно и рабство; я сам не раз бывал в тех местах, где трудятся рабы — наши, российские. К слову, марксисты как раз и начинали практическую реализацию идей о светлом будущем с построения общежительных бараков. Читайте Андрея Платонова.
Что покупает рабовладелец? Труд, конечно же! В сталинские времена в СССР существовала система рабского труда, обеспечившая значительный экономический подъем разрушенной Гражданской войной империи, за что Отца всех народов потомки нарекли "эффективным менеджером". Потом, правда, переключились на комсомольские стройки, про которые пели у костров: ''А я еду, а я еду за дэнгами, за дэнгами и за запахом теньги…'' Вообще, успех теории Маркса и ее живучесть — это загадка из разряда самых сложных. Наверняка она родилась в нужное время в подходящих для этого местах.
Итак, окрыленный своим "открытием" того факта, что товаром служит не труд, а сама рабочая сила, Маркс движется дальше. На очереди — теория капитала. По Адаму Смиту, понятие капитала относится к некоему запасу и выражает отношение владельца этого запаса к своему владению. Маркс понимал вопрос иначе: по его мнению, понятие капитала выражает отношение между владельцем запаса и рабочим, которого этот капиталист нанял для работы со своим капиталом. Гениальное определение Маркса: "Капитал— не вещь, а отношение…" Между людьми! А это уже даже нечто большее, чем живой организм — ведь капитал по Марксу несет черты божественности, ибо диктует человеческое поведение.


Дети-шахтеры в Алабаме, США. Конец XIX века

Есть у Маркса и еще одно определение капитала, на сей раз чисто экономическое: "Капитал — это самовозрастающая ценность" (в более привычном переводе на русский — самовозрастающая стоимость). Не надо забывать о стратегической цели Маркса: доказать, что эксплуатация труда капиталом лежит в природе капитализма. Для этого он считал необходимым доказать, что и прибавочный продукт создается только живым трудом, а капитал при этом выполняет пассивную функцию и не порождает ни копейки прибыли. Поэтому он выделяет из капитала фонд заработной платы и старается доказать, будто эта часть капитала увеличивается в процессе производства на величину прибавочного продукта.
Третий том "Капитала" не был автором завершен: Маркс не был приверженцем здорового образа жизни. Когда-то, за два года до выхода в свет I тома, Маркс сделал набросок всех трех томов. Эта рукопись и стала основой, из которой Фридрих Энгельс на склоне лет изготовил текст, известный публике как Третий том "Капитала".
 Маркс — теперь уже рукой и талантом Энгельса — выдвинул одну из самых смелых своих идей: концепцию "превращенных форм". Маркс рассуждал почти как наш Пушкин. Посмотришь: Солнце вращается вокруг Земли. Но наука смогла доказать, что нам это лишь кажется, а на самом деле все наоборот. В экономике то же самое. Посмотришь: прибыль, а на самом деле — "прибавочная стоимость". Глядишь: норма прибыли, а на самом деле — "норма прибавочной стоимости". То, что можно видеть "на поверхности явлений", — это иллюзии, "превращенные формы" того, что скрыто от глаз, но может быть выявлено силой научного анализа.
В "модели средней нормы прибыли" капиталы уходят из тех сфер приложения, где норма прибыли становится низкой, в те сферы, где норма прибыли выше обычного уровня. В итоге в прежних сферах конкуренция ослабевает и норма прибыли повышается, а в новых сферах конкуренция обостряется и норма прибыли снижается. В идеале норма прибыли во всех сферах стремится к некоей средней величине. Норма прибыли — показатель конкурентоспособности.
Этот важнейший показатель всякого бизнеса Маркс с Энгельсом и объявили иллюзией, вроде движения Солнца вокруг Земли. Как раз в те годы, когда просвещенная Европа упивалась I томом "Капитала", в книжных лавках Германии и Франции пылились изумительные экономические книги, которые при появлении своем не вызвали у научной публики абсолютно никакого интереса, были забыты и лишь впоследствии были "открыты" учеными и оценены как предвестники экономической науки XX в. На современном языке такие труды называются: ''ктулху''.
В свое время Адам Смит — в связи с успехом теории физиократов — говорил, что "люди любят парадоксы и любят казаться понимающими то, что превосходит понимание простых смертных". Значительная часть интеллектуалов повела себя подобным образом и в случае с Марксовым "Капиталом". В разных странах стали возникать социал-демократические и социалистические партии. Появилось множество политиков, которым очень кстати пришлась довольно ясная теория эксплуатации труда капиталом. Для этой категории публики удобные выводы были гораздо важнее каких-то там неувязок, о которых говорили "буржуазные" ученые. Но и таких было, в общем, не столь много, чтобы это помешало сформировать "Капиталу" имидж великой научной книги.
Один исследователь сказал про Адама Смита: он сформулировал то, чему вскоре предстояло стать общественным мнением. То же самое можно сказать применительно и к Карлу Марксу. Общественному мнению Европы нужно было что-то подобное — и оно это получило. Маркс взял на вооружение присущее интеллигенции обостренное чувство справедливости и использовал его вместо доказательства своей теории. Глядя на "Богатство народов" и "Капитал", мы видим два научных бестселлера своего времени, которые не только объяснили человеческие отношения на макроуровне, но еще — изменили мир.


ЛОВУШКА ДЛЯ ДОВЕРЧИВЫХ

Шагнём по шкале времени в более далёкое прошлое. Карл Шмитт в своём труде "Диктатура" вспоминает сочинение Арнольда Клапмара "О государственных арканах", которое в XVII веке обильно цитировалось в качестве основополагающего труда, обосновывающего циничную деятельность, которую позже обозвали "социальной инженерией".
Дело в "Арканах" подробно, хладнокровно и основательно обсуждается с методической стороны. Отталкиваясь от выражения "секреты власти" (arcana imperii), которым Тацит в "Анналах" характеризует хитроумную политику Тиберия, автор говорит о том, что любая наука – теология, юриспруденция, живопись, торговое или военное дело, медицина – имеет свои арканы. Все эти науки пользуются искусными приемами, прибегая даже к хитрости и обману ради достижения определённые цели.
Но в государственной политике, хотя бы ради успокоения народонаселения, всегда необходимы меры, создающие некоторую видимость свободы – некие ее подобия (simulacra), декоративные учреждения. В противоположность выступающим на поверхность. очевидным мотивам республиканские арканы (arcana Reipublicae) являются внутренними движущими силами государства.
Согласно воззрений того времени, это не какие-то надличностные социальные или экономические силы. Двигатель мировой истории по Клапмару — расчетливость властителя и его тайного государственного совета, выверенный план правящих кругов, стремящихся охранить себя и государство.
Итак, секреты управления социумом подразделяются на арканы власти и арканы господства (arcana dominationis). В первом случае речь идет о государстве (либо фактически сложившейся властной ситуации) в обычные времена. Поэтому к арканам власти относятся различающиеся в зависимости от формы государственного управления (монархия, аристократия, охлократия, клептократия, демократия) методы удерживать народонаселение в относительном спокойствии. Например, при монархии или аристократии это — привлечение масс к участию в деятельности политических институтов, конкретнее же — свобода слова и печати, допускающие суетливое, но в политическом отношении незначительное участие в жизни государства, а также мудрое умение потрафить человеческому тщеславию.
В качестве специфического аркана господства, применяемого аристократией, описывается, в частности, диктатура, цель которой — устрашение народа путем учреждения такой властной инстанции, решения которой нельзя обжаловать. При этом в интересах аристократии рекомендовано следить за тем, чтобы диктатура не превратилась в принципат. Далее мы постараемся глубже понять корни, пользу и побочные реакции диктатур.
Клапмар раскрывает и другие властные секреты. Прежде всего, это господские арканы как неотъемлемые средства любого государственного правления. Таковые следует отличать от господских козней (flagitia dominationis), от "макиавеллиевых советов" (consilia Machiavellistica), а также от злоупотребления силой, от тирании, от узурпации государственного интереса (cattivaragion di Stato). Оба этих вида арканов противопоставляются правам власти и господства (jura imperii и jura dominationis).
Общество имеет свойство дифференциации (так и подмывает процитировать фильм Георгия Данелии "Кан–Цза–Цза!": по цвету штанов). Иерархические системы наиболее устойчивы, причём, именно благодаря использованию социальной инженерии. Особенно сие касается капиталистического строя, где заправилы ловко манипулируют массами при посредстве арканов.
Пруссак Максимилиан Вебер, которого мы ранее уже упоминали, как раз занимался капитализмом. Вместо того, чтобы его критиковать за то, что это якобы иудейское движение, Вебер рассматривает капитализм как протестантское изобретение. Работа "Протестантская этика и дух капитализма'' сделала Вебера известным. Как и у нашумевшего в своё время труда Освальда Шпренглера ''Регресс Запада'', здесь также методическая строгость текста состоит в противоположном отношении к успеху. Об этом рассказывает Ральф Девидсон в своей книге "Очевидность и построение".
 Вебер интересовался не Мартином Лютером с его чудачествами, но работами американского пуританина XVII века Ричарда Бакстера. Посредством трудов Бакстера, считает Вебер, отныне теперь можно зафиксировать, что этика протестантства состоит в прославлении работы при одновременном аскетизме и, что она стала с ее аскетичной добросовестностью работы определяющей для духа капитализма. Вебер заявляет: "Капиталистическим актом экономики должен называться скорее всего такой, который бездействует в ожидании прибыли вследствие использования шансов бартера".
Для того, чтобы ощутить корни капитализма, заглянем в текст Мартина Лютера от 1519 года "Sermon von Wucher" (Проповедь о ростовщичестве). Оказывается, отец–основатель протестантизма относится больше чем критически к любой форме капиталистического производства. "Проповедь" начинается с того, что автор выделяет три степени того, "чтобы хорошо и достойно признания торговать временными товарами". Самой высокой степенью является та, что "там насильственное изъятие без сопротивления может нравиться, также начальству спокойно не обращаться с какой жалобой, но спокойно ожидать, пока для братской верности начальству не вызовем другого".
Если бы Вебер разобрался ещё и с кальвинизмом, то наверняка зафиксировал бы, что еще один лидер протестантизма Жан Кальвин дозволял кредит и процент. Правда, кальвинистский план суровой коллективной дисциплины с инквизиторским аппаратом контроля, цензурой книг и сожжением еретиков, должен скорее обозначаться как тоталитарный. Кальвин исходил из того, что человеческий характер склонен к "необдуманности, сладострастию и нахальству", и опасался, что количество этих пороков, если их не будут держать в узде, будет "роскошным и неограниченным".
Вебер так и не обозначил, какую роль он выделяет в процессе развития капиталистических отношений иудеям. Пишет он разве, что наследственным качеством жителей Запада является его способность к современному капитализму: "Автор подтверждает, что он склонен высоко оценивать значение биологического наследственного материала". Вебер лишь имеет виду то мнение, что де иудеи капитализм изобрели и развили, но выражается расплывчато: "Тяжело отрицать, что пуритане относили умственные импульсы к иудейству". Он все же хочет отчетливо отделить пуританизм от иудейства и вводит интересное новшество: он отличает "хороший" и "плохой" капитализмы. В то время как он с благосклонностью выступает за протестантско-пуританский капитализм и презирает капитализм иудеев как отверженный. Вебер фактически придерживается мнения, что иудеи лишь спекулируют, в то время как пуританские христиане неустанно трудятся. Национал–социалисты Гитлера пошли до конца, и размещали на воротами в концентрационные лагеря надпись: "Arbeit macht frei" (Труд делает свободным).
После пуританской революции 1649 года победители хотели наладить отношения с евреями. В парламент вносилось, например, ходатайство, чтобы христианский воскресный праздничный день был положен на иудейскую субботу —'чтобы праздновать субботу (Sabbat) совместно с иудеями. Генерал Томас Гаррисон предлагал Кромвелю сделать закон Моисея составной частью английского права. Многие пуританские члены правительства изобразили на знаменах иудейского льва (Loewen von Juda), а иудейские финансисты, такие как Антонио Карвахал, участвовали в приобретении золота для парламента.
Пуританские революционеры понимали, что им поможет иммиграция сефардских иудеев — это поспособствует экономическому росту в стране — но английские торговцы боялись конкуренции и подло оклеветали евреев. Кромвель возражал: "Вы утверждаете, что иудеи являются самый низкими и наиболее достойными презрения среди народов. Как вы тогда серьёзно можете опасаться, что этот презираемый народ в предпринимательской и кредитной деятельности и мог бы высшей рукой победить столь высокоблагородное и во всем мире столь высоко оценённое английское купечество".



БЕЛЫЕ СУПРОТИВ БЕЛЫХ В МИРЕ ЧЁРНЫХ

Перемахнуть заборчик особого труда не составило. Кормили-то в лагере неплохо, да и условия содержания практически курортные, но на пятый день Уинстону стало скучно. Ему было двадцать четыре года и начинающего репортёра "Утренних вестей" тянуло на приключения. В Претории Уинстон никого не знал, но он верил в свою звезду, каковая не замедлила явиться в виде товарного вагона на железнодорожной станции. Закопавшись в угольных мешках, сын лорда провалился в царство грёз.
Когда он проснулся, состав уже ехал. Полагаясь на британский авось, Уинстон выпрыгнул из вагона и черный как негр от угольной пыли побрел, как говорится, куда глядят глаза. Хотелось жрать. Решившись — будь что будет! — на глупый поступок, журналист направился к одиноко стоявшему домику. На стук открыл человек, прекрасно говоривший по–английски. Это было чудо, ибо других выходцев с Туманного Альбиона здесь не водилось на много десятков миль вокруг.
Через год Уинстон Черчилль выпустит двухтомный опус о своих приключениях в Трансваале. Он станет знаменитым героем, обманувшим глупых буров. На волне славы Черчилль выставит свою кандидатуру на парламентских выборах — и начнется его завидная политическая карьера. Что же касается удачливости буров — она станет сходить на нет...
...После того как в 1497 году португалец Васко да Гама в первый раз обошел мыс (кап) Доброй Надежды, начали понемногу устанавливаться морские торговые сношения между Европой и Индией. Корабли стали часто подходить к этому мысу, чтобы запастись свежей водою или провизией. Селиться же на капе никто еще тогда не думал, ибо вся местность, известная впоследствии под названием Капландии, пользовалась дурною славой. Коренные ее обитатели, готтентоты, считались чуть ли не самыми кровожадными и зверскими изо всех дикарей.
Мысль обосноваться на капе впервые возникла у голландца ван Рибеека, хирурга и ботаника, который в 1648 году по пути из Индии обратно на свою родину подробно исследовал Капландию на предмет создания колонии. Первые корабли, наполненные желающими попытать счастья в новом месте, прибыли в Южную Африку 6 апреля 1651 года. Далее — началось планомерное освоение южноафриканских проиоров. Тот факт, что там уже жили люди, не особо волновал колонистов, готовых с оружием в руках усмирять туземцев.










Буры. Фото конца XIX века.



Дело пошло отлично — благодаря уму, познаниям и распорядительности ван Рибеека, ставшего во главе колонии. Сначала он построил у Столовой горы форт и составил для своих поселенцев строгие правила относительно обращения с аборигенами. Виновный в жестокости, даже просто в оскорблении готтентота или другого темнокожего, подвергался пятидесяти ударам бича.
Благодаря разумным мероприятиям главы колонии, голландцы вскоре внушили туземцам полное доверие, выразившееся, между прочим, в том, что последние охотно стали уступать им землю — в обмен на разные орудия и хозяйственные предметы. Поселенцы энергично принялись за обработку земли, разведение виноградников и скотоводство. Шло туго, но неудачами трудно было смутить энергичных, предприимчивых и терпеливых голландцев. Горькие опыты только делали их более осторожными и упорными в борьбе.
Изучив климатические условия, они вступили с природой в упорную борьбу, и через некоторое время достигли того, что мыс Доброй Надежды, считавшийся одною из наиболее нездоровых местностей, сделался самым благодатным краем во всём мире. Из Голландии теперь стали прибывать целые семьи, а колония получила свое название: Капштадт.
Ни одно нидерландское судно, направлявшееся к Ост-Индии, не проходило мимо Столовой горы, чтобы не остановиться в её бухте, и потому Капштадт скоро сделался довольно значительным городом. Для выполнения тяжелых работ голландцы стали покупать рабов. Характерно, что обращались они со своей собственностью, как с обыкновенными рабочими. Свободные, но бедные готтентоты добровольно шли к ним в пастухи, за что получали хижину, содержание и имели полное право считаться принадлежащими к семье своих хозяев, никогда не позволявших себе ни малейшего произвола — напротив, относившихся к ним так человечно, как только могут относиться голландцы. Плюс к тому — кормили сытно и строго по расписанию.
Капская колония видела много перемен и невзгод. В начале наместничества ван Рибеека гарнизон форта, состоявший частью из англичан, устроил было заговор с целью истребить всех колонистов-голландцев, но, к счастью, измена была вовремя раскрыта и англичан... нет — не поубивали, а бережно выдворили. При новом губернаторе Симоне ван дер Стеле явилось много французских эмигрантов из гугенотов, искавших себе надежного убежища от преследования папских прелатов. Они строили прекрасные дома, улучшали плодоводство и виноделие. К концу XVII столетия число французских переселенцев доходило уже до 3000.
В 1781 году началась война между Англией и Соединенными Нидерландскими Штатами. Первая захотела взять Капскую колонию, но её отстояло посланное туда французское войско. В 1795 году Англия снова заявила претензию на колонию, и на сей раз губернатор Гордон с генералом Слунским покорно покорились со всеми орудиями, боевыми запасами и прочими предметами.
Несколько лет спустя туда была послана нидерландская эскадра под командованием капитана Лукаса — с целью отобрать колонию обратно. Экспедиция потерпела полное фиаско, ибо весь голландский флот попал в руки англичан. Только Амьенский договор1802 года снова возвратил колонию Голландии. Как ни пострадала колония под владычеством англичан, голландцы, со свойственною им энергией и деловитостью, сумели снова поднять ее благосостояние, но в 1806 году англичане, несмотря на данный им отчаянный отпор, опять завладели ею. Договором от 19 августа 1814 года колония была официально признана собственностью Великобритании.
Великий трек – одно из основных событий истории африканеров. Имело место решение всего народа пересечь страну в поисках новой земли, которая стала бы для них прибежищем, спасением от власти англичан, уже вовсю хозяйничавших на капе. Буры желали обеспечить сохранение своих верований, сохранение африкаанс в качестве официального языка, сохранение своего традиционного образа жизни и традиционных форм взаимоотношений с туземцами, которые стремились изменить англичане, считавшие, что негры не могут быть рабами.
Сложившаяся концепция взаимоотношений между белыми и чёрными (апартеид) была записана в конституции первой республики африканеров Трансвааль, основанной в 1852 году: "Не будет идти речи ни о каком равенстве между белыми и небелыми ни в делах церкви, ни в делах государства".
Занятие бурами новых земель не было мирным: оно сопровождалось войнами с племенами коса и королевством зулу. Буры (вернее звучит: боеры; боер по-голландски — крестьянин, земледелец) сохранили все коренные черты настоящих голландцев: религиозность, мужество, терпение, неутомимость в труде, доброту, честность и бескорыстие. Всего дороже бурам была свобода, и ради сохранения таковой они совершали поистине геройские подвиги. Только один пример может послужить иллюстрацией их стойкости и смелости.
6-го октября 1838 года происходило сражение между бурами и одним из сильных кафрских племен при Омкинкгинглове. В отряде под командованием Питера Уиса и Якова Потгетьера было всего 347 бойца. Кавалерия, под предводительством Потгетьера, была уже вся уничтожена превосходящими силами неприятеля. Уис, почтенный старик, семь внуков которого уже пали на его глазах, один противостоял натиску дикарей. С отрядом в двадцать человек он бросился в самую гущу неприятеля, чтобы спасти друга, сброшенного на землю споткнувшейся лошадью. Окруженному со всех сторон дикарями, ему оставалось только продать свою жизнь как можно дороже. Его последний внук, мальчик двенадцати лет, сражался рядом с ним как лев, но тоже пал. Сам старик, весь покрытый ранами и истекая кровью, отчаянно бился до последней минуты и умер с криком: "Не сдавайтесь, братья!.. Пробивайтесь вперед!.. Я умираю!.." - "Мы умрем так же, как ты, не беспокойся!" - отвечали ему соратники. Подобно древним спартанцам, погибли все до одного, уложив множество кафров. Вот только не вполне ясно, кто в итоге рассказал, как было дело.
Обращаясь по-человечески со своими слугами и рабочими, буры вместе с тем были очень гостеприимны. Они охотно пускали путешественников, прекрасно их кормили, отводили им особую комнату со всеми удобствами, заботились об их лошадях, как о собственных, и за все это они не брали никакой платы и даже обижались, когда им таковую предлагали.
Неплохой подарок судьбы — открытие алмазов и золота в Трансваале —  неизбежно должно было привлечь сюда искателей приключений и богатств, в общем, авантюристов, не особо отягощенных совестью. Один из них, Сесиль Родс, сумел убедить в успехе своих завоевательных проектов правительство королевы Виктории. Стремление англичан присвоить ресурсы Трансвааля и стало причиной нескольких англо-бурских войн.



Британский концлагерь для детей буров, 1901 год.


Войско буров до времени было удачливым, но все же оно представляло собой обычное ополчение, составленное преимущественно из фермеров. Да, во времена молодого Черчилля (1899 год) буры здорово били англичан. Они очень метко стреляли, методично убирая британцев снайперским огнем. Буры придумали поговорку: "Третий не прикуривает". Когда в ночи прикуривал первый солдат, бур определял цель. Второй прикуривающий — сигнал. Пуля находила третьего. Это к вопросу о вреде курения. Да к тому же на стороне буров сражался легион иностранных головорезов под командованием русского подполковника Максимова. Именно тактика "летучих" кавалерийских отрядов приносила наибольшую удачу, а лучшими всадниками считались наёмники из России.
В отместку британцы применили "тактику выжженной земли", а так же изобрели концентрационные лагеря, куда сгоняли непокорное население. Концлагеря создавались раздельные — для белых и для чёрных. В лагерях погибло 14 000 негров и 20 000 буров. Британцы, потеряв в Южной Африке 22 000 бойцов, победили. Апартеид тоже не проиграл.
 В 1902 году Южная Африка стала британским доминионом. Особенно дурно сказалось на Капландии освобождение рабов. Соединившись вместе с кафрами, рабы стали бродить по стране разрозненными шайками, причем многие из них погибали от голода, холода и болезней.



ПРИЗРАК СВОБОДЫ

Приблизительно двести лет назад представители среднего класса в испанских кортесах стали называть себя либералами (от liberals — свободные). Они боролись в законодательном органе с другими аристократами, сервилистами (от serviles — рабы), которые защищали абсолютную монархию. Смею, кстати, напомнить, что по-английски ''раб'' звучит как slave, по-немецки — Sklave. Так, собственно, раскрывается роль славянских народов в англо-саксонской культуре.
 Термин "сервилисты" не закрепился (зато утвердились "консерваторы"). А вот слово "либерал" для обозначения защитников свободы и власти закона распространилось быстро. Партия вигов в Англии стала называться либеральной партией. Сегодня парадигма свободы, одним из проводников которой был Адам Смит, именуется либерализмом.
По большому счету история знает только две политические философии: ''свобода'' и ''твердая рука''. Либо люди вольны жить своей жизнью, так, как считают нужным, если они уважают равные права других, либо одни люди будут заставлять других поступать так, как те не поступили бы никогда без давления. Впрочем, мы теперь знаем, что даже у серого никак не меньше пятидесяти оттенков.
Нет ничего удивительного в том, что власть имущих больше привлекает парадигма закручивания гаек. У нее было много названий: цезаризм, восточный деспотизм, теократия, социализм, фашизм, коммунизм, монархия, уджамаа, чучхэ, государство всеобщего благосостояния, — и аргументы в пользу каждой из этих систем были достаточно разнообразными, чтобы скрыть схожесть сути.
Одним из первых либералов был живший примерно в VI веке до н.э. китайский философ Лао-Цзы, известный как автор сочинения "Дао Дэ Цзин". ("Книга о Пути и Силе"). Лао-Цзы учил: "Народ, не получив ни от кого приказа, сам меж собою уравняется". Мудрец предвосхитил теорию спонтанного порядка, подразумевая, что гармония может быть достигнута в результате конкуренции, а мудрому правителю не стоит вмешиваться в жизнь простых людей.
В V веке до н.э. драматург Софокл рассказал историю об Антигоне, чей брат Полиник напал на город Фивы и был убит в бою. За эту измену тиран Креон приказал оставить его тело гнить за воротами, непогребенным и неоплаканным. Антигона вопреки приказу Креона и похоронила брата, а после, представ перед тираном, заявила, что даже царь, не может нарушать "закон богов, неписаный, но прочный".
В IV веке н.э. императрица Юстина приказала епископу Милана св. Амвросию передать ей кафедральный собор империи. Амвросий достойно возразил монархине: "По закону ни мы не можем передать его вам, ни Ваше Величество не может принять его. Ни один закон не позволяет вторгнуться в дом частного человека. Не полагаете ли вы, что можно отобрать дом Бога? Установлено, что для императора законно все, что все принадлежит ему. Но не обременяйте вашу совесть мыслью о том, что, как император, вы имеете какие-то права на святыни. Не возвышайте себя, но, раз уж правите, будьте покорны Богу. Написано: Божие Богу, кесарю кесарево". Императрица (честь ей и слава!) пошла в храм и просила прощения за свое поползновение.
В 1220 году в германском городе Магдебург был разработан свод законов, основанный на свободе и самоуправлении. Магдебургское право признавалось столь широко, что его приняли сотни городов по всей Центральной Европе. Более того: судебные решения нередко ссылались на решения магдебургских судей. В 1222 году вассальное и мелкопоместное дворянство Венгрии, в то время во многом являвшееся частью европейского дворянства, заставило короля Эндре II подписать Золотую буллу, которая освобождала дворян и духовенство от налогообложения, даровала им свободу распоряжаться собственностью по своему усмотрению, защищала от произвольного ареста и конфискаций, учреждала ежегодную ассамблею для представления жалоб и даже давала им Jus Resistendi — право оказывать сопротивление королю, если он нарушал свободы и привилегии, установленные в Золотой булле.
Немногим позже св. Фома Аквинский развил теологические доводы в пользу ограничения королевской власти. Аквинат писал: "Король, который злоупотребляет своими полномочиями, утрачивает право требовать повиновения. Это не мятеж, не призыв к его свержению, поскольку король сам является мятежником, которого народ имеет право усмирить. Однако лучше сократить его власть, дабы он не мог злоупотреблять ею". Итак, идея о том, что зарвавшегося тирана можно свергнуть, получила теологическое обоснование.
Английские епископ Иоанн Солсберийский и ученый Роджер Бэкон даже отстаивали право убивать тирана, чего в других частях мира невозможно представить. Протестантских реформаторов Мартина Лютера и Жана Кальвина никак нельзя назвать либералами, однако, разрушив монополию католической церкви, они непреднамеренно способствовали распространению протестантских сект, некоторые из которых, например, квакеры и баптисты, внесли важный вклад в развитие либеральной мысли.
После межхристианских войн люди стали сомневаться в том, что общество должно иметь только одну религию. В то время как во Франции и Испании укоренялся абсолютизм, Нидерланды стали путеводной звездой религиозной терпимости, свободы коммерции и ограниченного центрального правительства. Получив в начале XVII века независимость от Испании, Нидерланды создали конфедерацию городов и провинций, став ведущей торговой державой столетия и приютом для бежавших от притеснений. Английские и французские диссиденты часто издавали свои книги и памфлеты именно в голландских городах, а так же в либеральной Швейцарии.
Историки часто говорят о французском Просвещении, непреднамеренно забывая о не менее значимом национальном явлении. Шотландцы долго боролись с английским владычеством; они сильно страдали от британского меркантилизма, и, отстаивая свои культурные ценности, достигли более высокого уровня грамотности и создали лучшие школы, чем в Англии.
Шотландцы в итоге были отлично готовы к восприятию и дальнейшему развитию либеральных идей. Среди ученых шотландского Просвещения были: Адам Фергюсон, автор "Опыта истории гражданского общества" и фразы "результат человеческой деятельности, но не замысла", вдохновлявшей будущих теоретиков спонтанного порядка; Френсис Хатчесон, предвосхитивший учение утилитаристов своим замечанием о "максимальном благе для максимального числа людей"; Дюгальд Стюарт, чья "Философия человеческого разума" широко изучалась в первых американских университетах. Но наибольшую известность приобрели Давид Юм и его друг Адам Смит. О Смите и его идеях мы уже говорили, теперь чуть–чуть — о Юме.
Юм прежде всего известен своим философским скептицизмом; но он также стоит у истоков нашего современного понимания производительности и "доброжелательности свободного рынка" (вероятно, Юму не слишком был знаком восточный менталитет, в том числе — и российский). Юм защищал собственность и договоры, свободное банковское дело и спонтанный порядок свободного общества. Выступая против доктрины торгового баланса меркантилистов, он указал на выгоды, которые каждый человек получает благодаря процветанию других, даже живущих в иных странах.
Рынок, к слову, — не единственная форма спонтанного порядка. Возьмем, к примеру, язык. В частности, наш русский язык никто не сочинил и не обучил ему некоторую часть славян. Любой язык возникает и изменяется естественно, в ответ на нужды людей. Или взять вопросы права. Сегодня мы считаем, что законы — это то, что принимают парламенты или (при тирании) издают диктаторы. Но обычное право возникло задолго до того, как какой-либо монарх или законодатель захотел его записать.
Когда у двух человек возникают разногласия, они чаще всего просят третьего выступить в качестве судьи. Иногда для заслушивания дела собирается суд присяжных. Судьи и присяжные должны не создавать закон, но стремиться найти его, узнать, какой была обычная практика или какие решения принимались в похожих случаях. В старые времена, как мы уже знаем, назначались судебные поединки, в которых последнее слово было или за Богом, или за удачей. Но рано или поздно судебные системы приходят к мирной и свободной соревновательности сторон.
К концу XIX века классический либерализм начал уступать позиции новым формам свободомыслия. Некоторые либеральные интеллектуалы высказывали мнение, что либерализм был завершенной системой, в развитие которой ничего интересного сделать уже нельзя. Появившийся социализм, особенно в его марксистском варианте, привлек множество энергичных людей. Американцы и британцы, родившиеся во второй половине XIX века, вступали в мир быстро увеличивавшегося богатства, развивающихся технологий и растущего уровня жизни; им не было известно, что мир не всегда был таким.
Либерально мыслящие представители Запада (позже их назвали "золотым миллиардом") особо не заморачивались темой источников благосостояния сначала существующих, а потому уже бывших трансконтинентальных империй. Они полагали, что их спокойствие — следствие праведной борьбы их же предков. О том, к чему могут привести хорошо развитые либеральные идеи, идущие на экспорт, мы скоро узнаем.



 

Строительство Панамского канала





ПОЛНАЯ ПАНАМА

Всякий уважающий себя жулик нет даст соврать: у него есть три верных союзника. Это человеческие корысть, жадность и глупость. Данные… не пороки, конечно, а особенности все же разнообразят нашу жизнь, даря нам интересные переживания. Мелкие жулики исчезают в безвестности, крупные попадают в учебники истории, ибо проворачивают аферы мирового масштаба. Наше царство-государство сия чаша не миновала. А, впрочем, не все теперь помнят, что означают три бабочки, полный хопер и прочая властилина.

 

Одна из мировых афер – Панама. Вынужден признать: сюжет отвратительный, но и демонически красивый. Итак, идея разрезать Америку на две половины водной преградой витала несколько столетий после того как красных людей поработили белые, но фантастика приблизилась к реальным возможностям человечества лишь к концу XIX века. В 1879 году во Французской республике была создана компания, бравшая на себя грандиозную задачу прорытия канала сквозь Панамский перешеек. Уставный капитал громадный, 900 000 000 франков, а руководить эпохальной работой взялся Фердинанд Лессепс, имевший за плечами опыт удачного прорытия Суэцкого канала.
Все грядущие ужасы закладываются еще на стадии проектирования, так и здесь была составлена неправильная смета, то есть, сильно заниженная ради привлечения инвесторов. За четыре первых года строители вынули 7 миллионов кубометров грунта, в то время как надо было перелопатить 120 миллионов. А между тем было уже истрачено более половины подписанного капитала, причем, гораздо больше, нежели получено наличными.
Компания уже залезла в долги, и руководство решило выпустить выигрышные облигации, практически, лотерейные билеты. Но для этого требовалось разрешение французского правительства, которое его не давало из враждебности к самому проекту.


 


И тут – началось. То есть, панамские заправилы организовали кампанию по широкому и бессовестному подкупу прессы. За беспрецедентные гонорары журналисты стали яростно нападать на правительство, обвиняя его в ретроградстве, недальновидности и реакционности. Якобы министры ставят палки в колеса прогрессу, преследуя гениев человечества. Появилось немало проходимцев, мимикрировавших под журналюг; в те времена достаточно было прийти в дирекцию Панамской компании, представиться корреспондентом, а лучше редактором – и тебе сразу отваливали денег, снабдив инструкциями. Панамцы не скупились, растрачивая на пиар миллионы.
Подсуетились и чиновники. Министр общественных работ Баиго запросил за свою услугу по лоббированию закона, разрешающего панамскую лотерею, ровно миллион франков. Подмазали и парламентскую комиссию, подписавшую положительное заключение, составленное юристами Панамской компании.
Подкуплены были почти все газеты и 150 депутатов. И это при том, что мошенничество и подлоги практиковались и внутри компании. И все же эффект был достигнут: мелкие вкладчики, привлеченные громкой рекламой, внесли 300 миллионов франков, что спасло компанию от банкротства. Ненадолго, ибо уже через месяц после выпуска панамской лотереи выяснилось: 850 миллионов денежных средств исчезли неизвестно куда.
Что двигало обывателями? Правильно: глупость, корысть и жадность. Но еще коллективный «Леня Голубков» был уверен в том, что он партнер в величайшем деле, соучастник исторического процесса. И, поскольку Панамский канал все же существует (его достроили североамериканцы), в определенной мере человеческое стадо играло в лотерею не зря. Вопли и нешуточные волнения сотен тысяч обманутых вкладчиков не смутили коррупционеров всех рангов. Некоторые наворовавшие и беспринципные политики даже попытались на «панамской грязи» сколотить политический капитал. Началось давление на правоохранительные органы, расследующие грандиозную аферу. Много собак навешали на Лессепса, который глупо оправдывался тем, что де он хотел спасти предприятие.
Выяснилось: львиная доля высокопоставленных взяточников, нажившихся на Панаме, являются представителями партии власти. Не остались в стороне от жульничества и крупные банкиры. Дело дошло до найма профессиональных убийц. Появились трупы.
Между тем Панамское дело зашло на новый вираж. Велось и секретное расследование, которое установило вину в афере высших лиц Французской республики. Были суды, которые выносили обвинительные вердикты, крупные шишки даже сели в тюрьму. Правда, очень скоро их освободили (не всплыла ли сейчас в вашем сознании фамилия «Васильева»?). А денег уже было не вернуть…
Ах, если бы на французской «Панаме» все кончилось! Потом грянула и «Панама» итальянская, о которую замарали руки сразу три премьер-министра. Все те же сотни тысяч обманутых вкладчиков, правда, теперь уже – граждан Италии… А потом еще подсуетились жулики и в Соединенных Американских штатах, тоже устроившие сбор средств. На святом деле обогатились многие, а деньги, как тогда говорили, «осели на дне канала».


















 


ПАРТИЯ — НАШ РУЛЕВОЙ


Иногда не мешало бы понять смысл того, что мы имеем то ли честь, то ли позор созерцать в наши, без сомнения, светлые времена. Само слово «партия» в темной древности имело несколько иной смысл. «Партия» в древнем Риме — всего лишь часть единого целого. И не более того. Эх, знали бы римляне, чем все обернется...
Теперь наша политика превратилась в сущий цирк, но мало кто помнит, что с цирка-то как раз все и начиналось.
В городах Византийской империи, и в особенности в Константинополе, особое внимание (как, впрочем, и сейчас у нас) уделялось развлечениям. Телевизора и интернета тогда еще не изобрели и народ группировался преимущественно на трибунах ипподромов в ожидании очередного конного или циркового представления. Ипподром был своеобразным социальным институтом, законы которого несколько не совпадали с общепринятыми правилами поведения в обыденной жизни. Например, во время циркового представления вполне можно было крикнуть что-то типа «Василевс — козел!» (василевсами назывались тамошние императоры) и даже метнуть в его сторону тухлое яйцо. В определенном смысле это была управляемая суверенная («сувенирная», как ныне шутят…) демократия.
Содержать ипподром, коней, устраивать сами ристания обязаны были цирковые партии, или «факции». С самого начала их выделилось четыре: зеленые (прасины), красные (русии), белые (левки) и голубые (венеты — цвет этот не соответствовал нынешнему его пониманию) — в сущности это цвета одеяний специально подготовленных людей, управляющих повозками. Вход на ипподром был бесплатным, а потому горожане старались занять удобное местечко с раннего утра, чтобы с наипущим удовольствием поболеть за свою партию. По завершении заездов колесниц на круг выходили акробаты, борцы, фигляры, фокусники, укротители со своими зверьми, а после представления близ ипподрома толпились шуты, мимы, музыканты, певцы и гетеры. В общем, народ отрывался по полной программе.
Межпартийные терки — дело сложное, а потому власть на ипподромах вскоре стала концентрироваться в руках голубых и зеленых (белые и красные оказались в оппозиционном меньшинстве), а еще немногим позже ипподромная власть стала протягивать свои длани к государству вообще. Оформились партийные структуры с функционерами и аппаратом — т.н. «димы». Правительство империи вынуждено было признать за димами некоторые политические права, в именно: предъявлять во время цирковых зрелищ требования к василевсу — одобрять или критиковать политику властей; участвовать в церемониях; носить оружие. Из партийцев набиралась городская милиция, а так же комплектовались оборонные отряды во время войн. Вскоре возобладал принцип: «народ и партия едины»  фактически представители димов участвовали от имени всего византийского народа в выборах императора (должность василевса в Византии редко наследовалась; чаще всего таковая доставалась по заслугам), а о самом народе можно было забыть.
Постепенно, как бы в подтверждение ныне непопулярной теории Карла Маркса, партии стали приобретать классовые черты. Вокруг голубых сгруппировалась аристократия и крупные землевладельцы; зеленые представляли купечество и ремесленников. Естественно, львиную долю активистов этих партий составляли простые и бедные люди, но по сути они плохо понимали задумку своих кукловодов: им просто приятно было питаться иллюзиями о своей якобы значимости в политической жизни. Императоры отлично использовали социально-партийное расслоение, и, умело манипулируя настроениями и разжигая как меж-, так и внутрипартийную борьбу, сохраняли свою власть.
Случались и проколы. Например, в 532 году в Константинополе случилось восстание «Ника!» («Побеждай!»), имевшее целью свергнуть василевса Юстиниана. Недовольные ущемлением своих прав сенаторы оперлись на голубых, а торговцы, недовольные высокими таможенными пошлинами толкнули к действию зеленых. В уличные боях участвовали, как вы понимаете, простые партийцы; они по приказу своих начальников сожгли налоговые списки, захватили тюрьму и освободили заключенных. В охваченном огнем и мародерством городе сенаторы выдвинули в императоры своего ставленника Ипатия, которого тут же короновали на ипподроме при всеобщем ликовании народа. Во дворце началась паника, и Юстиниан приготовился уматывать на кораблях в Малую Азию. И в этот момент удивительную твердость выказала императрица Феодора: она явилась на заседание Императорского совета и заявила, что лучше умрет, чем потеряет власть, ибо «царская порфира — это прекрасный саван». Юстиниан устыдился и взял себя в руки.


 


В этот момент среди восставших зародился раскол. Часть голубых, испугавшись масштабов разграблений и пожара, стремившегося начисто сожрать «второй Рим», отошла от восстания. Отряд варваров-наемников (среди которых, кстати, было много славян), верный василевсу, напал в цирке на восставших и перебил всех. Восставшие были морально сломлены. Большинство из них (в том числе самопровозглашенный василевс Ипатий) были казнены (всего было умерщвлено около 35 000 человек), сенаторы — сосланы в провинции, а в Константинополе настали мрачные дни. «И был страх большой, и замолчал город, и не проводились игры долгое время...» - писал тогдашний хронист.
Но все лечится, и через пару десятков лет снова можно было прокричать на ипподроме: «Василевс — козел!!!», и метнуть в его сторону ком грязи.
Партии, кстати, еще разок смогли поучаствовать в восстании: в 602 году узурпатор Фока, опираясь на них, сверг василевса Маврикия. Но вскоре партии начали терять свою политическую силу. Дело в том, что последующие императоры наконец-то поняли, что с таким оружием играть слишком опасно.
Точнее, руководящую и направляющую силу предпочли обратить в игрушку. К X веку цирковые партии были низведены до положения технических служб при ипподромах, подчиненных эпарху. Теперь партии пели специальные гимны в честь императора, выкрикивали здравицы во славу мудрого и великодушного властителя, а формулы этих приветствий отрабатывались во дворце и менялись в зависимости от того, кого сегодня власть любит, а кого — не очень.


 


НАУКА СТРАСТИ НЕЖНОЙ

Помните советский анекдот про сексолога, который читает в клубе лекцию о любви? Он патетически произносит: "А теперь, друзья мои, поговорим о высшей степени любви — любви к родной нашей партии". Конечно, в клуб все пришли послушать про секс, партия — тоскливая тема. А посему сейчас поговорим о сексе.
 Где грань, пролегающая между порнографией и... ну, скажем так, не эротикой, а полезной и познавательной литературой? Вопрос сей решается давно и даже наши уважаемые депутаты, вместо того, что бы решать жизненно важные для страны вопросы, ломают копья (а иногда и носы) в целях установления предполагаемой границы. Пока успеха не предвидится.
Некоторые думают, что  только наши политики такие «твердолобые». Конечно же, этот не так. Когда в 1883 году в Лондоне очень маленьким тиражом и под грифом «только для частного распространения» вышел английский перевод «Кама Сутры», общество ответило взрывом негодования. Конечно, больше всего древнеиндийский трактат по искусству чувственной любви поносили политики, в то время как отдельные рядовые члены общества (особенно, молодая его часть) тайком почитывали запрещенную книжку и поражались не только техническими деталями (ведь в «Кама Сутре» больше всего внимания уделялось именно технике секса) но также удивительной поэтичности книги.
Еще бы: трактат перевел выдающийся ученый-востоковед Ричард Бертон, который в свое время порадовал англоязычную публику с удивительным миром сказок «Тысячи и одной ночи». Тем не менее, пуританские нравы викторианской эпохи не дали распространиться «Кама Сутре» дальше подпольных типографий и первое официальное издание трактата в переводе сэра Бертона (и то с риском подвергнуться преследованию Законом!) состоялось лишь в 1963 году. У нас ведь известно, что англичане верят в Закон, евреи – в Бога, русские – в доброго царя, а индийцы – в карму.
Теперь даже у нас в России каждый старшеклассник наверняка знает, что такое «Кама Сутра», и, что самое главное, «с чем ее едят». И к тому же мы догадываемся, что это не единственный учебник по сексу, ставший поистине памятником культуры.
Если подходить к книгам подобного толка с должной степенью иронии, в каждой из них можно найти, так сказать, «главный мотив», или элемент сексуальных отношений, на которых авторов попросту «зацикливает». Есть, например, замечательная книга Публия Овидия Назона, современника Иисуса Христа: «Искусство любви». Эта замечательная книга (в свое время вдохновлявшая нашего Пушкина) — прежде всего сатирическое произведение, пародирующее ходившие в те времена по античному миру многочисленные (но не дошедшие до нашего времени) «руководства» и «науки» по наиболее эффективному удовлетворению физиологических потребностей. Главная линия поэмы Овидия такова: едва только мужчина завлечет женщину в свои «сети», а дальше... ну, а дальше сама природа определит, что лучше обоим и, надо сказать, автор не стремится глубоко проникнуть в высшие сферы соединения любовников, зато вы найдете сотни секретов и мелочей, втягивающие мужчину и женщину в эту увлекательную игру. Правда, автор с прискорбием замечает: «Тех, кто богат, я любви не учу — на что им наука? Если есть, что дарить, им мой урок ни к чему...» За смелые суждения поэта сослали на берега далекого и холодного Черного моря, где он и закончил свои дни, мучаясь тоскою по жаркой родине.


 


«Кама Сутра» наоборот писалась для обеспеченных людей. Целью этого труда являлось сексуальное просвещение высших каст индийского общества, которое не видело ничего постыдного в интимных делах. Все дело было в том, что отношения между полами, и в особенности физическая близость, воспринималась как некий религиозный процесс, и даже духовный долг; именно поэтому многие индуистские храмы украшались сценами, мягко говоря, различных акробатических приемов соединения мужчины с женщиной. Индусы свято верят, что «Кама Сутра» — текст божественного происхождения, и ведет он свое начало от гигантского труда в 100 тысяч глав, записанного великим Праджапати (хотя имя реального автора до нас дошло: Вациаяна).
Во вступительной части трактата записано: «Все молодые девушки до замужества должны познакомиться с искусством и наукой Кама Сутры, а после замужества они могут пользоваться ею с согласия своих мужей». Тем не менее, роли мужчины и женщины в «Кама Сутре» неравноправны. Книга рекомендует в случае, если женщина колеблется, просто насильно ее похитить и вступить с ней в брак в присутствии огня, взятого из святилища, который, как считалось, делает брак нерасторжимым. Есть в труде и советы к женщинам, но только тем, для которых любовь стала профессией, например бросать любовника в случае, если он не может щедро оплачивать твои прихоти.
Текст «Кама Сутры», который бытует ныне, относят примерно к VI веку н. э., и вопреки мнению некоторых, для современных индуистов он является не учебником, а всего лишь забавным чтивом. Писался он для праздных богачей, которые привыкли в жизни получать только удовольствия, и для которых не существовало забот. В те времена брахманы (высшая каста) могли иметь столько любовниц, сколько позволяли средства. Тем не менее, «Кама Сутра» не лишена морали, и главной в книге является идея сохранения свежести отношений мужчины и женщины.
Считается, что «коньком» «Кама Сутры» стала классификация всевозможных поз, в которых могут соединиться двое, но все-таки гораздо больше внимания в книге уделено предварительной любовной игре. Трактат рассматривает восемь различных видов поцелуев и шестнадцать типов объятий, а так же возбуждающие укусы, способы орального секса и даже поучения по правильному царапанью партнера. Кроме того, много места уделено способам улучшить свою внешность, а так же атрибутам близости (музыке, цветам, напиткам и т.д.). Некоторые отрывки книги, кстати, переводились на арабский язык, и она была весьма популярна на Ближнем и Среднем Востоке.
Любопытная в общем, книжка. Тем не менее, первенство в сексуальных пособиях принадлежало вовсе не индийцам. В древнем Китае, во времена династии Хань (на рубеже Старой и Новой эр) существовало не менее восьми трактатов по искусству и технике любви. К сожалению, полные тексты всех китайских книг утеряны, зато до нас дошел японский трактат «Ишимпо», который, как считают, написан в Х веке на основе творений безымянных китайских авторов (правда, с внедрением чисто японской специфики). Среди тридцати основных сексуальных позиций в трех участвует больше двух партнеров. Например, в «парном танце женщин-фениксов» участвуют две женщины и один мужчина. Есть в трактате и по-настоящему цирковые номера: всякий ли, к примеру, может повторить позу «пес ранней осенью», в которой мужчина и женщина расположены ягодицами друг к другу?
В Китае ко II тысячелетию воцарилось ханжеское отношение к сексу, и, кроме книг, потеряны были и сами идеи свободной любви и чистого удовольствия. Аристократия же Японии этим, в общем-то, не всегда порочным идеям следовала довольно долго, и на их почве впоследствии развился институт гейш.
Но и китайские сочинения окончательно не были утрачены; современные исследователи на основе найденных отрывков синтезировали целую теорию «Дао Любви». Основной философский принцип даосизма — соединение мужского и женского начал «инь» и ян» — нашел довольно забавное практическое применение. Китайские трактаты по сексу главное внимание уделяли не позам и не предварительной игре, а... сохранению «инь», попросту говоря, умению наслаждаться любовью без потери мужского семени. Несмотря на то, что почти маниакальное отношение к мужской эякуляции можно назвать патологическим, современные ученые склонны находить в этой идее вполне здоровое зерно.




 




ИДУЩИЕ ВМЕСТЕ ПУТЕМ САМУРАЯ

Начиналось все совсем не романтично и даже банально. Власть имущие для многочисленных своих междоусобных войн нанимали из обычных крестьян парней, умеющих более-менее владеть боевыми искусствами или хотя бы дать в глаз. В ополчение набирали и явных неумех, подразумевая, что если им пару раз шлепнуть по заднице, от одного только возмущения они возьмутся за постижение наук войны и лояльности к работодателю.
Начало самурайскому сословию было положено приблизительно в VII веке н.э. Само слово «самурай» происходит от древнеяпонского глагола, имеющего приблизительно такое толкование: «служить начальнику, хозяину, защищать его». В средневековой Японии самурай был слугой или вассалом родовитого дворянина, и главной его добродетелью почиталась верность. В какой-то момент самурайское звание стало переходить от родителей к детям, и самурай из грубого мужлана, смерда, отирающегося у ног господина, превратился в рыцаря (в европейском понимании этого слова).
Вскоре был создан бусидо (буквально: «путь воина»), морально-этический кодекс самурая; в дыму и крови сражений этот неписанный свод правил оттачивался до строгой и бескомпромиссной прозрачности. Народ, как и правители, уважает справедливость (хотя и убежден в ее эфемерности), а потому сказания о самураях стали самой колоритной частью народного эпоса.
Исторические хроники сохранили имя благородного Минамото Ёсицунэ. Известно, что он был талантливым полководцем, приведшим клан Минамото к победе над кланом Тайра. У Ёсицунэ был старший брат Ёритомо, который не познал поля брани и подвиги младшего брата заронили в его душу зависть и злобу. Но Ёритомо, как в плохой мыльной опере (хотя это была настоящая жизнь), в результате интриги стал сёгуном, верховным правителем страны, в то время как Ёсицунэ не получил никаких наград и даже подвергся преследованиям. Случилось это в 1185 году. Позор был настолько велик, что бывший полководец священным ножом «Имацуруги» (он был пожалован ему еще в молодости и он никогда не расставался с оружием, нося его за спиной) проколол себя в районе левого соска, расширил рану в три стороны, вывалил наружу свои внутренности и вытер лезвие о рукав; затем он подсунул нож себе под колено, накинул сверху одежду и оперся на подлокотник. Любящая жена захотела последовать за суженым, но слуга, несмотря на приказ, не решился ее убить. Она увещевала помощника: «Разве пристойно тебе оставить меня в живых и тем самым опозорить навеки? Берись же за меч и ударь...» Душа слуги была в смятении, но он вытащил меч из-за пояса, схватил госпожу за правое плечо и, вонзив ей лезвие под правый бок, провел его до левого бока. Прошептав имя Будды, госпожа скончалась. Слуга положил тело рядом с Ёсицунэ и тот успел сказать: «Поджигай дом, торопись, враг близко...» Вассал убил маленького сына Ёсицунэ и его новорожденную дочь, после чего вспорол живот и себе...
На самом деле, это всего лишь краткий пересказ повести «Сказание о Ёсицунэ», литературного произведения, а подлинных известий о смерти легендарного самурая нет. Но японцы верят, что так оно и было, тем более что японская история знает множество подобных случаев, подтвержденных документально.
В XV-XVI веках, после очередной кровавой гражданской войны, самурайство претерпело изменение к худшему: в Японии слишком огрубели нравы. Тогда в народе родилась поговорка: «Самураи постигают науку у бандитов». Бусидо стало требовать жертвовать всем ради верности гражданину, а, значит, дозволялись и немотивированные убийства, и, что самое страшное, самурай теперь мог поменять своего господина, в зависимости от того, кто находился на верхушке власти.
Но сам дух самурайства не умирал и являл примеры великолепной стойкости и недостижимого благородства. Однажды (случилось это в 1699 году) на церемонии в замке Верховного правителя в Эдо церемониймейстер сёгуна Ёсинака оскорбил некоего Асано Наганори. Ёсинака вымогал у посетителей взятки за особые привилегии в церемониях, и ему не понравилось подношение от молодого, но благородного Наганори. Церемониймейстер сказал молодому человеку прийти ко двору не в том одеянии, которое следовало (а порядки на церемониях были строги и расписаны до мелочей). Осознав свой позор, пылкий Асано Наганори выхватил меч и ранил обидчика. Обнажение меча при дворе считалось недопустимым клятвопреступлением, а потому Асано приказали совершить над собой харакири; имущество Асано конфисковали, а его самураи стали ронинами.


 


Сорок семь самураев, преданных господину, поклялись отомстить обидчику. Ёсинака знал об этом, но, чтобы усыпить его бдительность, воины разбрелись по стране и два года в строжайшей тайне готовились к мести. Многие из их родных подверглись репрессиям, но самураи были верны своему долгу и не появлялись на людях. Однажды зимней ночью, сметя стражу, они проникли в дом. Они отрубили Ёсинаке голову, причем, тем самым мечом, которым господин сделал себе харакири, а потом окровавленное оружие и голову принесли на могилу Асано Наганори, приложив к дарам торжественное послание. После этого они сдались властям.
Они поступили абсолютно в духе бусидо, народ сочувствовал ронинам, и, надо сказать, сёгун долго сомневался в своем решении (боясь волнений), но через два месяца был подписан смертный приговор. Из сочувствия к благородным мужам им была дарована Высочайшая милость: они должны были сами вспороть себе животы.
Самураи, получившие прозвище «сорок семь мужей долга», стали народными героями. Могила Асано Наганори и «сорока семи мужей» на кладбище при буддийском храме в токийском районе Минато по сей день является народной святыней. При храме есть музей, в котором хранятся личные вещи героев, оружие и то самое письменное послание. Один из самых популярных спектаклей в театре Кабуки — трагедия «Сокровищница самурайской верности», красочно описывающая вышеприведенную историю.
«Последним самураем», прошедшим «путь воина» можно было бы назвать Хариоку Камитаке, более известного под псевдонимом Юкио Мисима. Этот противоречивый и гениальный литератор с несколькими боевиками созданного им же самим «Общества щита» в ноябре 1970 года ворвался в штаб Восточного округа Сил самообороны и пленил командующего. Из оружия у Мисимы был только старинный самурайский меч.
Требования литератора были просты; «выстроить на плацу войска, чтобы Мисима обратился к ним с речью». Он хотел «вернуть Японии былое величие или умереть». И он в какой-то степени добился своего. Он выступил перед солдатами с балкона (правда, происходило это при всеобщей суматохе и подготовке к штурму). На голове его была повязка с красным кругом восходящего солнца, белые перчатки были перепачканы кровью (незадолго до этого он отбивался от штабных офицеров своим мечом). Он говорил: «...Неужели вы не понимаете? Я хочу, чтобы вы начали действовать, другого шанса изменить конституцию уже не будет. Вы должны восстать, чтобы защитить Японию, - да, защитить!.. Нашу культуру! Императора!..»
Солдаты... смеялись. Они выкрикивали в сторону чудака грязные ругательства.
Он сказал: «Да, я вижу, что вы не воины...» Он трижды прокричал: «Тенно хейка бандзай!» («Да здравствует император»!), и удалился прочь. Мисима разделся и мечом вскрыл себе живот в форме конверта. Это было «сеппуку» — классический способ самоубийства самурая. Слово «харакири» для самурая оскорбительно, так как несет оттенок позора (оно обозначает неправильное или неудачное самоубийство), оба слова обозначаются одним иероглифом, но «сеппуку» — это прочтение «харакири» по-китайски, считающееся почему-то более изящным. Хозяином для Мисимы был император, ради которого он умирал. По традиции самоубийство должен был завершить другой самурай. Меч взял соратник Мисимы, Морита; из-за неопытности он смог это сделать только с третьей попытки, после чего Морита тоже себе сделал «сеппуку». Голову Мориты с первой попытки отсек Фуру-Кога, в этот момент в кабинет ворвалась группа захвата...






 
Мисима произносит предсмертную речь.




ТАК В ЧЁМ ЖЕ ТАКИ СИЛА?

Человеческое поведение характерно иррациональными поступками, и некоторые утверждают, что именно это делает нас людьми. Но человек с непредсказуемым поведением далеко не всегда является желанным в обществе, которое в общем–то не цирк. Пойти за хлебушком и вернуться бухим и без хлеба для некоторых не особо или шибко продвинутых — обычная модель поведения. Уйти пировать и возвратиться как стёклышко и с яствами… это тоже повод насторожиться.
Наша жизнь есть в сущности противостояние индивидуальных потребностей наделённого зачатками разума организма и надобностей окружения. Только конченый трудоголик с утра в понедельник рвётся на работу, нормальный человек хочет не работать и получать много денег, и, что характерно, кой–кому удаётся.
Константин Крылов в своей книге "Поведение" пишет: "Общество не состоит из людей. Оно не состоит даже из отношений между ними. Общество — это сила, которая соединяет людей вместе. Можно сказать, что общество состоит из этой силы. Что касается членов общества, то они не являются, строго говоря, его частями, в том же самом смысле, в котором кирпичи являются частями стены. Их можно, скорее, сравнить с намагниченными кусочками железа, которые притягиваются друг к другу и отталкиваются друг от друга, образуя сложные узоры. Все они находятся в общем магнитном поле, пусть даже и создаваемом ими самими".
Не сказал бы, что поле наших отношений именно "магнитное", скорее, имеет место система потребностей и обязательств. Человек, пошедший за хлебушком и вернувшийся без такового (если вернётся вообще) просто обычный эгоист с низкой социальной ответственностью. Ему нет доверия. И заметьте: чужие пьяные забавны, свои же приносят близким несчастье, отчего их и называют бичами. Это поэт хотел мыслить и страдать, за что его шлёпнули выстрелом в пузо. Хотя, как говорят поэтически настроенные учёные, именно они (не выстрелы по туловищу, а страдания и утраты) делают нас людьми.
Под общественными отношениями (или общественными связями), согласно Крылову, можно понимать все то, что позволяет людям осуществлять те или иные совместные действия, или координировать свое поведение. С точки зрения индивидуума система общественных отношений, в которую он включен — это его готовность (согласие) или неготовность (несогласие) делать (в настоящем или будущем) те или иные дела совместно с другими людьми.
Вот взять отношения собственности. Таковые сводятся к тому, что человек не позволяет другим людям участвовать в своих действиях над какой-то вещью, а то и существом, причем все остальные считаются с этим. Ребенок, прижимающий к себе игрушку со словами "это моё!", утверждает свое право собственности на данную вещь. В данном случае слово "моё" означает просто "даже не пытайтесь это трогать". Точно так же можно сказать "это моя мысль", утверждая свое право собственности на нематериальный объект.
Никакого объекта собственности может и не присутствовать. Когда человек заявляет: "это моё дело", он имеет в виду только то, что он намерен заниматься им сам, и только сам, без постороннего вмешательства. То есть, отношения собственности могут вообще не иметь в виду никакие материальные объекты или что-то другое.
Отношения принадлежности (к чему-то, общему для нескольких людей, — например, к коллективу, бригаде, шайке и т. п.), иногда называемые еще отношениями включенности, участия или членства, являются своего рода противоположностью отношений собственности. Они сводятся к тому, что человек совершает определенные действия только совместно, правда, преследуя определённую цель.
Примерами таких отношений являются семейные, дружеские, и прочие групповые связи между людьми. Именно этот класс отношений объединяет людей, позволяя им создавать разного рода группы. Попробую перечислить, какие отношения возможны между людьми. Семейные, родовые, половые, общинные, экономические, финансовые, юридические, имущественные, иерархические, институциональные, трудовые, дружественные, враждебные, добрососедские, корыстные, бескорыстные, духовные, политические... что я пропустил? Все эти виды подразумевают социальное поведение, в основе своей общее для всех людей, выражающееся в понятиях, ясных и очевидных для всех людей без исключения.
Крылов подчёркивает, что все типы общественных отношений выражаются в большинстве языков мира общими понятиями "своё" и "чужое". Чтобы вести совместную деятельность, нужно хотя бы отчасти доверять участникам твоей группы. Под словом "доверие" Крылов понимает прежде всего предсказуемость чужого поведения, и лишь во вторую очередь — наличие добрых чувств. Два человека могут ненавидеть друг друга, но, тем не менее, доверять другому в определенных вопросах. Напротив, человек может не доверять близким друзьям, считая их, может быть, очень хорошими, но непредсказуемыми людьми. Доверие или недоверие — это оценки чужого поведения, а не чужих или своих чувств к другому человеку.
В основе взаимного доверия лежит следование этическим нормам. Меру доверия, оказываемого человеку со стороны окружающих людей (в пределе — общества в целом), называют репутацией. Пошлешь его за хлебом, принесёт хлеб, направишь за водкой — вернется с водкой. Если притащит и хлеб, и водку, и хорошую новость — это рубаха парень.
Крылов отмечает и другие качества "нашего человека". Притязания — это совокупность целей, которых человек стремится достичь, жизненных задач, которые он хотел бы решить. Притязания связаны с возможным будущим субъекта и определяют целевую компоненту его деятельности.
Возможности — это полезные свойства (таланты, навыки, умения, наличие материальных средств и т. п.), в общем — все то, что субъект может использовать для достижения своих целей. Уровень возможностей связан с настоящим субъекта: они определяют, чего человек достиг на данный момент и что он может сделать в ближайшем будущем.
Внутренние ограничения — это ситуации или положения, избегаемые субъектом по каким-либо причинам. Уровень притязаний индивидуума обычно оценивается, исходя из характера его целей, уровня инициативности, и способности к стратегическому мышлению.
Нормальными (иначе говоря, общественно одобряемыми) целями признаются прежде всего приобретение и увеличение личного капитала, который может быть реальным (деньги, материальные ценности) или символическим (широкая известность, влияние, принадлежность к элите, власть). Позитивно оценивается и инициативность, то есть способность принимать самостоятельные решения на пользу группе и эффективно реализовывать таковые. Признается и высокая ценность стратегического мышления: человек, строящий и выполняющий планы, рассчитанные на многие годы, имеет больший авторитет, нежели живущий сегодняшним днем.
Константин Крылов в этом ключе оценивает эффективность сообщества "русская интеллигенция", которое, как убеждён исследователь, демонстрирует на протяжении всей своей трёхвековой истории типично варварское поведение. Крылов говорит об интеллектуалах, лицах, занятых высокоспециализированным трудом. Принадлежность человека к "русской интеллигенции" не определяется уровнем образованности, квалификации или вовлечённости в диссидентство. Многие типичные интеллигенты — глубоко невежественные люди. Принадлежность к интеллигенции — это прежде всего определенная позиция.
"Русский интеллигент" по Крылову — это человек, решающий свои проблемы за счет того, что он доставляет обществу неприятности, хотя и не оружием, а словами. Интеллигенция ведет себя по отношению к русскому обществу (и тем более к государству) примерно так же, как скандалист в очереди: он непрерывно оскорбляет всех присутствующих, и ждет, что его пропустят вперед просто затем, чтобы он, наконец, заткнулся. "Русская интеллигенция" состоит из людей, добивающихся определенного социального статуса, материальных благ и т. п. тем же самым путем. Именно такую цель имеет тотальная критика интеллигентами всех аспектов русской жизни и целенаправленное внушение русским людям чувства иррациональной вины (прежде всего перед "российским мыслящим классом", а также и перед кем угодно еще).
 Как правило, интеллигентская критика использует ряд идей, созданных на Западе (например, либеральных социально-экономических теорий), причем ссылающиеся на эти идеи лица обыкновенно не понимают смысла того, о чем они говорят, ибо используют чужие кальки. Поэтому не следует удивляться тому, что вполне конструктивные западные идеи приобретают в России некую "разрушительную силу".
Возьмите того же Анатолия Чубайса. Далеко не всегда рыжий–красный является человеком опасным, но, едва родная страна вверглась в войну, Анатолий Борисович ловко "свалил из Рашки", оставив нам чувство то ли облегчения, то ли досады. Чубайс принадлежал к воображаемому сообществу либералов, считавших себя сплошь интеллигенцией. Их задачей не являлось привлечение к своим персонам как можно большего числа граждан "этой страны". У них есть отмазка: народ обыдлился. А народ просто устал. Вот тебе и весь ваучер — вкладывай куда хошь.







 
Альберт Швейцер


ТРЕПЕЩИ!


Вскрыть мотивы наших самых
 лучших побуждений не составляет
 особого труда.
Большинство поступков,
благовидных и дурных,
в конечном счёте определяются себялюбием;
только одних это себялюбие
вынуждает угождать своим ближним,
других — исключительно самим себе, —
в этом, собственно, вся разница
между добродетелью и пороком.

Джонатан Свифт




Предназначение человека — словосочетание, несущее мало смысла, ведь мы толком не знаем, что мы такое и для чего всё это придумано. Уверенно можно заявить только одно: если  мы существуем, значит, так нам и надо. На самом деле, человеческие мыслители на данной теме сломали наибольшее число копий, и не только воображаемых.
Мы вокруг себя наблюдаем людей хороших, плохих и никаких, причём, последних — подавляющее большинство. Каждый из нас явит себя миру через благие и отвратительные поступки, а сумма таковых рисует тебя реального, отличного от определённого тобою же образа личности, явленного через медийные каналы. Задай себе вопрос: «Хорош я или плох». Ответа  вряд ли удостоишься — ежели, конечно, ты ещё не научился водить самого себя за нос (многие умеют). И нет отца, который разложит для крохи всё по полочкам, отделяя зёрна от плевел и дерьма.
Есть слова и дела, причём они находятся в постоянном взаимодействии, имея свойства оружия и лекарства. Но словоблудничать легче, ибо язык имеет свойство гнуться во все стороны, тем более что бумага и прочие носители способны терпеть. Люди тоже это умеют, но и страдают — как и от метко сказанного, так и от всяких рукоприкладств.
Сейчас я изложу своё сугубое мнение о том, почему люди совершают добрые и прочие  поступки. Вообще-то такое намерение возникло у меня давненько, да всё не знал, от «какой печки начать плясать». Ведь действительно, это самый главный вопрос нашей жизни: как жить?
На самом деле — хотя это и противоречит обыденному пониманию — даже в плохих людях можно отыскать очень даже положительные черты. Один изверг обожает (в хорошем смысле) собачек, другой растрясает мошну (свою, а не чужую) на монастырь какой-нибудь святой веры, иной  превращает на свадьбе воду в алкогольный напиток аккурат в тот момент когда всё бухло уже вылакали. Мы и являемся суммами разного рода поступков, заявлений, реплик, мыслишек, наблюдений, предрассудков, убеждений, чаяний, потребностей и, прости, запахов. Каждый носит все это хозяйство в загашнике и время от времени выкидывает какое-нибудь «коленце». Или оступается. Или совершает подвиг. А, может быть, даже приносит себя в сакральную жертву. Ежели все будут безгрешны, руки об камни лишний раз не почешешь, а ладони порой ой, как зудят. С другой стороны, стратегические запасы булыжников никак что-то не переводятся. Наверное, их пополняют специально подготовленные особи.
Итак, «печка», от которой мы с сейчас начнём «плясать», — книга Альберта Швейцера «Культура и этика». Текст, скажу откровенно, неудобоваримый, «доктор из Ламбарене» не обладал выдающимся литературным даром. Тем не менее, постараемся осилить данный опус.
Данное сочинение было впервые издано в 1923 году. Швейцер развивал своё учение неустанно, и в  1963-м свет увидело продолжение «Культуры и этики», которое автор назвал: «Учение о благоговении перед жизнью» (к слову, именно в этом году я, грешный, родился). Альберт признавался, что на становление его внутреннего мира значительно повлияло учение Льва Толстого, который, по большому счёту не был особым приверженцем т.н. толстовства. Ну, о мыслях и деяниях русского графа-графомана мы ещё поговорим.
Можно сказать, что концепция благоговения перед жизнью заключается в том, что нам должно благоговеть, размышляя о чуде жизни.  На самом деле Швейцер использует немецкое слово Ehrfurcht, которое ближе всего по смыслу к русскому «трепету». Но суть не в этом, конечно — осины вон трепещут своими листами и в годины невзгод, и в золотые века, поди потом докажи, то их дрожание не священно. Согласно убеждению Швейцера, именно через трепетное отношение ко всему сущему достигается «духовная связь со Вселенной». Автор отличает этику (которую подразумевает жизневоззрением) от мировоззрения, пессимизм познания от оптимизма созидательного действия.
Свою книгу (промежду прочим, не такую и объёмную — всего-то 340 страниц) Швейцер начинает со следующего утверждения: западная культура в упадке, а повинна в том... философия. Уточню: работу над опусом Альберт начал в 1900 году, двадцатипятилетним юнцом, что в очередной раз подтверждает старинную теорию о том, что все гении допетривают до своих откровений ещё не достигнув возраста в четверть века. Хотя и не каждый продукт озарения доводится до ума, глаз и ушей общества.
Ещё один аспект: становление Швейцера как личности совпало с расцветом т.н. декаданса, хотя и породившего немало выдающихся творцов, но во главу угла ставившего именно что упадок и разложение.
Автор не дает чётких определений ни  этике, ни культуре, что нехарактерно для труда, претендующего на позицию научного. Да это и не трактат, ибо в книжке отсутствует присутствие научного аппарата.  Впрочем, Швейцер оговаривается, что культура — это «материальный и духовный прогресс как индивида, так и общества». Ну, что этика связана с непонятным «жазневоззрением» — это вообще заумь.  Соответственно, надо еще понять, что такое прогресс, для чего он вообще надобен, допустимо ли движение во имя самого движения,  способен ли индивид осознавать, что он материально и духовно чапает именно в ту, а не строго противоположную сторону — и такое «словесное домино» может быть бесконечным. По моему представлению, на самом деле понятие культуры придельно просто. Если всех собак выпустить на волю, через некоторое время получится тот вид, который люди с удовольствием на протяжении тысячелетий всячески уродовали в своих шкурных интересах: волк. То есть, культура — дело искусственное, противоречащее естеству. Здесь закрадывается коварное подозрение: культура — дело человеческое, а значит, получается, люди  несколько... да, скорее, очень даже сколько изгаляются над матушкой-природой по самое небалуйся. Вот взять такое направление прогресса как генная инженерия...  С этикой сложнее, ибо в разные эпохи различными цивилизациями данное слово понималось своеобразно (если вообще хотя бы слышали о существовании данной дисциплины, обозванной греческим словечком), но об этом мы поговорим позже. В книге имеется лаконичное высказывание: «Этика есть безграничная ответственность за всё, что живет». Вспоминается «Маленький принц» Экзюпери: «Мы всегда в ответе за тех, кого приручили». То есть, мы наслаждаемся перлом изящной словесности, а это, получается, уже художественная литература, а вовсе не попытка отыскать истину.
Или взять такой пассаж: «Культура — совокупность прогресса человека и человечества во всех областях и направлениях при условии, что этот прогресс служит духовному совершенствованию индивида как прогрессу прогрессов». Мало того, что сентенция неуклюжа и тяжеловесна. Парадигма прогрессизма — что показала практика колонизаторских ужасов — не приносит колонизируемым счастья. Да и колонизаторам — тоже, отсюда возник феномен «бремени белого человека», придуманный на индийской почве Киплингом. Еще при жизни Швейцера данную проблему в пространстве художественной литературы исследовали братья Стругацкие, показавшие, насколько легко и непринуждённо светлые помыслы обращаются в картины сущего ада. Трудно, короче, быть богом.
Автор утверждает: «Мы вступили в новое средневековье. Всеобщим актом воли свобода мышления изъята из употребления, потому что миллионы индивидов отказываются от права на мышление и во всем руководствуются только принадлежностью к корпорации». Ну, это он о нас сказанул…  прошло столетие, а вот это преображение живого человека  в биоробота всё продолжается. И это оттого, заявляет Швейцер, что философия как наука в XIX веке совершенно не уделяла своего драгоценного внимания культуре. То есть, милые мопсы, болонки, пудели, таксы и чау-чау стали глобальной волчьей стаей. В фигуральном смысле, конечно. Но как существ, наделённых правом мыслить и страдать (в данном случае, людей), убедить сбросить с себя ярмо духовной несамостоятельности? И да: веками живут два мема — о том, что собака есть лучший друг человека, а человек человеку волк. А вы никогда не задумывались о том, почему слово «собака» по отношение к себе подобному является оскорблением, а «волком» мы обзываем того, кого уважаем?
Когда я вижу тексты с обилием слов «должно», «нужно» или «необходимо» (а в «Культуре и этике» таковых предостаточно), понимаю: передо мной либо словоблудие краснобая, либо речь бронзовеющего Нобелевского лауреата. Первая часть труда Швейцера представляет собой публицистический пафосный словесный фонтан, смысловая влага которого отдаёт утопией. Однако автора текста в данном случае не стоит отделять он набора его деяний. Перед нами не книга-поступок, а манифест подвижника.
Кстати, манифесты и прокламации любят сочинять и злодеи. Тем самым они как бы оправдывают своё существование — хотя Бог-то как раз не фраер, у него все наши ходы записаны (ежели, конечно, допустить существование Господа).
Культурный человек все же предпочтительней бескультурного индивида. Но только до того момента, когда первый принимается поучать второго и насаждать свои идеалы. Много раз использованы «грабли» колониальной экспансии, причём, культуртрегеры всегда искренне убеждены в святости своих намерений. Швейцер (да только ли он!) столкнулся с данной «проблемой туземцев». Но ведь он — действующий идеалист, а таковых были сонмы, и, что характерно, многие таки способствовали развитию доминанты «белых людей» в местностях, где царила святая первобытная дикость. Бескультурная особь порою все же нравственней культурного беса.
В своём труде Швейцер неустанно ругает западную цивилизацию — и прежде всего за отрыв материальной составляющей культуры от духовности. То есть, Запад сытое чрево предпочитает вечному голоду духа: «В наиболее общем виде угроза культуре, таящаяся в материальных достижениях, состоит в том, что массы людей в результате коренного преобразования условий их жизни из свободных превращаются в несвободных. Те, кто обрабатывал свою землю, становятся рабочими, обслуживающими машины на крупных предприятиях; ремесленники и люди делового мира превращаются в служащих. Все они утрачивают элементарную свободу человека, живущего в собственном доме и непосредственно связанного с кормилицей-землёй».
Полагаю, «Культура и этика» ныне почти забыта только лишь потому что эта книга неталантливо написана. Там, как бы теперь сказали, «слишкоммноголишнихслов». Видимо, редактор побоялся обидеть знаменитость и не осмелился тщательно обработать грубо отёсанную глыбу, дабы придать творению лаконизм Нагорной проповеди.
Громадное, ужасающее количество рассуждений в книге касается противоборства пессимистического и оптимистического мировоззрений. Конечно, считает Швейцер, будущее за оптимизмом (ведь оптимисты даже на кладбище узревают одни только плюсы), но я хочу отметить один замечательный пассаж Альберта: «Токсины, выделяемые туберкулезной палочкой, вызывают в организме больного так называемую эйфорию, ложное ощущение хорошего самочувствия и силы. По аналогии можно говорить о наличии выхолощенного оптимизма у индивидов и общества, которые, сами того не сознавая, заражены пессимизмом». Автор, приводя медицинский факт, проговаривается о правде, которая заключена в том, что как таковых оптимизма и пессимизма не существует, а есть лишь некоторые индивидуальные очень даже разнонаправленные ощущения, которые можно трактовать в том или ином ключе.
Ближе к середине своего опуса Швейцер приступает к неспешному рассмотрению этических воззрений представителей разных культур. Начинает с греков, которые придумали ту самую философию, которая ко времени рождения Альберта привела мир на грань катастрофы (коия не преминула нагрянуть). Взять Сократа, образ которого создал его преданный ученик Платон (ведь обо всех деяниях и рассуждениях Сократа мы узнаём из платоновских диалогов). Так, платоновский Сократ прислушивается к своему «внутреннему демону», некому таинственному голосу из непонятно каких глубин. С позиции современной нам психиатрии речь может идти об одном из симптомов шизофрении. Но надо учесть, что античные эллины представляли мироздание не так как мы, у них в каждом ручейке была своя душонка.
Сократа земляки обвинили в нравственном преступлении: не чтит богов и растлевает умы юношей. То есть, философ совершил скверный поступок — ну, по мнению афинских мужей. И так всегда: мы что-то натворим, а кому-то покажется, что мы плохие парни и нас поэтому следует уничтожить. Тут на днях вирусно разошелся ролик с презентации от одного западного военного концерна. Спикер показывает малипусенький такой дрончик, содержащий три грамма взрывчатого вещества. Эта крохотулька премило жужжа взлетает с ладони  спикера и разносит бошку манекену. «У него, – поясняет военспец, тыча палец в летальную машинку, – есть искусственный интеллект, который решает, кого надо убить. А убить надо всех плохих парней. Теперь атомная бомба не нужна, достаточно роя таких вот  дронов». Спикер достаёт из кармана пульт, жмёт на кнопку и к нему слетается несколько послушных мини-убивцев. Оказывается, весь «искусственный интеллект» сосредоточен в головном мозгу дроновода.  Перед нами не новый сезон «Чёрного зеркала», а реальная презентация продукции военпрома.
 Швейцер убежден, что «плохой парень» Сократ следовал принципу «этической мистики». То, что афиняне назвали преступлением, было призывом думать о том, что и зачем ты творишь. Адептов всякой религии тупо бесит, если кто-то пытается подвергать догмы сомнению и задавать подковыристые вопросы. Они любят очевидные недоуменные вопросы, а не явные проявления разума.
От античности Швейцер сразу перескакивает к Ренессансу, поясняя: «Античное этическое мышление, пытаясь получить ясность относительно самого себя, впадало в пессимизм, ибо стремилось определить нравственное как полезное и доставляющее радость индивиду с точки зрения разума. Оно замкнулось в кругу эгоистического и не пришло к социально-утилитаристскому мышлению. Этика нового времени заранее избавлена от такой участи». Произошло вот, что: мыслители Возрождения, подозревая, что христианство глубоко пессимистично, стали (пока еще робко) насаждать западному обществу веру в т.н. прогресс. Жаль что Альберт миновал раннее средневековье — время, когда родился миф о Сатане.
По Швейцеру, минуя слабый позыв к альтруизму, западная мысль начинает культивировать нечто новое: принцип рационализма. Здесь и я приведу самый, на мой взгляд, замечательный абзац из книги Швейцера: «Восемнадцатый век абсолютно неисторичен. Он отворачивается от того, что было и что есть, от добра и зла, считая себя призванным выдвинуть взамен нечто более этичное и разумное, а следовательно, и более ценное. Это убеждение ведет к тому, что целая эпоха утрачивает дар постижения гениальных творений человеческого духа. Готика, старая живопись, музыка Иоганна Себастиана Баха и поэзия ушедших эпох воспринимаются как искусство, возникшее во времена еще не облагороженного вкуса. Творчество, опирающееся на рациональный фундамент, как полагают, приведет к рождению нового искусства, которое во всех отношениях будет выше искусства прошлых эпох. В угаре этой самонадеянности посредственный берлинский музыкант Цельтер переписывает партитуры баховских кантат. В угаре этой самонадеянности почтенные рифмоплеты перекраивают на свой лад тексты изумительных старых немецких хоралов и заменяют своими жалкими опусами оригиналы церковных песнопений».
Именно XVIII век стал эпохой серьёзных нападок на религии. Или, что ли, просветителям того времени позволили критиковать веру. А, согласитесь, именно религиозные деятели более всех внимательны к этическим вопросам. Но, собственно, «наезды» на христианство начались с публикаций против процессов над ведьмами. Подействовало, ибо в середине того же столетия суды в большинстве государств Европы уже отказываются разбирать дела по обвинению в колдовстве. Последний смертный приговор вынесен колдунье в 1782 году в Гларусе в протестантской Швейцарии. Для века рационализма характерно возникновение тайных обществ, ставящих своей целью содействие материальному и нравственному прогрессу человечества. Однако столетие закончилось диктатурой малообразованного Наполеона и значительным падением нравов в Европе.
Краеугольным камнем философии нового времени для Швейцера стал Эммануил Кант. По мнению Альберта, первым после Платона Кант вновь стал воспринимать этическое как необъяснимый факт в самих нас: «С покоряющей силой пишет он в "Критике практического разума" о том, что этика является желанием, которое позволяет нам подняться над самими собою, освобождает нас от естественного порядка чувственного мира и приобщает к более высокому мировому порядку».
Вопрос с подковыркой: разве темой добра и зла заведуют философы? Есть же священники, судьи, сочинители текстов, народные сказители, сумасшедшие, наконец. Видимо, философы любят формулировать, хотя далеко все не умеют, а начальство такие упражнения одобряет, ибо задача мыслителя — подвести теоретическую базу под властную вертикаль.
Швейцер, как это ни странно, решительно критикует позицию Канта по отношению к вопросам нравственности, называя кёнигсбергского чудака «менее удачливым, чем Платон». Категорический императив Канта ("Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству") слишком императивен, ибо человеческие отношения состоят не из общих мест — это совокупность нюансов. Канту достаточно формально считать нравственный долг абсолютно обязательным, а этом мире мы чаще всего никому ничего не должны.
Да к тому же, по наблюдению Швейцера, Кант маниакально стремится сузить границы этики, сводя таковые к отношениям между людьми: «В общем и целом он делает не что иное, как ставит существующую утилитаристскую этику под протекторат категорического императива. За гордым фасадом он возводит убогий дом-казарму».
Швейцер решительно объединяет учения Будды, Лао-цзы, Чжуан-цзы, Спинозы и Фихте, ибо все они — мистики, «пережившие свое слияние с бесконечным как обретение покоя». Заметьте: мыслителей Альберт ставит в один ряд с основателем религии. Гегель, считает Швейцер, разрабатывает спекулятивно оптимистическое мировоззрение, опираясь на надиндивидуальное сознание, то есть, коллективный разум. Швейцер находит удивительную схожесть этических учений Гегеля и индийских брахманов: «И Гегель, и брахманы, как последовательные мыслители, открыто признают, что мышление о мире и лежащее в основе мира абсолютное могут достичь единения лишь в духовном, но не в этическом смысле, почему они и оценивают этику только как подготовительный момент на этом пути. У брахманов этика подготавливает человека к интеллектуальному акту, в котором он осознает в себе абсолютное и умирает в нем. У Гегеля она помогает становлению общества, во всеобщем духе которого абсолютное способно осознать себя».
Что касается Шопенгауэра и Ницше. Прежде всего, они — талантливые писатели, хотя и изрядные словоблуды. В наше время, то есть в двадцатые годы двадцать первого века, этих двух авторов переиздают и читают (причём, молодёжь, и даже в бумажном виде), а Швейцер не в моде. У Альберта есть оправдание: он не заигрывал со своим потенциальным читателем, а пытался докопаться до истины. Публика же любит, когда с ней играют.
Швейцер отмечает, что Шопенгауэра сорок лет не замечали, да кому тогда был интересен немец, доказывавший, что де христианство всё лучшее взяло из индуистских верований с брахманским идеалом бездеятельности. Тем более что по Шопенгауэру выше этики стоит аскетизм. Ницше же свои идеи черпал в древнекитайской философии, и особенно ему по душе была концепция оптимистической разочарованности Чжуан-Цзы.
В конце своего обзора этических парадигм Швейцер заключает: «Неумолимое развитие мышления приводит к тому, что философия на рубеже XIX и XX столетий или продолжает разрабатывать надэтическое мировоззрение, или находит себе прибежище в этических руинах. Великая немецкая спекулятивная философия начала XIX столетия является прелюдией к ее финалу». Собственно, финалом стал фашизм.
Свою концепцию «преджизненного трепета» Швейцер выдвигает с высоты своего положения практикующего филантропа. Мыслители — даже выдающиеся — по преимуществу, пардон, трындят. Ну, разве только некоторые из них время от времени подают нищим и даже стараются быть образцовыми семьянинами. Если кто не понял, речь идёт о глубоком чувстве нравственного превосходства.
Вообще, учредители-основатели разнокалиберных благотворительных организаций и фондов не очень-то любят друг дружку, а зачастую даже враждуют. Ещё бы: конкурировать можно и на ниве безвозмездной помощи ближнему и дальнему, а на кону стоит любовь к себе, родному. Как это ни парадоксально звучит, альтруисты несколько более терпимо относятся в эгоистам и пофигистам, нежели к себе подобным. Наверное, это ревность к Вечности.
Ежели верить в Страшный Суд, на таковом в своё оправдание человечество выставит вовсе не воображаемого Дон Кихота, и не надрывистого Достоевского. Оно вытащит из толпы Альберта Швейцера и глашатаи провозгласят: «Вот этот дядька окупит наши грехи!» А уж окупит ли, не нам судить. Однако полагаю, вовсе не книжка «Культура и этика» станет решающим аргументом pro.
А вот это мог бы сказать и Будда: « И я подвержен раздвоению воли к жизни. В тысячах форм моя жизнь вступает в конфликт с другими жизнями. Необходимость уничтожать жизнь или наносить вред ей живет также и во мне. Когда я иду по непроторенной тропе, то мои ноги уничтожают крохотные живые существа, обитающие на этой тропе, или причиняют им боль. Чтобы сохранить свою жизнь, я должен оградить себя от других жизней, которые могут нанести мне вред. Так, я могу преследовать мышь, живущую в моей комнате, могу убить насекомое, гнездящееся в доме, могу уничтожить бактерии, которые подвергают мою жизнь опасности. Я добываю себе пищу путем уничтожения растений и животных. Мое счастье строится на вреде другим людям».
Так появляется прикладная, относительная этика. Всякий раз человек принимает индивидуальное решение: травить тараканов на кухне или пусть, заразы, подавятся! И ведь не давятся же. В понимании Швейцера, трепет перед жизнью — это постоянное внимание к вопросу утверждения своего порядка за счет уничтожения а хотя бы тех же паразитов: «Мы никогда не должны становиться глухими. Мы будем жить в согласии с истиной, если глубже прочувствуем конфликты. Чистая совесть есть изобретение дьявола».
Замечу: дьявол вовсе не философская категория. Что же... поговорим о сатанизме.


 
Алистер Кроули


ТЫ ПО-СОБАЧЬИ ДЬЯВОЛЬСКИ КРАСИВ


Несложно быть весёлым,
находясь на службе у порока.

Джозеф Аддисон

 Рассмотрение этического мировоззрения Швейцера и в самом деле задача не для ленивых, так что мы совершили хоть и скромный, но положительный поступок. Теперь нам впору обратиться к личности Альберта, чтобы понять: какие предпосылки и обстоятельства способствовали формированию человека, положившего жизнь свою на алтарь добродеяния? Но мы не будем торопиться, а зайдём с другого угла.
Чего уж юлить: все хорошие люди одинаковы — они совершают хорошие поступки и не совершают поступков скверных. Хотя порою их деяния спорны. А все плохие люди плохи по-своему. Именно поэтому всякие маньяки, диктаторы и прощелыги становятся знаменитостями, про них пишут книжки, снимают телепередачи и художественные кинофильмы. Там фактура выпуклая, да и факты вынуждают содрогнуться, а мы любим всякую жуть, чего уж юлить.
Альберт Швейцер родился в 1875-м. Что это был за год? Довольно спокойный, без крупных войн (а человечество, как вы наверняка заметили, воевать обожает), революций и катастроф. Из значимых событий 1875-го можно отметить российско-японский договор о разделе Сахалина и Курил (Сахалин — наш, гряда Курильских островов — самурайские), антитурецкое восстание в Боснии и Герцоговине (Россия не поддержала повстанцев, в итоге Османская империя одержала победу, хотя в стратегическом плане проиграла Австро-Венгрии), дипломатический кризис между Францией и Германией (его «разрулили» русские дипломаты) и замирение между Доминиканской республикой и Гаити (здесь Россия разумно осталась в стороне).
В 1875-м американцы Александр Бэлл и Томас Уотс изобрели мембранное электромагнитное устройство, которое позже стали называть телефоном. Возможно, главное событие истории человечества 1875 года от Рождества Христова — рождение Швейцера. По крайней мере, для меня. А кто еще родился в тот год?
Немецкий сочинитель Пауль Томас Манн, мастер интеллектуальной прозы, считавший своими учителями Толстого и Достоевского. Чикагский серийный беллетрист Эдгар Райс Берроуз, подаривший сказки-боевики о Тарзане, Карсоне Непере и Джоне Картере. Австрийский поэт Рене Карл Вильгельм Иоганн Йозеф Мария Рильке, автор, которого Марина Цветаева называла «германским Орфеем».
В России появились на Свет Божий будущие советские политические деятели: Михаил Калинин и Анатолий Луначарский. Первый ратовал на народ и в отместку последний его любил. Второй являлся лучшим образцом русского интеллигента, за что народ его любил что-то не особо. Так же в 1875-м родился будущий артист Качалов. Вот если бы малонравственный поэт Сергей Есенин не сочинил стихотворение «Собаке Качалова», об этом лицедее теперь никто бы и не помнил — такова ирония действительности. Собаку Качалова звали Джим, он был доберманской породы. А какое имя было у Качалова?
В 1875-м Лев Толстой начал публикацию «Анны Карениной», романа о сексуальной революции в Европе. Тогда же Фёдор Достоевский издал «Подростка», свой самый неудачный роман. Лесков выпустил в печать лучшую свою вещь, повесть «На краю света».
Итак, 1875-й... В тот год родился еще человек, которого впору назвать «героем того времени». Нет, подвижничеством он не отличился, зато отразил в своей личности все возможные и невозможные пороки эпохи.
Алистер Кроули появился на Свет Божий в английской глубинке,  в семье владельца пивных заведений (если называть вещи своими именами, «пивного барона»), члена довольно своеобычного Плимутского братства. По сути, его отец являлся сектантом, причём в его секте все другие христианские конфессии считались «синагогами Сатаны». Крещён Кроули-младший был именем Эдварда Александра. Рос в городке Лемингтон, под неусыпной опекой нянек и гувернанток. Он являлся единственным ребёнком супругов Кроули (младшая сестра прожила всего пять часов). Наверное, стоит учесть, что отец был старше матери на двадцать пять лет.
Семья была набожная: день начинался и заканчивался молитвой, и родители предпочитали затворнический образ жизни, общаясь преимущественно с единоверцами. Единственной книгой, которую дозволялось читать Алику (так его звали папа и мама), была Библия. Отец поначалу был против школы, обучение шло на дому. Сыну разрешали играть только с детьми членов Плимутского братства.
Алик искренне любил своего отца, который буквально на каждом углу старался проповедовать своё видение учения Христа, и презирал мать — за то, что та была «более низкого происхождения».
Восьми лет от роду Алика лишили «маленького рая» и отправили учиться в протестантскую школу-интернат в местечке Уайт-Рок Гарденс около Гастингса. Однажды директор школы отлупил мальчика за то, что тот слишком дерзко отвечал на экзамене. В викторианской Англии принято была драть учеников как сидоровых коз — это считалось нормой. Алик мысленно пожелал старику скорейшей смерти. И тот действительно скоропостижно помер, отчего Кроули-младший уверовал в свою особую силу.
Десяти лет Алика отравили в подготовительною школу Кембриджа; её директором был «плимутский брат», подлинный религиозный фанатик. Стряслась беда: у отца обнаружили рак языка. Этот факт потряс Кроули-младшего, мальчик стал подозревать, что Эдвард  (так звали отца, да собственно, и сын был был назван в честь папы) не то и не так проповедовал. Кроули-старший умер, когда Кроули-младшему не исполнилось и двенадцати.
Мальчик сделал для себя вывод: если Бог наказал мучительной и позорной смертью столь безупречного человека, значит, этот Бог неправильный. Или Бога не существует — а, значит, всё дозволено. С той поры Кроули-младший стал всё делать наперекор и вопреки всему. Образ бунтаря наиболее подходит молодому человеку, не желающемуся приспосабливаться к ханжескому обществу. В том числе и поэтому в 1960-е хиппи выкопали Кроули со свалки истории и сделали его одной из икон поколения «секс-рок-наркотики».
Оставшись вдовой, мать Кроули (её звали Эмели) почувствовала себя неуютно в замкнутом мирке ортодоксальной секты и принялась скитаться по Англии, подолгу нигде не останавливаясь. В конце концов, осела в Лондоне, под крылом своего брата Тома Бонда Бишопа, таможенного чиновника.
Англиканец Бишоп был хорошо известен в Лондоне как филантроп, основатель «Детского объединения по изучению Библии и христианской религии» и Детской миссионерской организации. Однако Том не был экзальтированным «носителем слова Божьего», как Кроули-старший, а потому Кроули-младший своего дядю искренне ненавидел. И всё же Бишоп проявлял все качества викторианских догматиков, постоянно борясь с грехами других людей.
Под эгидой дядюшки Тома проживал целый выводок родственниц, каждая из которых являлась носительницей какой-то причуды — прямо живая иллюстрация диккенсовского литературного мира. В этом террариуме религиозной глупостью пропитывалась и мать, тогда ещё молодая женщина, еще не достигшая «бальзаковского» возраста. Сын бунтовал против её религиозных закивоков, и чем старше он становился, тем больше он их презирал. И всё же Кроули испытывал к ней некоторую симпатию. «Её мощные природные инстинкты, - вспоминал он позже, - были подавлены религией до такой степени, что после смерти мужа она стала безумной фанатичкой самого ограниченного, непоследовательного и безжалостного типа. В известном смысле моя мать была безумной, в том смысле, в каком являются безумцами люди, чей мозг разделён на герметичные отсеки и которые с одинаковой страстью поддерживают несовместимые идеи, храня их отдельно друг от друга, поскольку, встретившись, эти идеи могут уничтожить друг друга».
Дошло до того, что мать начала называть сына «зверем из бездны», чем Кроули вообще-то гордился. Дело в том, что Апокалипсис был его любимым произведением, на этой книге он рос. Эмели искренне стала считать своё чадо Антихристом, и ставший взрослым Кроули утверждал, что именно мать задала его жизненный тренд.
Кроули ополчился на Плимутское братство и решил сознательно грешить. Он рассудил: самое страшное преступление против Святого Духа — поклонение дьяволу. Ну, после онанизма, о чём при своей жизни упорно твердил Кроули-Старший.  Однако до девятнадцатилетнего возраста Кроули сочинял стихи в форме духовных гимнов, нащупывая свою, нелицемерную религию. Потом он так пояснил свои нравственные метания: «У меня не было ненависти к Богу или к Христу, но у меня была ненависть к Богу и к Христу людей, которых я ненавидел».
 В четырнадцатилетнем возрасте, услышав, что у кошки девять жизней, Кроули решил проверить это утверждение. Он поймал котика, дал ему дозу мышьяка, дал понюхать хлороформа, отравил пушистика газом, зарезал, пробил бедному существу череп, разрезал ему горло, сжёг, утопил и выбросил из окна. Утверждение было опровергнуто, да и чего ты хотел, если даже  песне (правда, не английской) поётся, что хорошими делами прославиться нельзя...
Окончательно в свой инфернальный дар Кроули уверовал после того как по инициированному им же скандалу (связанном с  насилием над учениками) была закрыта школа Чемпни при Кембридже, а её директор уволен. В качестве орудия Кроули избрал другого своего дядю, брата отца, Джонатана, который через суд добился репрессий против «рассадника мракобесия». Правда, после этого Кроули-младший оказался  рабстве у Плимутского братства, поместившего «заблудшего барашка» в мир тотального контроля — со специально подобранными частными учителями и строжайшим режимом.
Вскоре Кроули увлёкся модным тогда в среде аристократов альпинизмом. В те времена это был чрезвычайно опасный вид спорта, но отпрыски небедных семейств любили рисковать. Юноше поединки с горными (да и горними тоже) вершинами помогали избавляться от приступов меланхолии, а таковые на него наваливались регулярно. Да ещё и в горах как-то меньше подмывает атаковать религии. Два других увлечения — секс и шахматы — не были столь страстными как горы. Если общение с проститутками приводили к трипперу и гонорее, поединки с шахматистами помогали становлению стратегического мышления.
В альпинизме Кроули проявлял хладнокровие и осмотрительность, к каждому новому восхождению он подходил со всею тщательностью. Мама и дядя Том, веря, что занятия альпинизмом меняют чадо к лучшему, таковые одобряли. Летом 1894 года это благоволение проявилось в том, что родственники профинансировали первое серьёзное восхождение Кроули. Целью его путешествия были Альпы. Алик в одиночку совершил восхождение на Ортлер по маршруту Хинтере-Грат. Потом было много смелых восхождений, и в кругу профи он простыл сумасбродным, но удачливым одиночкой. На самом деле Кроули не брал напарников и проводников потому что считал, что в горах надеяться можно только на себя. И это здраво, ведь и в наше время альпинисты, идущие в связке, гибнут пачками из-за ошибки всего лишь одного «слабого звена».
В 1895-м Кроули поступил в Кембридж, в Тринити-колледж. В регистрационном журнале он подписался Эдвардом Алистером Кроули. Юноша решил, что в новой жизни его будет сопровождать новое имя. Смысла в «Алистере» нет, так же как и в кликухах современных нам рэперов. Просто, молодому человеку нравилось само произношение, да и наверное, всем нам мило наше детское прозвище.
Очень скоро Кроули вступил в законное владение наследством своего отца, очень даже нехилым, и началась жизнь полноценного английского мажора. Тогда же родилась идефикс: стать знаменитостью и оставить след в истории. Ну, вообще-то все в молодости  такого желают, даже нынешние дети хотят иметь много подписчиков в соцсетях, и многие ради успеха готовы пойти на жертвы. У (теперь уже) Алистера появилась цель: сделать то, что до него никто ещё не делал.
Парадигма жизни нарисовалась сама собой: «Силы добра, с которыми я был слишком близко знаком в мои детские годы, постоянно угнетали меня. Я видел, как эти силы каждый день разрушали счастье тех, кто меня окружал. Итак, поскольку моей задачей было исследование духовного мира, первым шагом, который мне следовало предпринять, было вступление в личное взаимодействие с дьяволом».
 Что такое дьявол, мы все в принципе знаем, а вот с духовным миром сложнее. Согласно последним (для нашего времени) научным данным, каждый из нас представляет из себя биологический организм, управляемый алгоритмами. Своих мыслей у нас практически наблюдается отсутствие всякого присутствия, а действуем мы в духе своего времени. Вот тебе и вся духовность. Если для данной культуры важно понятие дьявола, в него верят. Однако кто-то по ряду причин начинает искать непосредственных  встреч с фантомом.
 Собственно, кроулевская картина мироздания была заимствована из «Потерянного рая» Милтона: две сферы равноправны и не могут одна без другой. Частица силы, творящая зло, ничем не отличима от антипода, желающего добра. Это, как ты наверняка помнишь, из гётевского «Фауста».
По сути, Кроули стал апостолом себялюбия, продвигающим западную идеологию индивидуализма. К этому дерзкий юноша добавил еще и свои представления о тёмных верованиях кельтских предков:  Алистер считал себя потомком древних ирландцев. Он все больше от грызни университетских наук склонялся к поглощению книг по колдовству, оккультизму и магии. А в те времена таких хватало. Плюс к тому — неразборчивый секс. Поскольку контакты у Кроули были исключительно с дамами лёгкого поведения — в борделях и пабах — Алистер составил о женщинах представление как о существах с «интеллектом обезьян и попугаев».
К набору венерических заболеваний, подхваченных разнузданным денди, добавился ещё и сифилис. Он был убеждён: болезнь, которая могла привести к безумию и смерти, есть признак гениальности. Кроули утверждал, что «для любого мужчины факт заражения микробами этого вируса был бы целительным, культивирующим индивидуального гения». В элитной клинике его излечили — но не от эгоизма.
 Разврат Алистер компенсировал страстью езды на велосипеде, а гонял он неустанно, совершая большие одиночные покатушки. Благодаря физической активности из Кроули-младшего, бывшего в детстве пухленьким увальнем, получился крупный жилистый плейбой.
В Кембридже у Кроули появился и первый любовник. Его звали Герберт Чарлз Джером Поллит и он был на четыре года старше Алистера. В представлении партнёров, это была «настоящая мужская дружба в античном стиле». Такие отношения, если верить греческим источникам, практиковали Александр Македонский, Платон, Аристотель и иже с ними. Кроули предпочитал пассивную роль, а удовольствие поучал только лишь от осознания того, что грешит. Тогда за гомосексуализм  в Англии сажали в тюрьму (так, за решетку угодил Оскар Уайльд). Кроули, вступая в интимные отношения с мужчинами, осознавал себя чуточку женщиной и даже подозревал, что на самом деле является гермафродитом.
Кроули после полугода тесных отношений с Поллитом стал считать себя гениальным поэтом и строчил плохие, хотя и искренние стихи пачками. Он не стеснялся издавать свои поэтические сборники (за свой счёт, конечно), которые почти никто не покупал. Зато Алистер старался выглядеть как настоящий поэт: но носил большие пижонские шейные платки, широкополые шляпы, массивные кольца с полудрагоценными камнями и шёлковые рубашки ручной работы.
Сдавать выпускные экзамены в университете Кроули не стал, тем самым ставя себя  один ряд с Байроном, Шелли, Суинберном и Теннисоном, тоже сознательно отказавшимися от учёной степени. Алистер решил стать магом. И этому искусству Кроули стал учиться  практикующих оккультистов, которых тогда доставало не только в Британской империи. Алистер даже вступил в «Тайный герметический орден Золотой Зари», где ему дали магическое имя «Пердурабо», что означало не то, что ты подумал, а другое: «тот, кто грядёт». Однако он быстро осознал, что это сборище ничтожеств, решивших поиграть в масонов. Зато Кроули ознакомился с очень странным молодым человеком, которого звали Аллан Беннет. Этот оккультист и познакомил Алистера с миром различных веществ, помогающих войти в мистический транс. Имеются в виду кокаин, галлюциногенные грибы, морфий и опиум. С той поры Кроули пытливо подбирал «тот самый» препарат, который будет способен «освободить его душу, оставив её открытой для магического проникновения богов и духов».
Беннет, кстати, позже завязал с наркотой и стал буддистским монахом. Он поселился на Цейлоне и стал практиковать хатха-йогу, научился сутками сидеть в позе лотоса, что по большому счёту для белого человека неестественно. Кроули же продолжил практику употребления всякой дури. В итоге Беннет умер довольно рано (в знаковом для нас 1923 году; тогда же он успел закончить свою книгу ныне забытую книгу «Мудрость ариев»), а Кроули очень даже ярко продолжил сгорать — и делал это мучительно долго.
В списке обязательных к исполнению грехов Алистера не было злоупотребления алкоголем. Дело в том, что Эдвард Кроули-старший хорошо поддавал и не считал это плохим делом, ибо Библия вовсе не порицает пьянство. Вообще-то и Алистер закладывал за воротник, но бухло его совершенно не пьянило. Ну, это обычное дело для торчков.
Следующим, так сказать, близким другом Кроули стал сын немецкого еврея и англичанки Оскар Экенштайн, изобретатель альпинистких «кошек». Сошлись они в том числе и на почве альпинизма, а скалолаз Экенштайн был, как говорится, от Бога; оба стали мечтать о покорении Гималаев.
Напомню тебе, читатель, что к своим двадцати пяти  годам, то есть в 1900-м, Альберт Швейцер начал собирать материалы для своей книги «Культура и этика» (пожалуй, если тебе уже двадцать шесть, а ты всё ещё себя ищешь, твоё дело — труба). Алистер Кроули тогда же искал уединённое место, где он мог бы заняться чёрной магией. И он нашел таковое: старинный дом Болескин-Лодж на южном берегу озера Лох-Несс. В те времена в этом шотландском озере уже якобы водилось мифическое чудовище, привлекающее туристов. Цена за поместье была предложена такая, что собственница артачилась недолго.
Появление Кроули в Болескине взволновало местных жителей, но проблема, во всяком случае поначалу, заключалась не в его магических опытах. Что по-настоящему беспокоило соседей, так это ночные прогулки Кроули по окрестностям. Однажды рано утром он обнаружил у себя на пороге бутыль с самодельным виски — молчаливую просьбу не доносить чиновникам из акцизного управления о существовании в горах подпольных винокуренных заводов. Бухло оказалось скверным, но под закусь вполне прокатило. Как минимум, местные поняли, что этот богатенький чудак стучать не станет, за ним самим грешков водится прорва.
Кроули испытывал благоговейный трепет перед впечатляющими пейзажами этих мест, ну, и ему приятно было ощущать себя эсквайром. Первым делом надо было задобрить гениев этих мест — не самогонщиков, а здешних древних божеств. Тот есть, Алистер принялся истово камлать.  Кроме отправления тёмных обрядов по мрачным углам, Кроули начал сочинять объёмистые прозаические тексты, а делал он это завсегда под кайфом.
После публикации в 1901 году «Души Озириса», написанной в 1900-м, Кроули стал получать серьёзные критические отзывы на свои произведения — в том числе и от уже ставшего знаменитым Честертона. Впрочем, критики думали, что Кроули пишет сатиру и пародии на тогда модные изотерические издания. Они заблуждались.
Попытка покорения Гималаев (вершины К2) в 1902-м не удалась: скверно подготовленная экспедиция (Кроули, славившийся тщательностью подготовки к восхождениям, изменил себе) столкнулась с кучей  трудностей и непредвиденных обстоятельств. Спустившись в прямом смысле с гор, Кроули окунулся в богемную жизнь Парижа. Там эксцентричных оригиналов хватало и без Алистера, так что он вполне рисковал затеряться среди всего этого, прости Господи, модернизма. Памятуя, что все поэты умирают молодыми (а Кроули и позиционировал себя как нового Шелли) Алистер не жалел себя, испытывая на своём организме новые «возбудители подсознания», то есть, курил и нюхал всякую дурманящую гадость как проклятый.
Личностью Кроули заинтересовался тусовавшийся в Париже Сомерсет Моэм, сделавший Алистера героем своего романа «Маг». Там был изображён отвратительный насквозь лживый негодяй, но ведь это была реклама, которую Кроули оценил, даже взяв себе в качестве литературного псевдонима имя главного героя: Оливер Хаддо.
В 1903-м Алистер почти спонтанно женился на молоденькой вдове Роуз Эдит Келли. По сути, он спасал её от семейного диктата, не знав ещё, почему близкие так прессовали свою родственницу. Она была красива, да к тому же по-умному глупенькая. Кроули хотел сделать Роуз свободной, предполагая, что ему не придётся с ней жить. Однако, пришлось.
Своеобразно подействовали на нашего бедолагу египетские ночи. Это случилось в Каире. Роуз (она была тогда беременна) повела Алистера в исторический музей. Равнодушно пройдя мимо нескольких статуй, она указала Кроули на витрину, где была выставлена раскрашенная деревянная погребальная доска 26-й династии, испещрённая иероглифами и посвященная жрецу Анкх-эф-нэ-Кхонсу. На ней был изображён египетский бог Гор в облике Ра-Хоор-Кхуит. Стоя на таком расстоянии от экспоната, с которого невозможно было прочитать музейную табличку, Роуз объявила, что на доске изображён «тот самый, кто ожидает Кроули». От Алистера не ускользнул и тот факт, что номер этого экспоната в музейном каталоге был: три шестерки.
Так Роуз приобрела статус «Алой Женщины». Согласно фантазиям Кроули, она могла пребывать в бренном мире в человеческом облике, который считался одним из низших её воплощений. В своём высочайшем проявлении она была Шакти, спутницей индуистского бога Шивы, с которым была слита в вечно длящемся соитии, а от их непрекращающегося оргазма образовался мир и всё, что в нём. Алая Женщина являлась любовницей владык мира, то есть Тайных Учителей. Подчеркну: все это мы знаем из рассказов Кроули, а как был на самом деле, мы не в курсе.
Роуз сказала Кроули, что ему следует три дня подряд входить в «свой храм» (таковым было снимаемое супругами жилище) ровно в полдень и записывать всё, что он услышит, пока не наступит ровно час дня, когда ему следует покинуть храм. Правда, при этом не уточнила, по какому времени, но это неважно. А как вы ещё хотели: муж и жена — одна сатана.
Кроули повиновался. В назначенный час с ручкой, чернильницей и стопкой почтовой бумаги под рукой он сидел за столом. Тут он услышал голос, доносившийся из-за его левого плеча. «Голос, — как потом записывал Кроули, — имел глубокий тембр, был мелодичным и выразительным, звуки его были то торжественными, то чувственными, то нежными, то агрессивными, то какими-либо ещё в зависимости от содержания каждого конкретного высказывания. Это не был бас — скорее, низкий тенор или баритон». Кроули записывал то, что диктовал ему дух по имени Айвасс, хотя успеть за ним было нелегко. Ровно в час дня голос умолк, и Кроули отложил ручку. К концу третьего дня Кроули записал все три части произведения, названного им «Книгой Закона». Айвасс являлся посланником Хоор-Паар-Краата, известного также под именем Сета, бога разрушения и смерти, кровожадного брата убитого им Озириса. Среди других его имён значится имя Шайтан, от которого происходит слово «сатана».
Логичен вопрос: что он тогда курил? Гашиш — в те времена он легально продавался в Каире на каждом углу. Роуз явно была не глупа. Прочитав ранее рукописи Кроули она догадалась, что если не подыграть самолюбию мага, он отвернётся от неё и бросит, поэтому она решила себя подстраховать мистикой.
«Книга Закона», называемая также «Liber Legis», на самом деле представляет собой поэму в прозе, состоящую из трёх частей. Она возвещает наступление «Эры Гора», которая должна была начаться в 1904 году. Кроули должен стать провозвестником новой эпохи и её религии, которой якобы суждено ниспровергнуть все традиционные вероучения, где боги порабощают верующих в них людей. Главная идея кроулевской религии основывалась на стремлении к полной самореализации и на той предпосылке, что «каждый мужчина и каждая женщина — это звезда», то есть, всякий индивид уникален и обладает священным правом развивать себя так, как он считает нужным. Звучит высокопарно и добропорядочно, но вот практическое воплощение в форме обрядов и церемоний выглядело как бездарная порнография.
Ещё XV веке сатирик и монах-бенедиктинец Франсуа Рабле прославился своим изречением «Fay ce que vouldras» (делай что желаешь). Сходство "учения" Кроули с сатирой Рабле заключалось и ещё в одной детали. Рабле писал о вымышленном аббатстве Телемы (в переводе с греческого это слово означает «желание»), расположенном на берегах реки Луары, где любое проявление лицемерия или ханжества подвергалось осуждению и осмеянию. Кроули смешную сказку сделал горькой былью.
Алистер надеялся, что Роуз родит чудовище, но (летом 1904-го) на Свет Божий появилась премилая девочка. Её нарекли Нюи Ма Ахатхор Геката Сапфо Иезавель Лилит. В нежном домашнем общении — просто Лилит.
Между тем Кроули задумал новое восхождение на Гималаи. На сей раз он жаждал покорить гору Канченджанга. И снова подготовка, как и к штурму К2, шла чересчур торопливо. Экспедиция закономерно провалилась — да ещё и привела к человеческим жертвам. С точки зрения туземцев это было хорошо, ведь согласно местным поверьям на на горе Пяти Снежных Сокровищ, как называли Канченджангу местные, обитают боги, как раз и требующие жертв. Но плохо для Кроули, поскольку  альпинистских кругах резко упал его авторитет, да к тому же все факты указывали на то, что Алистер тупо бросил товарищей в беде. Плюнув на эту тусовку потенциальных самоубийц, Алистер отправился в Китай, чтобы там пристраститься ещё и к опиуму. Не «торкало» (позже выяснилось, что он просто не умеет эффективно вдыхать дурман). В Китае к Алистеру  присоединились жена и дочурка (не в смысле опытов с опиумом, а в качестве сопутешествующих). Но он сбежал от них, и уже в пути поучил известие о том, что Лилит умерла. Малышку погубил брюшной тиф.
Вскоре Роуз снова родила — и вновь не зверя из бездны, а девочку, которую назвали Лола Заза. Кроули в этот период окончательно уверился в том, что он не только великий маг, но и гениальный поэт, стоящий выше самого Киплинга. И это при том, что груды стихотворных книг Алистера на фиг никому не нужные пылились в чулане. Есть два верных признака того, что ты — непризнанный гений. Первый: ты не признан. Второй: ты гений. В 1907 году выяснилось, что громадное по тем временам «пивное» наследство (сто тысяч фунтов) растранжирено, мастер-класс по прожиганию жизни вполне успешен. Вот только книжки своих бессмертных вирш и магических откровений за свой же счёт уже издавать трудновато. Зато Кроули стал обучать искусству магии богатеньких чудаков, которые не скупились на гонорары. Алистер становился популярным оккультистом (спасибо едкому Моэму!), да, собственно, чертовщина была  в духе того времени.
Что касается Роуз, она и до соединения  Алистером мощно поддавала, снимая бухлом стресс от предыдущего несчастного брака. Теперь Алая Женщина пьянствовала жестоко, заливая в себя бутылку виски в день, а то и больше. Говоря проще, жена окончательно спилась. Кроули поступил решительно: он просто стал избегать супруги, вдарившись в странствия.  В конце концов, он смог избавиться от Роуз, сдав её в психушку. Как прям гуманно: ну не бороться же за несчастную душу. Заключительная кандрашка Алую Женщину хватила в 1932-м. То есть, пророчица прожила в алкогольном полузабытьи ещё четверть века. Лолу Зазу вырастил брат Роуз, Джеральд Келли, и надо сказать, получилась порядочная женщина, до самой своей смерти (а прожила она 83 года) искренне презирающая отца.
Женщин потом у Кроули была прорва. Она были синие, зелёные, жёлтые, коричневые, багровые — в зависимости от того, что принимали и в какой дозе.  Алые что-то не попадались. Многие желали зачать от Алистера ребёнка, даже когда Кроули превратился в жирного лысого беззубого уродца. Дети и впрямь рождались, причём, в человеческом облике.
Я не намерен здесь приводить полную биографию Алистера Кроули. Она более чем богата на проявления не лучших человеческих качеств. Скажу только, что Кроули несмотря на издевательства над своим организмом прожил на этом свете довольно долго. Моя задача в данном случае: попытаться разглядеть корни формирования личности этого человека и понять, каким образом невинный малыш Эдвард Александр Кроули превратился в прелестное чудовище Алистера Кроули. Собственно, я с ней справился.
Сомерсет Моэм, однажды получил от основателя религии похоти телеграмму. Там говорилось: «Пожалуйста, вышлите как можно скорее двадцать пять фунтов. Богоматерь и я умираем от голода. Алистер Кроули». Позднее Моэм рассказывал: «Я не сделал этого, и он прожил ещё много позорных лет».
Вернёмся к параллелям. В 1923-м, когда была издана «Культура и этика», Адольф Гитлер, сидючи в Ландсбергской тюрьме после провала антивеймарского путча, принялся строчить «Мою борьбу». Сергей Есенин сочинил демонического «Чёрного человека». Австрияка Феликс Зальтен подарил миру сказку о косулёнке Бемби. Алексей Толстой покусился на Марс в романе «Аэлита». Александр Грин опубликовал «Блистающий мир» — о человеке, наделённом чудесным даром полёта. Герберт Уэллс разродился фантастическим романом «Люди как боги» — о планете Утопия  в параллельной реальности. Дмитрий Фурманов публикует роман «Чапаев» (без стёбной Пустоты). Чапаева, кстати, звали Василий Иванович — как и Качалова. Михаил Булгаков заканчивает «Дьяволиаду». Владимир Арсеньев преподносит читателю мудрого Дерсу Узалу. Януш Корчак (Эрш Хенрик Гольдшмит) создаёт «Короля Матиуша Первого», оставшегося поначалу незамеченным.
Корчак позже стал одной из миллионов жертв «Моей борьбы». Книги сами по себе не убивают (если на вас не свалится стеллаж) но некоторые тексты способны пробуждать в людях бесчеловечные инстинкты. Корчак — тот человек, которого люди без стыда могут представить Господу на Страшном Суде в качестве своего оправдания. То есть, Януш Корчак стоит в  одном ряду с Альбертом Швейцером. Вот только вышеозначенного суда, скорее всего, не будет.
В том момент, когда из печати вышла «Культура и этика», Кроули приносил  в жертву бродячую кошку Мишет, которая имела неосторожность прибиться к «аббатству Телемы». Вина несчастного животного состояла  в том что она поцарапала Алистера. Придурок, которого Кроули заставил выпить жертвенную кровь растерзанной Мишет, вскоре помер, пресса подняла вполне справедливую шумиху, устроив травлю Кроули и его чертенят, что стало для сатанистов отличной рекламой.
Кроули в 1923-м тщился избавиться от героиновой зависимости. Все другие наркотики его организм переносил достойно, а вот героин Алистера таки достал. Поместье Болескин было продано. Оставалось только деградировать и пробивать очередное дно... И да: именно в 1923-м Кроули решил, что «демонические силы» его оставили. Маг сдулся. Впрочем, труп Алистера после этого ещё двадцать четыре года дышал и даже производил какие-то действия.
В завершение этой главки отмечу, что Кроули ко всему прочему был графоманом, искренне считавшим свои тексты мистическими откровениями. Надо учесть, что они пронизаны традиционным британским чёрным юмором, хотя, в основном эти опусы представляют собой развёрнутое учение о благоговении пред наркотиками и сексом. Может быть, именно поэтому Кроули сейчас переиздают гораздо чаще, нежели Швейцера. Если что-то плохое неплохо продаётся, от этого становится плохо далеко не всем.




НЕ ЛУЧШЕЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ДОБРОТЫ


Вместе с эгоизмом
уходит всё лучшее.
Человек погиб,
если он стал альтруистом.

Фридрих Ницше

Альберт Луи Филипп Швейцер в своей автобиографии признавался: «Я родился в период духовного упадка человечества». Ну, вообще-то, если вы прочтёте программу телепередач на сегодняшний день или хотя бы пробежите глазами ленту новостей, наверняка поймёте, что «период» несколько затянулся.
Швейцер появился на  Свет Божий в крошечном городке Кайзерсберг, что среди Вогезских гор, в Верхнем Эльзасе. Потом семья переехала в деревню Гюнсбах. Он был эльзасцем, представителем этноса, который столетиями хотели причислить и к французам, и к немцам. Соответственно, крупные державы за Эльзас воевали, сами же эльзасцы считали себя отдельным народом и говорили между собой на особом диалекте немецкого. То есть, эльзасцы все же германцы. Кстати, Швейцер писал книги на немецком языке, и только одну — про Иоганна Себастьяна Баха — сочинил на французском.
Когда Альберт родился, Эльзас находился во владении немцев. Собственно, единой германской нации тогда не существовало, оккупантами были пруссаки, к которым эльзасцы относились именно что как к оккупантам. Но терпели — ведь, кажется, всякая власть от неба.
Отец Альберта, Луи, служил протестантским пастором. Мать, урожденная Адель Шиллингер, была дочерью пастора из городка Мюльбаха, лежавшего в долине Мюнстер. Она, как и подобало, воспитывалась в рамках модели «кюхен-кирхен-киндер», предназначенной для штамповки идеальных фрау. Кроули, напомню, тоже вышел из протестантской среды, правда, в его случае речь идёт об ортодоксальной секте. Швейцер взрастал в несколько более креативном мире лютеран. В городке пастора считали богатым, но многодетная семья (у протестантов нет целибата, всего у Швейцеров родились два сына и четыре дочери) на самом деле едва сводила концы с концами, и маленький Альберт запомнил маму с глазами, почти всегда красными от слёз.
Христиане выдумали много всякой чертовщины. Поэтому неудивительно, что приверженцы религии Любви много и смачно говорят о сатанинских делах. Именно они придумали Дьявола, в античном мире его не было. Так вот…
Летом 1923 года, незадолго до повторной своей отправки в Африку, Швейцер навестил своего хорошего знакомого, доктора Пфистера, известного швейцарского психоаналитика. Специалист по тёмным сторонам души, рассказывает Швейцер, «утолил его жажду и дал возможность простереть усталое тело» на кушетке. Тогда-то доктор Пфистер и попросил, чтобы Швейцер рассказал ему несколько эпизодов из своего детства и юности — так, как они будут  лучше приходить ему в голову. Позже Швейцер переделал стенограмму того сеанса в автобиографию. Вот, как она начинается:
«Моим первым воспоминанием был дьявол. С трех или четырех лет мне уже было позволено по воскресеньям бывать в церкви. Всю неделю я радостно готовился к этому событию. Я до сих пор чувствую на губах нитяную перчатку нашей служанки, которая прикрывала мне рот рукой, если я зевал или слишком громко пел. Но каждое воскресенье я видел одно и то же: из блистающей рамы вверху возле органа высовывался косматый лик и, вертясь, оглядывал церковь. Он был виден, пока играл орган и длилось пение, но исчезал, когда мой отец читал молитвы у алтаря, опять возникал, как только вновь начинали играть и петь, и снова исчезал, когда отец произносил проповедь, чтобы потом появиться еще раз во время пения и органной игры. "Это дьявол, который заглядывает в храм, - говорил я себе. - Когда мой отец произносит божественное слово, ему приходится убраться". Эта переживаемая каждое воскресенье наглядная теология придала особую окраску моей детской набожности. Лишь намного позже, когда я долгое время уже посещал школу, мне стало ясно, что косматый лик, столь необычайно возникавший и исчезавший, принадлежал отцу Ильтису, органисту, и появлялся в зеркале, прикрепленном к органу, чтобы органист мог видеть, когда мой отец подходит к алтарю или церковной кафедре».
На самом деле Альберт взрастал в уютном мирке тихого городка, в котором обитали неторопливые набожные люди, а это — несомненно благотворная среда, столь любимая художественными литераторами. Как говорится, «тихий омут». Эльзасцы сильно отличались от других субэтносов, и особенно — замечательным юмором. В других германских племенах с этим делом полный швах, а вот Швейцеру относительно повезло. Вот ещё выдержка из его психоаналитической автобиографии:
«Кошмаром первых детских лет был для меня ризничий и могильщик Йегле. Заходя воскресным утром в пасторский дом за номерами предназначенных к исполнению песен и утварью для крещения, он брался за мой лоб и говорил: "А рога-то растут". Рога были моей особой заботой. Ибо у меня намечались заметные выпуклости на лбу, доставлявшие мне множество горьких опасений из-за того, что я видел в Библии изображение Моисея с рогами. Как догадался ризничий о моих тревогах, мне неведомо. Но он знал и раздувал их. Когда по воскресеньям он вытирал ноги перед дверью нашего дома, прежде чем позвонить, охотнее всего я бы куда-нибудь убежал. Но он обладал надо мною властью удава над кроликом. Я ничего не мог с собой поделать, шел ему навстречу, чувствовал его руку у себя на лбу и покорно выслушивал фатальный приговор. Промаявшись около года со своим страхом, я завел с отцом разговор о рогах Моисея и узнал от него, что пророк Моисей был единственным человеком с рогами. Итак, мне больше нечего было бояться».
В древнееврейском языке слова "луч" и "рог" — омонимы. Изображение пророка Моисея с рогами вместо лучей света — следствие досадной ошибки перевода и встречается в старых изданиях Библии. Но дело не в этом. Йегле — мудрец, носитель эльзасского фольклора. Ризничий-могильщик стал учителем маленького Альберта, показывающим, насколько причудлив и великолепен
этот мир. А вот более серьёзное детское воспоминание:
«Оглядываясь на прошлое, я могу сказать, что всегда страдал при виде тех бедствий, которые наблюдал в мире. Непринужденной детской радости жизни я, собственно, никогда не знал и думаю, что у многих детей дело обстоит так же, хотя бы внешне они и казались веселыми и беззаботными. Особенно же удручало меня то, что так много боли и страдания приходится выносить бедным животным. Вид старого хромого коня, которого один крестьянин тащил за собой, тогда как другой подгонял его палкой — коня гнали на бойню в Кольмар, — преследовал меня неделями. Я не мог понять — это было еще до того, как я пошел в школу — почему я в своей вечерней молитве должен упоминать только людей. Поэтому, когда матушка, помолившись вместе со мной и поцеловав меня на сон грядущий, уходила, я тайно произносил еще одну, придуманную мной самим молитву обо всех живых существах. Вот она: "Отец Небесный, защити и благослови всякое дыхание, сохрани его от зла и позволь ему спокойно спать!"»
Согласитесь, очень похоже на признание Доктора Айболита — о том, почему он стал лечить всякую земную тварь.
Школьное и гимназическое детство Альберта не отличалось оригинальностью. Муштра и порядок — вот всё образование по-немецки. Разве только, без телесных наказаний, как в той же цивилизованной Великой Британии. Впрочем, к своим четырнадцати годам Швейцер стал ярым спорщиком. Всякому встречному и поперечному он готов был теперь излагать свои взгляды, докапываться до корней чужих ошибок, развенчивать предрассудки и заблуждения, доказывая «самую правильную и самую современную» точку зрения. Взрослых это раздражало, Альберта упрекали в невоспитанности. Отец проявил мудрость. Отправляясь в гости с Альбертом, он заранее брал с него обещание, что «он не будет портить людям настроение дурацкими спорами». Впрочем, отец умел быть снисходительным и здесь. Вообще, отношения между детьми и родителями в пасторском доме были, как писал впоследствии Швейцер, «идеальными благодаря мудрому пониманию, с которым родители относились к детям, даже когда дети вели себя глупо... Они приучили нас к свободе. Никогда, с тех самых пор, как я забросил свою несчастную привычку спорить, не бывало у нас в доме натянутых отношений между отцом и взрослым сыном, что мешает счастью столь многих семей».
То есть, в семье Швейцеров царила либеральная атмосфера — пуританской Англией там и не пахло. Плюс к тому — лозунг протестантов: «Что бы такого сделать благого!» Как вы понимаете, я иронизирую над песенкой из старого советского мультика.
В Страсбургском университете (Страсбург — столица Эльзаса) Альберт изучал теологию, философию и теорию музыки. Старинный университет был молод духом и предоставлял своим студентам максимальную свободу. В отличие от большинства древних университетов Европы здесь не цеплялись за рутину обязательных правил, за бесконечную череду зачетов и экзаменов, не осуществляли надзора за складом мысли и приверженностью определённой научной школе. «Не скованные традициями, преподаватели, – вспоминал Швейцер, – вместе со студентами стремились воплотить здесь идеал современного университета. Среди преподавателей едва ли был хоть один человек преклонного возраста. Свежий ветер юности проникал всюду».
Швейцеру сопутствовала удача во многом. Так, когда его забрали на срочную службу в армию, он мог свободно посещать университетские лекции. Впрочем увалень (Альберт вымахал о-го-го каким) не отличался особыми успехами в учёбе, зато любил углубляться в темы. Так, копаясь в Евангелиях, он обнаружил там бездну противоречий. Например, несбывшееся пророчества Иисуса о близком конце света. Однако страсбургских профессоров не смущали самостоятельные взгляды студентов, даже если идеи школяров противоречили их собственным.
Швейцеру-музыканту потрафило и с тем, что пора его юности совпала со становлением в Германии культа Иоганна Себастьяна Баха. Не слишком ли много, спросите вы, «повезло»? Здесь зависит от внутренней культуры и ожиданий. Кроули, приехав в Париж, окунулся в мир богемы, наркотиков и порнографии. Щвейцер, отправившись в Париж, искал только лишь встречи со знаменитым органистом Шарлем Мари Видором, чтобы тот дал хотя бы один урок игры. Тот не только дал уроки, но и на многие годы подружился с влюблённым в музыку эльзасцем. За что борешься — на то и напорешься, а само слово «орган» в зависимости от ударения несёт разный смысл.
В Страсбурге Швейцер жил в том же же доме у Рыбного рынка, в котором за век до него обитал обучавшийся в здешнем университете его кумир Гёте. А зачитывался Альберт Львом Толстым, тогда уже вовсю проповедующим свою теорию непротивления злу насилием и утверждающим, что главное и единственное дело человечества — это уяснение для себя нравственного закона, по которому оно живет.
Докторская диссертация Швейцера посвящена была философии Канта. Альберт устроился помощником пастора в одной из эльзасских церквей, а предметом его научного интереса стала земная жизнь Иисуса Христа, причем, он подходил к данной теме весьма критически. Альберт решил, что целью его жизни должны стать «поиски исторического Иисуса». Позже дерзания Швейцера обозвали «либеральной теологией».  Истина дело святое, однако, если кто-то принимается выискивать косяки в священных текстах, тут, как было однажды сказано в одной юмористической передаче, «вся религия на фиг». С другой стороны, духовная свобода — это независимость от любой доктрины. Вот тут-то Швейцер и Кроули в некотором роде духовно близки.
Согласитесь, причитав ту же «Мою борьбу», можно сделать очень даже разные выводы. Кроули, кстати, симпатизировал германским нацистам — потому как последние не брезговали оккультизмом. А Швейцер не симпатизировал, он вообще считал национализм ужаснейшей болезнью человечества. И да, у Альберта и Алистера была одна общая страсть: езда на велосипеде.
С дочерью профессора истории Еленой Бреслау Альберт сошелся на интеллектуальной почве. Ну и, само собою, юная гувернантка, мечтавшая стать учительницей, была стройна, красива и обладала безупречными манерами. Плюс к тому, обожала музыку и сама неплохо играла на фортепиано. Именно Елена заразила Швейцера «вирусом благодеяния». Она волонтёрила в сиротском приюте, потом уговорила одного влиятельного эльзасца построить в Страсбурге дом для матерей-одиночек. Елена по подписке собирала деньги для сирот и добилась в этом немалых успехов. Что же касается отношений между двумя молодыми романтиками... Альберт никогда не говорил и не писал на интимные темы, Елена — тоже.
Я не с простого бодуна, читатель, много слов настрочил о христианской среде, в которой взрастали мои герои. В православии та же петрушка: много ханжества и лицемерия. Посему уход Швейцера в джунгли не надо считать спонтанным поступком (да и вообще «понтов» там не было от слова совсем). Я нарочно долго рисовал благостную картину становления будущего профессора всяческих наук, виртуозного органиста и успешного баховеда. Точно можно сказать, что на такое решение Альберта подтолкнула в том числе поздняя общественная деятельность Льва Толстого (который, между прочим, обильно и в красках описывал свой интимный мир). Уже на закате своей долгой счастливой жизни Швейцер вспоминал: «Казалось, все побуждало меня установить отношения с этим почтенным старцем, однако я был слишком робок, чтобы решиться на это». Да это и непросто было, ибо в момент обращения Альберта в Ясной Поляне выстраивались очереди жаждущих общения с Пророком.
Швейцер поступил на медицинский факультет, будучи уже признанным мэтром, доктором философии, пастором, музыковедом, автором фундаментального труда о творчестве Баха. Годом раньше, в  1904-м на курсы медицинских сестёр потупила Елена.
Простите за пошлый каламбур, Швейцер, будучи специалистом по орга;нам, становится и знатоком о;рганов. Уже став врачом, он делал успешные хирургические операции, а вот музицирование сократил до минимума. И, кстати, медицинские знания способствовали новому подходу со стороны Альберта в исследовании «исторического Иисуса». Родилась гипотеза: а не страдал ли Христос каким-то психически заболеванием, одним из симптомов которого были галлюцинации (коие, впрочем, можно назвать и визионерством)? Для этого Швейцер погрузился в академические исследования по паранойе, а это, как вы понимаете, уже не слепая вера, а что-то другое.
Между тем приближалась «габонская авантюра». Решение Швейцера отправиться с персональной медицинской миссией в тропическую колонию Франции коллеги и родственники считали более чем странным, однако деньги на закупку лекарств, средств и оборудования давали. Он уже выбрал место — далеко от крупных более-менее цивилизованных поселений, в самых дебрях, на реке Огове.
Наиболее ортодоксальные члены комитета, ведавшего делами Парижской протестантской миссии, возражали против смелых взглядов новоявленного доктора. Было решено вызвать его на заседание комитета и там проэкзаменовать в отношении его гипотез и верований. Этого вольнолюбивый воспитанник либерального Страсбургского университета допустить не мог. Швейцер направил духовенству письмо, где заявлял, что если бы комитет следовал завету Иисуса «кто не против нас, тот с нами», то он не имел бы права отказать даже магометанину, который предложил бы свои услуги для облегчения страданий африканцев. Швейцер отказался прийти на заседание комитета. Дело не только в том, рассуждал он, что глупо и унизительно отвечать на вопросы о том, как ты веришь и во что ты веришь: один человек ни при каких условиях не имеет права спрашивать об этом у другого. Но зато он предложил навестить лично каждого из членов комитета, чтобы они тет-а-тет могли убедиться, представляет ли он «столь ужасную опасность» для душ негров и для репутации миссионерского общества. Они согласились, и Швейцер убил на эти визиты несколько вечеров. Но это был удачный ход. Церковные начальники признались ему, что опасаются, во-первых, чтобы он не совратил там с истинного пути отцов-миссионеров, а во-вторых, чтобы он не начал там читать проповеди. Он заверил их, что останется там врачом, и только врачом, и что он будет «нем, как рыба, точнее, как карп».
Банальнейшее утверждение: мы живём лишь краткий миг. И какие непохожие выводы отсюда напрашиваются. Мы с детства знаем, что «в Африку гулять» чревато. Однако, если хорошо экипироваться, да ещё и досконально изучить тропическую медицину... Короче, Альберт и Елена отправились в Габон законными супругами и единомышленниками.
Логичный вопрос: а с чего этот данный участок Африки стал колонией? На самом деле до прихода европейцев тут вполне себе жили люди. Но не белые. Вначале это было племя пигмеев, потом появились племена банту, теке, мпонгве и другие. Затем пришло воинственное племя фанг, принявшееся теснить более мирные группы. В 1472 году португальский капитан Руй де Сикейра обнаружил бухту, по форме которой (напоминающей плащ с капюшоном) и был назван берег: Габао. Основанная европейцами фактория стала центром торговли, где сомнительные дары западной цивилизации обменивались на слоновую кость и рабов. Племена воевали, добывая обменный фонд, жизнь кипела.
В 1839 году французский адмирал Луи Эдуард Буэ-Вильоме заключил договор с вождём племени мпонгве Анчуве Кове, назвав его «королём Дени». Миссионеры новоявленного местного царька быстренько окрестили. Вослед миссионерам европейские торговцы и воины завезли сюда алкоголь, табак, венерические заболевания, туберкулез, грипп и оспу. Аборигены плохо переносили данные плоды просвещения, население в страшных муках сокращалось (оно и сейчас в Габоне невелико). Вскоре колонизаторы путём не слишком-то обильных подкупов договорились с вождями других местных племён и Габон вкупе с Конго, Убанги-Шари и Чадом вошёл в состав Французской Экваториальной Африки. Хотя в джунглях ещё долгое время после этого отдельные негритянские группы жестоко воевали против белых захватчиков.
Столица Габона — Либревиль, «свободная деревня». Это поселение основали в 1820-м, когда в Западной Африке официально запретили работорговлю. А это, между прочим, большой бизнес. На Габон претендовали немцы, владевшие Камеруном. Сначала германский дух торжествовал, но после поражения фрицев в Первой Империалистической войне лягушатники вернули себе доминирующее положение — по крайней мере, в Экваториальной Африке.  Именно поэтому негры тут предпочитают говорить вовсе не по-немецки. Независимость Габон обрёл в 1960-м, ещё при жизни Швейцера. Принесло ли это счастья габонцам (я имею в виду не не деятельность эльзасского «Доктора Айболита», а национальную независимость)... Сложно сказать. Сто лет назад в Габоне пилили древесину и на лесоразработки требовалась грубая рабочая сила в большом количестве. Вкалывали как негры — за еду, курево и бухло.  Теперь, когда здесь открыли титанические запасы нефти, негры тоже нужны — но мало. Основная часть населения всё так же бухает и слоняется без дела, местная экономика охвачена «голландской болезнью». А к власти то и дело приходят военные диктатуры.
Давайте констатируем: столь целостная личность формировалась очень-очень долго и новую жизнь Альберт начал почти в сорокалетнем возрасте. Так же и крокодилы всю свою жизнь растут, только вряд ли — духовно. Хотя и они могут порою пустить слезу.
Ламбарене — городок на реке Огове, почти в полутораста километрах от ближайшего города. Местные — сплошь язычники. «Меня на языке галоа зовут среди туземцев „Оганга“, то есть „заклинатель“, – рассказывал Швейцер, – у них нет другого названия для врача, и своих соплеменников, которые занимаются врачеванием, они тоже называют так. Мои пациенты считают вполне логичным, что человек, который может исцелять болезни, должен быть в силах также и вызывать их, даже на расстоянии. Меня поражает тот факт, что я могу пользоваться репутацией существа столь доброго и в то же самое время столь опасного!» То есть, Альберт тоже стал своего рода магом — но только в глазах туземцев. Кроули, маг для мающихся от безделья англо-саксонских трутней, был в тот момент на вершине своего блаженства.


 
Супруги Швейцер

Однажды ночью к Швейцеру привели первого в его африканской практике душевнобольного. Вот, что он об этом рассказал: «Мне постучали, а потом меня повели к пальме, к которой была привязана пожилая женщина. Перед нею вокруг костра сидело все ее семейство, а сзади черной стеной поднимался лес. Была великолепная африканская ночь, и звездное небо освещало эту сцену мерцающим светом. Я приказал развязать ее, и они выполнили мое приказание не без колебаний и не без робости. Как только ее освободили, женщина бросилась на меня, пытаясь вырвать у меня лампу... Туземцы с криками разбежались во все стороны и ни за что не хотели подойти, хотя я крепко схватил женщину за руку и приказал ей опуститься на землю... После этого она протянула мне руку, и я сделал ей инъекцию морфия и скополамина. А еще немного спустя она пошла за мной в хижину, где и уснула вскоре».
Когда грянула Первая Империалистическая, супругов Швейцер посадили под домашний арест — ведь они были гражданами Германии. Тогда-то Альберт и достал свои записи пятнадцатилетней давности, по которым принялся составлять «Культуру и этику». Именно африканская жизнь помогла взглянуть на западную цивилизацию, так сказать, пристально. Режим содержания ослабили, ведь люди болели, а Швейцер был единственным на много сотен километров вокруг врачом. Однажды он отправился к больному. Вот его признание: «Погруженный в свои мысли, я сидел на палубе баржи, пытаясь отыскать универсальную и фундаментальную концепцию этического, которой я так и не смог обнаружить ни в одной философии. Я покрывал обрывками фраз страницу за страницей, стараясь сосредоточиться на этой проблеме. На исходе третьего дня, на закате, когда мы пробирались через стадо гиппопотамов, в моем мозгу, нежданная и непредвиденная, вдруг мелькнула фраза: «Ehrfurcht vor dem Leben». Железная дверь подалась: тропинка в зарослях была обнаружена. Я отыскал собственный путь к идее, в которой утверждение мира и этика сосуществовали бок о бок!»
Впоследствии, через много лет, старый философ часто дарил друзьям и посетителям фотографии берегов Огове, где впервые «подалась железная дверь мысли», с подробной надписью: «Это три острова на реке Огове, у деревни Игендия, в восьмидесяти километрах от Ламбарене вниз по течению, при виде которых в сентябрьский день 1915 года у меня возникла мысль о том, что благоговение перед жизнью есть основной принцип морали и настоящего гуманизма...»




ПСЮХЕ И ПСИХИ


Счастлив тот,
 кто может быть отшельником
 в своей пустыне.
 Он выживет.

Карл Густав Юнг


Уважаемый читатель, я приберёг для тебя ещё парочку козырей с надписью на рубашке «1875 г.р.». И не обессудь, что они тоже дети европейской культуры, ведь и мы вроде бы как из этой лавочки, как бы нас не дразнили «азиопой». И я уж промолчу в тряпочку о своей гендерной однобокости.
Однако будем справедливы или хотя бы попытаемся. На самом деле в 1875-м из чрева своей матери кроме тех, кого я уже упомянул, вышли в этот прекрасноужасный мир множество выдающихся людей, в разных частях земного Света. Перечислю некоторых.
 Верховный вождь племени дуала Рудольф Манга Белл поднял в Камеруне восстание против Германской империи. Цивилизованные немцы его повесили, тем самым превратив в героя-мученика.
Отец экологического урбанизма Альфред Юбер дона Агаш, автор генеральных (отчасти и гениальных) планов Канберры и Рио-де-Жанейро. Жители городов в его фантазиях, да и в представлении выдуманного Остапа Бендера сплошь ходили в белых штанах. Даже в фавелах. Однако на самом деле ходят там в штанах разных расцветок, а порою и без штанов.
Владимир Николаевич Адрианов, изобретатель компаса Адрианова и автор герба СССР.
Альберт Леопольд Клеменс Мария Мейнрад Саквен-Кобург-Готский, король Бельгии. Увлекался альпинизмом, погиб, сорвавшись со скалы.
Пётр Борисович Ганнушкин психиатр, в честь которого назван знаменитый дурдом в  Москве, на Потешной улице.
Дэвид Уорк Гриффит, человек, который поднял кинематограф до уровня Высокого Искусства. По сути, именно он создал Голливуд. Когда Гриффит стал снимать серьёзное и умное кино, Голливуд его выкинул за обочину и Мастер умер всеми забытый.
Фердинанд Порше, основатель немецкого автомобилестроительного концерна. Кстати, именно он изобрёл электромобиль. В том же году родился и Уолтер Перси Крайслер, основатель американского гиганта по производству самодвижущихся бричек.
Морис Равель, французский композитор.
Рафаэль Сабатини, автор бестселлеров о приключениях капитана Блада.
Цю Цзинь, первая китайская феминистка. Выступала против традиции уродования ног китаянок посредством бинтования (ей и самой их изуродовали). Была схвачена властями, её жестоко пытали,  затем казнили методом  отсечения головы от тела. Для китайцев образ непреклонной Цзинь столь же важен, как для нас — команданте Че.
Карл Густав Юнг, швейцарский психоаналитик. Его книги в наше время переиздаются гораздо чаще, нежели произведения Швейцера и Кроули. Но реже, чем творения Манна, Берроуза и Сабатини. Скажу за себя. У Манна я прочёл только «Волшебную гору» и скажу, что Чехов уложил бы всю эту историю страниц в сорок. Берроуза и Сабатини пока не осилил. А вот Юнга читаю обильно и даже перечитываю. Расскажу подробнее об этом человеке и его трудах.
Не ухмыляйся: Юнг тоже родился в семье протестантского пастора, причём, глубокие «духовные корни» имели и отец, и мать Карла Густава. Дедушка с материнской стороны, масон, Великий мастер Швейцарской ложи, был доктором богословия, составителем образцовой грамматики древнееврейского языка, коей он предавался всей душой, будучи убежденным, что именно на этом языке говорят на Небесах. Но интересен он прежде всего тем, что был духовидцем. Например, в его кабинете стоял стул для «духа первой жены», с которым он постоянно беседовал. Мать Карла Густава рассказывала сыну, что в детстве ей часто приходилось стоять за креслом отца в момент, когда он сочинял очередную проповедь. Она «отгоняла духов», имевших  обычай мешать работе.

 
Карл Густав Юнг в детстве

По словам Юнга, он чувствовал, что между ним и его предками существует какая-то мистическая связь. Он ощущал свою зависимость от них, от тех вопросов, на которые они не смогли найти ответа в своём земном бытии.
В канун тринадцатилетия Карла Густава произошло, казалось бы, рядовое событие, которое наложило отпечаток на всю его весьма долгую жизнь. Он ждал на улице одноклассника, мимо бежал другой мальчик и так неудачно толкнул его, что Юнг ударился головой о тумбу и на миг потерял сознание. Втемяшиваясь, он успел подумать: «Вот здорово, теперь не надо будет ходить в школу». С тех пор, как только родители посылали Карла Густава в школу или усаживали за уроки, у него начиналось сильнейшее головокружение, нередко заканчивавшееся обмороком. Из-за загадочной болезни Юнг более полугода не посещал школу. Вместо этого он посвящал свое время миру таинственного, природе и довольно содержательной библиотеке отца.
Карл Густав в результате непростого мыслительного процесса допетрил, что его обмороки — просто бегство от реальной действительности и от самого себя. Он взял себя в руки, возвратился в школу и стал прилежным учеником. Так он узнал, что такое невроз и как с ним бороться. Став взрослым, Юнг вспоминал: «Я осознал, что причиной всей этой неприятной истории был я сам. Поэтому я никогда не испытывал злобы к толкнувшему меня школьнику, понимая, что он „предназначен" был сделать это и что все было „срежиссировано" мной самим — от начала и до конца. Знал я и то, что это больше не повторится. Я ненавидел себя, и еще — стыдился. Я сам себя наказал и выглядел дураком в собственных глазах. Никто, кроме меня, не был виноват. Я был проклят! С того времени меня начала безумно раздражать родительская заботливость и их жалостливый тон, когда речь заходила обо мне».
Ещё один эпизод из отрочества. В погожий летний день двенадцатилетний Юнг стоял перед собором в Базеле и размышлял о том, как чудесен мир, — и солнышко, и голубое небо, и золотой купол собора… Внезапно он понял, что не должен, даже не имеет права продолжить эту мысль, ибо произойдет нечто ужасное. Возможно, он совершит страшный грех и будет на веки веков обречен на геенну огненную. Все усилия он направил на то, чтобы не думать о «дорогом Боженьке» и о прекрасном соборе. Так он промучился два дня. На третий день невыносимых мучений он позволил себе додумать навязчивую мысль до конца, несмотря на страх быть проклятым: «Я собрал все свое мужество, как если бы вдруг решился немедленно прыгнуть в адское пекло, и дал мысли возможность появиться. Перед моим взором возник кафедральный собор и голубое небо. Высоко над миром, на своем золотом троне, сидит Бог, — и из-под трона на сверкающую новую крышу собора падает кусок кала и пробивает ее. Все рушится, стены собора разламываются на куски. Мудрость и доброта Бога открылись мне сейчас, когда я подчинился Его неумолимой воле». Так Юнг пришел к мысли, несколько противоречащей церковным канонам: Бог хочет, чтобы человек грешил. Да и как вообще-то каяться, не согрешив.
Через полгода после того, как Юнг поступил на медицинский факультет Базельского университета, скончался его отец. Для семьи настали тяжелые времена, приходилось занимать деньги у родственников. Юнг стал практически главой семьи, он прилежно учится и подрабатывает младшим ассистентом на кафедре анатомии. Он стал истово изучать труды немецких философов (ведь Юнг тоже был немцем) — Канта, Ницше, Шопенгауэра, но также и оккультную литературу, ту самую, на которой взрастал и Кроули. Само собою, он наткнулся на книжку о спиритизме (это искусство тогда  входило в моду и всякого рода эзотерическая литература издавалась в промышленных масштабах). Его поразило, насколько описания автора сходились с деревенскими историями о «духах», что он слышал в детстве.
Напомню,  что то было время декаданса, и на чертовщине спекулировало всякое отребье, придумавшее даже скрестить религию и секс. От родственников, занимавшихся спиритизмом, Юнг узнал, что в его роду есть т.н. «медиум» — его пятнадцатилетняя кузина Хелен Прайсверк. Она якобы впадает в сомнамбулическое состояние и общается с духами.  Карл Густав посещал «сеансы» одарённой родственницы и вёл подробные записи. В первую очередь Юнга удивляло то, каким уверенным и знающим тоном «передавала» в трансе экзальтированная особа. Эти качества были совершенно не свойственны ей в реальной жизни. Позже эти записи легла в основу его диссертации (он защитит ее в 1902 году). Постепенно «духовные силы» девушки «иссякли», и, заметив, что она мухлюет, Юнг утвердился в том, что даже столь сложные явления как спиритизм — явления психические.
Итак, уже к своим двадцати пяти годам Карл Густав определился, что будет раскрывать тайны мистического посредством науки, а путь  разгадкам лежал через психиатрию. Увлёкся Юнг и психоанализом, который Зигмунд Фрейд придумал в 1896-м.
Фрейд и Юнг впоследствии подружились, но последнему не нравился уклон первого в секс. Юнг интересовался европейским и восточным оккультизмом и полагал, что религия — это великая сила, помогающая человеку достичь самореализации. Половая сфера, конечно, тоже важна, но есть нечто большее. Сны и фантазии он рассматривал как плод коллективного бессознательного, в котором заключен опыт всего человечества. Надо сказать, на заре своего существования психоанализ считался лженаукой. Карл Густав очень был нужен Зигмунду, ибо без поддержки столь авторитетного специалиста психоанализ могли назвать «происками коварных евреев». До времени мэтры терпели друг друга, однако, перед самым началом Первой Империалистической войны между двумя светилами случился разрыв
Психика, по Юнгу, — это саморегулирующаяся система, в которой идет постоянный обмен энергиями между её элементами. Обособление какой-либо части психики ведет к утрате энергетического равновесия. Другими словами, сознание отрывается от бессознательного, и последнее пытается компенсировать этот разрыв через власть символов.
Давайте сразу шагнём в 1923-й (его я взял за веху, ибо именно тогда была опубликована «Культура и этика»). В этом году умерла мать Юнга, что стало для него страшным ударом. Он уважал своего отца, но не более того, а вот маму — боготворил. За несколько месяцев до ее смерти он увидел сон: ему привиделся отец, который был явно чем-то озабочен. Папа сказал, что раз уж его сын психолог, то он хотел бы проконсультироваться с ним по вопросам семейной психологии. Юнг было собрался прочитать ему лекцию о супружестве, но тут проснулся. Карл Густав заключил, что сон этот предвещал скорую смерть матери.
До конца жизни свои сны и толкования  к таковым Юнг записывал в сокровенную «Красную книгу», текст которой он запретил публиковать своим детям. Через полвека после смерти Карла Густава его правнуки таки напечатали и распространили содержание «Красной книги». Что в этом мире осталось святого...
Юнг осознал: брак его родителей был несчастным: оба совершали ошибки, типичные в подобных ситуациях. Отец из вещего сна желал узнать у сына о новейших достижениях семейной психологии, поскольку ему скоро предстояло вновь окунуться в болото межсупружеских браней. «Видимо, там, в вечности, он был лишен возможности получить новое знание», - так расшифровал этот сон Юнг.
После смерти матери Юнг построил на купленном участке дом, представляющий собой массивную башню. Юнг обучился добывать камни из каменоломни и обрабатывать их. Он возводит свой зиккурат в одиночку. Ни электричество, ни телефон в дом он не проводит, желая сделать свой быт как можно более простым. С годами Юнг проводил в своей башне все больше времени.  В автобиографии он признаётся, что ощущал, будто слов и бумаги стало ему мало, он захотел воплотить в камне свои мысли и свое знание: «Башня сразу стала для меня местом зрелости, материнским лоном, где я мог сделаться тем, чем я был, есть и буду. Она давала мне ощущение, будто я переродился в камне, являлась олицетворением моих предчувствий, моей индивидуации, неким памятником aere perrenius (прочнее меди — лат.). С ее помощью я как бы утверждался в самом себе. Я строил дом по частям, следуя всегда лишь требованиям момента и не задумываясь о внутренней взаимозависимости того, что строится. Можно сказать, что я строил как бы во сне. Только потом, взглянув на то, что получилось, я увидел некий образ, преисполненный смысла: символ душевной целостности».
В этом же году Юнг отправился в Северную Америку, в  штат Нью-Мехико, к индейцам пуэбло, чья культура и космогоническая религия искренне его потрясли. Индейцы пуэбло верят, что своими обрядами помогают Отцу (Солнцу), совершать каждодневное возрождение. Ежели прекратить совершать необходимые ритуалы, Солнце перестанет всходить и наступит вечная ночь. Индейцы верят, что живут на крыше мира, ближе всех к Богу, поэтому он слышит их лучше. «Священная Гора, - писал Юнг, - явление Яхве на горе Синай, вдохновение, испытанное Ницше на Энгадене, — все это явления одного порядка. Мысль о том, что исполнение обряда может магическим образом воздействовать а Солнце, мы считаем абсурдной, но если вдуматься, она не столь уж безумна, более того, она нам гораздо ближе, чем мы предполагаем. Наша христианская религия, как и всякая другая, проникнута идеей, что особого рода действия или поступки — ритуал, молитва или богоугодные дела — могут влиять на Бога».
Именно Юнг ввёл в психологию понятие  «комплексы». Они, согласно концепции Карла Густава, связывают человека по рукам и ногам и мешают ему нормально жить. Цель духовной жизни человека — побороть свои комплексы. В этом может помочь наблюдение за «Я-сознанием». Ещё это называется саморефлексией, но данным видом деятельности, если говорить по правде, занимается немного людей. Во времена декаданса таковых было несколько больше, нежели теперь, однако они  относились к определённой социальной группе мающихся от безделия.
Согласно представлениям Юнга, подавление частей личности ведет к развитию отдельных «мини-личностей», которые принимают на себя подавленные части. Первая такая личность — это так называемая Тень, включая честолюбие, эгоизм, агрессивность, зависть, жадность и т. д., это влечения, которые были вытеснены в бессознательное как несовместимые с его Персоной. Чем сильнее влияние Персоны в общей структуре личности, тем больше Тень, поскольку человеку необходимо вытеснять в бессознательное все большее количество влечений.  Тень нельзя игнорировать, не обращать на нее внимания. Правильное обращение с Тенью позволяет нейтрализовать ее вредоносное воздействие. Работу этого психологического механизма отлично в художественных образах показал Евгений Шварц в своей пьесе «Тень».
Вторая личность состоит из аспектов Тени, свойственных противоположному полу. У мужчин эта личность называется Анимой, у женщин — Анимусом. На их развитие большое влияние оказывают родители (отец у девочки и мать у мальчика). Анима символизирует следующие подавленные, женские формы поведения: способность к общению на личные темы, сочувствие, хорошая приспособляемость, способность устанавливать отношения. Анимус символизирует подавленные мужские свойства, такие как агрессивность, мужество, готовность к риску, личная инициатива, духовная самостоятельность, дух новаторства. Поскольку эти составляющие невозможно подавить до конца, они дают о себе знать как проекции на других людей и вещи. Насколько человек находится в согласии с собой, настолько он находится в согласии с окружающим миром. Уверен, ты уже понял, что Юнг занимался «тараканами  в голове». По моим представлениям, без этих «пруссачков» жизнь была бы более похожа на алгоритм. По крайней мере, Юнг показал, что шипы роз имеют смысл.
 Комплексы, общие для всего рода человеческого, Юнг назвал архетипами. Они существуют с тех пор, как у человека развилось сознание, а возникли архетипы потому что есть строгие физические и психические законы, которым подчиняемся все мы. В любую эпоху людей волнуют одни и те же вопросы и проблемы: взаимоотношения с природой, инстинкты и основные потребности, диалектика добра и зла, отношения между полами, проблемы, связанные с различными периодами жизни, несчастье и смерть, смысл жизни. Коллективное бессознательное — это часть души каждого человека вне зависимости от того, Кроули он или Швейцер.
Юнг считал, что у каждого человека доминирует та или иная функция, которая в сочетании с осью экстраверсии-интроверсии определяет путь развития личности. Люди с доминирующим мышлением ценят идеалы, порядок, организацию. Люди, у которых доминирует чувство, склонны принимать спонтанные решения, идя на поводу у своих эмоций. Мышление и чувства — функции активные, связанные с оценкой и принятием решения. Ощущение и интуиция — функции скорее пассивные, связанные с восприятием информации.
Персональное Я образуется из двух основных способностей: Я-стабильности и Я-гибкости. Я-стабильность отвечает за классификацию, различение, отграничение одного от другого. Я-гибкость отвечает за восприятие новых веяний, за перемены.
Самость — это центр всей личности, «пункт управления», структурирующий все процессы развития. Все возможные варианты развития потенциально заложены в Самости, а уж будут они в жизни реализованы или нет, зависит от внешних факторов — окружения человека, социальной среды, парадигмы данного времени. От того, насколько Я-сознание сумеет раскрыть себя в Самости, зависит его развитие. Я — это осознанный представитель Самости, ее глаза, при помощи которых оно может познать себя. Самость может идентифицировать себя со зверями, растениями, звездами, духами ушедших в вечность  — да с чем угодно. Это Божественное в нас. Ну, так полагал Юнг, а позже данную тему, исключив мотивы «16+», проиллюстрировали создатели мультика «Головоломка».
Индивидуация по Юнгу — процесс, в ходе которого мы становимся теми, кто мы есть на самом деле. Или ты не веришь, что существует подлинное Я? Это процесс развития всех способностей, талантов и возможностей человека. Цель данного процесса — реализация Самости. Вот я, например, полагаю, что мы и живём-то для того, чтобы найти себя. Не все вот только доживают.
Если говорить конкретно о становлении Я, здесь важно движение личности человека. При рождении, утверждает Юнг, Я отделяется от Самости. Чтобы преодолеть этот разрыв, человек проецирует свою Самость на других людей — на мать, воспитателя или вождя — неважно. Самость, единая до рождения, после рождения раскалывается на две противоположности. Как правило, жизнь предоставляет мало возможностей для воссоединения этих двух составляющих, поскольку человек постоянно вынужден приспосабливаться к социальному окружению, что происходит за счет его положительных задатков, не оцененных данным обществом.
То, как человек презентует себя другим, Юнг называл Персоной. Это то, кем мы хотим быть в глазах окружающего мира. Например, твой образ в социальных сетях —  вовсе не ты, а твоё представление о том, как тебя должны видеть другие. Персона может оказывать и отрицательное влияние на нашу жизнь. Если она доминирует, то подавляет индивидуальность человека и человек перестает отличать себя от Персоны, становится ею, играя навязанную обществом роль. С другой стороны, Персона оказывает нам помощь, так как ограждает душу от посторонних влияний, помогает общаться с незнакомыми людьми. И Персона, и Я-сознание полностью созревают в середине жизни (35 лет).
Для многих людей со становлением Я психическое развитие заканчивается. Жизнь идет по накатанной дорожке, растет потребность в упорядоченности и безопасности. Многие, «путь пожизненный пройдя до середины», в основном в результате острого духовного кризиса, оказываются в лесу... то есть лицом к лицу с вопросом: и что же дальше? Как правило, ничего. Хотя, некоторые вдруг принимаются маньячить, или вступают  благотворительные организации, или рвутся в Гималаи. Но в общем и целом получаются обычные серые типы, оставляющие свой след разве что в своих последующих репликах.
Юнг писа;л книжки на самые разные темы. Например, у него есть исследование феномена неопознанных летающих объектов. Много внимания он уделял буддистской мандале. Но в общем и целом в сфере внимания Карла Густава всегда остаётся устройство духовного мира человека. Из своей башни ему было виднее. Вот цитата из его работы «Структура души»:
«Коллективное бессознательное содержит в себе все духовное наследие эволюции человечества, возрождаемое в структуре мозга каждого индивидуума. Сознательный ум (mind) — это эфемерный феномен, который выполняет все провизорные адаптации и ориентации, и по этой причине его функцию лучше всего сравнить с ориентировкой в пространстве. Напротив, бессознательное служит источником инстинктивных сил души (psyche), а также форм или категорий, их регулирующих, то есть архетипов. Все самые яркие и мощные идеи восходят исторически, к архетипам Это особенно верно в отношении религиозных представлении хотя центральные понятия науки, философии и этики также не составляют исключения из этого правила. В своем нынешней виде они представляют собой варианты архетипических представлений, созданные посредством их сознательного применения и приспособления к действительности. Ибо функция сознания заключается не только в осознании и усвоении внешнего мира через врата наших чувств, но и в переводе мира внутри нас в зримую реальность».
Ну и последняя личность с ярлыком «1875 г.р.». Его звали Микалоюс Константинас Чюрлёнис и он вполне мог бы стать пациентом Карла Густава Юнга. Но его лечила русская знаменитость, психиатр старой школы Бехтерев. Диагноз был поставлен: нервное переутомление. Отчасти это было так, однако утомился Чюрлёнис от того, что его распирало от идей. «Ну и что, - рассуждали современники, - гениальность есть своего рода помешательство, вон Врубеля-то как подрубило...»
 Поскольку Микалоюс родился и умер в Российской империи, да и вообще был «завязан» на русских подвывертах, нам вполне дозволительно называть Чурлёниса Николаем Константиновичем. Хотя, в круге родных и близких его именовали Константом.
Вы наверняка уже не будете удивлены, узнав, что родители Чюрлёниса были из духовной среды. Отец, выходец из литовских крестьян, служил церковным органистом. Мать, Адель Радман, происходила из семьи немецких протестантов. Николай был старшим в выводке из девяти детей.
Детство Николая прошло в уютном курортном городке Друскининкай, и он с малолетства помогал отцу в костёле, частенько подменяя его за орга;ном. Случилось странное: отец, Константинас, неожиданно бросил семью и отправился странствовать по Руси — аж до самого Байкала допёрся. Впрочем, блудный папуля таки вернулся, жена его простила, а исчезновения органиста в городке и не заметили, ибо за него в костёле играл старший сын, уже в десятилетнем возрасте прослывший виртуозом.
Мальчика приметили польские аристократы и на свои средства отправили учиться сначала в музыкальную школу князя Огиньского (внука автора знаменитого полонеза), а потом Варшавский институт музыки. Далее следовало обучение в одной из лучших консерваторий Европы, Лейпцигской.
И снова мы упираемся в порог двадцатипятилетия. Примерно в этих годах Коля, уже имевший успехи в сочинении музыки, увлёкся живописью. У него появилась идефикс: научиться изображать музыку. В соответствии с духом своего времени Чюрлёнис стал считать себя экстрасенсом. Он давал сеансы гипноза и телепатии и, если верить свидетельствам, мог снимать зубную боль одним прикосновением руки. Но с карьерой медиума не заладилось, характер у Коли был не сахар. Вот есть такая серия книг: «Жизнь замечательных людей». Кто прочитал хотя бы несколько, в курсе, что талантливые индивиды могут быть вовсе и не замечательными людьми, а некоторые даже вредными. Но их очевидные недостатки с лихвой окупает наследие.
Поговаривают, все картины и музыкальные опусы Чюрлёниса «заряжены» на всякие чудеса, но в это дело надо, однако, верить. Даже чудотворные иконы помогают только тем, кто искренне убеждён в их чудотворности.
Россия в начале ХХ века становилась одним из мировых центром авангарда, а Санкт-Петербург превратился в декадентский рассадник. Чюрлёнис стал бывать наездом в Северной Пальмире и сошёлся там с художниками объединения «Мир искусства», в особенности подружился с Мстиславом Добужинским. Одновременно его потянуло на литовский национализм, он даже стал учить литовский язык (родным для него был польский). Женился на националистке, писательнице и учительнице литовского Софии Кимантайте. И тут случился сход с, в общем-то, понятной и проторенной стези.
Коля в очередной раз поехал в Санкт-Петербург, оставив беременную жену в неведении, и там исчез. Якобы он намеревался выгодно продать несколько своих мистических картин, но они на фиг никому нужны не были на Невских болотах. Добужинский бросился искать Чюрлёниса и после долгих усилий таки обнаружил друга — в ночлежке, в совершенно невменяемом состоянии. Вообще-то Коля и раньше впадал в некие экстатические состояния — со слуховыми и зрительными галлюцинациями — но это считалось нормой для художника, живущего в столь нервный век.
Примерно в тоже время сбежал из мира к своей смертушке граф Лев Толстой. Уж его-то, гуру, сэнсэя и учителя жизни никто не посмел бы уличить в безумии. Что там приключилось с душою великого старца, мы чуть позже попытаемся разобраться. А вот произошедшие с Колей так и осталось нераскрытым.
Коллеги посчитали, что так повлияла на психику несчастного (не Толстого, а Тонк... то есть, Чюрлёниса) неудача в исполнении выгодного заказа, росписи занавеса для националистического общества «Рута». Заказчикам не понравилось визуальное воплощение образов из литовского фольклора. То была эпоха, в которой гении теснились на этой планете довольно плотно и «кукуху сносило» у многих. На это в том числе влияло и обилие опытов со всякими психостимулирующими веществами, а тако же игры в чертовщину.
Эх ты, Коля перекати поле... Молодая супруга поместила переданного ей Николая в психушку. Там он вскоре и умер — от воспаления лёгких. Простуду подхватил, когда бежал из частной клиники босиком и некоторое время прятался в лесу. Да-да: в середине своей жизни — прямо как по Юнгу и Данте — Чюрлёнис очутился в тёмном лесу. Но там не оказалось ни Карла Густава, ни Вергилия, чтобы сказать: «Коля, всё ещё только начинается, шуруй  за мной...» Как бы то ни было, в дурдоме под Варшавой скончался самый гениальный человек за всю обозримую историю Литвы.
Эдуардас Межелайтис в своём эссе о Чюрлёнисе пишет: «По Чюрлёнису, в равной мере относительны и добро и зло. Жителю Земли сопутствует постоянное и в общем-то правильное убеждение, что он живет на самой лучшей, самой совершенной и самой прекрасной планете. Может, так оно и есть. Но Чюрлёнис был жителем всего огромного мира, и только потому, вероятно, он смотрел на вещи несколько объективнее. Почему Земля? А может быть, существуют более совершенные планеты? Как знать? Возможно, их нет. Наука пока мало помогает нам. Иногда приходится доверяться интуиции художника. Фантазия, надо полагать, тоже материальна, Ничто не рождается из ничего. Это вечная истина. И образы фантазии, должно быть, тоже порождение некогда сущего. Мы считаем, что наша планета – совершеннейший образец для других. Известно, что Данте и Гёте думали иначе. Они демонстрировали планете модели каких-то странных, неизвестно откуда возникших миров».
Ежели вы снизойдёте взглянуть на репродукции живописных произведений Чюрлёниса, наверняка согласитесь со мной: они будут идеальными иллюстрациями к текстам Юнга. Эти два ровесника не знали друг друга, мыслили в разных категориях, но, видимо, ноосфера (сфера разума) существует, а мысли способны проникать сквозь любую завесу.


 
Лев Толстой







КОГДА МОРДА КИРПИЧА ПРОСИТ


Хорош божий свет!
Одно только нехорошо: мы.

Антон Чехов

«Внушение народу этих чуждых ему, отжитых и не имеющих уже никакого смысла для людей нашего времени формул византийского духовенства о Троице, о Божией матери, о таинствах, о благодати и т. п. составляет одну часть деятельности русской церкви; другую часть ее деятельности составляет деятельность поддержания идолопоклонства в самом прямом смысле этого слова: почитания святых мощей, икон, принесения им жертв и ожидания от них исполнения желаний»: такие слова мог произнести очевидный сектант, наточивший большой зуб на наше православие. Или пациент психиатра, возомнивший себя каким-нибудь Сованаролой. В любом случае, чрезчур категорично и прямолинейно. Хотя, и не лишено некоторой доли наглости. «Спикер» к тому же косноязычен: в одном предложении он трижды использует одно и то же слово, видимо, не подозревая о существовании синонимов.
Но их начертал не маньяк или пламенный кровавый революционер, а виднейший представитель одного из самых ярких культурных явлений мирового масштаба, русского психологического романа. Надо сказать, и старшие современники Льва Толстого — Николай Гоголь и Фёдор Достоевский — тоже были, мягко говоря, неравнодушны к религиозной тематике. У всех троих были определённые психические проблемы, двое оставили после себя «Записки сумасшедшего», один — «Записки из подполья», что, пожалуй, ещё страшнее. Но только один осмелился публично противостоять массивному полугосударственному строению, а его методичные последователи так вообще от врага фактически камня на камне не оставили.
Любезный читатель, сейчас я, грешный, не буду насиловать твой высокоразвитый разум событиями, свершившимися на этой планете в 1828-м от Рождества Христова, то есть, в год рождения Льва Толстого. Не обозрим мы и ровесников графа, а так же значимые исторические события, свершившиеся тогда. Ежели тебе всё же интересно, ты наверняка знаешь, где отыскать сведения.
Наконец-то мне не придётся уповать на родство моего очередного героя с духовными лицами. Лев Николаевич имел сугубо дворянское происхождение, а русские аристократы не особо отличались набожностью и благочестием. В особенности, дед Льва Николаевича по отцовской линии.
Лев родился в браке по расчёту а такие узы считаются самыми прочными. Николаю Ильичу Толстому, когда он взял в жёны Марию Николаевну Волконскую шел двадцать девятый год, а занимаемая им должность была более чем скромной: смотрительский помощник военно-сиротского отделения при московском коменданте. Он был обременён долгами, оставленными жившим на широкую ногу бессовестным отцом, и надо было хоть как-то поправлять дела. За Марией в приданое давали усадьбу Ясная Поляна под Тулой, а так же дома в Москве.
Мария Николаевна была значительно старше жениха и слыла дурнушкой. По понятным соображениям невесте не сообщили, что у Николая Ильича уже имеется сын, родившийся от связи с дворовой девкой. Мишку (так звали побочного отпрыска), когда он вырос определили в почтальоны, но как-то быстро он спился, шлялся чёрт знамо где и нищенствовал. До своей бесславной кончины Мишка гордился, что внешностью он походит на отца больше, чем все его законнорождённые братья. Не знаю, стоит и нам проводить параллель Толстых с вымышленными братьями Карамазовыми, включая инфернального Смердякова.
Рожала Мария Николаевна как, пардон, машина. За восемь лет брака — четыре сыночка и лапочка дочка. А скончалась она, когда Лёвушке не исполнилось еще и двух лет — от родильной горячки, после появления на Свет Божий Машеньки. Дочку она вымаливала, но в итоге пришлось заплатить своею жизнью. Потом, повзрослев, Машенька стала монашкой и пыталась отмолить грехи своих предков, да и братьев — тоже. Там, наверху, наверное, разобрались, получилось ли.
В семье даже не осталось ни одного портрета матушки, кроме, разве, вырезанного из чёрного картона силуэта, когда она была ещё девочкой. Уже когда настал ХХ век, Лев Николаевич силился представить, как она выглядела, всматривался в тот  силуэт, на котором различимы только резко обозначенный нос и прядки непослушных волос, спадающие к плечам. Получалось плохо, отчего Толстой страдал.
Примерно в таком же возрасте без мамы остался Михаил Лермонтов. Если бы не дурной характер и стечение обстоятельств, возможно, из Лермонтова выросла бы глыба похлеще Толстого и Достоевского. Однако что выросло в реальности, то и выросло. А юный Лев Толстой взрастал на «Герое нашего времени», за что сердечное спасибо гению Михаила Юрьевича.
Заботы о детях взяли на себя тётушки. У обеих личная семейная жизнь  не сложилась. Одна из них, Алин (Александра Ильинична) стала набожной, любила паломничать по монастырям, принимала у себя юродивых и странников, а старцу Леониду из Оптиной пустыни поклонялась как святому. И умерла она  в Оптиной, когда Льву еще не исполнилось четырнадцати.
Николай Ильич (кстати, он был довольно симпатичным по своему внешнему облику) скончался ещё раньше, в 1837-м — от апоплексического удара. Из окон видели, как он вдруг упал и не поднялся. Вызванные врачи уже ничем не смогли помочь. Осмотрев тело, обнаружили, что при графе нет ни денег, ни векселей. Возникло подозрение, что кто-то его обокрал, а предварительно ему подмешали яд. Векселя вскоре принесла на московскую квартиру какая-то нищенка, а вот деньги так и не отыскались. Даже если ты граф или графиня, от смертушки не застрахован. А костлявая преследовала Толстых очень даже системно. Замечу, читатель: примерно так же помер отец Фёдора Достоевского, только там история была значительно отвратительней.
Что же… теперь Николаю Николаевичу, который был на пять лет старше Льва Николаевича, предстояло стать главой семьи. и он действительно был для малых сильным авторитетом.
Лев Николаевич, став уже старцем, с маниакальным упорством обращался к своим ранним впечатлениям. Одно из записанных воспоминаний таково. Приятель Николеньки, навестивший Толстых гимназист старшего класса Володенька, неожиданно объявил: «Бога нет, всё это сплошные выдумки». Данный эпизод  приведён в «Исповеди», над которой Толстой работал в начале 1880-х, когда переживал т.н. «духовный кризис». Того Володеньки уже давно не было на этом свете: одаренный социолог и экономист Владимир Милютин, которым восхищался Виссарион Белинский, покончил с собой, не дожив до тридцати лет. Теперь он точно знает, есть ли Бог, а мы — ещё нет.
Однажды Николай заговорщически сообщил младшим братьям, что ему известна тайна, «как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были просто счастливы». Этот секрет он якобы написал на зеленой палочке, которая зарыта у дороги на краю оврага в лесу, называвшимся Заказ. Приобщенные к тайне, добавил он, составляют «муравейное братство», и когда-нибудь это будет сообщество всех людей, которые покончат с тем дурным, что в них есть, чтобы всюду под небесным сводом воцарились счастье и любовь. Однако предварительно младшим братьям следует выполнить три очень простых условия: постоять в углу и не думать о белом медведе; в течение года не увидеть зайца, даже жареного; пройти, не оступаясь, по щелке между половицами. Тогда Николай их сводит на таинственную «Фанфаронову гору», где и прячется тайна.
Ни о чем другом, кроме белого медведя, в углу, конечно, не думалось, поэтому желания не исполнились — Серёжа не выучился лепить из воска лошадок, Митя и Лёвочка не смогли рисовать как настоящие художники. Никто не побывал на загадочной Фанфароновой горе. Однако «муравейные братья» (скорей всего, Николай что-то слышал про Моравских братьев, средневековую религиозную секту, которая отвергала неравенство людей и власть римского папы) стали для уже повзрослевшего Льва Николаевича прообразом общины людей, «льнущих любовно друг к другу» (не подумай превратно).
Опека над выводком Толстых перешла к другой тетушке, Пелагее Ильиничне Юшковой. Она жила в Казани с мужем, отставным гвардейским полковником, бывшим сослуживцем патентованного сумасшедшего, загадочного московского затворника и друга поэта Пушкина Петра Чаадаева. Юшковы проявили радушие, но особой близости к ним никто из братьев не чувствовал. Главной целью переезда был Казанский университет. Николенька уже учился в Московском, и он перевелся в Казань — на второй курс. Остальным надо было готовиться к поступлению.
Все это происходило в 1844-м. Тело Лермонтова в том году давно уже сгнило, зато именно в 1844-м было опубликовано стихотворение Михаила Юрьевича «Пророк», которое могло бы стать эпиграфом к жизни Льва Толстого. Сергей и Дмитрий поступили на математическое отделение, где учился Николай. Лев выбрал другое — восточное. Для этого ему пришлось овладеть начатками арабского и татарского языков. Казанские два с половиной года, до начала студенчества, остаются в биографии Толстого белым пятном: нет упоминаний в мемуарах современников, почти не осталось и его собственных свидетельств. Да и университетские годы не особо отражены в титаническом письменном наследии Льва Николаевича.
В своей «Исповеди» Толстой записал: «Я всею душой желал быть хорошим; но я был молод, у меня были страсти, а я был один, совершенно один, когда искал хорошего. Всякий раз, когда я пытался выказывать то, что составляло самые задушевные мои желания: то, что я хочу быть нравственно хорошим, я встречал презрение и насмешки; а как только я предавался гадким страстям, меня хвалили и поощряли. Честолюбие, властолюбие, корыстолюбие, любострастие, гордость, гнев, месть — все это уважалось. Отдаваясь этим страстям, я становился похож на большого, и я чувствовал, что мною довольны».
А вот что он записал в своём дневнике в 1900 году: «Мне не было внушено никаких нравственных начал — никаких; а кругом меня большие с уверенностью курили, пили, распутничали (в особенности распутничали)… И многое дурное я делал — только из подражания большим».
С братом Митей в Казани начало происходить нечто странное: он, изумляя близких, вдруг сделался истово верующим. Если что, в христианского Бога. Неподалеку от дома Юшковых стоял острог, и Митя зачастил в тюремную церковь, общался с колодниками, что вообще-то было запрещено властями. Он стал жить аскетом, в его комнате не было ничего лишнего, кроме доставшихся от отца минералов, которые он разложил под стеклами в ящиках.
Для Льва учёба не задалась, и он подал прошение, чтобы его уволили «по расстроенному здоровью и домашним обстоятельствам». Настоящая причина заключалась в том, что Лев провалил переходные экзамены и уже не надеялся их пересдать. С восточными языками дело  не пошло, испытания по арабскому Толстой не выдержал в первую же сессию. Пришлось с потерей года перейти на юридическое отделение, но и там не потрафило. В расстроенных чувствах, но со внутренним облегчением (не выбрал же стезю, противную своей натуре!) Лев вернулся в Ясную Поляну, которая ему досталась при дележе имений между братьями и сестрой, чтобы стать закоренелым помещиком — в неполные девятнадцать лет.
Однако ему быстро наскучила эта затея. Он поступил на службу в Тульское губернское правление, стал канцеляристом, но вскоре потерял к чиновничьей карьере всякий интерес. Волновало его совсем другое: в Туле тогда гремел знаменитый на всю Россию цыганский хор. Там, у цыган, дневал и ночевал брат Серёжа, без памяти влюбившийся в цыганку Машу Шишкину, семнадцатилетнюю красавицу, чье пение не его одного сводило с ума. Сергей пожертвовал для неё всем: карьерой, положением в свете, планами на будущее. Кончилось тем, что за большие деньги он выкупил Машу из хора и она уехала с ним в его имение Пирогово.
Сказывалась родовое свойство, которое Лев Николаевич обозвал «толстовской дикостью». С набожным Митей вдруг вновь случился новый переворот: он стал пить, курить, мотать деньги и кутить с женщинами лёгкого поведения. Он пробовал бороться с искушениями, записавшись в купцы третьей гильдии и открыв в Москве магазин. Однако дело было брошено, и опять пошли, как писал он братьям, «покупные удовольствия», не мешавшие философическим рассуждениям в том духе, что всему виной несогласие между «организацией общества» и «организацией человека как члена его».
Ради спасения души Митя выкупил из «весёлого дома» и взял к себе проститутку, безответную рябую Машу, которая самоотверженно за ним ходила, когда обнаружилось, что у Мити чахотка и дни его сочтены. Скончался он двадцати девяти лет от роду.
Примерно тою же стезёй двигался и Лев. Не в плане туберкулёза (Господь миловал), а в порядке ведения разгульной жизни. Он попытался сдать экзамены на кандидата, до чего не дошло дело в Казани. Два испытания выдержал, хотя готовился всего неделю. А потом «переменил намерение» и на следующий экзамен просто не явился.
Теперь Льву в одно место клюнула новая идея: пойти юнкером в кавалергардский полк. Началась венгерская кампания, гвардия выступала к западным границам, и юноша возмечтал: за боевое отличие его произведут в офицеры. Ничего не устроилось — юнкером он не стал, зато, помимо карт, увлёкся бильярдом, наделал новых долгов. Пришлось продать Воротынку, деревню из родового наследства.
Николай же после университета поступил на военную службу, получил звание прапорщика и был назначен в горную батарею на Кавказ — место, где все уважающие себя дворяне искали себе на… ну, приключений, наград и славы. Он уже принимал участие в «экспедициях» и получил Анну 4-й степени. В России старший из Толстых не был три года, пока не подошел отпуск, который он провел у сестры Маши, в имении Покровское. Там семья собралась на Святки.
Когда Николаю надо было возвращаться на службу, Лев вдруг объявил, что поедет с ним. Старшой не был против, однако в дороге выяснилось, что идеальный брат не совсем идеален. Лев оставил в дневнике запись: «На площади делал бесчинства. Жалко, что он не знает, какое большое для меня огорчение видеть его пьяным; я уверен, что так как это доставляет ему очень мало удовольствия, он удержался бы».
Первым ратным делом, в котором участвовал Лев, значившийся волонтёром, был обычный набег, а потом разграбление захваченного чеченского аула. Князь Барятинский, который командовал экспедицией, сквозь пальцы смотрел на мародерство. Это была ужасная и постыдная правда войны.
Таковой пришлось хлебнуть по самое сами знаете, что. Но и пошли литературные опыты — с попытками осмысления бытия. В повести «Казаки» процитирован блистательный Ермолов: «Кто десять лет прослужит на Кавказе, тот либо сопьется с кругу, либо женится на распутной женщине». А в дневнике это предсказание Толстым уточнено: «или с ума сойдет»: ремарка добавлена в дни очередного запоя Николеньки. Льву Николаевичу понятно, что он и сам под угрозой: «Мне кажется, что я от скуки рехнусь. Презираю все страсти и жизнь, а увлекаюсь страстишками и тешусь жизнью».
Ощущение своей ненужности в мире изводит Толстого, побуждая разрабатывать одну за другой программы «моральных правил», а затем с отвращением к себе признаваться, что они так и остались только на бумаге. Ему минуло 23 года, Лермонтов в этом возрасте уже был сформировавшейся (хотя и скверной) личностью. Запись Льва, относящаяся к тому времени: «Много рассчитывал я на эту эпоху, но, к несчастью, я остаюсь все тем же, в несколько дней я не успел переделать все то, чего не оправдываю. Резкие перевороты невозможны». Стало быть, все останется, как было: безнравственные женщины, карты, ложный стыд, неумение держаться на должной высоте, когда рядом опасность. Через год похожая запись: «Мне 24 года; а я еще ничего не сделал. Я чувствую, что недаром вот уже 8 лет я борюсь с сомнением и страстями. Но на что я назначен?»
Только бы дождаться первого офицерского чина: стыдно возвращаться в Россию юнкером — и в отставку. Записано Львом накануне своего двадцатипятилетия: «Я теперь испытываю в первый раз чувство чрезвычайно грустное и тяжелое — сожаление о пропащей без пользы и наслаждения молодости. А чувствую, что молодость прошла. Пора с нею проститься». Только что закончилась  очередная кровавая экспедиция по усмирению горцев, в которой он участвовал, а конца войне не видно. Меж тем так притягивает мысль «вступить опять в колею порядочной жизни — чтение, писание, порядок и воздержание. Из-за девок, которых не имею, и креста, которого не получу, живу здесь и убиваю лучшие года своей жизни. Глупо!»
3 июля 1852 года Толстой отослал тогдашнему редактору основанного некогда Пушкиным журнала «Современник» Некрасову рукопись своего «Детства». Это и был старт Льва Николаевича в Большую Литературу. Идея отразить четыре периода жизни человека — детство, отрочество, юность и молодость — овладела Толстым еще в Ясной Поляне. На Кавказ он взял с собой  конторскую тетрадь с первыми набросками. Лев писал: «Интересно было мне просмотреть свое развитие, главное же, хотелось мне найти в отпечатке своей жизни одно какое-нибудь начало — стремление, которое бы руководило меня, и вообразите, ничего не нашел, ровно: ничего, случай… судьба!»
Первая публикация — и сразу же успех. Для большинства дебютантов подобный результат стал бы гибельным, ранний успех кружит голову — эта напасть чуть не погубила Достоевского. Однако с Толстым вышло иначе: редакторская правка «Детства» Льву не понравилась, он приструнил своего Пегаса. Да к тому же Толстой ещё окончательно не решил, будет ли он продолжать свои опыты в художественной литературе.
Офицером (прапорщиком) Лев стал, прослужив на Кавказе два с половиной года. И тут же перевелся в Дунайскую армию. 19 января 1854 года Толстой навсегда простился с Кавказом. По пути на новый театр военных действий Лев останавливается у сестры Маши в имении Покровское, где открылась неприятная правда. Усадьба принадлежала Валериану Толстому, племяннику скандально известного Толстого-Американца и троюродному брату яснополянских Толстых. Маша вышла за него семнадцатилетней, он был вдвое её старше. О том, что этот брак, в котором родилось подряд четверо детей, оказался несчастливым, стало известно не сразу. Деспот в семье, сладострастник по натуре, Валериан после женитьбы продолжал содержать личный гарем из крепостных. В конце концов Маша осознала, что ей предназначена роль старшей жены в серале, и разъехалась с супругом. Лев никак не мог понять, почему братьев и сестру преследуют одни только несчастья и несуразы. Может, это наказания за грехи рода?
И снова потянулись военные будни. Дневниковые записи дунайского периода содержат постыдные факты: опять крупный карточный проигрыш — три тысячи, придется продать лошадь. Опять бесхарактерность и лень, опять бегал за девками и «целый вечер шелопутничал». Между тем приходит известие, что на северных крымских берегах высадилась соединенная армия англичан, французов и турок и что, опрокинув на речке Альме дивизии князя Меншикова, союзники двинулись к Севастополю. Лев Николаевич приезжает в осажденный Севастополь 7 ноября.
Полтора месяца Толстой провел на Четвертом бастионе, который считался самым гибельным местом, потому что бомбардировки не прекращались там сутками напролет.
Ордена Святой Анны четвертой степени с надписью «За храбрость» (как у брата) прапорщик Толстой удостоился без протекции — он его заслужил. Дневник того периода содержит интересное признание: Толстому жаль уходить с бастиона, он сроднился со своими «солдатиками и с моряками», даже в опасности он находит какую-то «постоянную прелесть», хотя горько думать, что, видно, его судьба — служить просто «пушечным мясом». Он был и в деле на Чёрной речке, и при штурме 27 августа, когда командовал батареей. В Севастополе он встретил свой 27-й день рождения, плакал, видя город в огне и французские знамена на бастионах. Наблюдал эвакуацию по колыхающемуся мосту на Северной стороне. Был свидетелем взрыва заминированного форта, который решили не оставлять противнику, не заморачиваясь о судьбе пятисот русских раненых, которые там были брошены якобы на милость противнику.
Теперь задайся вопросом, читатель: отчего Лев Николаевич Толстой в своих текстах не проявлял элементов юмора или хотя бы иронии? Да, собственно, и вопрос-то риторический.
Исследователь творчества Толстого Марк Алданов не поленился оборз… обозреть, конечно гибельные мотивы в художественных произведениях Льва Николаевича: «Смерть от удара (граф Кирилл Безухов, Николай Андреевич Болконский). Смерть от чахотки (Николай Левин, барыня в «Трех смертях»). Смерть от родов (княгиня Болконская). Смерть от ушиба (Иван Ильич). Смерть от жары (арестант в «Воскресении»). Смерть от холода (Василий Брехунов). Самоубийство посредством выстрела (Нехлюдов в «Записках маркера»). Самоубийство посредством повешения (Меженецкий). Самоубийство под колесами поезда (Анна Каренина). Убийство в рукопашной схватке (Хаджи-Мурат). Убийство в сражении (Болконский, Курагин и др.). Убийство судом Линча (Верещагин). Расстрел (пленные русские в «Войне и мире»). Виселица (Светлогуб, Лозинский и Розовский в «Воскресении»). Задушение (ребенок во «Власти тьмы»). Отравление (купец Смельков). Смерть лошади (Холстомер). Смерть дерева («Три смерти»). Смерть цветка (вступление к «Хаджи-Мурату»)».
Можно ли хоть на какую-то их этих погибелей посмотреть сквозь призму иронии? Неужто трагикомедийный подход ни в какую калитку не влезет…
После краха Крымской кампании Толстой получил перевод в столичное ведомство, ведавшее изготовлением ракет (тогда, если что, были несколько иные ракеты, нежели сейчас, да и начиняли их не теми веществами); он ни разу там не появился до самой своей отставки. Зато поехал в путешествие, как принято у нас говорить, «галопом по европам».
Вы помните, конечно, что искали и нашли Швейцер и Кроули в Париже. У Толстого в 1857-м было своё открытие — само собою, парижское. Льву Николаевичу вздумалось посмотреть на казнь. На гильотину привели повара, который ограбил и зарезал двух своих собутыльников. На площади собралось двенадцать тысяч человек, было много женщин и детей. Настроение царило приподнятое. Преступник поднялся на эшафот, поцеловал распятие, и через минуту в корзину упала его отрубленная голова. «Я видел много ужасов на войне и на Кавказе, — писал Толстой своему приятелю Боткину в тот день, — но ежели бы при мне изорвали в куски человека, это не было бы так отвратительно, как эта искусная и элегантная машина, посредством которой в одно мгновенье убили сильного, свежего, здорового человека».
Потрясенный Толстой был категоричен в своих выводах: «Закон человеческий — вздор! Правда, что государство есть заговор не только для эксплуатаций, но, главное, для развращения граждан». И быть причастным к этому заговору он не желает. С этой минуты он ни при каких обстоятельствах не будет служить никакому правительству! Для него существуют лишь законы нравственные, «законы морали и религии», он признает «законы искусства, дающие счастие всегда; но политические законы для меня такая ужасная ложь, что я не вижу в них ни лучшего, ни худшего». В сущности, это стихийный анархизм, но с привкусом самокопательского толстовства.
Эх, Лёва, Лёва, мы с тобой в Париже нужны как… Его преследовали кошмары, ему снилось, что нож гильотины опускается и на его голову. Надо было бежать, куда угодно — и мелькнула мысль о Швейцарии, откуда он написал Боткину, что в Париже прожил полтора месяца «в содоме, и у меня на душе уж много наросло грязи, и две девки, и гильотина, и праздность, и пошлость».
Толстой направился в Германию, в Штутгарт, намереваясь, если получится, оттуда махнуть в Лондон к Герцену (тому самому, которого разбудили декабристы), но тут произошел срыв, который, очень даже гармоничен с «толстовской дикостью». Поблизости от Штутгарта находится Баден-Баден, «Рулетенбург», как он назван в «Игроке» Достоевского, который спустил там всё до копейки. С Толстым — и об этом почему-то теперь не принято вспоминать, хотя Фёдора Михалыча как раз и связывают с лудоманией без оглядки на авторитет — произошло то же самое. За три дня Толстой проигрался вдрызг, пришлось одалживаться у Тургенева (что делал и Достоевский), который пристыдил, но выручил.
После возвращения из европейского разврата Толстой три с половиной года ничего не публиковал. Своему другу, поэту и помещику Афанасию Фету он пишет: «Стыдно, когда подумаешь: люди плачут, умирают, женятся, а я буду повести писать „как она его полюбила“. Глупо, стыдно». Ну, мы знаем, что стыдно — это когда видно, а всё остальное есть общепринятая норма. Но мы ведь имеем дело с человеком, страдающим обнажением совести. Зато Льва Николаевича всё ещё помнят и пишут об нём книжки, а нас еще неизвестно, заметят ли вообще.
Снова погружение в помещичьи дела и мысли о женитьбе. На Тургенева, который гостил в Ясной Поляне летом 1858-м, изменения произошедшие с Толстым, произвели тягостные впечатления. «Он весь теперь погрузился в агрономию, таскает сам снопы на спине, влюбился в крестьянку — и слышать не хочет о литературе», — такую запись оставил Иван Сергеевич. На самом деле девушку, которая в ту пору владела мыслями Льва Николаевича, звали Екатерина Тютчева. Уже в старости Толстой называл её отца Фёдора Тютчева любимым своим поэтом, а вот о Екатерине Фёдоровне старался не вспоминать. Тургенев пишет Фету из Рима, что рад за Толстого, если верить слуху о его предстоящей женитьбе на Тютчевой. А сама она держалась со Львом Николаевичем ровно, любезно — и только. Философические беседы о серьезных предметах вовсе не то, чего Толстой ожидал, очень быстро произошёл разрыв. Подводя итог, Толстой напишет своей тётушке, что «Тютчева была бы хорошая, ежели бы не скверная пыль и какая-то сухость и неаппетитность в уме и чувстве».
Теперь все силы Толстой отдаёт заботам о поместье. Своих крестьян он перевел с барщины на оброк, а почти всем дворовым дал вольную. В Герцовке, деревне, расположенной в десяти верстах от Ясной Поляны, устраивалась образцовая ферма. Там жила Аксинья Базыкина, та самая крестьянка, которую приметил наблюдательный Тургенев.
Она была замужем, но супруг занимался извозом, нечасто заглядывал в родной дом. Связь Аксиньи с барином продолжалась три года. Когда юная супруга наконец оженившегося Льва Николаевича приехала в Ясную Поляну, ей показали мощную бабу, пришедшую мыть полы в господском доме. Сгорая от ненависти и ревности, новоявленная графиня могла думать только об одном: эта пейзанка, похоже, брюхата, какой ужас, если ребёнок родится раньше, чем их с Лёвочкой первенец, и неужели он вправду мог вот с нею…
Толстой счёл своим долгом дать прочитать свои дневники невесте перед свадьбой, а там все ходы записаны. Амурные встречи то в лесу, то в укромных уголках усадьбы продолжались, и, ругая себя скотом, Лев, ужасаясь, чувствовал свою инфернальную зависимость от Аксиньи, которая обладала непередаваемым словами «жизнеутверждающим шармом». Собственно, для русского дворянства это было нормой, ничего экстраординарного здесь не наблюдалось. И у Ивана Тургенева в Лутовинове была своя «Аксинья», о чём хозяин-барин особо не переживал. И задумайтесь вот, о чём: почему барин может с крестьянкой, не особо стесняясь, а барыня с крестьянином — как-то некомильфо?
В ту пору Толстой был в некотором роде увлечён ещё и охотой (в смысле, на зверьё). В декабре 1858-го он поехал под Вышний Волочек, в имение знакомого литератора Громеки, пригласившего на медвежью травлю. По правилам следовало тщательно утоптать снег вокруг засады, где охотник на своём номере ждал с ружьем, прислушиваясь к гону. Из глупого молодечества Толстой этого не сделал, а когда на поляну выскочила медведица, не смог ее уложить первым выстрелом, попал в пасть зверюге вторым и — тут же очутился в снегу, придавленный очумелым монстром. Товарищи, находившиеся на другом краю поля, ничем не могли помочь, однако один из мужиков таки подоспел аккурат в ту минуту, когда у Льва уже трещали кости на лбу — и отогнал медведицу хворостиной. Снег вокруг был весь в крови, глаз уцелел чудом, а глубокий шрам на лбу остался у Толстого на всю жизнь. Медведицу он, отлежавшись, убил через двенадцать дней. Её шкура долго потом хранилась в Ясной Поляне, хотя, хозяин не особо распространялся о своём подвиге.
Осенью 1859-го Толстому представилось, что он таки нашел свою отдушину: он решил, что посвятит себя народному образованию. В последующие два года педагогика будет главным увлечением Льва Николаевича. Школу он находил «поэтическим, прелестным делом, от которого нельзя оторваться». Классы были устроены во флигеле, открывались они в восемь утра, днем был предусмотрен перерыв, а потом занимались опять, чуть ли не до полуночи. Всего учеников набралось в первую зиму около пятидесяти, некоторых родители привозили из дальних деревень, и они оставались в Ясной на ночь.
Толстой твердо решил, что у него будет школа нового типа: ничего похожего на уроки отставных солдат или сивоносых дьячков, которые учили грамоте и счету, полагаясь главным образом на розги. О телесных наказаниях в его школе не могло быть и речи, да и надобности наказывать не возникло ни разу. В крайних случаях довольно было угрозы, что совравшему прилепят на спину ярлык «лгун» и так проведут по деревне. Или — что самое страшное — провинившихся больше не пустят на занятия.
 Николай Толстой у брата в Ясной почти не бывал, а приезжая в Москву, поселялся где-нибудь на окраине, едва ли не в лачуге, и вскоре оставался без гроша, все раздав каким-нибудь случайно встретившимся оборванцам. Стремительно прогрессировала его рано выявившаяся чахотка. Николаю Николаевичу пришлось уехать на юг Франции, где в тяжелых страданиях он скончался на руках у брата осенью 1860 года.
В дневнике, который Лев вскоре забросил, к тому периоду относится особенно много записей, свидетельствующих о тяжелом духовном кризисе, например: «Скоро месяц, что Николенька умер. Страшно оторвало меня от жизни это событие. Опять вопрос: зачем? Уж недалеко от отправления туда. Куда? Никуда». Решено: искусству он, Лев Толстой, никогда не вернется. Если у него что-то еще осталось «из мира морального», так одно лишь «глупое желание знать и говорить правду», ужасную правду о том, что всё — дичь, всё обман перед лицом главной истины о пустоте неба и безысходной тоске существования.
Толстого до конца дней будет мучить проблема, о которой он писал Фету в 1861 году: чем оправдана жизнь, если она заканчивается небытием? Он попытается осмыслить и разрешить этот вечный вопрос в трактате «О жизни», настаивая на том, что искусство только «прекрасная ложь», если в нем нет наглядного морального поучения.
Из кризиса вывела женитьба. Отец невесты Андрей Евстафьевич Берс был честным лекарем и многодетным отцом (восемь детей). Он странным образом связал себя с семьёй Тругеневых. Одно время он считался личным врачом этого рода, имел отношения с самодурственной Варварой Петровной Тургеневой, так резко нарисованной в рассказе «Муму», и родилась от этого порочного соединения девочка, Варя Лутовинова, единоутробная сестра Ивана Тургенева. Толстой как-то обвинил Ивана Сергеевича в той самой порочности (хотя и сам тем же лыком шит), дело дошло до вызова на дуэль, которая не состоялась, но семнадцать лет два великих сочинителя пребывали в жестокой ссоре.
Лев Николаевич хорошо, с детства знал мать Сони Берс, Любу Иславину (София была вторым по счёту ребенком Берсов). В сословном мире русского дворянства всё детерминировано. Соня росла в Московском Кремле, там находилась казённая квартира Берса, служившего тогда в ордонанс-гаузе. Вообще-то Лев Николаевич вначале строил планы на старшую из Берсов, Лизу. Соня была очень живой, но сентиментальной девочкой, которая словно «не доверяла счастью, не умела его взять и всецело пользоваться им». Лиза, с которой у неё еще в ранние годы начались столкновения и ссоры, прозвала Соню «наша фуфель», издеваясь над ее всегдашней меланхоличной чувствительностью. К слову, приступы чёрной меланхолии будут преследовать Софью Андреевну до самой её кончины.
Когда летом 1856 года Лев Николаевич, автор уже прочитанных сестрами повестей, впервые побывал у Берсов, Соня, на которую он произвел большое впечатление, записала красивым почерком в своем дневнике: «Вернется ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве?» А Лиза добавила на полях крупными грубыми буквами: «Дура».
О том, что у Сони был роман, Лев долгое время не знал. Героем был некто Поливанов, будущий лейб-гвардеец, учившийся в Петербурге в Инженерной академии. Считалось, что они с Соней влюблены друг в друга и что она его невеста. Хотя пока круг Берсов все это держал в тайне, однако шила в мешке не утаишь, а на злых языках мир стоит.
И все же в итоге — Соня. В день венчания Толстой явился к невесте с утра, хотя это не полагалось, и вновь стал ей внушать, что она делает ошибку, напомнил о Поливанове, предложил всё кончить, пока не поздно. Соня рыдала. Вмешалась мать: пристыдила, отправила назад. А Поливанов согласился быть одним из шаферов на свадьбе.
Венчались под вечер в кремлевской церкви Рождества Пресвятой Богородицы, переполненной приглашенными. «Гряди, голубица» — раздалось с хоров при входе невесты, чью бледность и припухшие от слез глаза скрывала вуаль.


ТОЛСТОВЦЫ ВЫНОСЯТ ТОЛСТОГО


И, между прочим: лакей, который по утрам будил Льва Николаевича, неизменно был облачён в торжественную ливрею и носил белые перчатки. Граф же, надев неряшливую, но аккуратно почищенную поддёвку, первым делом после пробуждения брал свой ночной горшок и собственноручно его выносил куда следует.
Чему нас учит писатель Достоевский? Конечно же, тому, что, ежели ты старушку укокошил — позаботься в первую руку об том, чтобы убрать всех свидетелей, да ещё избавься от топора. Чему мы можем научиться у писателя Толстого? Ну, во-первых, у какого Толстого… их у нас как собак нерезаных, а уж если принять во внимание не только писателей…
Конечно, мы про Льва Николаевича. А он учит он не только тому, что не надо Муму под поезд бросать (не обессудь за пошлую шутку) и следует самому выносить то, что из тебя выйдет. Он приучает любить людей, а, впрочем, ещё Федор Михайлович заметил: в отвлечённой любви к человечеству любишь всегда одного лишь себя.  Толстой кое-чему научил и Альберта нашего Швейцера. Даром что сам в жёны взял докторскую дочку, да притом — отчасти немку. После брака с Софьей Андреевной началась вторая половина жизни Льва Николаевича, которая по длительности мучений вышла побольше первой и закончилась шумным бегством восвояси. Соня была ясной, простой — не то что обожавшая философские беседы дочка поэта Тютчева. Но сорок восемь лет брака всё-таки перебор.
Софье Андреевне суждено было стать фабрикой по производству Толстых. К этому следует добавить и неблагодарную работу литературного подмастерья. Только «Войну и мир» графиня переписывала семнадцать раз. В смысле, технически. Сестре Татьяне она в отчаянии пишет в 1880 году из Ясной о страшно надоевшей «тюрьме», из которой только и мечтает вырваться: «Как мне иногда тяжела моя затворническая жизнь! Ты подумай, Таня, что я с сентября из дома не выходила… иногда такое чувство, что меня кто-то запирает, держит, и мне хочется… разломать все кругом и вырваться куда бы то ни было — поскорей, поскорей!..» Может, у неё клаустрофобия развилась? И это среди великолепных открытых ландшафтов лесостепной зоны.
Переехали в Москву, на долгих двадцать лет. Толстой в ужасе ходил по улицам Первопрестольной, наблюдая нравы многочисленных нищих, убогих и странников, заговаривал с ними, входил, подавив брезгливость, в их зловонные трущобы. Это было во много раз хуже жизни самых бедных и опустившихся крестьян. В Белокаменной даже подвал на Хитровке представлялся землей обетованной, а полицейские — ангелами, забирающими беспаспортных в спасительно-тёплый участок.
Итог «московских прогулок» (так Толстой хотел назвать цикл очерков о Москве) оказался печальным: «Я обходил все квартиры и днем и ночью, 5 раз, я узнал почти всех жителей этих домов, я понял, что это первое впечатление было впечатление хирурга, приступающего к лечению раны и еще не понявшего всего зла. Когда я осмотрел рану в эти 5 обходов, я убедился, что рана не только ужасна и хуже в 100 раз того, что я предполагал, но я убедился, что она неизлечима, и что страдание не только в больном месте, но во всем организме, и что лечить рану нельзя, а единственная надежда излечения есть воздействие на те части, которые кажутся не гнилыми, но которые поражены точно так же».
В нужный момент Толстому подвернулся молодой человек по фамилии Чертков. В 1883-м Льву Николаевичу рассказали, что в имении своих небедных родителей Лизиновке Острогожского уезда Воронежской губернии живет большой оригинал. Чертков оставил службу в конной гвардии, поставив крест на ожидавшей его блестящей карьере и занялся благотворительной деятельностью среди крестьян. Родители были огорчены, но сын остался непреклонен, заявил что «дальше так жить не может, что ему необходимо найти выход из той пустоты, в которой он находится». Да это ж родственная душа!
В провинции чудачества Черткова создали ему репутацию сумасшедшего. Этот странный аристократ на земских собраниях вел себя в стиле отрицательного героя романа Достоевского «Бесы»: демонстративно грыз семечки. Очевидно, что он даже пример брал с литературного персонажа, по сути, являющегося карикатурой на либерально настроенного интеллигента. Фёдор Михайлович хорошему не научит.
Дочь Толстого Александра Львовна оставила такое воспоминание: «Достаточно было взглянуть на этого красивого, стройного человека, на гордую постановку его головы, громадные, выпуклые, холодные глаза, нос с небольшой горбинкой, чтобы понять, как он был избалован судьбой, как он привык играть роль и властвовать над людьми». Когда Чертков в блестящем мундире конногвардейского полка появлялся на придворных балах, дамы сходили по нём с ума, и чем холоднее и равнодушнее относился к ним Чертков, тем больше он имел успеха. Одна из особ царской семьи как-то на придворном балу подошла к нему во время вальса и положила руку на его плечо, желая с ним танцевать. Чертков вежливо поклонился и сказал, что он не танцует. Это было для дворянского общества неслыханным хамством, придворные пришли в ужас, а светские кумушки с восторгом передавали друг другу о смелой выходке молодого офицера.
Толстого давно уже занимала идея издания книг для просвещения российских пролетариев. В этом деле он очень рассчитывал на своего энергичного единомышленника. Остановились сначала на плане издания для народа репродукций картин с пояснительными текстами (по сути, лубков). С этой идеей пришли к издателю лубочных книжек и картин Ивану Сытину. Затея воротиле понравились, он даже выразил согласие издавать тексты, если они разрастутся, отдельными книжками. Так начиналось книгоиздательство «Посредник». Подразумевалось посредничество между народом и… а вот тут даже не решаюсь сказать, кем.
Однажды ночной кошмар поразил Толстого настолько, что граф проснулся в холодном поту. Он оставил запись в своём дневнике: «Видел сон о Черткове. Он вдруг заплясал, сам худой, и я вижу, что он сошел с ума». Чертков, между прочим, с возрастом жирел, превращался в настоящего то ли хряка, то ли борова. Но харизмы ему доставало вполне и после утраты худобы. Кстати, Чертков прожил на этом свете ровно столько же, сколько и Толстой — 82 года. Уж не знаю, зачем я здесь сообщил данный факт.
Одно дело — книжки тискать, другое — давать личный пример. План идеальной семейно-общинной жизни или, иначе, раздачи «имения», начертанный Толстым в 1881 году, представляет собой очередную утопию в ряду, который начинался ещё с платоновской Атлантиды. Вот некоторые положения: «Жить в Ясной. Самарский доход отдать на бедных и школы в Самаре по распоряжению и наблюдению самих плательщиков. Никольский доход (передав землю мужикам) точно так же.  Меньших воспитывать так, чтобы они привыкали меньше требовать от жизни. Учить их тому, к чему у них охота, но не одним наукам, а наукам и работе. Прислуги держать только столько, сколько нужно, чтобы помочь нам переделать и научить нас и то на время, приучаясь обходиться без них. Жить всем вместе: мужчинам в одной, женщинам и девочкам в другой комнате. Комната, чтоб была библиотека для умственных занятий, и комната рабочая, общая. По баловству нашему и комната отдельная для слабых. Кроме кормления себя и детей и учения, работа, хозяйство, помощь хлебом, лечением, учением. По воскресениям обеды для нищих и бедных и чтение и беседы. Жизнь, пища, одежда всё самое простое. Всё лишнее: фортепьяно, мебель, экипажи — продать, раздать. Наукой и искусством заниматься только такими, которыми бы можно делиться со всеми. Обращение со всеми, от губернатора до нищего, одинаковое. Цель одна — счастье, свое и семьи — зная, что счастье это в том, чтобы довольствоваться малым и делать добро другим».
Пожалуй, такой текст мог составить очевидный самодур, которого умные разумно бы проигнорировали. Но данном случае нашелся оголтелый резонёр в лице Черткова. Так и появилось общемировое общественное явление под названием «толстовство».
Одновременно в графе стали появляться признаки религиозного фанатизма. Лев Николаевич накладывал лекала христианства на свою жизнь и, что самое досадное, на существование домочадцев, находил немного сходства, злился, чем досаждал родственникам. Софья Андреевна в том же 1881-м пишет сестре: «У нас часто бывают маленькие стычки в нынешнем году. Я даже хотела уехать из дому. Верно, это потому, что по-христиански жить стали. По-моему, прежде, без христианства этого, много лучше было».
Брат Сергей, остававшийся скептиком и человеком не особо верующим, всё чаще спорил со Львом о смерти, о добре и зле. Сергей Николаевич ненавидел плодившихся толстовцев, оставался подлинным барином — властным, соблюдавшим дистанцию, элегантным, недоверчивым. Крестьяне приветствовали его издалека и оголяя головы. Жена, «отставная» цыганка Маша, не осмеливалась в его присутствии поднять свой некогда прекрасный голос. Три его немолодые незамужние дочери и представить не могли того, кто мог бы однажды попросить их руки у молчаливого, сурового отца. Одна из них говорила по-французски: «У нас здесь гнездо старых дев, и дети наши будут жить так же».
Лев Николаевич между тем не оставлял попыток вписаться в суровую жизнь простонародья. Из корреспонденции одного русского почитателя Толстого (1886 год, Вячеслав Грибовский): «Мне пришлось присутствовать при кладке крыши на сарае бедной деревенской вдовы, которой, по примеру Льва Николаевича, пришел помогать сосед мужичок и еще какой-то паренек. Этот мужик, Прокофий, худой, истощенный, "заправлял работами" и действительно, входя в роль, командовал как следует, без стеснений. Он, по-видимому, уже вполне привык к Льву Николаевичу, более или менее узнал его взгляд на непротивление злу и поэтому не сдерживаясь проявлял свой раздражительный характер. Льву Николаевичу нравилась его новая работа. Он с видимым наслаждением подпиливал бревна, вырубал гнезда для стропил, обстругивал деревянные гвозди, изредка отрываясь от работы для того, чтобы скрутить толстую неуклюжую папироску».
Уместен вопрос: а что тогда Пророк курил? По всей видимости, какое-то курево, но не опиум или гашиш. Хотя, не факт. И да: уже тогда возникла главная этическая парадигма Толстого: не противляйся злу насилием.
Поздней осенью 1893-го в дневнике Софьи Андреевны появляется сюрреалистическая запись: «Я верю в добрых и злых духов. Злые духи овладели человеком, которого я люблю, но он не замечает этого. Влияние же его пагубно. И вот сын его гибнет, и дочери гибнут, и гибнут все, прикасающиеся к нему. А я день и ночь молюсь о детях. И это духовное усилие тяжело… и я погибну физически, но духовно я спасена, потому что общение мое с Богом, связь эта не может оборваться, пока я не под влиянием тех, кого обуяла злая сила».
Удивительно, что графиня не уничтожила эту единственную за весь год заметку в своём дневнике. Неуклонно росла ненависть Софьи Андреевны к Черткову и другим «тёмным», как она (а вслед за ней и другие) именовала «толстовцев» (скорее всего, слово «тёмные» она позаимствовала у цыганки Марии Михайловны, супруги Сергея Толстого), искренне возлагавшей несчастья в своей семье на Льва Николаевича и, разумеется, толстовцев, которых тоже презирала, боялась и называла «тёмненькими, чудесными»). В дневниках и письмах Софьи Андреевны, начиная с 1880-х, рассыпано множество недоброжелательных суждений об этих несимпатичных, «ленивых и глупых» людях, что-то вроде такого: «Жалкое отродье человеческого общества, говоруны без дела, лентяи без образования». Напомню, и у Льва Толстого никакого диплома не было, он любил поговорить, хотя и от дела не отлынивал. В наше время толстовство рассматривают как ранний вариант явления, получившего позже именование «дауншифтинг». Это верно лишь отчасти, ибо у нынешних дауншифтеров с идеями беда.
Однажды Толстой согласился на просьбу Черткова сняться с его учениками и сотрудниками издательства «Посредник» в московском фотоателье Мея, что вызвало праведный гнев Софьи Андреевны, который нисколько не утих и спустя неделю, о чём красноречиво говорит запись в ее дневнике: «Обманом от нас, тихонько уговорили Льва Николаевича сняться группой со всеми тёмными… Снимаются группами гимназии, пикники, учреждения и проч. Стало быть, толстовцы — это учреждение. Публика подхватила это, и все старались бы купить Толстого с учениками. Многие бы насмеялись. Но я не допустила, чтоб Льва Николаевича стащили с пьедестала в грязь. На другое же утро я поехала в фотографию, взяла все негативы к себе, и ни одного снимка еще не было сделано. Деликатный и умный немец-фотограф, Мей, тоже мне посочувствовал и охотно отдал мне негативы».
Кстати, Софья Андреевна была фотолюбительницей и разбиралась в этом деле. Ночью графиня «била» негативы возмутивших ее фотографий и старалась из них бриллиантовой серьгой вырезать лицо Льва Николаевича. Странное занятие и глупая история. Толстой по результатом скандала оставил такую запись в дневнике: «Вышло очень неприятное столкновение из-за портрета. Как всегда, Соня поступила решительно, но необдуманно и нехорошо».
Софья Андреевна, пытаясь объяснить себе и другим свои нервные срывы, следовавшие один за другим: «Со временем я ясно поняла, что мое крайнее отчаяние было не что иное, как предчувствие смерти Ванечки… Такие периоды настроения вне нашей власти». Ванечка был Софье Андреевне особенно дорог. Он часто болел и отличался повышенной чувствительностью, умиляя мать, которую часто одолевали предчувствия, что этот хрупкий и нежный цветок скоро завянет, что он не будет жить.
 Это была не первая детская смерть в семье Толстых: ранее скончались  Петенька, Коленька и Алёша. Для XIX века младенческие смерти были, как это цинично не звучит, событиями частыми. Медицина тогда была слабо развита, давая веские аргументы Толстому для отрицательного отношения к врачам и их «шарлатанскому» ремеслу. Обычная семейная жизнь, описанная в частности и в «Крейцеровой сонате»: «Это была какая-то вечная опасность, спасенье от нее, вновь наступившая опасность, вновь отчаянные усилия и вновь спасенье — постоянно такое положение, как на гибнущем корабле». Такова была бытовая атмосфера позапрошлого века, «но все-таки лучше, чтоб умирали маленькие, если уж нужно кому-нибудь умирать»: так утешала Толстых посвятившая себя спасению во Христе Мария Николаевна.  Сам Лев Николаевич записал после похорон четырехлетнего Алёши: «Об этом говорить нельзя. Я знаю только, что смерть ребенка, казавшаяся мне прежде непонятной и жестокой, мне теперь кажется и разумной и благой. Мы все соединились этой смертью еще любовнее и теснее, чем прежде».
22 февраля 1901 года было официально опубликовано постановление Синода, подписанное тремя митрополитами и четырьмя епископами: «В наши дни, Божьим попущением, явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его матери, Церкви православной, и посвятил литературную свою деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепка была Русь святая». Далее в документе говорилось о том, что в своих произведениях и письмах, которые распространяют по всему миру, но в особенности в России, сам Толстой и его ученики фанатично проповедуют отречение от всех православных догматов, отрицают непорочное зачатие, насмехаются над таинствами. А потому Православная церковь не может считать его своим членом до тех пор, пока он не покается.
В день публикации постановления Лев Николаевич случайно оказался на Лубянской площади. Какой-то человек, узнав его, крикнул: «Смотрите, вот дьявол в прообразе человека!» Немедленно громадная толпа окружила старика, кричали «ура», сдавили его тесным кольцом. Таковы были настроения и чаяния тогдашнего общества.
За свою подрывную деятельность Чертков был отправлен в ссылку. Куда бы, вы думали? Представьте себе, в Англию. Там в городке Кройдон (а позже — в ряде других уголков, в том числе в живописной местности Стэплтон) зарождались общины толстовцев. Владимир Григорьевич в синергии с некоторыми энтузиастами-англичанами и сам основал свою «толстовщину». Одиозный Кроули приблизительно в то же время сколачивал свою секту сатанистов. И Алистер, и Владимир использовали для формирования сообществ «по интересам» один и тот же материал: великих британцев, которые, собственно, и изобрели дауншифтинг. Толстовцы старались пахать землю и не жрать мяса. У одних это получалось, у других — не очень. А в общем и целом это гораздо труднее, нежели заигрывать с тёмными силами.
Характерно, что Стэплтон даже в 1960-е привлекал пацифистов и вегетарианцев со всего мира, так что Лев Толстой косвенно стал такой же иконой поколения «секс-рок-наркотики», как и Алистер Кроули. Но в основной массе своей общины толстовцев развалились — по причине того, что одно дело пахать для души время от времени, другое — впахивать ежедневно.
Чертков здорово перессорился со своими соратниками-британцами, многие из которых, согласно духу времени декаданса одновременно с толстовством увлеклись спиритизмом, оккультизмом, магией и прочей чертовщиной. Вообще английских толстовцев местные обзывали «queer people» (странные люди). Они и были таковыми.
После почти одиннадцатилетнего отсутствия своего присутствия в Матушке-России Чертков вернулся в страну происхождения — уже в ранге «генерала толстовства». Он устроился в пяти верстах от Ясной Поляны, в заброшенной усадьбе Ясенки, потом начал обустраивать дом в Телятниках. Первый этаж выделен был «соратникам», то есть людям, выполнявшим при Черткове ту или иную работу — от секретарской до кухонной. Все они, человек двадцать, преданные толстовцы, презирали комфорт и собственность, спали на полу, подстелив солому и завернувшись в собственную одежду. На втором, в прилично обставленных комнатах, жили Владимир Григорьевич с женой и сыном и его мать.  Наведывался Четков и к своему «гуру» — уже одряхлевшему и уставшему бороться с засильем супруги. По инициативе Софьи Андреевны православный священник отслужил в Ясной молебен с водосвятием, дабы изгнать дух Черткова. Графиня клялась: «Мерзавец и деспот! Забрал бедного старика в свои грязные руки и заставляет его делать злые поступки. Но если я буду жива, я отмщу ему так, как он этого себе и представить не может». Однако Владимир Григорьевич не был сатаной или хотя бы бесноватым. Он являлся вполне себе благовоспитанным буддистом, хотя сам того не осознавал. Как-то жарким днем Лев Николаевич заметил комара на лысине Владимира Григорьевича и ловко прихлопнул кровососущее насекомое. Ученик посмотрел на сэнсэя с укоризной и сказал, что ему должно быть стыдно, ведь он убил живое существо.
Между прочим, мать Черткова, аристократка, принятая ко двору, жила в толстовской общине своей жизнью: пила чай у себя в комнате, требовала белых накрахмаленных скатертей, столового серебра и тонкого фарфора. Владимир Григорьевич и сам выглядел всегда элегантно, несмотря на простую рубашку и грубые башмаки. Его сын Дима, весьма посредственный человек, напротив, отталкивал своей нечистоплотностью: толстовство в этом мальчике проявлялось в отказе от мытья и учения. Он постоянно чесался, валяясь на диване в грязных ботинках. На нерешительные упреки отца отвечал, что жить с мужиками можно, только окончательно опростившись.
Сергей Николаевич Толстой к старости сделался деспотом и мизантропом: не признавал ни православия, ни толстовского христианского учения, мрачно смотрел на происходившие в России перемены, отмену крепостного права называл великим несчастьем и считал, что манифестом о воле нанесено оскорбление лично ему. Целые дни он проводил за счетными книгами у себя в кабинете, где никогда не открывались окна, не выносил гостей, делая исключение для одного «Лёвочки», и даже с прислугой предпочитал не вступать в общение: обедал всегда один, велев прорубить форточку из столовой в буфетную, откуда ему подавали блюда. Много читал, всем интересовался, всех бранил и окончательно надломился, когда его дочь Вера — та самая, которая клялась оставаться старой девой — сбежала из дома с молодым работником-башкиром, привезённым ходить за лошадьми, и потом, трепеща от ужаса, вернулась под отчий кров с дитём в подоле. Сын, Григорий, плюнув на барство отца, вёл в столицах разгульную жизнь, вечно оставаясь без гроша в кармане.
Между тем сама идея толстовства набирала обороты и порождала смешных чудовищ. Незадолго до окончательного бегства Толстого из Ясной Поляны (в живом виде), некий киевский студент М. обратился к нему с назидательным письмом. Недовольный противоречиями между личной жизнью и воззрениями Льва Николаевича, он предлагал Толстому немедленно покинуть семью. Называя Льва Николаевича «голубчиком», рекомендуя ему «много раз прочесть письмо» и «подумать обо всем этом». М. взывал: «Откажитесь от графства, раздайте имущество родным своим и бедным, останьтесь без копейки денег и нищим пробирайтесь из города в город... Приходите тогда и в наш старый, добрый Киев, заходите ко мне, и я буду смотреть вам в глаза и на вашу седую бороду и наслаждаться тем, что вы дали первый росток, первый бутон для того, чтобы из него распустилось счастье, о котором у нас так много пишут, но которого никто еще не нашел...»
Юмор таки догнал Льва Николаевича.
Итак, Толстой помер, это со всеми случается. Само собой, во многих репортажах и мемуарах фигурировали крестьяне, несшие полотнище со словами: «Лев Николаевич, память о том добре, которое ты делал нам, никогда не умрет в нас, осиротевших крестьянах Ясной Поляны». Однако мало кто знал, что осиротевшие яснополянские мужики очень надеялись на мзду. Они, заломив шапки, возопили: «Ну вот, мы несли эту самую вывеску. Что ж, будет нам за это какое-нибудь награждение от начальства или от графини? Ведь мы как старались! Целый день на ногах! Опять же на венок потратились». Но никто не одарил просителей. А некоторые недоумевают, отчего случилась катастрофа 1917 года.
 Захоронили Толстого в лесу — согласно его желанию, там, где была зарыта, по рассказам любимого брата Николеньки, приносящая всем счастье «зеленая палочка».
Толстой способствовал второму рождению Швейцера. Достоевский породил Кафку.
Впрочем, Лев Николаевич своим творчеством смог погубить одного французского сочинителя. Так получилось, что повесть «Смерть Ивана Ильича» стала последней, прочитанной писателем Ги де Мопассаном перед погружением в бездну безумия. Она произвела на француза не просто сильное — ужасающее впечатление. Подавленный прочитанным, он сказал: «Я вижу, что вся моя деятельность была ни к чему, что все мои десятки томов ничего не стоят».



ЦАРЬ ГОЛОД


«Жизнь тела есть зло и ложь.
 И потому уничтожение этой жизни тела
есть благо, и мы должны
 желать его», – говорит Сократ.
«Жизнь есть то, чего не должно бы быть, – зло,
 и переход в ничто есть
 единственное благо жизни», – говорит Шопенгауэр.
«Все в мире – и глупость и мудрость,
и богатство и нищета,
 и веселье и горе – все суета и пустяки.
 Человек умрет, и ничего не останется.
 И это глупо», – говорит Соломон.
«Жить с сознанием неизбежности страданий,
 ослабления, старости и смерти
 нельзя – надо освободить себя от жизни,
от всякой возможности жизни», – говорит Будда.
И то, что сказали эти сильные умы,
говорили, думали и чувствовали
 миллионы миллионов людей, подобных им.

Из «Исповеди» Льва Толстого

Давайте представим, что Толстой оставил после себя только один текст: «Царство Божие внутри вас». Это самый большой трактат Льва Николаевича (а их у Толстого несколько), да к тому же сохранилось огромное количество черновых рукописей «Царства» — свидетельство колоссальных усилий автора.
Работа не то чтобы повлияла на умы современников, а, скорее, добавила перцу в «щи русского изуверства». Тогда эти самые умы каким только пойлом не питались.
Вероятно, если бы от Толстого осталось только «Царство Божие», он встал в один ряд с протопопом Аввакумом. Или с Петром Чаадаевым. Или с Николаем Чернышевским. Но его точно не знали бы вне пределах русского культурного мира. Это всё, конечно, надуманно, ибо всякий гений имеет право на эксперименты и экскременты, в том числе и литературные. Все-таки, «Царство Божие внутри вас» лишь один из продуктов грандиозных опытов Льва Николаевича в ваянии текстов, и даже в Библии собраны произведения разного качества.
Собственно, подтолкнул Льва Николаевича к написанию вышеозначенного опуса самый влиятельный правитель этой планеты. Имя ему: Царь Голод. Толстой (вдумайтесь в смысл фамилии) всячески старался помочь народу в этой беде, и, надо сказать, очень даже успешно. Ему помогали супруга и дети, и то был самый счастливый период жизни Льва Николаевича.
Толстые, а так же их соратники-дворяне открывали бесплатные общедоступные столовые. Эта деятельность спасла тысячи жизней, миссия была выполнена, хотя, кажется, у Достоевского есть такая тирада: «Ну, вот, я наелся. А дальше — что?» Демагоги любят повторять, что надо не рыбу раздавать, а удочки, не представляя даже, какая картина получится, ежели каждый новоявленный рыбак попытается занять место у водоёма.
Начинается «Царство Божие» с бомбардировки полемических аргументов против критики на более ранний пропагандистский труд Толстого «В чём моя вера?» Здесь автор прочерчивает своё духовное родство с лидерами секты американских квакеров, тоже продвигающих идею непротивления злу насилием. Далее следует обширная проповедь, что подтверждает простой факт: Лев Николаевич — отъявленный сектант, имеющий смелость выступать против Церкви как общественного института.
Толстой прослеживает историю христианства, стараясь показать, как из века в век уродовались «первородные» идеи основателей этой религии. Так вообще-то поступают все еретики. То есть, не извращают источники, а стараются очистить таковые от коросты. Однако мы должны констатировать: трактат Толстого не антирелигиозен, хотя и антиклерикален. Напомню, что родных и близких Льва Николаевича искренне пугало его религиозное неистовство, хотя и терпели.
Толстой на примерах показывает, что, собственно, Церковь как структура и была-то придумана для того, чтобы подавлять инакомыслие, хотя и в этом противостоянии прячется диалектика: «Ересь есть обратная сторона церкви. Там, где есть церковь, должно быть и понятие ереси. Церковь есть собрание людей, утверждающих про себя, что они обладают несомненной истиной. Ересь есть мнение людей, не признающих несомненность истины церкви».
Конечно, Толстой сочинил теологический текст, причём осознавая, что он стал авторитетом — и не только в русскоязычном культурном пространстве. Лев Николаевич демонстрирует отличную эрудицию, хотя университетов он, напомню, не кончал:
«Хочется сказать: «церкви могли отклоняться от христианства, ошибаться, но не могли они быть враждебны ему». Но посмотришь на плоды, чтобы оценить дерево, как учил Христос, и увидишь, что плоды их были злы, что последствием их деятельности было извращение христианства, и не можешь не признать, что, как ни добры были люди, – дело церкви, в котором эти люди участвовали, было нехристианское. Доброта и достоинства всех этих людей, служивших церквам, были доброта и достоинства людей, но не того дела, которому они служили. Все эти добрые люди, – как оба Франциска, d'Assise и de Lobes, наш Тихон Задонский, Фома Кемпийский и др. были добрые люди, несмотря на то, что они служили делу, враждебному христианству, и они были бы еще добрее и достойнее, если бы не подпали тому заблуждению, которому служили».
Далее Лев Николаевич жёстко проезжается по всей христианской обрядности, в самых циничных выражениях. Само собою, многие подозревают, что вера и религия пребывают в разных плоскостях. Но ведь в единой же реальности.
В своей книжке «Понатворили» я проанализировал трактат Льва Толстого «Что такое искусство?». Имеется виду искусство как художества. Гениальный сочинитель показал себя в этой работе с глупейшей стороны: если художник начинает рассуждать о творчестве, он завсегда продемонстрирует свою ограниченность, ведь судить автору остаётся только с позиции своего персонального эго, которое неидеально. А, если ты будешь вести себя как глупец, люди могут подумать, что ты глуп. Работа Толстого об искусстве осталась деликатно незамеченной широкой общественностью. А вот проповедь ненасилия — очень даже оказалась заметна.
 Ежели в наше время некий отчаянный мыслитель примется «наезжать» на Церковь, его могут уголовно наказать за оскорбление религиозных чувств. Всяк знает, что обрядность — это традиция, которая скрепляет общество, да и есть в данном культурном слое зёрна здравомыслия. Вот я довольно плотно занимался традициями и скажу, что, едва только находится чудак, который, как в песне поётся, всё сделает не так и задастся вопросом о том, на черта все эти ритуалы, традиция рискует умереть.
Противников трактата «Царство Божие внутри вас» было немало. С большой статьей «Заметки по поводу одного заграничного издания и новых идей графа Л. Н. Толстого» выступил поэт Яков Полонский, утверждавший, в частности: «В сущности же любовь, проповедуемая Толстым, таит в себе такие семена ненависти и затем братоубийственного кровопролития, что становится страшно». Однако каждому воздаётся по вере его и даруется по силе любви.
Лев Николаевич ни в коем случае не отрицал божественное происхождение Иисуса Христа (а вот Альберт Швейцер что-то подобное предполагал), но считал, что в основе должно находиться этическое учение Спасителя.
Проницательный Марк Алданов написал: «Христианин Толстой доходил в своих художественных произведениях до такого издевательства над людьми, на которое не решался ни один профессионал мизантропии. Шопенгауэр где-то замечает, что врач видит человека во всей его слабости, юрист — во всей его безнравственности, священник — во всей его глупости. Толстой-художник в своем отношении к человеку одновременно — врач, юрист и священник: он видит все зло человеческой природы, и его художественное творчество дает этому злу ряд необыкновенно ярких примеров».
Ходил в те времена «придворный анекдот» об императоре Александре III, который нашел «Царство Божие» ужасным и счёл, что Толстого следовало бы наказать: засадить или выслать. Царь дал волю чувствам (в книге много злых выпадов против монархической системы правления), да так и оставил всё без малейших последствий. Друзья и последователи, напротив, восторгались и весьма неумеренно. Стасов назвал трактат «первой книгой века», направив свои восторги автору: «У меня была только одна печаль и беда: зачем так скоро кончилась книга, зачем она не продолжается еще 200–300 страниц, зачем она не поворачивает гигантской львиной лапой еще сто других вещей».
В России «Царство Божие»  читали в запрещенных для ввоза и распространения из-за границы изданиях или в гектографических списках: пути уже давно налаженные, проторенные. Негласный надзор усиливали, но зримых результатов это не давало. Толстой даже и не предполагал печатание книги в России. Его тактика действовала безукоризненно, хотя, разумеется сторонники толстовского неистовства
преследовались.
Идея непротивления злу насилием далеко не всех повергала в священный трепет. Это как же — не дать мерзавцу по морде? Толстой со всей определенностью объяснял свою позицию: «Христос дает свое учение, имея в виду то, что полное совершенство никогда не будет достигнуто, но что стремление к полному, бесконечному совершенству постоянно будет увеличивать благо людей… Исполнение учения — в движении от себя к Богу». И ту же мысль, но еще отчетливее сформулирует Толстой в дневнике: «Очень важное. Непротивление злу насилием — не предписание, а открытый, сознанный закон жизни для каждого отдельного человека и для всего человечества… Закон этот кажется неверным только тогда, когда он представляется требованием полного осуществления его, а не (как он должен пониматься) как всегдашнее, неперестающее, бессознательное и сознательное стремление к осуществлению его».
Вспомните лермонтовского «Пророка»: «Глупец, хотел уверить нас, что Бог гласит его устами!» Само собою, когда кто-то принимается тебе доказывать, что Господь де говорил не так, а так, рожа его кирпича начинает просить (я не про Бога).
Меня в данном труде Льва Николаевича поражает прежде всего язык. Он до странности схож манерою с трактатом Альберта Швейцера о «трепете перед жизнью». Получается, когда блестящий художественны литератор берётся за разъяснения некоторых своих посильных соображений, он превращается в «унтера Пришибеева», безо всякого намёка на пародийность заявляющего что-то в этом роде: «Жизнь человеческая движется, проходит, как жизнь отдельного человека, возрасты, и каждый возраст имеет соответствующее ему жизнепонимание, и жизнепонимание это неизбежно усваивается людьми. Те люди, которые не усваивают соответствующего возрасту жизнепонимания сознательно, приводятся к этому бессознательно. То, что происходит с изменением взглядов на жизнь отдельных людей, то же происходит и с изменением взглядов на жизнь народов и всего человечества». Можно же проще сказать: есть время разбрасывать камни, есть — собирать. А вся эта суета и томление духа — только лишь воровство времени.
Надеюсь, вы теперь понимаете, откуда Швейцер этой своей кондовости нахватался. Лев Николаевич, как это прискорбно не звучит, являлся графоманом. «Манифест коммунистической партии» по сравнению со стайерской толстовской проповедью ненасилия — литературный шедевр.
Разобравшись с Церковью, Лев Николаевич набрасывается на институт государства, которое плодит вооружённые силы прежде всего для того, чтобы подавлять всех, кто не так думает внутри страны. И Церковь, и государство стараются подчинить индивида. А между тем люди любят воевать и даже обожают. Не все, конечно, но ястребов у нас хватает, тем более что для некоторых война становится мамочкой родненькой.
Лев Николаевич насмотрелся правды войны, поэтому и стал пацифистом. Однако Толстой забыл, что и другим для того же (а то и ради другого) надо повоевать. Это примерно так же как быть противником охоты, самому ни разу не попробовав. Охоты до всего. На похоронах Толстого некие люди несли венок, на ленте которого было начертано: «Апостол Любви». Там не было уточнено, к чему или к кому. Владимир Ульянов (Ленин) обозвал Толстого «зеркалом русской революции». А, пожалуй что, это революция стала зеркалом Льва Николаевича.
Достоевского привело на эшафот письмо Белинского к Гоголю. После благосклонной замены смертной казни на каторгу Фёдор Михайлович стал православным государственником. А Лев Николаевич уже был к моменту начала распространения своего «Царствия Божьего» такой глыбищей, окружённой почитателями, репортёрами и фанатиками, что его уже сложно было хоть куда-то упрятать, хотя кое-кому и хотелось — аж до зуда.
Есть и другой подход: а вдруг мы до Толстого пока ещё не доросли? По Льву Николаевичу христианство — это свобода: «Доктор-психиатр рассказывал, что однажды летом, когда он выходил из больницы, душевнобольные сопровождали его до ворот на улицу. «Пойдемте со мной в город», – предложил им доктор. Больные согласились, и небольшая кучка пошла за доктором. Но чем дальше они подвигались по улице, где происходило свободное движение здоровых людей, тем более робели и всё ближе и ближе жались к доктору, задерживая его ход. И наконец, все стали проситься назад в свою больницу, к своему безумному, но привычному образу жизни, к своим сторожам, побоям, длинным рукавам, одиночникам.Так же жмутся и тянутся назад к своему безумному строю жизни, своим фабрикам, судам, тюрьмам, казням, войнам люди, которых зовет христианство на волю, на свободную, разумную жизнь будущего, наступающего века».
А, между прочим, неплохо написано. Духовенство в лице Толстого нашло злейшего врага и вероотступника, и некоторые влиятельные и темпераментные пастыри поносили его на чём свет стоит, не стесняя себя в выражениях. Саратовский епископ Гермоген в «архипастырском обращении» протестовал против намерения «торжествовать юбилейный день анафематствованного безбожника и анархиста революционера Льва Толстого». Толстого архипастырь называл «подлым разбесившимся прелестником», «развратителем и убийцей юношества, проклятым хулителем Бога» (забыв, видимо, что в том же обвиняли Сократа). Кстати, анафеме Лев Николаевич предан не был — просто отлучён, лишен аккредитации на доступ к святым таинствам. Проклятий и оскорбительных слов владыка Гермоген не жалел, будто с амвона выкликая: «Окаянный, презирающий Россию, Иуда, удавивший в своем духе всё святое, нравственно чистое, нравственно благородное, повесивший сам себя, как лютый самоубийца, на сухой ветке собственного возгордившегося ума и развращенного таланта!»
 «Архипастырское обращение» Гермогена, не только позабавило Льва Николаевича, но и вызвало чувство сострадания к религиозному воителю. Хотя, по большому счёту, оба были хороши (в плохом смысле). Толстой сочинил ответ: «Любезный брат Гермоген. Прочел твои отзывы обо мне в печати и очень огорчился за тебя и за твоих единоверцев, признающих тебя своим руководителем. Допустим… что я — заблудший, я — вредный человек, но ведь я — человек и брат тебе... Кто из нас прав в различном понимании учения Христа, это знает только Бог. Но одно несомненно, в чем и ты, любезный брат, в спокойные минуты не можешь не согласиться, это то, что основной закон Христа и бога есть закон любви…»
Лев Николаевич, подумав, переслал это письмо сестре Марии Николаевне, объяснив, почему не отправил его епископу и не желает его распространения: «Пожалуйста, не выпускай его из рук, дай у себя прочесть, кому найдешь нужным, но не давай списывать. Я не посылаю письмо потому, что оно не стоит того, а главное, оттого, что le beau r;le слишком на моей стороне. Как будто я хвалюсь своим смирением и прощением».
Между тем официальные власти России делали Толстому и его учению хорошую и бесплатную рекламу. Толстовство расползалось по планете. В Индии, Китае, Японии восприятие идей Толстого, организация толстовских обществ и коммун носили особый характер. Толстой и сегодня одна из самых популярных и чтимых фигур среди конфуцианцев и буддистов. Один из самых известных буддистов Японии, президент светского буддийского общества «Сока Гаккай» Дайсаку Икеда начинает свое обращение к русским читателям своей книги именно словами из дневника любимого русского писателя, «перед творческим и духовным подвигом» которого он преклоняется всю жизнь: «Я твердо уверен, что люди поймут и начнут разрабатывать единую истинную и нужную науку, — которая в загоне, — науку, как жить».





МАГИЯ ТРЕТЬЕЙ ВОЛНЫ

В апреле 1967 года в американской средней школе Кубберли в Пало-Альто был проведён поучительный эксперимент. В роли подопытных выступили ребятишки возраста 15–16 лет. Учитель Рон Джонс во время урока по всемирной истории обнаружил, что не может объяснить своим ученикам, почему немецкое население могло заявить о своем незнании возникновения Холокоста. И он решил продемонстрировать им этот механизм на примере построения фашистского общества в отдельно взятом школьном классе.
Задача ставилась благородная: осмыслить поведение немецкого народа при репрессивном национал-социализме. Установив жесткие правила для школьников и став создателем молодежной тоталитарной группировки, Джонс, к своему удивлению обнаружил, что молодые люди созданы для того, чтобы группироваться в агрессивные команды. А ведь он всего лишь смоделировал движение под условным названием "Волна".
 Джонс намеревался осуществить всего лишь недельный образовательный проект. У него был разработанный план урока, который включал в себя приветствие, лозунг и создание "секретной полиции". Эксперимент был прекращён после жалоб учителей и родителей. Джонсон оправдывался, что это упражнение было направлено лишь на то, чтобы дать ученикам непосредственный опыт того, как легко их можно ввести в заблуждение, повторяя опыт фашистов.
В первый день эксперимента он рассказал ученикам о силе и пользе дисциплины. Джонс велел ребятам сесть в положение "смирно", так как оно лучше влияет на концентрацию. Затем он приказал учащимся несколько раз встать и сесть в новое положение, потом велел несколько раз выйти из аудитории, затем бесшумно зайти и занять свои места. Школьникам игра понравилась и они охотно выполняли указания. Джонс велел учащимся отвечать на вопросы четко и живо, а они с интересом повиновались, и даже ребята, которые обычно вели себя пассивно и тихо. Ответ мог содержать только три слова или менее, во время ответа обязательно нужно было встать.
Во вторник Джонс объяснил классу силу общности. В свою очередь, ребята самостоятельно зашли в класс и сели "по струнке" без просьбы учителя. Он велел учащимся хором скандировать: "Сила в дисциплине, сила в общности". Ученики повиновались с явным воодушевлением, видя силу своей группы. В конце урока Джонс показал учащимся приветствие, которое те должны были использовать при встрече друг с другом — поднятую к плечу согнутую правую руку — и назвал этот жест приветствием Третьей волны.
 В последующие дни школьники регулярно приветствовали друг друга этим жестом даже вне школы. Кстати, название "Третья волна" учитель придумал именно во второй день эксперимента. Он объяснял свое название тем, что в серии набегающих на берег волн, именно третья обычно самая сильная.
Трое учащихся вдруг совершенно самостоятельно решили докладывать Джонсу о нарушении установленного порядка и критике Третьей волны в школе. В итоге добровольным доносительством занялись около 20 человек. Один из учеников, Роберт, отличавшийся крупным телосложением и малыми способностями к обучению, заявил Джонсону, что будет его телохранителем, и стал ходить за ним по всей школе. Джонс впал в кураж и велел четырем конвоирам вывести из аудитории и сопроводить в библиотеку трех девушек, чья лояльность была сомнительна. Всё послушно исполнялось. Вот тут–то эти самые прилежные ученицы из обиды сообщили об эксперименте родителям.
В результате Джонсу позвонил местный раввин с очевидным вопросом "Что такое у вас происходит?». Священник был удовлетворен ответом, что класс на практике изучает тип личности нацистов.
В четверг утром аудитория была разгромлена отцом одного из школьников. Он был вне себя, объяснив своё поведение тем фактом, что он был в немецком плену и хлебнул там по полной программе. Джонс, попытался свернуть эксперимент, ибо понял, что ситуация выходит из-под контроля. В качестве итога образовательного проекта он решил объяснить учащимся, что такое подлинная гордость и какова её сила. В классе его ждали 80 человек. С горящими фанатским восторгом глазами они услышали, что они… "часть общенациональной молодежной программы, чьей задачей являются политические преобразования на благо народа".
В полдень пятницы в кабинет набились 200 учеников, включая представителей молодежных субкультур, которые до этого в принципе не интересовались школьной суетой. Тогда Джонс признался, что никакого движения не существует.
Школьники думали, что они были избранными, но в действительности оказалось, что их просто использовал сам Джонс, применяя простые приёмы социального инжениринга. А ведь апологеты уже ощущали собственное превосходство над другими людьми — теми, кто не был членом сообщества Третьей волны. Джонс показал им, какое будущее могло бы их ожидать, если бы опыт продолжился — он включил проектор, на котором замелькали кадры кинохроники Третьего рейха, где были показаны сжигание книг и концентрационные лагеря. Затем Джонс включил свет. В кабинете воцарилась тишина. Молча встав со своих мест, школьники разошлись. Дылда–телохранитель горько плакал.
Много лет спустя, встретив Джонса на улице, Роберт, простой и искренний парень, ставший зрелым мужчиной, сказал бывшему учителю, что Третья волна — лучшее из того, что он испытал в своей жизни. Экспериментом, кстати, вдохновились киношники: на основе произошедшего в Пало-Альто мастера создали несколько успешных художественных кинокартин.
"Нет ничего более характерного для тоталитарных движений вообще и для качества славы их вождей в частности, чем поразительная быстрота, с какой их забывают, и пугающая легкость, с какой их могут заместить другие кумиры", пишет Ханна Арендт в своей книге "Истоки тоталитаризма".
Ценность труда Арендт в том, что он был создан после краха фашистской Германии, но задолго до смерти Сталина. То есть, исследовательница предвосхищает многие события в Советском Союзе, последовавшие за развенчанием культа личности. Приблизительно тогда же Джордж Оруэлл сочинял "1984".
Жаль только, Арендт не берёт в расчёт тоталитарные секты и тайные духовные общества, имеющие глубокие корни в человечестве. Стоит помнить и о криминальных структурах, коие наличествовали и в античном Риме. Всё–таки, тоталитарные режимы ХХ века — всего лишь две главы нашей истории. 
Равенство своих подданных перед лицом власти было одной из главных забот всех деспотий и тираний с древнейших времен, и все же такое уравнивание недостаточно для тоталитарного правления, ибо оно оставляет более или менее нетронутыми определенные неполитические общественные связи между этими подданными, такие, как семейные узы и общие культурные интересы. Если тоталитаризм воспринимает свою конечную цель всерьез, он должен дойти до такой точки, где захочет "раз и навсегда покончить с нейтральностью даже шахматной игры". Гиммлер когда–то определил члена СС как новый тип человека, который никогда и ни при каких обстоятельствах не будет заниматься "делом ради него самого".
Нацисты были убеждены, что злодеяние в наше время обладает "болезненной притягательностью". В привлекательности зла и преступления для умственного склада толпы нет ничего нового. Всегда было истиной, что толпа встретит "действия сильного восхищенным замечанием: может, это и подло, но зато ловко".
По Арендт, самое тревожное в успехах тоталитаризма — это истинное бескорыстное самоотречение его приверженцев. Фашистские движения распространились из Италии на многие страны, но даже Муссолини, влюбленный в термин "тоталитарное государство", не пытался установить полноценный тоталитарный режим и ограничился диктатурой и однопартийным правлением. Похожие нетоталитарные диктатуры развернулись в предвоенной Румынии, Польше, Балтийских государствах, Венгрии, Португалии и франкистской Испании.
Арендт считает, что единственным человеком, к кому Гитлер питал "безусловное уважение", был Сталин. Хрущев утверждал, что Сталин доверял только одному человеку и этим человеком был Гитлер.
"Истинная цель фашизма, – утверждает Анна Арендт, – сводилась только к захвату власти и установлению в стране прочного правления фашистской элиты. Тоталитаризм же никогда не довольствуется правлением с помощью внешних средств, а именно государства и машины насилия".
Центром нацистского ритуала был так называемый "зов крови", а большевистского — мумифицированное тело Ленина. Оба движения привносят в церемонию заметные элементы идолопоклонства. "Идолы" — это чисто организационные приемы, известные по ритуалам тайных обществ, которые также использовались для того, чтобы запугивать своих членов с помощью внушающих благоговение и ужас символов. Ясно, что люди крепче соединяются в нечто единое с помощью общего совершения тайного ритуала, чем через общее знание самой тайны.



СМЕРТЬ МЕФИСТОФЕЛЯ

Итальянцы сняли фильм "Смерть Сталина", который у нас в России запретили. Я посмотрел и хочу сказать, что комедия получилась смешная, хотя и грустная. По сути, это кино про борьбу за власть у одра издыхающего кумира. Но у меня по просмотру возник вопрос: а почему итальянцы или какие–нибудь румыны до сих пор не сняли комедии "Смерть Чаушеску" или "Смерть Муссолини"? Было забавно понаблюдать, как туловище Дуче болтается на веревке вместе с точёной фигуркой прекрасной Клориче. А где, наконец, комедия "Смерть Геббельса?"
Да, дураков хватает везде, а умных чаще всего игнорируют. Скорее всего, верно поступают, ибо эта история о том, как дали порулить неглупому в общем-то парню. Хотя теперь все чаще заявляют о том, что де пророчества мрачного гения сбываются.
"Худший враг любой пропаганды — интеллектуализм". Эти слова принадлежат Йозефу Геббельсу. Он родился в городе Рейдт земли Рейн. Отец, Фриц (так его звали), начинал карьеру с низов, был рассыльным, потом стал младшим служащим, а потом — мастером на небольшом заводе газовых фонарей и там же стал затем прокуристом (доверенным лицом фирмы). На свой небольшой оклад Фриц должен был содержать семью из семи человек: себя самого, жену, трех сыновей и двух дочерей. В общем и целом, образцовая бюргерская семья, стандартно недалёкая, зато у неё всё было в порядке с "кюхен–кирхен–киндер".
В раннем детстве Йозеф тяжело переболел, из-за чего остался хромым на всю жизнь, так как его правая нога была на 10 сантиметров короче левой. Став взрослым, Геббельс любил представлять дело так, что де его увечье — последствия ранения, полученного на войне. На самом же деле он никогда не служил в армии — по здоровью.
Мама Йозефа имела только начальное образование и не слишком изысканные манеры. Зато фрау Катарина Мария Геббельс умела разбираться в людях и отличалась добросердечностью. Она обладала сильным характером и отменным здоровьем, пережила на шесть лет своего знаменитого сына и всегда говорила про своё чадушко: "У моего Ёсички головка хорошо соображает!"
Враги и соперники, партайгеноссе, называли его "древним германцем, высохшим и охромевшим от древности". Близкий друг Гитлера Макс Аманн частенько обзывал Геббельса "Мефистофелем", а Грегор Штрассер, его первый покровитель, ставший потом его самым непримиримым недоброжелателем, намекал, что изуродованная нога Геббельса — явное свидетельство наличия в нем доли еврейской крови.
Йозеф хорошо учился и много читал, но не завоевал уважения своих товарищей по учебе. Он держался обособленно, избегая компании своих сверстников, так как не мог участвовать в их играх и встречал насмешки с их стороны. В результате приобрел репутацию "надменного, неуживчивого и неприятного типа". Зато школу Йозеф окончил с отличием. Позже он напишет: "Я был парией, неприкасаемым, которого едва терпели — не потому, что я меньше работал или был не так умен, как другие, а потому, что у меня не было денег, которых у других было полно, и они их тратили, не считая, так как родители им ни в чем не отказывали!"
Собственно, докторскую степень Геббельс получил по литературоведению, защитив диссертацию о забытом теперь драматурге, друге Гёте Вильгельме фон Шютце. Кстати, последний являлся автором фундаментального, но в настоящий момент бесполезного труда "Россия и Германия".
После университета Геббельс редактировал журнал "Заметки о национал-социализме", издаваемом Штрассером, имевшем репутацию человека честного и прямого. Грегор был покорен ораторским талантом молодого Йозефа и добавил ему работы, сделав своим личным секретарем (уволив с этой должности другого молодого человека по имени Генрих Гиммлер, не справлявшегося со своими обязанностями по причине разгильдяйства).
Геббельс организовывал партийные митинги и выступал на них, ибо у него, оказалось, неплохо подвешен язык. Его слава быстро росла, а с ней расширялась и география выступлений. Тогда же он с восторгом прочел первый том "Моей борьбы".
Геббельс спрашивал себя: "Что же это за человек Адольф Гитлер, плебей или бог? Христос или его пророк?" В те времена Германия жила идеей реванша, хотя в политической жизни пока ещё власть была у незлобивых лидеров Веймарской республики. Что касается идей немецкого национал–социализма, это был не фашизм, который и зародился–то в Италии. Скорее, речь шла об окончательном становлении довольно фрагментированной нации.
Гитлер, что характерно, не испытывал ни малейшей симпатии к социализму в любой форме, а в русских большевиках видел главную опасность для Германии. А вот северогерманская группировка во главе с боссом Геббельса, Штрассером всё–таки допускала возможность построения социализма, но немарксистского типа. Штрассер не желал видеть в Советской России заклятого врага, полагая, что на опыте и ошибках восточных славян надо создать чисто германское социально справедливое общество.
Геббельс и сам был готов, если уж дело дойдет до крайности, скорее "погибнуть вместе с большевиками, чем попасть в вечное рабство к западному капитализму". Говоря в своих публичных речах о Ленине и Гитлере, он преподносил фигуру Ленина как великую историческую личность, "освободившую русский народ от оков царизма и от гнета средневековой феодальной системы".
"К сожалению, – заявлял Йозеф, – эта новая свобода оказалась непродолжительной, потому что была основана на декадентском марксизме, представляющем собой ущербное дитя механистического западного просвещения и французской революции".
Любая тоталитарная система нуждается в как можно большем отождествлении своего лидера с ведомыми им массами. Чтобы добиться этого, вождь должен выглядеть и обаятельным суперменом, и "парнем из народа". Лидеру нации надо уметь сохранять дистанцию — и быть близким к массам; казаться нечеловечески мудрым — и простым; одиноко нести груз ответственности — и быть открытым для почитания. Для достижения подобной синергии масс и лидеров необходима грамотная пропагандистская работа.
В феврале 1926–го Гитлер собрал конференцию партийных вождей в Бамберге, причём, на неё не смогли прибыть представители северогерманской оппозиции — кроме Штрассера с секретарём Геббельсом и Хааке, делегата от Пруссии. Гитлер твердо провозгласил свою антисоциалистическую позицию.
"Гитлер говорил в течение двух часов, – записал Йозеф в своём дневнике. – Я почувствовал себя оглушенным. Что он за человек? Реакционер? Удивительно бестактный тип, не слишком уверенный в себе! Русский вопрос он обошел; Италию и Англию назвал нашими "естественными союзниками". Какой-то ужас! Говорит, что наша задача — раздавить большевизм, что большевизм — это очередная афера евреев! Мы, мол, должны "заполучить Россию"! Да ведь это 80 миллионов людей!"
Постепенно в головном мозгу Геббельса утвердилась парадигма сильной личности. Подлинный лидер по Геббельсу определяется не путем голосования: он не может быть игрушкой, которой забавляются массы. Его не найти и среди парламентариев; он — освободитель народных масс, и этим всё сказано. Он разоблачает бесстыдные нарушения закона и коррупцию системы, в которой лидеры определяются по партийной принадлежности и пустому красноречию. Описывая фюрера как исполнение "таинственной мечты", как человека, указавшего людям верный путь в период отчаяния, доктор Геббельс, будучи знатоком литературы начала XIX века, щедро использует язык германского романтизма, обращаясь к молодым пылким сердцам: "Вы пронеслись, подобно метеору, перед нашими изумленными глазами; вы совершили чудо просвещения и вдохнули веру в этот мир скептицизма и отчаяния".
Фюрер заметил Йозефа и приголубил. В апреле 1926-го он пригласил Геббельса в Мюнхен для совместного выступления на партийном митинге. Когда Геббельс прибыл, его ожидал на вокзале личный автомобиль Адольфа. Тут–то Йозеф осознал, что в дело вовлечены большие деньги. "Какой прием! - записал Геббельс в дневник после встречи с Гитлером. - И фюрер — такой высокий, здоровый, полный жизни! Он мне понравился! Он всех нас подавил своим великодушием''.
В мюнхенском пивном зале Геббельс толкнул речь на два с половиной часа. Он заворожил публику: "Я выдал им все, что у меня было. Они пришли в восторг, орали и бесновались, а потом Гитлер меня обнял. У него на глазах были слезы. Это был счастливый миг!"
Когда Геббельс прибыл покорять Берлин в качестве партийного гаулейтера, столичная организация нацистов находилась в упадке и не играла серьезной роли в политической жизни города. К тому же после 1925 года, с притоком в Германию иностранных капиталов, начался период экономического возрождения. Но некоторое улучшение жизни населения не способствовало распространению экстремистских взглядов, которые нацистам нужны как воздух.
Берлинский штаб национал–социалистической партии представлял собой вонючий подвал в доме на Потсдамер-штрассе; эту берлогу, в которую вел темный вход со двора, партийные остряки окрестили "опиумным притоном". Геббельс быстро навел там порядок. Как он потом признавался, ему пришлось "вколачивать в головы своих товарищей по партии основные идеи и лозунги, чтобы они могли повторить их в любой час дня и ночи". Но нужно было расширять ряды, бороться за приток кадров.
"Столица живет сенсациями, — заключил гаулейтер, — он не может существовать без них, как рыба не может жить без воды; и любая политическая пропаганда, игнорирующая эту истину, не найдет здесь ни слушателей, ни сторонников". До прихода Геббельса берлинские "фолксштурм", состоявшие в основном из пролетариев и безработных, любивших поддать, подраться и похулиганить. Геббельс сделал из них дисциплинированных бойцов. Он дал люмпенам сознание цели, новую и острую ориентацию, сформировав организацию, действительно способную помочь завоевать улицы города.
"Колченогий Мефистофель", тот, кого в детстве называли "маленький мышиный доктор", решительно утвердил свое влияние в столице Германии. Геббельс заявил, что теперь, в век массовых движений, политика вершится на общественных пространствах: "Улица — вот показатель успеха современной политики! Тот, кто завоюет улицы, подчинит себе народные массы, а следовательно — и государство!"
В феврале 1927–го нацисты расклеили в людных местах ярко-красные плакаты с призывами "готовиться к краху буржуазного государства". Это были приглашения на массовый митинг в Фарус-холл общественный центр, расположенный в пролетарском районе на севере Берлина где устраивали свои сборища и коммунисты. Плакаты в решительном тоне призывали "выковать новую Германию — государство труда и дисциплины".
Нацисты призвали всех членов своей организации промаршировать по улицам "красного севера" под развернутыми знаменами со свастикой — и с припрятанным оружием. Когда нацистская процессия прибыла в Фарус-холл, там как раз находились члены коммунистического "Красного фронта". Возникла перебранка, зазвучали ругательства и оскорбления с обеих сторон. Коммунисты стали прерывать выкриками речи нацистских ораторов, открывших митинг, и когда охранники начали удалять зачинщиков беспорядков из зала, завязалась грандиозная драка; в ход пошли пивные кружки и стаканы, ножки стульев. Геббельс все рассчитал: когда несколько штурмовиков из его охраны получили ранения, пострадавших уложили на носилки и стали выносить из зала по одному; их громкие стоны будоражили публику. Наконец-то берлинская организация нацистов могла похвалиться своими мучениками и героями!
В результате скандала, закончившегося с прибытием полиции, тысячи берлинцев, которые и слыхом не слыхивали о партии Гитлера и ее целях, теперь узнали о её существовании. На следующее утро о нацистах кричали крупные заголовки во всех берлинских газетах. Хотя все отзывы были недружественными — дело было сделано. За несколько последующих дней 2600 человек подали заявления о приеме в нацистскую партию, а еще 500 человек изъявили желание вступить в штурмовые отряды.
Вскоре Геббельс придумал новый скандал: срыв премьеры антивоенного фильма "На Западном фронте без перемен" (по роману всеми тогда обожаемого ветерана катастрофической для Германии войны Эриха Марии Ремарка). Нацисты выпустили в зрительном зале белых мышей и ужей — респектабельная публика была напугана и потрясена, корреспонденты газет радостно брызгали чернилами.
Особенно Геббельсу удались лозунги, которые несли на транспарантах пятьдесят штурмовиков, совершивших марш от Берлина (где нацистская партия была уже запрещена за экстремизм) до Нюрнберга, на съезд партии, проходивший в августе 1927 года. Один из них гласил: "Марш Берлин — Нюрнберг: мы запрещены, но не убиты!" На основании творческих удач Йозефа Гитлер сформулировал основной закон пропаганды: "Она должна бить всего в несколько точек, но ударять настойчиво и постоянно".
Нацисты были уверены, что сила — в правде. Гитлер её, матку, рубил, уверяя, что массы ленивы и медлительны, их воспоминания неточны, и они реагируют только на тысячекратное повторение простых истин. Это даже не правда, а истина, о чем говорят современные наши учебники по рекламе и пиару. Геббельс немного трансформировал свои взгляды на социализм. Теперь он утверждал, что марксизм — это род сумасшествия и что он не имел своих великих пророков, но зато создал талантливых агитаторов, таких как Бебель и Ленин, "поставив их на службу своему безумию".
В 1931–м Геббельс познакомился с Магдой Квандт и вскоре взял её в жены. Магда до брака с Йозефом была замужем за крупным промышленником Хюнтером Квандтом, от которого у нее был сын Харальд. Дело было так: после развода с буржуем ей нечем заполнить время, и однажды, от скуки она забрела на одно из массовых мероприятий, которые тогда организовывал Геббельс для вербовки новых членов партии. Оказалось, что это настоящая красочно оформленная театрализованная постановка. Пропагандистский спектакль так захватил Магду, что по окончании мероприятия она тут же вступила в ряды нацистов. Харальду исполнилось 10 лет, когда его мать вышла замуж во второй раз. На свадебной фотографии он стоит, одетый в форму гитлерюгенда, рядом со свидетелем, которым был не кто иной, как сам Адольф Гитлер.
Буржуазное прошлое супруги не прошло даром. Постепенно, под влиянием Магды, Йозеф стал пользоваться услугами дорогих портных и обувных мастеров. Однако на трибуну он выходил в скромном черном люстриновом пиджаке и появлялся на улице в дождевом плаще и мягкой шляпе; это была его рабочая одежда. Согласно законам пропаганды, следует выглядеть таким, каким тебя желают видеть массы.
Геббельс требовал от супруги, чтобы она следовала библейскому завету "Плодитесь и размножайтесь!", выполняя тем самым свой патриотический долг. В 1932–м года у них родилась Хельга; в 1934–м — Хильда; в 1935–м — Хельмут; в 1937–м — Хольда; в 1938–м — Хедда; в 1940–м — Хейда. Имена всех детей начинались с буквы "X"; это была причуда Магды, которая и своего сына от первого брака тоже назвала именем, начинавшимся на «Х».
Когда нацисты пришли к власти, Геббельс расширил и укрепил свои позиции, создав Министерство пропаганды. Было учреждено также Управление культуры, которое координировало производство всех культурных ценностей и вообще любую деятельность в области всяческих искусств и согласовывало таковую с генеральной линией нацистской политики. То есть, в Германии воцарился тоталитаризм.
Было издано распоряжение, согласно которому все государственные служащие должны использовать при обращении друг к другу "германское приветствие", исполнявшееся "путем поднятия правой руки". Такой способ приветствия был объявлен обязательным и дозволенным только для "свободных людей". Все официальные письма следовало заканчивать словами: "С германским приветом, Хайль Гитлер!" Согласитесь: всё это носило в общем–то невинный характер, внешняя атрибутика, кажется, не является предвестием ужаса.
Гитлер, ставший канцлером, собрал конференцию начальников правительственных департаментов, на которой Геббельс заявил, что "важнейшей задачей возглавляемого им министерства является формирование общественного мнения за рубежом". Фюрер с этим согласился и решил, что департамент по делам печати Министерства иностранных дел ограничит свою деятельность "традиционными рамками", а пропаганду за рубежом будет вести департамент печати Министерства культуры.
В вопросах культуры Геббельс считал своим соперником Альфреда Розенберга; в искусстве таким соперником был Геринг, а за право контролировать печатную и литературную продукцию спорили между собой Геббельс, Розенберг и Булер.
В 1934–м Розенберг получил от Гитлера титул "уполномоченного фюрера по контролю за всем интеллектуальным и идеологическим обучением, осуществляемым в партии и в подведомственных ей организациях", что вызвало у Геббельса нехорошие чувства. Однако всё упиралось в парадигму Гитлера: "Разделяй и управляй!"
Новая пропагандистская политика имела целью распространение идей и достижений режима как внутри Третьего рейха, так и за его пределами; контроль и формирование "национального продукта" — печатных и живописных произведений музыки, театральных спектаклей и кинофильмов. Сам Геббельс по этому поводу выразился так: "Государство, принявшее авторитарный режим управления, не должно позволять себе отклонений от избранного пути, если оно уверено в его правильности. Если в демократическом государстве национальный политический курс во многом определяется общественным мнением, то в авторитарном государстве именно оно само определяет свою политику и само же руководит общественным мнением, направляя его согласно своим целям".
Нацистский поэт и драматург Ганс Йост, ставший президентом государственного Управления литературы, устами героя своей пьесы провозгласил: "Когда я слышу слово "культура" — моя рука тянется к пистолету!" Позже эти слова стали приписывать Геббельсу.
В первые годы правления нацистов среди деятелей культуры еще находились личности, осмеливавшиеся протестовать против засилья "тевтонской музыки" — такие как дирижер Вильгельм Фуртвенглер и композитор Ганс Пфитцнер. Геббельс иногда шёл им на уступки, чтобы использовать их репутацию для целей режима. В 1933–м Фуртвенглер написал письмо Геббельсу, в котором заявлял, что нужно проводить различия между хорошей и плохой, но не между "еврейской" и "арийской" музыкой. Геббельс дал поручение опубликовать письмо и свой ответ на него, в котором воздал должное таланту великого дирижера и приуменьшил значение принятых перед этим антиеврейских мер.
Дата 10 мая 1933 года вошла в историю как "день сожжения книг". Студенты и члены нацистской партии бросали в костры, разожженные на площади Франца-Иосифа, перед зданием Берлинского университета, книги двадцати четырех авторов, признанных "чуждыми и вредными". В огонь летели труды Фрейда и Маркса, Гейне и Цвейга.
Сбывалось пророчество Генриха Гейне, сказавшего в 1823 году: "Там, где сжигают книги, — рано или поздно станут жечь людей!" Гейне доставил нацистским цензорам особенно много хлопот. Стихотворение "Лорелей" было очень популярно в Германии и его новые перепечатки никак не удавалось запретить; поэтому чиновники распорядились обозначать под стихами: "Автор неизвестен". Сарказм судьбы: в юности Геббельс подарил своей невесте (наполовину еврейке) книгу стихов Гейне (чистокровного еврея, между прочим).
В разгар экзекуции на площадь прибыл сам министр пропаганды и произнес речь, оттранслировавшуюся по радио на всю страну: "Немцы! Сограждане, мужчины и женщины! Век извращенного еврейского интеллектуализма закончился, новая революция открыла путь к торжеству германского духа! Предавая огню эти зловредные измышления, вы совершаете правое дело! Это великое, славное и символическое событие! Прошлое сгорает в пламени, будущее нарождается в наших сердцах!"
Конечно, немцы были не первым народом, посчитавшим иудеев виновниками всяких бед. Те же испанцы свои аутодафе изначально придумали для уничтожения евреев. Разве только евреи у испанцев быстро кончились и они переключились на своих. И в России не обошлось без еврейских погромов. Но никто до немцев не отличался такой основательностью — в том числе и в деле уничтожения цыган. Мне думается, этот феномен ещё до конца не осмыслен человечеством.
Бюрократическая машина при любом режиме имеет тенденцию к раздуванию управляющего аппарата. По первоначальному плану Геббельса Министерство пропаганды должно было состоять из пяти департаментов: прессы, радио, активной пропаганды, по делам кино и пятого, объединенного, — по делам театра и образования для взрослых. Но уже к концу 1938–го количество департаментов выросло до одиннадцати, а к ноябрю 1942–го достигло четырнадцати, да и сами департаменты за годы работы сильно расширились, образовав дополнительные отделы и филиалы.
Партия давала свое направление культурному развитию страны, определяя архитектурный стиль партийных и государственных зданий или заказывая музыку для партийных духовых оркестров. Как гласила официальная доктрина, необходимо "стимулировать выпуск художественной продукции, выражающей национал-социалистическое мировоззрение, и использовать ее для пропаганды идей партии". Однако специально подготовленные люди с беспокойством обнаруживали "полное отсутствие художественного вкуса у населения". Даже в разгар войны, в 1942–м служба безопасности Гиммлера (СД) доносила ему о том, что "рынок наводнен художественными изделиями дурного вкуса" и что "среди населения наблюдаются серьезные отклонения в способности правильно оценивать художественную сторону предметов, что может привести в ближайшие годы к падению уровня художественного образования и воспитания в стране и в партии".
"Звёздный час" Геббельса случился летом 1936–го, когда в Берлине состоялись Олимпийские игры. Возможность проведения столь значимых спортивных состязаний явилась настоящим подарком правительству Гитлера. Выбор Берлина в качестве места проведения Олимпиад вовсе не был заслугой нацистского режима; этот вопрос решили правительство Веймарской республики и Международный олимпийский комитет еще в 1928–м.
Геббельс предложил отложить на время гонения на евреев, чтобы показать "всем этим" иностранным знаменитостям, чего стоит "правильный" режим. Редакторы германских газет получили указание "использовать Олимпийские игры и подготовку к ним для самой широкой пропаганды нашей идеологии". Берлинские Олимпийские игры проходили через несколько месяцев после референдума по вопросу о Рейнской области, на котором Гитлер получил поддержку удачно проведенной ремилитаризации этого региона, и редакторам порекомендовали использовать подходящие материалы для пропаганды в поддержку правительства. Имидж Германии на международной арене действительно был подправлен, так что "триумф воли" покамест не вышел боком.
Геббельс преуспел в проталкивании в сознание народа великого множества идей. И все же была одна идея, которой он не касался никогда, хотя над ней усердно трудились многие его коллеги. Отчасти это объясняется тем, что концепция "господствующей расы" не находила слишком уж восторженного отклика в массах; ну и, несомненно, тут сыграла роль хромота Геббельса. Так что "великий манипулятор" (так его частенько именовали) отверг эту заманчивую идею и даже высмеивал ее иногда в беседах с подчиненными.
Про русских Геббельс писал, что это, собственно говоря, "не народ в общепринятом смысле слова, а сброд, обнаруживающий ярко выраженные животные черты, что можно с полным основанием отнести как к гражданскому населению, так и к армии". Во время войны он легко принимал на веру сообщения из оккупированных областей о том, что русские военнопленные, занятые на сельскохозяйственных работах, пожирают друг друга, как людоеды. В то же время он обнаруживал более дальновидный подход к политике по отношению к России, чем все другие министры и сам фюрер. Например, только он один предлагал проводить в оккупированных восточных областях меры по укреплению "дружбы" с местным населением, имея в виду преимущественно Украину.
Геббельс писал: "Я пришел к выводу, что мы должны коренным образом изменить нашу политику в отношении народов восточных территорий. Мы можем значительно уменьшить партизанскую опасность, если завоюем доверие населения. Продуманная и ясная сельскохозяйственная и религиозная политика поможет нам добиться замечательных результатов. Видимо, будет целесообразно также создать в некоторых регионах марионеточные правительства, которые будут проводить нужные нам непопулярные меры. Такие правительства будет, конечно, нетрудно образовать, и они будут служить удобным прикрытием для проведения нашей собственной политики".
У Гитлера было две особенности: он подолгу не мог уснуть с вечера и не переносил одиночества; поэтому он имел обыкновение устраивать у себя продолжительные "беседы", в которых участвовал и Геббельс. Вот как описывал такие "вечера" Отто Дитрих, заведовавший партийным бюро печати:
"Говорил обычно Гитлер, не позволявший себя перебивать никому, кроме Геббельса; тот, улучив момент, подбрасывал фюреру "ключевое слово", вызывавшее у него интерес и новый поток высказываний. Геббельс научился использовать подобные моменты для принятия важных решений, которые, хотя и имели устную форму, воспринимались всеми как "указание фюрера" по тому или иному вопросу. Однажды случилось так, что Гитлер неожиданно замолчал, и Геббельс не нашелся, что сказать; последовала долгая и неловкая пауза. Решили рассказывать анекдоты, и тут уж Геббельс оказался непревзойденным, без устали сообщая последние политические сплетни и шуточки, да еще и приправляя их словечками берлинского жаргона. С особым удовольствием он передавал остроты, жертвами которых были Геринг и другие партийные руководители — но, конечно, не он сам".
Отношение фюрера к "маленькому доктору" не было стабильным. Период наибольшего охлаждения их дружбы пришелся на 1939–й, когда странный роман Йозефа с чешской кинозвездой Лидой Бааровой вызвал серьезное отчуждение между ним и фрау Геббельс. Она уже подумывала о разводе — чего фюрер никак не мог позволить по соображениям престижа государственной власти. Скандал удалось замять, ибо ценный кадр выше мелких интриг.
Геббельс — автор философского обоснования похода Третьего Рейха на Восток: "Невозможно себе представить, что произойдет, если эти дикие орды наводнят Германию и запад континента!" На пару секунд отвлекитесь и вспомните, что сейчас на Украине русские двигаются сторону Запада.
Германским солдатам хорошо промыли мозги, и они с энтузиазмом приняли приказ Гитлера "пройти по России победным маршем", выступив, по выражению Геббельса, в облике "спасителей европейской культуры и цивилизации от угрозы со стороны мира политических уродов и недочеловеков": "В ваших руках — факел цивилизации, свет которого будет всегда сиять для человечества!"
Однако с самых первых дней новой войны в газетах проскальзывала некая нотка неуверенности. Чувствовалось, что бои в России отличаются от прежних кампаний Германии. "Новый враг, — предостерегала газета "Франкфуртер цайтунг" в номере от 6 июля 1941–го, — реагирует на немецкую тактику клиньев и прорывов не так, как французские армии, не обнаруживая привычной растерянности и паники. В большинстве случаев его войска не теряют способности к сопротивлению и пытаются окружить прорвавшиеся немецкие части".
Ближе к осени Гитлер с облегчением заявил: "Враг разгромлен; он лежит у наших ног и не сможет подняться снова!" Но об окончательной победе объявил не сам фюрер, а Отто Дитрих, сенсационно заявивший немецким и иностранным журналистам на пресс-конференции в Министерстве пропаганды 9 октября 1941–го: "Кампания на Востоке практически закончена с разгромом группы армий маршала Тимошенко. Дальнейшее ее развитие будет происходить по нашему усмотрению. После этих мощных ударов Советский Союз перестал существовать как военная сила, так что мечты англичан о необходимости для нас вести войну на два фронта потеряли всякий смысл!"
Газета "Фолькишер беобахтер" сообщила о сенсации большими красными буквами на первой странице номера от 10 октября:
"Час великой победы пробил! Кампания на Востоке выиграна!"
В номере от 11 октября было напечатано черными буквами и помельче:
"Прорыв на Востоке углубляется!"
Номер от 12 октября сообщал: "Уничтожение советских армий почти закончено!" После этого в номере от 14 октября появилось сообщение, прозвучавшее неоднозначно:
"Операции на Востоке идут по плану".
28 ноября капитан Зоммерфельдт, пресс-секретарь генерального штаба, доверительно сообщил иностранным корреспондентам, что "славные германские части достигли района Большой Москвы и находятся в 25 километрах от центра города". Но уже через десять дней, 8 декабря, верховное командование вермахта в своей ежедневной сводке о положении на фронтах сухо сообщило, что "теперь операции на Востоке будут зависеть от зимы". Многие в Германии поняли: быстрого конца войны на Востоке не будет.
Начавшееся отступление в России вся германская пропаганда единодушно оценила как результат нажима "генерала Мороза". Гитлер в своём ежегодном обращении к нации 30 января 1942 года заявил: "Нас вынудили перейти к обороне не русские армии, а жестокие морозы, достигавшие сорока пяти градусов ниже нуля!" Между тем метеосводки сообщали, что температура воздуха в Москве не слишком–то отличается от температуры в Берлине. 
Геббельс заявил о старте кампании по "сбору зимних вещей" для отправки на Восточный фронт. Главный эффект мероприятия состоял в укреплении связей между фронтом и тылом; к тому же он позволил чем-то занять мысли людей, отвлекая их от неуместных вопросов. В общем, получилось и практично, и трогательно, и хорошо повлияло на моральный дух. Гитлер приветствовал кампанию помощи фронту, назвав ее "подлинной демократией", и пригрозил наказать тех, кто вздумает обогатиться на этом деле, "утаив собранные народом вещи".
В мае 1942–го началось второе германское летнее наступление на Восточном фронте, и Геббельс посвятил целую статью героизму германских солдат, проявленному прошедшей зимой: "Мы еще даже не в состоянии оценить как следует их почти мифический подвиг! Эта гигантская битва превзошла все, что происходило в первую мировую войну, не говоря уже о походе Наполеона! Германские войска сорвали планы русского командования. Русские показали себя как серьезный противник, умеющий в совершенстве применять тактику выжженной земли. Войска жили в условиях невообразимых трудностей, о которых на Западе не имеют и понятия. Уцелевшие деревни представляли собой не более чем скопления жалких лачуг, холодных и грязных. О трудностях с транспортом не приходится и говорить! Двигатели замерзали, машины не заводились; лошади, привезенные из Германии, падали от морозов; поезда не прибывали! Но солдаты Германии вынесли все трудности с достоинством и готовы разить противника!"
Теперь немецкие газеты и радио посвящали свои отчеты только конкретным боям, представляя русских солдат как "дикарей, объединенных в бандитские шайки, сражающихся стойко и с презрением к смерти". Геббельс старательно подчеркивал, что их тупое упорство не стоит расценивать как воинскую доблесть, хотя и допускал, что эти "грубые человекоподобные существа с Востока" — самые опасные враги Германии.
Убойный пропагандистский аргумент: "Спросите тысячи людей, что они предпочитают — войну или мир, и каждый ответит вам: "Конечно, мир!" Но спросите их, хотят ли они продолжать войну или сдаться врагу, и все скажут с полным единодушием: "Нужно продолжать войну столько, сколько потребуется!"
Германской аудитории разъяснялось, что важно не количество пленных, а размер экономических ресурсов, оказавшихся в распоряжении Германии. Блицкриг превратился ''в войну на истощение противника'', которую Третий Рейх выиграет благодаря подавляющему экономическому превосходству. В статье, помещенной в еженедельнике "Дас райх" в конце мая 1942 года, Геббельс вернулся к теме "имущих и неимущих стран", открытой им перед войной, когда он описывал, сколько страданий перенесла Германия по вине богатых государств Запада. Он напоминал, что якобы после 1914 года немцы никогда не могли есть досыта, перебиваясь на скудном пайке и рискуя оказаться перед лицом голода в случае двух-трех неурожаев подряд. А в это же самое время в таких странах, как Украина, богатые земли лежали без пользы и их никто не обрабатывал! Геббельс отставил в сторону идею о "великой германской культурной миссии" и перешел на более понятный язык, говоря об экономических целях войны: "Война ведется не за трон или алтарь; эта война — за зерно и хлеб, за возможность хорошо поесть три раза в день; за сырье: каучук, уголь и железную руду. Короче говоря, это война за то, чтобы нация могла жить достойно, тогда как наши враги держали нас в бедности, не подпуская Германию к мировым ресурсам".
Поражение под Сталинградом оказалось для Германии гораздо большей потерей, чем неудача Великобритании под Дюнкерком (том самом, где состоялся пресловутый "экстракшн"). Была потеряна 6–я элитная армия, и притом совершенно неожиданно. До этого в течение месяца все официальные сводки о событиях на Сталинградском фронте звучали оптимистично. "Сталинград будет взят, и никто никогда не сможет вытеснить нас оттуда, можете мне поверить!" — так заявил сам Гитлер в речи от 30 сентября 1942 года.
Геббельс, человек сугубо штатский, не был искушен в военной стратегии и не бывал на фронте. Его помощник, вернувшийся с Востока в декабре 1942 года задал Геббельсу вопрос: "Будем ли мы удерживать Сталинград?" —  "О да, конечно, ведь на карту поставлена репутация фюрера как стратега! Нам не следует вмешиваться и путать его планы!"
22 января 1943–го Гитлер отверг предложение Паулюса, поддержанное его начальником Манштейном, о начале переговоров по сдаче в плен, заявив, что "каждый день, пока войска противника остаются скованными под Сталинградом, дает живительную передышку немецким войскам". После того как 6-я армия прекратила боевые действия, Гитлер объявил Манштейну 5 февраля: "Я один несу ответственность за Сталинград!"
В Германии не было сделано никаких официальных сообщений о том, что некоторые из 300 000 солдат и офицеров, воевавших в Сталинграде, остались в живых. Все они считались погибшими, потому что таков был их долг — умереть, чтобы быть причисленными к сонму павших героев, благословляющих и вдохновляющих свою нацию на решительное сопротивление, пребывая в Валгалле.
Вскоре из русского плена пришли в Германию почтовые открытки от офицеров и солдат, сдавшихся варварам в Сталинграде. Геббельс попытался воспрепятствовать их доставке адресатам; но он не мог помешать советскому радио передать имена и адреса многих из 90 000 бывших военнослужащих 6–й армии. Американские газеты писали, что Геббельс умудрился превратить оплакивание немцами жертв сталинградской трагедии в "торжества, напоминающие фестиваль музыки Вагнера'', сравнимые по размаху с празднованием победы над Францией в 1940 году, надеясь таким способом отвлечь сограждан от реалистической оценки поражения.
Гитлер стал все реже появляться перед публикой. После поражения под Сталинградом и до самого конца войны он выступал всего дважды (если не считать двух речей, произнесенных на похоронах). Министра пропаганды очень беспокоило нежелание фюрера использовать свои ораторские способности, и он пытался оправдать это "постоянной занятостью фюрера работой над военными планами". Зато Геббельс теперь часто выезжал на места бомбежек, подбадривая и воодушевляя пострадавших. В июле 1943–го он прибыл в Кельн после большого воздушного налета, и его спутник с удивлением отметил, что прохожие тепло приветствуют министра на местном диалекте. Было заметно, что здесь, в Кельне, Геббельса уважают больше, чем всех других партийных вождей. Люди были рады тому, что хоть один из начальства интересуется их участью. Геббельс, говоря о властях, почти перестал употреблять слово "фюрер", предпочитая ему термин "фюрунг" (руководство), имея в виду, что и он входит в это "руководство" и является одним из главных вождей Третьего Рейха.
Наибольшего успеха в проведении политики ослабления союзников путем их разъединения Геббельс добился, вытащив на свет "историю о зверствах в Катыни", которую он обнародовал весной 1943–го. 13 апреля года германское радио сообщило об открытии массовых захоронений в лесах под Смоленском, где были найдены останки польских офицеров, хладнокровно убитых выстрелами в затылок. Описывая эту страшную находку, пропагандисты Геббельса назвали ее "ярким примером еврейско-большевистских зверств, совершенных весной 1940 года советской тайной полицией — НКВД". Польская эмиграция закипела, потому что действительно была неизвестна участь тысяч поляков, взятых в плен советскими войсками во время оккупации Восточной Польши в 1939–м.
"Обнаружение останков 12 тысяч польских офицеров, убитых ГПУ, должно стать главной темой антибольшевистской пропаганды, — записал Геббельс в дневнике. — Мы пригласили корреспондентов из нейтральных стран и представителей польской интеллигенции посетить это место. Подробности, передаваемые иностранной прессой, вызывают содрогание. Фюрер разрешил нам поместить специальный отчет в германских газетах. Предписываю использовать этот материал наиболее полным образом. Это обеспечит нам несколько недель спокойной жизни!"
Радость от неожиданно свалившейся удачи возросла еще больше, когда Геббельс сделал первую оценку эффекта: "Теперь всё это дело становится первостепенным политическим событием, которое может иметь далеко идущие последствия, - с торжеством записал он. - Мы выжмем из этой истории всё, что можно. Поскольку погибли десять или двенадцать тысяч польских офицеров (хотя, возможно, и не без вины с их собственной стороны — потому что разве не они фактически развязали войну!), этот случай поможет открыть глаза народам Европы, показав им истинное лицо большевиков".
Иностранные журналисты, посетившие места захоронений, были склонны принять на веру германскую версию событий. Между тем, согласно официальной версии советских властей, обнародованной 15 апреля 1943 года, польские офицеры были заняты на возведении оборонительных сооружений западнее Смоленска и попали в плен к немцам во время отступления Красной Армии. Советское правительство выразило несогласие с немецкой версией, де, оппозиционеры помогают нацистам в их нечистой игре. Подобный поворот событий донельзя обрадовал Геббельса, который записал в дневнике: "Наши враги сделали ошибку, затеяв обсуждение этого вопроса; на их месте я бы лучше промолчал. Нашей пропаганде удалось полностью достигнуть поставленных целей, внушив европейской общественности ужас перед большевиками".
События продолжали развиваться еще более драматически. 26 апреля Советское правительство предприняло новый шаг: в ноте, врученной польскому послу в СССР министром иностранных дел Молотовым, выражалось суровое осуждение польской стороны за действия, предпринятые одновременно с немцами, выразившиеся в просьбе к Красному Кресту о проведении расследования "за спиной Советского правительства".
Действия польского правительства подверглись критике в американской и особенно в британской прессе. Лондонская "Таймс" осудила поляков за содействие Геббельсу в его триумфе, а американская "Нью-Йорк таймс" выразила сожаление по поводу того, что и поляки, и русские "угодили в ловушку, расставленную нацистами". Результатом искусной геббельсовской пропаганды стал разрыв отношений между польским правительством в Лондоне и Советским Союзом, которые так и не были восстановлены. Да, проект Геббельса, рассчитанный на ослабление вражеской коалиции путем нагнетания страха перед русскими, хотя и имел успех в отношении польского правительства, но не поколебал союз его главных противников.
К апрелю 1944 года германские армии отступали по всему Восточному фронту, а вторжение союзников на Западе было неминуемым. Геббельсу пришлось изо всех сил поддерживать "миф о фюрере", чтобы сохранить пошатнувшуюся веру масс и подавить сомнения и раздоры. Он настаивал на том, что преданность немцев фюреру и вера в него нисколько не уменьшились.
Он повторял, что уверенность в победе — лучшее моральное оружие во всякой войне, и "если она начнет падать — это и будет признаком начала конца". К апрелю 1944–го, когда опустошительные налеты авиации союзников и отступление на Востоке как никогда ослабили военное положение Германии, Геббельс стал призывать "к свободному историческому взгляду на сложившуюся ситуацию, к оценке настоящего с позиций будущего". В речи, произнесенной в Доме оперы в Берлине, он высказался в том духе, что войну можно оценить по-настоящему только после ее окончания; ведь сегодняшние события — это ещё не конец всего, и кто, мол, знает, как еще может всё обернуться; военное счастье переменчиво, и чаша весов может склониться под действием воли великого человека, которого поддерживает нация.
Одновременно Геббельс втихую предложил особо доверенным соратникам предпринять попытку помириться со Сталиным и обвинил Риббентропа как "человека, ответственного за нашу изоляцию за рубежом и за нарушение многочисленных договоров". К концу 1944–го военные действия велись уже в западных и восточных областях рейха, но Геббельсовский оптимизм этот факт не поколебал: "Мы бьемся теперь, упираясь спиной в стену. Это, конечно, опасно, но дает ряд преимуществ. Построив оборону на своей территории, мы избавились от множества неразрешимых проблем, тогда как наши враги могут действовать лишь в ограниченных масштабах и в ограниченное время". Через несколько дней после этого заявления началось последнее германское контрнаступление на Западе под командованием генерала фон Рундштедта. Сначала оно имело успех, Геббельс объявил, что "до конца года три четверти американских войск будут окружены или сброшены в море, а остатки американских и британских сил будут вытеснены во Францию".
Меры, предпринятые в рамках "тотальной войны", позволили создать фолксштурм (народное ополчение) и ошеломить врага, введя в бой свежие части. Между тем эти "новые дивизии" даже не были полностью вооружены, не говоря уже об опыте боевых действий. К Рождеству немецкое наступление застопорилось, а в январе германские части были отброшены на исходные позиции.
Между тем Геббельс продолжал заявлять о "медленном, но верном восстановлении германской военной мощи и о наращивании силы наступательных и оборонительных ударов". Он выявил новый фактор, способствовавший "поддержанию равновесия": "Противник превосходит нас в материальном обеспечении, но мы бросаем на чашу весов наш национальный характер и моральную стойкость, а по этим качествам нам нет равных в мире; поэтому мы непобедимы!"
Геббельс получил от Гитлера желанное назначение на пост "уполномоченного по ведению тотальной войны". Йозеф уже осознал, что нацисты проиграли, тем не менее заезженная пластинка с песней "Провидение на нашей стороне" продолжала крутиться. В начале марта 1945–го Геббельс написал: "История не знает ни одного примера, когда народ, до конца остававшийся несломленным, был бы потом вынужден склониться перед грубой силой. В решающий момент провидение проявляет свою скрытую силу и все расставляет по местам. Вечные законы истории не знают исключений".
Именно Геббельс придумал термин "железный занавес", предсказав, что он опустится по воле большевиков и отгородит Европу, оккупированную русскими войсками. Он высказал эту мысль в одной из последних статей, чтобы внушить страх перед большевизмом как немцам, так и западным державам: "Если Ялтинское соглашение действительно будет выполнено, то Советы оккупируют всю Восточную и Южную Европу и большую часть рейха. Перед этими гигантскими территориями (если прибавить сюда и Советский Союз) будет опущен железный занавес, за которым начнется массовая резня, а еврейская пресса в Лондоне и Нью-Йорке будет ей аплодировать. Там будут жить "живые роботы" — миллионы забитых, нищих людей, влачащих жалкое существование рабочей скотины; они будут получать из внешнего мира лишь те крохи информации, которые Кремль сочтет нужным им предоставлять".
Одно время Геббельс занялся публикацией фотографий женщин и детей, пострадавших от русских, но обнаружил не волю к сопротивлению, а животный страх. Геббельс теперь проповедовал политику выжженной земли: "Не оставляйте врагу ничего ценного, сжигайте всё до земли; превращайте заводы и фабрики в развалины! Взрывайте мосты и вагоны!"
30 января 1945–го Гитлер назначил Геббельса уполномоченным по обороне Берлина. Глубоко штатский человек, никогда не бывавший на фронте, стал главой сил вооруженного сопротивления. Берлинцев это известие не вдохновило: они осознали, что из них делают сакральную жертву.
Еще 22 апреля Геббельс, вместе с женой и детьми, перебрался в бункер к Гитлеру. Йозеф проводил большую часть дня с семьёй; он пытался по возможности облегчить участь детей. Обитатели бункера воспользовались последней возможностью передать письма во внешний мир. Магда Геббельс послала письмо своему старшему сыну Харальду, находившемуся в плену. Письмо сохранилось. Оно имеет пометку: "Написано 28 апреля 1945 года в бункере фюрера". Вот его фрагменты:
"Мой дорогой сын! Мы уже шесть дней живем здесь, в этом бункере. Здесь все мы: твой папа, пять твоих маленьких сестренок и братишка и я, — закончим свою жизнь как национал-социалисты, единственно возможным и достойным способом. Не знаю, дойдет ли до тебя это письмо. Может быть, все же найдется добрая душа, которая передаст тебе мой последний привет. Ты должен знать, что я здесь осталась против воли твоего папы, и фюрер еще в прошлое воскресенье предлагал мне помощь, чтобы выбраться отсюда. Ты меня знаешь, ведь мы — одна кровь! У меня не было сомнений. Наша идея для меня — все: все прекрасное, доброе и благородное, что у меня было в жизни. Мир, который настанет после ухода фюрера и национал-социализма, не стоит того, чтобы в нем жить; поэтому, уходя из жизни, я возьму с собой и детей. Им будет плохо в той жизни, которая настанет после нас; поэтому милостивый Бог простит меня за то, что я сама дам им избавление. Ты же должен жить, и я прошу тебя только об одном; никогда не забывай, что ты — немец; не совершай поступков, противных твоей чести, и не делай ничего такого, что бросило бы тень на нашу смерть. Вчера вечером фюрер снял свой золотой партийный значок и прикрепил мне на платье; я была счастлива и горда. Дай Бог, чтобы у меня хватило сил совершить свой последний и самый тяжкий долг. У нас теперь только одна цель: быть верными фюреру и умереть вместе с ним; ведь то, что мы можем окончить жизнь рядом с ним, — это милость судьбы, которой ни в коем случае нельзя пренебречь!".
Геббельс тоже воспользовался этой последней возможностью послать письмо своему пасынку:
"Милый Харальд! Мы сидим взаперти в бункере фюрера, неподалеку от рейхсканцелярии, и боремся за свою жизнь и честь. Одному Богу известно, когда кончится эта битва. Я же знаю одно: живой или мертвый, я не покину этого бункера, не сохранив своей чести и славы. Думаю, что мы с тобой вряд ли еще увидимся, так что это, наверное, последние строчки, которые от меня получишь. Я надеюсь, что ты, пережив эту войну, будешь вести себя так, чтобы не уронить чести твоей матери и отца. Я говорю не о том, что мы жили ради будущего своего народа. Речь о том, что ты, вероятно, будешь единственным из всей нашей семьи,кто останется в живых, и именно тебе придется сохранять наши семейные традиции. Поступай всегда так, чтобы нам не было стыдно за тебя. Германия переживет эту ужасную войну, и все будут думать о восстановлении разрушенного. Мы же хотим дать тебе пример верности. Ты должен гордиться тем, что у тебя такая мать. Вчера фюрер отдал ей свой золотой партийный значок, который он много лет носил на груди, и я могу только сказать, что она его вполне заслужила.
В будущем помни об одном: ты должен быть достоин той великой жертвы, которую мы готовы принести. Я знаю, что ты так и поступишь. Не дай сбить себя с пути тем кривотолкам и сомнениям, которые воцарятся в мире. Настанет день, когда нагромождения лжи рухнут от собственной тяжести, и правда восторжествует! Снова придет час, когда мы предстанем перед миром во всей чистоте и непорочности, такими, какими мы были всегда в наших мыслях и намерениях!
Живи во благо, мой сын! Встретимся ли мы еще — не знаю, все в руках Божьих! Если этому не суждено сбыться, то помни с гордостью о своей семье, которая и перед лицом невзгод осталась верна фюреру, его чистым и святым делам. Желаю всего наилучшего, с приветом от всего сердца.
Твой папа".
Согласитесь, трогательные послания. Если вырвать их из контектста и забыть о миллионах жертв — тех самых, на которые "маленький доктор" предпочитал не обращать внимания — можно действительно снять трогательное кино про дружную семью. Но вряд ли получится удачная комедия.
Ночью 30 апреля Геббельс и Борман провели совещание, на котором решили, что они, в силу полученных от Гитлера (чьё тело уже было сожжено) высоких полномочий, должны теперь установить связь с маршалом Жуковым и добиться перемирия. Русские сообщили, что готовы принять парламентёра, и к ним был отправлен генерал Кребс. Ответ Жукова пришел в середине дня: он требовал безоговорочной капитуляции всех обитателей бункера. Геббельс провел совещание, на котором требование Жукова было признано неприемлемым. Геббельс дал последние указания. Он хотел, чтобы тела его и Магды были сожжены после смерти так же, как это было сделано с телами Гитлера и Евы Браун.
Большую часть оставшегося времени Геббельс потратил на то, чтобы сделать последние записи в дневнике. Эти страницы он писал с убеждением, что каждая строка будет иметь неоценимое историческое значение. В основном это были сетования: на то, что тотальная война была начата слишком поздно; на западный мир, не желающий замечать угрозы большевизации всей Европы; на опрометчивые действия Черчилля и Рузвельта, разрушивших "национал-социалистическую Германию — единственную державу, способную противостоять большевистской опасности".
Вечером за ужином Магда дала своим детям сильное снотворное и уложила в постель. После этого она дала им яд. Было около 20 часов 30 минут, когда соратники увидели Геббельса и Магду, выходящих, взявшись за руки, из своей комнаты. Лицо Магды покрывала смертельная бледность; она тяжело опиралась о руку мужа; Геббельс был спокоен. Он медленно снял перчатки, осторожно стянув их с пальцев, снова подал руку Магде, оба стали медленно подниматься по лестнице и скрылись из вида. Раздались выстрелы: сначала один, потом, сразу же — другой...
…Рано утром пришли русские. Труп Йозефа Геббельса они нашли наверху, в воронке от взрыва. Одна рука гениального пропагандиста, обугленная и скрюченная, была поднята вверх.




ПРОГРЕССОРЫ УСКОРЯЮТ РЕГРЕСС

Для того, чтобы начать улучшать жизнь какого–нибудь отсталого народа, нужно как минимум быть уверенным в том, что этот народ отстал, а ты — представитель высшей цивилизации, "большой брат", понимающий "вертикальный" прогресс как благо, а не в образе тропинки во ржи, ведущей к пропасти. Технология проста: выбираешь в отсталом народе тех, кто тебе симпатизирует — и...
Тему прогрессоров глубоко изучали Аркадий и Борис Стругацкие — при помощи художественного слова и образов. Если вы помните, прогрессоры, взявшиеся за дело, в книжках Стругацких опускаются даже ниже уровня подопытных культур. А как же — в жизни?
Мы имеем пример установления порядка по западному образцу в Афганистане. Пробовали англичане, русские, американцы... и чё — выкусили? Мы в принципе знаем, почему: когда в обществе царят феодальные порядки с правом сильного, слушаться там будут только сильных феодалов. Но и это еще не все: народ — не стадо. Будь то пуштуны, таджики, узбеки или туркмены — они у себя на Родине. А прогрессоры — на чужбине. 
32–й президент Североамериканских Соединенных Штатов Рузвельт был убежден в том, что скверное правление французов в Индокитае представляет собой колониализм в худшей его форме. Индокитаю не следует возвращаться к Франции, сказал он в январе 1943 года: "Франция владела этой землей с тридцатью миллионами жителей на протяжении почти сотни лет, и сейчас этот народ находится в более затруднительном положении, чем был в начале. Они имеют право на что-то лучшее".
"Что–то" — это, конечно же, демократические ценности. Как заявил британский премьер Уинстон Черчилль, в своё время отметившийся еще в Южной Африке, изгнание из Индокитая Франции является одной из его главных военных целей. Рузвельт предлагал отдать эту страну под опеку "лет этак на 25, то есть до тех пор, пока мы не поставим их на ноги, как поставили Филиппины". Эта идея крайне встревожила британцев и не вызвала никакого интереса у Китая, который прежде правил Вьетнамом. "Я спросил у Чан Кай Ши, хочет ли он получить Вьетнам, — рассказывал Рузвельт генералу Стилуэллу, — и он прямо сказал: "Ни при каких обстоятельствах!" Именно так — ни при каких обстоятельствах!"
Характерно, что идея о самоуправлении юго–восточных стран в голову прогрессоров не приходила. Они представляли себе Индокитай большим участком суши, населенным маленькими недалекими человечками. Немного отвлечемся. В сущности, Запад (назовем его "англосаксонской коалицией") во времена Второй Мировой войны надеялся, что фашисты схлестнутся с большевиками и друг друга истребят. Или хотя бы ослабнут настолько, что победитель "битвы злодейских гигантов" уже не будет угрожать мировому порядку. Но Советский Союз — хоть и ценой страшных потерь — по итогам бойни неимоверно окреп. Это означало, что коммунистическая идеология стала более привлекательной для населения тех стран, где о социализме до Второй Мировой войны даже не помышляли. Впоследствии это скажется и на ситуации в Индокитае.
Вьетнам (государство, объединявшее Кохинхину, Аннам и Тонкин) некогда был независимым королевством, с давней приверженностью к самоуправлению, проявившейся в ходе многочисленных войн против китайского владычества. Непонимание Рузвельтом всех аспектов данной проблемы являлось типичным и представляло собой наиболее распространенное в то время отношение к "отсталым" народам. Считалось, что они не будут готовы к самоуправлению по демократическим лекалам до тех пор, пока не поднатореют в этом под опекой Запада.
Британцы были категорически против опеки, считая, что она создаст "дурной прецедент", который будет препятствовать их собственному возвращению в Индию, Бирму и Малайю. Рузвельт не настаивал; он не горел желанием еще больше усилить разногласия, связанные с проблемой Индии, которая приводила Черчилля в бешенство каждый раз, когда американский президент поднимал этот вопрос.
Когда в 1944 году возродилась свободная Франция, непримиримый Шарль де Голль стал настаивать на "праве" французов на возвращение колоний. В августе 1944-го на конференции в Думбартон-Оксе, посвященной послевоенному устройству мира, предложение США, касающееся политики в отношении колоний, не содержало даже упоминания о будущей независимости Индокитая; лишь вскользь упоминалось введение опеки при добровольном согласии бывшей колониальной державы.
Еще во время Мировой войны, по соглашению между японцами, захватившими Индокитай, и правительством в Виши, французская колониальная администрация со своими вооруженными силами и гражданскими служащими, осталась в Индокитае, чтобы осуществлять функции управления территорией. Когда в марте 1945 года, японцы отстранили французов, некоторые группы прежних администраторов вступили в местное сопротивление, подчинявшееся Вьетминю — коалиции национально-освободительных группировок, включавшей коммунистов.


Роберт Капа: 1954 год, Вьетнам, французский военный патруль.


Контролируемое британцами Командование Юго-Восточной Азии установило с ними контакты и пригласило к сотрудничеству. Рузвельт отказал французам, которые просили предоставить американские корабли для перевозки французских войск в Индокитай, запретил оказывать помощь и сопротивлению. Потом он изменил свою позицию, но настоял на том, чтобы любая поддержка ограничивалась действиями против японцев и не использовалась в интересах французов.
  Французская администрация сосредоточила усилия на стимулировании производства тех товаров, экспорт которых приносил наибольшую прибыль — рис, уголь, каучук, шелк, пряности и минералы — а местной экономикой манипулировала так, чтобы создать рынок сбыта французских товаров. Это обеспечило легкую и комфортную жизнь приблизительно 45 тысячам французских бюрократов, которые, как правило, не отличались большими талантами и среди которых насчитывалось всего три человека, способных достаточно бегло говорить по-вьетнамски. Это заставило нанимать на работу переводчиков и посредников, создавая вспомогательный бюрократический аппарат из вьетнамцев.




ЗАГАДКА ВЬЕТНАМСКОЙ ДУШИ

В основном французы брали на работу тех вьетнамцев, кто принял католическую веру. Был создан и Колониальный совет. Вьетнамцев, которые составляли в этом органе меньшинство, называли "представителями завоеванной расы". Французы именовали свою колониальную систему "цивилизаторской миссией" (la mission civilisatrice), то есть, европейцы совершенно искренне ощущали себя прогрессорами.
Во Франции между тем не было недостатка в левых, которые открыто осуждали такое правление, да и в самом Индокитае хватало чиновников из ''туземцев'', время от времени пытавшихся провести реформы, не отвечавшие интересам колониальной империи. Вьетнамцы гордились тем, что в древности сумели положить конец тысячелетнему китайскому владычеству, а потом неоднократно изгоняли со своей земли захватчиков, да еще поднимали восстания и свергали собственные деспотические династии.
Дважды, в 80-х годах XIX века и в 1916 году, сами вьетнамские императоры оказывали содействие восстаниям, которые были подавлены. В то время как сотрудничавший с колонизаторами класс обогащался, получая объедки с французского стола, у другой части населения нарастало стремление к национально-освободительной борьбе, импульс которой дал XX век.
Формировались религиозные секты, партии и тайные организации национально-освободительного толка. Они организовывали демонстрации и забастовки, которые заканчивались французскими тюрьмами, депортациями и расстрелами. В 1919 году, на Версальской мирной конференции, Хо Ши Мин попытался вынести на рассмотрение просьбу о предоставлении вьетнамцам независимости, которую отклонили, даже не ознакомившись с ее содержанием. Впоследствии Хо Ши Мин вступил в Коммунистическую партию Индокитая, которая, как и Китайская компартия, была организована Коминтерном, и постепенно взяла на себя роль лидера движения за независимость, еще 1930-х поднимая крестьянские восстания. Тысячи восставших были арестованы и оказались в тюрьмах, многих казнили. Освобожденные по амнистии, когда во Франции к власти пришло правительство Народного фронта, революционеры и сформировали коалицию Вьетминь.
Когда в 1940 году Франция капитулировала перед нацистами, казалось, что наступил подходящий момент для мятежа. Но и на этот раз он был жестоко подавлен, но о его духе и целях вспомнили во время последующего сопротивления японцам, в ходе которого возглавляемые Хо Ши Мином коммунисты сыграли ведущую роль. Японцы столкнулись с национально-освободительным движением, и когда французские колонизаторы позволили японцам без боя войти в страну, группы сопротивления восприняли это с презрением к колониальным властям и решили воспользоваться удобным случаем.
В июле 1945 года союзники заключили тайное соглашение, согласно которому та часть страны, которая лежала южнее 16-й параллели, передавалась под контроль британского командования, а та, что находилась севернее, переходила под протекторат китайцев. Через неделю после того, как в августе 1945 года японцы после испытания на их территории ядерных бомб капитулировали, на съезде Вьетминя в Ханое была провозглашена Демократическая республика Вьетнам. В Сайгоне была принята Декларация независимости, в которую включили первые фразы американской Декларации о независимости 1776 года. Хо Ши Мин предупредил ООН: если эта новая организация не сможет выполнить обязательства собственного устава и предоставить независимость Индокитаю, тогда "мы продолжим борьбу, пока сами не добьемся свободы".
Совершив перелет с Цейлона во Вьетнам на американских транспортных самолетах, английские войска вошли в Сайгон. Вскоре они получили подкрепление от французов, до прибытия которых британское командование в Сайгоне использовало против мятежников японские подразделения, процедура разоружения которых была отложена. В переданной китайцам северной зоне вьетнамцы получили оставшееся после японской капитуляции оружие, и эта территория перешла под контроль временного правительства Хо Ши Мина. Китайцы не вмешивались и, забрав трофеи, доставшиеся им в ходе оккупации, предусмотрительно ушли.
Между тем в мире развернулась "холодная война", начало которой в марте 1946 года положил Черчилль, выступив в Фултоне, штат Миссури, со своей речью о "железном занавесе" (который, как вы уже знаете, изобрёл Геббельс). В ней он утверждал, что "никто не знает, каковы пределы, если таковые вообще есть, стремления Советского Союза и Коммунистического интернационала к экспансии и обращению других в свою веру".
Франция и "присоединившиеся к ней страны" Индокитая — Лаос, Камбоджа и Вьетнам — стали строить новую колониальную систему. Главой Вьетнама французы назначили Бао Дая. В противоположном лагере, в феврале 1950 года Советский Союз и Китай признали Демократическую республику Вьетнам со столицей в Ханое.
7 апреля 1954 года американский президент Эйзенхауэр сделал заявление, в котором использовал словосочетание "эффект домино", чтобы показать, какие последствия будет иметь падение Индокитая под натиском коммунистов. К этому времени набрала популярность теория, согласно которой соседние страны Юго-Восточной Азии, подчиняясь некоему непреложному закону природы, одна за другой окажутся следующими жертвами коммунистической экспансии. В такой ситуации ставка была сделана на Нго Динь Дьема, ярого националиста из католической семьи местного чиновника.
 Дьем находился на французской колониальной службе и был губернатором одной из провинций. При Бао Дае он занимал пост министра внутренних дел, но ушел в отставку, выразив протест против французского правления и отмены обещанных реформ. Он уехал в Японию, а после возвращения отказался от сделанного японцами в 1945 году предложения сформировать правительство под предводительством нечистого на руку Бао Дая, вполне честно заявляя, что оно насквозь коррумпировано.
Являясь одновременно националистом и антикоммунистом, он столь же решительно отверг возможность перейти на сторону Хо Ши Мина, который предложил ему пост в своем правительстве в Ханое. Подобная несговорчивость привела к тому, что он был схвачен представителями Вьетминя и полгода находился под арестом.
На протяжении следующих девяти лет Дьем безуспешно пытался построить в Южном Вьетнаме жизнеспособное демократическое государство. Он разделял распространенную в народе неприязнь к французам, но одновременно был набожным католиком в стране, где главным образом исповедовали буддизм. Дьему пришлось бороться с сеявшими рознь сектами и мафиозными кланами, у которых были собственные вооруженные силы. Главный недостаток Дьема: он не умел идти на компромиссы, а с инакомыслящими и оппозицией боролся только, прибегая к принуждению и силе.
Дьему пришлось также иметь дело с наплывом беженцев с севера; в результате пропаганды католиков, всюду говоривших о том, что "Христос и Дева Мария тоже переселились на Юг", с Севера бежали миллион человек.


ВЛЯПАЛИСЬ

В 1951 году Индокитай посетил молодой конгрессмен Джон Фицджеральд Кеннеди. Он пришел к выводу, очевидному для большинства американских наблюдателей: чтобы остановить нашествие коммунистов на Юг, необходимо "настроить местное население против комми". Вьетнам в представлении Кеннеди был краеугольным камнем свободного мира в Юго-Восточной Азии, "замковым камнем арки, перемычкой плотины". К традиционному списку стран, которые падут, "если красный поток коммунизма затопит Вьетнам", он добавил Индию и Японию.
И еще один американец предельно озаботился вьетнамским вопросом: Роберт Макнамара. Одаренный выпускник Гарвардской школы бизнеса, специалист по системному анализу Макнамара во время Второй Мировой войны служил в ВВС, а впоследствии сделал карьеру в компании "Форд", весьма быстро став её президентом. Он очень даже соответствовал требованиям, предъявляемым к министру обороны: педантичный и уверенный в себе, Макнамара демонстрировал свои способности в области управления, которое он осуществлял посредством "статистического контроля".
Американские стратеги не придали никакого значения тому, что французская профессиональная армия, включая Иностранный легион, проиграла низкорослым, худосочным азиатским партизанам. Когда корреспондент Си-би-эс Дэвид Шенбрун, который в свое время освещал французскую войну во Вьетнаме, попытался рассказать президенту о реалиях той кампании и о том, что ежегодные потери среди французских офицеров сравнимы с потерями, понесенными при Сен-Кире, Кеннеди ответил: "Ну что ж, мистер Шенбрун, ведь это французишки. Они сражались за свою колонию, а это недостойная цель. Мы же сражаемся за свободу, желая освободить их от коммунистов и от Китая, мы сражаемся за их независимость''.
В феврале 1962 года на смену группе американских военных советников пришла полноценная структура военного управления под названием ''Командование по оказанию военной помощи Вьетнаму''. Его возглавил генерал Пол Д. Харкинс, который прежде занимал должность начальника штаба армии США в Корее. К середине 1962–го американские силы во Вьетнаме насчитывали 8000 человек, к концу того же года их число превышало 11 000, а еще через десять месяцев — 17 000. Американские военные служили по соседству с подразделениями южновьетнамской армии, присутствуя на каждом ее структурном уровне — от батальона до дивизии и Генштаба.
 Макнамара уверенно заявил: "Все количественные показатели, которыми мы располагаем, показывают, что мы выигрываем эту войну". В Гонолулу, на военной конференции в штабе главнокомандующего вооруженными силами в зоне Тихого океана он предложил начать планирование поэтапного прекращения военного участия США в конфликте, которое должно полностью завершиться к 1965 году.
Между тем в Южном Вьетнаме разворачивалась религиозная драма. Негодование, вызванное привилегированным положением католиков, которое бытовало при французах, при Дьеме значительно возросло. Когда Сайгон запретил торжества по случаю дня рождения Будды, начались протесты — и правительственные войска, открыв огонь, убили нескольких демонстрантов. Усилившиеся волнения и введение военного положения получили печальную известность благодаря акту самосожжения, предпринятому буддистским монахом.
Силились репрессии и жестокости, за которыми стоял брат Дьема, Нго. Кульминацией этих действий стали полицейский налет на главный буддийский храм и арест сотен монахов. В знак протеста в отставку ушли министр иностранных дел и посол в США. Правительство Дьема затрещало по швам.
Одним из примеров войны Севера и Юга можно взять сражение при Апбаке, состоявшееся в январе 1963-го. Со стороны южновьетнамской армии в нем принял участие батальон численностью в 2000 человек, оснащенный артиллерией и бронетранспортерами. Ожидалось, что он будет действовать агрессивно и наглядно продемонстрирует огневую мощь недавно приобретенной боевой техники. Но всё пошло не так: оказавшись под обстрелом 200 вьетконговских партизан, южновьетнамские солдаты залегли за приземлившимися вертолетами, отказавшись вставать и стрелять. Стало совершенно очевидно, что аборигены за идеи демократии сражаться будут неважно, а посему им нужна помощь.


11 июня 1963 года. Самосожжение буддистского монаха Тхить Куанг Дука в Сайгоне.

В ноябре вьетнамские генералы совершили государственный переворот, в ходе которого, к ужасу американцев, были убиты Дьем и Нго. Менее чем через месяц президент Кеннеди также оказался в могиле. С момента своего вступления на пост президента Линдон Джонсон решил, что он "никогда не потеряет Южный Вьетнам". Не прошло и двух дней с момента убийства Кеннеди, как посол Лодж, вернувшийся из Вьетнама, чтобы доложить о развитии ситуации после свержения Дьема, встретился с Джонсоном и кратко обрисовал удручающую ситуацию ''в этой чёртовой стране''.
Ставший президентом Южного Вьетнама, генерал "Большой" Минь (для вьетнамца он действительно был высок — 183 см) прежде был простым крестьянином, да к тому же он исповедовал буддизм. После трех месяцев пребывания в должности Минь также стал жертвой переворота. То же случилось и с преемниками Миня, сменявшими друг друга в результате серии путчей.
Между тем Джонсон объявил о дополнительном призыве американских парней, а также об отправке еще 50 тысяч военнослужащих с целью довести состав группировки во Вьетнаме до 125 тысяч человек. Дальнейшие меры по усилению контингента привели к тому, что к исходу 1965 года ее численность возросла до 200 тысяч человек.
Впоследствии генерал Тейлор объяснял Сенату, что цель эскалации состояла в следующем: "наносить вьетконговским партизанам постоянно возрастающий урон, который они не в состоянии восполнить". С помощью этой тактики истощения людских ресурсов планировалось убедить Север в том, что он не может одержать военную победу над Югом. Именно этой тактикой объясняется тот факт, что запредельная численность убитых стала "неприятной особенностью вьетнамской войны". В ходе проведенного Пентагоном сложного статистического анализа был упущен тот факт, что Север, располагавший регулярной армией численностью в 400 тысяч человек, на самом деле мог задействовать любое количество людей, чтобы возместить потери Вьетконга.
 Американские солдаты убивали и погибали, американские пилоты прорывались сквозь завесу зенитного огня, а когда сбитые самолеты падали на землю, спасшихся летчиков захватывали. Война — такой вид человеческих отношений, участие в котором нельзя остановить, не признав свое поражение либо вынудить это сделать противника. Поскольку война есть прямое следствие ошибок политиков, чреватое разрушениями и смертями, она традиционно сопровождается торжественными оправдательными заявлениями. Оказавшись перед фактом эскалации войны, Макнамара поинтересовался у председателя Объединенного комитета начальников штабов генерала Уилера, каковы гарантии того, что Соединенные Штаты смогут добиться "триумфа в Южном Вьетнаме, если мы будем делать всё, что сможем". Уилер ответил, что если "триумф" означает подавление повстанцев и полную зачистку Южного Вьетнама от комми, то для этого потребуется до миллиона военнослужащих и до семи лет военных действий. Если под "триумфом" понимать необходимость показать Вьетконгу, что он не сможет одержать победу, то для этого хватит и меньших сил.
Военные действия приобретали все более омерзительный характер: тела, обожженные напалмом, поля и леса, обработанные дефолиантами, набитые военнопленными лагеря, постоянно растущие списки потерь… война к тому же дорожала и теперь стоила 2 миллиарда долларов в месяц. Численность американских войск во Вьетнаме в апреле 1966 года достигла 245 тысяч человек, и в Конгресс направили запрос о выделении 12 миллиардов долларов на дополнительные военные расходы.
Прибытие свежих американских войск на поле боя приостановило успешное наступление против Вьетконга. Сообщалось, что повстанцы бросают свои базы, у них падает моральный дух, многие дезертируют. Как говорится, победа не за горами. Операции типа "обнаружить и добить" выполнялись с помощью танков и авиации, которая применяла обстрелы с бреющего полета и сброс дефолиантов. Уничтожались деревни и посевы, а лишенные всего беженцы, которые жили в разбросанных вдоль побережья лагерях, преисполнялись ненавистью к американцам.


Уильям Юджин Смит. Вьетнам, 1967 год.

Стратегия ковровых бомбардировок также ставила целью истощение противника голодом. С этой целью уничтожались плотины, оросительные каналы и сельскохозяйственные средства. Сбросом дефолиантов можно было за 3–5 дней уничтожить 300 акров рисовых полей, а за 5–6 недель оголить такой же участок джунглей. Применение напалма, равнозначное терроризму на государственном уровне, фактически уничтожало нравственные устои тех, кому достаточно было нажать на гашетку, чтобы увидеть, как хижины взлетают вверх в пузырях оранжевого пламени.
Ответные террористические методы Вьетконга заключались в применении ракет, обстрелах деревень, использовании мин-ловушек, похищениях и массовых убийствах. Не ограниченные какими-либо рамками, диверсии тщательно планировались для того, чтобы создать атмосферу постоянной опасности и продемонстрировать отсутствие какой-либо защиты со стороны сайгонских властей.
Запущенная параллельно программа "умиротворения" представляла собой попытку американцев укрепить в интересах демократии социальную и политическую структуру Южного Вьетнама. Она подразумевала создание в Сайгоне атмосферы уверенности и стабильности. Таковым не способствовали военные перевороты; во главе очередных путчистов стояли генералы Кхань, Ки и Тхьеу, и каждого возмущало покровительство США, от которых они зависели.
К середине 1967 года количество американских военнослужащих во Вьетнаме достигло 463 тысяч человек, причем командование просило ещё, чтобы общая численность подразделений превысила 525 тысяч человек — и это число считалось "необходимым минимумом". Джонсон заявил, что потребности и просьбы главнокомандующего будут удовлетворены.
Война не привлекала молодых американцев, которые попадали под призыв — особенно тех из них, кто считал ее подлой и бесславной. Каждый, кто мог, пользовался освобождением от призыва на время получения высшего образования, тогда как менее обеспеченным приходилось надевать форму. Неравный призыв оказался причиной раскола в американском обществе.
Масла в огонь подлил Национальный совет церквей, члены которого заявили, что они представляют США как ''преимущественно страну белых, которая использует свою подавляющую мощь, чтобы уничтожить побольше азиатов". Мартин Лютер Кинг (младший) сказал, что больше не может упрекать в актах насилия собственный народ, не осудив "крупнейшего в мире проводника насилия, которым сегодня является мое собственное правительство".
Рост общественного недовольства вызвали и потери среди американских военнослужащих (так, в 1967 году они насчитывали 9000 убитых и 60 000 раненых). Оппозиционные политики заговорили об ужасающем разрастания масштабов войны, а также глубоком огорчении по поводу многочисленных страданий, причиняемых жителям обеих частей Вьетнама. Макнамара привел доказательства того, что бомбардировки не смогли в значительной степени снизить интенсивность проникновения на Юг людских ресурсов и снаряжения с Севера и оспорил доводы военных в пользу снятия ограничений и разрешения наносить удары по более удаленным целям: "У нас нет оснований считать, что это сломит волю северовьетнамского народа, заставит его лидеров усомниться в своих идеалах или внушит им уверенность в том, что их будут бомбить до тех пор, пока они не сядут за стол переговоров".
То есть, министр обороны признал, что вся американская стратегия является бесполезной. Когда в конце января 1968 года во Вьетнаме началось масштабное наступление, в Америке противники войны и президента стали стремительно объединять силы. В отличие от прежней тактики Вьетконга, который вел войну главным образом в сельской местности, теперь Север нанес массированный и скоординированный удар по более чем сотне городов Южного Вьетнама, где прежде повстанцы себя никак не проявляли. Теперь они совершали безжалостные нападения, в ходе которых удалось даже проникнуть на территорию посольства США в Сайгоне. Американские телезрители видели уличные бои и гибель соотечественников внутри отгороженных от внешнего мира пространств. Это произвело на них убийственное впечатление.
На этом этапе войны численность подразделений во Вьетнаме уже приближалась к 600 тысячам человек. Президент США столкнулся с перспективой масштабного наращивания сил, которое, несомненно, вызвало бы недовольство в Соединенных Штатах, как раз в тот момент, когда надо было делать выбор между дальнейшей эскалацией войны и невоенным решением проблемы. В условиях приближавшихся выборов перспектива согласиться с требованиями ''ястребов'' вселяла ужас. Джонсон решил назначить на пост министра обороны другого человека, чтобы обеспечить поддержку, которой президент лишился стараниями Макнамары. Ирония состояла в том, что, едва заняв место Макнамары, Клиффорд словно унаследовал пессимизм предшественника.
Так называемые союзники, которые предположительно должны были стать "костяшками домино", милитаристского энтузиазма не проявляли. Таиланд, над которым нависала угроза оказаться следующей жертвой, держал во Вьетнаме контингент численностью 2500 военнослужащих, хотя численность населения Таиланда составляла 30 миллионов человек. 45 тысяч убитых американцев и 300 тысяч раненых стали напрасными жертвами. Затраты на ведение войны за почти десять лет составили около 150 миллиардов долларов.
Злую шутку сыграла иллюзия всемогущества; поддавшиеся ей американские политики считали само собой разумеющимся, что при достижении поставленной цели, особенно в Азии, всегда можно сделать так, чтобы преобладающую роль играли твердые намерения и энтузиазм американцев. Если это и было "державным высокомерием", как выразился в свое время сенатор Фулбрайт, то явно не тем самым роковым высокомерием и чрезмерным расширением границ, погубившим Афины и Наполеона, а в XX столетии — Германию и Японию.
Демократизация довольно часто проводится при посредстве различных демократизирующих средств. Если очередным демократизатором становится напалм, отношение демократизируемых к демократии становится несколько скептическим. Американцы не смогли понять, что у других народов существуют проблемы и конфликты, которые нельзя разрешить с помощью применения чуждой силы или демократических методов — или даже с помощью американской благосклонности. "Строительство наций" оказалось самой глупой из всех иллюзий. Своими злоключениями в период вьетнамской войны американцы обязаны тому обстоятельству, что несколько президентов кряду не набрались гражданского мужества, чтобы совершить очевидный благородный поступок: вывести из Индокитая все американские войска.
Государь, утверждал еще Макиавелли, всегда должен быть тем, кто великолепно умеет задавать вопросы и терпеливо выслушивать правду о том, о чем он уже спрашивал, и ему следует гневаться, если он видит, что кто-то не решается сказать ему правду.




Уильям Юджин Смит. Вьетнам, 1967 год.


 

ПРОТИВОЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР

После появления книги Чарльза Дарвина "Происхождение видов", объяснившей эволюцию и место человека в мироздании, у ряда деятелей возникло желание заняться тем, что называлось тогда "расовым улучшением". Иными словами, появилась идея альтернативы естественному отбору.
Сам Дарвин стал настоящим ''социальным дарвинистом'', сокрушаясь о том, что мы — то есть, человечество — де сделали всё, что могли, чтобы обуздать процесс естественного отбора. Мы построили резервации для слабоумных, калек и больных; мы создали законодательство для бедных; наши врачи совершают чудеса искусства, дабы сохранить жизнь каждого убогого до последней возможности.
Так слабые члены цивилизованных сообществ размножают свою ущербную породу. Никто из тех, кто занимается разведением домашних животных, не усомнится, что это крайне вредно для всякой популяции. Странная загадка природы: олигофрены не теряют способности к размножению, и делают это не только с удовольствием, но и чаще умственно полноценных. Невольно задумаешься о культивировании человечества как вида... в конце концов, вывели же идеальных лошадей!
Термин "евгеника" придумал двоюродный брат Дарвина, сэр Фрэнсис Гальтон, в своей книге "Исследования человеческой способности" (1883 год). В более ранних трудах "Наследственная гениальность" и "Английские люди науки: наследственность и среда" он впервые вводит в обиход формулу ''nature/nurture''. В 1907 году в Лондоне было основано Общество евгенического просвещения. Евгеника получила широкую поддержку у представителей британской интеллектуальной элиты. В частности, драматург Бернард Шоу писал, что "разум уже не разрешает нам отрицать, что ничего, кроме евгенической религии, не может уберечь нашу цивилизацию от судьбы, постигшей все прежние цивилизации".
Вскоре евгеническое движение набрало силу и в США. Ричард Дагдэйл опубликовал исследование семьи Джуков: ему удалось установить у 709 членов этого рода криминальное прошлое. В те же годы уже широко применялось попечительское наблюдение с целью ограничить деторождение среди умственно отсталых лиц, а к концу XIX века были отмечены случаи стерилизации слабоумных.
В 1910–м было основано Евгеническое бюро регистрации. Активным участником американского евгенического движения в США был Александер Грейам Белл, который был женат на глухой женщине и интересовался браками между глухими людьми. Белл выражал опасение, что такое выборочное спаривание может привести к созданию популяции глухих. В 1912 году в Лондоне состоялся Первый международный конгресс евгеников. Второй и третий конгрессы были проведены в Нью-Йорке в 1921-м и 1932 годах.
К 1931 году 30 американских штатов приняли законы о стерилизации. Впрочем, число стерилизаций было относительно скромным в национальном масштабе: к 1958 году — 60926. Для сравнения: в Индии с 1958 по 1980 годы было стерилизовано 20 000 000, в Китае за годы с 1979-го по 1984-й — около 30 000 000 женщин и 10 000 000 мужчин.
Особая роль у евгенического движения была в Германии. С конца XIX столетия господствующие классы немецкого общества ссылались на социальный дарвинизм как на оправдание непропорционального богатства, которое они накопили. Поэтому не удивляет выдвинутый в 1893 году Александром Тиллом тезис о том, что людей, воспитанных в духе соревнования как гарантии прогресса, "будет трудно соблазнить всякого рода социалистическими бреднями". Ранее, в 20-х годах XIX века граф Жозеф-Артур де Гобино предложил идею о существовании "арийской расы", будто бы положившей начало "нордическим популяциям". Последние арийские группы населяют, согласно представлениям Гобино, Северную Германию и Англию, а скрещивание арийцев с другими расами приведет к вырождению. Теория Гобино была с энтузиазмом воспринята в Германии.
В 1895 году немецкий антрополог-любитель Отто Аммон проповедовал скрещивание "чистого основного типа" с более "темными" типами с вытянутыми черепами и типами с круглыми черепами с меньшим содержанием пигмента. Все промежуточные, смешанные формы нельзя считать особо успешными, и они должны будут исчезнуть в борьбе за существование — так как они были созданы лишь как неизбежный побочный продукт при производстве лучших.
Небольшая группа немецких врачей, некоторые из которых были связаны родственными узами, взяла на вооружение евгенику Гальтона и теорию вырождения, но с левых позиций. Основоположник немецкой евгеники Альфред Плетц был социалистом. В 1891 году Вильгельм Шальмайер опубликовал брошюру о вырождении видов. Если интересы Гальтона были сосредоточены, главным образом, на умственных способностях, то Шальмайер был увлечен идеей физического вырождения. Он утверждал, что Дарвин, открыв причины эволюции, подтвердил тем самым, что этот процесс управляем. Шальмайер был так же противником расовой теории Гобино.
Социальный дарвинизм рассматривал войну как явление позитивное: "выпалывает слабых" — точно так же, как экономическое соревнование отбирает людей и социальные группы по пригодности. Выдвинутые в 1914 году тезисы германского ''Общества защиты расовой чистоты'' находились в заметном противоречии с взглядами Гобино, ибо в них не упоминались ни класс, ни раса. Словосочетание ''расовая чистота'' ввел в обиход Плетц в 1885 году как синоним евгеники.
"Общество защиты расовой чистоты" призывало к дружеским отношениям в семейной жизни, настаивало на искоренении факторов, препятствующих представителям определенных мужских профессий иметь детей. Общество потребовало увеличить налог на табак и спиртные напитки, разрешить юридические аборты по медицинским показаниям, бороться с болезнями, которые тогда считались наследственными, — туберкулезом, сифилисом, гонореей, а также с профессиональными заболеваниями. Оно предлагало ввести обязательный обмен справками о состоянии здоровья будущих супругов перед вступлением в брак, поощрять наградами писателей и художников за произведения, прославляющие семейную жизнь. Не согласны ли вы, что это несколько напоминает ''Город Солнца?''
 В Германии до прихода Гитлера к власти существовала влиятельная Веймарская школа евгеники, представители которой считали, подобно Марксу и Энгельсу, что евгеника и социализм весьма органично дополняют друг друга. Отец немецкой евгеники Карл Плетц провел четыре года в США, где изучал возможность создания там социалистической пангерманской колонии.
Макс Левин, руководитель мюнхенского отделения Германской коммунистической партии, писал, что евгеника станет рычагом прогресса человеческого общества. Довольно заметную роль в раннем евгеническом движении играли евреи. В 1916 году раввин Макс Рейхлер опубликовал статью "Еврейская евгеника", где пытался показать, что религиозные обычаи иудеев по сути своей соответствуют духу евгеники.
Одним из самых выдающихся евгеников был американец Герман Маллер, еврей по материнской линии, получивший Нобелевскую премию по медицине в 1946 году за свою работу по генетическим мутационным уровням. Убежденный коммунист Маллер с 1933-го по 1937 год был ведущим генетиком в Московском университете. Он написал письмо Сталину с предложением принять евгенику в качестве официальной политической доктрины СССР. Сталин отверг предложение Маллера, после чего учёный благоразумно уехал в Шотландию, а позже перебрался в Соединенные Штаты. Евгенический трактат Маллера "Из мрака" появился в США в годы, когда автор проживал в Москве. Перед своим приездом в Советский Союз Маллер провел год в Германии и покинул ее, возмущенный расистскими идеями и политикой нацистов.
Перед началом Второй мировой войны в Германии серьезно опасались перенаселения. Население Германской империи, в 1880 году составлявшее 45 миллионов, к исходу Первой Мировой войны возросло, несмотря на жертвы, до 67 миллионов. Страх демографического спада осложнил пропаганду негативной евгеники, но приверженцы "чистоты расы" атаковали мальтузианцев, утверждая, что к призывам к воздержанию скорее всего прислушаются наиболее желательные элементы населения и этот неразумный альтруизм окажется дисгеническим. Беспокоило их и то, что такой поворот дела повредит "нордической расе". Но совсем не об этом заботился Адольф Гитлер; в 1920 году он выдвинул программу из 25 пунктов, ни один из которых не имел отношения к евгенике.
Будучи убежденным приверженцем главенствующей роли наследственности, Гитлер оставался антиуниверсалистом, видевшим основную цель генетического отбора в создании "чистого нордического племени". Эволюция человечества была для него полем соперничества, а не сотрудничества. Способности, проявляемые другими народами, воспринимались как угроза той группе, которой он прочил победу.
Евгеники в других странах недвусмысленно осудили гитлеровский расизм и антисемитизм. На Международной конференции в Эдинбурге в 1939 году британские и американские евгеники критиковали расистский характер евгеники в Германии. Идеологом нацистских преступлений стал Отто фон Вершуэр. Его "Расовая биология евреев", опубликованная в 1938 году, стала настольной книгой всех извергов, а полусотня статей, составивших шесть увесистых томов под общим заголовком "Исследования еврейского вопроса", вышла в свет под эгидой государства.
"Расовые биологи" задалась целью определить физические различия между европейскими евреями и немцами. Один из них, Вершуэр указывал на поразительный феномен: этническая группа сохранилась как нация на протяжении двух тысяч лет, не имея собственной территории. У евреев, утверждал Вершуэр, крючковатые носы, мясистые губы, тусклая красновато-желтая кожа и курчавые волосы. Для них характерны крадущаяся, как у преступников, походка. Вершуэр признает высокий интеллект евреев, при этом оговариваясь: "Я считаю, что лишь определенного типа люди склонны к иудаизму и готовы примкнуть к нему, — это, в частности, те, кто чувствует связь с иудеями по причине их особого интеллектуального и психологического склада. Лишь в редких случаях это обусловлено физическими причинами".



Еврейские дети из Люблинского гетто, 1940 год


Но не только евреи беспокоили нацистов. Следующей задачей будет, согласно Гитлеру, запрет на деторождение для "больных туберкулезом, субъектов с неполноценной наследственностью, калек, сифилитиков и кретинов". И все же, первую очередь нужно пресечь скрещивание "истинных арийцев" с другими этническими группами, а затем заняться наследственной или приобретенной умственной отсталостью.
Вершуэр не употреблял слова "евгеника" и не призывал истреблять евреев, но ход его мыслей подводил именно к такому заключению. Характерно, что Вершуэр был наставником нацистского врача-преступника Иосифа Менгеля, занимавшегося абсолютно бесчеловечными опытами.
Гитлер считал неизлечимо больных "бесполезными едоками", отнимающими время у больничного персонала и понапрасну занимающими больничные койки. Когда в сентябре 1939-го он подписал секретный указ о начале национальной программы эвтаназии, это было сделано исключительно для того, чтобы высвободить до 800 000 больничных коек для ожидаемых с театра военных действий раненых.
Гитлер ненавидел евреев потому что считал их опасными соперниками арийской расы, которая должна была стать господствующей. На евреев возлагали вину за поражение Германии в Первой мировой войне и за унижения Версальского договора. Когда стало ясно, что Германию в результате Второй мировой войны ждет новое поражение, месть стала первым пунктом повестки дня.
Что касается цыган и славян, то первые, как и евреи, подлежали уничтожению, а вторых можно было использовать как рабов. Массовые убийства евреев, цыган и множества славян в последний период войны совершались в обстановке строжайшей секретности. Если бы нацисты все–таки победили, мир был бы иным, и многих из нас не существовало бы в принципе.



ПРАВИЛО ТВЁРДОЙ РУКИ

Всю историю человечества условно можно представить как последовательность трех видов политического строя: ритуальный, в котором власть носит религиозный характер; имперский, где власть осуществляется за счет военной мощи; рыночный, при котором власть принадлежит группе лиц, контролирующих экономику. Заветная цель каждого строя — манипулирование обществом, захват территорий и восславление нужных идеалов.
В ритуальном строе все основано на жертвоприношениях, в имперском — на строительстве памятников, а при рыночном укладе капитал стремится приумножиться. Приоритетной задачей любого правителя, при любом строе, является обеспечение защиты собственного могущества, которому угрожают войны, природные катаклизмы, внешние воздействия и соперники.
Империя образуется, когда правитель начинает контролировать продуктовые излишки. Это позволяет ему защищаться и нападать на других, Если ресурсов для контроля стратегических путей недостаточно, он теряет власть.
Если исходить из данной модели, которая вовсе не идеальна, Александр Македонский, Наполеон Бонапарт и Владимир Путин люди одного строя и, соответственно, одного образа мышления.
Это касается крупных государственных образований, но есть и относительно небольшие страны, не претендующие ни на первую, ни даже на вторую роль в мировом укладе. Население таковых обычно ждёт стабильности и зачастую уповает на твёрдую руку, способную таковую обеспечить. То и дело там устанавливаются диктатуры, в которых верховенствуют солдафоны, самый одиозный из которых — Пиночет. Я полагаю ключевой вопрос не о том, как он власть взял, а как таковую отдал. Эта тема замечательно исследована в фильме чилийца Пабло Ларриана "Нет". Здесь мы изучим нехудожествнную сторону вопроса.
Военные в Чили всегда были на особом положении, ибо армия там до сих пор отличается духом элитарности и непогрешимости. В Южной Америке ходит поговорка: "Если армия и не управляет сама, она решает, кто управляет". Именно вооружённые силы нередко рассматривались и рассматриваются как единственная структура, способная обеспечить порядок и стабильность, предотвратить хаос и анархию. Если конституционная власть не в состоянии обеспечить стабильность и порядок, то армия как общенациональный институт способна вмешаться в политическую жизнь и отстоять "единство нации". 
Еще в 1886 году в Чили была приглашена прусская военная миссия во главе с Эмилем Кернером. Вскоре немецкий специалист стал начальником генерального штаба вооруженных сил Чили. Именно тогда и была создана высокопрофессиональная армия. При этом обществу постоянно внушалось, что только вооружённые силы являются гарантом стабильности и соблюдения законности.
Аугусто Хосе Рамон Пиночет Угарте родился, когда данная парадигма в чилийском обществе возобладала совершенно — в 1915 году. Место рождения — портовый город Вальпараисо. Там же в 1908–м родился политический антагонист Пиночета Сальвадор Альенде.
Прадед Пиночета в XIX веке переселился в Чили из Франции: стоит учесть, что у героя этой главки галльские корни. В 1933–м Аугусто поступил в военное училище, по окончании которого был направлен в полк, расположенный в Чакабуко. Вскоре он женился на лицеистке Лусии Ириарт. У Аугусто и Лусии родилось пятеро детей – два сына и три дочери. Старший – Аугусто, стал военным, Инее Лусия – преподавателем, Мария Вероника – биологом, а младшие – Марко Антонио и Жаклин Мари – медиками. К осени 1973 года, когда случился путч, у генерала было уже шесть внуков.
В 1949–м Пиночет поступил в военную академию, получив воинские специальности "офицер генерального штаба" и "преподаватель военной географии и логики". Несколько лет преподавал в военной академии, а в 1956–м переведён в военную миссию Чили в США. Затем он — преподаватель в военной академии в Эквадоре. В возрасте 44 лет Пиночет возвращается на родину и, став генералом, занимает должность начальника штаба дивизии.
Он трижды стажировался на американских военных базах в районе Панамского канала, где Пентагон еще в начале 1940-х создал учебный центр для латиноамериканских военных. В Форт-Гулике была организована "Школа Америк", через которую до 1973 года прошли 1261 чилийский военный, 565 аргентинцев, 647 уругвайцев, 340 бразильцев и 844 парагвайца.
В 1971–м президент Альенде назначил Пиночета командующим столичным гарнизона.
Открутим колесо истории назад, чтобы глубже проникнуть в механизм чилийской диктатуры. В 1920-е годы страной управлял полковник Карлос Ибаньес дель Кампо, которого называли "Муссолини Нового Света". Позднее, в 1952–м, в возрасте 75 лет Ибаньес станет президентом страны. Летом 1932–го другой военный, полковник Грове, пришел к власти и провозгласил Чили "социалистической республикой", которая, впрочем, продержалась всего 12 дней. В начале 1930-х в течение двух недель в Чили даже существовали Советы рабочих, солдат и крестьян, затем действовал Народный фронт. Эта особенность – страсть к левизне, к радикализму, к идеалам социализма – также отличает чилийское общество.
В 1952–м Альенде впервые принимал участие в предвыборной президентской кампании, однако тогда с восьмикратным перевесом победил Ибаньес. В 1958–м на президентских выборах Хорхе Алессандри обошел Сальвадора Альенде всего на 30 тысяч голосов. В 1964–м победил христианский демократ Эдуарде Фрей, обойдя Альенде на 400 тысяч голосов.
 Тогда команда Фрея использовала все мыслимые и немыслимые методы, чтобы выиграть. На улицах были расклеены афиши такого рода: "Чемпионат мира! Фрей (Чили) – Альенде (Россия) – 2:1. Повторим успех наших футболистов на выборах!" В январе 1970 года Сальвадор Альенде был выдвинут кандидатом в президенты от Народного единства и наконец победил, набрав на 39 тысяч голосов больше, чем кандидат, занявший второе место, – Хорхе Алессандри.
Выступая по случаю победы перед своими сторонниками, Альенде заявил: "Я буду не просто еще одним президентом. Я буду первым президентом первого подлинно демократического, национального и революционного правительства в истории Чили. Мы создадим народное правительство, которое будет защищать интересы страны и народа. Это правительство будет проводить независимую внешнюю политику и бороться за экономическую независимость Чили".
Одним из первых внешнеполитических шагов Альенде стало восстановление дипломатических и торгово-экономических отношений с коммунистической Кубой. Начинается политика национализации. Альенде говорил: "Я хочу ясно и твердо предупредить предпринимателей, которые эксплуатируют трудящихся и не соблюдают законы о труде, что их дни сочтены". Начались стихийные захваты предприятий, это именовалось "народной приватизацией".
Само собою, произошедшее в Чили сильно не понравилось властям США, вкладывавшим немало денег в становления лояльных Соединённым Штатам режимов. Президент Никсон созвал в Белом доме совещание с участием его советника по национальной безопасности Генри Киссинджера. Обсуждалось положение в Чили. Заявив, что режим Альенде неприемлем, Никсон дал указание директору ЦРУ Хелмсу любыми способами воспрепятствовать вступлению Альенде в должность президента. Набросанные от руки заметки Хелмса, ставшие достоянием общественности, разъясняют тогдашнюю позицию США: "Быть может, один шанс из десяти, но спасти Чили! Расходы окупятся. Риск не имеет значения. Не вмешивать посольство. Можно ассигновать 10 млн. долл. и еще, если будет нужно. Выделить лучших людей и предложить заниматься только этим. План игры. Пусть экономика взвоет. 48 часов на подготовку программы действий". Дяде Сэму не нужны были такие комми, как во Вьетнаме.
Правая печать Чили обрушила на читателей поток статей под крупными заголовками о налетах вкладчиков на банки с фотоснимками очередей. Многие предприятия стали требовать от своих заказчиков немедленной оплаты наличными. Одни компании начали увольнять рабочих, другие — сокращать продолжительность рабочего дня. Но самое главное — требование "твёрдой руки"…

 

Аугусто Пиночет и Фидель Кастро


На несколько минут вернемся к концепции диктатора, а для этого обратимся к трудам Николо Макиавелли. Согласно идеологу эпохи Ренессанса, диктатор — это вовсе не тиран, а диктатура — вовсе не форма абсолютного господства. Диктатура — присущее только республиканскому уложению средство защитить свободу. Диктатор не может менять существующие законы, не может отменить конституцию или изменить организацию власти, не может он и издавать новые законы. Согласно Макиавелли, ординарные органы власти продолжают действовать при диктатуре в качестве своего рода контрольных инстанций. В своих "Рассуждениях" Макиавелли славит добрые народные инстинкты, а в "Государе" повторяет, что человек по природе зол, груб и низок. Только диктатор способен подлинно вразумить толпу.
…Итак утром 11 сентября 1973 года привычная программа радио Сантьяго была неожиданно прервана и диктор взволнованно сообщил, что сейчас будет передано экстренное коммюнике. Вскоре из всех радиоприёмников страны понеслось:
"Прокламация военной правительственной хунты!
Учитывая чрезвычайно серьезный экономический, социальный и моральный кризис, подрывающий страну, президент республики должен немедленно передать свои высокие полномочия чилийским вооруженным силам и корпусу карабинеров. Чилийские вооруженные силы и корпус карабинеров едины в своей решимости взять на себя ответственную историческую миссию и развернуть борьбу за освобождение отечества от марксистского ига и за восстановление порядка и конституционного правления. Рабочие Чили могут не сомневаться в том, что экономические и общественные блага, которых они добились на сегодняшний день, не будут подвергнуты большим изменениям. Население Сантьяго должно оставаться дома во избежание гибели ни в чем не повинных людей.
Коммюнике подписали: от вооруженных сил Чили генерал Аугусто Пиночет, адмирал Хосе Торибио Мерино, генерал Густаво Ли; от корпуса карабинеров генерал Сесар Мендоса".
Мировые телеграфные агентства лихорадочно передавали "молнии". Так планета впервые услышала имя Пиночета.
Около 10 часов утра появившиеся на площади "Шерманы" начали обстрел дворца Ла Монеда, в котором находился Альенде и около сорока защитников. По радио передали приказ хунты № 2, в котором предлагалось всем защитникам Ла Монеды сдаться, иначе в 11 часов дворец будет взят штурмом. Президент ответил отказом. "Шерманы" окружили дворец и стреляли по окнам. Около полудня самолеты начали обстрел Ла Монеды ракетами. Дворец горел. Все было кончено около 15 часов.
На следующий день по радио и телевидению передали заявление хунты о том, что Альенде покончил жизнь самоубийством и уже похоронен в городе Винья-дель-Мар. Что на самом деле произошло, до сих пор достоверно неизвестно.
Многие политики были уверены, что, сбросив "марксистское правительство" Сальвадора Альенде, военные передадут власть гражданским. Однако этого не произошло. Пиночет превратился в "отца нации" и быстренько устранил всех реальных конкурентов. Генерал Густаво Ли получил отставку. Адмирал Мерино со временем был лишен всякой реальной власти. Министр внутренних дел генерал Оскар Бонилья погиб в авиакатастрофе при невыясненных обстоятельствах.
Выступая 11 октября 1973 года, генерал Пиночет заявил, что главная цель его правительства – борьба с марксизмом, поскольку достижение национального единства требует деполитизации и деидеологизации общественной жизни. Он выдвинул задачу добиться экономического роста, установления социальной справедливости через проведение прагматичной и реалистичной политики под руководством квалифицированных специалистов, свободных от каких-либо политических взглядов и симпатий.
Был распущен национальный конгресс — вследствие невозможности "соблюдать в настоящее время законодательные требования, предъявляемые к установленной процедуре принятия законов". По выражению Пиночета, в стране должна сформироваться "новая демократия" – "без плюрализма и политических партий". Пиночет заявлял: "Из всех наших врагов главным и наиболее опасным является коммунистическая партия. Мы должны разрушить её сейчас, пока она реорганизуется по всей стране. Если нам это не удастся, она рано или поздно уничтожит нас”.
Были учреждены военные трибуналы, заменившие гражданские суды. Открыты несколько концентрационных лагерей для политзаключенных. Подавляя всяческое проявление оппозиционного поведения и мышления, создавая образ врага, военный режим целенаправленно формировал в чилийском обществе культуру страха. Между людьми насаждалось недоверие, поощрялось доносительство, уничтожалась всякая способность к сопротивлению. Лишенное политического участия и самовыражения, общество погружалось в апатию. Чилийский литератор-эмигрант Ариэль Дорфман, побывавший на родине во второй половине 1980-х годов, свидетельствовал, что большинство людей поглощено личными заботами и проблемами собственного выживания. Они потеряли надежду на то, что положение вещей когда-либо может измениться.
Вокруг генерала Пиночета сложилась группа экономистов, многие из которых учились в Чикагском университете. "Чикагские мальчики" (так их обозвали) разработали программу перехода к свободной рыночной экономике. Пиночет вскоре заявил, что в Чили начался экономический рост. Генерал лукавил, ибо статистические данные объективных международных источников рисовали несколько иную картину.
При Пиночете экономическая политика, действительно, была полностью пересмотрена. От импортозамещающей индустриализации 1960-х перешли к концепции открытой рыночной экономики. В ходе массовой приватизации 1974–1978 годов бывшим владельцам было возвращено 294 промышленных предприятия, национализированных правительством Альенде. Несмотря на мощную подпитку извне (только с октября 1973 по март 1974 года режим получил 470 миллионов долларов), положительных сдвигов в экономике добиться не удалось. Общий уровень инвестиций снизился до уровня 1950-х. Лишь к концу десятилетия удалось сбить высокие темпы инфляции, но и тогда они составляли 25 – 30 % в год.
К началу 1980-х для многих стало очевидно, что принятая на вооружение экономическая политика "Чикагских мальчиков", хотя и предотвратила экономический коллапс, но не оправдала возлагаемых на нее надежд. В 1981–м страна вступила в полосу кризиса. В 1982 году валовой внутренний продукт сократился на 14 %. Тогда же вдвое обесценился песо. В годы экономического кризиса 1981–1983 годов ежегодно от 700 до 800 чилийских фирм объявляли себя банкротами. Безработица доходила до 20 %.
Пришлось вернуться к государственному регулированию в основных отраслях экономики. Одновременно Пиночета беспокоил негативный имидж страны, который сложился в мире. По существу, Чили оказалась в международной изоляции. Похоже, генерал совершенно не предвидел, насколько яростной и истеричной будет реакция столь презираемого им социалистического лагеря на путч и смерть Альенде.
Выход из сложившейся ситуации Пиночет увидел в постепенном отходе от наиболее одиозных проявлений диктатуры. Первым шагом стал "План Чакарильяс". Выступая в 1977–м перед членами Молодежного фронта национального единства, генерал Пиночет изложил программу политических изменений, определив цели и сроки каждого из этапов. Первый – период институционализации, когда власть осуществляют вооруженные силы как целостный политический институт (до конца 1980–го). Второй – переходный пятилетний период, в ходе которого армия поделится частью власти с гражданскими. Наконец, третий этап – период консолидации, когда будет принята новая конституция и избран президент.
В 1978–м был принят закон об амнистии. Тогда же Пиночет инициировал и провел плебисцит, получив 75 процентов голосов в свою поддержку. Объективные обозреватели назвали это крупной политической победой Пиночета, чья пропаганда умело использовала антиамериканизм чилийцев, их приверженность таким ценностям, как достоинство нации и суверенитет.
В августе 1980–го состоялся плебисцит и по проекту Конституции. "За" было подано 67 процентов голосов, "против" – 30 процентов. Однако осуществление основных статей новой Конституции – о выборах, конгрессе и партиях – откладывалось на восемь лет.
Одновременно поднимал голову левая оппозиция. 6 сентября 1988–го три группы боевиков скрытно сосредоточились во дворе частного дома на улице Ла Обра. 7 сентября одна из групп в составе двенадцати человек, вооруженных автоматами и гранатометами, перешла к шоссе и организовала засаду. Среди боевиков было пятеро женщин. Остальные две группы страховали тех, кто находился в засаде. В половине седьмого вечера на шоссе показался президентский кортеж.
Пропустив эскорт мотоциклистов, боевики перекрыли дорогу лимузину президента грузовиком с прицепом и открыли огонь. Пиночета, похоже, спасло чудо – террористов подвело оружие. Вначале гранатомет дал осечку, затем, после второго выстрела граната пробила стекло, но не взорвалась.
 Вскоре командир террористов докладывал командованию: "Операция, хотя тиран и ушел от возмездия, продемонстрировала его уязвимость и трусость. Рано или поздно он понесет заслуженное наказание". При нападении погибли пятеро охранников генерала. Сам Пиночет назвал "перстом всевышнего" то, что ему удалось невредимым вырваться из рук мерзавцев. "Бог спас меня, – заявил он, – чтобы я мог и дальше бороться во имя Отечества”.
По приказу Пиночета разбитые и обгоревшие автомашины президентского кортежа были выставлены на всеобщее обозрение. Генерал подтвердил: "Твёрдая рука – вот единственное средство, годное в нынешней ситуации. Те, кто рассуждает о правах человека, будут выдворены из страны или отправлены за решетку".
В 1981–м хунта запретила книгу Сервантеса "Дон-Кихот", поскольку генерал считал (и был совершенно прав), что в книге "содержатся призывы к свободе личности и нападки на существующую власть". На самом деле это был знак усталости режима, показавшего свою и слабость, и глупость.
В первой половине 1980-х годов американская администрация все чаще стала обращаться к Пиночету с призывом провести свободные выборы. Среди американской элит даже заговорили о невозможности дальнейшего пребывания у власти генерала и его режима. США начинают оказывать на Чили все большее экономическое и политическое давление.
Да, проблем в стране имелось в достатке, но в основной своей массе население было сыто и почти всем довольно. И осчастливленные жители должны были высказаться о судьбе хунты на плебисците 5 октября 1988 года. Диктаторы будущего, мотайте на ус: не позволяйте народонаселению наедаться досыта!
Идея подобного референдума была заложена в Конституции 1980 года, собственно, Пиночетом и продавленной. В ходе голосования чилийцы должны были сказать "да" или "нет" единственному кандидату в президенты, выдвинутому военным режимом – Аугусто Пиночету. Если "да" – он остается на президентском посту на восемь лет, до 1997 года. Если "нет" – в 1990 году состоятся президентские выборы.
Левая оппозиция резко критиковала идею плебисцита, именуя его "фарсом" и "крупнейшим надувательством". Выменянный на "хулигана Буковского" генсек компартии Луис Корвалан разразился статьей на страницах чилийского журнала "Апси" (и это в условиях диктатуры!). В резких выражениях он осудил "спектакль", который готовит хунта, и заявил, что коммунисты в нем участвовать не будут. Социалисты и демохристиане враждовали друг с другом. Недовольство последних вызвала смелая выходка социалиста Рикардо Лагоса. В ходе прямых телевизионных дебатов Лагос, неожиданно направив указательный палец в сторону камеры, гневно заявил: "Генерал Пиночет, восемь лет назад вы заявили, что не собираетесь оставаться в президентах еще на один срок. Двадцать пять лет у власти – это не лезет ни в какие ворота! Дело правительства Альенде не похоронено!"
Хунта ради "торжества демократии" отменила чрезвычайное положение в стране, допустив деятельность оппозиционных партий и даже разрешив вернуться в Чили "государственным преступникам" – бывшим депутатам, руководителям левых партий, профсоюзным активистам.
Началась предвыборная кампания. Выступая на митингах и собраниях, Пиночет, облаченный на этот раз не в привычный генеральский мундир, а в элегантный штатский костюм, объяснял чилийцам, что только он способен спасти страну от хаоса и гражданской войны. "Править этой страной – удел, уготованный мне свыше!" – неустанно повторял генерал.
"Что такое оппозиция? – вопрошал Пиночет. – Каких-нибудь восемь кварталов в Сантьяго". Социологические опросы свидетельствовали, что "молчаливое большинство" испытывает чувство унижения и страха, а молодые не верят ни правительству, ни оппозиционным партиям. Наступила моральная усталость от всего, что простиралось за порогом собственного дома.
Голосование началось утром 5 октября. На избирательные участки были допущены представители оппозиции, которая опасалась фальсификации со стороны военных. По итогам плебисцита генерал Пиночет получил более 43 % голосов. "Нет” сказали около 55 %. Это был серьезный удар по престижу режима. Конечно же, оппозиция ожидала новых репрессий, эти настроения как раз отражены в фильме "Нет".
 В ночь с 5 на 6 октября четверка генералов провела в Ла Монеда двухчасовое совещание. Пиночет оценил итоги голосования как "ошибку чилийцев", однако заявил, что признает волю большинства и будет уважать результаты голосования.
В декабре 1988–го на родину вернулась Ортенсия Бусси, вдова Сальвадора Альенде. В аэропорту её встречали несколько тысяч чилийцев с портретами президента–мученика. Рядом с Ортенсией не было старшей дочери Беатрис, которая в изгнании покончила с собой. Не было и сестры Альенде, Лауры, бывшего депутата парламента от социалистической партии, которая также кончила жизнь самоубийством.
В конце 1989–го в Чили состоялись президентские и парламентские выборы. В преддверии их была создана коалиция "Согласие во имя демократии", в которую вошли 17 оппозиционных партий от социалистов до консерваторов. Кандидатом в президенты от коалиции стал Патрисио Эйлвин. От сил, поддерживающих Пиночета, был выдвинут Эрнан Буччи, бывший министр финансов; именно ему в заслугу ставили экономический рост последних лет. Буччи набрал на президентских выборах 29,4 % голосов. Возможно, он смог бы и победить, однако часть голосов отошли к независимому кандидату Франсиско Хавьеру Эррасурису (15,4 %). Президентом стал Патрисио Эйлвин, который набрал 55,2 % голосов.
На выборах в парламент "Согласие" также победило, обеспечив себя 69 мест в нижней палате против 49 мест у сторонников Пиночета. В сенате расклад сил был иным: 22 сенатора от "Согласия" против 25 сторонников генерала. Новый генсек чилийской компартии Володя Тейтельбом по этому поводу заявил, что отныне правительство Эйлвина столкнется с "параллельной фашистской властью, способной серьезно затруднить демократический процесс".
В 1990–м к власти пришло демократическое правительство во главе с семидесятидвухлетним Патрисио Эйлвином. Генерал Пиночет ушел с поста президента, однако остался командующим сухопутными войсками. Как говорится, с высоко поднятой… ну, чем–то таким.
Стали считать, сколько людей уничтожил режим. Данные из разных источников были крайне противоречивы. Во многих публикациях говорилось, что число погибших за 16 лет правления хунты достигало 40 тысяч, без вести пропало – 3 тысячи. По данным "Эмнисти интернэшнл", погибли 30 тысяч человек. В марте 1991 года Комиссия Рауля Реттига обнародовала доклад, содержащий официальную оценку и описание всех выявленных случаев нарушений прав человека в 1973 – 1989 годы. По данным комиссии, за период правления военной хунты в Чили погибло 2279 человек, в том числе 164 человека стали жертвами насилия во время разгона манифестаций и при облавах, а 2115 человек погибли при различных обстоятельствах от рук агентов спецслужб и военных. Комиссия также сообщила, что президент Сальвадор Альенде всё-таки не бы убит, а покончил с собой.
Опрос общественного мнения, проведенный в 1992 году, показал, что свои голоса Пиночету отдали бы 20 % опрошенных. Эйлвин же получил бы 70 % голосов.
В начале 1998–го Пиночет ушел в отставку с поста командующего сухопутными силами, однако остался, в соответствии с Конституцией, пожизненным сенатором. Неожиданно для себя, старик вновь оказался в центре внимания мировой общественности. Он был арестован в Лондоне, куда прибыл на лечение. Было объявлено, что генерал должен быть допрошен по делу об исчезнувших в годы его правления в Чили гражданах Испании. Позднее в Лондон поступило досье из 366 страниц, где содержались данные по 90 случаям убийств и пыток в Чили при Пиночете. Сам генерал заявил: "С помощью Всевышнего я вернусь домой в Чили, где надеюсь закончить свои дни в мире и спокойствии. Граждане моей страны пришли к согласию по поводу прошлого, и только они могут быть моими истинными судьями. Более четверти века я живу в согласии со своей памятью и совестью. Не надо открывать старые раны".
Он и правда вернулся. Правда, уже с диагнозом "старческое слабоумие".
В сентябре 1992 года российский журналист взял у генерала Пиночета интервью.
– Почему вы решили добровольно отказаться от власти? Для Латинской Америки непривычно, чтобы диктатор отдавал власть добровольно!
– Да какой же я диктатор?
– Тогда кем же вы были?
– Правителем Чили. Военные в Чили – это не политики, потому что мы, что обещаем, выполняем. Я выполнил все свои обещания. До последней точки. Провел корабль через все шторма. Времена были грозовые. Но руль я держал крепко. Когда все улеглось – я передал власть в руки политиков. И обойденным или обиженным себя не чувствую.
– Нужна ли России диктатура?
– Я бы никому не советовал устанавливать диктатуру. Но в вашем положении постоянно бы спрашивал сам себя: как поступить, когда все вокруг катится к хаосу и надвигается катастрофа?!










БРАТСКАЯ НЕЛЮБОВЬ СЕСТЁР





Что касается войны,
 которая есть искусство убивать и
уничтожать друг друга,
губить и изводить наш собственный род,
то те животные,
которые не знают её,
не должны, кажется,
 особенно жалеть об этом.

Мишель Монтень



Война на Украине вынудила меня решительно переделать последнюю часть трилогии, которую я условно назвал: «Довольно любопытный вид» (первые две части: «Понатворили» — об истории искусств; «Смысл» — история магии, религии и науки). Столь жестоких боевых действий старушка Европа не знала со времён окончания Второй Мировой, что, несомненно, делает нас свидетелями значительного и постыдного исторического события.
Украина именно что погрязла в гражданской войне, что для Северного Причерноморья не новинка. Сейчас мы попытаемся понять, где именно бесовские силы нашли слабину, чтобы превратить нормальных в общем-то людей в тупых злобных рептилий. И ответьте на простой вопрос: памятники ставят мразям, развязавшим войну, или тем, кто таковую предотвратил? Да вы правы, изваяния ваяют в честь победителей, а поражение — вечная сирота. В том-то и беда — только не ихняя, а наша.
Чтобы осознать, что и в подобной ситуации не стоит унывать, вспомните Жириновского, который перед началом украинского безобразия много чего напророчествовал, а, когда всё началось, почил в бозе от болезни, которая волшебным образом отстала от человечества аккурат с началом боевых действий в Северном Причерноморье.
Некоторая часть граждан Украины не хочет быть украинцами. Определённое число граждан России не желает жить в сегодняшней Российской Федерации. У каждого свой набор доводов, и, когда они таковые излагают, вовсе не лучатся добротой. Так давайте разойдёмся хотя бы скрипя зубами, хотя, как пел Владимир Семёнович, "ну, разойтись я тут же согласился, и разошёлся, конечно, и расходился".
Если на Украине политическая система всё еще устанавливается, в России с этим безобразием даже несмотря на многия печали всё в порядке. Наших людей в массе своей устраивает тоталитарная модель управления, а, значит, имеет место общественный договор. Война имеет свойство: она делит граждан даже одной державы на лагеря, а желающий поражения стране своего происхождения в данной стране считается предателем, что справедливо. Для всего остального мира совершенно ясно, что ''эти туземцы'' что-то опять не поделили и у них чего–то недостало, чтобы разрешить конфликт за уставленным яствами и благородными напитками столом.
И те, и те тщатся перекричать друг друга: "Моё, моё, нет, моё!" И каждый убеждённо заявлял: "В чём сила, брат? В правде! В нашей правде!" Ну, ё моё. На самом деле сила в мотивации и боеспособности, а в головы можно запихнуть каких угодно тараканов. Но это только на войне, а кроме конфликтов, есть и другие виды межчеловеческих отношений. Последние могут быть как человечными, так и не очень.
Вы наверняка заметили, что культурные, считающие себя европейцами украинцы обильно сдабривают свою речь русским матом. Что-то я не слышал украинского мата, хотя прожил в сельской местности промеж Житомира и Бердичева полтора года.
Полезно разглядывать социальные явления даже не с позиции чужестранца, а с точки зрения инопланетянина, шляющегося подобно Диковскому Валису по орбите и тщащегося понять, что эти чудики опять учудили. Тогда вы точно поймёте, что происходящее на планете, которую аборигены именуют Землёю, точно замутили те, у кого не все дома. Да, это бесчеловечный взгляд, но и поступки людей далеко не всегда гуманны.
Хороши ли западные ценности, за которые сражаются украинцы? Ответить легко: то, что русские потеряют из–за того, что их в отместку отсекли от некоторых плодов западной цивилизации, не является репутационной утратой. Наши предки уже бывали в изоляции и прочих нехороших местах, из–за чего и возник мировой культурный феномен "загадочная русская душа", который по сути является художественной фантазией. Русские и украинцы упоротые, что нас и роднит. А дураков хватает везде.
Привела же нечистая увидеть русскую войну, бессмысленную и отвратительную. С жестокой яростью славяне убивают друг дружку, при этом истерически ликуя. Оно конечно, такие мерзости не новинка, однако могли бы направить энергию и в созидательное русло. Как говорил еще в 1889 году Иван Франко, "…на шахівниці політики Європи українці не є навіть нікчемною пішечкою" (на шахматной доске европейской политики Украина не является даже никчемной пешкой). Выяснилось теперь, что Украина пешкой всё же является. Ну, или ударным дроном.
Так за что чубами трещим, хлопчики?
Для того, чтобы осознать хоть что–то, отложим теории заговора и копнём глубоко. В 1912 году археолог Гиртен копался возле Полтавы и наткнулся на большое сокровище из кургана. Нашли там персидские и византийские сосуды из золота и серебра, и, кроме того, конскую сбрую и оружие из золота. Комиссия пришла к заключению, что речь скорее всего должна была идти о могиле аварских князей. Но, вероятно, могла она также быть захоронении скифов или гуннов, или готов, или арьев, или волжских болгар, или сакалибов. Все эти народы в разное время обретались в долине Днепра. Как минимум, похоронили человека небедного. На чём он обогатился?
Ради истины полезно заглянуть эдак на два с половиной тысячелетия назад. В этом нам помогут труды античного писателя Геродота, а, точнее, блистательная книга Михаила Гаспарова "Рассказы Геродота о греко-персидских войнах и ещё о многом другом".
На самом деле мы достоверно не знаем, какой текст создавал Геродот — переписчики нечасто страдают пунктуальностью, тем более что каждый из нас в той или иной мере горазд на фантазии либо угодничество. Тем важнее для нас работа академика Гаспарова, умевшего проникать в контекст.
Принято считать, что Геродот из Галикарнаса жил в V веке до н. э. Отец истории, географии и этнографии предупреждал: "Я обязан передавать всё то, что мне рассказывают, но верить всему не обязан, и это пусть относится ко всему моему труду". Скорее всего, Геродот был эллином, но это неточно. Иначе, зачем ему столь подробно описывать поход персов на страну скифов?
По странному стечению обстоятельств скифы обитали именно там, где идут (или шли) боевые действия промеж двух великих славянских народов. Неважно, как называть эти земли — Украиной, Новороссией, Скифией, Диким полем, Тавридой или Тартарией — существенно, что есть, за что сражаться.
Геродот сообщает, что скифы неустанно кочевали между Днепром и Бугом, а за свои обычаи стояли стойко и крепко. Рядом с ними на берегу моря стояли греческие города — Ольвия, Херсонес, Танаис — и они являлись важными торговыми центрами. Греческих обычаев скифы перенимать не желали. Нашелся один только скифский царь, которому понравилась эллинская духовность. Его звали Анахарсис. Он отправился в Грецию, беседовал с мудрецами, удивлял самого Солона своими довольно здравыми суждениями. Греки долго помнили его меткие слова. Один афинянин попрекал его варварской родиной. Анахарсис ему ответил: "Мне позор моя родина, а ты позор твоей родине". Вернувшись в Скифию, он продолжал молиться на греческий лад. Единоплеменники за это вероотступника убили.
Геродот приводит несколько легенд о происхождении скифов. Согласно одной из таковых, скифы издавна жили в Азии, рядом с массагетами, а на северных берегах Черного моря обитал тогда другой народ, киммерийцы. Потом массагеты потеснили скифов, а скифы потеснили киммерийцев, а киммерийцы бросились от них на юг, за Кавказ, в Малую Азию, а скифы бросились их преследовать, но сбились с пути и вместо Малой Азии вторглись в Мидию; вот за это-то якобы и хотел отомстить им царь Дарий. Согласитесь, довольно слабый мотив, а, впрочем, нам не дано залезть в головы людей, живших давным–давно.
Отправляясь преследовать киммерийцев, скифы оставили в захваченной стране только жен да рабов, а,чтобы рабы не взбунтовались, всем им выкололи глаза. Преследование затянулось на двадцать восемь лет. Покинутые жены взяли себе любовников из слепых рабов, родили от них сыновей, зрячих и сильных; и когда скифы вернулись из Мидии, эти преградили им дорогу в свой край. Ни в конном, ни в пешем бою не удалось скифам одолеть своих соперников. Тогда один из скифов сказал: "Мы забыли, что перед нами не враги, а рабы и дети рабов. Отложим луки и копья, возьмем бичи и розги, и они побегут перед нами". Скифы поскакали вперед, размахивая бичами, молодежь дрогнула перед ними, побежала и покорилась.
С тех пор скифы постоянно жили в степи над Черным морем, разделясь на четыре сословия: скифы-пахари, которые сеют хлеб и едят хлеб; скифы-земледельцы, которые сеют хлеб, но не едят, а продают; скифы-кочевники, которые не сеют хлеба, а разводят скот; царские скифы, которые властвуют над всеми.
Ключевое слово здесь: "хлеб". Причерноморские степи плодородны, это знали греки, основавшие на берегу Понта Эвксинского свои торговые колонии, где хлеб менялся на вино и оливковое масло. Главной житницей античного мира считался Египет, Северное Причерноморье воспринималось греками суровым и холодным и неприютным краем. Однако и эту землю упорно колонизировали разные культуры, а, значит было за что цепляться.
Черное море нарекли Черным именно персы. По-персидски "Черное" будет "ахшайна". Грекам это показалось похоже на их слово "аксейнос", негостеприимный. Но называть море плохим словом — дурной знак для моряков; и греки переименовали его в Гостеприимное море, Понт Эвксинский. Так они зовут его и посейчас.
На скифов своё войско повёл персидский царь Дарий. По–персидски, войско называлось: "кара". Это же слово обозначало народ в целом. Теперь вы знаете происхождение нашего русского выражения "покарать". Тогда и персы были другими — светловолосыми и голугоблазыми, как говорится, истинными арийцами, уверенными в своей исключительности.
Мост через Дунай наводили греческие мастера. Для его охраны Дарий оставил отряды, присланные ионийскими городами. Вождям их он вручил длинный ремень, на котором завязал шестьдесят узлов. "Каждый день развязывайте по узлу, – сказал он грекам, – и когда будут развязаны все, оставьте мост и расходитесь по домам: это значит, что я уже разбил скифов, и обратный путь они мне устроят сами".
И семисоттысячное войско Дария потянулось через мост в неизведанную даль скифских степей. Соседи скифов решительно отказали последним в помощи, заявив: "На Мидию первыми напали вы, а не мы; и теперь боги воздают вам мерой за меру. Мы же не будем вмешиваться, пока персы сами не тронут нас".
Тогда скифский царь Иданфирс приказал своим отступать в глубь степей, выжигать за собою траву, засыпать колодцы и источники. Скифы держались на один лишь день пути впереди персов, но настичь их было невозможно. Скифские всадники показывались на горизонте то справа, то слева, но исчезали, как только персы поворачивали к ним. Так прошли два войска друг за другом всю скифскую степь с запада на восток, а потом с востока на запад. Давно прошли шестьдесят дней, а потом еще шестьдесят, но победа над скифами была все так же далека.
Однажды ночью персы всем войском неслышно собрались и покинули свой стан, оставив лишь горящие костры да привязанных мулов. Скифы видели огни костров, слышали рев мулов. Их лошади вздрагивали: ослы и мулы в холодной Скифии не водились, и рёв их пугал лошадей. Только наутро скифы увидели, что персидский стан пуст.
Тогда скифы собрали войско и погнали коней вперед. Но скакали они не вдогонку персам, а напрямки туда, где был перекинут мост через Дунай. На ремне царя Дария давно уже были развязаны шестьдесят узлов, но греки не покидали моста. Они понимали, что война со скифами не так легка и быстра, как думал царь Дарий.
К дальнему концу моста подскакали скифы. "Персы не возвратятся. Снимайте охрану, возвращайтесь по домам и наслаждайтесь свободою, за которую благодарите богов и скифов. Если ваш царь и уцелеет, он долго еще ни на кого не пойдет войной!" И всадники вновь ускакали в степь.
Греки решили сделать вот что: часть моста со стороны скифов разрушить, а остальную часть оставить. Тогда и скифы поверят, что греки заодно с ними, и персидский царь убедится, что греки ему верны.
Через несколько дней из глубины степи на берег Дуная потянулось заметно поределое царское войско. Когда передовые воины вышли к берегу, была ночь. Мост искали при свете факелов, по колено в воде. Моста не было. Началось смятение. Каждый понимал: если греки ушли, разрушив мост, отступать дальше некуда: завтра нагрянут коварные скифы, и всё будет кончено.
Персов спас громкий голос одного человека. В свите Дария был египтянин, умевший кричать, как никто. Он встал на краю берега, приложил руки ко рту и громовым голосом крикнул: "Гистией! Гистией! Гистией!" Его голос перелетел бескрайний Дунай и донесся до греческого берега. Его услыхали. Вспыхнули огни, забегали люди, лодка с Гистиеем поплыла навстречу царю. На следующий день мост был восстановлен, и остатки Дариева войска, изможденные и оборванные, покинули скифскую землю. Скифы, верхом на конях, смотрели на враждебный берег и рассуждали так: "Если ионяне свободные люди, то нет людей их трусливее; если ионяне рабы, то нет рабов их преданнее".
Персия во времена карательного похода Дария на скифов была сверхдержавой, а Эллада — сборищем не слишком-то ладивших промеж собою племён. Историку надо было показать, какую громаду в итоге сокрушили эллины. Между тем греки и персы всё же были родственными народами. Только у первых развивалась демократия, а у вторых — автократия.
Даже слабый специалист по геополитике скажет: воюют за ресурсы, а вовсе не ради мести или какой кары. Правда, об этом не принято говорить громко, лозунги–то как раз носят идейное содержание. Как вы знаете, вопрос хлебного экспорта на Украине сейчас стоит во главе угла. Уже давно исчезли скифы, а поля северного Причерноморья все так же плодоносят, здесь немало трудоспособного населения, а так не стоит забывать про Азовское море, которое можно силой превратить во внутреннее, тем самым обеспечив беспрепятственный доступ к богатствам Крыма.
Вопрос "чей Крымский полуостров?", как минимум, глуповат. Он и наш общий. Но в условиях феодальной войны решение за сильным. Последний считает правильным решение п захвату Северокрымского канала, да и вообще могли бы не перекрывать водную артерию, а договориться полюбовно. Однако войну допустили, а, значит, это кому–то нужно.
Ежели соединить нынешние русские войска с сегодняшними украинскими, получится сильнейшая армия на этой планете. Да мы с нашими кровными братьями украинцами в кулаке будем весь мир держать в том же хлебном вопросе! Ну, если не братьями, то хотя бы… а, впрочем, неважно. Существенно, что нашелся гений, сумевший стравить два войска с одинаковым менталитетом. "Исход войны решают не люди, а боги и что боги завистливы к величию людей", таковы слова Геродота.
 Несомненная польза нынешней украинской войны: причерноморские степи стали полигоном для испытания различного оружия и отработки тактических приёмов. То есть, боевые действия на Украине способствуют развитию военного дела. Авторы учебников получили много свежего материала. Со времён Второй Мировой не было такого грандиозного театра военный действий, с применением широкого спектра сил и средств. В частности, оказалось, что при наличии высокоточного оружия бессильным оказывается надводный флот. Украинцы, наконец, стали осознавать себя сплочённым сообществом, коим они, несомненно, являются и без осмысления. Самоотверженности украинских бойцов можно только восхищаться.
Но кто такие — украинцы? Об этом сами украинцы стали промеж собою договариваться чуть более ста лет назад.
В пропагандистской брошюре 1917 года "Хто такі українці й чого вони хочуть" излагается следующая теория:
1. Название "Украина" означает — "крайние земли" (край хрещеного світу).
2. Слово "украинцы" впервые широко начал употреблять поэт Тарас Шевченко. То есть, украинцев придумал литератор.
3. События национально-демократической революции 1917 года завершают превращение украинского народа в украинскую нацию.
4. Названия "великоросс", "малоросс", "белорус" стали употребляться с 1654 года для тех народов, которые проживали ранее на территории Руси.
Автор теории Михаил Грушевский исходил прежде всего из политического лозунга Украинской Центральной Рады (председателем которой он являлся) о национально-территориальной автономии Украины в составе Российской демократической республики.
По мнению Грушевского, ядром формирования Киевской Руси стали поляне. В армянских и сирийских хрониках упоминание о стране Русь датировано 555 годом, в Вертинских анналах — 839-м. Арабские источники указывают, что к середине IX столетия существовали три восточнославянских политических организма: Куявия на территории Киевской земли, Славия — объединение ильменских славян и некоторых этносов Прибалтики, ставшее Псково-Новгородской землей, и Арсания в Приазовье и Причерноморье — будущее Тьмутараканское княжество.
Но собственно, речи о русских и тем более украинцах в те тёмные времена (с точки зрения наших ещё более тёмных времён) ещё не было. Союзы разных племён то образовывались, то рассыпались. "Русь" — скорее, общее название восточных славян для чужаков.
В течение XIV столетия значительная часть Руси (с 1362 года и Киев) перешла под власть Великого княжества Литовского. Еще в 1270–1280 годах литовцы присоединили к своему королевству Полоцк, Витебск, земли кривичей, дреговичей, части древлян, образовав державу, простиравшуюся от Балтики до Черного моря, от Владимирского–Суздальского княжества до границ Польского и Венгерского королевств. Литовцы именовали свою страну "Великим княжеством Литовским, Русским и Жемайтийским", причём, подавляющее большинство его населения составляли именно славяне.
 Удельные князья являясь вассалами великого литовского князя, но на высших ступенях государственной структуры находились почти исключительно представители литовской аристократии. Зато славянское начало преобладало в экономической и культурной сферах. С середины XIV века литовские великие князья стремились создать единую державу на всей территории бывшей Киевской Руси, включая северо-восточные регионы. Отсюда — походы Ольгерда на Москву в 1368, 1370, 1372 годах и попытки союза с Ордой.
В январе 1569 года в Люблине начал работу польско-литовский сейм, на котором представители Литвы предложили создать унию двух стран, сохранив при этом оба законодательных учреждения — соответственно в Польше и Великом княжестве Литовском. Но собирать их вместе предполагалось только при выборах короля и для решения внешнеполитических вопросов. Не встретив поддержки, литовские и часть славянских магнатов покинули заседание сейма. Тогда Сигизмунд II Август, опираясь на поддержку менее состоятельной шляхты, присоединил к Польше Подляшье и Волынь, а чуть позже по просьбе местной аристократии включил в состав польской короны Брацлавщину и Киевщину.
Что произошло в Северном Причерноморье в Период от Киевской Руси до Российской империи, подробно описано в моей книге "Перепутье на бездорожье". Здесь я коснусь только хлебного и национального вопросов.
На 220 лет земли нынешней Украины находились под властью польских шляхтичей. Только часть украинского Полесья осталась у Литвы, а северную Буковину удерживала Молдавия (с 1514-го — Турция). Восточная часть Карпатской Украины после 1526-го оказалась в руках Австрии, западную заняла Трансильвания; Чернигово-Сиверская земля контролировалась Московским государством (с 1618 году она перешла к Речи Посполитой).
Арнольд Тойнби в своём капитальном труде "Постижение истории" рассказывает, что В XIV и XV веках западнохристианское польско-литовское правление распространилось на значительные исконно русские области, превратив Москву в пограничную крепость, противостоящую экспансии западного христианства. Политическое наступление Запада на русские владения подкреплялось церковным вторжением путем заключенной в 1594-1596 гг. унии с римскими католиками в областях с первоначально православным населением. Эти две институциональные структуры – политическая и религиозная – склонили на сторону Запада часть населения Московии и открыли пути западному культурному влиянию.
Славянские территории, подвергшиеся многоплановому западноевропейскому культурному воздействию, стали предметом неутихающего военного спора между крупными государственными образованиями. По крайней мере, вопрос касался пахотных угодий, остававшихся лакомым кусочком на протяжении столетий. Развитие агротехники, улучшение орудий обработки земли привели к тому, что к началу XVII века Северное Причерноморье заменило Испанию в качестве житницы Европы.
Про язык. Так называемый "суржик", который на Западной Украине считается коверканьем мовы, все же является группой диалектов русского языка. Хотя данный тезис легко оспорить, вряд ли кто–то рискнёт отрицать, что языком бытового общения большинства граждан сегодняшней Украины является всё же русский. Но вернёмся к нашему хлебу.
Основное количество зерновых поставляли на рынок помещичьи латифундии капиталистического типа на Правобережье Днепра и крестьянские хозяйства фермерского типа на юге. Доля Украины в экспорте пшеницы Российской империи доходила до 90 процентов.
Согласно данным из книги Валерия Семененко "История Украины с древнейших времён", только с 1910 до 1913 годы посевные площади в украинских губерниях выросли почти на миллион десятин, а в канун Первой Мировой войны здесь был собран рекордный урожай зерновых — 1,2 миллиарда пудов. Но нужно учесть: речь идёт исключительно о плодородных землях. К востоку и западу от Карпат жили не особо сытно, зато всё время попадали в тиски разных империй, отчего способна преумножаться разве что злость.
Что касается национальной самоидентификации. Основную массу населения Галиции, Буковины и Закарпатья составляли люди, которые до конца Первой Мировой войны чаще всего именовали себя "русинами" (в австрийской терминологии — "рутени"). Были и региональные самоназвания: гуцулы, лемки, бойки, буковинцы, батюки, русаки, угоросы и т. д.
Перед началом Первой Мировой политтехнологи, пытаясь подорвать единство противника, поддерживали и финансировали сепаратистские движения славян как в Австро-Венгрии, так и в России, вели активную идеологическую обработку населения. И если в России украинское движение объяснялось происками австрийских и немецких политиков, то в Австро-Венгрии преследовали украинцев за прорусские симпатии.
После февральского переворота 1917–го в Киеве деятели "Братства самостийников" сформировали комитет по организации украинской армии, а также "Украинский войсковой клуб имени гетмана Полуботка".
Солдаты-украинцы руководствовались прежде всего практической выгодой: пребывание в своей культурно-языковой среде, возможность нести службу на родине, успеть к разделу помещичьих земель, иметь более тесную связь с родными. Временное правительство, всячески поощряя создание польских, расширение количества чешских боевых единиц, не торопилось формировать украинские части. К концу мая 1917–го планировалось иметь, как и для эстонцев, лишь один украинский полк.
Нежелание Временного правительства России пойти навстречу украинскому движению, стремление использовать национальные части в качестве пушечного мяса вынудило в конце мая одесскую Украинскую войсковую раду принять решение о прекращении посылки на фронт маршевых рот из украинцев. Руководители Рады полагали, и не без оснований, что на места ушедших на фронт украинских полков в тыловые районы присылают соединения, укомплектованные в основном из великороссов.
Был также сформирован Украинский генеральный войсковой комитет во главе с Петлюрой. В Киеве образовался Особый комитет охраны революции. В Бердичеве, где находился штаб Юго-Западного фронта, был арестован его командующий Деникин. Петлюра сформировал четыре батальона "Спасения Украины" — два в Киеве, по одному в Чернигове и Кременчуге.
После получения известия о большевистском перевороте в Петрограде на заседании Малой Рады был создан Краевой комитет обороны революции в Украине, куда вошли представители различных партий, включая большевистскую. При этом лидеры РСДРП(б) договорились с Радой, что она не пропустит ни одной воинской части с юга, направляемой для ликвидации власти Совнаркома.
После подавления восстания рабочих киевского завода "Арсенал" гайдамаки Петлюры без суда и следствия расстреляли 300 рабочих, включая 11 детей и 31 женщину. Между тем в большинстве украинских полков оставалось по 5–8 бойцов, только в Богдановском — 120 военнослужащих, остальные разбежались.
Захватив Киев, красные в течение трех суток осуществляли террор. От рук большевиков погибли 2587 киевлян, в основном офицеров, юнкеров, зажиточных граждан. Хотя следствие под надзором председателя ВЧК Советской России Дзержинского пришло к выводу, что действия большевистских сил принесли советской власти массу вреда, главарь красных Муравьев решением Совнаркома был назначен командующим Восточным фронтом. Срабатывал принцип революционной целесообразности — не так много крупных военных перешли в те дни на сторону Совнаркома.
В начале 1918–го делегация Украинской народной республики (УНР) участвовала в переговорах о мире с представителями Германии и ее союзников. Подписав мирный договор и условия экономического сотрудничества, руководство УНР обратилось к Германии и Австро-Венгрии с просьбой о военной помощи. Через неделю 33 дивизии союзников Рады вошли на территорию Украины. Сколоченные наспех большевиками пять революционных армий численностью менее 25 тысяч бойцов не могли сдержать натиск австро-венгерских и германских войск.
К концу апреля 1918 года вся территория бывшей российской Украины находилась под контролем австро-венгерских, германских и украинских войск. Здесь во главу угла встал продовольственный вопрос. В мае 1917-го суточный продовольственный паек немецкого рабочего составлял 285 граммов хлеба, 300 — картофеля в кожуре, 28 — мяса, 7 граммов масла и ничтожные дозы некоторых иных продуктов. По сути, немцы пришли на Украину контролировать продовольственные ресурсы.
В Киеве продавались немецкие газеты, в кофейнях весело беседовали группы немецких офицеров. И вдруг весть: в Германии — революция, на Украине — крестьянские восстания. В городе появились пропагандисты. Среди немцев началось брожение. Митинги подорвали воинскую дисциплину. По улицам бродили группы солдат, распевающих революционные песни. Среди офицеров началась эпидемия самоубийств.
В апреле 1918–го в Киеве, в цирке по улице Николаевской собрался хлеборобский конгресс, на котором присутствовали 8 тысяч делегатов и гостей из восьми губерний Украины. Хлеборобы единодушно избрали гетманом Скоропадского, потребовав от него "спасти страну от хаоса и беззакония".
Государственный переворот 29 апреля 1918–го совершился почти бескровно. Согласно Закону о временном государственном устройстве Украины, гетман назначал "отамана Совета Министров", утверждал состав его Кабинета, имел право объявлять амнистию, военное или чрезвычайное положение, был Верховным главнокомандующим. Гетманская власть пыталась погасить революционный пожар, восстановить стабильность, обеспечить право частной собственности в качестве фундамента страны.
Власть захватили в свои руки землевладельцы и военные. Стали закрываться оппозиционные газеты, державная варта (помесь полиции и жандармерии) громила профсоюзы. Росло сопротивление "немецкому порядку": в июле 1918–го повстанцы около местечка Виноград вступили в бой с германским отрядом. 600 крестьян были убиты и ранены. Два месяца самостийщики держались против трех дивизий австро-немецких войск и гетманских карателей, прорвавшись в августе в нейтральную зону на границе с Россией. Лозунг украинского села летом 1918 года оказался Достаточно радикален: "Выгнать немцев, перебить помещиков, евреев и чиновников".
Интересен тогдашний взгляд из–за океана. Общественное мнение в США пребывало в уверенности, что Украина — некий аналог рабовладельческого американского Юга периода 1860 года, а советская Россия — символ творческих революционных поисков, пусть не всегда удачных. Соответственно, американцы ожидали начала гражданской войны между консерваторами и прогрессорами. Война действительно развернулась, но она носила совершенно иной характер.
Авторитету Украинской народной республики на международной арене наносили огромный урон работники её дипломатических представительств: спекулятивными комбинациями с валютой и закупками товаров, скандалами, хамством, неприкрытой семейственностью, незнанием языков и особенностей стран пребывания. Глава делегации УНР Сидоренко на Мировой конференции в Париже в составляемых им нотах употреблял оскорбительные выражения, часто заканчивая их угрозами по адресу тех или иных держав.
Петлюра примирился с потерей Западной Волыни, Подолии, Полесья. 21 апреля в Варшаве представитель представители УНР подписали договор, согласно которому Польше отдавалось 162 тысячи квадратных километров территории бывшей Российской империи, где проживали 11 миллионов человек.
В одно прекрасное утро из Киева исчезли сразу все немецкие военные, а вместе с ними и гетман. И в начале февраля 1919–го в "Матери городов русских" установилась советская власть. Но Красная армия переживала не самые лучшие времена и вскоре Киев захватила добровольческая (Белая) армия под руководством Деникина.
Началась борьба с украинским национализмом. Был уничтожен памятник Тарасу Шевченко, стали закрывать украинские школы и запретили издание книг на украинском языке. На территории бывшей Российской империи ачалась теперь уже полномасштабная интервенция. Адмирал Колчак признавался, что находится на службе у американцев. Англичане летом 1918–го захватили Мурманск, чуть позже американцы высадились в Архангельске. Французы заняли Одессу и были не прочь организовать под своим патронатом "самостийную Украину". Англичане обосновались в Баку, сделали Батум "вольным городом" и стали контролировать добычу нефти. Итальянцы и англичане поддержали грузинских националистов.
Один из немногих уцелевших Романовых, великий князь Александр Михайлович писал в своих воспоминаниях: "На страже русских интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи, апеллируя к трудящимся всего мира".
Белая армия между тем разлагалась. Как позже признался идеолог Белого движения Шульгин, красные начинали войну как сброд, а стали регулярной армией, белые, напротив, из регулярной армии превратились в сброд.
В ноябре 1919–го была провозглашена Западноукраинская Народная Республика в составе Восточной Галиции, Буковины и Закарпатья. В британском "Меморандуме Говарда" не исключалась перспектива пребывания Львова в "непольских руках", чему сопротивлялась Франция. Но вскоре в результате наступления польских войск, поддержанных венгерскими частями, украинские силы оставили Львов. Да и как могло быть иначе, если тогда во Львове проживало 62 % поляков, 20 % евреев и лишь 18 % украинцев.
Судьбу Восточной Галиции, Волыни, Буковины и Закарпатья определили на Парижской конференции страны Антанты и США. В результате было узаконено право Польши на Восточную Галицию.
В Советской России в апреле 1919–го была введена продовольственная диктатура. Селу установили драконовские нормы сдачи хлеба: с каждой десятины посевов независимо от урожая середняк должен был сдать 180 кг, кулак с наделом более 10 десятин — по 400 кг. Бедняк от налога освобождался. Для сравнения: белогвардейские власти более 80 кг с одной десятины не брали.
Летом 1919–го по Украине прокатилась война крестьянских бунтов под лозунгом "За без коммунистов и чекистов!" Только на Юге Украины произошло 238 антибольшевистских восстаний и 321 антибелогвардейское. В отрядах повстанцев в этот период насчитывалось около 300 тысяч бойцов.
 В то же время намерение большевиков — мобилизовать в Красную армию за полгода не менее миллиона украинцев — провалилось. С огромными усилиями удалось доставить в части под охраной не более 25 тысяч новобранцев.
Вот тут-то и началось самое интересное. В 1919–м на Украине было создано десять "социалистических республик". Власти этих квазиогосударств боролись прежде всего с произволом ЧК и продотрядов. Между тем под натиском Белой гвардии красные оставили сначала Харьков, а потом и Киев. К началу осени 1919–го большинство украинских регионов контролировалось Добровольческой армией. В воззвании "К населению Малороссии" от 12 августа 1919 года Деникин обвинил Петлюру в том, что он продолжал "своё злое дело создания самостийной Украинской державы и борьбы против возрождения Единой России".
Результатом очередного всплеска имперских амбиций стало преумножение повстанческих отрядов, преимущественно националистического толка. Если взять одну из самостийных армий, батьки Махно, 90 процентов её состава были украинцами. Кстати, сам Махно знал украинский язык неважно и почти никогда на нем не общался. Девизом махновцев являлся лозунг: "Смерть всем тем, кто препятствует получению воли трудовому народу".  Проводимый махновцами осенью 1920–го "черный террор" (расстрелы продработников, комсостава красных частей, партийных и советских работников) являлся, как правило, ответом на репрессии в отношении жителей сел. Как бы то ни было, победили красные, и вполне закономерно. Просто, большевики были несколько более последовательны. Наступил период советского строительства.
Что касается Голодомора начала 1930–х. Действительно, весной 1932–го в 44 районах УССР начался голод, сопровождаемый ужасными фактами. Правда, летом того же года, со сбором нового урожая, он прекратился, к тому же план госпоставок для Украины Москва сократила вдвое. Крестьяне всё равно старались припрятывать зерно, в результате Чрезвычайная комиссия Политбюро во главе с Молотовым в ноябре 1932 года выпустила постановление "О мерах по усилению хлебозаготовок". Были санкционированы массовые обыски у населения, изъятие не только спрятанного колхозного зерна, но и любых запасов еды, введение натуральных штрафов мясом и картофелем. Прокатилась новая волна бессмысленных смертей.
Как бы то ни было, аграрная реформа в Северном Причерноморье свершилась: мелкие землевладельцы уступили право хозяйствования социалистическим предприятиям.
И на чернозёмы вновь пришли немцы. В планах нацистов большое внимание уделялось "германской Индии", предназначенной для заселения "истинно арийскими" колонистами. В 1941–м Гитлер заявил: "Если после двух лет войны наши вооруженные силы не будут снабжаться продовольствием за счет оккупированных районов СССР, мы не сможем успешно ее продолжать. Но чтобы достичь желаемого, следует помнить, что миллионы славян должны при этом умереть от голода".
В отличие от фюрера, министр оккупированных территорий Розенберг предлагал стимулировать в завоеванной Украине национальную жизнь, создать под протекторатом рейха Черноморский союз (Украина, Донская область и Кавказ). К "Антироссии" следует присоединить и русское Черноземье. При этом следует возродить институт гетманства и обучать национальную элиту немецкому языку. Без таких мероприятий, полагал Розенберг, превратить Украину в сырьевой придаток Германии не удастся, поскольку в случае использования методов жесткой колониальной политики вермахту не хватит сил для контроля над сорока миллионами жителей.
Гитлер намеревался включить Галицию в состав рейха, а Крым передать тирольским немцам. В 1942–м германские экономисты разработали "Иван-программу" — перспективный план освоения и эксплуатации оккупированных районов СССР. Согласно этому плану, в Украине были существенно расширены посевы подсолнечника, лекарственных трав и кок-сагыза. Крестьянские дворы, объединенные в так называемые общинные хозяйства (фактически это бывшие колхозы), обкладывались налогами 12 видов. В то же время немцы разрешали иметь по одному гектару приусадебной земли, а при желании — дополнительно столько же в поле.
С декабря 1941 года Научный институт труда в Берлине разрабатывал планы заселения немцами территории СССР до Урала с таким расчетом, чтобы славян здесь осталось незначительное меньшинство. Зато к 2001 году на «освобожденных» от них регионах России, Белоруссии, Украины должны были проживать 90 миллионов немцев, а население самой Германии возросло бы втрое благодаря повышению уровня рождаемости и онемечиванию славянских детей арийского типа. После победы над СССР фашисты планировали германизовать примерно треть этнических украинцев, остальных — превратить в батраков у немецких хозяев или уничтожить. В ряде городов Восточной Украины, в том числе на Донбассе, немецкие комендатуры обязывали бургомистраты вести переписку и все дела только на украинском и немецком языках, запретив употреблять русский.
 Германское военное командование, нередко пренебрегая директивами Гитлера, пыталось склонить нерусскую часть населения на свою сторону. Так, за 25 июля — 12 ноября 1941 года из плена было отпущено 318 770 советских бойцов и командиров, из которых 277 761 являлись этническими украинцами. Затем эта практика была продлена в течение 1 января 1942 — 1 мая 1944-го, когда разрешение на освобождение из лагерей военнопленных получили еще 823 230 человек — более половины из них украинцы.
5 октября 1941 года в Киеве была создана Украинская национальная рада во главе с профессором Величковским, обер-бургомистром столицы стал историк Оглоблин, который, между прочим, руководил составлением списка киевских евреев, подлежащих расстрелу за диверсии, которых они не совершали (в него был включен 33771 человек). Именно Оглоблин подсказал немцам, что их целесообразнее расстрелять в Бабьем Яру. Ему же довелось переводить на украинский язык приказ "Всем жидам Киева", где говорилось о явке евреев 29 сентября 1941 года. В расстрелах на территории Бабьего Яра участвовали 1200 казаков Буковинского куреня, а также 118-й украинский полицейский батальон (позже, 22 марта 1943-го его бойцы под командованием бывшего старшего лейтенанта 67-й стрелковой дивизии Красной армии Васюры уничтожили 149 жителей деревни Хатынь в Белоруссии).
В октябре 1941-го украинцев начали брать в войсковые части СС, но лишь в том случае, если они удовлетворяли определенным требованиям: арийский тип лица, возраст 17–35 лет, рост не ниже 170 сантиметров, физически крепкие, неженатые, не судимые. Однако желающих оказалось слишком мало, поэтому весной 1943-го был объявлен набор добровольцев в дивизию СС "Галичина". Сначала предполагалось дать ей название "Украина", однако Борман и Геббельс приказали зачислять в нее исключительно уроженцев Галиции — как они полагали, потомков кельтов.
Здесь мы упустим вопросы сопротивления украинских националистов советской системе после окончания Второй Мировой. Оно шло в основном на территориях, не представляющих значение в аграрном плане. Отмечу разве, что за годы Второй Мировой на украинской земле оккупанты уничтожили 5 миллионов 264 тысяч мирных граждан (в том числе 2,4 млн евреев и 220 тысяч цыган). Шагнём теперь в наше время.
Чтобы сберечь унитарное государство, пусть даже с конфедеративными чертами, Михаил Горбачёв инициировал проведение 17 марта 1991 года всесоюзного референдума относительно дальнейшей судьбы СССР. За две недели до него он обратился с немыслимым ранее призывом: "Коммунисты, выйдите из окопов!"
На Украине параллельно с союзным проходил республиканский референдум, а в Западной Украине был и третий бюллетень, где стоял вопрос об отношении к политической независимости Украины. Большинство опрошенных (80,2 %) дали утвердительный ответ на вопрос о вхождении республики в Союз советских суверенных государств на основе Декларации о государственном суверенитете УССР. 70,5 % высказались за сохранение СССР в обновленном виде. Против участия Украины в какой-либо федерации проголосовало большинство жителей трех западных областей и города Киева. 1 декабря 1991 года подавляющее большинство граждан (90,3 %), участвовавших в референдуме, поддержали Акт о независимости Украины (даже в Крыму за него высказались 54,1 %).
Украинский литератор Виктор Янович в своей книге "Виликая Скифия. История докиевской Руси" пишет: "В конце XX века западноевропейские народы наконец-то забыли распри и стали объединяться в своих интересах. Славяне же, напротив, стали вспоминать старые распри и на пустом месте создавать новые. Делалось это не без морального и денежного поощрения Запада (в первую очередь США). Наконец, усилия США увенчались успехом – Советский Союз рухнул. Но победителям следовало бы помнить древнюю мудрость: "Борясь с драконом, опасайся, чтобы самому не превратиться в него". И действительно, похоже на то, что в мире появился новый большой дракон и много маленьких, грешащих именно тем, в чем обвинялся поверженный. Что касается восточных славян, то из-за сегодняшнего упадка и распрей между ними, Запад не видит необходимости считаться с их мнением и интересами. В результате их искренняя расположенность к западным собратьям, особенно к США, так бурно проявившаяся в начале перестройки, постепенно иссякает. К великому сожалению, Запад не оценил по достоинству добровольного и искреннего покаяния восточных славян в своих грехах, выразившегося в полном идеологическом, организационном и частично физическом разоружении перед ним, и не сделал адекватных шагов навстречу".
Янович прав лишь отчасти. Проект Запада сработал, причём, сокрушительно. Россия и Украина теперь — разные миры. Вопрос в том, что в конечном итоге мы будем считать Россией и Украиной.



СТОИТ ЛИ ВЫСОВЫВАТЬСЯ

Поговорим об эффекте Рингельмана, который так же именуют "социальная лень". Если попытаться описать его простыми словами, то при увеличении количества членов группы эффективность работы уменьшается.
Максимилиан Рингельман — французский инженер, специалист по сельскому хозяйству. Поначалу его интересовала эффективность тягловых лошадей и быков. Ну, и параллельно — людей в командной работе. Для своих исследований он выбрал такие задания, как совместное поднятие тяжестей и перетягивание каната. При этом и был открыт тот самый "человеческий фактор", а уж исследования нелинейности усилий откатились на задний плен.
Первый эксперимент был проведён в 1913 году, Мужчины перетягивали канат на протяжении 5 секунд — сначала поодиночке, затем в группах по 7 и по 14 человек. Приложенная сила измерялась динамометром. Те участники, что тянули канат в одиночку, прилагали усилие, равное 85,3 кг на человека. Участники в группах показывали результаты соответственно: 65,0 кг и 61,4 кг. То есть, один сильнее одного, но в группе? Не совсем так.
Следующий эксперимент был устроен с толканием перекладины, прикрепленной к двухколесной тележке. Здесь тоже были зафиксированы похожие результаты: в одиночку участники толкали тележку с силой 170,8 кг/чел, а вдвоем — уже с усилием 154,1 кг/чел в среднем.
Проводя дальнейшие опыты, Рингельман обнаружил следующую закономерность: чем больше людей выполняют одну и ту же работу, тем больше падает их суммарная эффективность. К примеру, суммарная активность двоих будет составлять не 100 %, а лишь 93 %, троих — 85 %, а для группы из восьми человек этот процент уже падает до 50.
Характерно, что, хотя эффект Рингельмана объективно существует, участники группы считают, что выкладываются на все сто. Согласно Рингельману, здесь психология побеждает здравый смысл: члены группы склонны полагаться на своих коллег или сослуживцев, чтобы обеспечить желаемые усилия, необходимые для выполнения общей задачи.
В 1970-е ученые вновь заинтересовались исследованиями Рингельмана и повторили его опыты, придя к тем же выводам. Дополнительные изыскания показали, что эффект действует даже в том случае, если при перетягивании каната реально работает лишь один истинный участник, а остальные (подставные) лишь делают вид, что тянут за него. В этом опыте интересно то, что исключается отсутствие координации между другими участниками, ведь фиктивные члены группы физически не принимали участия в действии.
Отсюда делаем вывод: хочешь, чтобы твоя команда перетянула канат — полагайся только на себя, родного. Или расслабься. Результат всё равно будет зависеть не от силы, а от грамотно выбранной капитаном тактики.


ВИРТУАЛЬНАЯ ЗЛОКОНОМИКА

Вернемся к нашим, как говорится, хрюшкам (я подразумеваю ''Скотобазу'' Джорджа Оруэлла). Само отсутствие центральной власти, силой предотвращающей злонамеренные действия, — это именно что анархический принцип. Он хорошо работает во Всемирной Сети — или по крайней мере лучше, чем в реальном мире, где людей прессуют и частенько отоваривают дубинками, которые некогда у нас обзывались "демократизаторами". Теперь–то становится ясно, что интернет — среда, доступная для технологий манипуляций. Всё потому, что люди неравны и некоторым нравится внимать. Но, собственно, обществом всегда манипулируют, это делалось и в эпохи, предшествующие Глобальной Паутине.
Кибервалюта (самая популярная из таковых — биткойн) ее изобретателями подавалась как идеальные "анархические" деньги, максимально сближающие людей. Участники виртуальных денежных отношений обмениваются результатами своего труда, минуя посредников. Ну, или просто пополняют свой кошелек, опять же, хорошо что–то сделав. Но прошло время — и по миру расплодились "майнинговые фермы" в которых вовсе не виртуальные устройства пожирают ужасающие объемы энергии. Плюс к тому, кибервалюта стала очередным элементом самой, пожалуй, увлекательной игры по отъему ''всего, что нажито непосильным трудом'' у т.н. ''лохов''. Человеческое, слишком человеческое... и все же мы наблюдаем уверенную поступь новой экономики — "анархономики".
Либеральная экономическая теория базируется на идее распространения продуктов и услуг, цена на которые определяется балансом между спросом и предложением. Чем больше предложение — тем ниже должна быть цена. Адам Смит называл этот баланс "незримой рукой, управляющей рынком". Однако эта "рука" не всегда работает на практике, поскольку, если производитель владеет монополией, у него есть отличная возможность искусственно ограничивать ресурсы, добиваясь на них неестественно высоких цен. Не станет ли меньше возможностей для извлечения прибыли из коммерческой деятельности в будущем, находящимся под все большим влиянием анархономики?
Цены на цифровые товары и ширпотреб стремятся к нулю, между тем дешевле не становятся эксклюзивные вещи и услуги. Произведения искусства и элитные проститутки неуклонно дорожают. Зато IT–компании предлагают нам бета-версии программ бесплатно, надеясь получить обратную связь, которая поможет разработать окончательный вариант и сделать коммерческий продукт более конкурентоспособным.
 Как только товар оцифрован, его поставки становится практически бесконечными, а принтеры, распечатывающие всякие вещи, учатся распечатывать все более сложные объекты. Вы в принципе можете злонамеренно занизить поставки и тем самым поднять стоимость, если удерживать монополию на основе интеллектуальных прав. Но это работает, только в случае, когда участники рынка уважают эти права.
Веб-утописты — главные противники права монополии, которая придается авторским правам и полагает их превыше прав на знания и культуру. Утописты стремятся заинтересовать нас будущими возможностями, потому что они хотят, чтобы политика, регулирующая интернет, сохранила его в качестве открытого поля реализации инноваций. Утописты выступают в пользу подключения к интернету как можно большего числа людей и сохранения сети как открытого публичного пространства.
Веб-реалисты полагают, что изменения происходят значительно медленнее. Они чувствуют значительный инерционный вес существующих институтов и социальных структур. Цифровые технологии не способны изменить мир, в котором большая часть человечества пребывает в нищете, а коррумпированные структуры, сращиваясь с капиталами, вкладывают немало средств в оболванивание масс.
Джеймс Шуровьески в своей книге "Глупость толпы" описывает как предпосылки, так и препятствия для достижения "мудрой толпы". Для создания "умной" группы людей, должны быть соблюдены следующие критерии: разнообразие мнений, независимость, децентрализация, агрегация (наличие подходящего способа соотношения личных мнений людей для вынесения совместного коллективного решения).
Соблюдение всех четырех критериев обеспечивает оптимальные условия для достижения "мудрости толпы". Неудивительно, что именно критерии, противоположенные приведенным выше, повышают риск возникновения группы, так сказать, более неразумной, чем каждый отдельный ее участник: однородность, подражание, централизация, жесткая иерархия, замкнутое мышление. Если свободное распространение информации затруднено, то у группы нет возможности решать, какая информация ей полезна и с какой ей нужно работать; ее производительность будет заведомо далека от оптимальной. Если подумать, именно по модели "глупой толпы" выстраивается современное российское общество. Есть и еще один мотив: такой фактор как эмоциональное воздействие, например, на чувство солидарности, может привести к пробуждению стадного инстинкта, давлению коллектива и даже к массовой истерии.
Даже если все критерии Шуровьески и соблюдены, кажется спорным вопрос, сможет ли группа быть эффективнее чем, к примеру, эксперт в данной области. В 1999 году шахматист Гарри Каспаров через интернет играл партию против 10 тысяч шахматистов со всего мира, и выиграл. Выбор каждого хода решался большинством голосов, но даже целый мир не смог победить Гарри Кимовича, который впоследствии все же признал, что победа ему никогда еще не доставалась так тяжело, как в той партии, которую он назвал "шахматной партией за гранью всех шахматных партий".
 Возможности по созданию цифрового контента весьма велики: китайцы уже приступили к распечатыванию целых домов. Но речь идет о ширпотребе, типовых жилищах. Конечно же останется то, что обществу трудно получить: роскошь. Скорее всего, всё большему количеству людей не будет хватать времени и приватности. Следствием этого станет возможность нового классового деления. Представьте себе общество, где не только деньги определяют принадлежность к тому или иному классу и являются мерилом богатства.
Уже сейчас знаменитости платят высокую цену за свою славу. Они вынуждены идти на компромисс, в рамках которого успех (приносящий и деньги) означает, что они постоянно находятся на виду публики и, следовательно, теряют приватность и свободу. Представим себе, что наше мнение о богатых изменилось или стало более разнообразным, и мы начали считать богатыми тех людей, которые обладают большим количеством свободного времени или приватности. И если альтернативой этому являются деньги, то как можно рассчитать денежный эквивалент двух вышеуказанных нематериальных ценностей?
Майкл Голдхейбер придумал концепцию "экономики внимания": "Те, кому нужно привлечь ваше внимание, не могут платить вам за это деньги, но должны предложить нечто большее — они должны быть вам интересны. Исходя из этого, они предлагают вам взамен так называемое "мнимое внимание" в примерно том же объеме, который бы они предложили, если бы вы платили деньги за то, чтобы их слушали". Структура общества меняется, ибо в медийном мире одним хочется быть медийной персоной, а другим — нет. И все–таки, как поет Б.Г., до сих пор некоторые — женятся, а некоторые — так.
И здесь мы возвращаемся к началу моего опуса – когда я поворчал о том, что де некоторые младенцы произносят не те первые слова, которые радуют старших. Но и повзрослев, мы порою частенько произносим: «Дай, дай, дай!» Так и хочется ответствовать: «Ну, на!» А не надо. Потому что в таком случае ты рискуешь стать жертвой т.н. фишинга, ибо всегда кому-то твои деньги нужнее.
На этом свою книжку об истории человеческих отношений заканчиваю. Почему крайняя тема — анархия? Так сложилось. У человеческих отношений гораздо больше аспектов, чем мы здесь рассмотрели через фильтр иронии — зачастую, к сожалению, горькой. Многие из таковых освещены в двух первых книжках трилогии под названием "Довольно любопытный вид".
Первая книжка, "Понатворили" посвящена сфере искусства. Вторая, "Смысл", касается магии, религии и науки. Третья и последняя, "Моё", — рассмотрение социальных и экономических отношений. Человек — действительно любопытный вид. Но его, то есть, нас, изучать следует осторожно и строго дозировано. Это совет в том числе и другим цивилизациям, которые, возможно, нас уже наблюдают.
Если получится, я на основании Ваших замечаний и возмущений исправлю, а, возможно, решительно переделаю версию вторую этой книжки. С надеждой на понимание, Геннадий Михеев.