Часть III. От сумы и от тюрьмы не зарекайся! На дн

     «Неужели свободен? Снова совсем свободен! Делаю, что захочу! Еду, куда захочу! Не гнетет мысль, что он кому-то, чем-то обязан! Какое непривычное ощущение. Какая легкость, какая расслабленность. Какое ожидание чего-то приятного, долгожданного, схожего с детским ожиданием праздника и подарков. Как их мало было в его жизни.
Метис на ресепшен, выдав ключи молодой паре и записав их в книгу, поднял, наконец, голову на Георгия и осклабился в заученной улыбке.
     «Я хотел бы у вас остановиться на три дня, пока меня оформляют советником в американский банк, - показывает пальцем на карточку, выписанную ему Стивом и пристегнутую к карману рубашки. - Вот вам за номер. А это вам мои чаевые».
Подвигает метису отдельно пятидесятидолларовую купюру.
     «Надеюсь, вы найдете мне хороший номер с видом на горы и закат на седьмом этаже».
     «Welcom!» - трясет головой метис, растягивая рот в улыбке.
     В сторону: «Черт его знает, что это за птица! Но печать американского банка на карте настоящая, а главное, - споткнуться на пятьдесят баксов, - это - ли не удача привалила сегодня! И пачку «зеленых» он показал, может, еще отколется. Да запишу я тебя без паспорта и найду тебе номер с видом на горы!»
      Глядит на небольшую сумку: «Позвольте, а где же ваш багаж?»
      - В банке, - беспечно отвечает Георгий. - Так вы дадите ключи? - Охлаждает любопытство метиса.
       - Минуточку! – метис ложиться грудью на стойку, списывая фамилию и имя с карточки. - Ваши ключи от 711, сэр! Благодарю вас! Приятного отдыха!
Провожает любопытным взглядом.
      В сторону: «Нет, это не янки! Это какой-то европеец северной страны. Хотя, такой загар… ну ладно, мой нетерпеливый, я тебя еще вычислю».
Георгий поднимается в номер. Ставит почти пустую сумку, скидывает легкие ботинки и растягивается на кровати.
     «Господи, какое блаженство! Как же давно он не лежал на такой кровати! До сиесты еще пару часов. А пока он просто расслабится, а потом придумает, чем заняться».
Просыпается. Встает, отодвигает портьеру, смотрит на потемневшие складки гор.

К а к  б о г а т ы й  б е з д е л ь н и к
 «Ничего себе! Дрых, как богатый бездельник, не отягощенный никакими делами! Неужели так быстро расслабился и вошел в роль? А пора бы уже и пообе…
Ё-моё! Да, нет. Пора уже поужинать. Пожалуй, в местный ресторан он еще не раз сходит, надо бы проехаться по столице».
Принимает душ, настроение приподнятое. Но осадок чего-то недоделанного за день все-таки по привычке вылезает.
     «Оказывается, к свободе тоже надо привыкать. Ну что ж, это он будет делать с большим удовольствием. Наверное, его белые брюки, рубашка и ботинки не соответствуют беспечному прожигателю жизни, на них нет лейбла известных мировых фирм. Но, кто так придирчив к его внешнему виду, - перебьется».
Поднимает ногу, смотрит на светлые носки.
     «Мозолить глаза здесь никому он не собирается. На третий день придется кланяться Стиву. Его влияние здесь огромно, кредитует, наверное, пол Панамы. Кто ж ему откажет в маленькой просьбе выправить потерянный документ его советнику?»

Ночь. Улыбчивый метис-таксист не спеша возит его около часа и рассказывает много интересного о жизни столицы. Съездили они до района, куда белому туристу появляться не рекомендуется. Рассказывает он и о бандах, которые воюют за влияние над определенными районами, во что Георгий, конечно, не поверил. Здесь все радовало глаз: океан, вдоль которого они ехали по широкому не забитому машинами шоссе, небольшие скверики, утопающие в цветущих деревьях и кустах, маленькие улочки, плотно обсаженные пальмами с дефилирующими нарядными бездельниками, многочисленные кафе со столиками под зонтами, спрятанные от машин ширмой цветущих кустов.               
     Ё-К-Л-М-Н! Никакой спешки! – вслух говорит Георгий. - Улыбающиеся лица, красивые женщины, красиво оформленные витрины магазинов, шикарные небоскребы мировых компаний. И, глядя на все это, хочется жить, как они.
     - Сеньор, вы уже так живете! – улыбается таксист, глядя на Георгия.
     - А что интересное можно увидеть, если поехать в ту сторону вдоль океана?
     - Там ничего интересного, окраина столицы.  Есть, правда кусочек парка.
     - Ну, деревья-то есть?
     - Да, деревья, дорожки, скамейки… фонтанчик с водой… но квартал там бедный, китайцы. Не советую.

В зале ресторана посетителей становится больше.
Георгий отведал все экзотические морепродукты и убедился, что абсолютное большинство можно было приготовить с большей фантазией, чем это делал повар Павла Родригес, хвалившийся, что он работал в столичном ресторане. Заказав к морепродуктам хорошую бутылочку вина, Георгий оценил его вкус.
     «Да, на белом вине они у капитана экономили десять долларов на бутылку. И такие посетители, как Стив, терпели это».
Георгий гуляет в окрестностях ресторана. Было уже около двадцати одного часа, а гуляющей публики только прибавляется, хотя были будни.
     «Значит, сюда валит народ, желающий провести свой отпуск, в основном, конечно, из Штатов, но, по речи на улицах, - и не только, - прислушивается к речи европейцев. - А что, хоть Мексиканский залив, - это, все-таки, не Тихий океан, а от Нового Орлеана, выходящего на этот залив, до Панамы, - как нам от Москвы до Греции. А если у нас  богатые туристы летают в Грецию и Турцию по выходным, почему не летать богатым американцам? Одних американских фирм в Панаме куча, да еще англичане, французы, немцы и даже японцы».
Прислушивается, пытается определить национальность по говору стоящих рядом.
     «Уж они, конечно, позаботились, чтобы жить здесь было удобно и красиво. Вот тебе и прозябающая банановая республика! Живут же люди! А ведь где-то недалеко от его отеля стоит школа, где заведует метисочка. И у нее есть уютненькая квартирка. Собрать бы пакетик хорошего вина, фруктов, еще чего, позвонить в дверь – не выгонит, поди. Вон, Павел просил его бросить якорь в Панаме. Стив предлагал устроить в банк».
Смотрит на небоскребы, пытается найти небоскреб банка Стива.
     «Метисочка… Чего же ноет его сердце? Отчего же его тянет в Россию, в Москву? Что же он там оставил? А может быть кого? Да, не надо было пить последнюю рюмку, пожадничал».
Идет под козырек отеля. Стоит, осматривает публику. Решает пойти в номер и расслабиться на кровати.
     «Чего от него хочет этот заискивающий метис на ресепшен? Разве он не видит, что он хочет «баиньки»? Как душно! Скорее под кондишен! И солнце сегодня он не посадил за горы, - не порядок!»
Ресторан отеля. Утро. Георгий заканчивает завтрак. Выходит из отеля, направляется к океанской части столицы. 
Прогуливается вдоль океана. Кладет ладонь на раскаленное темя.
     «Да-а, хватило его меньше, чем на час. Оказывается, северному европейцу без белой бейсболки на голове в Панаме после десяти часов утра делать нечего. На солнце, наверное, - за сорок градусов, и голова превратилась в пивной котел. И всего-то прошел с полкилометра вдоль океана».
Садится на скамеечку в небольшом скверике у памятника открывателю Тихоокеанского побережья Панамы Васко Нуньеса де Бальбоа.
     «Не порядок! Место знаменитое, но не скрыться от солнца». Идет вдоль элитного квартала. Останавливается. Читает вывески. Идет дальше.
     «Тумак, даже не догадался купить с собой бутылочку воды!»
До отеля он уже доехал на такси.
Георгий достает из холодильничка баночку пива. Выпивает. Сбрасывает ботинки, падает на кровать. «Отрубается» под кондишеном.
Вечер. Георгий лежит поверх заправленной кровати. Просыпается, смотрит на полутемный номер с задернутыми портьерами. Смотрит на часы.
     «Вот это, - да-а! Никогда не мог раньше спать в послеобеденное время, а тут, видно, организм требовал передышки. Надо же, - шестой час! Личный рекорд. И самочувствие много лучше. И есть хочется».
Раздевается до гола, направляется в душ.
Козырек отеля. Выходит Георгий, садится в такси.
     - Захотелось перекусить. Не порекомендуете ресторан не в центре, но с хорошей кухней. Слышал, есть хороший, где-то в новом районе столицы.
      - Да, сеньор. Есть таких пара. В один, в новом районе, я вас и отвезу.
Ресторан. Ночь.
      «Да, публика здесь одета много проще, чем у ресторанов при центральной авеню. Но народ отдыхает, и, похоже, через час все столики будут заняты».
К Георгию подходит белый официант средних лет.
     - Добрый вечер, сеньор. Знакомитесь с новым рестораном?
      - Как вы угадали? – удивился Георгий.
      - У меня профессия такая. Попытаюсь еще отгадать. Вы из северной Европы.
      - А точнее? – смотрит на него с интересом.
      - Вы, не швед, бельгиец или немец, - почти не смотрит на Георгия.
      - А еще точнее! – улыбается, подбадривая.
Официант только мельком скользит по лицу Георгия и опять смотрит в зал.
     - Могу поручиться, сеньор, что вы – славянин.
     -  Прямо в точку! - радуется чему-то Георгий. - А еще точнее можете?
      - Сеньор! – улыбаясь, глядит на Георгия. - Из трех карт я вытащил уже двадцать очков. Зачем мне рисковать дальше? Открывайте свои!
Георгий довольный ответом смеется: «Вы сорвали банк! У меня, - девятнадцать!»
Довольный ответом официант и Георгий вместе смеются.
     - Я из России! – признается Георгий.
      - Ну, вот, сеньор! Это все равно, что к двадцати вытащить десятку!
Снова вместе смеются.
     - Россияне у нас редкие гости. Обычно они останавливаются в отелях пять звезд и сорят долларами. Но вы не из таких.  Хотите, сеньор, я порекомендую вам меню вашего ужина?
     - Вы угадываете и желания? Интересно! Я слушаю вас.
     - Сдается мне, что вы приехали сюда отведать новую для вас кухню. Я рискну вам предложить новое для вас меню, что вы еще не пробовали. Этот ужин будет немного выше средней стоимости, но не более тридцати процентов. Как предложение?
     - Восхищен вашей интуицией, - откровенно говорит Георгий. - Идет!
     - Сдается мне, что вы хорошо осведомлены о вкусах даров океана. На сей раз закажите вырезку из бычка и салат. Салат мексиканский, который вы еще не ели. Не волнуйтесь, он не острый. К ним закажите 200 граммов Доминиканского рома Brugal 1888. Это будет здорово сочетаться.
      - Пойдет! Заказывайте! – утвердил Георгий.
За его столиком - два кресла. На одном сидит он, другое - свободно.
За подобным столиком недалеко от него сидят две молодые женщины метиски, которые зубоскалят по его поводу, часто на него посматривая. Однажды, когда Георгий мимолетом взглянул на них, одна подняла палец вверх, ткнула в свою полуобнаженную грудь и показала на его стол. Георгий мгновенно среагировал, покрутив отрицательно головой и вдобавок погрозив, улыбаясь, ей пальцем.
Дамы смеются. Обиженная надувает губки и больше в его сторону не смотрит.
     «На ресторанных шлюх вы не походите. Вы свежи, одеты не вызывающе. Ваши манеры не выдают принадлежность к «ночным бабочкам».
Дамы больше не смотрят в его сторону.               
      «Нет, девоньки, зря теряете время. Неужели он похож на состоятельного господина, готового за ночь осчастливить ее сотней долларов? Сколько здоровых молодых мужиков вокруг. Почему именно к нему она напрашивается? Чем он выдал, что в его карманах четыре с половиной тысячи баксов?»
Смотрит на демократическую одежду большинства мужчин, которые одеты не лучше и не хуже его.
     «Одет он более, чем скромно. Заказал всего два блюда. Странно это… странно это. Он вообще не хотел бы, чтобы кто-либо подсел к его столику. Ну, будь он в русском ресторане, - куда ни шло. А здесь?
Придирчиво осматривает публику.
     «Задушевной беседы не получится с его плохим испанским. Да и не расположен он вовсе ни слушать, ни изливать свою душу. Сближается он трудно. А здесь, - зачем? Кому?»
Смотрит на других женщин, сидящих в зале. Почти все они с мужчинами.
     «А вот завуч, молодая красивая женщина, метисочка, Летисиа, всколыхнула его душу, как будто у него есть в России какая-то другая, более дорогая и близкая… Он хорошо помнит, какой смысл он вкладывал в слова, когда он пьяненький с Павлом и Стариком пел песню «Живет моя отрада». Да еще Старик говорил про какую-то занозу в его сердце… «ерунда на постном масле».
Но разве можно обвинять Георгия, который не знал, что «Аннушка разлила масло? А, вот, предупреждение Михаила Афанасьевича: «Никогда не разговаривайте с неизвестными», - он проигнорировал.
Утром в благодушном настроении, Георгий отдает ключ осклабившемуся знакомому метису, и говорит всего одно слово: «Привет!»
      «Вот, оказывается, ты откуда! Так ты из России! – нашло озарение на метиса.-
Ну, тогда, если тебя «обидят», в твою защиту гринго не пришлют к берегам Панамы авианосец и не высадят десант морпеха!

Небольшое кафе при отеле.
Пять высоких круглых столика для желающих что-нибудь выпить и перекусить стоя.
Метис с ресепшен стоит, пьет кофе с круассаном. Рядом стоит франтовато одетый молодой белый мужчина. Пьет из баночки пиво.
     «Уверен, у него и паспорта нету, - продолжает разговор метис, - зато видел солидную пачку баксов».   

Недалеко от входа в отель стоит Георгий. Наслаждается запахом цветущего рядом куста, перед тем, как идти спать. Одинокая пара стоит в другой стороне от входа.   
      «Неужели послышалось?» – не поверил Георгий.
 Прислушивается.
      «Да, вот, опять, кто-то тихо невнятно просит: «Помогите».
Георгий делает несколько шагов в сторону голоса и видит в кустах вроде бы фигуру сидящего человека, а, может, и женщины в белом. Он наклоняется…                Сидящий бьет его чем-то тяжелым по голове.
Появляются двое мужчин, грузят Георгия в небольшой пикап у кустов. Быстро уезжают.


Н а  д н е
Парк. День. Небольшой пятачок поляны среди кустов.
Георгий очнулся от того, что его желудок содрогался в конвульсиях. Его рвет. Попытка поднять голову отзывается страшной тяжестью в голове. Глаза его закрываются, он чуть не теряет сознание. После каждой новой схватки желудка, он отползает на полметра. Кто заставлял его так делать, он не отдает отчета. Проваливается в небытие.

Георгий окончательно приходит в себя.  Чувствует, как кто-то трет его щеку. Открывает глаза, видит собачьи лапы. Понимает, что его лизал пес. Он видит траву, окровавленную свою правую руку и глаза пса, который с тревогой и настороженностью смотрит на него.
Георгий снова уткнулся головой в свою руку, потому что поднять ее был не в силах. Ни свою голову, ни свое тело, он не чувствует. Боли – тоже. Была непомерная тяжесть в каждом члене и тошнотворное состояние. Некоторое время он лежит, как овощ на грядке. Снова открываются глаза, голова еще лежит на руке, но по руке уже не плясали солнечные пятна. Вся рука находится в тени.
Он пробует шевелить пальцами правой руки. Это ему удается. Мизинец прилип от крови к соседнему пальцу, вся кисть и рука до локтя, куда доставало зрение, была в крови. Собаки не было.
Георгий понял, что пес слизывал кровь с его лица. С трудом приподнимает голову и высвобождает затекшую руку. И снова он не чувствует боли, кроме огромной тяжести, будто рука была чугунная.
Ему удается повернуть голову в другую сторону.  Веки его снова закрываются.
Георгий приходит в себя от непонятного шума. Он исходил не от машины. Где-то за ним и не очень высоко вверху двигается на него нарастающий шум. Его охватывает беспокойство.
Георгий приподнимает тяжелую голову, и в это время шум пронесся с правой его стороны и утих где-то спереди.
      «Конечно, этот звук принадлежал к легкому самолету типа кукурузника». Звук еще поурчал спереди и справа, потом затих.
      «По кустам и многочисленным стволам, ясно, что он лежит в каком-то парке. А совсем рядом находится аэродром, на который только что совершил посадку легкий самолет. И ему не стоит опасаться этого шума. По цвету солнечных пятен, похоже, что солнце скоро скроется».
Он с трудом поворачивается набок и освобождает мочевой пузырь. Из последних сил ползет к стволу ближайшего дерева, в надежде, что ему удастся сесть к нему спиной и осмотреть окрестности. Не больше пяти метров он осилил в три этапа с двумя остановками. Сколько он полз по времени – это не в счет. Главное – результат.
      «Какое простое упражнение: подойти к дереву, сесть рядом, спиной облокотится на ствол. Проще не бывает… а далось за тридцать минут неимоверными усилиями воли. И пару раз была мысль бросить это невыполнимое занятие. Но он молодец. Он доказал себе, что тело еще подчиняется его воле. Он сделал это вовремя».
Солнце уже касалось гор, и у него было десять минут осмотреться. Несомненно, он в парке.
     «Неужели это тот парк, куда таксист не советовал ехать. Вероятно, за чуть проглядывающими бетонными блоками забора и был тот самый аэродром».
Георгий пытается представить парк.
     «Значит, в этом парке, скорее всего, он лежит почти сутки. И парк, как он помнил, своей малой стороной соприкасался с океаном. Неужели тот легкий шум – это голос океана? Если так, то он уже представляет в какой части он находится».
Прислушивается к шуму океана.
      «Значит, его бросили в самый дальний безлюдный уголок, близко к забору аэродрома. Очень маленькая вероятность, что сюда забредут какие-то посетители даже днем, так что на помощь ему надеяться нечего. Но если он не утолит жажду в ближайший час, скорее всего, он потеряет сознание».
Закрывает глаза.
      «Маленький питьевой фонтанчик, конечно, находится у дорожки. Даже страшно подумать, чтобы его искать с его возможностями двигаться».
Раздается треск кустов сбоку.
     - Пи-ить…  пи-ить, - хрипит Георгий на испанском.         
     - Пресвятая дева, да кто там? – слышит грубый женский голос.
Над кустами появляется, женская голова. Она повернулась и видит Георгия.
      - Ей, ты кто? Чего тебе?
      - Пи-ить, - что есть мочи, тихо шепчет Георгий.
Кусты снова трещат, из них вылезает толстая метиска не старше тридцати пяти. Их разделяет не более трех метров. Женщина опасается подойти ближе. Она понимает по его позе, что этот бомж ей не угрожает. К тому же, похоже, он ранен, и она смелеет. Сократив расстояние, женщина внимательно его рассматривает.
      - Ххх!* - смачно ругается метиска. - Еще один cipote на моей территории! 

     *Побережем уши "целомудренных" читателей.

Похоже, что кацнули тебя по голове. Вон, след ведет на глаз, на щеку, на рукав.
Да как ты здесь оказался, красавчик, ты этакий! О-о-о, сколько крови! Больше, чем у меня в критические дни. Да кто ж тебя, мой Беленький, так уделал? За что?  И вот на траве тоже! Нет, одна я не справлюсь, потерпи, голубчик.
Она исчезает тем же путем, что и пришла. 
Проходит минут пятнадцать. Доносится слабый разговор двух женщин, но уже с другой стороны. Они обходят кусты и встают перед ним.
Впереди стоит совсем молодая белая женщина и откровенно его разглядывает. Скорее это была девушка, невысокая, плоская, с маленькой грудью, с непривлекательным лицом и шрамом на левой брови.
Солнце пряталось за горы, наступает вечер. Через полчаса начнут сгущаться сумерки.
      - Ты как суда попал? – спрашивает Плоская.
      - Пи-ить, - хрипит Беленький.
      - Да он, похоже, не местный, и даже не испанец, – предполагает Толстая. - У тебя, хоть, сколько денег есть?
       - Пи-ить, - хрипит Беленький снова.
      - Действительно, пристали с расспросами, – смотрит на Плоскую Толстая. - Давай, раскрывай сумочку, у тебя всегда бутылочка в ней, не жмодься!
      - Он мне кто, чтобы я его взяла на обеспечение, родственник? – возмущается Плоская.
      - Родственник, дальний, по крови! Как и ты – белый!
      - Ну и что? Я что всех белых должна из дерьма вытаскивать?
      - Ну, ты же знаешь, что я сейчас на мели, я тебя и не просила бы. А помрет-не жалко?
      - Полгода назад, было бы жалко. Сейчас уже нет, насмотрелась. Я не уверена, что он бы меня вытащил, когда я почти так же лежала в парке.
      - Дрянь ты, Плоская! Да я, буду при деньгах, верну тебе! А ну, давай!
Толстая цепляется за сумочку.
      -  А то оторву!
      - Отцепись, сама дам!
Молодая раскрывает сумочку и подает Толстой бутылочку воды.
Та подходит и приставляет ко рту страдальца наклоненную бутылочку.
Беленький, не открывая глаз, потянул жидкость. Часть попала в рот, часть полилась на рубашку. 
     - Ххх! - не зло цыкает Толстая. - Я тебе что, сиделка? Ну-ка, рот шире открой,  эта вода  денег стоит!
Беленький приоткрывает глаза. Толстая вставляет почти все горлышко и начинает потихоньку вливать, воду, периодически вынимая бутылку.
Беленький кашляет и опускает голову.   
     - Верни бутылку, - протягивает руку Плоская.
     - Да я и полста грамм ему не влила, надо бы еще! Похоже, он отключился. Надо бы  проверить его карманы.
      - Напрасный труд! – охлаждает порыв Плоская. - Раз этот белый здесь оказался, то его стукнула банда Рауля. На свою территорию они бы подыхать человека не привезли. А Клешня так тебе и оставил бы доллары!
Толстая отдает бутылочку: «Держи пока».
Лезет в карманы брюк.
     - Да, уж, это как выиграть в лотерею! Пусто в обоих! А ну-ка, придержи, чтобы не упал.
Лезет в единственный задний.
     - Ну-ка, ну-ка! Схватись одной рукой за брючину, задницу ему оторви от ствола!
Tu madre! Это что? Наконец-то нам подфартило!
Толстая поднимает вверх два пальца, между которыми узенькой сложенной бумажкой зажата купюра.
      - Ххх! -  восхищенно ругается Плоская. -  Сто баксов! Ну и нюх у тебя!
      - Спорим, что бандиты потрясли его больше, чем на тыщу?
       - Коли тебе фартит, спорить с тобой бесполезно! И все же почему?
       - Тут и безмозглой креветке ясно, - самодовольно замечает Толстая, - что в карманах или в сумке была крупная сумма, и они уже предвкушали, как ее пропьют. И не до заднего кармана им было по такой прухе.
      - Похоже, на то. Так у нас сегодня праздник?
      - Мы будем последними сволочами, если не отблагодарим Беленького.
      - Я согласна. Так ты не «зажмешь»? – засомневалась Плоская.
      - Слушай, жмодина!  - с обидой вскричала Толстая, - я когда-нибудь одна пила?
       - Да вроде бы не засветилась!
       - Вроде бы! Вроде бы! Вот зажму первый раз, за твои оскорбленья! Так! Заткни рот! Достань прокладки! Доставай, доставай, смотри сколько крови! Сначала принеси бутылочку воды, чтобы обмыть кровь. Да бери большую, в кустах напротив. Потом получишь сто баксов и пулей сбегаешь к Суну, наберешь у него всего и устроим себе и ему праздник!
Плоская отдает пачку прокладок, ставит сумку, уходит.
Толстая вдогонку: «Пока сбегаешь за водой, думай, что купить, обсудим».
Толстая оглядывается, убеждается, что молодая исчезла.
     - Мой Беленький, мой красавчик! - с нежностью воркует Толстая, - как же ты вовремя нас выручил! Ну и я тебе отплачу тем же. А щас потерпи, хорошенький ты мой! Наклоняется над его головой.
     - Ххх! Ну и шишарь! Во, и кожа треснула! А рана, вроде не глубокая. А коли ты лежишь бревном со вчерашней ночи, то, похоже, лежал без памяти. Ублюдки! Приставь перо, этот Беленький и сам вам все отдал бы!  Зачем же уродовать? Это же человек!
Приходит Плоская с большой бутылкой воды.
     - Держи воду, и вот два бумажных стаканчика.
     - Ну а чего надумала покупать у Суна?
     - А давай бутылочку дешевого виски купим? Ведь у нас сто баксов!
      - Сдурела? Нас теперь трое, и эти деньги надо растянуть дней на десять.
      - А ты говорила, - устроим праздник?
       - Обойдемся, как всегда, бутылочкой вина. Скажи обязательно Суну, что все деньги мы истратим у него в лавке, если он нам будет при покупках делать небольшую скидку. Проси у него из аптечки бинт, вату и чем обработать рану.
Задумывается. Продолжает.
     - Проси продать его остатки сегодняшнего ужина. Как всегда, у него курица с рисом и кабачок с зеленью. И пусть не жмодится, а даст фрукты, которые начинают портиться. И еще скажи, что на его овощной склад ночевать не придем, будем рано утром. Чуть не забыла. У тебя ведь фонарик, что в сумке, не накрылся?
      - Сдохла батарейка.
      - Купи! Фонарик нам пригодится. Все! И поворачивайся! Одна нога здесь, другая там!
      - Фи! Надзиратель, тоже мне!
Зажав в кулаке купюру, Плоская уходит.
      «Щас и с тобой разберемся, Беленький, - с материнскими нотками нянчится Толстая. - С тобой-то проще! Так-не так, что сделаю, ты меня не пошлешь к черному в задницу. Слушай, а это плохо! Только покровительница этого парка дева Мария одна знает, что с тобой случилось и выживешь ли ты».
     «А хотела бы я с тобой поцапаться и посмотреть, - ухмыляется Толстая, - насколько ты крепок умом и чего ты стоишь в нашей жизни. Пока - и одного Бальбоа я не поставила бы на тебя. Ну, - терпи!»
Мочит и отжимает прокладку, начинает протирать с головы.
Беленький стонет.
     «Слушай, а это ведь хорошо! Значит, подкопил силенок, и сознание скоро к тебе вернется».
Обтирает кровь, меняет прокладки, все время разговаривает со страдальцем. Удачно вливает в него не менее половину стаканчика воды и, успокоившись, садится рядом.
     - Наконец –то, притащилась! – смотрит на пришедшую Плоскую.               
     - Ты сейчас ххх, что я принесла!
      - Ты лучше скажи, сколько ты оставила у Суна баксов?
      - Около одиннадцати. Зато смотри сколько всего! И знаешь, ты была права, Сун подобрел, когда услышал, что мы готовы потратить все баксы только у него.
      - О-о, курица с подливой! – восхищается Толстая. - Да еще теплая!  Это то, что Беленькому нужно. Ведь у него живот прилип к позвоночнику за сутки голодухи.
      - А что ты с ним сделала? - всматриваясь в лицо Плоская, - он же смотрит на нас и, похоже, взгляд такой осмысленный.
      - Ну-ка, ну-ка! - с любопытством погядела на страдальца Толстая. - О-о, tu madre! C возвращением тебя, Беленький! Уж не знаю, где ты был, но сейчас ты у нас будешь за праздничным столом в честь нашей встречи!
    - Так, - дает команду Плоской, - стели «праздничную скатерть», и все раскладывай у него в ногах. А я попытаюсь его покормить подливой с курицей. Я знаю, при длительной голодухе, сильно кормить его нельзя. А в голове у него еще кипят мозги, как смола в котле у чертей в аду. И еще, нашего спонсора, может вывернуть наизнанку.
     - Тару Сун просил вернуть, - замечает Плоская. - На тебе маленький судок, отложи ему и корми, а я накрою наш праздничный стол.
      - Вот это дело! Вот столько для начала ему хватит. Посмотрим, примет ли его желудок? Ну-ка, страдалец, открой ротик!  Ага, понимает! По его одежде, наверное, - младший служащий был в какой-нибудь задрипанной панамской компании. На работягу он не тянет!
      - Ты чего? Сама говорила, грабанули его по крупному! Откуда у такого служащего, такие деньги?
       - Действительно! Что-то не вяжется! Задал ты впервые, Беленький, загадку: кто ты? Откуда? Ты, смотри, заглатывает! А ты помнишь, Плоская, я вот так же тебя выкармливала здесь из ложечки полгода назад.
       - Помню, но лучше не вспоминай. Так, ну, давай к столу. Взгляни лучше на бутылку, это не наша бормотуха.
       - Ххх! – выругалась Толстая, - это же, пять баксов бутылка!
       - Закрой рот! Сун отдал за три. Он вытащил ее из холодильника и успел вчера выпить две рюмашки.
       - Развел, поди, бормотухой!
       - Ну, сейчас попробуем. Нас-то ему нет смысла обманывать. Он знает, что мы уже, как дегустаторы. Уж, его бормотуху, мы отличим и по вкусу и по запаху.
      - Ну, ладно страдалец. Посиди немного. Самой хочется выпить и тепленького поесть. Потом я тебя перевяжу, а сейчас переваривай, да смотри не выверни мне все в зад! – пригрозила Толстая.
      - За что пьем? – озадачилась Плоска
      - А за то, что унывать в жизни нам запретил Создатель. Будет, учил Он, день, будет и пища и стаканчик. И для тебя, Беленький, жизнь продолжается! Не дрейфь, прорвемся!
Пьют.
Плоская, с испугом: Вроде, он чего-то хочет? Смотри-ка, и открыл глаза!

П р о п и с к а  р у с с к о г о  б о м ж а
Пятачок полянки. День.
     -  Как ты… сказала? - тихо, хрипло спросил Беленький
      - Ххх! Заговорил! – восхищенно смотрит на него Толстая. Я сказала, что унывать нельзя в любом случае. Даже в твоем! Меня зовут все Толстая задница. И я не обижаюсь. А ее – просто Плоская. И она обижается. А тебя как?
Беленький задумывается.
     - Ты что, действительно не помнишь свое имя? – засомневалась Толстая.
Беленький закрывает глаза.
     - Джордж, - неуверенно отвечает он.
     - Ты такой же Джордж, как я сеньора! - не веря, возражает Толстая.
     - Ты что янки?  - удивляется Плоская.
      - Я русский.
      - Русский? – хором вскричали подруги.
      - Значит, тебя искать не будут, - воскликнула Толстая.
Беленький молчит.
       - У него что, шарики в голове залипают?
       - У тебя все бы повысыпались после такого удара! Конечно, ему трудно говорить. На вот, ешь еще курицу с рисом.
Толстая протягивает небольшую емкость из пластика.
Беленький медленно поднимает руку и пристально смотрит на пальцы.
Подруги перестают есть и смотрят на его растопыренные пальцы.
     - Не может сжать, - догадывается Плоская.
     - Ххх! Эй, давай не сачкуй! Я тебя выкармливать не буду! Нашел няньку!
Толстая встает на колени, начинает с ложки класть ему в открытый рот.
       - Ты что же и не помнишь, как здесь оказался?
Беленький медленно жует и крутит головой.
       - Ну, а в Панаме ты зачем? - не переставая жевать, спрашивает Плоская.
       - Ле-тел к при-ятелю, - медленно произносит он.
       - И адреса не помнишь? - кладет ему в рот еду Толстая, время от времени, не забывая и про свою миску из пластика.
Беленький слегка крутит головой.
       - Ххх! Беленький! – ругается Плоская. - Раз тебя никто искать не будет, и у тебя нет денег, и нет документов, - ты сто процентный бомж! - Как я и она! – гордо замечает Толстая. - Тогда с пропиской тебя! 
Они наливают себе, пьют.
      - Но ты учти, что у нас все с Плоской общее. Как у вас, когда был ваш СССР. Не верю я, что ваш коммунизм нельзя было построить. Терпенья вам не хватило.
       - И, как всегда, предатели были в ваших рядах, - облизывая ложку, уточняет Плоская.
       - И предали вас те, кто был у власти. До них дошло, что хапнуть можно очень многое. А при коммунизме, - надо делиться, а вот при капитализме - это твоя святая собственность.
       - Ты щас нас выручил, но, когда твои деньги мы пропьем, кормить мы тебя не будем, - смотрит на подругу Плоская. - Твой коммунизм кончится. Может, и ему налить? Пока у нас выпивка не кончилась? - Смотрит на подругу.
      - Щас ему пить вредно. Ты не помнишь, какая ты была после сотрясения? Как после двух бутылок! А ты ему еще подсовываешь!
      - Но это ведь не бормотуха! – возразила Плоская.
      - Одна ххх, здесь тоже градусы! Да, Беленький, ххх, - такова наша жизнь! Ты понял?
       - Чего-нибудь придумаем, - хрипло отвечает Беленький.
       - Мыслитель на наши головы! Ты скажи ему, Толстая, что с ним будет, если он не будет платить за крышу! – подкидывает свежую мысль Плоская.
       - Может, щас не надо, пусть немного окрепнет? – неуверенно сказала Толстая.
       - Засранка ты, Толстая! Меня никто не жалел, а этого Беленького жалеешь! А он мужик, какой никакой! Но ему же будет хуже, и выходные не за горами.
      - Наверное, ты права. Слышь, Беленький, Плоская толкует о том, что раз ты оказался на территории Рябого и Хромого, то тебя, скорее всего, кацнула банда Рауля и Качка. Она всегда так делает, чтобы к ней не было претензий от полиции, привозит раненого на чужую территорию.
      - Так по-лиция знает… и не ловит?  - медленно произнес он.
      - Ты что, с Луны свалился? – возмущенно закрыла его вопрос Плоская. - У вас разве не так? Банды подкармливают младшие чины, которые дежурят по району. Те знают, что все районы в округе поделены между этими бандами и закрывают глаза на многие их проделки.
      - Кры-шуют… мелкие торговые точки? - подсказал вопросом мыслитель.
      - Ну вот! Прозревай, прозревай, мыслитель! – радостно воскликнула Толстая. - Щас банды временно замирились, но поднасрать друг другу – святое дело. И свои районы они охраняют. Бомжей заставляют платить дань три-пять долларов в неделю.
Плоская достает из сумочки что-то похожее на маленькую пудреницу, раскрывает ее и зажигает крохотную лампадку, ставит ее в центр пакета. Лампадка освещает пакет, на котором стоит бутылка, стаканчики, маленькую и побольше пластиковые емкости с курицей и рисом, пластиковую коробочку тушеных кабачков с зеленью, кучку маленьких с темной кожурой бананчиков, пару плодов манго с темными пятнами на боках.
     - Наш китаец Сун, владелец с братом маленькой лавочки, где мы иногда подрабатываем и ночуем с Толстой, платит за крышу двадцать. Другие – около того. Тебя обложат, я думаю, пятью баксами, не меньше.
      - Не меньше! – соглашается Толстая.
      - А если я… не захочу… платить? – спрашивает Беленький.
      - Ни тебе ровня, не хотели. Изобьют до полусмерти, калекой сделают. Все равно заставят. Ты чего геройствуешь? Только очухался, а туда же! – цыкнула Толстая.
      - Я свидетелем была, как люди исчезали. Вон, ближе к каналу,* что не озерцо, - кишит крокодилами. Скинь туда раненого вроде тебя, косточек не найдут, пугает Плоская.

     * Имела в виду Панамский канал.

     - Или каждое болото джунглей, не дай дева Мария, Беленькому там оказаться. А до них, - всего-то полчаса ехать. И пропал человек! А таких, как мы, и никто искать не будет…
     Тихо! – шепотом командует она и дует на лампадку.
Невдалеке слышаться глухие голоса и треск кустов.
     - Чего им здесь в кустах делать? – усомнился второй голос. - Я не раз их видел на лавочке ближе к фонтанчику.
     - А я говорю, проверь, вроде, голос слышал, - настаивает первый голос. - На фонарик, пролезь сквозь кусты и посвети там.
Треск раздается справа от дерева. Из кустов выдирается пацан лет тринадцати.
     -  О-о! – удивленно восклицает он, освещая троицу.
Сидевшая рядом Толстая ногой делает ему подсечку, и пацан падает в ее объятия.
Громадный кулак Толстой прилипает к его носу.
      - Ты чего там? – тревожно спрашивает первый голос.
     После трех секунд борьбы, пацан понимает, что ему из объятий не выбраться, а реальный кулак в пол-лица маячит у глаз.
      - Так что там у тебя? – требовательно спрашивает первый голос.
      - Да, говорил я, что там не пролезть, вот и навернулся, споткнулся о корягу. Нету, тут никого, сейчас буду продираться обратно.
Сидя в объятиях Толстой, пацан показал ей три пальца на левой руке.
Толстая показала один палец Плоской.
Та, молча, протянула пацану один доллар.
Пацан, выбираясь из объятий, освещает всех фонариком, потом пиршественный стол на пакете. Пацан снова показывает Толстой три пальца. Та хлопает себя по заду. Наливает стаканчик, подает пацану.
Пацан крутит головой, беззвучно матерится, выпивает, прячет доллар. Берет ложку, подцепляет дольку тушеного кабачка, отправляет его в рот. Делает шаг от компании, поворачивается к Толстой, указывает пальцем на Беленького, молча, наблюдавшего эту пантомиму, смотрит на Толстую, крутит отрицательно пальцем.
Кусты трещат, пацан исчезает. Слышаться неясные голоса и все стихает.
Плоская чиркает спичкой, зажигает лампадку, наполняет стаканы.
     - Каков сукин сын! – возмущается Толстая. - Три доллара! Да hacete coger! Это шестерка у Хромого! Я его знаю! За твою прописку, Беленький! Поднимает стаканчик.               

З а к о н  е с т ь  з а к о н
Маленькое уличное кафе не в центре столицы.
Заходящее солнце почти касается вершин плоских гор. Места под четырьмя выставленными зонтиками маленького кафе на обсаженной пальмами улочке заполнены. Праздный народ готовился обсудить сегодняшние сплетни и расслабиться. За одним из столиков сидят двое метисов и белый. Парни похоже еще не дошли до того состояния, когда алкоголь развязывает языки и делает общение непринужденным.
     - Нет, мне надоело отвечать за чужие грехи, - отвечает второму метису Белый. - Нехотя ковыряет вилкой в тарелке. - Полгода вкалывал в джунглях под дубинками черных. Хорошо скостили три месяца за ударную работу, да учли, что я вирус кишечный подцепил, до сих пор маюсь.
     - Ну и куда теперь? – интересуется Первый метис.
     - Когда раньше с братвой тачки угоняли, я поднаторел на дизелях. Так что, считай практику я прошел. Братан на канал меня устраивает.
      - А где сейчас Рауль? – спрашивает Второй. - Молва ходит, что на острова подался пропивать большой улов.
      - Так и есть! Собрали капусту у белого. Повезло! – отвечает Белый.
      - А что-то тихо, не «шмонают»? – сомневается второй.
      - Так еще не время. Если дня три будет тихо, значит без концов, - поясняет Белый.
       - Ни факт, что ты сможешь завязать, - сомневается первый, - скучно тебе будет на канале.
      - Гляди, чего это прилип рядом пацан?
       - А-а, это наш парень, Шнырь. Чего надо, Шнырь?
      - Выйди потолковать на два слова.
Хромой нехотя встает, подходит к кадке с цветами, огораживающими сидящих.
       - Как я просил меня называть?
       - Прости, Jefe (Босс), никак не привыкну! Позарез надо пять баксов! Ссуди, верну на следующей неделе!
        - Шнырь, ты знаешь, что мы тебя с Рябым хотим поставить Первым пацаном?
        - Мне Рябой уже сказал. Стараюсь, Чив!
        - А ты знаешь, за что твой начальник, Первый пацан Кармо, в опале? – экзаменует Хромой.
        - Слышал! Не гонит норму двадцать баксов в неделю! Но мой вклад пятнадцать – «верняк».
       - За это и ставим тебя, а его отдаем в твое подчинение. Сколько у вас пацанов?
       - Семь. У Первого – четыре, у меня – три.
        - Если в две недели у вас будет десять, и ты будешь с нормой двадцать баксов справляться, - считай проверку прошел. Ну и, конечно, если на следующей неделе вернешь пять с половиной. Кредит бесплатно не выдается! Ты понял? Чего молчишь?
        - Страшновато, Чив! Но постараюсь!
       - Поговаривают, Рауль «кацнул» кого-то. Пошустри в парке, он любитель нам калек подбрасывать. На, держи пять баксов, старайся! А то у меня на примете есть еще парнишка-вышибала. Ведь мы же не спрашиваем с вас, сколько всего вы вышибаете. Гонишь норму, - остальное твое. Закон есть закон!               

Парк. День
Беленький просыпается от чьего-то пристального взгляда. Тупая боль в голове приходит вместе с сознанием. Голова лежит на затекших руках. Лицо щекочут пожухлые травинки.
Вытянув руки из – под головы и раскинув их по сторонам, он получает некоторое облегчение и лежит так некоторое время с закрытыми глазами. Тревожное чувство от пристального взгляда заставляет его приподнять голову и открыть глаза. Упершись правой рукой о землю и переложив тяжесть тела на левый локоть, он приподнимается.
Метрах в трех у самых кустов сидит вчерашний пес и без страха смотрит на его движения.
     - А-а, это ты-ы, - хрипит Беленький.
Потихоньку меняет положение рук и тела. Ему удается сесть. Перед ним была с замысловатым обводом микрополяна не более три на два метра огороженная плотными, почти в рост человека, кустами.
      - Это все-таки лучше, чем метр на два, как ты считаешь?* - обращается он к псу.

      * Намек на кладбище.

Тот, отклонив вбок голову, молча, соглашается. Псу нравится общаться с этим немощным белым человеком с перевязанной головой. Пес по тону голоса и по взгляду мог определить опасный для него человек или нет. Как - никак, живет в этом парке уже семь лет, и многое повидал в своей собачьей жизни. И хотя этот белый человек с разбитой головой ни разу не встал, пес все равно поставил его выше себя. Но псу не дает покоя одна мысль, почему человек не чувствует такую вкусную еду, что подвязана сзади него на дереве?
От нетерпения пес взвизгнул и присел на передние лапы.
    «Ты чего?» – удивился Беленький.
Пес смотрел мимо человека и облизывался. Беленький оборачивается.
      «Ах, вот оно что? Ты ждешь угощения и, видимо, давно уже караулишь? Так и быть, четверть твоя! Спасибо за охрану».
Беленький хочет встать, но оставляет это занятие, так как рядом не на что было опереться. На четвереньках он ползет к дереву, у которого сидел вчера. Дерево было обвязано тесьмой, а к ней на высоте в половину его роста был привязан пакет. Беленький встает ни без труда на колени и отвязывает его. Уже сидя, вытаскивает все на травку. Обнаруживает вчерашнюю пластиковую коробочку с супом, пластиковую ложку, один бананчик и одно манго.               
 «Ну, пес, живем! Постой, а где вода?»               
Сбоку находит приставленную к дереву и бутылку с водой.
     «Ого, не меньше грамм четыреста! Ну, девочки, спасибо! Надеюсь, это завтрак, и вы меня не оставите в беде! Пес, а ведь ты бы мог и сам все достать, ведь ты не маленький! Смотри, какой сознательный! Ладно, за мной не заржавеет!»
Не спеша и со вкусом они завтракают с псом.  Потом о многом поговорили. Решив, что не бесполезный визит вежливости завершен, пес с достоинством удаляется, пообещав навестить гостеприимного хозяина такой шикарной собственности.
Но что-то не срослось у девочек. Вечером Беленький пожалел, что так неразумно понадеялся на сытный обед, полдник и ужин с вином. Хорошо, хоть воду пил экономно и оставил граммов сто пятьдесят на вечер.
      «Всякое может случиться. А он даже и не понял, что вчера действительно был для всех праздник. Значит, девочкам такое перепадает не часто. Но воду он обязан добыть. Без нее никак! Поэтому сегодня еще до темна, он должен точно установить, где тот фонтанчик и наполнить бутылку. А с едой он что-нибудь придумает».
Ближе к вечеру Беленький пытается подняться, хватаясь за дерево. Кряхтит, стонет, выжимаясь на непослушных ногах и, наконец, встает.
      «О-о! Какое преимущество человек получил, впервые встав во весь рост. И стоит ли горевать, что сейчас ему это далось очень не просто почти за пятнадцать минут. А ведь его пращур поднимался, наверное, не одну сотню тысяч лет!»
Сквозь верхушки кустов замечает в одном месте светлое пятно и решает, что нужно двигаться в том направлении. Но в его глазах быстро темнеет, ноги задрожали. Опираясь на дерево, сползает на землю и обмякает, прислонившись к стволу.
     «Да-а, если бы эта темнота в глазах была от длительной дистрофии мышц, он знал, как постоянной нагрузкой выйти из этого состояния. Но тут он имеет дело с мозгом. Тут, к сожалению, надо работать бережно и вежливо, учитывать, что тебе мозг позволяет, а против чего он восстает».
Хорошенько отдохнув перед походом в неизвестность, Беленький привязывает бутылку с тремя глотками воды к ремню. Ползет на коленях в сторону светлого пятна. Он ползет зигзагами, огибая непролазные кусты. Раза три, отдыхает под ними. И вот показалась утоптанная дорожка. До заката, по его прикидке, осталось не более полчаса. Если он не успеет найти фонтанчик, трудно даже представить, чем для него все может кончиться.               
Он видит фигуру удаляющейся женщины с собачкой.
     «Не может быть!» – почти не верит Беленький.
      «Сеньора! Сеньора!» – хрипит он.
Он понимает, что с таким голосом его не услышат. Хватает подвернувшийся обломок ветки и стучит по бутылке. Собачка развернулась. Увидела его и затявкала. Повернулась и сеньора. Не в силах еще раз закричать, поднимает бутылку и тихо шепчет.
       «Воды! Воды!»                Пожилая сеньора видит человека, стоящего на коленях, с перевязанной головой, со следами крови на грязной рубашке и белых когда-то брюках.  Одной рукой он опирался на землю, другой поднимал бутылку и что-то хрипел. Сеньора решает, - стоит ли ей с ним связываться. Собачка перестает тявкать и с интересом смотрит на человека. Тот уже не кричит, а просто держит бутылку и выразительно смотрит на сеньору. Видимо, собачка ей подсказала, и старушка ее послушалась. Она приближается и останавливается метрах в трех, рассматривая человека. Тот хрипит.
      «Пить… пожалуйста,» -  роняет голову на грудь, закрывает глаза.
Старушка подходит и уже хотела нагнуться, как человек открывает глаза, подносит бутылку ко рту, жадно делает три последних глотка и протягивает пакет с пустой бутылкой.
     «Прошу вас», - хрипит он.
По всей видимости, вылазка потребовала от Беленького слишком много сил и он отключается. Когда он очнулся и сел, возле него стоял его пакет, из которого торчали два горлышка бутылок, под самую крышку наполненные водой, и маленький пакетик.
Дрожащими пальцами он раздвинул пакетик и увидел половинку разломанного бутерброда. Между двумя половинками белого хлеба лежала приличная вареная очищенная креветка и рядом маленький бананчик.
      «Пресвятая Дева Мария, не оставь в своих заботах эту добрую женщину!»            Отползти ему удается только за ближайшие плотные кусты. Искушение вкусной еды побеждает его слабую волю.
Беленький не в силах устоять, и скоро, не совсем сытый, но довольный и почти счастливый, он растягивается под кустами. Сумерки сгущаются.

И  з д е с ь  р а б о т а ю т  з а к о н ы   б и з н е с а               
Парк. Утро. Беленький открывает глаза, видит солнечные пятна на кустах. Это его друг солнце подает знак, что оно с ним, что оно его не оставит. Он, как всегда, тоже был рад его видеть. Беленький вспоминает вчерашний вечер и сегодняшнюю ночь, когда он просыпался только лишь раз не от боли в голове, а чтобы сменить положение тела. Он сел, прислонившись к кустам, но ветки ему давили на голову. Пришлось отползти. Здесь ему просматривалась дорожка, по которой должны ходить люди, а это надежда на подношение добрых людей. Его нынешнее владение раз в восемь превосходило прошлое, а его правый край был слишком оголен, с него он был виден, как на ладони. Зато дорожка была не далее семи метров. Слева и справа, она была обсажена невысокими чуть больше человеческого роста кустиками. Теперь ему надо изучить, кто и когда по этой дороге жизни ходит.               
     «Эта дорога жизни. Это надежда на подношение добрых людей.  И главное, - он так и не понял, где же находится фонтанчик? Наверное, вчера, потратив последние силы на передвижение, он отключился и не помнит, по какому направлению пошла старушка за водой».
Не чувствуя поддержки дерева, когда он сидел раньше, прислонившись к нему, у него заломила спина. Беленький вынужден был лечь снова на живот.
     «А как же предупреждение Толстой, что если его обнаружат, то его заставит банда платить за «крышу?» Господи, какая крыша в его положении полу дохляка? Теперь его крыша – его Создатель. Да, говорят, у каждого человека есть Ангел хранитель. Где же он у него? Куда он запропастился?»
На всякий случай осматривает кругом ветки деревьев.
     «Неужели с Его позволения у него сейчас такая собачья жизнь? Чем же опять он прогневил Высшие силы?»               
Часов до десяти Беленький пьет только воду. За это время он только раз слышал, как кто-то бежал по дорожке. Наверное, какой-нибудь спортсмен. И еще он понял, что сейчас его логово расположено у непопулярного места. И на ближайшее будущее, если он хочет получать свою милостыню, надо его менять.
     «Оказывается, здесь так же, как в бизнесе: прибыль там выше, где больше проходит народа. А его увеличивающаяся вероятность засветится у банды, - это уже вторично. Можно быстрее сдохнуть от жажды и голода в его первом логове. А за два дня уже трое его обнаружили, уж на что, казалось, глухое место».
До безжалостного солнца Беленькому перепала треть вафельного стаканчика мороженого от сердобольной девчонки из большой компании. Чтобы не сжариться, он уползает до вечера в кусты. Вечером он выползает к лавочке, там стоит желтенький пакетик. В нем лежит целый сэндвич из двух кусочков хлеба, двух креветок, пары бананчиков и 0.333л воды из-под какой-то бутылочки сока. Оказывается, его ангел-хранитель приходил в образе той старушки!
     «Как же он забыл, что ангел мог принять любой вид. Прости меня, Господи, грешника!»
Примерно так продолжается еще два дня.
Худо – бедно, но жизнь как-то налаживается. Вода была всегда, и пару раз ему повезло поесть дважды, - позавтракать и пообедать бутербродами.
 
Д а н и э л а               
Дорожка была перед Беленьким в трех шагах, а кусты, - дальше за его спиной. Он уже твердо решил, что сменит место и просто обязан до жары найти другую более посещаемую «тропу жизни» и ближе к фонтанчику. Если еще терпеть голод можно, то без воды, - это не жизнь.
Еще издали он услышал громкий разговор и смех молодых голосов и напрягся в надежде, но их перебил противный голос второго «Я».
     «Ну, и что? Будешь продолжать сидеть молчаливым истуканом? Проходящие мимо должны догадываться, что ты не ел целый день? А сам из бомжовой гордости не протягиваешь просительную руку? Для кого старался первый Евангелист апостол Матфей: «Просите, и дано будет вам». * 

    *«Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам. Матфей (Левий Алфеев), Евангелие по Матфею Гл. 7, стих 7.

Георгий вынужден просить был только тогда, когда оказывался без воды. Он уже выработал правило, никого не останавливать просьбой: решат осчастливить – дадут сами. Нет, - Бог им судья. Он сидел у скамейки, прислонившись к ней спиной. Спина не позволяла еще сидеть нормально.
На дорожку быстрым шагом вышли парень и девчонка. Если ей можно было дать не больше шестнадцати, то парень явно был старше года на три. За их спиной были рюкзачки. Одеты они были по - походному и, вероятно, куда-то спешили.
Парень скользнул по Георгию взглядом, как скользит по кустам, и не сбился с походного ритма. Девчонка, чуть проскочив его, споткнулась о его взгляд, встретившись на миг глазами. Резко затормозив в трех шагах после него, она остановилась, его разглядывая. Георгий опустил глаза, но было уже поздно. Парень, пройдя по инерции еще три шага, вынужден был остановиться и тоже стал разглядывать его.
     -  Вы кто? - спросила девчонка на испанском с большим акцентом.
Георгий поднимает на нее глаза и не знает, что ответить.
     - Вы не панамец? – на плохом испанском, неуверенно, продолжала девчонка.
Георгий, потупив глаза, молчит.
     - Даниэла, видишь, ему от нас ничего не надо, - удовлетворенно, на испанском сказал парень. - Пошли, у нас мало времени. - Смотрит на часы.
Даниэла делает два шага к сидящему: «Как вас зовут?»
     - Джордж, - сам не зная, с чего, по – английски ответил он. - Смотрит Даниэле в глаза.      
     - Вы тоже американец? - удивленно, на английском спрашивает Даниэла. 
Георгий, после пары секунд замешательства, продолжает на английском: «Я русский».
     - Вот видишь, - радостно говорит парень, - он даже не американец. Оставь его. У нас совсем нет времени. 
Даниэла поворачивается к парню, который, по – прежнему, стоит в трех шагах от нее.
     - Ты что не видишь, что ему нужна помощь?
     - Вам нужна помощь… Джордж?
     - Да… Даниэла, - глядя ей в глаза отвечает Джордж.
Даниэла лезет в карман шорт, вытаскивает пластиковую карту, берет ее другой рукой. Снова лезет в карман, вытаскивает две монеты. Разочарованно смотрит на них.  Поворачивается к парню: «Алекс, ты получил какую – то сдачу после кафешки, дай ее Джорджу. Но этого, конечно, мало. Посмотри в кошельке, нет ли у тебя сотни?» Парень лезет в карман шорт, достает какую-то мелочь. Подходит к ней, высыпает в ее протянутую руку: «Сыпь ему и бежим. Нас никто ждать не будет, - нервно, на испанском отвечает тот, - и они улетят по расписанию».
Даниэла растерянно смотрит на мелочь и не решается высыпать Джорджу, который сидит, положив руки на колени.               
      - Но Джорджу нужна помощь, - в отчаянии смотрит на Алекса, на испанском, - а не твое  подаяние!
     - У меня, так же, как и у тебя, пластиковая карта Маестро. Других денег нет, -раздраженно. -  А если бы и была сотня, я не швыряюсь ими, и не дал бы даже    американскому, не то, что русскому бомжу. Сыпь ему у ног и бежим! Ты срываешь все    мероприятие нашей компании, которая нас ждет в Штатах. Свадьба друга пройдет и без нас! – Требовательно, - ну! Я жду! Бежим!
Алекс, не заметив перемены в лице Даниэлы: «Ни твой папа, ни мама, не одобрят твой    поступок, разве что… чудн`ая твоя бабушка.
     - Беги, Даниэла, - на английском говорит Джордж, - иначе они тебе не простят этого!            
     - Ну! - кричит в нетерпении Алекс.
     - Беги! - снимая рюкзачок, зло кричит ему Даниэла.
Ее лицо искажает гримаска, из глаз текут слезы.
Алекс что-то выкрикивает, поворачивается и убегает. Даниэла подходит к скамейке и Наклонив голову, плачет, утирая глаза и носик платочком.
Джорджа охватывает непонятное чувство вины: «Ну, вот. Сорвал девчонке радостную     встречу с друзьями, которую она в своих мечтах уже разрисовала розовыми красками. И как теперь будут выстраиваться ее отношения с этим высокомерным Алексом? И простят - ли ее выходку друзья?»
     - Ни Алекс, ни родители, ни друзья мне этого не простят, - сквозь плач говорит Даниэла. - Друзья ждут нас на Карибах. Там будет свадьба приятеля Алекса. Что делать, Джордж? Я очень хочу помочь тебе, но как?
Промокает глаза, смотрит на Джорджа. Тот, опускает глаза, дотрагивается пальцами до ее кроссовки.
Мимо проходит знакомая старушка с собачкой и удивленно смотрит на девушку и бомжа.               
     - Не плачь, Да-ниэла. Ты не пред-ставляешь себе, какую силу ты влила в мою израненную душу. Спасибо тебе, девочка, за твою отзы-вчивость. Ты ничего не потеряла. Обязательно расскажи это своей бабушке и низкий ей поклон от меня. Ты уже помогла мне. Поверь, это больше, чем любая матери-альная помощь. Иди домой. У тебя в жизни все будет хорошо.
Их глаза снова встретились.               
     - Правда, Джордж?
     - Правда, Даниэла! И не волнуйся, я обязательно отсюда вырвусь! - И он погладил ее кроссовку.
Даниэла смотрит в раскрытую свою ладошку, высыпает мелочь на скамейку. Встает, надевает рюкзачок.
     - Прости, Джордж. Я почему-то верю тебе, что ты непременно отсюда вырвешься. Не подведи меня, Джордж. Прощай!

Парк. День. Худо – бедно, но жизнь как-то налаживается. Вода была всегда, и пару раз ему повезло поесть дважды, - позавтракать и пообедать бутербродами.

На пятый день у скамейки на утренней вахте он услышал вроде бы знакомые голоса.
Беленький вглядывается, и с приближением узнает в двух фигурах Толстую и Плоскую. Они замечают его еще издали. На их лицах - радость встречи.
     - Я говорила Толстой, - радостно начала Плоская, - что тебя искать надо у ближайшей дорожки!
     - А я ей, - улыбается Толстая, - у дорожки, где фонтанчик. Ну, здравствуй, Беленький! Не подох без нас за четыре дня? Сегодня у нас снова будет праздник!
     - Жизнь продолжается! - приподнимает пузатый пакет Плоская. Похожий пакет и в руке у Толстой.
      - Ты ходить можешь? – спрашивает Толстая.
      - Пробовал, не получается.
      - Щас пойдешь у меня! – решительно заявляет Толстая. - Нам с тобой цацкаться некогда. Ххх! Хочешь жить, - живи! Нет, - подыхай, где – нибудь в укромном месте и на глаза нам не показывайся! Правда, Плоская?
Плоская молчит.
      - Вставай сам, - говорит она, - мы посмотрим, как у тебя это получается.
Беленький встает на колени, поворачивается к лавочке, выжимается и неуклюже на нее садится. Его качнуло.
      - Э-э, без фокусов у нас! - хватает его за руку. - Я тебе говорила, что не ходит, - поворачивается она к Толстой.
      - Ничего, щас у нас пойдет! Бери его под локоть с одной, а я с другой стороны.
Они поднимают Беленького на ноги. Процессия двигается по дорожке. Дойдя до очередной лавочки, он просит: «Девоньки… дайте отдохнуть…»
С него льет пот, ноги его дрожат.
      - Ну вот, - удовлетворенно говорит Толстая, - а то мозги нам засирает, не получается у него! Любил, наверное, в прошлой жизни, чтобы баба за тобой ухаживала и угождала тебе во всем.
       - Как в воду гля-дела! - криво усмехается он.
       - Не похож он на сачка, - заявляет Плоская. - Давай не будем ему портить праздник. Видишь, старается, а то вырубится сейчас у нас и праздник его накроется.
       - Я ему вырублюсь! – сурово угрожает Толстая. - Три минуты у тебя, - и пойдем. Я сама готова сей момент сесть и принять стаканчик, а то кишки к позвоночнику прилипли. Я же терплю! Давай, давай! Еще метров сорок, и мы в нашей квартирке!               
Подруги снова начинают учить Беленького ходить. Деревья становятся все чаще. Протащив свою ношу через кусты, они оказываются на месте, в «новой квартирке». Это - микро полянка скрытая гущей кустов.
Подруги кладут его лицом на жухлую траву и оставляют в покое. Занимаются раскладкой провизии.
     - Эй, Беленький, кушать подано! – приглашает Толстая. - На вот, прополоскай горло, умой лицо, выпей пару глотков воды, не больше.
Подает стакан с водой.
     - А это тебе подарочек от дядюшки Суна, – стучит пальчиками по пакету Толстая. - Когда я рассказала ему, что мы выхаживаем раненого русского, он нас отругал, что ж ему раньше мы об этом не сказали. А когда мы уходили, он собрал тебе вот этот пакет.
     - Я чуть не упала, - добавляет Плоская, - когда он вынес такой большой пакет. И нам категорически запретил пить этот бульон, поскольку он предназначен тому, кто потерял много крови. Держи!
      - Пей прямо из бутылки! – предлагает Толстая. - Он отварен на сахарной кости и в него китайцы положили какие-то травы для быстрого восстановления и, конечно, свой женьшень. Пить надо теплым!
      - М-м-м… - мычит после двух глотков Беленький, - настоящий бульон. - Давно я такого не пробовал. А говорили жмот ваш китаец Сун.
      - Да мы сами были в шоке, - добавляет Толстая, - увидев такое отношение. Дай попробовать!
      - Ххх! Не давай! - отстраняет протянутую руку Плоская. - Сказано, - это только ему!   
      - Что же получается, Беленький? - поднимает стаканчик виски Толстая. - Мы второй праздник получили благодаря тебе. Надо, оказывается, держаться к тебе поближе! За тебя!
Чокается с подругой о бутылку бульона Беленького. Пьет, приступает к трапезе.
     - Ну, вот, - отвалившись от «стола» произносит Плоская, - заморили червячка, сейчас можно и подремать. Да, не часто нам перепадает такая везуха. К чему бы это? И я тоже не могу ни с чем связать это, как только с твоим появлением в нашей жизни. Слышь, Беленький?
Подложив руки под голову, обнажив свои стройные ноги выше колен, ложится на спину и закрывает глаза.
      - Чего не спрашиваешь, где пропадали столько времени? Почему тебя бросили?  - спрашивает Толстая.               
     - Сами, если надо, расскажите.
     - Ты молодец, не лезешь в душу с ненужными вопросами. А спросил бы, я тебя послала бы по матушке! А нас застукали в магазинчике за то, что мы присвоили пару лепешек. Ну, и - на общественные работы: от мытья гальюнов до уборки помещений в отделении полиции. А если придраться не к чему, - отловят все равно за бродяжничество.
      - Кончай базлать, - тихо прерывает Плоская, - давай покемарим.

Берег океана на краю парка. Не больше семи утра. Брюки и рубашка Беленького, хорошо намыленные хозяйственным мылом лежат на камне. Его плавки сохнут рядом с трусиками Плоской и ее платьем. Плоская плавает недалеко. На другом камне сохнет лифчик и платье Толстой.
Беленький стоит по пояс в океане спиной к Толстой и лицом к океану и солнышку.
Толстая, причитая, в одних трусах, осторожно трет намыленной губкой его спину с многочисленными белыми шрамами.
   - Ну, не мудак, с мозгами креветки, - искренне, горячо восклицает Толстая, - скрывать, что ты был недавно на войне? Живого места нет! Это, видимо, осколками! Но как не задело позвоночник? Да ты в рубашке родился! Чего молчишь, колись, я буду нема, как толстая медуза. Не, ну, просто интересно, где это тебя так отделали?
    - Ты вот причитаешь, а он тихо ухмыляется, - улыбается Беленький
   - Да кто? – не понимает Толстая.
   - Да океан ваш, батюшка! Это его работа.
   - Pende jadas! ххх. Так я тебе и поверила! Tu madre! хххОказывается, ты одной ногой стоял на том краю, откуда не возвращаются! Так ты, безусловно, самый заслуженный бомж Панамы!
   - Твои бы слова да…
   - Ты должен сейчас сидеть, как японский император, а перед тобой должны быть на коленях все бомжи Панамы с подношениями.
   - Организуй, Толстая! Ты бы была моим халифом!
Подплывает Плоская.
   - Нет, ты только глянь на его спину! -  бесцеремонно поворачивает Беленького.
    - Santa mierda! ххх– вырывается у Плоской. – Это, где же тебя так? И еще голова вдобавок. Ты нас прости, Беленький, мы не знали, что ты такой калека!
   - Да, уж! Мы с тобой не церемонились!
   - Девоньки, о чем вы? Я вам признателен за вашу заботу! Я живой еще! И собираюсь еще жить! Так что перестаньте охать. Прорвемся!
Плоская выходит на него голенькой во всей красе, нисколько не стесняясь.
   - Слушай, я тебя зауважала, Беленький, - признается Плоская.
Толстая хмыкает, ополаскивая его океанским рассолом, проводит рукой по его шрамам.          
    - А мы, жалкие креветки, учим жить такого тунца! – повинилась Толстая.
    - Да, жизнь постоянно нас тычет мордой! – соглашается Плоская. - Вон, я, думала, что все беды мира свалились на мою бедную голову. А вот смотрю на тебя, как ты все переносишь…
    - Я мужик, Плоская, и мне пятьдесят…
    - Сколько, сколько? - хором, не веря Беленькому, воскликнули подруги.
    - Чего-о?  - И ты еще так сохранился! Мама, дорогая! – восклицает Толстая.
     - Как ты сказала? - вздрогнув, поворачивается к ней Беленький.
Плоская и Толстая переглядываются. И размеренная беседа под стать лениво накатывающимся волнам наткнулась на камень отдельной волной, разбив привычный ритм.
 
З а в т р а к  н а  т р а в е               
      - Ладно. Завтракать будем здесь с видом на океан и солнышко. Давай, Плоская, шевелись, раскладывай все на бугорке с травкой. Я щас достираю его шмотки, положу их сушиться, перевяжу рану и приступим.
               
  - Зачем ты выкинул уже написанный «Завтрак на траве»? - возник изумленный голос второго «Я».
     - Все равно его Издатели выкинут, как лишнюю деталь, загромождающую путь Героев.
     - Но у Анны в ресторане, где она и ее окружение будет праздновать подписание Договоров, идет рассуждение об этой картине?
      - Не-ет, Издатели не поймут и выкинут «Завтрак».
      - Прогнулся, значит, все-таки под Издателей!
Георгий, нахмурясь, молчит.

«Но я, уважаемые читатели, - не согласился второе «Я», - заступлюсь за автора и, помимо его желания, опишу эту сценку. Ведь мне можно все! Я - его Эго! Мне доступен двенадцатый слой его сознания, которое не доступно простому смертному. И поэтому, выкинутая сценка, которая не вошла бы вам в глаза и ваш мозг, здесь появится.  А она того стоит. И пусть только попробует креативный редактор ее выкинуть! Пока он, прочитав это, находится в ступоре, - я начинаю.
И они садятся завтракать почти в такой же композиции, как и те трое, что запечатлены Эдуардом Моне сто тридцать лет назад в картине «Завтрак на траве».
И Плоская, голенькая, сидит слева на переднем плане. Она знает, что я опишу этот завтрак, поэтому нахально пялится на зрителя. Рядом сидит Беленький с подстриженными баками и бородкой ее маникюрными ножничками. Еще не перевязанный, потому, как Толстой было невтерпеж опрокинуть стаканчик виски.
И Беленький тоже сидит голенький, и тоже не смотрит на Толстую, которая, протянув к нему руку, что-то ему доказывает.
И хотя Толстая, в одних трусах, с могучей грудью пятого номера смотрится эффектно, центром притяжения является все-таки Плоская. А другой женщины на дальнем плане не было. Зато был Великий океан и Светило!
И, конечно, одиннадцать строчек автора, что выше, не оценят современники, (и остальные 48.000.000 строчек тоже), как не оценили полотно Эдуарда, не взяв его для Парижского салона.

Но время все расставит на свои места.               
И неизвестно, найдется ли такой же могучий писатель, как Золя, который напишет несколько строк в защиту тех одиннадцати и всех остальных строчек.
И не мудрено, что оба были гении, поскольку их мозг пронзал не только пространство, но и время.
И, только поэтому, зная, насколько кинематографична эта сценка на берегу Тихого океана, я, Эго автора, буду настаивать, чтобы она вошла в этот роман и в его сценарий.
Но ни Толстая, ни Плоская, ни сам страдалец, конечно, об этом не догадывались.
И хорошо бы здесь дать жизнеутверждающую музыку шелеста волн Тихого океана и звуки солнечных лучей, отражающихся от их голых тел.
Настроение было у всех - предчувствие еще б`ольшего праздника, чем на полотне Моне».

И даже сам Беленький, находясь в своих мыслях, не мог этого предвидеть.
В большой пластиковой миске пахнут тушеные овощи с шеями, крылышками и позвонками кур. Лежат несколько лепешек и солидная кучка бананчиков. Желтеют два манго с темными пятнами на боках и зелено-желтые фрукты, похожие на крупную сливу. Стоит бутылочка сомнительного виски. И, конечно, сверкает изумрудом кучка зелени.
Беленький обнимается со своим бульоном, изредка черпает белой пластиковой ложкой овощи из общей миски. Из миски черпают подруги, закусывая выпитые стаканчики виски.

   - Вон, Плоская сказала про все беды мира, которые обрушились на нее. Она права. Все познается в сравнении. Но когда я ее нашла здесь в парке избитую, изнасилованную, - я очень ее пожалела. Ведь еще девчонка. И она пыталась сопротивляться этим выродкам недоношенным.
     - Она же человек! – заступается за нее Беленький. - А человек, - это звучит… это когда было? 
    - Да я говорила уже, - полгода назад, - напомнила Толстая.
    - Я дала себе слово, что убью Рябого, как чуть не зарезала насильника отчима, который изнасиловал меня в пятнадцать лет, спокойно говорит Плоская. - И два года колонии для малолетних только придали мне уверенности, что какой-нибудь мой план осуществится.
    - С этим жить нельзя, - не соглашается Беленький. - От злобы и жажды мести выгорает душа. Побереги ее на благие поступки.
     - Чего-о? Простить? Не мстить? – не согласна Плоская. - На что беречь душу? Жить надо сейчас. И мстить надо немедля! Пока огонь мести пылает! Это же нелюди! Они убивают в человеке собственное достоинство! После чего он превращается в червя, которого можно раздавить ногой.
    - Тебе чему-то надо научиться в этой жизни, - рассудительно заметил Беленький, - чтобы этим зарабатывать себе на хлеб. Ты очень молода. У тебя должно быть будущее. Ну, что-то есть в тебе, что лучше всех дается?
    - А больше всего у нее злости! – уточнила Толстая. - Опять за свое, упрямая коза! Но, с другой стороны, детства у девчонки не было. Мать меняла ей отчимов два раза год.
     - No me importa una mierda! ххх – возникла Плоская. - Раз в три месяца, - не хочешь! Tu madre! Отчимов нашла!
     - Да ее матери самой – тридцать один!  И мать ли она вообще после всего? – восклицает Толстая.
     - А скажи, Беленький, сколько бы ты дал сейчас Плоской, на нее глядя?
     - Ну, не больше двадцати пяти.            
     - А ведь мы в мае ей отметили девятнадцатилетие! А ты говоришь учиться! Вон, как жизнь ее учит!
Немного молчат, очередной раз чокаются.
    - Но защищает себя Плоская до потери сознания. И Рябой и Хромой ходили с    расцарапанными мордами и укусами две недели.
    - А я свой план исполню. И сменили пластинку. Хватит про меня! Скажи-ка про себя лучше, подруга.
    - Ну, хорошо. А чего говорить про меня? Мои сто пять кило и толстый мой зад боятся и уважают многие. И даже Качок, правая рука Рауля. Не говоря, уж, о Рябом.
     - Кулаки они твои уважают и ярость носорога, - уточняет Плоская. - Мне бы такие! Только твоя тяга к спиртному тебя доведет до тюрьмы
    - Не каркай, подруга. Пока разум не пропиваю, - простодушно говорит Толстая.- Правда, порой бывает невыносимо. Но любую работу я делаю хорошо.
     - Ага! За это тебя ценят и часто отлавливают, и мне, за компанию, приходится отдуваться. Когда ты на мели, многие этим пользуются.               
     - Это верно, – соглашается Толстая. - Зато, когда я пропущу стаканчик, я становлюсь весела и покладиста, вот, как сейчас. И поэтому давай наливай и подкинь Беленькому кусочек курочки и зеленюшечка. Смотри, как у него аппетит разошелся! Что значит, впервые поднесли мужику!
     - Ага! Он будет долго вспоминать этот беззаботный отрезок своей жизни и завтрак на траве у океана в обществе таких красоток, как мы! – улыбается Плоская.