Отсутствующая Дверь

    Алая тяжёлая портьера, мерцая разбросанными по ней чёрными, разного размера, блёстками, скрывала, скорее всего, дверь. Это было наиболее вероятным. Куда она вела? — совершенно не ясно! Из этой комнаты, открывшейся Ему тогда гримёрной, выход мог быть в коридор, ведущий к сцене. Но, в тот раз, Он обратил внимание на мебель, так как сам был причастен к столярному и плотницкому мастерству. Он оценил, как искусно выполнена резьба по краю створок и как неподражаемо вырезана башня на левой дверце шкафа. Только сейчас мы были в комнате не с Ним. Свет пламени свечи, колеблясь на свозняке — окно не было герметично — приоткрывал нам иное. Портьера... Она тяжело опускалась с металлической гардины, образуя глубокие вертикальные волны; за ней, ближе к вероятной двери, была свалена разная обувь, в том количестве, когда это говорит либо о патологии, либо о профессиональной необходимости владельца. Она явно принадлежала либо моднику, либо театральной труппе. Или одному актёру, играющему разных героев: и детей, и мужчин, и женщин, хотя это и трудно вообразить, ибо нуждалось бы в способности к телесным метаморфозам.

    Комната была не главной, не для гостей. Она была... очень интимной. Но, словно бы, проходная. И, тем не менее, она была угловой. Это ощущалось, хотя и не было второго окна в одной из двух смежных стен. Я не ного смущена, что употребила предлог “в”. Но, предлог “на”, который был тут ранее, весьма позабавил меня при перечитывании, так, что я исправилась. Эта ситуация с языком видится мне чрезвычайно важной. Но, вернёмся. Особенное, “угловое” чувство было обеспечено не важностью, а удивительной аурой. Внутри комнаты что-то куда-то бесконечно перетекало, струилось, соединялось и распадалось, и, тем не менее, оно же и сохранялось, хранилось. На стенах были, в художественном беспорядке, размещены рисунки, напоминающие плакаты и афиши. Именно так. Кто-то очень хотел создать иллюзию Театра, причём личного. Плакаты, видимо, были наклеены с помощью самого примитивного самоваренного клея: углы их отклеились и были чуть загнуты внутрь, чтобы скрыть этот недостаток.  “Афиши” изображали самых разных персонажей, каждый из которых мог бы стать героем какой-то своей истории. Да, но, вот момент. Не было среди всех плодов художественного мастерства ни одного, что изображал бы героев вместе, соединённых каким-то событием или просто взглядом, жестом, репликой. (Как известно, художникам с некоторых пор стала приоткрыта тайна, как изобразить с помощью одних красок живую речь. Да, тут мы косвенно сообщаем об открытии монаха Марино делла Гальи: статья об этом была опубликована в одном из забытых “вестников” испанской теологии под сенью епископа N., лишённого сана за пособничество маврам; речь идёт об утерянном свитке XR132. Согласно этому свитку методика делла Гальи позволяла художнику выразить, — не зашифровать, а именно выразить, — речь подростка того времени, очень эмоциональную и лишённую глубоких реминисценций). Портреты молодых и старых, прекрасных и уродливых — украсили всю комнату по периметру. Все работы были ощутимо крепко соединены  между собой каким-то неуловимым сюжетом или, проще сказать, незримыми узами художественного стиля или одинаковым его отсутствием. Узы сами по себе хранила комната, пространство, если присмотреться, весьма преображённое странными улыбками некоторых изображённых героев. Они выражали иронию. Ту остранённость, которая выдаёт в персонаже и романтический флёр, и прагматичную защиту одновременно.

    Любой человек, самый незначительный, становится героем, если его изображает Художник. Особенно, если имя тому художнику... Даэ. Мы позволили себе вмешаться в наш сюжет так безапелляционно, дав художнику уже используемое нами ранее имя, чтобы, одновременно, подсказать автору-читателю ориентир, который поможет ему двигаться в нашем сюжете более свободно, ведь открылся потайной ход в другую историю, начатую мной несколько лет назад. Хотя, понятие свободы, пожалуй, тут менее уместно, чем безысходность. Так что, имя художника позволяло двигаться в этом пространстве с некоторой надеждой на положительный исход из этой безысходности.

   Итак, за алой портьерой, напоминающей плоть, была дверь. Красная дверь. Она была закрыта. Если попытаться её открыть, ничего не получится. Хотя, никаких признаков замка или щеколды не было и в помине. Тем не менее... Неприступность заявляла о себе сразу, как только возникало желание выйти из комнаты вон.

   Однако... Пропавшая буква в этом тексте творит невозможное. Когда я споткнулась об эту свою оплошность пишущего автора, бросилась было исправлять, нажала на “редактировать”, но, не успев прикоснуться пальцем к слову, остановилась. Я оставила Вам лазейку, мой дорогой... Я хочу, чтобы Вы были свободны и счастливы. Очень хочу.


(...)