Часть II. У черта на рогах. Глава 1. Возьми меня,

Разбегающиеся Галактики. Галактика Млечный путь. Камера начинает фокусироваться на планетах. Выбирает планету Земля. Южное полушарие. Камера фокусируется на Центральной Америке. Узнаем Панамский канал. С высоты птичьего полета пролетаем по Тихоокеанскому побережью, Панама-Сити, смещаемся на Восточную окраину, справа небольшая деревенька, слева стоят две фазенды. 
      
О т л е т  с  т у р г р у п п о й
Георгий в легкой темно-синей расстегнутой куртке, светло - серой рубашке навыпуск, в брюках бежевого цвета, с небольшой спортивной сумкой на плече останавливается ровно в двадцать два часа напротив огромного табло вылетающих рейсов. Боковым зрением баскетболиста схватывает справа мелькающий над головами пассажиров светлый предмет. Поворачивает голову, узнает грудастую улыбающуюся ему блондинку Наталью. Она машет плакатиком с крупными буквами ПАНАМА. Возле нее уже тусуется компания пять девчонок и трое ребят, все из одной фирмы. Они молодые, раскованные, беспечные, по - летнему одетые.
      - Ребята, знакомьтесь, - говорит Наталья, - это, - Виталий Павлович, мой помощник. Знакомятся. Каждый называет свое имя.
Парень, подруге, тихо: «Еще один нахлебник из турфирмы. Конечно, летит на наши кровные деньги».
Наталья отводит Георгия под локоть на три шага от компании: «Как настроение Виталий Павлович? Держитесь уверенно! У меня только вы и парень с девушкой со стороны. Остальные две группы из двух компаний. Вы будете проходить, как мой заместитель. Правда, Виталий Павлович, помогите удержать в узде этих охламонов. Я надеюсь на вас. Наш 333 рейс. Все помните, что я наказывала?
 Виталий Палыч, в сторону: «Если уж Герману не помогли Тройка, Семерка, Туз, то, как помогут Виталию Палычу три тройки. Разве, что в игре в покер?»*
Но в покер он не играл.

     *Ох, уж эти «Три карты, три карты, три карты!» Германа. Хотя каждый из нас, пока жив, надеется в душе на большое или маленькое чудо, которое обязательно произойдет при стечении определенных обстоятельств. Как же быстро, Георгий, ты потерял веру, надежду и…   

         - Помню, Наталья! Как учили! - старается выглядеть беспечно и походить на беззаботного туриста. Заговорщически подмигивает, тихо. - И сто баксов наготове!» -  показывает пальцем  на карман рубашки, где они находятся.             
        - Очень хорошо! Вот так и держитесь расслабленно и беззаботно, а я, вот, волнуюсь.
       -  Все будет О`Кей, Наташа, прорвемся!
Наталья придирчиво осматривает Виталия Палыча, подводит к группе парней и девчонок.                Виталий Палыч, между подколками, шутками, смешными историями, взрывами хохота периодически ловит на себе изучающие недоумевающие взгляды.
 Девчонка, тихо, своему парню: «Ну, мы-то устали от потогонной службы в иностранной компании и летим в Панаму «оторваться», схватить экзотику жизни, а ты, старпер, чего там оставил?»
 Парень, тихо: «Уж, ежели, тебе за лето не хватило подмосковного солнышка, летел бы в сентябре на сочинско-адлеровскую галечку и расписывал бы пульку с себе подобными до облезания плеч. А то портишь своим квелым выжатым видом нашу брызжущую здоровьем и молодостью тусовку!»
 Виталий Палыч ловит осуждающие взгляды и шепчущие губы, соглашается с ними: «И то, правда».
 Направляется в буфет выпить какого-нибудь сока. Пьет сок, озирает немногочисленную публику: «Да, самочувствие, - «не очень», и надо усиленно забивать его зрительной информацией всевозможных напитков».
Стойка регистрации. Ночь. Группа стоит в очередь на регистрацию. Сердитая Наталья                отчитывает старшего группы за опоздание. С разбитного парня это, как с гуся вода,            он ни капельки не переживает, только отшучивается. Наталья видит Виталия Палыча: «Вы, уж, больше не отходите. Весь контроль будете проходить вторым после меня.
Группа в девять человек из другой иностранной компании ничем не отличается ни по возрасту, ни по темпераменту от первой. И здесь оказывается на трое девчонок больше, чем ребят. Все девчонки и ребята осматривают Виталия Палыча, теми же взглядами, что и первая группа.

Пограничная зона. Будка пограничника.
Наталья собирается входить к пограничнику отдавать загранпаспорт. Наталья, громко: «Виталий Павлович! А вы идите в конец группы и смотрите, чтобы никто больше не отлучался!»
Виталий Палыч растерянно жмет плечами.
«Идите, идите!» – строго приказывает она. 
Виталий Палыч послушно плетется в конец группы. Очередь доходит до него.                Пограничник, изучая, вглядывается в его лицо. Потом, - уставился на фотографию в чужом паспорте. Снова переводит взгляд на его физиономию. Внимательно присматривается.
Наталья, перепуганная: «Виталий Павлович, стойте! Одного не досчиталась. Нету старшего второй группы. Идите и приведите его, иначе, он отстанет!»
Виталий Палыч, молча, смотрит на пограничника. Тот - на него. 
 Пограничник: «Ступайте!»
Виталий Палыч кривит недовольно губы уходит из зоны контроля.
     «Это что еще за фокус? У Натальи нервы сдали? Или на самом деле парень отбился? И где искать этого охламона? Ну, да, высокий такой и вертлявый. Он, еще опоздал, и Наталья его отчитывала.    
Виталий Палыч, не спеша, идет к буфету. Осматривает столики: «Ну и что? Теперь куда идти?»
      - Виталий Палыч! Виталий Палыч! - он поворачивается на голос. Прямо на него бежит парень. - А где наша группа?
       - Пойдемте! - идут к пограничнику. - Вы первый. Я за вами.
Парень проходит пограничный контроль и попадает в руки разгневанной Натальи.
Виталий Павлович снова предстает перед пограничником. Наталья, бросив парня, внимательно наблюдает.
Пограничник снова изучает лицо Виталия Палыча и сверяет с паспортом. Виталий Павлович равнодушно смотрит сквозь него, не испытывает никакого мандража. Получает обратно «свой» паспорт. С достоинством шагает к нервничающей неподалеку Наталье.
      «Ну, слава Богу! Гора с плеч!» - выдыхает Наталья.
Виталий Павлович идет в алкогольный отдел duty-free-shop.
 
 О н  б о л ь ш е  н и к о г д а  Г о с п о д о м  Б о г о м,  н е  повторится.   
Столица Панама.
Разместившись в 4х звездном отеле, вечером группа едет на ночное барбекю у костра на побережье Тихого океана.

Георгий сидит в сторонке от орущей в щенячьем восторге оравы девчонок и парней купающихся в океане.
«Слава Богу! Выдержал этот тяжелейший двадцатичасовой перелет в полупустом самолете. И там между бросаниями его организма то в жар, то в холод, ему удалось урвать часа три прерывистого сна. Да в отеле прихватил часик. Хорошо, что его сосед по номеру сразу смотался к друзьям. Очень похоже на то, что он своей волей держал в России сорвавшуся сейчас с цепи болезнь».

Он поймал взгляд ухмыляющейся черноголовой узкоглазой бестии. «Ты подумай! Видимо, закадрить его хочет. Так беспардонно пришла и села к нему на колени, потребовав дать и ей глоточек рома и откусить шоколадку. А он-то думал, что все в самолете дрыхнут. Засекла, зараза, и ведь он специально от всех глаз отсел на последний ряд. И чего прилипла? Да, у Натальи чуть ли не один парень на пару девчонок. И чего спешат жить? Это надо же, вместо того чтобы хотя бы денек отдохнуть после изматывающего полета, еще в автобусе проголосовали сегодня же ехать на океан, да еще с ночным костром. Хорошо хоть на океан, а не в панамские джунгли».

Метрах в десяти от лениво набегающей белой пены было заготовлено большое кострище из сухих порубленных выброшенных когда-то океаном обломков деревьев и разных сучьев. Недалеко на большой голубой пленке лежали пакеты с разовыми белыми тарелками, бумажными стаканами, белыми пластмассовыми вилками и ножами. Положив свою сумку в общую кучу брошенных на песок пакетов, с выглядывающими из них бутылками и фруктами, сбросив с себя кроссовки и сунув их в пакет, Георгий поспешил к океану. Он с облегчением подставил ноги под теплые ласковые волны лениво накатывающегося на берег тихого прибоя.
   «Какое ощущение! А ты действительно Великий и тихий! – посмотрел Георгий на синюю кромку воды, где она сливалась с голубым небом. – Где-то за этой виртуальной чертой кончается Панамский залив и начинается сам Тихий океан, всего каких-то двести километров. Но воды Тихого уже лижут его щиколотки. Свершилось!»
   Георгий по кромке прибоя отошел от бросающейся в его воды крикливой группы ребят и девчонок.
   «Так вот ты какой, черный песочек, о котором, так взахлеб, рассказывала группе в аэропорту после приземления гид Наталья!»
Георгий наклонился, взял пригоршню мокрого песка, поднес к носу. Черный песок пах соленым Тихим океаном, водорослями и еще богатой гаммой неизвестных ему запахов. Он присмотрелся и поискал глазами черные камни, из которых образовывался этот черный песок. На берегу не было ничего подходящего, зато далеко вправо из воды торчали обломки черных скал, которые, видно, в гневе крушил океан, когда ему надоедало быть тихим.
   «Сегодня и я навсегда успокоюсь в твоих водах, – грустно подумал Георгий. - Ну, что ж, эти черные камни и черный песок, - подходящий траурный цвет. А на грудь ему вместо красных гвоздик лягут вон те зеленые водоросли. А что, уже неплохо: темно – зеленое на белом».
  Георгий прислушался к шуму набегающего прибоя, пытаясь услышать хоть какие-то звуки, напоминающие ему женский плач «Реквиема» Моцарта, и ничего похожего не услышал. Более того, в легком шелесте набегающего прибоя ему явственно послышалась призывная музыкальная фраза из «Liebestraum»: «Любить, любить, пока дано любить, пока любить ты рад».*   

*«Грезы любви» Ференца Листа (1811-86), венгерского композитора и пианиста.

 «Какая изощренная насмешка! - с чувством досады мелькнуло у него. - Все! Поздно рано вставать!»
Георгий зашел подальше, не обращая внимание на то, что прибой уже замочил его подвернутые шорты, зачерпнул пригоршню океана и хлебнул с ладони.
    «Ё-К-Л-М-Н! Какой же ты горько-соленый! – удивился Георгий, сделав глоток Тихого океана. – Да так, пожалуй, он в нем просолится и внутри, и снаружи, и будет плавать без признаков жизни, как огурец в рассоле, зеленый и пупырчатый. Хотя, как же, раскатал губы! Вон, уже десятки пар глаз с вожделением смотрят на его немощное тело, – скосил он не дружелюбно на юркнувшего на дне под небольшой камень крабика и пролетающих невдалеке над водой бакланов. - Их обладатели готовы вонзить в него тысячи зубов, клешней, присосков, клювов! Кругом одни хищники, и здесь их не меньше, чем в Москве. Как же, засолится он тут у вас! Разделают до косточек, еще не успеет достигнуть и дна! И какой–нибудь тунец, который успеет оторвать от него кусок мяса, нагуляет лишние граммы, и в его крови уже потечет чуть-чуть и его, Георгия кровь. И когда вечером, придя из компании, Анна приготовит свой любимый салат, открыв баночку тунца, добавив сыр Филадельфия, посыпав сверху зеленью, то, поднеся вилку ко рту, в недоумении остановится, еще раз понюхает, и подумает: «Странно, пахнет чем-то знакомым». У нее на двенадцатом уровне подсознания шевельнется мысль: «пахнет Георгием». Но ее головной компьютер не допустит до ее сознания такую бредовую мысль: «Ну, как тунец может пахнуть ее когда-то любимым человеком? Абсурд! Чушь собачья!»                А ее ха… а ее аль… а ее сожи… фу, черт! А ее новый спутник, сидящий с ней рядом в столовой за красивым огромным овальным с массивными резными лапами темно – вишневым столом, нахмуря брови, строго спросит: «Что? Тунец не свежий? Испорчен?» И бывшая его Анна, а теперь подруга этого хаха… этого альф… фу, черт, чтоб ему пусто было! И, улыбаясь своей обаятельной улыбкой, она ответит: «Ну, что ты, любимый, успокойся, у меня все всегда только свежее!»
И обманет своего… спутника. Ну, как может быть свежим тунец, отведавший его прокаженного тела?»
   Георгий тряхнул головой, его мысли осыпались в Тихий океан, и он увидел, как какие-то маленькие прыткие розово – красные рачки мгновенно накинулись на них и растащили в разные стороны.   
   «И больше никому и никогда не придут эти мысли  в голову, потому что эти мысли только его, а он, на всей Земле, да что на Земле, во всей Галактике, да что в Галактике, – во всей Вселенной, вот такой, как сейчас, стоящий по колено в Тихом океане, в банановой республике Панама, больше никогда Господом Богом не повторится. Ведь не может повторится такое же в точности настроение у Создателя, когда, Тот, пятьдесят лет назад,  лепил его по своему образу и подобию. Слава Богу, он, Георгий, достаточно познал, какое капризно-эфемерное состояние сопровождает творческий процесс».   

Н а  ч у ж о м  п р а з д н и к е  ж и з н и
С грустной физиономией подошел он к двум ржавым мангалам, большому пакету, видимо, угля и куче блестящих на мангалах в лучах заходящего солнца шампуров, хоть и вычищенных, но сразу видно, что бывших в употреблении. Что-то живо обсуждающая с метисом Наталья внимательно взглянула на Георгия, но он этого не заметил.
   Георгий разделся до плавок, бросил на черный песок шорты и футболку и пошел к океану. Он шел по песку, заходя все глубже и глубже, и, когда накатывающая небольшая волна грозила ударить в лицо, поплыл. Он плыл, не спеша, брассом, опустив вниз голову с открытыми глазами, и разглядывал дно, на котором начали появляться маленькие и большие черные камни. Видимость была не меньше восьми-десяти метров: он видел лениво переползающих крабов, лежащие на дне небольшие ракушки, под ним проплывали стайки проворных рыбок, - и здесь тоже кипела жизнь. Опасаясь за свои слабенькие силы, вскоре он повернул к берегу и поплыл обратно. Когда он вышел на песок, только две девчонки лежали на нем и ловили уходящее солнце, - остальные резвились в океане. Захватив шорты, он пошел к кустам переодеваться в сухое. Выжав плавки и найдя в кустах приличную сухую корягу, он поволок ее к заготовленной рядом с кострищем куче дров, за что удостоился поощрительного взгляда Натальи.
   «Смотри-ка, - окинув взглядом заранее приготовленные для ночного пира предметы, - а признаки элементарного сервиса налицо в банановой республике», - отметил для себя Георгий.
   А рядом, просто бурлила молодая жизнь: какую-то визжащую девчонку раскачивали за ноги и за руки два парня, чтобы бросить в океан, теплый, как парное молоко; чуть подальше, изображая лестницу, по которой карабкались полуголые девчонки, безропотно стоял парень, подставляя свои могучие плечи в качестве трамплина для прыжков в воду; какую-то отчаянно верезжащую девчонку топили подруги за только им известные прегрешения. Отплыв всего на пятнадцать метров, какая-то парочка, похоже, занималась любовью, чтобы сегодня же рассказать о незабываемых ощущениях; две подружки, совсем рядом, демонстративно загорали, лежа на спине, покачиваясь на волнах, выставив из воды свои тугие российские груди, с вожделением смотрящему на них панамскому солнышку; троица «искателей жемчуга», выставив круглые голые белые попки с невидимой меж двух полушарий полоской ткани, наклонив к набегающей волне головы, что-то выхватывали со дна океана, наплевав на своего Надира.* Крики, смех, визг, шутки разносились по безлюдному черному пляжу, где, смотри хоть вправо, хоть влево, - не видно было ни одной человеческой души. А впереди на сто восемьдесят градусов простирался безмерно огромный и добродушно терпящий все невинные шутки, и даже секс, Тихий океан.

 * Главный герой оперы «Искатели жемчуга» французского композитора Леопольда Бизе, 1838-75г.

  «Да, именно за этим можно было лететь на край света! Ничего. Ночью все это побережье будет только его. Надо всего лишь перетерпеть несколько часов».
     - А надо ли терпеть? – вдруг возникло его второе «Я».
     - А тебе что не терпится утонуть сейчас? – оторопел Георгий от такого вопроса, не успев удивиться внезапно возникнувшему второму «Я».   
     - Да я не об этом! - поспешил закрыть щекотливую тему его постоянный оппонент. – Я о том, - кто тебе мешает оторваться в пьяном угаре, поплясать вместе с молодыми у костра. Поорать песни, наконец, поиметь молоденькую девочку на черном песке под кустами, а после поплавать с ней голенькими в ночном океане под взглядами завидующих тебе южных созвездий?
     - Все с тобой ясно: кто о чем, а вшивый о бане! А не хочешь ли вместе со мной отойти шагов на двадцать от шумной компании, заплыть в ночной океан… и не выплыть…
     - Ну что ты такое говоришь, Георгий! Даже мурашки по коже пошли! – не учтиво прервало своего хозяина второе «Я». – Ты хочешь отравить праздник своим девятнадцати бледнолицым русским собратьям? Которые с большим облегчением покинули бьющуюся в параличе Россию, чтобы не пировать во время чумы?
    - А ты что такое мелешь? Может быть, мне у каждого взять согласующую подпись, как мне поступить с собой? Вон, гляди, еще две девчонки устроили топлес,* они же не брали у меня согласующей подписи!

  *Женский купальный костюм без верхней части, англ.

 И второе «Я» глазами хозяина уставилось на великолепные молодые женские тела и на какой-то период даже забыло свои возражения.
     - Да-а… но-о… но представь, Георгий, сейчас они сготовят барбекю, сядут в кружок, чтобы сказать первый тост, глядь, а одного средь них нет! «Кто видел его в последний раз?» – тревожно спросит Наталья. «Да поплыл он в океан минут двадцать назад!». Все бросятся к океану, будут звать, будут светить факелами, - нет нигде!
     - А правду говорят, - задумался хозяин, - что утопленник всплывает на третий день?
     - Где-то я слышал такое, - неуверенно ответило второе «Я». - Вот-вот! Три дня вместе с водолазами и полицией тебя будут искать! Ведь только за этим сюда ребята летели, не правда ли?
     - Гм… - хотел что-то сказать Георгий.
     - На третий день всплывает твой трупик, - продолжало нахально второе «Я». – Скинутся сердобольные славяне, на свои последние, закажут цинковый гробик, дадут телеграмму жене и матери Виталия Палыча: «Прилетайте забрать тело своего любимого мужа и сына…»
Сенсация! А Виталий Палыч, оказывается, живой и невредимый дома! А кто же тогда этот трупик? Ты чувствуешь, какой международный скандал ты замесишь?
     - Гм… - начал было Георгий, но его снова прервало наглое второе «Я».
     - Выяснится, что Наталья протащила через пять государственных границ какого-то дядю. Кто он и с какими целями летел в Панаму? Ну, кто поверит, что он летел на Тихий океан утопиться? А может, он террорист-смертник, который таким путем хочет прорваться для мести в Штаты. Подключится ЦРУ, Госдеп! Кстати, не исключено, что в какой-нибудь желтой прессе России и появится об этом маленькая заметочка. Так ты хотел «по – тихому» бесследно исчезнуть в Тихом? Не только Наталья и эти восемнадцать твоих бледнолицых братьев будут «благодарны» тебе всю свою жизнь… так что оставь свои черные мысли, - наслаждайся, как все, жизнью!»
   - Ну, хватит! – зло прервал шустрого на домыслы свое второе «Я» Георгий, – нарисовал ты, конечно, в цветах и в запахах… считай ты своего добился! Сегодня ночью я не испорчу праздник своим славянам, а завтра… а завтра, мы с тобой здесь будем одни и ты - даже не надейся! Считай, что ты выиграл несколько часов…

Когда солнце село и быстро начали сгущаться сумерки, стали раздаваться нетерпеливые голоса, что пора бы разводить костер и разжигать в мангалах угли.
Но Наталья строго потребовала, чтобы мужчины принесли каждый по сухой коряге, поскольку есть опасения, что на всю ночь заготовленного не хватит.
     - Лишь один, - она одобрительно посмотрела в сторону Виталия Павловича, - догадался принести еще дров.
   И скоро ребята и девчонки уже тащили из кустов сухие коряги, хоть чуть-чуть безвозмездно поработав в защиту экологии окружающей среды. Вскоре они, проголодавшиеся, налегли на фрукты, невзирая на уговоры Натальи оставить их на десерт.
Наконец, запалили костер, вокруг которого расселась почти вся группа, за исключением временно исчезнувших двух пар, среди которых был и его сосед. Со слов Натальи, ждали мини трактор из соседней деревни, которому уже пора было подъехать и привезти свежие рыбу и креветки. Ребята-шутники уже выбрали в случае его непоявления для заклания двух наиболее упитанных «телок». Через полчаса разожгли такой костер, что пришлось отсаживаться от него во избежание, как бы не обуглиться самим. Кто-то крикнул: «Едет!» И все, как по команде, устремили взоры в сторону трассы, откуда подсвечивая фарами стал доноситься звук мотора. Мощное «Ура!!» огласило притихнувшее было побережье, и почти все встали, наблюдая, как быстро приближался в свете фар квадроцикл.
     - Виталий Павлович! Виталий Павлович! – пытаясь достучаться до сознания Георгия, кричала ему Наталья. – Как вы себя чувствуете?
     - А что? – опешил Георгий.
     - Да вид у вас какой-то… задумчивый, - подобрала она, наконец, слово помягче. – Вы мне не поможете организовать катание на квадроцикле, чтобы ребята не передавили друг друга.
     - Хорошо, - пожал он плечом без восторга.
   С подъехавшего квадроцикла метис с помощником сгружали на пленку два больших пластмассовых ящика с разделанной рыбой и креветками в колотом льду. Потом они извлекли такой же большой ящик с резанным луком, помидорами, какими-то овощами и пучками какой-то зелени, а еще запечатанный пленкой кубик из шестнадцати бутылок Кока-Колы.
   Наталья уже вступила с метисами в переговоры. Потом она подозвала Георгия.
     - Сейчас вам Хавьер покажет, как управлять трактором, а вы уж дальше командуйте ребятами.
   Хавьер и Георгий подошли к квадроциклу, который со всех сторон обступили ребята и уже начали пробовать, что к чему.
     - Так, встали все пошире, чтоб каждому было все видно, - голосом инструктора скомандовал неожиданно для себя Георгий.  – Поднимите руки, кто имеет свой мотоцикл? – Слава Богу, один нашелся! А зовут тебя?
     - Борис, - ответил с достоинством байкер.
     - Борис будет отвечать за этот квадроцикл и командовать всеми правилами. Слушать его беспрекословно! Это средство передвижения может, как убить насмерть, так и покалечить! Надеюсь, вы не за тем сюда летели, чтобы лежать в гипсе в больнице? – пугал мрачными картинами Виталий Палыч.
    - Ну, этого не будет! – бесцеремонно вмешался Борис.
На всех подействовал командный голос старшего.
     - А теперь скажи Хавьеру, чтобы он все показал, а ты переводи! - обратился Палыч к Борису.
   Метис на практике показал, как включать, как добавить газ, как останавливать.
     - А сейчас с Хавьером сначала проедет Борис, и он же будет сидеть рядом, как инструктор, с каждым. Все поняли?
     - Все! – хором ответила послушная толпа.
     - Борис, едешь вон до того куста, - и обратно. Садись первый!
   Догадливый метис все понял без переводчика, сел с Борисом за инструктора, и квадроцикл затрещал, и помчался по ровному, как черный стол, песку.
     - Вот за эту палку никто не заходит, иначе снимаю с катания! – сурово предупредил Палыч.
   После того, как приехал сияющий Борис, Хавьеру и Палычу делать было уже нечего. Всей властью наслаждался бывалый байкер. И начались катания с ветерком на квадроцикле.
   Когда уже заканчивали катания по второму разу, Наталья попросила Виталия Палыча прекратить трещать и всех звать разбирать шампуры. Из метисов остался до утра один Хавьер, владелец квадроцикла, плотный мужчина лет тридцати пяти, которого тоже усадили в круг. Как всегда, и здесь, возле мангалов, нашлись любители взять на себя функции знатоков приготовления барбекю и сейчас одаривали ароматными кусками рыбы и креветками между румяных колец лука, помидора и каких-то еще панамских овощей.   
   «И когда только этому научилась молодежь? – удивлялся Георгий. – И до чего же догадливы ребята: собрали всю водку и вино и поставили в битый лед, и вот даже через бумажный стакан чувствуется от нее холодок».
  Наталья прочно держала нити управления и подняла первый стакан.
     - Все, кому я давала ключи от номеров, головой отвечают за своего соседа. Нам только не хватает здесь пьяных утопленников (Виталий Павлович отчего-то вобрал голову в плечи), сбитых и травмированных квадроциклом или в стельку напившихся ребят. Про девчонок я умолчу. Отрывайтесь, веселитесь, пойте, пляшите, любите друг друга! Никаких отрицательных эмоций! С прибытием в Панаму!
   Раздались нестройные «Ура»! Славянское племя вырвалось к Тихому океану и начало праздновать это событие, сидя по - первобытному у костра. Все девчонки сидели в одних купальниках, кроме Натальи в шортах, сидящей рядом с Виталием Палычем. Две девчонки на противоположной стороне сидели без верха. Выбрали тамаду, который вспомнил какой-то изуверский национальный обычай сказать тост каждому в течение минуты по часовой стрелке от Натальи. Было условие, чтобы тосты не повторялись. Виталий Палыч сидел с другой стороны от Натальи, и уж никак не предполагал, что ему еще достанется говорить тост. Он был абсолютно уверен, что после пяти, ну, от силы семи тостов пьяная компания будет неуправляема. Он слушал вполуха тосты, всегда поднимал и не всегда пил водку, безразлично что-то жевал. А когда минут через пятнадцать тамада и уже пьяненькие собратья стали требовать: «Палыч»! «Палыч»! Палыч растерялся. Слегка захмелевшая Наталья, толкнув его локтем, подковырнула:
     - У нас разве есть еще один Палыч? Общество просит сказать тост!
   Палычу любезно долила откровенно пялящаяся на него через парня соседка, с коротко подстриженными, как уголь, волосами, с раскосыми татарскими глазами и выпирающими скулами, красивая своей дикой языческой красотой. Только что сделанные бусы из свежих осколков тихоокеанских ракушек на короткой шее, пикантно смотрелись с вываливающимися грудями из двух треугольничков пестрой ткани.
   «Так это та, одна из тех трех, что семафорили своими круглыми попами, собирая ракушки», - опознал ее по бикини Георгий. Любезная полногрудая блондинка слева, гид Наталья, всучила ему новый шампур с нанизанными немного подгорелыми четырьмя креветками, подугленными дольками помидора и лука.
     - Тост, Палыч! – требовала раскосая татарка, скалясь крупными ровными зубами.
     - Ну, не тяни, Виталий! – ткнула снова локтем Наталья.
     - Помни условие, – не повторяться! – издевались, загнав в угол последнего, славяне.
   «Так, за прибытие, - пили; за двадцать пять градусов воды - пили; за двадцать восемь воздуха, – пили; за черный панамский песок, – пили; за всех нас в Тихом океане, - пили; за свежие тихоокеанские креветки, - пили; за гида Наталью, - пили; за первобытный костер, объединяющий славянское племя, - пили; за квадроцикл и девчонку на нем, - тост Хавьера, (Это запрещенная в цивилизованном обществе самореклама, отметил тогда Палыч), а поскольку они в Панаме, пили и за это; за южные созвездия над головой, - пили;
- мелькнули молнией в голове Виталия Палыча и все остальные тосты.
     - Ё-К-Л-М-Н! - вдруг неожиданно для себя громко сказал он, подняв вверх бумажный стакан с водкой. - За любовь! – И через секунду решил зачем-то добавить, видно, черт, как не раз бывало, дернул, - без комплексов!
   Секунды полторы молодежь переваривала тост с дополнением, а потом вдруг случился одновременный грохот одобрительных возгласов.
     - Вот это тост!
     - Ура-а-а! За любо-о-о-овь!!
     - Как же никому не пришел он в голову?
     - Блин! А действительно!
     - Ну, Палыч, выдал!
     - Где ты раньше был? Целовался с кем?
     - Девчонки! Без комплексов!
     - Что значит опыт!
     - Что значит большая практика!
      - Que ha dicho?* - спросил соседку Хавьер.    
     - Пусть научит!
     - Девчонки! Целовать Палыча в засос!
     - Ну, все! Теперь девки от нас уйдут!
     - Палыч, не жадничай! Поделись девчонками!    
     - В тихом омуте большой черт водится!
     - Палыч! Бери меня! – заорала озорная блондинка.
     - Нет, Палыч, я горячее!
     - Покажи, как без комплексов?
     - Девчонки! Снимай с него шорты! Без комплексов!
     - А у него что-то там есть!
     - Отрывай на сувениры!
 
* Что он сказал? - исп.

  С первым же криком соседка с раскосыми глазами (что, значит, играет кровь дикой орды!), завалила Палыча на песок и впиявилась ртом в его губы. Упала и Наталья, поскольку сидела тоже на одной коряге, и тоже пыталась оставить на его лице свои отпечатки губ. А дальше с криками повалились полуголые тела девчонок, которые целовали лицо, грудь, живот, щипались, щупали, пытались сорвать шорты и оторвать на сувениры куски тела и детородные органы. Палыч пытался сопротивляться, просил, урезонивал, требовал, грозил, но решил все силы бросить на удержание шорт.
     - В океан его! – заорала татарка, выползая из–под женских тел!
     - Топить его!
     - Подняли!
     - Понесли!
   И с криками, прибаутками, матерком толпа девчонок-линчевателей схватила бедного Палыча за ноги, за руки за голову и за все, что только можно ухватить, и понесла его к океану.
   Зайдя в океан по пояс, они бросили его, как ненужную вещь, к которой потеряли интерес, и кто вернулся к костру, а кто поплыл. Лишь одна раскосая девчонка тянула его изо всех сил в океан.
Когда ему было уже по грудь, и они остались одни в темноте, она обхватила ногами его талию, крепко прижалась к нему голой грудью и со стоном между поцелуями взасос умоляла.
     - Ну, давай же, Палыч! Ну, трахни меня без комплексов! Ну, не тяни!
   Она схватила его руку, засунула к себе в плавки, и он почувствовал, как под его прижатой ладонью конвульсивно забилась какая-то пушистая рыбка. Раскосая бестия погрузилась в воду с головой, стянула с него шорты, и, наверное, откусила бы ему пенис, если бы не потребность дышать. Захлебываясь, она вынырнула, снова обвила его ногами и снова простонала:
     - Ну, трахни же меня!
     - Ты же видишь сама, его не оживить, - обреченно сказал Палыч.
   С полу стоном и полу плачем раскосая дикарка влепила ему оплеуху.
      - Провокатор! Это тебе за любовь… без комплексов… - всхлипнула она, и, продолжая подвывать, стала выходить из воды. 
      - Ну, ты не прав, Палыч! – раздался рядом в темноте чей-то мужской голос, потом послышались плеск и тихий женский стон.
   И когда раскосая девчонка, с коротко стриженными, как уголь, волосами, обхватившая Георгия ногами и прижавшаяся к нему голой грудью, повисла на нем, - где-то на другом конце земного шарика, в роскошном кабинете, у женщины со светлыми уложенными в пучок длинными волосами, снова защемило сердце, и ручка выпала из рук.
   Натянув шорты, остудив в океане горящую щеку, Палыч поплелся на берег.
   А на берегу вокруг костра под музыку двух транзисторов человек двенадцать уже танцевали ламбаду. И только одна из всех девчонка была с прикрытой грудью.
 Вытащив из сумки джинсы, Георгий побрел к кустам переодеваться. Дважды он натыкался на пары, занимающиеся любовью, один раз на парня, у которого выворачивало желудок. Когда он подошел к своему месту, его встретила Наталья, подала ему шампур с благоухающей рыбой и овощами и со смешком укоризненно спросила:
     - Ну, уж, ежели Ленка - татарка тебя не удовлетворила, кто же тебе тогда нужен?
   Палыч, молча, сел и, не поднимая головы, начал вяло освобождать шампур.
     - Давай, Виталий, выпьем, - подала она стакан, - чтобы все было хорошо! За это вроде не пили.
   Он чокнулся, и они выпили. Наталья принесла ему новый шампур с креветками.
   А между костром и океаном уже буйствовал кан-кан, и женские плавки полетели в костер.
     - Такого у меня еще не было! – хихикнула пьянеющая Наталья. – Без комплексов отрываются, как учил.
  Средь танцев, песен, криков вспыхивали блики фотовспышек. Всем было на это до фени! Потом начались забеги на призы полуголых амазонок, сидящих на плечах «коней» с оттопыренными плавками, награждение победителей бумажным стаканом с водкой и шампуром с креветками. Но Наталья прекратила эти забеги после того, как один конь вместе с амазонкой, запахал мордой в песок. Хорошо все обошлось утешительным стаканом. Потом трио голых амазонок исполнило танцевально – песенный шлягер «Я милого узнаю по походке».
   Раскосая бестия демонстративно привела за руку из темноты и усадила подальше от Палыча облизывающего усы Хавьера. Он был доволен, как кот, которому только что нечаянно-негаданно перепало рыбки. А довольная бестия его еще и обслужила водочкой и шампуром с креветками.                Георгию становилось все хуже.
   Он надел футболку, кроссовки и обратился к Наталье.
     - Наталья, не здоровится мне что-то, поеду-ка я спать в отель.
     - И думать не моги, Палыч! – решительно возразила та. - Надумал, средь ночи! Нет и нет! Ложись в сторонке и отдыхай до утра!
     - Наталья, ты же видишь, я не пьяный. Мне тут не отдохнуть.
     - И не уговаривай! Да ты в темноте и не найдешь дорогу!
     - Тут идти пятнадцать минут.
     - Да как ты доедешь до отеля ночью?
     - Какая ночь, еще нет одиннадцати.
     - Я сказала - нет!
     - Хавьер! – позвал метиса Палыч. – Подвези меня на своем тракторе до трассы.
   Хавьер вопросительно посмотрел на Наталью. Та начала ему что-то говорить. Хавьер, похоже, начал возражать. Наконец, их спор закончился и Наталья провозгласила.
     - Хавьер говорит, что через пятнадцать минут поедут по трассе два автобуса с рабочими с Панамского канала. Они подкинут до столицы. Я велела ему посадить тебя на автобус. Отпускаю только из уважения к тебе, Виталий, и твоему болезненному виду. Сегодня это не твой праздник. Значит твой еще впереди. Деньги при тебе?
     - Дам водителю полсотни, - похлопал Палыч себя по карману.
     - И двадцати хватит, и то, если вдруг сажать не будут! И так весь мир жалуется на русских, что те развращают сферу услуг непомерными чаевыми!
   Перекинувшись парой фраз с Хавьером, она напутствовала:
     - Езжай, Виталий, отсыпайся!
   И Хавьер, что-то буркнув сверлящей Палыча злыми глазами красивой раскосой бестии, зашагал к своему квадроциклу…
   До Палыча, кроме Натальи, никому не было дела.   
   Минут за десять они уже были на трассе. Георгий покопался в кучке денег и при свете фар вытащил двадцать долларов, пожал руку Хавьеру, силой зажал ему кулак с банкнотой и замахал рукой в сторону чуть виднеющихся отблесков зарницы от костра, чтобы он уезжал. Сам вытащил купюру в пятьдесят долларов и показал Хавьеру, как он собирается останавливать еще невидимую машину. Хавьер покрутил головой, что-то сказал, сел на свой квадроцикл, и вскоре огонь его фар, удаляясь, заплясал по пригоркам и впадинам.
   Георгий остался один почти в кромешной ночи.
   То ли от нервной встряски, то ли от выпитого спиртного, а может, от всего в комплексе, ему становилось все хуже, и, чтобы не испытывать судьбу, он решил выйти на холм, откуда был бы виден костер, держа его на дальнем расстоянии, обойти место оргии московских дикарей и выйти на океан.
 Если с первым он справился довольно легко, то выйти к океану, продравшись в темноте сквозь густые заросли кустов у подножия холма, ему удалось только с третьей попытки. Исцарапавшись и, наверное, не в одном месте порвав футболку, он, наконец, оказался на чистом песке, а впереди него тихо накатывал свои ленивые маленькие волны Великий океан. Далеко слева плясал в ночи слабый отблеск костра, и теперь можно было не опасаться, что сюда забредет хоть одна пьяная пара. Георгий снял кроссовки и омыл прибоем усталые ноги. Зайдя чуть подальше, он умылся и охладил левую щеку, еще помнящую оплеуху и тяжелую руку дикой узкоглазой бестии. Повесил мокрые шорты на кусты, вытащил пакет с фруктами и водой, положил голову на сумку и вскоре отключился от реальной жизни, чтобы снова участвовать уже во сне в тревожной жизни своего воспаленного подсознания.
   Ему снилось, будто он засыпал с любимой женщиной на ее тахте, утомленный любовью. Почему-то не горел, как всегда, крохотный зеленый ночничок, а тьма и без того черная, все сгущалась и чернела. Он слышал даже легкий шорох и шелест, как она сгущалась и становилась плотной, такой, что ее можно было уже потрогать. И какая-то неуловимая малюсенькая мыслишка копошилась в его голове, поедая другие мысли, становясь все ощутимее, все назойливее и уже не давала ему покоя. Какой-то чужой и ему показалось даже ехидный был у недавно ласкавшей его женщины смешок. Какая-то подозрительная интонация во фразах, не похожая на интонацию его любимой. И как же он, тумак, не обратил внимание, что у нее слегка светятся зеленым светом зрачки, ведь зеленый ночничок, оказывается, был выключен? А отчего у нее стала такая острая твердая грудь, что уперлась в его грудь и причиняет ему боль?
   Пошарив в темноте рукой, он нащупал включатель ночничка, нажал его и похолодел. Рядом с ним лежала чужая женщина со смуглым лицом, раскосым разрезом прищуренных глаз, выпуклыми скулами, носом с горбинкой и застывшими в полу ехидной улыбке не… любимыми губами. Из-под русых длинных спутанных волос на верхней части лба выглядывал черный стриженный ежик.
     - Узкоглазая бестия! – с ужасом вскричал Георгий и сдернул русый парик, обнажив так хорошо знакомую черную коротко-стриженную голову.
     - За любовь, Палыч! – вдруг оскалилась физиономия, превратившись в лошадиную морду, и с торжествующим ржанием навалилась на него, чуть ли не протыкая его хилую грудь своими каменными грудями, и укусила его щеку лошадиными зубами.
   С испариной на лбу, Георгий сидел в кромешной темноте, ничего не соображая и, боясь очередных нападений, обратной подобии кентавра*.

*В древнегреческой мифологии дикие смертные существа с головой и торсом человека на теле лошади.

Очень медленно он приходил в себя, узнавая в шелесте и шорохе набегающий прибой океана, в звонких переливах ночных цикад, - нечто похожее на лошадиное ржание. А когда нащупал рукой и вытащил из песка на том месте, где лежал, обломок ракушки, - окончательно проснулся и осознал, где он находится.
 Надеясь стереть из памяти безумный сон, он встал, прошелся по мокрому песку с накатывающей на него шипящей пеной, постоял, глядя в черноту направо и еле заметные всполохи костра, - налево.
   «Еще резвятся», - неприязненно подумал он, приложил несколько теплых примочек океана к укушенной лошадью щеке и пошел на свое место под кустом. Несколько раз поворочавшись, он снова тяжело забылся. Утро оказалось, действительно, мудренее вечера, хотя бы потому, что пригревало солнышко, весь многокрасочный мир радовался новому дню, а ему было получше, чем вчера ночью.
   «Наконец-то свободен! Совсем свободен!»
 Георгий покидал в сумку плавки, фрукты и бутылку воды, повесил сумку на плечо и пошел поздороваться с океаном. Выйдя на кромку океанского прибоя, Георгий шел по нему, часто останавливаясь и оглядываясь, наблюдая, как океанская волна стирает последние его следы на суетной Земле. Знакомые очертания прибрежных кустов, где он провел ночь, скрылись у него за спиной. Пройдя с час по пустынному побережью, он почувствовал, что дальше идти просто не может, и ему необходим отдых.
   «А почему бы ему в последний разок по-человечески не искупаться в Тихом океане. Панама, одна из южных стран, почти на экваторе, пальмы, черный песок, - это же голубая мечта его детства… сколько раз в жизни он подавлял в себе человеческие слабости? Сколько раз отказывал себе в удовольствии сходить в театр, на выставку картин, на фотовыставку, встретиться на чьем-нибудь дне рождения с друзьями. Посмотреть хороший футбол, поиграть сам с собой в шахматы, в минуты хорошего настроения. И все эти ограничения делались им  в угоду каким-то сиюминутным необходимостям: подготовить отчет о проделанной работе за месяц, за квартал, за год; подготовить очередную справку в очередную комиссию, протирающих лампасы военных чиновников, занимающихся только докладами-пересказами вышестоящим начальникам о состоянии дел с разработкой какого-нибудь космического комплекса;  подготовить справку и выступить самому с докладом перед сборищем полковников и генералов параллельного ведомства. А инспектора - контролеры с двумя, тремя, четырьмя генеральскими звездами на погонах, которые хотят лично взглянуть на «изделие» и лично услышать от него состояние дел? И даже начальник Генштаба, референт Генсека - не отказывали себе в таком удовольствии».
 
 Он вспомнил спокойного и уважительного Сергея Федоровича,* как тот с улыбкой снял и отдал ему маршальский китель со звездой Героя и широченной колодой орденских планок. Взял от него куртку на молнии для работы в кабине «Бурана». Как испугался Георгий за предстоящий от маршала «разнос», забыв предложить ему надеть бахилы, буквально стаскивая его с лестницы, когда тот лез по ней в кабину. Вспомнил балагура генерала-лейтенанта из свиты маршала, как тот, убедившись, что его начальник в кабине поворачивает элероны и не слышит, обращаясь к нему, полковнику, подмигнул: «Надевай полковник китель маршала, строй нас генералов и командуй! Когда у тебя будет такая возможность?»

* Ахромеев С. Ф., в 1988г. нач. Генштаба Вооруж. Сил СССР, 1-й зам. Мин. Обороны СССР.

   «Ну, как же до него тогда не дошло, что тот генерал-лейтенант невольно выдал свою голубую мечту? Не мог знать тот генерал, что голубой мечтой полковника было не командовать, а: «Полежать бы сейчас на песочке под тенью пальмы на каком-нибудь теплом океане вдали от всяких инспекторов-генералов и всяких комиссий…»
А сколько жизненных соков выпили многочисленные дефекты во время десятилетней отработки «Бурана»? В камере холода что-то замерзло; на стенде в потоке плазмы сгорела теплозащита; на центрифуге что-то сломалось, на вибростенде – лопнуло; на статических испытаниях разрушилось; на огневых испытаниях – «рвануло»; на гидроиспытаниях – потекло; на других – что-то вовремя не открылось или не закрылось, - и несть им числа!
И постоянный свист кнута над головой: «Вы куда смотрели?». «Как это могло произойти?». «Срочно разберитесь!». «Срочно доложите!». И следовало наказание не виновных. И он, рабочая лошадка, в бока которой втыкали шпоры, стегали, даже когда она мчалась в галоп, обязана была везде поспевать. И разного рода седокам было глубоко плевать, что у него бока в мыле, в брюхе за двенадцать часов скачек пусто, «а в глазах от усталости круги, покрупнее жонглерских обручей»,* и в сутках всего лишь только двадцать четыре часа. А когда «изделие» сдавали Госкомиссии – следовало награждение непричастных. Уж они не забывали себя, любимых! А если, случалось, подкашивались ноги у рабочей лошадки, – на свалку ее! И раздавался клич: «Ну, за пучок сена, кто на новенького?!»

 * Куплет из замечательной песни Новеллы Матвеевой «Фокусник».

А сколько сил отнимала подготовка к сотому по счету экзамену, успешная сдача которого повысит его шансы продвижения по службе? Одна учеба в военной академии, поступить в которую он сподобился в тридцать семь лет, выходит, стоила ему шести лет жизни, из расчета: год-за три! «Да, точно, это так! В том числе из-за нее сейчас он уходит из жизни раньше времени!»
   Пораженный нехорошими воспоминаниями, он остановился в изумлении.
   «Какого чуда он хотел от своего организма, не получившего возможность в голодное детство и студенческие годы создать должный запас, а во время работы, из которого выпили последние соки? Какого?
   Потому судьба и отвела ему сейчас не роль беспечного туриста, свалившегося на край света за удовлетворением своих прихотей, а роль прокаженного, вынужденного скрыться от людей, чтобы втайне от них свести счеты со своей суетной жизнью! Не пора бы поумнеть, хоть за несколько часов до своего конца?
Почему же сейчас, в последний раз, не взять от жизни то, что по праву ему положено за многие годы аскетического отказа от человеческих соблазнов и элементарного заслуженного удовольствия? Почему же сейчас не взять ему то, что вокруг него? Оно рядом! Его можно потрогать! Его можно почувствовать! Почему же прямо сейчас не насладиться редкостным окружением райской природы, о которой он столько раз мечтал и видел в своих голубых снах?»
   Георгий решительно направился к нескольким кустам, дающим спасение от безжалостно припекающего солнца. Раздевшись догола и надев только шорты, Георгий высыпал на пакет все фрукты, что он купил у дороги.
   «Молодец Наталья! Правильно она уговорила купить эти фрукты. Оказывается, за всю свою жизнь он ни разу не попробовал такие необычные бананы, те же манго, а эти вот фрукты - он не знает даже, как они называются, хотя продавец как-то называл их по-испански. Эх, к такому набору сейчас бы вместо бутылочки Кока-Колы бутылочку хорошего вина, было бы совсем другое дело! А самое главное, если бы он сейчас не чувствовал разрушающей работы его болезни в своем теле!»
     - Да, ненасытна человеческая натура! Сколько ей не дай, - все ей мало! – вылезло его второе «Я». – Но, слава Богу, ты, кажется, на глазах умнеешь!
     - Смотри-ка, вылезло! Валяй, валяй! Изощряйся! Но не тешь себя надеждой, что я передумаю свести счеты с жизнью! – беззлобно возразил Георгий. - Я решил напоследок хоть немного не отказать себе в удовольствии.
    - Я и говорю, что хоть в этом ты умнеешь, - ответило второе «Я». – Лучше поздно, чем никогда.
     - Ну, как же, пользуйся случаем, ты этого хотел, - сказал хозяин, направляясь к воде и накручивая на голову, как чалму, белую футболку, - единственную защиту от припекающего солнца.
   Войдя по пояс, он скоро поплыл. Вода была не меньше двадцати четырех градусов. Солнце стояло почти над головой, его покачивало на легких волнах, ветра практически не было, плыть было легко и приятно. Совсем рядом и низко пролетели в воздушном кильватерном строю шесть огромных бакланов. Все они слегка наклонили головы и скосили на него бусинки глаз. Ему показалось, как первый, слегка повернув к собратьям голову, прокричал: «Это еще что за дерьмо качается на волнах?»
   Георгий чувствовал, как океан поддерживал на своем безгранично огромном теле его маленькое тщедушное тельце, и был благодарен ему за эту поддержку. Скорее по привычке он пропустил через носоглотку порцию океана, чтобы ее прочистить, но тотчас отказался от этой затеи, - настолько непривычно соленой и щепучей оказалась вода. Он попробовал полежать на спине, но чуть не утопил с головы свою футболку. Поймав ее, пока она, как медуза, медленно исчезала в толще зелено - голубой воды, накинув ее мокрую и тяжелую на голову, он поплыл к берегу. Пройдя мокрый песок, омываемый прибоем, он ступил на сухой, и с воплями, прыгая по невыносимо горячему песку, как по раскаленным углям, добрался, наконец, до теплого песка под тенью кустов.
   «Ну и дела! Вот тебе и Экватор! Без кроссовок, без прикрытой головы и других частей тела находится на солнце просто невыносимо! Тут и муха не гудит, - обуглишься!» – скривившись от ожогов на ступнях, выругался он вслух.
   Прополоскав горло Кока-Колой и избавившись от раздражающей жгучести в носоглотке, он с удовольствием съел четыре бананчика, одно манго и пару экзотических невиданных фруктов, по вкусу похожих на яблоко с абрикосом с добавкой апельсина.
   Проверив, как будет двигаться тень от кустов, подложив под голову сумку, набитую брюками и рубашкой, блаженно помурлыкав какой-то мотивчик, он забылся сном почти счастливого человека.
   Еще не скинув с себя окончательно чары сна, он чувствовал, как что-то неимоверно тяжелое, не имеющее определенного облика, придавило ему ногу и наваливалось все больнее и больнее. Не в силах выдернуть придавленную стопу, он стонал от боли. Наконец, последним усилием ему удалось все же выдернуть свою ногу, он проснулся и сел, озираясь кругом.
   «Господи, да он по-прежнему один на берегу Тихого океана в благословенной Панаме! А что же с ногой? О-о, чур, только ни это!»
Красная стопа левой ноги пылала, как раскаленная сковорода.
   «Ну, тумак! Сжег все-таки ногу!»
   С трудом поднявшись, превозмогая боль, сунув ноги в расшнурованные кроссовки, он поковылял к так же беспечно, как и раньше, накатывающимся на черный песок волнам. С причитаниями и охами он стоял на правой ноге, полоская левой стопой в набегающем прибое. Острая боль потихонечку уходила, а ноющая, - присоединилась к постоянной ноющей боли всего организма. И вдруг, словно пелена спала с его сознания.
 
П е р в а я  п о п ы т к а
 «Да что же он делает? Для чего он холит обожженную ногу? Зачем он приехал на этот пустынный берег? Какого черта он обогнул половину земного шарика, чтобы свалиться в Панаму? Ну, уж точно не затем, чтобы подыхать здесь заживо от своей болезни! Кто говорил себе, что он не будет распускать сопли и преодолеет свою слабость? Вперед, безотцовщина! Ты можешь все! Ты доказал это всей своей предыдущей жизнью! Ты построил дом! Посадил деревья! Вырастил и выучил детей! А что-то немного не сложилось, - это так, мелкие брызги, не стоящие твоего сожаления. Ну, же! Без страха и сомненья!»
   Он сжал зубы и хотел пойти, как шла на смерть в Черное море Белая гвардия под дулами большевиков, но понял, что это ему не удастся. И он поплыл. Очертания скал и подводных пещер под ним становились все более размытыми, пока, наконец, сине – зеленая толща воды не показала ему, что под ним глубина десятки метров. Он повернулся к берегу, взглянул на красный диск уже не жгучего солнца, нависшего над холмом, сделал последний вздох, выдохнул из легких воздух и стал медленно опускаться. Расплавленное разлитое солнце колыхалось над его головой, оно становилось все тусклее и тусклее, заунывный звук в ушах переходил во все более высокие ноты. Погружение замедлилось, как вдруг в висках все отчетливее и резче забили молоточки, барабанные перепонки отозвались резкой болью. С каждой секундой на глаза все нестерпимее нажимало давление толщи воды. На легкие кто-то надевал тугие обручи. И вот звуки в ушах перешли в такой пронзительный свист, что на него откликнулись и завибрировали все нервы, жилы и сосуды. И тут, словно очнувшись, помимо его воли, с большим трудом у него вдруг задвигались, будто он пытался взлететь, руки. К ним подключились, будто он пытался оттолкнуться, и ноги.  Движения становились все более частыми и отчаянными, и с каждым движением свист в ушах переходил на низкие ноты. И лишь на грудную клетку продолжали надевать тугие обручи. Темно – зеленая толща над головой стала светлеть, голубеть с каждым движением, наконец, показалось колыхающееся расплавленное солнце. Но тут не выдержали его легкие и, не считаясь с обстановкой, заставили открыться рот, и первая порция океанского рассола хлынула в них. Спазм в горле на мгновение закрыла трахею, и через секунду со взрывом кашля и последних кубиков кислорода из легких, поступивший в них рассол был вытолкнут наружу. Какие-то мгновения рот у него был плотно закрыт, а потом снова прошел непроизвольный вдох, и новая порция океанского рассола была втянута вместо воздуха. Но не приспособленные извлекать из воды растворенный воздух его легкие вновь с кашлем вытолкнули чуждую им среду обратно. Его шея из последних сил, пыталась телескопически выдвинуть вверх его голову, а руки и ноги работали и работали, выталкивая его агонизирующее тельце из бесконечного тела океана. И снова его легкие вынуждены были сделать вдох, но на сей раз вместе с водой, пробившая поверхность океана голова успела вдохнуть спасительную порцию воздуха. Вновь его легкие вывернуло наизнанку, вытолкнув большую часть соленой воды, и вдохнуло уже спасительный воздух. Опоздай он пробить поверхность океана на секунду, скорее всего, порвались бы его легкие или от непоступления в мозг кислорода затуманилось бы его сознание. И тогда, с безвольно повисшими руками, склоненной на грудь головой и вытянутыми ногами, он медленно опускался бы в пучину на радость десяткам пар глаз, нетерпеливо стерегущих этот момент.
   Ошалело, хлопая руками по поверхности океана, будто пытаясь взлететь, Георгий крутился на одном месте, утробно кашляя, выдавливая из легких остатки воды и заполняя бронхи, альвеолы и чего у него там есть таким необходимым воздухом. С каждым разом, кашляя все менее надрывно, он насыщал и насыщал свою обессиленную дыхательную систему кислородом, пока, наконец, совсем перестал кашлять. Только тогда он перестал безостановочно бить по поверхности воды руками, осознал, где он и что с ним происходит.
   Последняя треть еще не спрятавшегося солнечного диска быстро катилась за холм и, если бы Георгий не успел бы его застать, он не смог поручиться, что не потерял бы ориентировку, куда надо плыть. С огромным трудом, двигая потяжелевшими ногами и руками, он с вожделением видел, как приближается резко темнеющий берег и это придавало ему силы.  Он попытался встать, но ноги его не держали. Сделав еще два неуверенных шага, не в состоянии больше двигаться, лег на живот, и ленивая волна вынесла его вместе с пеной на берег. Ползком, сделав три движения к берегу, замер, и тело его затряслось в беззвучном рыдании. Он не знал, по какому поводу: то ли потому, что почти выбрался на берег, а может потому, что не смог выполнить свое намерение. Окончательно успокоившись, собрав все силы, падая и вставая, он доковылял до своей одежды, с большим трудом накинув на себя рубашку, он уткнулся лицом в брюки и замер.
   Проснулся Георгий от нестерпимой жажды и боли в груди. Голова была горячей, тело привычно покалывал озноб, руки и ноги подрагивали. С трудом раскрыв тяжелые веки, он увидел миллионы незнакомок, с удивлением смотрящих на него. Так много, так близко и так отчетливо Георгий видел звезды впервые. Пытаясь подняться и сесть, он застонал от боли во всем теле. Сжав зубы, перевернувшись на грудь, нашарив рукой знакомую бутылочку, дрожащими пальцами он стал откручивать крышку. Сунув горлышко в опухшие губы, он сделал несколько глотков, и сразу перед его воспаленными глазами возник Небит-Даг, где на границе с Ираном его группа пятого курса МАИ оказалась в пограничной авиационной дивизии МИГ-15. Там, за полгода до защиты диплома в институте, ему, в самой горячей точке СССР, довелось проходить практику авиационных механиков. Вот тогда такие же упоительные были глотки холодного Боржоми из рациона летчиков истребителей. Но тогда небо было намного выше, чем сейчас, и на него смотрело на несколько сот миллионов звезд меньше. А перед отбоем по громкой связи звучал ласково издевающийся голос: «Москвичи, завтра похолодание! Всего сорок пять в тени!»
   Откинувшись на спину, позволяя раствориться внутри каждой капле такой драгоценной влаги, он смотрел на незнакомые очертания звезд и не находил привычного Млечного Пути.
   «Как же так? Неужели с другой стороны Земного шарика не видны ближайшие галактики: ни неправильная галактика Магеллановых облаков, ни спиральная – туманность Андромеды?»
Тяжелые веки сами закрылись, ноющая боль во всем теле не позволяла сформироваться каким-либо мыслям, и он бесчувственным тюфяком неподвижно лежал под незнакомыми Галактиками.
   Через какое-то время он проснулся, с трудом заставил себя встать, снять влажные шорты, взял в руки плавки и замер, прислушиваясь к шепоту и похихикиванию миллионов звезд, смотревших на такого бесстыдника. Одевшись, он почувствовал себя более уверенно, хотя его бедные легкие продолжали ныть после такого кошмарного глумления над ними, и каждый вдох отдавался во всем теле болью. Да и встряска для всего хилого организма была настолько значительной, что он требовал отдыха. Благоразумно сделав еще только пару глотков и оставив колу на завтрашнюю неизвестность, он пошел на поводу своего организма и быстро отключился.
   Ночью Георгий несколько раз просыпался от боли в легких, от боли в боку, на котором он спал, от каких-то неясных кошмаров, но всякий раз, увидев мохнатые звезды над головой, он крутился, выбирая не такую болезненную позу, и снова засыпал. Снова проснулся он уже от того, что солнечные зайчики, отраженные от океана, щекотали его веки. Он приоткрыл глаза и сразу закрыл, - так их было много. Полный океан! Со стоном приподнявшись, он с трудом сел и стал прислушиваться к своему организму. Но можно было и не прислушиваться, - так отчетливо слышал он, как грызла его болезнь. К ухудшающемуся с каждым днем его состоянию добавился новый букет боли: в легких, в голове и в обожженной ноге. Он отвернул крышку, поставил было большой палец на половине высоты мениска коричневой жидкости, но решил ограничиться небольшими тремя глотками. Бережно поднеся бутылку к губам, он три раза отклонился назад, делая глотки, и всякий раз закрывал глаза. Сидя в той же позе, он ждал, пока драгоценная влага смочит перчащее горло. Он снова прислушался к себе, и ему показалось, что становится легче. С закрытыми глазами, подставляя лицо еще ласковому солнцу, он наслаждался его лечебными лучами.
Теперь время для него уже не имеет никакого значения. Время для него уже остановилось.          
«А вот как же это получается? Он еще жив. Пока. И придется с этим считаться. Так насколько надо перевести часы? Что там говорила Наталья, вроде на семь или на восемь часов? Какое это имеет сейчас для него значение?»
   Успокоившись вроде бы на этой разумной мысли, Георгий вытащил все фрукты, что были в его сумке.
   «На завтрак фрукты есть. Нет, все он съедать сразу не будет. Оставит, пожалуй, вот эту парочку бананов на всякий случай, одно манго и пару вот этих экзотических. Интересно, а что это он распланировался? На какой такой случай он собирается оставлять фрукты? Он что не собирается делать повторной попытки?»
     - Все очень разумно ты планируешь. Ты знаешь, Георгий, я крайне редко тебя хвалю, - обозначилось каким-то хриплым голосом его второе «Я».
     - Как? Ты еще не утонуло?
     - Почти. Поверь, мне сейчас хуже, чем тебе. Я сомневаюсь, Георгий, что сегодня ты можешь доплыть до вчерашнего места, где ты чуть не совершил ошибку. Ты что хочешь сегодня захлебнуться, просто опустив голову в океан?
   Георгий посмотрел на ленивую широкую волну, и эта мысль показалась ему несуразной.
   «Действительно, он вроде не припомнит случая, чтобы так кончали счеты с жизнью великие люди, - мелькнуло у него в голове. - Ну, вот, - поморщился он, - снова дал повод своему оппоненту смаковать тему великих людей».
     - Правильная мысль тебя посетила, - не успокоилось второе «Я». – Такой нелепой смертью кончают жизнь пьяные мужики в луже. Надеюсь, ты не из тех?
   Георгий хотел, было, как всегда, возразить, но доводов почему-то не находилось, и пауза превратилась в молчание.
   «Да, наверное, надо оставить немного фруктов. Хорошо бы эту мысль его оппонент не услышал, но, похоже, что сегодня он прав. Ему не доплыть до вчерашнего страшного места, он не уверен, смогут ли сейчас держать его ноги?»
Решив отложить эту опасную проверку, он начал чистить потемневшую кожицу маленького банана, лежа на спине. В такой же позе он ел запланированные на завтрак фрукты. Почувствовав удовольствие от поедания фруктов, несмотря на ноющую боль во всем теле, он нарушил запрет, данный себе и один раз приложился к горлышку с Колой.
   «Все, все! Больше ни глотка!» – сказал он, пряча бутылку.
В той же позе он пытался расслабиться и набраться сил. Для чего? Ему даже не приходили эти мысли в голову. Ему вообще не приходили никакие мысли. Умиротворенный, он лежал и смотрел в небо, где не было звезд, где высоко-высоко стояли на месте полупрозрачные серебристые облака, его правую сторону лица ласково грело солнце, и ему было почти хорошо, как бывает хорошо смертельно больному человеку за несколько часов до смерти.
   Казалось, он и не засыпал вовсе, но потому, как намного выше стояло и уже жарило солнце, он понял, что все-таки отключался. Взглянув на часы, он даже присвистнул: «Мать честная! Это что он отключался почти на два часа? Время-то уже около десяти!»
   Как правило, в восемь часов он уже был на ногах.
   «А не симулирует ли его больной организм? Нет, он заставит его подняться!»
   Кряхтя и охая, он поднялся и сделал первый шаг. Получилось.
   «Не так все плохо. Придется двигаться в обратном направлении до тех хибарок и до того шоссе».
Он достал карту, купленную в холле отеля, прикинул, где он находится.
   А как странно? Он уже почти сутки один одинешенек! Неужели местному населению и столичному не хочется посетить эти уединенные места? Эх, были бы у него деньги, построил бы он здесь маленький четырех звездный отельчик, обустроил бы все кругом, и ведь главное достоинство этого места, - первозданная близость к природе! К океану! Неужели здесь где-то в глухих местах уже стоят подобные отели и удовлетворяют запросы местных и заезжих снобов, решивших провести время у океана? Что-то он в этом сомневается!»
   Кинув на прощание взгляд, на вчерашнее злополучное место, где завершилась неудачей его первая попытка расстаться с жизнью, Георгий угрюмо заметил:
   «А цепки твои объятия, однако. Коварен ты, Тихий», - но дружелюбный шелест пены с ним не согласился.

П е р е д ы ш к а
Собрав сумку, сняв брюки и надев шорты, он осторожно босиком побрел по кромке такого же, как вчера, ласкового прибоя, который оставлял белую шипучую пену на черном песке. Он проковылял минут сорок, уже надев рубашку и брюки, периодически поправляя чалму из белой футболки, пока, наконец, появились несколько хибарок.
   «Надо бы обойти хибарки, чтобы не вызывать лишних вопросов».
Он надел кроссовки и вскоре вышел на шоссе. Пересчитав свои последние две тысячи двести тридцать пять долларов, он вынул и положил в нагрудный карман пятьдесят.
   «Не-ет, эта шикарная машина не для него, - проводил он взглядом быстро проскочившую машину, не пытаясь выставить руку, - голосуй он, не голосуй, эта красавица не остановит для такого сомнительного типа, как он», - Георгий критически осмотрел свой помятый вид. Стараясь держаться как можно более уверенно, пару раз он вытянул руку для машин попроще, - никакого намека, что его видят эти белые надменные водители.
   «Если так редко они будут ездить, сколько же времени ему придется стоять на солнце?» – и только сейчас он почувствовал на своей голове подобие белой чалмы, которую позабыл снять. – Надо было бы и вторую уж руку выставить в сторону, чтобы у проезжающих не было сомнений, что у дороги стоит пугало! – беззлобно отругал себя он.
   Он снял чалму-футболку и заметил небольшой открытый грузовичок, бодро кативший навстречу.
   «Ну, у этого, кажется, и места в кабине нету», - заметил он две физиономии за стеклом и даже не выставил руку.
Однако, грузовичок, уже проехав мимо, вдруг резко притормозил, дверь кабины открылась, и метис в светлой футболке, встав на ступеньку, скаля белые зубы, приветливо замахал ему, предлагая разделить компанию. Не сразу опомнившись, Георгий, обозначив бег, заковылял навстречу добрым ребятам.
     - Привет, друг, ты чего жаришься на солнце или тебе не подходит наш рыдван? – двигаясь поближе к водителю, освобождая место для Георгия, продолжая улыбаться, жестом пригласил его сесть метис.
   Из первой фразы Георгий понял только два слова: салют и амиго, и после двухсекундного замешательства, стараясь улыбаться естественно, повторил эти слова, пытаясь попасть в ту музыкальную интонацию, которую он слышал.
   Ребята сразу поняли, что перед ними иностранец: водитель, если раньше равнодушно глазел на дорогу, то сейчас нет-нет в зеркало изучал Георгия, а приветливая улыбка у первого парня сменилась напряженно - натянутой.
     - Ты янки? – сам себе не веря, спросил сосед.
Георгий лишь на секунду прокрутил фразу в голове и понял вопрос. Ему сразу вспомнились слова Натальи, что американцев в Панаме всегда не любили, а особенно после разгрома сторонников Норьеги.*

      * Военная интервенция американцев в Панаму в 1989 году, закончившаяся свержением президента Норьеги.

    - No! No! – испуганно вскричал Георгий. - I am Russian! I am from Moscow!
    - Он русский! - понял сосед, - Он из Москвы! – обратился он к водителю.
И хотя Георгий не знал испанский, до него дошло, что соседи его поняли.
   От неожиданности услышанного водитель даже притормозил и удивленно скосил глаза в зеркале кабины на Георгия.
     - Спроси его, - наконец, обрел дар речи водитель, - Какого х… он здесь делает?
     - В каком смысле? – не понял его приятель.
     - Ты спроси его, он здесь по делам или как турист?
Приятель спросил Георгия на испанском и единственное, что Георгий понял, это слово «турист». Он радостно закивал головой и подтвердил:
     - Да, да! Я турист!
   Последнюю фразу поняли и панамцы, и водитель, криво усмехнувшись, зная, что этот русский его не поймет, спросил сам себя:
     - Неужели, чтобы увидеть Панамский канал, нужно бросить дела и пролететь полсвета? Спроси его! Или мы такие дурные с тобой и этого не понимаем?
     - Слушай, я тебе что, - переводчик на русский язык? Я этого русского также не понимаю, как и ты!
     - А с чего ты решил, что ему надо с нами ехать до столицы и просил меня притормозить? – агрессивно наступал водитель на приятеля.
     - А для чего, по - твоему, человеку в жару стоять на трассе? Разве что ему позарез надо спросить, как у тебя дела?
     - А что? Пусть спросит! Я ему отвечу, что дела наши х…, и что вкалываем мы с тобой целый день за гроши! А он, наверное, истратил денег только за один билет на самолет столько, сколько мы с тобой заработаем вместе за год! – и водитель нелюбезно взглянул на Георгия в зеркало.
   Георгий чувствовал нутром, что разговор идет о нем и разговор нехороший, что надо бы как-нибудь изменить ситуацию и не знал как.
     - Подобрали мы его на свою задницу, - хмуро глядя на дорогу, продолжал водитель, - все по твоей доброте, и даже ты не спросил, а куда ему надо?               
     - Амиго,* - обрадовано нашел в своем испанском словарном запасе чуть ли не единственное слово Георгий, обращаясь к соседу, - мне надо в отель, центр, Панама! Он вытащил пятьдесят долларов и положил их у лобового стекла ближе к водителю, так как уловил, что все отрицательные эмоции по его персоне, исходят от него.

 *  Так звучит испанское слово «друг».

    Увидев зеленую купюру, водитель непроизвольно затормозил, облизнул сухие губы, разгладил хмурое лицо и, напялив на него улыбку, как если бы встретил своего нелюбимого богатого родственника с дорогими подарками в дверях своего дома, обратился к Георгию.
     - Ну, амиго! Это же совсем другой разговор! – проглотив слюну, ответил водитель. - Тебе нужно в отель, в центр столицы? Да за такие «бабки» я готов целый час катать тебя по столице, если бы мы не спешили сдать овощи и фрукты в лавку китайцам!
   До Георгия дошло, что он вовремя сделал правильный ход: водитель понял, куда ему надо, и, по всей видимости, обещал довезти.   
      - По-моему, этот русский выложил такие деньги с испугу, уж очень ты не дружелюбно говорил по его поводу.
      - Заткнись! – остановил приятеля водитель, - мы с тобой такие «бабки» заработаем за неделю! Ты заметил, он не копался в кошельке, а выложил их из кармана рубашки! Значит, он готов был расплатиться за свою доставку к отелю. Только вот к какому? Вряд ли он по виду тянет на пятизвездочный «Интернациональ» или «Марриот».
     - Амиго, - с дружелюбной улыбкой обратился сосед к Георгию, - а какой отель тебе нужен?
   Услышав еще раз слово отель, Георгий решил еще раз подтвердить.
     - Да, да! Хотел, центр, Панама!
     - Долбит, как тукан, одно и тоже! Не понимает, что мы его спрашиваем, – и водитель дружелюбно осклабился Георгию.
    – Ладно, к двум трех-четырех звездным отелям я его подвезу, а дальше, извините, иначе нам китайцы за опоздание сделают харикоку.**

** Здесь по смыслу - «что-то плохое».   
   
    - Все будет О`Кей! – похлопал по колену сосед, успокаивая Георгия.
     - Вот и отлично! – действительно, успокоился Георгий
     - Да-а, помнишь в соседней деревне рассказывали, как недалеко от них высадились ночью русские парни и девчонки, катались на мини тракторе, жгли костер, плясали вокруг него голые и орали песни! – вспоминал водитель.
      - Умеют люди делать деньги! – ответил ему приятель. – Наш что-то на такого не похож, помятый, как раздавленный помидор, да и не молод уже. Чего он один делал на океане, уж не отстал ли от группы?
     - Это его проблемы. Он вроде знает английский, довезем до отеля, там с ним разберутся!
   Они уже въезжали в пригород столицы.
   «Да, это не Москва, и полчаса не ехали от океана», - подумал Георгий и, вытянув шею, стал вглядываться в строения, которые с каждым километром становились выше, добротнее и больше обвешаны рекламными щитами.
   Через семь минут водитель стал выруливать к автостоянке семиэтажного белого здания. Георгий, все более расширяя глаза, узнал в нем свой отель, из которого сбежал только день назад. 
     - No! No! – в испуге закричал он. – Только не этот!
     - Похоже, это не его отель, - обратился сосед Георгия к водителю. – Поверни через две улицы, там еще стоит один.
    - Да понял! – в сердцах сказал водитель, резко тормозя грузовичок, - Но только, если и тот не его, то пошел он ххх*… - но, взглянув на зеленую купюру, лежащую на приборной доске, замолчал и круто развернулся. Через две минуты он остановился возле другого семиэтажного здания.

      * Не имеет смысла давать менее качественные панамские ругательства, додумайте   сами.
   
    - Этот что ль? - строго глядя на Георгия спросил он.
     - Этот, этот! – радостно закивал головой Георгий, впервые увидев название отеля.
   Расстались они друзьями, обменявшись рукопожатиями и пожелав удачи каждый на своем языке.
   Подойдя к раскидистому цветущему кусту, оглядевшись и убедившись, что редким окружающим нет до него совершенно никакого дела, Георгий отряхнул брюки, поправил рубашку, пригладил волосы. Потом полез в сумку и, вытащив пачку долларов, отсчитал пятьсот десять, положил их в паспорт, который сунул  в карман рубашки, остальные деньги засунул в портмоне и забросил его в сумку Он попытался напялить на себя нахальную физиономию нового русского и, по возможности, придав своей походке расслабленную вальяжность, вошел в отель. Администратор за стойкой ресепшен сразу его засек и, по мере приближения Георгия, пытался вычислить: «Что еще нужно этому помятому небритому типу в кроссовках в его респектабельном четырех звездном отеле?»
Георгий напряг английский и развязно произнес:
     - Я прилетел из России по делам и хотел бы остановиться у вас возможно на неделю. Я готов оплатить одноместный номер на три дня, дальше видно будет, -  и, с достоинством вытащив паспорт, не спеша, открыл его и положил перед собой пятьсот десять долларов, холодно посмотрев в глаза администратора.
 
   - Welcome! Welcome!** - заученно склонив голову набок, запричитал метис, стрельнув глазами на сотенные купюры и расплывшись в улыбке, – Of course… Mr. Bertenev! ***- заглянув в паспорт, на скверном английском продолжал он склабиться.

     **Добро пожаловать!
     *** Конечно, господин Бертенев!

 «Свалился ты на мою задницу, жди теперь от тебя непредсказуемых пьяных выходок, - вспомнил он об оргиях русских на Тихоокеанском побережье, о которых говорила половина Панамы. – Вон, по твоему виду понятно, что ты еще «не просох после приема» во время перелета! Какие могут быть у русских дела в Панаме? Надо бы спросить у приятеля!»
     - Сейчас у нас свободны три номера: на седьмом, на третьем, да… вот освободился в двенадцать еще и на пятом этаже. Какой вас устроит? – растягивал он рот до ушей, кося глазам на кучку долларов.   
     - Какой выходит на Запад? – привередливо спросил Георгий, вспомнив виднеющиеся вдали горы напротив входа в отель.
    - Это на пятом, который только что освободился.
    - Он убран? - холодно спросил взыскательный русский господин 
    - Конечно, конечно, иначе я не назвал бы его! – наклонив голову, заверил администратор.
   - Значит, на пятом, - согласился, сделав одолжение, русский.
     - Заполните, пожалуйста, регистрационный лист, - подсовывал метис бланк.
   Георгий у стойки выполнил нехитрые формальности. Администратор все прочитал, пошарил глазами вокруг Георгия и удивленно спросил:
     - Позвольте, а где ваш чемодан? Вам его помогут сейчас поднять и проводят в номер.
     - Не беспокойтесь, я и еще один господин прилетели поработать с одной частной фирмой, хозяин которой предложил нам быть его гостями. Но мне удобнее поработать над документами в отеле, если позволите.
     - Конечно! Пожалуйста! К вашим услугам у нас все средства связи, юрист и переводчик с испанского на английский. С вас триста долларов за три ночи.
     - А это вам за услуги, - небрежно положил богатый постоялец десять долларов сверху требуемых.

     - Грасияс! Грасияс!*- осклабился, склонив голову, администратор.
 
* Спасибо!
 
Получив ключ от номера, Георгий с провожатым мальчиком, одетым в форму служащего отеля, не спеша, двинулся к лифту.
   Слишком много волевых усилий у него ушло на поддержание здорового беззаботно-самодовольного вида. Только тут, находясь в полутемном задрапированном от солнца и охлажденном кондишеном номере, он позволил себе расслабиться, и сразу почувствовал обрушившиеся на него боль и страшную усталость. Сбросив кроссовки, Георгий рухнул на покрывало кровати и отключился.
  Проснулся он почти через три часа, долго прислушивался к своей ноющей боли, к незнакомым шумам и запахам, смотрел, как настырное солнце пытается пробиться сквозь жалюзи и тяжелую штору в его комнату. Впервые за три дня ему удалось несколько часов расслабиться в человеческих условиях комфорта. Однако жажда и пустой желудок дали знать о себе. Вспомнив, что у него остались еще несколько фруктов и три глотка колы, он с удовольствием их прикончил, но этого ему было мало. Он встал, включил свет, поскольку не хотел впускать рвавшееся в комнату злое солнце, критически осмотрел себя в зеркало и понял, что ему придется купить бритвенный прибор, рубашку с коротким рукавом, светлые брюки и ботинки, если он не хочет вызывать недоуменные взгляды служителей и постояльцев отеля.
   По крайней мере, до утра он покидать его не собирался. Спустившись вниз, следуя за указателем магазина, он не в силах был пройти буфет, выпил бокал коктейля на его глазах выжатых трех каких-то тропических фруктов, съел салат из свежесоленого тунца с сырыми овощами и почувствовал себя более уверенно.
 «Вот теперь, пожалуй, он дотянет до ужина и можно заняться гардеробом».
  Почти не выбирая, купив все, что задумал, он удивился демократичности цен, потратив на все меньше ста семидесяти долларов и чуть было не ушел, забыв купить белую бейсболку на голову.               
Исправив ошибку, с покупками он добрался до номера, и снова почувствовал наливающуюся в теле боль и тяжесть. И снова ему хватило только прикоснуться к постели, как он опять забылся поверх покрывала.
Что значит для больного измотанного организма нормальный трехчасовой отдых, который он получил в первый раз!
Теперь он спал, просыпаясь от боли, стонал, но все равно организм вырвал для себя еще четыре часика. Окончательно проснувшись, Георгий понял, что солнце побитой собачонкой жалобно скулило снаружи, не пытаясь проникнуть к нему в номер.
Не лишенный сострадания, он отдернул штору и открыл жалюзи, и оно радостно стало лизать его физиономию теплым языком и, как преданно виляющая хвостиком собачонка, дробило свои лучи в разные стороны на люстре, на зеркале и висящей под стеклом картине в золотой рамке.   
Горы уже мягко стелили солнцу колыбель и были окрашены пастельными тонами с нежными переходами лиловых, фиолетовых, розовых, коричневых и пепельных оттенков. И Георгий, стараясь загладить свою вину за непочтительное вчерашнее к нему отношение, не мог отказать себе в удовольствии, как почти тридцать пять лет назад, посадить солнце за горы, правда, тогда он сажал его за горы Небит-Дага на границе с Ираном.
   «Возможно, он сажает его в последний раз, – грустной скрипкой прорезалась тихая мелодия. - Почему возможно? Так оно и будет!» - императивной виолончелью закончил он мысль.
Георгий не мог оторваться от быстро меняющихся красок, а последний уходящий за горы луч чуть не выдавил из его глаз слезу.
   «Вот и все. Для него солнце не должно садиться еще раз», - дал он себе волевую установку.
     - Волевой ты мужик, Георгий! – возникло второе «Я». – Неужели ты не оценил весь сервис этого отеля и не сравнил его с диким пляжным отдыхом? О трагической ошибке, которая чуть не стоила тебе жизни, я уж не говорю.
     - Ты опять за свое? - раздеваясь до плавок и отправляясь в ванную приводить себя в порядок, беззлобно спросил Георгий.
     - Ну, смотри, ведь ты сейчас все правильно делаешь: побрейся, помойся, облачись во все новое и езжай себе знакомится с достопримечательностями Панамы. За десять дней объезди все, осмотри, а за день до вылета присоединишься к группе, ведь твой билет обратно Наталья, конечно, сохранила.
     - Подыхать под причитания и сочувствующие взгляды близких?
     - А может, рассосется?
     - Чтоб язык твой рассосался или что там у тебя есть для передачи твоих мыслей! Слушай, не докучай, а? Надоел!
   И, редчайший случай, его оппонент прислушался к нему.
   Сделав все, как советовало ему второе «Я», спустившись вниз и оставив ключ улыбающемуся администратору, Георгий вышел на улицу.
   «Вот, оказывается, когда оживает полупустая в жару столица!»
Подкатывали такси, из них выходили прилично одетые пары, под козырьком отеля стояли оживленно болтающие и смеющиеся группки. Откуда-то слышалась джазовая мелодия. Воздух пах какими-то удивительно терпкими цветами. Вспыхивающие и мерцающие разным светом неоновые вывески придавали нереальность увиденному. Длинноногие полуодетые белозубые мулатки призывно пялили на него глаза. Жизнь продолжалась, и, по всей видимости, довольно неплохая. Он решил пройтись по улице до ближайшего сорока этажного небоскреба цвета индиго. Справа и слева стояли подстриженные зеленые кусты в форме шара, конуса, куба. За этими невысокими кустами периодически стояли деревья, усыпанные крупными фиолетовыми, желтыми и красными цветами, источающими свой аромат и придающими влажному воздуху неповторимый терпкий пьяный коктейль. По улице шелестели шинами дорогие автомобили, и пока он шел к небоскребу, ему не попался ни один грузовик. Движение было свободное. Небоскреб оказался офисом какой-то американской компании, с магазином одежды на первом этаже, сверкающий витринами и набитый недешевыми товарами для состоятельной публики, которая праздно дефилировала повсюду, и было ее не больше, чем в рабочий день на каком-нибудь бульваре на окраине Москвы. Слышалась в основном испанская, редко английская и лишь однажды резанула ему слух французская речь. Следующий небоскреб торчал метров за сто от первого. Георгий решил дойти и до него. И пока он шел не спеша, только дважды его обогнали две парочки и тоже не очень спешившие. Он оглянулся назад, оказалось, что его прогулочный бульвар был далеко не пуст. Парочек было не так уж много, но компании по трое-четверо явно преобладали. Они прогуливались, примерно, в его темпе, и не было слышно ни пьяных выкриков, ни возбужденных голосов. Почти на всех мужчинах были светлые брюки, половина из них были в пиджаках, а их дамы были в платьях. На своем пути Георгий насчитал всего четыре жилых башни в двадцать пять этажей. Все непохожие друг на друга, каждая была в каком-нибудь пастельном приглушенном цвете. Под каждой башней был подземный гараж. Так вот почему их, как в Москве, не окружало пасущееся стадо автомобилей. Вокруг каждой башни было много ухоженной зелени, во двориках виднелись детские площадки, а у двух, вероятно, были бассейны.                Пятидесятиметровый красавец голубого стекла, оказывается, стоял немного вдавшись вглубь улицы. Слева и справа от него полукругом стояли башни этажей по двадцать пять, а ближе к улице, продолжая дугу, – две по пятнадцать. На самой вершине небоскреба неоновым цветом сияло название японской фирмы, которое отражалось в небольшом бассейне перед ним. Две дорожки, слева и справа от бассейна, обсаженные невысокими цветущими кустиками, вели к широким ступеням, над которыми висел массивный козырек. Под ним, обозначенная светящимися гирляндами, красовалась огромная деревянная дверь. Уже заставляя себя пройти подальше, Георгий увидел вливающуюся улицу, плотно обсаженную высокими пальмами и невысокими зданиями вокруг нее.               
   «Нет, на эту улицу у него не хватит сил, хотя это была его детская мечта: пройти по пальмовой аллее какой-нибудь страны, притулившейся к экватору. Он почти исполнил ее. Почти. И если бы это случилось, когда он был красивый и здоровый, - насколько бы лет счастливых, приятных воспоминаний этого хватило! Это надо же так распорядиться судьбе, показать ему исполнение заветной мечты, чтобы… какая саркастическая насмешка. Какое тонкое и подлое изуверство. Надо бы вспомнить историю, кого постигла подобная участь? Скорее бы добраться до своего отеля.  Чего его понесло сюда? Не хватает встретиться со своей тургруппой. Где же вас носит, мои собратья? Конечно, это вы  «оторвались» на океанском побережье по случаю прилета и попались на язык местной прессе! – грустно подумалось ему. – Какие у всех были счастливые беззаботные лица! И все, как один, - здоровы! Что он делал среди этих счастливых людей, с трудом перенося боли, изо всех сил стараясь, чтобы на его лице не проступило страдание? Зачем он себя травил? Этот праздник жизни не для него!»
   Георгий повернул обратно. Опустив голову и смотря себе под ноги, ничего не замечая вокруг, из последних сил, он добрел до своего отеля. Взял, почти не взглянув на метиса, ключ от своего номера, нерешительно зашел в ресторан, что-то заказал, и, не чувствуя вкуса, съел. Чего-то немного без удовольствия выпил, расплатился и оказался у себя в номере. Проворочившись, наверное, с час, стараясь ни о чем не думать, ему, наконец, удалось заснуть. Спал он, несколько раз просыпаясь, и, похоже, стонал от боли.
   Проснувшись утром, приведя себя в порядок, не зная, зачем он это делает, Георгий надел всю одежду, в которой был в первый раз на океане, положил в сумку дополнительно только бейсболку и спустился в ресторан. Заказав отбивную с овощами и бокал свежевыжатого сока, он с трудом все проглотил, вышел из отеля и сел в такси. Минуты две он объяснял бестолковому метису, что его надо бы отвезти подальше, чем в прошлый раз, на Тихий океан. Наконец, до метиса дошло, тот утвердительно тряхнул головой, и они поехали. Его начало мутить, чего раньше в машинах он за собой не замечал. Он закрыл глаза и, похоже, забылся.               
Еще не открывая глаз, Георгий понял, что его тормошит таксист. Значит, приехали. Привычно отдав пятьдесят долларов и получив сухое «Грасияс», он пожал плечом.
   «Странно, те ребята в грузовичке были довольны, а этот, чуть не воротит нос!»
 Он вышел из машины и осмотрелся. Везде были небольшие кустики и пожухлая травка. Похоже, водитель вез его по бездорожью. Океана не было видно.
 
«Но почему он не мог заехать на этот холм? А ведь мог бы подвести его и поближе. Ну, да ладно. Наверняка с холма откроется вид на океан». С трудом взобравшись на холм, Георгий увидел справа и слева синюю гладь воды, которая часто закрывалась невысокими кустами. «Странный вид. А где же кромка океана, сливающаяся с небом? А что это за виднеющиеся постройки слева? Да оттуда доносится какой-то периодический гул?» Георгий обернулся, машины уже не было видно. Он сел на жухлую травку и пошарил в сумке. Нащупав портмоне, успокоившись, что его хоть не обокрали, он наткнулся на бутылку. Вытащил ее и удивился: «Надо же, даже не помнит, чтобы он позаботился об этом, сидя в ресторане. Наверное, его подсознание заботится о нем в автоматическом режиме. Зачем? Неужели ему, как и его второму «Я» не хочется уходить из жизни? Сделав тройку глотков, он положил ее в сумку и стал тихонько спускаться. Добравшись до кромки воды, Георгий увидел пейзаж похожий на большое озеро, слева и справа от него с побережьем, заросшим кустами. Хотя где-то далеко-далеко впереди синели полоски воды, но они часто пересекались зелеными кустами. «Это не океан. Ничего похожего. Какой же он тумак! - он пошарил в сумке и вспомнил, что карта осталась в номере, на тумбочке. - Тумак в квадрате! В кубе! Ну, ведь объяснял этому метису: пэсифик оушен! Тихий океан! Это же и ежу понятно! Ведь он вроде, отвечал: «Си, си!» Да, да, понял! Ну, куда теперь, не в болоте же этом топиться! Да тут, наверное, и метра не проплывешь, как угодишь в пасть крокодила!» Георгию вдруг так явственно всплыли кадры из какого-то фильма, что у него вырвался стон и его покоробило. Он вспомнил, что с холма с правой стороны, виднелось что-то похожее на дорогу. Это единственная связь с цивилизацией. И деньги еще остались. Ну, проголосует, объяснит, как-нибудь доберется. Какой же засранец метис! Это так он понял его слова «отвести подальше», придурок! Надеюсь, он ехал не больше полчаса. Куда все-таки он его завез? У кого тут спросишь?» Георгий с тоской посмотрел на спрятавшееся солнце, на столпившиеся кругом него облака, и понял, что не только ему сейчас плохо, но и его вечному другу. «Не дрейфь, светило! Прорвемся!» и он заковылял, как ему показалось, по прибитой ногами стежке. Через полчаса он выдохся и потянулся за бутылочкой. Пейзаж почти не изменился, дорогой и не пахло. «Странно это». Он прислушался. «Да вон же, все правильно, в том месте, оттуда раздается слабое урчание!». От этого силы немного прибавились, и Георгий, как ему показалось, прибавил скорость. Начало накрапывать. «Час от часу не легче! Что за страна! То от солнца спрятаться негде, а теперь промокнуть можно до нитки!» Кусты уже перешли в деревья, а спереди вообще казались лесом. Но теперь Георгий уже безошибочно мог определить, где рычали мощные моторы. Да, похоже, впереди не трасса. По трассе с таким утробным урчанием не гоняют. А какая разница, главное были бы люди». По времени был день, а по ощущениям – ближе к вечеру. Небо становилось все более темным, а капли все чаще и тяжелее. 

Н е  г о с т е п р и и м н ы е  д ж у н г л и
 Сколько времени он уже идет: час, два? Георгий сел на поваленное дерево и осмотрелся. Оказывается, он уже давно ковылял меж высоких деревьев, увитых лианами, а кусты становились все плотнее. «Так вот почему еще так трудно идти, - он явно шел уже по плоскогорью медленно поднимающемуся вверх. Как это он не понял раньше? А может это и к лучшему: всегда на холмах меньше деревьев, а с пригорка он хоть осмотрится. А как же дорога? О ней можно уже забыть». По всему телу медленными волнами поднималась и утихала боль. Ноги подрагивали. Его охватила слабость. «Не акулы и тунцы, - так хищные звери. Что пнем по сове, что совой по пню!»
     «А вот и нет, есть разница! – вылезло его второе «Я». - Если первые тебя будут раздирать уже бесчувственного, то вторые, когда ты слаб, но жив! Когда ты еще в состоянии чувствовать. А это большая разница! Так что давай, собери силы и волю, выходи отсюда!             
Ужасный конец растрогал небо, и оно заплакало сильнее. Георгий, кряхтя, встал и поплелся к цепочке деревьев. Зайдя в рощицу невысоких деревьев, он стал карабкаться на пригорок, где стояли кусты с сочными широкими листьями. Встав под один из них, он направил стекающую с листа струйку себе в рот, и через некоторое время немного утолил жажду. Дождь постепенно стал переходить в ливень.
   «Все, не слава Богу, то понос, то золотуха! – выругался он, карабкаясь выше и выше, пытаясь найти под густыми деревьями защиту от ливня. – От солнца все-таки можно спрятаться, а как ходить весь день мокрым? Хорошо хоть температура не опускается ниже двадцати пяти градусов, да, не меньше!»
   Сил было слишком мало, и, забившись под куст, как раненная отставшая от перелетной стаи птица, втянув в плечи поникшую голову, он забылся, несмотря на периодически стекающие на него сверху тонкие ручейки. Сколько длилось его забытье, он, конечно, не знал. Во сне он потянулся, но, уткнувшись в острый сучок головой, застонал от боли и проснулся. Георгий отодвинул ветки с листьями и взглянул вверх. Неба не было. Серая и плотная стена моросящего дождя нависла кругом. На нем уже не осталось ни одной сухой нитки.
   «Где же хваленые тропические деревья, увешанные фруктами, под которыми можно спрятаться от дождя и заодно подкормиться?»
   Застонав от занемевших ног, охая, Георгий заставил себя встать, приспособился к нескольким листьям и попил безвкусную стекающую влагу.
   «Когда же, наконец, он вымоет соленую горечь из горла? А каково его легким, которые до сих пор носят в себе, наверное, пол литра этого противного рассола после первой неудачной попытки?» – и, в бесчисленный раз, он закашлялся, удаляя из них капли ненавистного Тихого океана. И всякий раз, сморщившись, сгибался, замерев, ожидая, когда, наконец, затихнет боль травмированных легких, разносящаяся по нервам во все концы и без того больного тела. Так постепенно затихают волны на зеркальной поверхности пруда, потревоженные брошенным камнем. Несколько раз ему казалось, что вот сейчас, за следующим подъемом, покажется долгожданная долина с деревьями, увешанными плодами, но, поднявшись на очередной подъем, ничего похожего не было, и надо было снова карабкаться вверх. Периодически урчал голодный желудок. Все чаще он слышал крики птиц, видел их самих, пару раз он спугнул каких-то крупных животных, ломанувшихся через кусты. Несколько раз он съезжал с крутого пригорка, когда на ногах, когда на спине, а чаще на попе, сорвавшись вместе с грязным потоком, обрывая ветки кустов, которые не позволяли зацепиться, и, слава Богу, все обходилось без травм. Наконец, потратив последние силы, он остановился, в тревоге озираясь по сторонам.
   «Куда он идет? Почему ему приходится забираться все выше и выше и конца этому подъему не видно? Кусты и деревья все плотнее встают на его пути, и каждый метр подъема дается ему все труднее и труднее! Неужели это все байки о кустах и деревьях с экзотическими плодами, о которых он столько слышал в самолете?»
      - Остановись, ты только напрасно расходуешь последние силы, - возникло его второе «Я».
     - Ты жив еще, курилка? – прохрипел Георгий. – И, как всегда, даешь правильные советы? А я, по-твоему, безмозглое говно на палочке?
     - Успокойся, хозяин, давай отдохнем. В этом чертовом дожде видимость на пять шагов,  давно идем без всякого ориентира.
     - Что, опять испугался?
     - Испугаешься тут. Это не Царицынский парк, по которому ты можешь идти с закрытыми глазами. Это джунгли, Георгий.
     - Спасибо! Объяснил очень доходчиво.
     - Ты зря хорохоришься, они, как и ты, хотят есть. Посмотри на деревья, нас давно сопровождают стаи обезьян.
   Георгий поднял голову и, действительно, на огромном дереве, увитом лианами, увидел несколько обезьян, похожих на крупных пауков, внимательно наблюдавших за ним и даже испускавших какие-то угрожающие звуки. С лианы на лиану перелетали рядом их сородичи. А из кустов вылетел и сел недалеко на ветку носатый красавец тукан.
     - Ты ступил в непуганые джунгли. А часа через три здесь будет темно, как у черного в заднице. Подумай лучше о безопасном ночлеге.
     - Ну, нет! Я не собираюсь гнить под дождем в этом чертовом лесу! Я хочу видеть черный песок, значит, идти надо в сторону Тихого океана.
     - Одумайся, Георгий, ты же не знаешь, куда тебя завез таксист. Может это тридцать километров! По джунглям ты и за два дня на него не выйдешь!
     - Ничего, прорвемся! Чтобы я не вышел за два дня? Да быть того не может! Если бы я был немного поздоровее…
     - Если бы ты вновь стал молодой, здоровый и красивый…
     - Заткнись ты! – оборвал его Георгий. - Я тебе докажу, что я еще чего-то стою.
   Он встал через силу и начал вновь карабкаться вверх. Все чаще стали попадаться лежащие деревья с вывернутыми корнями, которые упали то ли от старости, то ли от страшной бури, пронесшейся здесь несколько лет назад. Вокруг них лежал бурелом из сломанных собственных ветвей и подавленной при падении молодой поросли. Только пару раз ему удалось подлезть под ствол упавшего дерева. Но, как правило, под стволом была такая плотность бурелома, что он вынужден был выбирать опасный путь: подниматься по скользким мокрым толстым сучьям упавшего дерева, перехватывая руки, держась за ненадежные скользкие голые ветки, грозя всякий раз сорваться с высоты одноэтажного дома, сломать себе шею или быть наколотым, как жук, к картонке. Карабкаясь еще два часа с короткими перерывами, Георгий совсем обессилил. Спуститься с одного такого дерева у него уже не осталось сил.
     - Наконец-то! – вздохнуло второе «Я». - Устраивайся вон в том огромном гнездышке на ночь. Это все лучше, чем спать внизу под кустами, где любая зверюга может от тебя чего-нибудь откусить. Уж лучше утонуть в солнечных водах Тихого океана, чем хрустеть в челюстях хищника.
   У Георгия просто не осталось сил, чтобы спорить. Он проверил ногой надежность придавленных веток в углублении, действительно, похожем на огромное гнездо, подобрал  толстый обломанный сук, похожий на булаву, с опаской посмотрел на склоненное над ним дерево на высоте пяти этажей, которое если упадет, то точно накроет его последнее пристанище.
   «Может, это будет и к лучшему!» – злорадно мелькнуло у него.
Он долго выбирал положение тела, чтобы меньше оно отдавало болью, наконец, угнездился, вытянув ноги, облокотившись на ветки, и забылся тяжелым сном. 
   Что-то страшное и реальное входило в его непонятный сон. Он проснулся в полной черноте и услышал совсем рядом мощный рык. Ему ответили какие-то хрюкающие угрожающие звуки. С ужасом он почувствовал, как слегка задрожали его ветви, будто кто-то внизу пробовал на прочность переплетенное из спутавшихся сучьев и веток его логово, в котором он спал. Колючие мурашки побежали по телу Георгия, он нащупал свою булаву, с которой он заснул, и сам страшно зарычал и забил своим орудием по основному стволу. Звуки, которые доносились снизу, стихли лишь на мгновение, а потом рев усилился и более грозно захрюкал, и зацокал кто-то в ответ. Георгию показалось, что это он, как легкая добыча, является причиной разборки двух невидимых хищников. Напрягая и срывая связки, он как мог, громко и страшно зарычал, и три диких голоса слились в кромешной тьме. И снова, спустя мгновенье тишины, свирепый рев потряс окрестности, и снова задрожало его гнездо. Со страху Георгий рычал и бил своей палкой по стволу, пытаясь тоже выдать себя за грозного хищника. И вдруг страшный треск сучьев и кустов слились с непрерывным яростным ревом, хрюканьем, прерываемым визгом от боли. Забыв всякую предосторожность, Георгий визжал, орал, рычал и всякий раз яростно колотил своей палкой по дереву, грозя свалиться на ужин сцепившимся в последней схватке хищникам. Кусты внизу трещали, он слышал звук катающихся тел, тонущий в реве, визге и рыканье. Один раз его гнездо так тряхануло, что он, прекратив орать, вылез на его край, боясь проскочить вниз, схватился обеими руками за обломанный сук упавшего дерева и в страхе ждал своей участи. Страшный непрекращающийся рык вскоре сменился на победный рев. Он раздавался все тише и с меньшей периодичностью между звуками раздираемой шкуры противника, отрываемого мяса и хруста костей в мощных челюстях. Георгий обнимал сук и дрожал. Постепенно в него вселялась робкая надежда, что пирующему хищнику на ночь хватит той жертвы, которую он сейчас терзает. Через некоторое время дрожь стихла, и он забылся в той же позе, в которой сидел: слишком много адреналина выплеснул его слабый организм. Несколько раз он в страхе просыпался, прислушиваясь, и слышал внизу урчание пирующего хищника. Просидев без звука и движения некоторое время, он снова проваливался в тяжелый сон.
   Проснулся он уже в бледно – сером утреннем мареве, не пошевельнувшись, он прислушался и понял, что хищника внизу, скорее всего, нет, и только тут позволил снова сесть в свое гнездо, вытянуть затекшие ноги, откинуться на мокрые ветки и расслабленно забыться на некоторое время. Последний пусть и короткий сон снял его напряжение, стер его страх и придал ему некоторые силы. Морось стала мельче, небо светлее, но солнце даже не угадывалось.
   Он боязливо начал слезать по крупной ветви своего дерева, и увидел внизу примятую траву, разворошенные и поломанные ветви куста, повсюду следы крови, не полностью обглоданную ногу какого-то животного и примятые следы в траве, показывающие, куда хищник поволок растерзанную жертву. Следы вели вниз, а ему надо было снова пробираться вверх. И Георгий снова начал свое трудное восхождение. К счастью, поваленных деревьев и бурелома на его пути почти не попадалось, но идти все равно было не легче, поскольку с каждым часом убывали последние силы. Несколько раз он пытался грызть какие-то листья кустов, но всякий раз их выплевывал, - такие они казались противные и горькие.
   «Нет, до чего же все-таки он - кретин! Ведь мелькнула же вчера в отеле здравая мысль оприходовать тысячу долларов, так на тебе! А как бы он хорошо посидел бы в ресторане отеля?! Что он мог бы себе заказать даже на тысячу долларов! Наверняка, здесь можно заказать вяленые акульи плавники, ведь акул у побережья, наверное, как плотвы в Оке! Или какого-нибудь лангуста! Ох, какое, наверное, сказочно нежное у него мясо! Если у тех креветок, по сто рублей за килограмм, вкусное мясо, которые он позволял себе иногда покупать в «Копейке», то можно только догадываться, какое замечательное мясо у лангуста! А подали его бы с какими-нибудь экзотическими овощами, вкус которых ему и незнаком вовсе. А выпить он попросил бы бутылочку того замечательного чилийского вина, какое он пил у… у любимой женщины».
   У Георгия, как раньше, встал комок в горле. Он поднял лицо вверх. С веток нависшего дерева на лицо брызнули ему толи капли заночевавшего дождя, толи утреннего тумана, они потекли по щекам, скатились на подбородок и потихоньку ему стало легче дышать.
И он, в который раз, заставил себя карабкаться вверх. Не раз днем он забывался, сидя, прислонившись к дереву или под кустом, а, просыпаясь, снова продолжал путь наверх. Ему чудилось, что, достигнув вершины этого бесконечного тягуна, он увидит океан. И небо, как тогда, будет синим. И он, может быть, даже увидит восход солнца из океана! Но небо было, по-прежнему, серым, и все так же моросил дождь. Наконец, Георгию повезло, и он нашел куст, усыпанный довольно крупными коричнево – золотистыми плодами. Нисколько не сомневаясь, что они съедобны, он устроился под кустом и съел два. Плоды имели довольно сочную по вкусу похожую на сладкий перец мякоть и крупные косточки. Вспомнив, что в косточках обычно находится много жиров и белков, камнем он разбил пару косточек и съел горьковатые сытные желтые ядра. Впервые, утолив почти за двое суток чувство голода, он заснул тревожным сном.
   Если ему кто-нибудь рассказал бы, что было с ним дальше, он не поверил бы ни одному слову.
В наступивших сумерках, он поднялся, дико осмотрелся и стал гомерически хохотать, катаясь по траве и кустам. Потом ходил, разговаривая с кустами и деревьями, обнимался и здоровался с каждой веткой, спорил, просил, что-то предлагал, обижался, снова хохотал и плакал. Потом начинал петь, прерывался, начинал рассказывать и снова рыдал. Потом замирал безмолвно на некоторое время, обняв ветку куста, жаловался ей на что-то слезливым голосом и вдруг взрывался диким хохотом, катаясь по траве, пытаясь что-то сбросить с себя. Потом в испуге пытался зарыться в землю, ломая ногти на пальцах, и надолго замирал, с волнением слыша какие-то голоса. Потом вскакивал, дико воя, рвал на себе одежду и снова замирал, рассматривая фантастические картины, разворачивавшиеся в его сознании. В ужасе жались друг к другу на высокой ветке обезьяны, завороженно смотря на дикие оргии, и большая непуганая птица, тяжело захлопав крыльями, улетела от греха подальше. А он полностью посадил голос, ходил, ползал, жестикулировал и что-то хрипел, потом обмяк, привалившись к кусту, и провалился в небытие. Проснулся он под утро, не понимая, где он, что с ним происходит, и, скорее всего, он находился в полубессознательном состоянии. Его рвало, выворачивало наизнанку желудок, пока уже рвать было нечем. Не сознавая, что делает, он пил стекающие с листьев тоненькие ручейки влаги, промывая желудок, и его снова рвало. Окончательно обессилев, он провалился в тяжелый сон, проспав более суток. Проснулся он от сильной жажды. Голова у него кружилась, все вокруг он видел, как сквозь дымчатые очки. Не сознавая, что уже идет под гору, он вдруг наткнулся на спил огромного дерева, на котором, как на круглом столе, сохранился тонкий слой воды уже кончающегося дождя. Жадно вылизав всю влагу, рядом он нашел распиленное на куски само могучее дерево, неровная кора которого была наполнена пролитым дождем. Он шел вдоль бревна, втягивая в себя спасительную влагу, пока не напился. Георгий не понимал, что идет по узкой просеке, проложенной трелевочным трактором. Шатаясь, падая и вновь поднимаясь, он спускался вниз. Просека, выбитая гусеницами тяжелых тракторов, с ямами, буграми, закатанными в грязь сучьями, казалась ровным асфальтом по сравнению с его прошлым путем. Вдруг впереди и сбоку раздался какой-то получеловеческий дикий крик. У Георгия все оборвалось внутри, от страха сами закрылись глаза. Крик повторился, но сейчас он был похожим на человеческие ругательства. Открыв глаза и повернув голову, Георгий увидел на ветке придорожного куста двух огромных красных попугаев. Один из них, распушив большие крылья, вытянув шею, адресовал свои ругательства ему. У Георгия отлегло.
   «Ну, уж эти, не съедят его, по крайней мере!» – дошло до его сознания. Сколько времени он ковылял, сколько раз в изнеможении падал, сколько проваливался в небытие, - он не знал. Единственное, что он помнил – это страшное желание пить. И он пил. И его снова рвало.
Георгию послышался какой-то странный протяжный звук. Он прислушался. Звук похож на звук пилы. Георгий стал продвигаться в том направлении. Несколько раз он останавливался, прислушиваясь.
     «Люди! Там слышится разговор людей! Ему надо туда!»
 Он все еще шел по дороге, проложенной тракторами.
Пройдя немного, он остановился.
Георгий видит троих рабочих в оранжевых накидках, которые цепной пилой срезают сучья огромного спиленного дерева. Он поднимает свою большую палку, с которой не расстается вот уже несколько дней, и с радостным криком пытается бежать к рабочим.
 «Лю-ди-и!»       
На самом деле у него вырывается нечленораздельный крик, совсем непохожий на русское слово.
Рабочие на миг перестают заниматься своей работой и вглядываются в нечто с поднятой дубинкой, которое спешит с непонятным хрипом к ним.
Рабочие в ужасе кричат на испанском.
     «Хозяин! Хозяин джунглей! Спаси нас, Дева Мария!»
В панике бросив все, они бегут по проложенной дороге и скоро скрываются за деревьями.
Георгий в недоумении останавливается, ничего не понимает.
     «Как же так? Это же люди! Он так надеялся на них. Они бегут от него? Почему? Я что, - не люди?»
Эта мысль медленно доходит до его сознания. Если бы сам Георгий сейчас увидел это вываленное в грязи двуногое создание, с разодранными лохмотьями на груди и ногах какой-то одежды, с запекшейся кровью вперемешку с грязью на руках и лице, со стоящими колтунами вместо волос, ободранным лицом и не человечески горящими глазами, то он в страхе бежал бы от него, как от дикого вставшего на ноги животного.
Георгий медленно доходит до места их работы. Видит небольшую матерчатую сумку. Высыпает все на огромный пень. Изумленно рассматривает.
     «Хлеб! Початки кукурузы! Помидоры! Что-то мясное! Вода!»
   Георгий накидывается на хлеб и несколько кусков уже проглотил, как снова чувствует, что его выворачивает. Он в растерянности останавливает пиршество.
     «Я чуть не умираю с голода, а организм не принимает! Это что еще за изуверская пытка? А-а, чего там… он, - не люди. Он, - не люди!»
Эта мысль овладевает им. Георгий начинает с осторожностью пить воду из оставленной бутылочки. Похоже она с каким-то кисло-сладким фруктом. Желудок ее не отторгает. Георгий выпивает целую бутылочку. Положив руки и голову на пень, он забывается.      
Встает и не замечает, что уже идет вниз.
Через несколько часов пути лес стал редеть, и вскоре местность превратилась в холмы, на которых местами росли кусты и группки деревьев. Следы трактора повели налево и направо, а перед ним раскинулись уходящие вдаль ряды больших кустов с огромными листьями. Присмотревшись, он увидел большие гроздья плодов, похожие на бананы. Никогда он раньше не видел, что в одной грозди может быть так много бананов. С большим трудом он дотянулся до некоторых, и ему стоило больших усилий, чтобы выломать их из грозди. Бананы были желтовато - зеленые, по вкусу немного вязкие и совсем не сладкие. Но он не мог оторваться, пока не съел сразу три. Почувствовав тяжесть в желудке, его снова вывернуло наизнанку. И снова он лизал их широкие листья, пытаясь утолить жажду. Георгий уже шел сквозь ряды каких-то кустов. Пройдя минут двадцать, ряды прерывались более широкой колеей, и снова он проходил сквозь бесчисленные ряды широколистных банановых кустов. Потратив не меньше часа, чтобы пройти сквозь их ряды, Георгий пьяной походкой вышел на кукурузное бескрайнее поле. К нему потихоньку возвращалось возможность мыслить и понимать. Он понял, что поле расположено понижающимися террасами.
   «Тракторная дорога вдоль поля вела к жилью, ему туда не надо. Он отвергнут людьми. Скорее всего, надо снова проходить сквозь кукурузное поле. Это, наверное, прямая дорога к океану», - с трудом сообразил Георгий.
Проход через плотные почти трехметровые похожие на небольшие деревья кусты кукурузы, отнимал у него слишком много сил. Несколько раз он переходил тракторную колею, но снова видел впереди чуть понижающиеся верхушки стеблей кукурузы, и он снова выбирал направление через их плотные ряды. Потратив последние силы, чтобы сломать один такой стебель толще руки человека, он попробовал зерна молочной спелости, но его тут же вырвало. На подгибающихся ногах он заставил себя пройти некоторое время, но ему стало совсем плохо, в глазах зарябило, он сел и тотчас провалился в беспамятство.
   Он еще не проснулся, но почувствовал, что кто-то на него смотрит. Смотрит ласково. С любовью.
   «Такого не может быть, - просыпались его мысли, - для всех он здесь изгой, все избавляются от него, как от прокаженного, кто может на него здесь смотреть ласково?»
Но он почувствовал на щеке теплое нежное сочувственное прикосновение, какое было только в другой нереальной жизни. Ему захотелось удержать эти ласковые пальцы. Он попытался прижать их к своей щеке, но почувствовал только выросшую свою щетину. Георгий открыл глаза.
   «Мать честная, неужели это его друг – солнце? Ах, как ласково, как нежно ты можешь дотрагиваться своими теплыми лучами до щек, до лба, заигрывая, пытаться заглянуть в глаза… Привет тебе солнце! Спасибо тебе, солнце! Выглядывай, пробивайся сквозь облака почаще, а еще лучше – свети всегда!»
   Так оно и было. Прямо над ним сквозь неплотное облако просвечивало в коридоре светло – серых облаков, окаймленных вздымающимися к небу стеблями кукурузы, его солнце. Его единственный друг.
   «Значит, его хилый организм отвоевал для себя часов четырнадцать сна. Может, сейчас ему будет немного получше?»
Георгий с трудом встал. Мышцы ног болели, но больше всего болело внутри. На его удачу на глаза ему попался надломленный стебель с крупными початками. С трудом выломав три, он очистил один и обглодал на треть молочные мягкие зерна. Прислушался к себе. Вроде бы его организм на сей раз согласился принять завтрак. Благоразумно сунув остальные за пазуху, Георгий с трудом продолжил свой путь через частокол толстых стеблей. Сколько он ковылял походкой больного старика, он не знал. Поле, наконец, кончилось, и перед ним стояли кусты, а за ними возвышались деревья. Он снова перешел накатанную тракторами дорогу и вступил на тропку, которая вела мимо кустов, немного отклоняясь направо. Через заросли ему идти было уже не под силу. Георгий поплелся по тропке. Пройдя еще некоторое время, он вышел на ровное плоскогорье, покрытое отдельными кустами, и услышал низкий, ровный и мощный шум, который становился все явственнее, по мере того, как он к нему приближался. Несильный ветер местами разорвал плотные облака, и там было видно небо. А однажды за его спиной из такой бреши послало ему свои лучи заходящее за горы солнце.
Но его властно влек к себе низкий звук рокота океана, и он спешил на его зов, не отдавая отчета, зачем это ему нужно. Наконец, серый край неба над холмом полосонул густо – синей кромкой, которая все росла и росла в толщину, по мере его приближения к краю холма. По всей толще густо – синей полосы то здесь, то там прорезались и исчезали маленькие белые черточки. Георгий все шел и шел, убавляя длину пути до края холма и увеличивая видимую часть полосы океана, шум которого становился все более раздраженным и неприветливым. И вот он уже стоял на краю холма, перед ним был крутой спуск, местами заросший кустами, за ним прибрежная полоса и сам океан. Он не чувствовал, как по его впалым щекам потекли слезы, а потому и не мог знать, являлись ли они причиной радости или печали.
   Найдя более или менее подходящий спуск, продираясь сквозь колючие кусты, Георгий спустился с холма. Перед ним, разделенный широкой полосой песка волновался сам океан. У Георгия подкосились ноги, он, обессиленный, сел, и просто смотрел на волнение океана, слушал его ворчливый рокот, и текли не замечаемые им слезы. Не полностью вышедшим из помутнения сознанием он догадывался, что теперь ему больше никуда не надо продираться, подниматься или спускаться. Он хотел увидеть океан, - и вот он перед ним. Зачем это было нужно – он сейчас не знал. Георгий вдыхал ветер с океана, чувствовал запах просоленных водорослей, и постепенно в него входило неосознанное убеждение выполненной им какой-то большой цели, а тревога, и неуверенность медленно покидали его.
   Только сейчас он увидел, что три початка, которые он сберегал за пазухой, отсутствовали, провалившись, видимо, в дыру вылезшей из подобия джинсов разодранной рубахи. У него не возникло никаких мыслей по этому поводу. Главное он сделал – он вышел к океану! Георгий ощутил острую необходимость утолить жажду. С огромным трудом он встал, шатаясь, подошел к основанию растущих кустов, где повсюду приличным слоем лежала выброшенная когда-то бушевавшим океаном тина, и сразу увидел по всей кромке тины расколотые и целые половинки раковин величиной с ладонь. И на каждом метре прибоя из тины он находил хотя бы две лежащих как надо половинки раковины, полных спасительной влаги. Не в силах уже подняться на ноги, он ползал, дрожащими руками брал столь щедрые подарки и пил, пил, пока, наконец, почувствовал, что больше не может вместить его больной желудок. Но еще более дорогим подарком для него был настоящий, полный кокосовый орех, застрявший в нижних ветках кустов, который он нашел неподалеку. Поболтав им возле уха, он с удивлением услышал еле прослушиваемый плеск кокосового молока. Наверное, еще две недели назад орех висел на какой-то пальме, а может, камбузный кок с какого-нибудь российского корабля выбросил его за борт, в твердой уверенности, что его благотворительная помощь непременно дойдет до голодного российского бомжа волею судеб оказавшегося почти за пятнадцать тысяч километров от своей Родины. Пожалуй, ценнее подарка Георгий не мог вспомнить за всю свою не такую уж короткую жизнь. С огромным трудом острой раковиной он пробил одну дырочку, там, где были три темные пятна на темечке ореха, и высосал густое молоко, которого набралось, наверное, не больше рюмки. Потом большим камнем он безуспешно пытался разбить сам орех, но силы его покинули, и он забылся, почти счастливый, с драгоценным даром в руках.               
  Очнулся он скорее всего от какого-то важного не исполненного долга, а увидев орех, снова принялся за работу. Пришлось ковылять к большому камню, и там одна из попыток удалась. Разбив орех на три части, вылизав капли молока, Георгий стал выскабливать небольшой острой ракушкой, как сломанной ложкой, не затвердевшую на внутренней стенке мягкую вкусную мякоть. Он не помнил таких приятных вкусовых ощущений, которые он смаковал в это время, всякий раз прислушиваясь, не отторгнет ли его больной желудок этот подарок. Съев не больше четверти, благоразумно втиснув две части скорлупы с застывшим на них молоком между ветками кустов, держа в руках третью, почти выскобленную часть, он забылся умиротворенным сном.
 
П о с л е д н я я  п о п ы т к а
Когда Георгий проснулся, то не мог знать, что доведенный до полного изнеможения и истощения его организм снова вырвал на свое хоть какое-то восстановление почти сутки сна. Подняв немного просветленную голову, он смотрел на высокие волны с ревом накатывающегося на берег океана, которые оставляли недалеко от него шипящую уходящую в песок белую пену, и никак не мог понять, куда же подевались высокие деревья, царапающие лицо кусты, цепляющиеся за ноги корни. Почему он лежит, когда надо идти и карабкаться наверх. С удовольствием он подставлял лицо крепчавшему теплому ветру, смотрел на низкие плотные облака, сбивающиеся в тучи, на повисшее над горами теплое незлое солнце, которое должно закатиться за горы раньше, чем бело – голубые тучи отрежут ему путь в его колыбель. Он снова лег, расслабился и лежал в полной прострации без всяких мыслей некоторое время.
   Когда он открыл глаза, по положению солнца он понял, что расслаблялся меньше часа. Он встал, убедился, что его заначка из осколков кокосового ореха на месте, с трудом прошелся по полоске мокрых водорослей, собирая маленькие блюдечки ракушек и пил из них воду. Утолив жажду, имея в запасе больше половины ореха, его покинули заботы о воде и еде. Георгий уже свыкся с болевым фоном во всем теле от его болезни, но на него наслоились боли в легких и желудке. Он смутно догадывался, что в джунглях съел что-то не потребное для организма, потом ему было страшно плохо, его выворачивало на изнанку, больше он почти ничего не помнил. Он равнодушно осмотрел изодранную грязную и озелененную рубашку, еще более грязные порванные в нескольких местах брюки. Его больше беспокоили саднящие раны на теле, руках и ногах, а также правый глаз, который слезился и закрывался. Дойдя до кромки прибоя, он хотел было уже войти в него, но постоял, что-то припоминая, посмотрел на совсем недавно бывшие новыми и голубыми джинсы, еще раз огляделся, и только тут до него дошло, что напрасно он ищет глазами спортивную сумку, в которой были шорты, белые футболка и недавно купленная  бейсболка. И там же был портмоне с паспортом и деньгами. На левом запястье, где недавно были часы, красовалась глубокая царапина.
   «Чего жалеть? Какой ничтожно малой данью он откупился от джунглей. До чего же ему повезло! Какая большая вероятность была в них навсегда остаться! Сколько до бела обглоданных человеческих косточек лежат в их траве? А зачем ему паспорт или деньги? И зачем ему теперь точное время, оно для него остановилось с отлетом из России».
 И он снова подошел к прибою. Подождав, пока самая нахальная волна накрыла его стопы, он зачерпнул ее в две пригоршни и осторожно погрузил в них лицо, почувствовав, как сразу защипали невидимые царапины и ссадины. А когда он проделал это несколько раз, то с лица исчезла грязь и запекшаяся кровь. Отдельно приложив несколько раз соленый компресс на свой больной глаз, у него не возникло никакого желания проделать подобную процедуру со своим грязным телом. С испугом смотрел он на рассерженные волны и поспешил отойти от них подальше. И только когда он стал выходить, его вдруг озарило, что идет он по черному песку.
   «Черный песок, черный песок… так это значит он на Тихом океане, - вдруг озарили его проблески сознания, - так, он все-таки дошел до него. Здесь нет такого надоевшего противного дождя, как в джунглях, здесь светит такое теплое солнце. Вот зачем был так нужен ему Тихий океан. А то, что сейчас он немного сердится, так это потому, что его, Георгия, не было рядом столько времени. Теперь они вместе. Завтра непременно океан успокоится, и он увидит, как радостное солнце будет вставать из его тихих вод. Ведь каждое существо должно соответствовать своему названию, а то какой же он будет Тихий?»
   Удовлетворенный таким рассуждением Георгий поковылял к своей кокосовой заначке и с удовольствием очистил еще одну часть скорлупы, от сладковатой белой душистой мякоти, подолгу держа каждый соскобленный кусочек во рту и смакуя такой приятный вкус. Для его больного желудка такого ужина было вполне достаточно, и у Георгия даже не возникло мысли поднять руку на последнюю часть скорлупы. Посидев немного и удостоверившись, что его больной желудок не отторгнет такое царское подношение, Георгий встал и решил немного, пока солнце не коснулось гор своим натруженным красным диском, пройти вдоль кромки прибоя в одну и в другую сторону, чтобы ознакомиться с окрестностями. Ночевать он решил здесь, где раньше спал, а сейчас ужинал, под наклоненными уютными кустами. Слава Богу, ему больше не придется кричать от ужаса, слыша грозный рев пумы, вздрагивать и холодеть от резкого крика ночной птицы, цепенеть с остановившимся сердцем от шарахнувшегося в кусты броненосца, с воплем отскакивать от притворившейся сучком змеи, - и всякий раз чувствовать кожей, что за каждым деревом, камнем, кустом и пучком травы на него смотрят желтые холодные глаза, желающие его погибели. Две минуты ходьбы в одну сторону показали ему уходящий в бесконечность прибрежный черный песок, широкой полосой разделяющей старающиеся слизать его волны и зеленую цепочку кустов у подножия холма. Дойдя до своего места, Георгий задержался и посадил за горы солнце, пожелав ему хорошо выспаться.
   «А как же иначе! Солнце давным-давно было в числе самых близких его друзей. Правда, здесь оно раскрывается новыми своими чертами характера, может быть, не всегда добродушными. Ну, а кто считает, что сам без изъяна, пусть бросят в него камень! Он сам уже давно перестал считать себя совершенным, как считал когда-то в молодости, годочков так, до двадцати трех. Ему, в такой нереально далекой России, всегда было приятно общество такого большого светлого и теплого друга. Оно приносило ему несказанное удовольствие, чуть грея его лицо в декабрьский мороз, когда он, прислонившись спиной к замерзшей березке, закрыв глаза и сдвинув на затылок шапку, соскучившись после двух недель отсутствия своего друга, впитывал кожей его нежное прикосновение. А сколько раз в Подмосковье, на даче, стоя босиком, только в шортах, в холодной майской росной траве, он терпеливо ждал, пока вылезшие из-за ближайшего леса утренние лучи его большого друга начнут изгонять прохладу из его голого тела, стирать мурашки и напитывать его приятной теплотой. И, конечно же, несчетное количество раз, он терпеливо нависал с фотокамерой над каким-нибудь цветком с сидящей на нем бабочкой, прося свое солнце побыстрее выбраться из противного облака, чтобы расцветить радужными красками каждый лепесток, каждую тычинку, каждую светлую полосочку на усиках этого Божественного создания и каждый волосок на ее крылышке, переливающимся на солнце всеми цветами. Ну, а если другу непосебе, и он злится, надо просто дать возможность ему справиться со своими чувствами. А разве ж у самого такое не бывало? Пройдет какое-то время и вот снова из глаз друга лучатся ласковые и теплые лучи, которые лечат тебе душу, поднимают твое настроение, помогают тебе интереснее жить. До завтра, солнце! Он рад будет завтра приветствовать твои первые лучи из-за океана!» – тепло простился с солнцем Георгий, как со старым, проверенным во всех ситуациях и никогда не предававшим его другом. 
   Другая сторона побережья была намного мрачнее хотя бы потому, что солнце спряталось, а еще потому, что черные камни выступали из океана, заставляя его в этом месте особенно нервничать, громко выражая свое недовольство, и пенится. А еще дальше мрачные маленькие и большие обломки скал и вовсе заполняли все пространство от океана до высокого скального холма, круто обрывающегося к нему. Георгий передернул плечами и повернул обратно.
   Он с грустью смотрел на уходящие краски дня, на быстро надвигающийся сумрак, на сгущающуюся со всех сторон темень, ему становилось неуютно и одиноко. Где-то очень далеко, там, где невидимая черта отделяет одну стихию от другой, мелькнули еле заметные всполохи.
   «Только дождя ему и не хватало! Давно ли он обсох?»
   Георгий провел рукой по наклоненным над ним листьям куста и понял, что сухим ему быть не больше двадцати минут и то, если дождь будет мелко - моросящий. Он сел, потрогал рукой несколько слоев заготовленных сухих водорослей, как маленькую подушечку под голову, пару раз, кряхтя, повернулся с боку набок и заснул.
    Проснулся он от резкого удара грома. Он сел, обдуваемый порывистым влажным ветром, какое-то время таращился в непроглядную мглу и слушал рев океана. Это было уже не брюзжание недовольного немощного старика, это были уже звуки разошедшегося в пьяной удали гуляки, крушившего налево и направо все, что попадало ему под руку, сопровождая свои действия страшными криками, угрозами и трехпалубным матом. И лучше не встречаться на пути такому обезумевшему зверю, - изобьет, покалечит, убьет.
   Георгий встал и с опаской заковылял к прибою. Начал моросить дождь.
   «Ого! Метров пять побережья проглотили остервенело набрасывающиеся на берег волны».
   Над океаном в черных низких тучах сверкнула молния, через шесть секунд до него донеслись раскаты грома, еще не перекрывающие по громкости шум океана, он увидел трех-четырехметровые волны с гребнями белой пены, накатывающиеся на берег.
   «Интересно, какой же высоты были волны, которые принесли водоросли под самые кусты? А эти вряд ли отвоюют у берега еще десять метров».
   Георгий заставил себя пройти вдоль кромки прибоя туда, где побережье было песчаным. Он уже привык к реву океана, как может привыкнуть человек, не раз проходящий мимо рычащего льва в клетке с толстыми прутьями. В другую сторону так далеко пойти он не смог, не выдержали нервы: настолько страшным и неистовым был там рев океана, в кромешной тьме разбивавшим о скалы свои могучие волны в мелкие брызги. Вернувшись, он сел на свое место и задумался.
     «Однажды его выплюнул Тихий океан. Вчера выжили из себя джунгли. За что? Чем им он не понравился? Тьму людей каждый из них принял, переварил и не поперхнулся. Так чем же он отличается от этой тьмы? – ответ не вырисовывался. – Неужели он страшный грешник, а его душа и тело настолько отравлены, что эти двое не смогли их принять? Или здесь не обошлось без Всевышнего? Значит, и Господу его общество в тягость. Ну, что там, он, грешник, на рай и не претендует, но ведь уже дважды он мог бы кипеть в котлах преисподней! А он, по-прежнему, на этой чудесной Земле. Значит, Творец чего-то ждет от него? Чего-то на этой Земле он не доделал? За ним, оказывается, должок? Вот только какой? Неужели, Господи, ты хочешь от меня, чтобы я промучился еще два месяца? Шестьдесят дней нарастающей боли. Каждодневная забота о воде, о еде. Ведь не каждый день океан будет делать ему подношения в виде кокосовых орехов! Сколько раз ему осталось любоваться, не взирая на боль, закатами и восходами? Совсем скоро наступит время, когда невыносимая боль заглушит все его желания, обездвижит его, превратит его в полуживого доходягу, молящего о смерти. И, главное, никто не выполнит этой последней его просьбы. Не хватает, чтобы какие-нибудь ночные маленькие омерзительные хищники, осмелев, будут подползать и рвать по кусочку от его агонизирующего тела. Да что хищники, даже небольшие юркие крабы осмелеют и по ночам будут вылезать на пиршество».
   Перед его закрывшимися от слабости глазами вдруг промелькнул страшный эпизод, который, видимо, будет периодически возникать уже до конца его дней. Как-то по ТВ, смотря любимую передачу о дикой природе, он увидел океанский мокрый песок какой-то южной страны, по которому вдоль прибоя прыгал с повисшим одним крылом отставший от мамы с выводком птенец размером в кулак. За ним, быстро передвигаясь, бежала армада омерзительных крабов размером в небольшую лягушку, держа наготове огромную  клешню. Впереди из океанской пены, привлеченные прыганьем птенца и криком о помощи, выбегали новые толпы таких же крабов. Бедный птенец, не в силах помочь себе крыльями, прыгал, из последних сил, зовя маму. Ему едва удавалось вырваться из окружения, как спереди из пены возникали новые ненасытные убийцы. С каждым метром силы птенца слабели, и вот уже плотное кольцо сомкнулось вокруг него, и он скрылся под горкой рвущих его живое тело крабов-убийц.
   А ведь беги этот глупый птенец не вдоль прибоя, а от него к берегу, может быть, ему и удалось бы уйти от погони. Но когда на уроке ему мама объясняла, как надо спасаться в такой ситуации, то, наверняка, в это время он рассматривал дивные ножки и хвостик своей подружки и в своих мыслях был далек, и не усвоил урока.
   Да, - вернулся к своим мыслям Георгий, - недооценивал он свою душевную слабость, судорожное цепляние организма за жизнь в любом ее виде, только вот не согласовал жизнелюбивый организм свои потребности со своим хозяином, а ему такая жизнь и на хрен не нужна! Мучительная физическая деградация, переходящая в деградацию духа. А ведь так оно и будет, если он пойдет на поводу своего больного организма. Он этого хочет? Какого же чуда он ждет? Его болезнь вдруг сама рассосется, как предрекало его безмозглое второе «Я»? Абсурд, чушь собачья! Это днем ему трудно расстаться с жизнью: солнце, тихий ласковый океан, пальмы… Ночью ничего этого он видеть не будет, и этот свирепый океан не позволит на сей раз выкарабкаться его жизнелюбивому организму. Сейчас, когда ночь, хоть выколи глаза, и когда сознание не так, как днем, цепляется за солнечную жизнь, он сделает последнюю попытку свести счеты с жизнью снова в Тихом, но уже в ночном и безумном океане. Вставай, вставай!»
     - Что ты задумал, Георгий? – заволновалось его второе «Я».    
     - Вперед, безотцовщина! – не слушал своего оппонента Георгий. - Главное не цепляться за жизнь, точнее за подобие жизни.
     - В такой океан, - это безумие! – пыталось остановить его второе «Я». – Это все равно, что проститься с жизнью!
     - Для меня жизнь кончилась еще в России! Помоги мне, Господи, преодолеть страх!
   Сверкнула молния, и секунд через три ударил гром, который уже сравнялся по громкости с ревом океана. В его грозных раскатах Георгий не распознал гнева, осуждающего его решение.
   Безумец тот, кто не согласен с Создателем, что любое существование под небесами является великим даром!
Георгий встал, почувствовав мощный вплеск адреналина, распрямился и, забыв про боль, полутвердой походкой заковылял навстречу волнам, которые, как злые собаки на поводке, завидев его, бросились ему навстречу.
 
       ГОРИ, ЗВЕЗДА МОЯ, НЕ ПА-А-ДАЙ,
       БРОСАЙ ПРОЩАЛЬНЫЕ ЛУЧИ-И-И…

Вдруг вызывающе громко запел он, не отдавая себе отчета. Но удар, расколовший небо молнии, заткнули рот Георгия, а раскаты грома поглотили его мысли.
   «Главное ухитриться войти и не быть сбитым накатывающейся очередной волной. Тогда тебя долго будет мочалить в прибрежном прибое: «не войти, не выскочить!» – вспомнил он предупреждение друга, сказанное тридцать лет назад, когда они входили в четырех бальный штормик на Черном море.
  «Да уж, лучше легонько болтаться на дне, чем сильно наверху биться о те острые камни! Надо оседлать самую большую волну и при ее отливе изо всех сил заплыть в океан.
Рано, рано, не эта, а вот сейчас – пора! Пошел!»
 
      А ЗА КЛАДБИЩЕНСКОЙ ОГРА-А-ДОЙ…

   Георгий грудью поймал отступающую волну и что есть мочи заработал руками и ногами, как будто плыл на пари за большим призом. Тягучий отлив намного оттащил его от берега, но тут над ним нависла громадная волна со срывающейся с нее пеной.
   «Ныряй! Выдыхай воздух и ныряй под нее!» – вспомнил он короткую учебу друга детства во время шторма на Черном море.
Он так и сделал. Даже под водой он слегка почувствовал, как обрушился огромный гребень и растворенный в воде шум прокатился над ним. Его под водой немного подтащило к берегу, но вся волна прокатилась над ним.
   «Всплывай! Глотай воздух! Давай работай руками и ногами, а то потащит опять к берегу!» – и снова он сделал так, как учил его друг.
   «Ныряй! Не расслабляйся! – теперь уже учил он себя. - Иначе к берегу тебя потащит эта!» – и он снова нырнул, и снова над ним растворенный рокот дробящихся нескольких тонн воды, и снова он вынырнул, чтобы вдохнуть и заработать ногами и руками.
   «Вот эта удача! С первой попытки заплыть в такой океан! Какой же он везунчик!»
   Он плыл от берега, подныривал под встающую над ним волну, снова плыл, и снова подныривал.
   «Оказывается, рев океана, - это всего лишь шум рассыпающихся волн. Его не надо бояться, - это не рев непредсказуемого хищника в джунглях. Рев океана не только от того, что волны накатываются на берег, это лишь маленькая часть всего шума, а большая часть от того, что тысячи вздыбленных волн обрушивают с высоты четырех метров десятки тонн воды на поверхность океана, которые разбивается до мельчайших капель, становясь пеной», - пронеслось в голове у Георгия между погружениями и всплытиями.
После каждой накатываемой волны его хоть немного протаскивало к берегу, Георгий понимал это и греб против волн дальше в океан. Десятым своим подсознанием он догадывался, что, чем дальше ему удастся заплыть, тем меньше будет шансов вернуться. И он плыл, плыл и плыл. Тем же своим подсознанием он чувствовал, что хоть и плавал он раньше отлично, но силы сейчас у него не те, и он скоро должен выдохнуться.
   «Подныривать под нависающую над тобой волну, - это не плыть по поверхности океана, все время надо задерживать дыхание на три секунды, к этому трудно привыкнуть и когда-нибудь оно у него собьется. Сегодня, наконец, ему удастся обмануть свой организм, и он решит не решенную до сих пор задачу!»
   Впереди него в низких черных облаках волнистой струей перетекла белая молния, и вскоре ударил такой гром, что от страха он погрузился чуть ранее, чем следовало бы и потому ему пришлось дольше задержать дыхание, всплывая в еще не рассыпавшейся волне. Его закрутило и протащило, он впервые запаниковал, сбил ритм и еле успел собраться и погрузиться перед очередной вставшей над ним волной. К грохоту волн невозможно было привыкнуть, срываемая ветром с гребня волны пена несколько раз успела ударить ему в лицо. В уши и носоглотку потихонечку стал проникать рассол, и ему опять, нарушая ритм дыхания, приходилось несколько раз откашливаться. Его слабый вестибулярный аппарат от постоянных подъемов на очередную волну и падений с нее начинал сдавать. Противное чувство в желудке и в голове, когда его обычно начинало мутить при качке, стало потихонечку овладевать им. Подводные звуки дробящихся над головой нескольких тонн воды с чередованием рева океана на поверхности расшатывали его волевой настрой и изматывали психику. И все-таки всякий раз он давал себе команду: «Надо плыть! Надо плыть! Пока работают руки и ноги, надо плыть!»
   И снова всполохи в облаках белой молнии и последовавшей за ним удар грома заставили от страха непроизвольно спрятаться в волне океана. И снова чуть раньше времени. И снова у него сбилось дыхание, а когда его голова с открытым ртом показалась на поверхности, ветер сорвал с гребня волны пену и с силой бросил ее в лицо так, что он задохнулся, и снова закашлялся. И, привыкшее было к темноте, зрение несколько секунд ничего не видело, кроме многократных отпечатков на сетчатке закрытых глаз белой извивающейся, как змея, молнии. Но его организм, сумевший приспособиться к ритму качки и звуковым шумам, без ошибки определял: когда его поднимало метра на три вверх, и с полу секундным замиранием он находился в верхней точке, - значит, вставшая перед ним очередная волна уже заворачивается в гребень и готова обрушить тонны воды на его бедную голову. И он срочно выдыхал воздух, и обрушившаяся масса воды зло молотила то место, где только что была его голова. А через полторы секунды его голова с открытым ртом должна показаться на поверхности, чтобы глотнуть воздух, сделать пять гребков по воде руками, - и снова повторялось то же самое. И все можно было бы какое-то время терпеть, если бы не коварная пена, в самый неподходящий момент, срываемая ветром с гребня волны и бьющая в лицо, если бы не тающие постепенно физические силы, хоть и подкачиваемые периодически адреналином, волевым усилием впрыскиваемым в слабеющие мышцы, и, если бы он смог, хотя бы поддерживать на уровне подвергаемую жестоким испытаниям свою волю.
   Но тут случилось непредвиденное. Да как можно предвидеть или совладать с необузданной силой природы, являющейся плотью могучей Вселенной?
   Когда Георгий был наверху взметнувшей его волны и готовился поднырнуть под грозящий обрушиться заворачивающийся гребень, вдруг черное низкое облако, расколовшись с невыносимым для человеческого уха треском, метнуло в океан недалеко от Георгия ослепительно – голубой жгут, который вспорол его содрогнувшееся огромное тело.  Каждой порой своего организма Георгий ощутил этот жуткий удар, и на несколько мгновений был ослеплен, оглушен, его воля была подавлена, а его руки и ноги беспорядочно хлопали на месте. И в этот миг страшный удар взметнувшейся над ним волны обрушился на его голову. Его смяло, расплющило, и он полностью отключился на некоторое время.
   А низкое небо с летящими по нему черными облаками хохотало страшными громовыми раскатами, раненый океан ревел и вздымался, пытаясь достать обидчика, который всадил в его тело плазменный жгут, а хилая человеческая плоть была заложником разборки трех стихий.
   Георгий пришел в себя чуть раньше счета «десять», а потому это был всего лишь тяжелый, но все-таки нокдаун. Он автоматически перебирал ногами и руками, поддерживая плавучее состояние. Ни о какой борьбе с волнами не могло идти и речи. Его развернуло в сторону ветра, тело поднимало почти на самый верх волны, а пенный гребень часто накрывал его голову. Потом он скатывался с волны в четырехметровую яму, и все начиналось сначала. Его организм помимо его воли, борясь за свое выживание, пытался приспособиться к новому своему положению.
   Иногда при всполохах молний в темных тучах среди бешеной пляски волн с косматыми гривами белой пены мелькала голова Георгия, как пустой кокосовый орех, выносимый почти на гребень волны и сейчас же проваливающийся в пучину. А среди грохота разбивающихся волн в перерывах между раскатами грома можно было, если напрячь слух, иногда услышать слабый нечеловеческий вопль: «Возьми меня, Господи!»                Но когда во второй раз извивающийся голубой жгут вонзился недалеко от него в беснующуюся плоть океана, то ничего кроме гомерического все заглушающего хохота грома не было слышно. А поскольку больше не было видно над этим местом всполохов молний, то не было видно и «кокосового ореха», - одна страшная грохочущая чернота.