Перепутье на бездорожье

 

Друзья, эта книга содержит большое число иллюстраций. Полноценное произведение Вы можете бесплатно скачать отсюда:

https://disk.yandex.ru/d/Tf4XPJ6hZQjk2Q


Геннадий Михеев
ПЕРЕПУТЬЕ НА БЕЗДОРОЖЬЕ
нескучные странствия по лабиринтам русской истории


На мой взгляд,
 не глупее вас был тот англичанин,
который, выслушав содержание
 «Мертвых душ» Гоголя, воскликнул:
 «О, этот народ неодолим».
— «Почему же?» — говорят.
 Он только удивился и отвечал:
 «Да неужто кто-нибудь может
надеяться победить такой народ,
из которого мог произойти такой
подлец, как Чичиков».

Николай Лесков, «Железная воля»


Все фотографии, представленные в этой книге, сделаны автором в его путешествиях по России.




СКОТОПРИГОНЬЕВСК

...Детский смех гуляет меж крутых, но не шибко высоких берегов речки Перерытицы. Малышня катается с горок, а я надолго задерживаюсь невдалеке, созерцая оживший брейгелевский пейзаж. Одна из девчонок вдруг отделяется от этой кутерьмы (Господи, ведь детишки сейчас абсолютно искренно счастливы!) и обращается ко мне:
- А знаете, я в доме Грушеньки живу...
Ого... ей лет восемь, неужели “Братьев Карамазовых” читала?! Нет, передо мной галлюцинация — успокойся, сконцентрируйся на действительном... Ну, слава Всевышнему — земля уже не уплывает под ногами, я собрал мысли в кучку.
- Кто же такая - Грушенька? – прикидываюсь, наивным (ну, как не поиздеваться над ребенком, натура наша такая...), изображаю недоумение.
- Вы что... это же героиня Достоевского! Ее любил Димитрий Карамазов, который старика хотел убить.
Я глянул в ее карие глаза; они смотрели на меня совершенно серьезно и даже как-то растерянно. Я едва выдавил:
- Ты... читала?
- А как же. Я читала то, что на доме нашем написано... У нас табличка: “Тут жила Агриппина Меньшова, прототип Грушеньки”. А остальное мне мамочка рассказала...
Ну, отлегло: не читала она Достоевского, а только “нахваталась” от родителей, значит рассудок мой пока в норме. Федор Михайлович именно здесь, в Старой Руссе, написал и “Братьев”, “Подростка”, и “Бесов”. Как говорится, приют спокойствия и вдохновенья. Правда, несколько больного. Рушане теперь реализуют весьма оригинальный проект. После долгой борьбы сотрудники здешнего Музея Достоевского вкупе с интеллигенцией смогли отвоевать и отреставрировать дом купца Беклемишевского, на втором этаже которого в будущем откроют экспозицию “Дом Карамазовых”. “Дом Грушеньки” из той же “оперы”. В общем процесс, пусть и с многочисленными экономическими и прочими затяжками идет. Но есть тут одна “загвоздка”.
Город, в котором происходят трагические события романа, писатель назвал Скотопригоньевском. Причем, упоминается это, мягко говоря, неблагозвучное имя всего один раз, со стыдливой оговоркой: “...увы, так называется наш городок, я долго скрывал его имя...” В те времена через Руссу проходил большой скотопрогонный тракт, да и главный рынок здесь тоже был Скотный, а посему не стоит особенно обижаться на Достоевского, ведь в плане жизни он ничего не сочинил — ну, а если говорить о скрытом смысле, о том, что смутно проявлялось в мыслях...



У речки Перерытицы. Справа та самая девочка, которая живет в «Доме Грушеньки».



Кстати, семья Достоевских держала в Руссе корову и Федор Михайлович частенько самолично ходил встречать буренку, когда она приходила со стадом. Когда писатель вел корову домой, встречался ему на пути и купец Беклемишевский, сколотивший на скоте немалый капитал. Ходит анекдот о том, что “новый русский” того времени обронил однажды при встрече: “Эх, ты, сочинитель — а такой бедный...”
Директор Дома-музея Достоевского Вера Богданова призналась, что всегда, в любую минуту ждет, что Достоевского вдруг возьмут — и вновь “отменят”. С чего бы это? А вот с того, что уже запрещали, даже книги его уничтожали. “Уж очень он неугоден властям, любым...” - так рассуждает Вера Ивановна. Когда в Кремле создали движение юных путиноидов “Наши”, дорвавшиеся до власти феодалы очевидно показали, что Достоевского они не читали. В Музее, кстати, его принято звать “Федором Ивановичем”. Дело вовсе не к культе, который существует в любом музее великого человека, а в том, что слово “достоевский” у нас в России почти ругательное.
Вот, что в первую очередь знает русский обыватель? Что Достоевский был игрок, преступник, эпилептик. Ну, еще и книги сочинял — про преступления, наказания, идиотов, кротких и сны смешного человека. Мрачные опусы, непонятные. Властители их побаивались далеко не из-за содержания, а именно ужасаясь их космической глубины. Ленин, уж насколько был воспитанный человек — и тот в свое время подвесил ярлык: “этот архискверный Достоевский”.
Вера Ивановна помнит, как директор пушкинского Михайловского Семен Гейченко однажды сказал: “У Пушкина- поклонники, у Достоевского — фанатики...”
В “Доме Карамазовых”, в гостиной Федора Карамазова (там, где его убили) пили чай, и я случайно подслушал разговор двух интеллигентных рушанок (говорили за столом, а потому вряд ли его можно считать тайным):
- Знаете, уверена, что я — потомок “мальчиков Достоевского”...
- Мы все — потомки “мальчиков Достоевского”.
- Нет, встречаются потомки и “бесов”...
Вот, кто такие эти «мальчики Достоевского»: это те самые самомнительные отроки, которым дай карту звёздного неба — утром они возвратят её исправленной. И ведь исправляли же!
 Федор Михайлович в своих текстах повествует не об успехах народного хозяйства и прекрасномудрых чиновниках. Он, понимаешь ли, писал о людях, погрязших в грехах и вообще о тех, кого теперь склонны называть “маргиналами”. Фактуры хватает и теперь. Если от самого центра Руссы, Живого моста, пойти на Юг, по пути встретится множество достопримечательностей (правда, придется немного поплутать). Слева останется древний Спасо-Преображенский монастырь, справа — красивейший Воскресенский собор, потом, пройдя мимо “Дома Карамазовых” и Георгиевской церкви, Вы выйдете к знаменитому Старорусскому курорту, гордости города, нашему, отечественному “Баден-Бадену”. 
Правда, вам попадется еще и странного вида трехэтажное желтое здание, в котором живут люди. Это — бывшая синагога, а теперь — общежитие, в котором впору снимать кино про Раскольникова, Сонечку Мармеладову и пр. Таких жутких трущоб с узкими коридорами, коммунальными кухнями, гнилыми полами в городе немало. Люди, обитающие в этих клетушках, имеют соответствующую психологию. Когда-то они работали в строительной организации, но, поскольку уже много лет в городе не строится муниципальное жилье, контора разорилась и злосчастная синагога стала городским “жилфондом”. По России таких “клоповников” немало и, как правило, в них оседают не представители интеллектуальной элиты нации. Здесь я увидел много детей, да и вообще вид обитателей этого “дна общества” не будил чувства негодования.
От меня даже никто не стал прятаться, люди без стеснения показывали свои унылые конурки. Одна из женщин, мать двоих детей, представившаяся Татьяной, поведала, что проживает она здесь уже 20 лет, сейчас в очереди на улучшение жилищных условий она 735-я и за последние два десятилетия эта очередь продвинулась на 40 человек. Из окна ее комнаты, кстати, среди деревянных домишек частного сектора как “монбланы” увесисто возвышаются элитные коттеджи. Это плюс: в совсем уж проклятых обществах аристократы не ставят свои дворцы среди трущоб.
За курортом вы найдете самое успешное старорусское предприятие — авиаремонтный завод, городскую гордость. Ну, а если пройти еще четыре километра, вы рискуете попасть в такое место, в котором убогая синагога покажется раем, а ее обитатели — счастливчиками!
Я имею в виду городскую свалку. Занесла меня в это злачное место вовсе не “нелегкая”, а слухи о том, что там живут люди. На деле оказалось, что люди здесь скорее не живут, а… работают. Утро для этих представителей самого дна жизни — напряженное время: именно в эту пору сюда съезжаются мусоровозы. Вид людишек, сбегающихся к новой порции отходов, не годится для инстаграма, но ведь они не крысы, в конце концов... А, значит, и им не чуждо ничто человеческое.
Они грязны, неряшливы, я не знаю, как они воспримут чужака — кто в конечном итоге будет здесь искать мой труп? Тем не менее, решаюсь подойти — и что-то подмыло задать вопрос в неадекватной форме: “Господа, вы извините, я тут пофотографирую...” Они глянули в мою сторону как-то затравленно, и только один едко прокомментировал: “Господа...” И беззубо улыбнулся.
Они были увлечены своим мусором. Я понял, что спрашивать здесь, на дне, не принято и стал, собственно, фотографировать. А потом я направился в некое подобие лагеря, приютившегося в одной из мусорных “впадин”. Здесь можно было разглядеть несколько то ли палаток, то ли нор, а так же костер, на котором стоял таз с мутной водой и возле которого сидело некое существо, напоминающее человека.
При ближайшем рассмотрении существо оказалось женщиной (точнее, когда-то она была женщиной) с черным испитым лицом. Она даже умела говорить и вот что несчатная рассказала. Костяк “тружеников старорусского мусора” составляет двенадцать человек, почти все они — рушане и у каждого есть какое-то жилье. Приходят они сюда с утра как на работу, некоторые здесь, прямо на свалке живут, но в основном — летом.
Зимой ночуют в норах двое или трое — это те, кому не хочется идти в город. Этой ночью, например, ночевала одна женщина, она недавно откинулась с зоны.
Зовут мою собеседницу Натальей и на “полигоне” она уже десять лет, вместе с мужем, который в данный момент “работает”:
- Работа в городе у меня была, на железной дороге, да вот, ушла, - (было видно, что она просто спилась), - спасибо, люди добрые подсказали... сюда.
- Кто ж такой... добрый?
- Да его уж нет здесь. Умер. Ну, здесь хорошо нам. Спокойно...










На свалке в Старой Руссе. То самое «существо» по имени Наталья.



“Добывают” на свалке все, от одежды до пищи, а так же предметы, которые могут принести доход, например, бутылки и алюминиевые банки. За банками сюда специально заезжают предприниматели, так сказать, мельчайшего пошибу.  Кстати, несколько “старателей” откололись от здешнего коллектива и перешли на старую, давно засыпанную грунтом свалку. Там они переквалифицировались в “шахтеры”: копают шурфы и добывают вещи, которые еще несколько десятилетий назад не считались ценностями. На мой вопрос о том, как старожилы поступают с теми, кто приходит порыться на свалке “со стороны”, Наталья ответила:
- Лишних мы не гоним. Вот, недавно пришли двое... кушать-то все хотят...
“Старатели” потянулись с ведрами и мешками к лагерю. Наталья предложила попить с ними чайку. Я с ужасом осознал, что серая вода в тазу — это и есть чай. Имитируя вежливость, едва сдерживая спазмы в горле, я отказался.
Вот, если бы Достоевский жил в наши дни, нашел бы он сюжет для нового романа? Освенцим, Хиросима, Беслан — все это случилось после "Бесов". Но ведь они угадывались, угадывались в текстах Федора Михайловича...
Какие события будоражили Старую Руссу тогда, при нем? В 1879 году город буквально был в шоке от поступка подпоручика здешнего Вильманстрандского полка Дубровина. Он был заподозрен в участии в политическом заговоре, его шумно арестовывали (квартира его была совсем рядом от дома Достоевских). В тюрьме Дубровин вел себя возмутительно, пел, произносил дерзкие речи сквозь решетку, на суде он буйствовал, и, несмотря на то, что казнь грозила 23-летнему офицеру лишь за сопротивление полиции, он делал все возможное, чтобы ее приблизить. На эшафоте Дубровин оттолкнул от себя священника и палача и обратился к солдатам с “некоей речью” которую, впрочем, заглушили барабанным боем.
Город спорил. Одни считали подпоручика сумасшедшим, другие — мучеником, но все были согласны, что его поступок (практически сам себя довел до виселицы) — нечто новое и героическое. История эта и не дошла бы до нас, если бы об этом не написал Достоевский. Между прочим, Федор Михайлович — первый в истории блогер: его “Дневник писателя” являлся по сути блогом, разве только, в печатной форме.
А какое из сегодняшних старорусских происшествий заинтересовало бы Достоевского? В принципе с тех пор, как началось новое тысячелетие, таких мало (если говорить о преступлениях). Были и убиенный младенец на берегу реки Полисть, и погибшая от рук маньяка девушка, и странное надругательство над памятниками воинской доблести. Но одно из событий, относящееся к позапрошлому году, явно выходит за рамки городской криминальной хроники.
В крещенский сочельник в двери Воскресенского собора постучались двое юношей. Им не открыли, объяснив, что служба закончилась, но парни вели себя агрессивно, пришлось вызвать полицию. Когда наряд приехал, один из молодых людей выстрелил в правоохранителя из обреза (тяжело того ранив) и оба побежали по берегу реки Полисть. Когда преступники почувствовали, что от погони им не уйти, один из них застрелил напарника, а потом покончил собой. История странная, дикая, но, когда стали просачиваться подробности расследования, город по-настоящему содрогнулся.
При одном из убитых была найдена записка, сообщающая цель преступников. Из документа следовало, что, по мнению юношей (одному было 17 лет, другому — 18) в мир скоро придет сатана и они, дабы ускорить сей акт, пришли в храм с целью перестрелять священников и прихожан, а потом порубить иконы (для чего они запаслись топором). Опоздали к службе они по следующей причине: в Великом Новгороде они загодя, “для тренировки”, убили молодого человека 20 лет от роду и его 76-летнюю бабушку, и, пока заметали следы, опоздали на нужный автобус.
Один из них был новгородец, другой — рушанин. Из соображений этики фамилий я не указываю, ведь у злодеев есть родственники. Идеологом сатанизма стал уроженец Старой Руссы, причем, юноша рос в благополучной семье предпринимателей, которые однажды купили сынишке компьютер. Тот залез в интернет, нашел там сатанистские сайты и в его голове оформилась некая система идей, приведших к чудовищному поступку.
Каково, Федор Михайлович?











День памяти Достоевского. В одном из храмов Старой Руссы.







КОГДА КАТОРГА — СЧАСТЬЕ


В русской истории немало замечательных, трагичных, счастливых, позорных и прочих моментов, которыми мы гордимся либо наоборот. Я выделю только одно утро 22 декабря 1849 года (по старому стилю), подарившее двадцать одному россиянину преимущественно дворянского сословия невыразимое счастье. Все были молоды, некоторые просто юны, но они были предназначены на заклание.
В шесть утра их вывели из камер Петропавловской крепости и погрузили в кареты. Лютовал мороз, сквозь заиндевелые стекла не было видно, куда их везут. Зато они прекрасно знали, зачем. Каждому приговоренному хотелось, чтобы поездка длилась долго–долго, но вскоре их выгрузили на площадь. Многие из них были военными, и они узнали расположение лейб–гвардии Семеновского полка.
Заснеженный плац по периметру был окружен солдатами, за спинами которых толпились допущенные к зрелищу зеваки. Все–таки, государственных преступников казнят не каждый день. Посередине возвышался черный эшафот. Приговоренные, изможденные и обросшие, много месяцев не видевшие друг друга, стали обниматься.
Их выстроили, приказали снять шапки и стали зачитывать приговор. Достоевский успел шепнуть соседу, Дурову: "Не может быть, чтобы нас казнили…" Дуров в ответ кивнул на телеги в стороне, похоже, груженные гробами.
Им подали белые балахоны с капюшонами; стоявшие сзади солдаты помогли снять верхнюю одежду и надеть предсмертное платье. Поп призвал покаяться, никто из них не отозвался. Впрочем, один из приговоренных подошел к священнику, что–то шепнул ему на ухо и поцеловал Евангелие. Батюшка молча обошел всех, и злодеи приложились ко кресту.
И вот первая тройка привязана к столбам. Колпаки надвинули на глаза. Солдаты взяли приговоренных на прицел. Достоевский стоял шестым, значит, он в следующей тройке. Он обратился к стоявшему четвертым Спешневу: "Nous serons avec le Christ" ("Мы будем вместе со Христом"). "Un peu de poussiPr" ("Горстью праха") — отвечал Спешнев с усмешкою.
Первая тройка стояла под прицелом около полуминуты. Вдруг раздалась барабанная дробь и расстрельная команда подняла стволы к небу. Троих отвязали от столбов и отвели в общую группу. К месту казни подъехал экипаж; вышел флигель-адъютант Ростовцев с бумагой. Рескрипт возвещал о помиловании: государь дарует каждому преступнику жизнь и, по виновности его, назначает особое наказание...
…Много лет спустя Федор Михайлович Достоевский вспоминал: "Тогда, в ту минуту, если не всякий, то, по крайней мере, чрезвычайное большинство из нас почло бы за бесчестье отречься от своих убеждений... Неужели это упорство и нераскаяние было только делом дурной натуры, делом недоразвитков и буянов? Нет, мы не были буянами, даже, может быть, не были дурными молодыми людьми. Приговор смертной казни расстреляньем, прочтенный нам всем предварительно, прочтен был вовсе не в шутку; почти все приговоренные были уверены, что он будет исполнен, и вынесли, по крайней мере, десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти... Дело, за которое нас осудили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, представлялись нам не только не требующими раскаяния, но даже чем-то нас очищающим, мученичеством, за которое многое нам простится! И так продолжалось долго…"
В десятом часу утра сужденных в тех же каретах вернули в Петропавловку. Доктор Окель, желая удостовериться, не произвела ли церемония на арестантов слишком потрясающее впечатление, могущее отразиться на их здоровье, совершил покамерный обход. В рапорте коменданту крепости значилось: "Осмотрев арестантов сего числа, я нашел, что отставной поручик Достоевский имеет золотушные раны во рту, которые с давнего времени мною пользуются".
Газеты в тот же день вышли с текстом приговора: "Пагубные учения, породившие смуты и мятежи во всей Западной Европе и угрожающие ниспровержением всякого порядка и благосостояния народов, отозвались, к сожалению, и в нашем отечестве... Горсть людей, совершенно ничтожных, большею частию молодых и безнравственных, мечтала о возможности попрать священнейшие права религии, закона и собственности... Богохуления, дерзкие слова против священной особы государя императора, представление действий правительства в искаженном виде и порицание государственных лиц — вот те орудия, которые употреблял Петрашевский для возбуждения своих посетителей..."
…Поговорим о родословной Федора Михайловича Достоевского. Исходя из фамилии можно предположить, что он происходит из поляков, но на самом деле все сложнее. Исследователи в прошлом и нынешнем столетиях хорошо покопались и вот, что нарыли.
У князя Андрея Курбского, когда он сбежал из Московии, видя, как добрый царь–батюшка превращается в злобного тирана, появился помощник по юридической части, пан Федор Достоевский. Об этом свидетельствует документ от 1578 года. Позже в архивах откопали, что дед сподвижника Курбского Данила Иванович Иртищ за некие дела был одарен имением Достоев, невдалеке от Пинска, а земли эти относились к Великому княжеству Литовскому. Даритель — пинский князь Федор Ярославич, потомок героя Куликовской битвы Владимира Андреевича Храброго. Село Достоево, под Брестом, существует и ныне; там есть музей Достоевского и стоит памятник писателю. 
Другой вопрос: как выходцы из Московии Иртищи объявились в Литве? Историки и здесь совершили прорыв, найдя некоего знатного татарина по имени Аслан Челеби-мурза, который в 1389 году бежал из Золотой Орды с тридцатью сотоварищами и был крещен в православие под именем Прокопий. Он женился на дочери княжеского стольника Зотика Житова Марии и получил в кормление город Кременецк. Согласно преданию, у бывшего мурзы Прокопия был сын Лев по прозванию Широкий Рот, "коего потомки Ртищевы Российскому Престолу служили Стольниками и в иных чинах, и жалованы были от Государей поместьями". Внук Прокопия Иван Васильевич в 1456 году, в княжение Василия Темного бежит из Московии в Литву. Бегство от опалы — довольно древний национальный спорт, и одним Лондоном наши нынешние "чемпионы" не ограничиваются.
Впрочем, есть исследования, доказывающие, что "Достоевские" — "истинные шляхтичи". Особенно в этой версии упорствовала дочь Достоевского Любовь Федоровна, желая доказать, что отец никакой не русский, а самый что ни на есть европиоид — то есть, конечно, европийца… или европыш… что–то тянет меня на ёрничанье.
Около двух веков шляхтичи Достоевские занимали посты поветовых маршалков (дворянских предводителей), послов в сейме, городских судей, земских судовых урядников. Одни переходили в латинскую веру, священствовали и монашествовали и даже достигали епископского сана, другие были деятельными униатами и громили православные приходы, третьи же защищали православие и боролись против ополячивания Белорусского края. А во второй половине XVII века одна из ветвей рода перебирается на Украину, найдя пристанище в Подолии и на Волыни. Краски этого мифа сгущает все та же Любовь Федоровна. За двести лет род мог разрастись, зачахнуть или оставаться в некоем "равновесном" состоянии. И вдруг — по каким–то совершенно неясным причинам — семья покидает обжитое пространство, стремясь к новым краям. Причиною предыдущих миграций потомков татарского мурзы являлась опала, но это вовсе не указание на то, что и теперь кому–то не потрафили.
Если говорить о самом писателе, генеалогией Федор Михайлович явно не страдал, не зная даже, кем были его дедушки и бабушки. Достоевского явно страшил тот факт, что в его роду никто не доживал до почтенной старости, что, возможно, и являлось основной причиной очевидной фобии к теме предков. Сведения о происхождении стала собирать его вдова Анна Григорьевна, но она была дилетанткой, склонной к мифологизации.
Специалисты, не пошедшие на поводу у энергичной вдовы, выяснили, что дед писателя Андрей Григорьевич Достоевский являлся униатскиим священником в селе Войтовцы Винницкого повета Немировского ключа. С одним из поповских детей, Михаилом, что–то случилось: юношей он убегает в Москву, бросив еще и униатскую семинарию. В Первопрестольной он поступает в медико–хирургическую академию. Дальше — неплохая карьера военного врача, включая участие в войне 1812 года.
Было бы неразумно упустить материнскую линию. Мать писателя Мария Федоровна (в девичестве Нечаева) была дочерью торговца сукном, купца третьей гильдии, происходившего из посадских города Боровска, и поповской внучкой. Ее дядя Василий Михайлович Котельницкий был статским советником, профессором и деканом медицинского факультета Московского университета. Не грех предположить, что женитьба на небедной невесте с родственником в высших медицинских кругах могла пойти молодому врачу из рода, за нерадивостью утратившего дворянство, на пользу. Расчет оправдал себя: 1827 году отец был награжден чином коллежского асессора, который возвращал право на потомственное дворянство.
Биографы установили, что Михаил Андреевич страдал тяжелой формой алкоголизма, болезненной ревностью и вообще был домашним тираном. Но это заявляли те из исследователей, кто был искренне убежден, что Достоевский заглянул в ад. Мой отец тоже был запойным алкоголиком и помер от отравления водкой — и что из того? Похоже, я данным фактом козыряю…
"Мне было всего лишь десять лет, когда я уже знал почти все главные эпизоды русской истории из Карамзина, которого вслух по вечерам нам читал отец", – вспоминал Федор Михайлович. Ни одного плохого слова о батюшке в записях очень даже "писучего" писателя вы не найдете! Федор Достоевский, к слову, в своем детстве не знал наказания розгами, а, например, Лев Толстой — знал.
В 1831–м Достоевские купили имение, сельцо Даровое и деревню Черемошну Каширского уезда Тульской губернии, в 10 верстах от Зарайска. В Даровом числились 11 бедных крестьянских дворов и 76 душ крестьян обоего пола. Весной 1832-го один из крепостных мужиков по неосторожности учинил пожар в своем дворе, сгорел сам, а огонь, перекинувшись на соседние избы, спалил всю деревеньку дотла. Пришлось влезать в долги, чтобы отстроить новые крестьянские избы, а так же возвести усадебный дом, под соломенной крышей. Но, видно, приобретение совершилось под недоброй звездой: имение нищало.
Мать, Мария Федоровна, была почти ровесницей поэта Пушкина, и умерла в тот же год и даже месяц, что и Александр Сергеевич. На попечении у вдовца остались семеро детей. Убитый горем отец стал жить с дворовою девкой Екатериной Александровой. Она родила ему сына, который умер еще во младенчестве. Михаил Андреевич выдал ее за вдовца, но, еще дважды родив (младенцы так же погибли), Екатерина скончалась в возрасте 24 лет.
 Прошение на имя императора Николая I о принятии двух старших сыновей, Михаила шестнадцати и Федора пятнадцати лет, в Главное инженерное училище на казенное содержание государем было одобрено, правда, мальчикам надлежало выдержать вступительные экзамены. Выбор именно инженерного училища писатель (много позже) назовет коварной ошибкой. Начать с того, что само училище располагалось в самом мрачном здании Петербурга, Михайловском замке, бывшей резиденции убиенного Павла I. В этом учебном заведении чхали на резолюции царя, ибо на казенное содержание тамошнее начальство брало только, как бы теперь сказали, блатных, а, впрочем, дирекция не брезговала и мздой.
Федору, сдавшему экзамены с честью, на полные баллы, было объявлено, что "нет ни одной казенной вакансии". "Мы полагали, что он будет в числе первых, – писал отцу Михаил. – Эта несправедливость огорчает брата донельзя. Нам нечего дать; да ежели бы мы и имели, то, верно бы, не дали, потому что бессовестно и стыдно покупать первенство деньгами, а не делами. Мы служим государю, а не им". Михаила не взяли "по здоровью", а Федору пришлось учиться за деньги, которые дали родственники по материнской линии.
Федор писал отцу: "Недавно я узнал, что уже после экзамена генерал постарался о принятии четырех новопоступающих на казенный счет кроме того кандидата, который был у Костомарова и перебил мою ваканцию. Какая подлость! Это меня совершенно поразило. Мы, которые бьемся из последнего рубля, должны платить, когда другие — дети богатых отцов — приняты безденежно".
Душа к военному поприщу не лежала, но надо было оправдывать вложения. Федор сообщал отцу: "Надобно было работать день и ночь; особенно чертежи доконали нас... Пять смотров великого князя и царя измучили нас. Мы были на разводах, в манежах вместе с гвардиею маршировали церемониальным маршем, делали эволюции и перед всяким смотром нас мучили в роте на ученье, на котором мы приготовлялись заранее. Все эти смотры предшествовали огромному, пышному, блестящему майскому параду, где присутствовала вся фамилия царская и находилось 140 000 войска. Этот день нас совершенно измучил".
Летом 1839–го отец скончался от апоплексического удара. Были версии убийства посредством удушения, но они малосостоятельны. Впрочем, все мужики Черемошны в тот год не исповедовались, а их недовольство барином объяснялось одним фактом: он довел имение и своих крепостных "до ручки".
Федор был религиозен и экстатичен, за что от товарищей получил прозвище: "монах Фотий". Учился он прилежно, по сдаче выпускных экзаменов был зачислен в Санкт-Петербургскую инженерную команду "с употреблением при чертежной Инженерного департамента" и начал ходить на службу в Главное инженерное управление, расположенное все в том же Михайловском замке. С девяти утра и до двух часов пополудни подпоручик Достоевский должен был заниматься полевой картографией.
Служба не шла, да и "внутренний бесеныш" толкал на халтуру. Планы, составленные Достоевским неправильно, без масштаба, возвращались обратно с выговорами, нередко обидными. Ходили слухи о чертеже некой крепости без единых ворот и ругательном отзыве самого государя в адрес незадачливого чертежника. В 1844 году Федор Достоевский просил императора Николая Павловича об отставке: "Имея необходимую надобность в устройстве домашних моих обстоятельств, я вынужденным нахожусь, при всем моем усердии продолжать службу Вашего императорского величества, просить об увольнении от оной". Вместе с прошением был подан реверс о том, что по увольнении он не будет ничего ждать от казны. Царь прошение принял и просьбу удовлетворил.
У входа встретила свобода — но не особо радостно. Зато Достоевский ступил (или вступил?) на литературное поприще. И — о, чудо! — первый же написанный роман доселе не отличавшегося яркими текстами сочинителя восхищает мэтров Некрасова и Григоровича: "Новый Гоголь явился!" С другой стороны, своих "Бедных людей" Достоевский оттачивал и причесывал, боясь порицания. И мнение непререкаемого авторитета Белинского: "Это роман начинающего таланта: каков этот господин с виду и каков объем его мысли — еще не знаю, а роман открывает такие тайны жизни и характеров на Руси, которые до него и не снились никому".
Роман еще не был напечатан, таскаясь по инстанциям, а о нем уже роптал Петербург. Белинский, открывший, что Достоевский, как и он, — внук попа и сын лекаря, —сделал юного гения своим протеже, уже заранее пристроив в "Отечественные записки" еще и не начатую новую вещь становящегося модным литератора. "Талантище" купается в лучах славы: "Всюду почтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное. Я познакомился с бездной народу самого порядочного. Князь Одоевский просит меня осчастливить его своим посещением, а граф Соллогуб рвет на себе волосы от отчаяния. Панаев объявил ему, что есть талант, который их всех в грязь втопчет. Соллогуб обегал всех и, зашедши к Краевскому, вдруг спросил его: Кто этот Достоевский? Где мне достать Достоевского? Краевский, который никому в ус не дует и режет всех напропалую, отвечает ему, что "Достоевский не захочет Вам сделать чести осчастливить Вас своим посещением". Оно и действительно так: аристократишка теперь становится на ходули и думает, что уничтожит меня величием своей ласки. Все меня принимают как чудо".
Испытания "медными трубами" вынести не удалось. В творческой среде всегда хватает завистников — вот уже по языкам гуляет эпиграмма:
Витязь горестной фигуры
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ.
"Светская львица" Авдотья Панаева, в которую Достоевский в ту пору был влюблен, вспоминала: "Беда была попасть им на зубок литераторам, а Достоевский, как нарочно, давал к этому повод своею раздражительностью и высокомерным тоном, что он несравненно выше их по своему таланту. И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах; особенно на это мастер был Тургенев — он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности".
От второго большого текста Достоевского, "Двойник", ждали, что это будут новые "Мертвые души". А там уже все пропитано было тем, что позже назовут "достоевщиной". Белинскому Достоевский был интересен как "соперник Гоголю", а в Голядкине "неистовый Виссарион" разглядел самого автора, да к тому же — сумасшедшего, страдающего манией величия. И окончательный вердикт: "Каждое его новое произведение — новое падение. В провинции его терпеть не могут, в столице отзываются враждебно даже о "Бедных людях"; я трепещу при мысли перечитывать их. Надулись же мы с Достоевским-гением".
У Достоевского были две существенные особенности, которые можно даже назвать роковыми недостатками: недержание денег в кошельке и тяга к странным знакомствам. На волне своей недолгой первой славы буквально на улице писатель завязал дружбу с одним таинственным типом по фамилии Буташевич-Петрашевский. И молодой литератор стал ходить на "пятницы" к этому человеку. Позже Федор Михайлович опишет свой мотив: "у него тепло и свободно... наконец, у него можно полиберальничать, а ведь кто из нас, смертных, не любит поиграть в эту игру..." Игра в либерализм и в сегодняшней России небезопасна, а уж — тогда…
В 1848 году во Франции опять грянула революция. У нас, упреждая вольности, царь издает манифест: "Мы готовы встретить врагов наших, где бы они ни предстали, и, не щадя себя, будем в неразрывном союзе со Святой нашею Русью, защищать честь имени русского и неприкосновенность предков наших". Врагами существующего порядка в те времена являлись приблизительно такие же люди, как и нынешние деятели. Среди таковых встречаются и хорошие, и плохие, но общее промеж них минимум одно: наша система прогнила и ее нужно решительно менять. Под пятой царя–солдафона Россия мнется уже третий десяток лет, отчего умы размягчаются, а души — страдают. Уточню: это я не про Путина говорю, а об Николае Павловиче.
Михаил Васильевич Петрашевский был сыном медика, потомственным дворянином. Выпускника Царскосельского лицея, как выражались тогда, несколько "продуло сквознячком Сенатской площади". Петрашевский служил переводчиком в Министерстве иностранных дел, и, участвуя в описях вымороченного у иностранцев имущества, умыкал книги острого содержания, иначе говоря, запрещенные: Фурье, Прудон, Кабе, Сен-Симон, Фейербах. Они–то и привлекали гостей "пятниц".
Вообще–то кружок был научным, точнее, консолидировалось сообщество любителей общественной мысли. Плюс к тому — "критика современного состояния России", ведь какой же прогресс возможет без трезвой оценки? Требования сохранять тайну собраний не было. В фельетоне, напечатанном "Санкт–Петербургских ведомостях", Достоевский писал: "Известно, что весь Петербург есть не что иное, как собрание огромного числа маленьких кружков, у которых у каждого свой устав, свое приличие, свой закон, своя логика и свой оракул. Это, некоторым образом, произведенье нашего национального характера..."
Сам Петрашевский старался продвигать идеи фурьеризма, утопического учения Франсуа Мари Шарля Фурье, который мечтал об обществе, организованном по принципу фаланг — объединений людей на основе общих интересов и работ. Михаил Васильевич пытался создать нечто подобное на практике — в своем имении — и, что характерно, никакая власть ему не препятствовала: пусть ставит опыты над своими рабами — лишь бы не шли на большую дорогу. Всякий труд, согласно идеологии фурьеризма, должен приносить наслаждение, а, поскольку люди в идеальном обществе сами выбирают себе занятия, меняя их время от времени, возникает подлинная свобода. Исчезают различия между умственным и физическим трудом, городом и деревней. Казалось бы: в чем здесь криминал?
Во "французской заразе"! Социализм был в моде, о "разговорном обществе" прослышал весь Петербург, но на всякий случай в него был внедрен агент Третьего отделения. И однажды столице стали гулять слухи о том, что будто бы на публичном маскараде в зале Дворянского собрания некие безумцы решили заколоть царя кинжалами и на лотерейных билетах написали призывы к восстанию, а у какого-то офицера якобы найден план Петербурга, где были указаны места для баррикад. Никто так и не понял, кто запустил дезинформацию, но, напомню, общество было накалено европейскими событиями, государственная машина подобно молоху жаждала жертв.
Наступило 22 апреля, Страстная пятница. Народу у Петрашевского собралось немного, двенадцать человек. Говорили о литературе, разошлись в три ночи. Чуть позже начались аресты. Всего "взяли" и заключили в Петропавловскую крепость тридцать четыре заговорщика. Федора Достоевского определили в Алексеевский равелин, в числе двенадцати самых опасных.
Равелин — тюрьма строгого режима, с одиночными камерами. Здесь когда–то содержались и декабристы. Заключенных переодели в тюремные робы; свидания были запрещены, прогулки — исключительно поодиночке и только во внутреннем дворике–колодце. Секретная следственная комиссия начала расследование. Предварительное обвинение звучало так: "Цель собраний у Петрашевского была таковою: переменить существующий в России порядок вещей, образовать людей, совершенно сходных в своих идеях и взглядах на предметы, чтобы, в случае какой-либо перемены в правлении или мятежа, тотчас нашлись люди, согласные в своих началах, готовые в первом случае занять правительственные места, а во втором — начальствовать над массами".
Ну, примерно то же сейчас "впаривают" нашему "Новому величию", которое тоже стало жертвой провокаторов. Выяснилось, что взяли не того Достоевского. То есть, Федор — тот, а вот Андрей, его младший брат, подвернулся случайно. Пришлось срочно арестовывать старшего, Михаила, Андрея же отпустили.
Внезапное исчезновение нескольких десятков довольно известных молодых людей испугало Петербург, и по городу поползли слухи один фантастичней другого: "антиподы, выходцы из ада, дышащие водкою и разбоем". Петрашевцы на самом деле дальше разговоров в теплых помещениях не пошли, но, по понятиям того времени, их преступление состояло уже в том, что что они мыслили не так, как положено. "Мыслепреступление", как скажет ровно через сто лет Оруэлл. Но если люди — фурьеристы, иначе говоря, сказочники, разве ж за то — наказуют?
"Если желать лучшего есть либерализм, вольнодумство, то в этом смысле, может быть, я вольнодумец, — писал Федор Достоевский в Следственную комиссию. — пусть уличат меня, что я желал перемен и переворотов насильственно, революционно, возбуждая желчь и ненависть! Но я не боюсь улики..."
Восемь месяцев в "одиночке"… Были надежды на освобождение, тем более что улик в квартире у Федора действительно не нашли. В камере рождались замыслы новых романов и повестей. Уже пожилой Достоевский вспоминал: "Когда я очутился в крепости, я думал, что тут мне и конец, думал, что трех дней не выдержу, и — вдруг совсем успокоился. Ведь я там что делал?.. Я писал "Маленького героя" — прочтите, разве в нем видно озлобление, муки? Мне снились тихие, хорошие, добрые сны..."
Роковым стало обнаружение среди бумаг одного из участников собраний, Спешнева, некоего "Проекта о создании Русского тайного общества". Как Спешнев не отпирался, что это лишь юношеский глупый опус, бред молодого воображения, игра, "Проект" стал главной уликой, а Спешнев перешел в разряд зачинщиков. Доигрались.
Петрашевский стоял на своем: "За мысли никто не судится и не наказывается". Но против записанного черным по белому возражать уже бесполезно. Тем более что открылись сведения о попытке со стороны одного из Петрашевцев, Филиппова, устроить тайную типографию. И все же комиссия не обнаружила в пятничных собраниях ни единства действий, ни взаимного согласия. Причинами, побуждавшими молодых людей к действиям, явились "недозрелая, заносчивая ученость, неудовлетворенное самолюбие или честолюбие, неудовлетворенные житейские нужды, желание создать себе значительность, хвастовство либеральными мнениями и притязание на глубокомыслие и на дарование". Тем более что участники "пятниц" в принципе раскаивались в своем порочномыслии.
Тем не менее, государь, ознакомившись с материалом следствия, не пожелал простить обвиняемых и велел предать их военному суду по полевому уголовному уложению. Общий смысл и пафос приговора Военной комиссии звучал так: "Дело не имеет придаваемой ему важности, но важность оно имеет как по букве закона, так и по современной язве века". На основании полевых военных законов генерал-аудиториат назначил всем подсудимым (за одним исключением) смертную казнь расстрелянием. Формула приговора в отношении Федора Достоевского звучала: "За участие в преступных умыслах; за распространение письма литератора Белинского, полного дерзких выражений против православной Церкви и верховной власти; за покушение к распространению сочинений против правительства посредством домашней литографии".
В чем была крамола зЛополучного письма Белинского к Гоголю? Того, ктати, Белинского, который начинающего литератора Дотоевского сначала превозносил, а потом поносил. «Неистового Виссариона» к моменту разгрома кружка Пертрашевского уже не было в живых. Гоголь еще топтал эту Землю, правда, уже правратился в религиозного догматика. Собственно, само письмо было реакцией умирающего критика на одиозные «Выбранные места из переписки с друзьями». Вот фрагмент:
«...Не буду распространяться о вашем дифирамбе любовной связи русского народа с его владыками. Скажу прямо: этот дифирамб ни в ком не встретил себе сочувствия и уронил вас в глазах даже людей, в других отношениях очень близких к вам по их направлению. Что касается до меня лично, предоставляю вашей совести упиваться созерцанием божественной красоты самодержавия (оно покойно, да — и выгодно), только продолжайте благоразумно созерцать его из вашего прекрасного далека: вблизи-то оно не так прекрасно и не так безопасно...»
«Прекрасное далеко» — это Рим. В Петербурге той поры была несколько иная атмосфера. Непросто в Северной Пальмире резко высказываться в адрес русского православия. А в письме действительно хватает оскорбительных по отношению к РПЦ слов.
Итак, смертная казнь всем без исключения петрашевцам была заменена различными сроками каторжных работ, правда, сообщать о том подсудимым не считалось нужным. Последнее слово было за царем. Одним он смягчал наказание, другим — увеличивал сроки. Петрашевского по высочайшей воле следовало лишить всех прав состояния и сослать в каторжные работы в рудниках бессрочно. Двенадцать лет каторги Спешневу государь снизил до десяти лет; восемь лет каторги Достоевскому и Дурову сокращены вдвое: "На четыре года, а потом в рядовые". Это "потом" возвращало гражданские права, которые навсегда терял всякий приговоренный в каторгу. Достоевский полагал, что Николай пожалел их с Дуровым молодость и талант.
Приговор был объявлен 19 ноября, казнь назначена на 22 декабря. Согласно замыслу, никто из узников до последней минуты не знал о смертном приговоре, не ведал и о его отмене. Высочайшее повеление, направленное исполнителю казни генерал-адъютанту Сумарокову, состояло в том, что помилование должно быть объявлено за мгновение до нажатия ружейных курков...
Нетрудно вообразить, какое счастье — получить в подарок жизнь. Что такое — стояние у эшафота? Это дано было знать лишь приговоренным. Каторга и солдатчина? Да это же подарок от государя, практически — прощение! Это мы можем возмущаться, что чтение письма Белинского к Гоголю не стоит кандалов...
…Когда спектакль с фальшивою казнью был окончен, Федор Достоевский был счастлив тем, что горькая чаша миновала его братьев. На прощальном свидании с оправданным Михаилом он утешал родного человека: "И в каторге не звери, а люди, может, еще и лучше меня... Выйду — писать начну. В эти месяцы я много пережил, в себе-то самом много пережил, а там впереди-то что увижу и переживу, — будет о чем писать".
Стареющий Достоевский будет оправдывать откровенное изуверство со стороны властей по отношению к заговорщикам: "Государство только защищало, осуждая нас…" Народ, согласно мнению зрелого Федора Михайловича, все равно не будет на стороне бесящихся с жиру отпрысков помещичьего сословия. Да и вправду: зачем эти Навальные–Ходорковские раскачивают лодку? Уж не хотят ли они ввергнуть страну в пучину бессмысленного бунта… Посмотрите, какой хаос царит в тех странах, куда сунулся сытый Запад: Ливия, Ирак, Сирия, Украина…  Впрочем, чего это я вляпываюсь в наше время, на всех этих политических ток–шоу по зомбоящику и без того хватает демагогов.
…В 1868 году Федору Достоевскому, когда он путешествовал по Западной Европе, попалась на глаза французская книга некоего Поля Гримма с интригующим названием "Тайны царского двора времен Николая I". Действие романа происходит в Петербурге в 1855 году, в последний год царствования царя Николая Павловича. Главным героем выступает незаконный сын государя от некоей Асенковой, которая, в свою очередь, является дочерью казненного декабриста Рылеева и цыганки Марфуши.
Одна из глав запрещенной в России "исторической хроники" носит название: "Заговорщики". По воле ныне забытого автора в подвале заброшенного дома на Выборгской стороне проходит тайное собрание. Первым, кого увидел побочный сын императора, является писатель Достоевский: "…На матрасе сидел председательствующий собрания, несчастный поэт, чья лира умолкла в казематах крепости и местах мучения…" Заговорщики изображаются отважными и благородными людьми, эдакими якобинцами; их целью, как утверждалось в романе, являлось свержение самодержавия. "Братья, – вещал брутальный (хотя и картонный) Достоевский, – поклянемся же никогда не прибегать ни к шпаге, ни к кинжалу, потому что святое семя свободы никогда не прорастало на земле, обагренной кровью. Кровь не приносит свободы, кровь приносит тиранию…" Один из заговорщиков, сын декабриста князь Оболенский восклицает: "До каких же пор мы будем расточать обращенную в золото кровь наших крепостных за зелеными столами Гамбурга и Бадена!" Это был намек на русскую золотую молодежь, прожигающую жизнь в злачных местах Германии.
 Настоящего, а не картонного Достоевского больше всего возмутила претензия сочинителя на документальность. Намереваясь в знак протеста обратиться к редактору какого-нибудь журнала, он негодовал: "И хоть бы написано было: роман, сказка; нет, все объявляется действительно бывшим, воистину происшедшим с наглостью почти непостижимою. Выставляются лица, существующие действительно, упоминается о происшествиях не фантастических, но все до такой степени искажено и исковеркано, что читаешь и не веришь такому бесстыдству. Я, например, назван моим полным именем Thе'odore Dostoiewsky…"
Вскоре об этой книге написал Достоевскому его друг Майков: "Когда я читал, мне было больно за Вас, меня оскорбляла наглость мерзавца автора брать имена живых людей, навязывать на них небывальщину... Ведь это только китайские понятия европейцев о России могут производить безнаказанно подобные литературные блины. Вот что терпят типографские станки в Европе. Ну смел бы кто-нибудь у нас писать о Наполеоне и французских деятелях с таким невообразимым искажением всякого правдоподобия, не то что истины".       
Но давайте будем справедливы: фигура Достоевского для Запада была интересна. Еще бы: интеллектуал, литератор встал в оппозицию русскому царю, за что восточный деспот его жестоко наказал.
"Мы хотим народной мужицкой революции... Мы беремся сломать гнилое общественное здание... До начала всеобщего народного восстания нам придется истребить целую орду грабителей казны, подлых царских льстецов, народных тиранов... избавиться от лжеучителей, доносчиков, предателей, грязнящих знамя истины...": так звучал манифест нового молодежного возмутителя, Нечаева. По сравнению с такими призывами, петрашевцы казались жалкими котятами. Но нагрянула иная эпоха, а некоторые искры способны породить и пожар.
Помноженное на странные факты "Нечаевского дела", подогретое "Заговорщиками", воображение Достоевского породило "Бесов".
…Всего лишь за несколько дней до своей смерти Достоевский запишет: "Я, как и Пушкин, — слуга царю, потому что дети его, народ его не погнушаются слугой царевым. Еще больше буду слуга ему, когда он действительно поверит, что народ ему дети".
Ровно через месяц после похорон Достоевского был злодейски убит государь Александр II.











"ДЕРЖИ… ВСЁ ДЕРЖИ…"

 Представьте себе нынешнего тридцатилетнего россиянина, который стал впервые соображать при Путине и не знал иных правителей кроме Путина. Анекдотичная фигура Медведева — ни в счет. Это и привычка, и моральная усталость. По крайней мере, тошно, не видно просвета и хочется радикальных перемен. В николаевское время все было точно так же. Путинскую эпоху еще ждет осмысление, и вот события почти двухсотлетней давности мы уже можем оценивать вполне трезво.
Николай Павлович Романов для многих — тот самый царь, который при получении известия о гибели Михаила Лермонтова произнес: "Собаке — собачья смерть". При этом мало кто вспоминает, что именно император выплатил многочисленные долги тоже глупо убитого Александра Пушкина.
Николая успела подержать на руках его бабка Екатерина Великая. Все знали, что новорожденный прижит императрицей Марией Федоровной от гоф-фурьера Бабкина, на которого был похож, как две капли воды, впрочем, эта правда так и осталась кружить на уровне сплетни о "гоф-фурьерских ублюдках" (к коим относился и младший брат Николая, Михаил).
Стоит отметить: Николай и Михаил Романовы росли в зловещем Михайловском замке — том самом, где позже образовывался и позорился Федор Достоевский. Когда убивали отца, братья Романовы находились в комнате над местом преступления и все слышали. Несмотря на статус царственных отпрысков, братьев пороли. Мать, цивилизованная немка, считала физические наказания правильным методом воспитания.
Росший во дворцах, Николай Павлович только в зрелом возрасте начал познавать подлинную Россию. Впечатления от первого путешествия похожи на шок принца Гаутамы, впервые оказавшегося среди черни. Потряс Николая острог в Порхове, где "прилипчивыми болезнями одержимые арестанты ютились в одной комнате со стерегущими инвалидами, на одних нарах, без одежды, без лекарств, без суммы на содержание, кроме от милостынь собираемой". Характерно, что для принца не строили "потемкинских деревень" показывали все как есть.
Женившись по достижении совершеннолетия (в 21 год) на принцессе Шарлотте, получившей православное имя Александра Федоровна, Николай способствовал распространению в России такого западного обычая как установка в домах на Рождество украшенной елки. Первая праздничная ель — по немецкому обычаю — была установлена в Московском Кремле, где молодожены "зимовали". Через год, как в сказке, у самой прекрасной пары Европы (все считали именно так) родился первенец, будущий император Александр II.
Перед воцарением Николай Павлович проходил военную службу. Свое кредо великий князь записал сам: "Я взираю на целую жизнь человека как на службу, ибо всякий из нас служит, многие, конечно, только страстям своим, а им-то и не должен служить солдат, даже своим наклонностям. Почему на всех языках говорится: богослужение? Это не случайность, а вещь, имеющая глубокое значение. Ибо человек обязан всецело, нелицемерно и безусловно служить своему Богу. Отправляет ли каждый свою только службу, выпадающую ему на долю — и везде царствуют спокойствие и порядок, и если бы было по-моему, то воистину не должно было бы быть в мире ни беспорядка, ни нетерпения никакой притязательности". Служака он был строгий и требовательный, за что Николая не любили, но уважали.
По смерти Александра Павловича завязалась борьба братьев, которую называют единственным в истории соперничеством, кому…  не царствовать. Был тайный манифест о передаче короны Николаю Павловичу, но в либеральных кругах последнего считали грубым солдафоном, на Константина же Павловича возлагали надежды на прогресс. Впрочем, Константин царствовать не возжелал, а в те времена в качестве следствия нестабильности ситуации можно было ожидать любой "свиньи".
Последняя пришла в форме попытки вооруженного мятежа. 14 декабря 1825 года Николай ехал на Сенатскую площадь как на заклание. Он не знал, чем все кончится. Да, молодой император победил, но в итоге по его счетам расплатился его сын Александр. Благородное предательство юного поручика Ростовцева, о котором мы поговорим подробнее позже, помогло по крайней мере морально подготовиться к испытанию...
…Немного о жестокости русской тирании. В Великобритании в начале XIX век в среднем вешали по 80 человек в год, в том числе и женщин. В 1803 году полковник Эдвард Деспард и шестеро его сообщников были приговорены к повешению и четвертованию только за умысел совершить покушение на его величество Георга III. В 1820 году в тюрьме Ньюгейт за подготовку нападения на членов британского правительства при большом стечении народа были повешены, а затем обезглавлены Артур Тистельвуд и с ним еще четверо революционеров.
Или взять Соединенные Государства Америки: там в 1822 году выкупившийся на волю раб Денмарк Визи спланировал восстание рабов — как воздаяние белым за грехи рабовладения. План реализовать не удалось, ибо за месяц до назначенной даты бунта заговорщиков выдал предатель. Судили их только лишь за намерения. Обвинения были предъявлены 131 человеку, 65 было осуждены, публично повесили — 35. Расчлененные тела казненных выставили на всеобщее обозрение — дабы устрашить тех, кто считал заговорщиков героями   
В России же из 35 декабристов, приговоренных судом к смертной казни, 30 остались живы. Казнь проводилась рано утром, подальше от глаз публики. Сразу после экзекуции Высочайшим манифестом была объявлена официальная политическая доктрина: "В государстве, где любовь к монархам и преданность к престолу основаны на природных свойствах народа, где есть отечественные законы и твердость в управлении, тщетны и безумны всегда будут все усилия злонамеренных: они могут таиться во мраке, но при первом появлении, отверженные общим негодованием, они сокрушатся силой закона..." Теперь вы поняли, от какого текста отталкивался Белинский в своем скандальном письме к Гоголю.
Вскоре, летом 1826 года было создано Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Это была высшая тайная полиция, подчиненная лично императору и только ему. Вооруженной опорой, придающей этой структуре весомый авторитет, стал пятитысячный корпус жандармов. Во главе того и другого встал близкий друг императора генерал Бенкендорф, герой Наполеоновских войн, заслуживший на полях сражений два ордена Святого Георгия.
Родилась легенда: когда Александр Христофорович Бенкендорф, узнав о новом назначении, попросил у государя конкретных инструкций, тот протянул ему белый носовой платок: "Вот твоя инструкция; чем больше утрешь им слез несчастных, тем лучше исполнишь свое назначение". Платок якобы хранился потом под стеклянным колпаком в здании Третьего отделения.
Львиную долю забот шестнадцати, позже тридцати двух чиновников Третьего отделения составляли проблемы, далекие от борьбы с вольнодумством. В круг их ответственности входили контроль над деятельностью религиозных сект, борьба с контрабандой, фальшивомонетчиками, наблюдение за перемещением по стране иностранцев. Жандармы охраняли общественный порядок на ярмарках и празднествах, занимались поимкой воров, беглых и контрабандистов, держателей тайных питейных заведений.
Ежегодно сотрудники Третьего отделения готовили для императора обзоры общественного мнения, которое, как говорилось в первом же из таковых, "есть для власти то же, что топографическая карта для начальствующего во время войны". На всех отчетах есть пометки Николая Павловича. Как и советовал поэт, следует душить прекрасные порывы, желательно — в зачатке.
Именно при Николае родилось самое худшее из того, что могло бы быть в России. Я имею в виду "уваровскую триаду": Православие, Самодердавие, Народность. Как утверждал сенатор и президент Академии наук Сергей Семенович Уваров, которого государь поставил во главе Министерства народного просвещения, "истинно русские охранительные начала, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего отечества". В 1833 году по поручению императора был создан знаменитый русский гимн "Боже, царя храни!" (слова Василия Жуковского, музыка Алексея Львова, который утверждал: "Я чувствовал надобность написать гимн величественный, сильный, чувствительный, для всякого понятный, имеющий отпечаток национальности, годный для церкви, годный для войск, годный для народа — от ученого до невежды").
При Николае Павловиче блистал его тезка Николай Николаевич Муравьев. Противник царизма Михаил Бакунин, лично знавший Муравьева, писал: "Есть в самом деле один человек в России, единственный во всем официальном русском мире, который высоко себя поставил и сделал себе громкое имя не пустяками, не подлостью, а великим патриотическим делом".
      Муравьев получил во время службы на Кавказе значительный опыт и пулю в правую руку. В тридцать два года он стал генералом, в тридцать семь — назначен губернатором в Тулу. В 1847 году император получил от Муравьева дерзкое обращение: предложение отмены крепостного права, правда, "без потрясений в государстве". Губернатор сообщал, что девять тульских помещиков объявили, что постыдное, унизительное для человечества рабство "не должно быть терпимо в государстве, ставшем наряду со всеми Европейскими государствами, заслуживающее справедливый упрек всего образованного мира". Государь встретился с Муравьевым и неожиданно в самых лестных выражениях объявил губернатору, что видит его блестящую будущность в краю, где дел невпроворот (да и нет проблемы крепостного права) — в Восточной Сибири.
Это была непростая политическая задача, ибо на тот край "ложили глаз" и другие державы. В Поднебесной в то время хозяйничали англичане, "подсадившие" китайцев на опиум. Муравьев буквально видел, как от английской крепости на берегу Тихого океана ползут вверх по Амуру, даже до Нерчинска и Читы, английские пароходы, о чем писал в Петербург: "Могу признать, что кто будет владеть устьями Амура, тот будет владеть и Сибирью, по крайней мере, до Байкала, и владеть прочно; ибо достаточно иметь устье этой реки и плаванье по оной под ключом, чтобы Сибирь, и более населенная и цветущая земледелием и промышленностью, оставалась неизменною данницею и подданной той державы, у которой будет этот ключ".
Царь учредил специальный Комитет "по вопросу об Амуре". Отправленная на Дальний Восток экспедиция капитана Невельского открыла, что Амур судоходен и устье его покамест не контролирует никакая держава (даже Китай). Он основал первые военные посты в устье Амура, объявив его русской территорией. Один из постов получил имя императора — Николаевск.
Главным противником расширения русских владений стал осторожный граф Нессельроде. Глава внешнеполитического ведомства опасался, что "Невельской поссорит нас с Европой". К слову — действительно поссорил, но и не только он. Капитана даже предложили судить за превышение полномочий. Муравьев помчался через всю Россию на защиту "доброго дела". На решающем заседании Особого комитета ему самому грозили кары за превышение полномочий, но защитником генерал-губернатора выступил император, произнесший: "Где раз поднят русский флаг, он уже опускаться не должен".
А 20 сентября 1853 года на самой южной точке Сахалина открылся русский пост, названный Муравьевским. Первый начальник Сахалина майор Николай Буссе описывал это так: "Матросы построились в две шеренги, и я поднял флаг. Скомандовал: шапки долой! Невельской приказал спеть молитву. Команда запела "Отче наш", а затем спели "Боже, царя храни", раздалось трехкратное "Ура!", откликнувшееся на корабле, и Сахалин сделался русским владением".
Запад между тем старательно обличал Россию. Самым талантливым антирусским опусом стала "Николаевская Россия" (другое название: "Россия в 1839 году") маркиза Астольфа де Кюстина: "Правитель опускается до уровня своих дикарей подданных; он так же бессердечен, как они, он смело превращает их в скотов, чтобы привязать к себе: народ и властитель состязаются в обмане, предрассудках и бесчеловечности. Отвратительное сочетание варварства и малодушия, обоюдная жестокость, взаимная ложь — все это составляет жизнь чудовища, гниющего тела, в чьих жилах течет не кровь, а яд — вот истинная сущность деспотизма".
В России книга была немедленно запрещена (благодаря чему стала одной из самых читаемых в среде интеллектуалов). Сам император, некогда принимавший де Кюстина, благосклонно беседовавший с ним, придерживался особого мнения. Он заметил, познакомившись с книгой: "Вся вина лежит только на мне, ведь я покровительствовал этому негодяю". Официально было резюмировано: взирать на все, что публикуется о России, с совершенным равнодушием, нимало не заботясь ни о каких толках и слухах". Граф Нессельроде заявил: "Русофобия пройдет, как прошли другие безумства нашего века".
На клеветников и дураков надо смотреть сообразно их духу — так полагал государь. Ходил анекдот о пьяном мужике, буянившем в трактире. На попытку владельца урезонить мужик ответил: "Плюю я на тебя и на царя тоже!" (в трактире висел портрет Николая Павловича).  Суд приговорил хама к жестокому наказанию, но Николай приговор не утвердил. Его резолюция была такой: "Вместо наказания сказать, что я на него тоже плюю".
Приблизительно так же Николай Романов плевал и на де Кюстина. Когда прусские родственники советовали: "Вам надо завести орган, предназначенный для того, чтобы опровергать ту клевету, которая, несмотря на цензуру, постоянно подымает голову", он ответил: "Я никогда в жизни не унижусь до того, что начну спорить с журналистами"...
…1849 год, время, когда русская армия "жандармирует" кипящую Европу. В Петербург приходит известие о том, что капитулировали венгерские повстанцы, Николай припадает на колени и своим звучным басом благодарит Господа за то, что тот любит Россию. Наступил период, который современники назвали "мрачным семилетием".
О деле петрашевцев Николай писал близкому своему другу, "отцу–командиру" Ивану Федоричу Паскевичу: "На днях начинается суд над канальями открытого весной заговора". Заговорщики были представлены императору как "сборище молодых людей, которые, заразившись заграничным учением социализма и гражданского равенства, мечтали о распространении оных в России для произведения политического переворота". Степень изощренности наказания мы уже имели возможность оценить.
А потом развязалась война в Крыму, по большому счету породившая корифея русской литературы, Льва Толстого. Дело было не только в Крыме: боевые действия велись на Балканах, Кавказе и даже на Камчатке. Был даже план русского похода в Индию и высадка в Австралии. Конечно же, не могли обойтись без давнишней идеи: возвращения в православный мир Царьграда, Константинополя. Вместе с тем, англо–французская коалиция выступала под простым лозунгом: "Надо вырвать клыки у медведя!"
Что такое каторжник Достоевский по сравнению с вершащим судьбы Мира самодержцем Романовым? Но история показала, что — почти всё.









НЕТ ПОВЕСТИ ПРАВДИВЕЕ НА СВЕТЕ…

Шагнем в наше глубокое прошлое. Основная проблема русской историографии состоит в том, что у нас наших, доморощенных источников, как говорится, медведь наплакал. То есть, они есть, но и этому весьма жалкому наследию доверять следует весьма настороженно — хотя достоверность таковых вполне проверяема.
В "красном угле" русской истории лежит произведение, от которого принято "плясать". Речь идет о "Повести временных лет" (ныне ее модно называть "Начальной русской летописью"). "Повесть" по большому счету представляет собой сборник сказаний, легенд, устных поэтических преданий о различных исторических лицах и событиях. Свод этот известен в составе ряда летописных сборников, сохранившихся в списках, самые знаменитые из которых следующие:
1. "Повести временных лет Нестора черноризца Феодосиевого монастыря Печерского". Этот список с именем Нестора принадлежал сначала известному собирателю рукописей П. К. Хлебникову (скончавшемся в 1777 году), затем С. Д. Полторацкому. Откуда "Повесть" взял Хлебников, так и осталось невыясненным. Написан документ на бумаге в малый лист полууставом, повествование доведено до 1098 года н.э.
2. "Русский Временник, сиречь Летописец, содержащий Российскую Историю от 6370 (862) по 7189 (1681) лето". 2 части. Москва, 1790 год.
3. "Летописец, содержащий в себе Российскую Историю от 6360 (862) по 7106 (1598) год". Москва, 1781 год, называемый также Архангельским списком.
4. Лаврентьевский список, иначе называемый "Суздальским" или "Мусин-Пушкинским", имеет заголовок: "Се повести временных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть". Под заголовком рукописи можно разобрать: "Книга Рожественского монастыря Володимирского".
5. Самый интересный из всех существующих списков — "Радзивиловская летопись". Документ написан полууставом конца XV века и украшен 604 рисунками, за что и называется лицевым, то есть иллюстрированным. На листе, приклеенном к переплету, находятся три записи на белорусском наречии юмористического содержания, пародирующие летописца. Например: "Две недели у Пилипово говение Пурфен Пырчкин жито сеял у року девятьдесятом". Или: "В року шессот третьем за 6 недель перед великоднем водлуг старого календаря, кобыла сивая ожеребилася". В конце рукописи имеется приписка, что она де подарена Станиславом Зеновичем князю Янушу Радзивиллу.
В 1671 году Радзивиловский список поступил в Кенигсбергскую библиотеку от князя Богуслава Радзивилла: это видно из печатного ярлыка с гербом города Кенигсберга и подписью.
Основными историки считают три рукописи, которые были найдены в Кенигсберге, Суздале и Троице–Сергиевой лавре. В начальных частях своих они практически идентичны, но далее вовсе не повторяют друг друга. Если все они копии "Материнской рукописи", какого-то более древнего оригинала, нельзя не сделать вывод, что вышеозначенный текст в старину был распространен весьма широко.
Существует рабочая гипотеза, согласно которой и Троице-Сергиевский анонимный летописатель, и Суздальский монах Лаврентий пользовались уже сравнительно широко разошедшимся изданием 1767 года. Возможно, компиляторы впрямую пользовались Радзивиловской рукописью. А написаны эти летописи в конце XVIII века, незадолго до того, как их нашли усердные искатели старинных рукописей, обнаружившие, в частности и "Слово о полку Игореве".
И все же традиция приписывает авторство монаху Киево-Печерского монастыря Нестору, жившему на рубеже XI и XII веков. Что мы узнаем от мифического Нестора? Прежде всего, то, что мы являемся потомками библейского Ноя, точнее, его младшего сына Иафета: "В Иафетовой же части сидят русские, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочская чудь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, ливы. Ляхи же и пруссы, чудь сидят близ моря Варяжского. По этому морю сидят варяги: отсюда к востоку – до пределов Симовых, сидят по тому же морю и к западу – до земли Английской и Волошской. Потомство Иафета также: варяги, шведы, норманны, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы, корлязи, венецианцы, фряги и прочие, – они примыкают на западе к южным странам и соседят с племенем Хамовым..."
Здесь я даю перевод с древнерусского Дмитрия Лихачева. Далее летописец повествует о происхождении разных славянских племен. Вскоре мы встречаем ключевое для нас слово "Русь":
"…Днепр же вытекает из Оковского леса и течет на юг, а Двина из того же леса течет, и направляется на север, и впадает в море Варяжское. Из того же леса течет Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское. Поэтому из Руси можно плыть по Волге в Болгары и в Хвалисы, и на восток пройти в удел Сима, а по Двине – в землю варягов, от варягов до Рима, от Рима же и до племени Хамова. А Днепр впадает устьем в Понтийское море; это море слывет Русским, – по берегам его учил, как говорят, святой Андрей, брат Петра".
Далее идет пересказ некоторых легенд, в частности — об основании Киева. Выясняется, что Русь — сильный игрок в лесном краю:
"…А на Белоозере сидит весь, а на Ростовском озере меря, а на Клещине озере также меря. А по реке Оке – там, где она впадает в Волгу, – мурома, говорящая на своем языке, и черемисы, говорящие на своем языке, и мордва, говорящая на своем языке. А вот, кто говорит по-славянски на Руси: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане, прозванные так потому, что сидели по Бугу, а затем ставшие называться волынянами. Упоминаются народы, дающие дань Руси: чудь, меря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, нарова и ливы. То есть, именно Русь, по версии Нестора, доминирует на обширной территории, а все вышеперечисленные этносы являются данниками сильного соседа.
Автор так же дает конкретную дату начала Руси: "В год 6360 (852 н.э. — Г.М.), индикта 15, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля''. Узнаем мы об этом потому, что при этом царе ''приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом".
А теперь — акт то ли самоуважения, то ли самоуничижения: "В год 6370 (862). Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: "Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву". И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы, – вот так и эти. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами". И избрались трое братьев со своими родам, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, – на Белоозере, а третий, Трувор, – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же – те люди от варяжского рода, а прежде были словене. Через два же года умерли Синеус и брат его Трувор. И принял всю власть один Рюрик…"
Самый древний список "Повести" — Лаврентьевский. Есть версия, что он создан в 1377 году "худым, недостойным и многогрешным рабом Божиим мнихом Лаврентием для князя Суздальского Димитрия Константиновича". Представьте себе, что некто берется теперь описать взятие Иваном Васильевичем Грозным Казани. Примерно такой же промежуток времени отделяет "мниха Лаврентия" от событий прихода Рюрика в Новгород.
Критиков у "Повести" хватает. Действительно: исходный текст создавался скорее всего по заказу тех, кому нужно было "правильное" отражение событий, предшествующих правлению конкретного деятеля — явно из Рюриковечей. Редактирование исторических хроник — застарелая практика не только наших деятелей. Давайте припомним: сколько раз переписывались учебники истории России за последние 30 лет? А за 300? Конечно же, появляются новые научные данные и открываются ранее скрытые документы. А, скорее всего, меняется идеология и навязываются более крепкие "духовные скрепы".
Кстати, еще Василий Ключевский доказал, что Нестор был реальным человеком, монахом Киевской Печерской обители. Правда вывод историка таков: "Так называемая "Начальная летопись", читаемая нами по Лаврентьевскому и родственным ему спискам, есть летописный свод, а не подлинная летопись киево-печерского инока. Эта хроника не дошла до нас в подлинном виде, а, частью сокращенная, частью дополненная вставками, вошла в начальный летописный свод как его последняя и главная часть... Он был и редактором вошедших в состав свода устных народных преданий и письменных повествований, в том числе и самой Нестеровой летописи". Полагаю, у Нестора была такая же задача, что и у Карамзина, выстроившего красиво и благообразно историю прежде всего династии Романовых.
Характерно, что крещение Руси в 988 году н.э. великим князем Владимиром никак не отражено в византийских источниках. В "Повести" имеются прямые извлечения из "Хроники" Георгия Амартола. Историк А.А. Шахматов допускал вероятность использования летописцем XII века аж двух греческих хроник. В.М. Истрин, специально занимавшийся греческими хрониками, считал, что привлекались они в разное время: вскоре после смерти Ярослава (1054 год) и в начале XII века. Задаче летописца, рассказывавшего о начале Руси, отвечал текст, сообщавший о расселении народов после Великого потопа. На этом фоне в мировую историю довольно изящно вводились славяне и русь.
Возможно, редактором ''Повести временных лет'', как предполагал Шахматов, был сын Владимира Мономаха Мстислав. Вот, что пишет по этому поводу Б.А. Рыбаков: "Тяготение вставок в "Повести" к северу, проваряжские элементы в них и постоянное стремление поставить Новгород на первое место, оттеснив Киев, — все это становится вполне объяснимым, когда мы знакомимся с личностью князя Мстислава Владимировича. Сын англичанки Гиты Гаральдовны (дочери английского короля), женатый первым браком на шведской, варяжской принцессе Христине (дочери короля Инга Стенкильсона), а вторым браком на новгородской боярышне, дочери посадника Дмитрия Завидовича (брат ее, шурин Мстислава, тоже был посадником), выдавший свою дочь за шведского короля Сигурда, Мстислав всеми корнями был связан с Новгородом и Севером Европы". Не исключено, что он был тем самым человеком, который предусмотрительно убрал из текста все, что касалось истории Руси доваряжского периода, в том числе и сюжет о крещении. А, впрочем, вся историография строится на подменах, которые могут быть удачными либо наоборот. Скептики от науки утверждают, что доверять не следует даже захоронениям — что уж тут говорить про копии с копий.




ГРОЗА ГИПЕРБОРЕЙСКАЯ

Тема происхождения русских есть любимейший предмет всяческих спекуляций — в том числе и потому что по данному вопросу крайне мало источников, любых, а не достоверных. "Начальная летопись" на этом безрыбье выглядит царским подарком. Да и к тому же сохраняется интрига: народ, не отличавшийся в древности особыми заслугами, взял — да и заполонил громадные пространства. Да, в основном края, занятые русскими, суровы и неуютны. Но там (то есть, конечно, здесь) немало ресурсов, что по идее когда-нибудь сделает нас богатейшими из землян. Ежели опять все не разворуют.
Русских можно "произвести" из этрусков — а кто докажет обратное? И разве грех заявить, что Венецию основали "первославяне" венеты? На рубеже VI и VII столетий н.э. был создан текст под названием "Стратегикон". Долгое время думали, что этот трактат сочинил византийский василиск Маврикий. Позднее ученые пришли к выводу, что "Стратегикон" написан не императором, а одним из его полководцев или советников. Труд этот является как бы учебником для военных. В этот период славяне все чаще тревожили Византию, поэтому автор уделил им (нам) немало внимания, поучая своих читателей, как бороться с сильными северными соседями.
"Они многочисленны, выносливы, - сообщает автор "Стратегикона", - легко переносят жар, холод, дождь, наготу, недостаток в пище. У них большое количество разнообразного скота и плодов земных. Они селятся в лесах, у неудобопроходимых рек, болот и озер, устраивают в своих жилищах много выходов вследствие случающихся с ними опасностей. Сражаться со своими врагами они любят в местах, поросших густым лесом, в теснинах, на обрывах, с выгодой для себя пользуются засадами, внезапными атаками, хитростями, и днем и ночью, изобретая много разнообразных способов. Опытны они также и в переправе через реки, превосходя в этом отношении всех людей. Мужественно выдерживают они пребывание в воде, при этом они держат во рту специально изготовленные большие, выдолбленные внутри камыши, доходящие до поверхности воды, а сами лежа навзничь на дне реки дышат с помощью их... Каждый вооружен двумя небольшими копьями, некоторые имеют также щиты. Они пользуются деревянными луками и небольшими стрелами с пропитанными ядом наконечниками".
Особенно поразило словоохотливого ромея свободолюбие северных людей, которых мы все же "славянами" можем назвать только предположительно. "Племена антов сходны по своему образу жизни, - отмечал он, - по своим нравам, по своей любви к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране". Северяне, по его словам, доброжелательно относятся к прибывающим к ним в страну иноземцам, если те пришли с дружескими намерениями. Не мстят они и врагам, недолго задерживая их у себя в плену, и обычно предлагают им либо за выкуп уйти к себе на родину, либо остаться жить среди славян на положении свободных людей.
Во второй половине первого тысячелетия нашей эры в письменных источниках, посвященных описанию славянских земель, появляется новое наименование восточных славян — "русы" или "росы", а страну начинают все чаще называть "Русь".
"Русы состоят из трех племен, из коих одно ближайшее к Булгару. Царь его живет в городе под названием Куяба, который больше Булгара. Другое племя, наиболее отдаленное из них, называется Славия. Еще племя называется Артания, а царь его живет в Арте. Люди часто отправляются торговать в Куябу; что же касается Арты, то мы не припоминаем, чтобы кто-нибудь из иностранцев странствовал там. Купцы из Арты отправляются вниз по воде и ведут торг, но ничего не рассказывают про свои дела и товары и не допускают никого провожать их и вступать в их страну. Из Арты вывозят черных соболей и свинец". Эти строки были написаны в середине Х века н.э. арабским писателем ал-Истахри. Сам он не был в древнерусских землях, а пользовался сообщениями побывавших в загадочных северных краях соотечественников — купцов и путешественников.
Выяснить, откуда пошло именование "русские", пытались несколько поколений ученых, но лишь в последние годы только лишь намечены пути для решения этого, по большому счету, и не столь существенного вопроса. Ученые установили, что сначала словами "Русь", "Русская земля" именовалась область Среднего Поднепровья в районе Киева (в арабском произношении — Куябы). Возможно, она получила такое имя от реки Роси и ее долины Поросья. Эта область была коренной землей восточных славян, центральным районом только еще намечающегося древнерусского государства. И только позднее, в IX-Х веках, названия "Русь", "русы" расширили свои географические границы. На севере, недалеко от Великого Новгорода, был основан город Русса (та самая Старая Русса, с прогулки по которой моя книжка начинатся), а на юге экономическая и военная активность восточных славян привела к тому, что Черное море иноземцы стали все чаще именовать Русским.
В 1894 году бельгийский ученый Франц Кюмон обнаружил в Париже византийский манускрипт, включавший "Хронику" Манасии, где четко сказано: 18 июня 860 года от Р.Х. произошло нападение Руси на Константинополь и осада византийской столицы. 25 июня осада была снята по результатам мирного урегулирования вопроса. Парижская находка случилась уже после того, как в историографии укоренилась норманнская теория происхождения Руси. Установление памятника 1000-летия России, сооруженного в Великом Новгороде в 1862 году, за двадцать с лишним лет до находки Кюмона, значительно умалило все возможные разночтения по этому вопросу.
Итак, 18 июня 860 года русский флот в составе 200 судов, несущих около 8 000 человек, атаковал Константинополь с моря. В это время византийская армия во главе с императором Михаилом III вела кампанию в Малой Азии против арабов. Судя по данным византийских источников, город оказался в реальной опасности. Русы осадили город, разграбив пригороды Константинополя, захватили в плен и убили множество жителей. Они подвергли разорению также и окрестные области, в том числе Принцевы острова в Мраморном море.
В городе началась паника. Патриарх Фотий всячески успокаивал жителей, призывая уповать на покровительство Богородицы. Вдоль городских стен с молебнами была обнесена священная риза Богородицы, после чего русы сняли осаду и отступили от Константинополя, унося большую добычу. Вроде бы, опасность с Севера миновала, тем не менее василевс (император), получив известие о нападении на столицу, прервал свой военный поход и спешно вернулся в Константинополь.
Вместе с патриархом Михаил молился во Влахернском храме, и когда в море окунули хранившуюся там святыню — покров Богородицы — внезапно поднялась буря, погубившая враждебный флот. И — о, чудо! — после обряда коварный и жестокий народ, еще недавно причинявший христианам одни беды, добровольно склонился к принятию христианства. Ну, как минимум, об этом повествует автор обнаруженного Кюмоном манускрипта.
Нападение произвело столь сильное впечатление на ромеев, что благодаря ему появился новый церковный праздник. 2 (15 н. с.) июля Православная Церковь отмечает праздник Положения честной ризы Пресвятой Богородицы во Влахерне. Этот праздник был введен патриархом Фотием как память о счастливом избавлении жителей Константинополя от жестокости и неистовства русов вскоре после их ухода от стен столицы империи.
Положение дел в самой Византии в 860 году было далеко не завидным. После неумелого регентства императрицы Феодоры (842–856 гг.) на престол вступил ее повзрослевший сын Михаил III, прозванный, между прочим, Пьяницей. Но у него все же было достоинство: Михаил умел выбирать людей. Именно при его согласии и поддержке патриархом Константинополя был избран один из образованнейших людей того времени Фотий, не без влияния которого византийская культура стала "методом управления" Во многом именно эта политика способствовала просветительской деятельности Кирилла и Мефодия в крещении славянских народов и установлении дипломатических отношений с новичками на международной арене.
Главными противниками империи ромеев были арабы; в 859 году византийские войска потерпели сокрушительное поражение в сражении с войсками Арабского халифата. Едва избежав пленения, Михаил III спешно провел подготовку к новой военной кампании и в начале июня 860–го повел армию в новый поход против арабов. Этим и воспользовались русы…
В Константинополь прибыло посольство русов, заключившее с империей договор о мире и просившее о принятии христианства. Патриарх Фотий отправил к русам епископа, который на протяжении семи лет сообщал об успехах своей проповеди. После убийства Михаила III и низложения патриарха Фотия, новый император Василий I с помощью богатых даров добился от русов подтверждения прежнего соглашения и исполнения договоренности о крещении, однако архиепископ, поставленный патриархом Игнатием, был встречен с недоверием.
И снова — "чудодеяние". По просьбе вождя русов на собрании старейшин и народа архиепископ явил чудо: книга Евангелия была брошена в огонь и осталась невредимой. После этого русы добровольно склонились к принятию христианства. Напомню: все это происходило несколько ранее крещенских мероприятий Владимира. Сам патриарх Фотий ничего не пишет о последующем чуде — о нем сообщают гораздо более поздние источники, в частности, хроники Симеона Логофета (середина X века): "Василевс же, прибыв, едва смог переправиться. И отправились они с патриархом Фотием во Влахернский храм Божьей Матери и там призывали к милости и состраданию Божество. Затем, вынеся с пением гимнов святой омофорий Богородицы, они окунули его краем в море; и хотя стоял штиль, сразу же начались порывы ветров, и на спокойном море волны стали громоздиться друг на друга, и суда безбожных русов были разбиты, так что лишь немногие избежали опасности".
Зато Фотий в первой гомилии "На нашествие русов" вопрошает: "Откуда обрушилась на нас эта страшная гроза гиперборейская? Что за сгустившиеся тучи горестей, каких осуждений суровые скрежетания исторгли на нас эту невыносимую молнию? Откуда низвергся этот нахлынувший сплошной варварский град…" Фотий утверждает, что русы — "скифский народ, жестокий и варварский, выползя из самых предвратий города, будто дикий зверь объел окрестности его".
Согласно задокументированным проповедям Фотия, письму папы Николая I, данным византийских хроник, между Русью и Византией был заключен договор "мира и любви", что являлось стандартов для внешней политики ромейского государства. Одним из условий соглашения стало согласие Руси принять крещение из рук империи; оно так же само по себе было вполне ординарным и входило составной частью в мирные соглашения и в мирные отношения Византии с окружающими варварскими странами. Крещение по византийскому образцу приняли Сербия, Болгария, Алания… теперь же в составе византийских христианских епархий под номером 61 появилась и русская.
Несмотря на то, что в дальнейшем северная языческая Русь с захватом Олегом Киева в 882 году сокрушила христианство и его инициаторов — князей и дружинную элиту, принявших по благословению греческих миссионеров христианство, новая религия теперь вполне ассоциировалась в европейском восприятии с государством Русь. Это было второе по счету крещение Руси после крещения русского вождя во время захвата Сурожа. Подобные же религиозные "откаты" наблюдались в Англии и Швеции.
"Народ неименитый, но получивший имя со времен похода против нас, незначительный, униженный и бедный, но достигший блистательной высоты и несметного богатства..." - так описывал патриарх Фотий итог стремительного выхода Руси на европейскую международную арену.
Интересно, что автор "Повести временных лет" прямо указывает, что его знания о походе 860 года целиком основываются на византийских источниках ("как пишется в летописании греческом"), именно поэтому он и связывает этот поход с Аскольдом и Диром. Скорее всего, летописец использовал хронику Симеона Логофета.
Сохранился еще один любопытный источник: "Книга путей и стран" Ибн Хордадбеха. Вот что в этом арабском тексте говорится о русах: "Если говорить о купцах ар-Рус, то это одна из разновидностей славян. Они доставляют заячьи шкурки, шкурки черных лисиц и мечи из самых отдаленных окраин страны славян к Румийскому морю (по мнению большинства историков — Черному морю. — Г.М.). Владетель ар-Рума взимает с них десятину. Если они отправляются по Танису — реке славян — то проезжают мимо Хамлиджа, города хазар. Их владетель также взимает с них десятину. Затем они отправляются по морю Джурджан и высаживаются на любом берегу. Окружность этого моря 500 фарсангов. Иногда они везут свои товары от Джурджана до Багдада на верблюдах. Переводчиками для них являются славянские слуги-евнухи".
О главенстве руси над северными племенами патриарх Фотий пишет в знаменитом Окружном послании: "тот самый так называемый народ Рос, те самые, кто — поработив живших окрест них и оттого чрезмерно возгордившись — подняли руку на саму Ромейскую державу".
В более поздних, так называемых Венецианских хрониках, также описывающих этот поход, нападавшие названы "норманнами". В "Хрониконе венетов" Иоанна Диакона (начало XI века) сказано: "В это время племена норманнов с тремястами шестьюдесятью кораблями дерзнули подступить ко граду Константинопольскому; но, поскольку никоим образом не имели они сил причинить вред неприступному городу, учинив жестокую войну в пригороде, беспощадно убили очень многих тамошних жителей, и так упомянутое племя с триумфом отступило восвояси". Надо сказать, итальянские хронисты под "норманнами" понимали все народы, живущие севернее них, о чем сообщает, например, Луитпранд Кремонский: "На севере его соседями являются венгры, печенеги, хазары, руссы (Rusios), которых мы зовем другим именем, т. е. нордманами…" Итальянцы считали норманнами даже хазар и печенегов.
Русы, расселившиеся в долинах Днепра и Дона, использовали как основу для своих крепостей сооружения давно исчезнувших скифов, освоивших плодородные земли еще в VII веке до н.э. Впервые о Русском каганате мы узнаем из "Вертинских анналов", сообщающих о послах каганата русов в Византию. Русский каганат по своей структуре и устройству напоминал древнюю Финикию с разбросанными на разных территориях городами-полисами, имеющими общие политические, военные и торговые интересы.
Занятно еще одно арабское известие о народах Восточной Европы, составленное между 830-ми и 860-ми годами: "Пределы мира от востока к западу". Вот как описывает анонимный автор земли славян и русов:
"На восток от страны русов — горы печенегов, на юг — река Рута, на запад — славяне, на север — необитаемые земли севера. Это огромная страна, и обитатели ее плохого нрава, непристойные, нахальные, склонны к ссорам и воинственны. Они воюют со всеми неверными, окружающими их, и выходят победителями. Царя их зовут хакан русов..."
Титула "каган" для народов Востока был равен императорскому. Скорее всего он был заимствован русами у хазар. В "Слове о Законе и Благодати", написанном в середине XI век священником Илларионом (позднее — митрополитом Руси), киевский князь Владимир Святославович назван "великим каганом нашей земли".
Интересна ситуация с древним названием Волги. Птолемей именовал эту реку Ра. Это древнейшее название Волги зафиксировано и в Авесте, и у Геродота. А в одном греческом географическом трактате III века н.э., авторство которого приписывают Агафемеру, эта река называется Рос. Древние арабские источники называли Волгу: Расс.
Арабский географ Ибн Руста (начало X века) помещает русов западнее славян. Вот его описание русов: "Что же касается ар-Руссийи, то она находится на острове, окруженном озером. Остров, на котором русы живут, протяженностью в три дня пути, покрыт лесами и болотами, нездоров и сыр до того, что стоит только человеку ступить ногой на землю, как последняя трясется из-за обилия в ней влаги. У них есть царь, называемый хакан русов. Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там продают. Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян".
Кстати сказать, эстонцы и финны до сих пор называют русских vene, и в этом некоторые исследователи видят кельтские корни русов (это слово переводится и как "лодка"). Имя "Русь" могло возникнуть и от финского Ruotsi, происходящего в свою очередь от шведского roods, гребцы.
Алексей Бычков в своей книге "Происхождение славян" утверждает, что импульсом миграции части населения из Висленского региона в Поднепровье стала именно экспансия кельтов. Небольшие группы кельтов распространились и в землях Днестро-Днепровского междуречья. Здесь обнаружены не только отдельные находки кельтских бронзовых украшений, которые можно рассматривать как результат культурных контактов, но и комплексы, прямо свидетельствующие о проникновении кельтских племен населения далеко на восток.
По мнению В.В. Фомина, Россия — русская епархия, упоминаемая во всех церковных уставах византийских императоров с 879 г., занимая 61-е место в перечне метрополий — это город, расположенный в районе нынешней станицы Тамань, просуществовавший до XII века. Исследователь опирается на данные арабского географа XII века ал-Идриси, который писал, что Дон течет до города Матраха (Тьмутаракани — Г.М.) и впадает в море между ним и городом Русийа.
В XI–XIV веках, за редчайшим исключением, в документах употребляется название ''Русь'', русская земля. Имена ''Рос'' и ''Россия'', идущие из Византии, чужды русскому языку. И лишь с середины XV века постепенно утверждаются новые формы — Русия, Росея. В конце XVI века появился титул "архиепископ всея России" (его стал носить митрополит киевский и галицкий Михаил Рагоза). В первой половине XVII века в Московской Руси утвердился византийский термин ''Российское царство''.
По мнению Г. В. Вернадского, нет сомнения, что в IX и X веках под именем "русские" (русь, рось) чаще всего подразумевались именно скандинавы. Свое мнение он иллюстрирует следующим фактом. Согласно "Бертинским анналам", несколько русских прибыли в Ингельгейм вместе с византийскими посланниками к императору Людовику в 839 году; по их собственным докладам императору, они были шведами.
Противники норманнской теории первыми привлекли внимание исследователей русской истории к факту экспансии руси на юг задолго до появления Рюрика в Новгороде в 862 году. Да и само именование "русь" может распространяться не только с севера на юг. Если бы это было не так, нужно было бы доказать сначала, что племя русов возникло где-то в Скандинавии и оттуда пришло в Великий Новгород.
Характерно, что в скандинавских сагах название Руси (Rysaland) относится к уже организованному русскому государству XI–XII веков, но даже в этом значении оно употреблялось редко, поскольку обычно Русь называлась Gardariki ("страна городов" — хотя, это можно перевести и как "страна стен").
 В латинской традиции, сохраняющейся и в средневековой литературе, преобладает написание Rutenia или Ruthenia. В германских источниках это чаще всего Rugia.
"Ругия" числилась в ряду норманских стран. В хронике Гельмольда сообщается, что в связи с переходом Любека в руки Генриха Льва (1158 год) герцог отправил послов "в города и северные государства — Данию, Швецию, Норвегию и Русь — предлагая им мир, чтобы они имели свободный проезд к его городу Любеку". Русь четко отделена от Швеции и других скандинавских государств. Несколько позднее, в аналогичном привилее Любеку Фридриха I от 1187 года названы "Рутени, Готы и Норманны". Впрочем, к тому времени на Восточно–Европейской равнине уже процветали минимум две Руси.


И ВСЕ–ТАКИ МЫ — АРИИ

Прародина древних ариев, по мнению ряда историков — культурная общность "воронковидных кубков" (формы керамики), сложившаяся на громадной территории от Рейна до Вислы приблизительно в IV тысячелетии до н.э. Возможно, индоевропейский язык возник как способ общения этих племен, которые по не вполне выясненным причинам стали выказывать агрессивное поведение, заполоняя новые территории.
Нордический этнос сформировался в довольно суровых климатических условиях. Мы не знаем, как именовали себя люди культуры воронковидных кубков, зато имеем отличное представление о том, что часть их потомков заполонила нынешние Иран и Северную Индию. До сих пор спорят, что означает это слово ''арий'': то ли "лучший", то ли "свободный". Само слово Иран, согласно одной из версий, означает: "страна ариев".
Часть арийцев ушла на Балканы и в Причерноморье, часть проникала в Малую Азию, другие освоили предгорья Северного Кавказа, перевалили Кавказский хребет и начали осваивать Армянское нагорье. Арийские племена дошли до Южного Урала, а потом несколькими волнами покорили Западную Сибирь до Енисея.
В начале исторического периода Северо-Запад Европы населяли кельтско-германские племена, северо-восток — балты, соседствующие с финно-угорскими племенами. Степи Восточной Европы целиком принадлежат сарматам (предкам осетин) и черкесам. Приблизительно во II и начале 1 тысячелетий до н.э. индоевропейцы заселили Скандинавию, Аппенинский полуостров и Британию.
Арии — не раса, а языковая группа. Индоевропейская общность изначально — это общность культуры. В античные времена греки и римляне были ярко выраженными нордическими людьми: русые волосы и светлые глаза греков и римлян отмечали все говорившие и писавшие о них. Современные иранцы и армяне — явно не нордические народы, но еще в Средние века "типичный" перс отличался светлыми глазами и кожей. Горные таджики и талыши в Азербайджане до сих пор сохраняют эти черты древних ариев.
Американские ученые, "столпы" расологии Лотроп Стоддард и Мэдисон Грант относили население европейской части России к "континентальным нордическим арийцам". Самыми древними из известных нам славянских общностей чаще всего называют венедов. В 1794 году польский ученый Ян Потоцкий посетил земли Восточной Германии и разыскал тексты на ''венедском языке''. Оказалось, что в VI–VII веках н.э. славянские племена занимали обширнейшую территорию от Эльбы на западе и до бассейна Вислы на востоке, от южных берегов Балтийского моря на севере и до Дуная на юге. Заметьте: в доисторические времена это, по всей вероятности, были исконные арийские земли.
В V веке н.э. венеды, спасаясь от неких напастей, пришли в Псковскую землю. По пути к ним присоединилась часть ятвягов. Смешавшись с местным населением, они дали начало новому племени — кривичам. Главным их городом стал Изборск. Поселившиеся на верхней Оке вятичи заняли не пустые земли. Там исконно обитало племя галиндов, говорившее на диалекте литовского языка.
Если говорить об истории бассейна Дона, древние его обитатели относились к так называемой маяцкой культуре. Это был осетиноязычный народ, известный как аланы (ясы). Свое Подонье они называли Степной Осетией, на их языке — Русь Ясска. Довольно рано часть ясов приняла христианство. Есть вероятность, что и вятичи говорили на осетинском наречии.
Западные славяне делились на три группы: чешско-моравскую, польско-вислянскую и полабско-прибалтийскую. Наиболее ранним западным славянским государством, сведения о котором дошли до нас в летописных источниках, был союз племен Богемии (или Чехии), существовавший в середине VII века. Он образовался в процессе борьбы славян против аваров (в русских летописях они называются "обры"), народа тюркской языковой группы, пришедшего на Дунай во второй половине VI века. В конце VI — начале VII веков авары подчинили ряд славянских племен, обложив их данью и обратив многих в рабство. Славяне восстали против господства агрессоров, освободились от них и образовали довольно большой военно-племенной союз, который возглавил некий Само.
 Фредегар, автор франкской летописи, называет Само "франкским купцом, торговавшим со славянами, а затем ставшим их военным вождем". Помимо чешских славян, в союз Само входили также южные славяне (словены) и полабские славяне — сербы. Само правил с 623 по 658 годы н.э., а, когда он умер, союз племен распался. Авары к этому времени уже отступили на Кавказ.
Значительно позже образовалось еще одно западнославянское государство: Польское. Вначале это был союз нескольких племен, живущих в бассейне Вислы: полян (которые и дали название новому государству), силезцев, куявов и мазовшан. Первым польским князем был Мешко (Мечислав) из рода Пястов, правивший в 960–992 годах. В 966 г. Мешко крестился вместе со своей дружиной по западному обряду. Сын и преемник Мешко — Болеслав I Храбрый добился вхождения в состав Польского государства Малой Польши с Краковом, а также всей Силезии. Болеслав покорил славян, живших на побережьях Балтийского моря, часть полабских славян (лужичан) и захватил червенские города (в современной Западной Украине). Однако после смерти Болеслава большая часть земель, завоеванных им, вышла из повиновения.
Западные поморяне в X–XI веках образовали союз по принципу федерации торговых городов. Власть в них принадлежала аристократии, "градским старцам" из местных купцов, которые контролировали и местных князей, игравших преимущественно военную роль. В западнопоморских городах существовали вече, но богатеи и на них имели большого влияние. Пполитическое их устройство напоминало строй северорусских городов — Великого Новгорода и Пскова.
О полянах, живших в Поднепровье достоверно ничего не известно. Араб Абу Хамид ал-Гарнати, побывавший в Киеве в IX веке, утверждал, что население Киева — тюрки-половцы, к тому же исповедующие ислам. Согласно сведениям еще одного гостя из Аравии, Идриси, Киев был основан выходцами из Хорезма под предводительством Куйи (Кия), сын которого, Ахмад бен Куйя, был визирем хазарского царя.
Забавно, что о славянах Киевской земли нет иных сведений, кроме содержащихся в "Повести временных лет". Отсюда родилась версия, что Киев был всего лишь окраинной торговой факторией Хазарского каганата.
Примечательна Сага об Инглиндах, воспроизведенная исландским сказителем XIII веке Снорри Стурлусоном. В ней говорится о Великой Свитьод (чаще всего трактуемой как "Великая Швеция"), которая занимала обширные области около Танаиса. Здесь была страна асов — Асаланд, вождем которой был Один, а главным городом — Асгард. Оставив в городе своих братьев, Один, следуя предсказанию, повел большую часть асов на север, затем на запад "в Гардарики", после чего повернул на юг в Саксонию. В итоге Один поселился в Старой Сигтуне, у озере Меларн. Эта сага побудила гениального авантюриста Тура Хейердала на склоне его лет искать на Дону и в Приазовье легендарный Асгард, откуда в Швецию пришел Один.
Факт, что славянские языки уже в глубокой древности распались на ряд диалектов, что проще понять, если рассматривать славянство как одно из крупных ответвлений прежней индоевропейской общности. Как заявляет Аполлон Кузьмин в своей книге "Начало Руси", история древности полна примеров биологических и социальных взрывов, когда тот или иной народ выбрасывает волну за волной значительные массы населения, тесня, уничтожая, ассимилируя другие народы.
В XIII веке в Польше и Чехии набрала популярность легенда о трех братьях — Чехе, Лехе и Русе. В зависимости от локации у мифа есть варианты. В Польше отцом братьев объявлялся Пан, с которым связывалось и название Паннонии. Пан, согласно толкованию и греков и славян, — тот, кто всем владеет. Был и вариант, связывавший начало славян с Адриатической Хорватией: он более сходен с ранними представлениями русских летописцев.
Отношения славян с кельтами в Центральной Европе были явно недружественными — общие арийские корни явно потерялись. "Кельтомания" в XIX веке прежде всего заключалась в тенденции валить на кельтов все неясное в европейских языках и истории. Однако общее есть — и в особенности это касается сравнительного языкознания. В частности, славянское "море" должно сопоставляться не только с латинским mare, но и с кельтским (континентальным) mor, mour (Арморика — область у моря, морины — племя у моря). Славянское "орати" (пахать) и "ратай" (пахарь) может сопоставляться не только с латинским are, arrare, но и с ирландским arathar — плуг.


ВЕЛИКОЕ БЛУЖДАНИЕ НАРОДОВ

Первые сведения о скифах дает Геродот (в V веке до н. э.). Эти племена были воинственны, они даже однажды завоевали Месопотамию, Сирию, Палестину, дойдя до Египта. Название скифов правильнее произносить: скиты, скитос. Для античных греков скифы оставались таинственным северным народом, который, впрочем, поставлял в Элладу хлеб — в обмен на вино и финиковое масло. Дело в том, что Северное Причерноморье, вотчина скифов, обладает несомненным достоинством: плодородными черноземами.
Около VI в. до н. э. в Центральной Европе усилились кельты, что скифам, похоже, не понравилось. В районе Дуная эти этносы сталкиваются и смешиваются, образуя полосу, занятую, согласно греческим источникам, "кельтоскифами". Области лужицкой культуры еще раз подвергаются разгрому, приводящему к упадку ее центров. Геродотова "Скифия" еще включала и земли севернее Карпат, но затем в значительной части Центральной Европы и Придунайской области устанавливается кельтское господство. Кельты к этому времени заселяют всю Галлию, значительную часть Испании, Британию, Ирландию, просачиваются на Балканы и Причерноморье, проникают в Малую Азию, где создают особое государственное образование — Галатию. Они ассимилируют многие иноязычные племена, а на многие другие ложится отпечаток самобытной кельтской "латенской" культуры.
Первым народом Северной Европы, попавшим на страницы письменных источников, были киммерийцы. Их знали древние восточные авторы (под названием Гимарааи, Гамирра и т. п.). Греческие авторы говорят о киммерийцах в двух планах: как о первоначальном населении Северного Причерноморья и как о жителях побережья "окружного Океана". В гомеровскую эпоху греки были и свидетелями, и участниками дальних передвижений, охвативших многие народы. С киммерийцами им постоянно приходилось иметь дело и в Малой Азии, и на Балканах, и на самом черноморском побережье.
Северное Причерноморье было одной из первых областей, где в киммерийское время (около IX век до н. э.) совершается переход от бронзы к железу. Скифы наследовали сравнительно высокую культуру и распространили свое название на местные племена, сохранявшие в лесостепи земледельческую оседлость. Спустя несколько столетий местные племена земледельцев и сами воспринимали себя как "скифские".
В эпоху вторжения в Европу киммерийцев на побережье Балтики выделяется особая поморская культура. Характерной ее чертой было трупосожжение и погребение праха в каменных ящиках, причем он помещался в специально изготовленных лицевых (с изображением человеческого лица) урнах. О происхождении этой культуры высказывались самые различные предположения: ее считали и местной, вариантом лужицкой, и пришлой — либо с севера, либо с запада, либо с юга.
Сам факт погребения в лицевых урнах дарит любопытные параллели: изображение человеческого лица на погребальной урне имеется в культуре древней Трои. Поморская культура существовала до рубежа II и I веком до н. э. Со II века до н. э. выделились три культуры, уже непосредственно связываемые со славянством. Речь идет об оксывской культуре в Поморье, пшеворской культуре в глубинной части современной Польши и зарубинецкой культуре, укоренившейся на Среднем Поднепровье. Характерно, что оксывская культура по локализации соответствует местополаганию древними авторами венедов.
Что же касается скифов, то они "растворились" во II веке до н. э. По одной из версий, скифов окончательно победили готы, по другой их вытеснили сарматы — кочевые племена, пришедшие с Тобола. Когда совершенно исчезли и сарматы, их место заняли гунны, имя которых производят от дальневосточных хунну. Последние были разгромлены в Венгрии после смерти их вождя Аттилы в 453 году.
Только в Европе оправились от гуннов, появляются авары (565 год), из той же Азии. Конец им наступил опять же в Венгрии, которая позже осмелилась остановить и татаро-монголов. Разгромил их Карл Великий в 796 году, и они исчезли — снова без остатка. Славяне между тем не только укоренились, но даже стали доминировать на громадной территории.









РЕАЛЬНЫЙ РЮРИК

Предположим, я — представитель правящего клана в данной конкретной стране. Что мне необходимо прежде всего? Конечно же, обезопасить свое положение. То есть, сделать свою власть прочной. Примерно этим загиба…  то есть, пардон, занимаются сейчас в Кремлевской администрации. Я не только подавляю оппозицию, но еще стараюсь добавить своему клану легитимности. То есть, не я, конечно, а власть предержащие.
Для этого я (они), в частности, вызываю уважаемого академика и обращаюсь к нему: "Дружок, а нарисуй–как ты мне такую историю, чтоб ни одна сволочь не усомнилась!" Ученый может взбрыкнуть: "Истина, о, высочайший, дороже!" Я вальяжно заявляю: "Молодец, поборник, так сказать. Ну, тогда ничего тебе не будет: ни персонального шофера, ни усадьбочки на Рублевке, ни кремлевской медицины. А за дверьми толпа других яйцеголовых неровно дышит. Гуляй… пока".
Ни этот, так другой нарисует правильную теорию. Небось, его младая любовница хочет шубку из какой–нибудь элитной шкуры. А не понравятся наши, доморощенные умы, выпишу из Европы более покладистых авторитетов.
После кончины императора Петра Великого в Россию приехали два молодых немца Готдиб Зигфрид Байер и Герхард Фридрих Миллер. К этому времени их соотечественники уже занимали многие государственные посты в Российской империи, так что германская прослойка в русской элите уже была налицо. Молодых людей определили на работу в только что созданную Императорскую академию наук и художеств, а сферой их деятельности стала русская история.
Изыскания Байера и Миллера легли в основу официальной версии нашей отечественной истории, согласно которой Рюрик был немцем, а новгородцы, и вообще все русские, смогли создать свое государство только при вспоможении "варягов". Так получила свое начало пресловутая ''норманнская теория''. Летописный рассказ о призвании Рюрика на княжение в Великий Новгород содержал много неясного — этим и воспользовались немцы, приехавшие на заработки в Россию.
Совокупные данные современной (нам) исторической науки говорят о незначительном влиянии скандинавов на формирование государственности на Руси, и в частности в Великом Новгороде, а говорить о каком бы то ни было германском влиянии не приходится вовсе. В этом свете ровным счетом никакого значения не имеет национальное происхождение Рюрика, его братьев и дружины, призванных править, по утверждению летописца, на русской земле. Однако споры вокруг национальности Рюрика не стихают уже без малого триста лет. Почему? Потому что этому фактически никчемному вопросу придается немалое идеологическое значение.
Для примера: стоит промеж Пашкова дома и Московского Кремля Владимир, то есть, конечно, памятник. По любопытному совпадению поставили его в эпоху, когда Россией правил тоже Владимир. Пройдет, может быть, еще тысяча лет — и наши благодарные потомки уже не будут различать, какого там Владимира олицетворят изваяние. Уже и теперь Крестителя и Мономаха не слишком–то различают. Если что, патриарха Гундяева тоже в детстве звали Вовой.
Я это к тому, что и с Рюриком тоже может присутствовать неразбериха. Историки давно обратили внимание на анекдотичность братьев Рюрика — Трувора и Синеуса, который сам являлся историческим лицом, а "братья" оказались русским переводом шведских слов. Еще академиком Рыбаковым о Рюрике сказано, что он пришел "с роды своими" ("sine use" — "своими родичами" — Синеус) и верной дружиной ("tru war" — "верной дружиной" — Трувор).
Русский историк Л.Н. Гумилев утверждал: "По "профессии" он (Рюрик) был варяг, то есть наемный воин. По своему происхождению — рус. Кажется, у него были связи с южной Прибалтикой. Он якобы ездил в Данию, где встречался с франкским королем Карлом Лысым. После, в 862 году, он вернулся в Новгород, где захватил власть при помощи некоего старейшины Гостомысла. (Мы не знаем точно, означает ли слово "Гостомысл" собственное имя человека или нарицательное обозначение того, кто "мыслит", то есть сочувствует, "гостям" — пришельцам). Вскоре в Новгороде вспыхнуло восстание против Рюрика, которое возглавил Вадим Храбрый. Но Рюрик убил Вадима и вновь подчинил себе Новгород и прилегающие области".
Гумилев не раз подчеркивал, что племя русов и племена славян не одно и тоже. Г.В. Вернадский в работе "Древняя Русь" подчеркивает: "Говоря в общем, не может быть сомнения, что в девятом и десятом веках под именем "русские" (русь, рось) чаще всего подразумевались скандинавы. Чтобы это продемонстрировать, достаточно будет упомянуть только три случая:
1. Согласно "Вертинским анналам", несколько "русских" прибыли вместе с византийскими посланниками к императору Людовику в 830 году; согласно их собственным утверждениям, они были шведами по происхождению.
2. В договоре между князем Олегом и Византийской империей 911 года внесены имена "русских" посланников; большинство из них явно скандинавы.
3. Константин Барянородный вносит в свою книгу "De Administrando Imperii" (написанную в 945 году) названия днепровских порогов, как на славянском, так и на "русском". Большинство "русских" названий обнаруживает скандинавское происхождение".
Итак, согласно версии Вернадского, Рюрик, прокняжив в Великом Новгороде семнадцать дет, оставил престол малолетнему сыну Игорю, при регентстве воеводы Хельги (более известен как князь Олег, прозванный Вещим). Олег в 882 году подчинил себе Киев и сумел объединить Новгородский союз племен (известен под названием Славия) и Поднепровский (киевский) племенной союз. В результате этого было образовано сильное государство под названием Киевская Русь.
Отец Рюрика из клана Скьелдунгов был изгнан из Ютландии и принял вассальную зависимость от Карла Великого, от которого получил около 782 года Фрисланд в ленное владение. Детство Рюрика, родившегося около 800 года, прошло в беспокойном окружении, поскольку отец, а по его смерти старший брат Харальд, постоянно вели войну с правителями, захватившими власть в Ютландии.
В 826 году или около того старший брат Харальд, которому удалось захватить часть Ютландии (позднее он был изгнан оттуда), принял покровительство Людовика (Людвига)  Благочестивого и был окрещен в Ингельгейме, возле Майнца, после чего император даровал ему в ленное владение район Рустринген во Фрисланде.
Рюрик имел в нем свою долю, а после смерти брата стал владыкой всего лена. Еще при жизни Харальда оба брата яростно воевали, чтобы защитить свои земли от нападений со стороны короля Дании, а после смерти императора Людовика положение Рюрика стало крайне ненадежным.
Согласно Верденскому договору (843 год) Фрисланд был включен в долю империи, доставшуюся Лотарю, и получилось так, что Рюрик утратил свой лен. На протяжении следующих нескольких лет он вел жизнь искателя приключений, участвуя в набегах как на континент, так и на Англию. В хрониках тех лет он известен как jet Christianitatis, "язва христианства".
Такова история ютландского Рюрика, отраженная в европейских источниках. До середины XIX века этого Рюрика и того, который, согласно "Повести временных лет", принял приглашение прийти и править на Руси, никто не отождествлял. Сделал это впервые Фридрих Крузе в 1836 году, но его версия не получила широкого распространения.
Варягами меж тем считали и голштинцев (Герберштейн, "Rerum Moscovitarum auctores"), и шведов (Ирье-Коскинен, "Glossarium sucogothic"), и пруссаков (Коцебу, "Древнейшая История Пруссии"). Ими называли скандинавов, норманнов, пиратов или вообще купцов, производя последнее от Waarenjager ("охотник за товарами").
Г.В. Вернадский так объясняет призвание на Русь варягов: "Чтобы облегчить положение и открыть путь на юг, необходима была война против хазар, но такое предприятие требовало войск, которых явно было недостаточно в районе Ильменя. Это, вероятнее всего, стало основной причиной призвания варягов… Давайте теперь проанализируем знаменитый рассказ, как он записан в "Повести временных лет". Он ведется по-разному в Ипатьевском и Лаврентьевском списках. Согласно Ипатьевскому списку, "ркоша русь, чудь, словене, кривичи и весь: земля наша велика и обилна, а наряда в ней нет: да поидете княжить и володеть нами". Несомненно, под названием русь здесь подразумеваются члены шведской колонии в Старой Русе, главным образом купцы, ведущие торговлю с Русским каганатом в Приазовье".
Энергия викингов, казалось, не знала границ. В 793 году они разграбили побережье Англии, в 795–м напали на Ирландию, в 843–м дотла разорили французский Нант, а в следующем — португальский Лиссабон и испанскую Севилью. Еще через год викинг Рагнар опустошил Париж, а один из его соперников — Гамбург...
Тот период теперь так и назвали: "эпохой викингов". Норманны "отметились" даже на Сицилии, Северной Африке и Византии. Викинги предприняли колонизацию Исландии, вытеснив с ее каменистых побережий кельтов, освоили далекую Гренландию и за много веков до Колумба проникли в Америку.
Но вернемся к логике Вернадского: "С течением времени смысл первоначального рассказа был забыт, и в позднем варианте, сохранившемся в Лаврентьевском списке, русь больше не упоминается среди ильменских племен, призвавших скандинавов на помощь, а наоборот". По предположению Вернадского, призванную на правление русь, описанную в летописи, следует идентифицировать с датчанами, отличая этих новых северных русов Новгорода от "старых" южных русов Русского каганата; те были шведами. Имеется фактическое упоминание Рюрика и в Швеции. Тот ли он Рюрик, призванный на Русь, мы достоверно не знаем, но по крайней мере этот — личность отнюдь не легендарная, но историческая. Его полное имя — Херрауд Рюрик Людбрандсон Синьор Трувар (Herraud-Hrorekr Ludbrandson Signjotr Thruvar).
Итак, согласно шведской трактовке, мать Рюрика была славянкой из племени бодричей (ободритов), дочерью Гостомысла, а отец — Людбранд Бьорн — из знатного скандинавского рода Скьельдунгов. Рюрик же, как и было сказано выше, пошел по стопам отца и старшего брата — ушел на службу Франкланда, передовой христианской страны тогдашней Европы. Позже русские переписчики летописи ошибочно примут за три имени: его и двух воображаемых братьев — Синеуса и Трувара.
В кривическом Изборске и вепсовском Белоозере, по легендам, есть погребальные холмы Трувара и Синеуса. Согласно легендам, Рюрика похоронили на дне Волхова в золотом гробу. Ученые, занимающиеся поиском могилы Рюрика, в начале 1960-х обнаружили в Ладоге захоронение мужчины старше шестидесяти лет в погребальной ладье, похороненного около 880 года, и объявили это захоронение могилой первого русского князя. Еще одно Рюриково захоронение обнаружили на берегу речушки Луга, к западу от Великого Новгорода, в кургане, прозванном местными жителями Шум-горой. Ходила легенда, согласно которой новгородский князь погиб здесь во время битвы. Некогда Луга была большой судоходной рекой; по ней ходили ладьи, стояли опорные города и, видимо, часто объявлялись лихие люди. На дне реки нашли остов корабля, и после экспертизы ученые назвали примерную дату постройки судна: Х век.
Любопытен камень, найденном в северо-западном секторе верхней площадки сопки. На южной части стелы, на шлифованной стороне, имеется четкая и ясно читаемая надпись, которая представляет собой светскую монограмму, по характеру написания и составу знаков характерную для монограмм эпохи Каролингов и весьма схожую по конструкции с монограммами королей Лотаря I, Людовика Немецкого и императора Людовика Благочестивого. Крайние знаки Y и S являются христианской формулой YESUS-SATOR, т. е. ИИСУС-СПАСИТЕЛЬ.
На самом деле археологические данные не позволяют считать обоснованным вывод о скандинавском составе русской знати. Существует еще одна версия. Ипатьевская летопись сообщает нам, что Рюрик сидел вовсе "не за морем", а всего лишь в 200 верстах от Великого Новгорода — в Ладоге, старинной славянской твердыне. И в Новгороде он появился не как призванный "править и володеть" покорным славянским племенем повелитель, а просто как предводитель наемной варяжской дружины, которую во время внутренних усобиц пригласили враждовавшие меж собой новгородские феодалы.
Рюрик оказался много коварнее других наемных военачальников, выполнявших подобные миссии до него. Он не удовлетворился той щедрой платой, которую ему предложили за помощь, а затеял более крупную игру. Оглядевшись, он решил новгородские распри использовать себе во благо. Возможно, он вероломно убил новгородского предводителя Вадима Храброго и серией внезапных нападений разгромил дружины враждовавших партий. Многие бежали от него в Киев, второй крупнейший центр восточнославянской государственности. Захват Новгорода обеспечил Рюрику господство над обширной и небедной землей. Того же, кстати, желали и германские фашисты.
 Любопытный факт. В памятке немецкому солдату образца 1941 года — "12 заповедей поведения немцев на Востоке и обращения их с русскими" — имелась фраза: "Наша страна велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите и владейте нами". В аналогичной инструкции сельским управляющим (составленной за три недели до 22 июня 1941–го) разъяснялось: "Русские всегда хотят оставаться массой, которой управляют. В этом смысле они воспримут и немецкое вторжение, ибо это будет осуществлением их желания: "Приходите и владейте нами". Поэтому у русских не должно оставаться впечатления, что вы в чем-то колеблетесь. Вы должны быть людьми дела, которые без лишних слов, без долгих разговоров и без философствования четко и твердо выполняют то, что необходимо. Тогда русские будут вам услужливо подчиняться".
С норманнской концепцией Байера и Миллера в свое время боролся М.В. Ломоносов, потомственный помор, человек, воспитанный в ключе новгородского свободомыслия, но вовсе не историк. Труд Байера ''О варягах'', с которого начинается норманнизм, содержит объяснение самого слова "варяг". Немец связал его с германо-скандинавским "варг" — волк, переосмысленный как "разбойник". В качестве параллелей в данном случае у него выступают и литовский "варас", и русское "вор".
Популяризатором идей Байера явился уже упомянутый нами ранее Миллер, опубликовавший диссертацию "Происхождение имени и народа российского". Главным источником для автора явились датские и скандинавские саги, изложенные Саксоном Грамматиком и Снорри Стурлесоном, причем он целиком доверял заключенным в них легендам. Он отправлялся, в частности, от хронологии этих саг, согласно которой народ русь представлен активной силой, определявшей политическое развитие значительных территорий Восточной Европы уже с первых веков нашей эры. Для Миллера было существенным, что россияне на территории будущей Руси "за пришельцев почитаемы быть должны". Самое название "русь" он выводил от финского наименования шведов — ruotsi.
Ломоносова возмущало, что у Миллера "на всякой странице русских бьют, грабят благополучно, скандинавы побеждают, разоряют, огнем и мечом истребляют… Сие так чудно, что ежели бы господин Миллер умел изобразить живым штилем, то бы Россию сделал столь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен".
Но и у Ломоносова свои "подвыверты": он считал необходимым начинать русскую историю со скифов, находя в этом отношении у Миллера шаг назад по сравнению с Байером, который посвятил отдельный этюд происхождению скифов. Ломоносов исходил из представления, что славяне были соседями скифов, и если римляне, персы и македонцы ничего не могли поделать со скифами, то и против славян они оказались несостоятельными. Миллер именование "русь'' связывал с пришельцами-скандинавами и относил его к IX веку. Ломоносов настаивал на отождествлении руси с роксаланами — версия, привлекавшая внимание многих авторов XIX–XX столетий.
М.В. Татищев замечал, что "многих писателей от незнания в погрешность привело, что их за славян почитать, а от них имя Россия неправильно производить начали". Интересно возражение Ломоносова по поводу происхождения названия "Русь" от финского наименования Швеции "Россалейна"; Михаил Васильевич находит совершенно невероятным, чтобы "два народа, славяне и варяги, бросив свои прежние имена, назвались новым, не от них происшедшим, но взятым от чухонцев".
Итак, варяги, как и скифы, однажды исчезли, растворились как и не было. Со смертью Ярослава кончились и откупы в пользу варягов со стороны Великого Новгорода. В XII веке север и юг Руси обособились друг от друга. В 1148 году киевский князь Изяслав Мстиславич, прибыв в Смоленск к брату Ростиславу, привез ему дары "от Рускыи земле и от всех цесарьских земль", а Ростислав одаривал брата тем, "что от верьхних земль и от Варяг". "Варяги" здесь уже не этническое понятие, а нечто иное. По мере того, как в Прибалтике утверждается христианство по латинскому обряду, "варяжская вера" становится синонимом католичества.
Во всех арабских известиях Балтийское море называется "Варяжским", т. е. так, как его называли славяне. Норманны называли Балтийское море Ostersalt. "Варягами" (варенгами) же во всех этих источниках именуют народ, живущий по берегам Варяжского моря. Арабский текст автор XIV века Димашки сообщает: "Здесь есть большой залив, который называется морем Варенгов. А варенги суть непонятно говорящий народ, который не понимает почти ни одного слова (из того, что им говорят). Они Славяне Славян". Смысл этого "масла масляного" видят в том, что это высшее или знаменитейшее племя у славян.
Кстати, слово vari (вода) является древненордическим. Слово varasci — кельтизированная форма того же названия, восходящая в конечно счете к предположительному кельтскому vor и затем var.
Река Днепр у гуннов именовалась "Вар". Слово "вар" в славянском языке сохранилось в значении "горячей воды". Местные краеведы в Шимске (Южное Приильменье) убеждали меня в том, что "варяги" — люди, которые вываривают поваренную соль. Тамошние реки в истоках богаты этим минералом, и владельцы солеварен в Средневековье были очень богатыми людьми. То есть, "варяг" — принадлежность не к племени, но, возможно, к роду соляных магнатов. Но это ведь тоже лишь версия, о которой мы сейчас поговорим чуть подробнее.




ЗЕМЛЯ ВЕРЯЖСКАЯ

А теперь мы побываем непосредственно на земле, а именно — в Приильменье. Так же как детдомовский ребенок все отдаст для того, чтобы увидеть кровную свою мать, так и представитель любой нации желает познать свои корни. На этом тщании легко построить любые спекуляции, ибо из глубокой древности доходит немного подлинных документов, все больше инсинуации да сказки. Плюс к тому — заумные теоретические изыскания, с некоторыми из которых мы познакомились выше.
В хронографах XVI века записана легенда "О истории еже начала русския земли и создания Новгорода", в которой повествуется о потомках скифа Афета — Словене и Русе — которые вместе со своими племенами пошли искать себе "нового отечества". Словен поселился на Волхове, Рус поместился у соляного колодца и основал город Русу. Факт, что по Волхову, Ильменю и Ловати проходил знаменитый путь "из варяг в греки". Что везли по этому пути? Преимущественно, соль.
Как называлось озеро Ильмень тысячелетие назад? Многие исследователи утверждают, что оно было "Русским морем". Великий Новгород аккурат на северном берегу Ильменя, на южном же побережье — земля особая. Пространство вдоль берега озера между реками Шелонь и Ловать — своеобразный маленький рай. Несмотря на то, что здесь все же Север Европы, плодовые деревья никогда здесь не вымерзают. Почва, удобренная речным и озерным илом, приносят сносные урожаи. В озере полно рыбы, даже в наше время, когда ее добыча почти не регулируется. Ну, а самое главное — соль.
О происхождении слова "варяг" спорят, но вот что интересно: есть славянский вариант этого слова: "буряг". А в южном Приильменье существует село Буреги. Рядом — деревня Веряжа, близ — деревенька Ручьи, она раньше называлась... Русье. Когда-то в этой деревне была солеварня. Географических названий, связанных с таинственными русами, здесь немало: кроме Старой Руссы на карте южного Приильменья можно найти и Новую Руссу, и Русско. Да и река Порусья (как будто "текущая по Руси") чего стоит! И вот река Шелонь раньше Солонью именовалась.
Соляных варниц в южном Приильменье имелось множество; природа Приильменья такова, что под озером, на глубине несколько сотен метров спрятано целое море с уникальным составом воды.
...С историком Иваном Ивановичем Люсовым мы беседуем в Успенской церкви села Коростынь. Себя, правда, Люсов именует "всего лишь человеком Божьим", но в деле изучения истории Приильменья он действительно сделал немало. Под куполом церкви слышен вой, меняющий тональность. Эти завывания, говорят, не утихают никогда, разве что после литургии — и то ненадолго. Звучит эта чертовщина жутко и как-то торжественно; здесь, под "воющим" куполом отчетливо понимаешь, как мы, люди, в сущности малы и смешны по сравнению со Вселенной...
Иван Иванович рассказывает историю храма. Строился он по проекту великого итальянца Гаетано Киавери, а курировала стройку императрица Екатерина I. Она была темной крестьянкой, взятой в плен во время Северной войны, однако Екатерина чувствовала особую энергетику этих мест. Впрочем, ее окружали старцы, которые в этой не то латышке, не то шведке пробудили некие чувства. Неслучайно именно Марта Скавронская (подлинное имя Екатерины) утвердила орден в честь Александра Невского, князя Великого Новгорода.
В двух километрах от Коростынской церкви, на берегу озера, лежит камень, на котором в русскую землю... приплыл святой человек, Антоний Римлянин. Представьте: молился человек на берегах Адриатики, и вдруг камень, на котором он стоял, оторвался — и его понесло по Средиземному морю, по Атлантике, Северному морю, Балтике... и в итоге принесло сюда.
Иван Иванович — бывший военный летчик, он летал на фронтовых истребителях. После, когда ушел в отставку, создал собственную авиационную фирму. Но, поняв тщетность идеи богатства, пишет исторические работы. Да — дилетантские. Но все же искренние. Иван Иванович называет южное Приильменье "солью земли".
Известно, что лидеры Третьего Рейха были склонны к мистике и частенько следовали всяким оккультным теориям. Операция немцев по захвату южного Приильменья носила название: "Выстрел в сердце". Сюда были брошены отборнейшие войска СС; и немцы, и русские несли ужасные потери. Не получилось, эсэсовцы завязли в наших болотах, а от злости изничтожили при отступлении и Великий Новгород, и Старую Руссу. Это им не удалось в полной мере: оба города возродились из пепла.
Известна практика переноса названий с земель южных славян на Север. Русские Переславль, Галич, Новгород имеют своих двойников на нынешней Украине. Есть двойник и у Коростыни. Некоторые историки утверждают, что Коростень южнославянский был столицей древлян, предводителями которых являлся полумифический князь Мал. Согласно летописям, Мал выступал соперником династии Рюриковичей, и, поскольку в борьбе проиграл, летописцы уничижительно именовали его "Малком". Трудно предположить, что на берегах Ильменя жили политические противники, однако надо учесть, что в те времена солеварницами в южном Приильменье владели и русы, и литовцы, и поляки, и норманны. Всяк хотел урвать кусок от жирного пирога! Кстати еще в XIX веке князь П. Путятин произвел под Коростынью раскопки и обнаружил здесь языческие могильники, "жальники".
Коростынь – единственное селение в Приильменье, где трасса почти вплотную подходит к обрывистому берегу озера. Можно сказать, здесь мы имеем идеальный транспортный узел, где с корабля удобно пересесть на сухопутный транспорт; тем более что берег не заболочен. Во времена военных Аракчеевских поселений, в 1820-м году здесь был построен (по проекту архитектора Стасова) императорский Путевой дворец, по счастью доживший до наших дней. Жаль, но сейчас этот архитектурный памятник заброшен, даже несмотря на то, что он официально "охраняется государством".



Озеро Ильмень у села Коростынь.


Зато в блестящем состоянии немецкое кладбище; оно в Коростыни расположено, рядом с церковью. Здесь хоронили эсэсовцев, державших оборону в южном Приильменье. Аккуратные "кельсткие" кресты, подстриженная трава, каменная ограда — все говорит о любви немцев к своим предкам. Эсэсовское кладбище в Коростыни в шутку называют "плацдармом НАТО". Но до надругательства над могилами не опускаются. Мы же народ великодушный.
В Коростынском храме висит список иконы Старорусской Божьей матери, одна из крупнейших выносных икон мира. Старорусская Богородица много лет мироточит: сгустевшее ее миро истекает из левого Ее ока и из простертой длани. Богородица плачет. О чем?


О. Николай Епишев. Крещение в Коростыни.

Отец Николай Епишев, окормляющий церковь в Коростыни, тоже уважает труды профессора Веденина. Но смотрит на вопрос об истоках Руси чисто практически. В районе Ильменя на поверхность выходит "девонский пласт", здесь читается вся история Земли, «от сотворения Мира». Климат здесь уникальный, мягкий. Здешняя соль ценилась по всей Европе, а это ведь был стратегический товар. В общем лакомый кусочек земли (да еще с энергетической подпиткой из недр), за который стоит схватиться.
То, что Приильменье — колыбель русской нации — всего лишь смелая гипотеза. Больше тысячелетия прошло, к тому же политика Москвы времен покорения Великого Новгорода заключалась в частности в ротации населения: вывоза в другие регионы Московии новгородских людей и заселении Новгородчины москвичами.
Тем не менее, мужики в Коростыни сплошь высокие и статные. Любого возьми — без грима в роли Рюрика снимай в историческом кинокартине! Жаль, земля Веряжская сильно обеднела в последние годы. В той же деревне Веряжа живут не больше 170 человек, из них только пять молодых семей. Уже и "варяга" призвали: купил здешний колхоз деловой мужик со стороны. Сами-то, совместными усилиями, довели свое хозяйство до банкротства... Фамилия его Иванов, а по национальности он чуваш. В частной беседе с новым хозяином, г-ном Ивановым, я услышал вот, что: "Земля здешняя богата, урожаи можно получать отменные, есть где скотину пасти. Порядка только в ней нет..." Как говорил библейский мудрец Екклесиаст, все в этом мире уже было.
С отцом Николаем и его подвижнической деятельностью нам предстоит чуть позже познакомиться поближе, когда мы постараемся постичь дух Господина Великого Новгорода. Сейчас же поблуждаем еще по раннему русскому Средневековью.


ВЕРА — ПОНЯТИЕ РАСТЯЖИМОЕ

В середине XI века Верхнее Поволжье поразил недород. Толпы голодных людей бродили по городам и весям в поисках пропитания. Бедствием вполне разумно воспользовались языческие жрецы, направившие народные волнения в выгодное для себя русло. По всему краю прокатилась волна смертоубийств и погромов.
 Агрессии подвергались в первую очередь христианские центры — города, погосты и княжеские села. Беспорядки в Ростове Великом закончились гибелью епископа Леонтия, растерзанного взвинченной жрецами толпой язычников. Под Ярославлем мутили воду два волхва, объявившие, что знают, "кто держит обилие и как его возродить". Во главе голодных толп они двинулись вверх по Волге, избивая по погостам лучших жен — смотрительниц и ключниц княжьих и боярских дворов, которых называли также "большухами гобиньных домов". Волхвы, указывая на них, заявляли: "Эта держит жито, а эта мед, эта рыбу, а та — сало". Умертвив женщин, вожди язычников забирали их именье себе.
Для демонстрации своих колдовских способностей, говорит летопись, они заставляли людей приводить к ним своих сестер, матерей, жен, над которыми проделывали некий ритуал: "в мечте" (символически) взрезали у них заплечья и "вынимали" оттуда либо жито, либо рыбу; многих затем тут же убивали. Здесь "Повесть временных лет" в несколько гипертрофированной форме описывает обряд, который в первой половине XIX века этнографы наблюдали в мордовских селах. Перед деревенскими праздниками, по обычаю сопровождавшимися пирами-братчинами, особые уполномоченные обходили дома, собирая съестные припасы в фонд общинного пиршества и языческих жертвоприношений. Хозяйки, приготовив в мешке разную снедь, становились спиною к дверям и поджидали их прихода. Те входили в дом, разрезали мешок, вынимали его содержимое и наносили в спину или плечи хозяйке легкие уколы ритуальным ножом.
От Волги волхвы повели свою ватагу вверх по Шексне к Белоозеру. Молва о бесчинствах язычников бежала впереди, и напуганные белозёры обратились за помощью к Яну Вышатичу, которому в то время "приключися прити от Святослава" собирать дань. Отряд Яна насчитывал всего 12 "отроков" (младших дружинников) и одного попа. Стоянка волхвов была обнаружена отрядом Яна в окрестностях города, на опушке леса. Ян обратился к крайним в лагере: "Чьи они смерды?", интересуясь о происхождении жрецов. Мужики ответили, не таясь, что "они Святославовы". Ян потребовал выдать ему волхвов, "яко смерда еста моего князя". Получив отказ, Ян вознамерился лично пойти к вожакам, но отроки отсоветовали ему делать это: "не ходи без оружья, осоромять тя".
Ян взял топор и велел своим воинам следовать за ним. Навстречу горстке храбрецов высыпала вся орава ослушников. Трое из них, выйдя вперед, пригрозили: "Смотри, на смерть идешь, не ходи". Ян, приказав отрокам убить негодяев, уверенно двинулся дальше. Разъяренная толпа бросилась на него, но опытный воин отбил первый удар и обухом своего топора поверг врага наземь. Подоспевшие отроки стали избивать неумелое мужичье. Язычники бежали в лес, правда, напоследок они убили попа.
Вернувшись на Белоозеро, Ян возложил обязанность поимки беглецов на горожан, а, дабы приободрить их, пригрозил в противном случае остаться у них еще на целый год: "Аще не имете волхву сею, не иду от вас и за лето". Согласно статье 42 Краткой Правды, сборщик дани мог требовать с местного населения на неделю 7 ведер солоду, барана или половину говяжьей туши либо деньгами 2 ногаты; в среду и пятницу полагалась ему голова сыра, ценой в резану; ежедневно, кроме того, по 2 куры, а хлеба и пшена вдосталь, "колко могут изъясти" он и его спутники. Лошади приезжих становились на полное овсяное довольствие. О том, сколь отяготительными для населения были постои "княжих мужей", говорит тот факт, что закон запрещал последним задерживаться в одном месте больше недели.
Белозёры предпочли идти ловить по лесам кудесников, нежели откармливать Янов отряд. В скором времени волхвы были пойманы и доставлены к Яну на суд. Допрос смутьянов превратился в маленький религиозный диспут. Летописец изложил его содержание, понятное дело, с позиции христианина, при этом заставив волхвов говорить в терминах христианского богословия. "Чего ради погубиста толико человек?" — спросил Ян. Волхвы отвечали: "Бо, те держат обилье, и, если истребим их, будет всего вдоволь. Хочешь, пред тобою вынем жито или рыбу или что иное?" — "Все вы лжете, Бог сотворил человека из земли, состоит он из костей и кровяных жил, и нет в нем ничего другого, а если и есть, то никто, кроме Бога, того не знает". — "А мы знаем, как сотворен человек", — возразили волхвы. "Как же?" — "Мылся бог в бане, отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю; и заспорил сатана с богом, кому из нее сотворить человека, и сотворил дьявол тело человека, а бог в него душу вложил; потому, когда человек умрет, тело его идет в землю, а душа к богу". — "Поистине прельстил вас бес! — возмутился Ян. — Какому богу веруете?" — "Антихристу". — "А где он?" — "Сидит в бездне". Ян самодовольно закончил спор: "Какой же это бог, раз сидит в бездне? Это бес, а Бог на небеси, сидит на престоле, славимый ангелами, в страхе предстоящими Ему и не смеющими взглянуть на Него. Один из них, которого вы зовете Антихристом, за высокомерие и был свергнут с небес и пребывает в бездне до тех пор, пока Бог не сойдет с небес, не свяжет Антихриста и не посадит его вместе с его слугами и верующими в него. А вам, — заключил Ян, — и здесь придется принять муку от меня, и по смерти на том свете".
 Волхвам, похоже, их судьба представлялась несколько иначе: "Наши боги говорят нам, что ты ничего не можешь нам сделать". — "Врут вам боги!" – сорвался Ян. Но волхвы стояли на своем: "Нам подобает предстать перед Святославом, а ты не можешь сделать с нами ничего". Это был очевидный вызов, ибо "боги нашептывали" жрецам узаконения принятой недавно Правды Ярославичей (статья 33), отложившей так некстати для Яна "убиение за голову" и сделавшей "муку" (наказание) смерда исключительной прерогативой княжеской власти: "Или смерда умучат, а без княжа слова, за обиду 3 гривны". Препирания с волхвами сползали с богословской почвы на юридическую, где у противников Яна было явное преимущество.
Ян оказался в затруднительном положении. Вершить своею властью расправу над волхвами означало вторжение в дела хозяина — даже несмотря на то, что они повинны в убийстве священника. С другой стороны, исполнение буквы закона было равносильно признанию того, что "боги" волхвов совсем не так уж бессильны, раз могут избавить своих приверженцев от руки "княжого мужа". Так получалось, передача волхвов княжескому правосудию выглядела потачкой бесам. Последнее соображение легло на светлую чашу весов: Ян решил не считаться с убытками ради вящего торжества христианского Бога.
Волхвов подвергли изощренной пытке. Ян повелел избить пленников и "поторгати браде ею", то есть выщипывать бороды. Поторгание бороды у свободного человека по Русской Правде каралось "продажей" в 12 гривен; более высокий штраф полагался только за убийство. Ян, наблюдая за поторганием, продолжал допытываться: "Что вам теперь боги молвят?" Кудесники упрямо повторяли: "Стати нам пред Святославом".
В огне брода нет. Ян приказал привязать волхвов к борту ладьи, вложить им во рты металлический брус (рубль) и в таком виде повез их на Волгу, где была свежа память о кровавых волховских оргиях в погостах и селах. "Сташа на устье Шексны", Ян снова спросил волхвов: "Ну, что вам боги молвят?" Тут–то жрецы и сдались: "Так нам боги молвят, что не быть нам живыми от тебя". Удовлетворенный Ян тоже сделал уступку: "То они вам правду поведали". Волхвы взмолились о пощаде: "Отпустишь нас, много ти добра будет, погубишь — многу печаль приимеши и зло". Ян рассудил: "Ежели вас пущу, зло мне будет от Бога, если погублю, то мзда мне в мире горнем  будет".
Не позволив волхвам выкупить "головы" убитых ими женщин, Ян опросил "повозников" — людей, которые в порядке повинности везли Яна и его отроков в ладьях — и те показали, что среди них много таких, у кого волхвы убили мать, сестру или жену. Ян обратился к ним: "Мстите своих". Те прикончили волхвов по–свойски: повесили их тела на дубе.
Приблизительно тогда же от христианства едва не отпал Великий Новгород. Там объявился волхв, который хулил христианскую веру и похвалялся своим всемогуществом ("творяся акы бог"). Он совратил множество горожан обещанием невиданного чуда: "Яко перейду по Волхову пред всеми". Как и в Ростове, жрец попытался натравить людей на епископа Федора и только прибытие к месту происшествия князя Глеба с дружиной остановило расправу. Владыка, облекшись в ризы, вышел к народу с крестом в руке и провозгласил: "Кто верит волхву, тот пусть идет за него, а те, кто верит Богу, пускай идут ко кресту". Город "разделишася надвое", но доли не были равными: "Князь бо Глеб и дружина его идоша и сташа у епископа, а людье вси идоша за волхва". Чтобы предотвратить кровопролитье, Глеб решил посрамить волхва у всех на глазах. Сунув под плащ топор, он подошел к окруженному толпой чародею и спросил, ведомо ли ему будущее, "то, что будет утром и что до вечера". Тот отвечал надменно: «Все знаю». — "А знаешь ли, что будет с тобою сегодня?" — продолжал допытываться Глеб. — "Чудеса великие сотворю". После этих слов Глеб извлек топор и раскроил волхву череп. У новгородцев достало ума, чтобы понять преподнесенный урок. Толпа остыла и смиренно разошлась по домам.
Опять в тоже время, в Киеве, по улицам ходил волхв, "прельщен бесом", изрекавший странное пророчество от имени каких-то "пяти богов", что, де, "на пятое лето Днепру потещи вспять и землям преступати на ина места, яко стати Гречьскы земля на Русской земле, а Русьскей на земле Гречьской и прочим землям изменитися". Многие киевляне ("невегласы") искренне верили этим бредням, а более рассудительные говорили жрецу: "Бес тобою играеть на пагубу тобе". Волхв исчез так же внезапно, как и появился: пропал без вести, вероятно не без помощи бдительных отцов города.










ИЛЬЯ РУССКИЙ, ВОИН СВЕТА И ТЬМЫ

В селе Карачарове, что под городом Муромом, есть чудотворный источник Святого Ильи Муромца. Вода в нем обладает удивительными свойствами: к примеру, не портится, а также от нее никогда не простудишься — даже если пить воду в лютый мороз. Народ карачаровский свято верит, что родник возник после того как конь Ильи ударил о землю копытом. И Троицкий храм на горе, что над источником, тоже воздвиг их герой. В ее основание он положил несколько дубов, которые вырвал у реки и внес на крутую гору.
В 1936 году храм пытались взорвать. Делали несколько попыток, израсходовали почти тонну тротила… Но твердыня не поддалась, выстояла! Правда, с тех пор храм пребывает в очень печальном состоянии, ибо стены его буквально испещрены брешами. Удалось отреставрировать лишь колокольню. Под ней обустроена часовня Святого Ильи. Люди приезжают попить чудотворной воды, поклониться образу былинного богатыря… Но многие ли из нас знают, кем был Илья Муромец на самом деле?
В европейских средневековых источниках имя Ильи Русского зафиксировано не единожды. К примеру, упоминание о нем есть в одном из германских эпических произведений Ломбардского цикла. Дядя рыцаря Ортнита по материнской линии не кто иной, как… Илья Русский. В поэме он выступает как могучий и неукротимый воин, прославившийся своими богатырскими подвигами. Илья Русский участвует в походе на Судере, помогает Ортниту добыть невесту. В поэме есть эпизод, в котором Илья говорит о своем желании вернуться на Русь к жене и детям. С ними он не виделся без малого целый год.
Об Илье Муромце много спорят. Недавно ученые мужи с Украины принялись доказывать, что Илья — ихний, а вовсе не русский. Якобы под Черниговом тоже есть село Карачарово. Я разговаривал с муромским историком Ольгой Аскольдовной Суховой. Она, являясь сотрудником Муромского краеведческого музея, специализируется на теме Ильи Муромца и свела воедино многие противоречивые сведения.
В русских документальных источниках имя любимого русского героя впервые упомянуто в 1574 году, то есть, почти через четыреста лет после предполагаемой кончины богатыря. Посланник римского императора Эрих Лассота, посетивший Киев в 1594 году, оставил описание гробницы Ильи Муромца, находившейся в богатырском приделе Софийского собора. Для знаменитого героя и его товарища был сооружен специальный придел, т. е. им была оказана такая же честь, как и великим князьям! В то время богатырская гробница была уже пуста; останки же известного Ильи были перенесены в Антониеву пещеру Киево-Печерского монастыря (там они пребывают и по сию пору).
 Святому Илье Муромцу не было составлено канонического жития. Зато существует его эпическая биография от рождения и исцеления до кончины. Ему посвящено самое большое количество былин во всем русском фольклоре. Насчитывается около тридцати самостоятельных сюжетов о славном Илье в классическом эпосе. Кроме того, о нем сложены сказки и казачьи былинные песни. Канонический текст былины об Илье записан в середине XIX века ученым по фамилии Гильфердинг со слов заонежского сказителя Трофима Рябинина. Сюжет о чудесном исцелении и встрече со Святогором, записан в 1860 году в карельском селе Кижи от Леонтия Богданова, П. Н. Рыбниковым. Сами понимаете, что за многие века предание претерпело значительные трансформации, но, несмотря на это, все факты, относящиеся к географии и именам, сохранены со всей тщательностью (что характерно для любого мифа; не будь так, ученые не нашли бы, к примеру, Трою).
Многочисленные подвиги Ильи, описанные в былинах, всегда связаны исключительно с задачей служения народу, он изображен в русском эпосе прежде всего как оберегатель Отечества. Он борется с иноземными захватчиками, спасает родную землю от вражеских полчищ, побеждает чужеземных богатырей, приезжающих на Русь с враждебными намерениями.
По счастью, образ Ильи по прозвищу Муромец настолько "раскручен", что нам, россиянам, ничего объяснять не надо. Известный былинный зачин "из того из города из Мурома, из того села из Карачарова" дает, вроде бы, неопровержимое доказательство о происхождении богатыря. Однако именно на этом поприще исследователи шибко рьяно схлестнулись.






Мощи св. Ильи Муромца.

К примеру историк В. Калугин приводит своеобразное толкование, связанное с финно-угорским племенем "мурома", давшем название древнейшего русского города. Он пишет: "Изначально Илья мог быть именно племенным богатырем пограничной "муромы", прославившимся в битвах с Волжской Булгарией. Каждая народность и каждое племя знали своих богатырей. Племена, как славянские, так и финно-угорские, населявшие центральные и северные районы, те же самые "поляницы преудалые" могут быть вовсе не русскими амазонками, а богатырями древнейшего и крупнейшего славянского племени..."
Немало лет собирал народные предания и легенды об Илье муромский краевед А. Епанчин. Так, например, в конце 1960-х им была записана интересная версия сюжета, которого нет в былинах — о том, как Илья совершает подвиг, убив дракона в другом государстве, возвращается на родину и женится на дочери Муромского князя Глеба. Интересны топонимические изыскания краеведа, связанные с родиной богатыря. В статье "Забытые святыни Мурома" ссылаясь опять же на предания, Епанчин очень подробно перечисляет места, связанные с памятью Ильи, святые источники, улицы, церкви и т.д.
Карачарово впервые упомянуто в документах лишь в 1619 году. Первое документально зафиксированное свидетельство бытования преданий об Илье Муромце относится к 60-м годам XVIII века. Академик Паллас замечал: "…проехали мы много господских деревень и малых речек: ибо сия страна чем ближе к Мурому тем больше населена деревнями, по сторону дороги находящимися. Пред самым городом Муромом построена на дороге деревянная святому Илье Муромскому посвященная церковь, и при оной находится в часовне колодезь, который выкопал сам святой отец, и воду из оного простой народ почитает за весьма целительную, особливо от головной и очной болезни, если оной моются с благоговением".
 Многие связывают название села с "темными делами". Якобы Карачарово — это "кара за чары", бо в селе жил чародей и его настигло возмездие за колдовство. Есть версия и про тюркское происхождение названия. "Кара" по-татарски – черный", "чыр" – "ель"… вполне понятная этимология из старотюркского, если учесть, что до подчинения Киеву Муромская земля входила в состав Хазарского каганата.
Но вернемся к рассказу о "богатыре земли Русской". Илья Муромец был официально канонизирован в 1643 году в числе еще шестидесяти девяти угодников Киево-Печерской лавры. Память святого богатыря совершается 1 января по новому стилю. Московский паломник Иоанн Лукьянов оставил любопытное описание мощей Ильи Муромца, которым он поклонялся в 1701 году: "Тут же видехом храброго воина Илию Муромца, в нетлении, под покровом златым ростом яко нынешних крупных людей; рука у него левая пробита копием; язва вся знать на руке".
Первое научное исследование останков богатыря проводилось в 1963 году. Комиссия сделала заключение, что мумия принадлежит человеку… монголоидной расы, а ранения кем-то имитированы — возможно, монахами лавры. В 1988 году была проведена более качественная экспертиза мощей. Для получения объективных данных применялась самая современная для того времени методика. Результаты исследований поразили ученых. Московский судмедэксперт, представитель российской школы антропологической реконструкции С. Никитин воссоздал облик Ильи Муромца. Вот как рассказывает Никитин о вскрытии гробницы богатыря: "Гляжу, лежит на спине обнаженный мужчина, полностью мумифицированный. Руки сложены на груди. Ступни ног отсутствуют. Глазницы прикрыты веками. Особо богатырского в облике Ильи Муромца ничего не было. Мумии сильно усыхают и что богатырь, что обычный человек — очень схожие результаты. Правда, замечаю, что череп довольно крупный. Плечи широкие. Кисть крепкая. Ростом богатырь был порядка 180 сантиметров — для тех времен достаточно высокий".
Долгое время была неизвестна причина смерти богатыря. Бытовало две версии: по одной он, будучи уже монахом, погиб, защищая Киев, а по другой — умер естественной смертью. "Судя по изношенности зубов, - продолжает Никитин, - Илья Муромец прожил 45—50 лет. Опять же, для того времени возраст солидный, почти старик. Действительно на коже мумии были заметны колюще-режущие раны в области сердца. Они были открыты. Возможно, это удары копьем, но утверждать, что они явились причиной смерти богатыря, я бы не стал. Повреждение могли нанести уже мумии. Тут загадка остается и вряд ли когда она будет разгадана…" К сожалению, датировка смерти была установлена очень приблизительно: XI-XII века.
На местные предания, рассказывающие о том, как Илья Муромец изменил русло реки Оки, покидав в нее дубы, ссылаются известные исследователи фольклора О. Миллер и Ф. Буслаев. Из поколения в поколения передается легенда о том, что Илья Муромец, по прозвищу Гущин, проживал неподалеку от села Карачарова в "лесной гущи", бывшей в то время непроходимой. Это прозвище — Гущины — стало родовым, а затем фамильным для части крестьян этого села, которые до сих пор носят его с гордостью и считают себя потомками славного богатыря. В XIX веке бытовало иное мнение: потомками известного героя являются карачаровские крестьяне по фамилии Ильюшины. Ольга Аскольдовна рассказала мне, что в учебниках позапрошлого века писали именно об Ильюшиных как о потомках Ильи. Однако последний род растворился в небытии, и Гущины "приватизировали" право на "элитное" родство. Старшие представители рода Гущиных теперь привычно вещают: "Да, да, Илья Иванович Гущин. Жил богатырь, как и все карачаровцы, в гуще дремучих лесов, среди болот - отсюда и фамилия. Мать былинного героя - Ефросинья Яковлевна, отец - Иван Тимофеевич.." Гущиных, впрочем, в Карачарове чуть не четверть.



В селе Карачарове.


Надо отметить, что церковное почитание святого Ильи Муромца на его родине как в прошлом столетии, так и до самого последнего времени ограничивалось лишь обычным упоминанием его имени 1 января. В последние годы с возрождением Церкви и местных святынь церковное почитание Ильи Муромца значительно усилилось и получило особое распространение как на родине богатыря, так и по всей стране. Когда в 1993 году в Карачарове был восстановлен кладбищенский храм Гурия, Самона и Авива, в нем была торжественно установлена икона святого с частицей мощей Ильи Муромца. Долгие годы святыня хранилась в Муромском музее. Ныне икона мироточит.
Дом №279 по улице Приокской, изощренно извивающейся под горой, считается "домом Ильи". Не беда, что он обит современным виниловым сайдингом! Все равно он особенный, легендарный. Именно на этом месте, как определили когда-то муромские краеведы, и проживал в избушке крестьянский сын Илюшка. На печи провалялся, если верить преданию, прикованный тяжелой болезнью, тридцать лет и еще три года. Местные утверждают: не только валялся: парень потихонечку передвигался по дому. Еще сидел на табуреточке возле окошка и смотрел за Оку в сторону мордовских лесов.
Нынешний хозяин легендарной постройки — мастер электросетей Алексей Михайлович Гущин. Живет в основном в городе, "родовой" дом использует как "ближнюю дачу". Говорит заученно, при этом давая понять, что "все эти корреспонденты уже изрядно надоели":
- А вот прадед мой, Иван Афанасьевич Гущин, силищи был неимоверной... Любил кулачные бои, которые устраивала местная "олигарша" графиня Уварова. Мог убить с одного удара и потому ему разрешали драться только с завязанными за спиной руками. Он также мог легко тянуть воз дров, который лошади-то не сдвинуть с места…
Гущины (и это правда) — люди с характером, и никому ни в чем не уступали и не уступают. Однажды зимой одному из Гущиных на переезде через Оку попался караван возков с дровами. Кто упрямее? Мужики стоят на своем — ни в какую. Нашла коса на камень… В итоге этот самый Гущин все возки разбросал и проехал. Или другая история. У одного купчишки, перевозившего хлеб по реке, сорвало пятнадцатипудовый якорь. Пообещал он тому, кто якорь со дна Оки вызволит, щедрую награду. Один из Гущиных его и достал. Купчишка посчитал, что работа легкой была, раз человек так быстро с ней справился, и награду вдвое убавил. Осерчал Гущин, принес якорь в село и повесил на ворота купчишке. Пришлось жадине раскошеливаться, да еще и доплачивать тем, кто якорь с ворот снимал…




Храм в Карачарове.

Все карачаровцы, включая и Гущиных, —  страстные огородники. На всю область славятся карачаровские огурчики! А землю плодородную расчищал, говорят, от леса сам Илья Муромец: вековые дубы корчевал и в Оку бросал. Говорят, несколько лет назад в Оке напротив Карачарова нашли древние мореные дубовые стволы. Уж не те ли самые?! Любимое выражение карачаровцев: "пашет, как Илья Муромец". Это как бы высшая оценка трудовой активности.
Во всякую эпоху культ Ильи Муромца был актуален, правда, использовался специфически. По велению времени в русском святом богатыре усиливали героико-патриотическое начало. В 1913 году первый самолет-гигант назвали "Ильей Муромцем". В начале Второй Мировой из муромских цехов вышел бронепоезд "Илья Муромец". В лобовой атаке под Познанью состав, известный также под номером 762, вышел победителем из схватки с поездом "Адольф Гитлер". Говорят, в лепешку расколошматил наш "Илья" треклятого "Адольфа"!
Историк О. А. Сухова провела среди Гущиных, проживающих в Карачарове, своеобразное исследование, дотошно узнав, какие семейные предания хранят потомки Ильи. Почти все Гущины при расспросах ссылались на то, что слышали предания об Илье Муромце от своих матерей и бабушек. Любопытны наблюдения Нины Ивановны Казаковой, родившейся за год до начала Великой Отечественной войны. Мать ее была из рода Гущиных и много рассказывала своим детям об их "предке" Илье Муромце. Нина Ивановна вспоминала, как совсем маленькой девочкой она бегала с другими детьми, показывая всем "избу Ильи Муромца" — наследственный дом Больших Гущиных. Значит дом №279 — не выдумка краеведов?..
Пожалуй, больше чем об Илье, Гущины хранят предания об уже упомянутом выше Иване Афанасьевиче Большом Гущине, который говорил своей лошади: "Отдохни, ведь ты устала", —и впрягался сам; зубами таскал мешки с мукой. В начале 1920-х На праздник Вознесения в соседнем с Карачаровым селе Панфилове случилась сильная драка. Дрались смертным боем два родных брата. Вызвали Ивана Гущина, чтобы он их разнял. Тот схватил одного драчуна правой рукой, а другого левой да приподнял их за шкирку как щенят, стукнул лбами и закричал: "Не дурите у меня, ведь я потомок Ильи Муромца!"
Записано исследовательницей было и такое воспоминание: "Прямо скажу, что Илья Муромец жил и похоронен на Карачаровском кладбище. Я сам лично читал в 1929 году надгробную плиту, где написаны на торцовой южной стороне даты его жизни, Иван Иванович (фамилию я позабыл), а дальше в скобках "Илья Муромец". В Карачарове живо поверье: "Раз в год преподобный Илия Муромец проходит по радуге из-за Оки в Карачарово". В общем за восемь последних веков много каши наварилось в мозгах карачаровцев. Создается такое впечатление, что свой Илья Муромец свершал подвиги во всякую эпоху…
Приезжие часто задают Гущиным провокационный вопрос: почему они считают себя потомками Муромца? "Со стопроцентной достоверностью мы не можем сказать, но кто-то ведь был. Недаром к нам люди тянутся отовсюду", - обычно говорят Гущины. Однако сообщу напоследок любопытный факт. После того как Сергей Никитин реконструировал по мощам облик Ильи, он повез фотографию своего творения в Карачарово. Собрали несколько человек из рода Гущиных, по преимуществу пожилых. Те посмотрели на творение Никитина, усмехнулись — и послали вниз, на Приокскую, мальчонку. Тот через десять минут притащил фотографию прадеда — того самого Ивана Большого Гущина, который чудеса силы творил еще на памяти нынешних стариков. Никитин положил два фото рядом — и потрясенно воскликнул: "Господи, одно лицо!"




ХРАБРЫЙ, КРЕСТИТЕЛЬ, УДАЛОЙ И ГОРИСЛАВИЧ

Россия пошла с нынешнего Таманского полуострова! Дело не в корнях, а в древнерусском городе, который так и назывался: Россия. Абсолютно достоверно про точное местонахождение России не известно, и, хотя город упоминается во многих древних актах (например, в договоре византийского императора с генуэзскими купцами от 1169 года); предполагают, что он был невдалеке от Тмутаракани, возле современной станицы Голубицкая. Арабский историк Идриси, живший в XI веке, подробно описал Россию, указав точное расстояние от нее до Тмутаракани (27 арабских миль или 54 современных километра), именно настолько отстоит Голубицкая от станицы Тамань. Жена князя Олега Гоориславича, знатная гречанка Феофания, носила титул “архонтессы России”. Многие историки до сих пор считают: под словом “Русь” в те годы как раз и подразумевалось Тмутараканское княжество. Даже в “Повести временных лет” под 860 годом есть указание на то, что руссы, проживавшие здесь, приняли крещение от Вселенского патриарха Фотия.
Про Тмутаракань на Руси знали всегда, но долгое время она оставалась чуть ли не сказочным антуражем, неким “островом Буяном за Морем-Окияном”. А еще в большей степени “Тмутаракань” была даже не географической точкой, а обозначением степени наибольшей отдаленности. Толчком к пытливым исследованиям, да и вообще к развитию русской исторической науки, послужила находка артефакта, получившего название ''Тмутараканский камень''. В 1792 году, незадолго до высадки казаков на Тамань, командир российского егерского батальона премьер-майор Розенберг обнаружил камень с такой надписью (привожу современную интерпретацию текста): “В лето 5576 индикта 6 Глеб князь мерил море по леду от Тмутаракани до Корчева: 10840 сажен”. Камень был найден солдатами на городище и уложен у входа в казарму вместо порога. Научный мир встал на дыбы: согласно летописям, в Тмутаракани в 1068 году (5576 от сотв. мира) аккурат правил князь Глеб Святославович — он-то и прошел по льду от своего города до Керчи, как предполагают, с крестным ходом. Сенсация заключалась в том, что материальных свидетельств Тмутаракани до этого момента на знали вообще. Камень сейчас хранится в Питерском “Эрмитаже”, а вот археологическая наука за две сотни последующих лет больших открытий так тут и не сотворила, хотя и раскопали на Таманском полуострове много.
Подробнее всего судьба Тмутаракани описывается в “Повести временных лет” — и неслучайно: многие факты свидетельствуют о том, что автор летописного свода 1073 года, одного из источников “Повести...”, преподобный Никон основал невдалеке от города Никольский монастырь (остатки которого, впрочем, до сих пор не обнаружены).
Началось все со Святослава Храброго, который в 965 году наголо разгромил хазар, после чего в составе Киевского княжества появилась византийская Таматарха, зазвучавшая по-славянски как “Тмутаракань”. В 988 Владимир Креститель посадил на Тмутараканский престол одного из своих многочисленных сыновей, Мстислава. Сын оказался храбрым и удачливым воином: он победил касожского князя Редедю, за что получил прозвище “Удалой”.
Мстислав Удалой воевал супротив своего братца Ярослава Мудрого и победил его, после чего заключил с ним перемирие, разделив Киевскую Русь пополам по реке Днепр. Всего Тмутаракань была под его властью чуть меньше 50 лет и это был “золотой век” приморского княжества. Но в 1036 году Мстислав умер, Тмутараканское княжество перешло к Ярославу, который завещал далекую землю своему четвертому сыну Святославу — с тех пор Тмутаракань стала предметом борьбы многочисленного потомства рода Рюриковичей.
Князья гоняли друг друга, предавали, даже травили, кого-то убивали, кого-то отправляли в ссылку, в общем, происходили вполне обычные для Средневековья события. В последний раз Тмутаракань упоминается в русских летописях под 1094 годом, когда здешний князь Олег, получивший позорное прозвище “Гориславич”, заключив союз с половцами, пошел с войной на Чернигов. Герой “Слова о полку Игореве” князь Игорь, внук Олега Гориславича, организует свой поход, дабы “поискати града Тмутараканю”, город, уже в то время потерянный Русью. Собственно, о Гориславиче чуть позже мы поговорим подробнее.
В 1154 году арабский историк Идриси писал: “Тмутаракань окружена возделываемыми полями и виноградниками. Цари ее весьма отважны, мужественны, предприимчивы и весьма грозны к соседним народам. Город этот густо населен и весьма цветущ, в нем бывают торжища, на которые стекается народ со всех близких и дальних краев”.
Чуть позже в этих местах образовалась самостоятельная татарская орда во главе с ханом Ногаем, а еще через некоторое время на месте Тмутаракани возникла генуэзская колония Матрега. Вообще жизнь на Островах мало менялась, несмотря на смену власти. Население здесь было весьма пестрым, и в эпоху русского владычества русских представляли в основном военные дружины, которые, впрочем, своими нравами и обликом больше походили на варягов (так как в большей степени они были наемными вояками — и не обязательно викингами).
Археологи, впоследствии буквально вгрызшиеся в землю, ужаснулись: глубина культурного слоя во многих местах достигала двенадцати метров! Еще бы: здесь жили киммерийцы, меоты, скифы, синды, сарматы, греки, ромеи, русские, ногайцы, итальянцы, турки... И все это длилось даже не сотни — тысячи лет! Нижний культурный слой — остатки древнегреческого полиса Гермонассы; следом идет слой ромейской Таматархи, потом — хазарской Матлуки, далее следует тмутараканской слой, потом — половецкая Матарха, следом — татарская Матрика, далее — генуэзская Матрега... В античные времена здесь был не полуостров, а архипелаг из пяти крупных островов, один из которых (на нем и была Тмутаракань) именовался Синдикой. Возможно, именно этот остров в русском сказочном эпосе преобразился в остров Буян.







Таманский залив.

Еще в VI веке до н.э. греки основывают здесь Фанагорию (там жили переселенцы из города Теоса) и Гермонассу (туда переселились выходцы с острова Лесбос). Последний город назван в честь супруги основатели колонии Семандра, Гермонассы, ставшей после его кончины правительницей полиса. Главным богатством островов была пшеница, которая здесь росла неплохо, и благосостояние городов во многом зависело от того, урожайным или неурожайным год был на эту культуру. Это был крупнейший город азиатского Боспора; здесь стояли величественные храмы, статуи богов, а главные его улицы ориентировались на причал — сердце торгового поселения. Еще в позапрошлом веке путешественники отмечали видимые на поверхности остатки монументальных зданий, колоннад, бассейнов, фонтанов и алтарей. К сожалению, берег постоянно разрушается водами Таманского залива и значительная часть города уже исчезла. Другая его часть все еще сокрыта под землей, но, из-за того, что земля эта занята частными домовладениями, раскопки невозможны.


Артефакты из Тмутаракани.

Византийская Таматарха, захваченная русскими и переименованная в Тмутаракань, явилась прямым наследником Германассы и она продолжала вековые традиции экспорта зерна. Последующие властители благодатный край привели в полное запустение. Запорожские казаки, пришедшие на Тамань взамен турков, фактически оказались на развалинах.
Когда Михаил Лермонтов “приложил” Тамань в своей бессмертной повести, он и не подозревал, какое бельмо он кладет на судьбу станицы. Может быть, если бы “Героя нашего времени” не проходили в школе, мы и не знали бы, что “Тамань - самый скверный городишка из всех приморских городов России”, но судьба на сей раз сыграла недобрую шутку и, если поэт “чуть не умер с голода да еще в добавок его здесь чуть-чуть не утопили”, значит так было угодно провидению.
Здесь зла не помнят, а те полтора дня, что корнет Лермонтов провел в “городишке”, отражены в том, что наряду с памятником “Первому запорожскому казаку” здесь есть и памятник поэту. К тому же, кроме археологического музея, в котором собраны германасские и тмутараканские реликвии, в Тамани имеется музей Лермонтова, представляющий собой “подворье зажиточного казака”. Сотрудница объединенного музея Татьяна Мальцева (именно она поведала мне об истории древнего города), когда я намекнул на то, что Лермонтов якобы был таким человеком, что ему вообще не нравился ни один город, стала горячо защищать великого поэта:
- Люди привыкли читать первые строки, а вторые не читают. На полуострове все станицы были такими нищими, тогда в Тамани было 56 саманных домиков, а население составляло всего-то 278 человек. Каким она могла показаться молодому человеку, только что высланному на Кавказ из столичного Петербурга?..
Вообще таманчане — патриотичный и незлобивый народ. Запорожское происхождение отражается на их малорусском говоре; да и вообще станица чем-то неуловимо напоминает гоголевский Миргород. Единственное оживленное место в теперь уже немаленьком (в 13 тысяч!) поселении — базар, работающий не один, а целых три дня в неделю (в остальные дни действует простой рынок). Остатки древней Тмутаракани, называемые “городищем”, совершенно не охраняемые, как-то теряются среди кривых улочек...




ЗА ГРЕЧЕСКИЙ ОГОНЬ

Тмутаракань была лакомым кусочком и своеобразным призом в борьбе за власть. Весь вопрос: какую? Одним из искателей тмутараканского княжения был Олег Святославич, который прожил четыре года в Византии. Историки так и не выяснили, на каких условиях император Никифор III Вотаниат принял русского князя. Со слов летописи ("а Олга поточиша за море Цесарюграду") есть повод заключить, что первое время Олег, скорее всего, жил в Константинополе на положении почетного узника. Затем его отправили на остров Родос, где он провел два года. Причину удаления Олега из столицы, по-видимому, следует искать в волнениях, которые сотрясали тогда византийский трон при непосредственном участии варяго-русских ''гостей''.
По–видимому, наемники с Севера, как это нередко случается с придворной гвардией, стали проявлять недовольство, скорее всего связанное с жалованьем, ибо в те времена казна василевса значительно оскудела. Хотя, есть версия, что русичи не на того поставили. Уже в конце правления Михаила VII Дуки (конец 1077 — начало 1078 г.г.), когда в схватку за власть вступили сразу два узурпатора, значительная часть варяго-русского корпуса, расквартированного на Балканах, поддержала одного из них, Никифора Вриенния. А после того, как императорский трон достался более удачливому авантюристу Никифору III Вотаниату, другая часть варяго-русов, несших службу в европейских провинциях, примкнула к войскам его врага Никифора Василаки.
В 1080 году русские гвардейцы сделались зачинщиками нового бунта: поголовно пьяные они вломились в императорские покои и попытались убить Никифора III. Императора спасли другие телохранители, которым удалось загнать бунтовщиков в одно из дворцовых помещений. Протрезвев, русичи повинились в содеянном и получили прощение; только заводилы бесчинств были разосланы по дальним крепостям.
Согласитесь: исход этой пьяной выходки был мягок. На Руси за такое… ну, сами знаете. После инцидента репутация русичей была окончательно подорвана, и в дальнейшем византийские императоры предпочли заменить их выходцами с Британских островов. Мы не знаем, был ли Олег Святославич замешан в буйном инциденте, зато он хорошо объясняет высылку русского князя из столицы на далекий остров.
Судьба, однако, была благосклонна к родосскому князю из рода Рюриковичей. Возможно, ему повезло оттого, что "визайтийщина" в те времена процветала во всем своем безобразии. Никифор Вотаниат не сумел оградить свою власть от новых посягательств и в 1081 году был свергнут Алексеем I Комнином. Последний положил конец междоусобицам и обратил всю свою энергию на то, чтобы приостановить распад империи ромеев.
Правда, в первые годы его царствования территория Византии продолжала сжиматься, как шагреневая кожа. На востоке почти вся Малая Азия, за исключением нескольких прибрежных пунктов, стала добычей турок-сельджуков. С запада наседали сицилийские норманны, которые, отобрав у империи Апулию и Калабрию, начали совершать набеги на Адриатическое побережье Балкан. В 1081 г. их вождь Робер Гюискар захватил крепость Диррахий, прикрывавшую берега Эпира.
Первоочередной задачей Алексея Комнина было возродить пришедшие в упадок военные силы Византии. Перемена политического курса в столице в конце концов отразилась и на участи Олега: около 1082 года он был возвращен в Константинополь и приближен ко двору. Не имея достаточно денег для оплаты услуг британских наемников, Комнин привлекал к себе отчаянных людей из других стран тем, что окружал их небывалым почетом. Если византийский историк Никита Хониат в связи с этим сетовал, что ромеям приходилось испытывать зависимость от варваров, то Евстафий Солунский, наоборот, восторгался умением Алексея сделать имперскую службу привлекательной для диковатых, но благородных иноземцев.
Русский князь понадобился императору затем, чтобы с его помощью получить доступ к нефтеносным источникам Крыма и Таманского полуострова. Природная нефть являлась главным компонентом самого грозного оружия византийцев — греческого огня. Эта горючая жидкость использовалась как в сухопутных операциях (помещенную в сосуды, ее забрасывали при помощи катапульт внутрь осажденной крепости, чтобы вызвать пожары, или применяли для сжигания осадных орудий врага, как это делалось при нападении норманнов на Диррахий), так и на море. Известно, что Алексей Комнин с первых же дней пребывания на престоле в срочном порядке принялся заново отстраивать византийский флот, причем корабли оснащались сифонами с греческим огнем. Кавказские и сирийские источники нефти Византия безнадежно потеряла по причине господства в тамошних землях турок-сельджуков. А вот за приазовские и северокавказские, находившиеся под властью русичей и половцев, еще можно было побороться, хотя бы и чужими руками.
 Император посулил Олегу свободу и военную помощь в овладении тмутараканским столом, поставив условием, что русич в благодарность за это примет Тмутаракань на правах имперского вассала. Сделка была скреплена женитьбой Олега на знатной гречанке Феофании о из рода Музалон. В 1083 году Олега прибыл в Боспорский (Керченский) пролив. Тмутаракань сдалась, ибо нападавших поддерживал современный (по тем временам) флот. Попавшие в плен князья Давыд Игоревич и Володарь Ростиславич были великодушно отпущены победителем восвояси, но вот хазар, виновных в убийстве Романа Святославича, Олег беспощадно "изсече".
Тмутараканское княжество из русской волости превратилось в византийскую провинцию. Подтверждением тому служит фрагмент похвальной речи византийского сановника Мануила Ставоромана, обращенной к императору Алексею I Комнину. Превознося его заслуги перед империей, Мануил перечисляет приобретения Алексея в Европе и Азии и среди прочих земель упоминает, в частности, и "то, что лежит у Киммерийского Боспора". Здесь имеются в виду оба берега Керченского пролива. Относящаяся к этому времени печать Олега Святославича, схожая по типу с печатями провинциальных имперских стратигов, показывает, что он вступил в качестве византийского наместника с титулом "архонт Матрахи, Зихии и всей Хазарии". Свои обязательства перед Алексеем I русский архонт выполнял неукоснительно, наладив бесперебойное снабжение византийской армии таманской нефтью.
Автор "Слова о полку Игореве" утверждает, что возвращение, казалось бы, забытого князя из Византии было воспринято в Киеве и Чернигове напряженно: "Той Олег бо мечем крамолу ковал и стрелы по земле сеяше. Ступает в злат стремень в граде Тьмуторокане — той же звон слыша давный великый Ярославль сын Всеволод, а Владимирэ по вся утра уши закладаша в Чернигове". В улаживании трений между Олегом и Всеволодом принял горячее участие киевский митрополит Иоанна II, вступивший в управление Русской церковью около 1077 года. Грек Иоанн поразил русских людей своей ученостью, благочестием и даром слова. "Повесть временных лет" говорит о нем так: "Муж хытр книгам и ученью, смирен же и кроток, молчалив, речист же книгами святыми утешая печалныя, и сякогоне бысть преже в Руси, ни по нем не будет сяк". Видимо, предстоятель сумел уговорить Всеволода оставить мысль о возвращении под свою руку Тмутаракани, а Олега — отложить до лучших времен добывание черниговского стола.
В 1096 году Святополк и Владимир предложили Олегу приехать в Киев и "положить поряд" о Русской земле "пред епископы, и пред игумены, и пред мужи отец наших, и пред людьми градьскыми". Олег ответил: "Несть мене лепо судити епископу, ли игуменом, ли смердом". Летописец (или поздний редактор) укоряет Олега, с чьей–то легкой руки прозванного "Гириславичем": "Олег же восприим смысл буй и словеса величава". Святополк и Владимир сочли себя вправе обвинить Олега в пренебрежении обязанностями старшего князя и недобрых замыслах: "Да се ты ни на поганыя идеши, ни на совет к нама, то ты мыслиши на наю и поганым помагати хочеши, а Бог промежи нами будеть". Последнее выражение означало объявление войны.
Когда киевский и переяславский князья подступили к Чернигову, Олег оставил столицу без боя и заперся в Стародубе, самом северном городе Черниговской земли. Он надеялся получить помощь от брата Давыда, но он так и не пришел. 33 дня осады полностью истощили силы стародубцев — и Олег сдался. Его обязали пока что пойти в Смоленск к Давыду, а потом явиться вместе с братом в Киев на княжеский съезд. Условие это было вызвано тем, что как раз в это время пришла весть о набеге половцев на Киев и Переяславль. Святополк и Владимир торопились на выручку своим стольным градам и, зная о давних половецких связях Олега, хотели держать его подальше от южных границ.
Олег целовал крест на том, что сделает именно так, как ему велят, и действительно отправился в Смоленск, но лишь затем, чтобы, пополнив здесь свою дружину, броситься на сидевшего в Муроме Изяслава. Тот успел собрать "воя многы" из Ростова, Суздаля и Белоозера. Олег, став под Муромом, надеялся на свою правду, говорит летописец, потому что теперь, притязая на отчину своего отца, он был в своем праве. Во время вылазки Изяслав был убит; войско его разбежалось, и Олег победителем вошел в Муром, перехватал воинов Изяслава и заковал их в цепи. В скором времени ему сдались Суздаль и Ростов, после чего Олег сделался хозяином всей северо-восточной окраины Русской земли: "И перея всю землю Муромску и Ростовьску, и посади посадникы по городом,городом, и дани поча брати".
В то же время Святополк и Владимир Мономах договорились между собою отдать Чернигов Давыду, а "Олгу для его беспокойств Муром", но "сего Олгу до съезда не объявили". Олег же вознамерился взять Великий Новгород.  Зимой 1097–го передовой полк младшего Олегова брата Ярослава выдвинулся на разведку к реке Медведице; сам Олег с главными силами шел следом. Мстислав занял Суздаль, дотла выжженный Олегом при отступлении. Отсюда он еще раз сослался с дядей, увещевая его вступить в переговоры с Мономахом. Гориславич выразил готовность заключить мир, но на уме держал иное. Когда Мстислав на радостях распустил дружину "по селам", Олег внезапно двинулся к Суздалю и встал на Клязьме, "мня, яко убояся Мстислав побегнет". Хитрость не удалась: двадцатилетний Мстислав, оперативно оценив ситуацию, принял срочные меры для сбора войск. Наутро к нему уже успели прибыть многочисленные полки, с которыми он вышел из города. Четыре дня противники стояли на виду друг у друга, не начиная битвы.
Тем временем к Мстиславу подошло посланное отцом подкрепление — половецкий отряд под началом младшего Мономашича, Вячеслава. На пятый день противостояния Олег решил нападать. Ратники Мстислава ловко окружили войско Олега и полностью разгромил его. Муром и Рязань открыли ворота Мстиславу. Казалось, Олегу оставалась одна дорога — назад в Тмутаракань. Но тут от крестника подоспело новое предложение: "Не бегай никаможе, но пошлися ко братьи своей с молбою не лишать тя Русьскые земли. И аз пошлю к отцю моему молится о тобе. Понимая, что это не просьба, а приказ, Гориславич обещал сложить оружие.
Признание Олегом своего поражения сделало наконец возможным проведение княжеского съезда для "поряда" о Русской земле. Правда, Гориславич все-таки выговорил у Святополка и Владимира последнюю уступку: встреча состоялась не в Киеве, а на Черниговской земле, в городе Любече, и не "пред епископы, и пред игумены, и пред мужи отец наших, и пред людьми градьскыми", а в узком княжеском кругу.
Осенью 1097 года (если верить "Повести временных лет") Святополк, Владимир, Давыд Игоревич, Василько Ростиславич, Давыд и Олег Святославичи съехались в Любеч "на устроенье мира". Дабы навсегда положить конец междоусобным "которам", князья постановили: "Кождо да держить отчину свою", то есть сыновья каждого Ярославича должны были владеть тем, чем владел их отец по разделу Ярослава. Святополку достались владения его отца Изяслава Киев, Великий Новгород и Турово-Пинская земля); Владимиру — Всеволодово наследие: Переяславль, Смоленск, Ростовская область; Давыду, Олегу и Ярославу Святославичам — Черниговская земля с Муромо-Рязанской окраиной. За младшими князьями-изгоями оставили те города, которые им в свое время "роздаял" Всеволод: за Давыдом Игоревичем — Владимир-Волынский, за Володарем Ростиславичем — Перемышль, за его братом Васильком — Теребовль.
Согласитесь: разделили все же по братски. А что же в те времена происходило в цивилизованной Западной Европе? В начале 80-х годов XI века германский король Генрих IV отыграл у папы Григория VII все, что незадолго перед тем потерял в Каноссе. Этому способствовала неумная политика самого папы. Во всех концах Европы папские легаты вмешивались во внутреннюю жизнь государств: они выступали против нелояльных Ватикану государей и выколачивали из населения "дань святого Петра". Григорий VII требовал, чтобы им везде и повсюду оказывалось повиновение, как ему самому — наместнику Бога на земле.
Во Франции папские посланцы, действовавшие под лозунгом "ругань проходит, деньги остаются", породили народные волнения, в которых участвовало не только низшее и среднее духовенство, но даже реймсский архиепископ. В Камбре толпа сожгла папского легата живьем; в Туре восставшие разгромили церкви. Убийства представителей Рима стали повседневным явлением. И все же Григорий VII настойчиво материализовывал свою идею примата папской власти над светской.
Генрих IV в 1081 году он двинулся с войском на Рим, прогнал Григория VII и посадил на папское место своего ставленника ("антипапу") Климента III, который в благодарность венчал его императорской короной. Бежавший Григорий VII призвал на помощь сицилийских норманнов. Викинги выгнали из Рима Климента III и императорский гарнизон, но предали город такому безбожному разорению, что после их ухода Григорий VII, опасаясь народного возмущения, бежал вслед за ними и вскоре умер, забытый всеми.
По возвращении из Италии Генрих IV нанес поражение саксонским феодалам и вынудил многих влиятельных епископов-папистов бежать в Данию. В Майнце состоялся синод, где верный союзник Генриха, чешский князь Брячислав II, был провозглашен королем Чехии и Польши. Этот антипольский выпад Генриха IV создал благоприятные условия для германо-киевского союза, чем немедленно воспользовался Всеволод, чья дочь от второго брака, Евпраксия, была сосватана за юного маркграфа северной Саксонской марки Генриха II Длинного. Богатая восточная невеста прибыла в Саксонию с большою пышностью: с верблюдами, нагруженными драгоценными одеждами и каменьями, а также с бесчисленным богатством...





ОТОМСТИЛИ ЗА МОСКВУ

К XVII веку идея "царебожия", которая формировалась еще со времен Андрея Боголюбского, в Московии полностью укрепилась. А значительно ранее, самом конце XV века на русском культурном пространстве появляется сочинение "Сказание о князьях Владимирских". Считается, что оно написано человеком по имени Спиридон-Савва, который сам представлялся митрополитом, а современники знали его под прозвищем "Сатана".
В своем сочинении Спиридон–Савва выводит предков князей Владимирских и Московских из Пруса, который, де, был потомком самого императора Августа. Как говорится, происхождение от варягов уже не впечатляло. Все тот же автор отмечает, что литовская династия Гедиминовичей ведет свое начало от конюха.
Идеи мифотворца «Сатаны» не были должным образом оценены при жизни автора, и Спиридон-Савва умер в заключении. Но спустя некоторое время это возведение корней династии к Августу было использовано Иваном IV, ведь "царь" суть есть "Цезарь".
В 1512 году появился "Русский хронограф", сочинение по всемирной истории, в котором проводится мысль об особой роли Руси, как говорится, в глобальном масштабе. Мол, поскольку Московия есть Третий Рим, а четвертого не будет, все русские православные люди должны сплотиться вокруг московского самодержца. Саму идею о Третьем Риме в 1523 году четко сформулировал старец псковского Елеазарова монастыря Филофей, отразив таковую в своем послании к царю Ивану III. Формула звучала так: "Два Рима пали по грехам своим, третий же стоит, а четвертому не бывать". На самом деле теория была направлена против набирающей силу Речи Посполитой, в которой тогда проживало более половины всех русских людей. Но этого теперь уже почти никто не помнит.
В 1669 году дьяк Разрядного приказа Федор Грибоедов написал сочинение со сложносочиненным названием "История, сиречь повесть или сказание вкратцы о благочестно державствующих и свято поживших боговенчанных царях и великих князьях их в российский земле богоугодно державстствующих, начени от святого и равноапостольного князя Владимира Святого". В 1674–м по благословению архимандрита Киево-Печерского монастыря Иннокентия Гизеля вышел в свет "Синопсис", составленный на основе Ипатьевской летописи. Он содержал в себе обширное изыскание о происхождении славян, которые выводились из глубокой древности, из времен скифов и сарматов. "Синопсис" оказался успешной книгой и переиздавался 30 раз, причем в последний раз — в 1836 году. Так формировался государственный миф, в котором древность правящей династии переплеталась с исторической судьбой народа. Напомню, слова "нация" тогда еще не изобрели.
В многочисленных смысловых наслоениях и редактурах нам трудно нарисовать подлинную картину происходившего на Руси хотя бы в эпоху Ивана III. А что уж тогда говорить о XII веке… Тем не менее, столь трагическое событие как убийство князя Андрея Боголюбского довольно подробно документировано, хотя наверняка источники не раз проходили сквозь сито цензуры.
 Важнейшее место среди памятников, посвященных этому преступлению, занимает "Повесть об убиении Андрея Боголюбского", написанная, как считают специалисты, по горячим следам в 1170–е годы. Это произведение включено в состав Ипатьевской летописи, а Лаврентьевская летопись воспроизводит ее в сокращенном и переработанном виде.
Начинается "Повесть" с пространной похвалы Андрею за его храмоздательство, благочестие и нищелюбие, после чего сообщается следующее. Был у князя Андрея "возлюбленный слуга" по имени Яким. И вот, находясь в церкви на пятничной обедне, этот Яким услыхал от некоего человека "пагубоубийственное" известие о том, что князь велел казнить его брата. Охваченный мстительным чувством, Яким прямо из храма побежал к "братье своей, к злым советникам и почаша молвити: "Днесь того казнил, а нас завутра, а промыслимы о князе сем". Всех заговорщиков было 20 человек, верховодили ими Петр, Кучков, в чьем доме и состоялся "оканьный совет", княжеский ключник "ясин" (осетин) Анбал, и Яким Кучкович, видимо, родственник Кучкова.
На другой день, дождавшись ночи, вооруженные убийцы, "яко зверье сверепии", устремились к княжескому дворцу. Войдя внутрь, они уже почти добрались до Андреевой опочивальни, как вдруг "прия страх и трепета". Чтобы взбодрить себя, они спустились в "медушу" (винный погреб), влили в себя спиртное и снова пошли наверх. У дверей княжих покоев один из них, желая убедиться, что князь на месте, окликнул Андрея: "Господине, господине!" — и на вопрос князя, кто его зовет, назвался любимым княжим отроком Прокопием.
 Андрей по голосу распознал обман: "О, паробьче, ты не Прокопья!" В этот момент заговорщики выломали дверь и ворвались в спальню. Вскочивший с постели князь хватился меча, но его не оказалось на месте, потому что ключник Анбал накануне предусмотрительно вынес оружие из комнаты. Это был не простой меч, а святыня, принадлежавшая якобы самому святому Борису. На Андрея накинулось сразу двое злодеев. В кромешной тьме завязалась отчаянная борьба. Несмотря на преклонные годы, князь был еще силен и поверг одного из противников наземь. Убийцы, не распознав впотьмах, нанесли несколько ранений одному из своих; потом, опомнившись, принялись рубить Андрея саблями, колоть копьями. Князь кричал им: "О, горе вам, нечестивии! Что вы зло учиних? Аще кровь мою прольясте на земле, да Бог отомьстить вы и мои хлеб!"
Как видите, в этом литературном отрывке собрано много пафоса. Как и во всяком произведении детективного жанра, мы наблюдаем несостыковки и несуразности. Нападение было сопряжено с шумом — но где охрана? Однако окунемся вновь во тьму той злополучной ночи.
Когда жертва затихла под ударами, заговорщики взяли раненого подельника и пошли вон, дрожа от содеянного. Андрей, однако, был еще жив. Очнувшись, он поднялся на ноги и стал спускаться по лестнице. Его громкие хрипы и стоны достигли ушей убийц, которые все еще находились во дворце. Один из них, глянув в окно, заметил князя, "идуща с сений доловь". Остальные не поверили ему, бросились назад в княжескую спальню, где убедились, что тела на месте нет. Тогда зажгли свечи и по кровавому следу быстро нашли Андрея: у того хватило силы лишь доковылять до конца лестницы и спрятаться за лестничным столбом. Добить полумертвого князя уже не представляло труда: Петр мечом "оття ему руку десную", другие прикончили его.
Летописи умалчивают о судьбе Андреевых убийц. Известия о том, что они подверглись судебному преследованию и казни, появляются не раньше XV века. Так, в Комиссионном списке Новгородской Первой летописи есть запись: "Ив перьвое лето мстил обиду (судил убийц Андрея — Г.М.) брат его Михалко. Того же лета и умре. На третий год приде из замория из Селуня брат его Всеволод, нареченыи в крещении Дмитрии Юрьевичь, и седе на великое княжение, и мсти обиду брата своего Андрееву: Кучковичи поймал, и в коробы саждая, в озере истопил… и погыбе память их с шумом". Это сообщение сложно признать полноценным историческим свидетельством. Новгородский летописец имеет весьма туманные представления о Всеволоде Юрьевиче — на самом деле этот князь вернулся на Русь из византийской ссылки не через три года после смерти Андрея, а по крайней мере десятью годами раньше, еще до 1169 года. А "утопление в коробах" — фольклорный сюжет, обыгрывающий одно природное явление: неподалеку от Владимира, по дороге на Москву, есть запущенное озеро, называемое Плавучим; по нему плавают большие мшистые куски торфа, или, на языке окрестных жителей, "острова". Местные сказания, записанные в XIX веке, утверждают, что это Кучковичи "плавают в коробах", пущенных по поверхности озера, и издают мучительные стоны.
"Косяки" рассматриваемого нами текста были замечены позднейшими летописцами — недоделки пытались устранить. Главное ведь: надо представить Андрея мучеником. Например, составитель Тверской летописи для большей достоверности рассказа перенес место действия из дворца в "монастырь Боголюбский", в окрестностях которого Андрей якобы часто охотился с малым количеством отроков, и заставил убийц напиться не в ходе совершения ими преступления, а накануне вечером — на пиру у Петра, Кучкова зятя, по случаю его именин.
В наше время вступили в дело криминалисты. Совершив эксгумацию тела жертвы, они обнаружили, что вопреки известию автора "Повести" об отсечении у князя правой руки оказалось, в действительности Боголюбскому серьезно повредили левую руку. У злодеев изначально хватило сил лишь на то, чтобы рассечь в двух местах первую лучевую кость предплечья и отхватить кисть (кроме большого пальца). Затем вступил в дело опытный рубака, который срезал князю плечо вместе с верхней частью лопатки.
Вероятно, средневековый литератор апеллировал к евангельской символике. В духе христианской аналогии отсечение у князя правой руки должно напоминать читателю об усекновении десницы Иоанна Предтечи, которой он крестил Мессию. Да к тому же в христианской традиции правая рука понимается как "праведная". Впрочем, автор "Повести" по самой сути от правды далеко не отошел: его свидетельство подтверждается множественными следами тяжелых ранений, оставшихся на костяке Боголюбского. Судя по ним, убийцы орудовали чем могли — мечами, топорами, копьями, рогатинами и кинжалами, причем, били куда попало, без разбора, но с четкой целью — прикончить жертву во что бы то ни стало. Мировая практика политических убийств свидетельствует, что с такой зверской жестокостью обычно убивают тех, кого люто ненавидят и в то же время панически боятся.
Кому же была нужна смерть Боголюбского? Автор "Повести" сводит все дело к родовой мести, глухо замечая о казненном брате Якима-слуги. Позднейший московский книжник, составитель Воскресенской летописи, видимо, от себя добавил, что наказание постигло Якимова брата заслуженно, ибо тот "некое бо зло створи". Сложно предположить, что в XVI веке открылись новые обстоятельства смертоубийственного дела. Другие летописные своды и внелетописные источники, ориентируясь в целом на текст "Повести", конструируют новые подробности заговора.
В Тверской летописи пылающий жаждой мести Яким (окончательно отождествленный с Якимом Кучковичем) уже не является главным заводчиком интриги — эта роль отводится теперь жене князя Андрея. Поименный же список заговорщиков пополняется новым персонажем — каким-то Ефремом Моизичем. Андрей, говорится здесь, был убит "от своих бояр, от Кучковичев, по научению своеа ему княгини", которая "бе бо болгарка родом и держаше к нему злую мысль, не про едино зло, но и просто, иже князь великий много воева. Болгарскуюиземлю, и сына посыла, и многа зла учини болгаром; и жаловашеся на нь втайне Петру, Кучкову зятю". 
Когда в сказаниях о свержении правителя и смене власти появляется роковая женщина, "злая жена", источниковеды утверждают, что "историческое предание вступило в стадию мифологизации". Характерно, что древнейшие летописные списки ровным счетом ничего не сообщают о супружеской жизни Андрея, в том числе и о его женитьбе на "болгарыне".
В этом ключе полнейшей карикатурой выглядит одна из миниатюр Радзивилловской летописи, иллюстрирующих расправу заговорщиков над Андреем — а именно та, которая изображает последнюю сцену убийства князя. На ней запечатлен момент, когда Петр отсекает Боголюбскому руку. Неожиданно здесь то, что рука эта — левая, и держит ее, уже полностью отделенную от тела, женская фигура, стоящая в головах поверженного князя. При этом рисунок противоречит тексту Радзивилловской летописи, где в полном согласии с "Повестью об убиении" говорится об отсечении у Андрея десницы и ни словом не упоминается его злодейская жена.
После того как исследование останков Андрея развеяло все сомнения относительно его отрубленной руки, эта миниатюра была немедленно возведена в ранг первостепенного источника, подтверждающего версию Тверской летописи об участии Андреевой княгини в заговоре против мужа. Но смею напомнить: ранее мы говорили о том, что Радзивиловский список — своеобразная пародия на Начальную летопись. Ход мыслей исследователей был примерно таков: если древнерусский художник смело поправил летописный текст в отношении руки Боголюбского, значит, он был знаком с другой исторической традицией, сохранившей правильные представления об обстоятельствах смерти Андрея, а она возлагала ответственность за убийство князя именное на его жену.
А кстати: с чего это специалисты заключают, что женщина, стоящая на миниатюре рядом с Андреем, — супруга князя? Женская фигура в таком же одеянии (его дополняет только накидка, обернутая вокруг бедер) воспроизведена и на следующем рисунке, где изображено отпевание и погребение Боголюбского. Но там она вовсе не выделяется из толпы мужчин и женщин, да к тому же утирает слезы — не слишком подходящий жест для создания мужеубийцы. Одеяние мнимой жены Андрея, характерное для западноевропейской женской моды XIV—XV вв., не оставляет сомнений, что и этот женский персонаж перекочевал на страницы Радзивилловской летописи с какой-то западной миниатюры. И если это не аллегорическая фигура, то, вероятнее всего, одна из дворцовых служанок.
Что же до отрубленной левой руки Андрея, то художник в данном случае руководствовался требованиями иконографической традиции, которые говорили ему, что убитого (или убиваемого) князя следует изображать лежащим головой на запад, то есть налево, в соответствии с христианским обычаем погребения.
Однажды попав на страницы летописей (по-видимому, из фольклорных источников), образ "злой жены" князя Андрея прочно закрепился в письменной традиции, где подвергся дальнейшим метаморфозам. Так, "Повесть о зачале Москвы" (начало XVII века) рассказывает, что Юрий Долгорукий, направляясь как-то из Киева во Владимир к своему сыну Андрею, остановился по пути на высоком берегу Москвы-реки, где стояло село богатого боярина Степана Ивановича Кучки. За то, что гордый владелец "не почтил великого князя подобающею честию", Юрий велел казнить его. Село же Кучково забрал себе, невдалеке, на высоком берегу Москвы–реки поставив крепость.
Кучкову же дочь Юрий выдал за Андрея; а вместе с ней во Владимир приехали и ее братья. Андрей, согласно повести, был великим молитвенником и постником. Ночью жена тайно привела своих братьев и их подельников к ложу Андрея. Кучковичи предали князя злой смерти, а тело бросили в воду, тем самым отомстив за смерть отца и отнятие родового имения. 
Как выяснили исследователи, у этого произведения существует прямой литературный источник: это отрывок из древнерусского перевода византийской хроники Константина Манассии, помещенный под заглавием "Царство Никифора Фоки» в русском «Хронографе» 1512 года и в Никоновской летописи. В греческом оригинале рассказывается о том, как византийский император Никифор Фока был убит его приближенным Иоанном Цимисхием, любовником Фокиной жены и будущим императором. Изменяя супругу с Иоанном, похотливая императрица вместе с тем требует "плотского смешения" и от целомудренного Фоки, но тот отказывает ей в этом.
Еще более романтический вариант этой истории приводит Татищев, опираясь на сведения, почерпнутые из одного "раскольничьего манускрипта" (само собою, утерянного). В нем уж страсти кипят как в латиноамериканской мыльной опере. Юрий Долгорукий, говорит татищевский источник, хотя имел жену, достойную любви, часто навещал жен своих подданных. Среди его полюбовниц всего сильнее владела им жена суздальского тысяцкого Кучка. Однажды, когда Юрий уехал в Торжок, Кучка, уставший терпеть поношения от людей и подстрекаемый к тому же Юрьевой княгиней, заточил свою жену и вознамерился уйти к Изяславу Мстиславичу в Киев. Юрий, проведав о случившемся, пришел в "ярость великую". Наскоро вернувшись, он убил Кучка, а дочь его, прекрасную Кучковну, отдал в жены своему сыну Андрею. По версии Татищева, Кучковна и участвовала в заговоре против Андрея, желая отомстить за отца, но в ночь убийства уехала во Владимир, дабы злодеяние от людей утаить.
Как говорится, "ящик Кучковны" отворился. В произведении второй половины XVII века "О зачале Московского государства и о первом великом князе Данииле Александровиче" этот коварный женский персонаж обрел имя: Улита Юрьевна (в некоторых редакциях — Марья). Правда, эта женщина–вамп утратила родство с семейством боярина Кучки (или Кучка — правильность написания и произношения не так важна) и из жены Андрея превратилась в супругу основателя династии московских князей. С более древней основой повесть "О зачале Московского государства" связывают только сыновья боярина Кучки, два прекрасных юноши, которых князь (очевидно, глупый) взял к себе на службу. Красавцы тотчас приглянулись княгине: "И уязви диаявол ея блудною похотью, возлюби красоту лица их, и дьявольским возжелением зжилися любезно…"
Что касается скрытой за фантазийным туманом правды. Летописные свидетельства о тяжелом, вспыльчивом характере Боголюбского находят подтверждение и в данных медицинской экспертизы костяка князя. Сконцентрироваться полезно на следующем факте: вокруг Якима собрались два десятка людей из ближнего окружения Андрея — и они, кажется, с удовольствием разделались с князем. Чем же могли быть недовольны люди, убившие Боголюбского? Есть версия, что гибель Андрея явилась следствием его самовластной политики, вступившей в конфликт с политическими интересами ростово-суздальского боярства. При этом обычно указывается на то, что во второй половине XII века власть в Северо-Восточной Руси приобрела особые, не свойственные другим русским княжествам черты деспотического правления. Социальные характеристики убийц Андрея исчерпываются указанием "Повести об убиении" на то, что Яким был княжеским слугой, а Анбал — ключником; а еще сообщением Новгородской летописи, которая называет заговорщиков "милостниками" Боголюбского. Последний термин в древнерусских памятниках конкретного определения не имеет, но в данном контексте он, скорее всего, обозначает лиц, принадлежащих к низшей категории дружинников и находящихся в личной зависимости от князя.
Один эпизод из "Повести об убиении" дает понять, что в заговор против Андрея были вовлечены не только "милостники" с княжьего двора. Убив князя, заговорщики послали к владимирцам сказать: "Ти что помышляете на нас? А хочем ся с вами коньчати, не нас бо одинех дума, но и о вас суть же в той же думе". Эти слова еще раз подтверждают, что ночная драма в Боголюбовском дворце не была спонтанной вспышкой насилия, а убийцы, скорее всего, являлись рядовыми исполнителями воли большинства.
 Боголюбский остался в истории как церковный строитель и мученик. Но на самом деле и храмострой, военные предприятия Андрея требовали огромных средств, и, судя по всему, князь выкачивал средства из своих подданных, причем, всеми возможными способами, в том числе и теми, которыми так печально прославился "белый клобучок".
"Моление" Даниила Заточника (произведение, написанное как раз на материале владимиро-суздальской жизни второй половины XII века) дает совет добрым людям держаться подальше от княжеских сел, поскольку их управители опустошают все вокруг, словно всепожирающий огонь: "Не имей собе двора близ царева двора и не держи села близ княжа села: тивун бо его аки огнь и рядовичи его аки искры. Аще от огня устрежешися, но от искор не можеши устречися и сождениа порт».
Когда князь испустил дух, злодеи стали рыскать по дворцу, нашли и убили любимого княжьего "трока" Прокопия, набрали золота, серебра, драгоценных камней, жемчуга, разного имущества, погрузили все это добро на лучших лошадей из княжеской конюшни и отправили по своим домам. Затем они "снеслись" с владимирцами насчет их намерений. Те уклончиво отвечали: "Да кто с вами в думе, то пусть буди вам, а нам не над обе". Разойдясь с веча, горожане, ощутив безнаказанность, ринулись грабить дома княжеских приверженцев и прислужников — да так рьяно, что "страшно зрети". Не отставали от них и жители Боголюбова, которые, придя с рассветом на смену Андреевым убийцам, сначала окончательно обчистили княжеский дворец, а после набросились на строителей, работавших здесь по приглашению князя; сокровищ, "имения", богатых одежд и тканей взяли без числа.
В тот же день мятеж перекинулся и всю Ростово-Суздальскую землю: повсюду вооруженные толпы горожан и селян грабили дома посадников и управителей, а самих их, вместе со слугами и стражей, убивали. Во Владимире погромы прекратились только на четвертый или пятый день, после того как священник Успенского собора Микула с образом Святой Богородицы в руках обошел весь город; в других местах волнения продолжались еще дольше.
Обнаженное и истерзанное тело князя убийцы выбросили в сад ''на съедение псам''. Несколько охранников строго следили за тем, чтобы никто не смел предать его погребению. Среди приближенных Андрея нашелся один киевлянин по имени Кузьмище, не побоявшийся открыто выразить сочувствие своему убитому господину. Он осмелился пристыдить ключника Анбала, и тот разрешил тело князя отнести в церковь. Церковные сторожа не отперли дверь — и Кузьмище вынужден был оставить тело в притворе, накрыв его плащом. В таком виде оно пролежало еще два дня, пока в Боголюбово не пришел игумен Козьмодемьянского монастыря Арсений, который внес покойника в церковь, положил в каменный гроб и вместе с боголюбскими клирошанами отслужил заупокойную службу.
 На шестой день, когда мятеж остыл, владимирцы, одумавшись, послали за телом Андрея. Народ во множестве вышел за городские ворота встречать траурное шествие. Всем владимирским священникам велено было облечься в ризы и вынести из Успенского собора чудотворную икону Божией Матери. Когда вдалеке показались гроб князя и великокняжеский стяг, владимирцев захлестнул порыв позднего раскаяния: "Людье не могоша ся ни мало удержати, но вси вопьяхуть, от слез же не можаху прозрити, и вопль далече бяше слышати". Андрея торжественно похоронили в златоверхой церкви Успения Богородицы, "юже бе сам создал".
После гибели Андрея города Ростово-Суздальской земли — совсем в духе новгородской вольности — решили сами выбрать нового князя. "Уведавши же смерть княжю, — сообщает Лаврентьевская летопись, — ростовци, и суждальци, и переяславци, и вся дружина от мала и до велика съехашася к Володимерю». На вечевом собрании всей земли положено было звать на княжение внуков Юрия Долгорукого — Мстислава и Ярополка Ростиславичей, хотя фактическое старшинство по смерти Андрея перешло к Михаилу Юрьевичу. Большое влияние на вечевой приговор оказал рязанский князь Глеб Ростиславич, которому Юрьевы внуки доводились шурьями. Его послы, приехавшие во Владимир, уговорами, обещаниями и угрозами склонили вече к избранию Ростиславичей.
Смерть Андрея и двухлетняя неурядица во Владимирской волости развязали южнорусским князьям руки, позволив им самим распорядиться судьбой значительно ослабшего киевского стола, который в течение нескольких лет переходил то к одному, то к другому князю...




СВЯТОСЛАВОВО БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Непросто говорить об одной из величайших святынь русской истории, культуры и духовности. Однако довольно радостно, ибо Святославов Крест – еще и чудо. Рядом, в храме лежит толстая книга, в которую люди записывают рассказы о чудесах от Креста, свидетелями которых они стали. Говорят, книг за столетия исписано было немало…
Начать надо с Георгиевского собора города Юрьев-Польский, несравненного архитектурного творения домонгольской Руси и одновременно огромной загадки, "каменного послания" наших далеких предков. Святославов Крест хранится в нем, в алтарной части. На Кресте (согласно преданию, рукой великого князя Святослава Всеволодовича) начертано: "Въ лето 6732 мсца июня въ 30 днь на памят стго Ио воиника поставлен крсть сей Стославъмь Всеволодичемь аминь".
Воздвигли собор владимиро-суздальские каменных дел мастера в 1230–1234 годах; они же изукрасили его белокаменной резьбой, да так, что каждый камень кладки стал поистине драгоценным. Во всех смыслах, ибо в стены собора когда-то были вставлены драгоценные камни. Средневековый летописец, отмечая среди других событий года и это, был краток и сдержан: “Благоверный князь Святослав Всеволодич сверши церковь в Юрьеве святого мученика Георгия и украси ю”.



Фрагмент резьбы Георгиевского собора.


Поражают воображение диковинные звери, фантастические древеса и растения сказочного сада, фигуры воинов и святителей. Все детали переплетены друг с другом, связаны какими-то не очень ясными для нас смысловыми узами. Они словно ведут между собой разговор, тема которого таинственна и непонятна. Да и сами изображения способны навести оторопь. Ну, откуда древние мастера могла знать, к примеру… о мамонте?! А на северной стене собора действительно изображен очень-очень волосатый слон!
Первый Успенский собор Московского Кремля Иван Калита приказал строить по образцу Георгиевского. Когда с Георгиевским собором случилось несчастье (он обрушился, говорят, из-за того, что стены таки не выдержали массивный купол) Иван III без промедления послал восстанавливать храм известного на Москве строителя Василия Ермолина. Трудная задача стояла перед зодчим. И хотя летописец засвидетельствовал, что Ермолин собрал рухнувшее здание "сизнова и поставил, как и прежде", мы знаем, что это не так. Собор стал приземистым, нескладным и, что самое горестное, почти вся скульптура оказалась перепутанной. Если раньше каменная резьба собора читалась как единая каменная книга, то теперь строки и страницы ее оказались перепутанными. Книга надолго "умолкла".
Древнему реставратору нельзя не отдать дань уважения — в пределах возможного Ермолин сохранил памятник искусства. Он не перетесывал камни, не добавлял в кладку новых, а пользовался только уцелевшим материалом. Все рельефы собора, дошедшие до наших дней, — подлинные камни XIII века. Стоит вспомнить, какая судьба постигла родственные Георгиевскому собору по убранству и архитектуре постройки, — Нижегородский храм (1227 год) после разрушения разобрали до основания и от его скульптуры до нас дошла только голова льва, а собор в Суздале (1225 год) восстановили в кирпиче.
Первым к проблеме расшифровки послания домонгольской Руси вплотную подошел историк К. Романов. В начале прошлого века он установил, что большинство фигурных рельефов входило в сюжетные композиции, составлявшие как бы огромные резные картины, и две из этих композиций (в том числе Святославов Крест) полностью реконструировал. Это был несомненный успех, но вскоре ученый по непонятным причинам бросил работу.
Загадку почти разрешил великий ученый Г.К. Вагнер. Правда потратил Георгий Карлович на это целых пять лет. Работа началась с того, что каждый (!) камень собора был ощупан руками, обмерен и сфотографирован. А ведь одних скульптурных рельефов сохранилось 450, да почти столько же камней с орнаментом. С каждого камня снималась на кальку копия в натуральную величину. Потом копии эти были уменьшены до размеров этикетки спичечного коробка, и вот из них-то исследователь стал раскладывать бесконечные пасьянсы.
Не меньше хлопот доставила расшифровка странных портретных изображений на капителях собора. Скорее всего, это могли быть воины, но их шлемы с виду напоминали больше колпаки. Из летописей известно, что у вдадимиро-суздальских князей была наемная дружина из кочевников. За князя в разное время воевали половцы, могли здесь быть и кавказские аланы, предки нынешних осетин. Этнографы знают подобные головные уборы у аланов, сохранились они и у венгров. Поэтому маски на капителях, скорее всего, изображали ближайшее окружение, "гридьбу" Юрьев-Польского князя.
Вагнер стал изучать "животный и растительный мир" Георгиевского собора и открылись совсем необычные вещи. Особенно любимо мастерами изображение сирен, превращенных в гордых и изящных полудев-полуптиц (их Ермолин собрал на южном фасаде); в церковной символике Сирин был образом праведника; в "Слове о полку Игореве" может быть родственна сирину крылатая Дева-Обида; но сирины Георгиевского собора скорее просто близкий и понятный народу сказочно-прекрасный образ, своего рода "царь-птица", образ радостного начала жизни. Оказалось, корни драгоценного убора Георгиевского собора уходят в языческие времена, когда всякое украшение имело глубокий символический смысл. Так, стилизованное дерево олицетворяло великую языческую богиню Земли или Жизни, а всадники, птицы и звери — ее спутников. Вот и у подножия собора находятся такие традиционные птицы — у начала цветущей природы. А рельеф "мамонта" скорее всего символизирует царственное величие. Такому же осмыслению подверглись сказочные образы кентавра-китовраса, дремлющего льва.
Когда Вагнер восстановил картину первоначального резного убранства, выяснилось, что скульптуре… тесно на стенах нынешнего собора. Вывод напрашивался сам собой: здание, воздвигнутое при Святославе, было значительно выше и имело силуэт совершенно отличный от того, который мы видим сегодня.
И, наконец, перед исследователем стояла еще одна проблема: определить авторов небывалого сооружения. На стенах здания Вагнер различил художественный почерк сразу нескольких мастеров. Две артели работали здесь — к такому выводу пришел ученый. Одна, числом в 12 мастеров, резала скульптуру, другая, более многочисленная, растительный орнамент. Анализ выявил индивидуальные манеры резчиков — Вагнер смог дать детальные характеристики работе каждого и описать выполненные им рельефы. Во главе дружины камнерезов и строителей стоял главный мастер Бакун: свое имя он оставил на северном притворе собора.
У подножия Святославова Креста когда-то стояли два дракона, а в боковых закомарах изображены были целые сюжетные композиции: "Три отрока в пещи огненной" и "Даниил во рву львином". Распятие связывалось с представлением о Кресте как важнейшем орудии борьбы с неверными и защиты княжеской власти — он понимался как "сохраньник всей вселенной, царем держава, верным утверждение". О происхождении Креста родилось предположение: Святослав совершил в 1220 году победоносный поход на волжских болгар. Распятие было не только символом покровительства, но и памятником удаче — "победным крестом".
Что за человек был князь Святослав Всеволодович? Внук Юрия Долгорукого, он очень рано вступил на арену политической деятельности; четырех лет от роду Святослав был поставлен на княжение в Великий Новгород. Известно, что новгородское княжение Святослава едва не закончилось кровопролитием. В 1210 году новгородцы посадили у себя торопецкого князя Мстислава Храброго, а юного Святослава заперли на владычном (архиепископском) дворе. Узнав о случившемся, Всеволод Большое Гнездо заточил в своей волости новгородских купцов и послал к Торжку своих старших сыновей Константина и Ярослава. Только после этого удалось договориться: новгородцы отпустили Святослава, и он вернулся с братьями к отцу во Владимир. В 1212 году, после смерти Всеволода, между его сыновьями разгорелась борьба за великокняжеский престол. В этой междоусобице Святослав сначала выступал на стороне Юрия, потом на стороне Константина, затем снова переметнулся к Юрию, от которого и получил в удел город Юрьев-Польской.
Поле удачного похода Святослава на Булгарию (русские сожгли булгарский город Ошель, взяты были большая добыча и множество пленников) сам великий князь встречал славных победителей с почестями возле Боголюбова, щедро одарил их и устроил в честь победы пир, длившийся три дня. Уже через два года (в 1222 году) по приказу Юрия Святослав направляется с войском на помощь новгородцам в борьбе с ливонскими рыцарями. В 1226 году Святослав вместе с братом Иваном был послан Юрием в поход на мордву. Вскоре после этого удачного предприятия (в 1228 году) Святослав отправляется княжить в Переславль Русский. А уже в 1230—1234 годах он перестраивает построенный ещё Юрием Долгоруким обветшавший Георгиевский собор в Юрьеве-Польском и украшает его чудесной белокаменной резьбой. Этому творению суждено было стать "лебединой песней" великого искусства владимиро-суздальских камнерезов. В дни, когда резец мастеров удалял последние неровности с рельефов, к южным границам Русской земли подступала военная гроза в лице грозных монголов…
Ставший после гибели брата Юрия в битве на реке Сити в 1238 году великим князем, Ярослав дал Святославу в удел Суздаль. В 1246 году Ярослав, его братья Святослав и Иван, а также их племянники ездили в далекий Каракорум к великому хану. На обратном пути Ярослав скончался, и по старшинству Святослав занял великокняжеский стол, с которого через два года его согнал племянник — московский князь Михаил Ярославич Хоробрит. В 1250 году обиженный Святослав вместе с сыном Дмитрием вновь отправляется в Орду к хану просить ярлык на великое княжение. Хан принял князя с честью, но ярлыка не дал. А через два года Святослав Всеволодович умер и был похоронен в любимом Юрьеве-Польском, в перестроенном им великолепном Георгиевском соборе.
О личной жизни Святослава известно намного меньше, чем о политической деятельности. Когда ему было 36 лет, его жена Евдокия (дочь славных Петра и Февронии Муромских) отпросилась у мужа в монастырь. Что привело княгиню к такому решению – в расцвете лет оставить дом и сына-подростка? В летописи подчеркивается, что князь дал жене богатый "выход", то есть значительные средства к существованию, в виде земельных и иных угодий и сел. По условиям своего времени, это выглядит как расторжение брака "честь по чести", без взаимных претензий и обид, с одним лишь условием, что Евдокия не станет никогда больше ничьей женою. Неизвестно, был ли князь женат вторично. Во всяком случае, его единственным наследником остался сын Евдокии, Димитрий, переживший отца на 16 лет и скончавшийся иноком-схимником.
Исходя из надписи на камне, народ породил легенду, что Святославов Крест изготовлен самим князем Святославом. Согласно одному из преданий, благоверный князь высек его из камня в память о своем чудесном спасении во время сильной бури, которая обрушилась на его ладьи, возвращающиеся после победоносного похода на волжских болгар. Интересно, что научное предположение о "победном кресте" и народная легенда о чуде избавления сходятся в одном: дате, 1220 годе.





Святославов крест.

Изначально Крест был установлен на северном фасаде Георгиевского собора, позже перенесен внутрь. Святославов крест всегда пользовался у верующих особым почитанием как чудотворный. Много паломников из разных уголков России приходили, чтобы приложиться к нему и получить исцеление. В их числе были такие правители России, как великий князь Василий III, его сын Иоанн Грозный, первый царь из дома Романовых – Михаил Федорович.
Судьба Георгиевского собора в ХХ веке была непроста. При советской власти уникальное архитектурное строение использовали как склад, уничтожили внутреннюю роспись храма. Но Святославов Крест не тронули, и то лишь благодаря тому, что в расположенном по соседству Михайло-Архангельском монастыре (он основан Святославом) был обустроен музей, в котором древнее распятие посчитали нужным уберечь.
Музей существует и поныне. Его работники рассказали мне об одном чуде, произошедшем совсем недавно. В Юрьев день 6 мая устраивается крестный ход к Георгиевскому собору (он не передан Церкви и за него отвечают музейщики). После службы в соборе у подножия Креста оставили розы. И так получилось, что собор был заперт на все лето. Каково было удивление музейных работников, когда они, открыв собор в сентябре, нашли розы совершенно свежими! Это видели все. В книге, лежащие в храме, можно увидеть записи, рассказывающие о чудесах исцеления от чудотворного Креста. Но проверить сведения нелегко.
Священники благословляют входить в алтарь Георгиевского собора даже женщинам – только для того, чтобы они могли поклониться Кресту. И кстати мощи святого благоверного князя Святослава в 1991 году обретены и выставлены в Свято-Покровском храме города Юрьева-Польского для поклонения. Возле раки с мощами тоже, говорят, свершаются чудеса…










ЭХО СИТСКОЙ БИТВЫ

О селе Божонка по-настоящему вспомнили только в 1972 году. А именно — приехали археологи и стали раскапывать здоровенные курганы, стоящие вечными стражами вдоль реки Сить. Три кургана разрыли, а четвертый, самый большой, возвышающийся прямо посреди села Божонка, до поры оставили. Дело в том, что вокруг него расположился погост и местные, божонские жители воспротивились кощунственным изысканиям.
Археологи ушли, так толком и не рассказав народу, что нашли, а власти близ Божонки, на самом берегу Сити поставили памятник, представляющий собой скромную стелу с надписью о том, что, мол, русские витязи на этом месте приняли героическую смерть от татар, ведомых самим ханом Батыем.
За последующие годы многое изменилось. Памятник сильно обветшал, а надпись на нем стерлась. Село Божонка обезлюдело и теперь в нем зимуют только четыре старухи. Летом жизнь здесь более-менее взбодряется, так как приезжают дачники, но лето, как известно, у нас коротко, а потому, едва настает сентябрь, старухи запираются в своих избах, изредка выходя на большак, чтобы купить продукты в автолавке, которая останавливается у поворота на Божонку дважды в неделю. Там не менее эти замечательные женщины взялись наводить порядок в Покровской церкви, которая стоит на погосте у кургана.
Зимой Божонка представляет собой жутковатое зрелище. Дома стоят с забитыми окнами, следов человеческих на улице не видно, да и вообще какая-то здесь неземная тишина — аж на уши давит. Лишь изредка этот мертвый покой нарушается, так как в церкви теперь регулярно проводятся службы. Священники совершили, кстати, великое дело: именно они, поставив крест на вершине кургана, запретили ученым соваться в его недра. Дело в том, что по преданию курган — это братская могила, в которой покоятся останки тысяч русских богатырей.






Памятник на месте Ситской битвы.

Вообще-то про события, произошедшие возле деревни в далеком 1238 году, знали давно. Но предпочитали молчать. Даже историки писали вскользь что-то типа: "На Сити татары встретили ожесточенное сопротивление..." Хотя летописи, даже несмотря на то, что они многократно переписывались в угоду новым государям, сообщали о том, что на Сити русские испытали величайший позор.
Случилось это то ли 2-го, то ли 4-го марта 1238 года (точную дату ученые так и не установили). Великий князь Владимирский Юрий II Всеволодович, стоял на Сити, собирая войско, чтобы дать достойный отпор таинственному восточному врагу, уже завоевавшему половину Руси. Здесь он получил известие о том, что во время взятия татарами Владимира погибли его жена Агафья и сыновья — Всеволод, Владимир и Мстислав. Они задохнулись в дыму, когда жестокие захватчики подожгли собор, в котором закрылись владимирцы.
Расположились тремя отрядами, расстояние между которыми было довольно большим. Татары, ведомые темником Бурондаем, использовали разрозненность русского войска: напали внезапно и устроили настоящую резню. Мало того, что ордынцев было вдвое больше (40 тысяч), еще это было конное войско, а всадники, ясное дело, намного мобильнее пеших воинов — у русичей лошадей было немного. Татары потеснили русских к Сити, лед под опешившими воинами проломился, тех, кто выбирался на правый берег, добивали, кто смог добраться до левого берега, спасся бегством. Смерть приняли больше половины русских воинов, в том числе и сам Юрий Всеволодович. Голову великого князя нукеры преподнесли темнику Бурондаю. Летописи, кстати, об этом умалчивают, говоря о том, что "как погиб князь Юрий, знает лишь Бог".
Зато летописи говорят о том, что и татары понесли немалые потери. Но с этого дня Русь лишилась своей независимости.
В здешних краях до сих пор ходит легенда о том, как Бурондай, увидев голову поверженного врага (а случилось это аккурат возле Божонки), а так же узнав о большом количестве погибших татар, сорвал со своей шеи талисман — "золотой конек", говорили, он его делает неуязвимым — и бросил в кровавое месиво, в которое превратился снег...
Считается, что русские "проспали" врага, но на самом деле истинной правды не знает никто. Очевидно, что, завоевав половину Азии, последователи Чингиз-хана знали много хитростей войны — гораздо больше, чем они применили в рубище на Сити. Позже было придумано оправдание: ослабленные татары, хотя глаза их слепили несметные богатства Великого Новгорода, вдруг повернули на Юг и по сути Северо–Западная Русь была спасена. На самом деле до Ситской битвы пала Тверь и был осажден Торжок, что гораздо ближе к Новгороду, чем Божонка (если считать от Владимира). Воевал-то на Сити лишь один, пусть и большой, отряд ордынцев, сам Бату-хан был в это время под Торжком.




Село Божонка.

Позорные страницы истории принято у нас затемнять. Наверняка в той, Ситской битве были и героические моменты. Опять же, после того как Бату-Хан повернул от Новгорода на Юг, русские в Козельске оказали отчаянное сопротивление — здесь уже точно татары так поражены были храбростью русских, что до времени отступили в Половецкую землю (хотя все козельцы — от стариков и до младенцев — были убиты).
Эхо Сити доносится до нас по сию пору. Божонка — почти (но не совсем!) мертвое село. Более-менее живые населенные пункты поблизости  Пищалкино, Задорье, Петровское. До сих пор здесь преимущественно рождаются мальчики — как перед войной... Школа находится в Задорье, так в ней из 35 учеников 25 — пацаны.
В школьном музее когда-то было много экспонатов той эпохи: оружие, фрагменты доспехов. Имелся даже громадный полутораметровый меч, который мальчики нашли однажды на берегу Сити. Возможно он принадлежал кому-то из князей. Возможно... Но штука в том, что вещи из музея исчезли.
Поисковая лихорадка охватила местный люд давно. Да и как не искать, ежели наконечники стрел, куски кольчуг, человеческие кости до сих пор крестьяне находят в своих огородах. С особенной тщательностью ищут легендарный "золотой конек", хотя толком никто не знает, как он выглядит. Приезжают и "черные археологи", ведь по полям, давно забывшим, что такое плуг, разбросано много чего еще. И некому гонять это мерзкое отродье. Колхоз обанкротился, народ местный занят либо трудом на своих огородах, дабы выжить, либо безмерной пьянкой.
А с музейными экспонатами произошло вот, что. Была в школе учительница истории по фамилии Морозова, одинокая старая дева — очень строгая и бескомпромиссная. Колхоз здешний стал разваливаться, Пищалкинский сельский округ по этой причине стал самым неблагополучным в районе, и уехала Морозова в другой район. Одновременно, без согласия директора школы, она забрала все археологические экспонаты, включая богатырский меч. Через два года после переезда она умерла, а экспонаты… растворились.
Остался в школьном музее лишь сильно испорченный временем клинок, да и то никто не знает, принадлежит ли он той, домонгольской эпохе, или он из поздних времен.
Каждый год 4 марта в Божонке, у памятника, проходит праздник, включающий в себя митинг и маленькое театральное действо, иллюстрирующее вымышленные эпизоды битвы. Поскольку дачников в это время еще нет, народу на праздник собирается мало. Местные, несмотря ни на что, уверены в том, что тогдашними русскими воинами надо гордиться, так как, по их убеждению, татар остановили не Новгородские болота, а именно мужество русских витязей. Пусть даже и застигнутых врасплох.
Горькая ирония заключается в том, что река Сить в сущности и знаменита только той неудачной для русских битвой (или, если Вам угодно, бойней). И все-таки главное другое. Русь знала много побед, гораздо больше, чем позорных поражений. Били и татарина, и турка, и шведа, и француза, и немца, и японца. А поражение терпели только там, где должным образом не уважали врага. Может нация наша такая, что мы упорно не желаем учиться на ошибках? Ну, хотя бы чужих.



ПРОСТИТЬ

Эта главка была написана в промежутке между Первой и Второй Чеченскими войнами, с тех пор контекст несколько поменялся. Хотя суть, полагаю, осталась прежней.
На протяжении своей истории Россия воевала, мягко говоря, обильно. Свидетельством тому десятки — нет, сотни — полей брани, память о которых сохраняется в летописях и в человеческой памяти. Но ни одно из этих знаковых мест не имеет для русского сердца такого сакрального значения, как Куликово поле. Почему? Ответ не так прост, как кажется...
На мой скромный взгляд, местность, называемая Куликовым полем, ничего особенного из себя не представляет. Довольно ровная степь, убористо покрытая сельскохозяйственными наделами. Гигантский чугунный столб, установленный еще в позапрошлом веке в память о битве, расположился почему-то на месте ставки Мамая, на Красном холме. С холма (на военном языке он называется: ''высота 233'') не видны ни Дон, ни Непрядва — реки, упоминаемые в летописях не один раз. Только поля, деревеньки, утонувшие в долах и тоскливый русский горизонт. Да, еще: если тучи не закрывают небо, видно, что оно исчерчено ровными белыми линиями: здесь пролегла авиационная трасса. Наверное, из самолета, летящего, к примеру, из Москвы в Анталию, совсем не видны не то что люди, собравшиеся на праздник в честь битвы (побоище грянуло 21 сентября, в день Рождества Богородицы), да и сам мемориальный комплекс. Кстати, специалисты утверждают, что вся битва длилась часа полтора-два.
А народу, между тем, собралось на праздник немало. Здесь и торжественная служба в красивейшей церкви Сергия Радонежского (между прочим, самой последней церкви, построенной в царской России), и праздничная ярмарка, и грандиозный концерт, и реконструкция самой битвы, и панихида у Прощеного колодца. В общем, полный набор зрелищ и действ, которые не уместились даже в один день: гуляли три дня. Когда многочисленные автофургоны съехали с ярмарочной поляны, они вовсе не оставили после себя картины типа: ''Мамай прошел''. Чисто и тихо... Даже некоторое напряжение, возникшее от ожидания возможных ''прочеченских'' терактов, очень скоро снялось; возможно помогли усиленные меры безопасности со стороны властей. Да: вот так и жить стали — в ожидании подлой мести за наши древние и не очень победы... Да еще и ясак платим кавказским ханствам — чтоб, значит, не трогали Матушку-Русь.
Параллельно с традиционным праздником состоялся фестиваль военно-исторических клубов. Ребята из Тулы, Рязани, Москвы, Ельца, Питера, Уфы на радость гостям устроили неплохое театральное действо, имитирующее Куликовскую битву. Правда, не очень многие записались в татары, большинство захотели стать ''нашими''. Естественно, перевес в пользу Руси заранее предрешил исход потешной баталии. В чем-то она напоминала пародию, но красиво же! Кольчуги, шлемы, палицы, копья, мечи — все настоящее, не картонное. Даже некоторые из парней раны всамделешние получили. Пускай они кажутся чудаками, но ведь не всякий чудак за свой счет приедет сюда за тысячу верст.
Попробуйте, как я, к примеру, очутится внутри этой показушной сечи. Услышьте лязг металла у вас над головами, визг стрел и треск ломающихся щитов. И вы почувствуете себя беззащитным и совсем-совсем маленьким... участником битвы. Я говорю сейчас только о внешнем, физическом участии. Есть здесь еще духовный аспект, о чем скажу отдельно.
Такой же чудак, молодой помещик, а впоследствии декабрист, С. Нечаев увлекся двести лет назад дилетантскими раскопками и — на тебе! — обнаружил место Куликовской битвы, о чем он и сообщил ''Вестнике Европы'' в 1821 году. Находки Нечаева явились настоящей сенсацией. Ведь до него место битвы известно было лишь абстрактно: вроде бы где-то при слиянии Дона и Непрядвы…
В 1380 году Куликово поле являлось частью Дикого поля и здесь никто не жил. Руси пришлось пережить впоследствии столько войн и нашествий, что некому и мысли такой в котелок не пришло, чтобы как-то отмечать места сражений. Местность эта не заселялась и еще лет двести после битвы, а что касается нашествий на Русь, то историк В. Ключевский в период с 1228 по 1562 года их насчитал аж 160!
Один из последних археологических сезонов принес значительное открытие: нашли фрагмент доспеха. ''Ну, и что?'' - спросите вы. А штука в том, что материальных свидетельств битвы действительно ничтожно мало. Во времена Средневековья боевая амуниция стоила целой деревни и мародеры после битв поля подчищали основательно. Есть еще один аспект. Ныне уже немодные ученые Носовский-Фоменко математически доказали, что никакой Куликовской битвы вовсе не было. Что это, так сказать, мистификация, удачная попытка создания легенды, работающей на укрепление родившегося единого Русского государства. У скандальной гипотезы имеется убойный аргумент: летописи при переписке многократно переделывались в угоду правящему монарху (Куликовский летописный цикл весьма богат: это и ''Задонщина'', и ''Сказание о Мамаевом побоище'', и ''Повесть о Куликовской битве''). Случайно в поле доспехи не валяются, а, если учесть, что из 26,6 тысяч гектар Куликова поля на сегодня археологами пройдено лишь 25 гектар, будем ждать новых находок. В спор же ученых вступать не будем.
А знаете, кто основал музей Куликовской битвы? Не поверите: генерал Эйзенхауэр! Именно он: одиозный американец, ставший прародителем Холодной войны. Иностранцы вообще грешат эксцентричностью. В бытность свою президентом США, Эйзенхауэр, планируя визит в нашу страну, в программу, наряду со стандартным набором (Кремль, Оружейная палата и. т. д.) вдруг вписал: Chylikovo pole. Наши чиновники затылки свои принялись чесать: а где это? Стали разбираться и выяснили. Есть такое место, где стоит чугунный истукан и разоренная церковь. Только дороги приличной к мемориалу в ту пору не было. Начали со строительства трассы и сбора экспонатов — тут как раз ''тучу пронесло мимо''. Эйзенхауэр передумал. Но старт был уже дан и к шестисотлетию битвы музей таки смогли открыть.
Теперь же давайте окунемся в исторические реалии и спросим себя: а все ли мы знаем про Куликовскую битву? Например: а кем, собственно, был сей одиозный Мамай? Национальность его неизвестна. Происхождение — тоже. Взлет его на вершину власти в Орде состоялся при хане Бердибеке, на чьей дочери он женился. Он убил ее родного отца Бердибека и его двенадцать (!) братьев. Бердибек не оставил наследников (да если бы и оставил, ждала бы их судьба дядьев) и после его смерти в 1359 году в Орде началась смута.
Сама Золотая орда (Улус Джучи) раскололась на две части с границей по Волге. Западная часть Ак-Орда главенствовала перед восточной Кок-Ордой. Именно здесь правили ханы династии Бату. Были еще мелкие ханства, но они занимали вассальное положение по отношению к Ак-Орде. Темник (говоря современным языком, полевой командир) Мамай вначале возводил на престол своих марионеток и правил их именем. После поражения татар от русских на реке Воже в 1378 году (первая победа русских над войсками Орды) Мамай перестал играть в «куклы» и сам назвался царем. К тому времени в Кок-Орде возвысился хан Тохтамыш, ставший серьезным соперником Мамаю. И Мамаю во что бы то ни стало нужно было сохранить власть над русскими князьями, которые сами усиленно грызлись за Великое княжение.
Целью Мамая историки традиционно представляли захват Руси и насаждение ордынских порядков (''Возьму Русскую землю, разорю христианския церкви, там поставлю мечети, посажу баскаков по всем городам русским и перебью русских князей'': так определяет цель агрессора Никоновская летопись). Что случилось бы в результате победы Мамая, гадать глупо, но, скорее всего, в планы вояки входило просто очередное разорение Руси и поднятие авторитета в Орде. Позже мы узнаем, что ровно такие же цели преследовали наши авантюристы при покорении Сибири. Князья русские, между тем, состязались в праве получения ярлыка на великое княжение.
Орда к тому же издавна делала неплохой ''бизнес'' на…  заложниках. Татары подолгу держали в плену родовитых русских в ожидании богатого выкупа. Этот промысел был как бы ''совместным предприятием''. Так, в Орде держали сына Михаила Тверского. Дмитрий Московский выкупил его, но только для того, чтобы перепродать чадо отцу за десять тысяч рублей (примерный размер годовой дани целого княжества). Вероятные заложники сами же толпились у шатра хана в ожидании разнообразных льгот. В 1380 году ярлык на великое княжение был у Дмитрия. И получил он его из рук Мамая.
Если же говорить о столкновении вер... Сам Мамай был (по некоторым данным) мусульманином, причем, крайнего, исмаилитского толка. Но вряд ли его вера была близка к фанатизму: прежде всего самозванца интересовала власть. Тем более, что войско, которое Мамай старательно собирал в течение двух лет, поражало своей разнородностью. В составе ''басурман'' были и мордвины, и черкесы, и ясы (предки нынешних осетин), и армяне, и русские ратники с Рязанской земли, и большой отряд фряжских рыцарей, нанятых за немалые деньги. Рыцари те были профессиональными воинами, ''джентльменами удачи'': немцами, англичанами, французами, итальянцами. История сохранила имя Джона Гаквуда, свирепого рыцаря, предводителя отряда англичан. На подмогу ''басурманам'' спешили еще литовцы князя Ягайлы. Но не успели — возможно, и специально. Мамай, между прочим, несмотря на поражение, за рыцарей потом щедро расплатился, подарив посредникам, Генуэзцам, южное побережье Крыма. Потом и генуэзцы сполна рассчитались с Мамаем: они убили его. Цивилизованные европейцы тоже не любили неудачников.
Московский князь, по свидетельству современников, был крепкого телосложения, высок ростом, ''но чреват и тучен весьма''. Прожил он всего 39 лет, но за столь короткий век сделать успел немало. А именно, положил начало единому Русскому государству. Претендентов на великое княжение было немало, но Дмитрий, будучи талантливым политиком, смог-таки подмять конкурентов под себя.
Когда передовые дозоры донесли князю, что татарское войско встало лагерем при впадении реки Воронеж в Дон, он поначалу направил Мамаю посла Захария Тютчева, справится о здоровье полководца, а заодно и попытаться откупиться от него богатыми дарами. При приеме Мамай скинул башмак с ноги, сказав Тютчеву: ''Се тебе дарю''. А воинам своим указал: ''Возьмите дары и купите себе плети: злато бо и сребро Московского Димы (так он называл Дмитрия - Г.М.) все будет в руку моею''. И отослал москвичей обратно, со своим посольством из четырех мурз, везущих Дмитрию ультиматум: ''Ведомо ли тебе, яко улусами нашими обладаешь: еще ли еси млад, то прииди ко мне, та помилую тя...'' На реке Оке Тютчев грамоту разорвал в клочья, мурз убил, кроме одного, которого отослал Мамаю — чтоб тот знал: мосты сожжены.
В действиях русского войска много было такого, что можно было бы действительно назвать провидением Божьим. Но это было не так. Дмитрий, надеясь на Бога, сам не плошал. Во-первых, он заручился поддержкой самого авторитетного на Руси человека: получил благословение у игумена Троицкого монастыря Сергия. Во-вторых, провел рекордную по сроку мобилизацию. 15 августа во все концы Руси была разослана грамота-приказ, а к концу августа полки уже подоспели. Прибыли отряды из далеких Кеми, Устюга, Белоозера — а это значит, что войска преодолевали по восемьдесят верст в день, что являлось рекордом для того времени.
Третье принципиальное решение касалось расположения войск перед битвой. Собрав совет, Дмитрий по предложению Андрея и Дмитрия Олгердовичей (Псковский и Брянский князья, наполовину литовцы) решил переправить войска за Дон, тем самым отрезав путь к отступлению. ''Если хочешь крепкаго боя, вели сейчас же перевозиться, чтоб ни у кого мысли не было назад ворочаться; пусть всякий без хитрости бьется, не думает о спасении...''
Четвертое озарение заключалось в том, что основной удар должен был принять на себя Сторожевой и Большой полки, в битве почти все полегшие от ордынских сабель. Потом враг «завязнет» в полках Левой руки и Запасном, и Засадный полк, ударив вдруг в тыл противнику, обратит врага в паническое бегство. Мамай ждал от русских тупого сопротивления, но никак не тактической хитрости. Пятое решение Дмитрия было совсем уж нестандартным: он перед битвой поменялся одеждой со своим другом Михаилом Бренком. Сам же в одежде простого встал в ряды воинов Большого полка. Традиции средневекового рыцарства требовали того, что бы князь сражался у всех на виду: во всех регалиях, под хоругвью (Мамай, напомню, лишь наблюдал за битвой с Красного холма; властители Востока в бойнях не участвовали). Бренок был убит, и, по-видимому, татары действительно решили, что убили Московского Диму. Было еще одно ратное правило: гибель полководца равносильна поражению войска. Жаль, что летописи старательно обходят мотивацию поступка князя. То есть, они говорят о том, что Дмитрий тем самым хотел поднять боевой дух войска, но...
Даже летописцы начинают путаться, описывая дальнейшее развитие событий. Дело в том, что еще в начале битвы Дмитрий... пропал. Татар гнали, добивая, долго, до реки Мечи, а это с полсотни верст. И, лишь, когда оставшиеся в живых вернулись, великого князя хватились. Его нашли в дубраве, под поваленным деревом. Без сознания, но совершенно невредимым. ''Дуба дал'', как говорится. Что там случилось, так и остается неразрешимой тайной.
Хотя, о чем это я? Дмитрий знаменит не как воин, а как великий политик. А что касается его поведения на поле боя, я неслучайно упомянул, что на самом деле великий князь был тучным и, видимо, подвластным болезням человеком. И умер он, как предполагают, по причине больного сердца. Зато остался Дмитрий в человеческой памяти победителем, прозванным, к тому же Донским.
Через два года Тохтамыш, новый хан, со своим войском подойдет к Москве, не встретив никакого сопротивления. Дмитрий сбежит в Кострому, поручив оборонять город литовскому князю Остею. На четвертый день татары выманили князя и духовенство для переговоров и убили их. И вновь — грабеж, убийство, поругание... Снова Дмитрий посылает в Орду сына своего Василия просить ярлык на великое княжение. Три долгих года Василий с сыном Тверского князя Александром пробыли заложниками в Орде...
…Место это расположилось в девяти километрах от мемориала, на правом берегу Дона, в небольшом лесочке. По преданию, здесь русские омывали свои раны после битвы, оплакивали павших и просили у них по христианскому обычаю прощения. По сравнению с грандиозным монументом на Красном холме, Прощеный колодец своей камерностью, душевностью как-то выигрывает. Хотя, это лишь мое субъективное мнение — для меня и Могила неизвестного солдата у Кремлевской стены гораздо значительнее колосса, что на Поклонной горе. Возможно, значимые победы должны отмечаться подобающими идолами. Зато здесь, у прощеного колодца, под журчание освященного источника хорошо думается, тем белее что в нашем случае никто никому ничего не должен.
Вот летописи кичатся тем, что трупы ''басурман'' оставили догнивать в поле. Тогда не принято было заботится о врагах. Что ж, жестокий век... Но знаете, что мне вспоминается? Обезображенные трупы наших мальчиков-солдат на улицах Грозного зимой 1995-го. Но, может, только чеченцы такие немилосердные? Но сегодня открываю газету — и что... Вижу фотографию из Чечни: к российскому БТРу привязаны за ноги два трупа боевиков!!! Меня аж подкосило... За шестьсот лет мы не стали милосерднее. И даже умнее не стали. Да, тащить на руках тяжело, привязали трупы для удобства, а не для пущего устрашения. Но ведь дети чеченские все видят и понимают не какое-то там удобство и прозу войны, и сакральную сущность действия. Они вырастут и будут мстить.
Знаете, почему русские победили тогда, на Куликовом поле? Прежде всего, потому, что врага уважали! Мамай нас думал тупой силой взять, ведь Орда была в то время необъятна, Русь же — ничтожна и униженна. Дмитрий готовился к битве, врага изучал, психологию его узнал. Тем он и велик, что сломил гораздо превосходящую его силу. И еще: русские дрались за Родину. Между прочим, Лев Гумилев считал день Куликовской битвы началом русской нации. Когда опасность нависла над землей русской, князья забыли грызню. Даже непримиримый враг Дмитрия Олег Рязанский не вступил со своим войском в битву, хотя повязан был Мамаем крепко. И ведь после Мамаева побоища русские уничтожали русских в междоусобицах еще полтораста лет, не чувствуя жалости.
 В истории ничего не повторяется. Каждый раз, для решения конкретного конфликта надо решать свой, уникальный рецепт. Дмитрий Донской тогда его нашел.
Но все же.
Не стоит ли нам для начала всем омыться водой Прощеного колодца? Не на самом деле, конечно, а образно, избавившись от ненависти и ксенофобии... Боюсь только, большинство из наших властителей по своему складу ближе к Мамаю. Но, может, это и не так...
Один старинный писатель, Даниил Мордовцев, завершил свою повесть о Куликовской битве следующими словами: ''Мамаево побоище продолжается. Стук ломаемых копий... мы слышим его и сейчас. В этом прекрасном мире все так странно сложилось, что люди, по своей глупости, постоянно грызутся как звери и страдают, когда могли бы жить в полном согласии и дружно работать для общечеловеческого счастья... Жалкие, глупые люди, создавшие для себя вечную мамайщину...''
Помните знаменитые блоковские строки: ''И вечный бой! Покой нам только снится...'' Так вот это Блок про Куликово поле писал. Но, может быть, поэт имел в виду поле духовной брани?..



БЕЙ СВОИХ!

...Полтысячелетия назад в этих краях произошли события, которые коренным образом повернули ход истории. До Шелонской битвы и Коростынского мира существовали мелкие недружелюбные страны, населенные, казалось бы, родственными славянами. После сражения и позорного для проигравшей стороны соглашения уже можно было говорить о русской нации и российском государстве. Да, именно в сельце Коростынь родилась наша Россия! Впрочем, слово "нация" было придумано через три сотни лет после Шелонской битвы.
Обычная в сущности история: славяне грызлись между собой и во времена Рюрика, да и сейчас грызутся — да еще с каким остервенением. Битву на Шелони как-то всегда старались держать в тени, не слишком акцентируя внимание на ее подлинной сути. И российские, и советские историки рисовали историю нашего государства как путь к единению. Хотя на самом деле даже самый консервативный историк не рискнет заявить, что дорога была одна.
Существовали перепутья и всякий раз славяне стояли перед выбором. Но то, к чему мы пришли сейчас — с президентом, наделенным царскими полномочиями, чиновниками с мышлением опричников и боярами-олигархами — этап нашего то ли крестного, то ли еще какого пути. Мы достойны наших верхов, ибо дозволили им управлять нами именно так. Я не верю в теории заговоров. Но я верю в то, что установление истины относительно нашей природы и наших корней приблизит нас к пониманию нашего предназначения. Каждый из нас — уникальное созданье Божье, ЧЕЛОВЕК, но при нынешнем-то правлении мы — население, электорат, налогоплательщики, получатели услуг и т.п.  Вот, откуда во мне тоска и по Господину Великому Новгороду, и по вечевому колоколу, в который каждый мог позвонить, созывая люд, и сказать: "Братья, тут мне в голову мысль пришла..."
…Известие о том, что новгородское духовенство устраивает крестный ход от места Шелонской битвы к селу Коростынь, покоя не давало несколько лет. Когда наконец мне посчастливилось пройти данным путем, выяснилось, что "новгородское духовенство" представлено всего лишь одним священником и несколькими его светскими сподвижниками. Батюшку зовут отцом Николаем, и ранее мы с ним уже знакомились. Полное имя: Николай Николаевич Епишев. Именно этот человек придумал саму идею крестного хода, а так же стал инициатором установления поклонных крестов на местах ключевых событий Шелонской битвы. О. Николай — настоятель Покровской церкви, что в селе Борисове. Он же учредил и научные чтения, о которых я уже рассказывал.
Успенский храм в Коростыни батюшка окормляет, то есть приезжает служить сюда раз в неделю. Это обычная практика, ибо приходы маленькие и на каждом священнике по несколько храмов. Это хорошо еще, что о. Николай в селе живет (Борисове), другие-то батюшки вообще из городов наезжают на свои приходы, зачастую — изредка.
Крестный ход от памятного места, где стряслась достопамятная битва между новгородцами и москвичами, начался необычно. К нам присоединились детишки из детского дома, который находится в деревне Велебицы. Прошли мы с детьми через Скирино, Велебицы, Песочки; значительный путь — 7 километров. Молились об упокоении душ падших воинов. Дети поняли суть события — и не только потому что батюшка объяснил — детский дом работает под эгидой Церкви. В нем воспитываются дети петербургских наркоманов, пьяниц и прочих заблудших душ, которых можно назвать ''героями Достоевского''. Они слишком много страдали, а потому внемлют страданиям людей всех времен и народов. По крайней мере, скорее всего.
Местные жители (почти на всем пути) смотрели на нас приблизительно как телята или курицы. Складывалось ощущение, что люди погружены в свои заботы напрочь и ничего дальше своего двора не видят. Великая депрессия... Расстались с детишками у деревни Хвойная; нам, взрослым, предстоял путь еще в 38 километров.




На реке Шелони.

Место битвы — излучина реки Шелонь, у деревни Скирино. Раньше она была "Секирино", но название решили смягчить. Рядом в Шелонь впадает речушка Дряна, названная так потому что для новгородцев "дело здесь было дрянь", хотя, скорее всего, это позднейшая выдумка.
 Рядом, в Велебицах, церковь Иоанна Богослова. Московские правители не любили Великий Новгород, но Иван Васильевич велел построить храм во имя апостола Любви.


Сироты и батюшка Николай.

Крестный ход заходит в несколько селений, и в некоторых есть церкви; все восстанавливаются, ремонтируются, везде мы встречали рабочих. Батюшка отслуживал в церквах молебен, трудяги с любопытством смотрели. Священника мы встретили только в одной церкви, новострое, что в районном центре Шимск. О. Яков, дородный и деловитый батюшка, приветствуя о. Николая, ворчал: "Все ходют, ходют..." Да, о. Яков не ходок, а строитель. Но ведь и строится-то шимская церковь за казенный счет. Зато мне стало ясно, почему о Николай в своем рвении один: большинство священников не стремятся смотреть за границы своих приходов, они сосредоточены на хозяйственных проблемах. Да, стройка нужна. В том же Коростынском храме, которую окормляет о. Николай, тоже шла работа: специалисты ремонтировали кровлю на куполах, красили кресты. Но ведь кроме храма существуют еще и небо, и звезды...
На одном из погостов выпили водки. Немного, по три рюмашки. "Зря мы это, – ворчал батюшка, – теперь женщины будут как коровы". Так оно и вышло, впрочем, через несколько километров дамы "рассосались", путь продолжили только мужчины.
— ...Все спрашивают, зачем крестные ходы? - Говорил на привале о. Николай. - А мы просто восстанавливаем нить, которая соединяла Россию в одно целое...
Об этом мы беседовали в одной из церквей, в селе Горцы. Так село назвали, когда в Россию сослали чеченов во времена Кавказской войны (не нынешней, а тогдашней, 150-летней давности). Ныне в селе новые "горцы" обитают — цыгане, которых здесь несчетно. Никто их ниоткуда не выселял, сами себе нашли пристанище. Цыганские девочки гордо несли хоругви по Горцам, батюшка благословлял и окроплял святой водой всех. Под одним небом ведь ходим...
…На следующий день после крестного хода, в Коростыни, я поговорил с профессором М.Н. Петровым. Он рассказал о том, что кровавые междоусобицы были характерны для всего "цивилизованного" мира XV века. И Франция, и Германия тогда тоже стремились к объединению, но получалось у них туго. Именно в эту эпоху Макиавелли писал свой трактат о волевом государе и сильном государстве. В русских землях, в среде священства шла политическая дискуссия между т.н. нестяжателями и иосифлянами о том, какой будет Русь. В итоге победили последние, что помогло усилению Московии...
Итак, 1471 год был один из самых трагичных в русской истории. Правящая верхушка одного из славянских государств порешила уничтожить верхушку другого. Оно конечно, русские убивали русских и до того, но не хватало решительности. Великий Новгород со своим населением в 40 000 тогда превосходил Париж и Лондон, а что уж говорить о Берлине. Но поднималась Москва и множились ряды ее союзников. Новгород хранил свою независимость, но, когда сила его ослабла, новгородцы захотели призвать править собой ставленника польского короля Казимира (изгнанного из Киева Михаила Олельковича). Москва взяла верх, она заставила подписать Новгород кабальный мирный договор. Но с того самого 1471 года Русь (теперь уже в лице Московского государства) воспринималась не как поставщик пушнины, а как сильный игрок на поле мировой политики.
Здесь есть один коварный момент. И последователи Нила Сорского (нестяжатели), и адепты Иосифа Волоцкого выступали за единодержавие. Всего несколько лет смутного времени, наставшего после падения казалось бы незыблемого престола — и Русь безнадежно отстала от Европы. Более того: 500 с лишком лет прошло, а Русь все еще "строит вертикаль", ее правители пытаются удержать народы, стремящиеся к независимости. И методы борьбы все те же: "Недовольны? Карательную экспедицию на вас! В крови потопим!"
Любой стране нужен лидер. В Новгороде 1471-го таковой оказалась вдова посадника Марфа Борецкая, поведшая не слишком умную политику по отношению к Москве (на Новгородчине до сих пор говорят: "Эх, опять послушались бабы, не сделали наоборот — и вот..."). Мелкие княжества предпочли подчиниться молодому и сильному Ивану Васильевичу, пробившемуся на великокняжеский престол при помощи жестокости и ума. Да, Ивану III можно вменить в заслугу, что он покорил Великий Новгород. А вот Киев был потерян (и об этом позже мы поговорим обстоятельно). В итоге Московское государство (в особенности при внуке победителя Шелонской битвы Ивана III, Иване IV Грозном) пришло к деспотии, управляемой вручную "вертикали власти", движение которой зависит от любого каприза (а то и маниакального приступа) "доброго царя–батюшки".
А ведь Новгород-то в свое время спасла именно Москва! Точнее, Восточная Русь, столицей которого был град Владимир. Это случилось в 1238 году, в годину нашествия татар. Русские князья, сдав Батыю Ростов, Ярославль, Тверь, Торжок, Дмитров, Кострому, Москву и много других городов, встретили татар на реке Сить. Мы уже касались этого ужасного события. Да, проиграли, но татары были измотаны и отказались от планов похода на богатый Новгород.
Прошли после Ситской битвы два с лишком столетия. Московия, сотрясаемая татарскими набегами и унижаемая поездками великих князей за ярлыком в Орду, существовала на постоянном военном положении. Новгород откупался от Орды и развивал свою демократию. Так продолжалось до той поры, пока Орда не ослабла, а Москва не почувствовала своей силы.




В цыганском поселке

Партия Марфы Борецкой приучала новгородцев к мысли о неизбежном союзе с поляками. Была в Великом Новгороде и промосковская партия, однако она была слаба — по причине того, что новгородцы в массе своей считали Москву пропащей. "Литовская" партия послала к царю Казимиру посольство звать "на кормление" Михаила Олельковича, ревнителя православия и восстановителя Печерской обители в Киеве. Вече составило проект договора с Казимиром, по образцу договорных грамот с великими князьями. Согласно проекту, королю не дозволялось строить костелов на Новгородчине, а Новгородская епархия приобретала автокефальность. Узнав о сепаратном сговоре, Иван Васильевич послал в Новгород посольство, которое с позором было изгнано. Мосты были сожжены.
Москва собрала незначительную силу (летописи сообщают цифру 7000), но это были профессиональные воины. Новгородцы отвыкли от воинственности и на войну противники Москвы вынуждены были гнать плотников, гончаров да перевозчиков. Всего в новгородское ополчение было собрано около 40 000 человек. Есть мнение, что летописцы приврали и численности войск так сильно не разнились, но суть не в этом.
…Иван Васильевич III во главе войска выступил из Москвы 20 июня. Накануне похода он раздал милостыню, помолился перед гробницами московских святых и принял благословение митрополита. Московские отряды воеводы Данилы Холмского и их псковские союзники уже без пощады опустошали Новгородскую землю. Каратели изъявляли остервенение неописанное: новгородцы-изменники казались им хуже татар. К несчастью для новгородцев, лето этого года выдалось на редкость засушливым: так спасавшие ранее непроходимые лесные топи пересохли.
Первая стычка, аккурат у Коростыни, возникла 23 июня. Новгородцы думали напасть внезапно, на ушкуях — с озера. Москвичи вовремя заметили противника и бросились на них не мешкая. Были убиты 500 новгородцев, многих взяли в плен. Пленным отрезали носы и губы — с тем и отпустили.
Изуродованные воины навели на Новгород оцепенение: татарский обычай, примененный москвичами, возымел действие. Надежда была на Казимира и к нему был послан гонец. А войско новгородское двинулось вверх по реке Шелонь — по левому берегу. Москвичи пошли по правому берегу. Были моменты, когда войска оказывались друг от друга в досягаемости полета стрелы. Но не стреляли, а лишь переругивались, поливая друг друга (а по большому счету, брат брата) грязными словами. Московский летописец трактует это так: "Окаянные как псы лаяли износя хульныя словеса на самого великаго князя..." У речки Дрянь остановились ночевать.
В войске Ивана III состояли отряды касимовских и мещерских татар. Вступив на Новгородскую землю, московские воеводы, выполняя волю Ивана III, принялись действовать точно так же, как действовали татары во время своих набегов на русские земли. Сын Василия Темного умел быть беспощадным, к тому же два века постоянного общения с Ордой многому научили благородных потомков Всеволода Большое Гнездо.
Татары научили московитов использовать великую силу страха — которую латиняне называли "террором". Захватчики посылали вперед самых отъявленных головорезов, своими зверствами над местным населением способные поднять и погнать перед войском сокрушительную волну паники.
Вскоре из Пскова против Новгорода выступили около 10 тысяч псковичей. Командовал ими московский воевода князь Василий Шуйский. В жестокости это войско не уступало московскому. В Новгородской земле псковские отряды тоже уничтожали селения, грабили мирных жителей и сжигали их вместе с домами. По замечанию летописца, таких ужасов войны Новгород не испытывал со дня своего основания.
Стремясь прекратить насилие и не допустить соединения псковского войска с московским, новгородцы собрали многочисленную рать и послали ее против псковичей. Узнав об этом от новгородских предателей, Иван III приказал князю Даниле Холмскому идти на помощь к псковским полкам.
В ночь на 13 июля оба войска ночевали на противоположных берегах реки. Утром же москвичи с боевым кличем "Москва–а–а!!!" бросились с высокого берега Шелони — и рванули в атаку. Новгородцы были убеждены, что враги утонут, однако москвичи попали на невесть откуда взявшийся брод. Крикнули новгородцы: "Святая София и Великий Новгород!" — и началась сеча. Новгородцы стали прогонять москвичей за Шелонь, они были воодушевлены своим значительным превосходством, но вдруг сзади на них напал отряд... конных татар! Больше двух веков для Новгорода татары были будто черти из ада, нечто не от мира сего... К тому же воевода москвичей Холмский приказал стрелять не в людей, а в лошадей; лошади у новгородцев едва оторваны были от мирных работ, они были необстреляны.
Новгородцы имели опыт сражений только с тяжеловооруженной рыцарской конницей и пешими ливонскими латниками, а москвичи давали им жестокие уроки "московского боя" — со стремительной и маневренной конницей, степной ловкостью в седле, меткой и быстрой стрельбой из лука, устрашением неприятеля диким криком несущейся вперед лавины всадников.
Среди новгородцев поднялась паника. "Господь ослепил их, - говорит современник, - поглощена была мудрость их; бежали в леса, бежали в болота, более счастливые, у кого кони были пошибче, летели без оглядки до тех пор, пока кони под ними не падали и не испускали дух; а некоторых кони донесли до Новгорода, да они со страху не узнали его и бежали мимо него..." И все еще раздавался у них в ушах страшный крик: "Москва–а–а!!!"
Новгородцев погибло 12 000 человек. Было взято много пленных; так же москвичи захватили новгородские знамена и договорную грамоту с Казимиром. К нему новгородские послы так и не пробились: их не пустили ливонцы, ненавидевшие как москвичей, так и поляков с литовцами.
 27 июля великий князь прибыл в Коростынь. Туда же пришли новгородские послы и били к нему челом: "Господин великий князь Иван Васильевич Всея Руси! Господа ради, помилуй виновных пред тобою людей Великаго Новгорода, своей отчизны! Покажи, господине, свое жалование, смилуйся над своею отчиною, уложи гнев и уйми меч..."
Некоторые историки утверждают, что Новгород покорила не Москва вовсе, а часть Золотой Орды, "Московский улус". Мол, азиаты поглотили европейский оплот славян. Вопрос сложен и вполне имеет право обсуждаться — и мы его чуть позже разберем подробнее. Предводителей новгородского войска Иван III с восточной жестокостью приказал казнить. Некоторых бояр он повелел бить кнутом, других — отправить в кандалах в московские темницы. Простых новгородцев великий князь, желая показать свое милосердие, отпустил на свободу.
Сначала известие о Шелонской катастрофе посеяло в Великом Новгороде панику. Но затем значительная часть новгородского общества сплотилась и решила защищать Отеческие гробы до конца. Новгородцы стали спешно вооружаться, готовить город к осаде и уничтожать изменников. Промосковская партия, до этих пор почти открыто раскалывавшая общество, вынужденно замолчала. Иван III понимал, что более решительные действия сплотят новгородцев еще крепче, и тогда война примет затяжной характер. Подпольная деятельность его сторонников в Новгороде сделают свое дело, и новгородцы смирятся с поражением.
Так и произошло. Понадобилось немного времени, чтобы новгородцы потеряли волю к сопротивлению. Большинство из них пришло к выводу, что достаточных сил для обороны Великого Новгорода нет, а продолжение войны приведет лишь к уничтожению города и массовой гибели его жителей. С другой стороны, поднявшая голову промосковская партия сделала все, чтобы убедить новгородцев пойти на переговоры с великим князем.
Под Коростынь в московский лагерь отправилось посольство во главе с владыкой Феофилом. И составлены были две договорные грамоты. По одной из них Великий Новгород отрекался от союза с Казимиром; по другой Новгород попадал в зависимость от Москвы, отступался от ростовских и белозерских земель, обязывался заплатить великому князю 15 500 "деньгами в отчет". Иван по милости скинул одну тысячу. Полностью исчезала и церковная независимость Новгорода.
На удивление новгородцев, Иван III в своих требованиях оказался относительно умеренным: он оставил новгородцам самое главное для них — традиционное государственно-общественное устройство. Иван III не любил спешить; на первом этапе присоединения Новгорода он посчитал достаточным того, что новгородцы, сохранив видимость суверенитета, признали свою землю вотчиной Москвы.
План Ивана состоял в том, чтобы постепенно изменить природу новгородской государственности и только после этого уничтожить ее внешние атрибуты. Помочь осуществить этот план должны были новые рычаги власти, которые московский великий князь получал в Новгороде в соответствии с Коростынским договором, и промосковская партия.
Новгородский вечевой колокол потерял свое звание далеко не сразу — в 1478 году он был увезен в Москву. Вроде бы все, с сепаратизмом покончено. Но есть одна странная деталь духовной жизни Новгорода. Поставлен был новгородским владыкою московский протопоп Симеон, переименованный после принятия сана в Сергии. Как и нынешние москвичи, он был надменен и горд, везде он давал понять, что пришел пасти плененных и порабощенных яко заблудших баранов. Пришел он в Сковородку (район средневекового Новгорода) и посмеялся над гробом почитаемого новгородцами владыки Моисея: "Что я буду этого смердьячего сына смотреть?!" Но, когда он расположился во владычных палатах, стали к нему по ночам являться усопшие новгородские владыки. А после уже и днем, будто наяву приходили святые да праведники. Они твердили: "Не по правилам ты осмелился сесть на новгородский престол! Оставь его..." Сергий-Симеон сперва бодрился, но вскоре сделался как помешанный: выйдет из кельи без мантии, сядет под стенами Святой Софии, и глядит бессмысленно. Через десять месяцев его больного свезли в Троицкий монастырь.
Москвичи, впрочем, придумали объяснение: новгородцы, мол, отняли ум у владыки колдовством. Преемников Сергия-Симеона усопшие новгородцы уже не беспокоили.







ИНАЯ РУСЬ

Все древнейшие памятники русской письменности связаны с именем Великого Новгорода. Самая старая из дошедших до нас русская рукопись, "Остромирово Евангелие", была написана в 1057 году по приказанию новгородского посадника Остромира. Древнейшая русская грамота, дожившая до нашего времени в подлиннике — это грамота князя Мстислава Владимировича, данная им Юрьеву монастырю под Новгородом около 1130 года. Новгородское происхождение имеет и древнейший частный акт — вкладная Варлаама Хутынского конца XII века. Новгородского же происхождения и древнейшее завещание — духовная Климента XIII века. Два старейших списка русской летописи написаны все в том же Великом Новгороде. Возможно, здесь дело случая, но мы так еще и не поняли, бывает в истории случайное или нет.
Славяне, заселившие территорию возле озера Ильмень, вошли в историю под именем "ильменских словен". Их язык имел много диалектных признаков южнославянских наречий, особенно — словенского и сербского. Возможно, на берегах Волхова и Ильменя произошла встреча южных славян с другим славянским племенем, и скорее всего это были псковские кривичи, чей говор имел большое сходство с диалектом славян, населявших территорию нынешней Польши. Лингвистический анализ берестяных грамот средневекового Великого Новгорода показывает, что древний новгородский диалект возник именно при слиянии говоров псковских кривичей и ильменских словен.
В 1970–1980-е годы археологи открыли, что современному Новгороду предшествовало поселение IX–X веков на так называемом Рюриковом городище, находящемся в двух километрах к югу от нынешнего детинца. Население Городища в основном состояло из местных жителей и скандинавских переселенцев, которые быстро слились в единое общество. Характерно, что ''варяжская'' окраска материальной культуры Городища, как и в других местах на Руси, исчезла к концу X века, то есть довольно быстро. А о судьбе и значении Старой Руссы, да и всего Южного Приильиенья мы уже говорили ранее.
На границах Новгородской земли этническая карта имела несколько другую форму. Обычно порубежные города Великого Новгорода состояли из двух общин: русской и неславянской (карельской, водской, вепской). Эти укрепленные поселения исполняли роль "буфера", что благоприятно влияло на развитие Новгородского государственного объединения.
В X и XI веках в Великом Новгороде княжили старшие сыновья великих русских князей. По сути, они выполняли функции наместников, власть которых была во многом ограничена правами новгородцев. Эти князья знали, что Новгород для них является неким ''ритуальным рубежом'', за которым их ждет Киевский стол, а посему не были склонны бороться за усиление своей власти над Северо–Западной Русью.
В конце XI века новгородские бояре добились учреждения новой высшей государственной должности: посадника. Избирали такового представители боярства, что, согласитесь, не слишком коррелирует с демократическими принципами. Учреждение этой государственной должности еще более ограничило власть князя.
Когда князья нарушали договор, новгородцы таковых попросту изгоняли. Иногда они поступали с ними еще более сурово. В 1136 году, обвинив князя Всеволода в нескольких проступках, новгородцы посадили его вместе с женой и детьми под арест. Свободу он со своей семьей получил только через семь недель, когда в Новгород прибыл новоизбранный князь. Спустя несколько лет после этого случая в заключении побывал и другой Рюрикович — князь Ростислав. В 1209 году новгородцы посадили под стражу даже князя Святослава, сына великого князя Владимирского Всеволода.
Каждый из великих князей обязан был делом добиваться уважения со стороны новгородцев, и, что характерно, — добивались. Правнук Владимира Мономаха князь Мстислав Ростиславич Храбрый отстаивал свободу Великого Новгорода, чем заслужил восторженною любовь новгородцев.
Мстислав удалой, будучи князем небольшого удела Торопецкого, узнал о том, что великий князь Всеволод со своим сыном притесняет Великий Новгород. Мстислав заявил новгородцам: "Кланяюся Святой Софии, гробу отца моего и всем добрым гражданам. Я сведал, что князья угнетают вас и что насилие их заступило место прежней вольности. Новгород есть моя отчина: я пришел восстановить древние права любезного мне народа!"
 Впечатленные новгородцы тотчас избрали Мстислава своим князем и под его началом выступили против войск великого князя Всеволода, который, видя их решимость, тотчас заключил с Новгородом мир. Под предводительством Мстислава Удалого новгородцы одержали немало славных побед. Новгородские воины были преданы своему князю беззаветно и, идя с ним в очередной поход, говорили: "На жизнь и на смерть готовы с тобой!" Он умер в молодых летах в Великом Новгороде и был единственный из избранных новгородских князей, которым досталась честь быть погребенным в Святой Софии. Память его до такой степени была драгоценна для новгородцев, что гроб его стал предметом поклонения, и он впоследствии был причислен к лику святых.
На новгородских монетах изображали вовсе не князей, а небесную покровительницу Новгорода, Софию, которую новгородцы представляли ангелом, олицетворяющим мудрость. На монетах чеканилась надпись: "Великаго Новгорода". А вот на монетах других русских княжеств всегда стояли имена князей.
Великий Новгород не был единым городским образованием, а состоял из поселков. Ильменские словене занимали восточный берег Волхова и называли свой городок Холмом или Славном. Напротив этого поселения, на западном берегу Волхова в IX веке возник городок Людин; его основали кривичи, выходцы с территории современной Польши. На этом же берегу Волхова располагался Неревский поселок, который принадлежал местному финно-угорскому племени.
Д. С. Лихачев писал: "Городское благоустройство Новгорода оставляло позади себя многие города Западной Европы. Уже в XI веке в Новгороде мостили улицы… Между тем, главная улица Парижа была впервые замощена в 1184 году. В Западной Европе первые мостовые появляются лишь в конце XII века… Вдоль улиц были положены желоба и трубы для сточных вод. Ярославово Дворище имело первый в Северной Европе водопровод, по которому в деревянных трубах бежала чистая ключевая вода".
 Стоит напомнить: именно Великий Новгород стал колыбелью династии Рюриковичей. Новгородский князь Олег с войском, состоявшим из варягов, словен и других подвластных ему племен, захватив Киев, сделал его столицей новой славянской державы. Под предводительством Олега новгородцы вместе с киевлянами совершили победоносный поход на Константинополь, столицу Византийской империи.
Великий Новгород почти триста лет превосходил Москву по всем показателям цивилизационного развития, а уступал ей разве что в ратном деле. Но с военной силой — что показывает история Золотой Орды — соседствует еще и пассионарная мощь, иначе говоря, способность к самосохранению народа. Москва подавила Новгород (я все время приписываю "Великий", ибо не забываю о "Нижнем") ради сохранения самой русской цивилизации.
Немного об особенностях новгородской демократии. Власть веча опиралась на всех граждан-воинов, которые являлись в Великий Новгороде и полицией, и армией. Примерно так же самоорганизовывались полисы в античной Греции. Современная демократическая олигархия правит простым народом, имея в руках "дубинку" в виде силовых структур, а так же ''карманные'' СМИ, основательно вправляющие мозги, а в Великом Новгороде само вече было "дубинкой" для зарвавшихся политиканов. Так, в 1207 году вече осудило посадника Димитрия и его братьев, друживших с великим князем Всеволодом, за введение многих незаконных налогов. Дома осужденных новгородцы сначала опустошили, а потом уничтожили путем сожжения. Имущество семьи посадника, включая села, было продано, а вырученные деньги разделили между гражданами.
М. Н. Тихомиров утверждает: "Вечевые традиции Новгорода опирались на "черных людей". Мужи новгородцы, свободные люди, составляли основу новгородского ополчения. Это было "бюргерство" русского средневекового города, устойчивое, крепкое население, имевшее значительные права, подтвержденные официально документами Великого Новгорода, дававшего грамоты и от имени "черных людей" — основной массы новгородского населения".
Но с ростом города огромная толпа становилась не слишком удобным инструментом управления государством. В этой ситуации новгородцы создали более компактное вече, на которое собирались не все новгородские граждане, а только полномочные представители улиц и концов. При этом новгородцы ничего особенного не изобрели: так поступали во всех демократических государствах, когда число граждан значительно увеличивалось. И все же общегражданское вече отменено не было; оно продолжало собираться в особых случаях. Но со временем его функции все в большей и большей степени стали переходить к малому вече или, как его еще называли, собранию "трехсот золотых поясов".
Малое вече собиралось возле Никольского собора. Тщательные археологические исследования вокруг этого храма обнаружили площадь, на которой могли разместиться скамьи для 300–500 человек (по летописным свидетельствам на вече сидели). Граждане Новгорода стояли на улицах, примыкавших к вечевой площади, при этом живо выражая свое отношение к происходящему на заседаниях малого веча, напоминая "золотым поясам" о том, чьи интересы те обязаны защищать.
В Великом Новгороде существовали уличные и кончанские вечевые собрания. На них решались местные проблемы, а также предварительно обсуждались общегородские вопросы. Вместе с ростом города значение кончанских собраний усиливалось: на них выбирали представителей от городского конца, которым делегировалось право высказывать мнение и принимать решение от имени граждан всего района. Такими представителями, как правило, были бояре, богатые купцы и влиятельные жители города.
"Верховными сюзеренами" новгородского боярства были Святая София и Господин Великий Новгород. Бояре служили только Богу и своей республике, равноправными гражданами которой они являлись и по рождению, и по духу. В Новгородской республике боярство являлось потомственным сословием, в Московском же государстве — чиновничеством. В Москве чин боярина жаловал царь, в Новгороде свой статус боярин должен был заслужить и поддерживать только личной доблестью. По сути, в Новгородской республике бояре были коренной аристократией, получавшей государственные чины, а в Москве бояре являлись государственными служащими, ставшими со временем потомственной аристократией.
Новгородские бояре постоянно проживали в столице и только изредка навещали свои сельские вотчины. Дело в том, что политическая жизнь Великого Новгорода била, что называется, ключом, и продолжительное отсутствие боярина фактически выводило его из круга своего привилегированного сословия: такова особенность любой демократии.
Внешним проявлением национальной идеи Новгородской республики было прославление Господина Великого Новгорода и созидание его политического могущества. Но еще более важной составляющей частью национальной идеи являлось служение Святой Софии. "Умрем за Святую Софию!" — таков был боевой клич новгородцев. На поле брани они умирали не за какие-либо общественно-государственные институты, а за Божию Правду, которую свято хранил Великий Новгород.
Московская пропаганда, оправдывая нападение Ивана III на Великий Новгород, обвиняла его жителей в религиозной ереси. Некоторые историки, бездумно повторяя выдумки московских придворных летописцев, до сих пор изображают Новгород рассадником ересей на Святой Руси — и, кстати, обоснованно. В свое время русских людей особенно поразила так называемая ''ересь жидовствующих''. Дело обстояло так: 8 ноября 1470 года из Литвы в Великий Новгород вместе с князем Михаилом Олельковичем прибыл некто Схария, еврей по национальности. К нему вскоре присоединились еще два ''жида'': Иосиф Шмойло-Скарявей и Моисей Хануш. Преподобный Иосиф Волоцкий в своем "Просветителе" сообщает, что Схарии удалось обратить в ересь нескольких новгородцев, и они "отверглись Христа и всего христианства". И уже мало кто разумел, что летом 1471 года Новгород вошел в состав Московского государства, поэтому ответственность за произошедшее нес Иван III. С еретиками и чародеями обычно не церемонились: привязывали камень да бросали с моста в Волхов. Еретиков очень быстро выявили и начали преследовать. Так они, представьте себе, перебрались в… стольный град Москву, где обратили в еретичество немалое число московских вельмож. К ереси примкнули даже митрополит Зосима и невестка великого князя Елена!
Еще раз обратимся к событиям, предшествующим Шелонской битве. В 1393 году новгородцы отказались платить дань Москве и признать московского митрополита судьей в гражданских делах. В ответ войска великого князя Василия Дмитриевича штурмом взяли Торжок. Однако, когда они оставили город, его жители тотчас восстали против москвичей. Великий князь приказал повторно захватить Торжок и привести зачинщиков восстания в Москву. Осужденные на смерть, бунтовщики "исходили кровию в муках: им медленно отсекали руки, ноги и твердили, что так гибнут враги государя Московского".
Возмущенные новгородцы на судах по рекам вторглись в северные пределы Московского княжества. Они взяли приступом Кличен и Устюжну, сожгли Устюг и Белозерск. Во время своих вторжений новгородцы пользовались разбойничьей тактикой ушкуйников. О кровавых набегах викингов написано во всех школьных учебниках. Однако мало кто знает, что самих жителей далеких норвежских поселков охватывала паника, когда в их фьордах появлялись чужеземные корабли. Это и были новгородские ушкуйники.
Ушкуи использовалось как для военных, так и для торговых целей. Ушкуйники славились как отважные воины, умело действовавшие как в пешем, так и в конном строю. Они не стремились к единой цели. Ушкуйники наносили удары по врагам Господина Великого Новгорода и более всего искали воинских подвигов. А в перерывах между решающими битвами искали других приключений. Некоторые ватаги ушкуйников домогались только добычи, поэтому в летописях частенько повествуется о злодействах ушкуйников.
Столкновения Великого Новгорода со Швецией были злой традицией, и в основном происходили таковые из-за Финляндии. С древнейших времен племена сумь, емь и чудь зависели от Великого Новгорода, которому платили дань. Отношения между новгородцами и финскими племенами носили довольно мирный характер, благодаря чему на подчиненных Новгороду территориях не нарушался местный уклад жизни, в то время как шведская экспансия сопровождалась его ломкой. Войны за обладание Финляндией длились с XII по XIV век.
В 1320 году на северные владения Новгородской республики напали норвежцы. В ответ ушкуйники совершили морской поход к берегам Норвегии и разорили область Финмарнен. В 1323 году они опустошили норвежскую область Халогаланд. Набеги ушкуйников нанесли норвежцам столь значительный урон, что правители северной страны даже обратились к римскому папе с призывом объявить крестовый поход против русских. Собственно, понтифик проигнорировал идею, а чем обычно заканчиваются походы против русских, мы отлично знаем.
Часто ушкуйники грабили татарских купцов и разоряли волжские города. Если новгородское вече не давало позволения на такие походы, то, очевидно, смотрело на них сквозь пальцы, и, по общим понятиям того времени, пограбить и побить "басурман" не представлялось значительным грехом. В 1360 году новгородские ушкуйники напали на татарский город Жукотин, разорили его, набрали там всякого добра и стали лагерем в Костроме. Татарские князья обратились с жалобой к хану Хидырю, который, вняв, прислал к русским князьям послов с требованием выдать ему новгородских разбойников. Владимирский, нижегородский и ростовский князья, подчиняясь воле хана, пленили ушкуйников и выдали их татарам. О мере наказания нам ничего не известно. Впоследствии, мстя за своих ''братушек'', ушкуйники разграбили и сожгли и Кострому, и Нижний Новгород, не щадя даже единоплеменников, если те шли против них.
В 1365–1366 годах ушкуйники на двухстах суднах под предводительством трех бояр опять совершили грабительский по Волге. Великий князь Димитрий пожаловался на них новгородскому вечу за то, что эти молодцы якобы разорили под Нижним Новгородом его московских купцов. С 1360 по 1375 год ушкуйники совершили восемь больших походов на среднюю Волгу, не считая малых налетов. В 1374 году они в третий раз взяли город Булгар, затем пошли вниз и взяли сам Сарай — столицу Великого хана. В 1375 году новгородцы на семидесяти ушкуях снова пошли Булгар и Сарай. Правители Булгара, наученные горьким опытом, откупились большой данью, зато ханская столица Сарай была взята штурмом и разграблена. Затем ушкуйники спустились вниз по Волге к ее устью. Правитель Астрахани хан Салгей, тотчас выплатил дань, затребованную новгородцами. Усыпив бдительность ушкуйников, он заманил их в западню и большую часть перебил.
Факт, что добиться от новгородцев покорности ордынским ханам смог только Александр Невский, и все же их борьба за свои права не осталась безрезультатной. В Великом Новгороде никогда не было ни представителей хана — баскаков, ни откупщиков ордынской дани, и Новгород самостоятельно собирал "ордынский выход".
До определенного времени Новгородская республика, как буферное государство, устраивало и Восток, и Запад, ведь европейские страны не горели желанием войти в непосредственное соприкосновение с Ордой. Монголы ясно понимали, что Северная Европа является сложившейся международной общностью, у которой существуют не только внутренние конфликты, но и внешние интересы. В случае нападения на Великий Новгород ханам неминуемо пришлось бы иметь дело со своего рода системой североевропейской безопасности.
Что же касается противостояния с Москвой… Для новгородцев присоединение к хотя родственному, но враждебному государству оказалось событием несравненно худшим, чем ордынское иго. Москва не довольствовалась данью, ее нужен был сам Великий Новгород. Орда же, исправно получая новгородский откуп, была этим вполне довольна. Впрочем, не оставался без выгоды и Новгород. В кризисных ситуациях на западной границе он всегда мог прибегнуть к помощи Орды, как к своему сюзерену.
Покровительство Орды приносило немалую пользу и новгородской торговле. Новгородцы беспрепятственно путешествовали по просторам ордынской империи и на выгодных условиях совершали сделки с восточными купцами. По оценкам некоторых историков откуп, который Новгород платил Орде, являлся совсем небольшой платой за привилегии в торговле на Востоке.
Проблема Великого Новгорода состояла в том, что он не имел прямых связей с ордынскими правителями: отношения строились только через Москву. Она же, монополизировав статус посредника между Ордой и другими русскими землями, пользовалась этим положением в своих интересах, причем московские князья не упускали случая погрозить строптивцам или даже "отстегать их ордынской плетью".
Заимствуя достижения Запада в хозяйственной, производственной и военной сферах, новгородцы строго блюли от западноевропейского влияния свою веру, культуру, быт и национальные традиции, и они ни в коей мере и ни в каком отношении не испытывали перед западными соседями комплекса неполноценности. Наоборот, новгородцам было свойственно смотреть на Запад свысока и даже пренебрежительно — ведь они хранили веру, которая в их представлении была единственно истинной. С другой стороны, для новгородцев единство Руси было немыслимо без правления потомков Рюрика. Они принимали на княжение Рюриковичей и этим показывали свою неразрывную связь со всей Русской землей.
Южная Русь после утверждения господства Орды и под давлением обстоятельств в итоге приказала долго жить, а Господин Великий Новгород, имея возможность обособиться от попавшей в зависимость к Орде Восточной Руси, остался верен общерусскому единству. Когда Великий Новгород остался один на один с Москвой, под властью короля Казимира соединилась значительная часть русского мира. Да, в Литовском государстве русские не были державообразующим народом, однако по благосостоянию и свободе они стояли выше собратьев, находившихся под властью Москвы.
В будущем Москва создаст империю, где русские, по сравнению с другими народами, входящими в державу, будут находиться по многим параметрам в… худшем положении. Защищаясь от агрессии Москвы, новгородцы, кроме Литвы, могли обратиться за помощью к Швеции, Ливонии или даже Орде, но не стали вовлекать во внутренний русский конфликт иноземцев. Несмотря на смертельную угрозу своей независимости, они остались преданны идее "русского мира". Но в итоге получилась русская война.













ТВОЮ Ж МАТЬ…

Здесь я расскажу о том, как Киев потерял духовный статус "матери городов русских". Тем более что на самом деле он был "отцом". Приведу некоторые положения книги В.И. Семененко и Л.А. Радченко "История Украины с древнейших времен до наших дней", изданной в 2002 году в Харькове. Это произведение я выделил благодаря весьма трезвой позиции авторов.
Богдан Хмельницкий полагал, что русский (а вкупе и украинский) народ ведет свою родословную от скифов; на его похоронах генеральный писарь С. Зорька назвал гетмана "руським Одонацером", имея ввиду полумифического вождя варваров-русинов (ругов) Одоакра, который во второй половине V века захватил Рим и правил им на протяжении четырнадцати лет.
Интересно, что само слово "украинцы" впервые широко начал употреблять Т. Г. Шевченко. Название "Украина" в известных нам источниках в первый раз употреблено в "Sermons" византийского теолога Григория (середина XI века), вторично — в Ипатьевской летописи в связи со смертью переяславского князя Владимира Глебовича в 1187 году. Впрочем, происхождение этого термина так и остается неясным. До "Украины" в сегодняшнем понимании этого слова за тысячелетие был пройден непростой путь, который в частности пролегал и через "русские" периоды.
Согласно одной из гипотез, ядром формирования Киевской Руси стало племя полян. Согласно арабским источникам, к середине IX столетия существовали три восточнославянских политических организма: Куявия на территории Киевской земли, Славия — объединение ильменских славян и некоторых этносов Прибалтики, ставшее Псково-Новгородской землей, и Арсания в Приазовье и Причерноморье — будущее Тьмутараканское княжество.
В начале VIII века Хазарский каганат, вероятно, подчинил племена полян, северян, радимичей и вятичей, вынудив их платить дань. В то же время хазары оказывали восточным славянам неоценимую услугу, а именно прикрывали пока еще формирующуюся Русь от набегов кочевых племен. Столица Хазарии, Итиль находилась севернее нынешней Астрахани, поэтому Каспийское море долго называлось Хазарским. Подчинив часть восточных славян, хазары предоставили им ряд привилегий: наши (вероятные) предки имели право служить в хазарском войске (каганат воевал с арабами и персами) и вести торговлю через Черное море и Каспий с Багдадским халифатом.
К VIII веку Хазарская империя стала самым могущественным государством Восточной Европы. Часть хазарской аристократии приняла от еврейских переселенцев иудейскую религию, после чего каган Овадил объявил ее государственной. Недовольство таким решением в стране было подавлено, а, впрочем, в Хазарии мирно уживались христиане, мусульмане, иудеи и язычники.
Как считают некоторые историки, освободили жителей Киевской земли от уплаты дани хазарам князь Аскольд и его брат Дир, предводительствовавшие скандинавскими наемными дружинами. Неясно, соответствует ли истине легенда об основании Киева неким Кием, его братьями Щеком и Хоривом, а так же сестрой Лыбидь в VI веке. Происхождение вышеназванных лиц так и не выяснено, а версия о том, что они являлись племянниками скандинавского князя Гвитсерка, не имеет твердых доказательств. В одной из редакций "Повести временных лет" Аскольд и Дир обозначены как "варяги". В.О. Ключевский считал, что именно Аскольд основал государственность Киевской Руси.
После смерти правителя Великого Новгорода Рюрика его воевода Олег организовал около 882 года поход на Киев, убил Аскольда и объединил Киевскую землю с Северо–Западной Русью. Олег ходил походами на Византию в 907 и 911 годах. Возможно, вечевой, республиканский Великий Новгород не нравился Олегу, и он предпочел править в автократическом монархическом Киеве. Характерно, что, дабы обезопасить Киевскую землю от норманнских отрядов, Олег ежегодно платил Новгородскому княжеству по 300 гривен дани.
Новгород и Полоцк являлись серьезными соперниками Киеву. Достаточно отметить, что с 860 года им платили дань прибалтийские племена. Зачастую чисто символическая и незначительная по объему (в основном рыбой и янтарем), она, однако, свидетельствовала о формальном признании сюзеренитета этих княжеств. При Олеге, Игоре и Святославе племена ливов, эстов и ижора участвовали в походах на Византию в составе дружин русичей и варягов.
В начале X века верховенство Киева признали 12 племен, но созданное Олегом государственное образование было организационно аморфным, племенные союзы сохранили широкую самостоятельность, а их верхушка— богатство и власть. Лишь борьба с кочевниками и походы на Византию, сулившие большую добычу, заставляли племена объединяться.
После Олега Киевской Русью правил Игорь, положивший начало династии Рюриковичей на Киевской земле. Согласно летописи, он женился на Ольге, происхождение которой для историков неясно. Одни считают ее внучкой славянского князя Гостомысла, другие — дочерью болгарского царя Бориса I, третьи именуют Хельгой — дочерью скандинавского воеводы или гражданкой Пскова.
Отношения Игоря с Хазарским каганатом складывались враждебно, поэтому, когда император Византии Роман I призвал князя наказать хазар за преследования христиан, Игорь в 940 году послал воеводу Хельга с войском громить хазарские поселения в Крыму. Сам же киевский князь, пытаясь овладеть побережьем Черного моря и принудить Византию неукоснительно выполнять условия предыдущих договоров с Русью, совершил морской поход на Царьград. 8 июля 941 года греки сожгли корабли русичей "греческим огнем" и оставшиеся в живых воины бесславно вернулись на родину.
Со смертью Игоря некоторое время Киевской Русью управляла его вдова, великая княгиня Ольга. Она жестоко отомстила деревлянам за мученическую смерть мужа, причем, если верить летописи, проделала это трижды. В 946 году Ольга в сопровождении свиты из 100 человек посетила в Царьграде императора Константина VII. Она могла обсуждать с ним перспективы женитьбы ее сына Святослава на византийской принцессе. Неясно, крестилась ли она во время этого визита или акт приобщения к христианству произошел ранее. Согласно летописям, как минимум, Ольга распорядилась построить в Киеве христианскую церковь.
Святослав получил киевский княжеский стол только в возрасте 32 или 34 лет, так как властолюбивая мать, к тому же обеспокоенная враждебностью сына к христианам, долго не допускала его к управлению. Воспитанный в языческих и воинственных традициях (его наставниками являлись норманны Асмуд и Свенельд), Святослав почти все восемь лет княжения пребывал за пределами Руси— в непрерывных военных походах. Хрестоматийно известное его предупреждение противникам "Иду на вы" — не что иное, как военная хитрость. В Киеве Святослав распорядился сжечь христианские храмы и их атрибутику, жестоко преследовал тех, кто принял новую веру.
Уже в первый год княжения Святослав возглавил экспедицию на Оку и Волгу, чтобы заставить вятичей и угро-финнов уплачивать дань Киеву, а не Хазарскому каганату. Он разгромил союзников хазар, волжских булгар и буртасов (мордву). Потом Святослав начал воевать с самой Хазарией, часть территории которой к тому времени захватили печенеги. В 965 году русичи продвинулись к Тмутаракани, разгромили Итиль, а на Северном Кавказе подчинили ясов и касогов — предков современных осетин и черкесов. Святослав оставил киевский престол старшему сыну Ярополку, деревлянскую землю — Олегу, Новгород — Владимиру (внебрачному сыну от ключницы матери Святослава — Малуши). В помощь малолетнему Владимиру он отправил дядю по матери — Добрыню и группу верных княжичу воинов.
Сам же Святослав продолжил агрессивную политику. Весной 971 года греческое войско окружило воинство Святослава в Доростоле. Осада продолжалась более трех месяцев, в результате погибли не менее 16 тысяч русских воинов, и Святослав отказался от претензий на Болгарию и Крым, обязавшись не воевать в дальнейшем с Византией.
Возвращаясь на Русь, Святослав с дружиной был вынужден провести зиму на Белобережье — недалеко от острова Хортицы. Произошло это потому, что византийцы условились с печенегами об уничтожении ханом остатков русской армии. Пробиваясь к Киеву, большая часть измученных лишениями воинов киевского князя пала в бою. Погиб и Святослав, из его черепа хан Куря сделал себе чашу для питья, оковав ее серебром.
Между сыновьями Святослава разразилась братоубийственная война за овладение киевским престолом, в которой победил Владимир. С помощью карательных экспедиций последний подчинил Киеву вятичей на Оке и радимичей на Десне, вернул Перемышль и Червенские города, совершил поход на Волжскую Булгарию. Характерно, что всеми походами руководили воеводы, сам же Владимир оставался в Киеве, обоснованно опасаясь конкурентов.
"Повесть временных лет" передает замечательный анекдот о том, как Владимир принимал представителей различных религий, чтобы убедиться, какая из них наиболее всего подходит для Руси. На самом же деле выбор христианства византийского образца фактически был предопределен всей историей отношений Руси с ромейской империей. Крещению предшествовал военно-политический союз Руси с Византией, о чем мы уже говорили.
По просьбе императоров — братьев Василия II и Константина VIII — великий киевский князь послал шеститысячный отряд варягов для подавления мятежа полководца Варды Фоки. Затем он тайно крестился, получив христианское имя Василий. Но братья отказались выполнить обещание, данное Владимиру ранее, — выдать за него замуж принцессу Анну (ранее, в 985 году они не одобрили сватовства к Анне и сына германского императора). Тогда разгневанный Владимир осадил Херсонес (Корсунь) и после шестимесячной борьбы овладел им. Скорее всего, в октябре 988 года в Херсонесе состоялось венчание Анны и Владимира, а 1 августа 989 года — крещение киевлян. Владимир предупредил жителей: кто откажется от обряда крещения, будет личным врагом князя. Крестились и все 12 законных сыновей Владимира.
В последние годы жизни Владимир рассорился со своими сыновьями Ярославом и Святополком. Когда в Туровскую землю к Святополку прибыл из Германии епископ Рейнборн с предложением объединить церкви Руси с Римом, Владимир приказал посадить в поруб посланца, Святополка и его жену — польскую княжну. Другой сын, Ярослав, которого отец в десятилетнем возрасте послал наместником сначала в Ростово-Суздальскую землю, потом в Новгород, отказался выплачивать отцу как великому киевскому князю дань в размере 2000 гривен, заявив, что намерен оставлять эти деньги для нужд Великого Новгорода. В то же время он безропотно продолжал высылать дань шведскому королевству.
В раннесредневековом Киеве в политическом смысле было, мягко выражаясь, неспокойно. В период с 1139 по 1239 годы там сменились 48 правителей, причем 36 раз княжение продолжалось лишь один год и даже меньше. Не утихали династические войны (их насчитывают более 80), опустошавшие земли. Обыденным явлением стало привлечение князьями союзников из ряда соседних государств или степных племен в этой борьбе за лидерство.
Лейтмотивом стало соперничество за власть между родами Мономаховичей Переяславских и Ольговичей Черниговских. Примерно с 1178 года Новгородско-Псковская земля воспринималась остальными княжествами, в сущности, иностранным государством, ориентирующимся в своих связях на Скандинавию и Западную Европу. Особенно упорно к Киевскому престолу рвался шестой сын Владимира Мономаха, Суздальский князь Юрий Долгорукий. Дважды киевляне выдворяли Юрия из города, в третий раз он был отравлен, и в день его похорон 16 мая 1157 года жители уничтожили всех сопровождавших князя суздальцев. Ипатьевская летопись вышеозначенные события освещает в пропагандистском стиле: "…сел Юрий на столе отцов своих и дедов, и приняла его с радостью вся земля Русская".
Приснопамятный Андрей Боголюбский 12 марта 1169 года с войсками двенадцати князей после двухмесячной осады в очередной раз занял Киев и ограбил Печерский монастырь. Здесь автор Ипатьевской летописи более, так сказать, поэтичен: "…И грабили два дня город, Подолие и Гору, и монастыри, и Софию, и Десятинную Богородицу, и не было пощады никому и ниоткуда. Церкви горели, христиане были убиваемы, а другие связываемы, женщины ведомы в плен, младенцы рыдают, глядя на матерей своих… все повыносили смоленцы и суздальцы и черниговцы и Ольгова дружина. И бысть в Киеве среди всех людей стенания и туга, и скорбь неутешимая, и слезы непрестанные". После варварского разграбления город по сути так и не оправился вплоть до середины XIII века.
Прикарпатский регион, где существовала, как утверждал Константин Багрянородный, "Большая Белая Хорватия", номинально принадлежал к Руси времен Олега, а затем перешел под протекторат Моравии. После смерти Владимира I им завладел польский король Болеслав Храбрый, однако Ярослав Мудрый отвоевал Галицию, получившую в те времена название "Красная Русь". Внук Ярослава Мудрого Ростислав не смог удержать этот регион из-за преждевременной смерти, а его три сына — Рюрик, Володарь и Василько, стали изгоями.
Володарь стал править в Звенигороде и Перемышле, а Василько — в Теребовле (Рюрик рано умер). К 1144 году сын Володаря Володимирко объединил эти три земли в одно княжество со столицей в Галиче над Днестром. Наибольшего могущества Галицкое княжество достигло в 1153–1187 годах при Ярославе I Осмомысле (отце воспетой в "Слове о полку Игореве" Ярославны). В 1159 году он даже овладел на некоторое время Киевом.
Ярослав I поддерживал активные связи с Византией, участвовал в походах против войск египетского султана Салах-ад-Дина. Германского императора Фридриха I Барбароссу князь официально признал своим сюзереном, а тот помогал незаконному сыну Ярослава Осмомысла Владимиру занять трон Галиции в борьбе с боярами, венгерским королем и князем Романом Мстиславичем. Ярослав прервал всякие отношения со своей супругой, дочерью Юрия Долгорукого, и стал жить боярышней Настасьей. Бояре похитили ее и сожгли на костре, обвинив в колдовстве. Это событие сильно повлияло на поведение князя, произвело надлом в его душе. Фактически он покорился боярскому диктату, хотя купечество Галиции обещало поддержать его в борьбе за усиление княжеской власти.
Рост боярской оппозиции вызвал после смерти Ярослава Осмомысла внутренние усобицы, в результате которых венгерский король Бела III в конце XII столетия сумел, хотя и на короткое время, поставить на престол Галиции своего сына Андрея. В 1203 году Роман Мстиславич занял Киев, причем горожане охотно открыли его войску Подольские врата.
С помощью служилых людей и горожан Галицко-Волынской земли Роман Мстиславич жестоко расправился с противниками централизованной власти. Чтобы укрепить авторитет княжества, он вмешался в династическую борьбу за трон в Польше и Венгрии, совершил несколько удачных походов на половцев и литовцев. Римский папа предлагал ему королевскую корону, но князь отказался ее получать. Погиб Роман Мстиславич в 1205 году на пути в Саксонию, в случайной стычке с отрядом краковского князя Лешка Белого; он намеревался оказать помощь сыну Фридриха Барбароссы Филиппу Гогенштауфену, добивавшемуся престола в споре с Оттоном IV Саксонским.
Как только сыновья Романа Мстиславича Данила и Василько подросли, они начали борьбу с боярством за Волынь, позднее — за овладение властью в Галиции. Пока они не подросли, Галицией управлял венгерский король Андрей II, затем — сыновья новгород-северского князя Игоря Роман, Святослав и Ростислав. Игоревичи в 1211 году были сброшены с престола с помощью венгерских и польских войск, а двоих из них даже повесили. Тогда же королем Галиции провозгласили пятилетнего венгерского принца Калмана, женив его на двухлетней польской принцессе Саломее, а правил от их имени мадьяр Бенедикт.
Своеобразным буфером между центром и северо-востоком Руси являлось Черниговское княжество, владения которого в первой четверти XII века достигали на востоке нынешней Москвы, на юге — Дона, на севере — Десны. Но с середины XII столетия его земли начали частично переходить к Ростово-Суздальскому и Рязанскому княжествам.
К началу XIII века Киев окончательно потерял свое значение как центр русских земель — и не только потому, что усилился Владимир на Клязьме. Длительные княжеские распри вызвали, по мнению В. О. Ключевского, отток населения с юго-запада Руси во Владимирскую землю. Об этом говорят многие этнонимы: города Переяславль, Стародуб, Галич, Вышгород, реки Лыбедь, Почайна на Рязанщине и в Новгородской земле, река Серпень на Владимирщине и т. д. В 1210 году митрополит Матфей решил перенести свою кафедру из Киева во Владимир, а через 17 лет Кирилл I там же провел и церковный собор.
Когда на Русь нагрянула монгольская орда, Киев был взят после 93-суточной осады. Великий князь Даниил Романович с сыном Львом бежал в Венгрию, князья Черниговские и Волынские —в Польшу. Войско Батыя дошло до Люблина, Сандомира, Кракова и даже Загреба, тем самым достигнув берегов Адриатики. Впрочем, после этого монголы повернули назад.
Сыну Даниила Галицкого, Льву, удалось присоединить к своим владениям Закарпатье с центром в Мукачеве и Люблинскую землю. Лев Данилович продолжал выплачивать ежегодную дань Золотой Орде. В 1267 году, убийством великого литовского князя Войшелка, Лев разрушил складывавшийся при участии своего брата — волынского князя Шварна Даниловича — украинско-литовский союз.
В 1349 году Волынь и Галицию захватила Польша, вытеснив литовского князя Любарта Гедиминовича. Некоторое время Галицией владела Венгрия, а волынские земли надолго оказались в руках Литвы, позднее — Речи Посполитой, увеличившей за счет русских земель свою территорию вдвое.
В XIV столетии значительная часть Руси (с 1362 года — и Киев) перешла под власть Великого княжества Литовского. Первоначальная Литва — небольшой район между реками Нерис, Вилия и Неман, которая впервые была упомянута в 1009 году в Кведлинбургских анналах. Признанным лидером литовских племен в 1230–1240 годах являлся князь Миндовг (Миндаугас), который распространил свое влияние на большую часть нынешней Белоруссии, а незадолго до своей смерти в 1263 году готовил военную экспедицию для захвата Черниговского княжества.
В 1270–1280 годах литовцы присоединили к своему королевству Полоцк, Витебск, земли кривичей, дреговичей, части деревлян. Великое княжество Литовское превратилось в державу, простиравшуюся от Балтики до Черного моря, от Подмосковья на востоке до границ Польского и Венгерского королевств на западе. Князья, имевшие владения в верховьях Оки, вплоть до первой четверти XV века имели право переходить в подданство либо московского, либо литовского князя и возвращаться обратно, что происходило довольно часто.
Одно время литовцы именовали свою страну "Великим княжеством Литовским, Русским и Жемайтийским" — потому что подавляющее большинство его населения составляли формирующиеся нации украинцев и белорусов (этническая и языковая граница между ними еще оставалась нечеткой). Удельные князья Руси являлись вассалами великого литовского князя, но высшие государственные должности занимали исключительно представители литовской аристократии.
Зато славянское начало преобладало в экономической и культурной сферах. С середины XIV века литовские великие князья стремились создать единую державу на всей территории бывшей Киевской Руси, включая и северо-восточные регионы. Отсюда — походы Ольгерда на Москву в 1368, 1370, 1372 годах, которые, впрочем, окончились провально. Не осуществился и план литовско-московского антиордынского союза, который предполагалось скрепить династическим браком.
В конце XIV века литовские и польские феодалы приступили к реализации нового политического проекта. Попытки части польских шляхтичей заключить союз с Венгрией не удались, нарастало давление на Польшу Тевтонского ордена. Литва между тем испытывала все больший натиск со стороны усилившегося Московского княжества, претендовавшего на земли бывшей Киевской Руси и недовольного приглашениями князей из рода Гедеминовичей на новгородский и смоленской престолы.
В 70-х годах XIV столетия войска Литвы, Михаила Тверского и Святослава Смоленского неоднократно осаждали Москву, но крупных битв не получалось, ибо православные не слишком–то и жаждали крови единоверцев. Опасность угрожала Литве и с Запада — со стороны Тевтонского ордена. Кроме того, с 1382 года Великое княжество Литовское фактически переживало этап гражданской войны, ослаблявшей державу.
14 августа 1385 года в местечке Крево литовский князь Ягайло и 11-летняя королева Польши Ядвига заключили династический брак. Он положил начало военно-политическому блоку обеих стран, а в марте 1386 года Ягайло под именем Владислава I получил польскую корону. Согласно Кревской унии, Великое княжество Литовское обязывалось принять католичество, что было воспринята многими литовскими и русскими аристократами, в том числе князем Витовтом Кейстутовичем, негативно. В 1392 году оппозиция добилась провозглашения Витовта пожизненным Великим князем Литвы, что на деле означало аннулирование договора в Креве.
Женитьба Витовта на дочери великого князя Московского Василия I и поддержка Литвы со стороны Тевтонского ордена помешали Польше продолжить свою линию. В то же время киевский князь Владимир Ольгердович, новгород-северский Дмитрий Корибут и подольский Федор Кориатович пытались добиться большей автономии своих земель в составе Великого княжества Литовского. Не удалось, зато в начале литовско-московской войны 1406–1408 годов за Псковскую землю часть литовской и украинско-белорусской знати, недовольная уступками Витовта Польше, стала переходить под власть Москвы. Этот процесс усилился после того, как в 1413 году на сейме в Городле Польша и Литва подписали новую унию, по условиям которой украинско-белорусская элита еще больше отстранялась от высших административных постов и источников обогащения. В 1434 году король Польши Сигизмунд, чтобы привлечь православное шляхетство на свою сторону, уравнял его в правах с католиками (на деле неравенство сохранялось).
Ко второй половине XVI века в Восточной Европе остались три крупных игрока: Речь Посполитая, Россия и Швеция. Тевтонский орден ослаб, причем в 1560 году его руководство передало шведскому королю Эстляндию, польскому — Лифляндию, а сам орден стал вассалом Речи Посполитой. И вплоть до XVIII века жизнь на этом немаленьком куске Евразии зависела от уровня взаимоотношений трех стран.
В 1300 году Московское княжество занимало территорию приблизительно в 20 тысяч квадратных километров. К 1480 году Московия увеличилась в 21 раз, а в 1600 году его площадь равнялась территории всей остальной Европы. С середины XV века главным направлением экспансии русских царей стала территория Великого княжества Литовского. Взятие Иваном Грозным в 1563 году Полоцка поставило под сомнение реальность самого существования Великого княжества Литовского, терпевшего военную катастрофу. Предотвратить подобный исход могло лишь объединение Литвы с Польшей. К тому же, несмотря на введенный в Литве запрет на раздачу земли иностранцам (он был введен в 1447 году), польская шляхта различными путями занимала все больше земельных угодий и должностей на Подляшье, Волыни и Подолии.
Хотя в январе 1564 года армия Великого княжества Литовского во главе с гетманом М. Радзивиллом почти целиком уничтожила 30-тысячное войско русского царя, в дальнейшем княжество не имело шансов выстоять против московской агрессии. В январе 1569 года в Люблине начал работу польско-литовский сейм, на котором представители Литвы предложили создать унию двух стран, сохранив при этом оба законодательных учреждения. Но собирать их вместе предполагалось только при выборах короля и для решения внешнеполитических вопросов. Не встретив поддержки, литовские и часть украинско-белорусских аристократов покинули сейм. Тогда Сигизмунд II Август, опираясь на поддержку менее состоятельной шляхты, в марте и мае присоединил к Польше Подляшье и Волынь, включив в состав польской короны Брацлавщину и Киевщину.
Вернувшиеся на сейм, делегаты от Великого княжества Литовского согласились с планом образования Речи Посполитой (Res Publica). Король Польши при этом становился и великим князем Литовским, создавался объединенный сейм, общая монетная система, шляхта получала право владеть земельными угодьями на всей территории нового государственного образования. Итак, более чем на 220 лет большинство украинских земель оказались под властью польских шляхтичей. Пребывание территорий бывшей Киевской Руси под властью Речи Посполитой стало причиной того, что в начале XVII столетия украинцев рассматривали на территории Московского государства как иностранцев, язык которых постепенно становился так же непонятен, как тот же немецкий.
Украинское казачество, считавшее себя почти шляхетским сословием, оценивало свой вклад в победу Речи Посполитой над Россией в так называемой Смоленской войне 1632–1634 годов как решающий фактор. В благодарность запорожские казаки требовали увеличения реестра и расширения привилегий. Вместо этого разгневанная польская шляхта добилась изгнания казацкой делегации из сейма при выборах короля, а в придачу привилегии и права реестрового казачества не были гарантированы королевской клятвой.
Восстание против польской шляхты возглавил чигиринскцй сотник, бывший генеральный писарь реестрового казачества Зиновий Богдан Федор Хмельницкий. До своего возмущения этот человек мирно осваивал плодородные земли в хуторе Суботовом у слободы Новоселицы, имел доход с ловли рыбы в прудах, с ветряных мельниц, сеножати да пасеки. Все изменило коварное нападение шляхтича Чаплинского на хутор Суботов с последующим нежеланием польских властей, судебных органов и сейма справедливо решить жалобу Хмельницкого на панский произвол. Бежав из–под ареста, он с группой из 15 сторонников ушел на Запорожье.
Чуть ранее татарские отряды отогнали от Запорожья польские сторожевые хоругви, взяв под защиту земли между Сечью и Белой Церковью. Организовав казаков, Хмельницкий при поддержке все того же татарского войска под Желтыми Водами разбил полки Потоцкого и Шемберга. Почувствовав силу, на сторону восставших перешли реестровцы, и в битве под Корсунем ликвидация польских войск на Днепре была завершена.
Восстание затронуло и регионы Беларуси, куда прибыли из Украины отряды Головацкого, Небабы, Гаркуши, Хвеськи, Крывошапки и других атаманов. Восставшие яро громили поместья шляхты и униатского духовенства, уничтожая и самих владельцев. Только лишь в Гомеле были убиты 600 шляхтичей. К осени 1648 года Хмельницкий стал активно искать союзников, обращаясь с просьбами о помощи то к московскому царю, то к турецкому султану. Впрочем, и новый польский король Ян Казимир вскоре после своей коронации заявил, что намерен выполнить требования казачества. К тому времени Хмельницкий получил титул "короля Руси".
14 декабря 1648 года войска Хмельницкого освободили в Киев. На Софийской площади гетмана торжественно встречало население, посланцы Молдавии, Турции, Трансильвании, России. Студенты Киево-Могилянского коллегиума приветствовали его как ''украинского Моисея'', а иерусалимский патриарх Паисий сравнил с Константином Великим. С непарадной стороны киевская чернь убивала и топила в Днепре неправославную шляхту.
Прошло еще два года — и патриархи Константинопольский да Иерусалимский грозили Хмельницкому анафемой, если он не примет протекцию московского царя. Положение для молодой страны было сложным, поэтому гетман все–таки активизировал дипломатические отношения с Московией. Аккурат Алексей Михайлович потеряв надежду на получение польского престола и аннулировал "вечный мир" с Речью Посполитой от 1634 года. Романов искренне поверил искусственным угрозам Хмельницкого уйти под власть мусульманских владык, если царь не даст подданства Москвы. 1 октября 1653 года в Москве на последнем в истории России Земском соборе было решено объявить войну Речи Посполитой под предлогом притеснений православия на землях братской Украины. Одновременно царь соизволил принять гетмана Богдана все Войско Запорожское под свою государеву высокую руку. В титуле русского царя появилось словосочетание "великий князь Литовский, Белой Руси, Волынский и Подольский". Украина даже не подразумевалась "Русью" — хотя бы даже ''малой''.
Началась долгая гражданская война, изобилующая кровавыми эпизодами. В феврале 1668 года при участии гетмана Днепровского Левобережья и старшин здесь вспыхнуло восстание против России. В частности, на Московской оборонной линии казаки и татары под руководством И. Серко сожгли несколько сел. В Гадяче жители уничтожили 200 московских стрельцов, население Нежина отказалось принять русский гарнизон, за что город был сожжен. Именно с этого времени началось массовое употребление украинцами по отношению к русским прозвища "кацап", этимология которого не вполне ясна.
К середине марта 1668 года часть русских гарнизонов вынуждена была оставить Левобережье, закрепившись только в Киеве, Нежине и Чернигове. Воспользовавшись такой ситуацией, правительство Турции изъявило согласие взять под свою протекцию обе части Украины. Чуть позже и польское руководство приступило к восстановлению своей власти на территории Правобережья. На помощь казакам прибыла 100-тысячная армия Магомета IV, благодаря которой войска Речи Посполитой потерпели поражение. По условиям Бучацкого мира от 18 октября 1671 года Подольское воеводство переходило под опеку Османской империи, а остальное Правобережье формально признавалось независимым. Но ни Польша, ни Турция не намеревались придерживаться условий договора, к тому же сейм в Варшаве отказался его ратифицировать. Заключенный в мае 1686 года между Россией и Польшей новый "вечный мир" узаконил более чем на 100 лет существование двух Украин. При этом, чтобы оставить за собой Киев, русский царь выплатил за него Речи Посполитой 146000  рублей. После взятия Чигирина турецкая армия восстановила султанский протекторат над югом Киевщины, Подолией, назначив здесь гетманом Гедеона Георгия Венжина Хмельницкого и дав ему титул "князя Сарматского и гетмана Запорожского". Встретившись с упорным нежеланием населения принимать власть Оттоманской Порты, новый сатрап был вынужден отказаться от Южной Киевщины, но пытался снова заселить Правобережье, привлекая туда переселенцев из Молдавии.
В 1681 года трагически закончилась жизнь Юрия Хмельницкого: за издевательства над населением султан приказал казнить его, назначив на пост гетмана молдаванина Г. Дуку. Согласно Бахчисарайскому миру 1681 года между Россией, Турцией и Крымом, султан оставлял за собой Южную Киевщину, Брацлавщину и Подолию, а земли между Южным Бугом и Днестром должны были стать "Диким полем".
Благодаря миграции, частично из России, во второй половине XVII столетия население Левобережья возросло на 600 тысяч человек, составив к 1700 году более 1,8 миллиона. Особенно активно колонизовалась Слобожанщина, находившаяся под властью белгородского воеводы. За переселенцами из Украины здесь сохранялось казачье звание, им выделяли землю, семенное зерно, деньги на обзаведение, сохранялся и присущий казачеству тип управления. Переселение же в этот регион крестьян из бедных краев Московии до конца XVII столетия искусственно сдерживалось.
Очередной гетман Левобережной Украины И. С. Мазепа был выпускником иезуитского колледжа в Варшаве. Находясь на службе при дворе короля Речи Посполитой Яна Казимира, Мазепа выполнял важные дипломатические поручения во Франции, Италии, Германии, Испании. За 1678–1701 годы войска Мазепы вместе с армией России участвовали в 20 походах против Турции и Крымского ханства. В июле 1696 года казаки и стрельцы штурмом овладели турецкой крепостью Азов.
В конце октября 1708 года гетман, под сильным давлением со стороны старшин, принял роковое решение: прибыл в штаб-квартиру шведского короля Карла XII. Из активных сил Украины только запорожцы, не дождавшись армии Девлет-Гирея II, присоединились к гетману и его немногочисленным сторонникам. Они уничтожили русские гарнизоны в ряде населенных пунктов южной Полтавщины, а пленных отправили к татарам и шведам.
Учиненная А. Меншиковым 2 ноября 1708 года так называемая "Батуринская резня", поражение шведской армии под Полтавой 27 июня 1709 года, развернувшаяся против шведов партизанская борьба украинского народа на Левобережье разрушили все надежды Мазепы. После смерти Мазепы его племянник А. Войнаровский отказался от булавы, хотя и наследовал имущество покойного гетмана, заявив, что отказывается от такой чести потому что больше ощущает себя польским шляхтичем, нежели украинским казаком.
Между тем в Российской империи была создана Малороссийская коллегия, находившаяся в ведении Сената. Она обладала судебными и финансовыми полномочиями, надзирала за действиями гетмана и его канцелярии. Протест И. Скоропадского по поводу грубого нарушения его прав в связи с появлением этой инстанции Петр I проигнорировал. 3 июля 1722 года после визита к царю гетман Скоропадский скончался.
В связи с подготовкой к войне с Турцией Россия нуждалась в помощи казаков Украины, поэтому в феврале 1726 года Верховный тайный совет рекомендовал Екатерине I избрать верную престолу особу на пост гетмана и ликвидировать Малороссийскую коллегию. Из тюремного заключения были освобождены арестованные еще при жизни Петра Великого 15 украинских старшин. Но выехать на родину им сначала не разрешили, сделав исключение только для миргородского полковника Д. П. Апостола. Перед отъездом с него взяли клятву быть "верным рабом российских монархов" (в 1718 году понятие "холоп", обозначавшее подданность граждан России, царь заменил определением "раб").
В конце 1763 года Екатерина II вызвала гетмана К. Разумовского в столицу империи, вынудив отказаться от булавы, о чем вскоре вышел указ царицы. Не имело значения, что именно Измайловский полк, командиром которого по совместительству был Разумовский, сыграл ключевую роль в низвержении с престола Петра III и воцарении Екатерины. Причиной, ускорившей ликвидацию поста гетмана, могли также быть полученные царицей сведения о тайной встрече двух посланцев Разумовского с маршалом Франции Лёвендолем. Екатерину испугала и попытка переворота в Петербурге, когда племянник мазепинца Ф. Мировича подпоручик В. Мирович пытался освободить из тюрьмы наследника престола Ивана VI.
В августе 1775 года вступил в силу царский "Манифест об уничтожении Запорожской Сечи и причислении оной к Новороссийской губернии". Поводом для ликвидации Запорожья послужили нападения казаков на расположенные вдоль русской укрепленной линии населенные пункты, где проживали приглашенные царскими властями сербы, болгары, немцы, румыны и греки. Г. Потемкин (в 1772-м он записался в запорожцы под именем Григория Нечёсы) предложил не уплачивать запорожцам жалованья за 1775 год. Затем русские войска окружили Сечь, и 4 июня 1775 года 20000 солдат и офицеров готовились к штурму. По настоянию архимандрита Владимира Сокольского 300 казаков сдались. Царские власти конфисковали запорожскую казну (400000 рублей), клейноды, 20 пушек, архив, а донские казаки разрубили в сечевой церкви иконостас, украшенный золотом и серебром.
Более 7000 запорожцев ушли в Добруджду и создали там Задунайскую Сечь, существовавшую под турецким контролем более полувека. Из оставшихся на территории Северного Причерноморья казаков в 1788 году сформировали Войско верных казаков, позднее переименованное в Черноморское, численностью 12500 человек. Казачья весельная флотилия уже 7 июня 1788 года нанесла ощутимый урон турецкому флоту, а 18 июля объединенные русско-украинские части выбили войска султана из Очаковского лимана.
Хотя 5 мая 1779 года Екатерина II объявила амнистию запорожцам и даже пригласила их вернуться в империю, они почти не откликнулись на ее призыв. Наоборот, под властью султана их количество выросло до 20000, а часть казаков (до 8000) переселилась во владения Австрии, в Банат, впрочем, ненадолго.
Когда войска А. В. Суворова в начале 1778 года подавили восстание ногайских степняков, все равнинное Прикубанье от Кавказской линии к Азову опустело. В 1792 году Черноморскому казачьему войску определили для поселения Фанагорийский полуостров и земли на правом берегу реки Кубань. Здесь, на так называемой Черноморской линии, украинские казаки основали 40 станиц. Созданное в мае 1832 года Азовское казачье войско охраняло восточное побережье Черного моря — в основном преследуя контрабандистов. В составе Кавказского линейного войска с начала XIX столетия действовал казачий полк из уроженцев Екатеринославщины и задунайцев. К концу века на Кубани проживало 60,3 процента украинцев и только 37,9 процента русских.
Украинская нация развивалась в основном как крестьянская общность, чему способствовали плодородные земли: в конце XIX столетия в составе городского населения она составляла, как и европейская, около трети. Характерно, что в Одессе украинцев насчитывалось 6 процентов, в Киеве — 22. В индустрии, на транспорте, в торговле было занято не более 10 процентов украинцев, а в сфере науки, культуры, искусства, здравоохранения, церковных дел — 0,5 процента. Что же касается русских на Украине, больше всего их было среди чиновничества, купечества и рабочего класса.
На Правобережье наиболее многочисленным национальным меньшинством оставались поляки, а среди местного дворянства они преобладали. Самый высокий природный прирост населения наблюдался у евреев, так как о здоровье детей у них заботилась вся община — благодаря прочным традициям взаимопомощи. Принятие в 1791 году границы оседлости евреев в 15 губерниях западной части Российской империи привело к тому, что на Украине евреи составили к концу XIX столетия треть горожан, а на Правобережье — все 80 процентов.
То, что последует дальше, можно назвать становлением новой Украины. И это вовсе не русская история, поэтому здесь я аккуратно сворачиваю тему.











ЧЕТВЁРТЫЙ РИМ

Бизнес “на крови” идет ни шатко – ни валко. Но тем, кто причастен, на жизнь хватает. На те деньги, что могут заработать многочисленные торговцы за навигацию, вполне можно отвести зимой душу, лежа у телевизора на мягком диване. Или съездить на Красное море и залечить нервный лицевой тик, следствие “американской дежурной” улыбки. 400 000 туристов в год — и каждому надо улыбнуться. В Угличе и торгаши, и музейщики давно освоили это искусство: имитации доброжелательности. Я не злорадствую, светлей становится на земле от любой улыбки.
Пройдешь по этой тропе наживы — от пристани до Кремля — ощущаешь себя немного иностранцем. Потому что все тебе лыбятся и как-то заискивающе заглядывают в глаза. А, если одет чисто немного неряшливо, вообще по-английски обратятся. Когда фотографируешь человека, расхваливающего свой товар — хохлому ли, иконы или советскую символику — он не возмутится подобно московскому барыге, а просто скромно отведет глаза. Дело в том, что среди угличских торговцев тропы наживы (официально она именуется “туристической тропой”), большинство — бывшие учителя и врачи. Интеллигенция. Вглядишься в лица — есть и просветленные, и даже вдохновенные. Многие тут же разрисовывают “хохлому” или пишут картины. То есть не спекулянты, а оригинальные производители. Трудно поверить, что именно они завоевывали свое место на тропе наживы в результате жестокой конкурентной борьбы, с мордобоями и погромами. Впрочем, они  счастливые люди, ибо город в скором времени ожидает настоящая катастрофа.
Дело в том, что знаменитый некогда завод “Чайка”, делающий изящные наручные часы в “русском” стиле, — банкрот. В лучшие времена на заводе трудились больше восьми тысяч угличан. Сейчас осталось вдвое меньше. Что их ждет — неизвестно. Во всяком случае тропа наживы уже заполнена и туда их вряд ли пустят.
Что такое “бизнес на крови”? Элементарно: Углич большинству россиян известен прежде всего как город, в котором убили сына Ивана Грозного царевича Димитрия. Большинство из историков утверждает: не убили, а погиб. Но как тогда быть с фреской в церкви Димитрия-на-крови, на которой так и написано: “Убиение царевича Димитрия”. Триста лет назад написали! Значит — знали? Как знают и сотни тысяч наших и закордонных туристов. Самый любимый праздник города Углича — день убиения Димитрия. Ежегодно 28 мая сюда съезжаются детские делегации со всей страны и подобающе отмечают.
Современные исследователи приблизились к установлению истины. Первая после смерти Димитрия комиссия, которой руководил Василий Шуйский, установила: семилетний царевич в присутствии “мамки”, кормилицы и постельницы играл с несколькими мальчиками ножом в “тычку”. Настал черед Димитрия кидать ножик, но тут с ним случился припадок падучей болезни, и он упал на нож. Последний эпилептический припадок продолжался два дня кряду; мальчик искусал руки “мамок”, пытающихся удержать корчащегося в судорогах малыша. Комиссия пришла к выводу: Смерть царевича — результат Божьего суда. Дело в том, что при Годунове родился миф о том, что мальчик был полноценным отпрыском своего отца: любил измываться над животными и обожал созерцать наказания людей. Тем не менее по городу пронесся слух: “Царевича убили”. Народ по своему обыкновению поднялся на бунт. По приказу Годунова была учинена кровавая репрессия: казнили посадских людей, якобы причастных к смерти малыша, а позже устроили расправу над зачинщиками и участниками бунта. Мать Димитрия Марию Нагую постригли в монахини и сослали на Выксу; все ее родственники были разосланы по тюрьмам; несколько тысяч угличан отправили в ссылку в Сибирь. Не пожалели даже колокол, возвестивший о смерти царевича: его лишили языка и тоже отправили будоражить Сибирь.
В 1606 году, когда Василий Шуйский поднялся на Московский трон, было устроено новое расследование. Комиссия установила обратное: царевич был убит Михаилом Битяговским с сыном Даниилом, Никитой Качаловым и Осипом Волоховым. Смертельный удар — ножом в горло — нанес последний. Правда выяснилось, что эти люди казнены еще пятнадцать лет назад угличанами, еще до подавления Угличского бунта. Когда раскопали останки царевича (комиссия заранее имела цель канонизировать Димитрия), открылось удивительное. Мальчик в одной руке держал вышитый платок, в другой — горсть орешков. Хотя по преданию его похоронили с тем самым убийственным ножичком. И снова слух по городу: “Не тот...” Оттого-то и появились немногим позже у нас на Руси смутьяны-Лжедмитрии. Между тем мощи мальчика перевезли в Москву и похоронили в Архангельском соборе. Начал раскручиваться культ.
По поводу судьбы Углича меня сбил с панталыку историк из города Мышкина Владимир Гречухин. Он почему-то сказал, что Углич — не только “династическая Голгофа”, где поставлен крест на Рюриковичах. Это еще и “четвертый Рим”. При этом не стал расшифровывать свой тезис. Рассказал про другую стезю Углича: он сказал, что Углич — “город убиенных отроков”. При раскопках возле храма “на крови” два года назад было обнаружено много детских захоронений, причем останки одного из детей (возраста Димитрия) были захоронены как-то наскоро и явно имели следы насильственной смерти. Ну прямо как у Пушкина: “мальчики кровавые в глазах”...
В Угличе почитают еще одного погибшего мальчика. Зовут его Ваней Чеполосовым и убит он был в 1663 году. Жила на Посаде купеческая семья Чеполосовых. И что-то не поладил Никифор Чеполосов со своим приказчиком по имени Рудак. Последний решил жестоко отомстить обидчику, а для удара выбрал самое дорогое: сына, Ванечку Чеполосова. Он его похитил, держал взаперти, издевался над ним. В конце концов убил малыша и бросил тело в болото. Мать-земля на захотела принимать мученика и скоро убиенного Ванечку нашли наверху болотной хляби. На его теле нашли 28 колото-резаных ран. Злодея поймали и примерно наказали. В общем-то обычная для нашего времени история, в ежедневной криминальной хронике такие эпизоды встречаются со зловещей регулярностью. Для того времени гибель малыша была мировой трагедией. Его отец, Никифор, построил церковь, где Ванечка и был похоронен. И стали при мощах свершаться чудеса исцеления детей...
Теперь насчет “четвертого Рима”. Углич вполне мог бы стать столицей Центральной Руси, и во все одиннадцать веков своего существования Углич оставался столицей... русского сепаратизма. Чем был Углич времен убиенного царевича: три собора, полтораста церквей, двенадцать монастырей; две тысячи монахов и тридцать тысяч жителей. Похлеще Москвы будет!
“Золотой век” Углича — время правления князя Андрея Васильевича Большого. Историк Гречухин называет его “рыцарем, странным и трагическим героем русского Средневековья”. Хотя в народной памяти он остался под кличкой: “Горяй”. Андрей родился в Угличе, во время заточения здесь его родителей (Василия Темного и боровской княгини Марии); ему же по смерти отца и достался во владение сей удел. При Андрее Большом (был и Андрей Меньший, он правил в Вологде) Углич достиг процветания. Андрей в 1490 году пригласил из Италии мастеров, дабы построить в Угличе самый величественный на Руси православный собор. Уже гуляла мысль об установлении в Угличе митрополичьей кафедры... Но не успел: Старший брат Иван III обвинил Андрея в измене, заточил его в темницу, где через год Андрей при странных обстоятельствах скончался. Сыновья Андрея были заключены в монастыри. Угличский удел был Иваном III просто-напросто “прихватизирован”. Оппозиционер того времени Андрей Курбский писал: “...Иван в малое время удушил в темнице тяжелыми веригами своего единоутробного брата Андрея, человека весьма рассудительного и умного...”
Теперь вопрос: почему правнук Ивана III, Димитрий, погиб именно в Угличе? Нет, ничего в этом мире не бывает случайного...
Хотелось узнать мнение о трудной участи Углича у самих угличан. Оно несколько разнилось.
Директор Угличского музейного комплекса Валерий Чемисов:
- ...Да, захоронений у нас найдено много. Но ведь надо учесть, что здесь, на одном месте, люди тысячу лет жили. Было много осад, войн, эпидемий. А что касается “культа Димитрия”... Фигура Андрея Большого гораздо важнее для города, но о нем мало кто знает. Давайте лучше подумаем о пользе городу и о тех людях, которые на маршруте торгуют...
Угличский историк Виктор Ерохин:
- Давно гуляет версия о якобы тайном захоронении здесь убиенных членов семьи Романовых. Уж очень интересен Углич как “перепутье царских дорог”. Во всяком случае точно известно, что отсюда происходит мать Михаила Романова Ксения Шестова. И еще: когда Екатерина II взошла на престол, чтобы обезопасить его, они отсылает детей Елизаветы Петровны в дальние пределы. В Углич попадает младшая дочь Ольга. Для нее здесь, на территории Кремля строится дворец. Жаль от него остались лишь фундаменты, как от древнего Рима... В общем династийные нити в Угличе переплетены даже очень... Если говорить о праздновании “дня убиения”... В христианском понимании смерть - переход человека в жизнь вечную. Димитрий там молится за нас. А детишки - пусть празднуют. Угнетает меня в Угличе сейчас другое: туризм из интеллектуального превращается в “желудочный”. Из наших угличских “муззееподобных объектов” самый популярный — библиотека. Но не “книжная, а “Библиотека русской водки”...








Весь Углич в одной картинке.

Священник пригородного села Дивная Гора о. Борис Стародубов:
- ...Если говорить об идее “четвертого Рима”, то у Гречухина всегда что-то интересное из-под пера родится. Дай Бог, чтобы его мысль была оправдана, но на мой взгляд это не более чем поэтическая метафора. А вообще хотелось бы, чтобы угличане лучше понимали, в каком великом городе они живут. Что касается царевича Димитрия, он — великий покровитель детства. Он и на наших с матушкой детей воздействует, а у нас их шестеро. У нас в городе обычай: прославлять Димитрия 16 июня и 28 мая, в дни рождения и убиения. Дети накануне идут крестным ходом от “Царевича-на-поле” (там, когда мощи Димитрия в 1606-м году несли, несколько капелек крови на землю упало). А 28-го устраивается праздник “Благостина”. Мы совершаем богослужение, приезжают в большом количестве дети, а после по всему Кремлю устраивается огромный крестный ход. Потом дети отдыхают, развлекаются. Разве это не прекрасно?
- Но как это соотносится с “бизнесом на крови”?
- Ну, не будем ужесточать сердца чиновников. Слава Богу, нам хотя бы позволили служить в Преображенком соборе (он принадлежит музею). Но ведь сердце священника - такое же сердце, как и у всех. Народу надо чем-то жить. Путь торгуют, денежку зарабатывают. Единственное, что меня коробит: иконами на “туристической тропе” торгуют Бог весть кто...



ЕСЛИ БЫ…

Сослагательное наклонение — глупость, конечно, но сейчас я покажу, что и в нем есть определенный смысл. В XV веке на русских землях сложилась довольно щекотливая ситуация. Как бы ни было сильно Московское княжество, великими князьями именовались еще несколько местных государей, например, Тверской и Рязанский, причем, все они являлись Рюриковичами. Кроме того, было много подчиненных им местных князей и князьков, которые порой тяготились своим зависимым положением и были не прочь обрести самостоятельность или сменить покровителя на более выгодного.
В 1425 году великий князь московский Василий скончался и власть перешла к его малолетнему сыну, тоже Василию, реальной же правительницей стала София. Великие князья рязанский и тверской, а также князь Пронский, видя ослабление Московского княжества, перешли под власть Витовта. Последний вполне разумно посчитал, что под его влияние попали и дочь София, и ее сын.
Фактически, русские земли могли стать частью Литвы; для этого Витовту не доставало только полной независимости, обрести которую он мог бы, став королем. Этому воспрепятствовали Польша и римский папа, ибо усиление значительно русифицированной Литвы не шло на пользу католическому миру. Витовт не терял надежды и проводил продуманную политику, приобретя поддержку некоторых ханов Золотой Орды. Еще в 1421–м чешская делегация предлагала ему корону Богемии. Объединенное Богемско-русско-литовское королевство могло стать крупнейшим государством Европы, что сильно бы перекроило политическую карту Европы. Если бы это произошло, Россия вряд ли когда-нибудь смогла стать великой державой.
Положение Великого княжества Московского стало критическим. На востоке и юге явно не бедствуют ханства: Казанское, Астраханское, Крымское. На западе воспаряло Великое княжество Литовское. На севере торжествует Великий Новгород, хоть и родственный по вере и роду, но противный по духу. Сжатое со всех сторон, разделенное внутри на не вполне дружественные княжества, Москва вполне могла потерять независимость — тем более что граница с Литвой находилась совсем близко, чуть западнее Можайска.
Ситуацию усугубило завещание Василия I, согласно которому опекунами маленького великого князя и его матери были назначены Витовт, а также родные и троюродные братья Василия I, за исключением следующего по старшинству Юрия. А ведь именно последний имел право на опекунство или даже на великокняжеский трон.
Эта коллизия замечательно отражена в фильме Андрея Тарковского "Страсти по Андрею". Юрий княжил в Звенигороде и Галиче; он был богатым и честолюбивым, старался вести свою независимую политику. Он оспорил законность завещания Василия I, ведь издавна повелось на Руси оставлять княжеский престол следующему по старшинству брату. Но его претензии были отклонены боярами и митрополитом. Юрий остался при своем мнении и отправился в Галич собирать войско для похода на Москву.
 В 1426 году Витовт напал на Псков, имея на своей стороне вспомогательное татарское войско. Поход и осада Опочки не закончились военной победой, пришлось довольствоваться выкупом в 1450 рублей. На следующий год Юрий выступил против Великого Новгорода, осадив город Оcтров. Гордостью артиллерии Витовта была огромная пушка, имевшая даже собственное имя: "Галка". Первый залп орудия разнес главную башню крепости Остров, но и саму Галку тоже, а так же нескольких литовцев, стоявших вблизи. Новгород предложил мир, на который Витовт согласился за выкуп в 10 000 рублей.
И все же агрессивная стратегия позволила Витовту установить свой протекторат над Тверским, Рязанским и Пронским княжествами. В 1429 году император Сигизмунд, несмотря на возражения поляков, пообещал прислать Витовту королевскую корону. Литва получила возможность стать полноправным независимым королевством, раскинувшимся от Балтийского до Черного моря и распространяющим свое влияние на значительную часть Центральной и Восточной Европы. Это должно было свершиться в 1430 году. Но тут в ход событий вмешалась… случайность.
Вильно готовилось к коронационным празднествам. Все союзники и вассалы Витовта, в том числе и русские, прибыли лично, включая великого князя Московского Василия II и великих князей тверского, рязанского и пронского. Явился и митрополит Фотий. Тевтонский орден и татары ограничились тем, что прислали своих полномочных представителей. К великому разочарованию Витовта, корону не доставили: поляки перехватили посланников императора Сигизмунда. Один за другим смущенные гости начали разъезжаться. Прошли две недели — и Витовт на прогулке упал с лошади. Смерть посчитали результатом несчастного случая, да к тому же литовскому владыке уже исполнилось восемьдесят лет.
На собрании литовских и русских князей преемником Витовта выбрали его двоюродного брата Свидригайло, который был популярен в Западной Руси. Поляки не согласились с этим выбором и предложили на великокняжеский трон Литвы брата Витовта, Сигизмунда. Начавшаяся междоусобица дала Золотой Орде шанс захватить русско-литовские земли. Но и в Орде не было единства: она разделилась на три ханства, одно из которых поддерживало Свидригайло, а другие – Сигизмунда. Война между претендентами закончилась победой Сигизмунда, но в утешение Свидригайло получил удел. Это обстоятельство подорвало и без того не слишком высокий авторитет великого московского князя, юного Василия II — ведь он лишился могущественного покровителя. Это было на руку его дяде Юрию Дмитриевичу, великому князю галицкому, тем более что на его стороне был Свидригайло, женатый на дочери Юрия. Смута растянулась на целых тридцать лет. Если бы не произошло раздробления Золотой Орды, русские княжества стали бы по сути восточными вассалами, а если бы продолжала укрепляться Литва – то западными.
В июле 1425 года на Русь навалился мор — эпидемия черной оспы. Пришла эта напасть, как сообщал летописец, "от Немец во Псков, а оттоле в Новгород, тако же доиде и до Москвы и на всю землю Русскую". Свирепствовал мор и в 1426-м, и в следующем году. Эпидемия сразила почти всех серпуховских удельных князей. Умерли великий князь тверской Иван Михайлович, его сын Александр и внук Юрий. Скончался также ярославский князь Иван Васильевич и еще несколько князей. Число умерших простолюдинов неизвестно.
Василий II нетвердо держал в руках бразды правления Москвой — и вновь предъявил свои права на престол Юрий Галицкий. Он потребовал, чтобы состоялся третейский суд, а в качестве судьи выступил бы правитель Золотой Орды. Юрий и Василий II отправились в Каракорум. Преимущество было на стороне Юрия Дмитриевича, потому что его поддерживал крымский хан Тегин Ширин, друг Свидригайло.
Все решила одна личность: советник Василия II, московский боярин Иван Всеволожский убедил ордынского хана Улуг-Махмеда, что тройственный союз Юрия, Свидригайло и Ширина подорвет могущество Золотой Орды, переживавшей в ту пору кризис. Решение ордынского Верховного Суда, одобренное ханом, было в пользу Василия II: он получил ярлык на великое княжение. Юрию, дабы он не горевал, был пожалован город Дмитров. Тогда же ханский посол торжественно возвел на великокняжеский престол Василия II в Москве, а не как прежде – во Владимире. С этого момента Москва официально стала столицей Северо-Восточной Руси. В благодарность за дипломатический успех Василий II обещал боярину Всеволожскому жениться на его дочери, но, как известно, у нас на обещать еще ничего не значит. Вернувшись из Орды, московский великий князь взял в жены княжну Марию Ярославну, представительницу рода князей Серпуховских. Считается, что на выбор повлияла София; это было обосновано и стратегически, ибо Серпухов становился надежной опорой Москвы.
Обиженный Иван Всеволожский перебежал на сторону Юрия Галицкого. На свадьбе Василия II присутствовали сыновья князя Юрия – Василий и Дмитрий Шемяка. На Василии Юрьевиче, как сообщает летописец, был "пояс золот на чепех с камением… Се же пишем того ради, понеже много зла от того ся почало". Один из московских бояр признал в этой ценности вещь, принадлежавшую некогда победителю Мамая Дмитрию Донскому. Такой намек на преемственность и причастность к знаменитому предку не стерпела София Витовтовна. Она публично сорвала этот пояс с гостя. Василий Юрьевич вместе с Шемякой, раззлобившись, тотчас отправились к отцу в Галич. Юрий Дмитриевич, вспылив, "собрался с всеми людьми своими, хотя ити на великаго князя". В истории с поясом, по свидетельству летописца, участвовал и Всеволожский, к которому эта вещь, скорее всего, украденная у Дмитрия Донского, перешла по наследству. По-видимому, хитрый боярин одарил поясом Василия Юрьевича не без умысла .
Итак, разгневанный Юрий ринулся на Москву. Когда он уже был в Троице–Сергиевом монастыре, москвичи направили к нему переговорщиков. Была "брань великая и слова неподобные", после чего галичане разбили москвичей на Клязьме. Летописец объясняет поражение Василия II тем, что рать московских горожан перепилась: "Мнози от них пьяни бяху и собой мёд везяху, что пити еще". Юрий занял Москву, Василию была оставлена лишь Коломна.
На стороне Юрия была сила, но не правда, ведь он вторгся в чужие владения. Московская знать двинулась в Коломну, к своему прежнему господину. Это было молчаливое голосование против самозваного великого князя московского в пользу Василия II. Юрий Дмитриевич остался со своими приближенными и войском во враждебно настроенном городе и в окружении владений, хозяева которых тоже готовы были выступить против него. Поэтому он вынужден был вернуть племяннику великокняжеский престол и возвратился в Галич Мерьский, который уже успели прозвать ''мерзким''.
Василий II, и ранее не отличавшийся политической мудростью, обрадованный бескровной победой, совершил два совершенно необдуманных поступка. Он приказал ослепить предателя Всеволожского, чем вызвал тайное неодобрение многих влиятельных бояр. А еще он решил закрепить свой успех, захватив владения своего коварного и неугомонного дяди. Против армии Василия II выступили не только войско Юрия Галицкого, но и вятичи. Вятка пользовалась правами автономии в пределах Галицкого княжества, которой они могли лишиться, попав под власть Москвы.
В начале 1434 года Юрий и его сыновья при поддержке вятичей разбили великокняжеское войско, вновь заняли Москву, захватив при этом великокняжескую казну. Василий II бежал в Великий Новгород, но под нажимом бояр, не желавших ссориться с могущественным (на тот период) Юрием, переметнулся в Нижний Новгород. Положение его было отчаянным. Новый московский хозяин послал за ним своих сыновей с войском. Но они вынуждены были вернуться с полпути, узнав, что их отец внезапно умер.
Среди сыновей Юрия начались распри. В отсутствие отца они лишались всяких законных прав на великокняжеский престол. Однако старший из них, Василий, по прозвищу Косой, решил объявить себя великим князем. Братья – Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный признали Василия II.
Волнения охватили Верхнее и Среднее Поволжье. Были попытки втянуть в антимосковскую коалицию Великий Новгород, Тверь, Вологду, Вятку, Устюг. Войско Василия II и Шемяки двинулось к Москве — и Василий Юрьевич отступил. Шемяка получил в удел Углич и Ржев.
Василий Юрьевич двинулся в Кострому, где начал собирать войско. В январе 1435–го его дружина, вторгшаяся в пределы Ярославского княжества, была разбита. Он бежал в Кашинский удел Тверского княжества, но, получив подкрепление из Твери, разбил московскую рать и взял в плен нескольких воевод. Однако из-за немалых потерь он вынужден был вернуться в Кострому. Здесь к нему на подмогу вновь пришли вятичи. Их поддержка помогла Василию Юрьевичу заключить мирный договор с Василием II и получить в удел Дмитров. Набравшись новых сил, он двинул свою рать на Великий Устюг, оплот Москвы Северной Двине. Устюжане девять недель выдерживали осаду. За это время Василий Юрьевич разорил окрестные волости и села, а взяв город, многих устюжан казнил. Затем Василий Юрьевич захватил Вологду — и пошел на Москву. На этот раз он потерпел сокрушительное поражение и был взят в плен. Василий II приказал его ослепить, после чего Василий Юрьевич получил прозвище: "Косой".
Эта кара была в традиции Византии, но до Василия II на Руси не практиковалась. Столь жестокой мерой князь попытался запугать оппозицию, однако добился противоположного. Отдельные отряды Василия Юрьевича продолжали воевать с Москвой, им даже удалось взять в заложники ярославских князя с княгиней, получив за них крупный выкуп. Меж тем татарские набеги на русские земли участились, а за спиной Крымской орды стоял Царьград, переименованный турками в Стамбул.
Константинопольская патриархия, желая спасти Византию от турецкого завоевания, согласилась на унию с Ватиканом. Конечно, это был отчаянный шаг, ведь предавалась православная вера. На Русь митрополитом был поставлен Исидор, который немедля отправился на Вселенский собор в Италию. Впрочем, и Василий II отправил вместе с ним свое посольство.
Исидор безропотно подписал унию с папской властью, а, вернувшись в Москву, с амвона кафедрального собора объявил о соединении православной церкви с католической. Русское духовенство посчитало предательство богомерзким — митрополита схватили и заточили в Чудовом монастыре. Оттуда он бежал в Тверь, потом в Литву, а следом — в Рим.
В 1445 году сыновья Улуг-Махмеда из Казанского ханства двинулись на Москву. Под Суздалем они разбили русское войско и взяли в плен самого Василия II. Путь к столице был открыт, в Первопрестольной стали зарождаться панические настроения. Однако в этот момент горожане-простолюдины консолидировались, взялись за оружие и стали готовиться к обороне, сурово расправляясь с паникерами. Василий откупился от плена, раздав татарским князькам ''кормления'' – права на поборы с населения Руси. Когда в ноябре 1445-го Василий II вернулся в Москву, он был встречен враждебно: огромный выкуп в 200 000 рублей серебром лег тяжким бременем на народ, который теперь вовсе не безмолвствовал.
Волнения москвичей усилились из-за бесчинств татар, прибывших вместе с великим князем для сбора ясака. Этим воспользовался Дмитрий Шемяка: он вовлек в заговор против Василия II князя можайского Ивана Андреевича и часть других удельных князей. Вошли в антимосковскую коалицию Великий Новгород и Тверское великое княжество.
И тут Василий II проявил непростительную беспечность: отправился в Троице-Сергиев монастырь с малочисленной охраной. Войско Дмитрия Шемяки, обосновавшееся в Рузе, внезапным броском вышло к Москве. В лавру был отправлен крупный отряд под командованием можайского князя, который взял в плен Василия II и доставил в Первопрестольную. Здесь великий князь по зачатой им же традиции был ослеплен, а затем вместе с женой сослан в Углич.
Дмитрия Шемяку провозгласили великим князем московским, а население присягнуло ему на верность; москвичи надеялись на то, что поборы будут уменьшены. Вояки Шемяки принялись истово грабить московских жителей не хуже, то есть, не лучше татар. Новые власти вели себя как оккупанты.
Центром оппозиции стал Муром, куда сослали сыновей Василия II, в том числе Ивана Васильевича (Ивана III). Дмитрий Шемяка хотел избавиться от них, но помешал епископ Иона, после ареста Исидора фактически управлявший метрополией. Часть бояр, оставшихся верными Василию II, которого теперь именовали "Темным", организовала заговор с целью его возвращения в Москву. Но он был раскрыт, и многие участники сопротивления бежали в Литву.
Видя растущее недовольство москвичей, Шемяка освободил Василия II, отдав побежденному противнику "в отчину" Коломну. Меж тем из Литвы к Василию Темному возвратились беженцы. А еще его поддержала Тверь. Положение Шемяки в столице стало скверным. Когда в декабре 1446–го он отлучился из Москвы, москвичи открыли ворота столицы небольшому отряду войск Василия II.
Здесь случилась метаморфоза. Зрячий Василий был никчемным и безвольным государем. Василий Темный отличался твердостью, умом и решительностью. Возможно, именем слепого князя управляли умные бояре и митрополит Иона, но факт, что Василий Васильевич Кремль уже никому не отдал. Шемяка и его союзник Иван Можайский попытались создать новую антимосковскую коалицию — в составе Великого Новгорода, Вятки и Казанского ханства. Иван Можайский даже попытался заручиться поддержкой Литвы.
Желая выиграть время, Шемяка заключил перемирие с Василием Темным, правда, при этом он отказался возвратить отнятую им великокняжескую казну. Как раз в этот период на службу к Василию II пришли татарские царевичи; один из них, Касим, стал самым верным и надежным союзником Москвы. Решающее сражение произошло у Галича в 1450 году. Войско Шемяки было разбито; сам он бежал в Великий Новгород.
 В 1453 году турки при поддержке Венецианской республики завладели Константинополем. Второй Рим пал. Москва, став прямой наследницей Византии, могла теперь претендовать на титул Третьего Рима. В том же году скончался Дмитрий Юрьевич Шемяка. Многие источники подчеркивают, что смерть была насильственной, что он "умре с отравы", "даша ему лютого зелия". Ермолинская летопись указывает, что яд для отравы Шемяки привез из Москвы  дьяк Степан Бородатый. Он якобы подкупил повара Дмитрия Шемяки по прозвищу Поганка, который и преподнес зелье за обедом "в куряти", отчего князь и скончался.













СТОЛИЦА ПЕРМИ ВЕЛИКОЙ

В XV и XVI в царских грамотах ее так и называли: “Пермь Великая Чердынь”. Этот город вообще был первым укрепленным русским поселением на всем Урале. Русские, появившиеся здесь (согласно летописи, не позже 1451 года), пришли из Великого Новгорода. Да и вообще Пермь Великая изначально считалась волостью Новгородской республики, но через сотню лет Москва предъявила права на эти земли и завоевала их. Иваном III был организован военный поход на Пермь, в котором участвовали устюжане, белезерцы, вологжане и вычегжане — и новгородцы “маленькую победоносную войну” проиграли.
Но надо понять, чем тогда Была Пермь Великая. Здесь жили язычники, коми-язвинцы и вогулы, которые были хозяевами леса, в то время как русские люди ютились поближе к крепостям (число которых хоть и росло, но было ничтожным) на берегах рек Камы, Колвы и Вишеры.
Первая крепость здесь появилась в 1535 году. Расположили ее на Троицком холме, нынешнем географическом центре Чердыни. Деревянный кремль состоял из 6 башен, 4 ворот и тайного подземного хода. Крепость выдержала целых одиннадцать нападений со стороны сибирских, казанских татар и вогул и ни разу не была покорена.
Здесь же, в Чердыни, появился первый (простите, что часто употребляю это слово) на Урале христианский монастырь. Иона, епископ Пермский, крестил аборигенов прямо в реке Колве. Вообще его попытка христианизации пермяков была третьей по счету. Предшественники Ионы, Пермские епископы Герасим и Питирим, тоже вели в этих местах миссионерскую деятельность, но оба погибли от рук язычников.
Монастырь назывался Иоанно-Богословским. Просуществовал он до конца XVIII века и при императрице Екатерине был выведен за штат. Еще через двадцать лет монастырский храм стал обыкновенной приходской Иоанно-Предтеченской церковью. Перед самой революцией сюда вновь пришли монахи, точнее, монахини: монастырь возродился как женская обитель.
Дальнейшая история монастыря почти невероятна. Во времена гражданской войны, когда Чердынь переходила от белых к красным и обратно, все сестры под руководством игуменьи Руфины ушли далеко на Восток, в Китай. Там, в городе Харбине, они основали новую обитель. Потом, когда китайские власти заразились коммунистическими идеями, сестры отправились за океан и осели в американском городе Сан-Франциско, где тоже основали обитель, которая, между прочим, существует и ныне.


Чердынь. Вид с колокольни Троицкого собора.



С чердынским храмом Иоанна Богослова случилось своеобразное чудо. Заключалось оно в том, что его никто не решился зарыть. И теперь путник, посетивший храм, может созерцать его внутреннее убранство — вместе с великолепным иконостасом и намоленными иконами — в таком виде, в каком его оставили сестры в 1918 году. А не так давно сюда вернулись монахи. Их пока совсем немного, но в их планах возрождение былого духовного величия Уральской твердыни.
Среди икон можно встретить одну, какой вы не найдете ни в одном христианском храме мира. Называется она “85 убиенных”. Однажды, в 1547 году ногайские татары пришли в очередной раз грабить Пермь Великую. Возле одной из деревень невдалеке от Чердыни, Кондратьевой слободы, они встретили яростное сопротивление местных жителей. Бой был жестокий, и в итоге все русские полегли, а татары, пораженные мужеством маленького отряда, ретировались. А после произошло чудо. Тела всех русских воинов вдруг пропали и через какое-то время, прямо в разгаре лета, убиенных увидели на льдине, невесть откуда плывущей по реке Вишере. Воинов похоронили рядом с Троицким холмом и теперь в Иоанно-Богословской церкви их поименно поминают во время литургии. Предоставляете: 85 имен повторяют на протяжении почти полутысячи лет!
Уральский хребет из Чердыни не видно, зато из любого места города, а особенно с колокольни Троицкого холма хорошо видна гора Полюд, с которой связана красивая легенда. Согласно верованиям коми-пермяков, Полюд был живым человеком, богатырем, который жил здесь и хранил богатства Урала. В час, когда неприятель приближался к Великой Перми, Полюд разжигал огромный костер и предупреждал людей об опасности. Говорят, после того как Чердынь захватили москвичи, Полюд лег спать в одной из пещер и с тех пор его не видели. Легенда-легендой, но в Новгородских летописях не один раз упоминается реальный человек по имени Полюд. Кем он был, исследователи не знают, но предполагают, что летописный Полюд и Полюд легендарный — одно и то же лицо.
В 1636 году Чердынское воеводство было закрыто и пальма первенства в регионе перешла сначала Соликамску, а потом Перми, городу, получившему название по имени страны (вообще “пермь” в переводе с языка вепсов переводится как “далекая земля”). Золотой век Чердыни пошел к упадку.



Икона «85 убиенных».


Чердынцы не были бедными людьми. Когда в стране горел огонь Гражданской войны, посмотрели купцы пригородного села Покчи, как белые с красными рубаются, как власть гуляет от одних к другим, и решили создать свою Покчинскую республику. А что? Хлеб есть, соль свою вываривают, пушнина опять же, рыба... В общем, уже было сформировали свое правительство, однако заявился как-то в Покчу уездный комиссар Апога, латыш по национальности.
Собрал он купцов, выставил пулемет “Максим” и сказал: “Революция за свободу, но за свободу, господа-граждане, надо платить. Значит, так: с вас контрибуция десять миллионов золотыми червонцами, а иначе я вас, сволочей, перестреляю...” И, что интересно, купцы выплатили требуемую сумму, а комиссар уехал. Правда, после этого события часть купцов сбежала за кордон, часть — отправили на Соловки, а часть вообще бесследно исчезла.
А район вокруг Чердыни сделали “страной заключенных”. Есть здесь такой поселок, Ныроб, который прославился тем, что там, прямо в яме сидел и был насмерть замучен родной дядя первого царя из династии Романовых Михаил Никитич Романов. Случилось это по тогдашним обычаям вполне банально: Семен Годунов, родственник Бориса Годунова подкупил казначея Романовых и тот подложил в кладовую Михаила Никитича мешок с “колдовскими травами”. Романова выслали из Москвы в деревушку Ныроб и посадили в земляную яму. Его заковали в железные оковы весом в три пуда (они до сих пор сохраняются как святыня) и кормили только хлебом и водой. Вообще-то власти думали, что Романов помрет еще по пути в Ныроб, но так случилось, что Михаил Никитич смог прожить в яме целый год, пока его окончательно не заморили голодом и холодом.
На месте ямы теперь стоит часовня, рядом, в память о мучениях боярина, построена Никольская церковь. При царе эти края были местом ссылки, во времена коммунистических репрессий в самом Ныробе и в других поселках, созданы были лагеря, некоторые из которых существуют и сейчас. Уж что–что, а без сидельцев у нас никак.








ДОРОГА


Везли не дорогою в монастырь - болотами
да грязью, чтоб люди не сведали. Сами видят,
что дуруют, а отстать от дурна не хотят:
омрачил дьявол, - что на них пенять!

Аввакум Петрович Кондратьев

Все великие империи разваливались от своего собственного «величия». Для управления пространством в миллионы квадратных километров нужна сильная воля, чего не всегда государству достает. Римская империя свое владычество поддерживала в частности, и созданием сети революционных по тому времени дорог. Первая и самая знаменитая дорога via Appia (Аппиева дорога) начала строиться в 312 году до Р.Х., и, по мере колонизации новых территорий она, да и другие новые дороги (via Valeria, Via Flaminia) все дальше и дальше вонзались в провинции. Грандиозные инженерные сооружения выглядели одновременно красиво, величественно и назидательно.
Римляне имели обыкновение строить совершенно прямые магистрали. Реки и болота они перегораживали плотинами, или перекидывали через них мосты, в горы вгрызались тоннелями. Центром всех дорог служил поставленный императором Августом Milliarium aauerym (золотой мильный камень), конус, обитый позолоченной бронзой. Отсюда и пошло знаменитое выражение про дороги, ведущие в Рим.
С распадом Римской империи сеть дорог была довольно быстро разрушена и забыта на многие столетия. Но Римская империя была еще и морским государством, большинство передвижений войск или товаров осуществлялось не по суше; такова особенность географии Средиземноморского региона. Тем не менее, Рим вкладывал в строительство дорог большие средства. Причина крылась в том, что способом устроения дорог великая империя как бы «скрепляла» свои бесчисленные земли. Дороги охранялись внушительными гарнизонами, и, пожалуй, эти магистрали являлись единственной частью пространства, в которой человек мог чувствовать себя в относительной безопасности. Здесь уместно вспомнить знаменитую дорогу через перевал Саланг в Афганистане, пересекающую горный массив Гиндукуш, единственную наземную артерию, связывающую СССР с Кабулом. Сколько наших парней отдали свои жизни ради бесперебойного функционирования этой артерии! Ну, чем не имперская амбиция? А что вы скажете про Крымский мост и сухопутный коридор в тот же Крым через Таврийские степи?
Но дорога - не просто материальное средство передвижения. Это еще и процесс, состояние, знак. Как все знаки, дорога имеет множество определений, толкований и трактовок. Произнесите вслух слово: «дорога». Что вы представили? Наверняка, перед вами пронесся сонм образов. И можно точно утверждать, что у каждого из нас в голове сложилась своя, индивидуальная картина. Но не эта, идеалистическая сторона дороги будет предметом нашего внимания. Мы коснемся другого: реальной жизни.
Один мой приятель убежден, что без ужасающих по протяженности и качеству дорог русская литература не могла бы развиться до уровня мирового явления. Именно литература: русские живопись, кинематограф, и даже одна из частей литературы, поэзия, хоть и дали человечеству множество гениев, но не стали чем-то, из ряда вон выходящим. Пожалуй, только русские музыка и балет могут приблизится по значимости к литературе. Секрет, по мнению моего знакомого, прост: длиннейшие перегоны, долгие ожидания на станциях (конечно, я имею в виду не наш, XXI, а XIX век, на который как раз пришелся русский литературный расцвет), частые непогоды… все это способствовало не только писанию (ударение на втором слоге), но и влияло на совершенствование культуры чтения. Чем еще в XIX веке можно было себя утешить – картами? А, впрочем, и этим – тоже.
И еще мой знакомый абсолютно убежден в том, что развитие и совершенствование российских дорог давно уже привело к угасанию литературного процесса.
С потрясающим упорством мы уверенно продолжаем называть две российские беды: дураки да дороги. Хотя беда у нас на самом деле только одна: хохлы.
Понять до конца мысли и чаяния русских писателей XIX столетия нам все равно не удастся. То ли мы духовно ослабли, то ли морально окрепли (в подобного рода анализе, сравнении этических норм, нет никакого смысла), но жизнь наша стала совсем другой. В том числе, и благодаря совершенствованию сети дорог. И, если уж начинать рассказ о процессе развития темы дороги в русской литературе (наличие таковой уж наверняка никто отрицать не будет), то отправной точкой следует избрать самое-самое архаичное.

Во власти антихриста

То, что мы называем «культурой дороги», вмещает себя не только иконы за лобовым стеклом (было время, подвешивали чертиков или портрет Сталина). Больший интерес здесь представляет даже не материальная часть культуры, а духовная: дорожные обряды, социальные нормы, поверья и табу. «Посидим перед дорожкой» - это тоже определенный обряд. Как и тост «на посошок».
Большинство исследователей-этнографов сходятся на том, что дорога по традиционным русским представлениям - это сфера неопределенности, хаоса, в которой отменены нормы, которым мы следуем в нормальной, оседлой жизни. Почему? Ответ не так прост. Ясно только, что нечто подобное в отношении к дороге существовало и во времена, предшествующие образованию русского этноса.
В русском языке сохраняется выражение: «перейти кому-то дорогу». Применяется эта идиома, как правило, в смысле: повредить чьему-то успеху, преградить путь к достижению цели. Отсюда недобрые ожидания, если при отправлении в дорогу вам кто-то пересек путь. По мнению Александра Афанасьева, «возможно, здесь кроется основа поверья, по которому перекрестки (там, где одна дорога пересекает другую) почитаются за места опасные, за постоянные сборища нечистых духов».
По древним верованиям, колдун мог творить чары «на след»; для этого он широким ножом снимал след своего оппонента, и вырезанный ком сжигает в печи. От этого человек, отправившийся в путь «усыхает, как земля на огне».
Отправляясь в дорогу, путник переступает привычные нормы. Даже современное православие вполне официально отменяет пост на период, когда человек находится в пути. По старинным традициям, дорога – это мир как бы небытия, где не действует обычай. Человек в пути оказывается вне социума, ускользая из зоны досягаемости привычных рычагов социального регулирования.
Этнограф Т. Щепанская в работе «Культура дороги на Русском Севере» приводит такие факты: «Материалы показывают, что в дороге действительно не действуют правила, которые в деревне непререкаемы. Вполне добропорядочные крестьяне, жившие в деревне между реками Кокшеньгой и Вагой, где они очень близко подходят одна к другой, образуя естественную западню для проезжающих, по ночам выходили на дорогу грабить купцов, которые возвращались с Благовещенской ярмарки; потомки этих крестьян вспоминают о такого рода вылазках как о роде промысла, без тени смущения или осуждения: дело же происходит в дороге! Дома надо придерживаться норм, в пути человек поступает как ему заблагорассудится, и традиция признает за ним это право...»
В старину считалось даже (да и сейчас кое-где считается), что, если встретишь в дороге попа, - пути не будет. Ведь дорога стоит вне божественного распорядка. С дорогой связано множество магических запретов, табу. Нельзя, например, на дороге спать: «как ляжешь на дороге спать - дак, поедут на тройке, да замнут...». Также нельзя разводить на дороге или на тропинке огонь, громко петь и кричать. Нельзя на дороге справлять нужду (традиция особенно этот запрет относит к женщинам). Мотивировка: «это вроде как на стол нечистой силе». Так же запрещалось брать оставленные на дороге вещи.
Существовал еще ряд дорожных примет и поверий, которых мы ниже еще коснемся. В данном случае для нас важно следующее: в определенной степени у нас бытует особенная, ни на что не похожая «культура дороги». В эпоху расцвета русской литературы она, по видимости, была еще более мощной.
И еще. Русская «дорожная» культура выделила социальный тип «профессионала дороги» - странника. Тип необычайно поэтичный и полный таинственных аллюзий. Странник однажды преступает нормы дома навсегда и весь окунается в ирреальный мир дороги. В народном сознании он как бы приобретает таким образом колдовское знание. Такое может случится и с обычным человеком: если он случайно заблудится. Вот тогда-то мир ирреальности явит себя в полной красе (кто хоть однажды имел несчастье заблудиться - меня поймет)!
Один из типов странника описан у Ивана Бунина (дневниковая запись от 19 мая 1912 года):
«...Пришел странник (березовский мужик). Вошел, ни глядя ни на кого, и прямо заорал:
Придет время,
Потрясется земля и небо,
Все камушки распадутся,
Престолы Господни нарушаться,
Солнце с месяцем померкнут...
(Я этот стих слыхал и раньше, намного иначе.)

 

Потом долго сидел с нами, разговаривал. Оказывается, идет «по обещанию» в Белгород (ударение делает на «город»), к мощам, как ходил и в прошлом году, дал же обещание потому, что был тяжко болен. Правда, человек слабый, все кашляет, борода сквозная, весь абрис челюсти виден. Сперва говорил благочестиво, потом проще, закурил. Абакумов оговорил его. Иван (его зовут Иваном) в ответ на это рассказал, почему надо курить, жечь табак: шла Богородица от креста и плакала, и все цветы от слез Ее сохли, один табак остался; вот Бог и сказал - жгите его...
...Потом Иван зашел к нам и стал еще проще. Хвалился, что он так забавно может рассказывать и так много знает...»
...Странников «во имя божье» и доныне немало, да и нищебродов – тоже. Я вспоминаю одного весьма странного молодого человека, с которым мы немного пообщались лет десять назад на станции Арзамас. Московские поезда все приходят очень рано и до первого автобуса на Дивеево надо ждать около трех часов. Я сидел рядом с этим чуднЫм типом (штормовка, разбитые ботинки, рваный рюкзак и еще противогазная сумка через плечо). Парнишка поведал, что он де паломник, поставивший перед собой целью объехать все святые места русские. Почувствовав ко мне некоторую симпатию (вообще-то взгляд у него был немного волчий), сосед решился показать мне свою «личнопичитаемую» святыню. Немного поколебавшись, он извлек из противогазной сумки... камень. Осторожно дал мне подержать: весу в нем было килограммов десять. Странник объяснил, что подобрал его на острове Валаам, и стал убеждать меня, что по форме он напоминает крест. «Это благодать на меня такая сошла...» - так примерно объяснял он. Ей-богу, крест камень напоминал при очень сильном абстрагировании! Тем не менее, я достал фотоаппарат и попытался запечатлеть паломника с его амулетом. Молодой человек быстренько «свернулся» и ускакал от меня с быстротою антилопы...

Ужас

Дмитрий Мережковский однажды заметил, что Бунин не любил Россию.
Неслучайно XIX век стал революционным в развитии дорог. Революция заключалась в том, что стали строиться железные дороги. Бунин, «не любящий России», в 1901 году пишет рассказ «Новая дорога». Рассказ о железнодорожном путешествии (тогда, напомню, езда в поезде было самым современным и комфортным способом передвижения):
«...Славная вещь - этот сон в пути! Сквозь дремоту чувствуешь иногда, что поезд затихает... В полудремоте попадаю в вагон-микст, тесный, с квадратными окнами, и тотчас же снова крепко засыпаю. И к утру уже оказываюсь далеко от Петербурга. И начинается настоящий русский зимний путь, один из тех, о которых совсем забыли в Петербурге...
...Я смотрю, как уходят от нас и скрываются в лесу огоньки станции. «Какой стране принадлежу я, одиноко скитающийся? - думается мне. - Что общего осталось у нас с этой лесной глушью? Она бесконечно велика, и мне ли разобраться в ее печалях, мне ли помочь им? Как прекрасна, как девственно богата эта страна! Какие величавые и мощные чащи стоят вокруг, тихо задремывая в эту теплую январскую ночь, полную нежного и чистого запаха молодого снега и зеленой хвои! И какая жуткая даль!»
Бунин не любил Россию?


 

Заканчивая цикл «Губернские очерки (1857 г.), Михаил Салтыков-Щедрин пишет небольшую вещичку «Дорога». Ну, что-то среднее между эссе и лирической зарисовкой. Начинает автор «за здравие»:
«Я еду. Лошади быстро несутся по первому снегу; колокольчик почти не звенит, а словно жужжит от быстроты движения; сплошное облако серебристой пыли подымается от взбрасываемого лошадиными копытами снега, закрывая собою и сани, и пассажиров, и самих лошадей... Красивая картина! Да, это точно, что картина красива, однако не для путника, который имеет несчастие в ней фигюрировать...»
Дальше следует описание некоторых дорожных неудобств, вдруг прерываемое криком души:
«Но я уже закутался; колокольчик опять звенит, лошади опять мчатся, кидая ногами целые глыбы снега... Господи! Да скоро ли станция?..
...и кажется утомленному путнику, что вот-вот встанет мертвец из-под савана... Грустно.
А грустно потому, что кругом все так тихо, так мертво, что невольно и самому припадает какое-то страстное желание умереть...»
Затем автор переносится в мир полусонной фантазии - так завораживающе действует на него дорога. Ему представляется «странная, бесконечная процессия»; вглядываясь в лица шествующих, он понимает, что где-то видел этих людей. У одного из узнанных он вопрошает:
« - Порфирий Петрович! куда же вы так поспешаете? Спрашиваю я.
Но он только машет рукою, как бы давая мне знать: «До тебя ли мне теперь! Видишь, какая беда над нами стряслась!» - и продолжает свой путь.
«Что это значит?» - спрашиваю я себя.
- Неужели вы ничего не слыхали? - говорит мне мой добрый приятель Буеракин, внезапно отделяясь от толпы, - а еще считаетесь образцовым чиновником!
- Нет, я не слыхал, не знаю...
- Разве вы не видите, разве не понимаете, что перед глазами вашими проходит похоронная процессия?
- Но кого же хоронят? Кого хоронят? - спрашиваю я, томимый каким-то тоскливым предчувствием.
- Прошлые времена хоронят!..»

Па-а-а-аехали!

Что собой представляло путешествие по дорогам России первой половины XIX века? Наиболее реалистичное описание такового я нашел в очерке Ивана Гончарова «На родине».
Написан он в 1887 году и начинается с воспоминаний о том, как писатель после окончания учебного курса в Московском университете возвращался на родину, в Симбирскую губернию.
А случилось это осенью 1834 года:
«...От Москвы до моей родины считается с лишком семьсот верст. На почтовых переменных лошадях, на перекладной тележке это стоило бы рублей полтораста ассигнациями (полвека назад иначе не считали) и потребовало бы пять дней времени.
Заглянув в свой карман, я нашел, что этой суммы не хватает. Из присланных денег много ушло на новое платье у «лучшего портного», белье и прочие вещи. Хотелось явиться в провинцию столичным франтом.
Ехать «на долгих», с каким-нибудь возвращающимся из Москвы на Волгу порожним ямщиком, значило бы вытерпеть одиннадцатидневную пытку. Я и терпел ее прежде, когда еще мальчиком езжал с братом на каникулы.
Современный путешественник не поверит: одиннадцать дней ухлопать на семьсот верст! Американская поговорка: «Time is money» - до нас не доходила.
Железных и других быстрых сообщений, вроде malleposte (почтовая карета), не существовало - и я задумываюсь, как быть.


 

Мне сказали, что есть какой-то дилижанс до Казани, а оттуда рукой подать до моей родины.
Газетных и никаких печатных объявлений не было: я узнал от кого-то случайно об этом сообщении и поспешил по данному адресу в контору дилижанса, в дальнюю от меня улицу. Конторы никакой не оказалось. На большом пустом дворе стояло несколько простых, обитых рогожей кибиток и одна большая бричка на двух длинных дрогах вместо рессор.
- Где же дилижанс? - спросил я мужика, подмазывающего колеса своей кибитки.
- Какой дилижанс, куда? - спросил он, в свою очередь.
- В Казань.
- А вот этот самый! - указал он на большую бричку.
- Какой же это дилижанс: тут едва трое поместятся! - возражал я.
- По трое и ездят, а четвертый рядом с кучером... Спросите приказчика: вот он в окно глядит! - прибавил он, указывая на маленький деревянный домик, вроде избы.
Я вошел в комнату.
- Я желал бы ехать на дилижансе в Казань, - сказал я приказчику.
- Можно, - лениво отвечал он, доставая с полки тетрадь.
- А когда уходит дилижанс?
- Неизвестно: дня определить мы не можем.
- Как так: дилижансы ходят везде в назначенные дни!
- Нет, у нас когда наберется четверо проезжих, тогда и пущаем. Одна барынька уже записалась: вот ежели вы запишитесь - так только двоих еще подождем или по малости одного.
И я голову опустил...»
На третий день записался еще один попутчик и юный Ваня Гончаров вскоре пустился в путь. До Казани ехали четыре дня. Третий пассажир был купец и из-за тесноты пространства он постоянно ссорился с «барынькой», которая ехала на уральские заводы какой-то смотрительницей.
На третий день, после духоты, по дороге пронесся столб пыли, блеснула молния и стал брызгать дождь:
«...-Ох! - простонала наша спутница, крестясь...
Купец посмотрел на нее, что она, а я отвернулся и засмеялся в пространство. Но тем все и кончилось. Вихрь умчался, и солнце стало опять печь.
По лицам у нас лился пот, пыль липла к струям и изукрасила нас узорами. В первые же сутки мы превратились в каких-то отаитян. На второй день совсем почернели, а на третий и четвертый на щеках у нас пробивался зеленоватый румянец.
Подъезжая к Казани, мы говорили уже не своими голосами и не без удовольствия расстались, сипло пожелав друг другу всякого благополучия.
Так полвека назад двигались мы по нашим дорогам! Только через двенадцать лет после того появились между Петербургом и Москвою первые мальпосты, перевозившие пассажиров с неслыханною доселе быстротою: в двое с половиной суток. В 1849 году я катался из Петербурга уже этим великолепным способом. А затем, возвращаясь в 1855 году через Сибирь из кругосветного плавания, я ехал из Москвы по Николаевской железной дороге: каков прогресс!»
От Казани до родины Гончаров добрался всего за сутки, с не менее тяжелыми приключениями...

 



Вот мчится тройка...

Говоря о профессионалах дороги, грех будет не остановить свое внимание на профессии ямщика. Столь распространенная в XIX веке специальность породила не только особенные песни, но даже промысел по отливу ямщицких колокольчиков (центры колокололитейного производства - Валдай, Казань и др. - располагались, как правило, на крупных трактах).
Про этот мир довольно подробно рассказал Глеб Успенский, написавший в 1889 году очерк «От Оренбурга до Уфы», в основу которого легли впечатления писателя о путешествии в Башкирию, которое он совершил весной того же года:
«...Даже бешеная сибирская езда, достигающая на Барабе, благодаря гладкой, как доска, дороге, наивысшей точке неистовства, даже она не в силах с свойственной ей быстротою изгладить, как бы следовало, скучное впечатление скучных красок степей, перенося нас с быстротою молнии опять в новую обстановку окружающей природы...
...Дороги же чисто сибирские, от Томска до Омска, через всю Барабинскую степь, нисколько не похожи на наши: содержаться превосходно, «как скатерть»; после каждого дождя, тотчас, как только засохнут сделанные проезжими по мокрой земле кочки, вся дорога ровняется при помощи особых катушек и вновь делается «как скатерть».
Во всяком случае на протяжении 1500 верст вопрос о разнообразии впечатлений, кажется, не может подлежать сомнению; впечатлений, во всяком случае, должно быть много, и притом всякого сорта; но прежде всего восприятию их препятствует необыкновенная быстрота и вообще своеобразность сибирской езды.
До первой станции от Томска проезжающие едут большею частью не на «настоящих» сибирских лошадях и не с настоящими сибирскими ямщиками. Меня, например, вез еврей на клячонках, которые, кроме гоньбы с проезжими, были изнурены уже и городской работой.
Совсем не то подлинная сибирская тройка и сибирская езда, с которыми проезжий начинает настоящее знакомство только на второй или, вернее, на третьей станции. На этой станции выводят уже не заезженных клячонок из конюшни, а сначала идут «ловить» лошадей в поле. Одно это роняет в непривычное к «сибирским» ощущениям сердце проезжающего зерно какого-то тревожного ощущения. Пока «ловят», времени много для разговора, но самое это слово «ловят» и значительный промежуток времени, употребляемый на это дело, смущают вас и ослабляют интерес к разговору. «Гонят!»...
...- Пожалуйте, господин, садиться!
Сам он, однако же, не садится, он даже вожжей в руки не берет, а только укладывает осторожными движениями рук на козлах таким образом, чтобы за них можно было ловчее схватиться, и все время тихонько произносит: «тпр... тпр...»

 

...- Н-ну! Михайло, затворяй ворота! Ты, дедушка, держи коренную-то, держи крепче, навались на нее!
Ворота заперты. Лошадей держат, но когда осторожно усаживающийся ямщик все-таки старается всячески не дать лошадям заметить, что он берет вожжи, проезжего нисколько уже не радует и то, , что, по его настоянию, ямщик уже сидит на козлах. Напротив, страх окончательно овладевает всем его существом, и если же наконец он садится на повозку, так единственно потому, что невозможно этого не делать, точно так же как преступнику нельзя не класть голову под топор гильотины...
...- Отворяй! Пущай!
Что же это такое происходит?..
...Не раньше как на пятнадцатой версте проезжающий наконец узнает, что такое с ним случилось: оказывается, что ни ямщик, ни лошади не впали в иступленное состояние, не бесновались, а делали свое дело так, как следует его делать по сибирскому обычаю, - просто ехали «на сибирский манер». На пятнадцатой версте ямщик сразу остановит своих бешеных коней, слезет с козел, походит около повозки, покурит, поговорит. Но неопытный проезжающий хотя и имеет случай сознать себя не погибшим, но еще решительно не в состоянии прийти в себя и получить хотя бы малейший интерес к «окружающей действительности»...
...На третий, четвертый день, когда принцип сибирской езды понят вполне, когда все «суставы» во всех направлениях растрясены и когда измождение уже охватывает человека с головы до ног, и притом распределяется по всему организму вполне равномерно, тогда уже вступает в свои права и духовная деятельность. Если, добравшись до станционного дивана или даже до ступеньки станционного крыльца, можно уже найти в себе возможность для внимания к окружающему, к природе, к людям; можно ощутить и потребность побеседовать с этими людьми...
...Большинство сибирских ямщиков «мчит» проезжего, так сказать, «по привычке», по установленному для сибирской езды обычаю: то «дует» сломя голову, то передохнет, то опять «дует». Да и тройка так же приучена понимать, как ей поступать; ямщиком такой дрессированной тройки может быть десятилетний мальчик... весь процесс езды идет самым шаблонным образом; кнут, покрикивание, посвистывание, все это делается только по обычаю. Но есть действительно сибирские ямщики, ямщики-артисты, и даже не ямщики, а дирижеры, причем кнут, это - жезл капельмейстера, а тройка - оркестр. Этот артист-художник видимо, заинтересован талантами своего оркестра, любит в одном исполнителе одно, в другом - другое, принимает их особенности к сердцу и ставит своей задачей - развить в своих любимцах все их дарования...
...Говоря об особенностях сибирской езды, никоим образом нельзя не обратить внимания на роль, которую играет в этой езде именно ямщицкий свист. Свист вообще, это - знак, сигнал, тон, который ямщик дает лошади, вызывая в ней известное настроение...
...Не одни, однако ж, ямщики разрабатывали это сигнальное дело пустынных пространств. Немало поработал для его развития и «лихой человек», грабитель, разбойник и душегуб. Дать знать в темную ночь своим, засевшим под мостом, товарищам, что идет обоз... я «Христом-богом» просил ямщика не свистать, когда он попробовал развернуть кнут палача еще раз. Ямщик понял, что я «испугался», улыбнулся и был, очевидно, доволен, что произвел именно то впечатление, которое требуется...»
Комментарии к этому описанию вряд ли уместны. Отмечу только пространный и порой занудный стиль автора. Но, как известно, форму принято «подбивать» под содержание. Не буду же я заявлять, что вся русская литература «золотого века» сплошь занудная и пространная!

Извне

«Русские ямщики, такие искусные на равнине, превращаются в самых опасных кучеров на свете в гористой местности, какою в сущности является правый берег Волги. И мое хладнокровие часто подвергалось жестокому испытанию из-за своеобразного способа езды этих безумцев. В начале спуска лошади идут шагом, но вскоре, обычно в самом крутом месте, и кучеру, и лошадям надоедает столь непривычная сдержанность, повозка мчится стрелой со все увеличивающейся скоростью и карьером, на взмыленных лошадях, взлетает на мост, то есть на деревянные доски, кое-как положенные на перекладины и ничем не скрепленные, - сооружение шаткое и опасное. Одно неверное движение кучера - и экипаж может очутится в воде...»
Это строки из самого, пожалуй, злобного сочинения про Россию. Его автор - французский путешественник и писатель маркиз Астольф де Кюстин. Его путешествие в Россию в 1839 году как раз имело целью написание пространного путевого очерка, так автором и названного: «Россия в 1839 году». Официальный Петербург ждал от представителя известной во Франции аристократической фамилии произведения благожелательного содержания. Но русские власти ошиблись: маркиз «прошелся» по русским порядкам и нравам, что называется, «по полной».
Конечно, комплекс «неправильного поражения» от варварского полувосточного государства в 1812 году во французах еще был достаточно силен, но сваливать все не переизбыток желчи не следовало бы. Оноре де Бальзак, посетивший Россию десятилетием позже коварного француза, заметил, что в Петербурге он «получил оплеуху, которую следовало бы дать Кюстину»: настолько болезненна была рана, нанесенная маркизом. Тем не менее, у нас книга Кюстина долгое время была популярна, поскольку весьма правильно бичевала пороки самодержавия. Как еще можно было относиться к государству, в то время еще сохраняющему рабство?

 


Де Кюстин проехал по России не очень много - он побывал в Петербурге, Москве, Ярославле и Нижнем Новгороде - но, поскольку отмечать недостатки было его непосредственной целью, дорожных впечатлений хватило на несметные страницы описаний:
«...Путешественника поджидает в России опасность, которую вряд ли кто предвидит. Опасность сломать голову о верх экипажа. Риск этот очень велик и опасность вполне реальна: коляску так подбрасывает на рытвинах и ухабах, на бревнах мостов и пнях, в изобилии торчащих на дороге, что пассажиру то и дело грозит печальная участь: либо вылететь из экипажа, если верх опущен, либо, если он поднят, проломить себе череп...
Ночь я провел в станционном доме, ибо рессоры моего тарантаса настолько тверды, а дорога так ухабиста, что больше двадцати четырех часов непрерывной езды я не могу выдержать без сильнейшей головной боли...
...Я пишу эти строки в дремучем лесу, вдали от человеческого жилья. Невозможная дорога - сыпучий песок и бревна - опять повредила мой тарантас И пока мой камердинер с помощью крестьянина, которого само небо нам послало, занимается ремонтом на скорую руку, я, униженно сознавая свою бесполезность... занялся более свойственным мне делом и вот пишу...
... «В России нет расстояний», - говорят русские, и за ними повторяют все путешественники. Я принял это изречение на веру, но грустный опыт заставляет меня утверждать диаметрально противоположное: только расстояния и существуют в России. Там нет ничего, кроме пустынных равнин, тянущихся во все стороны, насколько хватает глаз. Два или три живописных пункта отделены друг от друга безграничными пустыми пространствами, причем почтовый тракт уничтожает поэзию степей, оставляя только мертвое уныние равнины без конца и без края. Ничего грандиозного, ничего величественного. Все голо и бедно кругом - одни солончаки и топи.
Смена тех и других - единственное разнообразие в пейзаже. Разбросанные там и тут деревушки, становящиеся чем дальше от Петербурга, тем неряшливее, не оживляют ландшафта, но, наоборот...
...На всем путешествии от Петербурга до Новгорода я заметил вторую дорогу, идущую параллельно главному шоссе на небольшом от него расстоянии.. Эта параллельная дорога снабжена изгородями и деревянными мостами, хотя и сильно уступает главному шоссе в красоте и в общем значительно хуже его. Прибыв на станцию, я попросил узнать у станционного смотрителя, что обозначает эта странность. Мой фельдъегерь перевел мне объяснение смотрителя. Вот оно: запасная дорога предназначена для движения ломовых извозчиков, скота и путешественников в те дни, когда император или особы императорской фамилии едут в Москву...
...Вчера, перед тем, как потерпеть очередную аварию, мы неслись карьером по малолюдному тракту.
- Какая прекрасная дорога, - обратился я к моему фельдъегерю.
- Ничего удивительного, - заметил тот, - ведь это Большая Сибирская дорога.
Вся кровь во мне застыла. Сибирь! Она преследует меня повсюду и леденит, как птицу взгляд василиска. С какими чувствами, с каким отчаянием в душе бредут по этой проклятой дороге несчастные колодники! А я, скучающий путешественник, еду по их следам в поисках смены впечатлений!..
...По этой стране без пейзажа текут реки огромные, но лишенные намека на колорит. Они катят свои свинцовые воды в песчаных берегах, поросших мшистым перелеском, и почти неприметны, хотя берега не выше гати. От рек веет тоской, как от неба, которое отражается в их тусклой глади. Зима и смерть, чудится вам, бессменно парят над этой страной. Северное солнце и климат придают могильный оттенок всему окружающему. Спустя несколько недель ужас закрадывается в сердце путешественника. Уж не похоронен ли он заживо, мерещится ему, и он хочет разорвать окутавший его саван, бежать без оглядки из этого сплошного кладбища...»
Из последнего «пассажа» автора мы можем сделать вполне определенный вывод о его предвзятости. Все-таки в наших «печальных равнинах» поэтическая душа способна найти целые россыпи прекрасного. Но штука в том, что впечатление европейцев о России питалось не гоголевскими «Мертвыми душами», а именно такими, с позволения сказать, произведениями, как «Россия в 1839 году».
Задолго до этого года, а именно в 1812 году, у нас побывала уже не молодая к тому времени французская писательница Жермена де Сталь. Император Наполеон, по солдатской простоте называвший госпожу де Сталь «старой вороной» и «сумасшедшей старухой», выслал писательницу из Парижа, и накануне русского похода наполеоновской армии на Россию она посетила нашу страну.
Госпоже де Сталь как раз заметила некоторые русские красоты и в конце своего путевого очерка «1812 год», она даже подчеркнула: «...я покидала Москву с сожалением». Есть в очерке и впечатления о дороге:
«...Русские возницы мчали меня с быстротой молнии; они пели песни и этими песнями, как уверяли меня, подбадривали и ласкали своих лошадей. «Ну, бегите, голубчики», - говорили они. Я не нашла ничего дикого в этом народе; напротив, в нем есть много изящества и мягкости, которых не встречаешь в других странах...
...Хотя двигались с большой быстротой, но мне казалось, что стою на месте: настолько природа страны однообразна. Песчаные равнины, редкие березовые леса да крестьянские поселки, находящиеся на большом расстоянии один от другого, с их деревянными, построенными по одному образцу избами, - вот все, что встречала я на пути. Меня охватил своего рода кошмар, который приходит иногда ночью, когда кажется, что делаешь шаги и в то же время не двигаешься с места. Бесконечною кажется мне страна, и целая вечность нужна, чтобы ее пройти...»
Александр Дюма (отец) в течение долгих лет хотел совершить путешествие в Россию. Тому мешало, в частности, злопыхательное произведение Астольфа де Кюстина, и до кончины Николая I о поездки не могло быть и речи. События во Франции (революция 1848 года и реставрация 1851-го) так же не благоприятствовали ей. Путешествие состоялось только в 1858 году и заняло неполный год (с июня 58-го по март 59-го).
Дюма писал «с колес» и очерки о России и весьма оперативно публиковались в журнале «Монте-Кристо», основанным самим писателем. Полный текст «Путевых впечатлений о России», в четырех томах вышел в свет в Париже в 1865 году.
В принципе, настроение Дюма от путешествия немногим отличается от «кюстиновского», но в пространном своем произведении автор немало места уделяет духовной стороне русской жизни (не церковной ее части, а именно потаенным уголкам русской, как им всем кажется, загадочной души). Взгляд на Россию величайшего беллетриста всех времен и народов довольно оригинален и достоин снимания:
«...Россия - это громадный фасад. Что за этим фасадом - никого не интересует. Тот, кто силится заглянуть за фасад, напоминает кошку, которая, впервые увидев себя в зеркале, ходит вокруг, надеясь найти за ним другую кошку...
...Князь Вяземский написал оду, в которой описывает состояние России XIX века: уже первая строфа была посвящена улицам и проселочным дорогам.
Заметьте, дорогие читатели, что это говорю не я, а русский князь, генеральный секретарь Министерства внутренних дел, которому были знакомы и рытвины, и проселочные дороги.

РУССКИЙ БОГ

Бог метелей, Бог ухабов,
Бог мучительных дорог,
Станций - тараканьих штабов,
Вот он, вот он, русский Бог.
Бог голодных, бог холодных,
Нищих вдоль и поперек,
Бог имений недоходных,
Вот он, вот он, русский Бог.
Бог всех с анненской на шеях,
Бог дворовых без сапог,
Бар в санях при двух лакеях,
Вот он, вот он, русский Бог.
К глупым полон благодати,
К умным беспощадно строг,
Бог всего, что есть некстати,
Вот он, вот он, русский Бог.

Поскольку мы находимся в России, будем довольствоваться этим добрым Богом, не будем более придирчивы, чем россияне...»
Дюма-отца в России удивили непривычные для европейских дорог экипажи, тоже своеобразное порождение русской «дорожной культуры». Да и нам, наверное, интересно, в чем же передвигались наши предки по «убийственным пространствам»:
«...Поскольку дороги были неважные, Дидье Деланж не счел уместным рисковать каретой своего хозяина. Поэтому он раздобыл нам средство передвижения, совершенно новое для меня, хотя весьма распространенное в России: тарантас.
Вообразите себе огромный паровозный котел на четырех колесах с окном в передней стенке, чтобы обозревать пейзаж, и отверстием сбоку для входа.
Подножка для тарантаса еще пока не изобретена. Мы попадали в него с помощью приставной лесенки, которую по мере надобности прилаживали или убирали...
...Поскольку тарантас не подвешен на рессорах и не имеет скамеек, он устлан изнутри соломой которую не в меру щепетильные пассажиры могут, если пожелают, сменить. Если поездка предполагается длительная и едут своей семьей, вместо соломы подстилают два или три матраца: благодаря этому можно сэкономить на ночлегах в постоялых дворах и ехать днем и ночью.
В тарантасе могут без труда поместиться от пятнадцати до двадцати путешественников...
...Нам потребовалось добрых три четверти часа, чтобы проехать три версты по отвратительной дороге, но среди прелестного ландшафта...»
Маленькие (и побольше) дорожные приключения... Кажется, весь путь только из них и состоит! Лошади и карета завязли в песке, и для того, чтобы освободиться из «песчаного плена», нудно опорожнить весь экипаж. К тому же, впереди ждет тяжелый подъем в гору:
«-...Я никогда столько не ходил пешком, как тогда, когда у меня был экипаж!
Карета скатилась по ту сторону горы как на роликах. Багаж снова погрузили, и мы заняли свои места.
- Ну, а теперь, - сказал я Нарышкину, - дай этим славным людям четыре рубля.
- Ни копейки! Почему они не содержат свои дороги в лучшем состоянии?
- А почему в России в реках недостаточно воды, а на дорогах слишком много песка? Такая уж страна!..»
Еще одно новое для француза средство передвижения:
«...В одиннадцать часов нас ожидала охотничья линейка; только в России я видел подобного рода экипажи, чрезвычайно удобные. Это длинная повозка с очень низкими скамейками, на которых сидят спиной к бортам, как на империале наших омнибусов, четыре, или шесть или даже восемь человек, в зависимости от длины экипажа, ширина же всегда одинаковая... Он может проехать по любой дороге и благодаря небольшой высоте никогда не опрокидывается...»
Особую «любовь» Дюма, почему-то испытывает к обитателем... станций. По всей видимости, автор от них «натерпелся»:
«...За два с половиною часа мы проехали семь миль. Выдержав первые пятьдесят, путешественник признает, что русская почта – был бы кнут, не для лошадей, а для станционного смотрителя – заметно превосходит почтовые службы всех прочих стран.
Мы прибыли на станцию.
Заметим, кстати, что только в России можно найти эти станционные домики - все на один лад, - где содержат лишь самое необходимое, но всегда можно найти две сосновые скамьи, крашенные под дуб, и четыре сосновые табурета, тоже крашенные под дуб...
...Да, забыл про предмет первой необходимости, предмет преимущественно национального обихода: самовар, неизменно кипящий.
Все это предоставляется вам бесплатно - по первому праву: поскольку вы едете на почтовых, вы - лицо государственное.
Но не требуйте чего-то другого, а именно: пищи, об этом речи быть не может. Хотите есть - везите с собою еду, хотите спать - везите с собою тюфяк...
...Однако же станционный смотритель, человек весьма обходительный, взялся раздобыть к нашему возвращению что-то, что могло бы сойти за обед....
...Вообще трудно сыскать большего жулика, чем станционный смотритель, - разве что два станционных смотрителя. Лошади очень дешевы: каждая лошадь стоит две копейки, то есть шесть лиардов верста, - и, как правило, старосты пускаются в махинации: сие означает, что они используют все возможные способы вымогательства, чтобы набить лошадям цену; самый обычный - сказать, что у них в конюшне пусто, но они могут достать лошадей по соседству. Единственно, что, добавляют они, лошади эти не казенные, а хозяева не хотят отдавать их в наем иначе, как за двойную плату.
Если вы хоть раз попадетесь на эту удочку, вы погибли. Все, от станционного смотрителя до ямщика и от ямщика до станционного смотрителя, узнают о вашей невинности, и вам, как это почти всегда бывает, придется еще заплатить за то, чтобы расстаться с нею...»
По счастью, у путешествующего писателя имелась специальная охранительная бумага, называемая «подорожной».
Давно известно, что в России без бумажки ты... ну, скажем мягко: никто, но как известно, у нас нет и не было никогда «абсолютного и окончательного» документа:
«...подорожная - это распоряжение русских властей, обязывающее станционного смотрителя предоставить лошадей ее подателю. Точно так же, как во Франции нельзя путешествовать без паспорта, в России нельзя без подорожной взять почтовых.
Эти подорожные производят более или менее действенное впечатление в течение более или менее длительного срока...»
Еду, еду в чистом поле...
В своей книге «Путевые впечатления. В России» Александр Дюма-отец значительный по объему очерк посвятил «великому человеку» (как француз сам отметил) Александру Пушкину.
Кроме стихов Пушкина, явившихся настоящим открытием для Дюма, писателя-путешественника потрясла необычайная суеверность русского поэта. Вот как звучит известная история попытки бегства Пушкина из Михайловского в декабре 1825-го года со слов Дюма:
«...он взял паспорт своего друга и, покинув Псков, куда был сослан, направился на почтовых в Санкт-Петербург.
Поэт не проехал и трех верст, как дорогу ему перебежал заяц.
В России, в самой суеверной из всех стран мира, заяц. Пересекающий дорогу, - плохая примета, сулящая беду или, по крайней мере, предупреждающая о том, что продолжать путь опасно. У римлян такой приметой было споткнуться о камень; известна печальная шутка Бельи, запнувшегося о булыжник по дороге к эшафоту: «Римлянин вернулся бы домой».
При всей своей суеверности Пушкин пренебрег приметой и на вопрос ямщика, обернувшегося в нерешительности, крикнул:
- Вперед!
Ямщик повиновался.
Проехали три или четыре версты - тот же знак беды: второй заяц пересек дорогу. Опять ямщик в недоумении. Пушкин мгновение колеблется, размышляя. Затем произносит по-французски:
- Ну что ж, глупости тем лучше, чем они короче: вернемся.
Этому случаю поэт, по всей вероятности, обязан был свободой, а то и жизнью...»
Как известно, Дюма не отличался особенной дотошностью при передаче фактов. Возможно, он позаимствовал этот рассказ из воспоминаний близкого друга Пушкина Сергея Соболевского, однако, некоторые детали он «переврал» (в частности, упущена знаковая встреча в дороге со священником). Однако, суть произошедшего передана точно.
Без сомнения, Пушкин – точка отсчета. Мы не совсем понимаем эту простую истину, в то время как французский беллетрист Дюма сформулировал эту идею предельно ясно (в том же сочинении про путешествие по России):
«...До него, за исключением баснописца Крылова, Россия не могла породить национального гения – ей не хватало живительных сил.
Народ лишь тогда может считаться интеллектуально развитой нацией, когда у него возникает свойственная его духу литература. Избранные басни Крылова и поэзия Пушкина знаменуют начало духовного развития России...»
В отличие от Петра Вяземского, сочинившего вышеприведенную оду, у Александра Пушкина великое множество стихотворений, могущих быть «Одой России», как в положительном, так и в противоположном смысле. Все (или почти все), что вымучено поэтом на русской дороге, сконцентрировано в стихотворении «Дорожные жалобы» (1829 год):
«Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?
Не в наследственной берлоге,
Не средь отческих могил,
На большой мне, знать, дороге
Умереть Господь судил,
На каменьях под копытом,
На горе под колесом,
Иль во рву, водой размытом,
Под разобранным мостом.
Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.
Иль в лесу под нож злодею
Попадуся в стороне,
Иль от скуки околею
Где-нибудь в карантине.
Долго ль мне в тоске голодной
Пост невольный соблюдать
И телятиной холодной
Трюфли Яра поминать?
То ли дело быть на месте,
По Мясницкой разъезжать,
О деревне, о невесте
На досуге помышлять!
То ли дело рюмка рома,
Ночью сон, поутру чай;
То ли дело, братцы, дома!..
Ну, пошел же, погоняй!»
Пушкин не угадал. Умер он в своей квартире, в окружении друзей и семейства. Из титанов русской литературы на «большой дороге», а, точнее, на станции Астапово умер Лев Толстой (теперь эта станция носит имя писателя).
Есть еще одно «дорожное» стихотворение: «Бесы». Фрагмент этого поистине жуткого произведения взял эпиграфом к одноименному роману Федор Достоевский.
Любил ли Пушкин дорогу? Думаю, так же, как мы все: он мирился с ее необходимостью.

 

Есть стих про дорогу в «Евгении Онегине» (строфа XXXIV главы седьмой):
Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают;
Трактиров нет. В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетный дразнит аппетит,
Меж тем как сельские циклопы
Перед медлительным огнем
Российским лечат молотком
Изделье легкое Европы,
Благословляя колеи
И рвы отеческой земли.
В примечании к этой строфе Пушкин самолично привел стихотворение князя Вяземского «Станция», как бы для сравнения:
«Дороги наши - сад для глаз:
Деревья, с дерном вал, канавы;
Работы много, много, много славы,
Да жаль, проезда нет подчас...»
В повести «Станционный смотритель» Пушкин, как бы глядя на 28 лет вперед, спорит с мнением Дюма-отца:
«Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода...
...Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покамест скажу только, что сословие станционных смотрителей предоставлено общему мнению в самом ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивы. Из их разговоров (коими некстати пренебрегают господа проезжающие) можно почерпнуть много любопытного и поучительного...»
Пускай эти слова автор вложил в уста Ивана Петровича Белкина, но разве Пушкин лукавил?
В «Истории села Горюхина» (1830 год) можно найти мнение о ямщиках:
«...я поминутно погонял моего ямщика, то обещая ему на водку, то угрожая побоями, и как удобнее было мне толкать его в спину, нежели вынимать и развязывать кошелек, то, признаюсь, раза три и ударил его, что отроду со мной не случалось, ибо сословие ямщиков, сам не знаю, почему, для меня в особенности любезно...»

 

В 1834 году Пушкин «вымучивает» весьма пространное публицистическое произведение, что-то вроде памфлета на тогда запрещенную книгу Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790 год). Произведение, по словам Пушкина, «некогда прошумевшее соблазном и навлекшее на сочинителя гнев Екатерины, смертный приговор и ссылку в Сибирь».
Произведение, так Пушкиным и не названное, не было опубликовано при его жизни, по цензурным соображениям, даже после того как автор его сильно подсократил, убрав «опасные» места. Только в 1936 году статья была напечатана, получив малооригинальное название «Путешествие из Москвы в Петербург». Первая глава «Шоссе» содержит в себе довольно интересные взгляды автора на наши дороги. Опять, мы слышим из пушкинских уст не злобные сетования, а вполне конструктивный и здравый анализ:
«...Вообще дороги в России (благодаря пространству) хороши и были бы еще лучше, если бы губернаторы менее об них заботились. Например: дерн уже есть природная мостовая; зачем его сдирать и заменять несносной землею, которая при первом дождике обращается в слякоть? Поправка дорог, одна из самых тягостных повинностей, не приносит почти никакой пользы и есть большею частью предлог к утеснению и взяткам. Возьмите первого мужика, хотя крошечку смышленого, и заставьте его провести новую дорогу: он начнет, вероятно, с того, что пророет два параллельные рва для стечения дождевой воды. Лет 40 тому назад один воевода, вместо рвов, поделал парапеты, так что дороги сделались ящиками для грязи. Летом дороги прекрасны; но весной и осенью путешественники принуждены ездить по пашням и полям, потому что экипажи вязнут и тонут на большой дороге, между тем как пешеходы, гуляя по парапетам, благословляют память мудрого воеводы. Таких воевод на Руси весьма довольно...
...Собравшись в дорогу, вместо пирогов и холодной телятины, я хотел запастися книгою, понадеясь довольно легкомысленно на трактиры и боясь разговоров с почтовыми товарищами. В тюрьме и в путешествии всякая книга есть божий дар, и та, которую не решитесь вы и раскрыть, возвращаясь из Английского злоба или собираясь на бал, покажется вам занимательна, как арабская сказка, если попадется вам в каземате или в поспешном дилижансе. Скажу более: в таких случаях чем книга скучнее, тем она предпочтительнее. Книгу занимательную вы проглотите слишком скоро, она слишком врежется в вашу память и воображение; перечесть ее уже невозможно. Книга скучная, напротив, читается с расстановкою, с отдохновением - оставляет вам способность позабыться, мечтать; опомнившись, вы опять за нее принимаетесь, перечитывая места, вами пропущенные без внимания etc. Книга скучная представляет вам более развлечения. Понятие о скуке весьма относительное. Книга скучная может быть очень хороша; не говорю об книгах ученых, но и об книгах, писанных с целию просто литературною...
...Вот на что хороши путешествия...»
Все-таки то, что воспроизводит в тексте даже самый гениальный человек, не есть сама жизнь. Даже в дневниках писатель не будет абсолютно искренен, особенно, когда он догадывается, что его интимные записи станут достоянием многих. Так же и с письмами. Но письма – средство относительно интимного общения. Можно близкому человеку написать всю правду, да так, что нерадивый почтмейстер не черта не поймет, о чем, собственно, идет речь. Не каждый из респондентов будет сохранять эпистолярное наследие. Наталья (жена Пушкина) письма сохранила, уж не знаю, по счастью ль или наоборот.

Из писем Пушкина жене (хотя, может быть, их действительно неприлично читать) становится особенно ясно, что особенной духовной близости между ними не было. Он много путешествовал как до, так и после женитьбы, но, по странному стечению обстоятельств, настоящая апология дороги содержится именно в его письмах к жене. Приведем некоторые отрывки из них:
«8 декабря 1839 г. Из Москвы в Петербург
Здравствуй женка, мой ангел. Не сердись, что третьего дня написал я тебе только три строки; мочи не было, так устал. Вот тебе мой Itineraire (маршрут - Г.М.). Собирался я выехать в зимнем дилижансе, но мне объявили, что по причине оттепели я должен отправиться в летнем; взяли с меня лишних 30 рублей и посадили в четвероместную карету вместе с двумя товарищами. А я еще и человека с собою не взял в надежде путешествовать одному. Один из моих спутников был рижский купец, добрый немец, которого каждое утро душили мокроты и который на станции ровно час отхаркивался в углу. Другой мамельский жид, путешествующий на счет первого. Вообрази, какая веселая компания. Немец три раза в день и два раза в ночь аккуратно был пьян. Жид забавлял его во всю дорогу приятным разговором... Я старался их не слушать и притворялся спящим....»
«22 сентября 1832 г. Из Москвы в Петербург
Четверг. Не сердись, женка; дай слово сказать. Я приехал в Москву вчера в середу. Велосифер, по-русски поспешный дилижанс, несмотря на плеоназм, поспешал как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случалось мне сделать три станции. Лошади расковались и - неслыханная вещь! - их подковывали на дороге. 10 лет я езжу по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного. Насилу дотащился в Москву... Теперь послушай, с кем я путешествовал, с кем провел пять дней и пять ночей. То-то будет мне гонка! С пять немецкими актрисами, в желтых кацавейках и в черных вуалях. Каково? Ей-богу, душа моя, не я с ними кокетничал, они со мною амурились в надежде на лишний билет. Но я отговаривался незнанием немецкого языка, и, как маленький Иосиф, вышел чист от искушения...»


 


«3 октября 1832 г. Из Москвы в Петербург
По пунктам отвечаю на твои обвинения. 1) Русский человек в дороге не переодевается, и, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, которая наша вторая мать. Ты разве не крещеная. Что всего этого не знаешь?..»
«26 августа 1833 г. Из Москвы в Петербург
...Коляска требует подправок. Дороги проселочные были скверные; меня насилу тащили шестерней. В Казани буду около третьего. Оттуда еду в Симбирск. Прощай, береги себя...»
«27 августа 1833 г. Из Москвы в Петербург
...Вчера, приехав поздно домой, нашел я у себя на столе... приглашение на вечер... я не поехал за неимением бального платья и за небритие усов, которые отращаю в дорогу... Книги, взятые мною в дорогу, перебились и перетерлись в сундуке. От этого я так сердит сегодня, что не советую Машке капризничать и воевать с нянею: прибью. Целую тебя...»
«2 сентября 1833 г. Из Нижнего Новгорода в Петербург
Мой ангел, я писал тебе сегодня. Выпрыгнув из коляски и одурев с дороги. Ничего тебе не сказал и ни о чем всеподданнейше не донес. Вот тебе отчет с самого Натальиного дня...
...Ух, женка, страшно! Теперь следует важное признанье. Сказать ли тебе словечко, утерпит ли твое сердечко? Я нарочно тянул письмо с рассказами о московских моих обедах, чтоб как можно позже дойти до сего рокового места; ну, так уж и быть, узнай, что на второй станции, где не давали мне лошадей, встретил я некоторую городничиху, едущую с теткой их Москвы к мужу и обижаемую на всех станциях. Она приняла меня весьма дурно и нараспев начала меня усовещивать и уговаривать: как вам не стыдно? На что это похоже? Две тройки стоят на конюшне, а вы мне ни одной со вчерашнего дня не даете. - Право? - сказал я и пошел взять эти тройки для себя. Городничиха, видя, что я не смотритель, очень смутилась, начала извиняться и так меня тронула, что я уступил ей одну тройку... Постой, женка, еще не все. Городничиха и тетка так были восхищены моим рыцарским поступком, что решились от меня не отставать и путешествовать под моим покровительством, на что я великодушно согласился. Таким образом и доехали мы почти до самого Нижнего - они отстали за три или четыре станции - и я теперь свободен и одинок. Ты спросишь: хороша ли городничиха? Вот то-то, что не хороша, ангел мой Таша, о том-то я и говорю. Уф! Кончил. Отпусти и помилуй...»
«14 сентября 1833 г. Из Симбирска в Петербург
Опять в Симбирске. Третьего дня, выехав ночью, отправился к Оренбургу. Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне ее. Черт возьми, дорого бы дал я, чтоб его затравить. На третьей станции стали закладывать мне лошадей - гляжу, нет ямщиков - один слеп, другой пьян и спрятался. Пошумев изо всей мочи, решился я возвратиться и ехать другой дорогой; по этой на станциях везде по шести лошадей, а почта ходит четыре раза в неделю. Повезли меня обратно - я заснул - просыпаюсь утром - что же? Не отъехал я и пяти верст, гора - лошади не ввезут - около меня человек 20 мужиков. Черт знает как бог помог - наконец взъехали мы, и я воротился в Симбирск. Дорого я дал бы, чтоб быть борзой собакой: уж этого зайца я бы отыскал. Теперь еду опять другим трактом. Авось без приключений...»
«19 сентября 1833 г. Из Оренбурга в Петербург
Я здесь со вчерашнего дня. Насилу доехал, дорога прескучная, погода холодная, завтра еду к яицким казакам, пробуду у них дни три - и отправлюсь в деревню через Саратов и Пензу.
Что, женка? Скучно тебе? Мне тоска без тебя. Кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел... А уж чувствую, что дурь на меня находит, - я и в коляске сочиняю, что же будет в постеле? Одно меня сокрушает: человек мой. Вообрази себе московского канцеляриста, глуп, говорлив, через день пьян, ест мох холодные дорожные рябчики, пьет мою мадеру, портит мои книги и по станциям называет меня то графом, то генералом. Бесит меня, да и только...
...Как я хорошо веду себя! Как ты была бы мной довольна! За барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю - и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику. Знаешь ли ты, что есть пословица: на чужой сторонке и старушка божий дар. То-то, женка. Бери с меня пример.»
«6 ноября 1833 г. Из Болдина в Петербург
...Я скоро выезжаю, но несколько времени останусь в Москве, по делам. Женка, женка! Я езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши, останавливаюсь в пакостной Москве, которую ненавижу, - для чего? - Для тебя, женка; чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье...»
Во времена Пушкина аристократия очень увлекалась идеями патологоанатома Франца Галля. Учение австрийца о локализации психических функций мозга, названная им френологией (не путать с хренологией!) указывало на прямую связь формы человеческого черепа с характером и интеллектом. Поэт не отставал от моды и частенько «анализировал» физический облик милых его сердцу женщин. В 1825 году он в полусерьезно-полушутливой форме письменно предлагал Анне Керн бросить мужа и переехать жить к нему в Михайловское. И вот, чем он обосновывал свой выбор: Пушкин углядел в лице Керн «сильно развитый орган полета», или «орган местной памяти». Этот орган в многотомном труде Галля был обозначен как «орган любви к путешествиям» и характеризовался он двумя выпуклостями, расположенным от корня носа к середине лба. Обладатели выпуклостей по мнению ученого (ну, и Пушкина, конечно) испытывали непреодолимое желание путешествовать или летать.
Наталью Гончарову Пушкин выбрал вовсе не по Галлю...


Счастлив путник...

«...когда я начал читать Пушкину первые главы из «Мертвых душ», в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачней, сумрачней, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось. Он произнес голосом тоски: «Боже, как грустна наша Россия!» Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка!..»
Так писал Николай Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями». Наверное, мало сыщется страниц в русской литературе XIX века, где дорога показана с такой безысходностью, какой она предстает в «Мертвых душах» (кроме «птицы-тройки», конечно - прекрасной, но искусственной метафорой). Вот, что видит Гоголь из своего экипажа:
«...Едва только ушел назад город, как уже пошли писать, по нашему обычаю, чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор. Попадались вытянутые по снурку деревни, постройкою похожие на старые складенные дрова, покрытые серыми крышами с резными деревянными под ними украшениями в виде висячих шитых узорами утиральников. Несколько мужиков, по обыкновению, зевали, сидя на лавках перед воротами в своих овчинных тулупах. Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон; из нижних глядел теленок или высовывала слепую морду свою свинья. Словом, виды известные...»
А вот пьяный слуга завозит Чичикова на дурную дорогу. Просто так, по недоумию:
« - Нет, барин, как можно, чтоб я опрокинул, - говорил Селифан. - Это нехорошо опрокинуть, я уж сам знаю; уж я никак не опрокину. -Затем начал он слегка поворачивать бричку, поворачивал-поворачивал и наконец выворотил ее совершенно набок. Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь. Селифан лошадей, однако ж, остановил, впрочем, они остановились бы и сами, потому что были сильно изнурены. Такой непредвиденный случай совершенно изумил его. Слезши с козел, он стал перед бричкою, подперся в бока обеими руками, в то время как барин барахтался в грязи, силясь оттуда вылезть, и сказал после некоторого размышления: Вишь ты, и перекинулась!».

 

И еще:
«...Счастлив путник, который после длинной и скучной дороги с ее холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьями колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками, и предстанут перед ним знакомые комнаты...»
Писались «Мертвые души» во Франции и Италии, среди прекрасных пейзажей и сносных дорог. Его друзья рассказывали, как на вилле княгини Волконской, одной из стен упирающейся в древний римский водопровод, который одновременно служил ей террасой, Гоголь ложился спиной на аркаду и мог часами смотреть на итальянское небо, оставаясь неподвижным. Изредка писатель разражался тирадами типа: «Италия! Она моя!.. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр – все это мне снилось. Я проснулся опять на родине...» Он не любил путешествовать. Но он любил пребывать в дороге.
Гоголь до ужаса боялся находиться в холодной, нетопленой квартире. И квартиру он всегда выбирал с таким трепетом, который вполне можно было принять за безумство. На само дело найма квартиры он смотрел как на священный обряд, таинство. Он писал Жуковскому из Парижа:
«...Бог простер здесь надо мной свое покровительство, и сделал чудо: указал мне теплую квартиру, на солнце, с печкой, и я блаженствую; снова весел...»
Спастись от неуютной квартиры он мог только одним способом: «сделать езды и путешествия». В дилижансе он любил брать верхнее место. «Вы знаете, что такое дилижанс? - объяснял он сестрам. - Это карета, в которую всякий, заплативши за свое место, имеет право сесть. В середине кареты сидят по шести человек. Если со мною рядом будут сидеть два тоненьких немца, то это будет хорошо: мне будет просторно. Если же усядутся толстые немцы, то плохо: они меня прижмут. Впрочем, я одного из них сделаю себе подушкою и буду спать на нем...» Спасение от «толстых немцев» было только в верхнем месте.
Дмитрий Мережковский в работе «Гоголь и чёрт» (1906 год) пишет следующее:
«Эй, вы, залетные!» - слышен за сценою голос ямщика в конце четвертого действия («Ревизора» - Г.М.). «Колокольчик звенит», тройка мчится, и Хлестаков, «фантасмагорическое лицо, как олицетворенный обман, уносится вместе с тройкой Бог весть куда». Эта тройка Хлестакова напоминает тройку Поприщина: «Дайте мне тройку быстрых, как вихрь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтесь, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего».
Мережковский пытается приоткрыть завесу над столь странным поведением Гоголя:
«...Внезапные страхи сливаются в один длительный «панический» ужас, от которого одно спасение - бежать с того места, где впервые послышался страшный зов, «голос Пана». И Гоголь действительно бежит: все его бесконечные скитания не что иное, как такие отчаянные бегства от себя самого. Так бежал он из Петербурга за границу, сам не помня, что делает, почти украв у матери деньги, в первый раз ненадолго, затем, во второй, после представления «Ревизора» - уже на много лет. Но и там, на чужбине, не находя себе покоя, он бегает из одного конца в другой, из Европы в Африку, в Азию - от Барселоны до Иерусалима, от Неаполя - и, по крайней мере, в мечтах своих - до Камчатки: «С какою бы радостью я сделался фельдъегерем, курьером даже на русскую перекладную и отважился бы даже на Камчатку, - чем дальше - тем лучше... Мне бы дорога теперь, да дорога в дождь, в слякоть, через леса, через степи, на край света!.. Клянусь, я был бы здоров!» Но только что он останавливается, внутренняя тревога, заглушенная внешним движением, пробуждается вновь, и с еще большею силою, еще явственнее слышится таинственный зов...»


Какое у меня ёрническое рыло!

В одном из писем Антон Чехов заметил, что вторгается своей повестью «Степь» во владения Гоголя. Про своего предшественника Чехов говорил, что «он в нашей литературе степной царь».
У Гоголя «Мертвые души» начинаются: «В ворота гостиницы губернского города N въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки, отставные полковники, штабс-капитаны, помещики...»
Чехов начинает «Степь» так: «Из N, уездного города Z-ой губернии, ранним июльским утром выехала и с громом покатила по почтовому тракту безрессорная, ошарпанная бричка, одна из тех допотопных бричек, на которых ездят теперь на Руси только купеческие приказчики, гуртовщики и небогатые священники...»
У Чехова тоже была особенная страсть к путешествиям, но она не была патологической. Скорее, это можно было назвать страстью к странничеству. «Видели ли Вы когда-нибудь большую дорогу? - вопрошал он у А. Плещеева, когда заканчивал «Степь». - Вот куда бы нам махнуть! Кресты до сих пор целы, но не та уже ширина; по соседству провели чугунку, и по дороге теперь почти никому некому ездить: мало-помалу порастает травой...»
Сергей Рахманинов по чеховскому рассказу «На пути» написал симфоническую фантазию. И это удивительно, так как действие рассказа развивается не на дороге, а в замкнутом пространстве «проезжающей» комнаты захудалого трактира.
Чехов жил во времена, когда наши дороги дождались коренного переустройства. Нет, старые «большие дороги» оставались теми же, но основную часть пассажиров вбирали в себя «чугунки», железные дороги.
Начинался новый век. Но, вместе с бурным строительством «чугунок», не вымирала еще огромная армия русских странников:
«Не далее как на аршин от меня лежал скиталец; за стенами в номерах и во дворе, около телег, среди богомольцем не одна сотня таких скитальцев ожидала утра, а еще дальше, если суметь представить себе всю русскую землю, какое множество таких же перекати-поле, ища где лучше, шагало теперь большим и проселочным дорогам или, в ожидании рассвета, дремало в постоялых дворах, корчмах, гостиницах, на траве под небом... Засыпая, я воображал себе, как бы удивились и, быть может, даже обрадовались все эти люди, если бы нашлись разум и язык, которые сумели бы доказать им, что их жизнь так же мало нуждается в оправдании, как и всякая другая.»
В апреле 1890 года Чехов отправляется в путешествие через Сибирь на Сахалин (почти Камчатка, разве что, чуть-чуть ближе). Еще в январе 90-го газета «Новости дня» сообщает: «Сенсационная новость! А.П. Чехов предпринимает путешествие по Сибири с целью изучения быта каторжников. Прием совершенно новый у нас... Это первый из русских писателей, который едет в Сибирь и обратно». Среди московской интеллигенции ходит эпиграмма:
Талантливый писатель Чехов,
На остров Сахалин уехав,
Бродя меж скал,
Там вдохновения искал.
Но не найдя там вдохновенье,
Свое ускорил возвращенье...
Простая басни сей мораль -
Для вдохновения не нужно ездить вдаль.
Многие думают, что смертельную болезнь, туберкулез, Чехов «подхватил» в этом путешествии, но на самом деле легочные кровотечения начались перед отправкой в Сибирь. Он в пути шутил: «Посадили меня раба божьего в корзинку-плетушку и повезли на паре. Сидишь в корзине, глядишь на свет божий, как чижик...» Но были и не слишком веселые впечатления: «...грязь, дождь, злющий ветер, холод... и валенки на ногах. Знаете, что значит мокрые валенки? Это сапоги из студня». «Всю дорогу я голодал, как собака... Даже о гречневой каше мечтал. По целым часам мечтал».
Проводы в Москве, на Ярославском вокзале, были шумные. Собрался весь бомонд и доктор Кувшинников торжественно вручил Чехову фляжку коньяку, чтобы тот выпил его на берегу Тихого океана. Некоторые из провожающих доехали с ним до Сергиева Посада, не слишком стесняясь в вагоне 3-го класса.
Затем пароходы от Ярославля до Нижнего, от Нижнего до Перми, и снова поездом до Екатеринбурга и Тюмени. Ну, а следом, - обычный для XIX века конный транспорт. На перекладных пройдены Ишим, Томск, Омск, Ачинск, Красноярск, Канск, Иркутск, переезд пароходом через Байкал, потом снова на лошадях: Нерчинск, Сретенск, Благовещенск, Николаевск. На Сахалине Чехов оказался лишь через 3 месяца после отбытия из Москвы. (Возвращение было более комфортным и занимательным: пароходом через Китай и Индию.)
В «Письмах из Сибири» он замечает:
«Представьте себе мое положение. То и дело вылезаю из возка, сажусь на сырую землю и снимаю сапоги, чтобы дать отдохнуть пяткам. Как это удобно в мороз! Пришлось купить валенки. Так и ехал в валенках, пока они у меня не раскисли...»
«Берега голые, деревья голые, земля бурая, тянутся полосы снега, а ветер такой, что сам черт не сумеет дуть так резко и противно. Когда дует холодный ветер и рябит воду, имеющую теперь, после половодья, цвет кофейных помоев, то становится и холодно, и скучно, и жутко; звуки береговых гармоник кажутся унылыми, фигуры в рваных тулупах, стоящие неподвижно на встречных баржах, представляются застывшими от горя, которому нет конца. Города серы; кажется, в них жители занимаются приготовлением облаков, скуки, мокрых заборов и уличной грязи - единственное занятие... В России все города одинаковы.»
«Сделал открытие, которое меня поразило и которое в дождь и сырость не имеет себе цены: на почтовых станциях в сенях имеются отхожие места. О, вы не можете оценить этого!»
Однажды, на очередной из бесконечной череды станций, Чехов, посмотрев на себя в зеркало, воскликнул: «Какой я грязный! Какое у меня ёрническое рыло!»
И раде этого «открытия» стоило месить семь тысяч верст грязи?
А бес его знает…




ШАЙТАН НАД ВОЛГОЙ


Осталась от Васильсурска только верхняя его часть. Нижнюю и большую средней поглотила Волга, точнее, губительный монстр, образованный великой рекой при помощи человеческого гения и названный Чебоксарским водохранилищем. Внизу когда-то жили купцы и прочий деловой люд, наверху - простые мещане. Купеческая ипостась давно уже, подобно Атлантиде, канула в вечность, предоставив дорогу мещанскому духу.
Дух этот, как и положено, витает почти под небесами. Гора Васильсурская издали представляется недоступной вершиной, на которой, пожалуй, способны обитать только облака и боги. Тягучая водная гладь усиливает ощущение величественности и отрешенности.
Город Василь (позже его из-за того, что лежит он при слиянии рек Суры и Волги, переименовали в Васильсурск) изначально призван был иметь облик великий и ужасный, ведь Василий III (отец Ивана Грозного) в 1523 году основал эту крепость с целью устрашения своевольного Казанского ханства. Формальным поводом к постройке укрепленного городка явилось убийство русского посла Василия Поджогина и многих русских купцов на Арской ярмарке. Величие ушло очень скоро, после постройки в 1551 году царем Иваном Васильевичем поближе к Казани крепости Свияжск, а вот ужас остался — таковой витает над Васильсурской горой по сию пору. Оползень 1979 года, превративший в ничто сразу несколько улиц, по счастью, только принято считать "последним". Мещане-небожители ждут продолжения драмы.
И вот что интересно. Русские основали свою крепость на одном из горных отрогов под названием Цепель, и местные аборигены, горные марийцы, утверждали, что раньше здесь была их столица. А вообще на горе якобы обитает их верховный бог Кугу-Юмо. В древности, согласно легендам, здесь жили богатые марийские князья Алталоф, Каралоф и Салаоф. Однажды бог Кугу-Юмо объявил князьям через жрецов-картов свою волю: они должны принести ему в жертву семьдесят жеребцов. Князья не смогли набрать такого количества — и бог обратил их в рыб. Другого марийского князя, Алаша, Кугу-Юмо за то, что тот не принес ему в жертву свою дочь, превратил в стерлядь и выпустил в озеро Анненское (его теперь поглотило водохранилище).


Под Васильсурской горой.

В общем, злой был бог, жестокий. Горные марийцы до сих пор пытаются задабривать Кугу-Юмо, который согласно их верованиям никуда не делся и до сих пор является подлинным хозяином Васильсурской горы. Они сходятся к священной горе из деревень и в день Усекновения главы Иоанна Предтечи (11 сентября) поклоняются Супротивному ключу, находящемуся на окраине Василя, принося растущей на самом берегу водохранилища священной сосне нехитрые жертвы.
Мог ли марийский бог повлиять на судьбу Василя? Еще в XVI веке германский путешественник Сигизмунд Герберштейн, побывавший в крепости, заметил в своих "Записках о Московии": "...впоследствии эта крепость явилась рассадником многих бедствий..." До нас дошли смутные сведения о том, что Васильсурская крепость вскоре после своего основания пала. Видно, посаженным здесь с многотысячным гарнизоном восьми русским воеводам стыдно было признать некое обидное поражение — считалось, Василь стал жертвою "полых вод" — однако достоверно известно, что в 1556 году крепость отстраивалась заново. До основания Свияжска отряды казанских татар вольно гуляли по, казалось бы, надежно защищенным Василем нижегородским землям и опустошали русские поселения. С падением Казани вольности бусурман прекратились, и васильский гарнизон был сокращен с нескольких тысяч до пяти десятков стрельцов.
На месте крепости теперь находится Дом отдыха, да и вообще Василь сотню лет назад в особенности полюбили творческие натуры. В Василе творили Левитан, Шишкин (в честь него в Василе появился Шишкин мыс), а Максим Горький, избравший городок для отдыха, писал своему другу-художнику: "Дядя Гриша! Красок с собой бери полпуда, не меньше. Полотна - версты. Картины здесь сами на полотно полезут..." Не знал Горький, что картины полезут не на полотна, а прямиком в Волгу... Даже прекрасный Покровский собор мог бы сползти, да "вовремя" его за пару десятков лет до катастрофы разломали коммунистические власти. Всяких дач и Домов отдыха в Василе было много, но отсутствие дорог (сюда до сих пор можно добраться только паромом или "Метеором"), всяческого развития материальной базы, да и вообще какие-то обреченные настроения привели Василь к его нынешнему состоянию. К тому же Василь расположен на небольшом клочке земли, принадлежащем Нижегородской области, а граничит этот клочок с Марийской и Чувашской республиками, что рождает административный казус, выраженный в том, что дороги в Василь нужно вести через чуждые регионы.
Как ни странно, красот в Василе меньше не стало, ведь Волга, как ни крути, с горы смотрится все так же потрясающе, а церковь Казанской Божьей матери в слободе Хмелевке, которая, в отличие от собора, чудом сохранилась, буквально повиснув над краем Волги, можно назвать местной "жемчужиной". Она соседствует со священной сосной марийцев, как говорят, отмечающей место старинного и затопленного водохранилищем кладбища. Одной из ценнейших достопримечательностей Василя можно считать остатки старого Екатерининского тракта, булыжникам которого никак не меньше 200 лет. Мещане до сих пор называют этот тракт "шамбол", что в переводе с французского означает "большая дорога".
Ныне в Василе проживает 1300 человек, включая жителей слободы Хмелевка, обитателей Дома милосердия и Детского дома. Еще здесь есть больница и пристань, а вот колхоз "Колхозная искра" и лесозавод приказали долго жить. Мужики, около 35 душ, трудятся  в муниципальной рыбодобывающей артели, но рыбы в Волге немного. Так же, собственно, немного работоспособных и непьющих мужиков, а вообще подавляющая часть васильчан — пенсионеры. В бюджет поселка налоги (не с физических лиц) платит только один- единственный частный предприниматель, владелец хлебопекарни, а администрация борется лишь за то, чтобы Василь лишили статуса "рабочего поселка" и превратили его в обыкновенное село: в таком случае на Василь распространятся многочисленные льготы.
На фоне Васильсурска процветает Свияжск, судьба которого схожа с перипетиями Василя, но повезло с географией. Помните песенку, которую пел Миронов в “Бриллиантовой руке”, - там еще про остров, “весь покрытый зеленью”, поется? И про то, что “ребятня и взрослые пропадают там зря”... Очень долгие годы в Свияжске действительно “не было календаря”, в том смысле, что на чудо-острове будто бы остановилось время...
В той же песне про островитян еще говорилось в том смысле, что “вроде б не бездельники — а могли бы жить!” Свияжцы никогда не были бездельниками, тем более что и песенка, конечно же, пелась не про них вовсе, хотя... что можно было еще думать про остров, несущий уникальные исторические и архитектурные памятники, но вместе с тем дававший в разные времена приют концлагерю, колонии для несовершеннолетних, психиатрической больнице и интернату для умственно отсталых детей?
Было время, островом пугали. Считалось, он буквально стоит на человеческих костях, а прибытие в Свияжск чревато встречей с буйно помешанным или каким-нибудь пьяным уродом (что, конечно, являлось сильным преувеличением, но истине соответствовало). Остров даже пытались засекретить, но как сокрыть с человеческих глаз эдакую красоту, которая как сказочный “чудо-юдо раба-кит”, торчит посреди Куйбышевского водохранилища, видный за много километров?
Раньше, когда Волга еще не была затоплена, здесь был высоченный холм, поросший лесом, который татары называли Шайтан-горой. Почему? А среди местных людей — татар, черемиси и чувашей — ходили страшные легенды о том, что якобы на Шайтан-горе обитают страшные призраки, по ночам производящие жуткие звуки, и случайные путники, не знающие, что место заговорено, там, конечно, бесследно пропадали.
Так вот, именно на этой горе Иван Грозный после очередного неудачного похода на Казань решил построить город-крепость, должную стать форпостом в борьбе с татарами. Под руководством дьяка Ивана Выродкова русские под Угличем нарубили леса, свезли его на судах вниз по Волге и 24 мая 1551 года, срезав с горы “шапку”, приступили к постройке твердыни. Через четыре недели Свияжск уже представлял собой законченное фортификационное сооружение, продуманное по всем правилам мировой военной науки того времени. Одна из церквей, Троицкая (деревянная), сработанная еще в Угличе и собранная по преданию за один день, стоит на острове по сию пору.
Ко времени Грозного царя относится первый свияжский святой, Герман (его мощи покоятся в Успенском монастыре, том самом, в котором в совсем еще недавнее время находилась психиатрическая больница). Св. Герман имел неосторожность увещевать Ивана IV оставить свои гонения и жестокости, за что, по мнению историков, он был отравлен (хотя официальная версия того времени утверждала, что он умер от моровой язвы).
После Смутного времени, когда свияжские воеводы “поставили не на того” (на Лжедмитрия), город окончательно потерял свое главенствующее на Средней Волге значение и превратился в тихий провинциальный городок, правда, с многочисленными церквами, как говорят, вдохновившими поэта Пушкина на создание образа сказочного Острова-Буяна.
Но самым трагичным для города явился ХХ век. Началось все еще в Гражданскую, когда Лев Троцкий, следуя своему плану монументальной пропаганды, поставил здесь памятник... Иуде грозящему небу кулаком. Но и это еще был не самый плохой период, который по-местному называется “до большой воды”. Переломным стал 1954-й, год создания Куйбышевского водохранилища, превратившего Свияжск в оторванный от материка кусок земли. Большая часть города скрылась “в пучине волн” и на поверхности остался лишь обрубок Шайтан-горы, богато усеянный церквами. Это состояние на острове и называется: “после большой воды”.
Два раза в день ходящий теплоходик типа “Москва” — единственная ниточка, связывающая остров с землей. Зимой свияжцы передвигаются по льду пешком, а некоторые самые отчаянные — на мотоциклах-каракатицах (с большими колесами). Весной и глубокой осенью, когда с острова невозможно выбраться вообще, возникает проблема покруче. Кладбище расположено на Большой Земле, на Петропавловской горе, и вот, если умрет человек... поступают таким образом. Грузят гроб на лодку и почти ползком перетаскивают его на ту сторону. Вы не поверите, но... островитяне стараются в распутицу не умирать.
Каждому путнику, наверное, остров открывается по-своему, бывают разные состояния погоды (хотя, большую часть года здесь неизменно дуют ветра), сходят по трапу и поднимаются по нему разные люди, но неизменно (по крайней мере, до этого дня) теплоходы встречает бородатый мужик с задумчивым лицом и в телогрейке. “Женя, местный блаженный” - так вам его представят (если, вы, конечно, полюбопытствуете). Когда вы попытаетесь с ним заговорить, он смущенно отвернется и даже попытается убежать. Со знакомыми он общается громко и почти всегда матом. Тем не менее, аборигены его любят (хотя, и стесняются его, ведь не всякому приятно, что “лицом острова” стал чудак). За что? Может быть, за постоянство?
Я пытался за ним наблюдать. “Блаженный” Женя появляется везде и он в курсе всего, что происходит; он переносит хлеб из местной пекарни в магазин, участвует в дележе дров между пенсионерами, но, самое главное, он принимает и подает на пристани трап. Кто-то должен подавать его обязательно, а должности такой не предусмотрено. По нашим временам какой дурачок станет это делать затак? Лишь только теплоходик отваливает от пристани и, выпустив облако солярного перегара, набирает ход в сторону Большого мира, Женя резко отворачивается, и, опустив голову, стремительно растворяется в острове...
Летом на остров приезжает много туристов, от которых Свияжску достается только мусор, который нет средств, да и возможности убрать. Из-за этих позорных свалок вода на острове такого качества, что могут ее пить только совсем отчаявшиеся люди. Острову от туризма не достается ни копейки.
У свияжских детей свой “бизнес”: они продают туристам древние монеты, нательные крестики и прочие археологические редкости, которые вымывает на берег после каждого шторма. Монет много, а вот детей — не очень. 5 лет назад здесь жили 300 человек (и взрослых, и детей), сейчас - 260. Свияжская школа в этом году выпустила 6 девятиклассников, в первый класс приходит один — и число учеников сразу сокращается с 30 до 25. За весь год на острове родился один ребенок, умерли — 10 человек. Такова демографическая картина.
Судьбы людей, попавших на остров, мягко говоря, необычны, и сходны они только в одном: приезд был сознательным и основан он был на любви с первого взгляда. Любви к Свияжску, и не только.
Из бывших некогда в Свияжске 11 храмов на сегодняшний день остались 6. Приходской является только церковь св. Константина и Елены (остальные храмы находятся в комплексах двух свияжских монастырей). Настоятель церкви о. Сергий Коробцов впервые оказался на острове 12 лет назад, как он тогда считал, “по случайному недоразумению”. Теперь он абсолютно уверен в Божьем промысле.
Тогда он был профессиональным ювелиром и супруга Людмила, искусствовед, буквально притащила его сюда на какую-то конференцию. Еще на теплоходе их порядочно запугали “картинами” психов, бродящих по острову, банд уголовников и прочими страшилками. Но по прибытии Коробцовы обнаружили тихий островок, добрые лица его жителей и... “дыхание старины”, которое ощущалось буквально в каждом камушке. Кстати, психиатрическая больница в те времена считалась вполне приличной и ее медицинский персонал со смелостью можно было причислись к лучшим образцам русской интеллигенции. Взять хотя бы тот факт, что в Успенском соборе, находящемся в монастыре, в котором находился “дурдом”, сохранились уникальнейшие фрески  XVI века, занимающие площадь более 100 квадратных метров; значит, люди все же заботились об их сохранности...
- ...И мы захотели пожить в сельской местности, - рассказывает о. Сергий, - посмотреть, какая здесь зима. Купили домик, стали обживаться, и узнали, что зимы здесь “мятижные” (у свияжцев особенный говор), то есть, метельные. Да и вообще остров открыт всем ветрам. И приезжал сюда с материка один батюшка, о. Филарет Златоустов, бывший физик-атомщик, профессор; останавливался он у нас, и стали мы вместе оформлять документацию на общину, ну, а потом он заболел. И, по благословению владыки в священники рукоположили меня. С тех пор жизнь немного поменялась. Приход маленький, потому как большинство из тех, кому была нужна церковь, я уже отпел, осталось не больше 15 бабушек. Но часто приезжают из Казани, из Москвы, они нашу церковь очень любят, вот, недавно крестил одну москвичку, которая хотела креститься только у нас.
Матушка без дела не остается: преподает в местной школе историю и рисование. На острове родился их четвертый ребенок, Симеон. Так как его можно смело назвать настоящим островитянином (все-таки, всю жизнь, 6 своих лет прожил здесь), хотелось поговорить с ним. Да, он, собственно, сам начал разговор:
- А у меня есть велик! Только, сломался он... Я вообще хочу велосипистом стать.
- Семен, нравится тебе на острове?
- Конечно! Здесь есть воздух, есть, чем дышать, а то в городе голова болит от этих жужжалок. И в храме нравится, и друзья мои нравятся. У меня друзья - зайцы: Ктотков, Зналкин, Незналкин и Прибыткин. Они игрушечные, конечно. А из мальчиков мой приятель Сережа Сафронов. Но есть те, кто не нравится... Есть тут человек, который попрошайничает велик. А как я ему его дам, если его еще надо починить? А еще у нас недавно мальчик возле берега замерз, звали его Гришей. Страшно было...
История с Гришей была такая. Клуб на острове сгорел лет 20 назад и молодежь ходит на дискотеку на материк, за несколько километров, прямо по льду. Возвращались в тот вечер вместе, но одного из молодых людей недосчитались, а утром его нашли мертвым. Он не дошел до берега всего нескольких метров. К сожалению, молодые в Свияжске начинают очень рано злоупотреблять спиртным и покойный, хотя еще был девятиклассником, уже имел дурную репутацию...
Пьянство — главный бич острова. Обусловлено это еще занятием мужского население: ловля рыбы. В рыбном промысле преобладают браконьерские методы, причем, среди мужиков сохраняется глубокое убеждение в том, что есть некие международные законы, дающие право жителям острова (любого) ловить рыбу без ограничений. Что, собственно, и выполняется свияжцами неукоснительно.
–…Для меня, – признается о. Сергий, – остров стал чем-то живым, как организм... - Он показывает фотографию, - смотрите: это Свияжск из Космоса. Как он похож на младенца в утробе! И остров сильно людей отсеивает; приезжают люди, восхищаются, но возвращается сюда далеко не всякий. Есть люди, которые сразу начинают метаться по острову, стремятся скорее убежать с него. Но есть и такие, кто к нему вконец прикипает…

 





СТРАСТИ МЦЕНСКОГО УЕЗДА

Сочинил как–то Николай Лесков трагическую повесть про то, как из-за роковой любви купчиха погубила четверых, среди которых один ребенок, и назвал ее “Леди Макбет нашего уезда”. А потом подумал, и переправил: “...Мценского уезда”. Для чего?
Каждое из описанных ниже событий в истории Мценска было сопряжено с каким-то преступлением. Хотя, если посмотреть более широко, всякий эпизод русской истории — от крещения Руси до Октябрьского переворота, от прихода ко власти династии Романовых до войны в Чечне — тоже был связан со злодеяниями.
Есть во Мценске, под горой Самород (историческое место, где был основан город) колодец, в котором, по преданию, насильно крестили амчан. Пацаны в этом колодце смело купаются и, между прочим, перекрещиваются, прежде чем окунуться в ледяную воду. Исторический факт: христианизация Мценска состоялась в 1415 году, то есть спустя почти полтысячелетия после официального принятия Русью христианской веры. До этого года здесь заправляли языческие жрецы.
Рядом с горой Самород, в Петропавловской церкви, хранится удивительнейшая святыня, о которой стоит рассказать. Если “Леди Макбет” читали немногие, то уж Лесковского “Левшу” наверняка знают все. Там есть один сюжетный оборот. Когда мастер Левша с напарниками получили царский заказ по “переустройству аглицкой нимфозории”, перед работой поехали они во Мценск, поклониться “древней камнесеченной иконе Св. Николая, приплывшею сюда в самые древние времена на большом каменном кресте по реке Зуше. Икона эта вида грозного и престрашного...”
В нескольких километрах от города есть еще одно замечательное место, Страдальческий колодец, находящийся на месте, где был убит святой человек, Иоанн Кукша. В отличие от колодца, что под горой Самород, колодец Кукши почитается как святой.
Историю святынь, монаха Кукши и злодейского преступления 800-летней давности любезно поведал мне настоятель Петропавловской церкви о. Владимир Журило. Кукша жил настолько давно, что реальность с той поры значительно перемешалась с вымыслом и даже в исторические книги вкралось множество очевидных нелепостей и даже глупостей. О. Владимир, возможно, тоже не во всем прав, но мнение хранителя уникальной реликвии имеет больший вес, нежели точка зрения людей, хоть и написавших книги, но не пропустивших это через свое сердце.



Мценский Николай.

Есть версия, что Кукша был княжеским сыном, принадлежавшим к племени вятичей. Но родители его считались князьками мелкими и получилось так, что за неуплату дани мальчик был насильственно взят черниговским князем, а потом каким-то образом он попал в Киев. Там Кукша принял христианство и получил духовное имя Иоанн. Став насельником Киево-Печерской лавры, Кукша решил просветить своих соотечественников. В то время он был бедным философом и, в общем-то языческое население Мценского края отнеслось к миссионеру не лишком серьезно, а потому первый поход Кукши на Зушу закончился ничем.
В Киеве Кукша поразмыслил о причинах своей неудачи и здесь ему пришла гениальная идея: если язычники поклоняются идолам, не сделать ли такого же идола, только олицетворяющего какого-нибудь христианского святого? И Кукша заказал у киевских умельцев скульптурное изображение св. Николая Угодника, причем, для большей убедительности образа в руках св. Николай держал меч и храм Божий. Почти всю дорогу от Киева до Мценска Иоанн нес образ на руках — и слава о проповеднике бежала впереди его самого. Грозная статуя воспринималась весьма убедительно.
Второй поход Кукши получился более успешным. Вятичи на сей раз прислушались к проповедям Кукши, что, между прочим, пробуждало зависть в среде местных жрецов. Возле нынешнего Страдальческого колодца Кукшу убили — как говорит легенда, путем отсечения головы. Но, по мнению о. Владимира это было не так, поскольку св. Иоанна Кукша до сих пор почивает в пещерах Киевской лавры нетленными мощами.
С тех пор минуло 800 лет. Еще два столетия после подвига Кукши в Мценске главенствовало язычество. По преданию, все это время образ св. Николая тайные христиане хранили в пещере под горой Самород. Были многочисленные войны, оккупации, революции (здесь побывали и татары, и поляки, и немцы), но скульптура пережила все лихолетья. Иногда ее прятали в домах верующих, иногда скрывали в лесах, а один раз даже поместили в музей атеизма. Последнее упокоение в Петропавловском храме св. Николай (со временем из его рук пропали меч и храм) нашел в 1946 году...
…Достоверно известно, что сюжет “Леди Макбет Мценского уезда” есть чистое литературное измышление. Тем не менее, во Мценске существует дом, в котором якобы разыгралась страшная трагедия. Это двухэтажный особнячок по ул. Ленина (бывш. Старомосковской), в котором по странному стечению обстоятельств теперь находится отдел полиции. И амчане называют его “домом Леди Макбет”. “Мценскую Макбет” в книге звали Катериной Измайловой, и известно, что дом этот принадлежал купцам Измайловым (настоящим, а не литературным). К тому же рядом, как и в повести, находится (теперь сильно порушенная) Воскресенская церковь.






«Дом леди Макбет».

Во время II Мировой войны Мценск был сильно разрушен; в частности, погиб и городской архив, тем не менее, существует легенда (опять предание!), согласно которой нечто подобное описанному Лесковым имело место.
Лесков некоторое время работал в Орловской Судебной палате, а посему имел прекрасное представление о всех злодействах и прочих изуверствах, происходивших в здешних краях. Однажды писатель, пребывая во Мценске, проходил по площади Ильинка и увидел, как прилюдно кнутами истязают женщину. Он спросил у зевак, в чем причина экзекуции, на что те ответили: “За смертоубийство...”  Именно этот эпизод, как считают некоторые краеведы, стал решающим фактором в определении Лесковым места совершения четверного убийства ради трагической страсти.



Весь Мценск в одной картинке.


Вопреки предположению, все-таки, нынешний Мценск не так уж и явно выделяется из всей России в области криминала. Есть конечно, убийства, разбои, кражи, но все-таки, — ничего из ряда вон выходящего. Я специально полистал подшивку местной газеты в поисках любопытных мценских сюжетов, но в итоге нашел лишь один, могущий заслужить внимание.
В рубрике “Безобразия” я нашел такую заметку: “Во Мценске маленькая девочка помогла задержать преступника. Будучи оставленной спать в квартире маминой подруги, она проснулась среди ночи от звука разбиваемого оконного стекла и поняла, что с улицы лезут грабители. Они были в масках. И с ножом. Потрясая им перед глазами перепуганного ребенка, незваные гости потребовали показать, где лежат деньги. Но так ничего не добившись принялись сами обшаривать квартиру, набивали сумки деньгами, золотом, аппаратурой. Так старались управиться, что даже сами взмокли от напряжения. Пот щипал глаза под мокрой маской, и один из грабителей не выдержал — сдернул ее и быстро отер лицо. Этих нескольких секунд малышке хватило, чтобы запечатлеть в памяти образ преступника. Когда сотрудники Мценского ГРОВД задержали двоих подозреваемых, девочка без колебаний опознала в одном персонаж своего ночного кошмара...”
Ну, чем не сюжет для рассказа?




БАБИНОВСКАЯ ДОРОГА

Местные уверены: “Ляля” – значит “теплая”. В Ляле вода действительно теплее, нежели в других уральских реках. Ну, на пару десятых долей градуса. Начинаясь от горы Лялинский камень, она весело бежит среди скал и примерно через 230 километров впадает в Сосьву; потом следуют Тавда, Тобол, Иртыш… ну, а дальше – Обь, впадающая, как известно, в Мировой океан. В сущности, Ляля – маленькая “ниточка”, одна из тысяч, вплетающихся в одну из величайших рек мира. Но у Ляли особая судьба: река стала путем, по которому русские люди покоряли Сибирь.
Знатока со своей трактовкой “теплая” ошибаются: давненько уже издана книга, где объясняется, что “Ляля” – “река врагов”. Издревле долину этой водной артерии населяли народы ханты и манси. “Ляль” по-мансийски – “враг”. Если то же слово перевести с хантыйского, получится “война”. Манси враждовали с коми-пермяками, живущими на “европейских” отрогах Уральских гор. Те в свою очередь называли манси “вогулами”, то есть, “злыми”, “ненавистными”. Манси были хорошими охотниками; еще в XII веке они продавали пушнину новгородцам. Там продолжалось до эпохи походов Ермака.
Ермак покорял Сибирь силой. Но, едва только войско русских казаков проходило, громадные пространства снова заполняли враждебные племена. И всякие пути в Сибирь для русских торговых караванов были отрезаны. Все изменилось в 1597 году.


Дети деревни Юрты.

Именно тогда житель деревни Верх-Усолка (она недалеко от нынешней Перми) Артемий Сафронович Бабинов разведал более-менее безопасный путь через Югорский камень (так тогда назывался Уральский хребет), ведущий от Соликамска через горы. Уже в 1598 году на сибирской стороне начали строить крепость Верхотурье, призванную охранять дорогу, прозванную в честь ее первооткрывателя “Бабиновской”. Этот путь протяженностью в 273 версты на протяжении 250 лет оставался единственным из Московии за Урал. По нему проходили экспедиции Беринга, Паласса, Остермаха, Миниха, Бирона, Хабарова… По Бабиновской дороге везли в ссылку протопопа Аввакума, и многих других противников официальной власти. Она имела и второе название: “Государева”. Все закончилось в 1763 году, после открытия Сибирско-Московского тракта, проходящего гораздо южнее. Что происходит с “Государевым путем” теперь?
 …Караул – самое древнее русское село на территории Сибири. Почти все избы здесь теперь стоят заброшенные, порушенные. Зато дома-то какие! Двухэтажные гиганты напоминают о былом величии Караула. В этом селе “перекладывали” лошадей; так же стоял здесь гарнизон русских войск, “караул”. Последний имел строгое указание: “гулящих людей и немцев через заставу не пропускать!”. Надо думать, не пропускали, хотя, как известно, там, где застава, там и пожива. И купцов в Карауле насчитывалось немало, ведь из Сибири в Московию шел самый ходовой товар, пушнина.
После открытия Бабиновской дороги коренных местных, манси, заставили исполнять “ямскую гоньбу”, то есть, обслуживать тракт. В частности, поставлять Российскому государству 320 лошадей в год. Лялинские манси (проживающие в долине реки Ляли) подавали прошение царю Борису Годунову с просьбой уравнять их с другими манси, которые всего лишь платили ясак (дань). Тогдашние русские чиновники обвинили манси в том, что те де постоянно срывают поставку лошадей. А кто манси спросил, способен ли маленький народ отдать “благодетелям” 320 лошадей? Манси освободили от “лошадиного налога”, прислали на Лялю русских “выкликанцев” (добровольцев). Но ясак заставили платить вдвое больше, чем других манси. Это произошло уже при царе Василии Шуйском. В общем, обидели аборигенов… Часть манси ушла на Восток, туда, куда “рука Москвы” еще не дотянулась. Часть же ассимилировалась с “выкликанцами”…
…Радостно было заехать в деревеньку Юрты, стоящую на высокой горе над Лялей. Она живая, в ней нет пустующих домов. Здесь, в Доме культуры, здании, стоящем как храм, на самой вершине, я увидел столько детей! В Юртах закрыли школу, детишек возят учиться в поселок Павда. Но деревня не умирает!
Детишки все свободное время проводят в Храме Культуры на горе (ударение на первом слоге!), и знаете… когда я вошел туда, увидел, что малышня играет… в школу. Дети сидели за столами, а одна из девочек исполняла роль “учительницы”, давала “задания”. Дом культуры теперь полностью переоборудован под клуб для занятия детей. Молодцы культработники! Они ведь высокую социальную функцию исполняют. Но — господа чиновники! Восстановите в Юртах хотя бы начальную школу… Уверен, жители Юртов достойны этого.
 Я вгляделся в детские лица. Много детишек имеют не совсем русскую внешность. Возможно, в их жилах течет кровь манси, древнего и униженного когда-то народа… “Юрт”, кстати, в переводе с манси – “семья”...
… Меня сразу предупредили, что в Павде народ тяжеловатый, трудный в общении. Они живут в своей глубинке веками, и в свой внутренний мир допускают ну, с очень большой неохотой. Не знаю, не заметил… Очень красивый поселок, прямо над ним возвышается гора Павдинский камень. Панорама Уральского хребта отсюда великолепна. Это самое далекое селение в течении Ляли, дальше только тайга, горы…
В Павде есть музей. В нем можно узнать почти все об истории происхождения поселка, и о жизни здесь. Первое население Павды – “демидовские” каторжане. Сюда их пригоняли мыть золото да медь добывать. Поселок изначально назывался “Павдинской горнозаводской дачей”. Золото, кстати, и сейчас моют. Не слишком успешно, но артель вполне окупается. Следующий поток в Павду – ссыльные времен “сталинских” репрессий. Ну, и все это перемешалось с манси, “вогулами”. Не знаю… наверное, я не “нарвался” на нехорошего человека. По мне здесь живут чистые и светлые люди.
Начальник поселка (должность такая — наверное, повелось со старых, без сомнения, добрых времен) Игорь Михайлович Стольников – уникальная личность. Можно сказать, он от личной жизни отказался ради родной Павды, днем и ночью занимается делами. А “отдушина” у него только одна – пчелы. Только на пасеке Игорь Михайлович и отдыхает. Девиз для Павды придумал: “Больше дела – меньше слов, за Россию, за народ, за человечество – вперед!” Получилось, что оптимистом стать очень просто. Надо просто знать, что есть люди, которые искренне уважают нашу Державу.
…Пока разговаривали, дали свет. С утра в поселке электричества не было. Народ воскликнул: “Ура!” и побежал включать домашние приборы. Здесь свет отключают часто, и дети искренне думают, что “Ура” – это и значит “свет”…


Село Караул.


…Достопримечательность села Старая Ляля – “парк национальных героев”, созданный одним из местных чудаков. На огороженной территории стоят изваяния следующих личностей: Суворов, Горький, Гоголь, Чехов, Ленин, Кутузов.  Довольно забавно, но все равно приятно, что жители относительно небольшого умирающего села УВАЖАЮТ российскую историю.
К сожалению, Старая Ляля умирает. Пока еще здесь трудятся три бригады лесорубов, работающие (как здесь говорят) “на Глузмана”, а остальные рабочие места – только бюджетные и торговые. Глузман – директор Целлюлозно-бумажного завода, расположенного в городе Новая Ляля. Такая вот “духовная” связь существует между двумя Лялями… Раньше в Старолялинской школе насчитывалось 500 учеников. Сейчас их – 29. Зато (и учителя этим гордятся) компьютеров в школе – чуть не по штуке на каждого ученика! А уж спортивного инвентаря сколько! Европейский уровень… Ах, если б свет так часто не пропадал, вообще бы цены не было компьютерам!  Как — то ли радостно, то ли печально — заметила директор школы Елена Витальевна Микрина, “наши дети ничем не обижены; единственное – их нет…”
Мы пришли в гости к старожилам Старой Ляли Любови Афанасьевне и Ивану Михайловичу Ананьевым. Я было подумал, что старики нас ждали, потому что они были опрятно, почти празднично одеты, а в избе царила идеальная чистота. Нет – оказывается, не ждали. Просто Ананьевы привыкли так жить. У Ананьевых этот брак не первый: у нее трое детей от первого брака, у него – пятеро. Конечно, когда сошлись (оба овдовели), дети уже большие были. Но все равно – младших вместе на ноги поднимали. Несмотря на то что Ивану Михайловичу уже за 80, он ездит на рыбалку и охоту. Пусть его “Москвичу-412” далеко не первый десяток лет, он вполне на ходу. Есть в тайге два озера, Парча и Актай. Там у старого охотника по избушке. Сам строил! Интересно, что добычу (в основном уток) старик не продает. Просто – раздает соседям.
Жизнь в Старой Ляле спокойная. Здесь не воруют, не пакостят соседям. Очень любопытно “таежная психология” сказывается на поведении людей. Вот, как Иван Михайлович рассказывает про то, как в Ляле решена была проблема воровства:
- Был у нас тут один “бич”, лазил по домам. Так его же отчим ему голову и отрубил. Отчиму за это шесть лет дали – теперь никто и не ворует… Того парня, которому голову отрубили, никто не жалел – потому что он к наркотикам Старую Лялю “приучал”. Теперь и наркомании у нас нету…
У старика Ананьева своя, особенная любовь к родному краю. Он ценит свой прекрасный край именно за глушь, за возможность побыть наедине с природой:
- Я бы давно мог уехать отсюда. Одна дочь у меня в Германии живет, две – в Казахстане, сын и дочь – на Украине. Мне и квартиру дети в Днепропетровске держат, все зовут нас с Афанасьевной к себе. Но меня удерживает то, что я своими руками вот этот дом строил, сам сажал сад. В реке Ляле водится рыба: щука, налим, хариус, карай, таймень… В озере Пакча я развел окуня, щуку запустил.
В озеро Актай карася запустил… Это ж большое хозяйство, за ним ухаживать надо. А что у меня будет в городе? Балкон? Моего брата Александра на войне убили, два двоюродных брата там же погибли… Их дети, внуки приезжают ко мне как домой: “Дедуля, вези на свои угодья!” Они ж здесь душой отдыхают. Ну, как я могу все это бросить?..
… Новая Ляля – относительно большой и вполне живой город. Достопримечательности – целлюлозо-бумажный завод, зона, да станция Ляля. Завод живет плохо, ибо за сто лет его истории он ни разу не модернизировался. Директор пытается поднять настроение у рабочих, например, повесил у проходной громадный плакат: “Кто хочет сделать дело – ищет возможность. Кто не хочет – ищет причину”. Хотящих “делать дело” все меньше и меньше, ибо “дело” должна стимулировать зарплата, а она невелика.
Зона живет хорошо, ибо ей повезло с начальником. Поговаривают, здесь даже сидеть престижно, ибо условия хорошие. Зеки сами выращивают на свой стол овощи, откармливают скотину. Работать на зоне тоже престижно. Станция Ляля – так себе, обычный российский полустанок. Но такой ли он обычный? Люди, проскакивающие этот полустанок на скором поезде, вряд ли задумываются о том, какая глубина скрывается за столь забавным словом: “Ляля”. Впрочем, поезд идет на Север, а там — тупик.















Река Тура в Верхотурье.









СИБИРЬНАША

Формально Российская империя родилась в 1721 году, когда Петр I, победивший в Северной войне, объявил себя императором. Но еще в XV веке, после падения Константинополя, в Москве возобладала идея духовной преемственности, которая сто лет спустя будет выражена в знаменитой формуле: два Рима было, третий стоит, а четвертому не быть.
В 1547–м Иван IV принял титул "царя всея Руси" и объявил себя наследником Римской империи после гибели Византии. В эпоху монгольского ига царем называли на Руси татарского хана. Иван объявил себя также и наследником Золотой орды и направил алчный свой взор на Восток.
 Уже после смерти Ивана IV родилась красивая легенда о походе Ермака Тимофеевича в Сибирь. Генезис этой сказки был сопряжен с некоторым ухудшением положения на восточной границе Московии. Да и о какой границе могла идти речь, коли по степям гуляли всякие киргиз–кайсаки да тати, ища удачи во всякой авантюре.
Если говорить о Зауралье (русские называли эту область: "за Камнем"), там доминировали ойраты, западномонгольский народ, кочевавший по Иртышу. Это была мощная сила, способная выставить до 120 тысяч хорошо вооруженных всадников. Даже ничтожной доли этого войска вполне хватило бы, чтобы выбить русских из Сибири, тем более, что в то время гарнизоны в острогах редко превышали 200 человек.
Тем не менее, 1619 году казахский хан Есим собрал большое войско, напал на ойратов и нанес им столь жестокое поражение что последним пришлось бросить свои кочевья в верховьях Иртыша и уйти к Северу, на степной берег Оби. Основательно перепугавшись, русские принялись укреплять свои позиции, запасать продовольствие и боеприпасы к возможной осаде. Именно в этот период и была составлена первая повесть о Ермаке, автором которой стал дьяк архиепископа Тобольского и Сибирского Макария Савва Есипов. Название у произведения, известного так же как "Есиповская летопись" было такое: "О сибирстей стране, како соизволением божиим взята бысть от русского копья, собранного и водимого атаманом Ермаком Тимофеевым и своею храброю и предоброю дружиною и соединомысленною".
Мы уже знаем, что такого рода труды сочиняются для определенных целей. Красной нитью в "Есиповской летописи" проходит простая идея: земля за Камнем с божьего позволения предназначена именно для русских. Итак, дьяк Савва стал автором одного из самых красивых мифов нашей военной истории, что, согласитесь, говорит о мощном литературном даре священнослужителя. Ко времени Саввы Есипова в русских городах стали забывать обстоятельства похода Ермака, и автору повести пришлось черпать сведения из рассказов последних живых участников похода.
Напомню высказывание Льва Толстого: "Умер последний участник Отечественной войны 1812 года… наконец–то я могу писать подлинную историю той кампании!" Впрочем, я отвлекся… Итак, престарелые казаки подробно описали битву у Чувашского мыса 26 октября 1582 года, закончившуюся взятием Искера, и перечислили по памяти имена погибших в ней русских воинов. Есиповский синодик и собрание воспоминаний очевидцев были для русских очень долгое время практически единственными источниками сведений о походе.
Прошли, как говорится, годы — и уже знакомый нам Герхард Фридрих Миллер прояснил дополнительные подробности вышеозначенного похода. В частности, немец установил, что казаков было не четыре сотни, а несколько тысяч. Так же дотошный историк выяснил обстоятельства других кровопролитных битв, о которых, судя по всему, Есипов совершенно не имел понятия. Был обнаружен и еще один "источник". Примерно в 1699 году некий Семен Ремезов написал свою книгу "История Сибирская", возвеличивающую фигуру Ермака.
Миллер, сопоставив литературные фантазии с архивными документами, в 1750 году опубликовал на немецком языке свой капитальный труд "История Сибири" — в трех томах. Этот опус до сих пор является самым надежным источником сведений по истории Сибири XVII— начала XVIII веков. Ученый подробно проанализировал все сибирские летописи, которые только смог найти, собрал уникальную коллекцию копий древних документов, касающихся строительства русских городов в Сибири, политики и военных походов. Со всех оригиналов им были сняты копии, которые оказались очень кстати, поскольку впоследствии большинство источников погибли в пожарах. "Портфель Миллера" и сегодня представляет собой самое ценное собрание сведений по истории Сибири.
Миллер использовал и сказку Ремезова: он купил ее в Тобольске и нашел, что она более подробно и полно освещает события истории русского завоевания Сибири, нежели сочинение Есипова. Все это вполне согласовывалось и с рассказами татар, которых Миллер опрашивал лично, а также сведениями, почерпнутыми им из архивов сибирских городов.
Николай Карамзин при создании своего капитального труда использовал и "Историю Сибирскую" Ремезова, и Есиповскую повесть, а также летопись, написанную в Чердыни, вотчине Строгановых. Историк нашел, что более достоверная и точная — Строгановская летопись. Карамзин установил, что Иван Грозный пожаловал в 1572 году Строгановым огромную площадь пока еще не завоеванных земель "за Камнем" и поход Ермака осуществлялся по царской воле и с царского указа. Правда, по сию пору указа Ивана Грозного об отправке Ермака в тартарары так и не нашли.
Конечно же, русские устремлялись за Камень задолго до Ермака. В частности, новгородцы ходили по Белому морю до пролива Югорский шар и далее, в Карское море, еще в IX веке. Первое летописное свидетельство о подобных плаваниях относится к 1032 году. В то время в Сибири существовало могущественное государство — Кыргызский каганат, подчинившее себе всю Центральную Азию, вплоть до предгорий Тянь-Шаня на юге, и до границ империи Тан на востоке. Великий Новгород тоже был не из слабаков, но он несомненно уступал Кыргызскому каганату, а потому южнее Югории русские предпочитали не соваться.
Первое упоминание о торговом плавании на Обь отмечено под 1139 годом, когда новгородец Андрий привез оттуда большой груз пушнины. В устье Оби было даже русское поселение, в котором существовал торг; на нем русские купцы обменивали свой товар на превосходные сибирские меха.
Самые первые сведения о военном походе русских в Сибирь относятся к 1384 году, когда новгородский отряд ходил через Печору на Камень; впрочем, результаты той экспедиции нам неизвестны. В 1465 году состоялся поход московского воеводы Василия Скрыта в Югру, где он исхитрился собрать с местного населения дань в пользу московского князя.
В 1478–м, когда Москва присоединила к своим владениям огромные владения Господина Великого Новгорода, ей стали принадлежать земли по Печоре и Двине. В 1483–м состоялся крупный поход воевод князей Федора Курбского и Ивана Салтыкова-Травкина на Пелымское княжество, которое занимало земли на Урале и Тавде. Русские разгромили противника и прошли вверх по Оби до слияния с Обью Иртыша, а потом отряд, собрав с туземцев дань, прошел до устья Тобола и вернулся в Московию. Согласитесь: действия русских не сильно отличались от поведения монголо–татар при походе на Русь.
В 1499 году состоялся крупный военный поход воевод князей Семена Курбского и Петра Ушатого во главе отряда из 4000 ратников в Югорскую землю. Кампания имела целью покорение туземцев — остяков и вогулов, живших по восточную сторону Камня, вплоть до устья Сосьвы, впадающей в Обь. Отряд взял штурмом более 40 укрепленных городков, захватил в плен 58 князей и батыров. На население была наложена дань в пользу московского князя. В 1502 году, после возвращения князей из похода, Иван III присвоил себе титул князя Кондинского и Обдорского.
В 1554 году средний сын бухарского хана Кучума во главе немалого войска совершил удачный поход на Иртыш и дошел до самой столицы ханства Искера (русские этот город именовали "Сибирью"), что поставило Едигера и его ханство на грань краха. Поражение заставило Едигера искать покровителя, он и вынужден был просить помощи у Ивана IV, который незадолго до того покорил могущественное Казанское ханство. В январе 1555 года Едигер послал посольство в Москву с предложением дани и просьбой о военной помощи против бухарцев. Хан признал себя вассалом русского царя и пообещал ежегодно вносить 3000 соболей в качестве дани.
Царь объявил посланнику, что дань должна быть больше — 10000 соболей ежегодно. Посольство было задержано, посол помещен под арест. Царь объявил Сибирское ханство своими владениями, присвоил себе титул "Всея Сибирския земли повелитель" и назначил исполнителем своей воли сына боярского Дмитрия Непейцына.
Новые подданные сдали не 10000, и даже не 3000, а только 700 шкурок. Сам хан дал Ивану шертную грамоту (присягу на верность) и послал 100 соболей в счет дани, 100 соболей в счет пошлины и еще 69 соболей взамен белок. С такой жалкой добычей, а так же с прошением Едигера о снижении дани до 1000 соболей Непейцын поехал обратно в Москву в сопровождении Истемира, нового посла от Едигера. Иван, как это ни странно, проявил гибкость и взнос дани таки был уменьшен до просимой суммы. Но военной помощи сибирским татарам царь не дал.
А в 1571 году случился жуткий погром московского посада войском Дэвлет-Гирея. Кучум, нарушив традиции восточной хитрости, слал Ивану Грозному письма довольно издевательского содержания, в которых намекал на позорное бегство Ивана из своей столицы. Намек Грозный царь понял.
Об основателе династии Строгановых известно немного. Согласно семейной легенде, происходил Федор Лукич Строганов из рода монгольских князей, принявших русское подданство. Он был добытчиком пушнины, а его старший сын Аника основал в Усолье соляной промысел. В 1558–м Аника Строганов получил царскую грамоту, оформленную на его сына Григория, на пожалование землями по Перми. Царская грамота на двадцать лет освобождала его вотчину от обложения податями и повинностями. Строганов не платил подать на содержание стрелецкого войска, полоняничную подать на выкуп пленных и облучную подать на порох. Этот "офшор" и способствовал взлету династии.
В 1572–м Иван Грозный разрешил Строгановым нанимать воинов для защиты своих владений и повелел завести вотчинный разряд служилых стрельцов. Более того: было дано царское разрешение организовывать походы за свой счет на черемисов, башкир, хантов, манси, вогулов — дабы приводить их к покорности царю. Еще через год самодержец пожаловал Строгановых землями уже за Уралом — по Тоболу и Иртышу.
Теперь — немного мифотворчества. У человечества в целом есть особенность: когда их, то есть, нас, мало, мы еще ничего так. По крайней мере, спать стараемся зубами к стенке. Но, едва популяция людей превышает некий придел — пиши "пропало". В науке это называется "демографическим давлением". В жизни – прогрессом.
Если бы Сибирь была пустынею, все могло быть иначе. Но в тайге водился пушной зверь, за шкуру которого в ряде стран запросто могли удавить. В лесах и тундре обитали туземцы, по берегам же рек с некоторых пор стали ставить свои укрепленные городки безжалостные искатели куша. Им нужна была пушнина, и они заявили вождям: "Вы нам даете товар, а мы вас не трогаем". Для острастки незваные гости разоряли стойбища и убивали местных людей.
Благо, зверья водилось немало, а охотниками аборигены были отменными. Они, конечно, надеялись, что Духи Предков им помогут, а Духи Природы поддержат, для чего их шаманы в поте лица камлали. Но ясно было: спокойной жизнь уже не будет, ибо пришли посланцы Шайтана, жаждущие наживы любой ценой. 
Незваные гости основали столицу Искер, а правил там Едигер, потомок полубога Чингиз-Хана. Конечно, и до вольных сынов степей имелись в Зауралье свои князья, но и они были вынуждены покориться сильным и наглым. Достаточно было лишь платить дань — в виде пушнины — и жизнь обещала быть нормальной. Однако туземцы не брали в расчет, что вместе с цивилизацией приходят ее плоды.
Суд да дело, а Едигера сверг Кучум, из киргиз-кйасакских головорезов. Москву не интересовало, какой владыка правит за Камнем, Москве нужна была пушнина. Кучум был отважным и самолюбивым воином, он велел своим ратным людям нападать на незваных гостей с Запада, ибо понимал: лучшая защита — агрессия. Авось испугаются и отступят. А еще Кучум убил московского посла, что, само собою, не способствовало укреплению дружественных отношений.
Кучум брал в плен да мучил туземцев, плативших дань Москве, да еще послал за Камень своего родственника Маметкула с войском — на реку Чусовую. Татары проведывали дороги, как бы им пройти к Строгановским городкам, в Пермь Великую, а по пути побили много остяков, московских данщиков, их жен и детей в полон повели, а Иванова посланника, шедшего в Киргиз-кайсакскую орду, убили.
Утерянная царская грамота, даденная Строгановым, якобы гласила:
"Где Строгановы найдут руду, то ее разрабатывают, а кто другой захочет это желать, позволять ему да и пооброчить его промысел, чтоб Нашей казне была прибыль. Льготы на землю тахчеев и на Тобол-реку с другими реками и озерами до вершин дали Мы на 20 лет: в эти годы пришлые люди не платят никакой дани. Которые остяки, вогуличи и югричи от сибирского салтана отстанут, а начнут нам дань давать, тех людей присылать к Нашей казне самих. Остяков, вогултчей и югричей, с женами их и детьми, от прихода ратных людей-сибирцев беречь Якову и Григорию Строгановым у своих крепостей, а на сибирского салтана собирать охочих людей - остяков, вогуличей, югричей, самоедов - и посылать их воевать вместе с наемными козаками, брать сибирцев в плен и в дань за Нас приводить".
Строгановы обязывались вести войну за свой счет. На аборигенов — остяков, вогуличей, югричей, самоедов — надежды было мало: не бойцы, да и непредсказуемы в своем поведении. Оставались разве что профессиональные наемники да казаки. В те времена донские казачьи станицы служили убежищем для сброда со всей русской земли. Казаки суть были воины-разбойники, большею частью убежавшие от виселицы или плахи, и не боявшиеся ни царя, ни Бога, ни чёрта. Обычно казаки грабили на Волге суда, били людей, обижали персидских и бухарских послов, русский торговый люд; да еще ходили в воровские походы в бусурманские земли. Но по своему нраву они были люди широкие и готовы были уйти в услужение хоть к сатане – только бы платил.
Царь вынужден был держать на Волге немалые гарнизоны под руководством опытных воевод. После очередного разгрома, когда казаков ловили и казнили безжалостно, одна разбойничья толпа отправилась вверх по Волге, где их и наняли Строгановы. Так было всегда: посылали казаков в какую-нибудь авантюру, и, если они терпели поражение — от них отрекались. Если же они побеждали, наемщики причисляли удачу к своим заслугам.
Атаманами у шайки были Иван Кольцо, только что приговоренный к смертной казни, да Ермак Тимофеевич, грех которого история таки умолчала. На кругу казаки посчитали, что "Сивка-бурка не вынесет двоих" и "любо" сказали только Ермаку. В шайку влились и наемники из строгановских крепостей — литовцы, немцы и татары. Когда перешли Камень, никто не был уверен в том, что вернется живым. По счету эта была уже 21-я закаменная экспедиция, затеянная Москвою. Предыдущие 20 попыток достать Кучума в его гнезде успеха не принесли.
За Камнем войска Ермака повоевали немало татарских городков и улусов. У наших… то есть, строгановских наемников было технологическое преимущество: "дымящиеся и издающие гром луки", иначе говоря, пищали и пушки, коими шайку снабдили все те же Строгановы. Войско Маметкула бито было на реке Тобол при урочище Бабасан, Кучум же засел в глубоком тылу, подле Реки Иртыш, под горою Чувашьею. При Иртыше была новая битва, и войско кучумово опять было разбито, но казаки поплатились за свою победу несколькими убитыми, и все они были переранены.
Заняв город Атик-мурзы, собрали они круг и стали думать: идти назад или вперед. Осилили те, которые хотели идти вперед во что бы то ни стало. "Куда ж нам, братцы, бежать? - говорили они. - Время на зиму, в реках лед смерзается. Не побежим, худой славы не примем, укоризны на себя на положим, но будем надеяться на удачу. Назад воротиться со стыдом никак нельзя!" Двумя с половиной столетиями позже после похода Ермака в такой же ситуации оказалась крупная шайка Наполеона. Бонапарт принял решение не оставаться на зимовку в занятой, оставленной неприятелем Москве, а идти назад. И поплатился, ибо отступающее войско было коварно бито агрессивно настроенными туземцами.
И грянул новый бой — в смысле, не с французами, а с басурманами. Маметкул был в нем тяжело ранен, засека татарская преодолена, а остяцкие князья, видя слабость Кучума, бежали от него в тайгу. Старый салтан, собрав свои пожитки, оставил Искер. И казаки вошли в пустую столицу Сибири. На четвертый день пришел к Ермаку один остяцкий князь с дружиною и дарами, а вскоре стали приходить татары с женами и детьми — просить селиться в прежних своих юртах.   
Весною был взят в плен Маметкул, о чем Ермак дал знать Строгановым. Те донесли царю — и за победу Иван жаловал Строгановым новые земли с правом беспошлинной торговли. Однако, Ермак нарушил порядок и тем самым вошел в историю: он послал в Москву своих казаков, известить царя об усмирении Сибирской земли — минуя Строгановых. Иван принял бывших разбойников и даже пожаловал их деньгами, сукнами, камками. А в Сибирь послал двух воевод, Семена Болховского и Ивана Глухова, с подарками лично Ермаку: двумя богато украшенными бронями, серебряным кубком и шубою со своего плеча.
Одна из броней и погубила славного атамана. Согласно преданию, Ермак, спасаясь от ночного нападения татар вплавь, утонул в реке Иртыш — его утянул на дно подарок Грозного царя. Документов о том происшествии не сохранилось, а татары узнали Ермака именно по броне, на которой сверкал золотой орел. Они поставили труп на помост и шесть недель пользовались им как мишенью. Птицы стаями носились над телом атамана, но не прикасались к нему. И вокруг Ермака появились страшные видения. Испугались татары, и порешили устроить атаману пышные похороны. Тело сожгли, а в качестве искупительной жертвы было убито и съедено тридцать быков. Но и на пепле поверженного воина продолжались чудеса: в небо поднялся огненный столб. Тогда мусульманские муллы тайно предали останки Ермака земле и скрыли могилу, чтобы ее никто и никогда не нашел. Повторю: это всего лишь устное предание; что произошло на самом деле, теперь не знает никто.
Доподлинно известно, что князь Семен Болховский умер еще до убиения Ермака, а Иван Глухов после трагического инцидента отступил с войском за Камень, на Печору. Гнездо Кучума казаки взяли, а самого салтана не достали. Татар сибирских потрепали, но к службе Москве все же не принудили. Так что, военные результаты похода Ермака мало чем отличались от результатов двадцати предыдущих экспедиций. Грозный царь об этом так и не узнал, ибо Ивана уже не было в живых. Между тем оборотистые Строгановы уже снаряжали новые экспедиции, ибо вкус победы сладок, добыча пьянит, а пушнина, как уже было сказано выше — источник богатства и власти. Но это была только присказка — более основательные и вовсе не сказочные события грянули после Ермака.
Для сведения. Остяки — угро-финское племя хантов, кетов, югов и селькупов. Вогуличи — манси. Юргичи — угро-финские племена Югорской земли. Самоеды — народы, говорящие на самодийских языках: ненцы, энцы, нганасан, селькупы.




ДАЛИ ПРИКУРИТЬ

Иван Грозный помер, но дело завоевания Сибири было живым даже при блаженном царе Федоре Иоанновиче. В 1587 году в Тюмень пришел отряд письменного головы Ивана Чулкова из 500 служилых. У них была задача создать укрепленное поселение в устье Тобола — непростая, поскольку хан Сейтек сам обладал достаточно большим войском и мог оказать сильное сопротивление.
Чулков пригласил Сейтека на переговоры. Стороны встретились на лугу перед Чувашским мысом, где Ермак вел свою решающую битву за обладание Искером. Русский и татарский отряды встали лагерем на лугу друг напротив друга. Стрельцы Чулкова построили специальную избу для приема гостей, в которой заранее подпилили доски потолка, чтобы можно было их быстро поднять. Русское коварство…
В назначенный день хан с телохранителями пришел на пир и переговоры. На чердаке избы засели лучники, которые должны были по условному сигналу поднять доски потолка и перебить телохранителей хана. Остальное войско уже готово было напасть на татар. На пиру Чулков обвинил Сейтека во враждебном отношении к русским. Разгорелся спор, в разгар которого стрелки по условному знаку выполнили задание. Вскоре татарский лагерь был уничтожен: перебили всех — до последнего человека. Миллер указывает, что в тот вечер русские изничтожили более 400 гостей, хан же был взят в плен.
Когда татары узнали о случившемся, начался массовый исход жителей. Искер был брошен, — и на этот раз окончательно. Чулков распорядился строить укрепленный город на месте современного Тобольска, ибо русские знали, что месть не замедлит себя ждать. Пленника отправили в Москву, где Сейтек не был обижен: ему даже пожаловали землю во владение.
Собственно, это и был конец Сибирского ханства, просуществовавшего с 1217 года, когда казахский царевич Тайбуга был пожалован Чингис–ханом землями по Иртышу, и до 1588 года, когда русский письменный голова Иван Чулков вероломно захватил в плен последнего тайбугида Сейтека.
В 1593 году воеводы Никифор Траханиотов и Петр Горчаков были отправлены из Москвы в Сибирь для организации похода на сына Кучума, Аблай-Керима. Последний в то время вел активную борьбу с русскими, которые построили на берегу Тавды Пелымский городок. Горчаков остался там, а отряд Траханиотова на берегу Северной Сосьвы, невдалеке от впадения ее в Обь, построил Березов.
Старая дорога в Сибирь шла по Каме и Вишере, с верховий которой был переволок на Лозьву, впадающую в Тавду. В 1598 году была построена Бабиновская дорога, а по Лозьвинской дороге ездить запретили. В верховьях Туры ставится Верхотурский острог, куда переводится население Лозьвинского городка, а старый городок на Лозьве уничтожается. С этого времени все движение населения и товаров в Сибирь шло через Верхотурье.
23 июля 1590 года большой отряд Кучума напал на Тобольский уезд. Город был осажден, а округа сожжена и разграблена. С этого нападения открылась череда затяжных и тяжелых войн за утверждение русского господства в Сибири. Русские были вынуждены обороняться. В Тобольске еще не было воеводы, и ответный рейд русского отряда возглавил Дмитрий Чулков, строитель Тобольска. На следующий год, когда Кучум пошел по верховьям Иртыша, перешедшим в русское владение, Чулков вывел своей отряд и напал на ставку сына Кучума, Абулхаира, стоявшего на Ишиме недалеко от озера Чили-куль. Абулхаир с двумя женами попал в плен и позже был отправлен в Москву.
Русские поняли, что одними только Тобольском и Тюменью не обойдешься — надо строить новые остроги. В 1592 году в Тобольск был назначен первый воевода князь Федор Михайлович Лобанов-Ростовский, и было принято решение построить в Сибирском ханстве еще два города: Пелым и Сургут. Строили наскоро, а посему способность укреплений к обороне не была высокой.
Первое восстание против русских в Сибири вспыхнуло в 1594 году в Березовском уезде. Оно началось с того, что 18 февраля остяцкие князья Игичей Алачев и Онжа были пожалованы правом собирать ясак в свою пользу с двух волостей по Сосьве, отправлять суд и не платить никаких податей и пошлин. За что остяцкие князья были пожалованы такими широкими правами, не смог понять даже дотошный Миллер. Игичей напал на вогулов и прошелся грабежом по их землям. Князь Агай собрал ополчение и в ответ напал на Березов.
Вогулы были разбиты, князь Агай и его сын Азын попали в плен и потом были отправлены все туда же — в Москву. Но был у проигравших моральный реванш: аборигены осознали, что русские не только сами жестоко притесняют население, но и позволяют это делать своим союзникам. В Березовском уезде стали постоянно вспыхивать восстания против русских и союзных с ними остяков. Бунт постоянно использовались Кучумидами для расширения войны против русских.
Людей в русских городах было крайне мало, а в районе Тары никаких поселений москвичей не было и в помине. От Тары до Тобольска — 435 верст по реке, или 15 дней хода против течения. Несколько волостей недалеко от Тары управлялись мурзой Тунуем, который имел укрепленную ставку Чангула. Русские осадили городок, а командующий отрядом разослал по волостям отряды для подавления сопротивления. Мурза решился на вылазку из осажденной крепости, но попал в плен, и после этого русские овладели крепостью и сожгли ее. Сопротивление татар в волостях выше Тары по Иртышу было сломлено.
После удачных походов 1595 года талантливого воеводы князя Федора Елецкого на некоторое время на южных границах Сибирского ханства воцарилось хрупкое перемирие. Кучум не предпринимал активных действий, накапливая силы после поражений и разгрома союзника, русские тоже не активничали, потому что в Москве началась борьба за трон между приближенными царя Федора Ивановича.
Но вот в 1598 году Земским собором был избран на царство Борис Годунов. Он стал готовить большой поход на Кучума, который должен был покончить с сибирским ханом. В Тару был назначен новый воевода — Степан Козьмин, а так же прислан князь Иван Мосальский. Новый воевода был поставлен и в Тобольск — князь Ефим Бутурулин. Весной 1598 года в Таре был собран большой отряд из 700 русских стрельцов и 300 ясачных татар. Новому походу было суждено стать решающим в войне с Кучумом за власть над территорией Сибирского ханства. Русские окружили ханскую ставку и начался жестокий бой, который шел весь день и закончился только ночью. Татары потерпели жестокое поражение и понесли большие потери: погибли визирь Кучума, шесть князей, десять мурз, пять аталыков и почти четыреста воинов. В плен попали пять сыновей Кучума, восемь жен и восемь дочерей хана. Кучум вскоре после разгрома откочевал дальше на юго-восток, по Иртышу к озеру Нор-Зайсан, во владения ойратов, у которых и оставался до самой своей смерти. Титул хана и руководство войной с русскими перешло к его старшему сыну Али.
В 1600 году Али послал в Тобольск гонца, своего младшего брата Кубей-Мурата, договориться с русскими об условиях подчинения. Но в Тобольске Кубей-Мурат был задержан, то есть схвачен в плен, и отправлен… ну, сами знаете, куда. 
В 1603 году Али-хан объединился с ногайским мурзой Урусом и пошел в набег на Тюменский уезд. Война возобновилась — и теперь уже без всяких попыток переговоров. Меж тем под Сургутом на средней Оби, русские столкнулись с княжеством необычайно воинственного остяцкого князя Вони. Это образование было известно под названием "Пегой Орды". От чего произошло такое именование свободолюбивого племени, не удалось установить даже Миллеру. Воня воевал со всеми своими соседями выше и ниже по Оби, в том числе и с русскими. Для борьбы с "Пегой Орды" москвичи поставили острог Нарым. Укрепления были поставлены наспех, без предварительных исследований. В дальнейшем выявилось, что Васюганские болота не лучшее место для жизни. Отвоеванной у тайги пашни едва-едва хватало для хлебопашества, Обь подмывала берег и укрепления. Нарым, послуживший делу завоевания новых земель, так и не превратился в крупный город.
И все же Воня был побежден и убит (Миллер так и не выяснил, при каких обстоятельствах), а после него в "Пегой Орде" правил Кичей, который счел за лучшее мириться с русскими и перешел в подданство Москвы. Ему была оказана высокая милость: в 1602 году Кичей поехал в Москву и был принят царем Борисом Годуновым.
В 1603 году к нарымскому воеводе обратился с просьбой о принятии в подданство князь Тоян. Его род жил в низовьях притока Оби — Томи. Тоян был пропущен в Москву, где подал царю Борису челобитную. В награду за свое подобострастие князь попросил для себя и своего улуса освобождение от ясака. Милость была оказана, и он стал русским подданным, не внося ясак в казну. Тоян позволил построить в своих владениях Томск, который более чем на сто лет стал базой для русского продвижения в верховья Оби, в Кузнецкую котловину.
Летом 1604 года из Нарыма вышел отряд казацкого головы Гавриила Писемского и сына боярского Василия Фокина. Тоян поделился с русскими сведениями о своих соседях, ближних и дальних. Первым делом он указал на самого ненавистного и свирепого соседа — кыргызского князя Номчу, который стоял на озере Тенгери-куль; его владения начинались на реке Кие, притоке Чулыма, всего в трех днях езды от Томска. Номча возглавлял союз четырех кыргызских княжеств.
Еще одним беспокойным соседом был князь Абак, предводитель телеутов, который жил на левой стороне Оби, в пяти днях езды от Томска. Телеуты — это алтайцы, народ кыпчакского происхождения, родственники легендарных половцев. Знал Тоян и дальних соседей, в частности — ойратов. В середине XVII века ойратов было 600 тысяч человек, при этом только ханское войско составляло 10 тысяч.
С такими силами в Сибири русские сталкивались впервые; войско Кучума было намного меньше. Пусть и дальнее, но все же соседство мощного народа вызвало беспокойство у тобольского воеводы, у которого не было таких сил, чтобы защищаться в случае, если ойраты задумают пойти войной на русских. Аналогичного мнения придерживался и Годунов. Но, по счастью Есим и Алтын-хан заключили союз против ойратов, что заставило предков нынешних калмыков перекочевывать с верховий в низовья Иртыша, к границам русских владений. На удачу Москвы, ойраты, казахи и Алтын-хан давно уже вели войну всех против всех, а русские стояли в стороне от схватки за господство над территориями. Москве даже перепала роль арбитра.
В 1606 году в Томске произошло знаменательное и неприятное событие. Туда прибыла жена кыргызского князя Номчи и попросила принять ее в русское подданство. Случай — исключительный. По монгольским обычаям ханша имела право участвовать в управлении ханством в отсутствие мужа и вместе со старшим тайджи принимать послов — но межгосударственные дела в степных ханствах решались ханами. В дипломатические переговоры вступали тайджи, мурзы, иногда мергены, но чтобы в качестве посла выступила ханша, — это было впервые в истории. 
Реакция томских воевод Василия Волынского и Михаила Новосильцева была, как бы теперь сказали, неадекватной. Они попросту…  ограбили ханшу, отобрав у нее в том числе и соболью шубу. По большому счету, русские поддержали монгольские традиции, поставив зарвавшуюся бабу на место, но именно с этого мерзкого эпизода и началась длинная череда русско-кыргызских войн, которые завершились только в 1704 году.
Ответ хана Номчи не заставил себя ждать. Тем же летом 1606 года он напал на чулымских татар, уже "объясаченных" русскими. Кыргызы прошли по ясачным татарским волостям, разграбили их и прошлись также по окрестностям Томска, загнав его защитников за стены острога. Пожалуй, хан Номча многократно окупил стоимость отнятой у его жены шубы уже в первом походе на русских.
Торгоутские тайджи в апреле 1607 года направили посольство в Томск, к воеводам Волынскому и Новосильцеву с предложением: покорность в обмен на защиту от монголов Алтын-хана. Казалось бы, благоприятный случай для расширения влияния, но русские не торопились: их в Сибири было покамест недостаточно для того, чтобы подавить орды степных владык.
Поскольку Московия уже вверзлась в смуту, рассчитывать на подкрепления не приходилось. Но русские удачно воспользовались междоусобными распрями степняков. В июне 1607 года в Тару приехало большое ойратское посольство во главе с князем Кугонаем Тубиевым, которое от лица 49 тайджи и 120 тысяч подданных принесло клятву Москве. Кугонай пообещал тарскому воеводе, что перейдет в русское подданство, если русские окажут ему военную помощь против казахов и Алтын-хана Шолоя Убаши. Также Кугонай попросил разрешить ойратам торговать в русских владениях. Предложение было принято, и уже в том же году степняки продали русским 550 лошадей.
В декабре 1607–го ойратское посольство во главе с тем же Кугонаем и с тайджи Баучином, Дэвлетом, Арлаем, Кепсеем отправилось в Москву просить помощи у русского царя, которым в то время был Василий Шуйский. 18 февраля 1608 года посланники побывали на аудиенции у самодержца. Но что мог такого пообещать царь Василий ойратам, если он сам боролся с мятежниками и самозванцем Лжедмитрием II, который пошел походом на Москву? Царь отказал ойратским посланникам в военной помощи, но разрешил торговать им во всех городах Сибири: в Таре, Томске, Тобольске, Тюмени, и приезжать с торгом даже в Москву.
 В самой Московии царили страшный голод и разруха, а по Сибири прокатывались одно восстание за другим, да к тому же началась война с кыргызами. Если бы не сибирская война между ойратами, Алтын-ханами, казахами и телеутами, всех русских за Камнем перебили бы как щенков. Жалкие остатки русского населения отсиживались в острогах, не решаясь строить деревни. 1611 году кыргызский хан Номча с сыном Ишеем прошел походом и разорил несколько ясачных волостей по Чулыму. Русские в ответ "кусались" лишь робкими вылазками, да и то лишь для того, чтобы кочевники не осознали их слабость и не пришли добивать.
В начале 1614 года Номча начал большой поход на русские волости. 8 июля нападению подвергся Томск; кыргызы осадили город и перебили в подгородных селах много служилых казаков, стрельцов и пашенных крестьян. Осажденные делали вылазки из острога и сумели убить в бою нескольких знатных степняков. Впрочем, полностью доверять реляциям, описывающим подвиги русских, нельзя, ибо казаки нередко подавали прошения о повышении жалованья, в красках описывая, как они лично в бою зарубили князя или мергена.
В 1615 году в Кузнецкую волость отправился отряд служилых людей во главе со стрелецким сотником Иваном Гущиным и атаманом Баяном Константиновым. Этот поход должен был стать завоеванием и разорением благодатного края. Русские принялись выбивать ясак у кузнецких татар, расправляясь с непокорными и захватывая заложников. Татары, оказавшись неспособными отразить нападение, обратились за помощью к кыргызам и ойратам — и в Кузнецкую волость пришло большое войско, общей численностью до 5000 человек.
Русский отряд был окружен и осажден в укрепленном городке. Казаки просидели в осаде десять недель, после чего им удалось с боем прорвать окружение и вырваться в Томск. Неудача похода не обескуражила томского воеводу: на следующий год, в августе 1616–го он снова отправил в Кузнецкую волость отряд — теперь уже покрупнее. Против них выступила орда из кыргызов и чулымских татар. Нашим на сей раз удалось разгромить противника, после чего кузнецкие татары стали платить дань русским.
В 1617 году томский отряд дошел до Енисея и обложил данью тубинцев и маторцев. А в 1618–м казаки под командованием сына боярского Остапа Харламова поставили Кузнецкий острог. А чуть ранее тобольский воевода снова сделал попытку подчинить своей власти ойратов-торгоутов и направил к торгоутским тайджи Хо-Урлюку, Далаю, Кузену и Чингиру посольство. У четырех старших тайджи было в общей сложности 40-тысячное войско, но среди них уже были противоречия по поводу дальнейшего противостояния с казахами и Алтын-ханом. Тайджи Хо-Урлюк склонялся к продолжению войны, а Далай — к миру, пусть бы и ценой присоединения к какой-то из сторон. Поэтому на переговорах с русскими послами Далай заявил о своем желании перейти в русское подданство — но при условии перекочевки поближе к Таре и защиты со стороны русских.
К Алтын-хану был направлен Василий Тюменец; русский посол обсуждал с властителем монголов возможность военного союза. Алтын-хан Шолой Убаши заверил представителя Москвы в своей дружбе и пообещал помочь военной силой и оружием. Он также признавал военные успехи русских в Кузнецкой котловине и дал согласие на взимание дани с кыргызов. Сразу же он отправил ответное посольство во главе с Каян-мергеном и Кичеем, главной задачей которых был сбор сведений о Московии.
В 1617 году халхаское посольство побывало в Москве. В Посольском приказе их визит был воспринят как выражение готовности монголов принять русское подданство. В обратную дорогу вместе с монгольским посольством поехал Иван Петлин, задачей которого было продолжение переговоров с Алтын-ханом и визит в Китай.
В 1620 году Петлин вернулся в Москву в сопровождении монгольского посланника Тархан-ламы. Алтын-хан просил у московского царя военной помощи против ойратов и присылки оружейных мастеров. В Посольском приказе Тархан-ламе было официально заявлено, что помощь будет оказана только в случае принятия русского подданства.
Между тем в Сибири усилился еще один кочевой народ: ойраты-чоросы. Он вторглись в верховья Иртыша, Бии и Катуни, в приграничные телеутам земли. Абак, столкнувшийся с сильным противником, послал гонца в Томск и запросил военной помощи. Томский воевода пообещал союзнику помощь, но так и не прислал. Вторжение чоросов было телеутами отбито, но с немалыми потерями. После этого Абак разорвал союзный договор с русскими.
В прииртышской степи продолжалась война ойратов, торгоутов и чоросов с казахами и Алтын-ханом. В изнурительном противостоянии торгоуты заметно слабели и сдавали позиции. Ойратские тайджи направили посольство к хану Есиму с просьбой о перемирии. Они рассчитывали, что хан отвлечется на переговоры, и одновременно напали на казахские улусы.
Ответ хана Есима был страшным: он приказал перебить все посольство, а весной следующего года снова собрал ополчение и снова вторгся в кочевья торгоутов. В том же году он заключил антиойратский договор с Алтын-ханом. Весной 1620 года и он тоже начал поход против ойратов, выбив их из долины Черного Иртыша.
 Вновь в ход пошла дипломатия, но русское правительство все дела в Сибири рассматривало с точки зрения перехода в подданство Москвы. В 1621–м посольство в Томск послал Абак. Он восстановил союзный договор с русскими ввиду большой опасности от ойратов, которые теперь кочевали на левобережье Оби, совсем недалеко от его владений. В Москве окончательно поняли, что крупные сибирские ханства и княжества — Телеутский улус, Халхаское ханство Алтын-хана, ойратские тайджи — не собираются переходить в русское подданство, а стремятся получить военную помощь и пополнить свои арсеналы европейским оружием. Русские решили сложившееся положение переломить.
В 1623 году вышел царский указ о запрещении проезда ойратов и хотогойтов в Москву, о запрещении монгольской торговли в русских городах, а также о строжайшем запрещении продажи им пушек, ружей, пороха и свинца. Именно в это время в Тобольске собрали последних оставшихся в живых участников похода Ермака, Савва Есипов записал их рассказы и составил синодик павших в битве у Чувашского мыса казаков. Архиепископ Тобольский Киприан, назначенный на кафедру в 1621 году, приказал воздавать Ермаку вечную память как "пострадавшему за христианскую веру".
Это был момент, когда русских выбить из Сибири не стоило почти ничего — достаточно было ойратам перейти в общее наступление. Но ойраты потерпели поражение в войне с казахами и Алтын-ханом, утратив свои прежние кочевья. Самый активный среди торгоутов сторонник продолжения войны, тайджи Хо-Урлюк, принял решение откочевать из приобских степей на Запад и поискать свободные земли там. В 1623 году ойраты-торгоуты, которые подчинялись тайджи Хо-Урлюку, двинулись вдоль русских границ, обходя и казахские улусы. Они прошли более трех тысяч верст, пока, наконец, не осели окончательно в низовьях Волги, в ее степном правобережье. Так возникла современная Калмыкия.
Русские между тем стали осваивать северные территории Сибири. Там появились русские города — Мангазея на Тазе и Туруханск на Енисее. Большой, широкий Енисей был удобной дорогой как летом, для стругов и дощаников, так и зимой, для обозов, да к тому же он не пересекал враждебных русским земель. Напротив впадения Ангары в Енисей, на крупном перекрестке водных путей был основан Енисейский острог. Управляли им сыновья боярские, присылаемые из Тобольска, пока в 1623 году из Москвы не был прислан воевода Яков Игнатьев Хрипунов.
Первым делом енисейские служилые попытались уговорить тунгусов перейти в русское подданство. К тунгусским князьям было направлено посольство. Зимой 1619 года в Енисейск приехали князья Харичей и Тасика, которые заявили, что они хотели бы перейти в русское подданство, чтобы не зависеть от бурятов и не платить им дань, но перехода не желает простой народ тунгусских улусов.
Скоро русским на Енисее пришлось столкнуться с самыми сильными вассалами кыргызов — качинскими татарами, которые сами себя называли "хаас", от чего и пошло их русское наименование "хакасы". Русские дальше на юг не пошли и повернули свои отряды на восток, в обход кыргызских владений. В том же 1628 году из Енисейского острога вышел отряд атамана Ермолая Остафьева, который на Кане, в 150 верстах от впадения его в Енисей, поставил Канский острог.
Север платил ясак русским, восток платил дань бурятам, а юг и запад платили алман кыргызам. Русские не обладали в этих местах большой военной силой, но и у кыргызов не было тогда ни сил, ни возможностей выгнать русских из Хаастарской степи, да к тому же кыргызы были ослаблены долгой войной с Алтын-ханом. Кыргызские князья сами стали склоняться к мысли попытаться установить с русскими союзнические отношения — чтобы все свои силы направить против монголов.
Подчинив себе Кузнецкую котловину, русские в 1622 году принялись облагать ясаком северные роды телеутов. Это было уже вторжением в сферу власти Абака, в то время единственного союзника русских на Алтае. Его орда прикрывала русские владения с юга от вторжения мощных степных народов, в первую очередь, ойратов и монголов Алтын-хана. Скоро Алтай оказался на пороге войны между русскими и местными народами.
В мае 1624 года телеутов и улусные люди Абака напали на русскую пашню недалеко от Томска. В ответ на это нападение томский воевода послал посольство к Абаку с выговором в отказе от договора и требованием выдать виновных в разбое. Посольство было ограблено, а один казак из охраны убит.
Мир кончился, но Абак не стал нападать ни на Томск, ни на Кузнецк, но и не реагировал на попытки русских замириться. Дело в том, что в Барабинской степи летом 1628 года вспыхнуло восстание. Барабинские татары перебили целый отряд, умертвив сына боярского Еремея Пружинина и 18 служилых татар. Взбунтовавшиеся татары послали гонцов к телеутскому князю Абаку и ойратскому тайджи Когутаю, которые им оказали помощь и содействие.
Вскоре во главе восстания встали внуки хана Кучума Аблай-Керей, Даулет-Керей и Тауке. Небольшой Барабинский острог, который обороняли 30 казаков и стрельцов, был взят и сожжен. Летом 1628 года Аблай-Керей с большим войском, составленным из своих воинов и присоединившихся восставших бара-бинских татар, осадил Тару. Сибирское ханство было восстановлено.
Новый сибирский хан Аблай-Керей, в отличие от своего деда, пользовался широкой поддержкой других народов степи и Алтая, которые уже успели почувствовать на себе все "прелести" господства русских. Большой отряд из 2000 всадников хана Албай-Керея напал на Томский острог и разгромил деревни вокруг города. Сам острог выстоял в силу своей большой и сильной артиллерии. Томские воеводы стали строить дополнительные укрепления, готовясь к затяжной войне. Впрочем, москвичи попытались улучшить отношения с ойратами. В 1632 году было объявлено о восстановлении посольских и торговых связей — но только с условием прекращения нападений и отхода ойратов от русских владений. Ойраты эти условия приняли.
В 1631 году Алтын-хан Омбо Эрдэни направил в Томск посольство с предложением о совместных действиях. В это время он вел войну против южномонгольского Лигдэн-хана, в которой проигрывал. В 1634 году из Москвы к Алтын-хану было отправлено большое посольство во главе с Яковом Тухачевским. Когда русские прибыли в ханскую ставку, выяснилось, что Алтын-хан оправился от поражения, нанесенного ему Лигдэн-ханом, военная помощь ему уже не нужна, а о переходе в подданство Москвы он и слышать не желает.
Но выпроваживать большое и представительное посольство москвичей хан не стал. Яков Тухачевский три месяца потратил на уговоры, и Омбо Эрдени в конце концов согласился дать клятву от имени себя и своего народа в мире и дружбе с русскими — в обмен на клятву Тухачевского. Ну, мы знаем, что значат русские обещания...


КУДА ОН ЗАВЕЛ ИХ?..

...С этой высоты болото похоже на таинственную и недоступную страну Эльдорадо. Как будто бы ты, взобравшись, наконец, на горный перевал, увидел вдруг под своими ногами сказочную долину. “Легкий”, 20-градусный морозец особенно просветил дали и болото сегодня видно полностью — на многие километры. В народе его называют “Чистым”.
Это сейчас, зимой, Чистое болото, с реденьким лесом многочисленными “проплешинами”, кажется прекрасным и завораживающим. Летом, когда сойдет снежная поволока, обнажатся топи, и над ними воспарят тучи жаждущих крови насекомых, болото покажется страшным. В Чистом Болоте и сейчас не в меру азартные любители грибов и клюквы могут с легкостью заблудиться. Здесь на каждом шагу поджидают ловушки: омуты, трясины, “мигрирующие кочки” — ты перепрыгиваешь с кочки на кочку, а через минуту твердая опора может отплыть настолько, что назад уже не вернуться: не на что наступить…
Все веси здесь расположены на горах. Правда, их немного: Село Домнино, где некогда находилась усадьба матери Михаила Романова, Ксении Шестовой, село Шепилово и деревня Перевоз. Была еще деревня с простеньким названием “Деревенька”, но ее ныне не существует. На ее месте, на кромке векового леса, стоит каменная часовня, на которой висит табличка, указывающая, что часовня эта де построена на средства крестьян на месте деревни, где Иван Сусанин с семьей и проживал.
По прямой, лесом, от деревенек до Домнина около трех километров. Если взять левее, аккурат упрешься в обрыв над Чистым болотом. По преданию, поляки захватили Сусанина в Деревеньках и велели вести к русскому принцу. Хитроумный Иван, который был к тому же местным старостой, ценой своей жизни увел злодеев “налево”. В географии (самолично прошел этот путь!) все поразительно совпадает, но вот, что касается преданий...
Да и среди документов, доказывающих реальность сусанинского подвига, по-настоящему достоверным является одна единственная грамота, данная по совету и прошению матери царя Михаила 30 ноября 1619 года крестьянину Костромского уезда села Домнина Богдашке Собинину. Поскольку это единственный источник, сообщающий правду о подвиге (остальное есть не более чем художественный вымысел), резонно привести его текст:
“Как мы, великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси, в прошлом 121 году были на Костроме и в те поры приходили в костромской уезд польские и литовские люди, а тестя его, Богдашкова, Ивана Сусанина, литовские люди изымали и его пытали великими и немерными муками, а пытали у него, где в те поры мы, великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Русии, были, и он, Иван, ведая про нас, великаго государя, где мы в те поры были, терпя от тех польских и литовских людей немерные пытки, про нас, великого государя, тем польским и литовским людям, где мы в те поры были, не сказал, и польские и литовские люди замучили его до смерти...”
Далее, согласно грамоте, Богдашке Собинину, зятю Сусанина (у героя была лишь одна дочь), жаловалась “половина деревни Деревенищ, на чем он, Богдашко, ныне живет, полторы чети выти земли велели обелить... и на детях его, и на внучатах и правнучатах, наших никаких податей и кормов, и подвод, и наметных всяких столовых и хлебных запасов... имать с них не велели...”
Грубо говоря, потомкам Сусанина царской грамотой дарованы были воля, земля и налоговые льготы. Навечно. “Вечность” закончилась вскоре, в 1630 году, когда мать царя, Ксения Шестова отдала Домнинскую вотчину вместе с Деревеньками московскому Новоспасскому монастырю. Потомкам героя, Богданке Собинину, дочери Сусанина Антониде и их детям Данилке и Костьке, в обмен на отнятое была дарована пустошь Коробово.
 Какая из русских живописных картин может считаться истинным символом Руси? Конечно же, “Грачи прилетели”! Что-то в этом неброском пейзаже с грязным снегом и серым небом есть такое... пронзающее душу, что ли. Этюд к картине сделан Савравовым в 1871 году в селе Молвитино, которое теперь именуется Сусанино. Церковь на заднем плане картины — храм Воскресения Христова.
 Молвитино переименовали в Сусанино в 1939 году, говорят, по велению Сталина. Казалось бы, какая может иметься связь между большевиками и царским... спасителем? Бред какой-то! По мнению Татьяны, в дело вмешалась политика. В 1939-м между нашими и немцами была поделена Восточная Европа (в том числе, Польша и Литва), посему история про борца со зверством поляков оказалась как раз кстати. Между прочим, про Сусанина в России не вспоминали вплоть до начала XIX века, и приведенный выше документ историки “откопали” в архивах к моменту начала колонизации Польши. Первые признаки сусанинского культа появились перед войной 1812 года, когда в журнале “Друг просвещения” был опубликован “Исторический анекдот”, в котором впервые художественно описывается подвиг Сусанина, названного изначально “русским Горацием”.
Оперу впервые написал (не оперуполномоченному, если что — а музыкальное произведение), на основе распространившихся сказок о Сусанине, обрусевший итальянец Катарино Кавос. Он осел у нас после 1812 года и был настолько обуян “патриотическими чувствами”, что вскоре из-под его пера вышло произведение со... счастливым концом. “Хеппи энд” заключался в том, что Сусанина спасал подоспевший отряд наших ратников. Глинка в своей опере (сочинена она в 1836 году) допустил более реалистичный конец. Он первоначально ее так и назвал ее “Иван Сусанин”, но, по настоянию дирекции театров ее переименовали в “Жизнь за царя”. “Родное” название опере вернули при советской власти. Думаю, не следует лишний раз пояснять, почему возрождение этого гениального произведение на русской сцене состоялось одновременно с переименование села Молвитино в Сусанино.
…Так получилось, что все деяния Ивана Сусанина совершены как бы посмертно. Мы не знаем ни единого факта из жизни героя до того знаменательного дня марта 1613 года (точная дата не установлена), зато многочисленен список событий, произошедших позже. Сусанин, на мой взгляд, человек, не только укрепивший что-то, но и герой, впервые подбивщий… камень под фундаментом самодержавия. Глупость старых и новых правителей заключалась в том, что, продвигая личность Сусанина, они упирали на то, что его подвиг был совершен во имя одного единственного человека. В Костроме до революции стоял совершенно нелепый памятник Сусанину: на вершине мраморной колонны красовался непропорционально большой бюст царя Михаила, внизу же колонны на коленях стоял маленький мужик в арапнике. Так сказать, образ народа.  И народ отомстил.
Считается, что Сусанин похоронен в ограде Успенской церкви в Домнине. Об этом напоминает высокий крест, установленный несколько лет назад. И снова находятся скептики, утверждающие, что Иван Осипович похоронен в других местах: Ипатьевской слободе, в Шепилове, а кто-то говорит, что останки его так и остались покоиться в Чистом болоте. Пусть спорят: уж мы-то наверняка знаем, что Сусанин покоится просто в Русской земле. И это было начало… комедии.
“Коробовские белопашцы” — забавная страница русской истории, которая не дает покоя даже потомкам Ильи Муромца. Можно было бы ее назвать и беспрецедентной, но царь Михаил Романов в свое время сделал “белопашцами”, к примеру, жителей Толвуйского погоста, что в Заонежье — за то, что те приютили его с матерью Марфой Иоанновной во время гонений от достигшего высшей власти, но несчастного Годунова.
Нынешний лидер организации потомков Сусанина отставной подполковник Виктор Дмитриевич Белопахов рассказывает красивую легенду о том, что мол жили “белопашцы” в пожалованной царем деревне Коробово чинно и благородно, с громадным трудом добывая свой хлеб на скудных землях. К тому же потомки плодились, а надел в 78 десятин, выделенный дочери Сусанина, ее супругу и сыновьям, оставался незыблем. И вот однажды в общине приключилась беда: поблизости от Коробова стали бродить раскольники — и “белопашцы” из приютили. За что и пострадали: губернские власти решили избавиться от наиболее уважаемых членов общины, сослав их в разные концы империи, большинство же — в Саратовскую губернию. Назовем это “первой версией разгона коробовского рая”.
Среди потомков Сусанина есть много достойных людей: и генерал, и солистка Метрополитен-опера и даже советник президента США. Особо никто не кичится уникальным происхождением, тем более что Сусанин — фигура не только противоречивая (ибо еще историки XIX века Соловьев и Костомаров доказывали, что подвиг Сусанина — миф), но и анекдотичная. Дело в чем: мы любим власть, когда обижены, и вопием к доброму царю, чтобы снизошел и разрулил. Мы не любим власть и соответственно фигуры, приложившие силы для ее утверждения, когда сыты. Да, сложный мы народец, — подит-ка, угоди таким...



Семейное захоронение Собининых в селе Прискокове.

Достаточно побывать в деревне Коробово и окрестных весях, чтобы впасть в некоторое недоумение и задаться вопросом: почему слово “белопашец” для местных — ругательное? “Белопашец” вообще-то — это крестьянин, наделенный особенными правами. Он не платит налогов и повинностей, его не в праве трогать местные власти, ведь он служит исключительно царю, но вовсе ему не принадлежит. Антипод — “чернопашцы”, простые смерды, которые по сути и не люди вовсе, а так, материал для повышения благосостояния государства.
…Итак, муж единственной дочери Сусанина Антониды, Богдан Собинин, воспользовавшись радостной для русского дворца вестью (в 1619 году выпущен из польского плена отец Михаила, Филарет), добрался до столицы и встретился с матерью царя Марфой. Та скорее всего бывала Домнине, а уж ее муж еще до насильственного пострижения в монахи и плена — наверняка. Кто-то из них мог знать Сусанина, который был сельским старостой. Вне зависимости от того, произошел ли инцидент с поляками либо его не было, царская милость к тем, кто поддержал род Романовых, была очевидна. В 1619 году Михаил выпустил немало грамот с формулировкой “по Нашему царскому милосердию и по совету матери нашей...” К тому же Марфа, похоронившая четырех своих сыновей и чудом спасшая единственного оставшегося в живых сына, слишком понимала чаяния единственного отпрыска Сусанина.
В 1630 году случился конфуз. Марфа Иоанновна умирает, завещав со многими землями Домнинскую вотчину Новоспасскому монастырю. Через три года появляется новый царский указ, который повторяет слово в слово описание подвига Сусанина, а так же жалует “вдове Богдашки Собинина Антонидке с детьми ея Данилкою и Костькою” села Красного приселка Подольского пустошь Коробово. Что интересно: земли, которые вновь жаловал царь, еще недавно принадлежали его врагу Годунову. Возможно Антонида Ивановна то ли ездила в Москву, то ли посылала челобитную. У нас власть по любому не шевельнется, ежели ей не напомнить.
Я почему об указах подробно говорю. Других документов или свидетельств, подтверждающих истинность подвига Сусанина и право его потомков на землю, не найдено. Были и еще царские указы и постановления: 1644, 1692, 1731, 1741, 1767, 1837 годов. Все они повторяли первый указ 1619 года, но ничего нового кроме изменения языка, они не добавляли. Потомкам героя, пожертвовавшего жизнью ради царя, положены привилегии — и все тут.
Императрица Екатерина Великая уж насколько была этнически и духовно далека от костромской колыбели Романовых — и та не преминула встретится с “коробовскими белопашцами” и осыпать их благодарностями. И тут мы вынуждены коснуться второй версии сказания о судьбе потомков Сусанина, которая несколько отлична от официальной. Как известно, русская история виртуальна и прошлое непредсказуемо, тем не менее именно альтернативная правда разгона “коробовского рая” имеет больше документальных подтверждений.
Екатерина положила начало интересному обычаю: всякий раз, когда царствующая особа прибывала в Кострому, ее на пристани хлебом-солью встречали благообразные потомки Сусанина. Этим обычно все ограничивалось. Однажды, в 1855 году, император Александр II решил не довольствоватся ритуалом. Он пожелал воочию увидеть, что творится в деревне Коробово, ведь по идее там уже третье столетие творился эксперимент. Александра стали отговаривать, утверждая, что туда, в Коробово, нет дороги, что вокруг деревни болото, но царь оставался непреклонен. И здесь история раздваивается: то ли сам Александр попал в Коробово, то ли царь послал туда депутацию во главе с великим князем (вероятно Константином). Как бы то ни было, высшие лица увидели в Коробове тихий ужас. Это была нищая деревня, с неухоженными полями и покосившимися домами. Потомки сановному приезду, мягко говоря, не обрадовались, а в ужасе разбежались по окрестным лесам и болотам.
Первая русская “свободная экономическая зона” обернулась губернским кошмаром, “резервацией тунеядцев”. Белопашцы попросту обленились и разучились работать. К тому же специальная комиссия открыла, что потомки Сусанина укрывали у себя адептов секты, которая утверждала, что работа — страшный грех. Сектанты пользовались коробовским правом экстерриториальности: даже губернатор не мог приехать в деревню, не испросив на то разрешения министра Двора.
Что сделал Александр: он значительную часть белопашцев расселил в другие губернии, повелел построить в Коробове церковь во имя Николая Предтечи и четыре новых дома. К белопашцам приставлено было отделение жандармов, принуждавших благодарных потомков к труду. Экономика Коробова понемногу пошла вверх и потомки даже стали меньше пить.
Уточню географию местности. Чтобы попасть в Коробово, надо проехать сначала сельцо Прискоково. Здесь, у алтаря Рождественской церкви похоронена дочь Сусанина Антонида, ее дети и внуки. Могилы восстановили недавно, после раскопок. Если свернуть с трассы налево, попадаются на пути едва живые деревеньки Тарасово, Матушкино, Чулково, за ними “сладкая парочка” - Киселево и Коробово. Обе деревни пока тоже живые, но не сильно.
Здесь как в китайском “инь-янь”: между двумя деревнями меньше километра, только в одной всегда помногу работали, а в другой... ну, скажем так, почивали в лучах славы своего предка. И не пускали к себе “чернопашцев”, ибо считали свое Коробово государством в государстве. Юлий Никифорович Яблоков, нынешний староста дерени видал старые фотографии этих самых белопашцев, на которых они были сплошь изображены в белых кафтанах. Форма у них такая была, “фирменная”. У Никифорыча сосед был по фамилии Львов, так вот когда он напивался, пел песню потомков: “Пили, ели, воровали - все для батюшки царя! И ничего не говоря...” Львов утверждал, что это был гимн белопашцев. Может и врал...


Никифорыч инспектирует колодец в Коробове.


Сам-то Никифорыч в Киселеве живет, но так получилось, что он староста сразу двух деревень. Всего подотчетного населения — 24 человеческие души, из них в Коробове прописаны пятеро. Две пожилые женщины, Апполинария Задворкина и Екатерина Лебедева, которые являются прямыми потомками, зимуют в городе у детей. Еще одна женщина, бывшая больничная санитарка Татьяна Ионовна Сизова, — не потомок. Она вдова знаменитого здешнего доктора Сизова, который хоть и был нездешний, много знал о прошлом деревни. И всем желающим коробовские истории рассказывал, потому что те, кто потомки, не просто ничего не знают, а банально стесняются своего “хлебопашества”. Больница была в одном из четырех “александровских” домов; она разрушена. Один дом цел, в нем Татьяна Ионовна живет; 150 лет ему, а все как новенький. Церковь, которая, как говорят, по приказу царя была изнутри расписана картинами подвигов Сусанина, разрушили в 1937-м. Теперь на ее месте только фундамент и крест.
Еще один коробовский житель — Михаил Иванов, инвалид и пьющий товарищ. Пятый, последний... вот с ним проблемы. Он порядочный мужик, непьющий, работящий, но... в общем Татьяна Ионовна просила, чтобы я о нем не писал. Ведь он — здешний Царь. Кличка такая.
Дело вот, в чем: Александр Феофанов — не самый скверный из людей, но шибко застенчивый. Написали тут про него в газете что он “пра-пра-пра...” (что правда, поскольку его дед был старостой Коробова), он и обиделся. Это ж он по происхождению — “белопашец”, а по жизни — работяга. Семьи своей он не создал, не продолжил сусанинский род, зато завел крепкое хозяйство: два трактора у него, лесом занимается. По договору с местной администрацией чистит дорогу от Коробово до Матушкино. Если бы не он, не проехали бы к старикам ни автолавка, ни скорая. И дров бы не было. Потому-то Феофанов и Царь.
Аккурат между двумя деревнями развалины фермы колхоза “Советская Россия”. Все, в том числе и Никифорыч, трудились в нем. Колхоз развалился не потому что тунеядцами были — ведь он в свое время гремел животноводством и льноводством — а оттого, что ставили бестолковых, но партийных председателей. Вот назначили хотя бы Никифорыча, который, уходя на пенсию с должности начгара, оставил в отличном состоянии 41 трактор и 20 автомобилей. Теперь нет ни техники, ни колхоза... А теперь Никифорыч как староста с братом Евгением ремонтируют деревенские колодцы. Больше этого делать некому.
Кстати в самом Коробове своя версия по поводу разгрома полуторавековой давности. Здесь уверены, что не за того белопашцы проголосовали. Теперь голосовать стараются правильно, за партию власти. Но привилегии, понимаешь, все равно не возвращают.
































 




МИША ИЗ МИШАНИНСКОЙ

Вначале шумный крепко сбитый Архангельск, из тесноты которого рейсовый автобус, облегченно фыркая мотором, выскакивает на мост через широченную Северную Двину. Через полчаса - новый город, более спокойный и какой-то даже на вид сытый - Новодвинск. Трубы целлюлозно-бумажного комбината весело выплевывают в атмосферу дымы разнообразных оттенков, которые уносятся куда-то на Восток, в необъятные лесные дали. Ну, а дальше - сельская местность. Автобус то взбирается на холмы, с которых видно километров на пятьдесят вокруг, то ныряет в овраги, и через полтора часа пути перед вашими глазами возникает надпись: “Холмогоры”.
Если вы думаете, что уже попали на родину Ломоносова, то ошибаетесь. Ученый родился на острове, издревле носящем название Куростров, до которого от Холмогор летом добираются паромом, а зимой - прямо по льду. По сию пору на Курострове, отделенном от Холмогор двинским протоком  Быстрокурка, находится множество деревень, население которых, к сожалению, год от года сокращается. В одной из таких деревенек и появился на свет человек, положивший увесистый камень в основание русской культуры.
Забавно, что в разных энциклопедиях названия места рождения гения сообщаются разные: либо Денисовка, либо Мишанинская. По всей видимости, ученые заплутали на пути установления истины, ну, да нам, простым людям, не до научных тонкостей: мы же знаем, что Ломоносов просто родился на Русском Севере, в семье помора, чего нам (и, естественно, нашему патриотическому чувству) вполне достаточно. На Курострове место, где стояла ломоносовская изба, всегда почиталось, и к тому же сохранился прудик, собственноручно выкопанный отцом Михаила, Василием Дорофеевичем. Сейчас в прудике водятся караси и поговаривают, еще мальчиком Миша Ломоносов частенько сиживал на его берегу и “таскал” этих карасиков (точнее, их далеких предков) самодельной удочкой совершенно так же, как это делают нынешние пацаны.
Вокруг столицы Поморья в деревнях и слободах селились промысловики. Ломоносов тоже был из поморской семьи, причем, его отец был не из последних: имел свой баркас, ходил в Белое море добывать рыбу и морского зверя, посылал на Юг обозы с товаром. Конечно же, Василий Дорофеевич видел в своем сыне продолжателя своего нелегкого дела, и вот однажды...
Василий Дорофеевич был женат три раза, и все его жены умирали довольно рано. Михаил родился от первого брака, и у него была единственная сестра, Мария, матерью которой стала третья жена матерого помора. “Миша из Мишанинской” оставил родной дом в 19 лет, причем, вопреки легенде, сделал он это без благословения отца. Все т.н. “потомки Ломоносова” являются на самом деле представителями ветви его сестры Марии. Кстати, самому Михаилу Васильевичу со своими прямыми наследниками не везло: от их брака с немкой Елизаветой Цильх родилось пятеро детей, но до зрелости дожила лишь одна дочь, Елена. Ее потомки впоследствии заключали браки с представителями многих знаменитых фамилий, в результате чего можно сказать, что “ломоносовская кровь” имеется чуть ли не во всех русских дворянских родах.
Музей в Ломоносове прекрасный, к тому же он расположен он аккурат на том месте, где стоял ломоносовский дом. Правда, музей немного обидели: все личные вещи гения хранятся в столичных музеях (большинство - в Петербургском музее Ломоносова), и из предметов того времени мне смогли продемонстрировать лишь один. Зато, какой! Это купель из местной Дмитриевской церкви (ее колокольня сделана в форме маяка и наверняка она служила поморам, возвращающимся с промысла домой, ориентиром), в которой Мишу Ломоносова крестили. Надо сказать, Ломоносов никогда не возвращался на родину, хотя и писал сестре, что мечтает увидеть свой Куростров, но “дела не отпускают”. Похоронен он в Питере, в некрополе Александро-Невской лавры.
 Несмотря на то, что директор музея обещал свести меня с несколькими представителями рода Ломоносовых, на деле вышло не так. Во-первых, молодые (они уже принадлежат к  9-10 коленам) не интересуются своими корнями и вряд ли смогут рассказать нечто связное по поводу своего происхождения. Ну, а во-вторых... Александр Николаевич насчет второй проблемы вскользь заметил:
- ...У нас бывают Ломоносовские чтения, и, когда устраивается небольшое застолье, потомки, особенно, если подвыпьют, жалуются: “Вот, ты корреспондентов к ним приводил, а к нам - нет...” В общем, обижаются они.
Этический “узел” решили рубить при помощи случая. Директор звонил потомкам “методом тыка”. Первых не оказалось дома, вторые по неизвестной причине отказались от встречи, ну, а с третьего раза, как и положено, повезло. Меня ждали к себе супруги Вишняковы.


 

Вишняковы.

...Прежде всего у этих замечательных людей я понял, что значит настоящая, коренная поморская семья. Ушел я от них сытым не только духовно, но и физически; в общем, и накормили меня Константин Артемьевич и Лидия Михайловна, и чаем напоили, да еще и на дорогу хотели банку варенья дать.  Потомком считается глава семейства:
- Я точно не знаю, как там строилось, но все говорят: “Потомок”, - бесхитростно рассказывает Константин Артемьевич, закуривая сигарету типа “Прима”, - В том числе и мы оказались. А их тут, потомков, много. Лично я пяти лет узнал, что я потомок Ломоносова. Тогда, пацаном, я удил карасей в прудике, что отец Ломоносова выкопал, меня и сфотографировали, а потом карточку в музей. У матери моей, Пелагии Петровны, книга была толстенная, в которой была вся родословная Ломоносова прописана. Мы сами происходили из Лопаткиных. Ученый один приезжал, Зубакин его фамилия, а мама дала ему почитать. А он бежал с ней... с книгой, то есть, дак…
Из разговора выяснилось, что на острове все, в том числе и потомки Ломоносова, жили и живут небогато. Шести лет от роду маленький Костя уже включился в колхозную работу: боронил и сушил сено на сенокосе. Потом долго пастушил; известно, что в этих краях выведена знаменитая холмогорская порода коров, могущая прижиться даже в условиях якутских морозов. Едва окончил семь классов - война. Самым страшным для детей считалась посылка в лес, на заготовку древесины, или на лесосплав. И Константин этой участи не избежал: валил лес для нужд сражающейся с фашизмом страны. Ну, а после - в родной совхоз (естественно, названный “Им. Ломоносова”), где, по выражению потомка, “кем только не работал, разве что президентом не был...”
Жену, Лидию Михайловну, он взял с соседнего острова, называемого Ухтостров. Она училась на Курострове в косторезной школе (здесь до сих пор процветает уникальный промысел - художественная резьба по кости), и потом всю жизнь проработала на фабрике, расположенной в Ломоносове, мастером-косторезом 1 класса. Родили и воспитали они трех дочерей и сына. Пожилые люди с гордостью рассказали, что есть у них уже один внук и девять внучек, двое из которых учатся в Поморском университете. Всего получается, их брак породил 14 ломоносовских потомков.
Кстати, Вишняковы поведали мне, что некоторые потомки (сами Вишняковы никогда до этого не опускались!) в музее обзаводятся справочкой о том, что, мол, они – «подлинные» потомки Ломоносова. Якобы, это должно помогать при поступлении в институт...
Жизнь на острове непростая. Супруги посетовали на то, что, когда на пенсию выходили, думали, будут отдыхать, а на самом деле пришлось полностью переключиться на ведение домашнего хозяйства. Все лето они проводят на огороде; в условиях северного климата здесь умудряются выращивать в открытом грунте помидоры и огурцы, причем, в прошлом году на грядках у Вишняковых огурцов выросло даже больше, чем в теплице. Константин Артемьевич искренне жалеет нынешнее молодое поколение:
- Нам-то, старикам, - что? А молодым работать надо… и что они в совхозе наработают, если там платят по тыще рублей? Есть такие, которые водку жрут, а работать не хотят. Представьте: до тридцати лет дожили, и не работали еще. Только в армии были... Вот, сын у нас, Александр. Он не пьет, но без работы сейчас. А у него пятеро детей. Как прожить? Вот и получается, что с острова уезжают…



 


В последние годы, пока кризис не разразился, Ломоносово подыматься стало. Туристы сюда зачастили, опять же, дома на Курострове скупать начали, они в цене поднялись. Но теперь все опять притихло. Летом паром из Холмогор три раза в день только ходит, с транспортом, в общем, беда. Да и нечасто люди здешние про свое знатное поморское происхождение вспоминают ныне, выжить бы…











РАЗЛОМ

Среди жителей Боровска ходит мистическая легенда о том, что город якобы расположился аккурат на гигантском тектоническом разломе и от этого на боровчан сваливаются всевозможные напасти. С научной точки зрения - абсолютно идиотская сказка. Но жизнь показывает, что над Боровском уже седьмой век витает... нет не проклятие, а удивительная благодать! Отчего?
…Когда молодой Циолковский пришел к знаменитому и малопонятному современникам (как, впрочем, и нам, ныне живущим) философу Федорову, который тогда заведовал библиотекой московского Румянцевского музея, тот ему сказал: “Езжайте, молодой человек, в Боровск! Этот город напрямую связан с Космосом...”
И Константин Циолковский действительно поехал в Боровск, где он в течение нескольких лет учительствовал. Здесь он женился на дочери местного священника о. Евграфа Соколова Варваре, и в Боровске у них родились четверо детей. Жили они счастливо, но небогато, и по этой причине часто меняли квартиры, а потому, когда пять лет назад власти города вспомнили, что здесь (именно здесь!) родилась идея проникновения человечества во Вселенную, возникла заминка в выборе дома, из которого можно было бы сделать музей основоположника космонавтики.
Остановились на самом приличном здании, стоящем на живописной, тянущейся от старообрядческой Введенской церкви в сторону Пафнутьева монастыря, улице, которая получила название “ул. Циолковского”. Вещей, помнящих великого мечтателя, не сохранилось вовсе, но дом-музей получился замечательный. Нынешний зав. музеем Виталий Бубликов опроверг легенду о якобы “прямой связи с Космосом” Боровска. Николай Федоров действительно приметил Костю Циолковского, когда тот приехал из Рязани поступать в Московский университет. Парень настолько ему пришелся по душе, что он хотел сделать его своим стипендиатом; но юноша проявил независимость характера и отказался. А в Боровск он попал совершенно случайно, по распределению. Между тем, и сам Федоров некоторое время преподавал в Боровске, но, что интересно, оставил он местное уездное училище “по состоянию расстроенного здоровья” и шел он отсюда до Москвы пешком, кланяясь по пути каждой речке и каждому ручейку. Ну, а что касается пресловутого разлома...



Кабинет Циолковского. Фантазия музейщиков.

- ...Да, я, конечно, слышал, что якобы здесь у нас имеется какой-то “энергетический сгусток”, да и данные геологии говорят о том, что тектонический разлом существует. Недаром многие монастыри в округе были уничтожены, а наш остался невредим, а в Великую Отечественную, хотя здесь были жестокие бои, город не разрушили. Хотя... слышал я от стариков, что город наш проклят... Именно поэтому здесь построено так много церквей — целых семнадцать — чтобы “отмолить” его. Говорят еще, что у нас очень многие спиваются, и это так… в Боровске немало бомжей и алкоголиков - но, я думаю, в любом провинциальном русском городе так же... 
Сомнений не остается в одном: когда Циолковский приехал в Боровск, в его гениальной голове еще только бродили разрозненные мысли о каких-то там полетах, уезжал же он отсюда с полностью оформленной идеей межпланетных путешествий при помощи ракет. А знаете, на что были похожи проекты ракет “а ля Циолковский”? На колокольни боровских церквей! Трудно судить, что здесь являлось первичным, наблюдательность конструктора или смутные предчувствия древних строителей Боровска, но одинаковость облика современных ракет-носителей и здешней духовной архитектуры, как говорится, налицо.
Сотрудники музея сожалеют только вот, о чем. Среди посетителей-россиян неуклонно растет процент людей, которые совершенно не знают, кем был Циолковский. Иностранцы, бывающие в доме-музее, отличаются гораздо большим кругозором; один швед, например, уважительно отозвался о Константине Эдуардовиче как “о вселенском генераторе идей”. Иностранцам есть, чему удивляться в Боровске. Например, они не могут понять, как можно колокольню Покровской церкви (в ней служил тесть Циолковского) переоборудовать под... водокачку? И главное — зачем!? Просто, заморские граждане мало знают наше государство и не догадываются, что в этом царстве творили такое, что их философиям даже и не снилось.
Гениальные озарения к Циолковскому пришли примерно сто лет назад (кстати, по стечению обстоятельств с Боровском были связаны жизни других великих ученых, совершивших революционные открытия: Пафнутия Чебышева и Федора Иноземцева). А два столетия назад в Боровске принял важное решение император Наполеон Бонапарт. Точнее, пришло это решение в деревеньке Городня, невдалеке от Боровска, тем не менее, доподлинно известно, что Наполеон в Боровске останавливался.
Сохранился дом, в котором он ночевал. Даже тот факт, что возле этого особняка установлен памятник Ильичу (да и адрес его, “ул. Ленина, 12”, не отличается оригинальностью), не лишает боровчан уверенности в том, что в нем жил великий корсиканец. Сейчас в доме размещается полиция, которая, по всей видимости, не стремится афишировать факт пребывания исторической личности, а потому никаких памятных досок на сей счет здесь не установлено.
Прекрасно известно, какое именно решение принял Наполеон в Боровске: отказаться от продвижения на Юг, к Калуге, и как можно скорее драпать домой по разоренной его же войсками Старой Смоленской дороге. Но совершенно не ясно, какого лешего Наполеон вообще пошел воевать в Россию. Историкам-то все здесь ясно — предпосылкой похода на Москву явился целый комплекс геополитических, экономических и прочих причин — но вот, что интересно: именно в Боровске император впервые задумался о своей авантюре по-настоящему (то, есть, в смысле: “Какого лешего...”). Бонапарте, следуя истинно благородному стремлению покарать русского царя за нарушение Тильзитского договора, запрещавшего России допускать на свой рынок английские товары, да и к тому же дать темным славянам свет Просвещения, был этими же славянами повержен. Наполеон говорил: “Если я добьюсь успеха в России, я буду владыкой мира...”, — но недолгое пребывание в Боровске подарило ему горькую мысль о том, что умом Россию не понять. Мысль эта оформилась в знаменитой “наполеоновской” фразе: “От великого до смешного — один шаг”.
В отместку, при отступлении французов город и Пафнутьев монастырь были сожжены и разграблены.
Ну, а теперь обратимся к событиям более чем трехсотлетней давности. Боровский монастырь, основанный преподобным Пафнутием в 1444 году, считался очень богатым и “политически благонадежным”, а потому в него посылали “на отсидку” неугодных властям еретиков.
В частности, здесь дважды сидел духовный лидер раскольничества и великий русский писатель протопоп Аввакум Петрович Кондратьев. Жуткие условия своего содержания он потом описал в знаменитом “Житии”. Про разные зверства своих тюремщиков Аввакум рассказал подробно, но из книги совершенно не ясно, где именно, точнее, в какой части монастыря он сидел. При советской власти ученые пришли к выводу, что “камера” — это небольшая комнатка под монастырской колокольней, украшенной замечательными изразцами работы Степана Полубеса. Там, в нижнем этаже колокольни, впоследствии устроили музей (кстати, очень хороший и на удивление толковый), в котором главными достопримечательностями явились т.н. “Авакумова темница”, а так же надгробия с могил боярыни Морозовой и княгини Урусовой, истории которых мы коснемся чуть ниже.
Десять лет назад сюда вернулись монахи, а вот музею приказано потесниться. И вот вопрос: если указанные выше исторические личности по всем законам Русской Православной Церкви являются еретиками, преступниками, то как же должны монахи поступить с памятью об этих раскольниках после того как монастырь полностью перейдет в их владение?




На окраине Боровска.

Все, конечно, знают суриковскую картину “Боярыня Морозова”, но мало кто догадывается, куда, собственно, эту суровую женщину прилюдно везут на простых санях. В Боровск. За сочувствие идеям Аввакума (он к тому же был духовным отцом боярыни) Феодосию Морозову, княгиню Евдокию Урусову и их союзницу Марию Данилову подвергли жестоким пыткам. Сначала их содержали в темницах московского Чудова монастыря, но, после того как духовные сестры (Евдокия к тому же была родной сестрой Феодосии) отказались причаститься даров, освященных по служебникам новой печати, царь Алексей Михайлович приказал отправить трех узниц в Боровск, где их заточили в острог. Через два года их тайно посетили близкие, и кто-то “стукнул наверх” (я говорю современным языком), после чего у сестер отобрали книги, иконы, одежду и лишили их пищи. Для узниц устроили глубокую земляную яму, а охране под страхом смерти запретили давать им еду и питье. Охранники были людьми верующими, считающими себя христианами и изредка помогали женщинам едой, точнее, оттягивали неминуемую смерть (за что их не единожды наказывали). Смерть на заставила ждать сестер. Последней, в ночь с 1 на 2 ноября 1675 года умерла боярыня Морозова. Закопали тела мучениц тайно, за стеной острога, тем не менее место захоронения не осталось незамеченным последователям древлего православия и к могилам тайком приходили паломники. В 1905 году, после манифеста о свободе вероисповеданий, могилы были обустроены и поклонение стало открытым.
Алла Ивановна Осипова помнит, как на погребении сестер устраивались праздники; там росла громадная береза, которую старообрядцы почитали святой, а надгробия даже грызли зубами, считая их камень целебным. Но березу в советские времена срубили, а прямо на могилах построили шикарное здание райкома партии. Теперь там находится районный суд.
Результат ссылок раскольников и мучительных казней оказался таков: в XIX веке большинство жителей Боровска и его окрестностей были приверженцами старой веры, то есть, город стал раскольничьим центром. Разумеется, “раскол” и “тектонический разлом” —  совершенно разные явления, но... получается ведь, что деятелям Раскола здесь, в Боровске, тоже приходили озарения.
На старинном гербе Боровска изображено красное сердце — в знак того, что 1610 году при защите Пафнутьева монастыря от войск Сапеги и Лжедмитрия II здесь полегли 12 тысяч русских людей. Сердце на гербе не расколото и не разломано. Но внутри него изображен крестик, который о-о-о-о-чень почему-то напоминает перекрестье оптического прицела...
...Больше всего меня поразили не грязь, не вонь, не грызуны, нагло гуляющие по коридорам, а... пластиковое «евроокно» в одной из камер на втором этаже. Получается, и здесь, на самом отъявленном дне общества кто-то научился жить не только достойно, но и с некоторым шиком. Жаль только, хозяев этой «еврокамеры» дома не оказалось: очень уж хотелось хотя бы на них посмотреть.
Обитатели этого мрачного здания по адресу «ул. Берникова, 66» почему-то упорно не хотели со мной общаться, я сказать по правде, даже осмелел и сам навязывался с вопросами, но люди почему-то меня сторонились и запирались в своих камерах. Например, я «вычислил» по окну, на котором сушились детские колготки, положение камеры, в которой должны томится дети, но люди накрепко заперлись изнутри (слышны были перешептывания) и не откликались на стук. Ступить в это нелицеприятное заведение я поначалу не решался потому что меня добрые люди напугали: «там, мол, всякая шушера живет, бандиты, цыгане и пропойцы» и никто не мог дать гарантии, что я оттуда выберусь невредимым. Скажу даже больше: в день, когда я спланировал поход в бывшую Боровскую тюрьму, я так и не собрался с духом, а потом полночи себя корил: «какой же ты...» И вот наутро...
Пока я стоял перед входом и вдыхал «ароматы общественного дна», думал: кто-то мне сказал, что Берников был героем Отечественной войны; интересно, он знал, что победители будут так жить?
Наглость во мне возрастала вот, почему. В каждой паре глаз, что возникали ненадолго из темноты и тут же растворялись в пустоте, я видел страх. Уже потом мне сказали открытым текстом, откуда этот страх, но об этом ниже. После того как я вступил-таки в коридор и смог оглядеться, то увидел лишь окно в самом его конце и множество закрытых дверей по обе стороны. Двери были, вопреки ожиданиям, не железные, а деревянные, некоторые даже обиты дерматином; почти на все были привинчены номерки. Одна из дверей препротивно скрипнула, раскрылась, и навстречу мне вышла пожилая женщина с ведрами. Ее вид говорил о том, что она здесь, наверное, живет лет эдак пять, никак не меньше (больше, кажется, в эдакой жути прожить не мог бы сам граф Монте-Кристо):
- Скажите, пожалуйста...
- Ой?
- Вы не могли бы подсказать, с кем из старожилов можно было бы поговорить?
- Ай? - она глянула на меня как-то насквозь, не видя.
- Вот, вы здесь сколько живете?
- Ходють тут, ходють... А крышу чинить - нету... - Старуха сделала движение, из которого следовало, что и она собирается убежать.
Сзади мне на плечо опустилась чья-то тяжелая рука. Я вздрогнул, обернулся и увидел перед собой небритое лицо:
- С пятьдесят второго.
- Не понял...
; Я, товарищ дорогой, с пятьдесят второго года здесь живу. С рождения. Родился я тут, в этой тюрьме, понимаешь? - Его рука заметно дрожала, что говорило о желании индивидуума похмелится. - Эту дуру ты не слушай. Она тут лет десять, и все такая... никакая. Ты, товарищ, вот, что. Щас отведу тебя к старухе, которой восемьдесят четыре года и она все помнит, правда, Вань?
Из мрака показался т.н. Ваня. Он был еще более небрит и еще более нетрезв. Глаза обоих выражали не боязнь, но желание пообщаться, а, возможно, и выпить. Они повели меня к «той» бабке, по пути «зачиная» разговор про то, как «трубы горят» и вообще, международное положение не очень. Опять же, в Гондурасе беспорядки… Теперь я окончательно сориентировался в этой тюрьме.  Она была двухэтажной и коридоры на каждом этаже расходились в три стороны. Тюрьму с трех сторон обрамляли одноэтажные флигели, по всей видимости, бывшие тюремные службы. В одном из таких флигелей старуха и жила. Решеток на окнах я так и не увидел, все, наверное, старательно выкорчевали и сдали в металлолом. Я постучал. Дверь приоткрылась и из нее вылезло лицо женщины. Но не старухи, а лет сорока. Я изложил свою цель, она внимательно выслушала и коротко оборвала: «Нет». Дверь захлопнулась.
- Почему? - Почти прокричал я.
- Ага, мы «ля-ля», а нас отсюдова выпрут... - глухо донеслось оттуда, - да и мама уже старая, ничего не помнит. Заговаривается...
Мои провожатые, как верные Санчо-Пансы, готовы были, кажется, услужить во всем. Ну, коли сей, с позволения сказать, господин здесь родился, наверное, он мне тоже может что-то рассказать... других вариантов не осталось. Сначала мы прошли на второй этаж, в Ванину камеру. Внутренность этого «кабинета» навевала ассоциации с фильмом «Сталкер» да и во внешности его хозяина было что-то трагичное, возможно, потому что он по большей части молчал. В Красном углу камеры висели иконы, с потемневшими, наверное, от перегара, ликами. В другом углу стояла русская печь. Ваня среди объедков откопал на столе бутылку с чем-то мутным, плескающимся на дне, перелил это в стакан и протянул мне. Я едва сдержал спазмы в пищеводе и отказался. Выпил эту жидкость тот, первый.
Он представился: Виктор Васильевич Сучилкин. Рассказал он следующее (Ваня, точнее, как он просил называть, Иван Иваныч только поддакивал). Не знаю уж, всему ли верить, но других источников информации не оставалось. «Мы живем на букву «Т» - Виктор Васильевич частенько во время рассказа повторял эту фразу, подразумевая, что само здание в плане имеет форму этой буквы. Тюрьма эта очень старая, еще с екатерининских времен. Считалась она надежной, и говорят, история тюрьмы не знала ни одного побега. Людей сюда заселили давно, еще до войны, точнее в 1931 году. Был дом казенный, а с того года (и это не шутка!) он стал называться «Домом ударника». В городе Боровске на базе мануфактуры какого-то купца создавалась суконная фабрика «Красный Октябрь» и сюда пригнали много специалистов, которых негде было селить, потому что город сплошь состоял из частных домишек. Фабрика после войны строила жилье, и кто-то переселялся в него, но люди все приезжали и приезжали, а для размещения подходил только «Дом ударника». К тому же, Боровск находится за роковой чертой «101-й километр», что явилось главным фактором прибытия в сей прекрасный город лиц, так сказать, с сомнительной репутацией.
- ...А отец мой, Василий Петрович Сучилкин был военкомом, его посадили... А мать всю жизнь работала на «Красном Октябре», у нее медалей четыре штуки. И камера у нас была - 14 метров, как эта вот, а жили мы в ней впятером... а теперь моя камера - 20 метров, один я в ней, как перст. Апартаменты!
- Сколько же вообще живет в вашей тюрьме народу?
- Сейчас не поймешь. Все приезжают, уезжают, опять приезжают... откуда их черт понаволок? И осталось нас таких, кто всю жизнь здесь, бабка та, я, да Ванька, он с пятьдесят третьего тут, у него тоже родители были ударниками. Да, Вань? Не молчи, Ваня; он у нас - «афганец»!
- Да ну, болтать... - пробубнил Иван Иванович. Он отыскал у печи окурок и пытался его зажечь.
- Неужели не пытались отсюда уехать?
- Куда ехать-то? Куда ехать... У меня семья сейчас в Обнинске живет, две девочки и сын. Внучка есть. А сын стал колоться... наркоман. Приезжали бы, да тут видишь, воняет чем? Помойка. Удобства все во дворе...
- А вы сами не работаете? - (вот уж, глупый вопрос, видно же, что «бичи»!)
- Работаем... наверно, работаем. Плотничаем мы с Ваней...
- Ты вот, что, - будто очнулся Иван Иваныч, - пойдем, товарищ, я тебе одну камеру покажу, там один у нас помер.
Я смиренно пошел за Ваней, лихорадочно раздумывая: ежели помер, успели ли убрать труп?! По коридорам я шел с самыми худшими предчувствиями, цыганка с тазом, полным белья, которая нам встретилась на пути, глянула как-то нехорошо, но с явной заинтересованностью, тем не менее, я набрался сил спросить у «Санчо-Пансы»:
- А подвалы здесь есть? - (ведь должны же быть в тюрьме XVIII века какие-то совсем невообразимые застенки!)
- Были. Но утрачены.
Иван Иваныч ногой, резко, как заправский омоновец, пнул дверь в самом конце коридора и обратился ко мне значительно, как Вергилий к Данте: «Иди». Делать нечего - вошел... Глаза искали труп, но, слава Господу, такового не оказалось. Такая же, как и у Ивана камера с нехитрым скарбом бича, разбросанным по полу в беспорядке. Кругом властвовали тараканы. Больше минуты оставаться здесь у меня уже не было сил. Я даже не поинтересовался, что случилось с обитателем этой... мягко говоря, квартиры. Да и вообще с этой «сладкой парочкой» общаться что-то больше не хотелось. Когда они в очередной раз намекнули про «горящие трубы», я, решив поторговаться о плате за общение и вообще «промоушен», начал с суммы 100 рублей. Как ни удивительно, они обрадовались и этой бумажке, тут же ускакав как зайчики в неизвестном направлении.
Во дворе я наткнулся на женщину, ну, скажем так, несколько не соответствующую окружающему пейзажу: у нее было интеллигентное лицо и добрые, лучащиеся глаза. Поняв, что церемонится в тюрьме не стоит, я завязал разговор, и, вопреки правилу, она не убежала, и даже согласилась рассказать о себе. Только с условием, чтобы я не обнародовал ее имени. Попросила, чтобы я называл ее «Ольгой».
Ольга рассказала, что эти двое мужиков стали со мной общаться потому что им давно на все наплевать и они за свои «квартиры» давно не платят. Но большинство семей, несмотря ни на что, квартплату вносят, хотя, в тюрьме многие живут без всякой регистрации. Сама Ольга здесь недавно, всего четыре месяца, до того она скиталась по стране, проживала в других городах, а сюда пристать вынудили обстоятельства. Приехала к сестре, которая обитает здесь уже шестнадцатый год. Обе они — беженки из Таджикистана, и, если Ольга уже пенсионерка, то сестра работает школьным учителем. А камера – бывший туалет. Хотелось бы лучшего, но...
- Вы видели этот город? Здесь же лет двадцать жилья не строили! И куда ехать-то, куда ехать?..
- Но вам не жутковато здесь жить?
- Вы имеете в виду кошмары? Или приведения? Нет...
- Вы когда-нибудь видели более ужасные условия жизни?
- Даже представить не могла. В Душанбе мы жили хорошо, у нас была большая квартира, в центре. Но ведь мы знаем, что человеческого жилья здесь никому не дадут. Так и будем...
Рядом возникла другая женщина, более пожилая. Минут сорок назад она, испугавшись, ускакала от меня галопом, но теперь, видимо, осмелела:
- Вы не обижайтесь на людей-то. Они боятся, что расскажут что не так — их выселят. Я-то сама москвичка, но я тут родилась (вон, в той камере), погостить я сюда приехала. Какой-никакой, а отчий дом. И знаете, как мне здесь хорошо! Вся молодость в этих стенах...
Вот, так... Люди, оказавшись на самом дне, боятся, что власти их опустят еще ниже. А может, у дна вовсе нет предела?
…Мне в сущности еще повезло. Люди, которые меня запугали тем, что в «жилой» тюрьме обитают бандюги, оказались правы. Вернувшись домой, я рассказал про боровское «чудо» другану Илье Мордвинкину, фотокору. Он напел про эдакую чернуху какому-то западному журналу, тот придал Илье пишущего – и они отправились в Боровск. Так в тюряге на них действительно наехал какой-то ублюдок, представившийся «смотрящим» и якобы отвечающим за «правильный» порядок на территории. Перед кем отвечающим? Да, хрен его знает… Факт, что Илюха с напарником вылетели из тюрьмы как черти из храма…
 



ПОБЕГУНЧИК

При царе Алексее Михайловиче в Посольском приказе служил некий Григорий Котошихин. Совсем "мелким" чиновником его не назовешь, ибо известно, что он участвовал в переговорах со шведами, которые привели к подписанию в 1661 году Кардисского мира. Даже в нынешние времена должность "на посылках" в Министерстве иностранных дел не считается позорной, а в ту эпоху оказаться в ведомстве, занимающемся внешними сношениями, можно было только обладая отменными качествами. Слова "блат" тогда не существовало.
Так получилось, что однажды в докладной записке царю о ходе переговоров, которую составлял Котошихин, последний допустил ошибку: следовало написать: "Великому Государю", а он вывел: "Великому". Начальство не вычитало, исполнителя же сделали крайним и даже били батогами. Впрочем, на дальнейшую службу оплошность не повлияла: позднее в составе посольств Москвы Котошихин был в Дерпте, в Ревеле, затем был послан гонцом в Стокгольм.
 В 1663 году, когда в Москве начались переговоры со шведами относительно денежных претензий, Григорий Котошихин был нагло подкуплен шведским представителем Эберсом. Предатель передал противной стороне тайные сведения о московских намерениях, за что получил тридцать се… то есть, 40 рублей серебром (подтверждающий документ позже был обнаружен в шведском архиве). На самом деле это была весьма значительная сумма: жалование подьячего составляло 20 рублей медными деньгами в год.
Котошихин оказался талантливым шпионом и "не засветился". Более того: в Посольском приказе Григория повысили в должности и направили вести канцелярию в московскую армию, стоявшую под Смоленском. Вскоре командующий войском князь Черкасский был отозван, а назначенный на его место князь Долгорукий потребовал от Котошихина составить ложный донос на своего предшественника. Понимая, что согласие или отказ могут быть для него одинаково губительными, Котошихин летом 1664–го разумно бежал в Польшу.
Предатель предложил свои услуги Речи Посполитой, но поляки предложили слишком малое содержание, полагая, видимо, что единожды солгавший не проявит порядочности и в дальнейшем. Котошихин перебрался в Стокгольм, где шведы зачислили Григория в штат государственного архива и дали поручение записать все, что он знает о внутреннем устройстве России, положив иммигранту жалованье в 300 риксдалеров и требование перейти в лютеранскую веру. Так появился труд "О России Алексия Михайловича". Да и лютеранство Которышин принял тоже.
На создание произведения ушли восемь месяцев, а потом случился отвратительный инцидент. В ссоре с приревновавшим московского беглеца к своей жене хозяином дома, где поселили Котошихина, последний смертельно ранил ревнивца, за что его приговорили к отделению головы от туловища. Так завершилась земная жизнь талантливого предателя.
Про Котошихина забыли, но однажды, 1837 году профессор Гельсингфорского университета С.В. Соловьев нашел в Стокгольмском государственном архиве перевод работы Котошихина, а год спустя в библиотеке Упсальского университета — оригинал. Через три года книга была опубликована в России и преподнесена императору Николаю I. Чаще всего "первым русским политическим эмигрантом" называют князя Андрея Курбского. Это не вполне справедливо, ибо бегство друга Ивана Грозного было выражением обиды феодала на сюзерена, проявлением своеволия могущественного феодала, считавшего эмиграцию своим иконным правом. В знаменитой переписке Курбский и Грозный выступают на равных, костеря друг дружку на чем свет стоит.
Котошихин, невеликий чиновник и сын незначительного служилого человека, по сути, взбунтовался супротив хозяина. Да он не являлся политической фигурой, но вполне мог таковым стать при ином стечении обстоятельств. Почти одновременно с Котошихиным, кстати, бежал в Польшу сын главы Посольского приказа Воин Ордин-Нащокин. Ну, представьте себе, что дает деру чадо министра иностранных дел…  да, впрочем, вообразить себе это очень даже легко. "Мажоры" завсегда ищут острых приключений — от тоски.
Огорченный отец ждал жестокой опалы, но царь, довольно благосклонно относившийся к Афанасию Ордину-Нащокину, утешал отца, написав ему: "Он человек молодой…яко же и птица летает семо и овамо и полетав довольно, паки к гнезду своему прилетит". Алексей оказался прав: Воин Ордин-Нащокин, покуролесив в Польше и Франции, вернулся домой, где был наказан сравнительно безобидно. Такого отношения не мог ожидать подьячий Гришка Котошихин. Подробно историю Воина Ордина-Нащекина вы можете почерпнуть в моей книге ''Душа русского и как ее понять'', здесь же мы рассматриваем другую персону.
Автор предисловия к первому шведскому изданию "России при Алексии Михайловиче", лично знавший Котошихина, отмечает его блестящие способности и даже утверждает, что он был "человеком выдающимся, ума несравненного". Первый русский биограф Котошихина подчеркивает иное качество: "Григорий легко может ошибиться, но не солгать".
Исследователи находят в труде Котошихина немало несуразностей и глупостей, да как могло быть иначе, ежели там представлен взгляд на государственную машину со стороны обычного "винтика" системы. Однако у сочинения есть ценность: до Григория Котошихина о России писали только иностранцы. Очужденность давала им возможность увидеть то, чего могли не видеть русские, но она же ограничивала понимание тех форм и явлений, которые были им не вполне ясны — это у нас именуется ''развесистой клюквой''. В кратком историческом очерке, которым Котошихин предваряет описание Московии, он, например, допускает следующий перл: "Когда у Грозного не было войны, он вместо того мучил подданных". Глупость, конечно, но в одном предложении сосредоточена вся суть правления Ивана IV.
Котошихин составлял свое описание Московского государства по заказу противников Москвы, но нигде писатель не старается угодить шведам. В частности, он мало пишет об устройстве русского войска, что, казалось, должно особенно интересовать шведов. Вместе с тем Григорий стремится очень точно и правдиво представить состояние государства — по крайней мере, честно. Он не обобщает и очень сдержанно выражает свое отношение к покинутой стране, но его рассказ не оставляет никакого сомнения в главном выводе писателя: Московское государство — неблагоустроенно, отстало, причем не только в образовании, но и в нравах. По сравнению с западом, конечно.
Андрей Курбский видел причины московских бед в безудержной самодержавной власти великого князя. Подьячий Григорий Котошихин видит источник бед московского государства в… общей необразованности. Он рассказывает о том, что на заседании Боярской Думы "иные бояре, бради свои уставя, ничего не отвещают, потому что царь жалует многих в бояре не по разуму их, а по великой породе, и многие из них грамоте не ученые". Но одинаково скорбит перебежчик о том, что "Московского государства женский пол грамоте неученые". По большому счету, сын преданного Котошихиным царя Алексея Михайловича Петр свои реформы в жизнь претворял будто бы последовав идеям Котошихина.
"Неистовый" Белинский оценивал труд Котошихина восторженно: "Читатели наши могли видеть верную картину общественного и семейного быта России… Сколько тут азиатского, варварского!… Сколько унизительных для человеческого достоинства обрядов… Все это было следствием изолированности от Европы исторического развития, следствием влияния татарщины".
Апологеты европейского пути России объясняли бегство Григория невозможностью для развитого человека дышать московской атмосферой. Славянофилы отвергали свидетельство Котошихина, полагая, что Россия уже в XVII веке шла своим путем вопреки Западу, Гришка же — типичный враг народа. Историк Михаил Погодин, автор официальной теории народности, не отрицая справедливости показаний беглого чиновника, доказывавших необходимость петровских реформ, остро осуждал западничество Котошихина, восклицая: "Избави нас Бог от котошихинского прогресса!". Не избавил.



АЗИОПА

Ну, кто решится назвать “азией”, к примеру, Токио? А вот Астрахань, номинально относящаяся к Европе, — абсолютно азиатский город. Да что там провинция! Приснопамятная “Рублевка” — тоже частичка “азии”, ведь там за высокими заборами скрываются от “осчастливленного народа” разномастные визири, мандарины, шейхи, раджи и кесари. Вельможные кортежи с голубыми мигалками, в угоду которым рядовых автолюбителей услужливые опричники часами томят в пробках, в Европе немыслимы. А в нас в “Азиопе” даже глава маленького района ведет себя как князь, судия и бог.
Признаюсь честно: очень часто бывает, что когда я приезжаю в маленький райцентр, мне намекают, что неплохо бы для начала предстать пред ясные очи главы. У меня нет вопросов ко главе, но, если я игнорирую просьбу, могут, к примеру, ночью в гостиницу нагрянуть с проверкой мен... то есть, правоохранители. Или случайно вечером на темной улице меня “поприветствует” кулаками группа хулиганов. У нас по Конституции “гражданское общество” и свободы, на самом деле в нашей “Азиопе” торжествует феодальный строй. Точнее, он царствует в наших головах, но это-то, пожалуй, печальнее всего.
Итак, городок Верхнеуральск. Некогда столица всего Южного Урала, теперь — мало кому известный райцентр, затерявшийся на восточных отрогах Уральского хребта. В пятидесяти километрах От Верхнеуральска в 40-х годах прошлого века был построен промышленный гигант Магнитогорск. Это про него Маяковский писал: “Здесь будет город-сад!” Сад получился какой-то смердящий, ибо металлургический комбинат дарит мегаполису с полумиллионным населением смог и болезни. Гору Магнитную комбинат уже сожрал (местные говорят, из нее сделали миллион танков), железную руду добывают из других гор. Так же “город-сад” пожирает и человеческие ресурсы. “Магнитка” вполне оправдывает свое название...




Граница Европы и Азии.


А в Верхнеуральске как жили 150 лет назад 10 тысяч душ, так это число и не меняется. Рождается новое поколение — и бежит в большой город. В народе ходит слух, что “Магнитка” - обреченный город. Ибо, когда руда будет добыта окончательно, смысл существования “города-сада” исчезнет. Впрочем, это зловещее предсказание передается из поколения в поколение, и все новые ресурсы притягивает “Магнитка”, а “город-сад” все пухнет и пухнет от человеческого материала. А, с другой стороны, что делать молодому человеку в маленьком городке, облик которого остается неизменен с XIX века? Все те же покосившиеся дома, купеческие лавки, присутственные места... Для путешественника — отрада, для жизни как-то “не катит”.
Так вот о противостоянии “европа-азия”. Ну, разве возможно в Европе, когда в угоду правящему монарху меняется имя не только городу, но и... реке, на которой он стоит? Город назывался Вернеяицкой крепостью, а река Урал именовалась Яик. Яицкие казаки поддержали восстание Емельки Пугачева, и в отместку императрица Екатерина (европейка по происхождению, либералка, переписывающаяся с Вольтером!) приказала переименовать реку и город! А всех яицких казаков распорядилась повесть на столбах вдоль дорог. Ну, чем не восточный деспотизм?
В Верхнеуральске этому противостоянию даже... поставлен памятник. На нем так и написано: “Европа-Азия”. Стоит памятник в азиатской части. Впрочем, по странному стечению обстоятельств памятник водрузили аккурат на том месте, где когда-то находилась... тюрьма. Без чего немыслима “азия”? Конечно, без застенков! Естественно, это должны быть жуткие казематы, с подвалами для пыток и всяческими методами усмирения вольнолюбия. Верхнеуральск остался не чужд “азиатской” тенденции: когда сто лет назад старая тюрьма обветшала, решено было построить новую, на южной окраине города. Новый Верхнеуральский централ прославил город.
По злой иронии судьбы проектировщик и строитель Централа П. Сафронов сам стал узником своего детища и погиб в его застенках. Неслучайно, видно, он проектировал запутанный лабиринт "царского карцера", в который бросали на съедение крысам самых отпетых... При большевиках централ стал политизолятором, в котором сиживали те, кто был неугоден режиму. Стены тюрьмы помнят многих известных ученых и общественных деятелей, представителей столичной богемы. В централе содержали прославленных артисток Лидию Русланову и Зою Федорову. Здесь доживала последние дни и покушавшаяся на жизнь Ленина эсерка Фанни Каплан. Здесь сиживали и были расстреляны Зиновьев (подлинная фамилия - Альфельбаум), Каменев (Розенфельд), Радек (Собельсон). Сидел в централе и митрополит Крутицкий (в миру Петр Полянский). Старые тюремщики рассказывали, что долгие вечера коротал с ним в беседах начальник тюрьмы. В 1937 году их обоих расстреляли...
Самая странная история — сидение в Верхнеуральском централе некоей Марии Коппенштайнер. Долгое время ее имя и происхождение держались в строжайшем секрете. И лишь относительно недавно удалось установить, что под "железной маской" тщательно скрывали двоюродную сестру... Адольфа Гитлера. Она видела своего кузена лишь в детстве, когда ей было всего восемь лет. Жила Мария в деревне, держала домашний скот и не имела никаких привилегий родственницы фюрера. Тем не менее после пятилетних допросов в застенках Лубянки Марию Коппенштайнер приговорили к 25-летнему заключению в Верхнеуральской тюрьме, где она и умерла через три года.
До 60-х годов прошлого века Верхнеуральский централ был совершенно секретной тюрьмой и даже его упоминание могло повлечь суровую кару. Да, собственно, и сейчас из централа никакой информации. Однако мы все же (пока еще) живем в информационном обществе, и о том, что творится в казематах, можно узнать из иных источников. Вот относительно недавняя новость:
“...Беспрецедентную акцию протеста начали 95 заключенных. В ответ на проведение планового общего обыска они пошли на открытое противостояние. 13 сидельцев одной из камер отказались предъявлять вещи для досмотра, выходить из камеры и даже оказали сопротивление надзирателям. Те, в свою очередь, применили спецсредства, стоящие на вооружении ГУИН. А на вооружении, как известно, состоят резиновые дубинки, слезоточивый газ, наручники и смирительные рубашки. Результатом "побоища" и явилась голодовка, объявленная заключенными в поддержку бунтовщиков. Причем, по неофициальной информации, к ней уже присоединилось 70 процентов заключенных централа. По официальным данным администрации, в учреждении сегодня содержатся 95 убийц, 82 осужденных за разбой, сидят также насильники и члены организованных преступных сообществ. Более 30 осужденных имеют срок заключения более 20 лет, а 67 - от 20 до 25 лет тюрьмы. По данным челябинского регионального фонда "Уральская амнистия", от бесчеловечного режима в Верхнеуральском централе заключенные совершили уже 10 попыток покончить с собой. Шестеро заключенных вскрыли себе вены, еще трое - животы. А один - горло. В пресс-службе ГУИН факты членовредительства подтвердили, однако сообщили, что реальной угрозы здоровью они не представляют и носят скорее демонстративный характер...”
...Историк Верхнеуральска Рашид Абдуллович Мухамедьянов отнесся ко мне настороженно. А в конце разговора заметил, что я ему слишком даже не понравился. Потому что задавал неприятные вопросы. Про централ, про национальные проблемы, про “европейское” и “азиатское”.
Рашид Абдуллович был редактором районной газеты, но сменилась власть и он вынужден был вернуться в школу — преподавать историю. Обычная коллизия: сменился глава района, и старую “районную тиранию” вытеснила новая. В Европе это называется “смена команды”, у нас - “страшной местью”. Я и в западных областях России, когда попадал в предвыборные кампании, спрашивал у представителей той или иной группировки: “Что вы сделаете в первую очередь, когда (если) придете к власти?” Отвечали незатейливо: “Отомстим оппонентам!” На вопрос - за что? - районные активисты ответить затруднялись.


Весь Верхнеуральск в одной картинке. На заднем плане — Централ.


Рашид Абдуллович вместе с сыном перестраивали родовой дом. Сын был довольно сильно выпимши, и расспросить о централе его было невозможно. А все же интересно, ибо он там служит. Отец был озабочен иной проблемой: пожаловался, что корреспонденты про него пишут, что “Мухамедьянов везде с Кораном ходит”. Рашид Абдуллович вообще отказался разговаривать об истории Верхнеуральска, упирая на то, что здесь, на стыке Европы и Азии, люди разных национальностей живут мирно, и не надо де разжигать костер.
Дело в том, что начало истории Верхнеуральска связано было с кровавой резней, возникшей на межнациональной почве. Действительно, деликатная тема, но ведь из песни слова не выкинешь! Или бывает святая ложь? Нет, расскажу правду, ведь сила, кажется, в ней.
Изначально крепость Верхнеяицкая была основана для прикрытия пристани на реке Яик, на которой отгружался хлеб. Пристань построили после того как хан одного из казахских жузов Абдулхаир заключил союз с русской императрицей Анной. Земли здешние были оспариваемы между казахами и башкирами. Поскольку башкиры пока еще не были покорены Россией, в 1735 году они осадили крепость. У защитников вскоре кончились запасы пищи и боеприпасов, и они поддались на посулы башкир, обещавших оставить жизнь защитникам в случае сдачи крепости без боя. Башкиры обманули: все защитники были убиты, а крепость сожжена.
Я на Рашида Абдулловича не в обиде. И вообще готов ему все простить, ибо он написал гениальную книгу об истории Верхнеуральска. Именно из нее я почерпнул более-менее правдивую информацию о Верхнеуральском централе. Родовой дом Мухамедьяновых расположен на улице братьев Кашириных. Эти люди — живая иллюстрация противоречивой истории Верхнеуральска. Их отец был атаманом станицы Верхнеуральской (ныне это поселение называется Форштадт). А братья, Иван, Николай и Петр, в Гражданскую войну встали на сторону большевиков. Каширины, а вместе с ними и легендарный красный командир Блюхер разгромили под Верхнеуральском войско белоказаков, ведомое атаманом Дутовым. “Благодарность” от советской власти не замедлила ждать: в 30-е годы братьев Кашириных (а вкупе с ними и Блюхера) обвинили в создании “антисоветской террористической организации” и расстреляли.
В городе есть улица Пугачева. И это очень даже обидно, ведь Пугачев не смог взять крепость Вернеяицкую, отступил. Чудеса изобретательности и необыкновенную волю проявил комендант крепости полковник Ступишин. Он, во-первых. припугнул башкир, грозя им в случае их поддержки Пугачева “вешать за ноги и за ребра, дома, хлеб и сено жечь нещадно”. А во-вторых, когда пугачевцы подошли в Верхнеяицкой, выставил на стенах чучела, тем самым создав иллюзию многочисленности защитников крепости; да еще отправил в бунтарское войско перебежчика, который сообщил Пугачеву “страшную” тайну о громадном гарнизоне, готовом растоптать изменников. Ступишин победил Пугачева, но улицы Ступишина в городе нет.
Как и принято в “азиопе”, мы меняем среду своего обитания, в том числе и вывески, в зависимости от капризов правителя. Вот придет новый хан, может и появится в городе улица Ступишина. Или Дутова. Или Фанни Каплан. В любом случае народ будет радостно приветствовать новацию власти. Или в крайнем случае безмолвствовать.




СВЕТЛЫЕ ДНИ ЧЁРНОГО ЯРА

Именно здесь, у Черного яра Стенька Разин впервые сказал: “Я пришел дать вам волю!” Волю-то взяли. Только потом сильно раскаялись.
А еще где-то под Черным Яром, на каком-то из многих сотен островов дельты Волги запрятана казна Емельки Пугачева. Драпанул Емельян Иванович к Черному Яру после того как остатку его войска дал по зубам под Царицыным граф Суворов. Атамана-то повязали, а золото не нашли. Место известно — “Сальникова ватага” — но на след клада пока не набрели. Предшественник и земляк Пугачева Разин по-другому отличился у Черного Яра: здесь он бросил в Волгу персидскую княжну. А еще Степан Тимофеевич приказал высечь воеводу крепости Черный Яр — и ссадил его на берег после экзекуции. Позор страшный, но, по совести, гуманно — ведь и разинцев, и пугачевцев после подавления бунтов вешали на каждом столбу.
В музее местном есть картина: “Пленение дочерей Пугачева суворовцами”. Написана самодеятельной художницей Анной Ююкиной, которая любит пугачевскую и разинскую тематику; всегда востребованы романтика, вольномыслие, тоска по беспощадному народному бунту и все такое. Напротив “Пленения” висит полотно более грандиозное, но невостребованное: “Установление советской власти в Черном Яру”. Возможно настанет время, когда и эта картина станет цениться, ведь в Черном Яру красная армия совершила подвиг: всего четыреста бойцов удерживали город, на который белые напирали с двух сторон. Подвиг сравним с подвигом трехсот спартанцев; если бы армии Деникина и Врангеля соединились, ход Гражданской войны мог бы кардинально измениться. Конечно об этом немодно говорить, но Черноярский музей появился благодаря этому событию. Изначально это был “музей героической обороны Черного Яра”. И кстати Черный Яр после этой баталии 1919 года получил прозвище “Крепкий орешек”.
Почему я все о музее: он расположен в самом старом здании горо... простите, не города уже, а села. Это когда-то Черный Яр был уездным городом, этого статуса Черный Яр был лишен аккурат после героической обороны 1919-го. Здание музейное — бывшая тюрьма, 1824 года постройки. Первый этаж ее ныне занимает детская художественная школа.
...Теперь любимое занятие черноярцев, в особенности изрядно поживших, - сидение. Весь обрыв Волги усеян скамеечками. Сидят, голубые волжские дали созерцают. Считают, сколько по матушке-реке транспортов идет, теплоходов пассажирских. Танкеров с нефтью много проходит, остальных плавсредств с каждым годом все меньше. Сидят, политику обсуждают. Черноярскому району не повезло, газопровод по нему не проходит. И месторождений газа или нефти нет. Живут в Черном Яру лишь арбузами и помидорами, теми самыми — “астраханскими”. Летом все — от мала до велика — на плантациях, село пустеет. Впрочем, особенного богатства плантации никому не приносят. Вот такая бесхитростная в Черном Яру политика. Точнее, экономика.
Приручение здешней степи длилось веками. Черный Яр изначально появился как крепость для защиты торговых караванов на Волге и дороги из Астрахани, которая еще называлась “фруктовым трактом” (фрукты в Московию везли из Персии). Долгое время после покорения Иваном Грозным Астрахани на пути от Царицына до Астрахани не было вообще никаких укреплений. На берегах хозяйничали кочевники — ногайцы, калмыки и черкесы — они жили грабежом. Ну, и воровские казаки тоже не дремали, тоже хотели получить свой куш. Здесь Волга делает излучину, видно далеко, на много верст вверх и вниз по течению, потому то место для крепости определили в этом месте.
“Черным Яром” крепость назвали потому что здесь над Волгой нависает высокий обрыв. Глина красного цвета, но, если смотреть со стороны Волги, против солнца берег кажется черным. Крепость была о восьми башнях и с дощатым забором. Против каждого крепостного угла стояли на четырех высоких столбах караульни, с которых стрельцы обозревали окрестности. Место вокруг представляло собой голые унылые степи, совершенно ровные и без единого кустарника. Из-за отсутствия влаги и постоянной угрозы со стороны степи черноярские жители не решались лишний раз выходить за пределы острога. Тем более не стремились заниматься земледелием или животноводством; жили запасами, которые завозили крайне нерегулярно.
В 1698 года по указу Петра I черноярских стрельцов переписали в казаки. Но к тому времени в Черном Яру произошел экономический переворот: несмотря на опасности местные воины стали по русской привычке осваивать здешние скудные земли. Короче окрестьянились стрельцы напрочь. Растили хлеб, овощи, скотину развели. Рыбалкой занимались, само собой. Так всегда получалось, что в Черноярскую сотню казаков недобирали. Из казаков стремились удрать; земля, хозяйство, семья оказывались важней. Зачастую в сотню записывали мальчиков — из тех, что покрупнее. Ведь что получилось: в казаки как правило люди бежали — за волей. А здесь — назначили...
Петр Великий кроме казачества черноярцам еще кое-что подарил. Во время Персидского похода в 1722 году самолично раздал населению семечки арбуза. И арбуз, бахча вот уже три столетия остаются главным источником относительного благополучия Нижней Волги. Черный Яр никогда не был богат. Приехала сюда лет сто назад комиссия, возглавляемая внуком писателя Аксакова, так тот написал: “Ничего нет здесь кроме приземистых домишек, на рынке только горшочки да веревочки, а чиновники едят осетрину каждый день...” Осетрина тогда здесь была как пареная репа для Центральной России.
Вот такая вкратце история Черного яра. Жаль, от крепости ничего не осталось; из-за того, что Волга постоянно подмывает берег, крепость уже где-то на середине великой реки. Точнее ее давно смыло в Каспийское море.
А казачество кстати возрождается. Есть в Черном Яру атаман, бывший военком района, а до того служил он в советской армии политруком. Очень полезное, по мнению атамана дело — казачество. Казаки занимаются охраной правопорядка, охраной рыбных запасов (в рейды ходят по Волге во время нереста), с батюшкой здешним сотрудничают. Здесь так договорились: если пожар или беда какая, батюшка звонит во все колокола и казаки знают: надо собираться. Казаки хотят жизнь как-то улучшить: чтобы кавказцев-перекупщиков поменьше было, а русское население само могло ездить и реализовывать свои овощи и бахчевые на городских рынках.
От былого городского прошлого ныне остались лишь каменные купеческие лавки да традиционное блюдо “пашкет”. Делается он из многие ингредиентов: на дно горшка кладется картошка, квашеная капуста, отварные яйца, рис, кусочки рыбы и мяса. Это месиво закрывается дрожжевой лепешкой и запекается в печи. Есть второе блюдо, пришедшее из былых времен: уха из головы осетра. Но, поскольку напротив Черного Яра находятся нерестилища осетровых, лов этой рыбы официально запрещен. Блюдо черноярцы вынуждены готовить (ну, и соответственно осетра ловить) нелегально.


Весь Черный Яр в одной картинке.


Можно много рассказывать необычного о Черном Яре, но самое, на мой взгляд удивительное в здешних неласковых краях — святой, который хранит Черный Яр. Пожалуй, Боголеп Черноярский — самый необычный герой во всем русском православии. Звучит история Боголепа как сказка, но все, что касается его коротенькой земной жизни — истинная правда.
Четыреста лет назад население Черного Яра складывалось из людей, собранных из разных концов Руси. Из Казани сюда прислали воеводою Якова Лукича Ушакова. Не успела семья нового воевода обжиться, Черный Яр постиг пожар, крепость сгорела почти целиком. Отстроились на новом месте, но через два года, в 1654 году на городок напала новая беда: “вредительная язва”. От болезни слег семилетний сын воеводы Бориска. Мальчик уже был при смерти, и в это время в воеводских палатах появился пожилой странник-чернец. Монах попросил, чтобы ему показали ребенка. Дело в том, что чернец долго и уединенно жил в лесу, на Севере, но однажды услышал голос: “Иди в Черный Яр, там найдешь отрока Бориса и послужишь ему...” Старец и не ведал, где этот Черный Яр находится, но пошел.
Бориска весь был обезображен язвами, одной ногой стоял в ином мире. Чернец настоял, чтобы мальчика постригли в монахи, и Бориска несмотря на свой малый возраст согласился принять схиму, взяв новое имя: Боголеп. После пострига изуродованное болезнью лицо мальчика совершенно очистилось. Три дня он провел в алтаре Черноярского храма, молил о чем-то Господа. Когда ребенок вышел, сказал родителям: “Я теперь не ваш, а Божий...” Он перекрестил город на все четыре стороны и сказал собравшимся жителям: "Господь меня поставил вашим заступником, всё что не попросите у Господа через меня, вам будет. Я отныне хранитель вашего града". После этих слов лицо отрока-схимонаха стало бледнеть, покрылось испариной, он упал на землю без сознания. Ребенка охватила сильная лихорадка, называемая в народе "огневицей". Проболев день и не приходя в сознание, отрок-схимонах Боголеп скончался. Так закончилась его земная жизнь.
В первый раз Богллеп спас город во времена Стеньки Разина. Разинское войско уже было разбито, но его сподвижник Федор Шелудяк еще удерживал Астрахань. Для укрепления города он пригнал в Астрахань жителей Черного Яра, крепость же Черный Яр совершенно опустела. Но черноярцы не хотели служить Шелудяку и он в наказание послал верных ему татар сжечь поселение вместе с его упрямыми обитателями. Они пришли к пустой крепости и увидели только мальчика в одеянии схинмника; отрок ходил по стене, будто проверял невидимых ратников, и говорил татарам: "Уходите, окаянные отсюда, не сможете вы сотворить этому городу зла, потому что Господь, Бог мой, поставил меня стражем месту сему". Татары не испугались этого запрещения и приготовились к штурму города. Только они приблизились к стенам, как были поражены внезапной слепотой. В ужасе они стали кричать и звать друг друга на помощь, а когда поняли, что ослепли все, повернули своих коней вспять и понеслись прочь. Через две версты глаза их открылись — и они снова стали видеть, как прежде. Изумленные этим необыкновенным случаем татары не решились больше приступать к Черному Яру.
Возвратившись в Астрахань, они рассказали Шелудяку о происшедшем с ними, объявив, что город охраняет... мальчик. Шелудяк не поверил их рассказам и сильно разозлился, думая, что татары его специально обманывают, желая передаться царскому воеводе. Он послал в Черный Яр самых верных и преданных ему донских казаков, отдав им такое же приказание — разорить и сжечь город. Казаки, приблизившись к Черному Яру, увидели тоже самое - приготовленную к обороне крепость и молодого инока, ходящего по стенам. Бросились они на штурм и тут же ослепли...
Следующий раз Боголеп явил себя в 1689 году. В отместку за то, что русские пошли воевать Крым, кубанские татары, подданные крымского хана, пошли разорять Астрахань. На их пути оказался Черный Яр, имеющий крошечный гарнизон. Предвкушая легкую победу, татары со всей своей силой изготовились к приступу. Вдруг на поле против себя они увидели молодого отрока в монашеском одеянии, подъехавшего к ним на белом коне. Он, называя себя стражем и хранителем города, посланным от Бога, говорил, чтобы они не причиняли городу никакого зла: "Если дерзнете на град сей, то злою смертью погибнете". На татар от этого напал великий страх, и они повернули вспять, оставив всякие замыслы о войне.
В апреле 1711 года кубанские татары снова подступили к Черному Яру. Они пленили одного черноярского жителя и начали сильно пытать его; кочевники усиленно допытывались, с какой стороны им легче напасть на Черный Яр. Не выдержав мучений, несчастный объявил своим мучителям, что легче всего напасть с северной стороны — там их никто ждать не будет. В беспамятстве он указал также где хранится оружие и заявил, что прежде всего надо напасть на воеводский дом, а взяв его, не трудно будет овладеть и всем городом. Ночь была тёмная и ворвавшиеся в город, невидимые стражей, стали бегать по его улицам. Внезапно татары увидели сильный свет над храмом Воскресения Христова и с дикими криками, как будто они уже овладели городом, устремились на него. Часть татар направилась к храму, а часть к дому воеводы. Воевода вместе со своими людьми затворился в доме и мужественно оборонялся. Татары же стали бегать вокруг дома, стараясь проникнуть в него. Они начали стрелять в него огненными стрелами, пытаясь поджечь, но безрезультатно. Пытались поджечь они и сам город, но и здесь у них ничего не получалось. Какая-то невидимая сила постоянно мешала им, и татары совершенно ничего не могли сделать. Та часть из их воинства, что устремилась к храму на свет, нашла около церкви стоящего молодого отрока в монашеском одеянии. Он повелел им немедленно уходить из города, иначе все они будут истреблены. С тех пор татары зареклись трогать Черный Яра.
Отрок-схимонах Боголеп еще не раз отводил от Черного Яра всевозможные напасти — от бандитских набегов до эпидемий. Уверен, что мальчик защитил город и в 1919-м, ведь красные оборонялись, а городской ангел-хранитель помогает даже неверующим. Жаль только, могила Боголепа (а похоронен он был в пещерке, над которой была простроена часовня) утеряна. Волга “съедает” город, и место захоронения вместе холмом, на котором крепость стояла, давно обрушилось в воду. Впрочем, останки — лишь материальная часть этой истории. Черноярцы надеются, что святой мальчик все еще помнит о них...



СТРОЕВАЯ ПЕСНЯ КОШЕК


Растерянные и задолбанные перманентными нашими т.н. «реформами»  жители села Грузино мечтают клонировать своего барина, умершего... 170 лет назад. При нем, говорят, здесь был та-а-а-акой порядок! Даже кошки строем ходили! А фамилия-то какая была у барина: А-рак-че-ев. Вся империя содрогалась когда-то от этого звукосочетания...
…Со школьной скамьи помним: “Всей России притеснитель, губернаторов мучитель, полон злобы, полон мести, без ума, без чувств, без лести...” Пушкин написал. Про графа Александра Андреевича Аракчеева.
Впрочем, и про пиита Пушкина можно было бы нечто «эдакое» написать. Ведь картежник был, мот, бабник, гуляка... список можно продолжить. Но, сукин сын, гениален. В истории всегда так: пиит светел, потому что, существуя в бренности, уже в будущем одной ногой. А временщик весь в данности. Ибо знает, шельма: гикнется покровитель-батюшка – и все, суши сухари.... Пиит отлил штамп, шлепнул - и накрепко. “Аракчеевщина” - это навечно. Как не отмазывай и не обеляй. Никакие разумные доводы о том, что типа всякая тварь в Божиим мире свою миссию исполняет, бессильны.


 
Грузино в лучшие времена

На гербе Аракчеева было написано: “Безъ лести преданъ”. Уже современники переписали: “БЕСЪ лести преданъ”. Им было виднее. Но и нам, потомкам, кое-что разглядеть можно. Тем более что издалека виднее общий план.
Аракчееву даже сейчас покоя нет, а при жизни он переживал сонм взлетов и падений. Казалось бы: два века назад его звездный час блистал, а судьба преследует и ныне. Были пять лет назад в Грузине раскопки, под улицей Гречишникова (героя войны, участника освобождения Грузина от немцев). Археологи рассчитали, что аккурат посередине мостовой, рядом с северной стеной разрушенного собора Андрея Первозванного и лежит граф. Нашли. Отвезли в Новгород. И теперь останки человека маются неизвестно где. А здесь кому бороться за уважение к знаменитому земляку? Разве только библиотекарю Вере Федоровне Белановой, которая одновременно и смотритель музея Аракчеева? Да кто библиотекаря послушает...
Музей - одна комната в Доме культуры. Учреждение построили на знаковом месте: здесь был собор (кстати Грузино было единственной в России усадьбой, где была не просто церковь, а целый собор с тремя пределами). Ниже Дома Культуры, у берега Волхова один предприниматель из города Чудово (зовут его Сергей Носов) построил три года назад деревянную церковь Андрея Первозванного. Примечательно, что никакого отношения “новый русский” к Грузину не имел и не имеет; да и что здесь делать предпринимателю, ежели кроме жалких остатков совхоза ничего в Грузине нет? Пожалуй, он просто восстановил историческую справедливость. Не настолько же он наивен, чтобы верить, что за грехи постройка храма спасет.
Грузино - место знаковое. Существует предание, что на Грузинском холме в древности водрузил крест сам апостол Андрей. И Аракчеев отметил это событие, установив в Грузине памятник Андрею Первозванному. В усадьбе вообще было много памятников, включая и памятник Александру I (от него остался лишь постамент - он валяется под холмом - и на нем начертано: “Государю-благодетелю по кончине его”). Стоил памятник по тому времени бешеных денег - 30 тыс. рублей. А собор граф отстроил на месте церкви ап. Андрея, которая существовала 400 лет до него. Жаль, мало чего осталось от усадьбы, считавшейся шедевром в течение 150 лет. Произошло это вот, почему.
Аракчеев в завещании свои деньги  разделил следующим образом: 50 тыс. руб. он внес в Государственный заемный  банк  для награды автору за издание и перевод лучшей  книги  об  истории  царствования Александра I;  300  тыс.  руб. и великолепную библиотеку в 11700 томов он  пожертвовал   на   обеспечение   в Новгородском  кадетском  корпусе  бедных (ведь он и сам был из таковых).  Своим  имением  он  поручил  после  своей  кончины  распорядиться государству. То есть все, что Аракчеев получил  за  свою  жизнь, он фактически отдал обратно  в  казну.
В усадьбе почти сто лет никто не жил, она принадлежала военному ведомству. Поле революции 17-го года Грузино сделали Музеем помещичьего быта. Включая и уникальную парковую гидросистему, имеющую только один аналог - в Гатчине. Выкапывали замечательные каналы крепостные Аракчеева. Великая Отечественная война распорядилась по-своему. На правом берегу Волхова стояли наши, на левом - немцы, но Грузинский холм (он на правом берегу) враг сделал плацдармом. Это был идеальный плацдарм, великолепная высота, так как кругом на несколько километров лежали болота. Немцы держались здесь с сентября 41-го по январь 44-го. Советские авиация и артиллерия все это время бомбили и обстреливали Грузино, но немцы прятались во многочисленных подземельях. Никто не считал, сколько наших и ненаших ребятах полегло на холме и в болотах - несладко пришлось всем - зато каждый грузинец знает, что катакомбы и по сей день начинены германскими боеприпасами.
До 1957 года в Грузине вообще не жили. Да и как можно было жить среди груды камней, в которою превратилась усадьба? После, когда начали потихоньку отстраиваться, склады боеприпасов открывали чуть не ежегодно. Последний раскопали в середине 80-х, когда копали фундамент под будущую пятиэтажку. Пока ждали саперов, ребятишки растаскали снаряды и мины по домам. После эти боеприпасы по сараям собирали.
Дети и сейчас не расслабляются. Этой осенью нашли они в парке ушедший в трясину советский танк - и стали вести “раскопки”. Хотели “бизнес” сделать - продать раритет. Но не успели, их археологическую деятельность приостановили уже, когда они башню уже откопали. И что? Закопали бронемашину снова...
Грузино теперь живет неважно. Населения - около 1200 человек, а в местном совхозе, который называется ООО “Березеево”, работают 60 человек. Почти все мужики пашут на стройках в Питере или в Москве, отхоже-гастарбайтерский промысел развивают. Считай, теперь как на войне: остаются в селе только женщины, старики да дети. И с сельским хозяйством неважно: не только совхозное стадо маленькое, но и частное. На все село - 12 коров... В принципе обычная для русской глубинки картина, но у грузинцев есть “идиотская” надежда. Вот сейчас останки Аракчеева где-то “гуляют”. А вдруг поучится клонировать графа... вот бы ему возглавить совхоз! Ведь по преданию у барина даже кошки строем ходили...
Вера Федоровна – возможно, потому что коренная грузинская жительница - к “аракчеевщине” относится своеобразно. Она убеждена в том, что Аракчеев для России сделал больше хорошего, чем плохого:
- ...Если говорить о личности Александра Андреевича, он не был гением. Но он был продукт своей эпохи. Он был умным и чрезвычайно работоспособным. Он никогда не забывал добра, если ему кто-то делал хорошее. Но в то же время он был щепетильным, требовательным. Он требовал от своих подчиненных дотошного исполнения всех предписаний... и не дай Бог, если не выполнишь! Этого как раз сейчас не хватает нашей стране... Чем он поднялся от простого нищего кадета? Стремлением...
Аракчеева называли “тупым унтером”, но ведь он преподавал в кадетском корпусе, учебники писал по артиллерии. Он вознесся при императоре Павле I; царю нужен был исполнительный офицер. Вскоре, после того как он стал комендантом Санкт-Петербурга, ему было пожаловано Грузино. Это был единственный дар, который Аракчеев принял за всю свою жизнь. Аракчеев из Петербурга сделал “картинку”: жителям столицы не было необходимости совершать дальние объезды,  чтобы миновать непроезжие улицы. Образцово-показательной усадьбой должно было стать и Грузино.
В течение 13 лет  - с 1812 по 1825 годы Грузино было фактически столицей России. Едва Аракчеев выезжал из Петербурга  свою вотчину, за ним следовала вереница просителей и всяких гонцов. Должность военного министра (которую занимал Аракчеев) была сродни нынешней должности главы администрации президента. Современники опасливо пошучивали: недаром в государственном гербе двуглавый орел - одна голова символизирует императора Александра, а другая - графа Алексея Андреевича. И сам император 13 раз бывал в Грузине. Существует дурацкая легенда. Якобы Аракчеев тайно выкупил тело Александра и тайком перезахоронил в Грузине. Доказательств тому нет, но дыма без огня не бывает.
На Аракчеева вешали “козырный” идиотизм того времени: военные поселения. Но он всего лишь ревностно исполнял волю государя. Возвратившись из похода по Европе, Александр пожалел воина-победителя: как же это бедный солдатик, сокрушивший Бонапарта, вернется в мрачную казарму? Ах, нехорошо… В нежном воображении государя возникли чистенькие сельские домики, вокруг которых по зеленой травке гуляют беленькие овечки, журчат ручейки и поют птички. Тут солдатик и землю попашет, и книжки почитает, и - о, только для разнообразия! - займется фрунтовой и другой всякой военной подготовкой. Сам  же  Аракчеев  рассказывал служившему в поселениях инженеру Мартосу, что “военные поселения составляют собственную  государеву  мысль: это его “дитя”, в голове государевой родившееся, которое он  любил и с которым он не мог расстаться”.
Первый опыт случился в селе Высоком, невдалеке от Грузина. Полк солдат расселили по крестьянским домам и крестьян приписали к военному ведомству. И ничего особенного; порядок держался такой, которому следовали 2000 крепостных крестьян Аракчеева уже двадцать лет. А в Грузине строго предписывалось все: не только как и когда пахать-сеять, но даже и сколько и каких горшков иметь на кухне и куда их ставить. Дома вытягивались вдоль улицы прямо по “красной линии”. Заглянув в один, следующие можно было не посещать: в точности то же самое. В каждом "коттедже" имелось, например, окно №4, за коим в комнате полагалось обитать подросткам "женска полу". При подъеме и отбое, когда оные подростки одевались и раздевались, занавески на тех окнах следовало на известное число минут задергивать. Когда девки за окнами №4 входили в возраст, их выдавали замуж. Перед праздником Покрова или на Святки полковник выгонял на плац два строя: направо - женихи, налево - невесты. Потом, по своему разумению, выдергивал попарно.
Кончилось в Высоком, в общем-то, бунтом. Как и в других военных поселениях. Ну, не хотели крестьяне на плацу маршировать, а солдатам не по душе было барщину отбывать! А списали все на Аракчеева.
Впрочем исследования последних лет показали, что Аракчеев превратил   военные поселения в прибыльные хозяйства. Такие же, как и его Грузино, в котором никто не бунтовал и в котором правила его знаменитая любовница.
История любви графа Аракчеева особенная. Она таинственная и трагичная. Настасья Минкина была его крепостной. Почувствовав внимание барина, она использовала свой шанс великолепно. Он стали любовниками, причем Настасья даже манипулировала Александром Андреевичем. Когда наконец Аракчеев решается жениться на дворянке Наталье Хомутовой, он отсылает любовницу в Грузино - домоправительницей.
Но и оттуда Минкина устроила интригу, в результате которой до Аракчеева дошли сведения, что его супруга берет взятки от чинов петербургской полиции. Супругу граф выгнал. Впрочем по другим сведениям Настасья подстроила более пошлую комедию: попросту завлекла графа в спальню и соперница как бы увидела их в “минуту счастья”. Минкину историки называют “бабой толстой, глупой и жестокой”, но, если судить по портретам, которые хранятся в Грузинском музее, она была необыкновенно красива.
Аракчеев хочет наследника. Минкина бесплодна и устраивает аферу: договаривается с одной крестьянкой, симулирует беременность, подвязывая подушки и как бы “рожает” мальчика. Его назвали Михаилом Шумским, граф шесть лет растил его как своего родного, но правда все же вскрылась. Настасья была истинной тиранкой, она всячески издевалась над дворовыми, и в конце концов отчаявшиеся люди ее “сдали”. Впрочем “сына” Аракчеев не выгнал, осталось без последствий афера и для Настасьи. Граф прощал ей даже самое страшное по его ранжиру преступление: взятки. Чадо, когда выросло, оказалось буйное, пило и гуляло и “отца” своего почитало дураком. В конце концов Шумский спился и умер в нищете.
Конец Минкиной был еще страшнее. Она садистски издевалась над своей горничной, и однажды, после того как Настасье показалась, что девушка неправильно завивает ей волосы, она горячими щипцами стала выдирать из рук несчастной куски кожи. Брат горничной решил отомстить. Он зарезал Минкину ножом в ее постели. Репрессии последовали незамедлительно: убийца был запорот насмерть, погибли на экзекуции и его родственники; через розги прошла вся дворня.
После этого Аракчеев впал в сильнейшую депрессию и фактически устранился от всех государственных дел. Как говорит В. А. Федоров: “От горя он неистовствовал, носил на шее платок, омоченный кровью  убитой. Похоронена Минкина была у стен собора, там же, где граф приготовил место и себе. Аракчеев приказал отлить два колокола. На первом была надпись: “В поминовение усопшей рабы Божией Анастасии”, на втором: “За упокой рабов Божиих крестьян Грузинской вотчины...” Обеим сторонам достались равные почести. Когда раскопали могилу Аракчеева, искали и останки его любовницы. Странно, но радо нашли только прах маленькой девочки. Минкиной рядом не было.
После смерти “всей России притеснителя” Пушкин с горечью писал своей жене: “Аракчеев … умер. Об этом во всей России жалею я один. Не  удалось мне с ним свидеться и наговориться...”
Между прочим: у нас по 131-му закону (о местном самоуправлении) теперь тоже “поселения”. Привет Аракчееву?
Я не буду долго и занудно вещать о традициях несвободы у россиян. Об этом повествуют всевозможные труды серьезных и не очень авторов. Исследователи делятся на лагеря, в которых придерживаются минимум двух парадигм:
1. Есть определенные слои населения, которые нуждаются в «большом брате». Условно таковых можно назвать монархистами. Строго говоря, даже коммунисты, утверждавшие в известное время, что без «руководящей и направляющей силы» массы не смогут сориентироваться в верном направлении, фактически подчинились «большому брату». Управлять, как правило хотят крестьянством, ибо пролетарии имеют больше доступа к источникам достоверной информации.
2. Общество само может организоваться, построить справедливую систему без «большого брата». Естественно, так считают анархисты и либералы. Ну, и еще приверженцы общинного устройства. Но православные люди, принимающие систему пастырства, все же нуждаются в архипастыре, все том же «большом брате».
Доказано, что у древних славян, как и у других племен, населявших необжитые европейские земли, рабство было. Как минимум, восточно-славянские купцы в X веке вполне успешно торговали рабами в Константинополе. Рабов захватывали в боевых вылазках. Сие называлось «ополониться челядью и скотом».
К XV веку в Московком государстве оформился институт холопства. По своему правовому положению холопы были близки к рабам, хотя на самом деле само слово «холоп» применялось к мужчине; женщину холопского сословия именовали «робой», «челядью», «обелью». Всех вместе позже называли просто «людьми», с обязательным указанием принадлежности тому или иному хозяину.
«Русская Правда» выделяет несколько путей, ведущих к холопству. Что интересно, этот документ не упоминает плен (а ведь рабами в Древнем Мире становились именно плененные). Холопство было насильственным либо добровольным. Пленение, естественно, было, но так же в холопство мог попасть преступник, совершивший разбой, поджог или конокрадство. В холопство попадал и должник (задолжавший по причине торговой несостоятельности). Холопство наследовалось: «плод от челяди» причислялся к составу движимого имущества хозяина, господина (в Средневековье он именовался «государем»).
Распространено было и холопство по доброй воле. Русской правдой перечислены три вида «обельного холопства»: продажа себя в присутствии свидетеля; женитьба на холопе или на челяди; поступление на службу тиуном или ключником. Имеются свидетельства, что в голодные годы родители отдавали в холопы своих детей даром, «одьрен из хлеба гостем».
Понятие «крепостное право» возникло из «крепости», символического (не всегда письменного) акта, утверждающего власть лица над той или иной вещью. В средневековой Руси несвободный мужчина официально (в документах) именовался «крепостным», несвободная женщина – «рабой». Терминов «раб» и «холопка» в светских письменных источниках не встречается. Зато словом «раб» изобилует духовная литература.




 

В Московской Руси до определенного момента неволя могла иметь разные степени. Например, было «докладное» холопство, которое могло прекратиться со смертью господина. Было «закладничество», «закуп», когда должник работал у заимодавца, живя у него при дворе. Если долг погашался заложившееся лицо могло получить волю. Существовал вариант «закладничества», который подразумевал только погашение процентов по долгу, «служение за рост». По достижении условленного срока должник возвращал «истину», занятой капитал. Такой договор на Руси именовался еврейским словом «кабала». Иногда договор предусматривал только возврат процентов, должник же попадал в вечную «кабалу», хотя холопство в этом случае было не полным, а «кабальным». Такого типа «кабала» называемая «служилой» прекращалась со смертью одной из сторон. Впрочем договор мог подразумевать служение холопа жене и детям умершего наследственно.
24 ноября 1597 года царем Борисом Годуновым выпущен Указ положивший начало крепостному праву. Из документа следует, что если крестьянин убежал от землевладельца не раньше 1 сентября (тогдашнего Нового Года) 1592 года, землевладелец имеет право вчинить иск о нем. По суду и по сыску такого крестьянина должно возвратить назад, к прежнему землевладельцу. Если же крестьянин убежал раньше 1 сентября 1592 года, такого крестьянина не возвращать и исков и челобитий об его сыске не принимать. Больше ничего не говорится в царском указе и боярском приговоре 24 ноября. Указ Годунова говорит только о беглых крестьянах, которые покидали своих землевладельцев «не в срок и без отказу», т. е. не в Юрьев день и без законной явки со стороны крестьянина об уходе, соединенной с обоюдным расчетом крестьянина и землевладельца. Указ не вносил ничего нового в право, а только регулировал судопроизводство о беглых крестьянах.
Установление пятилетнего срока для возвращения беглых крестьян заставило историков предположить, что за пять лет до указа 1597 года был принят некий общий закон, запретивший крестьянам переход и отменивший так называемый Юрьев день. Но, несмотря на все старания, текст мифического закона 1592 года не найден. Некоторые историки заключили, что Указ 1597 года и есть тот самый закон, которым крестьяне впервые были прикреплены к земле, но не прямо, а косвенно.
Рабскому закрепощению крестьян историки искали объяснение. Василий Ключевский писал: «До конца XVI века крестьяне были вольными хлебопашцами, пользовавшиеся правами свободного перехода с одного участка на другой, от одного землевладельца к другому. Но от этих переходов происходили большие неудобства как для общественного порядка, так и для государственного хозяйства и особенно для хозяйства мелких служилых. Вследствие этих затруднений правительство царя Федора издало указ, отменивший право крестьянского выхода, лишивший крестьян возможности покидать раз занятые ими земли. Все печальные последствия крепостного права, обнаружившиеся позже, вышли из этого прикрепления крестьян к земле. Так как первый указ, отменивший крестьянское право выхода, был издан, когда государством правил именем царя Федора шурин его Борис Годунов, то на этого правителя падает вся ответственность за эти последствия. Он – первый виновник крепостного права, крепостник-учредитель.
Современник Смутного времени Д. Флетчер, бывший 1588-89 годах при Московском дворе послом Англии, писал: «…Кроме податей, пошлин, конфискаций и других публичных взысканий, налагаемых царем, простой народ подвержен такому грабежу и таким поборам от дворян, разных властей и царских посыльных по делам общественным, особенно в так называемых ямах и богатых городах, что вам случается видеть многие деревни и города, в полмили, или целую милю длины, совершенно пустые, народ весь разбежался по другим местам от дурного с ним обращения и насилий. Так, по дороге к Москве, между Вологдою и Ярославлем (на расстоянии двух девяностых верст, по их исчислению, немного более ста английских миль) встречается, по крайней мере, до пятидесяти деревень, иные в полмили, другие в целую милю длины, совершенно оставленные, так что в них нет ни одного жителя. То же можно видеть и во всех других частях государства, как рассказывают те, которые путешествовали в здешней стране более, нежели, сколько дозволили мне это время или случай. Чрезвычайные притеснения, которым подвержены бедные простолюдины, лишают их вовсе бодрости заниматься своими промыслами, ибо чем кто из них зажиточнее, тем в большей находится опасности не только лишиться своего имущества, но и самой жизни… Вот почему народ (хотя вообще способный переносить всякие труды) предается лени и пьянству, не заботясь ни о чем более, кроме дневного пропитания… воск, сало, кожи, лен, конопель и прочее добываются и вывозятся за границу в количестве гораздо меньшем против прежнего, ибо народ, будучи стеснен и лишаем всего, что приобретает, теряет всякую охоту к работе…
Закон, обязывающий каждого оставаться в том состоянии и звании, в каком жили его предки, весьма хорошо придуман для того, чтобы содержать подданных в рабстве, и так сообразен с этим и подобными ему государствами, чем менее он способствует к укоренению какой-либо добродетели или какого-либо особенного и замечательного качества в дворянах или простом народе, что никто не может ожидать награды или повышения, к которым бы мог стремиться, или же заботиться об улучшении своего состояния, а, напротив, подвергнет себя тем большей опасности, чем более будет отличаться превосходными или благородными качествами…»
Указы 1602 и 1606 гг. установили «вечность крестьянскую», безвыходность тяглого крестьянского состояния. Крестьянин, числясь по закону вольным, де юре не мог уже уйти – ни с отказом, ни без него. Новое Соборное Уложение 1649 года дозволяло вернуть не только беглого крестьянина, но и его детей и внуков – вместе со всем нажитым имуществом. Уложение впервые вводило суровое наказание (вплоть до «торговой» казни и тюремного заключения сроком на год) за поселение у себя беглых крестьян. Виновный землевладелец должен был платить по 10 рублей за каждый год укрывательства чужого крестьянина. Считается, что Соборное Уложение окончательно сформировало систему государственного крепостного права в России.

 

Фактически Соборное Уложение сохраняло свойства закона вплоть до 1861 года, официальной отмены крепостного права. Вот, к примеру, выдержки из петровского «Указа о беглых крестьянах» от 1707 года:
«Прошлого 1706 года, где на Москве и в городах на посадах и в дворцовых волостях и в патриарших и архиерейских и монастырских и церковных и всяких чинов людей, в поместьях и в вотчинах явятся беглые люди и крестьяне, и тех беглых людей и крестьян с женами и с детьми и с их животы отвозить к прежним помещикам и вотчинникам, откуда кто бежал, с вышеписанного указа в полгода 1), А буде кто тех беглых людей и крестьян, с того числа в полгода, в те места не отвезут, и у тех людей половина поместий их и вотчин взято будет на него, великого государя, а другая будет отдана тем, чьи беглые люди и крестьяне явятся. А которые беглые люди и крестьяне высланы в прежние места, а иные помещики и вотчинники и их прикащики и старосты и крестьяне, не допустя их до прежних мест, учнут принимать к себе вновь, а сыщется про то допряма - и тем, за прием тех беглых людей и крестьян, и которые помещики и вотчинники чинились или впредь учинятся сильны 2), о беглых людях и о крестьянах в городах сказок не дадут 3), учинено будет против вышеобъявленного государева указа. И с сего его великого государя указа по всем воротам прибить листы, а в городы послать грамоты…»
 Указ о бытии помещичьим людям и крестьянам в повиновении и послушании у своих помещиков (1767 г.):
«Во всенародное известие. Хотя по высочайшей Ея Императорскаго Величества конфирмации обнародованным от Сената Генваря 19 дня прошлаго 1765 года указом, в подтверждение многих прежде изданных, и объявлено, дабы никто Ея Императорскому Величеству в собственный руки мимо учрежденных на то правительств и особо для того персон, челобитен подавать отнюдь не отваживался, под опасением предписаннаго в оном указе наказания, а именно: когда кто не из Дворян и неимеющих чинов осмелится Высочайшую Еа Величества особу подачею в собственныя руки челобитен утруждать: то за первое дерзновение отсылать таковых в работу на каторгу на месяц; за второе, с наказанием публично, отсылать туда же на год, возвращая оных по прошествии срока на прежняя жилища; а за третие преступление с наказанием публично плетьми ссылать вечно в Нерчинск, с зачетом крепостным помещикам их в рекруты.
..А буде и по обнародовании сего Ея Императорскаго Величества указа которые люди и крестьяне в должном у помещиков своих послушании не останутся, и в противность вышеизображеннаго 2-й Уложенной главы 13 пункта недозволенные на помещиков своих челобитныя, а наипаче Ея Императорскому Величеству в собственны» руки подавать отважатся; то как челобитчики, так и сочинители сих челобитен наказаны будут кнутом, и прямо сошлются в вечную работу в Нерчинск, с зачетом их помещикам в рекруты. А для повсеместнаго о сем сведения и исполнения сей указ с получения онаго чрез целый месяц в каждом месте в праздничные и воскресные дни, а по прошествии месяца ежегодно по одному разу во время храмовых праздников читать по всем церквам, дабы никто неведением отговариваться и в подобное сим последним преступникам несчастие впасть не мог».
Первым действенным шагом к раскрепощению крестьян стал Указ Павла I от 5 апреля 1797 года, предписывающий освобождать крепостных от работ по воскресным дням и выражающий желание, чтобы помещики не заставляли крепостных работать на себя более 3-х дней в неделю, как это обыкновенно и было принято в Великороссии (в Малороссии крестьяне работали до указа большей частью даже меньше - всего 2 дня). Дальнейшие действия правителей и правительств по ликвидации крепостного права хорошо описаны во всевозможных учебниках. Неразумно мне было бы пересказывать их содержание…
Марксистко-ленинские преобразования начала прошлого века шли в частности и под гениальным лозунгом «Мы не рабы – рабы немы!» Однако факт, что экономический подъем страны 30-х во многом бы возможен благодаря использованию рабского труда заключенных. По сути, ГУЛАГ был системой государственного рабства, здесь нельзя не отметить «гениальный менеджмент» Сталина. Тиран вовремя понял, что рабскому в своей основе населению нужен Господин, «отец всех народов» и «великий кормчий».
Но для того, чтобы масса стала послушна, необходимо было уничтожить сословия, которые до революции составляли подлинный «средний класс»: казачество, зажиточное крестьянство, духовенство. В сущности, строительству светлого будущего мешали слои общества, не несшие «ген рабства». Рабочий класс не в счет, ибо сформировываться он стал незадолго до переворота октября 1917 года. Получилось ли? Скажем так, отчасти. 60 лет колхозной системы (с 1930 по 1990 годы) – недостаточный срок для формирования устойчивых рабских свойств. Тем не менее…





ОТКУДА ЕСМЬ ПОШЛА ЗЕМЛЯ КАЛИФОРНИЯ

Уже само название города звучит жутковато, и, как говорят, еще Петр Великий по-своему его переиначил, произнеся имя города: “то — тьма”. Может быть 300 лет назад Тотьма и была мрачна своим обликом, но теперь перед путником город открывается чудесной северной жемчужиной, приятно поражающей чистотой улиц и будто уносящимися ввысь легковесными церквами, архитектура которых, кстати, не имеет аналогов в мире. Музей мореходов расположился во Входоиерусалимской церкви, построенной тотемским купцом Пановым, и она своим обликом напоминает несущуюся по морю бригантину. Если учесть, что всего-то десятилетие назад это помещения занимал винзавод (“Храм Бахуса”), о чем свидетельствует сознательно сохраненная посередине церкви “фасовочно-укупорочная машина” (для разлива вина), то Храм Мореходов — не самый скверный вариант.




Тотьма вообще полна загадок. Местный историк Станислав Филиппов утверждает, что тотьмичи — потомки... скифов. На одной старинной карте он обнаружил, что территория вдоль реки Сухоны (на которой расположилась Тотьма) в давнишние времена называлась Великой Скифией, а само название города — так вообще с древнеегипетского языка можно перевести как “Божественный город”. Что касается скифов и египтян — вопрос сложный, но то, что в зимний морозец, под белым северным солнышком, едва прокатывающимся над горизонтом, даря света на четыре часа, город действительно представляется божественным, — истинная правда.
Тотемские церкви похожи на корабли потому что их строили купцы, предпринимавшие немыслимые океанские походы. Только в Америку местные воротилы снарядили 20 экспедиций, а 800 километров по прямой для удалых людей — не расстояние, тем более что для попадания в океан всего-то надо было из Сухоны выйти в Двину, оттуда — в Белое море, а там...
Но не купец стал самым знаменитым тотьмичем, прославившимся на ниве географических открытий. Таковым стал тотемский мещанин Иван Александрович Кусков, основатель и правитель форта Росс в далекой Калифорнии. Как и почти все в Тотьме, биография Ивана Кускова окутана загадками. Неизвестно, кто были его родители, но доподлинно известно, что к 22-летнему возрасту он задолжал 1690 рублей одному местному богатею, что вынудило его спешно покинуть город и заключить контракт с тогдашним (дело было в 1790 году) правителем Аляски Александром Барановым, согласно которому он должен был следовать за Барановым везде, помогать в коммерческих и ратных делах, а из каждых 100 рублей личного дохода отсылать 75 в счет уплаты долга. Как молодой человек смог задолжать сумму, на которую можно было построить приличную двухъярусную церковь (меньших в Тотьме строить не было принято), так же осталось тайной. Но случилось так, что в первый же год на Аляске Кусков заработал 3900 рублей которые смогли с лихвой покрыть “грехи молодости”.
Такие бешеные деньги делались прежде всего на пушнине, добыча и торговля которой было сверхрентабельным делом (смотри кинофильм "Начальник Чукотки"). Даже на гербе Тотьмы изображена носительница богатства тотьмичей, черная лисица — “в знак того, что житель того города в ловле тех зверей упражняются”. Чернобурки к моменту утверждения герба в России были истреблены и добывались они в Северной Америке.
Справедливости ради заметим, что идея освоения Калифорнийского побережья принадлежала Николаю Резанову, горою рок-оперы “Юнона и Авось”. Прибыв в столицу Русской Америки Новоархангельск, Резанов обнаружил, что поселенцы пребывают в плачевном состоянии: питались русские тем, что добудут, а из-за нехватки овощей и фруктов люди оказывались во власти цинги. Резанов отправился за провизией на юг вдоль побережья Америки, и обнаружил, что перед путешественниками вплоть до Сан-Франциско простираются сплошь безлюдные земли.
Программу дальнейшей колонизации Америки Резанов обсуждал вместе с Барановым и Кусковым. Но вскоре Резанов внезапно умер, а русский император Александр, увлекшись разгоравшейся в Европе войной с Наполеоном, отложил решение вопроса продвижения наших в Калифорнию на неопределенное время — даже несмотря на то, что являлся акционером Российско-Американской компании.





Тем не менее, Иван Кусков совершил пять морских походов к югу от Аляски и 11 сентября 1812 года поднял российский штандарт над свежевыстроенным чуть севернее Сан-Франциско фортом. Название ему, Росс, придумали при помощи жребия: из–под иконы Спасителя тянули бумажки с вариантами. Самым главным сооружением в поселении считалась верфь, на которой Кусков немедленно распорядился начать закладку корабля. Хотя Южная Калифорния считалась владением великой морской державы Испании, именно русский бриг “Румянцев” стал первенцем калифорнийского судостроения. Всего же со стапелей фота Росс сошло 4 большегрузных брига и множество малых судов.


Торговля с индейцами, испанцами и гавайцами в Русской Калифорнии развивалась успешно: в один только заход в Охотский порт (в Сибири) Кусков на корабле “Мария” привез 20 000 испанских пиастров — астрономическую по тем временам сумму. Поселения русских добытчиков возникали южнее Росса и даже на Гавайских островах. Замечательно уже только то, что русское правительство не вкладывало в освоение Америки ни копейки и одновременно имело солидный куш благодаря лишь порядочности и оборотистости наших мореходов.
В 1822 году “за старостью лет” с поста правителя Русской Америки сняли Александра Баранова. Иван Кусков тоже решил уйти в отставку. Оба они были родом с Русского Севера (Баранов — из города Каргополя), а потому возвращаться резон был вместе. Баранов так и не попал в отчий край, умер и похоронен он был в Индийском океане. Кусков в Тотьму вернулся, но суждено ему было прожить в ней всего три месяца.
По воспоминаниям современников, Иван Кусков “нрав имел веселый, в обхождении с людьми был ласков, в исполнении верен”, однако тотьмичи встретили его прохладно. Это тоже загадка: за 35 лет отсутствия Кускову не забыли какие-то прегрешения. Он привез с собой жену Екатерину Прохоровну, дочь великоустюжского мещанина, детей же у них не было. Она была намного моложе мужа и вскоре после его смерти повторно вышла замуж за местного винного пристава, после чего следы ее теряются.
Утеряна и могила Кускова. По официально версии похоронен он на территории Спасо-Суморина монастыря, у алтаря Преображенского храма, где несколько лет назад поставлен памятный крест. По версии, более близкой к реальности (хотя бы потому, что никто не приемлет пророка в своем отечестве), похоронен он на общем кладбище при том же монастыре, над рекой со странным названием Песья Деньга. При советской власти кладбище уничтожили и на его месте построили футбольное поле.
Со знаменитым фортом случилась чисто русская “закавыка”. В 1841 году наши официально продали его некоему Джону Суттеру за 30 000 долларов. Договор был составлен так, что деньги должны были перечисляться в три приема. Но правители Русской Америки после Баранова менялись настолько часто, что бардак в ведении дел стал привычным состоянием и в возникшей ситуации Суттер счел возможным не заплатить ни цента. То есть мы свою колонию элементарно, пардон, просрали.
Калифорнийцы очень почитают форт Росс как первенец цивилизации на тихоокеанском побережье Америки; издавна там работает музей. В Тотьме музей Кускова (в доме, в котором он умер) создан недавно. Поставлен и памятник великому первопроходцу. Из окон дома-музея с одной стороны видна Входоиерусалимская церковь (“Храм мореходов”), с другой - Троицкий храм (по счастью, действующий), построенный на деньги морехода Степана Черепанова. Он расположился в рыбачьей слободе Зелени, одной из самых древних частей города.
С рыбой Сухоне стало туго. С судоходством — вообще никак: развитие сети дорог привело к поражению речного транспорта в конкурентной борьбе с автомобильным. Река из кормилицы превратилась в деталь пейзажа. Когда Сухона еще влияла на жизнь людей, в Тотьме отмечался уникальный праздник. Весной, даже по ночам, люди дежурили на реке и ждали момента, когда пойдет лед. Как только радостная весть доносилась до тотьмичей, в церквях начинали бить колокола, и люди с возгласами: “Пошла наша кормилица!”, — выносили на Сухону кусочки несоленого хлеба, чтобы “подкормить рыбок”, умывались речной водой, черпали ее ведрами и относили домой, дабы умыть тех, кто не может выйти на реку. Считалось, что со льдом “уходили” все болезни.
Об этом рассказала мне удивительная женщина (тотьмичи вообще по складу своему люди добрые и общительные) Екатерина Ивановна Семенихина. Несмотря на свой почтенный возраст она продолжает работать на Станции юных туристов, потому что не мыслит себя без детишек. Станция расположена в Зеленях, рядом с Троицкой церковью, и здесь я выяснил, что имя Кускова стало на слуху относительно недавно, до того он пребывал в забвении, а Тотьма между тем стала родиной целого ряда других, не менее выдающихся людей.
С 1941-го года, в течение 10 лет Екатерина Ивановна работала пионервожатой в детдоме под Тотьмой. В лихие военные годы жили тяжело и выручали только собственное хозяйство, на котором трудились и сами дети-сироты, да еще и конь по кличке Красавчик, помогающий не только вспахать огороды, но и связывающий захолустное село Никольское с внешним миром. Контингент был тяжелый, потому что детдом считался “ссылкой”, а засылали сюда детишек, имеющих “склонность к побегу”, потому как бежать отсюда было просто некуда.
И вот однажды, слякотной осенью 1943-го Красавчик доставил “свежую” партию детишек. Среди них выделялся самый маленький и щупленький мальчик, которого звали Коленька. В свои 6 лет он имел за спиной побег из детдома под Вологдой, а потому подлежал “ссылке”. Немного окрепнув, Коленька стал всеобщим любимцем — во-первых, потому, что в отличие от других мальчиков, редко задирался, а во-вторых, умел играть на гармошке, а на праздниках гармонист — почти бог. В пионерской комнате стоял шкаф с книгами и Коля стал “самовластным” библиотекарем: выдавал книжки, строго следил за их сохранностью, и (что вызывало трепет и даже страх у детей) требовал после возвращения книги пересказывать ее содержание.
Керосин был в дефиците и детишки тайком его отливали из общественной керосинки, чтобы потом, в бане, тайком читать книги. Директор знал, что инициатор керосинового воровства — Коля, но приказал не трогать детей, так как считал, что чтение в бане — не худшее из нарушений. Когда Коля вырос и настало время ему отправляться в Большую жизнь, увозил его все тот же Красавчик. Девочки на прощание подарили ему 12 расшитых платочков, сделанных из ненужных полотняных обрезков, чему он очень смутился.
Теперь имя воспитанника Никольского детского дома Николая Рубцова знаменито на всю Россию. В Тотьме, на берегу Сухоны, поэту поставлен памятник. Так и соединились две судьбы — мореплавателя и поэта. При жизни не признанных, но вернувшихся в древний северный город не только холодными изваяниями, но и частичками мировой истории и культуры.



ЗАПРЕДЕЛЬНОЕ

Историки Российской империи о судьбе Аляски упоминали несколько скупо: "В 1867 году по договору с Североамериканскими Соединенными Штатами уступлены им русские владения в Северной Америке за денежное вознаграждение". Это цитата из "Кратких очерков русской истории" Д.И. Иловайского, дореволюционного гимназического учебника, одобренного министерством народного просвещения. Там же сообщается: "Пустынная северо-западная оконечность Американского материка (Аляска), принадлежавшая России по праву первой заимки, была тогда же уступлена Северо-Американским Соединенным Штатам за 7 млн. долларов".
А что же было на самом деле? Да много всего… В 1741 году обрусевший датчанин Витус Йонассен Беринг на пакетботе "Святой Петр" открыл для России землю, названную на русский лад Аляской. Вместе с Берингом к берегам таинственного края подошел еще один русский корабль, "Святой Павел", которым командовал Алексей Ильич Чириков. По праву первой заимки Аляска действительно стала русской территорией.
 Русский гидрограф Гавриил Андреевич Сарычев за время нескольких экспедиций в 1785–1794 годов, вместе с И.И. Биллингсом, произвел первую съемку побережья, островов и заливов Аляски. Биллингс, англичанин по происхождению, участник третьего кругосветного плавания Джеймса Кука (именно в ходе этого плавания Кук и был убит гавайцами), состоял на русской службе с 1783–го. Иосиф Иосифович внес бесценный вклад в российскую гидрографию, завершив описание всего северного побережья России.
От двух российских столиц — Москвы и Санкт-Петербурга — до города Охотска, на берегу Охотского моря, в те времена добирались более года. Из Охотска морским путем за два месяца доходили до Камчатки, вновь зимовали — и летом следующего года через Берингово море направлялись на Аляску. Как вы понимаете, управлять этой колонией было несколько затруднительно.
Прибыв в Русскую Америку, отечественные купцы скупали за бесценок меха каланов, которые затем продавали в Санкт-Петербурге в 600 раз дороже. Ради такой выгоды можно пожертвовать и временем. В состав Русской Америки, помимо Аляски и Алеутских островов, входила и часть Северной Калифорнии. Первые русские поселения на североамериканском континенте появились в 1784 году. Первый центр Русской Америки расположился на острове Кадьяк. Купцы, скупая у промысловиков и индейцев меха, торговали порохом, хлебом и солью. Купец из Рыльска Курской губернии Григорий Шелихов (его именем назван пролив между полуостровом Аляска и островом Кадьяк) еще при жизни Екатерины II стал создавать компанию по торговле с русскими владениями в Америке. Когда Шелихов умер, дипломат Николай Петрович Резанов в 1799 году убедил императора Павла I в необходимости расширения торговли в Русской Америке. Царь высочайшим указом утвердил устав Российско-Американской компании, первым директором которой и стал Резанов. Последний добился того, что Российско-Американская компания сумела не только основать многочисленные русские поселения за океаном, но и организовала 25 океанских экспедиций, из них 15 —кругосветных.
 Рязанов, кстати, был женат на дочери Шелихова и после смерти тестя стал одним из крупнейших пайщиков компании. Учитывая выдающиеся организаторские способности первого директора Российско-Американской компании, Александр I, едва взойдя на престол, назначил камергера Н.П. Резанова послом в Японию. Первым главным правителем русскими владениями в Америке стал Александр Андреевич Баранов, купец из Каргополя. Баранов сумел установить прочные связи с Калифорнией, Гавайями и Китаем. Русские власти одно время даже вынашивали идею захватить Гавайские острова. Вероятно, если бы это получилось, там сейчас было бы так же, как сейчас на Курилах, разве только с тропическим климатом.
Баранов сумел найти общий язык с индейскими племенами Аляски. О спокойной жизни в Русской Америке свидетельствует фрагмент из письма Баранову от Шелихова, которое было написано 9 августа 1794–го: «Я намерен на 18-м Курильском острову (теперь он именуется Уруп. — Г.М.) содержать компанию сверх обзаведения хлебопашества. Но как завсегда, да и по многу иметь тут русских будет несходно, то я решился содержать тут для промыслов алеут и американцев, на первый случай хотя до 50 человек, а русские будут только ими управлять и содержать прикрытие от мохнатых курильцов, с коими жить просто небезопасно".
Первый серьезный конфликт с аборигенами разгорелся в 1802–м: индейцы племени тлинкитов напали на русские поселения у Ситкинского залива, и многие из них имели ружья. Оборона русской крепости была хорошо организована, однако индейцы подожгли деревянные избы. Скоро все было кончено: крепость Архангельская оказалась захваченной тлинкитами. Началась резня: озверевшие индейцы убивали всех подряд — мужчин, женщин и детей — до последнего человека.
Были убиты и все находившиеся в крепости союзники русских, алеуты с острова Кадьяк. Тлинкиты разграбили склады Российско-Американской компании, унеся две тысячи бобровых шкур. Случайно уцелел только один человек; им оказался кадьякский алеут по имени Савва. Ему повезло: в момент нападения индейцев он охотился на лисиц, и когда возвращался с охоты, увидел дым над крепостью и услышал гортанные боевые песни.
Савва добирался до территории индейского племени, враждовавшего с тлинкитами — они и помогли ему добраться до русского торгового поста. Баранов, получив показания от Саввы, принял решение: вернуть Российско-Американской компании Ситкинский залив, оказавшийся в руках индейцев.
Савва сообщил подробности о причине нападения тлинкитов. Как-то в один из портов Аляски зашел английский корабль: британцы прибыли за шкурами котиков. С английского корабля дезертировали три матроса. Они нанялись на службу Баранову, и русский управляющий Аляски отправил их в Архангельскую. На беду русских, к Архангельской крепости подошла американская шхуна. Американцы, чрезвычайно ревниво относились к русскому заселению на "их" континенте; они вступили в сговор с беглыми британцами (единожды солгав…), а также подключили к этому делу тайона (вождя) тлинкитов Котлеана, который мечтал стать главным вождем всех индейских племен Аляски. Но чтобы их покорить, Котлеан намеревался приобрести много ружей.
За уничтожение русского форпоста в заливе Ситка американцы согласились доставить англичан в чертов Бостон, а Котлеану посулили много ружей в обмен на пушнину. От Саввы так же стали известны подробности захвата Архангельской. Находившиеся внутри крепости беглые английские матросы сумели впустить атакующих индейцев, открыв им одни из ворот. Американская шхуна, отойдя на десять миль от Архангельской, укрылась за одним из островков, чтобы потом никто не посмел сказать, как у них на глазах убивали русских женщин и детей. Согласитесь: неплохая осведомленность человека, который во время нападения на русское укрепление охотился… Александр Андреевич пошел дипломатическим путем: он смог заключить союз с индейцами, не поддержавшими нападение на русскую крепость. На подготовку к нападению на ситкинских тлинкитов ушли два года, и они того стоили. Свидетелем похода русских, алеутов и индейцев-чугачей на ситкинских тлинкитов стал экипаж большого парусного шлюпа "Нева", которым командовал Юрий Федорович Лисянский. Вместе с Адамом Йоханом (Иваном Федоровичем) Крузенштерном он совершал первое в истории русского мореплавания кругосветное путешествие. 10 июля 1804 г. "Нева" вошла в гавань Святого Павла на Аляске. Здесь Лисянский узнал о том, что Баранов уже воюет в Ситкинском заливе с тлинкитами. Капитан Лисянский направил "Неву" в залив Ситка.
 По прямой от острова Кадьяк, где Баранов собирал флот, до Ситки было ровно 1000 километров. Собирая свое войско, Баранов двигался вдоль берега, что намного увеличило маршрут. Теперь для Котлеана настало время расплаты. Капитан Лисянский перевооружил два судна Российско-Американской компании — "Александра" и "Екатерину", добавив им по две пушки и снабдив порохом и ядрами. Войско Баранова было составлено из жителей кадьякских, аляскинских, кенайских и чугацких. При отправлении из залива Якутат в нем было 400 пирог и около 900 человек. Обыкновенное вооружение воинов составляли длинные копья, стрелы и другие орудия, приготовленные для промысла морских зверей. Баранов рискнул и приказал выдать союзным туземцам ружья.
Дружественных к русским индейцев Лисянский попотчевал в своей каюте и "огненной водой", что привело тайонов в хорошее расположение дух. Война на Аляске вступила в решающую фазу. Ситкинские тлинкиты первыми начали боевые действия, обстреливая индейцев войска Баранова с берега. Главные силы ситкинцев сосредоточились в построенной недавно крепости, а силы противников были примерно равны. Когда русские корабли, индейские пироги и байдарки алеутов подошли к большому и хорошо укрепленному селению тлинкитов Котлеана, то врага не обнаружили — тлинкиты ушли в новую, недавно выстроенную крепость, в полутора милях от селения. На месте покинутых укреплений Баранов заложил новую русскую крепость Ново-Архангельскую. Сегодня это — город, носящий историческое индейское название Ситка. Когда флот Баранова подошел к главной крепости тлинкитов, был встречен пушечным огнем. Две пушки тлинкитов не причинили вреда: неумелые артиллеристы пустили все ядра в воду.
Вечером тлинкиты попробовали атаковать. Из двух ворот они одновременно бросились на осаждавших, с копьями и томагавками в руках, с крепостных стен они были поддержаны плотным оружейным огнем. Алеуты и индейцы Баранова дрогнули и побежали — вся мощь атаки тлинкитов обрушилась на моряков и промышленников. Дело решили залпы русских пушек. Вдохновленные успехами русских, вернулись сбежавшие с поля боя союзники. Ситкинские тлинкиты едва успели укрыться в крепости; перед крепостными воротами валялись трупы в боевой раскраске и с перьями на головах. Тяжелые потери понесла и русская сторона. Был тяжело ранен в руку Баранов; он потерял много крови, и общее командование принял на себя капитан Лисянский, который выдвинул индейцам ультиматум: покинуть крепость, вместе с семьями — русские гарантируют жизнь всем. Но ситкинцы не поверили, ибо были уверены, что после уничтожения русского гарнизона в Архангельской их уж точно не пощадят.
Индейцы ушли из осажденной крепости ночью, через подкоп. Лисянский записал 7 октября 1804 года в свой дневник: "Сойдя на берег, я увидел самое варварское зрелище, которое могло бы даже и жесточайшее сердце привести в содрогание. Полагая, что по голосу младенцев и собак мы можем отыскать их в лесу, ситкинцы предали их всех смерти".
 Так закончилась русско-индейская война на Аляске. Спровоцировавшие ее американцы, естественно, бросили индейцев на произвол судьбы с угрозой полного уничтожения. Выздоровевший Баранов за полгода построил в Ново-Архангельской крепости восемь зданий, которые, по словам Лисянского, "по своему виду и величию могут считаться красивыми даже и в Европе".
Летом следующего, 1805 года по приглашению Баранова в Ново-Архангельскую прибыл сам тайон ситкинских тлинкитов Котлеан. Вождя враждебного племени встретил холодный прием. Котлеан покаялся, что американцы его обманули, и пообещал загладить свой грех верной дружбой.
Соединенные Американские штаты между тем продолжали настойчиво расширять свою территорию, причем делали они это в своем духе — деньгами и оружием. Третий президент США Томас Джефферсон впервые применил на практике метод покупки территории у соседних стран. 30 апреля 1803–го США заключили договор с Наполеоном Бонапартом и, уплатив Франции 15 миллионов долларов за французское владение в Северной Америке — Луизиану. С Мексикой американцы разобрались в стиле героев голливудских вестернов, аннексировав Калифорнию и Техас.
Что касается Аляски, американцы вовсе и не собирались ее приобретать у русских, а уже купив ее, янки считали сделку неудачной для себя, называя Аляску "ящиком со льдом" или "моржовой Россией". С позиции императора Александра II продажа Аляски выглядит следующим образом. За время царствования Александра Николаевича Россия приобрела огромные территории на Дальнем Востоке — Амурскую область (1858), Уссурийский край (1860), практически всю Среднюю Азию (1866), завершила покорение Кавказа, усмирив Шамиля (1859). Теперь Российская империя охватывала пространство от Вислы и Балтийского моря до Тихого океана, от Северного Ледовитого океана до Персии и Афганистана. На этом фоне русский царь не видел возможности перспективного развития "пустынной северо-западной части Американского материка". Зимой 1867–го император собрал тайное совещание в узком кругу. Обсуждался вопрос: что делать с Аляской и примыкающими к ней Алеутскими островами? После многочасового обсуждения Александр II принимает решение: продать Аляску правительству Соединенных Штатов. И не дешевле чем за 5 млн. долларов.
У США тоже хватало своих проблем. Не прошло и двух лет после окончания жесточайшей гражданской войны, победившие северяне истово перераспределяют богатство плодородных земель побежденного Юга. Подходит к завершению строительство первой трансконтинентальной железной дороги, которая наконец-то соединит побережья Атлантического и Тихого океанов. Пока в Белом доме обсуждают тему русских северных территорий, русские времени даром не теряют: они подготавливают американское общественное мнение в пользу покупки Америкой Аляски.
Американцы не устояли под русским прессингом: 18 марта 1867–го заключен договор о продаже Россией Аляски и Алеутских островов США за 7,2 миллиона долларов. В 1896–м на Аляске было обнаружено золото, и уже в первый год золотой лихорадки ''презренного металла'' добыто на 10 миллионов долларов. В общей сложности намытого на Аляске золота оказалось приблизительно в 2500 раз больше, чем было затрачено на ее покупку.

 

УВЯЗШИЙ ПО ДОРОГЕ В ИНДИЮ

Не был ли значительной глупостью русский поход Наполеона? Да и вообще: великий диктатор повел свою великую армию в Россию - для чего? Неужели он был уверен в благополучном для себя исходе кампании 1812 года?
В западной историографии принято считать, что Бонапарт стремился избавить русский народ от гнета восточной деспотии. Так сказать, подарить рабам свободу. Правда при этом забыл спросить рабов: а хотят ли они освобождения? Они, «рабы», действительно освободили свою страну – от французов. Лев Толстой пришел к выводу о том, что именно Наполеон помог русским ощутить себя полноценной и великой нацией. Еще бы: разгуливать по улицам Парижа и тыкать ленивым гарсонам: «Быстро, быстро!»
Еще Толстой заметил, что Наполеон по-настоящему «уперся» в две страны: Россию и Испанию. Главным «стержнем», позволяющим двум народам оказывать сопротивление оккупантам, Толстой считал религиозность. Сталин, кстати, был начитанным человеком – и в годы Второй Мировой дал послабление Церкви, как бы поощряя веру. Он фактически допустил религиозность. Впрочем, тогда, в середине прошлого века, коммунистическая идеология вполне заменяла религию, и комиссары воевали получше капелланов… Наполеон не был религиозным человеком, тем не менее ему долгие годы сопутствовала удача. В России она ему изменила. В России что-то не заладилось. Виноваты русские морозы и бездорожье? Чтобы понять где пряталась «ловушка» для блистательного француза, надо обозреть факты.
1796 год. Первая военная кампания молодого Бонапарта. Северная Италия. Наполеон впервые в военной истории отдает приказание стрелять из пушек по гражданской толпе. Прямо на городской улице! Новация в военной практике была воспринята как шок. Мир понял, что пришел подлинный революционер, раздвигающий этические рамки. Как это не звучит кощунственно, многие были в восторге. Главное кредо Наполеона-воителя: «Война должна себя кормить»! То есть каждый солдат обязан взять у поверженного неприятеля все что он считает нужным. В сущности, это установки феодальной войны, откат в средневековье, однако сочетание узаконенного террора с прагматической настроенностью на грабеж долгие годы приносило значительные плоды. И на Россию французы шли в надежде разбогатеть от грабежа.
Тогда, в 1796-м, Суворов сказал про молодого Бонапарта: «Далеко шагает, пора унять молодца!» И он правда унял, разбив две французские армии - при Требии и Нови. Приблизительно в это время Наполеон ввел в оборот словосочетание «пушечное мясо». А потом взял реванш при Аустерлице. Разбит был Кутузов…
1798 год, Египетская экспедиция. Осада Яффы. После сдачи крепости (тому послужила гарантия безопасности со стороны французов) Наполеон приказывает расстрелять 4000 ее защитников. Наполеон уже тогда ввел в закон определение: «террор – орудие войны».
У Наполеона был значительный экономический базис во внутренней политике. Французская революция (французы кстати не называют ее «великой») породила массу новых землевладельцев, не желающих очередного передела собственности сопровождающейся стрижкой голов на гильотине. Они жаждали сильной полицейской власти. Наполеон ее создал. Впрочем Наполеон говорил: «Народ с такой же поспешностью бежал бы вокруг меня, если бы меня вели на эшафот…»
Во Франции Наполеон строил «свою» демократию. 4 нивоза (25 декабря) 1799 года. Плебисцит – голосуется новая конституция, и одним из трех «консулов» (в должности «первого консула») голосуется Бонапарт. Армия голосует строем – поротно и целыми полками. 27 Нивоза Наполеон закрывает 60 французских газет из 73. Оставшиеся газеты отданы под надзор министра полиции.
В стране царила жуткая преступность, с наступление темноты на улицах Парижа лучше было не появляться. С разбоем первый консул справился за полгода. В плен не брали – разбойников казнили на месте. Казнили так же скупщиков краденого и укрывателей бандитов. Народ был доволен столь жестким методом борьбы с преступностью.
В 1799 году Наполеон затевает дипломатические игры с Россией. Императору Павлу дано знать, что Франция готова безвозмездно вернуть всех русских пленных, оставшихся после разгрома корпуса генерала Корсакова. Так же предложено заключить военный союз (официально Россия и Франция в состоянии войны). Но в том же году Павла убивают. Когда наполеон получил об этом сообщение, он воскликнул: «Англичане промахнулись по мне в Париже третьего нивоза… но они попали по мне в Петербурге!»   
…Испания, восстание в Мадриде. Мюрат приказывает в упор расстреливать толпу. По сути французы сами породили фанатичное сопротивление испанцев. Да, некоторые народы террором можно было подавить. Испанцы оказались не из таковых. Пример. Французы вступают в испанскую деревню. Она пуста, при запасах съестного лишь женщина с ребенком. Офицер спрашивает, не отравлена ли еда. Женщина утверждает, что нет. Офицер приказывает ей отведать самой и накормить ребенка. Она ест и кормит дитя. После них едят и французы. Через некоторое время женщина и ребенок умирают. Вслед за ними гибнут французы…
В начале оккупации численность французских войск в Испании составляла 100 тысяч. Вскоре пришлось прислать еще 150 тысяч, ибо костер «Гверильи» («маленькой войны») разрастался. Сарагоса сдерживала осаду французов несколько месяцев. 27 января 1809 года войска маршала Ланка берут внешние укрепления, но внутри города каждый дом превращается в маленькую крепость. Такого в военной истории еще не было: взятый город… не сдается! Резня внутри Сарагосы длилась три недели. Солдаты Ланка убивали женщин и детей – потому что женщины и дети убивали французов… Наполеон называл испанцев «нищими канальями» и не считал, что в Испании идет война. Так, обыкновенная «зачистка», ликвидация разрозненных банд. Тем не менее во время «русского похода» Франция держала в Испании в два раза больше войск, нежели в России.
Про русских Бонапарт думал в несколько ином ключе: он считал, что русские настолько бездарны, что у них нет ни одного толкового полководца кроме Багратиона. Но зачем ему нужно было захватывать страну варваров?
Еще в 1809 году Наполеон пленил Папу. Перед «русским походом» император приказал перевезти Папу в Фонтенбло – с почетным конвоем. Рим Наполеон подарил своему новорожденному сыну.
Хитроватый Талейран говорил: «Русский государь цивилизован, а русский народ дик. Французский государь не цивилизован, а народ Франции цивилизован. Нужно, чтобы русский государь и французский народ вступили в союз…»
Цель «русского похода» Наполеон выразил в разговоре с Нарбонном: «Александр Македонский достиг Ганга, отправившись от такого же далекого пункта как Москва. Предположите, что Москва взята… разве невозможен доступ к Гангу для армии французов?»
Итак – через русские просторы – в Индию, как Александр Великий? Зачем? Индией владели англичане. Возможно, именно в англичанах Наполеон видел главного противника?
Перед всякой военной операцией Бонапарт задавал себе два вопроса. Первый: самостоятелен ли полководец противника в своих действиях? Второй: силен ли он вообще? Как видно, перед «русской кампанией» на оба вопроса он ответил положительно.
Смоленск мог стать первым местом зимовки. Когда Смоленск был взят, Наполеон бросил саблю на стол и сказал: «Кампания 1812 года окончена». Не давало покоя Наполеону одно: не было генерального сражения. И французы пошли дальше…
Бородино. В районе села Семеновского, увидев горы трупов (в основном русских), Наполеон впервые за время кампании-1812 впал в апатию. Он даже не отвечал на настоятельные вопросы, он был нерешителен.
…Кремль, вид горящей Москвы. Император бледен и молчалив. И вдруг он произносит: «Какое страшное зрелище! Это они сами поджигают… Какие люди! Это – скифы…»
Про поражение от русских Наполеон говорил, что «если бы не необъятные пространства, если бы не пожар Москвы, если бы не долгая стоянка в Москве…»
Изначально французы держали себя в России толерантно: попытки мародерства и грабежа пресекались. «Подсуропили» пруссаки. Они, воюя на стороне Наполеона, безжалостно убивали русских и грабили всё и свя. Собственно, немцы просто следовали «наполеоновской доктрине». Едва Франция проиграла кампанию, Пруссия перешла на сторону русских. Кроме пруссаков, самыми «грабительскими» народами были баварцы, рейнские немцы и хорваты. Справедливости ради надо заметить, что довольствие у перечисленных народов было гораздо ниже, чем у французов.
Русскому народу было не очень понятно, с кем он воюет. Вначале, в 1807 году с церковных амвонов наполеон был провозглашен как «предтеча антихриста». Позже, после политических лобзаний Бонапарта с Александром Романовым на Тильзитском плоту, он был назван «союзником русской короны». Наполеон дарит царю звезду Почетного легиона, тот вешает на Наполеона ленту Андрея Первозванного… После – опять «предтеча»… Впору задуматься. Встать на свою сторону, в стороне от правителей. Однако этого не случилось.
Наполеон не стремился уничтожить в оккупированной России крепостное право. Он не решился поднять в России крестьянское восстание против дворян, наоборот, приказывал подавлять жестоким образом крестьянские волнения в Литве. Эдуард Трио свидетельствует: «Он думал поднять казанских татар. Он приказал изучить восстание пугачевских казаков, у него было сознание существования Украины, он думал о Мазепе…»
«Наполеон не без боязни остановился перед грозной тайной степей… Он был не творцом революций, но их усмирителем. Он остался императором…»
Манифест Александра Романова о победе над Наполеоном был великоречив. Только о народе там было сказано только это: «Крестьяне, верный нам народ, да получит мзду свою от Бога…»

 

 
 


ГЕРМАНИЯ В СТЕПЯХ РОССИИ

Город Маркс украшают три памятника основателю оригинального учения о капитале и прибавочной стоимости. Есть так же две стелы на въездах в этот премилый городок, которые так же изображают некогда знаменитый профиль. Я провел маленький социологический опрос у одного марксова изваяния; спрашивал только у детей: “Кто это?” (может, стоило попытать и взрослых?). Половина респондентов честно призналась, что не знает. Вторая половина разделилась так: три четверти из них уверенно сказали, что это Ленин. А четверть утверждала, что передо мной... дедушка Мороз.
История города Маркс поучительна. Его основали натуральные немцы, приехавшие из Германии и Австрии, а изначально он именовался Екетериненштадт, по-немецки - Katarinenstadt. Вербовщиком немцев был приближенный царицы граф Ребиндер и наемные “зазывалы” Де Боссе, Ля Роше и выходец из Голландии барон Борегардт де Кано. Последний и стал основоположником будущего города-колонии Екатериненштадта. Барона де Кано в городе не почитают; есть сведения, что он на заселении Поволжья немцами сколотил себе порядочный капитал. В общем, жулик был еще тот. Впрочем сей факт не помешал переименованию города во время I Мировой в Баронск. Имя “Баронск” просуществовало недолго, при советской власти город получил имя известного германского еврея, чьи памятники ныне так распространены в городе.
В чем была суть “кидалова”: зазывалы сулили райские кущи, но на самом деле немцев поселили в саратовском Заволжье, доселе необитаемом. Зимой здесь земля вымерзала, летом хилые речки пересыхали от жарких степных ветров. И, что самое главное, здесь хозяйничали банды диких кочевников, которых называли “киргиз-кайсаками”. Однажды несколько семей, решивших убежать на родину и заночевавших на и на одном из волжских островов были вырезаны разбойниками. И по сей день этот клочок земли называют “островом смерти”. В 1774 году в Екатериненштадт нагрянула дружина Пугачева. Вывезли хлеб из амбаров, соль, оружие, угнали два табуна лошадей.
Главным украшением старого Екатериненштадта было позолоченное изваяние Екатерины. Немцы по любому были ей благодарны — потому что землячка подарила главное: свободу действий. Своим трудом и упорством колонисты все-таки обжили неприютный край. В Екатеринштадте были построены три кирхи: лютеранская, католическая, реформатская. Имелось великое множество торговых лавок, где торговали и колонисты, и русские. Путешественник Лебедской так описывал колонию поволжских немцев в середине XIX века: "Жители отменно отличаются против прочих в выращивании пшеницы и табаку... При некоторых домах сады с яблоневыми, грушевыми, сливовыми, вишневыми деревьями. Женщины сверх полевой работы прядут лен, посконь, шерсть, ткут холсты и сукна". Появились в городе свои “олигархи”: табачный - Штифф, хлебный - Сабельфельд, машиностроительный - Шеффер.
В общем, зажиточно существовали. Но советскую власть приняли лояльно, потому как в крови у немцев законопослушность. Во времена страшного поволжского голода 1921-го здесь, правда, было восстание против красных, отбиравших последний хлеб. Но предводительствовали повстанцами русские: Вакулин и Серов. Советская власть в лице Ленина сделала поволжским немцам великий подарок: здесь была создана Республика немцев Поволжья. При царе выходцы из Германии де-юре все же пребывали на ''собачьих правах''.

Весь Маркс в одной картинке.

Золотой век “русской Германии” был недолог. 26 августа 1941 года вышел правительственный указ о депортации немцев в Сибирь и Казахстан. Надо бы заметить, что насильственное переселение поволжских немцев — не ноу–хау советских властей. Первый указ о переселении немцев в Сибирь 13 декабря 1915 был подписан еще царем Николаем II. Но царский указ не выполнили, а войска НКВД осуществили уникальную операцию всего-то за 24 часа. Город опустел, школы и учреждения закрылись, в селах скот был брошен на произвол судьбы, на полях остались неубранные хлеба. И кто заселил уютный город и богатые деревни? Если сказать одним словом: “совки”. То есть, беженцы из оккупированных областей СССР. Они пришли в богатый край, оставалось только поддерживать веками отлаженный хозяйственный механизм.
...В Марксе мне посчастливилось познакомиться с удивительным человеком, Идой Робертовной Шеффер. Она — внучка знаменитого некогда фабриканта Ёхана Карла Шеффера, основавшего завод, который теперь называется "Волгодизельаппарат". Ида Робертовна сейчас живет в Москве. Но недавно она купила в Марксе часть дома, который когда-то принадлежал ее предкам. Все чаще она приезжает в милый сердцу Маркс и подолгу живет в местах своей юности.
В год депортации она была совсем юной девушкой, но помнит тогдашний Маркс как прекрасный и культурный город. Конечно, есть затаенная обида: теперь пришлось покупать то, что принадлежало предкам. Однако Ида Робертовна мыслит трезво: в нашей стране никто толком прав не имеет. Тем более что в домах Шефферов, да и вообще во всех довоенных домах города живут люди, которые ни в чем не виноваты... Ее дочь живет за кордоном, на Кипре. Зовет к себе. Однако внучка фабриканта Шеффера до странности привязана к Родине. Которая так ее предала...
...В 41-м их выслали в Новосибирскую область, в далекую деревню. Отца отправили в концлагерь, а мама до смерти говорила: “Кроме стола и кровати ничего у нас в жизни не будет...” Выехать из Сибири дозволили лишь в 1953-м году. Ида Робертовна гордится своим мужем, морским офицером, русским. Он был отважен и взял ее в жены несмотря на то, что дочь репрессированного немца лишала его возможности служебной карьеры. Он тоже гордился тем, что его жена — чистокровная немка. Те из нынешних Марксовцев, кто не знает Иду Робертовну, с восторгом ей рассказывают: “А вы знаете, что здесь когда-то жили немцы!..” И многим стыдно за то, что произошло в начале 1990–х.
Очень долго власти боялись, что вернувшиеся на свою родину немцы породят беспорядки. И не зря: беспорядки действительно были. Немцы, в отличие от других народов, подвергшихся депортации, вели себя мирно. В Сибири и Средней Азии они создали общество “Heimat” (“Родина”), которое как раз занялось проблемой возвращения немцев в Поволжье. Родилась даже идея восстановления Поволжской республики немцев. И тут - началось! В Марксе и селах люди стали собираться на многотысячные митинги. С лозунгами: “Оккупанты - вон!”, “Фашист не пройдет!” и т.д. “Совки” перепугались не на шутку. Они были убеждены том, что немцы их прогонят...
Ограничились не политической, а “национально-культурной” автономией. И ее центром стал Российско-Немецкий дом, основанный в Марксе. Председателем его правления является русский человек, Валерий Анатольевич Исаев. Его часто спрашивают: “Какое отношение вы имеете к немцам?” Он отшучивается: “Штирлица помните?..”
Несмотря на препоны, в середине 1990-х население Марксовского района на 20% составляли вернувшиеся немцы. Это может показаться странным, но далеко не все рвались в Германию; как ни крути, почти 200 лет в Поволжье — достаточный срок, чтобы истинной Родиной считать именно Россию. Очень многие, покрутившись в Европе, вернулись в Маркс. Там вполне можно существовать на социальные пособия, даже не работая. Но ведь — стыдно... К тому же “поволжский немец” в Германии — синоним “пьяницы” и “тунеядца”. Сейчас процент немцев в Марксовском районе снизился до 7, причем большинство немцев перемешались с русскими и другими народами, населившими благодатный край. На германские деньги был даже построен поселок “Степное”. Только жизнь там плохая: работы нет.
...Марксовский район дал стране всего одного героя Советского Союза, Владимира Венцова. На самом деле он — коренной поволжский немец Вольдемар Венцель. Для того, чтобы попасть на фронт, он подделал документы. Погиб русско-немецкий герой Венцель на Днепре в 1943-м, геройски отбивая со своим пулеметным взводом атаки фашистов. Правду о происхождении героя открыли через несколько десятков лет после той страшной войны. Но сколько еще правды сокрыто во тьме нашей истории...
…Треть старого дома на улице Коммунистической — последнее пристанище Карла Рудольфовича Сейба. Он купил это жилье, для того, чтобы быть свободным.
Как чистокровного немца, его с удовольствием приняла Германия. Дали квартирку в лагере под городом Штукарт, в предгорьях Альп. Прекрасное место, лагерь для репатриантов из России — чистый, ухоженный. Пенсию положили приличную: 522 евро. Но “протянул” там дядюшка Карл всего-то 11 месяцев.
; ...Тоска одолела. Никто толком там, за кордоном ни с кем не общается, ну, разве что старики изредка в картишки перекинутся. А основное занятие: сидеть у окошка и глядеть на ухоженные газоны. Как обезьяна в клетке... К тому же климат там влажный, дожди зарядят на неделю — и тоска. Другое дело — благотворный степной ветер!.. Ходил в город, а он как вымер. Дома вроде бы обжитые на вид. Однако — пусто... Те старики, кого на улицах встречал, говорили, что все работают, потому днем никого не увидишь. Да и кого видеть-то?
В общем плюнул Карл Рудольфович на всю эту благодать и вернулся на Родину. Здесь люди открытые. Да: грязнее, беднее, социальной поддержки не чувствуешь. Однако, душевно как-то. Те русские старики, которых дядя Карл знает, за него грудью встанут. И в любое время суток примут и выслушают.
А вот жена, Гильда Яковлевна, осталась в Германии. Там же две дочери и сын. Сын пробился дальше всех: он квалифицированный сварщик и зарабатывает больше трех тысяч евро в месяц. Большинство-то поволжских немцев там, в Германии бездельничают, на социальные деньги живут. Дядюшке Карлу за них было стыдно, она сам привык все время трудиться. Может и остался бы с женой, но там стариков слишком уж уважают, на работу не берут. Тем более что дядюшка Карл в Сибири потерял в общей сложности шесть пальцев на руках. А руки-то все равно на работу налажены. И еще один момент его в Германии коробил. Все что ему предоставили там, в Германии — временная помощь. Квартира — государственная, а земли не дают и не дадут.
А он всю жизнь мечтал о своем доме. В Марксе у него хоть и часть дома, но — своя. И клочок земли есть, тоже свой. На нем дядюшка Карл огород разбил. Изначально дядюшка Карл хотел купить дом в родном селе Георгиевка, во времена его юности оно называлось Клярус. Но там не осталось ничего родного, все перестроили. Да еще и пьяных он там много приметил, известно ведь, что в деревнях, где колхозы развалены, народ опустился. Остановился дядюшка Карл на Марксе: он почти не изменился со времен, когда еще назывался Екатериненштадтом.
Марксовские друзья дядюшку Карла искренне не понимают. Они бы с удовольствием эту вечную русскую необходимость борьбы за свое существование променяли на германскую халяву. Устали они от всех этих монетизаций, ваучеризаций, перестроек и прочих административных восторгов.
 Хотя в глубине души гордятся, что с таким человеком на короткой ноге. Говорят: “Наш дядя Карл - человечище!”
История жизни Карла Рудольфовича Сейба — наглядное свидетельство трагедии целого народа. Изначально ему повезло: Карл родился в Республике немцев Поволжья, образовании, в котором люди жили лучше, чем в Германии времен Гитлера. Поволжские немцы были зажиточней соседей других национальностей. В 1941-м Карлу Сейбу стукнуло 16. Он уже закончил семь классов и пошел в колхоз, в помощники тракториста. Тут и грянул препоганый указ Сталина о депортации поволжских немцев в Сибирь и Казахстан. Войска НКВД заходили в села, приказывали населению с вещами спускаться к Волге, там грузили в баржи — и на железнодорожную станцию. Дома оставалась голодная скотина, нескошенные хлеба, обезумевшие собаки...
“Теплушками”, через Казахстан их везли на Восток. Часть отправляли в Красноярский край, часть на Алтай. Охранники не зверствовали, они даже жалели “советских немцев”. Но таков был приказ, а приказы, как известно, не обсуждаются. Да и в алтайской деревне, куда семью Сейб определили на жительство, отнеслись к немцам по-доброму. Карл в колхоз устроился, там с напарницей, молоденькой девчонкой Катей Мосоловой, работал на тракторе.
Но на земле потрудиться довелось только одну посевную страду. В начале июня 42-го Карла, да и других немецких юношей забрали на “трудфронт”. Они попали в городок Осинники, и определили их работать на шахте. Жили на окраине города, в бараке, а на работу ходили пешком. Нельзя сказать, что работа была легкая, но ведь они знали, что на фронте тяжелее, а потому, скрепив зубы, грузили да катали вагонетки с углем. Многие, в том числе и Карл, писали в военкомат заявления, с просьбой взять в Красную армию добровольцем. Начальники заявления рвали: приказа из центра призывать этнических немцев не было.
Однажды Карл проспал. Он бежал до шахты что есть силы, но к началу смены опоздал. На двадцать минут. По закону военного времени эти минуты обошлись дорого: Карлу Сейбу за невыход на работу (читай: саботаж) особая “тройка” назначила наказание: шесть лет лагерей. Сидел на зоне в Новокузнецке, там же работал, тоже на шахте. Поскольку трудился Карл отменно, выпустили его досрочно, 12 сентября 45-го.
Карлу повезло. А вот отцу и старшему брату Александру — нет. Они были отправлены на Восток Сибири, на строительство железной дороги. Там они сгинули еще в 42-м, и неизвестно, где их могилы. Хорошо, что на Алтае с матерью оставались младшие: Рихард, Лейо и Эмма. Им, как и Карлу, посчастливилось выжить.
После зоны Карла отправили трудиться на подсобное хозяйство шахты, под Новокузнецк. Там им определили для жительство фанерные домики на пустыре и даже выдали запас продуктов. Они, молодые ребята, прошедшие ГУЛАГ, изничтожили сухой паек за неделю. Просто-напросто они изголодались настолько, что банка американской тушенки была для них сказочным деликатесом. Уполномоченный из органов им сказал: “Вы, фашисты, этого заслужили. Теперь поголодайте, как наши на передовой...” Сначала питались остатками овощей с огородов, а, когда пришла зима, навалился такой голод, какой даже на зоне был невообразим. Но повезло: в одном из заброшенных сараев их собрат нашел склад картошки. Она уже сгнила, но среди поселенцев был старик, дядюшка Людвиг, который на воле был агрономом. Он не только научил перерабатывать гнилье так, чтобы оно съедобным стало, но и набрал клубни, которые еще можно было прорастить весной. Еще он показал, как перерабатывать семена конопли, которой на пустырях росло вдоволь, и варить из них кашу.
На второй год поселенцы засадили картошкой значительные площади. Едва собрались выкопать урожай и устроить маленький праздник “картофельфест”, их забрали из картонных бараков и перевезли в Горную Шорию; там нужны были рабочие на разрабатываемом руднике. Жили в палатках, в лесу, зато кормили — вдоволь. И дозволили вольности. Там-то Карл и сошелся с такой же как он поселенкой, Эльзой. Очень скоро они расписались, у них родилась дочь и молодой семье выделили половину комнаты в бараке. Принято было давать одну комнату на две семьи. С тех пор жизнь с каждым годом становилась все вольготнее.
В 56-м супругам Сейб даже дали паспорта и разрешили уехать на Алтай, к родным. Оттуда они подались в Казахстан, в Талды-Курганскую область, в откормсовхоз. Прожить в Среднеазиатской степи довелось восемнадцать лет (пальцы дядюшка Карл потерял там — несчастный случай), и в Казахстане они подняли пятерых своих детей. После они снова вернулись на Алтай, и там прожили до 89-го года, когда поволжским немцам наконец разрешили вернуться на Родину, в Саратовскую область. Принимала немцев и Германия, однако многих — в особенности стариков — тянуло сюда. Здесь их встретили митингами и пикетами. Дядюшка Карл зла не держит: они же не виноваты, что их, беженцев из разоренных Украины и Беларуси, заселили сюда. За полвека они здесь корни пустили, их дети тоже считают Поволжье своей Родиной.
Первым делом дядюшка Карл посетил родное село Клярус. Насчитал там 46 домов. Когда их угоняли в 41–м, домов было 442. Нынешние поселенцы Кляруса-Георгиевки рассказали, что, когда их сюда завезли, во дворах ревела голодная скотина, а в некоторых домах они находили трупы стариков. Домов мало осталось потому что самые плохие строения пошли на дрова.
Дядюшка Карл не считает себя обиженным тогдашней властью. Так сложились обстоятельства: Германия воевала с Россией и русские немцы представлялись советской власти врагами. С другой стороны, сколько невиновных русских, украинцев, белорусов, кавказцев Карл встречал в тюрьме и не поселении! Лес рубят — щепки летят...



ЗАХОТЕЛИ ДИКТАТУРЫ И СВОБОД

В 1818 году юный гвардейский офицер Павел Пестель встретился с 72–летним генералом Петром Паленом, руководителем дворцового переворота 11 марта 1801–го, окончившегося убийством императора Павла I и возведением на престол Александра I. Пален, удаленный в отставку и живший в своем имении под Митавой, дал Пестелю совет: "Молодой человек! Если вы хотите что-нибудь сделать путем тайного общества, то это глупость. Потому что, если вас двенадцать, то двенадцатый неизменно будет предателем! У меня есть опыт, и я знаю свет и людей".
Некоторые исследователи истории восстания декабристов (а об этом событии написаны горы книг) утверждают, что устав "Союза Благоденствия" списан с устава немецкого "Тугендбунда". Но вернее всего истоки политических идей декабристов надо искать в политических идеях европейского масонства и в идеях Великой французской революции, которые снова нас приводят к масонским идеям о всеобщем братстве, равенстве и свободе, утверждаемых, как правило, через кровь.
''Масоны и декабристы, — писал Николай Бердяев, — подготовляют появление русской интеллигенции XIX века, которую на западе плохо понимают, смешивая с тем, что там называют intelectuels. Но сами масоны и декабристы, родовитые русские дворяне, не были еще типичными интеллигентами и имели лишь некоторые черты, предваряющие явление интеллигенции". По крайней мере, декабристы в наших глазах — светлые личности, и в этом заслуга не только советской пропаганды.
Французский посол Ланжероне в тайной депеше от 1820 года сообщал из Санкт-Петербурга в Париж: "…вся молодежь, и главным образом офицерская, насыщена и пропитана либеральными доктринами. Больше всего ее пленяют самые крайние теории: в Гвардии нет офицера, который бы не читал, и не перечитывал бы труды Бенжамена Костана, и не верил бы, что он их понимает". Спустя семь месяцев заместитель французского посла граф Габриак докладывал своему правительству: "Несомненно, что у многих гвардейских офицеров головы набиты либеральными идеями настолько крайними, насколько эти офицеры малообразованны. Они живут вдали от всех осложнений либерализма: они ценят тон и форму военного командования заграничных армий, но они находят их невыносимыми у них самих".
"В русской гвардии, — утверждал в 1822 году заместитель французского посла граф Буальконт, — сумасбродство и злословие дошли до того, что один генерал недавно нам сказал: "Иногда думается, что только не хватает главаря, чтобы начался мятеж. В прошлом месяце в гвардии открыто распевалась пародия на известный мотив "Я долго скитался по свету", которая содержала в себе самые преступные выпады по адресу Его Величества лично, и на Его поездки и конгрессы: эта пародия распевалась многими офицерами. Затем, то, что произошло в собрании молодых гвардейских офицеров, показывает так ярко дух, царящий среди них, что нельзя об этом не донести".
Так же в Париж передавались сведения о том, что де на тайном собрании 50 русских офицеров закончили его тем, что, вставши из-за стола, проходили по очереди мимо портрета Императора и отпускали по его адресу ругательства. "Их боевое отрицание, — писал граф Толь в книге "Масонское действо" — было направлено одновременно против церкви и против самодержавия. В кружках декабристов всюду настольными книгами были французские классики по политике и философии и все иностранные политические сочинения, которые были усвоены французами. Так же, как французской политической литературой, декабристы интересовались французской философией. Под давлением этой философии из них немногие сохранили религиозность, большинство отрицательно относилось к христианству и особенно к его обрядам, а некоторые доходили до атеизма в духе этого времени".
Одно время Пестель был членом масонской ложи "Соединенных друзей". Уже на первом заседании во время чтения устава Союза Спасения он читал введение к нему, в котором описывалось "блаженство республиканской Франции во время управления Кровавого Комитета". Здесь уж совсем недалеко было допетрить до идеи цареубийства.
Павел (Пауль) Пестель по происхождению был саксонцем. Его отец служил сибирским генерал-губернатором и прославился как бесчеловечный тиран. Существует злей анекдот, будто Пушкин за приятельским столом напрямую спросил у Пестеля: не родственник ли он сибирского злодея? Многие декабристы подозревали, что Пестель хочет стать после переворота диктатором, но понимали одновременно, что революция немыслима без вождя.
Свою "Русскую Правду" Пестель осмелился назвать "Верховной Российской грамотой, определяющей все перемены в государстве, последовать имеющие". Это была попытка, по выражению Матвея Муравьева, навязать России свои "писанные гипотезы", попытка одного человека предписать весь ход истории своей стране.
Идеи Пестеля не умерли. Его рассуждения о "беспощадном Временном правительстве", которое должно выкорчевать все старые, государственные и церковные учреждения, должно прикончить род царей пришлись очень кстати через столетие — это значит, они любовно культивировались. С "Русской Правды" Пестеля списан "Катехизис революционера" Нечаева. Последний в своем "Катехизисе" заявлял, что революционер обязан ''отрекаться от тупости толпы''. Такие явления как ложь, перехватывание чужих писем, подслушивание, слежка друг за другом, вымогательство, кража, грабительство, убийства — не должны смущать деятеля. Кто этого не понимает, того нельзя допускать к служению революции.
Кондратий Рылеев был членом масонской ложи "Пламенеющая звезда". По словам декабриста Булатова, однокашника Рылеева по корпусу, он был "рожден для заварки каш, но сам всегда оставался в стороне". Михаил Бестужев-Рюмин получил французское образование, ему было легче писать по-французски, чем по-русски. Восторженный, он многим казался придурковатым, хотя и нельзя было сказать, что он "решительно глуп".
А какие семейные основы! Отец обоих Муравьевых — помощник министра и воспитатель царя Александра I; отец Коновницына — военный министр; шурин князя Волконского — министр Двора; отец Муравьева-Апостола — посланник в Мадриде; дед Чернышева — фельдмаршал и один из виднейших советников Екатерины II. Молодой граф Бобринский, который почти примкнул к заговору, был внуком Екатерины II. Это была подлинная ''золотая молодежь'', мающаяся от того, что им уже и нечего желать.
Декабристы вроде бы хотели освободить крестьян — но на английский манер, без земли. Декабрист Николай Тургенев в своей книге "Россия и русские", изданной им в эмиграции в 1847 году (на французском языке), писал: "Я был очень опечален и поражен полным отсутствием среди добрых предначертаний, предложенных в статьях устава общества, главного на мой взгляд вопроса: освобождения крестьян". Никто из декабристов своих крестьян не освободил все только болтали об абстрактной свободе.
И над всем царствовало безбожное вранье. Александр Бестужев в день восстания бесстыдно лгал солдатам Московского полка: "Ребята! Вас обманывают: Государь не отказался от престола, он в цепях. Его Высочество шеф полка Михаил Павлович задержан за четыре станции и тоже в цепях". Сергей Муравьев в Василькове тоже врал о том, что Константина лишили трона. Михаил Бестужев-Рюмин говорил членам общества Соединенных Славян о том, что в Москве обществу преданы триста чиновников.
В решительный момент лидеры заговора не проявили той твердости духа, которую проявил Николай Павлович. Ни Рылеева, ни Якубовича на Сенатской на площади не оказалось. Якубович в день восстания смалодушничал: встретив Николая I, он попросил его нагнуться и прошептал на ухо: "Я был с ними и явился к Вам…". Якубович вызывался уговорить мятежников, но подойдя к восставшим, произнес: "Держитесь, вас сильно боятся". Сказав это, он растворился в безмолствующей толпе.
Николай I не хотел применять силу; когда его убеждали открыть огонь по восставшим, он отвечал: "Что же вы хотите, чтобы я в первый день моего царствования обагрил кровью моих подданных?"
Решительность проявил Петр Каховский: пуля отлитая им накануне, убила героя Отечественной войны Милорадовича. Командир лейб-гренадеров Штюрлер пытался уговорить гренадер, "но Каховский одним выстрелом прекратил его мольбы и речи". Кюхельбекер выстрелил в Михаила Павловича, но жизнь великого князя была спасена благодаря трем матросам, успевшим выбить пистолет из рук "Кюхли".
Не слишком благородно декабристы вели себя и во время следствия. Трубецкой, как вспоминал Николай I, сначала все отрицал, но, когда увидел проект манифеста, написанный его рукой, упал к ногам царя и молил его о пощаде. Трубецкой не явился на Сенатскую площадь и оставил войска без вождя. Полной откровенностью на допросах он купил себе помилование.
Николай I, обращаясь к арестованному кавалергарду Анненкову, произнес самую свою, пожалуй, крылатую фразу: "Судьбами народов хотели править. Взводом командовать не умеете".
Что касается Пестеля, то он заранее отрекся от всего героизма, приписываемого и ему, и всем заговорщикам. Он перечеркнул всю свою прошлую деятельность покаянным словом в письме генералу Левашеву: "Все узы и планы, которые меня связывали с Тайным Обществом, разорваны навсегда. Буду ли я жив или мертв, я от них отделен навсегда… Я не могу оправдаться перед Его Величеством. Я прошу лишь пощады… Пусть он соблаговолит проявить в мою пользу самое прекрасное право его царственного венца и, Бог мне свидетель, что мое существование будет посвящено возрождению и безграничной привязанности к Его священной персоне и Его Августейшей семье".
Арестанты содержались в Алексеевском равелине на свой счет, обеды брали из ресторана и могли при желании выходить вечером с унтер-офицером для прогулок. Начальник оказывал им самые неожиданные льготы. По рассказам стражи, Жуковский принимал взятки от арестованных и Завалишина; он водил его и Грибоедова в кондитерскую Лоредо на углу Адмиралтейской площади и Невского проспекта. Там, в маленькой комнате, примыкавшей к кондитерской, необычные посетители заказывали угощение, читали газеты, тут же Грибоедов играл на фортепиано. С разрешения того же Жуковского, Грибоедов бывал у Жандра и возвращался от него поздно ночью. Удавалось ему, находясь под арестом, переписываться с самым модным литератором того времени Фаддеем Булгариным, от которого он получал ответные письма, книги, газеты, журналы и через которого он сносился с хлопотавшими за него лицами.
"Бедная Россия! И повесить-то порядочно не умеют", — будто бы сказал Рылеев, когда на эшафоте оборвалась бечева. На самом деле разные свидетели трактуют этот трагический момент по–своему. По одним источникам, он воскликнул: "Подлецы, даже повесить не умеют". По другим, он проворчал: "И веревки порядочной в России нет…" Есть свидетельство, что последними словами Рылеева были: "Я счастлив, что дважды умираю за Отечество". В любом случае, мы восхищаемся стойкостью мученика режима, находящегося у последней черты.
Гибель декабристов потрясла общество, ибо это была казнь хоть и богатеньких раздолбаев, барчуков, живущих за счет своих рабов, но одновременно блестящих гвардейских офицеров, представителей славнейших дворянских родов. Средний возраст осужденных, кстати, составлял 27,4 года.
Интересна оценка декабристов, сделанная Федором Достоевским. Называя декабристов бунтующими барами, Достоевский пишет о бунте 14 декабря как о бессмысленном деле, которое не устояло бы и двух часов. В уста героя "Бесов", Шатова, Федор Михайлович вложил следующее высказывание: "Бьюсь об заклад, что декабристы непременно освободили бы тотчас народ, но непременно без земли, за что им тотчас русский народ непременно свернул бы головы".
И да: декабристы разбудили Герцена. Но какая падла… впрочем, вы и сами все знаете. Герцен, кстати, в своей статье "Русский заговор" рассуждал: "Их либерализм был слишком иноземен, чтобы быть популярным".
После смерти Николая I и вступления на престол Александра II, начавшего программу реформ, Михаил Бакунин, живший в эмиграции, написал брошюру "Народное дело: Романов, Пугачев или Пестель". Старый революционер, веривший в возможность "революции сверху", в трансформацию страны согласно воле правителя, призывал Александра II созвать Земский всенародный собор и на нем решить все русские дела, получить благословение народа на необходимые реформы.
По Бакунину, есть три возможных пути для народа: Романов, Пугачев или, если появится новый Пестель, то он. "Скажем правду, - писал Бакунин, - мы охотнее всего пошли бы за Романовым, если бы Романов мог и хотел превратиться из петербургского императора в царя земского". Весь вопрос, однако, хочет ли он быть русским земским царем Романовым, или Голштейн-Готорпским императором Петербургским… В первом случае, он один, ибо народ русский его еще признает, может совершить и окончить великую мирную революцию, не пролив ни одной капли славянской крови. Но если царь изменит России, Россия будет повергнута в кровавые бедствия.
 Бакунин спрашивает: какую форму примет тогда движение, кто станет во главе? Если Пугачев, то "дай Бог, чтобы в нем нашелся политический гений Пестеля, потому что без него он утопит Россию и, пожалуй, всю будущность России в крови. Если Пестель, то пусть будет он человеком народным, как Пугачев, иначе его не потерпит народ".



ПОТОМКИ ЖАНА-НЕУДАЧНИКА


Председатель колхоза “Звезда” Михаил Зыков твердо стоит на позиции, что никакого Жана не было. А все эти народные сказания и приблудившимся французишке — чушь и провокация.
Михаил Константинович настаивает, что действовать должна официальная версия, согласно которой “Жанвиль” - трансформированное название местной достопримечательности, растения жавинки. То есть, если по-русски, ежевики. Жавинка — белорусское словечко, в жанвильском языке вообще много слов белорусских, потому что Жанвиль на левом берегу реки Сож, а на правом — Белоруссия. Через деревню даже проходит “партизанская тропа”, по которой изредка возят товар хитроумные предприниматели, минуя таможню. Это в словах политиков у нас типа союз, на самом деле таможни никто отменять пока не собирается. А значит и контрабандисты как вид гомо сапиенс не вымрут.



Председатель Зыков имеет право на мнение. Дело в том, что на нем держится колхоз “Звезда”. В народе (в других деревнях) горячо убеждены в том, что колхоз в Жанвиле не только выжил, но и процветает только потому что эта деревня — самая далекая в районе и начальство забиралось в эдакую глушь слишком редко, чтобы отдавать дурацкие и деструктивные указы. В других-то деревнях колхозы давно развалились, в “Звезде” (Боже мой - невиданная роскошь!) даже зарплату дают регулярно. Деньгами, а не силосом или фуражом.
Зыков не согласен с народной молвой. Он знает, что из-за того, что Жанвиль далеко от больших начальников, люди здесь просты, доверчивы и незлопамятны. Но в остальном они такие же, как и все русские люди. То есть падкие на выпивку и любящие халяву и праздность. Главное — возбудить их витальную энергию и направить таковую в нужное русло. Секрет председателя прост:
- Иногда кажется, пьяных у нас много. Но пьяница всегда попадается на первом пути, и “выкладывает” все свои козыри. У нас ведь здесь нет пришлых, все местные, коренные. Только четверо белорусов-механизаторов, да они уже на наших девушках женились. Людям некуда идти кроме колхоза. Нет у нас другой работы. Главное — в том, какой руководитель. Нужно руководителю честно с людьми соотноситься и свою порядочность проявлять. И не залезать в чужой карман...
Зыков не лукавит. Все в Жанвиле действительно держится на нем. Он взаправду честно работает, к тому же Зыков приучил своих односельчан к мысли: во всем нужно надеяться на самих себя, не на какое-то знамение свыше. В колхозе каждый имеет свой имущественный пай и от того, как он трудится, зависит и его личное благосостояние, и будущее родной деревни. В понимании Михаила Константиновича каждый руководитель — королева в шахматной игре. А крестьяне — пешки. Королева не только атакует, маневрирует, но и защищает пешек, которых нужно и накормить, и организовать. А король — это деревня родная, которая на шахматной доске (пардон, в стране) есть самое дорогое. Беззащитная она, хотя и самая видная фигура.
Вот не дал в свое время Зыков технику растащить, теперь есть на чем работать. А большего Зыкову и не надо. И от политики председатель далек. Его насущная задача и план души — известкование почв. Чтобы урожаи поднять.
Ну, а ежевика... это ничего, что ее сейчас в окрестностях Жанвиля нет и в помине! По словам председателя, ягодный кустарник был до того момента, пока скотину не пускали в пойму реки, заливной луг был заказан. Теперь скотину некому стало сдерживать, вот она, сволочь, ежевику и потравила. Скучноватая версия, но по мнению председателя убедительная. Впрочем, по сути версия слаба. Кто не знает, что ежевика сплошь в колючках и никакая корова в кусты не сунется? Легенда не только “вкуснее” но и реалистичнее.
Она такова. Не все французишки в злополучную для них зиму 1812-го организованно драпали по Большой Смоленской дороге. Некоторые дефилировали окрестными проселками, считая, что при таких маневрах больше шансов спасти свою шкуру. Один из отрядов двигался по левому берегу Сожа и все никак не мог найти места для безопасной переправы: первые морозы слегка сковали реку и лед был слаб. Они торопились, ведь французики (ох, совсем иначе они вели себя в начале кампании, летом!) панически боялись русской зимы. До родины оставалось несколько тысяч лье, шансов и без того было немного.
У деревни Засожье они наткнулись на неразрушенный мост и возликовали. Отряд, собранный из растерявшихся вояк разных подразделений, торопился переправиться, поскольку по слухам их преследовал разьезд русских гусар. Капрал, едва поддерживающий в потерявших человеческий облик вояках дисциплину, отдал приказ идти на деревню Парадино, чтобы попытаться раздобыть еды, огня и еще немного теплой одежды. Но один солдатик вдруг психанул, остановился на мосту и закричал: “К чёрту Францию, к чёрту Бонапарта! Сдохну здесь, все равно не дойти...” Капрал пихнул несчастного ногой, грязно выругался — и плюнул: “А, сдыхай здесь, среди варваров! Эх, Жан, дерьмо, тряпка! Ты всегда был неудачником, Франции такие не нужны. Сгинь...” И Жан, весь в обмотках, в самодельных чунях, побрел назад — наугад. Через минуту он остановился, и посмотрел на удаляющийся отряд. В нем вспыхнуло желание броситься догонять своих, он даже сделал несколько шагов на Запад, но вспышка воли мгновенно погасла в Жане, он понурился и вновь побрел без цели и без смысла. Нет он не хотел умереть, он надеялся попасть в русский плен. Ну, что же: неудачник — значит так тому и быть...
Поэт-депутат А. Лукьянов (прославившийся некогда тем, что предал Горбачева и сел с ярлыком “ГКЧПиста” в тюрягу) побывал в Жанвиле и по результатам встречи с жанвильцами написал вдохновенную оду, художественно изображающую вышеозначенную версию. Оставим в стороне факт, что депутат не к народу приезжал, а к электорату, слова-то в стихе красивые: “Согрела, вымыла, одела, хмельного поднесла стакан. “Как звать тебя, солдатик смелый?” Он, промолчав, ответил: “Жан...” Никто не знает, кто и когда приютил жалкого француза. Даже имени этой женщины народная молва не сохранила. Поэтому оставим представления о произошедшем на откуп нашему воображению. В том-то и прелесть, что так как Вы представите себе, так оно и могло быть на самом деле. Здесь важно другое. Жан осел, его пригрела русская женщина, и возможно он пустил росток, из которого выросло генеалогическое древо. А дошел ли отряд, ведомый бравым капралом, до Франции, неизвестно.
Деревня Жанвиль небольшая, всего-то в ней 260 жителей, однако я насчитал в ней три кладбища! Председатель Зыков сей факт объяснил следующим образом: там, где деревня, раньше были семь разрозненных хуторов. Когда я заметил, что на одном из жанвильских кладбищ часть крестов явно католического типа и вообще памятники о-о-о-чень старые, председатель как-то завелся и нервически сказал: “Ни-ка-ких французов. Ежевика — и все тут”.
Супруга председателя Людмила Михайловна Зыкова — жанвильский библиотекарь. Вообще библиотека и Дом культуры, в котором она находится, - самое лучшее, что есть в Жанвиле. Это самое чистое, современное и ухоженное здание. Только Дом культуры называется Слободским. И сельский совет называется Слободским — потому что соседняя деревня именуется Слободой. Там нет колхоза, и нет почти населения, но, видно, слово “Жанвиль” (которое местные с французского все–таки переводят как “селение Жана”) сильно кому-то мозолило слух, вот его и решили замаскировать. Разве только не решились срубить улики: деревья в три обхвата, которым явно не меньше 200 лет. По всему видно, посажены они были человеческими руками: они стоят как в строю, ровненько.
Людмила Михайловна собрала в отдельный альбом историю деревни. Ее посыл тот же — ежевика, но в душе ей хочется верить... в красивое. Ведь французы, тужуры, лямуры — это ж так комильфо! И не будем здесь размусоливать о том, что де педерасты, адьюльтеры, гурманы и либералы есть явления галльские. Может потому так мужу и не нравится экзотическая версия. Не надо от красоты коченеть, надо работать. А то от созерцания прекрасного и до тунеядства рукой подать.
Историческая летопись свидетельствует о следующем. Сама деревня возникла где-то в 20-х годах прошлого века. До этого были здесь хутора, на которых хозяйничали паны. Панов прогнали — колхоз затеяли. Назвали “Красной звездой”. Это после, когда с коммунизмом покончили, первое слово сократили. “Звезда” — как-то политически нейтрально и даже таинственно. Может она быть и звездой героя, а может и рождественской. В войну немцы при отступлении сожгли полдеревни и угнали весь скот. Ганса или Фрица, рискнувшего повторить деяние Жана, не нашлось. Да в вряд ли получилось бы, ведь французы мелькнули ненадолго и как-то, что ли, гламурно, а германские парни за два года столько чувств к себе пробудили в простых русских крестьянских душах, что не приведи Господь. Только странно: почему и фрицы, и жаны у себя в Европах жируют, а страна, которая переломила им хребты, мечтает догнать хотя бы Португалию. Но это не наша тема.
В библиотеке Людмила Михайловна занимается с детишками старинным жанвильским промыслом: плетением из соломки. Здесь издревле делали бусы из соломы и соломенные “пауки”, своеобразные обрядовые украшения. Они похожи на морских ежей и подвешиваются к потолку. Правда учиться было не у кого, старожилы промысел забыли, вся их жизнь была отдана делу процветания колхоза. Искусство соломки пришлось осваивать по книгам и по чудом сохранившимся старинным образцам..
...Надо сказать, моя встреча с председателем Зыковым случилась в районном центре, на следующий день после моего посещения Жанвиля. Председатель пожелал приехать сам. Он очень жалел, что отсутствовал в Жанвиле вчера. Или ему было стыдно за вчерашнее. Дело в том, что мое посещение искренне напугало местных жителей, привыкших как видно во всем полагаться на председателя.
А накануне, в школе (которая все-таки называется Жанвильской) директор Людмила Владимировна Саханенкова напоила кофием, угостила хлебом с маслом и конфетами (больше меня за целый день нигде не приютили и не накормили), и рассказала, что очень ей не хочется, чтобы образование стало “автобусным”. Дело вот, в чем: новую и хорошую школу... съел грибок. Оказывается, ее (в отличие от Дома культуры) не построили заново, а попросту обложили старый сруб кирпичом. Вот этот сруб грибок и обуял. И теперь симпатичное здание зияет выбитыми окнами, а 17 жанвильских учеников получают образование в трех малюсеньких хатках, которые учителя отремонтировали своими силами. В другой деревне хорошее школьное здание, правда жизнь там плохая и учеников еще меньше, чем в Жанвиле. Вот у начальства районного мысль и зреет: Жанвильскую школу закрыть и возить учеников на автобусе в прекрасное (в ихнем понимании) далеко. Людмила Владимировна убеждена в том, что конец школы будет означать конец деревни. По этому вопросу она часто спорит с председателем Зыковым, который настаивает на том, что плохая школа Жанвилю не нужна. А новую для 17 детей строить нецелесообразно. Но школьный директор уверена, что не “Звезда” держит школу, а школа “Звезду”. Впрочем, когда-то по-марксистски (точнее по-гегелевски) нас учили, что жизнью движет дуализм.
Кстати Жанвильским именуется и местное почтовое отделение. Иногда путаница возникает, ведь и во Франции существует Жанвиль, целый город.



Жанвиль. Манечка.

...Старожил Мария Варфоломеевна Балобеева, в просторечии Манечка. Тяжелая у нее жизнь была, неспокойная. Конюхом была в колхозе, дояркой. Сына одна воспитывала, без мужика. Родилась в Жанвиле, училась в школе, которая не чета нынешней была — двухэтажная. Помнит, как панов согнали, от них и коровник остался, и молокозавод, и парк, и пруд. Не на пустом месте колхоз создавался, у панов тоже хозяйство завидное имелось. Помнит, как в войну для фрицев население “гужбу крутило” — молодые березки для чего-то заготавливали. А в школе немцы свой штаб устроили. И спасибо нынешнему председателю, что не оставляет стариков, помогает...
Рассказывает, рассказывает Манечка, поворачивается эдак в профиль - и... Господи-Боже, а профиль-то какой! Нос как у Сирано де Бержерака, подбородок выдающийся, вся такая сухонькая, да и голову гордо держит... Ну, чисто французская аристократка! Неужто предания не врут?! Вот было семь хуторов, так может один из панов на хуторе и являлся потомком того самого Жана. Ведь “Жанвиль” если быть лингвистически точным, — это не “деревня”, а “поместье Жана”. И никто толком не помнит, кто они были, эти паны. Не то поляки, не то... В общем я призадумался.
А после, бродя неприкаянный по разбросанному вольно Жанвилю, я стал приглядываться к лицам. И впрямь — что-то такое не вполне русское. Галльское, что ли...
...Ну, наверное легендарный Жан был неудачник и рохля. Но его потомки (ежели они действительно потомки) явно удались и вполне достойно исполняют свою роль на планете Земля. Сколько деревень загнулось, а Жанвиль держится, живет! Ведь по сути не важно, Жан ты, Джон, Ван или Ванюшка. Главное — верить, что ты нужен этой планете и от тебя лично зависит судьба мироздания.



В ОЖИДАНИИ РЕВИЗОРА

...Чиновники чурались меня как черти ладана. Некоторые ссылались на жуткую занятость, иные трусливо бежали, и только глава района (после того, как секретарша тщательно изучила мою корочку, а в купе и морду лица) любезно принял. От секретарши, я впервые и услышал о недавнем конфузе устюжан. Позже этой историей мне проели плешь.
Дело в том, что ровно за месяц до моего приезда в сей прелестный город здесь побывал некто, представившийся маститым корреспондентом. Интересовался разными вопросами, в том числе жизнью сельских производителей района, но в итоге так никуда не поехал, хотя транспорт ему предлагали. Он обещал лучшего руководителя хозяйства района “выдвинуть на Столыпинскую премию” и вообще намекал на тесные связи с власть имущими. Жил в гостинице на халяву, назанимал у чиновников много денег (говорил, что попридержался), а, когда свалил, никто почему-то не запомнил даже имени корреспондента, а так же названия издания, которое он представлял.
Теперь, видишь, выгодно представляться не ревизором (уж очень много развелось проверяющих организаций), а корреспондентом. Или, в крайнем случае, телевизионной звездой. Гоголь предвидел мнимый триумф представителей масс-медиа, вложив в уста Хлестакова слова о корреспонденте: “...пусть он их (чиновников - Г.М.) общелкают хорошенько... если кто попадет на зубок (корреспонденту - Г.М.), - берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит...”
Мне плевать на этого “Хлестакова-2”, но у меня-то проверяли ксиву чуть не на каждом шагу! Да еще спрашивали, “не я ли тот самый инкогнито”... Немногим погодя чиновники потеплели, так как поселился я в гостинице “Тараканья щель” за деньги, к тому же не только интересовался темами, но и выезжал в район. И не просил взаймы денег. “Тараканья щель” — историческое название гостиницы, зафиксированное даже в прозе Куприна, который здесь живал; теперь она именуется: “Мини-отель”. До революции она официально называлась “Гостиницей Орлова” (а в народе той самой “щелью” — видимо, не без основания) и в ней не самом деле в позапрошлом веке останавливался прототип Хлестакова.
Гостиница в конце прошлого века была брошена, первый этаж у нее сгорел, но честь и хвала современному предпринимателю Хореву, который из развалины сделал “конфетку”. Ни тараканов, ни даже мышей, которые автору в провинциальных гостиницах досаждают изрядно, здесь нет, даже иностранца здесь поселить по крайней мере не грех. Гостям из-за кордона конечно, наши комплексы неполноценности малоинтересны, но нам-то, русским людям, — какое удовольствие жить в той самой “Тараканьей щели”, в которой разыгрывался трагифарс со лжеревизором!
Вся эта история, когда начальство настолько перепугалось, что их наконец выведут на чистую воду, что готово было проходимца носить на руках, — не выдумка, а реальный исторический факт. В архивах сохранился запрос новгородского губернатора Денфера к устюженскому городничему Макшееву от 27 мая 1829 года (привожу документ в сокращении):

“Милостивый государь!
 Известясь честно, что приезжающий из Вологды на лошадях и в карете некто в партикулярном платье, с мальтийским знаком, проживает во вверенном Вам городе более пяти дней, о причине столь долгого нахождения, ниже того, к какому классу он принадлежит, никто из жителей и даже и сами Вы незнаете, почему необходимостию считаю иметь от Вас сведения по какому случаю он проживал...
С почтением имею честь быть Ваш покорный слуга Август Денфер”





Сомнение уже было в том, что мальтийский орден упразднен сразу после смерти Павла I. Ответ городского головы до нас не дошел, тем не менее известно еще кое–что. В Вологде в то время проживал дворянин Платон Волков, который от скуки жизни бросался в разные чудачества. Например, он мог одеться монашкой о податься на богомолье в женский монастырь. Есть версия, что “ревизора” в Устюжне мог разыграть именно он. Казус замяли: Городничий Иван Александрович Макшеев был участник войны 1812 года, к тому же его брат служил генерал-губернатором на Урале, в общем, всеобщая огласка могла стать серьезным препятствием на карьерном пути обоих.
Гоголь написал “Ревизора” с подачи Пушкина. Он просил поэта в письме: “Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию...” И Пушкин вспомнил случай, как его однажды в Нижнем приняли за ревизора. По-видимому, слухи о происшествии в Устюжне дошли-таки до Петербурга. Кстати, сам император Николай Павлович, присутствовавший на премьере “Ревизора”, обронил: “Ну, пьеска! Всем досталось, а мне — больше всех!”
Устюжна и сейчас отдалена от крупных городов на значительное расстояние, случайные люди здесь бывают редко, и как когда-то было сказано, “хоть скачи от города три года — ни до какого государства не доедешь”. В общем Устюжна — своеобразный маленький мирок, всячески себя оберегающий. Отсюда и конфузы.
Здесь была попытка придумать какое-нибудь праздничное действо, посвященное “Ревизору”, даже приглашали сатирика Измайлова, чтобы он эту затею продумал. Одна из местных чиновниц заметила, что менталитет города не таков, чтобы праздновать “Ревизора”. Народ в Устюжне добрый, но несколько консервативный, присматривающийся ко всему (и всем) новому с подозрительностью. Зато в городе прекрасна прижилась Поздеевская ярмарка, названная в честь устюженского купца и благотворителя Якова Поздеева. Но — ревизор...
В России есть города, ставшие прообразами Васюков и Глупова. Но с Хлестаковым и обитателями безымянного города история слишком непростая. Зарвавшийся мелкий чиновник Иван Хлестаков? Это приемлемо. А проворовавшиеся городничий, попечитель богоугодных заведений, почтмейстер, судья... Ведь народ не дурак, он будет проецировать тех на этих! Да и как вообще… как быть с нашей страной в глобальном смысле? Весь мир знает, что уровень коррупции в России – выше, чем в Мозамбике или в Колумбии. И в этой связи писать про сегодняшних чиновников как о честнейших и благороднейших людях? Или оговариваться, что ВВП все искоренил?
В пьесе к Хлестакову приходят устюженские купцы (ой, простите — просто городские купцы…) и жалуются на самого городничего! На поборы с его стороны, на хамство. Вот если бы ко мне в номера пришли современные предприниматели и подали жалобу на главу района... Да не самоубийцы они, ведь глава их после поедом съест, а корреспондента — к суду, за клевету. Будет похлеще, чем в “Ревизоре”, когда городничий кричал квартальному: “Запиши всех, кто только ходил бить челом на меня, и вот этих больше всего писак, писак, которые закручивали им просьбы!..”
Устюжан называли в старину “устюженскими остроголовиками” — за сообразительность. Городу от роду больше 750 лет и когда-то он назывался Железным Устюгом. Здесь, в окрестных болотах, добывалось “кричное” железо, и еще задолго до Тулы в Устюжне начали изготавливать огнестрельное оружие. Это теперь в районе остался лишь один кузнец, а при Петре Великом устюжане буквально выковали великую Российскую империю, ведь воевали шведа и турка в большинстве здешним оружием. Об этом можно было бы рассказать больше, да в музей меня не пустили, посчитав, как видно, очередным то ли “Хлестаковым”, то ли “Чичиковым”. Отказ мотивировали тем, что “кто вас знает, а икону чудотворную у нас сперли”. Икону, некогда спасшую город от польских интервентов, действительно украли. Но я здесь не при чем, клянусь.
Если идти от музея дальше, по улице Карла Маркса, можно увидеть другие не менее замечательные места: больницу, большую зону, называемую “Учреждение ОЕ 256/20, кладбище. На кладбище стоит действующая церковь Казанской Божьей матери, куда пускают всех, без различия имен, званий или намерений. Может быть, если б чудотворная икона была не в музее (который, впрочем, занимает духовное сооружение, собор Рождества Богородицы), а в действующей церкви, злодеи ее и не тронули бы. Недавно в музей после реставрации вернули другую местно-чтимую святыню, чудотворную икону “Рождество Богоматери”. Музейщики от греха запрятали ее в хранилище. Считай, посадили Богородицу в темницу. Жаль, ведь даже дети знают, что добрые чудеса в казематах не творятся...
...А ревизор (настоящий ревизор!) все ж таки настиг Устюжну. За день до моего отъезда в город прибыла комиссия, которая проинспектировала пилорамы, коих вокруг города насчитывается больше 20-ти. Половину из них ревизоры закрыли — либо потому что они расположены на берегу реки Мологи, в водоохранной зоне, либо оттого, что они действуют нелегально. Устюженские лесопромышленники в ужасе. Но я думаю вот, что: ежели вскоре эти выгодные объекты запилят снова, значит тому, кому положено, была уплачена мзда.
Чуть не двести лет прошло, а ничего у нас не поменялось. Как говаривал городничий (в пьесе, конечно, а не в жизни): “Ну, слава Богу! Деньги взял. Дело, кажется, теперь пойдет на лад...”



ВЕЛИЖСКИЙ КРЕСТ

А теперь — история мрачная, без оттенков иронии. Музей истории Велижа пестрит нерусскими именами. Здание музея — своего рода мистическое место, ведь оно построено на месте разрушенного двухэтажного дома купчихи Мирки Аронсон (нынешние британские банкиры Аронсоны — из здешних велижских евреев). Этот дом, самый большой и богатый в Велиже, стал ареной событий, потрясших когда-то Россию и даже вдохновивших юного Михаила Лермонтова на написание драмы “Испанцы”.
...Когда в 1772 году Российская империя наряду с другим северо-западными городами вернула себе Велиж (за этот город Москва веками спорила с Речью Посполитой), наши вельможи искренне были удивлены, что попали в... рай.
Вокруг высокой старой синагоги, в тесном единении с нею, жило бойкое многотысячное еврейское население, деятельное, энергичное и трудовое, державшее в своих руках почти всю местную промышленность и торговлю. Столетия спокойного и благополучного пребывания под покровительством польских королей, их привилегии развили в них самодеятельность, и в конце XVIII столетия велижская еврейская община достигла наибольшего своего расцвета. Были среди евреев прекрасные кузнецы, булочники, портные, но главную роль играли купцы.
Лесное дело было целиком в руках евреев. Сплав на Ригу; почти весь мелочной торг, торговля красными товарами и питьем – все это было исключительно делом евреев. Центральная часть города, базар и примыкающие к нему улицы были застроены еврейскими домами и торговыми складами.





25 марта 1823 года, в праздник Благовещения, велижская блаженная по имени Анна Еремеева, к которой прислушивалось христианское население Велижа, объявила окружающим, что в первый день Светлого Христова Воскресения “одна христианская душа будет загублена евреями”. Действительно, 22 апреля, в первый день Пасхи, у жившего на окраинной Сибирской улице рядового местной инвалидной команды Емельяна Иванова пропал мальчик трех с половиной лет по имени Феодор. На третий день праздника к жене Емельяна, Агафье Ивановой, пришла неизвестная ей женщина и заявила, что мальчик находится в доме еврейки Мирки в погребе, откуда его еще можно взять живым; если же его не освободят, то он будет умерщвлен. Мать не пошла выручать сына, а отправилась в деревню Сентюры к Анне Еремеевой, которая в точности повторила ей слова неизвестной. Поиски пропавшего мальчика так и не начались, но 2 мая труп его был случайно найден в полуверсте от города на кочке в лесу, “чем-то в нескольких местах пронзенный”.
Стряпать дело не только в современной России умеют: 5 мая в доме Мирки Аронсон, где вместе с нею жил ее зять Шмерка Берлин, был произведен тщательный обыск, не давший ровным счетом никаких результатов. 15 декабря была арестована бывшая служанка Берлиных Прасковья Козловская. Два месяца ее показания шли вразрез с утверждениями других доказчиц, и только после целого ряда допросов все три христианки-обличительницы “утвердились” на единогласном показании, которое вкратце сводилось к следующему.
Хана Цетлин попросила некую Марью Терентьеву привести ей “хорошенького христианского мальчика”. Встретив на мосту солдатского сына Феодора Емельянова, Терентьева повела его в дом Цетлиных, где его приняла из ее рук служанка Максимова и отнесла к хозяйке в горницу, за что обе они “были напоены допьяна” и, кроме того, каждая получила по 2 рубля серебром. Вечером того же дня эти женщины отнесли мальчика в дом Шмерки Берлина к Мирке Аронсон, где было тогда “очень много евреев обоего пола”, за что также получили водки и по 2 рубля каждая. В понедельник мальчика понесли обратно к Хане Цетлин, во вторник утром обратно к Мирке, а вечером снова к Хане. В среду он весь день оставался в доме Цетлиных, а в четверг утром Терентьева снова отнесла его в дом Мирки, откуда его уже более никуда не выносили.
Кровь же, по показанию Терентьевой, нужна евреям по той причине, что тряпочкою, вымоченной в крови, “протирают глаза родившимся младенцам, потому что евреи родятся слепыми, а немного христианской крови евреи кладут в муку, из которой пекут мацу”.
Результатом всех этих “показаний” явилось то, что 44 человека были арестованы, закованы в кандалы и заключены в одиночные камеры. Независимо от этого в августе месяце 1826 года после всеподданнейшего доклада генерал-губернатора князя Хованского о ходе следственного дела последовало высочайшее повеление: “В страх и пример другим жидовские школы в Велиже запечатать впредь до повеления, не дозволяя служить ни в самых сих школах, ни при них”. Хованский приступил к решительному выселению евреев из окрестных селений в город без всяких послаблений.
Примерно в это время молодой император Николай Павлович совершал поездку на Юг России. 10 сентября царь имел дневку Велиже и делал смотр войскам. На обратном пути со смотра, при въезде на высокий деревянный мост через речку Велижку, он был встречен поджидавшей его группой представителей местного еврейского населения во главе с купцом Шмеркой Берлиным. Здесь же находились и почти все остальные евреи.
– Государь, помилуй! – раздалась общая мольба.
Один из евреев (по преданию, Нота Прудков) вскочил на подножку экипажа, держа в руках бумагу – жалобу на действия Хованского. Государь слегка отстранился, и бумагу принял сидевший рядом с ним начальник главного штаба барон Дибич. Сопровождавшие императора казаки оттеснили толпу просителей, и экипаж отправился далее. На Базарной площади у здания ратуши государь остановился. Здесь его ждало с хлебом-солью местное купечество, а также генерал-губернатор.
– Твои приятели меня только что атаковали! – улыбаясь, сказал государь, подавая руку князю.
Но в эту минуту к царю рванулась какая-то низкорослая, бедно одетая женщина. Это была Марья Терентьева.
– Батюшка, Государь! Услышь мольбу несчастной матери...
Она упала на колени, из глаз ее брызнули слезы. На голове у нее лежало сложенное вдвое прошение. Ее быстро окружили, подняли и арестовали.
В тот же день Дибич передал обе бумаги князю Хованскому. В октябре 1826-го из Витебска в Велиж прибыл чиновник для особых поручений при генерал-губернаторе – надворный советник Страхов. Комиссия едва только успела начать свои действия, как в ее распоряжении уже 22 ноября оказалась обвиняемая, добровольно признавшаяся в истязаниях и умерщвлении Феодора Емельянова.
Страхов приехал инкогнито и в течение шести недель скрывался от всех. Переодеваясь и гримируясь, часто бродил, смешиваясь с толпой, по базару, заходил в шинок Ханы Цетлин, фланировал по Школьной улице вокруг Большой синагоги, а по вечерам, сидя дома, усердно и внимательно изучал литературу. Душевное равновесие все больше и больше его покидало. В одиночных камерах, где он оставался по вечерам один на один с допрашиваемыми, раздавались громкие крики истязаемых, и нечеловеческие стоны далеко разносились вокруг, собирая под заколоченными окнами домов, превращенных в тюрьмы, толпы обезумевших от скорби евреев.
Пять лет подряд этот железный человек держал в своих руках судьбы многотысячного еврейского населения. Никто не знал, какая мысль сверлит его усохший, желтый, безволосый череп, какая загадка запечатлелась на тонких, крепко сжатых губах. Самые большие дома в центральной части города или стояли наглухо заколоченными, так как все жители их сидели под арестом, или были отведены под тюрьмы. Синагоги оставались запечатанными, а свитки Торы лежали в полиции под присмотром городовых. Количество тюрем росло с каждым днем, и ни один человек, вступая туда, не мог поручиться, что когда-нибудь снова вернется на волю
Один, в сопровождении своего огромного сенбернара, он иногда показывался на улице, дети, едва завидев его с криком бросались врассыпную. И через сотню лет после его смерти еврейские матери еще унимали своих плачущих малюток именем Страхова.
Кончилось все самоубийством этого человека, чья фамилия соответствовала его сущности.
 И еще четыре года прошло, прежде чем явился спаситель, коим оказался велижский помещик, адмирал Николай Семенович Мордвинов. Непосредственное вмешательство его сделалось возможным только с переходом всего следственного материала в Департамент духовных дел, председателем коего он состоял. В ноябре 1834 года дело перекочевало в Государственный Совет вместе с подробной запиской Мордвинова и по существу обвинения, и по поводу ценности добытых комиссией Страхова материалов. Сооруженное на лжи и человеческих страданиях здание с грохотом рухнуло.
Новость велижскими евреями была встречена как Откровение. Уже смеркалось, и многие, захватив свечи, зажгли их и понесли перед собой. Процессия торжественно двигалась по Духовской улице. Впереди шла бабушка Цирля, маленькая старушка в толстой ватной кофте, густо пропитанной дегтем, которым она торговала на базаре. Притоптывая и хлопая в ладоши, она кричала по-русски:
– Наш Бог! Наша школа! Наш Бог! Наша школа!
Для евреев настало счастливое время. Даже после Революции 1917 года оно не кончилось. Впрочем, и революция (по крайней мере в Велиже) — тоже дело рук евреев. Вот список велижских марксистов: Зарх, Рывкин, Ривкинсон, Брук, Израйлева, Купул. Велижский мебельщик Залман Ошерович Рывкин таки был известным деятелем революции: он контролировал эмигрантскую кассу большевиков и контактировал непосредственно с Лениным.
Велижу есть похвастаться и еще кое чем. Из здешних, как сейчас принято мягко говорить, “велижских мещан” произошел Михаил Фрадков.




Во время Второй Мировой город был оккупирован немцами больше двух лет. Все это время бои велись на подступах к Велижу, говорят, оборонял его очень талантливый германский вояка, и Сталин лично распорядился в сводках Велиж не упоминать. Во избежание позора. Для того, чтобы русские не пристреливались, немцы взорвали 10 церквей, костел, 8 синагог. Осталась в городе лишь одна церквушка Трех Святителей — потому что была самой невысокой.
С евреями вышло так. Их собрали в гетто, которое организовали в бывшем свинарнике. И 29 января 1942 года они были сожжены. Приблизительное число жертв составило около 1400 человек. На скорбном месте теперь стоит памятник.
Ныне о старине напоминает разве еврейское кладбище — оно на северо-восточной окраине города. Древние камни когда-то были частью линии обороны города и сильно повреждены. Тем не менее некоторые из них еще хранят надписи на иврите. Немцев под Велижем тоже полегло немало. Их постигла большая беда: с земли истерты даже места их захоронений. А еще, говорят, улица Энгельса выложена битым кирпичом велижских храмов и синагог вперемежку с останками фрицев.
Последняя официальная велижская еврейка (национальность была прописана в советском паспорте) Броня Брук умерла в 2000-м году. Она случайно спаслась из гетто.
Еще перед войной, предчувствуя (по присущему нации умению просчитывать) неладное, многие евреи смогли поменять фамилии и национальность. Как бы то ни было, официально сейчас евреев в Велиже нет.
Можно много интересного рассказать о современной истории Велижа. Как, например, приходили в начале 90-х прошлого века “генерал-губернаторы” уровня монстра Страхова и все разгоняли, громили да переустраивали. Результат налицо: край обеднел, надежды мало и молодежь мечтает только о том, чтобы уехать. Был и другой печальный опыт: приезжали москвичи и вальяжно заявляли, что легко поднимут в районе все, что лежит. Результат тот же: разваленные колхозы, брошенные поля и растерянные велижане.
Кстати историки утверждают, что название “Велиж” — русское. Когда-то река Западная Двина называлась Великой, в честь нее город и был назван. Поляки разве пришли — и все замутили...








САМЫЙ РУССКИЙ ИЗ ЛЮДЕЙ

Не так просто понять, как через такой живописный жанр как пейзаж можно передать национальный дух, но русским художникам это особенно удавалось — по крайней мере, не хуже, чем французам или англичанам. Полагаю, глубже всех в данную материю (из русских) проник Исаак Ильич Левитан. Каждый открывший для себя искусство Левитана делает это своеобразно, но мало кто задумывается о том, что по национальности он был вовсе не русским. В этом я вижу одну из граней величия нашей страны.
Мещанин Кейданского общества Ковенской губернии (ныне это Литва) Эльяшив-Лейб (Илья Абрамович) Левитан был сыном раввина. Он и сам обучался в раввинском училище, но бросил — и пошел служить кассиром на железной дороге. Работа была связана с переездами, а посему обитать уже обзаведшемуся семьей Левитану пришлось в разных пристанционных казенных квартирах. Несмотря на стабильность заработка, его не удовлетворяло положение мелкого чиновника, и он усиленно овладевал французским и немецким языками.
Когда по заказу русского правительства около Ковно французская компания строила железнодорожный мост через Неман, Левитана приняли на должность переводчика. Параллельно Илья Абрамович давал частные уроки купеческим недоумкам, но и это его не удовлетворяло. Левитан, будучи уверенным в своей планиде, решил с семьей перебрался в Москву.
Удача не пришла. Никакой постоянной должности он не получил, пришлось кое-как перебиваться частными уроками, околачивая пороги богатых еврейских домов. Семья ютилась в тесной маленькой квартирке, в получердачном этаже доходного дома на окраине Первопрестольной.  Дети не посещали школы, ибо отец был не в состоянии платить за учебу.
Как говорится, горе горькое по свету шлялось — и забрело в конуру к Левитанам: умерла супруга, Берта Моисеевна, и остался вдовец с четырьмя малыми детишками: Авелем, Исааком, Терезой и Эммой. Не прошло и двух лет — заболели брюшным тифом отец и один из сыновей, Исаак. Выздоровел один Исаак: отец скончался на больничной койке.
Когда Исаак вырос, никому не рассказывал о своем детстве. Лишь однажды он вскользь намекнул Марии Чеховой, сестре своего друга писателя Антона Чехова, что, будучи ребенком, безобразно бедствовал. За всю свою жизнь не проронил слова о детских годах, и брат Исаака Авель, а дожил он до глубокой старости. Авель тоже стал художником, но в нем не было и капли того гения, коим Господь наделил Исаака. Когда осенью 1873 года двенадцатилетний Левитан подал прошение в московскую Школу живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой и был принят, Авель там уже учился. Кстати, именно Школа оказывала материальную поддержку осиротевшим Левитанам. Однако, чтобы лучше представлять жизнь бедной еврейской семьи, стоит отвлечься на более общую тему.
Вступление императора Александра III на престол было ознаменовано очередным, особенно безобразным еврейским погромом в Киеве. Как засвидетельствовал в своих воспоминаниях начальник Киевского жандармского управления, погром произошел при попустительстве и поддержке генерал-губернатора Дрентельна. Сочувственно относился к антиеврейским выступлениям министр и внутренних дел Игнатьев. Занявший его место граф Толстой (не писатель) тоже не любил евреев, но еще больше он не любил беспорядков — посему стихийные выражения антиеврейских чувств были резко ограничены.
 В империи заработала административная машина. В мае 1882 году были приняты законы, сокращавшие черту оседлости и ограничивавшие право евреев передвигаться вне ее, в 1887–м для еврейских детей была введена процентная норма в средних учебных заведениях (в черте оседлости - 1%, в столицах - 3%, в других городах - 5%). И все же случился откат: 1891–м из Москвы выслали более десяти тысяч евреев — механиков, мастеров и ремесленников, проживание которых в Первопрестольной было разрешено ранее, в 1865–м. В 1892–м евреев лишили права участвовать в органах городского самоуправления.
Сотни законов, указов, распоряжений и директив регулировали еврейский вопрос: от запрещения владеть землей до запрещения преподавать русский язык в еврейских школах. Запрещать у нас любили и тогда. Сборник антиеврейских законов насчитывал около тысячи страниц.
В конце XIX века антисемитизм приобрел "научную базу" в виде расовых теорий. Француз Артур Гобино, англичанин Хоустон Стюарт Чемберлен формируют идею о превосходстве "высшей", арийской расы. В России таковая успеха не имеет, зато русский антисемитизм носил религиозный характер: переход иудея в православие устранял для него все запреты. Сомнения по отношению к новообращенному, конечно, оставались, но они имели не юридический, а, так сказать, психологический характер. Примитивная формула "А пошто вы Христа продали?!" действовала наверняка.
Любимая дочь Александра III Ксения влюбилась в великого князя Александра Михайловича, сына любимого дяди императора. Препятствием, с точки зрения царя, было туманное происхождение матери жениха — баденской принцессы, великой княгини Ольги Федоровны. Дело в том, что она, имела… "еврейский тип", да к тому же и находилась в довольно близком родстве с одним из еврейских банкиров в Карлсруэ. И все же — надо отдать должное российскому императору — Александр III дал согласие на брак.
В 1903 году Теодор Герцль приехал в Петербург знакомить царских министров с программой сионизма. Наиболее интересный разговор произошел у него с Сергеем Витте. Министр финансов, объявив, что он несмотря ни на что, хороший "друг евреев", объяснил собеседнику, что евреи и сами виноваты, вызывая к себе враждебность своим… высокомерием. А в большинстве же они — бедные, грязные, занимаются презренными профессиями. Да еще, подчеркнул Витте, что-то их слишком много в революционном движении. "Чем вы это объясняете?" - спросил Герцль. Витте ответил, что, по его мнению, "это вина нашего правительства": евреев слишком угнетают.
– Я часто говорил, – добавил Витте, – покойному царю Александру III: "Ваше величество, если бы можно было утопить шесть или семь миллионов евреев в Черном море, я был бы целиком за это. Но если это невозможно, то нужно позволить им жить"
 "Чего вы хотите от русского правительства?" - спросил Витте у лидера сионистов. "Некоторого поощрения", - ответил Герцль. "Но мы поощряем евреев, - порадовал Витте гостя. - Поощряем эмигрировать. Пинком ноги под зад, например".
Погромы 1881-1882 годов вызвали первую волну эмиграции. Ежегодно из Российской империи выезжали 50-60 тысяч человек. В 1891–м, после высылки из Москвы мастеровых и ремесленников, эмигрировали 110 тысяч, а в 1892–м — 137 тысяч. Основной поток эмигрантов шел в Американские Соединенные Штаты. Другой возможностью решения еврейского вопроса было обращение в православие. Здесь результаты не были выдающимися: ежегодно на протяжении второй половины XIX века принимали христианство, в среднем, 936 евреев.
О конфессиональных пропорциях. В эпоху Исаака Левитана в Российской империи проживали около 12 млн. мусульман, около 11 млн. католиков, около 7 млн. язычников, около 4,5 млн. протестантов. Иудеев насчитывалось около 4 млн. Притеснения, которые испытывали (в разной мере) неправославные веры, были результатом политики централизации, укрепления единства империи.
Наиболее демонстративным проявлением этой линии было отношение к старообрядцам, официально именовавшимся ''раскольниками''. Старообрядцы, делившиеся на различные группы, насчитывали, по отчету обер-прокурора Священного Синода в 1895 году, около 13 млн, то есть, как вы понимаете, раскольничий вопрос в России нужно было решать скорее, нежели еврейский. В итоге русская революция сделалась вовсе не на еврейские деньги, а, скорее, на средства старообрядческих нуворишей.
Но вернемся к нашему Левитану. Впрочем, для широты понимания — не совсем к нему. 2 ноября 1870 года на частной квартире одного московского художника произошло событие, смысл которого не вполне поняли даже сами его участники. В тот день был подписан устав "Товарищества передвижных выставок". Мысль о подобном объединении подал москвич Григорий Григорьевич Мясоедов.
В 1871 году открылась первая выставка передвижников. Она имела огромный, ранее невиданный в России успех. Молодая школа русской национальной живописи одержала победу над старым одряхлевшим "классическим" искусством, которое культивировала Императорская Академия художеств. Школа живописи, ваяния и зодчества, управляемая Василием Григорьевичем Перовым, по сути своей являлась вольной академией художеств, и ее считали одним из свободнейших учреждений в тогдашней России. В школе кипела художественная жизнь, молодежь училась у талантливых и даровитых людей, которые не по-казенному поощряли всех учеников, многие из которых выросли в незаурядных художников. Перов, Саврасов, Сорокин, Прянишников воспитывали в молодых художниках любовь к родной стране, к ее подлинно замечательным людям, к русскому национальному пейзажу. Они учили изображать неприкрашенную, живую русскую действительность.
То есть, талант Исаака Левитана попал на благоприятную почву. Но он часто даже не знал, где с наступлением ночи приклонить голову. Платить за комнату было нечем, братья и сестры перебивались кое–как. В поисках ночлега Исаак переходил из дома в дом по знакомым. Полуголодный, плохо одетый, стыдящийся своей бедности, он коротал ночь и наутро исчезал. Снова появлялся в этом месте только через большой промежуток времени, чтобы художника не посчитали назойливым и бесцеремонным. Иногда угла не удавалось найти, и Левитан спал на бульварных скамейках.
Между тем будущими знаменитостями в Школе считались три ученика: Исаак Левитан (Авеля, несмотря на всю его старательность, ни во что не ставили), Сергей и Константин Коровины. Этими юношами заинтересовался Алексей Кондратьевич Саврасов. Появившаяся на первой передвижной выставке в 1871 года картина "Грани прилетели" Саврасова произвела огромное впечатление на русскую публику и стала событием в художественной жизни России. Алексей Кондратьевич выдвинулся в первые ряды художников, в его пейзажную мастерскую в Школе живописи, ваяния и зодчества мечтал попасть каждый ученик. Впрочем, Саврасов перестал расти как художник, на что повлияло и его пристрастие к "русской болезни".
Исаак, кроме своего художественного таланта, отличался завораживающей внешностью. Черты его смуглого лица были удивительной правильности и тонкости. Темные полосы юноши вились, но главное обаяние Левитана заключалась в его огромных, глубоких, черных и грустных глазах. Это не те еврейские глаза, в которых отразилась "тысячелетние страдания народа"; в них современники видели артистичную, страдающую натуру.
После покушения Соловьева на императора Александра II евреев выселяли из Москвы. Исаак вместе с зятем и сестрой и братом перебрались в не слишком близкий пригород Москвы Салтыковку. Исааку нечего было одеть; на коленях подрались брюки обувь "просила каши". Юноша прятался от дачников в укромных местах, пережидая, когда сытые и хорошо одетые обыватели пройдут. Он мечтал когда-нибудь одеться красиво и нарядно. Он видел себя во сне в дорогом костюме, в белой как снег, накрахмаленной сорочке, а главное — в лакированных башмаках, какие носил молодой актер из богатой дачи на шестой просеке. Надо сказать, позже, на волне славы Исаак Ильич отличался щегольством, и даже дома носил все дорогое и блестящее. Но счастья ему это не принесло.
А тогда, вечерами, Исаак пробирался к Никольской платформе и, прячь за кустами, наблюдал "счастливую", роскошно одетую публику. Ночами часто просыпался от кашля. Просыпалась и старшая сестра, вспоминала, что брат в августе ходит в одной рубашке, и безнадежно горевала. Однажды рано утром, никому не сказавшись, Тереза поехала в Москву, ибо у нее созрел план. Она долго ждала на улице и наконец увидела, что бог всех художников Павел Михайлович Третьяков прошел в свой дом. Тереза решилась подойти и изложить свою просьбу. Третьяков ранее не слыхал о Левитане и переспросил фамилию. Он с вниманием выслушал рассказ женщины о страданиях и бедствиях ее брата-художника, но в помощи отказал наотрез. Возмущенная Тереза двинулась обходить квартиры знакомых людей. Она везде горячо описывала положение ее брата, его успехи и даже проблемы с обувью с ботинками. Ей удалось разве собрать немного денег. Вернувшись в Салтыковку Тереза все рассказала брату — и с тем случилась истерика. Три дня они не разговаривали. На четвертый — помирились.
Вскоре Исаак закончил первую свою большую работу: "Вечер после дождя". Картина ему казалась совершенством: нечего поправлять, все на месте, все красиво и верно. Но покой потеряла сестра, которая решила картину похитить, дабы продать Третьякову. Конечно же, она желала добра брату, но в то же время страстно желала доказать меценату, что не зря она так глупо себя повела в Лаврушинском переулке... но у Исаака имелись свои планы на личное творение.
На Покровке держал лавку искусств и антиквариата Иван Соломонович Родионов. Этого умного и хитрого старообрядца в народе прозывали Иваном Саламандровичем. Или сокращенно: Саламандра. Антиквар долго разглядывал картину, потом довольно усмехнулся и… купил работу за невообразимые сорок рублей.
…Теперь он верил в свой дар, хотел жить "самостоятельно" — Иссак снял на Большой Лубянке меблированную комнату. Старший брат Авель, между тем, тоже не бедствовал. Он поставлял в магазины пейзажи, жанры, рисунки... Случился крупный заказ: торговец Аванцо заказал Авелю картину "Крестьяне Рязанской губернии за работой". Братья разделили труд: Исаак писал пейзаж, Авель — фигуры. С окончанием этой вещи было связано много надежд, а потому Исаак беспечно тратил свои серебряные рубли.
 Когда готовую работу Авель принес Аванцо, тот…  отказался ее купить. Братья еле-еле сбыли картину за пятнадцать рублей рамочному мастеру. А к осени Исаак уже был должен за комнату. Хозяин вынес из нее диван и зеркало, а художник старался не попадаться на глаза кредитору. Но Исаак не горевал, ибо в его жизни бывали времена потяжелее. Он не знал устали, изучая сложную, полную великих тайн жизнь природы.
Правда, ему стало казаться, что краски его бессильны, а линии — мертвы. Нахлынула волна меланхолии. На самом деле не было для него ничего легче, чем изобразить пейзаж похожим… тысячи живописцев удовлетворялись этим, а ему хотелось, чтобы с его картин дышала сама жизнь…
Раз в году, на рождественских каникулах в Школе живописи, ваяния и зодчества устраивались ученические выставки. Попасть на них могли только лучшие работы, ведь считалось, что экспозицию посещает "вся Москва". Там была размещена работа Левитана "Осенний день. Сокольники" — большая надежда Исаака, в которую он вложил все свое старание. Картину поместили на хорошем свету, тем более что Школе было лестно похвалиться талантливым воспитанником
На вернисаже по своему обыкновению нескромно вела себя Тереза, так что Исаак вынужден был краснеть за сестру. Она вела себя вульгарно и прямолинейно, но женщине было лестно и приятно демонстрировать свое родство с местной знаменитостью. Пришли братья Чеховы, Николай и Антон. Если с Николаем Исаак знался давненько (именно его рукой в ''Осеннем дне'' была написана фигура женщины), Антон только недавно приехал из Таганрога и поступил в Московский университет на медицинский факультет.
А вот и почетные гости: вместе с генерал-губернатором Долгоруковым прибыл московский митрополит. А вот и те, для кого, собственно, выставка готовится: владельцы картинных галерей. Солдатенков обходил комнаты быстро, разочарованно качал головой и, к общему удивлению учеников, купил на последнем щите несколько заурядных вещей. Третьяков медленно переходил от одного щита к другому, подолгу стоял перед каждой картиной, отодвигался от нее, смотрел издали, вблизи, сбоку. Исаак затрепетал, когда Третьяков остановился у "Осеннего дня". Павел Михайлович у этого пейзажа надолго не задержался. Левитан побледнел: рядом с Третьяковым стояла Тереза. Она что-то без умолку говорила, размахивала и разводила руками. Третьяков молча кивал головой, все время стараясь отстраниться от эксцентричной дамы. И вдруг он повернулся по направлению к Левитану, на которого показала пальцем счастливо улыбающаяся сестра художника.
Тереза, подбежав к брату, прошептала:
– Ах, какой ты неловкий байбак, Исаак! Ты должен стоять около своей картины, а ты прячешься по углам, будто паук в паутине...
…На следующее утро в Школе живописи, ваяния и зодчества у Левитана было больше завистников, чем друзей. Алексей Кондратьевич пришел в мастерскую после трехнедельного запоя. Саврасов приблизился к Левитану и долго, молча трепал его по плечу. Картина его ученика висит в Третьяковской галерее!
Известность молодого художника росла, но слава не кормила. Зато и дружба с Чеховыми развилась в нечто большее. Николай работал в юмористических журналах, наспех иллюстрируя рассказы, стихи и повести разных авторов. Ленивый, праздный, он больше говорил о работе, чем работал. В том числе и поэтому он охотно делился заказами с Исааком и Авелем.
Исаак успешно окончил натурный класс, но школу ошеломила грустная новость. Один из учеников мастерской Саврасова зашел на Сухаревский рынок и увидел, как прилавка торговца лубками, старыми книгами и рамками, еле держась на ногах, без шапки, стоит полураздетый Алексей Кондратьевич. Он продавал две небольшие картины, написанные красной. Букинист вертел их в руках, что-то отыскивая в правом уголке холстов.
– Вот! – хрипел сказал Саврасов, тыкая пальцем. – Я всегда подписываю сухаревский хлам двумя буквами.
– От это правильно, – ответил торгаш, – вижу, подписано: ''А. С.'' Покупатель нынче придирчивый, нипочем не возьмет анонима. Для вас хлам-с, для нас художество-с...
Саврасов уже покинул Школу, никто не знал, куда он пропал, хотя, все догадывались: спился. В память своего учителя, а также из личной обиды и упрямства Левитан решил не представлять в школу ''выпускной'' картины. Впрочем, Саврасовской мастерской повезло: в нее пришел преподавать Поленов. Пять лет назад Василий Дмитриевич написал "Московский дворик"; до Поленова никто не изображал русских задворок такими свежими, яркими, нежными красками, никто в обыденном и заурядном не находил поэзии.
Совет терпеливо ждал, уверенный, что никто не минует пути, по которому до сих пор шли все воспитанники частной московской академии художеств. Но этого не случилось, ожидаемая советам картина не появлялась, зато в обществе и в прессе обсуждались новые левитановские пейзажи. Молодого художника приняли передвижники на свою очередную выставку; его "Вечер на пашне" повесили рядом с картинами школьных профессоров.
Левитан пробыл при Поленове в школе два года, но положение Исаака было неопределенным. Наконец Совет устал ждать и разочаровался когда-либо получить требуемую по уставу картину. В 1886 году Исааку Левитану предложили: "За непосещение классов оставить училище и взять диплом неклассного художника". Левитан спросил, что это значит, и ему ответили в канцелярии:
– Вы имеете право быть только учителем рисования и чистописания.
Много позже родилась легенда о том, что Левитана обидели учительским дипломом, хотя на самом деле именно Исаак оскорбил Совет своей надменностью.
Более всего Исаака восхищала живопись барбизонцев, а его кумиром был Коро. Он даже с тайным удовлетворением уподоблял себя Коро. А нахлестывающую меланхолию он научился убивать…  охотой. Левитан сутками скитался с ружьем по лесам, что откровенно пугало близких.
В творческом плане Исаак пришел к принципу "недоконченности". Передвижники часто обвиняли его в "халтуре" и возвращали Левитану некоторые произведения, не допуская их на выставки. Даже профессионалы не понимали, что "незаконченность" была кажущейся: художник стремился к обобщению. Но надо было на что–то жить. Пришлось идти на Арбат, к "спасителю" Ревуцкому, который нанимал молодых художников, задавая им тему картины, которые продавались в трактиры и бордели.
Левитан не работал у Ревуцкого уже больше двух лет. Упитанное сладкое лицо мошенника самодовольно засияло при виде знаменитости:
– А-а-а, я думал, батенька, вы уж и забыли, в каком арбатском переулке проживает некто, спасающий гениев от голодной смерти... Москва, ведь она неприветливая, черствая, скопидомная, слезам не верящая... Один Ревуцкий готов служить искусству.
– Давайте тему, – отрезал Левитан.
– Ах, что вы! Посмею ли признанному мастеру докучать подсказками! Да и подойдете ли вы теперь к моему ателье? Не знаю, не знаю... У вас свои почитатели, у нас, убогих, тоже свои... Впрочем... садитесь и слушайте, маэстрр: речка, на бережку домик, вокруг домика плетень, развешано разноцветное белье, сушится на солнышке, кругом лес... Ах да, по воде плывет лебедь с лебедятами. За кусточком, конечно, молодая красавица обнимает и целует юношу, подстриженного горшочком... домостройчик, намек-с на сословие... Сроку — три дня. Размер — аршин с четвертью на три четверги. Да, да... Небо делайте фиолетовое, воду темную, у девицы бюст — каравайчиками, чтоб из-под кофточки выпирали. Эй, Степка! Принеси маэстро Левитану из кладовой подрамник с натянутым холстом. Да осторожнее, гляди, дуралей, не продави холст лапой, чтоб тебя…
…Бордельный шедевр закончен. Заказчик мельком взглянул, стал искать глазами свою кисть и недовольно забормотал:
– Какая несмелая рука! Никакого размаху. Вы раньше писали более уверенно. Вот я сейчас "пройдусь" по ней и все заиграет. Смотрите, молодой человек, что значит опытность...
Исаак ушел не простившись. Ревуцкий не забыл этого, он любил почтительность. Когда нужда снова привела Исаака в знакомый переулок на Арбате, Ревуцкий сначала не узнал Левитана, потом попросил прийти завтра, на следующий день повторилось то же, и только пятый скромный визит удовлетворил прощелыгу:
– Да что бы вы делали без меня, господа гении? Я настоящий меценат, а не какие-нибудь там Третьяковы... Попробуйте, господин Левитан, c картинкой прогуляться в Лаврушинский переулок. Знаете, как Третьяков составляет галерею? По спис–кам... Итак, новое вам задание. Лунная ночь. Сад. В зелени павильон. Пустите еще какую-нибудь китайскую чертовщину для плизиру. Над прудом скамья. На ней сидит барыня в белом платье, собачка рядом, на коленях возле скамьи стоит молодой стрекулист, умоляюще протягивает к барыне руки, а она собачку кормят сахаром... Ага! Какова темка?
Исаак, унизясь, сумел даже скопить немного денег на лето. Но все чаще и чаще повторялись приступы беспричинной тоски, отчаяния. В один из чудесных весенних дней, которые так вдохновляли Левитана к творчеству, художника настигла беда. Он не справился с печалью душевной и пытался повеситься. Спасли друзья, исподволь следившие за слишком долго угнетенным художником...
Неудавшийся суицид еще сильнее загнал в депрессию. Исаак испытывал стыд перед самим собой, краснел при встречах с знакомыми. Как собачонка, он прибился к братьям Чеховым; ближе этой семьи никого у него не было.
Внешность Левитана волновала женщин, да и не только их. Исаак позировал Поленову для картины "Христос и грешница". Да к тому же Исаак был влюбчив до смешного, увлекался часто, бурно, забывая об окружающем его обществе и нередко шокируя очередную избранницу слишком пламенным проявлением чувств.
Как–то в имении Бабкино гостила одна барышня. Однажды вечером, в доме, при людях Исаак встал перед ней на колени. Левитан как будто никого не видел, кроме нее, говорил с немыслимой откровенностью, называя ее словами, полными интимности. Она в смятении убежала из комнаты. Левитан поднялся со слезами обиды на глазах. Дня два женщина не показывалась. Наконец они встретились в парке, в дождливый день — Левитан повторил свое безумство. На сей раз свидетелем сцены стал только садовник. Барышня резко подхватила платье и помчалась прочь, Левитан вскочил, и, весь грязный от глины, кинулся вдогонку.
Утром женщина уехала в Москву — Левитан сейчас же собрался следом. Художник пропадал две недели. Антон забеспокоился и послал младшего брата на поиски. Оказалось, Исаак всюду преследует женщину. Михаил не отставал от друга и пошел с ним в театр. Предмет преследования был там же, причем, с барышней был ее муж. В антракте Левитан ненадолго пропал, а, появившись пред Чеховым в крайне возбужденном виде, потребовал, чтобы Михаил стал его секундантом: муж только что вызвал художника на дуэль. Поединку помешали, после чего Исаак прислал Антону письмо:
"Нервы расходились, просто смерть! А, впрочем, черт меня возьми совсем! Когда же я перестану носиться с собой? Но что же делать, я не могу быть хоть немного счастлив, покоен, ну, словом, не понимаю себя вне живописи. Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так как оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором --пускай! Они благоразумные... Но это мое прозрение для меня источник глубоких страданий. Может ли быть что-нибудь трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружающего, подмечать сокровенную тайну и не уметь, сознавая свое бессилие, выразить эти большие ощущения... Господи, когда же не будет у меня разлада? Когда я стану жить в ладу с самим собой? Этого, кажется, никогда не будет. Вот в чем мое проклятие..."
Недалеко от Хитрова рынка, московского дна, помещалась Мясницкая полицейская часть. Во двор ее днем и ночью привозили пьяных, искалеченных, убитых. Под самой каланчой находилась скромная казенная квартира полицейского врача Дмитрия Павловича Кувшинникова. Но все, кто здесь бывал, считали ее ''квартирой Софьи Петровны'', докторской супруги.
Доктор Кувшинников с утра до ночи был занят по службе, а его женушка училась живописи, играла на фортепьяно и дружила с творческими людьми. Между прочим, цветы, написанные Кувшинниковой, покупал Третьяков, а ее игрой на фортепьяно заслушивались общепризнанные московские пианисты. Софья Петровна отличалась идеальной фигурой, была похожа на гречанку, любила охоту не меньше, чем искусство, и, подолгу пропадая в подмосковных лесах, одна, одетая по-мужски, возвращалась с полным ягдташем. Себя она представляла богиней Дианой… но этой взбалмошной красавице было уже сорок лет. Как говорится, осень подступала.
Левитана привели к Кувшинниковой Чеховы и она его сделала своей "лебединой песней". Связь с Левитаном прикрывалась ученичеством у Исаака. Дмитрий Павлович все понимал, переносил молча, только чаще и чаще к нему стал приходить художник Степанов, с кем они стали задушевными собутыльниками.
Каждое лето Софья Петровна стала уезжать с Левитаном на этюды — в Саввину слободу или на Волгу. Более всего возненавидел эту женщину–вамп Антон Чехов. Он даже "прописал" Софью Петровну в своем рассказе "Попрыгунья", в образе доктора Дымова вывел несчастного Дмитрия Павловича. Левитана Антон Павлович прописал в виде коварного, себялюбивого и черствого художника Рябовского. Это сильно рассорило Исаака с Антоном, ведь все всё понимали. Левитан даже собирался вызвать Чехова на дуэль, но ее расстроили друзья.
С ученицей-любовницей и работалось замечательно. В первый же совместный пленэр Левитан написал "Вечер. Золотой Плес" и "После дождя". Исаака Ильича соединяла с Софьей Петровной еще и страсть к охоте; как говорится, соединилась идеальная пара "сапог". Они бродили по полям, перелескам, низинам и оврагам с рассвета до ночи. В охотничьем азарте забирались очень далеко, иногда ночевали в лесу. Их настигали грозы, ливни, ветры, холодные ночи с утренниками.
Однажды рано утром собрались в заречные луга. Лодочник еще спал, и его пришлось долго дожидаться. Левитан подстерегал дичь, которая могла вылететь из ближней рощи на водопой, но ее не было. Одни чайки крикливо кружили над Волгой и метко садились на воду с небольшой рябью, добывая мелкую рыбешку... Левитан неожиданно выстрелил — Кувшинникова даже вскрикнула, испугавшись. К ее ногам упала чайка.
– Бессмысленная жестокость! - закричала Софья Петровна. - Как вам не стыдно! Что вы сделали? Зачем? Вы скоро будете стрелять ласточек, синичек, соловьев...
– Да, да, это гадко, - сказал Исаак, расстроенный. Он был намного младше подруги и чуточку относился к ней как к матери. - Я сам не знаю, зачем выстрелил... Бросаю мой скверный поступок к вашим ногам, как вот эту чайку.
Он хотел и в самом деле положить труп птицы у ног Софьи Петровны, но она вскочила, замахала руками, потребовала не делать этого и отбежала. Лодочник уже гнал лодку из заречья. С недоумением он заметил быстро уходивших прочь от берега нетерпеливых охотников. Лодочник налег на весла, закричал. Левитан обернулся с обрыва и дал ему знак поворачивать назад. Под неудержимую злобную его брань Левитан и Кувшинникова ушли с чайкой домой.
Именно тогда Исаак Ильич написал знаменитую "Тихую обитель", которая потрясла московскую публику. К нему пришла слава. Зрителей поразила необыкновенная теплота, уют, задушевность, с какой художник сумел передать скрытую поэзию русского пейзажа. О Левитане заговорили как о мастере, который понял и подметил подлинную русскую красоту.
Левитан стал ездить за границу. Он оставался холоден к цветущей природе Италии, скучал среди величественных гор Швейцарии. В Финляндии он ежился и хандрил и даже совсем не нашел природы. Его гений уже был настроен на русские ландшафты, да к тому же он уже сросся с родной природой самой душой. Исаак Ильич не любил импрессионистов; как-то, увидев на выставке знаменитые "Стога сена" Клода Моне, он демонстративно отвернулся от полотна.
Однажды после охоты близ поселка Болдино Владимирской губернии, Левитан и Кувшинникова заблудились и вышли на незнакомую дорогу. Был предосенний вечер, на обширную равнину спустилась беспробудная тишина. Дорога тянулась белесой, вытоптанной, обкатанной полосою к далекому, еле синеющему окоему. Вдали потихоньку ковыляли две богомолки с сумками за плечами.
– Да ведь это же старое Владимирское шоссе! – Воскликнул Исаак. – Та самая Владимирка, по которой гонят на каторгу, в Сибирь, тысячи несчастных людей. Я наблюдал много раз...
Так и родилась "Владимирка". Большие картины Исаака Ильича теперь на корню приобретал Третьяков. Вроде бы, все сложилось отлично, но однажды в мастерскую поспешно вошла расстроенная Софья Петровна. Она принесла новость: в Москве началось очередное гонение против евреев. На сборы Левитану дали срок: двадцать четыре часа…
От Левитана скрывали, но он чувствовал, что друзья, хлопотавшие о праве художника остаться в Белокаменной, далеко не были уверены в успехе. Так и получилось: осень и половину зимы Исаак Ильич не смел показаться в Первопрестольной. Он знал, что всех его родственников художника выселили без права въезда обратно, но на свой авторитет все еще надеялся. Так и получилось: Левитана в Москву все же впустили, правда, с "волчьим билетом" еврея.
Жизнь опять устраивалась. В одну из поездок на озеро Удомлю Левитан задумал знаменитую свою картину "Над вечным покоем". Художник сделал набросок с натуры. Церковь на островке была некрасивая. Он заменил ее другой, древней, из Плеса, этюд с которой написал еще три года назад. В его мастерской по вечерам Софья Петровна играла Бетховена, Шопена, Листа... для него одного!
В конце лета в усадьбу, соседнюю с той, где квартировали Левитан и Кувшинникова, прибыла семья видного петербургского чиновника. Через несколько дней состоялось знакомство. Дама средних лет не отличалась обаянием, но от былой ее красоты еще остались грация, изящество, дивный певучий голос. Кокетству мешали дочери, две очаровательные смешливые девицы. Софья Петровна, конечно, заметила флирт. Порой она внезапно прекращала играть и с громом захлопывала крышку рояля. Борьба между женщинами длилась недолго. Кувшинникова вернулась к своему горькому пьянице…
Левитан не знал счастья с петербургской аристократкой. Старшая ее дочь, неистовая и страстная, почти до безумия полюбила Исаака Ильича и выступила соперницей матери. Борьба между женщинами ожесточалась, но, что самое печальное, из-за перебоев со здоровьем он теперь далеко не всегда мог работать, отчего страдал и все чаще впадал в меланхолию.
Через несколько месяцев после разрыва Левитана с Кувшинниковой Антон Чехов получил телеграмму из имения под Вышним Волочком, где жил Исаак Ильич: новая пассия Левитана умоляла Чехова немедленно приехать лечить друга. Антон Павлович знал об амурных делах Исаака и поехал нехотя. Оказалось, Левитан стрелялся. По счастью, только легко ранил голову. Чехов, осмотрев мрачного друга, лечить не стал и быстро уехал. Потом, когда писал свою "Чайку", он вставил туда суицидальную сцену.
Между тем Левитан совершенно поправил свое материальное и социальное положение; он жил в Трехсвятительском переулке, близ Мясницкой части, во дворе, в двухэтажном флигеле. Наконец он получил "высший чин по художеству", как, смеясь, говорил поздравлявшим его друзьям: Левитана избрали академиком. Но что все это было по сравнению с сердечными болями! Исаак Ильич кричал, все средства унять физические страдания не помогали, приходилось ждать, когда отойдет само. Антон Павлович время от времени выслушивал его. После одного такого осмотра Чехов записал в своем дневнике: "У Левитана расширение аорты. Носит на груди глину. Превосходные этюды и страстная жажда жизни".
…После похорон в столе Исаака Ильича близкие нашли огромную связку писем. На ней лежала маленькая записка, написанная Левитаном. Он завещал он сжечь после его смерти все письма. Желание покойного исполнили.


БЕЗ ЧЕХОВА

 “...Как грязен, пуст, ленив, безграмотен и скучен Таганрог. Нет ни одной грамотной вывески, и есть даже “Трактир Расия”... Такая кругом Азия, что я просто глазам не верю. 60 000 жителей занимаются только тем, что едят, пьют, плодятся, а других интересов — никаких...”
Таким увидел Антон Чехов свой родной город после того как он вернулся сюда через восемь лет отсутствия, в ранге обитателя “литературного Олимпа”. Можно ли не любить город, в котором ты родился и прожил до 19 лет? Чехов откровенно не любил Таганрог и, возможно, от этой нелюбви рождались все самые гениальные его рассказы и пьесы, ведь литературный мир Чехова — по сути попытка полета над гнилым обывательским болотом.
Мне почему-то всегда казалось, что Таганрог и теперь буквально наводнен чеховскими героями — начиная от “душечек” и “дам с собачками” и заканчивая “Каштанками” и “унтерами Пришибеевыми”. И еще я не мог понять, почему человек, родившийся в приморском городе, почти не писал о море. Из “морских произведений” Чехову (по воспоминаниям Бунина) больше всего понравилось нацарапанное в тетради нерадивым гимназистом: “Море было большое”. Без шуток: Чехов действительно пришел от этого “пейзажа” в восторг.
…Малюсенький, в прошлом саманный, домик, в котором родился Антон, — давно уже мемориал. Для удобства туристов и почитателей особняк, прикрывавший его с улицы снесли, на его месте устроили сквер и теперь только чересчур извращенное воображение способно понять, что жилище это тогда являлось флигелем, запрятанным на вонючих задворках. Зато, если идти от домика в три стороны Света из четырех, обязательно выйдешь к морю. Оно, правда, весьма условное, потому как улицы и переулки выходят к обрыву и с его высоты может показаться, что море — нечто маленькое, низкое, незначительное...






Сто пятьдесят лет назад торговый, купеческий город был в упадке, железные дороги принизили значение морского порта, промышленности в Таганроге не было, хотя иные наблюдатели того времени писали о Таганроге как о “городе фантастических богатств, таинственных кладов и второй в России Итальянской оперы”. Теперь оперы нет, но порт возродился, сам Таганрог разросся до одного из крупнейших промышленных центров страны. Правда, случилось невероятное: “старый Таганрог” время совершенно не тронуло, он будто “перескочил” из века XIX в век XXI.
 Полицейскую улицу, на которой писатель родился, назвали именем Чехова, на ней же поставили памятник писателю, своими размерами не уступающий изваянию основателя города Петру I. На этой же улице, на стенах старинных домов можно найти памятные таблички, говорящие о том, что в них жили прототипы рассказав “Ионыч” и “Человек в футляре”.
Мало того: в бывшей гимназии, которую Чехов закончил, находится литературный музей, а так же сохранен класс, в котором будущий писатель пытался образовываться. Гимназии, правда, не везло: немцы там устроили во время оккупации гестапо, что, впрочем, по мнению большинства таганрожцев, мало изменило суть заведения. В Таганрогской гимназии времен Чехова не чурались телесных наказаний, там даже имелся карцер (так же, как и класс, в котором Антоша обучался, внедренный в музейное пространство, по всей видимости, — в назидательных целях).
Но самый, на мой взгляд, замечательный уголок нынешнего Таганрога – лавка Чеховых, двухэтажный домик, в котором большая семья Чеховых просуществовала 6 лет. С заведующей этим филиалом литературного музея Ларисой Токмаковой мы общались довольно долго. Именно она провела меня практически по всем чеховским местам Таганрога и после общения с этой женщиной я понял, что кроме Чехова, Таганрог подарил стране много талантливых и интеллигентных людей (в том числе и саму Ларису).
Отец семейства Павел Егорович был, если называть вещи современным языком, активным общественником, что не вполне гармонировало с его купеческими занятиями. Павел Егорович являлся членом городской торговой депутации, был регентом церковного хора, а, когда его оттуда “попросили”, создал свой хор, на дому. Ходили в него петь в основном кузнецы, спевки начинались в 11 вечера и домашние думали, что это стучат молоты. Павел Егорович заставил петь в хоре м своих сыновей — чтобы разбавить басы их мальчишескими сопрано. К тому же отец был горячий убежденец физических наказаний и сек детей нещадно, ибо считал, что сыновья должны воспитываться “в страхе божьем”. Дети каждое утро просыпались с мыслью: “будут ли их сегодня бить?”
Дом под свою лавку Павел Егорович арендовал у владельца водочных складов Осипа Моисеева. Она была открыта с 5 утра и до поздней ночи, приказчиков и помощников Павел Егорович не держал и к покупателям обязаны были выходить дети. Над дверью в лавку помещена была вывеска:
"ЧАЙ, САХАРЪ, КОФЕ, МЫЛО, КОЛБАСА
                И ДРУГИЕ КОЛОНИАЛЬНЫЕ ТОВАРЫ"
Внизу красовалась надпись поменьше:
“РАСПИВОЧНО И НА ВЫНОСЪ”
В лавке торговали всем, что только возможно было представить (в сущности, ее можно было назвать супермаркетом того времени): дорогими духами и пудрой, гаванскими сигарами, баранками, карамелью, лекарственными травами, дешевым Санторинским вином из Греции и дорогой смирновской водкой. Рядом с этим мирно соседствовали иконы, лимоны и апельсины, головы сахара, пахучее “деревянное масло” (самый низкий сорт оливкового) — миряне его использовали для лампад, а извозчики — вместо бриолина. Ко всему прочему в лавке продавались лекарства, в составлении которых экспериментировал глава семейства, и шибко вонючее казанское мыло. Можно представить, какое здесь стояло амбре!
Самыми ходовыми товарами были сахар, свечи и дешевый самогон. Павел Егорович был верующим человеком, что и погубило его дело. В бочке с маслом однажды утонула крыса, ушлый купчишка конечно же, тайно извлек бы ее — и всего делов, но Чехов-старший поступил иначе, “порядочно”: при честном народе он устроил особенный молебен. Священник махал кадилом, а Павел Егорович достал грызуна из бочки и объявил, что масло “очищено от скверны”. После чего для приглашенных был устроен стол, что еще более усугубило положение, так как “чеховская крыса” надолго вошла в пантеон таганрогских анекдотов.
Теперь понимаете, о какой любви к морю могла идти речь, если дети видели только гимназию и лавку, да еще и экзекуции, ибо рядом находилась площадь для оправления воинских наказаний! И вот, что странно: ведь Чехов прославился как юморист, а не трагик! Откуда взялось божественная легкость его ранних рассказов? Может быть, от общения с посетителями лавки, ведь Антоша начал выходить к покупателям с 8 лет...
Лавка “колониальных товаров” устроена была так. На первом этаже торговали и хранили товар, готовили еду и кушали, на втором жили. В одной комнатке спали родители, в другой — сестра Маша, в третьей, самой маленькой — пятеро братьев. Одновременно для дохода умудрялись держать двух жильцов.
Может быть все было бы и нормально, но однажды дед Егор Михайлович (кстати, оба деда Чехова был выходцами из крепостных крестьян) подарил потомкам участок земли в центре города, на котором Павел Егорович задумал построить родовое гнездо. Дом задумывался большой, в шесть окон, под стройку отец залез в долги, но подрядчик все деньги “вложил в стены” — они получились вдвое толще, чем задумывалось, да и сам дом получился всего лишь в три окна. Результатом явилось следующее: Павел Егорович избегая попадания в долговую тюрьму, позорно бежал из города, вскоре за ним потянулось все семейство, и в Таганроге остался лишь Антон — ему нужно было закончить гимназию.
Три года одиночества в Таганроге, когда он вынужден был существовать на правах квартиранта в отцовском доме (хозяевами в нем стали другие люди), как ни странно, явились отдушиной для будущего писателя. Сам Чехов про этот переворот в своей жизни сказал: “Разница между тем временем, когда меня драли, и временем, когда перестали драть, была страшная”. До того Антон ходил в вечных троечниках, дважды его оставляли на второй год, теперь же он перешел в разряд отличников — пятерки он стал получать даже по ненавистному греческому языку. После окончания обучения имя Антона Чехова было занесено в Почетную книгу гимназии; так же он получил именную стипендию города Таганрога — целых сто рублей (в те времена одна корова стоила три рубля).
Впрочем, когда биографы впоследствии стали собирать сведения о пребывании Чехова в Таганроге, выяснилось, что однокашники его совсем не запомнили. Он был замкнут, закомплексован, а на вопрос о том, кем хочет быть, мрачно отвечал: “Попом...” Больше всего Антон почему-то возненавидел таганрогские окна, которые на ночь закрывали ставнями, а во дворы между тем выпускали собак: “Что отвратительно в Таганроге, так это вечно запираемые ставни”.
Ставни запираются и теперь; если рано утром пройти по какому-нибудь Итальянскому переулку (а такой в Таганроге действительно есть), покажется, что город безжизнен и законсервирован на века. Но жизнь все же переменилась. За пределами Старого города шумит Новый, большой и суетливый. Город вновь, в который раз, пережил тяжелые годы, это когда стояли почти все предприятия. Как ни странно, кризис сотворил доброе дело: чтобы хоть как-то просуществовать, сотрудники Лавки Чеховых вынуждены были ее... оживить. И это, на мой взгляд, получилось просто великолепно.
Случилось это, когда поток туристов (уж не знаю, ездили они при советах из любви к Чехову или по разнарядке) приблизился к нулю. Вопрос встал об элементарном выживании. И здесь появилась идея: а что, если лавка будет функционировать не просто как музей, а как торговое заведение? Да и место для торговли, еще тогда, при Чехове, было выбрано удачное — между двумя большими рынками.


Легенда гласит, что впервые эта идея пришла в голову гениальному актеру прошлого века Олегу Ефремову. Ну, а подхватил ее фотокорреспондент одной из таганрогских газет Юрий Милушев. Он оформил предпринимательство, арендовал помещение, в котором при Чеховых шла торговля, и теперь здесь, в Лавке Чеховых можно приобрести все лучшие мировые сорта чая. Так что вывеска “ Чай, сахаръ, кофе и другие колониальные товары” оказалась вполне злободневной. От оригинала, правда, пришлось отступить, ведь обманывать-то покупателя нехорошо...
Лавка Чеховых теперь — самое популярное место среди таганрожцев-любителей чая. Тем более, что теперь в лавку заходят просто для того, чтобы “окунуться в старину” — замечу: бесплатно, ведь это по сути обыкновенный магазин с тем отличием, что интерьер старинной лавки со всякими склянками, весами, баночками воспроизведен со всеми тщательностью и любовью. Нельзя сказать, что заведение г-на Милушева процветает, но оно явно не бедствует.
 ...Мне уже надо было уезжать, но я специально задержался в Таганроге на полдня, чтобы... в общем, Лариса, заведующая Лавкой Чеховых, сразу сказала мне, что я не пойму город, если не побываю на одном из рынков. Вначале я проигнорировал ее намек, о чем после пожалел. Действительно стоило начать с рынка! Запертые ставни, чудаковатого вида таганрожцы, бродящие по милым улочкам, мелкое и “низкое” Азовское море — это лишь одна сторона. Истинный “фасад” Таганрога — Центральный рынок.
Был будний день, тем не менее, жизнь здесь кипела: все было заполнено людьми и товарами (в том числе и “колониальными”) и создавалось впечатление, что здесь собралось минимум полгорода. Стихия базара буквально захватывала — крики зазывал, наверное, с пятьюдесятью акцентами, ругань торгующихся, плач детей, обманутых и обкраденных взрослых — все это сливалось в единый гул. Казалось, рынок — единый организм, живущий по своим не вполне понятным законам и своей торговой логикой.
Чехов про это писал: “Я страшно огорчен тем, что родился, вырос, учился и начал писать в среде, в которой деньги играют безобразно большую роль”. Но может быть, Чехов (хочется сказать: “Чеховы”, но повторов, увы, в природе не бывает...) невозможен был без такой среды, соединяющей в себе Запад и Восток, оскорбительную нищету и неприличное богатство, благородство и низость?
Ведь это и есть “Расия”. Такая, какова она на самом деле.







САМЫЙ БОЛЬШОЙ ГОРОД

Из записных книжек Чехова:

“В памяти обывателей города Тима, Курской губ. хранится следующая, лестная для их самолюбия легенда.
Однажды какими-то судьбами нелёгкая занесла в г. Тим английского корреспондента. Попал он в него проездом.
- Это какой город? - спросил он возницу, въезжая на улицу.
- Тим! - отвечал возница, старательно лавируя между глубокими лужами и буераками.
Англичанин в ожидании, пока возница выберется из грязи, прикорнул к облучку и уснул. Проснувшись через час, он увидел большую грязную площадь с лавочками, свиньями и с пожарной каланчой.
- А это какой город? - спросил он.
- Ти... Тим! Да ну же, проклятая! - отвечал возница, соскакивая с телеги и помогая лошадёнке выбраться из ямы.
Корреспондент зевнул, закрыл глаза и опять уснул. Часа через два, разбуженный сильным толчком, он протёр глаза и увидел улицу с белыми домиками. Возница, стоя по колени в грязи, изо всех сил тянул лошадь за узду и бранился.
- А это какой город? - спросил англичанин, глядя на дома.
- Тим!
Остановившись немного погодя в гостинице, корреспондент сел и написал: “В России самый большой город не Москва и не Петербург, а Тим”.

Конечно теперь в тимчанах гордости за сей анекдот не найдешь. Даже несмотря на то, что большинство улиц (по преимуществу в центре) асфальтированы. Впрочем, в Тиму живы лужи, которые по преданию еще помнят Чехова и пресловутого англичанина (ежели таковой действительно существовал). Здесь принято говорить не “в Тиме”, а “в Тиму”. Но, если “в Тиму” скажет иногородний, может и схлопотать — за то, что “под местного закосил”.
Меня научили: если я напился в стельку, иду по главной улице Курска и меня останавливают менты, я должен произнести заклинание: «Мужики, чё вы, я из Тиму…» Должны отпустить. Пока такого метода мне опробовать не удалось. Но шанс был. Из Тима я приехал в Курск изрядно накаченным (прощался с местной интеллигенцией); по русской традиции, пока ждал своего поезда, добавил пива… В общем, на вокзале менты ко мне подошли. И пожалели, отпустили восвояси! Хотя, никаких заклинаний я вроде и не говорил… Может, по запаху учуяли, что я «из Тиму»?..
Тимчане — народ добродушный, спокойный и хлебосольный. Да и вообще Тим давно уже не уездный город, а поселок. Населения в Тиму чуть больше 4 тысяч, все друг друга знают, причем не по именам, а по кличкам, как и принято в русской деревне. А воспоминание о городском прошлом с шумными ярмарками, гимназией и многочисленными церквами (которые разгромили во времена мировой войны, ибо Тим, стоящий на горе, был великолепной боевой позицией) живо в поговорке: “Есть три великих города: Рим, Ерусалим да Тим”.
Ну да, передвигаться по Тиму в момент, когда мне посчастливилось там побывать было затруднительно. Прокладывали новый водопровод, понакопали канав — и остановили “стройку века”, чтоб, значит, жизнь медом не показалась. Теперь все это (а именно грязь) величественно расползается по улицам, как моровая язва. А тимчане ничего — быстро научились скакать через канавы и не возопиют. Ведь понимают, что и Тим, и Тимский район как церковные мыши. Из предприятий ничего кроме колхозов в районе нет, а крестьяне у нас кажется со времен вещего Олега только и делают, что гнут спины да горбатятся, делая вид, что верят очередным “национальным проектам” или каким-нибудь царским манифестам, декретам совнаркома да прямым эфирам с царем-батюшкой.
Тим кстати и вправду широко раскинулся. Он одноэтажный по преимуществу, а зданий выше двух этажей в Тиму только два: трехэтажные школа и больница. Ввысь не растут по банальной причине: нужно построить новую водокачку, а на это нет средств. Так же как и на водопровод денег не хватило. Глава района заверил, что бедность Тима — вековая традиция, которая блюдется даже несмотря на то, что здесь черноземы полутораметровые. Но с другой ведь стороны чернозем — основная причина тимской грязи. Нога завязнет — не вытащишь!





Весь Тим в одной картинке.

Но, если говорить серьезно, глава заметил, что в бытность еще председателем колхоза в селе Барковка закономерность такую он проследил: едва район немножко выкарабкается, как вдруг — бах! — очередной “подарок” от правящей элиты. То нацпроект какой-нибудь родится, то цены на зерно чуть не в три раза опустятся, то солярка перед страдой в цене взлетит. Вот и поучилось, что маслозавод развалили, а какое сельское хозяйство без переработки? Но есть надежда. Некий предприниматель и политик по фамилии Четвериков взялся строить в районе свинокомплекс. Если у него получится, подмога появится и у колхозов. Они тогда будут кормовую базу выращивать для хрюшек. Напрягает одно: в районе уже были “инвесторы” из Москвы, взялись поднимать колхозы в селах Погожее и Волобуевка. Кончилось прискорбно: колхозы были изничтожены напрочь. И скот зарезали, и землю забросили. Даже детский садик — и тот поразворочали. И картина печальная даже с юридической стороны: земли записаны на московскую фирму, а ее, фирмы, уже нету. Считай, хозяин земли — мертвая душа.
Чем сейчас живет Тим? А живет он так называемыми “мясниками”. Еще их называют “мясными королями”. Их “мясниковские” дома легко можно вычислить: они самые фешенебельные. Мясной бизнес стал уже тимским народным промыслом. Низшее звено промысла — крестьяне. Они выращивают бычков и поросят. Не то что в деревнях, но и в самом Тиму по десятку бычков держат и по дюжине поросят. Мясо скупают “мясники”, местные предприниматели. Они везут его в большие города, на мясокомбинаты. А ведь начинали-то “короли” с того, что в багажниках “Запорожцев” мясо возили. Если говорить о реалиях, то получается, что поголовье скота в районе и не сократилось вовсе. Разве только перекочевала скотинушка из разваленных ферм в частные хлева.
Ну и фермеры неплохо в Тиму живут. Потому что им не мешают. Приезжали как-то в Тим (наверное, проверить, действительно ли он самый большой) немцы. Смотрят отчеты: у фермеров урожайность по 6 центнеров с гектара. И это на полутораметровых черноземах! Не поняли они умом Россию-то. Хотя тут не понимать надо, а кумекать! Если фермер укажет реальную урожайность в 40 центнеров, придется платить такие налоги, что впору утопиться в вековой тимской луже. Ведь не секрет, что у нас “налоговый рай” только для избранных. А мужика по любому задушат, даже если он американскую кличку “фермер” взял.
Пока еще дают жить, фермеры придумывают развлечения. Не так давно Тим прогремел на все наше светлобудущное Отечество как... место посадки космических пришельцев. Вышел как-то фермер Леонов поутру в свое поле, а там... круги! Такие, которые в передачах про неизведанное показывают. Стебли пшеницы уложены аккуратно, в одном направлении. Круги ровненькие, центральный диаметром 18 метров, от него три луча, идущие к кругам поменьше. В центре большого круга частички некоего неизвестного металла. Конечно корреспонденты зачастили, фермеру, спокойному тимскому мужику, даже умудрились досадить. Нашелся мальчик, которого якобы “голубые человечки” катали на своей тарелке. А круги появлялись еще и еще. В довершение ко всему разноцветное свечение то тут, то там тимчане начали по ночам наблюдать. В общем чисто космопорт!
Научные сотрудники Тимского музея меня заверили, что серьезно на все это инопланетное безобразие смотреть не надо. Нашлись юноши, которые признались, что решили они вот так — про помощи веревки и палки — поднять всеобщее настроение. Для прикола еще и олова наплавили. А мальчик-очевидец — известный шалопай и второгодник, а никакой не контактер. Музейщикам виднее, ведь оба сотрудника — Виктор Ядыкин (директор) и Владимир Каракулов (хранитель) — по профессии учителя истории. Ну, той самой, которая ни слова, ни полслова не соврет.
Важно для историков другое. Тим — пуп Земли. Реально. Ведь гора, на которой Тим так вольно разлегся, — самая высокая точка Курской области. А еще Тим — одно из шести мест в мире, в котором на поверхность выходят окаменелости. Что не камень в Тиму — то отпечатки какой-нибудь реликтовой гадости типа моллюска или листа древнего растения. Сейчас историки озабочены поисками т.н. “каменного пня”, окаменевшего огромного дерева. Про него ходят легенды, многие видели этот природный феномен, но никто не может указать точно, где. Будто какая-то “каменная амнезия” на знатоков нашла.
А еще Тим — “золотое дно”. В прямом смысле этого словосочетания. Геологи производили бурение и открыли, что на глубине около километра под Тимом золотое месторождение. Близок локоток, да не укусить: нужно шахты копать, а Тим-то тогда провалится в тартарары! Изничтожать город (хоть и бывший), не менее прекрасный, чем Рим, не слишком-то хочется.
Главную часть музея, расположенного в бывшем лабазе, составляют деревянные скульптуры и прочие художественные поделки замечательного тимского оригинала Акиндима Петровича Демина. К сожалению, он умер, а ведь очень хотелось бы познакомится с человеком, который изобрел и построил вертолет. Он даже один раз на своем “тимском НЛО” взлетел! Правда после того как приземлился на курятник, больше не решился отрываться от грешного чернозема...  Одна из работ мастера — макет памятника Чехову. Как-никак, а все же великий писатель, пусть и через грязь, но прославил Тим. Как минимум, для тимчан прославил. В центре, в перке, много памятников. Два из них изображают Ленина, два посвящены воинам Второй Мировой (здесь, на Тимской горе были тяжелые бои и много наших солдат полегло за контроль за высотой). Один памятник — крест с распятием — на месте изничтоженного Крестовоздвиженского собора. Крест подарил городу курянин Клыков. На сей момент это единственный тимский проект, доведенный до конца за последние полтора десятка лет. Может в парке место и для Чехова найдется? Где-нибудь у выкопанной под водопровод канавы. Или возле вековой лужи. Можно в качестве постамента использовать фундамент Дворца культуры; по известной причине и эта стройка остановилась, не пройдя и половины пути. Неслучайно ведь макет работы Акиндима Демина предусматривает некое подобие шикарного мавзолея за весьма скромной статуей писателя. Впрочем, мавзолей чем-то напоминает дом тимского “мясника” средней руки.
У тимских историков своя версия о причинах бед своей малой Родины. По их мнению, и в районе, и в уезде (при царе) не было еще настоящего хозяина. Возможно новый глава окажется таковым. Как утверждают историки, любимое занятие тимского народа — прогулки по старому кладбищу. Типа потосковать по несбывшимся надеждам. Там много могил былых тимчан, среди которых и купцы, и дворяне, и мастеровые. Пускай купцы были не крутые (первой гильдии вообще не имелось, а второй был лишь один), а дворяне все мелкопоместные, все же они были свои. Так вот. Ходят тимчане по кладбищу, выглядывают захоронения и непременно вопрошают: “Да щей-то тут-то лежить?” Пошли и мы по традиции на кладбище. И здесь, гуляя среди “отеческих гробов”, Виктор с Владимиром совершили замечательно для себя открытие. Они нашли надгробие (оно было сильно порушено, как видно от взрыва снаряда) замечательного российского героя ротмистра Лысенко. Того самого, который пленил руководителя польского восстания и национального героя польского народа Тадеуша Костюшко. Историки читали в старых книгах, что когда-то эта могила была городской достопримечательностью. Получилось, что и я внес скромную лепту в поднятие престижа пока еще скромного Тима. Кстати: мы нашли могилу героя, будучи сильно подшофе — это к вопросу о пользе выпивки.
...У Чехова я кстати нашел еще одно упоминание о Тиме, в повести “Степь”. Старик вспоминает родину: “...Сам я урожденный, может слыхал, из Тима, Курской губернии. Браты мои в мещане записались и в городе мастерством занимаются, а я мужик... Мужиком стался...”
Заметьте: у Чехова не «из Тиму», а «из Тима». Классик-то не до конца узнал фактуру!
Хотя… как глупы все эти распинания о букве! Суть, суть надо постигать, друзья. А по сути абсолютно понятно вот, что: кто в Тиму останется, мастерством займется. Оторвешься от корней - мужиком станешься. Нормальным мужиком. Тут уж самому надо решать, какое из двух зол лучше.




ВЗЛЁТ И ПАДЕНИЕ АК-ПАШИ

...В небесах назойливо жужжит вертолет. Он обрабатывает посевы пестицидами, а это значит, скоро передохнут пчелы. Местные утверждают, что летательное средство частное, принадлежит пивоваренной компании, которая стала инвестором здешнего колхоза. Называется коллективное хозяйство: «ООО им. генерала Скобелева». Еще недавно оно имело название: «Путь Ильича». От «красного вождя» до «белого генерала» путь был пройден удивительно быстро. Что ж, времена ныне если не лихие, то уж наверняка плутовские — и ничему удивляться не приходится. И нечего сетовать на внезапно разбогатевших пивоваров: конце концов я сам пью пиво, тем самым приумножая богатство «пивных баронов».
Механизаторы лениво копаются в раздолбанном тракторе. Рядом крутятся дети, то и дело выглядывая в небе экзотичный для них вертолет. Мужики откровенно признаются: «Торопиться некуда, до конца рабочего дня далеко...» Колхоз — он и есть колхоз. Хоть ты его именем Наполеона назови (Скобелева, кстати, в его время как раз сравнивали с Бонапартом), хоть Батыя. Невдалеке старухи, сидя, как в художественном полотне «Ходоки у…», на крыльце правления, ждут автолавку с хлебом. Чуть подале женщины с видом мучительно пьющих людей, торопливо и воровато оглядываясь, на тачке везут мешок с чем-то. Никто не улыбается, лица механизаторов, детей, старух и пьяных женщин напряжены. С вертолета эти малозначимые детали вряд ли различимы.
Разворачивается это привычное действо в деревне Михалково, центре сельского округа, к которому относится и село Заборово, бывшее имение Скобелевых. Впрочем, и Михалково некогда принадлежало одной из сестер геройского генерала, Надежде. Единственное украшение Михалкова — памятник воинам Великой Отечественной, установленный на средства одного ныне действующего генерала, уроженца здешних мест. Не скупится здешняя земля на военачальников!
В самом Заборове картина более отрадная. Спасо-Преображенская церковь, в пределах которой похоронены Михаил Дмитриевич и его родители, — новенькая, будто с иголочки. Рядом, в бывшей школе устроен великолепный музей. Думаю, ему могут позавидовать даже городские музеи. Между церковью и музеем стоит памятник полководцу. Усадьба нет, ее в 1930-е годы разломали. Рассказывают, в 1917–м сестра Скобелева, княгиня Надежда Дмитриевна Белосельская-Белозерская, которая унаследовала состояние бездетного брата, старалась образумить разгулявшуюся толпу, пришедшую экспроприировать ценности. Пожилую женщину оттерли и продолжили правое (по их мнению) дело. Заодно разграбили и разворотили усадьбу княгини в Михалкове.
Про судьбу Надежды Дмитриевны не известно ничего. Предполагать можно что угодно — от зверского убийства до удачного спасения. Во всяком случае у нее был сын Сергей, который умер в городе Лондоне в 1959 году. С тех пор никто из наследников великого российского рода, давшего империи трех боевых генералов, не давал о себе знать. Род Скобелевых зачах.
На разграблении усадьбы, а чуть позже церкви и усыпальницы не остановились. В 1938 году разрыли могилы. Искали ценности. Вообще-то меня предупреждали, что нынешние старики — дети тех, кто «грабил награбленное», но на самом деле все иначе. Да, местный старожил Антонина Тихоновна Тришина рассказала мне, что она была свидетельницей вскрытия (тогда она училась в 4 классе Заборовской школы). Мужики вынули из склепа гроб, в котором находился еще один гроб, цинковый (детей-то не пускали, но школа в двух шагах от церкви и детское любопытство ничем не победишь). Генерал лежал нетленным, при эполетах и с пышной рыжеватой бородой. Но из ценностей при нем были лишь плетка да сапоги. Один мужик захотел обувку взять себе, но у сапога, когда стягивал, отвалилась подметка. Сапоги выбросили.
Собственно, уже к тому времени из памяти советского человека имя победоносного генерала было истерто. Но ходили среди заборовцев всякие легенды о необыкновенно добром барине. Сказания передаются из поколения в поколение. Антонине Тихоновне поведали ее бабушки: едет барин на белом коне со стороны деревни Скобелевки (есть такая в Тамбовской области) и разбрасывает конфеты. Детишки давятся, дерутся между собой — подбирают. Хвалили его старики: если у кого корова околеет, придут, поплачутся — барин дает корову. Однажды в селе от удара молнии сгорели сразу несколько домов —и барин, дабы был строительный материал, отдал на порубание свою любимую рощу (места здесь полустепные, малолесные). Когда генерал отдыхал у себя в имении, из деревенских мальчиков собирал «военную» команду и заставлял их изучать приемы ведения боя. Для обучение будущих рекрутов завел у себя несколько артиллерийских орудий и регулярно организовывал учебные стрельбы. А еще среди народу ходили слухи, что мать Михаила Дмитриевича убили. Из-за денег.
Насчет матери Скобелева, Ольги Николаевны — все чистая правда. Ее действительно убили. В Болгарии. Судьба семейства Скобелевых вообще окрашена не в радужные цвета. Отец, Дмитрий Иванович, скоропостижно скончался в 1879 году. Мама погибла в 1880-м. Сам Михаил Дмитриевич умер в 1882-м, на 39-м году жизни. Его смерть была в сущности нелепа, и по поводу кончины «Белого генерала» сотворено множество спекуляций (а как же: умер-то в будуаре самой дорогой московской куртизанки, немки Шарлотты Альтенроз, получившей потом кличку «Смерть Скобелева»!). Даже модный Б. Акунин написал о тайне этой смерти довольно талантливый роман.
Злую шутку со Скобелевым сыграло его знаменитое прозвище «Белый генерал» (тюркский вариант: «Ак-паша»). Да, он любил гарцевать на белом коне, иногда одевал во время боя белые китель и фуражку. Но дело не в «белом движении», а в элементарном суеверии, коих в среде военных водится немало. Однажды, еще в молодости, он тонул в болоте, и спас его конь белой масти. С тех пор Скобелев белое и полюбил. Среди народов Средней Азии, к покорению которой Скобелев приложил немало усилий, он имел прозвище «Кровавые глаза» — суеверный страх он вызывал у населения Туркестана.
На месте усадьбы находится еще одна достопримечательность: могила его последнего и самого любимого коня Геок-Тепе (имя дано было по названию последней взятой им крепости). Как ни странно, масть коня была не белой, а гнедой. Существует множество свидетельств, что конь, идя за гробом хозяина, натурально плакал. Сестра Скобелева (та самая, которая пропала без вести) обеспечила Геок-Тепе такой уход, что конь пережил хозяина на 28 лет. Когда он умер, с коня аккуратно сняли его копыта и изготовили из них чернильницы. Одна из чернильниц стояла у могилы хозяина, рядом с ней лежала книга в золоченом переплете (ее пожертвовал генерал Куропаткин, начштаба Скобелава, а впоследствии козел отпущения за поражение в Русско-Японской войне). В книге почитатели полководческого гения Скобелева оставляли памятные записи. После того как все разграбили, изничтожили не только записи: разрушили даже пределы к Спасской церкви, в которых покоились Скобелевы. И долгие годы надгробия из белого камня медленно разрушались под воздействием природных стихий.
Директор музея Скобелева Елена Петровна Панферова любезно подарила мне книгу о Белом генерале, написанную вице-президентом международного общества «Скобелевский комитет» (есть и такой!) В.И. Гусаровым. Как говорил поэт, русские ленивы и нелюбопытны. Я отношусь к числу ленивых, и, если бы не эта прекрасная книга, я так и остался бы в неведении относительно личности и деяний одного из самых великих людей России. Генералами били и отец Михаила Дмитриевича и его дед, Иван Никитич, прошедший путь от солдата до высшего военного чина и прославившийся как герой Отечественной войны 1812 года. Дед ненавидел поэта Пушкина, писал на него доносы, предлагая «содрать с него несколько клочков шкуры». Внук обожал Лермонтова, был прекрасно образован, знал девять языков.
Михаил Дмитриевич был несколько нестандартен для образа русского офицера: в карты не играл и запрещал это делать подчиненным, водки не пил. И очень много читал. Некоторые исследователи утверждают, что после смерти Скобелева пропали написанный им проект Панславянского союза (за объединение славянских племен он всегда ратовал), а так же план будущий войны России с Германией. В его годы Германия считалась нашим союзником, даже русские принцессы, будущие императрицы, регулярно поставлялись из «фатерланда». Как в воду глядел...
Не заладилось у Скобелева с семьей. Его брак с фрейлиной императрицы княжной Марией Гагариной оказался скоротечным. Когда через некоторое время после свадьбы Михаил Дмитриевич отправился из Петербурга на службу в Туркестан, жена поехала с ним. В Нижнем Новгороде между молодыми случилась ссора, в результате чего Скобелев продолжил путь, а Мария вернулась в столицу. С этого злополучного дня они никогда не виделись, Скобелев для себя заключил: «Человек, который хочет делать дело, жениться не должен». Не вышла вторично замуж и фрейлина.
Боевых операций у Скобелева было много. Он последовательно участвовал в победе над Кокандским ханством, Османской империей. Руководил операцией по завоеванию Туркмении. Если рассудить, всю жизнь он воевал с мусульманскими государствами. Но можно перевернуть медаль на другую сторону: Скобелев освобождал народы: болгар — от турецкого ига, народы Туркестана — от ужасов восточной тирании. Вот слова, сказанные Михаилом Дмитриевичем во время его последней, Ахалтекинской экспедиции (Скобелевская Ахалтекинская экспедиция была второй — первая окончилась поражением русских): «Из рабов мы стремимся сделать людей. Это важнее наших побед».




Да, во время взятия крепости Геок-Тепе погибли 20 тысяч текинцев (туркмен), а имущество крепости было отдано на разграбление русским солдатам. Когда Скобелева в этом обвиняли, генерал отвечал, что «либералы» не знают специфики Востока: если ценности не будут взяты в качестве трофеев, а крепость не будет разрушена, текинцы ни за что не признают своего поражения.
В книге В.И. Гусарова описывается поездка автора в Заборово десятилетней давности. Тогда он здесь обнаружил почти полное запустение. Что же случилось за последнее десятилетие — чудо? По словам старожилов, первыми, кто стал оказывать помощь в восстановлении усадьбы, были болгары. Они еще при Хрущеве приезжали в Заборово и ухаживали за надгробиями. Местные не скрывают, что в те времена они знали только что похоронен здесь «добрый барин да его родители». В сущности, надгробия от мародерства спасло только то, что сделаны были они из высокопрочного камня.
Директор музея — бывший медицинский работник. Она знает о Скобелеве почти все, с любовью заботится о благоустройстве усадьбы. Но все-таки Елена Петровна — дилетант. Но попробуйте заманить профессионального историка или музейщика в такую глушь, за 400 километров от Москвы! Дворником в музее трудится муж директора Валерий Алексеевич. Он был трактористом в ООО им. генерала Скобелева, но ушел. Платят там нерегулярно, кучу профессиональных болезней заработал, а здесь — стабильность, покой, благодать.
Елена Петровна никак не может понять: Михаил Дмитриевич всегда радел о крестьянах, устроил для них школу, проявлял заботу во всем... почему заборовцы так быстро забыли добро? Да, от момента смерти молодого генерала до революции прошло 35 лет, наиболее ярые колхозники не помнили ничего. Но ведь их, колхозников, воспитывали отцы, матери, деды, которые не только знали правду, но и слышали про подвиги генерала. О Скобелеве в 80-е годы позапрошлого века пресса говорила поболе, чем сейчас о Путине!
Восстановление музея и церкви шло авральными темпами, старались успеть к юбилею победоносного генерала. Восстановили не только храм, но и пределы во имя св. Димитрия Ростовского и Архистратига Михаила над почитаемыми могилами. Музей посещают довольно много людей. Поскольку до Заборова добраться трудно, 4000 посетителей в год — число солидное.
Незадолго до моего приезда здесь побывала делегация, состоящая из курсантов военных училищ России, Армении, Казахстана, Украины и Белоруссии. Все они были участниками международного конкурса по законам и обычаям войны. Для них Скобелев — бог. Они живо интересовались также деталями его личной жизни, человеческой судьбой. Елена Петровна, видя, как почтительно себя вели будущие профессионалы войны у могилы своего кумира, поняла: человек жив, пока жива память о нем.
А музей, между прочим, расположен в здании школы, которая построена была по радению и на средства Михаила Дмитриевича. Здесь даже сохранен целый класс — со старинными партами. Школа исправно функционировала почти 100 лет, вплоть до конца 1970-х. После закрытия она превратилась в жалкие развалины. Честь и слава людям, сумевшим возродить святое место!
И хочется сказать: если замечательная усадьба, путь и в сокращенном виде, восстала из пепла, значит, правда и справедливость на свете есть. Жаль, не все до торжества таковых дожили.




ПЛАХА ТОЛСТОГО


Смерть графа Льва Николаевича Толстого явилась прекрасной иллюстрацией столкновения романтичного и кровавого XIX и века XX, которому суждено было стать столетием Космоса и все той же крови, причем, кровь ХХ века XIX веку не могла привидеться даже в самых смелых кошмарах. В Бородинском сражении, страшнейшей битве XIX века, потери с обеих сторон составили 108 000 человек. Одна из битв XX века, Сталинградская, забрала 2 000 000 жизней. Картина наехавших на станцию Астапово репортеров, стремящихся вырвать пальму первенства в соревновании: “кто первый известит мир о кончине графа”, в то время смотрелась вполне пристойно. Жители пристанционного поселка вдоволь натешились видом “столичных штучек”, изничтоживших винный запас в станционном буфете.
Ныне кончина таких великих старцев как Астафьев, Стругацкий и Окуджава в обществе резонанса не вызвала. Зачем отвлекаться и пропускать очередной выпуск вечеров с Галкиным или Басковым? А уж как теперь жить-то без “Танцев со звездами” и нового шедевра от Дарьи Донцовой? Впрочем, русские писатели XX века оказались счастливыми людьми, ибо скончались без наплыва папарацци.
В те революционные времена писатель воспринимался как пророк, учитель жизни. Уход графа Толстого из Ясной поляны, бегство от дражайшей супруги, которая воспротивилась решению писателя завещать гонорары от будущих изданий народу, воспринималось как грандиозное реал-шоу. Целую неделю первые полосы газет пестрели сообщениями о вероятном продвижении писателя по матушке-России. И как обрадовались газетчики, когда узнали, что Толстой вынужден был сойти с поезда, идущего на Юг, в относительно недалеком от столиц Данковском уезде...
Да, станции Астапово повезло: если бы здесь не скончался Толстой, никаких достопримечательностей здесь не было бы. Однообразные дома, унылая степь кругом — и более ничего. Благо, сам поселок всегда славился своей чистотой пи опрятностью. Если бы здесь царствовал такой же бардак, как и на большинстве русских полустанков, стыдоба съела бы...
С Львом Толстым история непроста и во многом дика для нашего слуха. Ведь как же: человек официально предан анафеме, отлучен он церкви. Вроде бы верить у нас теперь можно открыто - даже правители крестятся, не стесняясь - однако никто толком не понимает смысл этого страшного слова: анафема. Впрочем… а надо ли эту тему окрашивать в мрачные тона? Лев Николаевич — человек народный, про него даже анекдоты сочиняли. Мой любимый (и самый короткий): “Вставайте, граф. Пахать подано...” Чуть позже мы обязательно разберем вопрос отношения великого писателя с Церковью. Пока же расскажу о более приземленных вещах.
...Астапово, едва только царя вместе с семейством убили (в 1918-м году), переименовали в Лев Толстой. Комнату, к которой литератор испустил дух, решили не трогать, оставить все так, как и было брошено в предсмертной суете.
Вообще какое-то проклятие лежит на всем бывшем Данковском уезде. Сам город Данков сейчас пребывает в жуткой депрессии: на грани остановки химический завод и доломитовый комбинат. Местные жалуются: “Нет инвестора”, и кивают на Соседний Лев-Толстовский район (бывшую часть Данковского уезда), на который инвестор нашелся. Он даже вложил четыре миллиарда! Но... какой это инвестор!.. В Лев-Толстовском районе силами строится гигантский свинарник. В самом Льве Толстом собираются строить убойный цех. В общем, не радостно — зато появляются новые рабочие места. Какая уж тут духовность, ежели семьи чем-то надо кормить! К слову: Лев Николаевич являлся убежденным вегетарианцем.
Прежде чем поговорить о внутренних духовных связях графа Льва Толстого с маленьким кусочком Земли вокруг станции Астапово, передам мнение священника. Любезно согласился обсудить щекотливую тему уроженец поселка Лев Толстой, священник Евгений Ефремов. О. Евгений — сельский батюшка, он настоятель Никольского храма села Домачи. Батюшка живет на окраине Льва Толстого; именно от него я узнал, что в поселке будет строиться убойный цех — недалеко от батюшкиного дома, на бывшем аэродроме. А еще почти напротив батюшкиного дома находится молельный дом “адвентистов седьмого дня”, сектантов. Как говорится, расслабляться православному священнику не досуг, нужно за паству бороться. Говорили мы все же о духовности.
Отец Евгений был вполне преуспевающим предпринимателем, у него имелась своя столярная мастерская. Но все презрел, стал сельским батюшкой. И теперь знает о жизни глубинки даже более, чем нужно было бы. Люди в селах живут трудолюбивые и желающие работать. Из Домачей, к примеру, три человека ежедневно ходят на работу в Лев Толстой пешком, а это 15 километров. Основная масса людей трудится на свинарниках или в уезжают на заработки в Москву. И там, и там — несладко. Название поселка батюшку коробит:
- ...Лев Толстой делает свое дело. “Плоть слова” довлеет. Хотя он и великий писатель, человек очень непростой. У нас в паломничество ездят, так священники просят, чтобы люди не называли себя “левтолстовцами”. Путь не по духу, а всего лишь по происхождению. Может конфликт возникнуть. Господь не желает смерти грешникам. Он желает, чтобы все спаслись. То же относится и ко Льву Николаевичу. Но все дело в гордыне человеческой. С Амвросием Оптинским они долго беседовали, а, когда Толстой вышел, Амвросий сказал: “Хороший человек. Горд больно...”
Дальше батюшка рассказал о своем видении этого соединения: “Толстой и Астапово”. Дело в том, что Астапово — единственная станция на всем вероятном продвижении пути писателя, где есть станционный храм. Толстому был дан последний шанс... Когда о. Евгений был еще школьником, он в этот храм ходил на физкультуру. Там был школьный спортзал, а дети даже и не подозревали, что это церковь. Возле станции стояли два памятника, которым дети приносили цветы: Ленину и Толстому. Идолы стоят до сих пор, однако теперь левтолстовцы хотя бы имеют возможность после кончины быть отпетыми, а не просто упокоиться в болотистой земле...
Как коренной астаповец, батюшка переживает за нынешнее положение дел в районе. Напряженно как-то, тревожно. Поселок возник в сущности как недоразумение. Купечество городов Лебедянь и Данков спорили, где расположить железнодорожный узел. Но к согласию из-за амбиций не пришли, а потому станцию решили строить в голой степи, в болотистой местности. И народ здесь селился пришлый, без привязки к земле и чувства малой родины. А станционный храм был самым бедным в епархии, ибо люди не отдавали даже положенную “церковную десятину”. Все изменилось: появились и местный патриотизм, и любовь к родному очагу. Духовности бы побольше...
Про анафему по отношению к Толстому всякое говорят. Взять хотя бы то, историческое определение Св. Синода от 22 февраля 1901 года: “...граф Толстой в прельщении гордого ума своего дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой... он отвергает личного живого Бога во святой Троице славимого, отрицает Господа Иисуса Христа - Богочеловека, отрицает Иисуса Христа как Искупителя , пострадавшего нас ради человеков, отрицает воскресшение Иисуса Христа из мертвых, отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа, отрицает девство до рождества Пречистой Богородицы...”
Ну, и так далее. В общем инкриминируются графу все грехи.
 Что характерно, Лев Николаевич все вышеуказанное не отрицал вовсе, а понимал по-своему. В своем “Ответе на определение Синода” Толстой писал: “...проходя по площади, слышал обращенные ко мне слова: “Вот дьявол в образе человека…” Да, я отвергаю все таинства. Но я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия. Теперь же люблю истину более всего на свете... Я спокойно и радостно приближаюсь к смерти”.
Обратимся к современным авторитетам. Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (теперь он патриарх) опроверг мнение о том, что Церковь, предав Льва Толстого анафеме, будто бы прокляла писателя: "Некоторые считают, что Церковь прокляла великого писателя, как бы незаконно его обидела. Ничего подобного не было. Церковь просто констатировала то, что реально произошло. Сам писатель отошел от Церкви. И тем, что он говорил о Христе, о Церкви, о таинствах, он свидетельствовал свой полный разрыв с Церковью". И поскольку, утверждает митрополит, многие люди по-прежнему были убеждены в том, что Толстой говорит так, оставаясь православным христианином, "то это, конечно, вносило смущение в церковную среду и в общественную жизнь".
Не так давно директор Яснополянского дома-музея и праправнук писателя Владимир Ильич Толстой обратился в Патриархию с предложением “осмыслить значение акта отлучения Льва Толстого от Церкви для России”. Ответа не последовало.
Теперь о духовных связях Толстого со станцией Астапово и с ее окрестностями. Только здесь, в Лев-Толстовском районе, я узнал, что всего в нескольких километрах от станции (тогда, правда, ее еще не было) подвизался в пустыни старец Иларион, который дал благословение на монашество будущему знаменитому старцу Амвросию Оптинскому (тому самому, который про Толстого сказал: “Гордыня!”). Лев Толстой и Амвросий встречались три раза (в последний — в 1890 году, за год до кончины старца). Сначала граф резко отзывался о старце, но в конце жизни написал в тайном дневнике: “Видел во сне, что кто-то передает мне письмо или молитву Оптинского старца… Я восхищен этим писанием. Там много всего прекрасного, спокойного, старчески мудрого, любовного…” Лев Николаевич, перед тем как сесть в свой последний поезд, хотел побывать в Оптиной. Но в последний момент не решился, сказал: “Сам не пойду. Если бы они позвали, пошел бы...” В дни Астаповской драмы прибыл на злополучную станцию старец из Оптиной, игумен Варсанофий.  Но писатель его так и не призвал. Последние, предсмертные слова Толстого: “Я пойду куда-нибудь, чтобы никто не мешал. Оставьте меня в покое...”
Это всего лишь одна сторона духовной связи Толстого с нынешним Лев-Толстовским районом. В особенности удивление может вызвать следующий факт: Лев Толстой прожил невдалеке от станции Астапово... два года! Причем год прибытия графа в Данковский уезда совпадает с годом преставления старца Амвросия: 1891–й. Толстой в Данковском уезде боролся с народным голодом.
До “голодной эпопеи” Толстой пытался победить народное пьянство, создав общество “Согласие против пьянства”. Алкоголизм народный победить не удалось. В Данковском уезде, в своем имении Бегичевке, жил друг Льва Николаевича Иван Иванович Раевский. Он-то и предложил графу организовывать бесплатные столовые для голодающих. Сначала Толстой был резко против, идею прокормить народ за счет подачек богачей считал нелепостью. Но очень скоро, заключив, что хотя бы что-то надо делать (крестьяне из-за неурожаев пухли с голода), вошел во вкус. В окрестностях Бегичевки в 212 столовых кормились больше 9000 человек, а сумма пожертвований за один только 1892 год составила 141 тысячу рублей. Из одной только Америки в Россию пришло семь пароходов с кукурузой. Доходило и до бесплатной раздачи лошадей и семян.



Лев Толстой в одной картинке.

Толстой много и мучительно размышлял об истинных причинах голода. И нашел что главная причина — упадок духа в народе. Лев Николаевич убежден был, дух народа подавляет непризнание его человеческого достоинства. Люди не хотели трудиться потому что не верили в справедливость: богатые и чиновники все наработанное заберут себе. Путь кормления народа тупиковый, потому что к духовному освобождению подобное рабство не приводит. Однако своим примером граф хотел пробудить совесть в дворянах, прожигавших свои богатства в “Куршавелях” XIX века. До самой смерти Лев Толстой считал, что годы борьбы с голодом были счастливейшими в его жизни.
Лев Николаевич хотел накормить мужика. И он его накормил. Появилась как-то в районе Бегичевки научная экспедиция. Мужики подумали: “Кажись, нашего графа арестовывать хотят...” Вокруг бегического дома собрались толпы народа и люди решили во что бы то ни стало не выдавать Льва Николаевича. Народ успокоили с трудом. Вспоминаются слова вечного духовного соперника Толстого, Федора Достоевского: “Наестся мужик и скажет: “Ну, вот, я наелся... А дальше — что?” И мужик тогда, больше столетия назад, подумал: “А чего это я столуюсь у барина? Как-то нехорошо, постыдно. Пойду-ка — и отниму у него все!”





БРАТЬЯ СТАНОВЯТСЯ НЕДРУГАМИ

1912 году в Российской империи помпезно праздновали столетие победы над Наполеоном. В 1913–м — столь же пафосно отмечали трехсотлетие дома Романовых. Юбилейные торжества портили разные беспорядки, как полагали русские патриоты, инспирированные врагами Державы.
В 1912–м на далеких Ленских золотых приисках солдаты расстреляли демонстрацию возмущенных унизительным положением рабочих… снова накатывалась волна пролетарского гнева. В 1913–м больше месяца внимание отечественной публики было привлечено к процессу в Киеве: судили еврея Менделя Бейлиса, обвиненного в ритуальном убийстве. Для России привычное развлечение — искать и осуждать виновных в человеческих жертвоприношениях. Процессы, что характерно, всегда кончались оправданием обвиняемых.
Вместе с тем, в "мягком подбрюшье Европы", на Балканах, кипели свои страсти. Включение Боснии и Герцеговины в состав Австро-Венгерской империи означало очевидный успех Вены в овладении территориями, принадлежавшими Оттоманской империи. Болгария объявила себя независимым от Турции государством, князь Фердинанд провозгласил себя болгарским царем, не скрывая проавстрийской ориентации. Но на данные территории так же претендовала и Россия, политики которой из века в век бредили возвращением Царьграда в православный мир. Впрочем, Россия, еще морально не оправившаяся от оглушительного поражения в "маленькой победоносной войне" с Японией, не была готова к военной конфронтации с Австро-Венгрией — ведь ее твердо поддерживала Германия, которая в те времена была дружественна России.
Ответом на успехи Вены стал рост националистических настроений на Балканах. Родилось "новославянское движение", которое нашло свое выражение в славянских конгрессах в Праге и Софии. Главным их организатором явился чешский политический лидер Карел Крамарж. Движение энергично поддерживали и русские "державники" — так сложился блок славянских народов. В марте 1912–го заключили союз Сербия и Болгария, в мае — Болгария и Греция. В конце сентября Черногория объявила войну Оттоманской империи — и получила немедленную поддержку "славянского блока".
По договору, заключенному в мае 1913-го в Лондоне, проигравшая Оттоманская империя теряла все свои европейские территории (за исключением Константинополя с небольшим прилегающим уголком Фракии), разделенные между балканскими народами. Бывшие союзники немедленно бросились делить добычу. В июне 1913–го болгарский царь Фердинанд при поддержке Австрии, начал войну с Сербией и Грецией. Против Болгарии выступили Румыния и Турция. Через месяц вдрызг разбитая Болгария признала потерю всех завоеванных территорий и некоторых давних владений.
Меж тем Российская империя жила представлением о своем "историческом предназначении": стоять "на посту охраны западной цивилизации и от диких народов, и от песков Азии". Еще в 1907–м, выступая в III Думе, Петр Столыпин, возражая польским депутатам, жаловавшимся на свое состояние "граждан второго разряда", сформулировал национальную политику России: "Станьте сначала на нашу точку зрения, признайте, что высшее благо — быть русским гражданином, носите это звание так же высоко, как носили его когда-то римские граждане, тогда вы сами назовете себя гражданами первого разряда и получите все права». Поляки, собственно, жаловались на то, что в 1900 году в Царстве Польском было пропорционально меньше школ, чем в 1828–м. Столыпин не отрицал это и даже уточнил: "У вас нет даже высшего учебного заведения. Но это потому, что вы не хотите пользоваться в высшей школе общегосударственным русским языком".
В то время национального вопроса, по большому счету, в России еще не существовало — если не считать хлопот с поляками и евреями. Но уже набрало силу социальное движение, находившее свое выражение в деятельности подпольных организаций. Крупнейший специалист по борьбе с революцией, бывший начальник Варшавского охранного отделения Петр Заварзин заявлял: "В России самыми конспиративными партиями являются те, которые создавались на национальных началах". Однако в качестве примера он смог привести только еврейскую партию "Бунд", армянскую "Дашнак-Цутюн" и польскую социалистическую партию. А они вовсе не были подпольными.  "Бунд" требовал только автономии, "Дашнак-Цутюн" ставил своей целью объединение под эгидой России турецкой и русской Армений, и только польские социалисты под руководством Юзефа Пилсудского мечтали о возрождении суверенной Польши.
Не было серьезного национального движения и в Прибалтике: традиционные антигерманские настроения латышей и эстонцев оставались верной гарантией традиционного спокойствия в регионе.
 В 1900 году во Львове вышла брошюра Миколы Михновского "Независимая Украина", само собою, на украинском языке. В ней излагалась ясная программа движения за независимость: Украина для украинцев, от Карпат до Кавказа, кто не с нами, тот супротив нас и всё в этом роде. Идеи нашли приверженцев, которые сгруппировались в Украинскую революционную партию, которая развалилась через два года, ибо большинство ее членов ушли в социал-демократические организации. Национальное движение развивалось и в австрийской Польше: в 1911–м в Галиции появилось ''Общество украинских сичовых стрелков''. В российской Украине запрещение на украинский язык было снято только в 1906–м, но языком школьного обучения все же оставался русский.
Что касается "еврейского вопроса".  После Манифеста 1905 года ограничения по отношению к еврейскому населению воспринимались как вопиющая несправедливость. Столыпин, представляя проект закона о равноправии евреев Николаю II, аргументировал свою идею тем, что "обиженные евреи всегда идут в революцию". Император отверг проект, написав Столыпину: "Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу — внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя".
С редкой проницательностью увидел будущее Европы Пилсудский. Выступая в Париже 14 января 1914–го, он сказал, что война начнется столкновением между Россией и Австрией на Балканах, за Австрию вступится Германия, за Россию — Франция, а Великобритания не оставит на произвол судьбы Францию. Если сил будет недостаточно для победы над Германией — вступит в войну и Америка. На вопрос: "Чем кончится война?" - Пилсудский ответил, что Россия будет побита Австрией и Германией, а те, в свою очередь, будут побеждены англо-французами.
Пилсудский, оставив в стороне теоретические рассуждения, приступил к формированию на территории Австро–Венгрии боевых польских отрядов, которые целенаправленно готовились к боевым действиям против русских. Он рассчитывал, после разгрома России объединить все польские земли. Люди Пилсудского встретились в Париже с лидером русских социалистов-революционеров Виктором Черновым. Союз в борьбе против царской России Чернов отверг, предупредив, что участие поляков в войне на стороне немцев вызовет у русских новый взрыв антипольских настроений. И да, если кто забыл: поляки — тоже славяне, но русским они совсем не братья, а уж тем более не сестры. Мы знаем, конечно, почему.
В китайских учебниках Первая Мировая война именуется "Европейской гражданской" — это потому что многонациональная Народная республика Китай благодаря Будде, Конфуцию, Мао и уж не знаю кому там еще породила почти сплоченную нацию. А европейцы, большинство из которых являются ариями, по ряду причин не торопились брататься.
 Столыпин видел в войне величайшее несчастье России. "О какой войне может быть речь, – заявлял он в разгар кризиса, вызванного захватом Австрией Боснии и Герцеговины, – когда у нас внутри достигнуто еще только поверхностное успокоение, когда мы не создали еще новой армии, когда у нас даже нет новых ружей". Предупреждал об опасности войны и преемник Столыпина граф Коковцев. На рациональные аргументы Николай II отвечал в своем стиле: "Все в воле Божьей". Как вы сами относитесь к правителю, полагающемуся на высшие силы? В мистической атмосфере царского двора более убедительными были предсказания мистиков и спиритов. Кстати, даже Григорий Распутин был категорически против войны и предсказывал гибель России и династии в случае вступления государства в войну.
Итак, однажды секретная организация сербских офицеров "Черная рука", манипулируемая сербской и русской спецслужбами, послала в Сараево террористов — семерых молодых людей, плохо стрелявших и, как один, болевших чахоткой. Примером для них стали русские террористы. Семеро, вооруженные бомбами и револьверами, стояли на пути проезда открытой машины, в которой сидели Франц-Фердинанд с супругой. Первый бомбист растерялся и пропустил машину, второй бросил бомбу, эрцгерцог ловко отмахнул ее рукой — и она взорвалась на улице. Осколки ранили герцогиню. Машина миновала еще четверых террористов, которые даже не шелохнулись. И лишь седьмой, Гаврила Принцип, дважды выстрелил и смертельно ранил Франца-Фердинанда и герцогиню Софию.
Отто Бисмарк был убежден, что германская империя и Россия никогда не будут воевать друг с другом, правда, оговариваясь: "…если только не исказят ситуацию либеральные глупости или династические нелепости". Но глаза русских патриотов мозолил вожделенный Царьград. В январе 1914–го Николай II объяснял французскому послу Делькассе: «Мы ни в коей мере не стремимся к овладению Константинополем, но нам нужна гарантия, что проливы не будут для нас закрыты". К тому же Россия не могла не вступиться за братскую православную Сербию, Германия же, в свою очередь, вступилась за союзную Австро-Венгрию.
Николай II назначил Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича, который все внимание уделил быстрейшей мобилизации. Вскоре оказалось, что в русской армии не хватает 870 тысяч винтовок, нет достаточного числа патронов, слаба артиллерия. А между тем с первых же дней завязались тяжелые бои. По мобилизации в армии оказалось более 5 миллионов солдат и офицеров, а за все годы войны под ружье было поставлено более 15 миллионов человек.
Николай II объяснял тогдашнему министру иностранных дел Сазонову: "Я стараюсь ни над чем не задумываться и нахожу, что только так и можно править Россией". Интересное кредо — не включать мозги. По сути, в русской армии были два полководца: Николай Николаевич и военный министр Владимир Сухомлинов. Последний во всем был полной противоположностью великого князя: маленький и толстый, он был сибарит и лентяй, постоянно врал. О нем говорили, что больше собственной самоуверенности ему было присуще беспредельное невежество.
В первые месяцы войны немцы подошли к Парижу. Спасая союзников, две русские армии – П. К. Ренненкампфа и А. В. Самсонова – начали самоубийственное наступление в Восточной Пруссии и закономерно были разбиты. Тем не менее, немцы вынуждены были снять с Западного фронта более двух корпусов, и их наступление на Париж сорвалось. А на Восточном (Русском) фронте главные сражения 1914 года развернулись в Польше и Галиции. К середине 1915–го русская артиллерия замолчала: на 300 немецких выстрелов она могла ответить только одним снарядом. Русская армия начала отступление из Польши, Галиции, Литвы, Курляндии.
XIX век в плане военных кампаний был довольно понятным: вооруженные конфликты длились не более одного летнего сезона, и чаще всего успех или неудача одной из сторон определялась генеральным сражением. А в Великой войне (так ее прозвали русские) противники завязли в изнурительных позиционных боях.
Отступление и неудачи в войне связывали со шпионажем в российских верхах в пользу немцев. В феврале 1915–го был арестован находящийся на службе в армии жандармский полковник Мясоедов. Вместе с ним взяли и нескольких друзей и сослуживцев Сухомлинова. Особый военно-полевой суд приговорил Мясоедова к смертной казни. Вслед за тем стали утверждать, что и военный министр, и его красавица-жена, бывшая на 30 лет младше его и часто посещавшая немецкие курорты, — тоже германские шпионы.
13 июня 1915 года военным министром стал генерал от инфантерии А. А. Поливанов – либерал, закончивший свой путь в 1920 году на посту члена Особого совещания при Главкоме Красной Армии С. С. Каменеве (тоже бывшем офицере русской армии). Впрочем, военным министром Поливанов был лишь до 15 марта 1916 года. Менее чем за два года на этом посту побывали еще три человека, и средний срок их пребывания в должности равнялся семи месяцам.
Царская династия изначально относилась к Великой войне как к семейному делу. Менталитет, заставлявший Романовых считать себя "хозяевами Земли Русской", не позволял им оставить Родину в беде, а самим укрываться в тылу. Вместе с Николаем Николаевичем в Ставке находился и его родной брат Петр Николаевич. Великий князь Борис Владимирович – Августейший походный атаман всех казачьих войск – тоже почти всегда был на фронте. В штабе Юго-Западного фронта служил и великий князь Николай Михайлович, который с самого начала не верил в успех войны, слишком хорошо зная и царя, и всех великих князей. Более всего он критиковал своего двоюродного брата – Верховного Главнокомандующего – за его авантюристическую тактику стремительных, но не подготовленных наступательных операций в Галиции и Восточной Пруссии. Взгляды Николая Михайловича разделял лишь один член семьи, великий князь Александр Михайлович, выступивший на фронте в новой роли: уйдя с морской службы не по своей воле, он стал руководителем и организатором русской военной авиации. Выучившись на летчика, он возглавил авиацию Юго-Западного фронта, а потом и всю военную авиацию страны.
В сентябре 1914–го погиб великий князь Олег Константинович; ему не исполнилось и 22 лет. Это случилось в Восточной Пруссии, когда его эскадрон отступал по топким болотам под градом вражеских снарядов. Представительницы женской половины Романовых стали сестрами милосердия в санитарных поездах и лазаретах. Последние были развернуты во всех дворцах, и цесаревны почти сразу же увидели страшную изнанку войны – увечья, смерть, кровь и страдания
Некоторые из Романовых желали избавить двор от вредной (по их мнению) мистики. Убившие "святого черта" Распутина Феликс Юсупов и Дмитрий Павлович недолго находились под домашним арестом; царь приказал до окончания следствия первому из них жить в имении в Курской губернии, а второму – отправляться в Персию, где находился русский экспедиционный корпус. Решение относительно Дмитрия было оспорено многими родственниками царя. Женщины двора считали пребывание в Персии молодого и слабого здоровьем убийцу "равносильным его гибели" и просили заменить это наказание ссылкой в подмосковный дворец. Император, прочитав письмо, наложил резолюцию: "Никому не дано право заниматься убийством. Знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне".
Полагая, что все дело в людях, Николай II за четыре дня до нового 1917 года сменил премьер-министра, назначив на место А. Ф. Трепова тихого старика Н. Д. Голицына, занимавшего перед тем пост председателя Комиссии по оказанию помощи русским военнопленным. Перед Голицыным царь поставил две задачи: улучшить продовольственное положение страны и наладить работу транспорта. Задачи были уже непосильными, ибо держава истощила свои ресурсы. Начавшийся через два месяца в столице голод привел к бунту, переросшему затем в Февральскую революцию.
Николай II отрекся от престола и за себя, и за цесаревича в пользу своего брата Михаила, записав в эту ночь в дневнике: "В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!". Прибыв в Могилев, Николай узнал, что Михаил не принял корону и отрекся от царского сана. Решение Михаила Александровича: "Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшего Мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего благо Родины нашей, принял Я твердое решение в том лишь случае воспринять Верховную власть, если такова будет воля народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые Основные Законы Государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основании всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное собрание своим решение об образе правления выразит волю народа".
Василий Розанов в "Апокалипсисе наших дней" писал: "Рассыпанное царство. Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три. Даже “Новое время” нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частности. И, собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая великого переселения народов. Там была – эпоха, два или три века. Здесь – три дня, кажется, даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом – буквально ничего. Остался подлый народ, из коего вот один, старик лет шестидесяти, “и такой серьезный”, Новгородской губернии выразился: “Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть”… И что ему царь сделал, этому серьезному мужичку. Вот тебе и Достоевский, вот тебе и Толстой, и вот тебе и “Война и мир”. Что же в сущности произошло? Мы все жалили… Серьезен никто не был, и в сущности, цари были серьезнее всех, так как даже Павел, при его способностях, еще “трудился” и был рыцарь. И, как это часто случается, – “жертвою пал невинный”… Мы, в сущности, играли в литературе. “Так хорошо написал”, а что “написал” – до этого никому дела не было. По содержанию литература русская есть такая мерзость, – такая мерзость бесстыдства и наглости, – как ни единая литература. В большом Царстве, с большою силою, при народе трудолюбивом, смышленом, покорном, что она сделала? Она не выучила и не внушила выучить – чтобы этот народ хотя научили гвоздь выковывать, серп исполнить, косу для косьбы сделать (“вывозим косы из Австрии” – география). Народ рос совершенно первобытно с Петра Великого, а литература занималась только, “как они любили” и “о чем разговаривали”. И все “разговаривали” и только “разговаривали”, и только “любили” и еще “любили”…"
Вскоре "Европейская гражданская война" локализовалась на просторах Российской империи. Отмечу лишь двух героев ужасных событий. Лавр Корнилов родился в станице Каркаралинская Семипалатинской области, в казачьей семье; он был ровесником Владимира Ульянова (Ленина). Отец его служил хорунжим, мать происходила из калмыцкого рода. Окончив артиллерийское училище, подпоручик Корнилов был определен в Туркестанскую артиллерийскую бригаду. Проявив особое рвение к службе, Лавр Георгивич уже через два года бал зачислен в Академию генерального штаба.
После окончания Академии Корнилов служил в штабе Туркестанского военного округа. Он принял участие в военно-исследовательских экспедициях в Туркестане, Кашгарии, Персии и Индии, а в 1903 году вышла его книга "Кашгария, или Восточный Туркестан". Во время Русско-японской войны Корнилов в чине полковника был переведен в Генеральный штаб. В 1907-1911 годах являлся военным атташе в Китае.
В начале Великой войны Корнилов стал командиром пехотной дивизии; отличившись в боях под Львовом, получил чин генерал-лейтенанта. В апреле 1915–го в ходе Карпатской операции был тяжело ранен и взят в плен австрийцами. Врачи противника выходили русского генерала, а в благодарность он в июле 1916 года в форме австрийского солдата бежал. В русской армии Корнилова назначили командиром 25-го армейского корпуса Юго-Западного фронта, который только что завершил знаменитый прорыв вражеского фронта, вошедший в историю под названием "Брусиловского".
Героизм Корнилова, отважно бежавшего из австрийского плена, сделал генерала популярной фигурой. Ему было присвоено звание генерала от инфантерии, а перед самым отречением от престола Николай II по просьбе председателя Государственной Думы М.В. Родзянко назначил Корнилова командующим Петроградским военным округом.
Оказавшись в Петрограде, Корнилов убедился в том, что вверенный ему округ является самым неблагополучным в России: там процветали дезертирство, симуляция, мародерство и воровство. К тому же тлетворное влияние оказывали пацифисты, не желавшие брать оружие в руки по религиозным или политическим соображениям. Корнилов заключил, что большевистская агитация – "манна небесная для всех этих негодяев"; революционеры стали для него сборищем вражеских агентов, пособниками врагов Отечества.
Одновременно Лавр Георгиевич был и противником монархии. Именно он арестовывал в марте 1917–го находившихся в Царском Селе императрицу Александру Федоровну и пятерых ее детей. Его борьба "на два фронта" – и против большевиков, и против правых – привела к тому, что в конце апреля он подал в отставку и отбыл на фронт.
В июле Корнилов стал командующим Юго-Западным фронтом. Лавр Георгиевич настаивал на введении для военнослужащих смертной казни и запрещении антивоенной пропаганды. В том же месяце Керенский назначил его Верховным Главнокомандующим Русской армией — и Корнилов тут же предоставил в распоряжение Временного правительства программу стабилизации положения в стране. Проект предусматривал восстановление единоначалия в армии, ограничение полномочий комиссаров и солдатских комитетов, введение смертной казни в тылу, запрещение митингов и забастовок, перевод военных заводов, железных дорог и шахт на военное положение. Претворить программу в жизнь не удалось.
Когда в августе 1917-го германские войска заняли Ригу, Корнилов обратился к Керенскому с предложением поставить во главе страны Совет народной обороны под руководством Верховного Главнокомандующего, добровольно передав ему всю полноту власти. По сути, это была попытка установления военной диктатуры — единственного, по мнению Корнилова, способа спасти Державу. Керенский предпочел союз с большевиками, и 25 августа Корнилов двинул войска на Петроград. Керенский немедленно сместил Корнилова с поста Главнокомандующего и объявил его вне закона. Между тем войска Корнилова потерпели поражение, а сам он был арестован и заключен в тюрьму города Быхова.
9 ноября 1917–го, уже когда устанавливалась диктатура большевиков, Корнилов был освобожден и уехал на Дон, в Новочеркасск, где возглавил работу по созданию Добровольческой армии, ставшей первым соединением будущей Белой армии. Лавр Георгиевич погиб в боях с красными под Екатеринодаром 13 апреля 1918 года.
Алексей Брусилов родился в семье генерал-лейтенанта Алексея Николаевича Брусилова. Военную службу его отец начал в 1807 году, а в сражении под Бородино был уже майором. Преследуя французов, отец дошел до самого Парижа, а с 1839 года служил на Кавказе. В 1847 году, когда ему было 60 лет, он женился на молодой польке Марии-Луизе Нестоенской, и она родила ему четырех сыновей. Одним из них и был Алексей.
Алеша Брусилов учился средне, отличаясь в строю и воинских искусствах. Первые пять лет после окончания Кадетского корпуса он был адъютантом в 15-м драгунском Тверском полку, который стоял тогда на Кавказе. В составе полка Брусилов участвовал в Русско-турецкой войне 1877-1878 годов; он отличился при штурме крепости Ардаган, а затем при осаде крепости Карс. По окончании войны Брусилов еще три года был начальником полковой учебной команды, где главным предметом являлась кавалерийская выездка. Эта учебная дисциплина была его любовью и страстью. По предложению командира полка Брусилов поехал учиться в Петербургскую офицерскую кавалерийскую школу, по окончании которой он был оставлен на службе там же. Здесь он прошел путь от преподавателя верховой езды до звания генерал-майора и должности начальника школы. Брусилов слыл крупнейшим специалистом в деле подготовки офицеров гусарских, уланских и драгунских полков, а так же конной артиллерии. Карьера Брусилова была успешной прежде всего из-за протекции страстного лошадника, великого князя Николая Николаевича, дяди Николая II. В июне 1914 года Николай Николаевич был назначен Верховным Главнокомандующим русской армии; великий князь назначил Брусилова командующим 8-й армией Юго-Западного фронта.
В августе-сентябре 1914 года 8-я армия приняла участие в Галицийской битве, выигранной русскими. В результате этого сражения, продолжавшейся 33 дня, австро-венгерские войска потеряли около 400 тысяч человек и 400 орудий. Русские заняли Галицию и часть австрийской Польши, создали угрозу вторжения в Венгрию и Силезию.
Однако сильное истощение войск и расстройство тыла остановило наступление русских армий Юго-Западного фронта. В мае 1915–го австро-венгерская армия перешла в наступление и через две недели выбила русских из Галиции, взяв только пленными 500 тысяч солдат и офицеров. В марте 1916–го командующим Юго-Западным фронтом стал Брусилов. Он начал тщательную, но вместе с тем быструю подготовку к новому удару по противнику.
После мощной артиллерийской подготовки, длившейся на разных участках фронта от 6 до 46 часов, все четыре армии фронта перешли в наступление. Наибольшего успеха добилась 8-я армия генерала А. М. Каледина, прорвавшая фронт под Луцком. Из-за этого все наступление первое время называли "Луцким прорывом", но в анналы истории оно вошло под именем "Брусиловского". Наступление Юго-Западного фронта привело к потере противником 1500000 солдат и офицеров, 580 орудий, 450 бомбометов и минометов, 1800 пулеметов. Успех наступления улучшил положение союзников во Франции и Италии, так как оттуда на Восток было переброшено 34 немецких дивизии. Наряду с боями на реке Сомме, наступление русского Юго-Западного фронта положило начало перелому в ходе войны в пользу Антанты.
 Февральскую революцию Брусилов встретил настороженно, но вместе со всеми командующими фронтами поддержал отречение Николая II от престола. В мае 1917–го Брусилов был назначен Верховным Главнокомандующим русской армией. Летом того же года Алексей Алексеевич часто выезжал на фронт уговаривать солдат прекратить братание с противником, не покидать позиции, изгнать немцев из России и лишь потом заключать мир без аннексий и контрибуций. Однако уговоры эти ничего не давали, так как солдаты горой стояли за "Декларацию прав солдата", которая, по словам генерала Алексеева, "была последним гвоздем, вбитым в гроб русской армии".
В июле Брусилов был заменен Корниловым, Алексея Алексеевича же сделали военным советником Временного правительства, определенным на постоянное пребывание в Москве. Брусилов занимал совершенно лояльную, надпартийную позицию чисто военного специалиста, давая профессиональные ответы на поставленные ему вопросы.
Когда произошел Октябрьский переворот в Петрограде, большевики Москвы тотчас же подняли восстание и здесь. 27 октября в Первопрестольной начались уличные бои. Брусилову было предложено возглавить офицеров, оставшихся на стороне Московской городской думы и Комитета общественной безопасности, но он отказался. Главком Красной армии Сергей Сергеевич Каменев, бывший полковник Генерального штаба, хорошо знавший Брусилова, предложил ему возглавить Особое совещание при Главнокомандующем. Так Алексей Алексеевич перешел на сторону красных.
Чуждый политических крайностей, в 1920–м Брусилов подписал воззвание "Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились" с призывом идти в Красную армию, забыв все прошлые обиды, "дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что мы из-за эгоистических чувств классовой борьбы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою матушку-Россию".
В ответ на обращение человека–легенды тысячи русских офицеров, в том числе и многие пленные белые офицеры, в тот же самый день попросили принять их в Красную армию. Воззвание Особого Совещания было опубликовано и в Крыму, где все еще находилась армия Врангеля. После его прочтения белым офицерам стало страшно: оказалось, что мозг армии – Генеральный штаб – не с ними, а с большевиками. Это был смертельный удар по движению, которое возглавляли Колчак, и Деникин, и Врангель.
Советская власть высоко оценивала пользу, которую принес Брусилов диктатуре пролетариата. Алексея Алексеевича назначили инспектором Главного управления коннозаводства и коневодства РСФСР и инспектором кавалерии РККА. В 1924–м Брусилов получил отставку, которой добивался несколько месяцев. Человека, столь много сделавшего и для царской, и для советской властей, перевели на почетную должность "для особо важных поручений при Реввоенсовете СССР", хотя никаких поручений ему не давали. Брусилов оставался в этой должности до смерти, последовавшей 17 марта 1926 года.

 

 Павел Чудецкий




КУЛАК

Начиналось все с каких-то не слишком убедительных сплетен, согласно которым в глухой-глухой деревне обитает старик, который всю свою жизнь плевал на власти (даже на советскую!), жил отдельным хутором, натуральным хозяйством, продавал какой-то особенно целебный мед, держал неимоверное количество скотины и даже давал председателям колхозов деньги в кредит, чтобы те смогли выплатить зарплату людям. Когда в одном селе пришла в ветхость школа, этот «куркуль» предложил выстроить новую на свои деньги, только при условии, что школу назовут его именем. Власти отказались, о чем потом горько жалели. И более того: этот человек был единственным на всю область официальным миллионером. И это при коммунистах!
Скажу сразу: почти все сведения «сарафанного радио» оказались преувеличенными. Но по сути... все нашептанное злыми языками оказалось голой правдой!
Чудецкого сторонятся до сих пор, полагаю, в нас просто еще сильна «совковая» закваска. Связи с деревенькой Марьино, в которой этот легендарный человек проживает со своей супругой, нет, дорог - тоже нет, поэтому точно даже не было известно, живы ли старики вообще. А попасть к этому человеку, уже не знаю, почему, хотелось. Нет, я немножко лгу - я знаю, почему хотелось. Человеческое мое любопытство было пробуждено одной фразой, оброненной каким-то мужичком в райцентре: «Мы его ругали, ан, в итоге вышло, что он был прав...»
Я стал искать «подходы» и вскоре узнал, что сын Чудецкого работает участковым милиционером в поселке Аносово, к которому деревня Марьино приписана. Немного помогло везение: Алексей (так зовут сына) дежурил по районному УВД, я его разыскал и мы договорились, что завтра с утра я приду в Аносово, а там он что-нибудь придумает. В смысле, поможет добраться до стариков.
На следующее утро десять километров от райцентра до Аносова я отмахал пешком меньше чем за пару часов, и в доме у Алексея мы пили чай, готовясь к дальнейшему пути. Ходила, кстати, еще одна сплетня (Чудецкий вообще, как былинный богатырь буквально «оброс» мифами!), согласно которой старик своим детям не дал ни копейки, считая, что на свою жизнь они должны заработать сами. И она оказалась лживой, но в общем-то в моей неуемной голове сложился какой-то библейский образ «Моисея», а может быть даже колдуна, который, пожалуй, мог меня и не проклясть, а то и приворожить... Но Алексей меня понемногу «ставил на место». То есть, за чаем поведал о том, как все обстоит на самом деле, или, как минимум, по его версии.



 
 
Их, детей, всего шестеро: Алексей и пять старших сестер. Три сестры сейчас живут в Эстонии, две - в Вологодской области, а вот на родине остался он один. Все они родились и выросли в той самой деревеньке, в которую нам предстояло сейчас направиться.В Марьине они, отец Павел Павлович и мама Александра Николаевна, живут сейчас вдвоем и выезжать никуда не собираются. Как я заметил, про супругу старика говорилось редко и складывалось впечатление, что ее как будто вовсе и нет. Позже я убедился в обратном: практически все хозяйство сейчас лежит на плечах этой удивительной женщины. Но это позже, позже, а пока...
Во дворе уже был «запряжен» Алексеев трактор «Беларусь». Запряжен в том смысле, что к нему была прицеплена телега, в которой нам и предстояло ехать: я говорю «нам», потому что у нас нашлись попутчики.
Перед отправкой мы немного поговорили с супругой Алексея Ларисой. Она - учительница младших классов в здешней школе, и всего в трех классах у нее 10 детишек. Строили новую школу больше 15 лет и сдали только в прошлом году, но количество учащихся за время долгостроя сократилось чуть ли не в три раза и теперь, получается, школа почти что пустует. Родом Лариса из прекрасного города Сочи, и сюда, в лесную Костромскую глушь ее привела... романтика. Насмотрелась у себя на Черноморском побережье советских фильмов про деревню и колхозы - и решила махнуть в глубинку. Романтический настрой испарился на второй же день по прибытии в Аносово, потому как кругом была беспросветная грязь, пьянка, но, что особенно досаждало - так это по-особенному облюбовавшие открытые части ее тела комары. Их даже местные ругали за уникальную кровожадность. Но педагогический коллектив встретил ее тепло, а вскоре она сошлась с местным парнем, Лешей Чудецким и их свадьба не заставила себя ждать. Теперь у них два замечательных сына, Женька и Пашка, и вообще Лариса наконец пообвыклась, тем более что каждый год они ездят на ее родину отдыхать всей семьей. Жаль только, дорога на Юг неуклонно дорожает и все труднее накопить на нее деньги.
Итак, вскоре наш «экипаж» выехал за пределы поселка и весело затарахтел навстречу метели. В кабине сидели Алексей с напросившимся сыном Пашкой, в телеге - средних лет мужчина, и старушка. Мужчину зовут Николаем Михайловичем, он колхозный ветеринар, бабушку - Зоя Степановна. Для чего они едут, я не спрашивал, потому как посчитал, что негоже проявлять излишнее любопытство. Жизнь учит: молчи и слушай, САМИ расскажут, да еще и приврут. Дорога сначала была скверная, потом – еще хуже, а скоро таковой не стало вовсе.
По пути мы заехали в деревеньку, в которой по всем приметам жили люди. Там у одного из домов мужики сгрузили мешки. Николай Михайлович пояснил, что это он с оказией привез своей матери дробленый овес для корма скотине. Алексей же показал мне на развалины церкви, виднеющейся на краю деревни, причем, если церковь почти сровнялась с землей, то непомерно высокая колокольня выглядела как новенькая:
 - Гляди... Ты еще вспомнишь эту церковь и эту деревню...
Ох уж эти полунамеки. Потом ехали через поля и леса, казалось бы, напропалую. Кое-где трактор буксовал в грязи (земля под снегом еще не успела промерзнуть), несколько раз телега кренилась настолько, что мы едва не вывалились, а один раз пришлось сделать длительную остановку для того чтобы срубить и оттащить подломившееся дерево, перекрывшее наш путь. Когда мы переправлялись через речку по прогнившему деревянному мосту, бабушка яростно перекрестилась.  Где-то через час пути впереди показались черные избы.
Это и было Марьино. Выглядела деревенька о трех избах не шибко гламурно, но дома, стоящие на угоре, обтекаемом речками Коза и Идол, по мере приближения казались все более могучими, вблизи же они представились прямо-таки крепостями. Жилым из домов оказался лишь один, остальные же использовались под хозяйственные нужды. По сути эта не деревня вовсе, а крепкий хутор, ощущение же заброшенности наверняка было порождено пасмурной и ветреной погодой. В дороге нас изрядно обдуло и шибко тянуло в теплый дом. Когда мы направлялись к нему, я обратил внимание на большое количество утепленных на зиму ульев и допотопный грузовик, кажется «полуторку»; такие я видел разве только в кино про войну.
На удивление внутри жилого дома было людно. Кроме хозяев, в светлице сидели женщина, девушка и мужчина. Немногим позже я разобрался: женщина была хозяйской дочерью (и соответственно сестрой Алексея), девушка - внучкой, а мужчина, имеющий вид человека, чей организм изрядно подпорчен частым употреблением низкокачественного спиртного, пришел из той самой деревни, в которую мы недавно заезжали. Дочка и внучка приехали погостить и заодно взять мясо. Сегодня предстояло значительное событие: должно заколоть восемь овец. Собственно, для подмоги в этом деле приехали и наши попутчики. Это чисто деревенское правило: помогать друг другу в тяжелых делах, название даже такое есть: помочи.
Как-то быстро все разошлись по двору и приступили каждый к своим делам, причем, было заметно, что все это давно «обкатано» (разве только я себя чувствовал несколько неуютно, так как был не при деле), и мы остались один на один с хозяином.
В первую очередь я обратил внимание на его огромные ручищи. Несмотря на то, что Пал Палычу (почти все, даже сын, уважительно обращались к нему: «дед», причем звучало это очень уважительно) исполнилось 87 лет, вид его был примерно такой, как на картине Сурикова «Меньшиков в Березове». То есть встанет сейчас старик, расправит плечи - и головой проломит потолок! А вот бабушка, Александра Николаевна – вся согбенная, как будто крестьянский труд приучил ее никогда не разгибаться. Она что-то постоянно делала на кухне и в сен; все шныряла мимо нас, то выходя из горницы, то возвращаясь. А дед не делал ничего. Он болел. Конкретно чем, он сказать не мог, просто говорил: «Все болит...» Большую часть времени, как мне сказала бабушка, он проводит на печи, и сейчас слез только чтобы встретить гостей. Мне он живо обрадовался, и такую реакцию объяснил так:
- Помру скоро. Пятнадцатого декабря наверное.
- Неужто вам дано знать?
- Места у нас такие, что, может, дано мне знать... Знаки были.
Ну, как продолжать разговор на эту тему? Как-то, вы знаете, я верю людям, которые общаются с природой, с Землей-матушкой. Мне кажется, им и впрямь доступны знания, до которых лично мне далеко. В общем я промолчал, в то время как дед продолжил:
- Это хорошо, что вы приехали. Есть, кому рассказать...
- Только давайте с самого начала... - Я знал, что времени у нас много, до вечера, и потому решил Пал Палыча не торопить, тем более еще полчаса назад вообще стоял вопрос о том, примет меня дед или пошлет к чертям. Я иочувствовал, что человек испытывает потребность выговориться, получается, я для старика исповедальню устроил.
Многое из рассказа Пал Палыча я упускаю, но основную канву его жизни все-таки воспроизведу. Родился он в той самой деревне, которую мы проезжали. Называется она Мальгино и отец Пал Палыча служил в той самой церкви, которую мне показал Алексей –  псаломщиком. В такой же должности пребывал и его дед. Фамилия «Чудецкий» - относительно недавняя и дали ее одному из предков деда, когда тот учился в духовной семинарии. Мода в старину была такая: придумывать для попов фамилии типа Боголюбовых, Великославиных или тех же Чудецких. Отец, Павел Иванович, тоже учился в семинарии, но его выгнали (за сущую глупость - курение), зато два его брата (дяди нашего героя) получили духовное образование и стали священниками. Церковь в Мальгине называлась «Троица-Чтоуголов», и это означало, что пребывающие в ней верующие получали исцеление от головных болей.
Как и многие дети священников, маленький Паша церкви не любил. Точнее, не церкви, а долгих служб:
- Стоим мы в церкве, я спрашиваю маму: «Скоро кончится служба-то!» Если говорит: «Скоро...», я был шибко недоволен, если: «Сейчас!», я был счастлив и бежал во двор. Я глупый, конечно был, и помню, спрашивал у одного из своих дядьев: «Дядя Алексей, вы всю жизнь прослужили Богу. Но его ведь нету!» А он в ответ: «Без веры ведь жить нельзя. Надо во что-то верить...» Меня-то в школе воспитывали в духе безверия. Но потом я только в том убеждался, что в жизнь всех, кто неладно что делает, постигает какая-то кара. Разве не Бог наказывает?
Отец Пал Палыча родился в один год с Лениным. Было у него три дочери и один сын, но так случилось, что первая его жена погибла. Случилась трагедия: она свалилась в колодец и там ее нашли уже мертвой. Сын настолько сильно переживал горе, с что лишился ума, жизнь свою он так и закончил в психиатрической больнице. Недалеко в то время жил богатый лесопромышленник, купец первой гильдии со звучной фамилией Херов (простите, но из песни слова не выкинешь...). Перед самой революцией Херову «ударил бес в ребро», он бросил семью и переехал жить в другую деревню к своей любовнице, для которой загодя построил большой дом. Но «рая» не получилось: очень скоро старика разбил паралич. Мама Пал Палыча приходилась этому богатею дальней родственницей, точнее, замужем за его единственным сыном была ее сестра. Может это и совпадение, но у дедушки Чудецкого по материнской линии было ровно столько же детей, как и у него самого: пять дочерей и один сын.
Сына Херова (и дядю нашего героя) зверски убили. Убийцу нашли, судили, но после революции его выпустили с каторги как «борца с несправедливым строем». Через несколько лет так случилось, что ровно на том же месте, где погиб Херов-младший, кто-то всадил нож в сердце сыну убийцы. Второе злодейство так и не было раскрыто, но в народе шли разговоры, что якобы к мести была причастна вдова (тетка Пал Палыча):
- Ну, как тут о каре не вспомнить? Я много думал об этом, и вот, что понял: я, может, и сам так сделал бы...
Мама Пал Палыча, Надежда Евгеньевна, сильно засиделась в девках и за вдовца, 54-летнего Чудецкого она вышла в 38 лет. Сам же он появился на свет, когда маме стукнуло 40. Когда еще наш герой пребывал в утробе матери, жизнь его подверглась страшной опасности. У его отца была привычка: после бани он выпивал большой бокал чаю. Однажды приехала в деревню со своим сожителем его старшая дочь Клавдия. Они задумали злодейство, о котором, конечно, пока никто не знал. А именно: насыпали они в бокал смертельную дозу мышьяка. Но так получилось, что первой вышла из бани его жена и отпила немного чаю. Хорошо, что немного! Ее успели отвезти в Чухлому, в больницу, там выходили, но ребенок, то есть, наш герой родился болезненным, да еще у него определили «шумы в сердце». Старшая сестра-злодейка, как ни в чем ни бывало, уехала куда-то. Там, по слухам, она вела распутную жизнь и часто меняла сожителей, но в деревне о ней вспоминали редко (хотя и зломеько), так как все сельское существование было наполнено трудом.
А потом наступило злосчастное раскулачивание. Его отца с трудом можно было причислить к кулакам, но тут сыграли свою роль духовная профессия отца, родственные связи матери и то, что в их хозяйстве всегда было много ульев. К тому же отец был отличным часовым мастером и все стены их мальгинского дома были увешаны часами.
- Эх... русские люди... ёлки зеленые. Ну, почему мы такие завистливые? Особо у нас ничего не было: лошадь, корова и три овцы. Один год быка держали.  А тут как: приедут из города и говорят: «С вас налог, десять пудов зерна» Отец отвезет. А через какое-то время опять приезжают: «С вас еще двадцать пудов зерна». Он опять отвезет. Они снова едут через две недели: «С вас еще тридцать пудов» Но у него больше нет. «Ах, ты не хочешь, отродье кулацкое!» И давай наше имущество описывать. А что у нас было? Полное собрание сочинений, Пушкина, перины, подушки - это все мамино приданое. Ружье-берданку и граммофон забрали. Но больше всего мне жалко было одно: у отца был железный ящик, а в нем инструмент. Ой, ладный какой инструмент был! Он его успел отдать родственникам на хранение, но... так я его больше и не увидел...
Отца сослали в Сибирь. Это было в 32-м. Высадили его на какой-то станции в Кемеровской области и сказали: «Давай-ка, старик, иди куда хочешь...» Павел Иванович знал, что в городе Белово живет его старшая дочь, та самая, которая его хотела отравить. Он ее простил, потому что другого выхода у него не было: власти под страхом смерти запретили возвращаться домой. И он отправился туда. Пешком, за 300 километров (для Сибири, как он считал, это расстояние небольшое). В дороге, переправляясь через какую-то реку, он промок, простудился, но до Белово все-таки дошел. И почти сразу же там скончался.
После того, как их дом разорили власти, Павел с матерью уехали в Ленинград, где осела другая его старшая сестра Анастасия. Она была доброй и согласилась приютить их двоих. В городе на Неве Павел проучился до 8 класса, в то время как мама работала подсобницей на стройке, но случилось новое несчастье.
Несчастьем это, правда, трудно назвать, скорее это подлость человеческая. Случайно на улице они встретили своего земляка из Мальгино, поговорили, вспомнили старое, но через малое время маму вызвали в НКВД. Оказалось, «землячок» нацарапал донос в органы: «кулацко-поповская семья недобитков проживает в городе Ленина...» мать продержали в НКВД двое суток, но все-таки выпустили -  без паспорта, но с предписанием: «в 24 часа к чертовой бабушке из города...» По тогдашнему положению вещей их еще пожалели...
А куда ехать? С горем пополам вернулись они в Мальгино, но нравы там сильно поменялись, вплоть до того, что никто не хотел их впускать к себе даже на ночлег. Кругом чувствовался затаившийся страх. Приютила их, что замечательно, самая-самая бедная мальгинская семья, а именно старенькая бабушка Мелетина. Помогла оказия: в те времена по деревням ходили шерстобиты, катали по заказу валенки, и Пашу взял к себе в ученики «за пропитание и обучение» дед Алексей Мухин.


 

- Я до сих пор хорошо помню, кто и как нас с дедушкой Лешей принимал, кто хорошо кормил, а кто не слишком, кто меня любил, а кто смотрел волком...
Деду был 71 год, парню - 15, но жили они дружно, и прошли вместе много деревень и сел, пока не случился один инцидент. А именно произошло следующее. Дед любил поддать, работали он помногу, с 7 утра и до ночи, и однажды Пашка забыл долить воду в чан, где «вывариваются» валенки. А дед не проверил и сожгли они выгодный заказ. Естественно, признано было, что во всем виноват молодой и пришлось Алешке «отрабатывать» сожженные валенки, а после их отношения с дедом уже не сложились.
Но прослышал наш герой, что в городе Галиче открылись какие-то мастерские, а парень страсть как хотел с техникой заниматься. Пришел он в этот Галич, и целый день искал мастерские, но не нашел. Забрался на самую высокую гору - и давай рыдать. Ведь и паспорта нету, и домой возвращаться бессмысленно... Но тут, как в волшебной сказке, появился добрый человек, который и утешительные слова сказал, и показал, где эти мастерские, в общем, с этого эпизода, произошедшего на горе под названием Балчуг, началась светлая полоса жизни Пал Палыча...
...Я почувствовал, что дед сильно подустал рассказывать, решил дать возможность ему отдохнуть, а сам пошел во двор, понаблюдать за работой. Мужики уже закололи восьмого баранчика и разделывали тушу, Николай Михайлович с ловкостью хирурга орудовал охотничьим ножом. В другом конце двора из сарая на телегу грузили сено Зоя Степановна и Пашка. Когда телега наполнилась, Пашка лихо впрыгнул в кабину «Беларуси» и включил зажигание. Смотри-ка: десять лет, а трактор-то для него как родной! Когда мальчишка перевез сено и выпрыгнул из кабины, я спросил:
- Паш, трудно трактору научиться?
Мальчик немного смущенно, чуточку надменно и малость презрительно наклонил голову вниз и ничего не ответил. Только ухмыльнулся, но в этой гримасе чувствовалось внутреннее достоинство русского крестьянина. Заметно было, что ему лестно такое слышать от меня, проходящий мимо отец обронил:
- Он со второго класса водит. Я тоже в его возрасте умел...
Александра Николаевна тоже работала: согнувшись в три погибели, вымывала бочки, в которых будут засаливать мясо. Я побродил по хозяйству и обнаружил, что оно действительно довольно крепкое. Есть здесь мастерская, сенокосилка, грузовик. Нет только собак, что для меня показалось странным, но как мне объяснили, хозяева этих животных не любят. Кроме зарезанных, остается еще дюжина овец, есть две коровы, телушка, теленок, куры, кролики (дед позже сказал - это для внуков, чтоб заботиться о скотине приучались, «только ленятся они ныне...»). Летом вести хозяйство проще, так как в Марьине собираются по 12, а то и 15 детей, внуков и правнуков Чудецких. Зимой, конечно, труднее и выручает только сын. Приезд дочери из Эстонии – событие редчайшее.
...Когда я вернулся в избу, деда я сначала не нашел, но погодя услышал его клокотливое дыхание (уж не воспаление ли легких?..). Он лежал на печи; не спал, но думал. Пала Палыч вопросил:
- Ну что, скоро они там?
- Да, вроде последнего закололи. Скоро, наверное.
- Да уж пора бы. А то не емши. Вы уж меня извините, что на печи... Болею, чего-то.
Извиняться, ей-богу, было не за что и мы продолжили. За окном между тем уже стало смеркаться. Ноябрь, на Севере уже в два часа хмарь начинается…
В 17 лет Павел Чудецкий стал бригадиром шатунно-поршневой группы в этих самых Галичских мастерских. Дед прежде всего сейчас вспоминает вот, что: из 50 человек в его бригаде только один был пьяницей. А теперь... ныне, наверное, в колхозах сохраняется такое же соотношение. Только в обратную сторону.
В 40-м его призвали в армию. Павел мечтал стать шофером, просто бредил этим, но не проходил он по медицинским показателям: у него был врожденный порок сердца, даже на службу его взяли по его настойчивой просьбе и то в нестроевые войска. Сначала в армии из него хотели сделать писаря, потому как он имел хороший почерк, но вскоре перевели в артиллерийские мастерские; там Павел подговорил своего товарища, тот прошел за него врача-сердечника, и в результате этой простой хитрости нашего героя послали-таки учиться на шофера.
На войне ему везло. Участвовал он во многих боевых операциях, освободил несчетное число русских и прочих городов, и ранения у него были только легкие (разве только, одна контузия положила его госпитальную койку) ну, а в конце войны даже расписался на стене Рейхстага. Так и написал: «Чудецкий из Галича». И все эти четыре года он крутил баранку, а закончил свою войну он на Эльбе, в городе Виттенберге. Отпустили домой пораньше – из-за того, что мама была уже при смерти.
Родина встретила холодно. Война многое списала, например в 42-м, на фронте его приняли в комсомол (до того происхождение не позволяло это сделать), да и за годы лихолетья многие его «доброжелатели» либо сгинули, либо потеряли способность творить гадости. На весь Парфеньевский район наличествовали всего две машины: в военкомате и в МТС (ибо и дорог-то приличных не было), и о работе шофером даже не мечталось. Пал Палыча взяли в районное МТС и 12 лет он там работал бригадиром тракторной бригады. В 56-м его даже выдвинули в члены партии, и он не отказался, - в те времена не принято было отвертываться.
Почти сразу после того, как вернулся с войны, Павел в конторе встретил симпатичную смешливую девчушку-счетовода, Шуру. Гуляли недолго и расписались в 46-м. Поселились на родине жены, в Марьине, построили свой дом, а всего в Марьине с их новостройкой насчитывалось тогда 17 домов. Собственно, в построенном тогда Чудецкими доме мы теперь и разговариваем. После МТС Чудецкого выбрали председателем марьинского колхоза; в этой должности он проработал до того момента, пока маленькие колхозы не объединили в один совхоз, контора которого теперь находится в Аносове. Результат объединения Пала Палыч оценивает так: «Если раньше мы одним маленьким колхозом 360 гектар засевали, то теперь во всем громадном совхозе - не больше 200 гектар пахоты...»
После ликвидации их колхоза и до самой пенсии, до 1985-го года Пал Палыч работал в совхозе шофером. Дороги в Марьино так и не проложили, но Пал Палыч шофер «от Бога» и в народе говорилось так: «Там, где лось пройдет - там и Чудецкий проедет».
Вот, собственно и вся его «биография» вкратце, без сплетен и анекдотов. Хотя, если рассудить, последние десятилетия, не окрашенные драматическими событиями, были для Чудецких самыми плодотворными – во всех смыслах. У Александры Николаевны было девять беременностей, и семь родов принимал у нее муж. Сам, без помощи кого-либо, и только два раза он возил жену рожать в больницу. Не сразу Чудецкие узнали, что у них так называемый «конфликт крови», несоответствие резус-факторов, отчего трое детишек умерли, а некоторые рождались, как старик выразился, «желтенькими», но, слава Богу, их смогли выходить. Долго они не могли родить мальчика, наследника, и вышло, что Алексей стал их «поскребышем», Александра Николаевна родила его в 43 года. Сын стариков не подвел: теперь он - капитан милиции, уважаемый в народе человек и, что самое главное, старики уверены в том, что в случае чего хозяйства он не бросит.
...Наконец работы закончились и все собрались в избе. Хозяйка принесла щей, картошки, только что приготовленную баранью печень, медовуху - и мы расселись. Перед началом трапезы я сфотографировал двух Павлов - деда и внука. Разница в возрасте между ними  - 72 года! Медовуха – дедова гордость. Готовит он ее только сам и никому не раскрывает секретов. Хозяин за столом поведал, что у него есть старая книга, в которой рассказывается, что один священник всю жизнь пил вместо водки медовуху и прожил до 118 лет. Мы пили два сорта - черноплодно-рябиновую и яблочную медовухи. Вино это легкое, не больше 18 градусов, и в голову не ударяет, и после третьей дед заговорил о пчелах. Именно из-за них он приобрел репутацию «миллионера и кулака». Опытному пасечнику мед действительно приносит хороший доход, но вот, что сказал дед по этому поводу:
- Есть у меня одна старинная книга. Там так написано: «Если человек решает заняться торговлей, пусть знает, что 90 человек из 100 приходят к растрате. Если человек решает стать пчеловодом, пусть знает, что 96 человек из 100 приходит к краху». Говорят, у меня много ульев. Да, много, я даже, когда не могу заснуть, начинаю все их считать, припоминать, в каком состоянии каждая семья пчелиная. Последний мой улей имеет номер «99», но это не значит, что все жилые. Были, конечно, времена, когда я по две с половиной тонны меда качал, но теперь я за массой не гонюсь. А вот качество приносит репутацию и стабильный доход. Перед самой этой перестройкой бабушка деньги, которые у нас лежали, взяла – и отнесла в райцентр, в сберкассу. Сто тысяч рублей, еле в сумку затолкали...
Всего же перед «павловской» реформой на счету Чудецких лежало 260 тысяч рублей. То есть, миллионерами они не были, а так, «стотысячниками»... Для тех, кто забыл, поясню: при советской власти рубль приблизительно был как доллар, машина «Жигули» стоила около 4 тысяч. «Волга» - подороже, и на «чудецкие» деньги вполне можно было купить 30 «Волг». Это были честные, законные деньги, так как Пал Палыч всегда платил все налоги.
Теперь со своего вклада они могут получить тысячу рублей. Может хватить на плохонький велосипед, но они этих денег не собираются брать. По поводу потерянных денег дед говорит просто:
- А ну их к чёрту... Деньги - зло.
Дед считает так абсолютно искренне. Верьте, или не верьте - ваше дело - но Чудецкие нисколько не жалеют о потерянном. Насчет школы своего имени дед тогда шутил (сцена с предложением денег действительно была!), но... ведь если бы они пошли, например на школу, в которой сейчас учатся его внуки, а не «перестроечному коту под хвост», может, те миллионы, которые «съели» 15 лет долгостроя, можно было бы как-то поумнее использовать...
За столом дед высказал мысль, которая среди гостей вызвала не что недовольство а легкий шок:
- А знаете... Я бы на месте власти сейчас все пенсии отменил бы. Почему? А потому что работать никто не хочет. Изленились все люди и алкоголизм развели. - (Дед никогда не пил, да и сейчас с нами не выпивал... а медовуху варит!) - Люди на пенсии надеются, а то, что надо своим потом хлеб зарабатывать, забыли...
Через минуту, после очередной рюмки, все забыли о сказанном. А дед... он ушел в себя. Задумался. Чувствовалась, что старик выговорился, душу излил и больше не собирается откровенничать. Рассказал только, как их со старухой не так давно обворовали:
- Ходил тут ко мне один, дружили с ним. А он с подельником к нам в дом забрался. Образ украли, медовухи бутыль и меду бидон. Их нашли, судили, я просил, чтобы их пощадили, и дали им по четыре года условно. Мед они вернули, а образ - нет. А после они магазин обворовали, так их все-таки посадили. На семь лет. И там парень этот умер. Разума не было...


 


Прощались мы торопливо. Возвращались в полной темноте, в той же компании. Дорогой обсуждали недавнее уголовное дело, в котором потерпевшей оказалась наша попутчица. Ей 68 лет, она бывшая доярка, больная женщина. А дело было (как выразился ветеринар)... «сексуальным». Парень, недавно пришедший из армии, завалился к бабушке домой, избивал ее, требовал чего-то, а ведь во внуки ей годиться! В общем, грубое насилие на почве пьянки, на днях состоялся суд и дали ему 4 года. Николай Михайлович высказал искреннюю надежду, что на зоне ему с такой статьей сильно не поздоровится. А я удивлялся Зое Степановне. Она по сути несчастная, забитая женщина, без мужа, сын у нее - алкоголик, а тут еще такое... Но как она решилась написать заявление! Ведь, если тот придет с отсидки...
Да для того, чтобы написать заявление, надо недюжинным мужеством обладать! Вот, сидит с нами рядом в телеге щуплая, ссохшаяся старуха, изредка вступает в наш разговор - «А чего он, зачем надо было вламываться...» - кругом тьма, только где-то далеко за лесом видны огни железнодорожной стации. А ведь какую же драму эта женщина пережила! Скольких ночей не спала, чтобы решиться выступить на суде... Нет, Россия все-таки страна удивительная.

Дома у философа Василия Розанова я нашел такое высказывание: «В России вся собственность выросла из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается». Написано сто лет назад. Значит, и при царе-батюшке Павел Павлович Чудецкий тоже считался бы «изгоем»...
 



«Безграничная притягательная сила России.
Лучше, чем тройка Гоголя, ее выражает
картина необозримой реки с желтоватой водой,
всюду устремляющей свои волны,
волны не очень высокие.
Пустынная, растрепанная степь вдоль берегов,
поникшая трава».

Франц Кафка



ДУША РУССКОГО И КАК ЕЁ ПОНЯТЬ



Нам легко судить со своей колокольни, потому как мы убеждены, что она достаточно величественна – по крайней, мере, она вроде бы как значительно выше звонницы, на который сидели Карамзин с Костомаровым. Однако неплохо иметь в виду, что через каких-то двести лет мы тоже покажемся потомкам весьма забавными – и не более. Я говорю о понимании сути словосочетания «русский дух», которая тоже изменяется.
Недостатка во мнениях не было никогда, так же, как в иных странах много думали о сакральном значении словосочетаний “английский дух”, “испанский дух” или “загадка тайской души”. В этом смысле хороша Швейцария, где “швейцарец” – это не национальность а гражданство. Но и там есть свои проблемы, которые сглаживаются при помощи экономической и политической стабильности. Пускай в русском языке поселилось слово “швейцар” – как отголосок, возможно, лучшей эпохи – все равно мы “швейцаров” вовсе не идентифицируем со “швейцарцами”. Михаил Чехов, Владимир Набоков, Марк Шагал, - тоже ведь русские, но они в большей степени обогатили культуры других царств-государств. Вышеназванные лица, кстати, плевали на страну своего происхождения именно что с высокой колокольни, потому что знали: их родина уже стала химерой, ее не существует.
Тютчевское “Умом Россию не понять...” давно уже то ли опошлил, то ли осадил Игорь Губерман: “Давно пора, ё.....мать, умом Россию понимать!” Между прочим, неплохо бы и померить нашу страну ихним аршином (точнее, футом, несмотря на то, что наш аршин в два раза больше ихнего фута).
Не была ли “русская душа” мифом? Как, например, оказались мифами “народ-богоносец” и “народ – передовой строитель коммунизма”. Ведь, если так, то на фиг - вся наша “культур-мультур”, которая веками строилась вокруг этого стержня, как мясо для шаурмы!
Существует ли загадка русской души? Если даже эта загадка была, то – куда пропала? По большому счету тема “русской души” незлободневна, кому нужна скучная философия, перемешанная с теологией и сдобренная искусствознанием? Что касаемо души, вспомнил недавний эпизод. Энтузиасты-авиамоделисты показывают в полете своих рукотворных птиц, а ведущий поясняет: «Все эти аппараты имеют электрическую тягу, а сейчас вы увидите модель вертолета с бензиновым двигателем. В электронах нет души, а в моторе внутреннего сгорания – есть!» И в воздух, жутко чадя и громыхая, в прямом смысле вздымается жуткий монстр. Через десять секунд он позорно падает – заглох носитель души. Вероятно, души нет и в человеке, даже если он – русский. Что на самом деле рассуждать о самом феномене. В частности, как дух представителя нации соотносится с национальным характером? Есть ли вообще связь между духом и душой?
Нация – структура динамичная: гунны, сарматы, скифы, меря, и еще черт знает кто давно растворились в других национальных общностях. Если русские из всех славянских народностей единственные заслужили право именоваться “великим народом” (как по численности, так и по своему вкладу в мировые процессы), значит, тому способствовали объективные обстоятельства. Если учесть, что тех, кого внутри страны называют русскими, еще 300 лет назад именовались “московитами” или “москалями”, а “русскими” назывались предки нынешних украинцев, вопрос запутывается в корне. “Московиты” обладали высокой степенью пассионарности (если гумилевский термин здесь применим), что позволило им (простите: нам...) захватить ужасающие территории и даже вполне успешно таковыми управлять. Много споров о том, когда именно русская нация осознала себя великим народом, но суть, мне кажется, в другом: когда нас стали бояться? Если существует «русская угроза», значит, нас уважают. И, между прочим: так ли нужно величие нам?


 


Дональд Уоллес, англичанин, пять лет проживший в России (с 1870 по 1875 г.г.) и написавший о нас книгу, был убежден в том, что такому захватническому успеху прежде всего способствовало отсутствие… религиозного фанатизма:
«...Русский крестьянин точно создан для мирной, земледельческой колонизации. Среди нецивилизованных племен он добродушен, вынослив, миролюбив, способен терпеть крайний недостаток и отлично умеет приноравливаться к обстоятельствам. У него в характере вовсе нет высокомерного сознания личного и национального превосходства и непреодолимого стремления к господству, которое часто превращает преклоняющихся перед законом, свободолюбивых британцев в жестоких тиранов, когда они приходят в соприкосновение с более слабой расой. У него нет желания управлять, и он вовсе не хочет обратить туземцев в дровосеков и водовозов. Он желает получить только несколько десятин земли, которые он мог бы сам обрабатывать; пока он может спокойно работать, он не станет тревожить своих соседей. Будь поселена на финской земле англо-саксонская раса, она, вероятно, уже завладела бы землею и обратила бы туземцев в земледельческих рабочих. Русские поселенцы удовлетворились самым скромным и самым безобидным образом действий; они мирно поселились между туземным населением и очень быстро слились с ним. Во многих уездах в жилах так называемых русских течет, может быть, более финской, чем славянской крови...
...Ярославская губерния тысячу лет тому назад была населена финнами, а теперь в ней живет народ, вообще считающийся самыми чистокровными славянами. Совершенно ошибочно было бы предполагать, что финны переселились из этой местности в более отдаленные губернии, где они находятся до сих пор. В действительности они прежде занимали всю северную полосу России, и в Ярославской губернии они были поглощены двигавшимися славянами».
Пруссак Август Гексгаузен, побывав на Русском Севере на полсотни лет ранее Уоллеса заметил:
«Всякий исследователь характеров национальностей, здесь живущих, придет непременно к убеждению, что жители вдоль северных русских рек - не русифицированные финские племена и не славяне, а славяне со значительной примесью финской крови. Должно сказать, что это смешение крови было очень полезно, так как здешние северный русские представляют собой неиспорченное племя и, по моему мнению, лучшее и здоровейшее из всех русских племен».

 

Германец говорит проще путешественника с Туманного Альбиона, но суть его наблюдения та же. На мой взгляд, слова Уоллеса - сущий панегирик русской нации, и, мне кажется, более теплых слов о нас пока написано не было (как “ихними”, так и нашими исследователями). Важен такой момент: колонизировали северные и восточные леса по версии англичанина простые люди, а вожди - даже самые значительные - были не при чем. Точнее, “при чем”, только с обратной стороны: они вынуждали своих подданных бежать в поисках лучшей доли. Этому есть доказательство в Новой и в Новейшей истории: в леса, в степи, в горы бежали те, кто хотел воли. Зачем воля тем, кто обладает т.н. властью (хотя, на самом деле его власть - это лишь иная сторона неволи)?
Прусский дворянин Август Гакстгаузен, совершивший по России поездку в 1843 году, в своих “Исследованиях внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России” приводит такое наблюдение:
«Путь, каким русские образовали из себя народ, а Россия сложилась в государство, покрыт еще мраком, который трудно вполне рассеять. Главнейшую, основную часть народа составляют славяне. Малороссы более других сохранили тип славянской расы, они менее смешивались с другими народностями и потому не могли стать господствующим народом в России. Никогда чистые, не смешанные народы не стояли во главе цивилизации и не играли продолжительной роли в мировой истории...»
Другой вопрос: что толкало восточных славян к колонизации? На сей счет тоже существует много мнений, но прежде всего, думаю, виноват в этом именно национальный характер. Плюс - географические приоритеты. Окажись на восточном краю Европы французы - они, может быть, увидев просторы, которые не имеют границ, тоже попали бы под гипноз пространства. В конце концов, французы вкупе с испанцами, голландцами, португальцами и британцами ринулись на Запад (а так же в Африку и в Полинезию), к захвату неведомых земель... Вы удивитесь, узнав, сколько у сегодняшней Франции островных колоний.
И Киевская Русь XI века, и Московская Русь XIV века были не значительней Волжской Булгарии или Хазарского каганата. Так же как и “русские”, “московиты”, “русаки” (или как там еще) оказывали минимальное влияние на мировые процессы. Но однажды случилось “некое событие”, после которого с нами (точнее, с Москвой) стали считаться. Выделяют разные исторические актф - от вывешивания щита на воротах Царьграда (естественно, во времена Киевской Руси) до наполеоновского позора 1812-го года - но важно то, что Москвой теперь детей пугают. Ясно, что событие это свершилось бы неминуемо. И без него не было бы “загадки русской души”. Нас просто не заметили бы.
И еще совсем чуть-чуть о “душе вообще”, ведь мы говорим о словосочетании “русская душа”. Для меня это – не метафизическое понятие, о котором спорят веками, а всего лишь емкое обозначение свойств характера, воззрений, понимания человеком себя; в общем, обозначение того, “чем человек дышит”. Лермонтов, написавший однажды: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она - следствие наблюдение зрелого ума над самим собой...», возможно, не отдавал себе отчета в том, что он определяет будущее развитие русской литературы и русской культуры вообще.



«Рассказывал сегодня Марк, как чужеземцы писали о русском народе в древности: один греческий царь сказал: «Народы славянские столь дорожат своей честью и свободой, что их никаким способом нельзя уговорить повиноваться». Арабы тоже весьма похвально писали, норвежане и другие, всё замечая, что-де народ умный, трудолюбивый и смелый, а потом всё это пропало и как будто иной совсем явился народ. Фридрих, царь немецкий, говорил, что «народ глуп, пьян, подозрителен и несчастен». А один иностранный посол написал своим, что «народ привык-де к неволе, к низкому, бесчеловечному раболепию пред теми, кто всего более делает ему зла». Другой, тоже посол, записал, что «в народе русском самолюбия нет». А третий: «С этим народом можно делать всё, что хочет власть, он же ничего не понимает и, ничем не интересуясь, живёт, как во сне, пьяный и ленивый». И таких отписок, в древности похвальных - семнадцать, а после, стыдных - двадцать две вынес я, со скорбью и обидой, на отдельный лист, а зачем - не знаю. После этого разговора выпили мы с дядей Марком вина и домашнего пива, захмелели оба, пел он баском старинные песни, и опять выходило так, как будто два народа сочиняли их: один весёлый и свободный, другой унылый и безрадостный. Пел он и плакал, и я тоже. Очень плакал, и не стыдно мне этого нисколько».

Максим Горький «Жизнь Матвея Кожемякина» 1911 год

«...Когда наблюдаешь русских в отношении их душевных качеств, нравов и образа жизни, то их, без сомнения, не можешь не причислить к варварам...»
Когда обращаешься ко мнениям всевозможных “заморских гостей” к нашим нравам, нельзя не удивиться их почти (за редким исключением наподобие Уоллеса) единодушному к нам презрению. Немец Адам Олеарий, знавший Москву середины XVII века, написал про нас много гадостей. Чтобы быть объективным, приведу другие его наблюдения:
«...Что касается ума, русские, правда отличаются смышленостью и хитростью, но пользуются они умом своим не для того, чтобы стремиться к добродетели и похвальной жизни, но чтобы искать выгод и пользы и угождать страстям своим...
...Они очень восприимчивы, умеют подражать тому, что они видят у немцев, и, действительно, в немного лет высмотрели и переняли у них многое, чего они раньше не знавали...»
Петр Чаадаев, превознося заслуги Петра Великого, заметил, кстати:
«Присмотритесь хорошенько, и вы увидите, что каждый важный факт нашей истории был нам навязан, каждая новая идея почти всегда была заимствована...»
Писано в 1837 году; с тех пор мы заимствовали еще кое что, а именно: нигилизм, анархию, коммунизм, концентрационные лагеря, атомную бомбу, институт президентства, двухпалатный парламент, приватизацию. Есть, правда, приятное исключение, навсегда впечатанное в историю: русский, хотя и с аристократической фамилией, но парень из деревни, стал первым космонавтом планеты Земля. Злые языки говорят, что технология Космоса, как и ядерного оружия, тоже была украдена нами при помощи шпионажа, но в итоге-то в Космосе первыми оказались мы!
Константинопольский патриарх Фотий во второй половине IX века составил определенное мнение по отношению к народу, который предположительно являлся прототипом русских (напомню: это время похода Киевских князей на Царьград). Это было сбродище чуди, словен, кривичей и веси, ведомое варяжскими князьями, но их общее именование “русы” уже зафиксировано в документах. “Русы”, если следовать источникам, жили исключительно тем, что совершали бандитские походы на Сурож, Амастриду, Константинополь и т.д. Особенно воинственность русов проявилась после призвания на княжения трех полумифических варягов: Рюрика, Синеуса и Трувора. Считалось, что основным промыслом русов являлась добыча рабов и торговля оными, чему так же есть документальные подтверждения (хотя, рабство было узаконено и в тогдашней Византии). Так вот, Фотий имел все основания не слишком долюбливать русов:
«...Народ, ничем не заявивший себя, непочтенный, считаемый наравне с рабами, неименитый, но приобретший себе славу со времени похода на нас, незначительный, но получивший теперь значение, смиренный и бедный, варварский, кочевой, гордящийся своим оружием, не имеющий стражи, неукоризненный народ...»
“Неукоризненный” народ вполне мог оказаться наемным войском Киевского князя, среди которых преобладали норманны, разбавленные прочими лихими представителями разных племен. Тем более что в “Повести временных лет” есть прямое указание: “...те варяги назывались русью...” Если шагнуть во времени еще немного более ранние, в записи Прокопия Кесарийского (ок. 560 года) мы находим, что никаких “русов” нет, а есть “славяне и анты”:
«...Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет хоть какую-либо силу, и, когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью, или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещания, если спасутся, тотчас же принести Богу жертву за свою душу...
...Они почитают и реки, и нимф, и всяких других демонов, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания...
...Они высокого роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них не очень белый или золотистый и не совсем черный, но все же они темно-красные. Образ жизни у них, как у массагетов, грубый, безо всяких удобств, вечно они покрыты грязью, но по существу они не плохие люди и совсем не злобные, но во всей чистоте сохраняют гуннские нравы. И некогда даже имя у славян и антов было одно и то же. В древности все эти племена называли спорами (“рассеянными”), думаю, потому что ни жили... “рассеянно”, отдельными поселками...»
Через сотню лет другой ромей, Маврикий Стратег, вторит Прокопию (снова говоря не о “русах”, а о славянах и антах):
«В общем, они коварны и не держат своего слова относительно договоров; их легче подчинить страхом, чем подарками. Так как между ними нет единомыслия, то они не собираются вместе, а если и соберутся, то решенное ими тотчас же нарушают другие, так как все они враждебны друг другу и при этом никто не хочет уступить другому».
Во времена, когда слово “русский” стало приживаться, поток чернухи на наше многострадальное Отечество полился вольной рекой. В национальном характере наших славных предков прежде всего выделялись хитрость, высокомерие и неспособность держать слово. Немец Сигизмунд Герберштейн, знавший Русь времен Василия III, в своих “Записках о Московии” сетует:
«Если при договоре скажешь что-нибудь или не подумавши обещаешь, они хорошо помнят это и заставляют исполнить; если же сами, в свою очередь, что-нибудь обещают, то вовсе не исполняют того. Так же, как только они начинают клясться и божиться, то знай, что тут скрывается хитрость, ибо они клянутся с намерением провести и обмануть. Я просил одного княжеского советника помочь мне при покупке некоторых мехов, для того, чтобы меня не обманули; сколь охотно он обещал мне свою помощь, столь же долго, наоборот, держал меня в ожидании. Он хотел мне навязать свои собственные меха; между тем приходили к нему и другие купцы, обещая награду, если он продаст мне за хорошую цену их товары...»
Генрих Штаден, служивший при дворе Ивана Грозного опричником, вспоминал:
«...и самый последний крестьянин так сведущ во всяких шельмовских штуках, что превзойдет и наших докторов-ученых, юристов во всяческих казусах и вывертах. Если кто-нибудь из наших всеученейших докторов попадет в Москву, придется ему учиться заново!»
Датский посланник Яков Ульфельд, тоже бывавший при дворе Ивана VI:
«Как варвары сии превозносят себя...
...Сверх того они хитры, лукавы, упрямы, невоздержанны, сопротивляющиеся и гнусны, развращенные, не говорю бесстыдные, ко всякому злу склонные, употребляющие вместо рассуждения насилие, и такие, которые от всех добродетелей воистину далеко отступили...
....Неизвестно, такая ли загрубелость народа требует тирана государя, или от тирании князя этот народ сделался таким грубым и жестоким». -
Заключает Герберштейн, тем самым предвосхитив появление Грозного царя и иже следующих за ним.
«...чванство, самомнение и произвол составляют присущие свойства каждого русского, занимающего более или менее почетную должность». -
Говорил английский дипломат Томас Смит, бывавший при дворе Бориса Годунова.
Адам Олеарий, частью хваливший русских, с особенным презрением относился к ругани московитов:
«Они вообще весьма бранчивый народ и наскакивают друг на друга с неистовыми и суровыми словами, точно псы. На улицах постоянно приходится видеть подобного рода ссоры и бабьи передряги...
...у них употребительны многие постыдные, гнусные слова и насмешки, которые я - если бы того не требовало историческое повествование - никогда не сообщил бы целомудренным ушам. У них нет ничего более обычного на язык: как “бл...н с.н, с...н с.н, собака, ..б т... м.ть, ..б..а м.ть”, причем прибавляется “в могилу, in os ipsius, in oculos” еще иные подобные гнусные речи. Говорят их не только взрослые и старые, но и малые дети, еще не умеющие назвать ни отца, ни мать, уже имеют на устах это “.б т... м.ть”... В последнее время эти порочные и гнусные проклятия и брань были сурово и строго воспрещены публично оповещенным указом, даже под угрозою кнута; назначенные тайно должны были по временам на переулках и рынках мешаться в толпу народа, а отряженные им на помощь стрельцы и палачи должны были хватать ругателей и на месте же, для публичного позорища, наказывать их.
Однако... ругань требовала тут и там больше надзора, чем можно было иметь, и доставляла наблюдателям, судьям и палачам столько невыносимой работы, что им надоело как следить за тем, чего они сами не могли исполнить, так и наказывать преступников».
Посол Рима в Москве Яков Рейтенфельс, бывший в Москве при дворе Алексея Михайловича, писал:
«...Рассерженные чем бы то ни было, они называют мать противника своего, жидовкою, язычницею, нечистою, сукою и непотребною женщиною. Своих врагов, рабов и детей они бесчестят названиями щенят и вы****ков, или же грозят им тем, что позорным образом исковеркают им уши, глаза, нос, все лицо и изнасилуют их мать...
...русские, не стесняясь, задирают и иностранцев всяких, в особенности же немцев, бесстыдными речами и, если встретятся случайно с ними, то громко обзывают их глупейшею бранью “шишами”: ведь право, этим шипением, обыкновенно, пугают птичек. И хотя эта легкомысленная дерзость языка нередко наказывается тяжким бичеванием, все-таки русские от нее нисколько не исправляются...»
И еще из Рейтенфельса:
«...Что касается всего, более возвышенного, то они в этом и поныне оказываются тупыми и неспособными, и эта тупость поддерживается в них климатом и весьма грубым напитком - водкою, которою они постоянно напиваются. За сим, они подозрительны, пропитаны, так сказать, подозрением, ибо, будучи вероломными по отношению к другим и сами не могут верить кому бы то ни было. К лести они столь склонны, что у них вошло в постоянный обычай придавать лицу приятное выражение, простираться всем телом по земле, покрывать руку бесчисленными поцелуями и подкреплять льстивые, ложные речи клятвою...»
Швед Эрик Пальмквист, тоже из времени Алексея Тишайшего:
«...Ничто не идет более к русскому характеру, как торговать, барышничать, обманывать, потому что честность русского редко может устоять перед деньгами; он так жаден и корыстолюбив, что считает всякую прибыль честной. Русский не имеет понятия о правдивости и видит во лжи только прикрасу; он столь искусно умеет притворяться, что большею частью нужно употребить много усилий, чтобы не быть им обманутым. Русский по природе своей способен ко всем ремеслам и может изворачиваться при самых скудных средствах».
Ну, прямо бальзам на душу... Между прочим, еще неистовый Виссарион Белинский вполне резонно иронизировал по поводу всяких “мнений” иноплеменных граждан о нашей нации: “...они не понимают русской жизни и меряют ее немецким аршином...” Европейские нравы XVI и XVII веков вряд ли были мягче наших, да и “Варфоломеевская ночь” или “Молот ведьм” - не наши изобретения (и, кстати, мы их, вопреки традиции, не переняли и даже приютили в своем государстве протестантов и евреев). А если обратиться к Европе XII века, мы обнаруживаем все те же лесть, обман, предательство и страх (см. трагедии Шекспира и романы Дюма-отца). И ту же дистанцию между аристократией и плебсом.
“Черный ворон” русской интеллигенции Николай Чернышевский по поводу всех этих свидетельств заметил:
«...Само собою разумеется, что из нескольких сот иноземцев, писавших о России в XVI и XVII веках, многие были люди недостаточно наблюдательные или проницательные, многие не имели достаточно времени, чтобы хорошо узнать описываемую страну, но не о них, конечно, идет речь, на них никто не просит обращать внимания. Но такие люди, как Герберштейн, Флетчер, Олеарий, Мейерберг и многие другие, были люди замечательного ума и проницательности и имели довольно времени, чтобы хорошо узнать нас...»
У Александра Пушкина на сей счет имелось свое мнение:
«Иностранцы, утверждающие, что в древнем нашем дворянстве не существовало понятия чести, очень ошибаются. Сия честь, состоящая в готовности жертвовать всем для поддержания какого-нибудь условного правила, во всем блеске своего безумия видна в древнем нашем местничестве. Бояре шли на опалу и на казнь, подвергая суду царскому свои сословные распри».
“Народ скупой и плутоватый”, “на них надо влиять лестью, водкой и взятками”, “они убеждены, что обман - доказательство ума”, “порок и добродетель здесь служат символами милости и немилости”, - все это относится уже к XVIII веку, т.н. “просвещению”. Дидро, к которому мы еще обратимся, с горечью заметил: “...Русские, которые совершали путешествия, занесли в свое отечество много безрассудных идей тех стран, в которых они побывали, и ничего - из их мудрости; они привезли все пороки и не заимствовали ни одной из добродетелей”. А были они там - мудрость и добродетели? Вот ведь что хочется понять...
Ну, хорошо: их отношение к нам вполне ясно, но если устроить другой опыт: направить нашего человека, предположим, петровского времени, к ним? Вот отрывок из дневника Петра Толстого, будущего начальника Тайной канцелярии и члена Верховного тайного совета, веденного им во время заграничной поездки в 1697-99 г.г.:
«...венециане люди умные, политичные и ученых людей здесь много: однако ж нравы имеют видом неласковые, а к приезжим иноземцам зело приемны... Вина пьют мало, а больше употребляют в питьях лимонаты, кафы, чекулаты и иных тому ж подобных, с которых быть человеку пьяну невозможно. И народ женский в Венеции зело благообразен и строен и политичен, высок, тонок и во всем изряден, а к ручному делу не очень охоч, больше заживают в прохладах, всегда любят гулять и быть в забавах...
...ни от кого ни в чем никакого страху никто не имеет, всякий делает по своей воле, кто что хочет: та вольность в Венеции и всегда бывает. И живут венециане всегда во всяком покое, без страха и без обиды и без тягостных податей...»
А вот через 80 лет путешествует “по Европам” будущий автор “Недоросля” Денис Фонвизин. В те, екатерининские времена путешествия стали обычным делом среди дворянства, “знать по-французски” считалось обязательным, да и вообще Россия даже не тянулась к Европе - она считала себя ее частью, однако:
«...приехал я в Париж, в сей мнимый центр человеческих знаний и вкуса...
...если кто из молодых моих сограждан, имеющий здравый рассудок, вознегодует, видя в России злоупотребления и неустройства, и начнет в сердце своем от нее отчуждаться, то для обращения его на должную к отечеству нет вернее способа, как скорее послать его во Францию. Здесь, конечно, узнает он самым опытом очень скоро, что все рассказы о здешнем совершенстве сущая ложь, что люди везде люди, что прямо умный и достойный человек всегда редок и что в нашем отечестве, как ни плохо иногда в нем бывает, можно, однако, быть столько же счастливу, сколько и во всякой другой земле...»
Возможно, писалось это с расчетом на цензуру, тем более что письма Фонвизина “из Европ” к П.И.Панину были официально изданы под названием “Записки первого путешествия”. Знаковым, мне кажется, стало прибытие Фонвизина назад, в “наше отечество”:
«Приехали мы в Киев. У самых киевских ворот попался нам незнакомый мальчик, который захотел показать нам трактир. Так, мы с ним отправились, а вслед за нами догоняла нас туча, у самых ворот трактира нас и достигла. Молния блистала всеминутно; дождь ливмя лил. Мы стучались у ворот тщетно: никто отпереть не хотел, и мы, простояв больше часа под дождем, приходили в отчаяние. Наконец, вышел на крыльцо хозяин и закричал: “Кто стучится?” На сей вопрос провожавший нас мальчик кричал: “Отворяй, родня Потемкина!” Лишь только произнес он сию ложь, в ту минуту ворота отворились, и мы въехали благополучно. Тут почувствовали мы, что возвратились в Россию...»
Франциск Белькур, француз, служивший наемником у поляков, взятый русскими в плен, бывший в сибирской ссылке, а потом проживавший в Москве, в своих записках проронил:
«...за границей русский чувствует себя на воле, а в России же он задумчив, мрачен, боязлив и принижен до подлости пред теми, в ком нуждается».
Но далеко не все “там” задумчивы. “Наши” хороши не только на поле своего Отечества, но и на иных пространствах. Замашки “новых русских” петровской эпохи ничуть не хуже куража нынешних нуворишей. Вот рассказа датчанина Юста Юля, точнее, его наблюдение за поведением русских сановных особ, пребывающих в туристической поездке в городке Торне:
«Я был пополудни в церкви и пел вместе с остальной паствой. Вдруг я заметил, что церковные двери отворились и в них появилась будущая (венчание было в 1712 году) супруга царя с лицами своей свиты. Они колебались, стоя на пороге, войти или нет; но, увидав меня, вошли и поместились на моей скамье - в мужском отделении... Вне отделений для молящихся стояло много русских гвардейских офицеров: они говорили, кричали и шумели, точно в трактире. Когда священник, войдя на кафедру, начал говорить проповедь, женщины, успевшие соскучиться, вышли из отделения и стали обходить церковь, осматривая ее убранство и громко болтая...
Так как проповедь все продолжалась, то царица послала сказать пастору, чтобы он кончил... По окончании проповеди царица, услыхавшая от кого-то, будто в этой церкви похоронена Пресвятая Дева Мария, послала просить, чтобы останки Божией Матери были выкопаны и переданы ей для перенесения в Россию...»
Конечно, Марту Скавронскую в меньшей степени можно назвать русской, но ведь дело не в ней, а в самой сути. Наверняка Екатерина в присутствии своего буйного нравом супруга вела себя покладистее. Хорошо быть на вершине пирамиды, но ниже, когда на тебя давит груз амбиций хозяина... Дидро, познавший горечь общения с нашими реалиями, высказался вполне определенно:
«В характере русских замечается какой-то след панического ужаса, и это, очевидно, результат длинного ряда переворотов и продолжительного деспотизма. Они всегда как-то настороже, как будто ожидают землетрясения; будто сомневаются в том, прочна ли земля у них под ногами; в моральном отношении они чувствуют себя так, как в физическом отношении чувствуют себя жители Лиссабона или Макао...
...Душа раба оподлена; не принадлежа самому себе, он не имеет интереса о себе заботиться и живет в грязи и нечистоте...
...Это жилец, который запускает не принадлежащую ему квартиру...
...Невозможно любить родину, которая вас не любит...»
Такое мнение несколько странно, ведь и во времена Дидро, и раньше, и позже, - народный дух находил выход в восстаниях (в данном случае, “Пугачевщине”). Да и как можно судить о положении в стране, например, в нынешнее время, будучи затворенным внутри Садового кольца, даже в информационный век? Естественно, француз-просветитель вряд ли достоверно знал о процессах, творящихся на окраинах и в глубинных местах Российской империи. Его современник Гельвеций в работе “О человеке” заметил, что китайцы, когда маньчжуры захотели срезать у них волосы, сбросили с себя иго рабства; шотландские горцы, когда король Англии захотел надеть на них штаны, восстали; русские, когда Петр стал их брить, подняли бунт.
Различие в характерах (точнее, в сути характеров) русских и французов существенно. Мартынов, убийца Лермонтова, завещал не писать на своей могиле имени и не ставить никакого памятника. Дантес, убийца Пушкина, до конца своей жизни кичился тем, что “у него не было другого выхода”.
Суть русской истории весьма метко выразил Герцен:
«В течение более чем тысячелетнего своего существования русский народ только и делал, что занимал, распахивал огромную территорию и ревниво оберегал ее как достояние своего племени. Лишь только какая-нибудь опасность угрожает его владениям, он поднимается и идет на смерть, чтобы защитить их; но стоит ему успокоиться относительно целости своей земли, он снова впадает в свое пассивное равнодушие, - равнодушие, которым так превосходно умеют пользоваться правительство и высшие классы.
Поразительно, что народ этот не только не лишен мужества, силы, ума, но, напротив, наделен всеми этими качествами в изобилии...»
Истоки самоидентификации русских надо искать еще у Нестора. Были чудь, словене, меря, поляне, древляне, северяне, вятичи, кривичи и весь - а потом появились Русская земля и Новгород. Отпрыски призванных викингов изрядно плодились и вскоре на русской земле воцарились обычные средневековые порядки - с соперничающими между собой княжествами, с интригами и предательством. Достаточно заглянуть в Историю Средних веков в планетарном масштабе, чтобы понять: ничего из ряда вон выдающегося в русский склоках не было - весь мир был таковым.
Наш героический эпос пронизан благородством и великодушием. Илья Муромец - образец бескорыстия; он отказывается брать у разбойников выкуп и стоит за правду до конца. В иных былинах Илья верховодит князем Владимиром и является фактическим хозяином “стольного града Киева” и всей Русской земли. Он борется за единство Руси, ну и, естественно, горой стоит за “голь”, бедных людей - ведь по сути Илья (даже несмотря на свою историческую реальность) и есть плод воображения простого народа. Раз уж Илья гонит “поганого жидовина”, то токмо из-за стремления защитить все стороны независимости русского народа, а не из-за какой-то там ксенофобии.
Если верить достоверности “Повести временных лет”, там точно указано, кто говорит по-славянски на Руси: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане. Все эти племена “имели свои обычаи и законы своих отцов и предания, и каждые - свой нрав”. Туманность и противоречивость сведений о наших предков (как в летописях, так и в сообщениях путешественников) послужила тому, что ранние романтики от русской истории вполне серьезно считали, что, например “славянки не хотели переживать мужей и добровольно сожигались на костре с их трупами” (Карамзин); “всякая мать имела право умертвить новорожденную дочь, когда семейство было уже слишком многочисленно” (он же).
Интереснее документы наших духовных писателей, ибо их задачей в течение нескольких столетий было искоренение язычества, которое, по сути, и есть выражение духа юного народа. Павел Милюков в своих “Очерках по истории русской культуры” приводит жалобы одного проповедника, датированные приблизительно 1400 годом от Р.Х.:
«...мы позевываем, и почесываемся, и потягиваемся, дремлем и говорим: холодно или дождь идет... А когда плясуны, или музыканты, или иной какой игрец позовет на игрище или на сборище идольское, то все туда бегут с удовольствием... и весь день стоят там, глазеют, хотя и нет там ни крыши, ни какой-либо защиты от дождя и вьюги...»
В царской окружной грамоте от 1648 года писано:
«Многие люди, забыв Бога и православную хрестьянскую веру, тем прелестником-скоморохом, последуют, на бесчинное их прельщение сходятся по вечерам на позорища, и на улицах и на полях богомерзких их и скверных песен всяких бесовских игр слушают... да в городах же и в уездах от прелестников и от малоумных людей делается бесовское сонмище, сходятся многие люди мужского и женского полу по зорям и в ночи чародействуют...»
Грамота предписывает наказывать за бесовские сборища батогами и ссылкой, скоморохов никуда не принимать, а конфискованные домры, сурны, волынки, гудки, гусли и хари “ломать и огнем жечь”. Может показаться странным, почему я выбрал документ, касающийся языческих дел, но дело в том, что ничего иного кроме перечисления всего “богомерзкого” в старинных источниках, мы не находим из того, что может касаться жизни не правящей элиты, а простого народа.
Василий Ключевский о русском характере составил такое мнение:
«...великоросс лучше работает один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкает к дружному действию общими силами. Он вообще замкнут и осторожен, даже робок, вечно себе на уме, необщителен, лучше сам с собою, чем на людях, лучше в начале дела, когда еще не уверен в себе и в успехе, и хуже в конце, когда уже добьется некоторого успеха и привлечет к себе внимание: неуверенность в себе возбуждает его силы, а успех роняет их. Ему легче одолеть препятствие, опасность, неудачу, чем с тактом и достоинством выдержать успех; легче сделать великое, чем освоиться с мыслью о своем величии. Он принадлежит к тому типу умных людей, которые глупеют от признания своего ума.
...Великоросс мыслит и действует, как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и извилистее великорусского проселка? Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на ту же извилистую дорогу».
Доносы, взаимное бичевание, высокомерие, шпионаж - все это было присуще миру власть имущих (как, впрочем, присуще и теперь). Достоевский про то писал:
«Допетровская Русь привлекает к себе наше внимание, она дорога нам - но почему? Потому что там видна целостность жизни, там, по-видимому, один господствует дух; тогда человек, не так, как теперь, чувствовал силу внутренних противоречий самому себе или, лучше сказать, вовсе не чувствовал; в той Руси, по-видимому, мир и тишина... Но в том-то и беда, что допетровская Русь и московский период только видимостью своей могут привлекать к себе внимание и сочувствие...
...Ложь в общественных отношениях, в которых преобладало притворство, наружное смирение, рабство и т.п. Ложь в религиозности, под которой если и не таилось грубое безверие, то, по крайне мере, скрывались или апатия или ханжество. Ложь в семейных отношениях, унижавшая женщину до животного, считавшая ее за вещь, а не за личность...В допетровской, московской Руси было чрезвычайно много азиатского, восточной лени, притворства, лжи...»
Но ведь из этого притворства родилось русское дворянство, которое в XIX веке составило славу нашему отечеству! Об этом феномене в последние полтора столетия думали; мы еще его коснемся, хотя на самом деле автор все время старается спуститься вниз по общественной лестнице, чтобы разглядеть: что было там, внизу... не получается! Потому что документы оставляли именно представители элиты.
Допетровское время было все-таки более темным, восприимчивым к мистике. Из России бежали и тогда, но что из этого получалось! История в подробностях донесла драму молодого и честолюбивого сыночка думного дворянина и воеводы Афанасия Ордин-Нащекина. Звали его Воин и, когда молодого человека в 1660 году послали к отцу с поручением от царя Алексея Михайловича, он тотчас же сбежал. Побег баловня судьбы, примеченного, к тому же, царем, казалось бы, ничем не был мотивирован, там более что в Москве процветала Немецкая слобода, где вполне можно было вдохнуть “европейского духа” (что вполне успешно немного погодя проделал юный Петр Алексеевич), но “мажор” того времени, - подло, с государственными документами и деньгами, драпанул. Воин скитался по Польше, Франции, но все-таки одумался и просил у государя прощения и дозволения вернуться домой. И он получил и то, и другое - и вот, почему: все русские были уверены в том, что Воина “бес попутал”, он просто на время лишился рассудка. Хотя на самом деле отец для воспитания и обучения сына в свое время нанял пленных поляков, которые и внушили юноше, где надо искать “дух свободы”. Юношу просто “тошнило от московских порядков”. До того и после того в Польшу бежали многие сотни московитов, но все они были преследуемы царской властью, а здесь... русские историки впоследствии назвали Воина Ордина-Нащекина “первой жертвой умственного влияния Запада на Россию” (Георгий Плеханов).
Воин был интеллигентом, со всеми положительными и без сомнения отрицательными свойствами, присущими новой части общества. Ныне, когда само слово “интеллигентность” опошлено, его определение несколько сместилось в сторону чего-то смешного, невзрачного, малозначимого. Важно другое: вот, откуда взялись “бесы” Достоевского...
Вот, в чем дело: на арену русского культурного процесса выходили новые люди, перед которыми стояла цель. Прежде всего эти люди (отец Воина Нащекина был одним из выдающихся людей своего времени, систематическим прозападником, его даже считают духовным предтечей Петра Великого) понимали, что необходима интеграция в европейскую культуру, а уж о сохранении своей самости думалось во вторую очередь.
Когда хочется сказать свое слово в мире, ты еще не знаешь, какая сила тебе его нашепчет. В Европе уже читали Паскаля, Монтеня, Рабле, Сервантеса, а у нас на книжном поле главенствовал “Домострой”. Русские писатели XVII века были по сути православными проповедниками. Русский читатель того времени оставался в ужасающем меньшинстве по числу и духу. Но движение было поступательным и назревал прорыв. Россия была беременна - “то ли диктатором, то ли поэтом”.
А страна-то прозябала в рабстве, и несвободой было (эх, только ли было - может быть и есть...) пронизано все, даже воздух. Чаадаев в начале XIX века нарисовал такую картину:
«Посмотрите на свободного человека в России! Между ним и крепостным нет никакой разницы. Я даже нахожу, что в покорном виде последнего есть что-то более достойное, более покойное, чем в смутном и озабоченном взгляде первого...»
Еще черточка русского характера. 1604 год, в Московии неурожай, голод, цены на хлеб растут, и царь Борис решает побороть народное бедствие при помощи своей личной казны. Он повелевает ежедневно каждому страждущему выдавать по деньге. В Москву стекается все больше и больше народа и в итоге каждый день приходится выдавать по 500 000 денег. Хлеб все равно дорожает, да к тому же что ни день на улицах Москвы стрельцы собирают сотни трупов и вывозят их за город. В порт города Нарва приходит несколько кораблей из Германии, груженных хлебом. Но Борис не хочет бесчестия, чтобы в его стране покупался иноземный хлеб, а потому корабли с хлебом вынуждены уйти обратно. Русским под страхом смерти запрещено покупать “поганый” хлеб. Народ продолжает страдать от голода и даже опускается до людоедства.
Иностранцы удивляются еще одному факту: Почему-то в Московии, в отличие от всех европейских стран, профессия палача не считается гнусной и даже более того: богатые люди покупают должность палача за взятки как почетную (и доходную). Наказывать в России любят и батогами бьют за самые маленькие проступки. Любимейшее народное зрелище - казни, которые, впрочем, из праздников превратились в будни (в той же Испании, к примеру, аутодафе - “акты веры” - проводились изредка и обставлялись публичные сожжения как грандиозные празднества).
Для простолюдина (да, в сущности, и для боярина) в России было только три средства обрести свободу: уйти в казаки; уйти в шайку разбойников; уйти в монастырь (смерть как средство свободы мы все-таки опустим). Одна из крупных банд разбойников, чтобы избежать гнева Грозного царя, легко завоевала Сибирь. И, кстати, о монастыре: отец предателя-Воина, Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, после блестящей дипломатической карьеры тоже постригся в монахи - и вряд ли добровольно, так как после смерти царя Алексея Михайловича старика вернули из обители в Москву для ведения дипломатических дел (но ненадолго, так как власти не понравилось, как он ведет переговоры с поляками и его снова отправили в монастырь).
Маркиз Астольф де Кюстин в своем столь сильно подпортившем репутацию русских монархов труде “Россия в 1839 году” пишет:
«Нужно быть русским, чтобы понять, какую власть имеет взор монарха. В его присутствии астматик начинает свободно дышать. К парализованному старцу возвращается способность ходить, больные выздоравливают, влюбленные забывают свою страсть, молодые люди перестают думать о партиях... Одним словом, царь - это бог, жизнь и любовь для этих несчастных людей.
Но каким путем пришли русские к такому полнейшему самоотрицанию, к такому полному забвению человеческого достоинства?.. Средство весьма простое - “чин”. Чин - это гальванизм, придающий видимость жизни телам и душам, это - единственная страсть, заменяющая все людские страсти..
Чин - это нация, сформированная в полки и батальоны, военный режим, примененный к обществу в целом...»
«Чины сделались страстию русского народа. Того хотел Петр Великий, того требовало тогдашнее состояние России...» - Будто загодя оправдывался Пушкин.
Другая всегдашняя (точнее, более чем 600-летняя) беда русского общества - коррупция; любимая судебная поговорка на Руси была: “хочешь добра - подсыпай серебра”. Русский дипломат Андрей Матвеев в своих записках из Франции (во время Петра) искренне удивляется тамошнему положению со мздоимством:
«Принцы же и вельможи ни малой причины до народу отнюдь не имеют, и в народные дела не вмешиваются, им никакую тесноту собой чинить николи не могут. К сему ж все вельможи, пребывающие у дел начальных своего королевства, великими дачи от короля самого удовольствованы годовыми, смертной заказ имеют о взятках народных или о нападках на них».
Следующая русская беда - непреодолимое стремление власть имущих запустить свою руку в государственную казну, которое раньше многозначительно именовалось кормлением.
Суть кормления была заложена в самом посыле: зачем чиновнику класть хорошее содержание, если он всегда найдет способ прокормить себя и свой двор? До нас дошел следующий исторический анекдот: Петр Алексеевич в очередной раз слушал в Сенате дела о казнокрадстве, сильно рассердился и сказал прокурору Ягужинскому: “Напиши именной указ, что если кто и не столько украдет, что можно купить веревку, то будет повешен...” - “Государь, - ответил прокурор, - неужели вы хотите остаться императором один без служителей и подданных? Мы все воруем с тем только различием, что один больше и приметнее, чем другой...” Царь рассмеялся и не нашел ничего сказать на это.
Всякий раз, возвращаясь из заграничных походов в Россию, император-революционер испытывал приступ гнева, получая известия о немысленных случаях кормления, даже со стороны своего ближайшего друга и соратника Меньшикова. В последний год своего царствования Петр совсем было вышел из терпения и решился назвать казнокрадов по всей строгости законов. Он сам занялся розыскными делами о казенных кражах, и даже Главному фискалу Мякинину отвел специальную комнатку в своем дворце невдалеке от спальни. Когда фискал прямо его спросил, отсекать ли ему только сучья или наложить топор на корни? - Петр ответил: “До тла...” Но император вскоре умер и решительные действия пришлось отложить навсегда.
Еще при жизни Петр пытался наладить бдительный надзор за чиновниками, а в 1721 году он стал назначать гвардейских офицеров для надзора за крупными чиновниками и даже за сенаторами. Более низкие гвардейские чины - сержанты, капралы, унтеры и даже капралы - посылались с чрезвычайными поручениями в провинцию. Московский вице-губернатор, заслуженный бригадир Войеков присланного преображенского сержанта выгонял вон из своей канцелярии, замахивался тростью и истошно кричал: “Я не токмо тебя, но лучших ваших преображенских сержантов бивал батожьем и тебя отпорю и в оковах отошлю в Петербург!” На место струсившего сержанта прислали простого солдата того же Преображенского полка Поликарпа Пустошкина. Солдат Пустошкин не обратил внимания на потрясания вице-губернатора, вник в состояние дел московской администрации и, по свидетельству президента юстиц-коллегии графа Матвеева, “учинил жестокую передрягу, все канцелярии опустошил и всем здешним правителям не только ноги, но и шеи смирил цепями”. Бригадира Войекова солдат Пустошкин тоже посадил на цепь.
Но натура Петра, по мнению Павла Милюкова, была такова, что подчиненным - и даже солдату Пустошкину - приходилось постоянно ждать очередного приказа. Все было можно, и ничто не было обязательно кроме очередного приказания реформатора. Вся система строилась на ожидании очередной “руководящей и направляющей линии”. Чаадаев сказал не сей счет совершенно точно:
«Говоря о России, постоянно воображают, будто говорят о таком государстве, как и другие; на самом деле это совсем не так. Россия - целый особый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека, - именуется ли он Петром или Иваном, не в этом дело: во всех случаях одинаково это - олицетворение произвола...»
Заметьте: я все время говорю о “верхах”. А что же с народом? Куда он двигался, чем дышал? А в том-то и дело, что никуда и ничем. Нет, в физическом плане русские во времена Петра либо вязли в болотах Санкт-Петербурга, либо уходили в Сибирь или за границу. Но в общем, как простой “христьянский” народ существовал в XII веке, так в этом веке он оставался и к концу XIX века. Кто-то возразит: а как же Ломоносов? Михайло являлся единственным сыном далеко не бедного помора Василия Дорофеевича Ломоносова: у него было достаточно средств, чтобы прийти с обозом в Москву и учиться в Славяно-греко-латинской академии. Все-таки Россия оставалась в целом государством с подавляющим сельским населением, для которого всякие преобразования были лишь очередным чудачеством хозяина. Руссо, один из властителей умов того времени, широкими мазками рисовал такую картину России:
«...Русские никогда не станут истинно цивилизованными, так как они подверглись цивилизации чересчур рано. Петр обладал талантами подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создает все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что народ был диким, но совершенно не понял, что он еще не созрел для уставов гражданского общества. Он хотел сразу просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было еще приучать к трудностям этого. Он хотел сначала создать немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы создавать русских. Он помешал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они были тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своего питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством».
На страну с такой непростой системой однажды пришла править весьма либерально настроенная Анхальт-Цербтская принцесса София Августа Фредерика, крещеная у нас под именем Екатерины Алексеевны. Воспитание и образование Екатерины можно было считать образцовым - европейским - но ее выдали замуж в 16 лет за инфантильного русского принца, которому было далеко не только до исполнения супружеского долга, но и до осознания собственной миссии. Екатерина II обратилась к чтению французских просветителей и дочиталась до того, что однажды при помощи военного путча свергла своего законного супруга. Впоследствии, в своих секретных “Записках” (в царской России они были под запретом), она будет жаловаться:
«Неудивительно, что в России было среди государей много тиранов. Народ от природы беспокоен, неблагодарен и полон доносчиков и людей, которые, под предлогом усердия, ищут лишь, как обратить в свою пользу все для них подходящее; надо быть хорошо воспитану и очень просвещену, чтобы отличить истинное усердие от ложного, отличить намерения от слов и эти последние от дел. Человек, не имеющий воспитания, в подобном случае будет или слабым, или тираном, по мере его ума; лишь воспитание и знание людей могут указать настоящую середину».
Но как воспитать целую нацию? Сотни лет здесь, в России, существовало правило: для успешного управление населению нужно внушить подобающий страх. Будет ли человек, ждущий от власти очередного “закручивания гаек”, подвержен цивилизованному воспитанию? Впоследствии историки назвали попытки Екатерины полюбить и просветить свой народ “этнографическим народолюбием”. Естественно, любовью к народу заразились и подданные государыни-матушки. Александр Блок на сей счет иронизировал:
«С екатерининских времен проснулось в русском интеллигенте народолюбие и с той поры не оскудевало. Собирали и собирают материалы для изучения “фольклора”; загромождают книжные шкафы сборниками русских песен, былин, легенд, заговоров, причитаний; исследуют русскую мифологию, обрядности, свадьбы и похороны; печалуются о народе; ходят в народ, исполняются надеждами и отчаиваются; наконец, погибают, идут на казнь и на голодную смерть за народное дело. Может быть, наконец, мы поняли даже душу народную; но как поняли? Не значит ли понять все и полюбить все - даже враждебное, даже то, что требует отречения от самого дорогого для себя, не значит ли это ничего не понять и ничего не полюбить?»
Екатерина ведет умную переписку с Вольтером. Она выступает противником крепостному праву, она прощает раскольников и разрешает им вернуться в Россию, и одновременно она убеждена в духовной неразвитости русского простолюдина. Под конец жизни Екатерина жаловалась:
«Наклонность к деспотизму культивируется там более, чем в каком-либо ином месте вселенной. Она прививается с самого нежного возраста к детям, которые видят, с какой жестокостью родители обращаются со своими слугами; так как какой же это был бы дом, где не было бы железных ошейников, цепей, кнутов и таких других инструментов, чтобы мучить за самую малейшую оплошность тех, кого природа поместила в этот несчастный класс, который не смог бы без преступления разбить свои оковы. Едва только посмеешь сказать, что они такие же люди, как и мы, и даже когда я сама говорю это, то рискую этим быть закиданной камнями. Чего только я не выстрадала от голоса безрассудного и жестокого общества!»
Екатерина не стала искоренять рабства, так как во-первых убедилась, что русский человек пока не созрел к воле, во-вторых она надеялась, что число порядочных, радеющих о своих крестьянах помещиков, возрастет, а в третьих она была все-таки умна и боялась, что дворянское сословие, привыкшее к средневековым порядкам, в случае чего легко ее свергнет - так же, как она скинула своего некультяпистого муженька Петра III.
Хорошие баре действительно были, но история почему-то донесла до нас имя Салтычихи. Вдова ротмистра конной гвардии Дарья Салтыкова в 1762 году была обвинена в убийстве 75 душ крепостных обоего пола, причем Юстиц-коллегией доказано было 38 убийств. До того жалобы на Салтычиху от крепостных в течение шести лет оставались без последствий (жалобщиков наказывали и отправляли опять к госпоже, которая их деяние, естественно, не оставляла без кары); дело было пущено в оборот только после того как очередная жалоба случайным образом дошла до императрицы. Екатерина выпустила специальный указ Сенату, согласно которому “сей урод рода человеческого” за душегубства лишалась дворянского звания, должна была под надписью “Мучительница и душегубица” стоять на эшафоте, прикованная к столбу, а потом ее надлежало поместить в подземную тюрьму в одном из московских монастырей. Салтычиха обрекалась на жизнь в темнице, без света и со скудной пищей. Душегубица прожила так (в Ивановском монастыре) 11 лет, после чего ее перевели в надземную постройку с окном (в ней она прожила еще 22 года). По иронии судьбы, Салтычиха пережила и Екатерину, и ее наследника Павла.
Екатерина запретила уничижительное слово “раб” и параллельно одним из придворных поэтов, умеющим смотреть в рот царице, была написана патетическая “Ода на истребление в России названия раба”. Восхвалительные оды, пожалуй, стали первым жанром народившейся русской светской литературы. Стандартным обращением “о, ты!..” бедные поэты потчевали богатых людей, “меценатов”, которые, в сущности, являлись их хозяевами. Как заметил Белинский, “люди они были богатые, поэтов кормили сладко, хотя иногда употребляли их вместо плевальниц, но что ж за беда - ведь утереться нетрудно...” Жрецы литературоведения утверждают, что первым поистине зрелым русским литературным произведением была комедия, но это не так. Комедия (Фонвизин) была первым популярным литературным произведением. Михаил Бакунин едко заметил: “философами, как раньше палачами, становились из низкого угодничества”.
Василий Ключевский, рисуя “цивилизованное варварство” второй половины XVIII века, в качестве примера приводит историю жизни выдающейся личности того времени Екатерины Дашковой. Она еще в детстве зачитывалась Вольтером и Бейлем - до головокружения, до нервного расстройства - но, после размолвки с Екатериной (они были подругами), она стала затворницей, переселилась из Петербурга в Москву, оставила политику, философию и стала заниматься странными вещами. Например она, президент Российской Академии наук, приручила несколько крыс, с которыми коротала все свое старческое время. Смерть собственных детей не волновала ее столько, сколько болезнь любимой крысы. Историк делает заключение: “Только высокообразованные люди екатерининского времени могли начать Вольтером и кончить ручными крысами”.
Натан Эйдельман точно заметил, что для того, чтобы внутренняя свобода стала не просто блажью, но воздухом, чтобы появились декабристы и Пушкин, “требовались два-три не поротых поколения”.
Между прочим: многие ли задумывались: зачем Наполеон пошел с войной на Россию? Он хотел одарить нас свободой! Уже заняв Москву, Наполеон отдал распоряжение писать проект манифеста об освобождении русских крестьян; он вообще надеялся, что поход французов послужит катализатором крестьянских волнений против помещиков. Для этого был распространен слух, что Бонапарт - “сын Екатерины II” (Наполеон изучал опыт Пугачевского бунта). Политический расчет был таков, что, по мнению французов, русские дворяне под страхом разрушения крепостного права выберут континентальную блокаду. Но в итоге все планы мужицких бунтов (включая восстания малороссов и татар) были им отвергнуты как противоречащие его принципам.
В декабре 1812 года выступая перед своим Сенатом, оплеванный, но еще боготворимый Наполеон оправдывался: «Я веду против России только политическую войну... Я бы мог вооружить против нее самой большую часть ее населения, провозгласив освобождение рабов; во множестве деревень меня просили об этом. Но когда я увидел огрубение этого многочисленного класса русского народа, я отказался от этой меры, которая предала бы множество семейств на смерть и самые ужасные мучения...»
Насчет “многочисленных деревень” Бонапарт соврамши. На самом деле французы возбудили всенародное чувство гнева к иноземным воякам и породили гипертрофированный ура-патриотизм. Наполеону дали “по зубам” так же, как и в Испании, потому что он столкнулся с настоящим народным восстанием - против ига захватчиков.
Кстати, крылатое выражение “Русские долго запрягают - быстро едут” родили уста очередного нашего “друга”. Отто Бисмарк три года был послом Пруссии в России. Когда его по возвращении на родину спросили: каково там?”, - он и ответил подобным образом. Наверняка - гениально.
Екатерина Великая придумывала и запрещала много всего занятного. Примерно в одно время с отменой “раба” царица ввела новые стандарты в математике: она приказала “пи в квадрате” обозначать “пи-пи”, а “ка в квадрате”, естественно, - “ка-ка”. Когда великий математик Леонард Эйлер направлялся по приглашению императрицы в Петербург, у него во время кораблекрушения утонул сундук с бумагами; Екатерина жалела его на приеме: “Какое несчастье! У нас погиб сундук со всеми вашими “пи-пи” и “ка-ка”!..”
Переписка Екатерины с Вольтером кончилась плачевно, даже несмотря на то, что основана она была на взаимном расчете (обоим переписка поднимала престиж в обществе). Вольтер тайно признавался друзьям, что ему "не приходится особенно хвалиться такими ученицами, как прекрасная Като". Но Екатерина была достаточно умна, чтобы не приглашать знаковую фигуру к себе, уверяя Вольтера, что "Като хороша только издали". А вот Дидро она все-таки пригласила. Дидро прожил в Петербурге одну зиму, но впечатлений хватило до конца его дней. Он получил право ежедневно, от трех до пяти после полудня, внушать императрице свои идеи. Екатерина - и надо отдать ей должное - стойко все это вынесла. Он с присущей французам страстностью убеждал ее в том, что свобода личности в ее стране сведена к нулю, что здесь слишком урезаны естественные права, что одно из величайших несчастий, какое может случиться с народом - это два или три царствования подряд в духе просвещенного деспотизма. Петербург, "город дворцов, окруженных пустынями", по мнению философа, должен еще иметь и "улицы", то есть, люди должны жить с меньшим разрывом между собой - как по сословиям, так и по достатку - и тогда образуется "жилая общественная атмосфера".
Но главное: в низших классах совершенно отсутствует чувство самоуважения, которое может быть родиться только от улучшения их положения. Екатерина предлагала Дидро печатать его «Энциклопедию» в России - на очень выгодных условиях ( в Париже «Энциклопедию» преследовали и уродовали) - все сорвалось. Дидро предлагал Екатерине возобновить деятельность Большой Екатерининской Комиссии: все опять же сорвалось. Дидро был согласен, чтобы Комиссия не лезла ни в политику, ни в финансы, ни в войны - пусть она только охраняет существующие законы и подготавливает новые: "...если даже это учреждение будет одним только призраком свободы, оно все-таки будет иметь влияние на национальный дух..."
Но Комиссия была распущена. Вернувшись домой, Дидро написал резкие "Заметки по поводу Наказа Екатерины". Она прочла их уже после смерти философа, естественно, разгневалась и сказала: "Это болтовня, не обнаружившая ни знания дела, ни проницательности, ни благоразумия". Тем не менее, в России только за XVIII век вышло 25 сборников переводов из "Энциклопедии". Хотя вину за французскую революцию Екатерина свалила именно на нее. Пушкин немногим позже напишет: «...Екатерина любила просвещение, а Новиков, распространивший первые его лучи, перешел из рук Шишковского (любимый палач Екатерины - Г.М.) в темницу, где и находился до самой ее смерти. Радищев был сослан в Сибирь; Княжнин умер под розгами… и Фон-Визин, которого она боялась, не избегнул бы той же участи, если б не чрезвычайная его известность».
Где-то в глубине православной России бродила мысль о том, что Москва, якобы - это "тритий Рим", об исключительности нашей веры, о нашем особенном предназначении. В цивилизованной Европе на эти амбиции смотрели с иронией, а то и вообще о них не знали. Русские для них оставались варварами - и не более того - даже в екатерининскую эпоху. "Информационный киллер" де Кюстин в своем опусе "Россия в 1839 году" писал:
«Нужно приехать в Россию, чтобы воочию убедиться в результате страшного смешения духа знаний Европы с гением Азии. Оно тем ужаснее, что может длиться бесконечно, ибо честолюбие и страх - две страсти, которые в других странах часто губят людей, заставляя их слишком много говорить, - здесь порождают лишь гробовое молчание...»
Маркиз не подозревал, что, говоря о "гении Азии", он невольно предвосхищал особенный, русский гений и становился предтечей разговоров о "загадке русской души", соединившей в себе так много темного и неясного. Пока же, описывая "русский дух", де Кюстин говорил не о его метафизических корнях, а о вполне реалистическом "амбре": «Русские распространяют вокруг себя довольно неприятный запах, дающий о себе знать даже на расстоянию От светских людей пахнет мускусом, от простонародья - кислой капустой, луком и старой дубленой кожей. Отсюда вы можете заключить, что тридцать тысяч верноподданных императора, являющихся к нему во дворец первого января с поздравлениями, и шесть или семь тысяч, которые бывают в петергофском дворце в день тезоименитства императрицы, должны принести с собой грозные ароматы...»

 

Де Кюстин сравнивал нас с римлянами, поскольку те тоже заимствовали свои науку и искусство у других народов. Насмешка - отрицательная "черта характера тиранов и рабов", а потому в России процветает злословие, сатира, карикатура - сарказмами народ как бы мстит за свое унижение. Мы уже говорили, что первым жанром русской литературы (после "Четьи-миней") стала хвалебная ода. Но народ не такой дурак, чтобы получать удовольствие от чтения од, а потому литературный рынок - даже в такой жалкой форме, в которой он у нас существовал - требовал более читабельных творений. Впервые русский читатель получил светскую книгу, напечатанную "новоизобретенными амстердамскими литерами" (гражданским, а не церковно-славянским шрифтом), в 1708 году.
В казенных типографиях печатались книги, ассортимент которых определял лично император. Петр руководствовался определенными целями, он отдавал распоряжения переводить "только дело, а не разговоры", "чтобы не праздной ради красоты, а для вразумления и наставления чтущему было", но переводы эти несколько не соответствовали пожеланиями тогдашнего читателя. По словам Павла Милюкова, читателю нужна была "умильная", "потешная" или "чудная" литература. Еще в 1703 году голландский купец, торговавший в России книгами, напечатанными по приказу Петра в Голландии, сетовал царю на то, что опусы скверно расходятся и он терпит убыток.
Одновременно синодальная типография успешно торговала церковно-служебными книгами, букварями, житийными произведениями. Из книг петровской печати лучше всего расходились императорские указы, после них следовали месяцесловы (они расходились тиражами в сотни экземпляров); тиражи остальных изданий тоже измерялись сотнями, но реализовывались лишь десятки, а девять десятых книг сгнивали на складах. Такое положение сохранялось до второй половины XVIII века. В 1743 году Академия наук представила Сенату проект обязательной продажи петровских книг: каждый чиновник должен был покупать книги на 6 рублей с каждой сотни жалованья. Предлагалось к этой дурости привлечь и купцов, причем, покупать полусгнившие книги они должны были "по пропорции торгу". Проект, надо отдать должное сенаторам того времени, не прошел. Зато синодальная типография пустила старые издания на обложки своих книг. Как бы то ни было, книжный рынок развивался. В 1748 году новый президент Академии Кирилл Разумовский (пришедший на Академию после гетманства на Украине) стал претворять в жизнь указ императрицы Елизаветы: "...стараться при Академии переводить и печатать на русском языке книги гражданские различного содержания, в которых бы польза и забава соединены были с пристойным светскому житию нравоучением". Академия приглашала к переводам любого, обещая в качестве гонорара первые 100 экземпляров издания.

По сути, была открыта дорога к изданию книг, удовлетворяющих вкусу обывателя, что сильно подстегнуло российское книжное дело к расширению. Очень скоро на рынке выделился самый "кассовый" литературный жанр - роман (пока только - переводной). К тому же страну стали наводнять французские романы, печатаемые на языке оригинала (именно ими зачитывалась пушкинская Татьяна). Естественно, аудитория романа ограничивалась дворянской молодежью, да и то только частью ее, получившей какое-то образование, но это уже был "плацдарм", с которого можно было развить наступление. Общий тираж книг был мизерным; на всю Россию были только три книжных лавки: петербургская академическая, московская и синодальная. Но вкус к чтению, подстегиваемый модой, толкал ко всевозможным ухищрениям, при помощи которых можно было бы доставать книги. Нужно ли это было России? Ведь фактически приобщение к европейскому культурному процессу означало нивелировку, отказ от "гения Азии". Но суть в том, что иного пути тогда просто не оставалось - машина покатилась... под откос – или вперед?
В 1728 году появился первый регулярный журнал-приложение к газете "Санкт-Петербургские ведомости", а в 1755 году основан самостоятельный журнал "Ежемесячные сочинения", издаваемый на средства академии и курируемый ее президентом, а вскоре возникли и частные журналы ("Праздное время, в пользу употребленное", "Трудолюбивая пчела", "Полезное увеселение", "Свободные часы", "Невинное упражнение"). Все они были подражаниями ставших популярными британских журналов. Оригинальными в первых номерах "Ежемесячных сочинений" были только стихи (естественно, оды), все остальное - переводы. Поскольку журнал редактировал историк Герард Миллер, появлялись в нем и разыскания исторического свойства, число которых росло. Темы "Праздного времени" были такие: "о пространствах разума и пределах оного", "о ревности", "о двух путях, по которым человек в сей временной жизни последует", "о душевном спокойствии и о безумных людских желаниях", "хуже ли стал свет прежнего", "о худых следствиях злой и о прибытках доброй совести", "о добром употреблении страстей", "запрещенное охотнее исполняют" и т.д. Число подписчиков "Ежемесячных сочинений" колебалось между 500 и 700, остальные журналы сильно отставали и от этого числа. Тем не менее, то, что в них появлялось, смело можно назвать не информацией и не журналистикой, но - литературой. Закрылись "Ежемесячные сочинения" в 1764 году.
В 1769 году начал выходить еженедельный листок "Всякая всячина", который на поверку оказался даже больше чем журналом. Среди читающей публики распространился слух, что издает его сама государыня-императрица, что на самом деле было голой правдой. Екатерина публиковала в "листке" свои опусы, и корреспонденты "Всякой всячины" обращались к "анонимному" автору: "г. наставник", или "г. нравоучитель". Другие частные журналы (точнее, их издатели) подумав, что в стране восторжествовали либеральные ценности, навалились на "Всякую всячину" с критикой. Силой сатиры они договорились до того, что якобы "внучата поразумнее бабушки будут", но Екатерина включилась в игру – и литературная полемика, перемешанная с иронией, не заступала за рамки царицыного гнева. Даже когда "литературные внучата" (Екатерина называла их "внуками по журналистике") доходили до таких пародий: "О великий человек - сочинитель того и сего (пародийный вариант "Всякой всячины" - Г.М.)! Ты исправил грубые наши нравы и доказал нам, что надобно обедать тогда, когда есть хочется. Твоя философия научила нас тому, что ежели кто не имеет лошади, то тот непременно пешком ходити должен. О великий и т.д., где мне тебя поставить и куда тебя спрятать? Спрятал бы я тебя в хорошую библиотеку, но ты зачнешь переводить различных авторов и будешь выдавать сочинения их под своим именем..."
Веселое движение возглавил Николай Новиков и, что характерно, "внуки" переиграли "бабушку". Литературно. К тому же Новиков в журнале "Трутень" (последовательно он редактировал несколько журналов) стал касаться социальных тем. Но Екатерина охладела к своей "Всякой всячине", она взялась исправлять нравы посредством театра, Новиков с "Трутня" перекинулся на "Живописца", более лояльного к государыне. Интерес публики к публицистике из-за отсутствия главной интриги охладел и "Живописец" закрыли. На смену ему пришел "Кошелек", но параллельно на деньги самой Екатерины и при ее участии он издает сборник исторических документов "Вифлиофика", имеющий целью "при помощи начертания нравов и обычаев предков показать великость их духа, украшенного простотой". "Кошелек" тоже прекратился скоро, но все-таки к концу XVIII века в России существовало довольно много журналов разного толка. За счет развития частных типографий (разрешенных специальным указом Екатерины) книгоиздание в стране выросло на порядок. В середине 70-х годов XVIII века русскую элиту обуяла страсть к масонству, но и в этой ситуации Новиков, вступив в Английскую масонскую ложу, издает журнал идейно-филантропической направленности "Утренний свет".
Екатерина демонстративно не подписалась на этот журнал (в первый год он имел 800 подписчиков что по тем временам был очень много), но тогда она писала: "Никогда не принудят бояться образованного народа; но когда-то еще он сделается таким, и когда между образованными людьми переведутся негодяи с ложным направлением и кривыми взглядами, люди, способные скорее все испортить, чем принести пользу?" После Новиков переселился из Петербурга в Москву. Что это значило для того времени, можно уяснить из воспоминаний достославного венецианца Джованни Казановы:
«Кто Москвы не видал, тот не видал России, и кто знает русских только по Петербургу, не знает русских чистой России. На жителей новой столицы здесь смотрят как на чужеземцев. Истинною столицей русских будет еще надолго матушка-Москва...» Москва оставалась столицей русской провинции (как, возможно, в таковом ранге пребывает теперь Петербург). Новиков, под эгидой масонской ложи "Гармония", поставившей себе целью нравственное усовершенствование граждан России, редактирует "Московское издание", позже переименованное в "Вечернюю зарю". В 1786 году московские масонские ложи по приказу государыни разогнаны, однако Новиков увлечен книгоизданием - организованные им типографии печатали множество книг, которые продавались во всех крупных городах России. "Типографская компания" организованная в 1784 году, приносила годового дохода до 80 тысяч рублей. Все эти вехи развития русского литературного (и журнального, как части его) рынка я перелистал только по одной причине, имя которой: Александр Радищев.
Отрывок (описывающий ужасное положение русских крестьян) из "Путешествия из Петербурга в Москву" печатался еще в 1772 году в новиковском "Живописце". Полностью свое "Путешествие" Радищев напечатал в типографии, организованной им же самим у себя дома, с разрешения полицмейстера, который просто поленился прочитать рукопись (Новиков, как и другие издатели, отказался печатать книгу). Радищев знал, на что идет, но он надеялся, что его работа дойдет до самого верха и государыня прозреет. А так же был уверен в том, что весь тираж все равно не уничтожат и что-то из него дойдет до потомков (для чего разослал книги друзьям).
Частично он добился своего: Екатерина прочла книгу, как она сама потом написала, "от доски до доски, и прочтя, усумнилась, не сделано ли ему мною какой обиды..."; во-первых, императрица сильно пожалела о том, что дозволила развиться частному книгоизданию. Во-вторых, Екатерина нашла в книге попытку нанести рану лично ей. "Рассеяние заразы французской" по ее мнению перешло всякие границы, а обид она не прощала никогда. К тому же обострялось положение России на международной арене, особенно трудными были отношения с Францией.
В год разрыва "бомбы" (радищевского "Путешествия") Екатерина велит всем русским в Париже вернуться на родину, а в следующем году она перестает принимать официального французского представителя. Французские корабли не допускаются в русские гавани, выписка французских журналов и ношение французских мод запрещаются. Радищев за книгу, "стремящейся к тому, чтобы произвести в народе негодование против начальников и начальства", приговорен к смертной казни посредством отсечения головы. Новиков тайно (чтобы его не отбили масоны) арестован. Вместо "якобинского заговора" следствием раскрыта лишь тайная продажа запрещенных книг. Радищева императрица "простила": заменила смерть на десятилетнюю ссылку. По поводу Новикова она выпустила соответствующий указ: вместо "тягчайшей и нещадной казни, которую он по силе закона заслуживает, следуя сродному Нам человеколюбию и оставляя время на принесение в своих злодействах покаяние, запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость".
Но расчет Радищева оправдал себя. Его слова (в советский период это считалось хорошей литературой и входило во все хрестоматии): «Я взглянул окрест меня и душа моя страданиями человеческими уязвлена стала. Обратил взоры во внутренность мою и узрел, что бедствия человека происходят от человека, часто от того только, что он взирает не прямо на окружающие его предметы...» обрели жизнь долгую, может даже, вечную. Никто не помнит, какие пьесы писала Екатерина и мало кто знает, какие журналы издавал Новиков. Но про "Путешествие" (даже при условии, что мало кто читал) знают большинство русских.
Литературные достоинства "Архипелага ГУЛАГ" Александра Солженицына (пусть даже и снискало это произведение "нобелевку") все-таки невелики, как и достоинства "Путешествия", но оба этих произведения, без сомнения, есть гражданский подвиг. Не помню уже, кто, назвал Александра Радищева "первым русским интеллигентом". Ох, сколько еще было "первых русских интеллигентов"... Еще в 1760 году Михаил Херасков утверждал, что "романы для того только читаются, чтобы искуснее любиться" и что читатели "часто отмечают красными знаками нежные самые речи". Чего другого можно было ожидать во времена Ивана Баркова? Единственным "высоким" литературным жанром и путем к бессмертию считалась поэзия, естественно, "высокого штиля".
Но прогресс литературы уже не остановить. Как пишет Милюков, "Сумароков смеялся над "Бовой" и над "Петром Золотые Ключи" (бульварная литература того времени - Г.М.), как над чтением приказных; потом Карамзин смеялся над Сумароковым; теперь начинают уже смеяться над "Бедной Лизой..."
Надо понять, чем была литература для эпохи Русского Просвещения. Она являлась единственным окном в Высокую Культуру, особенно - для живущих в провинции. Позволю себе маленькое отвлечение. Я частенько бываю в сельских библиотеках в русской глубинке (говорю о сегодняшнем дне, XXI веке) и с удивлением всякий раз наблюдаю, как выписываемые газеты и журналы (не все, конечно, а самые интересные) люди буквально зачитывают до дыр. В прямом смысле - до дыр! У библиотекарей есть даже тетрадки, в которые они записывают в очередь на чтение периодики. Как в магазинчиках, где в такие же тетрадки записывают продукты, берущиеся в долг. Так вот, такое приятное чудо творится в цифровую эпоху!
Чем же были книги и журналы две сотни лет назад... В 1811 году Жермена да Сталь утверждала, что "в России литературой занимаются несколько дворян". На самом деле все было не так. Русский литературный рынок первой половины XIX века, признанной эпохи взлета отечественного пера, был своеобразен. Пушкинская "Полтава" были принята публикой холодно, в то время как авантюрный роман Фаддея Булгарина "Иван Выжигин" потребовал второго издания уже через неделю после выпуска первого. Пушкинский "Современник" оказался, если говорить современным языком, провальным проектом - так что пришлось редактору уйти в спонсируемую властями историографию.
Сатира Гоголя вызывала отвратительные чувства (Пушкин при чтении "Мертвых душ" воскликнул: "Боже, как грустна наша Россия!.."), но ее читали, и она уже влияла на умы всей читающей России, что оказалось гораздо важнее влияния на одного единственного, пусть и просвещенного, но - монарха. Примерно во время резонанса "Мертвых душ" Достоевский в своей "Записной книжке" зафиксирует:
«...при полном реализме найти в человеке человека. Это - русская черта по преимуществу, и в этом смысле я, конечно, народен (ибо направление мое истекает из христианского духа народного), хотя и неизвестен русскому народу теперешнему, но буду известен будущему. Меня зовут психологом, - неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть я изображаю все глубины души человеческой...»
Полагаю, с этого момента русская литература избавилась от комплекса неполноценности. Пушкина на Западе не понимали, точнее, не понимали истоков его популярности в русской среде. С точки зрения образованного европейца, Пушкин - лишь талантливый компилятор Байрона. Дмитрий Лихачев феномен Пушкина объяснял тем, что это был гений смогший "отобразить идеал нации, не просто изобразить национальные особенности русского характера, а создать идеал русской национальности, идеал культуры". Пушкин создал не просто идеал - он создал целую систему: идеал возвышенной лицейской дружбы, идеал отношения к женщине-музе, идеал гражданственности, идеал отношения к смерти и даже идеал печали ("печаль моя светла..."). Философ Владимир Соловьев в 1888 году про всех русских писателей скопом сказал, что "...при самой доброжелательной оценке все-таки остается несомненным, что Европа никогда не будет читать их произведений". Через тридцать лет Александр Блок (в письме к Розанову) пишет:
«Нам завещана в фрагментах русской литературы от Пушкина и Гоголя до Толстого, во вздохах измученных русских общественных деятелей XIX века, в светлых и неподкупных лишь временно помутившихся взорах русских мужиков - огромная (только не схваченная еще железным кольцом мысли) концепция живой, могучей и юной России. Не та ли это "юная Россия" которая, по выражению Руссо, блистает только в молодости?» "Русский Христос, русский Бог" Достоевского почему стал интересен и в чем-то сродни как Западу, так и Дальнему Востоку (Японии) - даже несмотря на то, что Достоевский открыто заявлял: "...на Западе Христа потеряли (по вине католицизма), Запад падает...". Он смотрел с презрением на "всю эту помещичью литературу", которая "сказала все, что имела сказать". Достоевский ругал "исковерканный интеллигентно-петербургский взгляд", продвигая "истинно правый взгляд".
По меткому выражению Розанова (ревнивого фанатика Достоевского настолько, что он даже женился на бывшей любовнице Федора Михайловича, которая была значительно старше Розанова) Лев Толстой учился у русского мужика, у Шопенгауэра, у Будды и у Мопассана. А Достоевский (по моему мнению) учился только у себя. И феномен Достоевского заключается именно в том, что он стал первым русским, который не "хватал" свои знания и опыт (жизненный и литературный) у каких-то там заграничных дядек; всю свою Вселенную он создал сам. Чем интересен был Достоевский Западу? Прежде всего тем, что стоял на эшафоте, претерпел. Чем интересен Западу Толстой? Мне кажется, тем, что написал книгу о загадочной войне, которую проиграл кумир Запада, Наполеон.
Чем интересен им Чехов? Возможно, тем, что через русскую тоску он понял тоску мировую. И у Достоевского, и у Чехова даже «в европах» появились подражатели. Один из таковых – Кафка. О Достоевском много думал Николай Бердяев. В своей работе "Миросозерцание Достоевского" (1923 год) Бердяев утверждает, что именно по Достоевскому можно разгадывать русскую душу:
«...в нем отразились все антимонии и все болезни нашего национального самосознания. Русское смирение и русское самомнение, русскую всечеловечность и русскую национальную исключительность...
...Их притягивает загадка русского Востока...
Русская душа способна дойти до упоения гибелью...
Только над русской душой можно было производить те духовные эксперименты, которые производил Достоевский...
..."русские мальчики", атеисты, социалисты и анархисты - явление русского духа...»
Запад смотрел на нас частью с иронией, частью с первобытным страхом, частью с умилением, но главное - Россия стала страной с культурными инициативами. Гоголь-Яновский, Чайковский, Кандинский, Стравинский, Заболоцкий, Маяковский, Тарковские, Стругацкие - все они в какой-то мере выражали различные грани загадочной русской души. Десятки, сотни русских имен стали частью мировой культуры. Надеюсь, список еще продолжается – и не только фамилиями польского происхождения.


















 


УСТЬ-ЦИЛЕМСКИЙ ХАРАКТЕР

...Вначале Петровщина, когда все усть-цилёмы собираются на берегу тихой, но эпически огромной Печоры, чтобы варить «ритуальную» пшенную кашу. Потом Горка, мистическое действо, корни которого уходят в глубину веков. Следом - день рыбака, тоже “святое” дело, ведь народ в Усть-Цильме всегда жил дарами северной реки. Целая череда праздников, один за одним, и все это сопровождается пьянкой, пьянкой...
Кто попадет сюда в июле, подумает, здесь рай. В реальности, Господь оделяет усть-цилём более-менее сносной погодой не более месяца в год, из них на летний период выдается недели полторы. Да, зимой, когда морозы, тоже неплохая погода. И воздух, особливо при -40°С, свежий. Только в полярную ночь не очень его разглядишь-то. Впрочем, летом думается об ином; надо успеть заготовить корма. И праздники в этом не слишком-то помогают. Но как человеку без отдушины?
Усть-Цилемский район своей частью “цепляется” за Северный полярный круг, да и сам райцентр “не дотянул” до “рокового” рубежа каких-то 120 километров. Печера и ее притоки разрезают тайгу (правда, теперь не слишком глухую), оставляя людям небольшие пространства по берегам, которые они смогли отвоевать у леса. А в глубине все болота да тундра – вот, собственно вся география региона.
Издревле здесь обитал народ “самоедов”; они гоняли стада оленей и охотились на зверя. При Иване III, в 1491 от Р.Х. году сюда пришла экспедиция во главе двух “немецких болванов” Иоганна и Виктора, которая открыла здесь месторождение медной руды; металл был нужен для чеканки монет Московского государства. Немцев русский самодержец нанял, потому что у нас рудознатцев в те времена не водилось. Месторождение выработали довольно быстро, и на Печере наступило затишье до 1552 года, года в этот край заявился Ивашка Ластка со своими людьми, а после к колонизаторам присоединились люди с Двины, Пинеги и Мезени. У основателя Усть-Цильмы имелась грамота царя Ивана Васильевича Грозного, согласно которой он освобождался от всех повинностей, от мыта, от мостовщины и перевозных денег при переезде в Москву и обратно. Обязан же он был лишь давать оброку по кречету или соколу, да еще чисто символический “рубль серебром”. Ластка со товарищи занялся не только добычей пушного зверя, но и попытался развернуть хлебопашество. Неурожайных лет было много, завозить его шибко дорого, а потому частенько доходило до того, что (по сообщению земского целовальника от 1661 года) люди “погибали хлебною нуждою, скитались травяным борщом и рыбою”. С охотой дела обстояли тоже неладно: “...ходить мы ни на какие промыслы не смеем, боимся тундряной воровской самояди, разгрома, грабежу и смертного убийства”.

Следующая волна переселения относится ко времени Великого Раскола. При Петре Великом в здешних лесах (большей частью на притоке Печоры - Пижме) поселились ревнители старой веры. Своим духовным запалом они дали значительный толчок развитию региона, превратив его в один из значительнейших центров старообрядчества. Население за счет беглых последователей протопопа Аввакума (он был заточен и казнен в относительной близости от Усть-Цильмы, на Печоре, в Пустозерском остроге) увеличивалось стремительно и, что замечательно, в регионе развилось животноводство. На Печоре производили много масла (в одном только 1914 году - 50 000 пудов), которое шло даже в Москву. А вот с земледелием не получилось. Как ни старались крестьяне отвоевывать у тайги землю под пашню, печорский ячмень давал скудные урожаи, и в конце концов, после вековых стараний, усть-цилёмы оставили попытки выращивать зерновые.
 Структура сельскохозяйственного производства, существующая по сию пору, сформировалась больше сотни лет назад. Обширные пойменные луга, пусть и с не слишком густыми, но вполне пригодными к заготовке травами являются единственно кормовой базой для скота. Вода с лугов сходит поздно, в конце июня, а потому сенокос начинается только после Петровщины и Горки, во второй декаде июля. От количества заготовленного сена зависит буквально все. Именно поэтому после праздников добрая половина населения Усть-Цильмы перебираются на левый берег Печоры, ведь большинство покосов находится именно там.
Вера у людей и теперь остается старая. В районе нет ни одной православной общины, а есть только молитвенные дома. Священники так же отсутствуют, ведь верующие усть-цилёмы принадлежат к беспоповскому толку, точнее к Поморскому согласию. Усть-цилемское старообрядчество требует отдельного разговора, тема эта настолько сложна, что лучше бы ее здесь вообще не касаться, но, чтобы Вы поняли, что такое “усть-цилемский характер”, вынужден заметить, что беспоповцы - люди замкнутые, не любящие выставляться напоказ. Тем более что недавно некие злодеи в одном из далеких сел (Замежное) ограбили молитвенный дом, а т.н. “туристы” (здесь это выражение нарицательное) не только охотятся за иконами и старинными дониконовскими книгами – эти подонки дошли даже до того, что сдирают металлические иконки с древних крестов на кладбищах. На этом фоне несколько в унисон звучит рассказ путешественника полуторавековой давности: “...усть-цилёмы бедны, но живут весело, в характере их сохранилась коренная русская черта - общительность... здесь женщина совершенно свободна, она - равноправный член семьи, больше того, положение женщины у усть-цилёмов, можно сказать, высоко...”
Последний массовый приток населения на Нижнюю Печору относится к середине прошлого века. Дело в том, что сюда, на Север, ссылали много людей, как во времена раскулачивания, так и в годины разгула массовых репрессий. В районе есть, например, поселок (Новый Бор), в котором живут потомки сосланных из Поволжья немцев. В общем картина “края старой веры и благочестия” несколько смазана, и я заметил следующее (хотя, могу и ошибаться): большая часть мужского населения здесь поклоняется водке, а почти все женщины - детям. Громадное количество пьяных, которое мне довелось наблюдать, наверняка связано с праздниками, хотя чуть ниже мы узнаем о некоторых нюансах “русской болезни” в Усть-Цильме.

Семьи у усть-цилёмов большие; трое детей – и сейчас норма. Тенденция к снижению рождаемости есть тоже (как и во всей стране), но все-таки семьи здесь намного более крепки, чем в более южных регионах. Возможно, виноват в этом именно староверческий дух. Кстати, уже много лет усть-цилемки рожают не дома и не в районной больнице. Рожают они в Сыктывкаре, куда они летают самолетами. Туда - дорога бесплатная, обратно - в зависимости от уровня достатка. С точки зрения охраны здоровья женщин это хорошо, но получается ведь, что люди здесь как бы не на постоянном житье, а в некотором роде «на вахте»...
...Но не все так беспросветно. В Усть-Цильме возродилось уникальное, единственное на весь Русский, да, пожалуй, Евразийский Север научное учреждение: Печорская опытная станция, на которой занимаются выведением пород овец, коров и лошадей, предназначенных к жизни в суровых природных условиях Приполярья.
Сотню лет назад жил здесь весьма энергичный молодой человек Андрей Журавский. Родом он был с Юга, но влюбился в Север, организовывал экспедиции, а в 1905 году он добился того, чтобы в Усть-Цильме открыли Зоологическую станцию под эгидой Императорской Академии наук, заведующим которой был назначен он же. Потом ее переименовали в Естественноисторическую, а после - в Сельскохозяйственную опытную станцию; здесь проводили опыты со многими культурами - от пшеницы и кукурузы до брюквы, тыквы и шпината - в результате здесь неплохо прижился картофель (из-за морозов, кстати, здесь нет колорадского жука). Андрея Журавского в 1914 году на террасе собственного года убил его же сотрудник (поговаривали, он стал кому-то неугоден), тем не менее станция продолжила работу.
Закрыли научную станцию в 70-х годах прошлого века – за «неперспективностью». Сейчас положение в сельском хозяйстве без сомнения хуже, чем при советской власти, тем не менее, в 2000-м году было принято решение уникальное учреждение реанимировать. Для этого выделили из республиканского бюджета деньги, и нашли специалистов. В общем, подумали о будущем целого региона, к слову, не такого и бедного, ведь республика Коми - нефтедобывающая.
...- Я здорово этим загорелся, ведь здесь представилась возможность заняться практикой. В республике овцами и лошадьми, способными жить в Приполярье, никто не занимался...
Яков Жариков приехал сюда из Кирова. Он кандидат наук, серьезный ученый, а таким людям практика действительно необходима. Но случилось следующее. Указ о создании Научно-опытной станции (ее назвали именем А.В. Журавского) подписал президент республики, планировалось выделить на ее нужды 14 миллионов рублей, но... наверное, такое может произойти только у нас: были выборы, пришел новый президент и в итоге денег выделили только 2,5 миллиона и наверху сказали: “Зарабатывайте деньги сами...” Короче, вышел типичный русский обман.
В итоге Опытная станция поделилась на научную и производственную части. Причем, наука финансируется из федерального бюджета (имеется в виду зарплата 10-ти сотрудникам, среди которых 4 - научных), а остальные 20 человек зарабатывают так же, как и все другие крестьяне - от реализации продукции. Получается, Якову Александровичу пришлось переквалифицироваться в “председателя колхоза”, по крайней мере, он решает те же проблемы, что и все сельхозпроизводители страны:
- По своему снабжению и статусу мы находимся не в XXI-м веке, а в XIX-м. Главное: мы не имеем возможности приглашать специалистов, обучать молодежь. Говорить о радужных перспективах смешно...  А ведь здесь находится колыбель печорской овцы, приспособленной к суровому климату. Здешние, “аборигенные” коровы маленькие по массе, да и удои у них до полутора тысяч, но жирность молока - 4,5 процентов. Или вот лошади: это уникальная рабочая порода, их с мая по октябрь выпускают - и они сами себя кормят...
Кстати, о лошадях. Главная примета современной Усть-Цильмы - непомерное количество лошадей на улицах, которые подобно американским мустангам табунами бродят по улицам, как, что ли обезьяны в Индии. Это - частные лошади, они действительно доставляют минимум хлопот хозяевам, но наносят значительный материальный урон селу. Зато в зимнее время эти неказистые существа являются замечательным транспортным средством, способным перевозить грузы через двухметровые сугробы.
Сейчас на станции 30 лошадей и 50 овец. Коровы тоже есть (на производственной части), но племенной отбор по КРС временно прекращен - в условиях тотального сокращения поголовья нет рынка сбыта. Несмотря на трудности Яков Александрович остается оптимистом:
- Сейчас наша задача такая: вокруг все рушится и мы должны сохранить генетический материал. Второе направление - это травы. Есть места, где можно собрать до 40 центнеров с гектара, ведь луга каждый год заиливаются. Но обратите внимание на другое, - Жариков показал в сторону частных огородов, - ведь усть-цил,мы исхитряются выращивать здесь огурцы, помидоры. Я вообще думаю, что будущее - за частниками. У нас сейчас сверху смотрят на сельское хозяйство как на товарное производство, но я убежден, что занятие сельским хозяйством - нечто большее. Это то, что из человека делает Человека; общение с землей, с природой, которое выводит на другой уровень жизни. Земле не все равно, какие руки к ней прикасаются, все это чувствуют растения и животные. Сто лет назад здесь, на Печоре, такие простые вещи понимали...
...И все-таки ученый Жариков - романтик.
Но здесь есть один исторический момент, который полезно спроецировать на наш день. Такой же романтик-ученый Журавский имел протекцию самого Столыпина, а материально ему помогали богатые меценаты: заводчики, параходовладельцы, купцы. Содействовали и простые крестьяне, учителя, политические ссыльные. В хорошем смысле людей беспокоила забота о будущих поколениях ЭТОЙ земли. Нет, что-то случилось в этом мире...










ЗЕМЛЯ ПРАВЕДНОГО


...Веревка, стягивающая сено оборвалась и женщина упала с прицепа наземь. Неудачно - ударилась лицом, до крови разбила. Лежит на животе, пошевелиться боится. Но держится мужественно, не стонет. Мужики на мотоцикле умчали к больнице - за носилками. Подошла сухонькая старуха, и упавшая ей: “Три, давай, три... Заговаривай!” Старуха начинает массировать несчастной спину...
...И тут вспоминается предупреждение: “Сура - колдунское село!” Правда колдуньи здесь в основном белые, “тертухами” называются. Они лечат, принимают роды, заговоры знают, травы. “Тертухи” они оттого что “трут”, искусством массажа в совершенстве обладают. Есть правда еще и «икотницы», но их единицы, да и те по далеким деревням запрятались.
А ведь, согласно воспоминаниям современников, Иоанн Кронштадтский исцелял людей... Дар у него такой был: даже по письмам и телеграммам, на расстоянии лечил. Однажды - в присутствии профессора Боткина - воскресил умерший плод у беременной петербурженки. И здесь неважно: благодать ли это Духа Святого, либо местная традиция, которую батюшка впитал в молодости на Пинеге. Лечил - и все тут. Как “тертухи” в его родном селе Поганой Суре...

Почему Сура была “Поганой”: рядом, на противоположном берегу реки Пинеги есть место Городецкая Слуда, которое считалось последним оплотом народа чудь. Новгородцы бились там с чудью страшно; они победили, а речка, которую после назвали Поганцем, три дня кровью истекала. Вот и стала Сура “Поганой”. Не только из-за крови, но оттого что языческая. И вот в этой среде - где язычники перемешались с колдунами - родился однажды великий человек...
…Сенокос для Суры - пора не то что трудная, скорее - нервная. Погода капризная, и надо торопится поставить “зароды”. А потому народ в селе особенно удивлен: страда, сенокос, а “матушки” взяли - и дружно в “отпуск” укатили. Сказали, что их благословили. Остались лишь две послушницы на весь монастырь, Надежда и Осия. Местная женщина еще помогает, Елена. А ведь три коровы на монастырском подворье, лошадь... На них тонн пятнадцать надо заготовить, северные зимы ой, какие долгие!  Ходят сейчас по селу матушки, ищут, кто поможет с сенокосом.
Их, сестер в Сурском монастыре, чертова дюжина. Все - приезжие из Молдавии и Казахстана. Вроде все у них пару лет назад начиналось с энтузиазма, с самоотверженности. А тут взяли - и в “отпуск”... Хорошо еще, ситуация разрешилась: местные, сурские мужики решили помочь сестрам. Но какая-та искра сомнения во всех заронилась. Сомнение - не лучший друг веры.
Сейчас имя Иоанна Кронштадтского особенно на слуху - потому что начали расшифровывать дневниковые записи святого, которые он вел с 1856 до 1908 года, то есть до самой кончины. Часть дневников под названием “Моя жизнь во Христе” опубликована. Из них явствует, что святой праведный Иоанн был великим провидцем. Да, человек исцелял, но это приносит прижизненную славу. Пророчества, которые сбываются, приносят славу в веках. Дневники нашли случайно, в Историческом архиве Ленинграда (тогда городу еще не вернули имя его основателя). Почему-то после революции 17-го тетради, зашитые в льняную ткань, запечатанные сургучными печатями и снабженные специальным ярлыком “Не вскрывать до особого распоряжения Святейшего Синода” не сожгли и не выбросили. Сотрудница архива, начавшая разборку записей и расшифровку, уверовала в Господа и постриглась в монахини под именем Сергия.
Иоанн задолго знал год и день своей кончины. Но особенно точны пророчества относительно судьбы России; вот цитата из дневника: “Россия, если отпадешь от своей веры, как уже отпали от нее многие интеллигенты, то не будешь уже Россией или Русью Святой. И если не будет покаяния русского народа - конец мира близок. Бог отнимет благочестивого царя и пошлет бич в лице нечестивых, жестоких, самозваных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами...”
Случались и странные пророчества. Например отец Иоанн как бы ни с того ни с сего вдруг выступил против строительства православного собора в Варшаве. Сказал, что “явственно видит его разрушенным”. Стройку продолжили, но храм поляки действительно снесли - после Второй Мировой войны. Было пророчество и по поводу Успенского собора в родном селе праведного (который строился под попечительством и на средства Иоанна). Батюшка, увидев, что тогдашняя игуменья явно сэкономила на строительстве, в результате чего храм вышел ниже положенного, сказал, что службы в нем не будет. И действительно: уже сто лет стоит собор, а службы в нем как не было, так и нет. Хорошо еще, второй, Никольский храм (он был сильно разрушен) отделывается; бригада из Молдавии ежегодно на три месяца приезжает.
И еще кое-что подарил Иоанн родине: по просьбе жителей Суры обошел село крестным ходом, и с тех пор нет в Суре крыс. И медведи с волками скотину не задирают. До сих пор.
Это при Иоанне появились в Суре два каменных храма, каменные монастырские постройки и больница. Когда Праведный родился (в 1829 году), сельцо Поганая Сура было жуткой дырой, отличавшееся от других таких же сел, ютящихся возле реки Пинеги разве что деревянной Никольской церковью. И с религией здесь было не очень: на Пинеге процветало раскольничество; здесь находили приют представители самых непримиримых старообрядческих сект. Его отец, Илья Сергиев, был дьяконом, и он даже не надеялся дать сыну достойное образование. Иван Сергиев сам пробивал себе дорогу, которая была очень даже тернистой. Достаточно сказать, что сан протоиерея он получил лишь в 1898 году, на пороге 60-летия. Правда к тому времени Иоанн Кронштадтский уже прославился. Он издавал книги с проповедями и беседами. На его руках умер император Александр III. Ему вместе с письмами приходили громадные суммы денег и он на них строил храмы и монастыри. В том числе и женский монастырь в родной Суре. Умел батюшка и “денежные мешки” потрясти: главным благотворителем (по-современному - спонсором) постройки Сурского монастыря стал пинежский лесопромышленник Северьян Кыркалов. Добился батюшка к тому же, чтобы Сура скинула с себя ярлык “Поганая”. Интеллигенция недолюбливала Иоанна, так как он активно выступал против графа Толстого. Даже брошюры писал под такими названиями: “Против графа Л.Н.Толстого, других еретиков и сектантов и раскольников”; “О душепагубном еретичестве гр. Л.Н.Толстого”. Батюшка Иоанн искренне был убежден, что проповеди Льва Толстого заводят народ в тупик революционного бесовства.
В последние годы жизни батюшка много странствовал, стараясь помочь как можно большему числу людей в их духовной и физической боли. Многие из современников недоумевали: Иоанн - белый священник, однако с супругой своей, дочерью кронштадтского протоиерея Елизаветой Несвитской, живет целомудренно. Зачем это он?! Посмертная судьба батюшки тоже была непроста. К лику святых, как Праведного Иоанна Кронштадтского, его причислили лишь в 1990-м году.
Сейчас, когда “можно стало” про Иоанна пишут много. И создается житийный образ в стиле “Четьи-миней”, эдакая икона получается. Мне бы хотелось ввести диссонанс, ибо идеализация уводит от правды. Сохранились воспоминания писателя Василия Шишкова о посещении уже пожилым Иоанном родной Суры:

“...Из министерства путей сообщения пришел приказ предоставить пароход в распоряжение Ивана Кронштадтского для его следования на родину. Чтобы как-то оформить этот незаконный огромный пробег парохода, мой начальник якобы командировал меня для маршрутной съемки реки Пинеги. Свита его: фанатично преданная ему пожилая горбунья, надоевшая всем нам, а больше всего о. Иоанну; его племянник, корявый, рыжебородый, крепко сложенный человек, не дурак выпить, темный делец, извлекавший большую для себя выгоду именем своего дяди; иеромонах Геннадий, тучный тунеядец, обжора: “Меня сам отец Иоанн благословил мясо есть...” Иван Кронштадтский держался очень просто, ханжества я в нем не замечал. ... о. Иван выпивал с нами две-три рюмки хересу. В то время ему было лет 65, сухощавый, прямой, румяный, всегда взволнованный и нервный... На всем тысячеверстном пути выходили на берег массы крестьян, кричали идущему пароходу: “Отец Иван, благослови!” На стоянках, где брали дрова, он шел в сплошную гущу народа, раздавал деньги; мужики и в особенности бабы хватали его за рясу, он иногда спасался бегством...”

А вот совершенно неожиданное мнение Шишкова о селе Сура:

“О. Иван, как узнал много лет спустя, принес землякам помимо своей воли большой вред. Он платил за все село подати, помогая деньгами. Мужики забросили землю, стали повально пьянствовать; когда же благодетель помер, они оказались в крайней нищете: земля запущена, инвентарь поломан, скот съеден, пропит...”

Я не случайно эту цитату привожу. О. Иоанн похоронен в Петербурге, на Богословском кладбище. А вот его отец и сестра Дарья - в Суре. Над их могилами Иоанн выстроил часовню; он и себе приготовил место в склепе, но духовные дети распорядились по-своему. Как пришли веселые революционные годы, первый кто пошел разваливать часовню, был его родственник, внучатый племянничек Валька Рябов. Забрался наверх, и забавы молодецкой ради попытался сплясать на оголенной балке. Не получилось - упал и разбился на смерть... Часовню это не спасло: разломали и могилы распахали. Лишь в год канонизации Иоанна, когда прокладывали водопровод, случайно наткнулись на склеп.

 
Малкины, внучатые племянники Иоанна Кронштадского

Вот что интересно: родственников (из ныне живущих) у о. Иоанна много. Конечно не прямые родственники, а потомки детей его сестер Дарьи и Анны. Дарья здесь жила, Анна вышла замуж за священника и уехала в Холмогоры, а потому все сурские “потомки” - внуки и правнуки Дарьи. Их мать и бабушка, их дед и прадед - лежат по огородом, ничем не обозначена могилка... не по-божески как-то. Как же они пережили-то это?
Об этот говорим с внучатыми племянницей и племянниками о. Иоанна (внучкой и внуком Дарьи Ильиничны) Любовью Алексеевной и Николаем Алексеевичем Малкиными. Живут они в одном доме, разделенном напополам. Всю жизнь в нем прожили, свои семьи имели. А теперь вот он овдовел, она еще в молодости с мужем рассталась по причине его пьянства. Как одинокие соседи обитают; правда помогают другу в ведении хозяйства.
Любовь Алексеевна вспоминает как ее в комсомол принимали. Это был 37-й год, и на собрании секретарь говорит: “А можно ли ее принимать? Ведь она родня Кронштадтскому...” Непростое время было: мамина сестра, боясь раскулачивания, уехала в Сибирь. Мама их с Николаем (он на десять лет младше и почти ничего не помнит) все время тоже ждала раскулачивания. Но пронесло и в комсомол Любовь приняли - потому что вспомнили: их отец-то, Алексей Семенович Малкин - простой крестьянин, участник Гражданской войны (на стороне красных). А Кронштадтский... давно это было, “мракобесия” наверняка не вернуть...
Ну а что же с могилой?.. Тогда же другое время было. Боялись люди, попробуйте сами пожить в атмосфере, когда назавтра ты можешь пропасть. Когда монастырь прикрыли, насельницы - а их больше сотни было - сначала по квартирам жили. Но однажды приехали какие-то в форме, собрали их - и увезли. Никто так и не узнал, куда. Будто пропали...
Это теперь, когда “можно”, вспомнили батюшку Иоанна. Не только монастырь возрождают, но даже музей создали в Суре в его честь. Собирала материалы подвижница, Серафима Вячеславовна Данилова. Матушки, несмотря на то что их всего две остались, что сенокос пропадает, с удовольствием его показали и рассказали обо всем. Ни тени отчаяния я не увидел в их прекрасных лицах! И все равно - жалко их...
Впрочем и село впору пожалеть. Был здесь совхоз “Сурский”, да теперь он накрылся. Невозможно держать молочное стадо, когда ближайший молокозавод за 350 километров. Сура - глубинка, почти тупик. Единственное (кроме духовного) достояние здешнее - лес. На последнем наживаются предприниматели со стороны, скупившие остатки леспромхоза. Обещали они, когда скупали, помогать социальной сфере, однако обещания как-то быстро забыли. Да, не чета они лесопромышленнику позапрошлого века Кыркалову, тому самому, который монастырь поднимал... или Иоанна Кронштадтского на них не нашлось?

 
 





МЕЧИЩЕ

Кто здесь жил изначально, неизвестно, но где-то тысячелетие назад (и это точно известно) – обитал на берегах тихой Пинеги народ «весь». Вообще весь расселена была по всей Северо-восточной Европе, народ это был лесной, дикий. Но здешнее племя, которое славяне называли “чудью заволочской” или “чудью белоглазой” обладало зачатками государственности. У них даже города свои наличествовали; все 500-километровое течение реки Пинеги заселено было относительно плотно (правда все селения были “нанизаны” на Пинегу как жемчужины на нить). Пинежье и ныне географически отдалено от цивилизации - настолько труднодоступен этот район - а уж в те туманные времена оно воспринималась как “терра инкогнито”. Конечно благодатными земли на Пинеге не были никогда. Север - он и (тьфу, чуть не сказал “в Африке”!)... Север только трудностями “одаривает”; его надо покорять. И сейчас Пинега причислена к районам Крайнего Севера - со всеми вытекающими из этого льготами (которые впрочем вряд ли компенсируют трудности жизни). И деревни в Пинежье все так же льнут к главной артерии, а львиную долю земель занимают непроходимые болота да глухие леса. Но Пинежье всегда даровало главную человеческую ценность: свободу.
И вот однажды сюда пришли воевать новгородцы. В XI веке их еще не было; по норвежским источникам в 1026 году сода заплыл со своей торговой экспедицией викинг Торер Собака. При впадении Пинеги в Северную Двину он обнаружил богатую ярмарку. Удачно свершив коммерческие дела, Собака на прощание (как сообщает источник) задумал ограбить находящееся неподалеку языческое капище аборигенов. Задумка удалась, Собака даже истукана главного местного божества Йомалы прихватил с собой.
Ну а после начались походы на Пинегу новгородцев. Военные, захватнические походы. В Верхнем течении Пинега, в районе современной деревни Городецк есть место, которое считалось последним оплотом, столицей чуди. Здесь по преданию новгородцы схлестнулись с аборигенами в жестокой битве. Победили первые и, как гласит легенда, новгородский князь (его имя легенда не сохранила), увидев, что по речке, впадающей в Пинегу вместо воды течет кровь отважных чудских воинов, в сердцах воскликнул: “Поганая река!..” С тех пор речку назвали Поганец. Часть чуди ушла на Северо-восток, часть растворилась среди славянских переселенцев, ассимилировалась. Факт, что теперь на Пинеге нет ни одного человека, который бы сказал: “Да, именно я - чудь белоглазая!”. Да и вообще народ чудь считается вымершим. Хотя есть сведения, что в перепись 1920 года национальность “чудь” была зафиксирована, то есть нашлись люди, которые гордо именовали себя чудью. Впрочем, в одном из следующих рассказов я свое же утверждение опровергну: появились здесь… «чудики».
Уже в Уставе новгородского князя Святослава Ольговича на реке Пинеге названы погосты, подчиняющиеся Новгороду: Вихтуй, Кеврола и Пинега. Все это были чудские города, у них и названия тоже чудские. Но это все в нижнем течении реки; верховья Пинеги, как считают историки, сопротивлялись колонизации до XV века. Летописи зафиксировали различные факты аннексии: в 1315 году новгородец Василий Матвеев по прозвищу Своеземцев попросту купил громадные просторы у какого-то правителя аборигенов. А в 1342 году имел место авантюрный военный поход новгородца Луки Варфоломеева с бандой ушкуйников - прежде всего ради наживы, но и для порабощения чуди. Этот поход даже вызвал политические трения между Новгородом и Москвой. Окончились они, как известно, позорным и гибельным для своеобразной русской республики с вечевым управлением присоединением Новгорода к Москве. Пинежье стало частью Московского государства, население вошло в состав “черного крестьянства”, оно вынуждено было платить оброк за пользование землей.
Зато здесь не было боярского и помещичьего владения землями и людьми, то есть пинежане не знали рабства. Впрочем в XIX веке Пинега стала местом ссылки политически неблагонадежных российских граждан. Эта традиция поддерживается и поныне: в нынешней столице Пинеги, селе Карпогоры наличествует колония, в которой томятся, или (если сказать юридическим языком) исправляются немалое число заключенных.
 

 
 
Раньше Пинега жила зверьем: здешние охотники добывали его в громадных количествах. Сейчас жизнь Пинеги - лес, точнее - древесина. Современные лесопромышленники на ней обогащаются; простые лесорубы - пока что-то не богатеют. Но так, известное дело, пока еще вся российская экономика устроена.
Многое со времен пинежской вольницы изменилось, но былое языческое прошлое Пинеги отразилось в довольно своеобычном явлении. Называется оно: “икотничество”. “Икотники” - это колдуны. Они и насаждают беду, порчу.  Если быть точнее, здесь, на Пинеге, большинство “икотников” - женского рода. “Икота” - это болезни такая, которую на тебя накличет колдунья. Называется это: “посадить икоту”. И не обязательно ты будешь икать; возможно кричать будешь благим матом или “не своим” голосом, как бы изнутри говорить. Человек, на которого “икоту посадили”, худеет, болеет, ну и непременно умирает в мучениях. Трудно снять эту кару...
Но есть в “икотничестве” и светлая сторона: часть колдуний - добрые. Их на Пинеге “тертухами” называют. Так их прозвали потому что они “трут” в бане, обладают искусством лечебного массажа. Конечно “тертухи” и заговоры знают, и травами лечат. Роды принимают. Единственное, что неподвластно им - чары “икотника”. Никто точно не знает, кого больше: “икотников” или “тертух”. Скорее всего поровну ибо природа любит равновесие. Меня лично проинструктировали в Карпогорах: в деревнях незнакомых людей не обижать, злого не делать, в глаза не смотреть. Тогда возможно и пронесет. Не знаю, пронесло ли, но после возвращения из командировки на Пинегу две недели я физически страдал.
Ну а теперь о празднике “Мечище”. Такого действа я не видел нигде. Есть гораздо более красивые праздники, они и пошумнее, и пораскатистей. Мечище несмотря на несколько несуразный вид, задумчиво, истинный смысл его запрятан в видимом абсурде.
Перов день. Вечер. В центре села Карпогоры собираются люди. Вначале они шествуют по селу, ближе к полуночи собираются на площади. Летом здесь не темнеет (белые ночи), поэтому хоть день, хоть ночь - все одно. В последние годы Мечище немного трансформировали, обставили все как Петровскую ярмарку. Да, на стадионе действительно мастера продают свои творения - от горшков до корзин. Там же, на стадионе - сцена, на которой артисты выступают. А на площади хороводы крутят, пляшут, поют. Очень много молодежи; ну, и алкоголя тоже хватает. Катания на лошадях устраивается, игры - прямо на лугу.
Тот праздник, на котором мне посчастливилось побывать, даже посвящение имел - коню. Но не живому коню, а “коньку” на крыше, своеобразному украшению северных двухэтажных домов-гигантов. Они “охлупенями” называются. И в деревнях домов таких много, и в Карпогорах есть целая “улица деревянных коней” (улица Ленина). К празднику выставку творческих работ устроили: “Кони на ладони”. И детский районный конкурс провели: Ах, кони, кони!” Конь для Пинеги - не только украшение, но и первый в хозяйстве помощник. С без него и сенокос невозможен, и картошку окучить он поможет; да и транспортное средство он в условиях бездорожья первейшее.
Я нескольких знающих людей мучил вопросом: что такое это непонятное Мечище. Объясняли по разному. Одни говорили, раньше название звучало немного иначе: “Метище”. Как бы место такое выбиралось - на горе, красивое и чтобы вся деревня была видна. Да и сейчас место праздника “метищем” зовут. Другие утверждали что “Мечище” оттого что “траву метут” - люди гуляют до утра, танцуют - траву на месте гуляния вытаптывают до черноты.
Есть версия, что “Мечище” от сенокоса пошло: метают стога после праздника. Мол после Мечищ можно сенокосить, а до того - нельзя. Но я заранее, до праздника приехал на Пинегу и заметил, что сенокос уже начался. Северная погода капризна, нужно использовать каждый погожий день. Сегодня ласковое солнышко веселит, а завтра как дохнет “Сиверко”!.. Так и на сей раз получилось: в праздник даже вечером было плюс 30; через три дня хлестал дождь, и столбик термометра даже не дотягивал до плюс 10. К тому же здесь не “метают стога”, а “кладут зароды”. То есть метод заготовки сена не “московский” а “новгородский”. И терминология сельскохозяйственная здесь другая, за скотиной здесь не “прибирают”, скотину “обряжают”. Есть кстати громадный плюс у Пинежья: нет здесь колорадского жука - он зимой вымерзает напрочь...
У меня, как у постороннего человека (а взгляд со стороны порой полезен) оформился свой взгляд на Мечище. В праздник я понаблюдал за людьми. И увидел в людях не только радость недолгому лету, жаре (здесь от жары не страдают - ей наслаждаются!), но и какое-то томление. Метания... Мне показалось, “Мечище” - от слова “метаться”. Впрочем пришлому типа меня  многого не понять. Особенно - в душах людей, которые суть праздника впитывают с молоком матери. А потому могу ошибаться в своем восприятии.
И все же я убежден, что открылась мне другая, сакральная сущность праздника. А именно - соединение мужчины и женщины, самый вечный мотив, порожденный первородным грехом. Мечище само по себе  - это гуляние. В любой деревне на Пинеге его устраивали - и не обязательно на Петров день, а в престольный праздник данной деревни. Это в Карпогорах “престол” - Петров день. А где-то это Иванов день, Ильин день, Семенов день и т.п. Были и зимние Мечища, на Святки. Зимой собирались в избах, на повети; гуляния были менее залихватские и затяжные, но все же были.
Главный смысл праздника по моему мнению такой: парни себе девок выбирают; ну, и наоборот. Мечище в сущности даже традиционного сценария не имеет, единственное, что всегда повторяется - это шествие из одного конца деревни в другой. Часто даже и без песен. Это своеобразные смотрины. На Мечище молодежь знакомится, пару себе выбирает. Деревни на Севере далековато друг от друга, а если заводить семьи внутри одного селения - так и выродится недолго. А на праздник съезжаются издалека, все красиво одеты, многие готовы на некоторое нарушение целомудрия. В общем неплохая “ярмарка невест” получается. Старшим, уже обремененным семьями на празднике тоже хорошо: они отвлекаются от каждодневной рутины, немного могут дух перевести. Ну, и молодость вспомнить не грех.
Игры и хороводы на Мечищах не случайны: парни на девок глядят: чтобы девка была “красна, стройна, дородна”. Но и девушки к парням присматриваются: по игре видно, смекалистый ли он, крепка ли у него рука. Игры с поцелуями распространены; по ним можно определить, ласков ли потенциальный муж, люб ли. Может быть именно по этой причине священство всегда против Мечищ выступало. Как впрочем и сейчас тоже, мягко говоря, не приветствует церковь этот праздник.
Иные говорят, что Север целомудрен. Но здесь, на Пинеге, традиция издревле была ребенка только по матери записывать, когда-то даже отчества не давали. Это потому что на Мечище всякое могло случиться. Но понятий все же придерживались: если девушки пошла с парнем “за овин” - значит девка такая... легкая. Считалось, “за овин пошла” - почти что дите в подоле принесла. Внебрачный ребенок, по-пинежски “сколотыш” - оскорбительное слово.
В общем вывод таков: Мечище - отдушина. Слишком много в жизни северянина мрачных дней, много труда, борьбы за существование. Разок выплеснуть эмоции не возбраняется. Ведь это можно сделать только единожды в году. Назавтра дохнет “Сиверко”, хлестнет леденящий дождь - и скотина на зиму без корма останется...
 
ЧУДИКИ
 
...Перевозчик смотрел на меня с того берега раздумчиво и глубоко. Возможно он вспоминал былое. Или считал в уме сегодняшнюю прибыль. Во всяком случае, желания переправить меня в его взгляде не читалось. Минут через сорок мучительных раздумий он наконец завел мотор. Пинега - река мелкая, но широкая. Поэтому здесь, на “чудском” берегу я очутился еще через полчаса. Деревня остров, от нее еще пару верст - и вот она, деревня Городецк. Последняя твердыня чуди.
Говорят, где-то есть летопись, в которой все записано пером. И соответственно топор здесь бессилен. Только никто этого драгоценного манускрипта не видел. Но живет, передаваясь из поколения в поколение, легенда. Он такова: свершилась здесь битва между чудью и новгородскими ушкуйниками. Битва была жестокой, бескомпромиссной. Погибли согласно преданию почти все чудские мужчины. Новгородский князь (или главарь ушкуйников - уж не знаю как его...), увидев горы трупов и кровь, текущую вместо воды в речке, впадающей в Пинегу, воскликнул: “Поганая река, поганое место!” С тех пор речку стали называть Поганец, а деревню – Поганца.
Редчайший случай: в 1939 году реку переименовали. Населенные пункты меняют названия часто - ту же Поганцу назвали в 39-м Городецком - а вот река... теперь она официально зовется Мысовой. Впрочем народ как ее звал Поганцем, так и зовет. А место битвы известно всем; оно расположено в трех километрах от Городецка и называется Городецкой Слудой. Представляет оно собой нагромождение ям и валов; с читается, там был город чуди. Почему там все так перерыто, неясно, но факт, что женщины Городецка боятся этого места умопомрачительно.
Оставим сложные аспекты межнациональных отношений, обратимся к истории. Новгородцы - известные налетчики, ушкуйники, у них промысел такой был: грабить аборигенов. Но они никогда не покоряли народы. Если новгородские авантюристы чувствовали значительное сопротивление, они просто обходили крепость стороной - от греха. Что произошло в Городецке - загадка.
В шести километрах от Городецка расположено другое таинственное место, которое принято называть “урочище Чупрово”. Это местечко в глухом лесу вообще имеет непонятное происхождение. Чем оно интересно: среди древних сосен там теснятся... идолы. Их около трехсот. Они представляют собой пни высотой около метра, на которых высечены “личины”, нечто напоминающее человеческие лица. Все они повернуты в одну сторону, на Юго-Восток. Местные об урочище Чупрово предпочитают не говорить, абсолютное большинство из них (и я лично в этом убедился) делают вид, что ничего об идолах не знают. Пни исследовали и выяснили, что их возраст - от 60 до 300 лет. Они обгорелые, поскольку урочище за последнее столетие пережило два лесных пожара. Ученые выдвинули гипотезу: идолы поставили самоеды, которые некогда пригоняли сюда пастись стада оленей. Идолы - это хеги, образы духов. На том и успокоились.
Но никто не ответил на простой вопрос: почему этот уникальный культурный памятник расположен аккурат рядом с поверженным новгородцами городом? И вообще: во что верила чудь? Еще раз повторю: местные вообще отказываются говорить об Урочище Чупрово. Его как бы вовсе и нет.
Народ чудь представляется странным уже при попытке «бумажного» его исследовании. В летописях (в частности в “Повести временных лет”) чудь упоминается неоднократно. Например под 859 годом: “Имаху дань варязги на чуди, и на словенех, на мери, и на веси, и на кривичах...” Представляете: чудь упоминается даже впереди славян!  Еще в российской переписи 1920 года чудь считалась народом, ибо были граждане, назвавшие своей национальностью “чудь”. По результатам последней переписи чуди в России нет.
Открываю современную энциклопедию “Народы России”, читаю: “чеченцы... чуванцы... чуваши... чукчи... чулымцы...” Нет, чуди что-то не наблюдается! Народ пропал? Конечно не только чудь исчезла, но и меря, и весь, кривичи. Но ведь про те-то народы никто не вспоминает, а “чудь белоглазая” - притча во языцех. Странны описания чуди в научном труде “Русский Север”: “чудь была белоглазая, черноволосая, черноглазая, темнокожая и краснокожая...” Какая-то она разномастная была! Еще в 1715 году миссионер Гр. Новицкий писал, что по сообщению обитателей Севера “чуцкие погибли из-за того что были нехристями”. Хотя некоторые аборигены заявляли, что “живут еще чудные люди; их можно видеть только издали, а подойдешь ближе - они скроются, а куда - никто не знает, видно в землю...” Чудь в древности жила в разных регионах Северо-Запада, то же Чудское озеро, что на Псковщине - тоже ведь в честь чуди названо. Чудь на Пинеге, называемая “заволоцкой чудью”, отличалась тем, что у них били зачатки государственности. И еще в описании северных жителей чудь слыла воинственным народом..
У многих народов Севера и Скандинавии чудь ассоциируется с образами великанов, колдунов, жестоких воинов. На саамском языке слово “чудь” означает “враг, грабитель”. В сибирских говорах “чудь” - это “темные, некультурные люди”. А вот на Русском Севере “чудинка” (с ударением на первом слоге) означает “Домовой”.
Испещренная ямами Городецкая Слуда - прямое доказательство того, что это бывшее поселение чуди. Ведь чудь согласно преданиям жила в землянках, именно что “скрывались в землю”. Согласно тем же преданиям, потерпев поражение от новгородцев, “некоторые из чуди бежали в леса, другие добровольно умерщвляли себя копьями и луками, а некоторые оставались на своих местах...” Убивали себя они и своеобычным способом: выкапывали ямы, ставили по углам столбики, делали над ними крыши, накладывали на крыши камни, и подрубив столбики - оказывались в смертельной западне. Но некоторые, понятное дело, умирать не хотели.
Археологи лет тридцать назад пробовали на Гордецкой Слуде вести раскопки. Никакого культурного слоя они там не обнаружили, зато один из жителей Городецка поведал им такую легенду. У чуди был богатырь. В разгар битвы он перепрыгнул на свое белом коне Пинегу и ударил новгородцам в тыл. Сильно потрепал он ушкуйников, но сам от полученных ран скончался. Его тайно погребли под большим камнем (рядом со Слудой) и много веков поклонялись могиле. У богатыря были “чудские грамоты”, которые оставшиеся в живых члены племени передавали из поколения в поколение. Вообще легенд о “чудской письменности” и “потайных грамотах” много. Грамот только никто пока не видел.
Теперь вопрос: если в Городецке и на Острове (здесь принято говорить не “в Острове”, а “на Острове”) живут русские люди, которым чужда культуры и традиции чуди, откуда они так много знают? Или они что-то недоговаривают? Кто и кому поклоняется в урочище Чупрово?
Городецких в округе называют почему-то “костогрызами”. Островитян - “водохлебами”. Они называют себя русскими, хотя в лицах многих можно увидеть явно неславянские черты. Но не я придумал поговорку: “поскреби русского - обнаружишь татарина или угро-финна”. Ни в Городецке, ни на Острове нет сельсовета, а потому наладить контакт с населением непросто. Когда я переправился на правый, “чудской” берег Пинеги, располагал только приблизительными координатами людей, которые могут хоть что-то рассказать; ими меня снабдили в администрации сельского поселения, которая расположена в селе Сура.
В центре деревни Городецк стоит клуб. Двери в нем были раскрыты, я вошел и увидел мужчину. Оказалось, он работник культуры. На просьбу помочь встретиться с людьми мужчина отреагировал как-то чудно: сказал, что о них уже писали и хватит уже писать. Я так понял, что при любом упоминании о чуди население коробит. Благо подошла жена мужика, директор клуба. И она послала. Нет, не к черту (за что отдельный респект), а к интересному человеку. Там, куда она меня послала, висел замок, и я пошел по наводке, данной мне в Суре.
...Еще стуча в окошко дома Егора Артемьевича Храмцова, я видел на веранде женщину. Она почему-то не спешила идти открывать. Ежели приплюсовать перевозчика, напрашивается вывод: задумчивость и углубленная медитация здесь - норма. Рискуя быть атакованным собакой (а собаки в Гордецке особенно злые), решил войти во двор - и дальше, в дом. Женщина на веранде даже не обратила на меня внимания. Хозяин был дома. Вида Егор Артемьевич молодцеватого и даже не верится, что он - ветеран Второй Мировой. Был зенитчиком, после тяжелого ранения радистом на передовой. В общем много всего видел. Рассказал кстати, как угадать, в тебя летит снаряд или мимо. Ежели шипит как змея - значит недолет. Свистит - перелет. “Шепчет” - значит в тебя. Это старый солдат пережил на своей шкуре.
За сноху (молчаливую женщину на веранде) извинился. Сказал, что неместная она, диковатая. В отместку внучку показал, Иришку. На вид - ну, натуральная чудь!
-  На старости лет внучкой Господь одарил. У сына взрослые дети уже есть, вот, жену молодую нашел и малышку родили...
Хозяин пошел другую свою радость показывать: мотоцикл, переделанный под вездеход. В это время вышел мужик помоложе, в татуировках. И сразу с места в карьер:
- Вы за чудиков что ли узнать?
- Каких чудиков?
- Да, чудь. Чудиками мы их зовем.
- Он много знает. Начитанный. - Егор Артемьевич произнес это с гордостью. - И лесником он был. Егор, расскажи-ка...
Егор Егорович действительно выглядел знатоком. Как минимум говорил он убежденно:
- Вы разве про “золотую бабу” не слыхали? Зарни-Ани она у них называлась. Это было их верховное божество, говорят, из чистого золота. Она около четырех тонн веса. Где она, никто не знает; после битвы пропала. Но ходят слухи, что где-то рядом зарыта...
Все встает на свои места! И перевернутая земля на Городецкой Слуде (наверняка клад искали!), и смысл жестокого сопротивления чуди проясняется. Получается они свое самое святое место защищали, последнее, что у них оставалось... Рискую Егора Егоровича спросить:
- А сам-то вы... чудик?
- Дак мы - смесь новгородцев с чудью. Говорят, в деревне Нюхча только чистокровные остались. А может, врут...
Самым интересным собеседником в Городецке считается связист Павел Собинин. Его я застал за закладыванием сена в зарод. Про судьбу чуди Павел Петрович рассуждает так:
- ...Порабощение шло от цивилизации. Да, оно и по сей день так ведется, только другим методами. Легенду о битве я еще от бабушки слышал, значит, не врут, ну, а чудь... не только названия от них у нас остались: Рандостров, Тастус, ручей Кы... Люди остались - и никуда они не перебежали, не погибли. И сама суть чудского народа осталась.
- А в чем она, эта суть?
- Ничего пока по этой сути  не скажу. - связист таинственно улыбнулся, глянул на меня как-то снисходительно и вернулся к своему зароду. Если даже самый разговорчивый предпочитает молчать - значит что-то здесь такое... потаенное, что ли, не стремящееся раскрыться чужаку.
Приятно было общаться с городецким библиотекарем Маргаритой Галашевой. Во-первых, она собрала целую кипу материалов про Городецк, Остров и чудь. А еще Маргарита Ивановна собирает разнообразные городецкие чудеса - от остатков реликтовых животных до предметов быта древних обитателей Пинеги. Большинство из сведений о чуди, которые я выше привел, из материала городецкого библиотекаря почерпнуты. Спасибо ей! Из общения с Маргаритой Ивановной я вынес много, но интереснее всего такая деталь: жителей Городецка в низовьях Пинеги зовут Чудью. А вот муж библиотекаря родом из деревни Кучкас, которая в самом верховье Пинеги. Маргарита Ивановна его считает “чудью” - потому что он скрытный, немногословный. И его не переубедишь. А муж с этим не согласен, не хочет быть чудиком. В общем все в мире относительно.
 
РУССКАЯ ШАМБАЛА
 
Иногда кажется, что мир устроен плоско и бездарно. На самом деле, если попытаться разбить рамки стереотипов, вдруг могут открыться удивительные вещи. Ну, кто мог бы предположить, что, возможно, Север Европейской части России – прародина человечества?..
Вначале два слова об удивительном человеке, живущем в деревне Малиновка, что на берегу северной реки Устья. Он давно слепой, почти ничего не видит. Тем не менее Михаил Александрович Попов может назвать любое географическое название в долине Устьи, и помнит все исторически значимые имена, а так же важные даты из истории Устьянского края. А ведь уже много лет Михаил Александрович не имеет возможности читать…
 До сих пор Попов ведет в селе Шангалы краеведческий кружок и ходит со школьниками в познавательные походы. Недавно по Устье сплавлялись туристы. На реке много перекатов, мелей, даже порогов. И в “лоцманы” взяли Михаила Александровича – потому что только он досконально знает фарватер. Свой деревенский дом Попов строил один, уже лишившись зрения (в результате тяжелой болезни). Даже печь сложил, не имея возможности видеть! Три года назад в доме великого (без сомнения) слепца появилась женщина по имени Ирина. До того у Попова никогда не было семьи, даже когда он работал учителем и прекрасно все видел. Теперь, когда краеведу пошел шестой десяток, поселилась в его самодельном и просторном доме молодая и красива женщина… Да к тому же еще и единомышленник. Только позавидовать остается! А застал я Попова за работой: он укладывал дрова. Рубил, впрочем, не он, а гость, представившийся Алексеем.

 
На фото Попов слева

Алексей рассказал, что он из другого региона, села Емецк (оно на берегу Северной Двины). А приехал он по экологическим делам. Дело в том что невдалеке от Малиновки хотят разрабатывать карьер, добывать щебень. А в землю вгрызаться “денежные мешки” мыслят на урочище, называемом “Белая грива”. Там растет беломошник, ягель. Еще в древности “белое” означает “святое”. Урочище вероятно тысячелетиями считалось местом священным, там землю нельзя будоражить, это чревато. И экологи предпринимают попытку спасти “Белую гриву”. Невдалеке от этого места есть некогда почитаемое место, называемое “Синь-камень”. Народы, исповедующие язычество, поклонялись этой скале; она громадная, метров десять высотой и два десятка метра в диаметре. Так вот: в последние годы “Синь-камень” начал уходить под землю. Теперь видима только его верхушка. Не к добру это…
Михаил Александрович много чего поведал, и я обязательно приведу его удивительные рассказы. Но для начала хочу рассказать о свом открытии. Попов родом из села Шангалы. Его супруга из деревни Кондратовской, подлинное (первоначальное) название которой – Кырканда. Согласитесь, для русской веси названия весьма странные… Я сейчас излагаю свои мысли,  ибо по версии Попова происхождение названия села Шангалы, древней столицы Устьянского края, банально. Село разрезает пополам ручей под названием Шангала. Видимо, жили здесь когда-то угро-финские племена, вероятно, меря или весь. А новгородцы, завоевав сей благодатный край, переименовали село в Зенодворское. Но почему-то не прижилось… Здесь, в Устьянском краю, вообще все непросто: у деревень не по два, а даже по три названия. А потому народ в определении того или иного места частенько путается.
 Теперь о сути, то есть, о причинах, побудивших меня взяться за перо. Лет пять назад попалась мне на глаза книга под названием “Золотая нить”. Ее автор, вологодский профессор С.В. Жарникова довольно страстно доказывает: возвышенность Северные Увалы, лежащая на границе Вологодской и Архангельской областей – священная прародина… арийского народа. Именно здесь сформировалась раса, впоследствии колонизировавшая Европу и Центральную Азию. Причем, доказательство ведется на этнографических материалах (сравнения обрядов, традиционных орнаментов, мифологии и топонимики Русского севера и Индии).
Можно было премило усмехнуться и сказать: “Ну, поспекулировал автор, высосав из пальца доказательства…” Например: в священном индийском тексте “Махабхарата” священные горы, прародина арьев, именуются “Меру”. Народ, некогда заселявший Северные Увалы, именовался “мерь”. Или еще: в той же древней книге владыка Вселенной Рудра-Хара описывается как “носящий светлые косы, русобородый, лотосоголубоокий”. То есть, “типа славянин или угро-финн”. Хотя трактовать можно как хочешь, потому-то дорога для спекуляций открыта.
Прародина арьев, те самые горы Меру, описываются так: “с этих гор устремляются вниз все великие земные реки, только одни текут на Юг, к теплому морю, другие на Север, к Белопенному океану. На вершинах гор шумят леса, поют дивные птицы. Но не дано простым смертным входить на них, лишь самые мудрые и смелые переступали этот  предел и уходили навеки в блаженную страну предков, берега которой омывали воды Молочного океана…” В общем, что-то похожее на Шамбалу, мифическую страну мудрецов…
Попав в село Шангалы, я вначале не задумывался о столь странном названии. После, когда стала накапливаться факты, появились сомнения. И вдруг вспомнилась странная книга профессора Жарниковой! А ведь я когда-то над этой книгой посмеялся…
Факт, что Северные Увалы – водораздел северных и южных рек. Отсюда истекают Волга, Кама, Северная Двина, Печора… Одни реки текут в Каспий, другие – в Северный Ледовитый океан… Странно, но на карте Птолемея двухтысячелетней давности именно в районе Северных Увалов помещены легендарные Гиперборейские горы, где “на северном краю мира в вечном блаженстве обитал народ, в особенности любимый Аполлоном”. Леса и нивы Русского Севера не топтали ноги завоевателей (если не считать русских, колонизировавших эти территории около тысячелетия назад). Считается, что свободный и гордый народ не знавший крепостного гнета, смог сохранить в чистоте и неприкосновенности древнейшие песни, сказки и былина Руси. А некоторые исследователи (в том числе и г-жа Жарникова) утверждают, что северяне сохранили архаические обряды, ритуалы и традиции, зафиксированные даже в “Ведах”, древнейшем памятнике индоевропейской культуры.
Многое в Устьянском крае удивляет. В первую руку – странное расположение деревень. Почему-то в Устьянском краю почти все из них построены на вершинах холмов, они доступны все ветрам. В том числе и Шангалы, причем село видно за многие километры… Местность здесь действительно гористая; во всей Архангельской области (исключая, разве что, Малые Корелы) не найдется эдаких круч. В районе Шагнал недавно даже горнолыжный курорт начали строить!
Как рассказал мне Попов, по утверждению одного из старых краеведов (Угрюмова) название реки Устья произошло от “Остойя”. Так называлась одна из мифических северных стран. Как-то крестьяне деревни Алферовской выкопали клад, состоящий из булгарских и арабских монет. Новгородцы считали Устью своей житницей. Местный хлеб очень ценили английские купцы, которые весьма активно торговали на Устье. В наше время  долину Устьи на Севере принято называть “Северной Италией” – потому что здесь уникальный климат. Если на верхушках холмов и на северных их склонах снег держится до середины лета, в долине зреют богатые хлеба, произрастают овощи и фрукты… некоторые даже арбузы и дыни исхитряются выращивать! Но самое интересное в Устьянском краю – его святыни.
Начать следует с удивительного места, называемого “Белым озером”. На самом деле это не озеро вовсе, а родник в нескольких километрах от деревни Большая Медвежья. Люди выкопали яму и заключили ее в сруб, даже дно бревенчатое сделали, - получился своеобразный бассейн. Место издревле почитается святым, говорят, в водах “Белого озера” еще в глубокой древности свершали омовения, веря, что чудотворная вода способна оберегать от болезней. Интересно, что в праздники сначала в воде омывались люди, затем по водоему проводили… скотину. Коровы, лошади и овцы тоже получали магическую защиту.
В начале XVII века на Устье произошло довольно странное событие: к селу Бестужево по реке (против ее течения!) приплыла сплетенная из ивовых прутьев колыбелька, в которой лежал мертвый младенец. Тельце его было нетленно и благоухало. Едва младенца принесли в церковь, начались чудеса исцеления людей. Слава о чуде разнеслась по Устьянскому краю быстро, в Бестужево потянулись толпы паломников. И к местной церкви пристроен был предел, в которой святые мощи младенца, названного “Прокопием Устьянским”, почивали в открытой раке. И в честь своего святого в Бестужеве стали проводить ежегодные ярмарки.
Приехал как-то на ярмарку купец из Великого Устюга, Иван Ермолаев. Ему во сне явился образ Прокопия, и купец решил заказать устюжскому богомазу Онисиму Карамзину икону. Еще не была написана икона, женщина возле “Белого озера” нашла на дереве икону… изображавшую Прокопия Устьянского! Позже икону сравнили: лики Прокопия на заказанной иконе и на иконе обретенной похожи были как две капли воды! Для чудотворной иконы в селе Заячьем был построен соответствующий предел. Жаль, но храмы в Бестужеве и Заячьем не сохранились. Власти, борясь с культом Прокопия, да и вообще с верой, уничтожила почти все устьянские церкви… Оставались лишь святые места, в том числе и “Белое озеро”. Только бабушки – да и то тайком – посещали святое место. Если бы не смена курса правительства, может быть, оно и вовсе было бы забыто…
 Кстати: в 200 метрах от “Белого озера” есть второй родник. Считается, что в нем “мертвая” вода. Те глупцы, кто решается испить “мертвой” водички, непременно заболевают. Есть еще один род глупцов: они приезжают на “Белое озеро” попировать, повеселиться. К этому располагает то, что несколько лет назад один местный предприниматель облагородил святое место, поставил там часовню и поменял бревна в “бассейне”. Сведений о том, что осквернители как-то пострадали, нет. Но может – все впереди?..
Еще одно таинственное место Устьянского края – урочище “Солобыш”. Там согласно преданию находилось святилище чуди. Вообще легенды про “чудские ямы” здесь весьма распространены. “Чудь” - обобщенное название финно-угорских народов, аборигенов здешних мест. К “чуди” причисляли, и меря, и весь, и коми, и ненцев… Многие из племен активно противодействовали колонизаторам; в особенности чудь не соглашалась с насильной христианизацией, хранила свою языческую веру. Если в боях гибли все воины племени, оставшиеся в живых женщины, старики и дети вырывали яму, строили над ней сруб, сверху накидывали камни, забирались в землянку, и подрубали опорные бревна. Племя себя хоронило заживо… В долине Устьи много таких ям, в которых камни лежат… по привычке их называют “чудскими”.
А вот урочище “Солобыш” – особое, ни на что не похожее место. Это угор приблизительно семиметровой высоты посередине деревни Солица, про которое тоже ходит легенда, что там чудь “захоронила себя”. По деревне несколько лет назад прокладывали новую дорогу, а для этого надо было срыть угор. Поскольку по округе про “Солобыш” ходили мрачные легенды, никто из дорожников не вызывалсяя повреждать угор. Одного мужика все же уговорили. Копнул он ковшом – а из холма посыпались человеческие кости… “Нет, сказал мужик, - пускай другой оскверняет место…” Долго искали другого охотника. Нашли-таки, но история повторилась: новый исполнитель, увидев кости, тоже напрочь отказался продолжать работу. Так угор и остался на своем месте… Прошло совсем немного времени, и оба бульдозериста почти одновременно… лишились разума! Попросту говоря, их положили в психушку! Там они очень скоро скончались…
Еще одно таинственное место находится возле деревни Вежа. Тамошние жители утверждают, что возле их деревни течет “Мертвый” ручей, в котором можно увидеть… свое будущее! Под селом Строевским есть родник, называемый “Скрипун”; он тоже “умеет” будущее предсказывать! Прямо как в “сталкерской зоне” какой-то… Еще одна странная особенность у “Скрипуна”: если кто-то рядом с ним заматерится – вода в роднике темнеет. Мужики много раз проверяли: и вправду вода русского мата не переносит! Самое высокое место над селом называется “Божьей гривкой”, и туда по давней традиции местные жители ходят выпрашивать дождя, снега или тепла (в зависимости от того, в чем Строевское испытывает недостаток). Местные убеждены в том, что молитва помогает всегда, “холостых выстрелов” пока что не было.
Другого рода таинственное место – поле, называемое “Девятибратским”, под деревней Орлово. Жителям деревни постоянно кажется, что там “блажнит”: то стоны оттуда слышаться, то огоньки непонятные бегают… Туда никто не ходит, поле не возделывается. Даже ягода на нем не собирают, хотя земляника растет на “Девятибратском” размером с вишню! Легенда такова. В окрестностях Орлова орудовала банда разбойников, девять братьев. Страх и ужас наводили братья на здешние места! И духовенству пришла мысль: отслужить по братьям панихиду, как по мертвым. Ну, как положено отслужили в присутствии честного народа молебен “об исходе души от тела” грешных рабов Божьих, ненавистных разбойников… и вдруг слышат страшный грохот, перемешанный с душераздирающими криками. А после – тишина мертвенная… Самые смелые пошли туда, и на поле видят девять больших камней… Еще вчера их не было. Народ решил: это братья окаменели от грехов своих… Может, и сочинили. Но банда с того дня исчезла. А на поле, названном “Девятибратским”, начались вышеописанные явления из-за чего место сие обрело славу “проклятого”…
Вот такой он странный, Устьянский край. Есть факты (из рассказанных Михаилом Александровичем), которые я передать не могу. Уж шибко они спорны, невероятны. Однако уже пересказанного мною уже, кажется достаточно для того, чтобы призадуматься: может и вправду мы живем в “терра инкогнито”, неизвестной и пока еще непознанной стране? Шамбала в русской глубинке?! Первая мысль: “Бред собачачий!” Но, когда поднимаешься в гору под селом Шангалы, бросаешь взор на окрестные, поросшие реликтовым лесом холмы, на обласканную солнцем долину реки Устьи… думается совсем о другом. И хочется воскликнуть: “Господи, благодать-то какая!”
Давайте рассчитаем чисто математически. Россия занимает 1/6 честь суши. Значит, как минимум шестая часть чудес мира есть наше национальное достояние. Никто не доказал реальное существование Шамбалы, но никто и не опроверг! А значит, вопрос остается открытым…

О, НЕГА!
 
В небольшом населенном пункте особенно понимаешь, как потеря одного человека может гибельно сказаться на судьбе всех. В селе Конёве есть старый дом, бывший банк. В нем теперь центр народных ремесел, носящий красивое название “Кудесник”. Заходишь в избу - и глаза буквально разбегаются от многообразия произведений северного искусства. Тут и береста, и роспись, и резьба по дереву... И еще удивительные берестяные погремушки, которые только в Коневе можно встретить. Они шаркунками называются, и, говорят, не только для игры предназначены. Якобы шаркунок - магический предмет, оберег, пришедший из темных языческих времен. А еще в этом доме живет настоящее... приведение. Имеет оно женское обличье, пугает многих, но не вредит. По крайней мере - пока.
Вообще о мистическом в Конёве я часто слышал. Якобы здесь колдунов много, причем многие из носителей “темного” дара даже об этом не подозревают. Не случайно ведь дом ремесел “Кудесником” назвали! Кудесник (если кто не знает) - это языческий жрец, чародей, волшебник... А еще по селу “бродят”… пожары. Однажды кто-то сделал расчеты, которые показали, что пожары ходят... по кругу. Каждый раз возникая на новом месте, пожары как бы “очерчивают круг” вокруг села. Едва “круг замыкается”, возникает новый “зловещий виток”. И такая закономерность длится столетиями... Впрочем, что говорить о мистике! Она присуща любой глубинке, где человек более прислушивается к природе, чем к обещаниям властей. Давайте лучше о людях.
Мастера, который создал “Кудесник”, а потом его оставил, зовут Сергей Шеметов. Нынешние мастерицы-преподаватели “Кудесника” полны оптимизма, они утверждают, что село не пострадало от того что создатель переехал в большой город Северодвиск. Его жене, медику, предложили там работу, да и Сергею нашлось в городе место: там он с детьми занимается все теми же ремеслами. Но село Конёво все же опустело...
Говорят, не сложились у мастера и удивительно светлого человека (надо же, больше года прошло, а о Сергее конёвцы только и говорят - причем в превосходных тонах) отношения с местным директором дома культуры Татьяной Подъельной. Мол, не ужились два медведя в берлоге... Впрочем, большому кораблю - большое плавание! Пусть Сергей творит в большом городе, в конце концов, кем был бы Михаил Ломоносов, если бы остался в деревне Мишанинской рыбу ловить? Тем не менее, общаясь с Татьяной Подъельной, я чувствовал какую-то неловкость. Причем, как не странно, тогда я не знал ни про Сергея, ни про “Кудесник”, ни про “двух медведей”.
А вообще я понял вот, что: своенравная река порождает своенравие в людях. Трудные люди в Конёве. И непонятные. По-своему, по-северному они хороши: молчаливы, старательны, неконфликтны. Но, если северный человек заточит на тебя зуб... Или другая сторона северной натуры. Это только в Архангельской области встречается: стучится в твою дверь в два часа ночи человек, и спокойно так говорит: “Слушай... давай, поговорим о жизни...” Ну, конечно, перед эти жахнет соточку-другую для храбрости. Человек ничего не требует от тебя кроме как хочет душу перед тобой излить. Как правило, не получается, ибо оно, сокровенное, слишком глубоко запрятано. Никому легче от этих “откровений” не становится - только “суета и томление духа”, как говорил Екклесиаст -  но такова суть северянина. А против сути не попрешь
Впервые я столкнулся с подобным “девиантным поведением” (то есть когда ко мне ночью завалился пьяный философ) у истока Онеги, городе Каргополе. Тогда я его выгнал. Потом пристыдился и с тех пор не гоню. Такова она, река Онега. Истекает она из озера Лача, про которой еще в молении Даниила Заточника сказано, что оно “исполнено плача”, а втекает в Белое море, столь подверженное влиянию Луны... Про Онегу я давно понял: это река темная, таинственная. Внешне она вроде бы расслабляет, как бы шепча: “О, нега, о, нега!..” На самом деле она коварна. У берегов - тихая, в середине - с бешеным течением и водоворотами.
Может именно поэтому большинство конёвцев отказались мне помочь, когда я попросил помочь переправиться на левый берег реки и показать знаменитый Конь-камень, девять столетий назад давший название селу. Татьяна Подъельная - так вообще в категоричной форме отказала. Сказала что сильно занята организацией Покровской ярмарки (именно на нее, эту ярмарку, я и приехал). В итоге мне помогли в Конёвской школе.
Мне про директора этой школы Валентину Ивановну Сидорову еще лет пятнадцать назад рассказывал мой друг Константин Козлов. Он руководил объединением добровольных реставраторов, и Россию, в особенности глубинку, знал как хороший хирург анатомию. Кости уже несколько лет нет на этой Земле (пусть она ему будет пухом!), но всяческие его рекомендации и “наводки” я до сих пор использую в своих путешествиях. Не ошибся Костя и с Валентиной Ивановной. Она нашла человека, который согласился меня не только переправить, но и сопроводить к вожделенному месту, ибо священный камень находится в глухом лесу, на удалении нескольких километров от берега.
Мой “сусанин” (как он сам выразился) Владимир взял с собой ружье. Сказал, что “может кого-то и стрельнет, ведь охота пока не закрыта”. Позже я узнал, что на том берегу много медведей, а так же могут “случайно” подвернуться беглые заключенные. Там, глубоко в лесу, несколько зон, и иногда оттуда бегут... Медведи нам не встретились, а вот странного вида мужик действительно попался. Весь в наколках, в грязной телогрейке, он и взаправду напоминал зека. Владимир меня успокоил: этот парень из бригады лесорубов. Набирают лесопромышленники каких-то сомнительных бомжей; они дешевле обходятся. Мужик сначала попросил курева. Мы оказались некурящими, и мужик попытался проявить недовольство. Но, глянув на ствол (едва мы причалили к берегу, Владимир зарядил ружье патронами), осекся. Осведомившись, где село Бережная Дуброва, работяга потащился в ту сторону. Я понял, что “чужие здесь не ходят”, и не случайно Владимир пошел с оружием. Похоже, здесь живут по “законам джунглей”.

 
 
На камне стоит Гена Михеев, то есть, я. Извините - но мой проводник фотографироваться отказался, для "масштабу" пришлось сниматься мне.
 
Камень мы искали часа два. Как пояснил мой “сусанин”, Конь-камень “водит”, не хочет, чтобы мы к нему сразу пришли. Здесь вообще много всякого случается. В частности можно долго-долго шагать, а на самом деле не сдвигаться ни на метр. Или вдруг - в мгновение - перенестись на несколько километров в сторону... Местные объясняют просто: леший водит. Ну, нас, как минимум, не “увел” - мы нашли Конь-камень. Он представляет собой гигантскую гранитную глыбу, по форме напоминающую седло. Раньше, говорят, под камнем был лаз и получалось, что камень как бы на “ногах” стоит. Полная аналогия с конем!
И еще кое-что рассказал Владимир. До того как пришли сюда русские люди (точнее, новгородцы), жили на берегах Онеги люди неизвестной национальности. Село Конёво состоит из четырех частей: Эктыш, Пройма, Мишковская и Лукьяновская. Так вот Эктыш - самая древняя часть, получившая название по речке, впадающей в Онегу. Если провести линию, продолжающую Эктыш на Запад, она аккурат уткнется в Конь-камень. Из глубины веков пришло поверье: когда Конь-камень уйдет под землю, мир кончится. Настанет конец Света. Поскольку камень далеко в лесу, о грядущем Апокалипсисе можно будет узнать по такой примете: вода реки Эктыш станет кроваво-красной... Что же, камень действительно уходит под землю. Он возвышается над поверхностью земли всего на два метра, лет пятьдесят назад, говорят, он возвышался на четыре. Нетрудно рассчитать возможную дату “часа Х”.
Ну, вот, опять скатился на мистику... Ну, нельзя, наверное, в Конёве без нее. Давайте лучше посетим Конёвскую школу, последний оплот нормального существования. Остальные оплоты культуры как-то ненормально позиционируются. Дом культуры в Конёве сгорел, как видно, попал в “колдунское кольцо”. Больница ужасная, да еще обиженная властями. Подарили в рамках национального проекта Конёвской больнице машину “скорой помощи”. А через неделю забрали, сказав, что не положено. Получается, когда преподносили машину - было положено, а когда отбирали - вспомнили какие-то запрещающие правила.
А школа - она и внешне выглядит порядочной, и внутреннее ее наполнение адекватно. В школе даже газета издается, в которой не только про школьные дела рассказывается, но и про сельскую жизнь. Газета в напечатанном виде вывешивается прямо в центре села, а потому информация доступна всем. Именно в школьной газете я прочитал “внутреннюю” рецензию на Покровскую ярмарку в Конёве: “...Себе гулявшие на ярмарке оставили приятные впечатления, а парку “Конек-горбунок”, как всегда, - мусор и грязь. “Русская, брат, музыка: жить по-свинячьи скверно, а все-таки живу и буду жить по-свинячьи”, - как будто про нас сказал давным-давно в повести “Деревня” Иван Бунин”. Да, я и сам заметил: пьют в Конёве изрядно...
Сама Валентина Ивановна (директор) школу показывать не стала. Она полностью отдала инициативу... детям. Ведь в Конёвской школе действует самоуправление, и демократическим путем избирается председатель ученического совета. В этом году таковым стала Дарья Тимофеева. И с удивлением я узнал, что Даша - автор критических статей про село, в том числе и правдивого рассказа о ярмарке.
Дарья мне и школьный музей показала, и рассказала про село и про школу. В жизни она такой же чистосердечный человек, как и в своих текстах. Село Конёво вовсе немаленькое, раньше оно даже было райцентром. Здесь работают агрофирма “Коневская” и ООО “Молоко”, то есть сельское хозяйство не в загоне. Но в основном народ живет лесом: вокруг Конёва много пилорам, в лесах куча бригад, которые методично лес изничтожают. В Конёве 96 предпринимателей! Плохо ли, хорошо ли, но это дает заработок.
Мама Дарьи - воспитатель в детском саду, папа - тракторист. У Дарьи есть три сестры, причем она - младшая. Старшая, Вера - учитель иностранного языка в Конёвской школе. Вторая сестра, Анна, - учитель математики, а живет в Белгородской области. Третья сестра, Арина, сейчас в Вологде учится, в Молочной академии. Кстати Арина была предшественницей Дарьи на посту главы школьного самоуправления. И здесь никакого протекционизма! Сестры проходили по результатам всешкольных выборов.
Даша мечтает стать агрономом. Она верит в то, что сельское хозяйство возродится и труд крестьянина вновь станет уважаемым. Дарья любит родное село, но мечтает, чтобы оно стало чище и здоровее. В плане жизни главная проблема была решена в прошлом году: в Конёве появилась мобильная связь. Есть и “оплот культуры” - школа. Дети в школе с утра и до вечера. А в каникулы устраивают “коммунарские сборы” - вообще в школе ночуют, а днями прибирают село от мусора.
 За мусором “физическим” возможно Конёво начнет очищаться и от “духовного” мусора. Но это будет зависеть от простого фактора: захотят ли молодые остаться в родном селе после учебы? Будут ли они так же свято верить в возможность лучшей жизни, как и Даша Тимофеева? Нам остается пожить - и понаблюдать...



БАРЫНЯ+БАРЫНЯ



С одной стороны Михаил Лермонтов прожил в Тарханах полжизни. С другой - всего лишь провел детство (до 13 лет), да еще пару раз ненадолго заезжал к бабушке, Елизавете Алексеевне, отдохнуть. Но чем же тогда Тарханы так притягивают к себе тысячи и тысячи людей?..

Был и четвертый приезд - это когда гроб с его телом по радению бабушки, через 9 месяцев после убийства был перевезен с Кавказа в Тарханы и погребен в фамильном склепе.

Из-за того, что после смерти юного поэта имя его было предано забвению на полстолетия (это из-за императора Николая, который, узнав, что Лермонтов убит, удовлетворенно воскликнул: “Собаке - собачья смерть!”), а так же из-за нерадивого владения усадьбой наследниками Елизаветы Арсеньевой. Подлинного в Тарханах осталось немного - разве что усадьбенная церковь Марии Египетской с внутренним убранством, да несколько личных вещей поэта. Могила Лермонтова вкупе с захоронениями его бабушки и родителей, а так же приходским храмом Михаила Архангела (и строилась-то она все той же бабушкой в память о внуке!) находятся в стороне, посреди села, которому при советской власти присвоили имя поэта.
Елизавета Алексеевна Арсеньева, урожденная Столыпина, радела за своих крепостных крестьян; она жила в своем имении постоянно и со всей старательностью занималась ведением хозяйства. Крестьяне ее любовно звали “Барыней”, а обижать побегами или неисполнительностью не смели. Когда ей досталось имение, село именовалось “Никольским, Яковлевским тож”. “Тарханами” оно стало после того, как Арсеньева позволила крестьянам свободно торговать и перевела с барщины на оброк (тюркским словом “тархан” в России назывался скупщик пеньки, льна или кожи).

Исследователи так и не установили с точностью, с чего именно имение приносило доход (есть, правда, версия, что богатство росло на винных откупах), тем не менее, известно, что бабушка полностью содержала своего любимого и единственного внука до самой его смерти. Лермонтов мог, например, будучи молодым гусаром, с легкостью купить дорогого скакуна за 6 тысяч рублей; да и вообще считать деньги он не имел привычки.
Соседнее имение, Кучки, принадлежало Мартыновым, и получается, что два соперника, сразившиеся 15 июля 1841 года на горе Машук, были земляками и даже некоторое время дружили. Но в сущности Мартыновы были хозяевами замкнутыми, никакой экономической вольности со стороны крестьян не дозволяли и оттого слыли сквалыгами. Можно сказать, прямая противоположность Арсеньевой.
Тяжело пережить своего внука, да еще при условии, что сама его и воспитывала, отняв от зятя - хоть и гордого отпрыска древнего шотландского рода, но бедного и безалаберного. Условие, перед которым поставила Елизавета Алексеевна отставного капитана Юрия Лермантова было жестким: все ее состояние переходит к внуку при одном условии - отец отказывается от воспитания сына. Бабушка вообще была человеком твердым.
Почему я все время о ней, о бабушке? В этом-то и вся соль моего рассказа - надо только дождаться...

Елизавета Алексеевна умерла через 4 года после гибели внука. Имение перешло к ее младшему брату Афанасию Столыпину, который толком-то не знал, кто такой Михаил Лермонтов, в имении ни разу не бывал и позволил управляющим творить все, что им не заблагорассудится. Последней дореволюционной хозяйкой была внучка Афанасия, Мария Каткова, завещавшая Тарханы «на благотворительность». При большевиках в усадьбе поместилась коневодческая артель “Лермонтовский рысак”, начисто истершая мир русской дворянской усадьбы. В Нижнем этаже был устроен зерносклад, в верхнем - птичник.
Но, перед самой своей смертью, помогла вдова Ленина, Надежда Крупская. Настояв на том, что вождь пролетариата Лермонтова боготворил, она добилась того, чтобы в усадьбенном доме открылся музей великого русского поэта. Музейчик был скромным, областного значения, и посещали его редко. Теперь считайте: с 1939 года, когда его открыли, до 1968, когда в него пришла работать Тамара Мельникова, вместе с мужем Геннадием Сальковым, прошло меньше 30 лет. Работают супруги в музее, намного больше 30 лет (причем, с 77-го года Тамара Михайловна - его директор). Пришли они в малозначительный музей, над сотрудниками которого смеялись работники здешнего совхоза “Лермонтовский”: “Вот дураки, за гроши клопов там кормят!” Смеялись над музеем и вальяжные москвичи: “Да что они там разводят! Лермонтов там только ребенком жил...” (они кичились тем, что родился Лермонтов именно в Москве). Сейчас в совхозе, носящем имя поэта, почти не платят денег, народ из него бежит со страшной силой, а музей-заповедник “Тарханы” стал жемчужиной - пожалуй, не страны, а даже всего мира. Судьба сыграла с совхозными работниками злую шутку.

В селе Тамару Михайловну называют “Барыней” (за глаза, конечно). Звучит это вовсе не злобно, а как-то уважительно. А то как еще: дворца себе не построила, на работу ходит пешком, надменно не глядит. Почти все время рядом с ней маленькая дворовая собачка, кличка которой - Генерал. Так собачку назвал муж, Геннадий Валентинович работающий у супруги в подчинении, художником-реставратором. С него, кстати, все и началось. Жили они в городе Пензе, были вполне устроенными людьми, но у Геннадия вышел конфликт на работе, он уволился, и так получилось, что предложили им работу в Тарханах - вышло все совершенно случайно. Геннадий устроился в музее художником, Тамара - экскурсоводом.
Тамара родом с Украины, из Каменец-Подольской области. Началась война (на которой погиб ее отец) и семья эвакуировалась в Пензенскую область. Тамара росла в селе Бессоновке, славящимся своим луком, и в общем-то про Тарханы ничего не слышала; она увлекалась поэзией Есенина. Впрочем Есенин был тогда кумиром многих. Открывать для себя Лермонтова Тамара стала только здесь, в Тарханах. Постепенно она поняла, что гений Лермонтова до сих пор витает по этим благословенным местам, и многие здешние чудеса до сих пор связывает именно с ним.

Постепенно музей вышел из стен барского дома и теперь это - целый заповедник, включающий в себя барский парк, три сада, пруды, фамильную усыпальницу Лермонтовых, усадьбу Апалиха и много другое. Это целый мир, в котором работает 187 человек, больше, чем в совхозе. Я, кстати, зашел в контору совхоза (теперь он называется “СПК имени Лермонтова”) и узнал там о том, что теперь уже работники музея смеются над совхозными зарплатами. Да и вообще все лучшие механизаторы и животноводы устроились на работу в музей, что очень непросто сделать, так как берут туда по конкурсу. Те, кто не смог устроиться, целыми семьями уезжают из Лермонтова в поисках лучшей доли. Но, кстати: у СПК долгов 33 миллиона, а его директор со знаковой для России фамилией Аракчеев в момент приезда Вашего покорного слуги находился на отдыхе в Египте.
Тамара Михайловна к тому же ввела недавно “корпоративное соглашение”, согласно которому спиртного - ни капли; пьянка на работе карается самым жестоким образом. Запрещено так же на работе драться, воровать, ругаться, а в обязанности сотрудникам вменяется “одеваться опрятно”. Но больше всего совхозных работников и просто ретроградски настроенных селян (из тех особенно, кто пристрастился к питию) коробит то, что бывшие трактористы и скотники, устроившиеся в усадьбу садоводами, конюхами ил охранниками, танцуют... мазурки и лансье.

В усадьбу регулярно приезжает профессиональный хореограф, и все (почти) сотрудники, большинство из которых - молодежь, репетируют бальные танцы. Именно такие, какие на балах танцевали аристократы XIX века. Теперь, по большим праздникам, в усадьбе устраиваются настоящие «ассамблеи», на которых сотрудники музея, одетые в наряды лермонтовской эпохи, представляют свое умение дефилировать. Тамара Михайловна придумала это для того, чтобы возродить подлинный дух дворянской усадьбы.
Здесь теперь увидеть можно многое. Например, конюшню с породистыми лошадьми, ведь лошади были самой жаркой страстью Лермонтова (после литературы, конечно). Есть пасека, сады, парк. Этим “Арсеньевким” (так его называет Мельникова) хозяйством занимаются специальные отделы - садово-паркового хозяйства и по использованию природных ресурсов. Даже простые музейные смотрители заняты творчеством: вместо того, чтобы просто и бестолково сидеть, упражняются в промыслах - ткут, прядут, вяжут, лепят, в общем, создают сувениры. Немножко на этом зарабатывают денег, но и для души тоже кое-что остается.

Для того, чтобы красиво и почти профессионально танцевать польки и мазурки, много репетируют, стараются держаться в хорошей физической форме. Это нелегко, так как у большинства из сотрудников есть большие личные хозяйства - они держат много скотины, соответственно летом много времени отнимают сенокосы и огороды. Но Тамара Михайловна убеждена в том, что это необходимо - и не только для сотрудников, но и для всего села Лермонтово. “Приучать” село к культуре она потихоньку начала еще при советской власти: тогда еще немногочисленных научных сотрудников директор буквально принуждала идти на фермы, на ток, в совхозный гараж, в школу, в Дом культуры - и вести там пропагандистскую работу: рассказывать о том, кем были на самом деле Лермонтов и его бабушка, что значат для России Тарханы. В общем, интеллигенция шла в народ, как в XIX веке это делали аристократы. И “Барыня” добилась своего!
С одной стороны, когда рабочих буквально заставляют разучивать бальные танцы и штудировать правила светского этикета, это может быть воспринято, как издевательство. Таким насильственным методом  когда-то создавали театральные труппы из дворовых мужиков и баб. Но здесь, в Тарханах, нет “дворовых мужиков”. Это элита России, можно сказать, культурный авангард! Тамара Михайловна в этом абсолютно убеждена:
- ...Из двухсот тысяч посетителей, которые у нас бывают ежегодно, абсолютное большинство - дети. Я уверена, что постижение той бытовой культуры, которая существовала в усадьбе Елизаветы Алексеевны, должно у современного человека пробудить особенные эмоции. Ведь именно этот мир создал Лермонтова! Мы сейчас не помним, что народ у нас был высококультурный, аккуратный. В Тарханах не было ни одной помойки: все шло в дело - скотине или на топливо. Да, это был несвободный народ и люди глубоко и тягостно переживали свою несвободу. И для Лермонтова рабство крестьян было трагедией. Да, была в этих краях помещица Давыдова, которая у своих мужиков бороды живьем отрывала. Но была и Арсеньева, которая знала, что обидеть крестьянина нельзя. Я понимаю, что тогдашняя действительность была не такой противной для крестьянина, как сегодняшняя. Но сегодняшние Тарханы - это кусочек настоящей России. Здесь царят трудолюбие, дисциплина, честность. Наши люди поняли, что это наша земля, наш музей. От того, каким он будет, зависит наше благополучие...

Насчет “противной действительности”. Сегодня в селах, прилегающих к Лермонтову, жизнь действительно тяжела: колхозы развалены, люди пребывают в растерянности, мужчины уезжают в Москву на заработки, многие не возвращаются, семьи рушатся - и конца этой беде не видно. Да что там говорить! Большая часть российской глубинки в таком положении...
Супруг Тамары Михайловны - человек тихий и скромный. Он, в отличие от супруги, занимается неспешными делами: реставрирует художественное наследие Тархан, а на досуге уже седьмой год пишет философское полотно “Христос с учениками”. Тарханы ему принесли особенную славу: он стал знаменит как пейзажист. По его мнению, в Тарханах фантастически много неба. Он мудро наблюдал, как его супруга из незаметной жены художника превращалась в государственного человека. Он сделал такой вывод:
- Тамара - боевой атаман. Это точно. Если для дела надо - пусть на улице минус сорок, пусть ураган, град - она едет в Москву что-то для музея выбивать, выбивать... Она никого не боится, если касается дела. Честный она человек, себе ничего не возьмет. Да это ей и не нужно... Живя у могилы Лермонтова другим и нельзя быть. Я заметил: неискренние, вороватые люди отсеиваются здесь сами по себе. Живем мы здесь уже много лет, выходим утром на работу, - каждый день перед нами предстает новый мир! И я говорю: “Том, а что было бы, если бы не занесло бы нас сюда...”

...Водила по усадьбе меня один из экскурсоводов, Елена Родина. В ее жизни вышло так: она с детства преклонялась перед гением Лермонтова, уже зрелой женщиной дозвонилась однажды из своей Саратовской области до Мельниковой и та ее взяла. Живет Елена в таком же домике, что и директор, и в общем-то находится в лучшем экономическом положении, так как ее муж - моряк, зарабатывающий на международных фрахтах приличные деньги. Уже пять лет Елена ощущает себя счастливейшим человеком. Есть только одна проблема: сельская школа, даже самая хорошая, не может дать качественного образования и для своей старшей дочери она нанимает репетитора из районного центра.
Тамара Михайловна с этим, правда, не согласна. Их с Геннадием Валентиновичем дети учились в местной школе и смогли нащупать свои жизненные пути. Дочь, Елена, преподает в университете, в Пензе. Сын, Александр, сейчас трудится в Англии поваром, зарабатывает неплохие деньги.

Елена преклоняется еще и перед своими коллегами, у которых были сложные судьбы, но только лермонтовский дух смог примирить их с собою. Например, главный хранитель Вера Ульянова - коренная москвичка, бросившая ради Лермонтова столицу; начальник компьютерного отдела Сергей Бурчалкин - отставной боевой офицер, начальник охраны Геннадий Сашин - юрист с двумя высшими образованиями.

Как экскурсовод, Елена выписывает себе в тетрадку любимые тексты Лермонтова. Она любит цитировать юношескую его повесть “Вадим” (писано было в 17-летнем возрасте), особенно такие слова:
“Русский народ, этот сторукий исполин, скорее перенесет жестокость и надменность своего повелителя, чем слабость его; он желает быть наказываем, но справедливо, он согласен служить - но хочет гордиться своим рабством, хочет поднимать голову, чтобы смотреть на своего господина...”
А может правда на Руси нам сейчас не хватает “Барынь” - требовательных, жестких, но хотя бы чуть-чуточку справедливых?


СТОЛЫПИНСКАЯ ЗАТРАВКА


Село Столыпино (чаще всего название его писалось “Архангельское Столыпино тожъ”) в 1938 году стыдливо переименовали в Междуречье, наверное, в честь древней Месопотамии (других посылов не находят даже современные историки). Достославный реформатор Петр Аркадьевич Столыпин к этому селу имел лишь опосредствованное отношение, так как родился и вырос в другом имении, но корни его именно отсюда. Земли эти, на речке Маис, были пожалованы Селиверсту Афанасьевичу Столыпину, одновременно с дворянским званием, в 1672 году - за особые заслуги в войне с Польшей. Особенного расцвета усадьба и хозяйство достигли при прадеде Петра Аркадьевича, Алексее Емельяновиче Столыпине. При нем здесь работали винокуренный завод на 8 ковшов и суконная фабрика. Он имел пять сыновей и пять дочерей, а одна из его дочерей, Елизавета Алексеевна, стала бабушкой поэта Лермонтова. Получается, Алексей Емельянович стал предком двух великих людей. Последним владельцем усадьбы был Николай Николаевич Столыпин; он после известных событий 1917 года со своим семейством иммигрировал во Францию и теперь, как говорят, род Столыпиных там не то что процветает, но не затихает.


- ...Рок над Россией висит! Таким людям, как Столыпин, не дают у нас развернуться...
Учитель истории Междуреченской школы Анатолий Иванович Малышев - историк не только по должности, но и по своей сути. Он, к слову, очень любит постигать суть во всем, и фактически он - единственный в Междуречье человек, который определенно знает, в чем состояла суть столыпинской реформы:
- Сельское хозяйство - это самая сложная отрасль, о которую немало деятелей сломали свои зубы. Есть два пути развития агропромышленного сектора: американский и прусский. Когда Колумб открыл Америку, туда рванули переселенцы, которые по закону о гомстедах (земельных участках) могли получить участок земли и стать, по-русски говоря, кулаками.

Американское правительство датировало их, давало им льготные ссуды на 20-30 лет, и человек становился хозяином на своей земле. А прусский путь - это крупное помещичье землевладение и рабство, основанное на оброке или барщине. И вот в 1906 году Столыпин толкнул Николая Второго на издание указа о разрушении общины, после чего крестьянин мог на сходе забрать свои десятины (то есть, бумаги на владение землей), уехать на любые свободные земли (а, слава Богу, у нас таковых хватает) и там поселиться хутором.

- А как же с прусской системой в той же Пруссии?
- А там произошли буржуазные революции. Потому-то французская революция и получила название “великой”, что она разрушила феодализм. Так вот... допустим я уезжаю из Междуречья; через Крестьянский банк (их тоже Столыпин заставил царя открыть) я получаю льготную ссуду на переезд. А вторая сторона аграрной политики - переселение из губерний с большой плотностью на новые земли, как правило, в Сибирь и на Дальний Восток. Цель была простая: возродить Новую Россию... но тогда ходили слухи, что американские магнаты выделяли миллионы долларов на то, чтобы убрать Столыпина, ведь что получалось: сибирские масло, зерно - они заполонили Европу - и все это за счет новых собственников, хозяев на своей земле. И вот в 1911 году его убивают... Потом война, революция, “декрет о земле”, и в 30-м году появилась присказка “все вокруг колхозное - все вокруг мое”. Перешли к прусскому пути...
- А что же сейчас, сегодня?
- Человек хочет взять землю - пусть берет! Но сейчас нет такого Столыпина, который... в общем, выход сейчас один: развалить до конца колхозы, а тем, кто еще держится, не дать до конца развалиться, чтобы встали с колен. Вот, Донсков: он же из кожи вон лезет. Техники нет, горючего нет, весной кое-как трактора залатают - и в поле...

Анатолий Иванович с соратниками развернул кампанию по возвращению селу исторического названия. На недавнем сельском сходе из 300 пришедших селян за “Столыпино” проголосовали 265 человек, и только трое было против (остальные воздержались). Но это меньше 50% избирателей (что положено по закону, чтобы написать официальное прошение в правительство), а остальные междуреченцы на сход просто не пришли: им наплевать. Вот она, главная русская беда.
Барская усадьба сохранилась в идеальном состоянии. Сейчас там находится Детский садик. Сохранилось и здание больницы, которое Столыпины построили для своих крестьян - там теперь школьные мастерские. А вот церковь Михаила Архангела выглядит ужасно, но сколько таких церквей по нашей матушке-Руси взывают к нашим совести и милосердию!
Не так давно потомки рода Столыпиных приезжали в Россию. Они направились в Саратовскую область, туда, где Столыпин жил. А вот планы посетить Междуречье они отставили - после того как узнали, что оно теперь не “Столыпино”. Местная, междуреченская интеллигенция отнеслась к демаршу отпрысков с презрением. Ведь могли бы посмотреть хотя бы на усадьбу - самим приятно любоваться. Ну, да Бог им судья. Анатолий Иванович, кстати, собрал воспоминания стариков о былых порядках, тех что царили еще при помещиках. Оказалось, в XIX веке за 49 лет отсюда сбежали всего два крестьянина, в то время как в соседнем имении Нижний Шкафт от графьев Шуваловых бежали дважды в месяц, а так же там два раза поджигали винокуренный завод. Народ в Столыпине жил не бедно (по сравнению с соседями), да и сейчас живут не так и плохо - в своих подворьях держат по 2-3 коровы.

Старики вспоминали и плохое: баре при случае могли собаками затравить, и даже избивали. За воровство. Воровали в голодные годы - просто недоедали. Земли здесь очень плохие, неплодородные, и мужики местные часто уходили на заработки - лес валить - и заработок получали не деньгами, а хлебом. Не виноваты были Столыпины, что земли им такие достались.

Земли как были плохими, так и остались: серые лесные щебенчатые почвы, самые скверные на всю область. А вот местное сельхозприедприятие на фоне всерайоноого развала агросектора смотрится прямо-таки успешным. И знаете, за счет чего? Как мне объяснили, за счет реформаторской деятельности руководства! Не больше - и не меньше. Если бы я об этом не услышал, скорее всего не оказался бы в Междуречье.
Раньше здесь находился совхоз “Дальний”, теперь это товарищество на вере “Донсков и К”. Естественно, первый вопрос руководителю, Василию Николаевичу Донскову: а не нагло ли называть хозяйство своим именем?
- ...С одной стороны, вроде бы, да. Но надо было форму собственности сменить. “Маяками” и “Звездами” не хотелось называться, ну, нам предложили, так и Бог с ним...
А, может, Донсков и имеет право. Ведь он в хозяйстве 33 года, из них “у руля” он больше 20 лет. В других хозяйствах зарплат давно уж не платят а здесь деньги есть (хоть не большие - 13333 рубля в среднем на работающего). Да и поголовье в 1100 голов КРС не уменьшается уже пять лет. Секрет выживания сокрыт не в формах собственности, ведь фактически трактора и комбайны, которые давно выработали свой ресурс - собственность хреновая. Секрет этого “товарищества на вере” в том, что здесь не боятся экспериментировать с новыми культурами.
Хозяйство с самого своего основания развивалось как животноводческое, но тут ситуация на рынке (который, как известно, у нас дикий) складывается так, что цена на мясо - копейки, а дотация на его производство равна абсолютному нулю. Ну, не выгодно выращивать бычков - они проедают больше, чем стоят. Что делать - закрываться? Вся жизнь коту под хвост? Сели Василий Николаевич со своим агрономом Володей Букиным и стали гадать: куда дальше идти.




 


Володя вспомнил: еще когда был студентом, проходили они всякие нетрадиционные культурные растения, которые вроде бы могут произрастать и в этих неблагодатных краях. Съездил Володя в свою “альма матер” и там узнал, что наука аграрная ни фига не умерла, а вполне даже развивается. На кафедре кормопроизводства он нашел своего преподавателя, она ему и подсказала, что можно выращивать в Междуречье.
Начинали с мешка семян, а потом стали замахиваться на десятки гектар. Первой культурой, которую попробовали культивировать, стала расторопша пятнистая. Растение это дает семена, из которых делают масло, применяемое в медицине и парфюмерии. Мало вырастить - надо продать, и Донсков нашел заводик в Саратовской области, который как раз выдавливает из расторопши масло. Урожайность на почве с содержанием гумуса 0,4% по зерновым, если выращивать рожь, не будет больше 10 центнеров с гектара, а новая культура дает все 50. Другая новая культура - топинамбур. Он замечателен тем, что из его клубней получают инсулин, а надземная часть идет на корм скоту. Еще здесь научились выращивать кормовой щавель - румекс, который уже в первых числах мая дает зеленый корм скоту. Еще пробуются такие растения как вайда красильная, свербига восточная, козлятник и лен-кудряш, в общем, простор для эксперимента открыт.

Владимир Анатольевич Букин - агроном от Бога, он с детства любил землю и по-хорошему ей бредил. Он и представить себе не может: как можно допустить, чтобы поля заросли лесом? Хотя на самом деле в соседних хозяйствах елки и сосны на полях - привычная картина. Володя говорит:
- Ну, что ж... Бог дал нам такие почвы. Куда ж деваться? Соседний район - он на черноземах - и там умудряются плохо жить. Эх, нам бы ихние земли!.. Перешли мы на биологическую систему земледелия и вот, работаем.
От животноводства междуреченские реформаторы отказываться не собираются. Цены скачут на все, и велика возможность, что когда в стране зарежут большую часть скотины (а сейчас в России действительно режут, чтобы расплатиться с долгами - оттого и цена на мясо неприлично низкая), междуреченские вполне могут оказаться на коне. Девиз Донскова таков: “Товарищ, верь, придет она, на мясо новая цена...”

Правда иногда, сидя вечером за “рюмочкой чая”, председатель и агроном задумываются: “Ну, чего, работаем с утра до ночи, корячимся, а ничего не имеем... Доколе?..” Но приходит утро и становится не до мыслей.
Ни Донсков, ни Букин Столыпина не читали. Не потому что неинтересно (иногда все-таки любопытно: с одной земли произошли все-таки), а потому что некогда. Агроном еще относительно молод, а вот председатель застал и советские времена, и там по партийной линии он схлопотал кучу выговоров с формулировкой “за вольнодумство”. Тогда ведь сверху любили приказывать, что и где сеять и как пахать. Теперь никто не то что не приказывает, а даже и не смотрит в сторону села. И теперь задумываешься: что лучше? Может быть, именно поэтому в кабинете председателя висит портрет не Столыпина, а Ленина. Хотя председатель утверждает другое: “Не я вешал - не мне снимать”.


 








ЗЕМЛЯ НАГАЙБАКОВ


Исследователь позапрошлого века С. Рыбаков про них писал: “Нагайбаки проникнуты духом казачества, они ловки, ухватливы, смелы в речах и действиях, держат себя молодцевато и независимо; военный образ жизни, гимнастика, значительная жизнь на лоне природы образовали в них рослое, энергичное и работающее племя...” Нынешние соседи нагайбаков отзываются об этом “племени” несколько в ином ключе. Их в общем-то недолюбливают.
И есть за что. Дело в том что нагайбаки действительно очень трудолюбивый народ. И относительно зажиточный. А вот особенности национального характера противоречивы. Нагайбак открыт для общения и не помнит зла. Одновременно - с некоторым даже пренебрежением - при тебе будут разговаривать на своем языке, вовсе не заботясь о неудобствах гостя. При надобности нагайбак обдерет тебя как липку (если чувствует возможную наживу), и вместе с тем в любом нагайбакском доме тебя напоят и накормят даже если не знают, кто ты таков.
Язык нагайбаков очень близок к татарскому, хотя нагайбаки исповедуют православную веру и именуют себя “крещенами”. Среди нагайбаков существует предание о том, что этот гордый народ принял христианство задолго до русских. Историк нагайбакского народа, житель села Фершампенуаз (столицы нагайбаков) Александр Григорьевич Тептеев утверждает, что тюркский язык был таким международным языком средневековой Азии, как нынешний английский для современного мира. И нагайбаки так же приняли новую для себя речь как болгары приняли универсальный язык Балкан - славянский. Какой была речь нагайбаков изначально, не знает никто; да и о самом происхождении нагайбаков доминирующей теории не существует. Есть очень красивая легенда о том что нагайбаки произошли от ногайских воинов – охранников Суйембекэ – жены Казанского хана Жангарея. Их нанимали ханы как искусных и честных воинов, благородных рыцарей азиатского Средневековья. Когда пала Казань, ногайцы, ведомые некоим Ногай-Беком, искали другой службы и нашли ее у Московского царя.
Нагайбаки, когда Москва затеяла войну с Казанью, низовьев Камы ушли южнее, в долину реки Ик. Когда Москва затеяла войну с башкирскими и киргиз-кайсакскими племенами, нагайбаки приняли в ней самое деятельное участие. За верность российской короне в 1736 году именным указом Анны Иоанновны нагайбаки были определены в казачье сословие. На реке была основана крепость Нагайбакская. Первым воеводою стал В.Суворов (отец великого полководца Александра Суворова), уступивший в 1745 году место первому атаману нагайбакских казаков А.Ермекину.
В 1812 году казаки Нагайбакской станицы под командованием атамана Серебрякова вступили в состав российской армии для борьбы с французскими войсками и участвовали в сражениях за Берлин, Кассель, под городом Лейпцигом, вошедшим в историю как "Битва народов". В марте 1814 года казаки бились при Арси-сюр-Об, Фершампенуазе-на Марне и проявили себя храбрыми и преданными Отечеству воинами.
Оренбургский край испокон веков не знал покоя. Башкиры нападали на киргиз-кайсаков, они - на башкир, калмыки - на тех и других. Так продолжалось сотни лет. Для установления мира решили враждующие между собой народы разделить широкой полосой казачьих поселений. Для этого проложили новую сторожевую линию от Троицка до Орска протяженностью в пятсот верст. Весь “новолинейный” район вошел в состав Оренбургского казачьего войска.
Весной 1842 года казаки-нагайбаки с семьями из Бакалинской и Нагайбакской станиц, погрузив свои пожитки на подводы за установленные 24 часа, длинными обозами пустились в долгий путь, пересекли Уральский хребет и оказались на “новолинейных” землях. Каждая переселенная семья получила для постройки дома от 50 до 75 стволов строевого леса. На каждую мужскую душу нарезалось до 30 десятин земли. По ходатайству генерала-губернатора Оренбургского края П.Сухтелена казачьим постам, крепостям и станицам присвоены названия, связанные с победами русского оружия: Кассель, Остроленка, Фершампенуаз, Париж, Треббия, Балканы, Лейпциг и т.п. Всего - 31 название, по местам сражений в Европе. Так началась история уникальной страны нагайбаков.
Нагайбаки служили исправно. Особенной неприветливостью отличались башкиры, их неоднократно усмиряли. До сих пор башкиры словосочетание “вот придет нагайбак...” стращают своих детей. Среди нагайбаков было много полных георгиевских кавалеров, их вообще посылали в самые горячие места как самых храбрых воинов. Впрочем в историю войн они вошли как “казаки”, а потому многие из славных дел нагайбакских воинов остались за рамками военно-исторических хроник.
Нагайбакское село Остроленка названо в честь сражения, о котором у нас до сих пор принято умалчивать Дело в том что Польша когда-то была частью Российской империи. И в 1830 году там вспыхнуло восстание. Повстанцы сохраняли независимость от Москвы почти год, и 26 мая 1831 года под городом Остраленка разыгралось решающее сражение. Повстанцы были разбиты наголо, и особенной храбростью при этом отличились казаки-нагайбаки.
Остроленка считается в Нагайбакском районе самым зажиточным селом. Я с этим немного не согласен. Да, здесь сейчас местные предприниматели ведут интенсивное строительство, например, возведен частный трехэтажный торгово-развлевательный центр (это для села-то!). Но личные дома простых крестьян строятся... из вонючих деревянных шпал. Видно их где-то заменили на новые и предприимчивые нагайбаки просто утащили халявный материал.
Все местные предприниматели “раскрутились” на мясе. Совхоз развалился, но нагайбаки духом не пали: развели в личных хозяйствах целые “семейные колхозы”, держат помногу скотины, выращивают корма. Ну, а перекупщики везут мясо в город. Еще в Остраленке множество фермеров, которые тоже занимаются мясом.
Если говорить об истории станицы Отсроленка, она трагична. Дело в том что Остроленка считалась “гнездом” контрреволюции. Местные казаки были зажиточными и в те времена, а потому власть “голытьбы”, вставшей по большевистские знамена, не приняли. За что и поплатились. Здешний вольный дух буквально был выжжен каленым железом. Небеизвестный атаман Дутов взял из Остроленки себе жену. История чрезвычайно романтичная и таинственная. Ее звали Александра и она была дочерью зажиточного казака Афанасия Васильева, хозяина паровой мельницы. Ей было 16, Александру Ильичу Дутову - 40. В Покровской церкви станицы Остроленки уже все было готово к венчанию, но тут раздалась канонада и пронесся слух о наступлении красных. Казаки были вынуждены отступить. Дальше известно, что вместе с молодой женой и верными белому делу казаками Дутов ушел в Китай. Он увел с собой 100 000 (!!!) человек - оренбургских казаков вместе с семьями. Там, в Китае Дутов был убит, а судьба молодой его жены и дочери Надежды так и осталась неизвестной. Есть надежда, что они не сгинули...
Живая иллюстрация современной истории Остроленки - семья Саперовых. У Ивана Кузьмича и Анастасии Кузьминичны Саперовых четыре сына: Григорий, Кузьма, Петр и Иван. Все - фермеры. Изначально работали вместе, семейной бригадой, но, когда появились первые приличные деньги, кровная дружба что-то стала разваливаться. Теперь каждый сам по себе и каждый за себя. Тем не менее у сыновей по 200-300 гектар земли, помногу скотины и никто не бедствует. Здешняя земля тех, кто ей не брезгает кланяться, одаривает щедро. Сам Иван Кузьмич всю жизнь проработал в совхозе механизатором. Был не на последних ролях - два ордена и множество трудовых медалей имеет - а пенсия всего-то три с половиной тысячи. И это неплохо, потому как Анастасия Егоровна получает всего-то полторы.
Чтобы выжить, приходится держать двух коров, телят и свиней. В Остроленке все, кто не спился, помногу скотины держат. Практически вся жизнь Саперовых-старших была отдала совхозу. По идее им должно быть обидно за то что коллективное хозяйство бездарно развалилось. Однако Иван Кузьмич не жалеет, а оценивает произошедшее трезво. Люди честно трудились в совхозе, а когда зарплату перестали платить, рассудили: “Давай-ка будем сами на себя работать!” И ничего - получилось! Не все, конечно, проявили оборотистость, но братья Саперовы оказались в числе удачников. И часто говорят отцу: “Теперь, батя, мы свою волю ни на что не променяем!”
А вот предыдущим поколениям Саперовых волю пришлось променять. Казаки служили царю не просто так, а за освобождение от налогов и отсутствие административного давления. Когда пришли красные, у деда Ивана Кузьмича, Кузьмы Афанасьевича отняли 12 коров, отару овец и табун лошадей. Его самого, да еще и сыновей отправили в ссылку в Сибирь. Дед вернулся, а вот сыновья (в том числе и будущий отец Ивана Кузьмича, Кузьма Кузьмич) в 37-м сели за “подготовку контрреволюционного мятежа”. Кузьма Кузьмич вернулся из северных лагерей, но его братьям не повезло: они сгинули где-то “на Северах”. Вот и думай теперь, когда сыновья Ивана Кузьмича обросли хозяйствами да скотиной: не придут ли снова красные - раскулачивать?
У нагайбаков в ходу “родовые” прозвища, которые передаются из поколение в поколение. Это как ярмо: один раз полученное, уже не сотрется. И фамилий-то соседей люди не знают, зато уж по прозвищам (по-нагайбакски - “кушамат”) никого не спутают. Расскажу историю про то как человек смог изменить свое “родовое ярмо”.
В Остроленке попытались поиграть в “возрождение казачества”, да ничего не вышло. Здесь даже атамана нет, ибо в казаки пошли играть те, кого здесь называют “пеной”, то есть несерьезные люди, типа тех кто раскулачивать в известное время побежал. Таким лишь бы не работать - ради этого можно и в ряженые пойти. А вот в селе со знаковым названием Париж атаман есть. И он вполне авторитетное лицо.
Родовой кушамат Николая Никандровича Федорова - “Чий-Хамыр”, что в переводе означает “сырое тесто”. Никто не помнит отчего такое обидное прозвище пошло, ибо носили его несколько поколений. Но теперь это неважно, ибо нынешний кушамат Федорова (а так же его детей, внуков и прочих потомков) - “Атаман”. Примечательна история дедов “Атамана”. Один, подхорнжий Константин Васильевич Федоров, ушел с атаманом Дутовым в Китай. Там не прижился и возвратился домой. Второй дед, Иван Савельевич, с красными воевал. И поди, пойми - за кем правда... Оба деда, кстати, прожили долго, почти до девяноста лет. Род Федоровых такой - живучий; отцу “Атамана”, ветерану войны Никандру Константиновичу, 91 год, так еще в огороде копается!
Казачьи дела Николай Никандрович начинал в Нагайбакском районе первым. В те времена в Париже большие “круги” собирались, много кричали и все правду пытались искать. Поставили они с казаками поклонный крест на месте разрушенной церкви, часовню на кладбище построили. Но дальше дело не пошло - потому что хозяйство затянуло. Да и трагедия в семье случилась. Их старший сын Николай добровольно пошел на Чеченскую войну. В августе 96-го, когда отряды чеченов ворвались в Грозный, он занял оборону на площади “Минутка”. Держались долго, и можно было уйти. Но парни прикрывали отход наших тылов. И Николая Федорова настигла пуля снайпера... Теперь-то боль затупилась, даже мать, Раиса Николаевна, горе перенесла. Федоровы говорят с некоторой даже гордостью: “Погиб как настоящий солдат: не в плену, не при бегстве. Пал настоящим героем...” Младший сын Федоровых Петр тоже в армию пошел. Сейчас уже майор, полгруди в медалях. Нет, не мельчает казачья кровь!
Николай Никандрович вместе с другими мужиками, Константином Ишимовым, Иваном Алексеевым и Геннадием Журавлем ведут в Париже общее хозяйство. История случилась примерно такая же как у братьев Саперовых в Остроленке. Собрались три родных брата Федоровых, еще двоих двоюродных пригласили - и создали хозяйство “Вера”. А кончилось все разладом и ссорой. А собрались четверо вроде бы чужих друг другу мужиков - дело пошло. Когда родства нет, как-то вернее работать. Таков, видно, характер нагайбаков. И кстати сын одного из нынешних компаньонов, Паша Алексеев, тоже сложил свою голову в Чечне. Тут уже духовное родство, а это уже более чем свято!
Нагайбаков в Нагайбакском районе проживает около семи тысяч. Всего же в мире по данным переписи именуют себя “нагайбаками” 11 200 человек. Нагайбаки сохраняют свою самость ревностно и чужаков в свой мир принимают с трудом. Точнее, вообще никого не принимают. В той же Остроленке поселилась несколько лет назад семья армян. Попробовали они бизнесом заняться - не получилось. Нагайбаки распространили слух, что армяне “паленую” водку продают, да еще туда какую-то “дурь” подмешивают. Попробовали армяне мясо скупать, пельменный цех открыли; пошел слух, что они обвешивают. Возникла психологическая “стена”, негласное сопротивление, в результате чего армяне съехали. Не уверен, что это хорошо. Однако нагайбаки уже тем хороши, что сохранили свою уникальную культуру. Будем надеяться, еще долго будут сохранять!
А то, что соседи нагайбаков недолюбливают... Знаете: журналистов тоже не любят. Частенько даже побаиваются. А это значит, что уважают. И я, пожив немного среди нагайбаков, стал уважать этот маленький народ. Нагайбаки - великие труженики. И люди слова. Присягнули они когда-то России - верой и правдой служат Державе по сию пору. Немного таких народов осталось-то...
Весть о том, что в Париже умельцы из Златоуста поставили Эйфелеву башню, не всколыхнула страну. Олигархи и особо продвинутые чиновники на своих “фазендах” и не такое отчубучивают. Ну, башня и башня - вон, Газпром в Питере какую “дуру-башню” в Питере отгрохать возжелал. А в Москве титанический церетелевский Петр уж сколько лет пугает народ. И ничего, “пипл хавает”... На следующий год после установки Эйфелевой башни в совхоз пришел инвестор в лице фирмы “Ариант”, за которой стоят магнитогорские олигархи. Теперь по бескрайним Елисей... тьфу, простите - приуральским степям бродят тысячи коров уникальной заморской породы “герифорды”, наращивая модно-гламурное “мраморное” мясо. Механизаторы - шутка сказать! - получают в совхозе аж по пять тысяч рублей, пастухи - аж по девять тысяч! Воровать совхозное добро перестали! Пьют только по большим праздникам! Ну, прямо экономическое чудо какое-то...
Ну, ладно, башня есть. По идее за ней должны последовать “Мулин Руж”, “Гранд Опера”, “Лувр”, Нотр Дам де Пари и все причитающееся. Пока этого не видно. Наши люди подарили тамошнему Парижу, как минимум, слово “бистро”. Здесь бы тоже заиметь какое-нибудь кафе-шантан. Но здешний, парижский кабак именуется по-типовому: “Черемушки”. Может это и правильно, ведь в сущности любая вторая Эйфелева башня - пародия. Говорят, в Китае таких уже полторы сотни настроили, вкупе с Тадж-Махалами, соборами Василия блаженного и Колизеями. Прикольно, но вторично и как-то дремуче. Мрачный рок в парижском “чуде” наблюдается, ибо башню в Париже построил региональный оператор “Ю-тел”, а всероссийским монстрам типа МТС или Мегафона уже и не сунуться, ибо вторую Эйфелеву башню в одном селе строить глупо, а переплюнуть-то и нечем. Ну, не строить же копию Александрийского маяка! И еще одна досада. В семи километрах от Парижа детский лагерь отдыха, так вот там мобильные телефоны не берут. Может, стоило башню попроще сделать, но повыше. Или поставить ее на горе Беш-Хайей (самой высокой точке района), а не в центре села (на месте, кстати, разрушенной церкви Косьмы и Демьяна).

 


О цене “прихоти” сотового оператора поговорили с мэром Парижа Мариной Каюмовной Хасановой. Эйфелева башня обошлась Южно-Уральской сотовой компании в 12 миллионов рублей. Стандартный проект требует 8-ми миллионов. Четыре миллиона разницы “стоили мессы”: поскольку сотовый оператор позаботился даже ночной о подсветке башни, посмотреть на парижское чудо съезжаются даже из соседних областей. Бывали и французы. Говорят, радовались как дети - особенно при виде гусей и свиней, пасущихся под башней. Пускай местное творение меньше оригинала в 6 раз (его высота 45 метров), но ведь в точности воспроизведена форма. Несколько представителей сотовой компании “срочно по делу” смотались в Париж французский - изучить шедевр (который в позапрошлом веке так ругала интеллигенция...) на месте. Проект можно было взять и в Интернете, но кто ж откажется на халяву в Париж?
Местная частушка: “Как в Парижу я была, в крешена влюбилася. Поговорка “киль-манда” три недели снилася!” “Киль-манда” - это “иди сюда»… Мэр Парижа кстати не нагайбачка, а татарка. До своего “мэрства” она была простой учительницей истории, но так, видно, устроена российская “вертикаль власти”, что у нас можно взлететь из небытия (как тот же Путин) и внезапно пропасть. Но есть шанс и заблистать алмазом. Когда Марину Каюмовну назначили мэром Парижа, главой района был татарин. Ныне власть сменилась, однако молодая мэрша показала себя настолько сильным организатором, что на второй срок прошла во власть по результатом выборов.

Мэр во французском Париже не была. Хотя увидеть “прообраз” - главная мечта ее жизни. У Марины Каюмовны весь кабинет уставлен парижскими сувенирами. Везут их всякие - в том числе и французы. И наши люди провозили, причем очень даже крутые ребята. Были как-то в уральском Париже представители одной московской выставочной компании. Они собирались устроить телемост “Париж-Москва-Париж”. Чтоб, значит, и те, и другие парижане под чутким наблюдением москвичей наконец увидели себя воочию. На праздник (а народ воспринял телемост как праздник) съехалось полрайона. Вышло, как и принято в России, наперекосяк: французы нагайбаков видели, а нагайбаки тех - нет. Тем не менее повеселились хорошо, да и выпито было немало. Ни Эйфелевой башни, ни инвестора, введшего сухой закон, еще не предвиделось (хотя идея витала в воздухе). Теперь жизнь вроде налаживается. А праздники - хотя бы и кособокие - не приходят. Что-то Париж перестал притягивать к себе авантюристов.
И все бы ничего, да москвичи и французы напрочь испортили парижан. С меня добрая хозяйка-нагайбачка содрала за житье 500 рублей (за ночь!). До Парижа больше двух сотен за ночевку я в деревнях не платил...
Вообще читать надписи: “ЖКХ Парижа”, “Парижское сельпо”, “Парижский сельсовет” - несколько странновато. Благо что совхоз не “Парижский”, а “Астафьевский” (по имени одного из соседних поселков), а то эти фантомы советского прошлого до конца придавили бы своей несуразностью. Тем не менее и в Париже действует 131-й закон, а потому “коммуналка” должна иметь место быть. Мне попал в руки один любопытный документ: список парижан, которые задолжали за коммунальные услуги по 15, 20, а то и 30 тысяч рублей. Мэрия собирается подавать на злостных парижан в суд. Вроде бы мелочи, но когда узнаешь о бюджете поселения, оказывается, что даже 10 тысяч для Парижа - значительная сумма.
Мэр не приукрашивает действительность, и жизнь Парижа рисует суровыми красками: “Прозябаем с разбитыми дорогами и слоняющимися алкашами...” Что делать, бездарные 90-е годы породили море проблем. Да и упущенные бездарно возможности 2000-х не привели к благоденствию. И, кстати, мэр - очень решительная женщина: она утверждает, что должников по квартплате выселит - и рука у нее не дрогнет! Ведь Париж задолжал поставщикам газа (на нем работает котельная) 754 тысячи рублей. У них тоже рука не дрогнет - оставят без газа и парижские школу и детский сад, (а это ни много ни мало - 352 юных парижанина). В том, что более твердая рука у газовиков, я даже не сомневаюсь. Ободрать крестьянина - главный наш “приоритетный нацпроект”.
Так вот я о тех четырех миллионах, которые сотовый оператор переплатил за Эйфелеву башню. Годовой бюджет Парижского поселения составляет 2 миллиона 904 тысячи рублей. Собственные доходы бюджета - 623 тысячи, 2.281 тысячи - дотация. На эти деньги сельсовет содержит интернат для престарелых, котельную и пожарную команду. А еще местное ЖКХ на парижской улице Комсомольской в этом году начал прокладывать водопровод. Ведь частный сектор Парижа водой обеспечен всего-то на 5%...
С природным газом в Париже беда. К котельной он подведен, а вот к частному сектору - нет. Нужен проект, но для одной десятой части Парижа этот проект стоит 219 тысяч. На починку дорог Марина Каюмовна выбивала у выше поставленных структур три миллиона. Выделили 300 тысяч. Но и этих крох перечислить пока забыли. А ведь по закону и за дороги, и за ЖКХ, и даже за пожарную охрану отвечает местная власть. Ну, куда развернешься с годовым доходом 623 тысячи?
...Народ у парижской водокачки ждет табун. Так здесь называется стадо. Спрашиваю о пожилого парижанина: “А сколько коров в табуне?” Тот задумчиво отвечает: “Три ста...” Ну, думаю, нагайбакский язык, видимо, таков что так они говорят, имея в виду три десятка. Частных стад больше пятидесяти голов я лет пятнадцать как не видал. И тут из-за бугра появляется - не побоюсь этого слова - армада! Коров даже больше трехсот! Позже узнаю: таких табунов в Париже еще три: у “малого моста”, у “полыни” и у “пятого отделения”. Общее частное дойное стадо Парижа - больше тысячи коров. Это же как в большом совхозе! Семьи имеют по три-четыре, а то и по шесть коров. Можно целый молокозавод в Париже открыть. Однако парижане молоко свое скармливают... поросятам. Все сельское хозяйство Парижа настроено на мясо.
В том же совхозе стадо элитных герифордов, закупленных олигархами из пышущего смогом Магнитогорска, достигает 3458 голов. Впрочем в коллективном хозяйстве сейчас работают не самые оборотистые. Да, олигархи заплатили совхозные долги по зарплате, три с половиной миллиона рублей. Но желают ли они Парижу процветания? Умные сомневаются... Руководитель хозяйства, коренной парижанин и нагайбак Федор Николаевич Маркин откровенно признается, что под инвестором работать трудно. В совхозе, мягко говоря, привыкли воровать. Ведь негласное правило было простым: совхоз закрывает глаза на воровство, а парижане тащат корма домой, кормить свой скотину - ведь живых денег все одно не дают. Теперь, когда в хозяйстве даже служба охраны появилась, далеко не все поняли, что халява кончилась, а наступил капитализм. Бороться с воровством при помощи увольнения бессмысленно, потому что за воротами очередь из жаждущих трудиться в совхозе не стоит. Да и в охрану идут зачастую те, кто обучен только воровать. Замкнутый круг...
Мясо (и частично - сметану) у парижан скупают спекулянты из города. Ясное дело, цену они устанавливают минимальную и явно неплохо наживаются на трудолюбивых парижанах. Однако недавно в Париже наметился любопытный процесс: те парижане, которые нашли себя и “раскрутились” в большом мире, стали возвращаться на Родину.
Пока прецедент один: Предприниматель Александр Тимеев, уроженец Парижа, проживающий в Челябинске, выкупил парижскую общественную баню и переоборудовал ее под цех, производящий пельмени. Это случилось всего-то три месяца назад, однако пельмени под маркой “Парижские” уже начинают завоевывать рынок - потому что народ в городах знает, что делаются они из настоящего мяса. Пока Тимеев дал Парижу 30 рабочих мест, и производство будет расширяться.
Прапрадед Александра, Семен Алексеевич Тимеев, был атаманом станицы Париж. После революции от гибели атамана спасло только то, что он встретил большевиков хлебом-солью. Красные атаманов расстреливали; если бы не хитрость атамана, Александра Тимеева на свете не было бы... Александр покинул Париж юношей. Выучился на инженера, а после перестройки смог создать частное автотранспортное предприятие. И недавно его потянуло в родные парижские пенаты.
Особой прибыли парижские пельмени Тимееву не приносят. Но в отличие от “Арианта”, у которого одних только виноградников в Краснодарском крае восемь тысяч гектар, предприятие Тимеева основано на миссии спасения. Родители Александра, хотя и пенсионеры, на своем парижском подворье держат трех коров, двадцать коз, телят, свиней... и так же помногу скотины держат их соседи, да и все почти парижане (из тех кто не спился). Тимеев скупает у населения мясо, по выгодной цене. Свои не будут обманывать, да и Александр для парижан - свой. Экономика, основанная на совести, способна даже на экономическое чудо! Тем более что нагайбаки - народ трудолюбивый и порядочный.
...На деньги, которые угрохали на Эйфелеву башню, можно было бы отремонтировать парижские дороги, построить водопровод и газифицировать все село. Однако ни от одного из парижан я не услышал ни одного слова упрека по поводу целесообразности проекта. Люди гордятся башней, гордятся своим селом. И вполне благосклонно относятся к тому, что Париж уральский откровенно используют как объект для насмешек, как бы противопоставляя “столицу мировой моды” и зачуханное село, затерянное в зауральских степях. Отсюда мораль: нет на Земле плохих мест, есть люди, которые любят родной край или наоборот. Давайте учиться у парижан Любви!









 СЕРДЦЕ КАЗАЧЬЕГО ДОНА

Когда-то здесь, в низовьях Батюшки-Дона, стоял Кагальницкий городок, логовище атамана-бунтаря Степана Тимофеевича Разина. Казаки выбрали себе это место, будто чуя: здесь оно, сердце вольного Дона! Но недолгой была вольница. Как и во все времена, казаков снова пришпорили…
После казни Степана Разина пощадив до времени его брата Фрола, царь Алексей Михайлович снарядил на поиски казачьих кладов экспедицию. Искали и на острове Лучка, в Кагальнике, и в станице Ведерниковской, и в Бабской, в других местах рыскали… но ничего не нашли. Тогда казнили Фрола, а Кагальницкий городок сравняли с землёй…
Клады Стеньки Разина ищут и сейчас. На предполагаемом месте Кагальницкого городка, на безлюдном донском острове, - будто перепахано. Современные “черные следопыты”, используя современнейшую технику, творят планомерные раскопки. Проблема в том, что никто не знает точного расположения Стенькиного “гнезда”. За три столетия Дон несколько раз менял русло, и все перепутано донельзя.
Взять некогда знаменитый “Красный камень”, на котором по преданию любил сиживать и раздумывать Разин. Он лежал на высоком утесе, по-над Доном. Его еще помнят представители среднего поколения хутора Ведерникова (так случилось что станицу Ведерниковскую разжаловали в хутор). В том числе играл в детстве возле камня краевед из Ведерников Василий Крюков. Но берег в середине прошлого века осыпался, и камень повалился вниз. Теперь он покоится на дне Дона.
Недавно казаки поставили на месте “Красного камня” православный крест. Он как бы напоминает о былой славе донского казачества, о вехах великой истории. С утеса открывается вид на бескрайние задонские дали, на острова, на реку… Ветер из Ногайских степей вместе с запахом полыни доносит аромат тысячелетий, и кажется, время остановилось и ты в “машине времени” сам летишь через века!..
Происхождение названия станицы Бабской связано с забавной легендой. Как-то казаки станицы отправились в далекий поход. Ногайцы, прознав, что в поселении остались бабы, старики да дети, задумали совершить на станицу злодейский набег (как она называлась до того, истории неизвестно). И женщины смогли дать басурманам достойный отпор, отстояли станицу! Казаки, вернувшиеся из похода, по достоинству оценили подвиг жен, матерей и дочерей, дав станице “женское” имя.
Первое письменное упоминание о Бабском городке относится к 1593 году. В русской “Росписи от Воронежа Доном-рекою до Азова, до Черного моря сколько верст и казачьих городков и сколько на Дону всех казаков, кои живут в городках” приводятся сведения о казачьих городках “Бабей” и “Верхние Раздоры”. Именно в Бабском городке в 1696 году, после неудачного Азовского похода царь Петр Алексеевич приказал построить на Дону церкви, и все обряды крещения а так же венчания совершать в них. Раньше на Дону был такой обычай: казак с женщиной, которую хотел назвать своей женой, выходил на середину казачьего круга и говорил: “Ты, Матрена, будь мне жена”. Она отвечала: “А ты, Иван, будь мне муж…” Так же просто совершался развод. Муж выводил жену в круг и говорил: “Вот, честная станица, она мне не жена, а я ей не муж”. Женщину тут же мог взять в жены другой казак. Он должен был прикрыть её полой своего зипуна и назвать перед кругом своей женой. Теперь, согласно царскому указу, казак и казачка становились супругами только после венчания в церкви.
С Бабским городком связано много легенд, и вот одна из них. Городок изначально находился на острове Лучка. Талые воды в марте не причиняли особого вреда, и только когда в апреле “подпирали” северные притоки Дона, река выходила из берегов, поступая к казачьим куреням. И тогда единственным местом для спасения оставалась неширокая прибрежная полоса на высоком правом берегу. Скот туда перегоняли по воде гоном, на лодках переправлялись с пожитками старики, а молодежь пускалась вплавь. У противоположного берега была глубокая яма, которая, как бы вбирая в себя воду, образовывала коловерть. При сильном течении этого места невозможно было преодолеть даже на веслах, не то, что вплавь. Но зато вплавь покоряли Дон молодые казаки и казачки, желая показать свою удаль и силу.
Молодая казачка, красавица Поля, плыла легко и живо, чуть приподнимая плечи над водой, высоко вскидывая сильные руки. В эту яму-коловерть и занесло красавицу Полю, закрутило… Не выбралась казачка, утонула. Казаки и прозвали это место “Полинкиной коловертью”. Много воды в Дону утекло с той поры, но Полинкина коловерть существует поныне; здесь излюбленное место для рыбалки, где до сих пор водятся внушительных размеров сазаны.
В XVIII веке Бабский городок стал называться станицей Бабской, и поселение с затапливаемого острова Лучка переместилось на правобережье Дона. Две станицы “тянули на себя” право именоваться казачьей столицей: Бабская и Раздорская. Победила последняя: именно здесь в 1570 году на казачьем кругу была зачитана грамота Ивана Грозного о службе донцов российскому государству. Впрочем, станицы совсем рядом, а потому “сердцем вольного Дона” можно считать Бабскую и Раздорскую вровень.
В “сердце Дона” есть удивительное место, которое местные называют “Островом любви”. Этот остров, очертанием напоминающий с высоты птичьего полета сердце, омывают сразу три реки - с севера Северский Донец, с юга - Сал, с востока - Старый Дон. На карте он значится как Поречный. Виды острова запечатлены и в картинах Василия Сурикова. В 1893 году наброски к своей картине “Покорение Сибири Ермаком” гений русской исторической живописи делал именно на Поречном. Между прочим, на Острове Любви есть Ермакова роща. История не сохранила, откуда родом казак Ермак Тимофеевич; может, топонимика здешних мест сможет раскрыть тайну происхождения покорителя Сибири? Самое таинственное место на острове - Матюхин бугор. В 1994 году ростовский археолог Александр Смоляк обнаружил здесь уникальное захоронение: древнего болгарина, жившего в первом тысячелетии до нашей эры. Находка уникальна тем, что погребальный набор воина оказался цел: металлический панцирь, лук с костяной обкладкой, украшенной узором, двуручный меч, колчан со стрелами. Рукоятка меча инкрустирована драгоценными камнями. Позже ученые пришли к выводу, что этот двухметровый герой был главным военачальником хана Аспаруха. На Матюхином бугре археологи обнаружили также несколько парных захоронений мужчин и женщин. Неужели “любовное” название острова появилось в незапамятные времена?
Казачьи городки были объединены в единое Войско Донское только к середине XVIII века. В начале XIX века территория Войска Донского была поделена на семь округов. Центром Первого Донского округа была определена станица Ведерниковская. В 1835 году станицу Ведерниковскую объединили со станицей Бабской под общим названием “Константиновская”. Казачье начальство решило схитрить: станицу именовали в честь великого князя Константина Николаевича (младшего сына Николая I) в надежде на преференции. Великий князь тогда был в силе: он управлял бюджетом империи. Не потрафило… Константин Николаевич был занят другими делами, и казачьей “любезности” не заметил. Анекдот истории состоит вот, в чем: Константин Николаевич не оставил заметного следа в истории (если не учитывать тот факт, что именно он продал Америке Аляску), а увековечен он был только названии станицы, ставшей впоследствии городом…
С первой казачьей столицей Дона Раздорской связаны славные боевые дела знаменитых: донских атаманов - Ермака Тимофеевича, Михаила Черкашенина, Смаги Чершенского, Епифана Радилова, Ивана Каторжного… Зато уроженец станицы Бабской – человек, установивший демократию в… Североамериканских Соединенных Штатах. В Америке его звали Джон Турчин. Настоящее его имя: Иван Васильевич Турчанинов.
Способный офицер, участник Крымской войны был взят на службу в Генеральный штаб. Перед Турчаниновым открывались блестящие перспективы, но он не захотел служить в царской армии из-за несогласия с позорным миром и ходом военной реформы. Взяв в 1856 году длительный отпуск под предлогом болезни, он выехал за границу и после нескольких месяцев в Германии и Франции отправился с женой Надеждой в Америку.
Спустя три года он писал своему другу Герцену из Америки: “Разочарование мое полное; я не вижу действительной свободы здесь ни на волос... Эта республика - рай для богатых; они здесь истинно независимы; самые страшные преступления и самые черные происки окупаются деньгами... Что касается до меня лично, то я за одно благодарю Америку: она помогла мне убить наповал барские предрассудки и низвела меня на степень обыкновенного смертного; ...никакой труд для меня не страшен”. Ему пришлось работать фермером и простым рабочим, чертежником и рисовальщиком; Турчанинов приобрел профессию инженера-строителя, стал работать на железной дороге.
Когда началась война между Севером и Югом, Турчанинов (теперь он звался на американский манер Джон Бэзил Турчин) вступил в ряды добровольцев-северян и вскоре стал командиром 19-го полка иллинойских добровольцев, быстро превратив полк в боеспособную часть. К концу 1861 году Турчин уже командир бригады; он блестяще проводит операцию по овладению городами Хантсвилл и Афины в штате Алабама, его имя становится известно всей Америке.
В начале мая южане внезапным нападением вновь заняли Афины и устроили в городе зверскую расправу над пленными солдатами. Узнав о происшедшем, Турчанинов ведет свою бригаду на помощь и помогает овладеть городом. Ворвавшиеся в Афины первыми огайцы столь же жестоко отомстили противнику за смерть своих товарищей. Этот инцидент послужил поводом для привлечения Турчанинова к военно-полевому суду. Ему вменялось в вину не только насилие над южанами, но и то, что во время сражений его сопровождала жена. Однажды, когда ее муж был болен, Надежда сама повела полк в бой. Специальная комиссия, расследовавшая дело до суда, не нашла никаких фактов, порочащих полковника. Он также отверг на суде все обвинения, за исключением одного - пребывания жены в действующей армии. Но суд признал его виновным и уволил из армии.
 В Чикаго полковника Турчина встретили как героя. Его жена Надежда обратилась к президенту Линкольну; с просьбами пересмотреть дело призывали и солдаты бригады. Президент не только аннулировал приговор, но и присвоил Турчанинову звание бригадного генерала. В последующих сражениях Гражданской войны Турчанинов с успехом командовал 3-й пехотной бригадой, одержав ряд важных побед, но в октябре 1864 года был вынужден оставить службу по состоянию здоровья.
Американского гражданства Турчанинов не имел, и даже не сделал попытки его получить, а посему не имел права служить на государственной службе Соединенных Штатов, не мог претендовать на пенсию или пособие; он мог только работать по найму или заводить собственное дело. Посланный им запрос в российское консульство о возможности возвращения на Родину вернулся с категорическим отказом. За превышение срока непрерывного пребывания за границей, за нарушение воинской присяги, выразившееся во вступлении в иностранную военную службу без разрешения, гвардии полковник Иван Васильевич Турчанинов “указом Правительствующего Сената исторгнут из звания и прав подданного империи Российской и впредь не имеет дозволения в Отечество возвращаться”.
В последние годы жизни Иван Васильевич зарабатывал на жизнь игрой на скрипке. Он скончался 19 июня 1901 года в приюте, забытый всеми, и был похоронен за казенный счет в городке Анна, штат Иллинойс. И лишь одна газета, “Чикаго Геральд Трибюн” в коротенькой заметке написала: “Он был борцом за человеческую свободу и принцип справедливости…”
 В истории Дона есть один темный момент, который стараются сокрыть нынешние официальные историки. Станица Константиновская была ставкой последнего “белого” атамана Всевеликого войска Донского Петра Краснова. Поскольку Краснов стал сотрудничать с фашистами, его имя теперь предано остракизму. Мне думается, поделом, даже фантом “вольного Дона” – не оправдание сотрудничеству с дьяволом. Хотя славу Константиновска как “гнезда контрреволюции” уже ничем не умалишь…
Константиновск ныне беден. В городе даже гостиница закрыта. Жить мне довелось в поселке Усть-Донецкий, аккурат посередине между бывшими конкурентами – Бабской и Раздорской. Удобный, благоустроенный поселок, построенный всего-то полстолетия назад на месте хутора Кресты вместе с большим грузовым портом. Все здесь радовало глаз, но… на третий день со стороны порта подул ветер, у меня заслезились глаза и стало прогоркло во рту. До того я любовался красивыми желтыми горами в порту, которые пересыпали в баржи. Оказалось, что горы эти представляют собой обыкновенную серу, которую наши “олигархи” продают за кордон. Да, благодаря сере в Усть-Донецке есть рабочие места, и поселок благополучен.
В Константиновске работы нет, но там имеется аромат истории, дух вольного Дона, откуда в старину “выдачи не было”. Раздорская и Константиновск – красивые селения, сохранившие облик старых казачьих станиц. Можно сказать, этот “облик” – единственное их достояние.  Но разве ж из духа кашу сваришь?
Зато и серой в станицах не разит!


СТАНИЧНИКИ
 
Кабинет атамана станицы Букановской Михаила Петровича Вихлянцева есть прямое отражение нашей жизни. Само станичное “Казачье общество” - сарай, когда-то бывший магазином. Внутри, на стене, рядышком мирно уживаются знамя Всевеликого войска Донского и красный советский флаг. Там же красуются портреты казачьего генерала, Ленина и Сталина. Как объяснил атаман, казаки делят помещение с ячейкой коммунистов. Конечно после такой картины серьезно о казачестве думать не хочется. Однако выводы делать не стоит торопиться, потому что “казачья правда” о той эпохе, которая описана в “Тихом Доне” несколько разнится с официальной киношной версией.
Вихлянцев, пожив много где, вернулся в родную станицу, где на сходе его избрали атаманом. Уже десять лет он при нагайке, но за эти годы станица жила все хуже и хуже. Старая казачья власть (до революции) была для станицы всем: командиром, судьей, отцом. А сейчас это ничто. Казаки даже в сельсовет никак не могут на выборах пройти. Народ не за них. И молодежь в казачество неохотно идет. Нечем здесь заняться...
 Напротив станичного атамана живет пожилая казачка Полина Васильевна Ухватова. Дом крепкий, построенный еще ее дедом Василием Ухватовым, выбившимся из простых казаков в купцы. Копошится бабушка у родного куреня, плетень поправляет, и, обративши взор на меня, вдруг спрашивает: “А ты кто: мужик, али хохол?” И своим вопросом загоняет в угол видных теоретиков, пытающихся определить казачество. Донской казак не считал себя ни подданным Москвы, ни крестьянином, ни холопом. Он был сам по себе, и в управлении казачьей вольницей главенствовала демократия.
 
 
У деда Полины Ухватовой забрали коров, лошадей, отобрали пастбища, лавку. Но жизни не лишили: отец Полины Васильевны, Василий Васильевич, вместе со своими четырьмя сыновьями (братьями Полины Васильевны) пошел воевать фашиста. Вопреки мнению, что казачество “расказачили”, воевали именно в казачьем конном полку. Из сыновей живым вернулся только один. А отца мать с Полиной отыскали в госпитале, уже почерневшим, и выходили. Несколько лет он еще прожил. Именно тогда, после войны, уже знаменитый Михаил Шолохов хотел купить землю в Букановской, построить на ней свой курень и жить. Но не дозволили - сказали: “Своим негде строиться...” А теперь вот локти грызут и ставят памятник на месте храма, в котором Шолохов венчался со Марией Громославской, дочерью букановского атамана.
Ведь я не случайно захотел побывать в Букановской. Эта станица могла бы стать такой же знаменитой как Вешенская. Но судьба распорядилась иначе: Шолохов после того как ему в Букановской дали “от ворот поворот”, прославил в конце концов Вешенскую. А Букановская...
Здесь много печального. Храм здешний, да и все храмы в округе разрушили еще до того как это кощунство начали творить по всему СССР. И стали устанавливать колхозный строй, тоже стараясь опередить всю страну. Большевики хотели победить главного врага - вольный дух Дона. И, кажется, у них это получилось... Зато и возрождение казачества началось именно отсюда. В полутора десятках верст от Букановской, на высоком утесе над Хопром в начале 90-х годов прошлого века поставили памятник казаку. Он и поныне остается единственным на Хопре. В последующие годы народные деньги стали тратиться на иные, мягко говоря, проекты.
Реальная власть в станице, как и положено, у главы администрации. Главу поселения Александра Ивановича Елфимова я нашел на кладбище: аккурат перед Пасхой там проводился субботник и глава орудовал граблями наравне со всеми. К слову сказать, атамана там не было; работали сотрудники сельсовета и работники природного парка Нижнехоперский. Последнее учреждение - единственное достижение последних лет. Власть наконец решила сохранить уникальный уголок России и учредила целый природный парк, занимающий земли трех районов Волгоградской области. И не случайно управление Парка расположилось в Букановской: здесь сосредоточие всего.
 Елфимов не стал нелестно отзываться о казаках, рассказал, что один человек из реестровых казаков (а всего в “казачестве” сейчас числится 54 человека) даже работает дружинником. И получает за это деньги. Но взаимодействия казаков с администрацией что-то не получается. Ну, разве только на платной основе. Но ведь за деньги нанять что-то выкопать или погрузить можно и простых бомжей.

 
 
В станице проживает около 900 человек; вместе с хуторами - 1400. Здешний колхоз в лучшие свои годы носил гордое “казачье” имя: “Знамя коммунизма”. Потом, когда начались в стране петрушка, переименовали колхоз в СПК “Дон”. Теперь имя уже новое - ООО “Время” - но счастья что-то перемена имен не приносит. Мягко говоря, колхоз загибается. Есть в станице еще несколько фермерских хозяйств, отделение непонятного сельхозпредприятия “Юг Руси”, семь магазинов, лесничество и правление природного парка. Из социалки имеется клуб, детский сад (в нем 13 детишек), школа, в которой обучается 180 учеников, и участковая больница. Рабочие места вроде бы есть, однако молодому человеку пристроиться в станице не так-то и просто.
Главная проблема станицы - газ. Его здесь нет. Газопровод надо вести от станицы Слащевской, а это 21 километр. Вроде бы Газпром обещает провести нитку газопровода к Букановской, однако дальнейший проект газификации администрация должна делать за свои деньги. Которых нет. Да и каждой семье подключение к вожделенной трубе должно обойтись до 100 тысяч. Вообще, по мнению главы, жить в станице все тяжелее и тяжелее: “Далеки мы от Москвы и от их проблем...” Люди сейчас разрознены и объединяет их только беда. Именно поэтому сейчас народ вроде бы стал теснее общаться. Люди поняли уже, что так жить больше нельзя. Но неясно пока, как можно...
Самое авторитетное в станице лицо по казачеству - Алексей Лагутин. Он совсем молодой человек, однако многого достиг. Сидит Алексей сейчас на двух “стульях”: он одновременно директор Дома культуры и сотрудник Природного парка. В первой должности в его ведении станичный музей. Во второй - ведение экскурсионной работы. К тому же Алексей преподает краеведение в школе. Там же учительствует и его супруга Елена.
Супруги Лагутины местные, коренные. Судьба предков Алексея  - прямая иллюстрация трагической истории казачьего Дона. Один его прадед, Емельян Морсков, был расстрелян красным комиссаром Малкиным за то, что “носил эполеты”. Емельян и в Красной армии воевал, и участвовал на стороне казаков в Верхнедонском восстании. Другой прадед, Иван Лагутин, был в красном революционном правительстве Дона народным комиссаром почт и телеграфа. Он был расстрелян в 19-м, в станице Усть-Хоперской, есаулом Спиридоновым.
 Дон был расколот. И восстание казаков было попыткой самозащититься от всяческих политиков да идеологов. Цель и задачи были поставлены простые: “За советскую власть без жидов и коммунистов”. Советы понимались казаками как старинный казачий круг, то есть, подлинная демократия, без “вертикали власти”. Ленина Казаки уважали, а к белым генералам относились с недовериям. На папахах же носили две ленточки: белую и красную.

 
 
Алексей долго изучал этот период и понял главное: казачество в ту эпоху прежде всего уничтожало самое себя. И это подстроено было весьма хитро. Именно для того, чтобы вникнуть в суть, он однажды, уже взрослым вернулся в родную станицу из города (его увезли в 7- летнем возрасте). Работал вначале учителем начальных классов, потом директором ДК. Тяжелое это для ДК время, ибо его здание не отапливается уже 10 лет. Впрочем легкого никто не обещал. В семье Лагутиных подрастают двое сыновей: Дмитрий и Сергей. Будут ли они казаками? Во всяком случае, Алексей очень этого хочет. Путь не по должности казаками, но - по духу... Как минимум, в станице появился свой казачий праздник. Будем считать, это доброе начало.
В станичном музее собрано много материалов о пребывании здесь Шолохова. Юный Миша Шолохов впервые появился в Букановской как “продразвертсщик”. Он отнимал у казаков хлеб. Воспоминания об этом времени смутные (есть сведения, что зверствовали красные безбожно), зато сведения о “втором пришествии” Шолохова более обширные. В 1922 году он был поставлен в Букановскую налоговым инспектором. Поселился он у старого казака Михея Павлова, а отставной станичный атаман Петр Громославский (он был очень хитрый человек и умел пристраиваться при любой власти) частенько насмехался при встрече с Михеем: “Что у тебя за хилый паренек живет?” - “ Не смейся. Это будущий великий писатель...” - “Ха-ха-ха! Справки писать будет...” Не знал хитрован, что скоро, очень скоро этот “паренек” возьмет в жены его любимую дочь Марью, самую завидную невесту станицы - красавицу с гимназическим образованием. Марья Петровна станет спутницей и музой писателя на всю жизнь.
Шолохов однажды в Букановской “прокололся” и чуть не попал под расстрел. Он, видя бедственное положение казаков, начал занижать в документах посевные площади. Но только для бедных семей, “голытьбы”. И один негодяй написал донос. Как ни странно, это был зажиточный казак Дугин, у которого с Шолоховым вышел прямой конфликт: тот замахнулся на Михаила железной “запорой”, щуплый паренек увернулся и кулаком вдарил по лицу - да так удачно, что сломал Дугину челюсть. Получалось, что Шолохов, занижая налоги, устраивал контрреволюционный саботаж, а за это полагалась смертная казнь. Комиссаром в станице тогда был Михей Павлов, и он, дабы оградить Мишу от беды, дал ему в конвоиры карлика, Валентина Ходунова по прозвищу Валентинка. Идти до Вешек 40 километров, и через пару верст Валентинка не мог уже нести винтовку, которая была выше его в полтора раза. На то был и расчет Павлова: убежит “будущий великий писатель” - и спасется. А Михаил взял винтовку в одну руку, Валентинку - в другую, и потащил свою ношу до Вешек. И там Шолохова посадили в камеру смертников. Спасло будущую знаменитость то, что приехал в Вешки бывший политкаторжанин, старый казак Георгий Журавлев, который знал мать Михаила. Суд учел мнение авторитета, а так же юный возраст Шолохова, и в итоге присудил год тюрьмы, да и то условно…
 



СТАНИЦА И СТОЛИЦА
 
Казалось бы, мир донских казаков, “донцов”, однороден. Ну, а как же иначе: Всевеликое войско Донское, единое управление, вековые традиции, и все такое… Однако всякий раз, окунаясь в мир казачьих селений, я ощущал, что попал в совершенно иной мир, живущий по самостоятельным законам.
И жители соседних станиц недолюбливают друг друга, и даже конкурируют за право считаться “коренной казачьей территорией”. Какая-то чепуха творится с казачеством. Если на волне возрождения, в начале 90-х годов прошлого века, наблюдались положительные явления (например, восстановление старых казачьих традиций в культуре), ныне наметился упадок. Многие порядочные люди, которых выбрали атаманами, или которые просто записывались в “реестровые казаки”, плюнули на это дело и занялись более плодотворной деятельностью.
Все познается в сравнении. Достаточно побывать в одной отдаленной станице, и переехать из нее в “столицу казачества”. И сразу становится ясно, что же происходит с “вольных духом Дона”.
Жители станицы Нижнекундрюченской искренне гордятся тем, что у них второй по величине храм на всем Дону. Он освящен во имя Рождества Христова, и действительно поражает своим величием. Во всех окрестных станицах и хуторах, стоящих на берегах исконной казачьей реки Кундрючьей, советские власти церкви порушили, а нижнекундрюченский храм не тронули. Говорят, боялись народного восстания…
В Нижней Кундрючке почти все жители – коренные казаки, помнящие предков в шестом-восьмом поколениях. Но есть исключения, которые, как это не странно, несут положительный оттенок. Не местный, к примеру, глава местного поселения Александр Брызгалин. Дело вот, в чем. Несколько лет назад в результате административной реформы станицу Нижнекундрюченскую объединили со станицей Усть-Быстрянской. Как уже говорилось выше, обитатели соседних станиц относятся друг к другу, мягко говоря, с пренебрежением, так что пришлось искать компромиссную фигуру. Брызгалин до того возглавлял жилищно-коммунальное хозяйство в районном центре. Здесь, на новой должности, он тоже стал поднимать ЖКХ. К примеру, смог восстановить стадион, парк, асфальтировать центральную площадь, несколько улиц.
В станице есть атаман. Зовут его Иван Пятницков, и он – работник лесхоза. Если сказать откровенно, атаман – “накакой”. Человек он без сомнения скромный и порядочный, но, как говорилось в одном старом фильме, “ не орел”… В реестровом (официально зафиксированном в документах) казачестве станицы наблюдается падение численности. За последние годы, по выражению атамана, “еще тех кровей казаки” умерли. Осталась 40-летняя “молодежь”, которая не слишком-то истово участвует в казачьих делах. Надо работать, семьи кормить. Не до игр...
С экономикой в станице положение сложное. Был здесь сильный колхоз “Имени Дзержинского”, но он сейчас в сильном запустении. В том, что колхоз носил имя одного из ярых врагов казачества, сокрыта горькая ирония. Но разве мало в нашей жизни таких вот парадоксов? В конце концов, много воды с той поры утекло в реке Кундрючьей… Еще в станице имеются лесхоз и охотхозяйство. И воду минеральную добывают из артезианской скважины, да в бутылки разливают. В общем, рабочие места есть, молодежи есть, куда пристроиться. Но все равно – что-то не то творится на Нижнекундрюченской земле. Непонятный душок нестабильности “гуляет” по окрестным степям и перелескам. Народ в Нижней Кундрючке держит много скотины; частное стадо в станице – больше 1400 голов. Наладил один предприниматель сбор у населения молока и упаковку его в пакеты, на которых запросто написано: “Казачье молоко”. Населению радость – еще больше скотины развели. Да что-то не заладилось у бизнесмена, и он это дело бросил… Молоко населению некуда стало сдавать. Вот она – нестабильность-то.
Особая гордость Нижней Кундрючки – школа. Недавно она получила статус “казачьей”. Получен соответствующий сертификат, в котором указано, что дети в Нижнекундрюченской школе теперь воспитываются в казачьих традициях. Во многом этот статус был достигнут благодаря деятельности директора школы Елены Филиной.
Судьба семьи Елены Ивановны много объясняет в истории казачьего Дона. Ее деда Федора Алексеевича Попова в 1937 году расстреляли. Он был коновалом, скотину лечил. Как-то в колхозе после неудачно сделанной прививки полегло несколько животных. Это было оценено “особой тройкой” как диверсия, и нескольких человек в Нижнекундрюченской приговорили к смерти. Семью выгнали из крепкого казачьего куреня, и они вынуждены были ютиться в халупе на окраине станицы. Не так давно Елена Ивановна родовой курень выкупила. В нем когда-то жила мама Елены Ивановны; она утверждала, что жить и умереть в отчем доме - величайшее счастье…
Пострадали в годы репрессий многие казаки. Можно сказать, уничтожены были лучшие. Но был ли поврежден “казачий” генофонд? Елена Ивановна убеждена, что пока еще - нет. Хотя нынешнее движение – особенно в “верхушке” казачьих управленческих кадров – ведет окончательному разрушению древней культуры. Дело в том, что “верхушка” приспосабливается, научается правильно устраиваться поближе к еще большему начальству. А казакам когда-то это было негоже… Казак, если говорить о нем как о “рыцаре степей”, независим, самостоятелен; для него воля – это воздух. И надо сказать, такие люди среди казачества есть.
Взять жизнь Елены Ивановны. Так получилось, что хотя она и была “внучкой врага народа”, в 25-летнем возрасте стала председателем Нижнекундрюченского сельсовета. Но долго там не проработала, ибо характер “трудный”: всегда и при всех обстоятельствах Филина говорила начальству правду. Народ бы и еще раз выбрал Елену Ивановну, но к тому времени она была беременна третьим ребенком (всего у нее три сына: Сергей, Андрей и Владимир), а куда уж в таком положении за правду бороться? С тремя детьми она закончила Физмат и пошла работать в школу. И вот уже 20 лет Елена Филина – директор.
В школе есть великолепный музей. Там не только о казачестве рассказывается, но и о современной жизни станицы, и о войне. С войны, кстати, музей и начинался. Точнее с попытки Елены Ивановны понять: почему при освобождении Нижней Кундрючки погибли так много советских солдат? Она разгадала эту загадку, найдя ветеранов, участников освобождения станицы. Оказалось, начальники доложили командованию, что Нижнекундрюченская взята. Но “нашей” станица была только на бумаге, ее еще занимал противник. И, чтобы избежать наказания за вранье, комиссары в атаку бросили несколько тысяч бойцов. В поле, которое называется в народе Полупанкой, полегло полтысячи солдат. На колокольне храма сидел немецкий пулеметчик, а пространство вокруг было очень хорошо пристреляно…
Через патриотизм, восстановление памяти, - вышли и на возрождение казачьих традиций. Здесь помог школьный учитель физкультуры Павел Андрианов. Вместе с детьми он совершил 83 экспедиции по Нижнекундрченскому юрту: собирали россыпи казачьих традиций. Много было собрано материалов по истории. А вот что касается нынешнего состояния казачества… Павел Владимирович на заре возрождения казачества побывал в должности нижнекундрюченского атамана. Но бросил это дело, потому что понял: все сейчас построено на деньгах.
У Елены Ивановны о современном казачестве особое мнение. Поскольку в атаманах побывал и ее муж Сергей Владимирович (он, как это не смешно, тоже оставил этот пост, когда понял, какие нездоровые процессы творятся в казачьем движении), она имеет на это мнение право, ибо постигла многое изнутри:
- У нас есть так называемая “муниципальная казачья дружина”. Это служба, за которую платят. Народные дружинники, как мне помнится, бесплатно охраняли порядок. И в “казаки” сейчас могут кого угодно записать. Так же можно и в “японцы” вступить… Казачество – прежде всего традиционная форма жития и четко прописанные в рамках традиции заповеди. Если говорить о нынешней системе управления среди казаков, то это совсем не то, что было когда-то. Какой-то анекдот получается, фарс: реально жизнью и финансами управляет глава поселения, получается, что “атаман” именно он! Если про корни, историю рассказать…. Все начинается с семьи, с традиций, которые с колыбели прививаются. Ну, не придешь же в семью, чтобы объяснять, что такое казачьи традиции! То же самое ведь и с верой, церковью… богобоязненность тоже родители должны воспитывать в ребенке! Проблема очень глубока. Казак сражался за веру, Дон и Отечество. С верой, вроде, у нас налаживается: в храме службы идут. Только мало туда народу-то ходит… “За Дон” – это имеется в виду вольный Дон, независимый. Волю у казачества отняли уже давненько. Остается у нас только Отечество. А этого у нас не отнимешь! Когда я поехала сына навестить в Рязанское воздушно-десантное училище, знаете, какая гордость меня охватила, едва я увидела его во главе колонны! Это ж моя кровинушка – и в первых рядах защитников! А теперь, когда два моих сына награждены медалями “За воинскую доблесть”, я с гордостью могу сказать: свой долг перед Отечеством выполнила и я!
Когда Елена Ивановна только пришла работать в школу, в ней было 256 учеников. Сейчас их число составляет 261. Станица живет, развивается, плодится. Молодежь уезжала, когда работали шахты, заводы. Теперь многие вернулись и обратились к нормальному крестьянскому труду. Как, собственно, крестьянским трудом занимались и те, старые казаки, которых уважительно называли “рыцарями степей”. История продолжается…
В Новочеркасске первый по величине донской храм. К тому же Войсковой Вознесенский собор – третий во всей России. Да и вообще весь Новочеркасск – живой памятник славы донского казачества. Правда некоторые непонятности есть. На проспекте имени атамана Платова есть здание, на котором красуется вывеска: “Союз казаков России”. Здание пустует. Мне позже сказали, что все большое казачье начальство, включая атамана Всевеликого войска Донского, пребывает в Москве. Ведь, как известно, вопросы финансирования решаются только там… Офис городского атамана – несколько кабинетов в мэрии, в которых сидят прилично одетые чиновники. Бюрократия в самом чистом виде!
Захотел я посетить возрожденный Казачий кадетский корпус “имени императора Александра III”, надеясь, что там-то уж наверняка увижу подлинное казачество. Вначале директор корпуса по фамилии Филин принял благосклонно. Хотя сказал, что у него нет ни минуты времени, чтобы уделить его мне. Договорились, что я подойду следующим утром. Что произошло следующим утром, подробно описывать не буду. Передам суть. Я прождал директора некоторое время, а, когда наконец он изволил прибыть, почему-то набросился на меня со множеством оскорблений, суть которых состояла в том, что “нам такие корреспонденты не нужны”. Незадолго до этого г-н Филин за что-то отругал своих подчиненных, и напрашивался вывод: начальство сегодня встало не с той ноги. Такое в России бывает… Со стороны это все смотрелось омерзительно, ведь я ж ему не подчиненный… Знаете, с профессиональной точки зрения журналист не должен обижаться. Но в Новочеркасске я часто вспоминал станицу Нижнекундрюченскую, с ее благородными обитателями, которых не съела гордыня. В общем, в казачьей столице мне просто стало стыдно за то, какое в России казачество.
“Большой начальник” Филин не родственник директору Нижнекундрюченской школы Елене Ивановне Филиной, просто однофамилец. И как ведь получается: “два Филиных – две системы”. Взять Филина-новочеркасского: сей господин, привыкший хамить и держимордоствовать, и видимо выместил на мне какую-то обиду, которую сам понес от того, кто выше него. Елена Филина говорит то, что она думает, не боясь возможных последствий. Именно потому Елену Ивановну я называю истинной казачкой, ведь в ней не умер дух Вольного Дона.
После кадетского корпуса я посетил Новочеркасский музей истории казачества. Тамошние сотрудники – очень любезные люди. Они с видимым удовольствием показали награды и регалии, которые донские казаки получали в свое время за военные подвиги. И про историю донского казачества рассказали много интересного. Но про современных казаков они отказались рассказывать напрочь. Сказали: “Мы скажем – а завтра эти придут – и погром у нас учинят…” Представляете: музейные работники истории казачества боятся…  казаков! Как заключенные на зоне остерегаются охранников-вертухаев… Одно неосторожное слово – и тебя, получается, изотрут в порошок?
Не люблю “америкосский” язык, но хочется воскликнуть: “Вау-у-у-у!” К казакам в казачьем логове относятся, как к закоренелым бандитам! Конечно, все возвращается на круги своя. Казачество в свое время и зачиналось как разбойничье отродье. Потом вольных сынов Дона стали брать в наем для успешного ведения боевых действий московские государи. Одному из царей (Петру Первому) такие отношения не понравились, и он казаков покорил. Но куда деть генофонд, в котором записано: “мы, белые рыцари, волки степей, волю, волю давай!”
Вспоминается сказка Пушкина “О рыбаке и рыбке”. Старухе дали властишку. Она стала сначала ма-а-а-аленькой, но дворянкой. Потом – царицей, ну, а после уже захотела сталь “владычицей морскою”, чтоб, значит “свою” золотую рыбку прихватизировать. Пример конкретный. Недавно вышла книга: “Столица мирового казачества”. Уж какое там донское, российское казачество… Новочеркасску мировое “казачье владычество” подавай!
На старинном гербе Донского казачества изображен пузатый казак, сидящий на винной бочке. Это соответствует нынешнему образу казака! Как минимум, директор казачьего корпуса по фамилии Филин имеет весьма увесистый “пивной” живот… Хочется привести старинную казачью поговорку: “Какой ты к чорту лыцарь, ежели голой сракою ежа не убьешь!”
И снова по больному. Мы в нашей стране утопаем в комплексах, считая, что наши русские города хоть и прекрасны, но… Париж, Лондон, Нью-Йорк все же как-то интереснее. Взять Москву: она хоть и “Рим”, но всего лишь – “третий”… Однако нашелся и в нашем царстве-государстве город, жители которого, наплевав на условности, прозвали свое селение “мировой столицей”!
С одним из авторов “всемирного” движения мне посчастливилось познакомиться. Это историк-краевед и почетный гражданин города Новочеркасска Евгений Иванович Кирсанов. Он автор вышеупомянутой книги “Новочеркасск – столица мирового казачества”. В этом довольно внушительном, богато оформленном фолианте, изданном в Москве, по полочкам разложено мировое значение Новочеркасска. Амбиций на Дону не скрывают, а на журналистов смотрят, как раньше околоточный надзиратель на извозчиков… взирал. И никакой иронии! “Мировая столица” - не просто блажь, а груз потяжелее шапки Мономаха!
По своему внешнему облику Новочеркасск, если откровенно, не тянет ни на какую “столицу”. Старая его историческая часть больше напоминает трущобы Рио-де Жанейро, с той только разницей, что в городе на Дону нет такого разгула преступности, как в жемчужине Бразилии. Хотя… кто его знает, может, бандюги в Рио, прослышав о нашей российской братве, сидят в своих картонных халупах и трясутся при одном только упоминании словосочетания “русская мафия”… Как минимум, Новочеркасск известен еще и как “столица наркомафии”. Вот, почитайте из свежей хроники:
“В Новочеркасске идут уличные бои между казаками и цыганскими наркоторговцами.
 Мобилизовав порядка 30-40 соратников, казаки Новочеркасска направились в цыганский поселок и потребовали пред свои очи глав диаспоры. Требования эти однако прозвучали в категорической, без всяких любезностей форме, поэтому те решили подстраховаться: вывезли жен и детей за пределы города, а сами послали за подкреплением. Вооруженные автоматами, охотничьими ружьями, обрезами, карабинами, противники устроили самое настоящее смертоубийство. В результате преследования казачьей машины получил огнестрельное ранение черепа и скончался не приходя в сознание сын цыганского барона. Еще одному из “ихних” пуля угодила в грудь, и тоже без шансов на спасение. Не обращая внимания на многочисленных прохожих, “дуэлянты” носились по улицам на немыслимой скорости, оставляя позади себя столбы пыли и россыпи стреляных гильз. Позже, посвящая журналистов в предысторию конфликта, его участники выдвинули совершенно разные версии. Со слов цыган, казаки ополчились против них за “чумазое происхождение”. Со слов же казаков, цыгане давно напрашивались на неприятности, в открытую торгуя наркотиками. Однако, если раньше они обходились собственными силами, то теперь задумали расширить армию распространителей за счет местных подростков. А когда те отказались, пустили в ход оружие и угрозы. Такой наглости казаки стерпеть уже не смогли. В Новочеркасске ситуация полностью вышла из-под контроля. Город — столица мирового казачества, а “государевы слуги”, как они уже неоднократно доказывали, не привыкли к деликатностям. Инициировав многотысячный митинг и заручившись поддержкой земляков, они получили в плане “перевоспитания” зарвавшихся наркобаронов полную свободу действий: от погромов до насильственного выселения”
 
 
Проблема Новочеркасска в том, что он давно стал крупным насквозь урбанизированным конгломератом со всеми вытекающими отсюда последствиями. Здесь много промышленных предприятий, еще больше всевозможных учебных заведений (академия, три университета, три института, несчетное количество техникумов и колледжей…). Город буквально кишит молодежью, и это радует глаз. Еще в Новочеркасске много военных, ибо здесь дислоцируются воинские части и военное училище. Каков простор для “наркобаронов”!
Но я говорю об имидже города. Новочеркасск – без сомнения, настоящая казачья столица, причем – официальная. Ведь и основан был город как центр  Всевеликого войска Донского, как говорят, “праматери” всего казачества. Донские (читай – “русские”) казаки и в Европе прославлены, и в Америке, и в Индии даже. Взять генерала Турчанинова, который президенту Линкольну помог демократию в США утвердить… Или бригадного генерала Краснова-Марченко, наведшего в Чили времен кровавого Пиночета нужный властям порядок… Был такой казак (звали его Николай Ашинов), который в Эфиопии казачью станицу основал! Казак ведь – он и в Африке казак…
В общем, много великих дел казаки натворили. Я уж не буду разглагольствовать о казаках. Ермаке, Разине, Болотникове, Пугачеве, Платове, без которых российская история вообще была бы бледна (да уж поразглагольствовал выше)… В Новочеркасске есть памятники и Ермаку, и Платову, оба возле войскового собора стоят. Евгений Иванович (историк) рассказал мне, что собор спасся чудом. После того как красные казаки отбили Новочеркасск у белых казаков, Лев Троцкий заявил, что от столицы казачества он не оставит камня на камне, сотрет “гнездо контрреволюции” с лица земли. Из 30 храмов города большевики взорвали 25, а Вознесенский собор оставили только потому, что из титанического сооружения решили сделать склад. Много добра туда можно было напихать!
 Евгений Иванович наотрез отказался разговаривать на тему современного казачества. Он готов поведать только об истории, но ни в коем случае не о нынешнем дне. Как в стране – даже несмотря на рост ВВП – элита расколота на группировки, так же и в казачестве: несколько лидеров пытаются тянуть одеяло на себя, и взять верх. Побеждает тот, кто ближе к Кремлю: ну, о какой «казачьей вольнице» здесь может идти речь, если бюджетные средства отпустят тому, кто наиболее лоялен?
Евгения Ивановича я нашел на рабочем месте, а место это – в казачьем управлении Новочеркасска. Кирсанов сидит “на двух стульях”: он специалист орготдела городской администрации и начальник отдела идеологии и информации Новочеркасского казачьего округа. Казачье управление больше мне напомнило какой-то заповедник бюрократов: кабинеты, кабинеты с табличками… а в кабинетах – столы, столы… короче, нет романтики “вольного Дона”, с которого “выдачи нет”, а есть Всевеликая Административная Тоска…
Ну, про мировую столицу казачества не спорю: Новочеркасск действительно заслужил такого звания. Из-за того что вольные сыны Дона (а так же Днепра, Кубани, Терека, Яика…) не вписывались в концепцию “вертикали власти” (а ее выстраивали и Иван Грозный, и Петр Великий, и Владимир Ленин), их постоянно шпыняли, то есть стремились приручить. И казаки, не примирившиеся с сильной рукой, уходили за кордон, ибо единственная ценность казака – воля. Так что казачество теперь по всей планете расползлось. Нашли ли казаки волю ТАМ, точно непонятно. К примеру, казак Иван Турчанинов в позапрошлом веке писал из Америки своему другу Герцену: “Разочарование мое полное; я не вижу действительной свободы здесь ни на волос... Эта республика - рай для богатых; они здесь истинно независимы; самые страшные преступления и самые черные происки окупаются деньгами...» Разве не про сегодяшнюю Россию в сущности написано? А то, что казаки не сумели отстоять свою независимость ЗДЕСЬ, на Дону, – научный факт. Задал Евгению Ивановичу глупый вопрос: а кто он такой, казак? Он ответил:
- А нет окончательного определения. Я в своих трудах проповедую, что “казак” - это особое состояние духа, выработанное вековыми традициями. Если не вдаваться в “словесность”, казачество – самобытное население той части России, которая присоединились к России благодаря этому населению. Казачьи земли были “буфером” развивающейся Руси. Это с одной стороны. С другой, этот “буфер” защищал и свою самостоятельность. Казаки были “степными рыцарями”, защищавшими междуречье между Доном и Волгой. Много народов прошло по этим пространствам, которые назывались “Диким полем”, а казаки – остались… Казаки долгие годы не имели ни семей, ни станов. Потому что в Диком поле не было возможности защитить свою женщину, своего ребенка... Станицы появились только в пятнадцатом веке, там собиралось войско, СИЛА. И казачество жило по “круговым” законам; все решалось на Кругу. Это же подлинная демократия! Ну, а что касается службы… казаки служили власти – любой власти, лишь бы она была законной. О казачестве надо говорить в зависимости от времени, эпохи. “Платовский” период – попытка донского казачества своими боевыми подвигами вернуть хотя бы часть независимости. Ведь еще Петр Первый отнял у казаков право на самоуправление. При Платове был основан Новочеркасск…
Итак, Новочеркасск основал человек, пытавшийся вернуть “донцам” хотя бы часть их суверенитета. Но Матвей Платов был дворянин, ему царем ИМЕНИЕ было пожаловано и графское достоинство. Ходила среди казаков поговорка: “построил Платов город на горе, казакам на горе…” План нового города самолично утверждал император Александр Павлович. Решено было обустроить дикое, открытое всем ветрам урочище Бирючий Кут. Старую столицу, Черкаск официально оставили по причине того что станица весной заливалась водой. Но дело не в том было! Донцы издавна селились на островах – потому что естественная водная преграда – прекрасная защита от внезапных нападений врагов. Паводки здесь были не при чем.
Из поколения в поколение передавались предания о том, как в Черкасске атаман Стенька Разин (в 1670 году) призывал “голытьбу” идти на Москву “выводить мирских кровопийцев”. Ох, сколько сейчас на Руси народу, которые и сейчас пошли бы на Первопрестольную кровопийцев выводить! Именно в Черкасске в 1708 году на Войсковом Кругу атаманом был избран Кондратий Булавин, вступивший в войну с московскими войсками! Булавин стал последним лидером чисто казачьего движения, выступавшего за незыблемость сложившегося уклада жизни и против вмешательства центральных властей в дела казачества. Здесь же, в Черкасске атамана и четвертовали…
Вот он, ответ на мучившийся меня вопрос! Я никак не мог понять: в литературе, в кино воспеты станицы, хутора; это романтика, пафос… красота, наконец!..  возможен ли “казачий город”? Ведь где город – там и мещане! Ну, о каком здесь “степном рыцарстве” может идти речь?
Крайне удивило меня мнение о современном казачестве научных сотрудников Новочеркасского музея истории казачества. Имен они попросили не публиковать: боялись, что придут казаки в музей – и нагайками проучат, чтоб, значит, не распускали языки. Современное казачество в музее назвали “игрой в станицу по-взрослому”. В музее много наград и регалий, сплошь из благородных металлов, да украшенных драгоценными камнями. Все это – воздаяния за ратные подвиги. В общем, после посещения музея у меня лично сложилось впечатление, что казаки волю когда-то променяли на презренный металл… Но были ли у них варианты? Против железного кулака разве попрешь… В музее есть картина написанная с натуры в 1853 году художником Карлом Мазером: “Открытие памятника атаману Платову”. Величественно и торжественно! Войскового собора еще не было, а памятник атаману уже воздвигли. В 1923 году этот памятник свергли… Недавно – вновь воздвигли, тоже в торжественной обстановке. Где гарантия, что снова не снесут? А вообще, по мнению музейщиков, все несчастья для Новочеркасска приходят из Москвы. Изредка – из Санкт-Петербурга. И том, что казачьи генералы с семьями проживают в Москве, тоже видится беда.
Новочеркасск прославился еще тем, что при советской власти здесь произошло настоящее антиправительственное восстание. В музее меня заверили, что восставшие не были казаками; это были простые работяги, “понаехавшие” из украинских и российских сел. Но мне кажется, что события 1962 года были последним вздохом “донской вольницы”, яростный крик “генотипа” “степных рыцарей”. К сожалению, этот крик был подавлен жесточайшим образом.
У нас сейчас цены взлетают. И мы спокойно, как тупое стадо, “проглатываем” закивоки стабильной и суверенной путиноидской демократии. А вот, что случилось тогда. 17 мая 1962 года, Совет Министров СССР принял постановление о повышении цен на мясо на 30% и на 20% - на масло. Рабочим Hовочеркасского электровозостроительного завода имени Буденного “повезло” дважды. Так совпало, что дирекция предприятия тогда же объявила о снижении расценок на выпускаемую продукцию, автоматически срезав и заработки.
Утром 1 июня во время пересменки на заводе начался стихийный митинг. Рабочие сталелитейного цеха решили прекратить работу до тех пор, пока с ними не встретится директор. Тот издевательски посоветовал: “Если не хватает денег на мясо, ешьте пирожки с ливером”. И началось! Главные требования трудящихся были отражены в плакате: “Мясо, масло, повышение зарплаты”.
Власть, осознав серьезность происходивших событий, в тот же день стала стягивать в Новочеркасск войска. Утром 2 июня многотысячная колонна рабочих нескольких заводов с портретом Ленина двинулась в центр города к зданию горкома КПСС. По дороге к ней присоединялись жители города, в том числе и школьники. По чьей отмашке была начата стрельба, да и была ли такая команда, осталось сокрыто под грифом секретности. По официальным данным в тот день погибли 24 человека, ранено 87, а впоследствии осуждены 114 человек ( из них приговорены к высшей мере наказания и расстреляно семеро). Внутренние войска, кстати, остаются в городе до сих пор. Так, на всякий случай…
Свидетелем расстрела на городской площади Новочеркасска стал мальчик, которого звали Александр Лебедь. В 1991 году, он, уже будучи офицером-десантником, в Москве, возле Болого дома отказался стрелять по безоружной толпе.
На Соборной площади Новочеркасска, возле Войскового храма, там же, где стоят памятники Ермаку и Платову, возвышается православный крест, от подножия которого казачка направляет своего малолетнего сына с букетом цветов к двум погребальным камням. На одном лежат буденновка и винтовка, на другом – казачья фуражка, башлык и шашка. Памятник “Примирение и Согласие” – символ непростой истории донского казачества.
Ну, а о том, что творится в современном казачестве (поскольку и сами современные казаки предпочитают об этом не распространяться), мы можем узнать только из сухой хроники:
 “Вчера на Дон стали прибывать зарубежные делегаты Всемирного конгресса казаков. Посетить беспрецедентное собрание изъявили желание потомки белоэмигрантов из Франции, США, Австралии, Германии, Италии. "Возможность высказаться получат представители всех казачьих общин, хотя и понятно, насколько разноплановыми могут оказаться вопросы, волнующие, к примеру, казаков США, Австралии и Урала, - сказал атаман Водолацкий. - Мы в свою очередь хотим поднять проблему возвращения культурных и духовных ценностей, вывезенных с территории Войска Донского в 1918-1922 гг." Донские казаки намерены добиваться возвращения войсковой собственности и от родного государства. К примеру, казаки требуют передать им под дом-музей бывшую усадьбу атамана Платова в хуторе Малый Мишкин, в которой сейчас расквартирована больница закрытого типа, в простонародье – “психушка”…”
“Атаман донских казаков, депутат Государственной Думы от “Единой России” Виктор Водолацкий, подписал указ о создании рабочей группы по реабилитации Петра Краснова, казненного за сотрудничество с гитлеровцами и преступления в ходе гражданской войны. Один из членов рабочей группы по реабилитации Краснова казачий полковник Владимир Воронин заявил, что Краснова нельзя считать предателем Родины, поскольку атаман не был гражданином ни России, ни Советского Союза.”
“Внучатый племянник Петра Краснова Мигель Краснов был осужден Верховным судом Чили за пособничество диктатору Аугусто Пиночету. Группа донских казаков под руководством Водолацкого пыталась добиться освобождения Краснова-младшего…”













БУКВОЕДЫ?
 
История Великого Раскола изучена досконально, ибо о трагических событиях XVII века рассказывает множество документов. Другое дело – дух той эпохи, «внутренний нерв», посредством которого управлялись люди, миллионы людей, движимых идеей. В удивительнейшем «Житии» протопопа Аввакума он отражен замечательно: прежде всего, этот дух – горение, самопожертвование ради идеи. Сохранилась теперь хотя бы часть этого огня? Мы попытаемся его, этот Дух рассмотреть…
«Таежные тупики» с Лыковыми, лесные скиты со старцами, «матери Манефы» - лишь верхушка «айсберга», называемого старообрядчеством. Я расскажу о современных старообрядцах. Но для начала (на всякий случай) все же приведу некоторые исторические сведения. Отмечу один лингвистический казус: чаще всего представители того или иного старообрядческого толка считают слово «старовер» оскорбительным. Но в ряде общин как раз «старовер» - приемлемое самоназвание, а «старообрядец» - наоборот. Системы здесь нет, но «раскольник» для старообрядца-старовера – в любом случае слово уничижительное.
…На Соборе в 1654 года было решено исправить богослужебные книги по древним греческим образцам. Но на самом деле исправление велось по новым греческим книгам, напечатанным в иезуитских типографиях Венеции и Парижа. Об этих книгах даже сами греки отзывались как о «погрешительных». А потому старообрядцы убеждены в том, что книги-то как раз по злой воле патриарха Никона были испорчены.
Наиболее важными переменами в церковной обрядности были следующие:
1. Вместо двоеперстного крестного знамения было введено троеперстие.
2. В старых книгах, в согласии с духом славянского языка, всегда писалось и выговаривалось имя Спасителя «Исус», в новых книгах это имя было переделано на «Иисус».
3. В старых книгах установлено во время крещения, венчания и освящения храма делать обхождение по солнцу, «посолонь»; в новых книгах введено обхождение против солнца.
4. В старых книгах, в Символе Веры (VIII член), читается: «И в Духа Святаго Господа истиннаго и животворящаго», после же исправлений слово «истиннаго» было исключено.
5. Вместо «сугубой», т. е. двойной аллилуйи, которую творила русская церковь с древних времен, была введена «трегубая» (тройная) аллилуйя.
6. Божественную литургию в Древней Руси совершали на семи просфорах, новые «справщики» ввели пятипросфорие.
 Собственно, это практически все. Из-за эдаких в сущности «мелочей» и полилась кровь…
Реформаторская деятельность Никона встретила сильную оппозицию со стороны видных духовных деятелей того времени: епископа Павла Коломенского, протопопов – Аввакума Петрова, Иоанна Неронова, Даниила из Костромы, Логгина из Мурома и других. Эти священники пользовались в народе немалым уважением за их пастырскую деятельность. Протопопы Иоанн Неронов и Аввакум Петров обладали редким даром слова. Они умели говорить просто и ясно, горячо и вдохновенно. В устных проповедях, в письмах они смело обличали всех виновников церковных нововведений, не останавливаясь ни перед патриархом, ни перед царем. Но последние не вняли голосу; ревностных и благочестивых подвижников святой веры. Верные и стойкие поборники церковной старины вскоре подверглись жестоким мучениям и казням.
На Соборе 1654 года епископ Павел Коломенский мужественно заявил Никону: «Мы новой веры не примем», за что без соборного суда был лишен кафедры. Прямо на Соборе патриарх Никон собственноручно избил епископа Павла, сорвал с него мантию и велел немедленно отправить в ссылку в монастырь. В монастыре епископ Павел был подвергнут тяжелым мучениям и, наконец, сожжен в срубе.
Знаменитые защитники древлеправославного благочестия: протопоп Аввакум, священник Лазарь, диакон Феодор, инок Епифаний - были сосланы на дальний Север и заточены в земляную тюрьму в Пустозерске, на Печоре. Они были подвергнуты (за исключением Аввакума) еще особой казни: им вырезали языки и отсекли правые руки, чтобы они не могли ни говорить, ни писать в обличение своих гонителей. Четырнадцать лет пробыли узники в мучительном заточении, в сырой яме. По настоянию нового патриарха Иоакима пустозерские страдальцы были преданы сожжению на костре.
За шесть лет до сожжения пустозерских узников были преданы мучительной смерти сотни преподобных отцов и исповедников славной Соловецкой обители. Эта обитель вместе с другими монастырями и скитами русской церкви решительно отказалась принять новые никоновские книги. Соловецкие иноки решили продолжать службу Божию по старым книгам. Они написали государю в течение нескольких лет пять челобитных, в которых умоляли царя только об одном: разрешить им оставаться в прежней вере. Царь послал в Соловецкий монастырь военную команду, чтобы силою заставить убогих старцев принять новые книги. Иноки не пустили к себе стрельцов. Царские войска осаждали Соловецкий монастырь в течение восьми лет. Наконец, в ночь на 22 января 1676 года стрельцы ворвались в обитель, и началась страшная расправа с жителями монастыря. Было замучено до 400 человек: одних повесили, других порубили на плахах, третьих утопили в проруби. Вся обитель была залита кровью святых страдальцев. Они умирали спокойно и твердо, не просили ни милости, ни пощады. Только 14 человек случайно уцелело. Тела убитых и разрубленных мучеников лежали с полгода неубранными, пока не пришел царский указ - предать их земле. Разгромленная и разграбленная обитель была заселена присланными из Москвы монахами, принявшими новую «правительственную» веру и новые никоновские книги.
 Из Москвы и других крупных городов несогласные с реформой вынуждены были бежать на далекие окраины России, часто в совсем незаселенные места. В местностях, где они оседали, тотчас же создавались монастыри и скиты, которые становились источниками духовной жизни. Из них шло руководство Церковью; из монастырей рассылались священники на древлеправославные приходы. Духовных центров в старообрядчестве было несколько; наиболее прославились своей церковной деятельностью следующие центры: Керженец, Стародубье, Ветка, Иргиз и Рогожское кладбище в Москве.
Старообрядцы, сбегая, пускали «корни» в том числе на Русском Севере и в казачьих землях. Вот в качестве примера выдержки из книги В. Богачёва «Очерки географии Всевеликаго Войска Донского», 1919 года издания:
«Донские старообрядцы (…) по преимуществу казаки: из крестьян их мало. Общее число старообрядцев 160,000 обоего пола; из них казаков: имеющих священников 113,600 человек и беспоповцев, т.е. не имеющих священников, около 37,300, что составляет 1/10 часть всего казачества.
Старообрядцы на Дону собрались в большом числе около 1670 года. Они ещё больше умножились в начале царствования Петра Великого. Здесь никаким стеснениям они не подвергались и потому нередки были переходы в старообрядчество многих влиятельных лиц (старшин и атаманов). Только в конце XVIII столетия такие стеснения начались, а при имп. Александре I были закрыты их церкви на целые сто лет.
По своим душевным качествам старообрядцы-казаки заслуживают всяческого уважения. Они очень честны, домовиты, скромны в жизни, набожны, верны присяге. Семьи их дружны и крепки, младшие почтительны к старшим. В полковой службе они оказываются образцовыми казаками, умными, и держатся с великим достоинством. Гораздо ниже нравственность у посвятивших себя торговле. Обыкновенно, они оказываются склонными к ростовщичеству.
Старообрядчество более распространено во II Донском округе, где живёт свыше 70,000 казаков-раскольников, а в Усть-Медведицком около 30,000; большое число старообрядцев из средних и низовых станиц, выселилось в дальние, частью задонские хутора».
Старообрядчество и на вольный Дон было занесено туда монахом Иовом, дело которого после его смерти продолжал Досифей. Первые донские старообрядцы искали только прибежища от преследований. Центром старообрядчества на Дону стала в то время Чирская пустынь. Одновременно с проникновением старообрядческой идеологии возникает и чисто политический протест. Защищавшая права вольницы антимосковская партия стала заступницей «старой веры».
Вожаки антимосковскои партии особенно выставляли на первый план религиозную сторону, рассчитывая привлечь к себе массу казачества и людей «низшего слоя». Однако они добились поддержки одной лишь голытьбы, а сами старообрядцы во главе с Досифеем, предвидя волнения и опасаясь карающей руки Москвы, удалились с Дона, предпочитая отправиться на поиски нового убежища. В результате этого нового переселения старообрядчество утвердилось помимо Дона на Яике, Куме и Кубани.
В 1688 году донской атаман Осип Михайлов приводил казаков к присяге на верность Москве и «новой вере», а зачинщики волнения были выданы царскому правительству. Для укрепления позиции православной церкви царское правительство решило построить новые церкви в Донской области и послать туда надежных попов для усиления миссионерской деятельности. Однако влияние старообрядчества на Дону в результате этих мер не ослабло.
Когда вспыхнуло антифеодальное по своему характеру крестьянско-казацкое восстание под руководством Кондратия Булавина (1707 - 1708), многие сторонники «древлего православия» на Дону примкнули к нему. После трагической гибели Булавина и поражения основных сил восставших 2000 донских казаков во главе с атаманом Игнатием Некрасовым бежали на Кубань к ногайским гатарам, а вслед за этим перешли в Турцию, где и обосновались. Впоследствии их переселили на Балканский полуостров, в район Добруджи. В своем подавляющем большинстве некрасовцы (или, как их называли, «липоване») были поповцами».
Очень необычно такое направление древлего православия как странничество. Считается, что странничество возникло на почве народного протеста против барщины и рекрутчины. Основателем страннического толка был некий Евфимий, беглый солдат, а в прошлом переяславский мещанин. Некоторое время он жил в Москве среди филипповцев, но очень скоро отошел от них, считая, что «незаписные» раскольники лицемерят, а «записные» отошли от истинной веры, ибо открыто состоят под властью антихриста. После этого он удалился в глухие Пошехонские леса, где и приступил к выработке собственного вероучения. Особый упор Евфимий делал на старообрядческий догмат о воцарении в «мире» антихриста. По его мнению, антихрист поочередно воплощался в русских царях, начиная с Петра I.
Ряд историков считает, что для большинства старообрядческих толков «старая вера» служила всего лишь своего рода исходным пунктом, трамплином, отталкиваясь от которого они смотрели не назад, как утверждал Г.В. Плеханов, а вперед. Их идеалом была не московская старина XVI – первой воловины XVII века, а буржуазное общество. Однако незрелость социально-экономических отношений того времени заложила на старообрядчество свой отпечаток, отметив необычайной косностью, обскурантизмом и консерватизмом их общественные идеалы и быт. С этим связан в старообрядчестве крайний национализм, отрицание каких-либо новшеств в быту и одежде русского общества того времени. Протопоп Аввакум писал: «Ох, ох, бедныя! Русь, что-то тебе захотелось немецких доступов и обычаев».
Как бы то ни было, именно из среды старообрядцев выделились оборотистые люди, составившие «ударную часть» строителей русского капитализма в XIX веке. Есть историки, доказывающие близость доктрин старообрядцев и протестантов. Мне же думается, староверы просто меньше пили и не прожигали жизнь в бесполезных занятиях…
 







 У ЗЕРКАЛА
 
- …Как насчет покурить, брат?
Над нами стоял бородатый мужик. Одет он был в заросшие глиняной грязью кирзовые сапоги, джинсы, голубизна которых едва угадывалась за сальными потертостями, брезентовую штормовку и выцветшую шапку-панаму типа “гриб”. Он, несмотря на свою солидную комплекцию, легковесно и почтительно присел невдалеке, аккуратно сложил на траву рюкзак, взял протянутую моим коллегой сигарету и попросил еще парочку. Коллега не пожалел.
- Спаси Господи! Да-а-а... Светлояр. Давно сюда стремился. - Видно было, что мужику охота поговорить. - Вона, смотрите: ползут ведь. Не знаете этого обычая?
Мы еще не знали. Но, приглядевшись, действительно увидели двух старушек, которые, варьируя между отдыхающими, ползли на коленях. Выглядело это как-то нелепо: пипл в купальниках - а среди них старухи в платках, а колени их тряпками обмотаны.
- ...Обычай такой. Древний. Надо вокруг озера проползти. Три раза. Тогда
Китеж-град и увидишь...
- А вы видели?
- Нет еще. Тут ведь как: с верою в Господа нашего надо ползть. И грехи с себя скинуть. Мне говорили как: ты ползешь, а сатана тебя сворачивает с пути. Старухи раньше ползли, а Сатана в детишек вселялся. Детишки прыгают на старушек как на лошадей - а они ползут. Ноги в кровь стираешь - но ползи! Только тогда Благодать Божья на тебя нисходит.
- А что рассказывают: каков он, Китеж-град?
- О-о-о-о... Каждому он по-своему открывается...
Мужик не стал развивать эту тему. Возможно хотел придать себе значительности. Чтобы прикончить затянувшуюся на несколько минут паузу, я спросил:
- Та вы не местный.
- До-о-олгая история... - Его бас помягчел, из чего следовало, что мужика просто распирает хоть кому-нибудь рассказать. - А шел я сюда тысячу километров.
- Это откуда же?
- Из града Электростали. Под Москвой. Слышали?
 Откровенно говоря, работая в прессе я привык ничему не удивляться. Главный девиз нашего брата: “в жизни может быть все”. К тому же люди склонны несколько преувеличивать свои достижения. Ну, зачем тащиться пешком, коли сюда вереницы транспорта ходит? Мы разумеется подыграли:
- Конечно знаем! Сколько же вы шли?
- Девятнадцать дней. Ровно. Именно в этот час из дому и вышел...
Бородач, наслаждаясь хорошей сигаретой, не спеша вещал. Он работяга, пахал на заводе, потом завод накрылся медным тазом, и Василий (его звали Василием) стал безработным. Благо, ни жены, ни детей нет (живет он с мамой), а потому земные блага нужны ему в небольшой степени. Кстати, я пригляделся к Василию и увидел, что он в общем-то молод, наверное ему еще нет и тридцати. Он ездил в Москву и там подрабатывал, разгружая на станциях вагоны. Парень он не слабого десятка, но, скажем так, отличается особой тонкостью душевной организации. И непременно должен был настать момент, когда он понял, что что-то в этой жизни не так. Он стал читать книги, в основном мистического содержания. В результате в голове Василия сварилась мыслительная каша, вылившаяся в довольно своеобразную философскую систему. Один из выводов Васильевой системы заключался в том, что в мире существуют места духовного откровения и озарения, в которых непременно обитают истинные учителя человечества. Едва только он прочитал в какой-то брошюрке про что, что Светлояр существует на самом деле, он собрался и на следующий уже пребывал в пути.
Факт, что про праздник Владимирской Вася не слышал, тем не менее он пришел к озеру именно в его канун - ну разве можно отрицать мистику наотрез?! Василий не знал точно, где находится Светлояр, но, хотя путь его пролегал по довольно сложной и беспорядочной траектории, все равно он вышел к цели. Мистика-то как раз здесь не при чем: мост через Волгу в Нижнем один на сотни верст, рано или поздно он все равно к нему вышел бы, ну, а в Заволжье разве что ленивый или окончательно спившийся не знает про Светлояр, до которого от моста не больше 150 километров.
Глаза Василия выражали то ли счастье, то ли идиотизм. Меня он, откровенно говоря, уже достал своей разговорчивостью и я оставил их со своим коллегой тет на тет, а  сам пошел наблюдать жизнь на Светлояре.
Бродил я долго и вполне изучил состав паломников (если их можно назвать таковыми). В лесной части группировались люди в старинных холщевых одеждах и с повязками на головах. Как я понял, это были язычники, точнее, городская интеллигенция, увлеченная этим темным делом. Так же в лесу сидели группки православных верующих. Они вернулись после окончания крестного хода и трапезничали. Приметил я так же несколько “паломников” типа Василия, такого же бомжистого вида. Вели они себя беспокойно и с каким-то болезненным то ли интересом, то ли осуждением поглядывали в сторону загорающих лиц женского пола...
 …Я описал первое мое свидание со Светлояром. Не буду размусоливать, в каком гадюшнике я тогда жил, как мы с достопамятным Василием спасали от кары пьяных “арийцев” поимевших глупость заехать на Светлояр кришнаитов, как мне разбили очки и как абориген, сдававший нам свой гадюшник, подло выпил мою водку. Подставляете: возвращаемся уже ночью с праздника, протираем кружки, откупориваем баночку огурцов - и... Впрочем не будем о печальном. Я хочу поговорить о более значимом - жизни духа. Десятилетие назад “духовно блуждающие” люди были буквально задавлены... простыми обывателями. Потому что подавляющая масса приехавших к Светлояру прибыла сюда только лишь за тем, чтобы использовать очередной повод выпить, расслабиться, отдохнуть. Прошло десять лет. Изменилось много. На сей раз с первой минуты я подумал, что попал на другой Светлояр. Тот был азиатским, этот - если не европейский, то как минимум “прибалтийский”.
Я имею в виду культуру. Дорога - с идеальным асфальтом, в селе Владимирском появилась гостиница, у самого озера - идеальная чистота, а дорожка вокруг святыни устелена деревянными мостками. Много хороших магазинов в селе появилось, правда один из них (он одновременно магазин, кафе и выставочный зал) носит странное название “Сантана”. Наверняка местные старухи читают вывеску без первой буквы “н”. Позже я узнал, что открыли эту “Сантану” приезжие с Дальнего Востока, последователи учения Рерихов, а переводится она с санскрита как “поток жизни”. “Рерихов” (так последователей “Живой этики” именуют во Владимирском) теперь здесь обитает много.
Светлояр притягивает всех. Верующие христиане здесь вполне могут соседствовать с представителями каких угодно религий. Лично меня и на сей раз у Светлояра меня охватило ощущение какого-то Вавилонского столпотворения. Обывателей снова большинство, но они уже не подавляют; по крайней мере пупсовую музыку не включают (хотя водку на берегу пьют). И еще. Крестный ход с иконой как бы отделен от праздника, все ждут ночи, когда... нет, не купальские игрища начнутся - с нескромными забавами. Они конечно последуют. Но будет еще более удивительное действо: шествие вокруг озера со свечами. Его принято называть “китежским благовестом” - потому что шествие сопровождается звоном колоколов.
Полночь. На озером вздымается туман, отчего многим кажется, что это невидимый град восстает. И двигается молчаливая вереница людей. У каждого свеча в руке, каждый сосредоточен. Путь вокруг озера - полчаса. Процессия идет часа три и нетрудно высчитать, что людей можно выстроить вокруг Светлояра в шесть рядов. Странное действо, отсылающее ко временам когда христианство еще только подразумевалось...
Говорят, озеро когда-то называлось “Светлый Яр”, в честь светлого славянского бога Ярилы. Давно это было, еще во времена жрецов. У Светлояра поспешили “отметиться” многие из старых русских писателей и мыслителей. Так Пришвин писал: “В этой точке на Светлом озере сходятся великие крайности русского духа. Это настоящий христианский антихрист...” Как это - “христианский антихрист”? Но я уважаю Михаила Михайловича, а потому пытаюсь осмыслить ...
 

Андрей Мельников-Печерский еще в середине 19 века про озеро писал так: “...Собирались сюда русские люди старые свои праздники праздновать, чествовать светлого Бога Ярилу. В “Навий день”, на Радуницу, справляли здесь “оклички” покойников; здесь водили ночные хороводы Красной горки; здесь величали Микулу Селяниновича, и на другой день его праздника справляли именины Сырой Земли и водили хороводы Зилотовы; здесь в светлых струях Светлого Яра крестили кукушек, кумились, завивали семицкие венки; здесь справляли Зеленые святки, и с торжеством зажигались купальские костры в честь отходящего от земли бога жизни и света, великого Яра...”
То есть Светлояр в древности был местом языческих требищ. История в изложении атеистов такова: во времена христианизации боголюбивые старцы стали являться к озеру с крестами, иконами и книгами. Народу, приходившему справлять Ярилины праздники, стали читать Псалтырь и петь каноны. И на тех келейных сходбищах иные огни затеплились: постепенно родилась легенда (и какая красивая!) про невидимый град Божиих святых, Великий Китеж, который врагу не дался и весь в воды ушел. Но не можем мы, грешные, узреть красоты его, понеже осквернится место делами бесовскими.  Вот здесь-то мы сталкиваемся с удивительной инверсией атеизма в веру: легенда о Китеже вдруг воспринимается как данность!
Археологи выписали Светлояру приговор: никакого культурного слоя на его берегах нет, а значит города вовсе не было. Озеро обмерили тщательно: длина его - 210, ширина - 175 метров. Наибольшая глубина - 29,2 метра. Ученые установили, что дно озера действительно проваливалось, но не от чудес, а из-за землетрясений. Во впадине, образующей озеро есть две террасы: на глубинах 7 и 19 метров. Считается, что Светлояр образовался в три приема: глубоководная чаша возникла около 1500 лет назад, нижняя терраса - около 800 лет назад, верхняя терраса - 400 лет назад. Возраст нижней террасы (в ней обнаружены остатки еловой древесины) соответствует событиям, описанным в легенде (поход Батыя на Русь). Совпадение?




 

Есть научное объяснение тому, что вода из Светлояра не портится. Озеро питается за счет родников, вода на дне студеная, не выше 4 градусов, в ней нет бактериальной флоры. А вот происхождение тихих звонов из глубины (их слышат многие) пока не раскрыто. Иные говорят, это русло реки Люнды доносит звоны далеких храмов - законы распространения волн причудливы. Но штука в том, что звоны слышны были, когда все храмы в радиусе 150 километров были закрыты и разорены. Огоньки крестных ходов, которые якобы на дне движутся вообще многими причинами можно объяснить. Разум все готов истолковать. Только душа почему-то чуда хочет.
Об этом и говорили мы с Алексеем Грозой, человеком, которого в полной мере можно назвать “хранителем Светлояра”. Сейчас он - специалист по туризму администрации района, еще недавно возглавлял детский центр “Китеж”, что в селе Владимирском. Он появился здесь впервые в 96-м, в качестве паломника. Уже через год Алексей, чистый горожанин, нижегородец, стал возле Светлояра стал жить и учительствовать в местной школе. Вместе с таким же подвижником, Людмилой Жебель, создал детский центр. И женился он на местной уроженке Екатерине - она тоже учитель.
Алексею завидуют. Считают его “выскочкой” к тому же уверены, что в сельских учителях он “отсиживался”, чтобы “закосить от армии”. Но факт, что до Грозы вокруг озера царили смрад и пьянка. Теперь озеро действительно приобрело облик святыни. Призывной возраст истек - а Гроза не убегает из села в “свой” город. Странно, аборигены новой подоплеки ищут... Сектанты и представители всяких экзотических течений, которых озеро как магнит притягивает, по мнению Грозы для Светлояра - благо:
- ... Надо быть созвучным по своей внутренней чистоте с Китежем. Пусть здесь сектанты, но я бы взял во главу угла другой аспект: они уважают святыню. Они следят за чистотой, мусор убирают; у нас ведь дворников на озере нет. Эта исконная особенность Светлояра: сюда съезжались и старообрядцы, и баптисты, и толстовцы, и язычники. Сейчас вот последователи “Анастасии” и “Живой этики” приезжают. Для Господа не важно, кто ты. Важно, что из тебя излучается. Я думаю, у нашей планеты все же есть “аккупунктурные точки”, “место сил”. Когда сюда, в Керженские леса, пришли старообрядцы, они не случайно выбрали Светлояр как свою святыню. Один итальянец, когда я ему про Светлояр рассказал, не был удивлен; он поведал, что идея Светлояра сходна с легендой о Граале. В Англии в ходу легенда об острове Авалон; там невидимый град, в котором праведники живут. Светлояр для нас - национальный образ, духовная опора. Здесь ведь никогда не купались, запрещено было. Когда Короленко в воды Светлояра окунулся, старик ему говорит: “Ну, все, завтра ко Господу отойдешь...” А “раскупоривать” озеро стали лишь после войны. Не так давно встретил я одну бабушку-старообрядочку - Секлинарию. Она мне молитву сказала: “Святые воды, святые горы, святые соборы, подземные люди! Молите Бога о нас...” Бабушка говорила, почему сейчас Китеж не открывается: народ во грехе. Безусловно нам нужно очиститься... Сейчас идут разговоры про национальную идею России. Китеж - идея. Но этот образ только нарождается - в муках, в борениях. Мое мнение: мир катится к пропасти, с бешеной скоростью. Светлояр - “ремни безопасности”. Может и спасемся...
А я лично скажу проще. Веками на купание в озере было наложено табу. Когда в водах Светлояра перестанут купаться люди - просто так, ради свежести и развлечения - тогда мы себя и ощутим нацией, страной, единой семьей. Возможно такого не случится никогда, но, как говориться, “будем посмотреть”, лет эдак через десять – пез пафоса, спокойно, трезво.
В день Владимирской Божьей Матери у Алексея Грозы родился первенец, сын. По все срокам он должен был появиться на свет Божий на неделю позже. Здесь возле Китежа, слишком много совпадений.
...А озеро... Оно мне представляется зеркалом, отражающим того, кто хочет в него взглянуть. Только взглянуть туда отваживаются немногие. Кто по-настоящему узреет - путь даже не разглядит там Китежа - уже не сможет остаться прежним. Он уже не будет пылинкой, которая сегодня вот приехала к Светлояру выпить и девок потискать, а завтра растворится в небытии. Он станет неотъемлемой частью Вселенной, от которой зависит Ее существование.
 
ПОИМСКИЕ «МЛЛИОНЩИКИ»
 
Два года назад к избе-молельне старообрядцев Белокриницкого согласия, что в селе Поим, подъехала скромная “Волга”. Находящихся в молельне старушек попросили выйти и сказали: “Бабушки дорогие, надо ж вам документы поменять! Нут-ка, тащите белую простынь, будем на дворе вас фотографировать на паспорт...” Сфотографировали. Уехали. Вернулись старушки в избу - и икон-то... нету! Сперли...
Ценные были иконы, дониконовские. Поплакали женщины - и собрали для своей молельни иконы из своих домов. Через полгода молельный дом снова был ограблен, теперь уже без всяких таких фотографирований. Снова поплакали, снова поскребли по сусекам, - и опять восстановили убранство молельни. Только теперь обязательно дежурят там мужики покрепче (из тех, кто верует), с топорами.

 
 Или другая история. Есть в Поиме свой молитвенный дом и у старообрядцев Спасова согласия. Наставница общины, Таисия Петровна Шишкина, или попросту тетя Тая, дружила с неким художником по фамилии Смирнов, уроженцем здешних мест и отпрыском старообрядческого рода. Один раз этот Смирнов выпросил из молельни икону “Тайная вечеря”, якобы для реставрации. Видно он думал, что тетя Тая ничего не мыслит в средневековой русской иконописи и вернул ей жалкую халтурную копию. Обидно было тете Тае, ведь этот человек втирался в ее доверие годами. Но как теперь докажешь, ведь ни в каких описях святыня не была зарегистрирована...
У тети Таи своя философия. Она знает, что Смирнов этот все одно заплатит за святотатство. По слухам эту икону он продал, а на вырученное купил дом в Подмосковье. А еще говорят, “он дочь свою обживает, а жена у него в прислугах”. В общем, в грехах погряз. Не знает он, что подлинная расплата ждет его впереди...
В молельный дом Спасова согласия я попал не просто так, а по протекции. Помогли супруги Самойленко и друг их семьи Николай Васильевич Чесноков, чьи предки были членами этой общины. Без этих людей меня бы погнали не просто поганой метлой, а придумали кое-что порадикальнее. Дело в том, что после злосчастной воровской волны сын выдал тете Тае ружье, научил, на что там нажимать, и предупредил, что врага не надо бояться, а надо первым выстрелом - в ноги, вторым - на поражение...
Прежде чем обратиться к нашим героям, договорю о тете Тае. Она - наставница общины Спасова согласия, самой большой из представленных в селе Поим. Раскольнические толки в этом селе переплетены настолько причудливо, что разобраться в них непросто даже искушенному в старообрядчестве человеку. Поим уже больше 200 лет носит титул “истинного гнезда раскола”. Кроме Белокриницкого и Спасова есть здесь еще и Поморское согласие, и каждое из согласий имеет свои общины, свои тайны, и не допускает в свой мир чужаков. Спасово и Поморское согласия относятся к тому же к беспоповщине, не приемлющей священство и предельно замкнутой. Общинами управляют т.н. наставники, люди, руководящие духовной жизнью, проводящие молитвенные собрании и исполняющие требы - от крещения до отпевания.
  Тетя Тая - потомственная наставница, и ее наставничество длится уже 30 лет. Полное название их Спасова согласия: “Спасителя Мира Иисуса Христа” и отличается эта вера строгостью. В просторечии это согласие называется “Морозовой верой”. Белокриницкая вера называется в Поиме “часовенской”, а поморцев именуют “кулугурами-калганниками” (мужчины этой общины выстригают у себя на затылках волосы, оставляя “калган”, похожий на венец Христа). С другими общинами тетя Тая общего языка не находит, так как службы везде ведутся по-разному. Один только чин отпевания у морозовцев длится два с половиной часа - какая ж еще вера способна такую честь умершему оказать? Есть в Поиме еще и официальная церковь, подчиняющаяся Московскому патриархату, РПЦ. Настоятель ее, отец Георгий, не устает приглашать тетю Таю к себе - службы помогать вести. Она вообще-то не против церкви, но идти отказывается. Говорит:
- Я в чужой монастырь со своим уставом не пойду. Как я могу, ежели мне все наши говорят: “Пока ты держишься - держимся и мы...”
А больше гордится тетя Тая своим внуком, Алексеем Шишкиным. В свое время она запретил снохе делать аборт, сама Лешеньку ростила до 5 лет, а теперь, живя в городе Саратове, Алексей стал богатырем-тяжелоатлетом, самым сильным мужиком Поволжья. За иконами (которые, может, стоят дороже, чем весь Поим), она хранит вырезки из газет, в которых описываются подвиги ее внучка-богатыря...
Александра Ивановна Самойленко тоже из старинного раскольничьего рода. Материалов по старообрядчеству в Поимском музее, созданном ее стараниями, много. Так же, как много и всего, что в той или иной степени относится к истории села. Сейчас музей занимает двухэтажный купеческий особняк, в котором до недавнего времени были ясли. Детишки в Поиме стали родиться все реже и реже, необходимость в яслях отпала и Александра Ивановна, пока еще опустевший дом не растащили, выбила здание под музей (который до этого ютился в Доме культуры).
Теперь только в музее можно узнать о том, почему поимские жители считались “миллионщиками”, и откуда сюда пришло старообрядчество. Хотя и считается, что название “Поим” произошло от мордовского “пою” (“осина”), село основано русскими людьми. В 1713 году основал его князь Алексей Черкасский, и заселены были сюда крепостные люди, пригнанные из Нижегородской, Рязанской и Московской губерний. В 1743 году Поим достался в качестве приданого за дочерью Черкасского, Варварой графу Петру Шереметьеву. В селе этом он никогда не бывал, но способствовал во многом его процветанию. Из села (тогда оно называлось “Никольское, Поим тож”) стали выделяться деревеньки - Самодуриха, Агапиха, Митрофаниха, Котиха, Топориха, Поганка, Лягушиха, Кобыльи Выселки, Вертогузиха - но скоро они становились частью села и старые названия становились именами сельских улиц.
Крестьяне Поима находились на оброке, платили относительно небольшую сумму - от 2 до 3 рублей - и предоставлены в сущности были самим себе. Многие занялись торговлей и дошло, до того, что в селе появились люди (простые крестьяне!) с миллионными состояниями. Эти “миллионщики” заработали свои капиталы на торговле или на умелом использовании здешних ремесел: сапожного, кожевенного, валяльного, прядильного, шапочного, веревочного, кузнечного и судостроительного (в Поиме строились баржи-будары и сплавлялись по реке Вороне, которая протекает через село, в Дон). Предприимчивый характер населения укрепили раскольники всевозможных толков, которые переселялись в Поим из Поморья, с Керженца, из Белой Криницы и других потаенных мест. Первыми раскольниками-поселенцами стали братья Кир и Гавриил из местности под названием Гуслицы, что в Московской губернии. Мужики они были грамотные, оборотистые, стали обучать местных по старинным книгам и внедрять идеи древлего православия. Они представляли Белокриницкое согласие. Через несколько лет в Поим было занесено Спасово согласие, а чуть позже - Поморское.
Староверы были народом непьющим, хитроватым и дружным (первое и последнее, если откровенно, в сущности не присуще русской нации). И что интересно: местные “миллионщики”, из крепостных графа Шереметьева вовсе не стремились избавиться от своего рабства, хотя заплатить за свою вольную хоть сто тысяч не представляло для них значительного труда. Им было даже выгодно находиться на положении крепостных! Дело в том, что они могли таким способом избежать налогов. В 1861 году, после отмены крепостного права, здесь были сильные народные волнения, для подавления которых присылали войска. Народ с вилами да острогами требовал оставления себя на оброке. Ну, не хотели “миллионщики” воли...
К концу XIX века Поим вырос до неприличных для села размеров; в нем проживало до 15 000 человек, имелись 3 церкви (включая Единоверческую, призванную объединить раскольников с “новоправославием”), 5 школ, библиотека, телеграф, 23 маслобойни, 12 кирпичных заводов, 24 кожевенных завода, 23 кузницы, 12 постоялых дворов. Поим по своему экономическому значению соперничал с губернскими городами Пензой и Саратовом. Купцы соседних городов даже били челом к государю-императору: просили высочайшего указа о закрытии базара в Поиме. Это все было. Было...
Ныне в Поиме ребенка встретить трудно. Село хоть и сейчас довольно крупное, имеет больше 3 000 населения, но живут здесь преимущественно пенсионеры. Упадок виден повсюду - начиная от вида церквей и заканчивая уличной грязью. Здесь совсем еще недавно живы были строительные предприятия, но они развалились. Совхоз еще держится, находится он далеко не в лучшем положении. Его недавно взял под свое крыло т.н. инвестор, бывший руководитель одной из разоренных строительных организаций по фамилии Берников. В народе он почему-то получил кличку “барин”. Вот, собственно, и вся экономика Поима. Есть здесь еще больница, организованная в бывшей Шереметьевской усадьбе, интернат для умственно отсталых детей, но все это - сектор бюджетный, призванный расходовать средства, а вовсе не зарабатывать их.
На фоне всей этой серости музей и Дом детского творчества выглядят жемчужинами. Музеями сейчас не удивишь, домами творчества - тем более, но там происходят истинные чудеса. Чудеса эти - не от Господа, а от людей. Только “простыми” людей этих не назовешь. Музеем руководит его основательница Александра Ивановна Самойленко. Домом детского творчества - Вячеслав Трофимович Самойленко. Как Вы поняли, они - супруги.
Александра Ивановна - коренная поимская жительница она росла в семье потомственного валяльщика (он делал валенки) Ивана Захаровича Роганова. Сначала семья относилась к Белокриницкому согласию, после отец пел на клиросе Единоверческой церкви, ну, а Александру “докрещивали” в Новоправославной церкви.  Отец мечтал, чтобы все его дети стали учителями. Он почти достиг мечты, поскольку из семи братьев и сестер пятеро действительно получили высшее образование и стали работать преподавателями. Александра Ивановна трудилась в Поимской школе - учителем истории и завучем - а, уйдя на пенсию, сосредоточилась на музее.
Вячеслав Трофимович попал в Поим в четырехлетнем возрасте, его привезли сюда в эвакуацию из Киева. Отслужил после школы во флоте, вернулся - и поступил работать на Поимский пенькозавод (было в Поиме и такое предприятие по переработке конопли). Одновременно пришел вести кружки в местный Дом пионеров. Это сейчас он имеет название “Дом детского творчества”, но про себя работники его все равно именуют его “Домом пионеров”.
Знали они друг друга с раннего детства, и Александра уже тогда уважала мальчика Славу за то, что он лучше всех знал окрестности Поима, умел ловить птиц, выуживал больше всех рыбы в реке Вороне, да и вообще хорошо понимал всякую тварь. Тогда Поим был районным центром. Молодежь сюда стремилась, было здесь весело, шумно; чугунный мост в центре села, построенный после Первой Мировой пленными австрийцами, Соборная площадь, - были местом гуляний, здесь встречались влюбленные. Теперь, хотя православный батюшка и возрождает один из храмов (Никольский), а Дом культуры получил статус “Социокультурного центра”, центром притяжения большей части поимских мужиков стал бар “Кречет”, больным зубом торчащий аккурат между храмами и Домом культуры.
Оба, Вячеслав и Александра, учились в ВУЗе, бросали, когда тяжело заболела младшая дочь, снова хватались за учебу, когда буквально “вытащили” ее с того света. Кстати, вместе поднимали и музей. Точнее, как утверждает Александра Ивановна, музей лежал на плечах ее мужа, потому что все, что нужно было сделать качественно и надолго, сделаны именно руками мужа. Если быть более точным, помогали еще зять, Виктор Найденов, и местный художник Виктор Горин. Но о музее скажу позже, пока же - о “Доме пионеров”.
Руководителей кружков Дома детского творчества когда-то называли “придурками из пионерлагеря”. Когда в страдную пору их бросали на помощь совхозу, крестьяне смотрели на этих мужиков, которые действительно в чем-то не от мира сего, как на недоразумение. Хотя на самом деле “придурки” выходили в поле пахать на тракторах, собранных из металлолома, подобранного на свалке у совхозного гаража. Теперь, когда совхоз окончательно разваливается под неусыпным глазом “барина”, Дом детского творчества стал спасением для селян.
Вячеслав Трофимович построил здесь кузницу, организовал столярную, слесарную мастерские. И практически селянину, когда у него сломалась тяпка или агрегат “Крот”, больше не к кому идти. В селе, некогда славившимся кузнецами, осталась одна единственная кузница и один кузнец - Самойленко. Здесь даже наладили маленькое производство садового инвентаря и маленьких сельхозагрегатов собственного изобретения, ведь у людей порой нет денег, чтобы купить это в магазине. Здесь же, у Самойленко, работает и Николай Чесноков. Николай Васильевич - вообще уникальный человек: с утра он идет в совхозный гараж, где работает токарем (он просто жалеет совхоз, в котором начинал свой трудовой путь), после обеда подтягивается в Социокультурной центр, где у супруги Тамары Александровны работает оформителем и режиссером, а ближе к вечеру идет в Дом детского творчества, где ведет музыкальный кружок. Как он все это успевает - не понимаю, но явно он делает это не для денег, так как везде в сущности платят гроши.
Теперь вопрос: существуют ли по сию пору ли “поимские миллионщики”? Если говорить о деньгах - то вряд ли. Что касается икон, они материальной ценности для поимцев не имеют, а духовную как-то подсчитывать не принято…

БОЛЬШАЯ ДУХОВНАЯ СТИРКА
 
В далекой северной деревне Кривой наволок сохранился удивительный обычай ежегодного омовения икон в водах реки Кер-ю. Без шуток: священные доски выносят из деревенской часовни, крестным ходом идут с ними к реке и в буквальном смысле... стирают.  За несколько веков исполнения обряда с икон изображение смыто, тем не менее считается, что ритуал дарует окрестным деревням жизнь...
…На Вашке царит матриархат. Все главы сельских поселений, руководитель единственного на всю Вашку сельхозпредприятия - представительницы слабого пола. Хотя “слабыми” их не назовешь. Женщины здесь всегда были активны, независимы, а мужики наоборот слишком подчинены власти спиртного, которое отнимает не только волю, но и разум. Не все мужчины опустились, многие из них - охотники и рыбаки; но они настолько свыклись с таежной жизнью, что явления культуры и цивилизации им нисколько не интересны. Кстати всех вашкинских дам, в особенности глав администраций искренне возмущает слово “поселение”, официально введенное новым, 131-м, законом. Дело в том, что здесь, на севере республики Коми, “поселениями” всегда называли поселки системы ГУЛАГ, в которые ссылали неугодных государству. Что же получается: теперь неугодны все?
Как бы то ни было, прозябать здесь не собираются. Совхоз, правление которого находится в столице Вашки селе Важгорт, лет десять живет по принципу “последний год - и кранты”, но все равно не умирает. Есть ферма и в Кривом, пусть маленькая - но есть. Главная достопримечательность Кривого (другое название деревни - Кривой наволок, а на коми-языке она называется Куодж) - часовня Великомученицы Параскевы, древнейший памятник деревянной архитектуры на территории республики Коми. Перестраивали часовню не единожды, в последней раз реставраторы работали в Кривом несколько лет назад и управились за пять полных сезонов. Вообще, если верить преданию, Часовня Параскевы-Пятницы впервые была поставлена в Кривом еще в начале XIII века и стала первой на Вашке. По традиции установления святынь при слиянии рек построена она была при впадении в Вашку реки Кер-ю (что с коми переводится как “бревно-вода”).
При советской власти часовню пытались разрушить, но ничего у богоборцев не получилось. Старухи помнят, в каких мучениях умирал человек, который сбросил с часовни колокола: в течение недели тело его покрылось язвами и он истек кровью. В 30-е годы прошлого века местные комсомольцы скрывались в лесу, когда начальство заставляло их распилить часовню на дрова - такое уважение к святыне внушили им старики. А в 60-е годы часовню спас от разрушения председатель здешнего колхоза А. Остапов.
Кстати святая Параскева (в Кривом ее называют “Параскевьей”) издревле почитается покровительницей женщин и женского труда. Параскева отвечает за семейное благополучие и сурово наказывает за нарушение обычая пятницы: в этот день женщине не дозволяется работать. Но зато в пятницу женщина на Вашке отдыхает. Если женщина бесплодна или у нее умирают дети, считается, она наказана Параскевой за какой-то грех. Его можно отмолить в день Параскевы-Пятницы, совершив паломничество в Кривое и поучаствовав в обряде Омовения. Часовня Великомученицы Параскевы находится в ведении женщин, и праздник Омовения - исключительно женский праздник. Мужчинам не доверяют нести даже иконы. Мужики частенько проявляют и свой характер, который из-за задиристости часто доводит до драк. Еще в относительно недавнее время здесь отмечался и мужской праздник, “Прокопий Праведный”, в который с крестным ходом с иконой святого Прокопия ходили исключительно представители сильной половины. Но, видимо из-за того, что сила оной половиной была несколько утеряна, действо отменили. К тому же странным образом пропала икона Прокопия Праведного - самая большая из “мытых” икон.
Их, “мытых” икон, было гораздо больше, причем, несмотря на то, что на древних досках лишь местами остались куски краски и левкаса, женщины прекрасно знают, где Спаситель, где Богородица, а где Параскева. Нынешняя смотрительница часовни Капитолина Михайловна Калинина - женщина простая и слабо разбирающаяся в ценностях. Однажды, года два назад в Кривое приехали некие “дельцы”. Они нашли смотрительницу и сказали: “Бабушка, зачем вас старые иконы? Мы возьмем их на реставрацию...” Поскольку в Кривое редко кто заезжает из чужих, “реставраторам” поверили. Взамен они оставили бумажные иконы. Что интересно, в прошлом году, когда часовню сдавали после капитального подновления настоящие, а не самозваные реставраторы, из Сыктывкара, поднесли в дар новонаписанную икону Параскевы. Я пригляделся к ней внимательнее и обнаружил, что написан образ на очень старой доске. Значит, действительно одна икона была отреставрирована, причем очень качественно. Есть надежда, что и другие доски вернутся на Вашку - причем в обновленном виде.
История Вашки (не как реки, а как местности) удивительна. Дело в том, что что Вашка оторвана от внешнего мира на сотни километров; веками здесь формировался свой мир, со специфическими жизненными понятиями. Издревле на Вашке живут коми, да и говорят здесь исключительно на коми-языке. Но вот молитвы читают на церковнославянском, причем как молятся, так и поют духовные песни по старообрядческому канону, то есть так, как делали это на Руси до никоновских реформ.
Староверы пришли на Вашку относительно недавно, в конце XVIII века. Тогда, спасаясь от государственной переписи, потянулись в эти дикие места раскольники с Онеги и Двины. Впоследствии они смешались с местным населением, освоили коми-язык, зато привили вашкинцам русскую песенную традицию (до сих пор большинство песен здесь поют по-русски, хотя разговаривают, повторюсь, исключительно на коми).
Главным расколоучителем Вашки стал все же не пришлый человек, а местный уроженец Петр Бозов. Местные староверы стали именоваться “бозовыми”, хотя на самом деле это согласие беспоповского толка ближе всего к Филипповскому. На Вашке заправляла очень суровая секта, отрицавшая брак, царскую власть и крест с написанием “пилатова титла”. В сущности, бозовское согласие соответствовало характеру местности - малонаселенной, дикой – и с народом, руководимым странными представлениями о мироздании. Именно поэтому чуть позже “бозовщины” распространилась по Вашке идеология т.н. бегунов или странников, которых на Вашке прозвали “скрытниками”. Эти люди категорически не принимали мир, в котором, по их мнению, спасение невозможно, ибо антихрист в него уже пришел. Адепты этой секты проживали тайно либо в кельях в лесной глуши, либо в схронах у “странноприимцев”, последователей согласия, живущих в миру и считавшихся “оглашенными”. Гнездом странноприимства считалась деревня Чупрово; там скрытники кормились чуть не в каждом втором доме. В случае болезни странноприимца скрытник крестил его, и если он выживал, он должен был оставить дом, семью, и уйти странствовать. Рассказывают, скрытничество искоренили в 1938 году. Специальные отряды НКВД поотлавливали всех “учителей благочестия” и расстреляли.
 Главным центром Раскола на Вашке стало село Важгорт. В разных деревнях старообрядцев принимали по-разному, в некоторых до сих пор не позволяют посторонним людям пользоваться своей посудой, для приезжих держат особую посуду, а так же не приемлют табак. Правда, паспорта и пенсии с недавних пор стали получать - но только из-за того, что жизнь стала слишком тяжела и без внешней поддержки не выжить. Деревни, в которых скрытников не слишком-то принимали, называли “мирскими”. Кривой наволок относился к “мирским”, тем не менее обряд омовения икон, который в позапрошлом веке практиковался в нескольких вашкинских деревнях, ныне сохранился только здесь. В Кривом как бы и приемлют православных священников, а молебны ведут по старообрядческому образцу. Надо сказать, священники в Кривое ехать что-то не торопятся.
Одно из местных названий праздника Параскевы-Пятницы (его здесь отмечают в десятую пятницу после Пасхи): “заветной лун висьысьяслон” (заветный день больных). Ведь вода в реке Кер-ю после омовения в ней икон в течение нескольких дней считается не только священной, но и целебной. Когда-то в день Омовения в Кривой наволок приходили паломники не только с Вашки, но и с Мезени, с Печоры и с Пинеги. Причем шли пешком сотни верст, так как путь к Кер-ю считался святым обетом. На берегу реки, аккурат напротив кладбища, установлен обетный крест; именно здесь совершается сам обряд.
Начинается все утром, в часовне, где перед иконами - как старыми, намоленными, так и новоделами - зажигаются свечи. Женщины читают положенные каноны: Спасу Вседержителю, Пресвятой Богородице, Прокопию Праведному, Великомученику Георгию и Параскеве. Кстати, среди новодельных икон есть написанные умельцем из Важгорта Василием Яковлевым по прозвищу “Репин”. Они примитивны, написаны не по канону, тем не менее старухи уважают и эти неказистые образы.
В крестный ход к реке - через деревню и заливной луг - отправляются, как уже говорилось, женщины. Некоторые из икон дозволяют нести маленьким девочкам. Конечно, сзади пристраиваются и мужчины, но в любом случае они стараются держаться в стороне.
“Стирка” икон занимает совсем немного времени, все-таки их стараются беречь, хотя в сущности и беречь-то в нескольких сохранившихся раритетах (из тех, что не взяли на “реставрацию”) нечего. Но ведь иконный ряд постоянно обновляется и в воду попадает ко всему прочему и подновленная Параскева-Пятница. Лик этой святой, как главной виновницы торжества, опускается в воду последней. После обряда омовения в воду дозволяется войти всем лицам женского пола. Одновременно освященной водой наполняются разномастные емкости, которые паломники предусмотрительно берут с собой. После этого у обетного креста совершается молебен и иконы отправляются по месту постоянной “прописки” - в часовню Великомученицы Параскевы.
Позже у деревенского клуба силами работников культуры организуется концерт, обычно заканчивающийся застольем. На столе блюда, приготовленные местными женщинами дома. Ну, и, конечно, сур - национальный напиток коми (что-то типа слегка хмельного кваса).
Поскольку праздник переходящий, он может попасть и на период, когда заливной луг еще под водой (при ранней Пасхе). Однажды, когда вода еще не спала, к обетному кресту шли по пояс в воде. Помнили более ранний случай: не дошли, омыли иконы в озере, в стоячей воде. Такая вода считается “мертвой”. Тут же подул пронзительный северный ветер, налетели свинцовые тучи, потемнело. Пришлось по воде, в холод, идти к реке Кер-ю и купать иконы в положенном месте. Считается, в день Омовения обязательно будет дождь и гром. Когда мне посчастливилось побывать в Кривом, дождь с грозой действительно был - аккурат после обряда. Теплый дождь считается здесь даром Божьим и благодатью: значит Господь замечает старания вашкинцев и пока еще любит их.

ДЕРЖАТЕЛЬ МИРА
 
...Громадные шершни атаковали нас неожиданно и резко. Одно из этих чудовищные насекомых буквально повалило моего попутчика наземь и вцепилось ему в темя. Он отбивался, шершень отлетал - и вновь пытался ужалить. Другая особь повисла аккурат перед моим носом. Я боялся сделать малейшее движение и даже затаил дыхание. Насекомое будто бы с любопытством глянуло мне в глаз - и... улетело обратно, к дубу. Пронесло...
Дуб, или как его здесь называют “Дубок” снизу расколот и его широкое дупло выжжено. Первое при встрече с Ним - удивление: как Он может держаться на изгнившем стволе? Дубок обнесен забором. Без калитки. Рядом - какая-то горка, на ней деревянный крест. Дубок охраняют шершни; они устроили гнездо аккурат в том месте, где уродливая трещина рассекла ствол. Позже нам рассказали, что насекомые поселились там два месяца назад. И местные никак не могут понять: то ли это охрана небесная, то ли происки дьявола. Во всяком случаи подступиться к Дубку теперь невозможно. А люди все идут и идут к Дубку - непрерывным потоком. Ведь в народе верят, что Дубок исполняет желания.
Если пройти еще немного в сторону Разрытого, с той же, правой стороны от дороги Вы найдете могилу старца. Имя его Василий Яковлевич Яцков. В народе его звали обычно Яковлевичем. Могила сопрятана за забором. Там же - громадный крест и два деревянных дома. Над входом в один из них написано: “Успенская церковь Святого Иерусалима. Построена в 1993 году во имя Екатерины Евлампии Евлампий”. Все ухоженно, свежевыкрашенно, у креста и на могиле горят лампады. Хотя во всем этом странном комплексе - ни души, тем не менее задерживаться нет желания, и мы отправляемся дальше. Тем более что у моего напарника, укушенного в голову шершнем, кружится голова и (как он говорит) “появились звездочки в глазах”. Интоксикация...
Село Разрытое тоже кажется пустынным. Еще бы - ведь это тупиковое село, население его впоследние годы стремительно сокращалось. Специалист администрации местного поселения (именно она нам все показала и препроводила) Нина Карпиленко рассказала, что на все село всего-то два ребенка. Только ради них - чтобы в школу возить - в Разрытое еще ходит рейсовый автобус.
Разрытое так называется потому что здесь сильно рассечена местность, “разрыта”. Будто стадо великанов потопталось! Есть версия, что здесь когда-то был древний город. Он даже в летописях упоминается - под названием Зарытый. Летописи говорят, что его в 1239 году разорили и сожгли татары, всех же обитателей города они перебили. Возможно разрытовские ямы и холмы - остатки таинственного города.
 В Разрытом мы так и не встретили людей и, если бы не Нина, уйти бы нам восвояси. Она привела нас к странным воротам, над которыми была надпись: “Разрытовский Святотроицкий монастырь”. За воротами виднелась часовня, кресты и довольно ветхий дом. Мы вошли, постучались в дверь. Оттуда выглянула старуха. Подозрительно нас изучила и нырнула обратно. Из недр старой постройки были слышны голоса - кто-то хором молился. Минут через пять вышла женщина помоложе. Она представилась Верой (Нину она знала, та ее - тоже, а потому особенного напряжения не было), отвела нас поближе к часовне - и начала рассказывать. Поскольку двое сопровождавших меня - местные (Нина - из соседнего села, мой пострадавший товарищ родом из села относительного близкого), они потом некоторые детали рассказа Веры подтвердили. “Вера” - духовное имя этой женщины, в миру ее зовут Валентиной Александровной. В самом конце разговора Вера призналась, что приехала она сюда из Оренбургской области, у нее были семья и дети... со всем порвала и уехала в Разрытое.
Но вначале Вера рассказала о том месте, в котором мы находимся. Часовня стоит на месте храма. Он был освящен во имя Александры и Василия, родителей княгини Александры Голицыной, основавшей в 1900 году христианскую общину. Каменный храм сломали. От него осталась только закладная табличка; ее совсем недавно нашли при строительстве часовни. Да и все монастырские постройки сломали; почему-то большевистские власти панически боялись этого места и хотели стереть его с лица земли. Остался только единственный деревянный дом, в котором сейчас живут сестры возрожденной обители - и то лишь потому что в нем при советах устроили клуб. Его называют “Матушкиным местом”. По сути только Вера здесь пребывает постоянно, остальные - приезжающие. За пределами монастыря, на той стороне старого княжеского пруда стоит церковь Архистратига Михаила. Она уцелела, хотя и сильно подпорчена временем. Под прудом прорыт ход, связывающий храм с монастырем. Раскапывать его пытались, но не прошли дальше нескольких метров: уперлись в завал.
Итак, основала в 1900 году добрая барыня общину. В 1904 году она получила статус монастыря. Примерно в это же время пришла в монастырь девушка и попросилась в послушницы. Игуменья ее не пустила. Девушка, ее звали Екатериной, сказала: “Как вот эти голубки разлетятся, так и вы скоро разлетитесь...”. Странная она была: всегда носила с собой короб, в котором два голубочка сидели. Всю свою долгую жизнь носила, за исключением разве тюремных лет. И Екатерина ушла из Разрытого. Она пустилась в долгое странствование по Руси. В 1918 году монастырь прикрыли, а сестер пустили по миру.
Екатерину тоже ждала нелегкая участь. Она была схвачена (говорили: “за веру”) и ее осудили на каторгу. Отсидела несколько лет на Колыме, и почему-то ее в середине 30-х отпустили. Как видно, пожалели блаженную. И пошла она пешком, через всю страну, сюда - в Разрытое. И всего-то имущества у нее было - посошок да коробок с голубями. Несколько лет она шла, а когда наконец прибрела и увидела развалины монастыря, долго и горько плакала. Приютила странницу семья Борщовых, они на хуторе жили под Разрытым (Там, где теперь могила старца). Они поселили ее в своей баньке. Жила тихо, но люди к ней тянулись: старица людей исцеляла - как духовно, так и физически.
Себя она звала: “Евлампия Евлампий”. Это необычное имя, по ее словам, соединяло в себе женское и мужское начала, растворенные в монашеском подвиге. Разрытое Екатерина почему-то прозвала “пятым уделом Божьей матери” и “будущим всех праведных”. Екатерина часто ходила молиться к засохшему дубу. Народ говорил, он сотню лет вот таким, безжизненным стоял. И вот однажды весной дуб вдруг взял - и зацвел! Среди народа пронесся слух, что монахиня всего лишь единожды прикоснулась к дубу - и он ожил. Но это было не совсем тек: она очень много в уединении молилась у дуба. А еще однажды старица сама поставила деревянный крест на холмике у Дубка (так она сама его прозвала). Объяснила вот, чем: пришел к ней в видении человек и взмолился: “Мать, помяни нас, мы здесь столько лет лежим, нас - сорок душ...” Здесь триста лет назад, во время Северной войны русские воевали со шведами и русских воинов в количестве сорока похоронили, курган насыпали... и забыли. За упокой их душ Екатерина и молилась.
Тот факт, что в баньке живет старица и исцеляет людей, властям сильно не нравился. Она частенько хотели ее забрать (живет без паспорта, без регистрации и т.п.) но никак не могли подступиться. Слишком многим Екатерина помогла и можно было вызвать вспышку народного гнева. Тем более что всякий раз, когда участковый милиционер или уполномоченный КГБ появлялся в Разрытом, Екатерина говорила: “Время мое еще не пришло...” Жила в баньке, хотя однажды - за одну всего ночь - построили возле нее хороший дом. Случилось так, что приехал один генерал к старице просить об исцелении лежавшей при смерти дочери (врачи от нее отказались). Помолилась старица - дочь исцелилась. Генерал приехал с деньгами, но старица сказала: “На что мне бумаги... вот молельни у нас нет...” И тот прислал рту солдат, которые за ночь сруб и поставили. Но власть и здесь подсуетилась: через два года сруб перевезли в село Симонтовку и сделали там медпункт. Этот сруб три года назад перевезли обратно, на прежнее место. Здесь уже потрудился старец Василий Яковлевич со своими духовными чадами.
В июне 1959 года Екатерина была совсем немощна и слепа. Тем не менее, она принимала страждущих и старалась помогать им. На сей раз милиционер с уполномоченным приехали забирать старицу по вполне законному поводу: в больницу ее положить. Для сего и машину “скорой” прикатили. На защиту Екатерины встали ее посетители и некоторые жители села. Они забаррикадировали дверь. Один из врачей разбил окно, туда забралась “группа захвата”. Почитатели готовились защищаться... но старица сказала: “Пустите их. Пришел мой час...”. Ее переложили на носилки погрузили в карету “скорой”.
Екатерина до этого события часто говорила: “Могилки моей не увидите и белые кони унесут меня в горнее...” Всерьез ее слова не принимали даже близкие. Настал момент, когда пророчеству надлежало сбыться. “Скорая помощь”, когда кортеж проезжал мимо Дубка, заглохла. Стали копаться в моторе - и вдруг с неба опустилось темное облако, из которого вырвался светящийся столб, который уперся прямо в землю! Это продолжалось несколько минут и все стояли будто завороженные. Столп вновь ушел в облако, которое как-то быстро испарилось. Носилки, на которых еще недавно лежала немощная старица, были пусты.
Народ у нас во все времена любит чудеса, но верим мы, если честно, не так и сильно. Ну, кто из Вас поверит, что реальный человек может на небеса улететь? Среди народа пронесся слух: “Катерина-то наша... вознеслась...” Справедливости ради замечу, “сам процесс” все же никто не видел. Только разве “столп световой”. Но разве ж это доказательство? Короче: я лично воздержусь от выводов истинности произошедшего полвека назад. Если эта история - всего лишь вымысел - пусть он останется на совести последователей старицы Екатерины.
А тогда власти придумали хитрый ход: они быстренько нашли одинокую больную старушку, обвешали ее иконами (хотя настоящая Екатерина не вешала на себя иконы) и поместили в больницу села Дубровка. Народу ее демонстрировали с удовольствием. Через два месяца старушка тихо умерла и ее так же тихо похоронили. Могилу быстро забросили и забыли...
...Теперь вкратце о старце Василии Яковлевиче. Поскольку он скончался недавно, здесь уже никто не даст соврать. В первый раз Василий Яцков приехал к старице Екатерине в 1946 году. Он только вернулся с фронта (служил в пехоте, прошел от Москвы до Берлина, хотя говорил, что никого так и не убил) и приехал в Разрытое скорее из любопытства. А старица возьми - да и скажи: “Ты мало еще испытал... впереди у тебя новые страдания”. Иными словами говоря, старица благословила фронтовика на... тюремные испытания.
Василий Яковлевич действительно прошел ГУЛАГ: сидел в Орловской тюрьме, потом отбывал срок на Северном Урале. Его посадили по трем пунктам злополучной 58-й статьи: “критика советской власти”, “призыв к государственному перевороту” и... “расхваливание английского и американского образа жизни”. Уже в преклонном возрасте Яковлевич смеялся: “Как я мог расхваливать Америку и Англию, если я там никогда не был?..” Выпустили Яцкова в 56-м, по амнистии. И он пустился в странствия по Руси. Много лет путешествовал, и в конце концов осел в Сергиевом Посаде. Там у него были духовные чада, почитатели. В общем, вполне благополучно он мог закончить свою земную жизнь.
Но однажды, в 1979 году старцу Василию пришло откровение: идти туда, где “матушкино место”. Вначале он не хотел (все-таки возраст - он ведь 1916 года рождения, здоровье, подпорченное окопами и тюремными камерами...), но откровения приходили не один раз. И он переехал сюда. Стал восстанавливать монастырь, подворье, где старица Екатерина жила.
Василия Яковлевич часто молился у Дубка. Говорил, что много откровений от Него получал. О чем эти откровения, не рассказывал, говорил только, не время еще.
Дубок несколько раз поджигали. Благо село рядом - прибегали и тушили. Кто эти глупые поджигатели - так и не было выяснено, но на всякий случай вокруг него поставили глухой забор. Выгоревший изнутри ствол смотрится весьма печально. По сути Дубок держится на одном правом (относительно дупла) корне и (как в народе говорят) на милости Божьей.
Старец при жизни говорил: “Дубок - олицетворение Мира. Он завалится - и Мир завалится...” Дубок считается “говорящим”. То есть, если тебе трудно, есть неразрешимый вопрос жизни, - иди к Нему и помолись. Но откровения придут только тому, кто искренне верит.
 Василий Яковлевич преставился 12 февраля прошлого года. Похоронили его возле баньки, где старица Екатерина “Евлампия Евлампий” подвизалась. Яковлевич и за двадцать лет до своей кончины говорил, что уйдет на “Трех Святителей”. 12 февраля - аккурат праздник святителей Василия, Иоанна и Григория. Вера была при старце келейницей.
Напоследок скажу все же свое мнение о том, что сам здесь передал. Для меня реальностью являются дуб, стоящий “на честном слове” и злющие шершни, не подпускающие к старому дереву. Остального я лично не видел. Да, Вера как последовательница старицы Екатерины и старца Василия, заинтересована в своей правде. Она призналась, что старец только четыре года назад благословил рассказывать о разрытовских чудесах. До того здесь вообще рот на замке держали. Но есть во всей этой катавасии большой плюс: дуб. Будем наблюдать за Его дальнейшим поведением...

СТАРОВЕР

В 2003 году Михалкинская школа отмечала свое столетие. Здание, построенное на средства крестьян-староверов, отремонтировали сами учителя, причем все материалы они купили на свои деньги. Праздновали широко, радостно, и никто не подозревал, что скоро грядет катастрофа…
Районные власти для решающего удара выбрали удачный момент. В июле все Михалкино трудилось на сенокосе. Едва по окрестным лугам пронесся слух о том, что комиссия прибыла закрывать школу, все – на лошадях, на тракторах, пешком, с вилами, косами, граблями – примчались к школе. Но было поздно… Акт о закрытии был подписан.
Сто с лишним лет дети учились в своей школе, а теперь (согласно акту) школьное здание оказалось “пожароопасным” и “непригодным”. Чиновники вальяжно заявляли: “У вас нет пожарной сигнализации. А пятьдесят тысяч на установку вы все равно не найдете…” Председатель колхоза “Свобода” Галина Степанова тут же созвонилась с пожарными в райцентре и те сказали, что хоть сегодня поставят сигнализацию за десять тысяч. Но и это не помогло, ибо начальство уже поставило подписи под документами. Оправдывались: такое распоряжение поступило сверху. В общем, на школу был повешен замок, и дверь опечатали… через некоторое время школьное здание… выставили на продажу. Оказалось, таким жестоким образом чиновники решили залатать дыры в районном бюджете! Все попытки Андрея доказать, что, поскольку школа была построена на средства михалкинских староверов, она и должна принадлежать общине, не возымели действия. Чтобы судиться, нужны большие деньги, а где их взять?
К осени деревня Михалкино опустела. Молодые семьи (в первую очередь учительские) уехали кто куда, и остались в Михалкине лишь старики. Из молодежи только разве Андрей Васильев. И теперь Андрею уже никто не помогает в строительстве часовни, ибо все члены старообрядческой общины поморского согласия – старики.
Когда-то в Михалкине жило 900 человек. Нынешнее население деревни – 55 душ. Приблизительно половина – прихожане. Но членов общины всего-то девять человек. Жизнь в Михалкине пошатнулась, и надежд на то, что она наладится, немного. Иногда отчаяние нападает даже на Андрея. На людях дурное настроение он не кажет, ведь уныние – страшный грех, но все же, все же… До сих пор про михалкинцев в народе говорят, что нет людей трудолюбивее и богаче. Ведь староверы традиционно молились и работали, а табак с водкой не принимают до сих пор. На всю Псковщину славятся михалкинские огурцы, которые на здешних добротных землях растут как на дрожжах. Но мало кто догадывается, что рук, умеющих взрастить эдакую вкусноту, теперь раз, два – и обчелся…
Михалкино в истории Великого Раскола сыграло когда-то значительную роль. Уже только поэтому Андрей твердо решил не оставлять родную деревню. Друзья, ровесники, перебравшиеся в города (конечно не все там себя нашли, но никто не жалеет о своем выборе) считают его “чудаком”. А вот Васильев искренне не понимает: как эти люди, воспитавшиеся в среде староверов, могли так легко попрать традиции предков? Да что там традиции и вера! Народ продает свои колхозные паи – 6 гектар за какие-то 10 тысяч рублей… А это уже не попрание традиций, а великая глупость! И, кстати, никто точно не знает, кто покупает землю и для каких нужд… Просто приезжают какие-то парни на иномарках и уговаривают народ поставить подпись под какими-то непонятными бумагами. И находятся такие, кто не глядя эти бумаги подмахивает!
 Андрей догадывается, в чем дело. Михалкино – подлинная глубинка, тупик. Рядом большое озеро Липпо (другое название – Свято), исток реки Сороть. Вот и хочет некий толстосум на берегах озера устроить охотничьи угодья. И школьное здание он купит – причем только для того, чтобы обустроить школу под “охотничий домик”. Богатею плевать на историю, на веру. Он покупает тишину. И, чем меньше народу будет жить в Михалкине, тем ему лучше.
Андрей живет рядом со старой моленной, чудом пережившей войну. Так получилось, что рано умерли его родители, и Андрей вынужден был ухаживать за дедушкой и бабушкой. Потому и не женился… Дед скончался. Бабушка, Евдокия Ермолаевна, жива. Вдвоем они и живут, ведут хозяйство. Выращивают огурцы, продают. У Андрея единственная не весь район ферма подсадных уток. Он страстный охотник. И такой же страстный рассказчик. Об истории родной деревни Андрей может рассказывать часами.
Никто не знает, когда Михалкино было основано, но в летописи отмечено, что еще при Иване Грозном, в 1583 году в Михалкиной слободке (так первоначально называлась деревня) был 51 дом, 12 дворов крестьян, которые занимались рукоделием, чем и жили, в 22 дворах жили бобыли и “непашенные нищие”. Были в слободке ремесленники: 2 горшечника, кузнец, портной, судовщик. На озере была пристань, приплывали из Пскова на судах с товаром купцы. Благодаря торговле и положению портово-перевалочного центра Михалкина слободка процветала. В слободке был свой воевода, которого звали “князь”. К сожалению имени его история не сохранила.
 Церковный Раскол застиг Михалкино, когда слободка была на подъеме: большое селение, крепкие основательные постройки, деревянная церковь, пристань, кузницы, конюшни, склады и многое другое, позволяющее жить, работать и горя не знать в родном государстве михалкинскому мужику... Для кого-то принятие церковных нововведений Никона, быть может, означало всего лишь переменить привычку креститься с двоеперстия на троеперстие, привыкнуть к новому мотиву пения на службе, принять как правильное другое Имя Спасителя, и жить дальше, торговать, строить – расти экономически. В большинстве русских селений люди приняли нововведения. А вот Михалкино заартачилось. Единогласно зароптали мужики на князя, который неуверенным голосом посчитал своим долгом известить о ближайшем приходе обоза с новыми книгами и новыми иереями.
Когда обоз подошёл к деревне, вестовой солдат прискакал к михалкинскому дьякону и зачитал указ о реформе, на что дьякон ответил отказом изменить веру отцов. Вестовой зачитал, что в таком случае будет с теми, кто против нового закона. Но была ниточка, за которую можно “зацепиться”, – в указе содержались вопросы, на которые нужно было ответить знающим людям. Вестовой подал свиток и сказал, что через пополудни отвечавшие должны подойти к обозу и ответить. Если же не ответят, то деревня будет взята силой, и в ней будет восстановлена “истинная” вера.
 Вот здесь с удовольствием  перескажу удивительную историю, которая передается в Михалкине из поколения в поколения. Она одновременно и красива, и поучительна. Жил в Михалкинской слободе сирота Савелий. Парня жалели, и, когда он подрос, поставили дьячком в церкви. Савелий тянулся к книгам, а самая большая библиотека была у князя. Ну, и вошел он в доверие к князю, а одновременно и к его дочери Екатерине. Книги конечно Савелий читал, и даже очень внимательно. Но и Катю он тоже внимательно “прочитал”… да так, что та отяжелела. Грех – да и только! Время идет, живот у девки растет, а Савелий все похаживает к князю книжки читать. Князь, когда тайну невозможно стало скрывать из-за размера живота, поступил мудро: заблудшую дочь он отослал рожать в далекое свое имение. Наказал дочери: “Родишь, месячишко понянчишь, а после отдашь какой-нибудь доброй бабе на воспитание”. Савелия, чтобы не раздувать скандал, прилюдно не наказывали, но тихонько из дьячков-то расстригли.
Савелий уединился, ни с кем почти не общался, и, как говорят, “нес крест покаяния”. Прослышав о решении князя бросить дитя, он отважился пойти в далекое княжье имение – просить Екатерину, чтобы она ему младенчика на воспитание передала. Как видно, между молодыми людьми еще сохранялась симпатия, ибо Екатерина согласилась на это предложение и мальчика бывшему любовнику отдала. Вскоре Катю выдали замуж за дворянина, и она уехала из слободки навсегда. Брак у нее был несчастным: муж пил, бил жену, детей у Екатерины больше не было. Савелий в Слободке сказал, что мальчика нашел на дороге (в те времена это случалось часто), и стал его воспитывать один. Когда случился Великий Раскол и в Михалкино пришел обоз с новыми книгами и попами-обновленцами, мальчику шел уже 11-й год.
Итак, священник развернул перед михалкинским народом свиток с вопросами (их было 106) и начал зачитывать. Мужики молчали. Некоторые, правда, заговорили: “Может, лучше принять новую веру? Не стоит гневить государя нашего – батюшку…” И тут к обозу вышел Савелий с сыном. И он ответил на все вопросы! Отвечал он уверенно, подтверждая сказанное текстами в книгах, указывал страницу и строку. Проверяющие удивлялись его спокойствию и знанию. Помогал Савелию сынок, изредка подсказывая нужную страницу в книге. Даже сопровождающие обоз стрельцы вопрошали: “Так как креститься-то надо?” И обоз покинул деревню! С той поры Михалкинскую сторону стали называть “староверщиной”.
Приблизительно в это же время под Великим Новгородом в Куржицкой обители собрались ревнители древлего православия. Это случилось в 1666 году. Участвовали Архиепископ Павел (его Никон прилюдно избил посохом – такого никогда не было в христианстве!) протопоп Аввакум, и многие другие. Ревнители благочестия пришли к выводу: пришло время антихриста и нужно бороться. Но Куржицкою обитель уничтожили, Павла и Аввакума сожгли… Соловецкий монастырь после 8-летней осады пал. Иноки ушли в поморские скиты. Так зародилось Поморское согласие, к которому принадлежат христиане деревни Михалкино. Это беспоповское согласие, отличающиеся строгостью нравов и особой непримиримостью.
Есть предание, что вскоре после поражения представителей законной власти Савелий стал лидером михалкинских староверов. Его вызывали на споры с “новокрещенными” попами в разные селения, и неизменно он побеждал. Но однажды его схватили. И так случилось, что попался он на землях, принадлежащих законному мужу Екатерины. И она приказала его освободить. Что было дальше, покрыто мраком тайны. Не так давно Андрей раскопал на Михалкинском кладбище древнее надгробие. На нем сохранилась надпись: “Екатерина. 1738 годъ”. Уж не та ли эта Екатерина? Могила Савелия не найдена. Неизвестно, что сталось с сыном Екатерины и Савелия…
В Михалкине никогда не было крепостного права, хотя вокруг в двух верстах находились крепостные “мирские” деревни (Барута, Юхново, Лжун...). Деревня росла и крепла, слухи о большом староверском поселении летели во все края России, Михалкино называли “солью земли Псковской”. В исторических записях о Михалкине тех лет сказано: “Деревню населяют старообрядцы, люди с очень строгими нравами. Молодежь должна подчиняться и почитать старших. Курить и пить считается великим грехом. Строго соблюдаются христианские заповеди. Очень трудолюбивы. Деревня вольная, с чужаками говорят мало, едят только из своей посуды. Много зажиточных крестьян”.
Старообрядческие семьи строго следили за тем, чтобы не было смешений в вере, и поэтому михалкинцы женились только на староверках. Бывали случаи, когда брали замуж и “мирских”, но перед этим их крестили в моленной. Стали появляться разногласия между родами. Озеро делилось на участки, где каждый род занимался рыбной ловлей. Был случай, когда в воскресение одна из семей мирских выехала в поле пахать. Мужики-староверы собрались, пошли в поле, насильно распрягли лошадь и отправили хозяев домой, потом объяснили: в праздник работать грешно. Никониане послушались.
В 30-е годы прошлого века начали образовывать в Михалкине колхоз. Население деревни открыто противодействовало властям, но после очередной “раскулачки” пришлось смиряться. Один из участников “коллективизации” вспоминал: “Очень трудно было проводить коллективизацию в Михалкине. Население деревни выступило против. Трижды выезжали представители райкома партии в деревню и не могли застать взрослое население. По деревне бегали одни ребятишки. Как узнавали о нашем приезде, это было загадкой, мы не могли понять. На четвёртый раз нас на въезде в деревню встретили женщины с кольями и камнями, разбили стёкла в машине, гнали из деревни…”
Войну Михалкино пережило неплохо. Немцы колхоз распустили и приказали каждому крестьянину заниматься личным подворьем. Может, и скверно об этом говорить, но правды не скроешь: поскольку михалкинцы с советской властью были не в ладах, оккупация для них была благом. Они просто трудились и молились, а большего им и не надо было. В 1944-м, года немцы отступали, они были уже не самонадеянные и самодовольные вояки: сжигали все деревни – просто из злобы. Поджигали и дома в Михалкине. К этому времени жители деревни уже, забрав всё самое ценное, ушли за озеро, в партизанские леса. В Михалкинской школе немцы наткнулись на двух советских разведчиков, которые возвращались из вражеского тыла. Завязался бой, были убиты шесть немцев и один наш.
Школу немцы подожгли, но прибежавшие с озера мужики сумели ее потушить. Немного позже шёл через Михалкино ещё один немецкий батальон, и опять загорелась школа. Но мужики опять её потушили. Из других домов спасли только моленную. Едва немцы подъехали с огнеметом, вышел наставник, отец Павел, и стал упрашивать карателей, чтобы не тронули святое. И немцы пожалели старца, не тронули моленную. Получается, от старого Михалкина остались лишь моленная да школа. Теперь вы понимаете, какие чувства испытывали михалкинцы, когда чиновники закрыли школу, и здание выставили на продажу…
В моленной во времена хрущевских гонений на Церковь сделали клуб. Он долго не проработал, закрылся. И вот, что интересно. Когда Андрей захотел в этом здании воссоздать моленную, власти сказали, что дом принадлежит им. Представляете: отобрали, а теперь говорят, что по закону это ихнее! Даже несмотря на то, что моленная в аварийном состоянии, она невосстановима, власть заявила, что это ее собственность, и никакой моленной там не будет! Чиновники опираются на юридический казус: не сохранилось документов, доказывающих очевидный факт. А значит, здание может продолжать разрушаться под “чутким” надзором государства… Именно потому Андрей затеял строительство новой часовни. Может, оно и к лучшему…
Андрей знает, что его прабабка Дарья была богатой михалкинской купчихой. Бабушка, Евдокия Ермолаевна, 1921 года рождения и, естественно, не знает, что происходило в царские времена. Зато в доме у бабушки и дедушки в самые злые времена проходили молитвенные собрания. Андрей знал, что он старовер, с младых ногтей. Крестик он носил еще под пионерским галстуком. Изучал “Кормчую книгу”, древнее христианское творение; именно “Кормчую” с особым рвением сжигали никониане, ибо в ней написано много такого, отчего мировоззрение христианина может поменяться. У поморцев-беспоповцев три книги считаются святыми: “Евангелие”, “Апостол” и “Кормчая”. Староверы понимают Церковь как корабль, который ведет кормчий, капитан. Поморцы не приемлют священства. Но зато большое внимание уделяют молитве.
Андрей научился у бабушки и у отца: молитвенное правило должно быть не менее часа в день. В воскресенье в Михалкине даже при колхозе не работали. Но ИНН и паспорт михалкинцы принимают. Дед Андрея, Макей Григорьевич воевал в Первую Мировую, он Георгиевский кавалер. Отец служил на атомной подводной лодке; от облучения он долго не прожил, сердце отказало… Андрей тоже служил на флоте, в морской пехоте. Та получилось, что уходил он в армию из богатой деревни, а вернулся в нищий колхоз. Плодородные земли теперь зарастают лесом. Работал Андрей егерем в государственном охотхозяйстве, но его должность сократили… Теперь источник к существованию – михалкинские огурцы и ферма подсадных уток. Андрей не жалуется, даже несмотря на то что официально он безработный. В 32 года жизнь только начинается...
…В середине деревни стоит пятисотлетний дуб. Его называют “Шагаев дуб”, ибо растет он на огороде уже отошедшего ко Господу деда Ивана Шагаева. Дуб пережил много войн, Великий Раскол, несколько смут, падений и взлетов России. А на вид он еще крепок, ни одного дупла или изъяна на нем не увидишь. Андрей часто ходит к Шагаеву дубу. Поклонение деревьям – язычество. Но Андрей не молится у дуба, он учится у дерева стойкости. Васильев давно понял: дерево сильно прежде всего корнями. Для Андрея корни – вера его предков. А потому он убежден: пока есть вера, строится часовня, сохраняется община, - Михалкино будет стоять. Да, сейчас падение. Но ведь такое уже случалось, и всякий раз деревня возрождалась. Неужто не возродится снова?




ИСКУССТВО ЖИТЬ В БОЛЬШОЙ РАДОСТИ


…Сижу я сейчас на железной койке в интернате, что в селе Белбаж, пью вино, привезенное мною из райцентра - и пребываю в мучениях. То ли творческих, то ли просто боюсь, что сейчас вот кончится портвейн и наступит абсолютная тоска. «Интернат» ; маленькая изба, предназначенная для детишек, которые приезжают учиться в школу из маленьких деревенек. На выходные она пустеет, вот меня и поселили. До Большой Радости всего три километра, день провожу там, а ночую здесь. Удобно. Но тоскливо.
Холодно, а топить боюсь. Я вообще опасаюсь, как многие городские «чайники», пользоваться печью, так как боюсь угореть. Согреваюсь алкоголем. Полчаса назад в окно стучались какие-то парни, требовали дать закурить и попить водички. Именно требовали, а не просили... козлы белбажские! Я послал их на все веселые буквы. Он еще пару раз постучали - но ушли. Все-таки страшновато одному, ведь не известно, что у этих «лесных братьев» на уме.
На печке отыскал книжку, у которой нет обложки и четверти страниц. Наверное, ее употребляют на растопку. Автор - Пушкин. Как раньше шутили: «Читаю про летчиков… называется «Ас Пушкин, автор ; еврей какой-то, Учпедгиз!» Вот ведь, блин, какую ненависть нам привили в школе к классике, что только сейчас начал впервые вчитываться в Пушкина! Система...
А ведь проза АСа Пушкина так примитивна! Банальные построения фраз, слова какие-то все простые. Как-то я слышал от одного типа ученого, что хитрость здесь в том, что мы давно говорим на языке Пушкина, но все же. Знаете... хорошо! Особенно - «Метель», «Станционный смотритель». Только на этих вещах хорошо понимаешь, что гениальное - это то, про которое всякий может сказать: «Да я сам этой мурни мог бы написать сколько хошь!» Вот, например:

...Я был тронут до глубины души, увидя знакомые и незнакомые лица - и дружески со всеми ими целуясь: мои потешные мальчики были уже мужиками, а сидевшие некогда на полу для посылок девчонки замужними бабами. Мужчины плакали. Женщинам я говорил без церемонии: «Как ты постарела» - и мне отвечали с чувством: «Как вы-то, батюшка, подурнели...»

В окно опять сунулись две морды подвыпивших парней. Не нагулялись на дискотеке, с-скатЫ, хотят приключений. Чего ждать от таких? В своей практике деревенского обитания я следую одному правилу: с русским мужиком надо разговаривать строго, в приказном порядке ; только тогда он поймет и отъе…ся. Если пытаться быть с мужиком на равных, он будет тобой «крутить». По армии знаю: самыми хорошими и одновременно зверскими сержантами становились деревенские ребята. Они понимали, что такое власть и любили ей наслаждаться. И в том, что они не умели придерживаться во власти меры, было большое преимущество: армия любит «зверей». Отчего все это? Я думал об этом и пришел к выводу, что в деревне у нас до сих пор существует рабское мышление по типу: «я начальник - ты дурак». Вообще-то это - всеобщий принцип человеческого социума, но в более цивилизованных условиях этот принцип как-то маскируют. Не стоит забывать, что и Москва — большая деревня. В общем, я опять прикрикнул на молодых придурков – и они снова пропали. Надолго ли?
Позавчера, когда только сюда приехал, я попал на маленький праздник. У бывшей учительницы был юбилей, 75 лет и поздравить ее приехали в Белбаж все ее дети. Зовут ее Анна Павловна Колесова и детей у нее много: десять.
Еще издалека из их дома слышался веселый шум. Ясно было, что народу прибыло много. Тем не менее, меня приняли, накормили, напоили, а потом я сделал их общий снимок. Народу в кадр поместилось до фига, так как многие дети приехали со своими детьми. После этого они (точнее, мужская часть гостей)  запели, как я понял, свою «фирменную»:
- ...А, из родительского дома, ах, стало трудно выходить,
Мать заплачет, отец скажет: «Надо сына проводить.»
Ой, не заваривайте чаю. Заварите ромику,
Ох, трудно мальчику подняться, а из родного домика!..
Пели во дворе. Под гармошку. На мамин юбилей приехали девять из десяти детей. Внуков и не сосчитать… Шумно!.. А Анна Павловна сидит дома, под старинными часами, и вся-то она «светится». От счастья...
- Сегодня семьдесят пять лет со дня моего рождения. Господи, это ведь самый радостный для меня день! А как же: дети у меня, внуки, зятья... Двадцать внуков имею! А так у меня пять дочерей, пять сыновей, пять зятьев и пять снох. Внучке старшей двадцать шесть, а самому младшенькому - год. А проработала я всю жизнь учительницей. Сорок четыре года, и двадцать пять из них в Парамоновской школе. Ходила три километра туда - и три километра оттуда, вот это была романтика! Идешь полем зимой: солнышко, морозец... понимаете, какой-то это дух придает! Было такое, место, горка, «Крутенка» называлась. Я не могла там ходить пешком - и обязательно «дам стрекоча»! Бегом пятьсот метров, кипит вся кровь. А ученики видят, что я иду - уже выбегают навстречу. Это были самые лучшие годы моей жизни. В общем, мы полностью отдавали себя, работали столько с учеником, сколько он требовал. Да...
А потом ведь я еще в Белбаж перешла и шесть лет работала пионервожатой. А уж тогда у меня было семеро детей! Я и еще, быть может, работала, да меня перевели на класс. И я в девяносто третьем только ушла на пенсию. Я не могу привести ни одного примера, чтобы меня ученик ослушался. Я иду - со мной ученики и сейчас здороваются. Надо воспитывать своим примером-то... Муж у меня тоже был учителем. Это был географ любимый в районе, Василий Васильевич Колесов. А умер он десять лет, как.
...А летом полная изба внуков; ради них я и живу. Держу корову, теленка - все ради внуков. Вот, многие спрашивают, почему детей столь нарожала. Любовь, наверное, заставила. Любовь друг к другу... Мы не боялись трудностей. Родится ребенок, родились два, три, четыре - «экипаж на танк»! Дети-то какие были! Они водились друг с другом, родителем неприятности не доставляли. А оба мы были очень строгие, требовали порядка. А мысли от плода избавиться у нас никогда не водились. А зачем? Только одна мысль была: чтобы родился ребенок полноценный. Нам-то какая была разница: шесть детишек родилось, седьмой родился. Так до десяти и дошло. Все в люди вышли. Вот, первенец наш сидит, Колесов Виктор Васильевич. Инженер, работает в Горьком. Второй - Александр, после института в Кулебаках работает, в транспортной инспекции. Владимир живет в Северодвинске, кончил политехнический институт, работает на «Звездочке». Павел в погранвойсках, только вот он не приехал, наверное, из военного городка в Мурманской области трудно выбраться. Маша работает бухгалтером на автозаводе. Надя, шестой ребенок, работает в теплообменнике, делает что-то там по технике. Катя - она глава сельсовета. Коля  - председатель колхоза «Борисоглеб» во Владимирской области. Лена тоже кончила наш сельхозинститут, работает экономистом в Гагино. Ну, и Татьяна: она кончила Горьковский пединститут, теперь воспитывает Илюшу, нашего двадцатого внука. Вот, все. Ой, какой пацан: настоящий Илья Муромец! Ручища у него - как тяпнет мне - «Да что ты, Илюша, пригвоздил прям!..»
...А вот эти часы - самая наша дорогая реликвия. Их прапрадедушка наш купил, Дмитрий Иванович. Купил молодым парнем, когда ему было восемнадцать годов. Ездил в Юрьевец, пилил дрова, денежки заработал - и купил себе часы. Они уже сто пятьдесят лет идут, не останавливались ни разу! Только гирю поднимай. Приходили из музея: «Продайте!» - «Да, вы что, это же наше самое дорогое!»
...И всегда у нас дома радость была. Я приду с работы - встречают, пляшут, поют... В школу приду - тоже радость. Работа ведь мне была не в тягость... А, когда я потеряла мужа, никому не показывала, что тяжело. Зачем это я буду? Я и сама поплачу где-нибудь, попереживаю. И детям все говорю: «Вы никогда свои неприятности не показывайте.» Вот, я так и живу...
…В общем, хорошо было. Даже когда мать провожала по очереди детей и почти непрерывно смахивала с лица слезы.
Я вспоминал, как подъезжал на рейсовом «ПАЗике» к Большой Радости. Мелькали дорожные указатели: Понурово, Горево, Содомово, Сермягино… «Боже мой, - крутились в голове мысли, кто же наградил, в общем-то, симпатичные деревни такими именами? Какой здесь должна быть жизнь?..» Но вот, после указателя «Белбаж», вдруг замечаешь: «Радость»…
Стою у въезда в деревню со стороны Балбажа. Направо - указатель, налево - кладбище. Оно совсем–совсем маленькое, и среди веселеньких таких сосенок могилы едва заметны. Кажется, что живущие в Радости не умирают, как минимум, уже полвека. Живут себе – и живут… На деле все проще. Это кладбище было открыто во время войны, всего на несколько лет, так как не было лошадей, чтобы возить покойников в Белбаж, на нормальный погост. Но так было не только в Радости, а во всех деревнях.
Кроме Большой, была и Малая Радость, но в хрущевские времена, во времена пресловутого укрупнения колхозов ее признали бесперспективной. Председатель сказал: «Свету не будет, будете лампы керосиновы жгать», и крестьяне переехали в Большую, многие – со своими домами. Не стало этой деревни, только кустарник один на ее месте, но название в памяти людской сохранилось, и теперь местность, на удивление богатую грибами, по-прежнему зовут Малой Радостью.
Даа-а-а… Передышку я получил в белбажской избе-интернате, пытаюсь вчитаться в «растопочную книжку АСа Пешкина:

…в самый день храмового праздника, когда весь народ шумно окружал увеселительное здание (кабаком в просторечии именуемое) или бродил по улицам, обнявшись между собою и громко воспевая песни… въехала в село плетеная крытая бричка, заложенная парою кляч едва живых…

Пушкин с его незаконченной «Историей села Горюхина» (очень он не любил заканчивать произведения, которые у него не ладились, но теперь мы почему-то об этом забыли) возник неслучайно. Дело не только в жалком обрубке книжки на интернатовской печи. Во-первых, вы еще не знаете первого названия Большой Радости: Горюшкино. Во-вторых, же… если вчитаться, замечаешь, что за прошедшие два столетия в жизни нашей русской деревни мало что изменилось (за исключением тракторов и «Богатых, которые плачут» в телевизоре). Слишком, даже до боли злободневно…
Итак, деревня звалась Горюшкино. 8 ноября, в Дмитриев день, деревня отмечала престол. Ну, гуляние, все остальное, а в это время по тракту, разрезающему деревню пополам, из Макарьева в Семенов едет какой-то, то ли начальник, то ли барин. «Что ж вы такие веселые?» – «Дак, престол у нас!» – «А что за деревня?» – «Горюшкино, барин» – «Так, пускай с этой минуты оно Радостью будет называться!» Видно, тогда это делалось просто, так как науки топонимики еще не выдумали, и с той поры Горюшкино действительно превратилось в Радость.
Есть и другая, более романтичная и одновременно свирепая версия. Согласно ей в Радости, стоящей на вышеуказанном тракте, кончался великий лес, в котором обитали свирепые разбойники. Купцы, успешно преодолевшие опасность считали сие великим счастьем – отсюда и Радость. Версия эта не выдерживает никакой критики, ибо великий лес в радости Вове не кончается, а только гуще становится, но право на жизнь все же имеет.
Как бы то ни было, Радость издавна славилась не гуляками и не бандитами, а «печекладами». По русской традиции в каждой деревне развивался свой промысел; в Радости не было перевода печникам. Они и сейчас есть, вот, только заказы по причине того, что в данной местности никто давно не строился, поубавились и печники до времени затаились.

...Основание Горюхина и первоначальное население оного покрыто мраком неизвестности. Темные предания гласят… что все жители оного были зажиточны, что оброк отсылали единожды в год и отсылали неведомо кому на нескольких возах. В то время все покупали дешево, а дорого продавали… Мы не должны обольщаться сею очаровательною картиною. Мысль о золотом веке сродни всем народам и доказывает только, что люди никогда не довольны настоящим…

С историей Радости все более-менее ясно. Начиналось все во времена церковного раскола, когда в глухие Керженские леса (исток знаменитой, описанной еще Мельниковым-Печерским, реки Керженец находится всего в пяти километрах от Радости) от преследования властей в массовом порядке бежал простой православный люд. Леса были, как тогда говорили, «зверопаственны» (там якобы свободно паслись непуганые звери), и старообрядцы чувствовали здесь себя весьма вольготно. Над великим множеством раскольничьих скитов покровительствовали богатые купцы, а особенным авторитетом здесь почитался некий старец Иона, один из ближайших сподвижников опального протопопа Аввакума. Иона и Аввакум переписывались даже в то время, когда второй заживо сгнивал в подземном заточении в заполярном Пустозерске.
Но не подумайте, что обитатели Радости – потомки раскольников! Нет, здесь живут потомки… искоренителей раскольничества. Беглые «божьи люди» описываемую местность так и назвали: Бегложью. Последующие поколения переделали это название в «Белбаж», в этом виде название села, являющимся административным центром здешнего куста деревень, дошло до нашего времени.
При Петре I староверов стали «переводить в православие» и в Белбаже появился эмиссар Москвы Питирим, впоследствии ставший Нижегородским архиепископом. Основанный в 1708 году Троицкий монастырь являлся форпостом правоверной борьбы, и, судя по всему, она была успешной. Правда, исходя из документальных источников, монастырю постоянно требовалось множество крепких людей для охраны, как правило, из бывших стрельцов. Борьба с расколом, по всей видимости, закончилась тем, что сектанты ушли еще глубже в «зверопаственны» леса, светское же население села Белбаж составили потомки стрельцов, смешавшиеся с остатками разгромленных ранее разинских банд. В одной книге 100-летней давности я нашел следующее замечание: «…подмонастырская слобода Троицкого Белбажского монастыря, ранее бывшая притоном раскольников, теперь состоит из одних православных».
Радость-Горюшкино, отстоящее от Белбажи на 3 километра, являлась так же одной из монастырских слобод. Монастырь до 1764 года являлся мужским, после чего, в результате непонятных событий, был преобразован в женский, в коем виде и просуществовал до 1928 года.

...Издревле Горюхино славилось своим плодородием и благорастворенным климатом. Рожь, овес, ячмень и гречиха родятся на тучных его нивах. Березовая роща и еловый лес снабжают обитателей деревами и валежником на построение и отопку жилищ. Нет недостатка в орехах, клюкве, бруснике и чернике. Грибы произрастают в необыкновенном количестве; сжаренные в сметане представляют приятную, хотя и нездоровую пищу....

Пятьдесят дворов, около ста десяти жителей, больше двух третей из которых пенсионеры, - вот нынешнее население Большой Радости. В Белбаже – правление колхоза, одно из отделений которого разместилось в Радости. Колхоз носит название «Новый путь». Между прочим, гениальное название, так как подходит к любой власти и к любому изменению аграрной и прочей политики царства-государства. К сожалению, имя колхозу не помогло: хозяйство медленно, но верно клонится к упадку. Видимо, каждый новый путь «верный путь» оказывался на поверку неверным. Да и название колхоза крестьяне почему-то переиначили по-своему: «Новый плут». Председатели теперь меняются часто. Следующий, Федор Петрович Потехин, «приступил к исполнению» только по весне. Пришел с должности колхозного агронома, всю подноготную знает, в том числе и поговорку про «нового плута», но как он сам заметил, «другого выхода не было».
По пути к Догадову, в начале деревни, я натолкнулся на крест. Странно: такие положено ставить на могилах, а этот – у дорожной обочины, и прямо на деревенской улице… Табличка, привинченная к кресту, сообщала:
 «Платова Анастасия Викторовна. 13.6.81 – 17.9.94» 
Я поспешил дальше, но позже специально зашел в соседний с крестом дом и узнал трагическую, с оттенком мистики, историю. С прицепа, перевозящего солому, упала девочка. Разбилась насмерть. В Радости, где подобных событий издревле не случалось, воспринято это было с первобытным ужасом. Вроде бы, упала и упала - всякое ведь случается -  тем более что не из Радости девочка была, а из Белбажи. Но дурное предзнаменование оправдало себя.
Если до 94-го колхоз по инерции еще жил нормально, закалка крестьян позволяла, то с 95-го начался коллапс. Повесился, кстати, отчим несчастной девочки Насти (он был за рулем злополучного трактора). Последовал целый ряд непонятных событий, в частности, один мужик вполне мог избить до полусмерти другого за право обладания косяком от ворот колхозной конюшни (число коней сократили до одного и конюшню потихонечку растаскивали). Нет, лучше уж промолчу… всякое бывало, да не о всем сказать можно.
Иван Догадов председательствовал с 65-го по 74-й годы. А до того он был инструктором райкома при МТС в девичьем монастыре (в Белбажском монастыре до сих пор колхозные мастерские). А до того пастухом и счетоводом в колхозе «Красный пахарь», который существовал в Большой Радости до хрущевского укрупнения (в Малой радости был свой колхоз – «Им. тов. Ленина»). Мог бы еще попредседательствовать, но…
- Если честно, сняли меня. За употребление спиртными напитками.
- А сейчас – как с этим?
- Сейчас – нет…
- Ну, а почему - тогда?
- Ой, трудно себя понять…
- Что же теперь с колхозом случилось?
- Еще по девяносто третий год я работал главным агрономом в колхозе нашем. А резкое уменьшение поголовья, сокращение площадей пошло с девяносто пятого. Я много об этом думал… и пришел к такому вот выводу: где-то лет пять назад государство полностью сориентировалось на завоз. На импорт. Наверное, кому-то выгодно это было…
- Чем же сейчас живет народ в Радости?
-  Грибами, клюквой. Заготавливают, продают. Лес, в общем, спасает.
- И так до самого конца? Делать-то что?
- Под нами здесь открыли громадные залежи каменной соли. Разработки соляные могут здесь жизнь оживить. Но… ничего этого не будет. Огромные средства надо – а их нету… а больше ничего я не вижу.
Много знает Иван Васильевич, да не о многом желает со мной поделиться. Конечно, «Новый путь» не в самом лучшем положении: ведь это самое удаленное хозяйство района и земля здесь на удивление скудная. Народ помнит, правда, как на этом суглинке собирали по сорок центнер ржи, но эти воспоминания скорее относятся уже к разряду мифологии. Хозяйствовать на такой земле с выгодой теперь представляется неразрешимой задачей.

…все вообще склонны к чувственному наслаждению пиянства… При возвращении с кладбища начинался тризна в честь покойника, и родственники, и друзья бывали пьяны два, три дня или даже целую неделю, смотря по усердию и привязанности к его памяти…

Пустынная дорога между Белбажью и Радостью. Морозные, тихие сумерки. Мужик, идущий мне навстречу, выписывает недвусмысленные «синусоиды». Ну, думаю, сейчас этот пьянчуга «докопается»… а в сторону уже не свернешь: неудобно как-то. Иду себе вперед, типа не вижу ничего вокруг. Не пронесло: «Эй, ты. Ну-ка, иди сюда».
Конечно, не подхожу. Неловкое молчание. Он сам идет. Стараюсь держаться достойно, хотя, с каждым шагом преимущество его в росте все ощутимее. Глубокий баритон, сопровождаемый свежим перегаром:
- Ты кто таков? Почему не знаю?
- Да так, считай, путник.
- Путник? А фамилия твоя какая?
- Михеев.
- Не знаю такой. Но все равно, путник… счастливой тебе дороги! Пусть светлым будет твой путь.
Он протянул мне руку. Она оказалась удивительно холодной. В глаза друг другу мы так и не посмотрели. И разошлись каждый в свою сторону. Шагов через пятьдесят я оглянулся, но в сумерках его долговязую его фигуру уже было не разглядеть. Потом он запел, во весь свой прожженный баритон. Слова не были понятны. Через несколько минут и голос уже был едва слышен. Я приближался к Белбажи, он – к своей большой Радости.
Кто-то мне говорил, что ночами по деревням еще бродит призрак коммунизма…

…основанием оной была следующая аксиома: Чем мужик богаче, тем он избалованнее, чем беднее, тем смирнее. Вследствие всего… старался о смирности вотчины, как о главной крестьянской добродетели.

По логике вещей, деревню, в которой подавляющее население составляют старики, и должен представлять старик. Тем более, повод подходящий: пожилые (да и не только) как раз дружно «пасутся» в поле. Занятие, которому они себя в этот день посвятили, по правде сказать, не слишком благородное, и даже подлое. В общем, жители Радости уже несколько дней в колхозном поле подбирают картошку, оставшуюся после того, как колхоз уже ее убрал. «Вот так и живем, небаско» – метко заметила одна из пожилых уборщиц недобранного урожая. Некоторые ползали на коленях, вроде, так сподручнее, но со стороны это выглядело еще более унизительно.
С поля я ушел не в лучшем настроении. На другом поле трудился конь Филька, 23 лет от роду. На нем пахал дядя Леша, бывший колхозный конюх, который был уже стар, когда принимал роды у Филькиной матери, когда она жеребилась Филькой. Ну, хоть в чем-то жителям Радости повезло: колхозный конь очень даже помогает в нелегких крестьянских буднях. А живет-то, как король! Один, на всю конюшню. Растащенную, только…
У одного из домов стоит два трактора. Один, полуразобранный, другой, вроде бы, на ходу. В моторе копается парень, а под его ногами мешается крохотная девчушка, как потом выяснилось, племянница Аня. А парня зовут Николаем Веселковым. В трактористы он пошел сразу после школы, вот, на той старой «Беларуси» он проработал семь лет, а потом из двух тракторов собрал вот этот. Конечно, копотни с ним много, но «старичок» на ходу, трудится исправно. «А не хотите ли, между прочим, чайку попить!» Да, разве откажешь этому простому парню с застенчиво опущенной головой? Да пусть он со своей, еще преисполненной надежд, «молодежной колокольни», расскажет про «радостную» жизнь (В Радости, между прочим, меня приглашали на чай в каждом втором доме.)
Коля заранее извинился, что «чайный» чай давненько закончился, но мама, Валентина Сергеевна, заваривает чай из черноплодки. Он еще полезнее. Не знаю, насколько полезнее, но бесплатнее – это точно.
- Николай, а как у вас с зарплатой в колхозе?
- Да, в общем-то, никак. Дадут, время от времени пятьсот, тысячу. Изредка.
- Чем же вы живете?
- А чем? Пенсионеров много… Отработаешь день, съездишь к кому из пенсионеров – вот тебе и деньги. Конечно, кто-то на вино их тратит, а я к алкоголю равнодушен. Хотя, часто на работе мужики пьют: «Давай, с нами!» А мне зачем? Времени-то нет, с хозяйством все время управляться надо. То дрова, то еще чего. Грибы у нас принимают: частники, перекупщики. За лисички сначала по шестьдесят рублей платили, потом, правда, по двадцать стали. Чего-то обнаглели, что ли? Клюква в этом году хорошая уродилась. Собирай – не хочу.
- А почему у вас колхоз так зовут: «Новый плут». Вроде, теперь председатель ничего…
- Да, их сколько поменялось, председателей? А толку-то… Народ как-то изменился, никто никому не верит. Никому...
- Сколько сейчас в Радости молодых?
- Дак, немного. Человек пять, что ли. Да, пьют все. Напьются, валяются. Заработка-то стабильного нет.
- Николай, ну, вот скажите: все-таки название у вашей деревни такое, как бы счастливое. Может, хоть от этого у вас жизнь получше, чем в том же Гореве, к примеру?
- И в Гореве, и в Сермягине – так же живут. Да, бывает у нас, такое: вечером выйдешь, – мужики поют. Вот, Василий Платов, если выпьет, может до утра с гармонью петь. А трезвый – не поет. Я вот в соседнем районе бывал. Там другие люди, «в себе», если так можно сказать. Угрюмые, что ли. Мне говорят: «Давай, в Городец приезжай!» Да, нет. Мне здесь хорошо. У нас много уехало. Особенно проблема с невестами: девчонки, как учится уезжают, так и с концами. А мне в Радости лучше. Уйдешь в лес, там тишина… Да, еще живу надеждой, что соль здесь будут разрабатывать. Может, все оживет…
  Эх, Коля, Коля, да ничего у вас здесь с солью не будут делать, она по нынешним временам золотой выйдет. Так же, как и с сельским хозяйством: может, и будет все хорошо, однако, когда мы сами стариками станем. И боюсь я, что мы, как родители наши, будем мороженую картошку в поле собирать. Как… не скажу, как кто. Чего соль-то на рану сыпать…
Жаль, что такой парень невесты не нашел. Есть наверняка толковые и хозяйственные, но они умные и не хотят жить в этой Радости. Будем считать, тебе не везет. Пока. На сказочного Иванушку-дурачка ты не похож, на Емелю - тем более. Значит, получается, ты вовсе не сказочный персонаж, а скромный герой из жизни. Что из этого следует? А то, что манна небесная не упадет на тебя - сто процентов. По крайней мере, в этой жизни.

...Мужчины женивались обыкновенно на 13-м году на девицах 20-летних. Жены били своих мужей в течение четырех или пяти лет. После чего мужья уже начинали бить жен; и таким образом оба пола имели свое время власти, и равновесие было соблюдено...

...Кругом утренняя тишь, которую, наверное, можно найти лишь в настоящей глубинке. Или на кладбище. Влажный холодный воздух над речкой кажется таким упругим, что кажется, ни один звук не способен через него прорваться. «Все вымерло» - так, кажется, описывается это состояние. По заливному лугу, рассекая высокие травы, как по океану, бесшумно проносится коровье стадо.
И вдруг, прямо на меня, из-за лопухов на проселок выныривает человечек в широких штанах, в телогрейке, в громадных сапогах и с палкой. Мы пугаемся одновременно, так как столкнулись почти нос к носу, но после секундного замешательства понимаю: пастушок. Только при внимательном рассмотрении догадываюсь (по шикарным черным волосам), что это девушка, причем, восточной наружности.
- Ой, дяденька... вы чего?
- Так. Гуляю. - В деревнях уже не тот, испуганный народ, видят они всякое, в том числе и к праздношатающимся чудакам вроде меня привыкли, а потому не боюсь говорить правду. - А вы, я смотрю, и сама не местная?
- Я с Азербайджана, из города Сумгаита. Но мы там давно не живем, бежали, когда война была. А вы?
Я рассказал. И она рассказала. Выяснилось, что их большая армянская семья жила в деревне Радость несколько лет, Карина училась в местной школе, и считает семя местной, но семья сейчас переехала, а она, 15-летняя, осталась. Сейчас вот устроилась в колхоз пастухом, вообще-то их, пастухов, двое, но напарник сейчас дома, радикулит его замучил и утром не смог встать. Одной со стадом в 100 голов управляться трудно, но деньги как-то надо зарабатывать, если эти жалкие гроши и деньгами-то можно назвать.
- А где же вы сейчас живете, Карина, если ваша семья уехала?
- Дак, у напарника. Виктора.
- Получается, вы... муж и жена?
- Да. Меня родители отговаривали, били даже, считали, что нечего мне с мужиком жить, которому за сорок, да еще и разведенным. Тем более, он и тогда пастухом был, нищим. В общем... прокляли они меня.
- Однако, разница в возрасте у вас большая. Неужто помоложе женихов нет?
- Ну, и что? А вдруг у нас... любовь? - Она смотрела мне прямо в глаза абсолютно искренне, как умеют смотреть лишь дети. По сути, передо мной действительно стоял ребенок. Она и заговорила со мной, возможно, только из ребячьего любопытства.
- Вам ведь, наверное, учиться надо. Неужели вы всю жизнь собрались в пастушках ходить?
- Нет, конечно. Я буду учиться. Потом.
- Потом в жизни не бывает. Пойдут у вас детишки, хозяйство затянет, а ведь без образования - куда сейчас?
- Ну и пусть, - она немного обиделась, даже губу прикусила, -  и что все в мою жизнь лезут? В своей разобраться не могут, а все... Вот вы верите в любовь?
- Честно? Иногда - да, иногда - нет...
- Эх, вы... Что вы всегда так? Усложняете...
Она, засунув два пальца в рот, пронзительно свистнула, и, попрощавшись, вновь исчезла в лопухах.
А я представил ее «гражданского мужа», годящегося ей в отцы, наверное, сейчас лежащего на печи и стонущего от болей в спине. В Радости мне рассказали, что живут они в старенькой избушке, в грязи, он частенько выпивает, и вообще, бегство Карины из семьи к пастуху сопровождалось вселенским скандалом и мордобоем. Но живут они тихо и вообще стараются поменьше общаться с деревенскими, а потому неизвестно, что у них там на самом деле происходит.
Именно поэтому из этических соображений имена пастушки и пастуха я, вопреки правилу, поменял.
…У оборванной книжицы сохранились примечания. В комментарии к «Истории села Горюхина» я нашел пушкинскую ремарку, точнее, фрагмент из плана этой незавершенной повести (спасибо недремлющей армии пушкинистов!):

Была богатая вольная деревня
Обеднела от тиранства
Поправилась от строгости
Пришла в упадок от нерадения - ...




 









В ОЖИДАНИИ ДУБРОВСКОГО



Удивительно, как литературный миф становится почти реальностью! Все знают, что “Дубровский” – всего лишь повесть Пушкина. Не более чем вымысел, над которым, впрочем, можно и облиться слезами. Тем не менее есть на свете деревня, жители которой смеют утверждать, что Владимир Дубровский – их, доморощенный герой…
Деревня называется Дубровы. Красиво раскинувшееся на холмах селение не может похвастаться многочисленностью своих обитателей. Их всего-то 175 душ. Зато Дубровы гордятся недавним достижением: здесь отстояли школу.
Дело в том, что на Псковщине проходит “эксперимент”, заключающийся в том, что сельские школы ликвидируются в массовом порядке. Прошлой осенью закрыли школу в соседней с Дубровым деревне Жадрицы. Там лучший в районе колхоз, заработки приличные. Но, едва только донесся слух о ликвидации школы, сразу четыре семьи молодых специалистов из других, более бедных краев отказались от идеи переезда в Жадрицы. Обещание властей, что все будет “о, кей!”, детей будут возить учиться в райцентр и качество образования не пострадает, действия не возымело. Для людей закрытие сельской школы – зловещий знак…
Дубровы уже было почти повторили судьбу Жадриц. Здесь тоже крепкий колхоз, называемый “СПК Заря”, примерно столько же (29) детей в школе. И, когда в прошлом году на Дубровскую школу стали накатываться волны чиновничьих атак, народ восстал. Несколько раз сельский сход собирали, буквально окружали школу “живым кольцом”, и высокие начальники просто испугались народного гнева. В случае беспорядков и чиновникам головы не сносить…
“Вожаком” в движении по спасению Дубровской школы стала ее директор Светлана Николаевна Жарикова. Она, заслуженный учитель России, уже 28-й год работает директором. До нее в школе главенствовал ее отец Николай Иванович Ефимов. Считай, школа для Светланы Николаевны – это жизнь; даже дом Жариковых непосредственно примыкает к школьному зданию. Впрочем, надо заметить, что “дамоклов меч” закрытия все равно нависает над школой, ибо чиновники не унимаются, яро претворяя в жизнь решения вышестоящих органов об “оптимизации” (читай – об уничтожении русской глубинки).
Чем гордятся дубровцы? Прежде всего тем, что у них не умер колхоз. Он уже готов был развалиться, но из злополучной деревни Жадрицы пригласили простого мужика, который взял хозяйство в “ежовые рукавицы” – и потянул в строну экономического благополучия (жаль, он на дух не переносит прессу, а то бы с удовольствием с ним пообщался). Вторая гордость - Дубровский. Все дубровцы свято убеждены в том, что герой повести Пушкина – их детище.
Светлана Николаевна – филолог, а потому об истинности литературного предположения может судить профессионально. О родной деревне она может рассказывать часами. Жаль, от усадьбы помещиков (они сменялись, ибо имение несколько раз перепродавалось) остались только каменный склад и три “барских” пруда. Да и церковь Дубровскую (1731 года постройки) разрушили во время войны – она была отличной огневой точкой и ее разбомбили. От храма остался лишь пол. Прямо на нем воздвигли памятник в честь дубровцев, погибших в Великую Отечественную войну. Есть слухи, что под полом сокрыт подвал, в котором последний поп спрятал церковные ценности. Но пока еще в подвал никто не проник. Да и есть ли он?..  А некоторые особо экзальтированные личности смеют утверждать, что в подвале спрятаны сокровища… банды Дубровского. Якобы Дубровский существовал на самом деле и его отряд орудовал чуть не до самой Второй Мировой войны! Здесь литературный вымысел и народная мифология настолько тесно переплелись, что распутать этот клубок непросто…
Со Светланой Николаевной мы говорили о правде, основанной на документах, кои она нашла в архивах. Вообще-то в литературном источнике деревня Дубровского называется Кистеневка. Но здесь есть обстоятельства.
До пушкинского Михайловского от Дубров всего-то 20 верст. В Новоржевском уезде; к которому принадлежали и Дубровы, и Михайловское, в начале XIX века было 179 имений, в которых в рабстве у помещиков находились 55000 крепостных. Изнурительным был труд у господ! В начале 1820-х годов владелец села Корпева Горяинов заставлял своих крестьян работать на барщине по шесть, а иногда и по семь дней в неделю. Кроме того, с каждого тягла (крепостная повинность с мужчины возраста с 18 до 55 лет) он требовал пять фунтов ветчины, десяток яиц, одну курицу, одного гуся, полфунта гусиного пуха, по одной сажени дров и пять аршин холста. За малейшие проступки крестьян били плетьми, заковывали в цепи. Жестокость и разнузданность некоторых господ не знала предела. В 1820 году Новоржевский земский суд рассмотрел дело о покушении на самоубийство крепостной помещиков Нелединских Агафьи Демидовой. Было установлено, что господа постоянно издевались над нею и наказывали плетьми три раза в неделю. Доведенная до отчаяния девушка дважды пыталась лишить себя жизни. Дело приняло широкую огласку, но суд ограничился лишь тем, что постановил взять с помещиков Нелединских подписку в том, что де они “будут обращаться с крепостными кротко и человеколюбиво”.
Жестокий гнет и произвол вызвали в губернии крестьянские восстания. Этому способствовали слухи после смерти Александра I о скором освобождении крестьян и события 14 декабря 1825 года. В апреле 1826 года крестьяне деревни Боскина Грива помещиков Конюшевских пожаловались псковским властям на то, что барин разорил их тяжелыми платежами, забрал у них скот, земли и постройки. Представители власти ответили, что жалоба не соответствует действительности. Крестьяне взбунтовались, по донесению земского исправника, “совершенно вышли из повиновения законной власти помещика своего”. Только в мае 1827 года волнение было подавлено. Главный бунтарь Никита Федоров был сослан в Сибирь, остальные участники наказаны плетьми.
В деревне Павлово, принадлежавшей помещику Нагорному, крестьяне решили сжечь поместье, а барина убить. Выступление было подавлено. 18 мая 1826 года был обнародован царский манифест, в котором крестьянам разъяснялась ложность слухов об освобождении и содержалось предупреждение о жестоких наказаниях за участие в выступлениях против помещиков. Местные власти секретным циркуляром предписывали “ловить распространителей слухов и подавлять малейшие признаки волнений”. Но волнения продолжались, и правительство, встревоженное крестьянскими
беспорядками направило в Новоржевский уезд войска.
Пушкин в эти лихие годы пребывал в ссылке в своем Михайловском. Несмотря на уединенный образ жизни, Александр Сергеевич встречался со многими соседями то Новоржевскому уезду. Поэт посещал И. М. Рокотова, стехновского помещика, благодушного, легкомысленного, но не лишенного чувства чести дворянина (он, к примеру, отказался шпионить за Пушкиным), В сопровождении Рокотова Александр Сергеевич побывал у “хозяина земного рая” Д. Н. Философова в его имении Богдановское. Философов, владелец крепостного “гарема”, был отъявленным крепостником. Ходили слухи, что в гроте Богдановского парка насмерть засекали не угодивших барину слуг. Грубость, невежество, самодурство и ограниченность Философова, возможно, послужили толчком к созданию образа Троекурова в “Дубровском”.
У Пушкина аллюзий хватает: к примеру, сюжет поэмы “Граф Нулин” заимствован из истинного происшествия, которое, по словам автора, “случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде”. Героиня “Метели” венчалась в Жадрине. В Жадрицах, той самой злополучной деревне, действительно была церковь. Ее, как и храм в Дубровах, разрушили в войну. В Жадрицах было имение одного из ближайших друзей Пушкина, Павла Сергеевича Пущина.
Пущин - участник всех крупных сражений с Наполеоном начиная от Аустерлица, герой Бородина и Кульма, награжденный золотой шпагой с надписью “За храбрость”. В тридцать три года он стал генерал-майором и командовал бригадой. По отзывам современников Павел Пущин отличался широтой, взглядов, был честным и прямым человеком. Возвратившись после окончания войны в Россию, он, как и многие другие будущие участники движения декабристов, иными, глазами взглянул на Родину. Перед ним была закрепощенная и угнетенная страна. При организации тайного общества “Союз благоденствия” Пущин вступил в него, он был членом его кишиневской ячейки. Пушкин, живший в Кишиневе в ссылке, подружился Пущиным, он часто бывал у него, брал книги, встречается с другими декабристами. В 1822 году, по уходу в отставку, Пущин поселился в своем имении Жадрицы; опальный генерал вел скромный образ жизни, лишь изредка выезжая с женой и сестрой в Новоржев. Имение Пущиных было не из богатых - по ревизской описи 1816 года за ним числилось 99 крестьянских и дворовых душ, и, по-видимому, основным источником существования его владельца являлась его генеральская пенсия. Исследователи говорят, что многие черты характера Дубровского заимствованы у Пущина. Неслучайно то обстоятельство, что на знаменитом рисунке Пушкина, где изображены две виселицы и силуэты казненных декабристов, нарисован и портрет Павла Пущина… Скончался Пущин в 1865 году и похоронен, по всей вероятности, в Жадрицах, где не так давно были обнаружены остатки могильной плиты с надписью "Пущин".
Да… Дубровский… У странного рок-идола прошлого поколения Бориса Гребенщикова есть не всем понятная песня про Дубровского. Она начинается так: “Когда в лихие года пахнет народной бедой, тогда в полуночный час – тихий, неброский, из лесу выходит старик, а глядишь – он совсем не старик… а напротив – совсем молодой красавец-Дубровский…” Признайтесь, кто из героев русской литературы наиболее вам симпатичен? После Ивана-дурака, конечно… Разве не благородный разбойник Владимир Дубровский? Человек, борющийся с несправедливостью, с низостью власть имущих! Да, по всем законам Дубровский – бандит. Даже по ныне действующему УК РФ (часть третья статьи 162: разбой, совершенный группой лиц по предварительному сговору, с незаконным проникновением в жилище, с применением оружия и т.п.) Дубровскому “впаяли” бы лет двадцать, не меньше, “строгача”! И, тем не менее, Дубровский – удивительно светлая фигура русской культуры. А Троекуров разве не преступник? Пусть и вполне на законных основаниях, но ведь помещик Троекуров тоже попрал закон! Не писанный закон, а человеческий! Цитата из “Дубровского”:
“- Врешь братец, какие тебе документы. На то указы. В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять имение.
Шабашкин поклонился почти до земли, вышел вон, с того же дни стал хлопотать по замышленному делу...”
Истина глаголет устами детей. Я спросил мнение о Дубровском учеников Дубровской школы, семиклассников. Их всего четверо, но Светлана Николаевна искренне считает их школьной “элитой”. В классе только один мальчик, Володя Смирнов; он искренне признался, что “Дубровского” не читал. Что же, честность – это уже благодетель. Девочки, наоборот, поразили свежестью мышления. Они между прочим входят в литературное объединение “Пушкинский кружок”. Внимательно изучают творчество Александра Сергеевича, пишут научные труды по произведениям Пушкина. Даже в Михайловском выступают с докладами!
София Федорова: У Владимира Дубровского была очень сложная судьба. Он испытал на себе много несправедливости, и он попал на такой… бандитский путь, чтобы вернуть справедливость. Чтобы богатые почувствовали, что нехорошо творить зло. Ведь его лишили всего – просто из-за ссоры двух помещиков…
Юля Бокарева: Владимира можно понять. И пожалеть Машу, которая осталась верна Божьим законам. “Благородный разбойник” – это так романтично… Дубровский был рыцарем.
Жанна Евдокимова: Такое может случиться и в наши дни. Из-за какой-то мелочной ссоры может разрушиться крупное предприятие, частная компания. Я читаю “Дубровского” и удивляюсь, как мало изменилось в нашей жизни за двести лет! И уже тогда были люди, как этот судья Шабашкин, который за деньги рассудил в пользу богатого. Между прочим, и Троекурова мучили угрызения совести, он готов был поступиться со своей гордыней. Но тогда царили такие нравы… Пушкин протестовал против крепостного права, пытался выразить свое недовольство. Да, Пушкин сам был помещиком, крепостником. Но он иначе относился к своим крестьянам, они (судя по воспоминаниям современников) его любили. Может быть, Пушкин родился раньше, нежели ему надлежало родиться…
В “Дубровском” есть, казалось бы, мелочный эпизод. Владимир Дубровский приезжает станцию, меняет лошадей и уносится в неизвестность. Выбегает престарелая жена станционного смотрителя и с упреком обращается к мужу: “Сидорыч, зачем ты не сказал мне того прежде, я бы хоть взглянула на Дубровского, а теперь жди, чтоб он опять завернул. Бессовестный ты право, бессовестный!..” Здесь сплетено все: и страх, и восторг, и надежда… Дубровский – своеобразная “национальная идея”. По сути эта “идея” всего лишь провозглашает принцип социальной справедливости. Болезненная язва русского общества не закрывалась никогда. Бывали моменты в истории (я имею в виду революции), когда народ верил, что идеал близок, он почти достижим. Тогда всевозможной закваски “Дубровские” становились не только легитимными деятелями, но и национальными героями (Чапаев, Котовский, Камо, Че Гевара и т.д.). Обычно революция пожирала своих детей. Но люди всегда со страхом и содроганием ждали нового Дубровского. Она жаждали того, который придет – и рассудит ПО СОВЕСТИ.
К примеру, скажет: “Люди, боритесь за то, чтобы школа в вашей деревне не закрылась. Закон против вас, но я жизнь положу на то, чтобы вы не были обижены!” В Дуброве свой “Дубровский” нашелся: это директор школы Светлана Жарикова. В Жадрицах такого человека не нашлось…














 









ВЗГЛЯНУВШИЙ ОКРЕСТ СЕБЯ




“Бурлак, идущий в кабак повеся голову
и возвращающийся обагренной
кровею от оплеух, много может
решить доселе гадательное
в истории российской...”

А.Н.Радищев

Путь к родовому гнезду Радищевых пролегает не на Северо-Запад от Москвы, к Петербургу, а строго на Восток, в сторону Самары. Тем не менее можно взять с собою радищевское “Путешествие из Петербурга в Москву” и в это, “восточное” путешествие. Да и вообще некуда не нужно ехать, просто оглянуться достаточно, чтобы понять: пафос “Путешествия” злободневен и в наши.
Убогие и перекошенные избы, виноватые лица, разбитая трасса, печальные проститутки, жмущиеся у обочины... и во всем какая-то застывшая тревога. Будто люди ждут только худшего. Взять сельцо Махалино, 25 километрами не доезжая до отворота на Радищево. Чуть не половина населения сидит на трассе, торгует на естественно убогом так называемом “хрустальном” рынке. “Хрустальный” он потому что в глубинке, далеко от трассы, имеется городок Никольск, в котором еще со времен Радищева выдувают хрустальные шедевры. А здесь их махалинские экс-крестьяне продают. И еще они впартвают мягкие игрушки, убогие гипсовые копилки (которые тут же, в Махалине, и делают). Что бы махалинцы не продавали, все одно на лицах у них улыбок не разглядеть. 
Я как-то мучил одного американского журналиста, который на несколько лет “завис” в нашей стране (книгу о нас писал): что для него - Россия? Он долго увертывался от ответа, но напоследок все же изрек: “Азия...”
Село Радищево смотрится как маленький кусочек рая. И это тем более приятно, ведь ждешь увидеть нечто забытое Богом, ведь Радищев ныне не в чести. Здесь чисто, ухоженно, великолепная церковь, построенная прадедом Радищева Григорием Аблязовым, капитаном Преображенского полка, получившем вышеназванное имение от Петра Великого. Фамилия “Радищевы” - это от того, что много рожали. Александр был первенцем в семье, в которой было восемь детей. И у него было семеро, не считая двух умерших во младенчестве. От двух жен. Первая, Анна, подарила ему четверых. Вторая, Елизавета, - троих. Елизавета, урожденная Рубановская, была младшей сестрой Анны. Она предвосхитила подвиг жен декабристов, отправившись за любимым человеком в сибирскую ссылку. Александр Радищев был достоин того. Высок, статен, красив, великолепный фехтовальщик, танцор, образован в европейском Лейпциге... ох уж эта туманная Германия с плодами учености! Но об этом мы чуточку позже поговорим. Сейчас о личности. Радищев был наделен всем. Прадед создал для него громадное богатство, имения у Радищевых были в восьми губерниях (именно это, Аблязовское, было самым богатым, даже каменные палаты здесь прадед построил). Замечен при дворе, обласкан. Шутка ли: в момент написания своего “Путешествия” был главным таможенником России!
...Сегодня воскресенье, в радищевском храме служба. Отец Николай Коновалов, местный священник, служит долго, любит проповедовать. А потому можно оглядеться. Несмотря на то, что храм закрывался, в нем сохранились фрески. Удивительные - потому что по преданию портреты святых писались с радищевских крестьян. Мальчик Саша, считай, рос здесь, в храме - ведь усадьба и церковь были связаны теплым переходом. И что он видел? Пожалуйста: картина “избиение крестьян”. Или другая картина: “чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй”. Громадный монстр на фреске собирается поглотить мир. Уж не прадед ли, заказывая подобные художестве, заронил в сердце своего потомка зерно противления самовластию?
А еще в храме похоронены родители Радищева, братья, его младший сын Афанасий. Сын несмотря на то что был “отпрыском врага царственной династии”, дослужился до генеральских должностей. Он славился тем, что единственный во всей империи не брал взяток.
С могилой Александра Радищева сложнее. Как самоубийцу и смутьяна его похоронили тайком - в Питере, на Волковом кладбище. И никто не потрудился запомнить, где именно. Но будем считать, в российской земле человек лежит. Иные и такой чести не удостоились.
О том и говорим с отцом Николаем. Батюшка здесь, на приходе, с 1991 года, было много времени подумать о личности и судьбе Радищева:
- ...Если не кривить душой, то и сам себя не знаешь. Он был из набожной семьи, его прадед (который построил эту церковь) принял схиму, ушел в монастырь. Радищевы вообще много церквей строили. Когда Радищев принял отраву, он исповедовался, просил у Бога прощения. А вообще, что самое главное, он хоть как-то пытался помочь своему народу. Он был неравнодушен к судьбе России. Его “Путешествие” - это же вопль души был! А потом к нему приклеилось, что бунтарь... Был крепостной строй, от самодуров страдало крестьянство. И можно было предвидеть, что человеческому терпению придет конец. Иногда приезжие говорят: “Вот, батюшка, ты живешь здесь, служишь... а ведь тут революционера дух!” А ведь здешние крестьяне любили Радищевых. Когда Пугачев сюда приходил, они прятали своих господ! А сейчас в наших сердцах царит равнодушие. И не хватает Радищева, чтобы громко сказать про то, что у нас на самом деле в стране твориться. Молодые не очень-то знают историю, но вот приезжал сюда недавно американец, президент газовой компании. Он сказал: “Я увлекаюсь историей и приехал увидеть своими глазами, где жил Радищев”. Американец заметил, что нынешняя обстановка в Радищеве отражает дух того времени. Здесь люди спокойствие чувствуют...
...Рискую быть непонятым, но судьба Радищева весьма похожа на судьбу... основателя одной из мировых религий. Принц Гаутама Будда тоже однажды “глянул окрест себя и душа его страданиями человеческими уязвлена стала”. И оба стали искать пути к избавлению от страдания. Только у Будды стал расти сонм учеников, а у Радищева... в общем все от него отвернулись. Кроме жены. Но у Радищева есть оправдание. Он встал костью поперек горла у царицы Екатерины. А принц Гаутама властям не солил, ушел молиться в леса.
Саша Радищев был пажом Екатерины. Его и еще нескольких мальчиков из благородных семей Екатерина послала учиться в Германию. Она хотела иметь при себе образованных юристов. Пяти лет в Лейпциге хватило для того, чтобы Радищев заразился “вирусом свободы”. Идеи-то были почерпнуты у Гольбаха: “...государи часто потому лишь управляют произвольно, что они не знают истины; они ненавидят истину... мудрый государь никогда не станет ревниво оберегать свой безграничный авторитет: он пожертвует частью его...” И уже сам Радищев писал: “О вы, управляющие умами и волею народов властители, колико вы бываете часто кратковидцы и близоруки...”
В 1771-м году, когда он возвратился на родину, французской революцией еще и не пахло, лишь маячил со стороны заката некий неопределенный дух будущего революционного террора. Своему единственному другу Кутузову Радищев писал: “Мы узрели межу, Россию от Курляндии отделяющую...” Впрочем, все бывшие пажи вполне пристроились к системе и уверенно продвигались по служебной лестнице. Двигался и Радищев, к тому же у него был сановный покровитель, граф Воронцов.
Не шло, не шло к душе служебное рвение. Зато мысли не давали покоя. Литература тогда была еще в подражательном состоянии. Свою оду “Вольность” Радищев написал по типу “Революции в Америке” Рейндаля. Форма “Путешествия...” заимствована у Стерна, который написал “Сентиментальное путешествие”. Но цель у Радищева была иная. Он был свято уверен в том, что сможет достучаться до императрицы и повлиять на нее.
Радищев хотел напечатать книгу официально. Но цензор перечеркал больше половины книги. Тогда Радищев сам себе завел типографию (напомню, он был богат - за счет имений) и отпечатал книгу, заручившись разрешением полицмейстера, который всегда читал лишь первые три страницы. Радищев рассылал книгу знакомым; он надеялся, что она дотянется до властной верхушки.
Книга потрясла. Сначала широкую общественность, а после и Двор. Вряд ли можно было рассчитывать на благосклонную реакцию на произведение, в котором на четвертой странице передается анекдот о любимом фаворите Екатерины, а начиная с шестой страницы бичуется российское рабство. Под “чудищем” Радищев понимал особую русскую черту: полное отсутствие законности в общественной жизни. То есть человеческое бесправие. Жизнь человеческая зачастую зависит от каприза властного лица. И власть вместо того чтобы блюсти закон, придумывает “внутренние” законы - для себя, любимой. Но много ли у нас и теперь прав, если чиновничество современное вкупе с “единой” партией может творить с нами что хочет - от самовластного установления тарифов ЖКХ до ментовского беспредела? Не случайно граждане российские все чаще уповают к европейскому суду по правам человека. Нет веры ни судам, ни милиции, ни тем более чиновникам или депутатам...
Екатерина была образованным человеком. Она даже в первые годы своего правления желала избавить свой народ от рабства (но пришла к выводу, что рановато). Когда книга до нее все же дошла... ну, как могла она еще отреагировать на такую аллегорию: Радищев представил себя “мудрым” властителем. Его со “средостением” окружают льстецы, превозносящие до небес его военные успехи, его благотворения, покровительство наукам и искусствам и т.п. Но тут в покои правителя проникает женщина в рубище, которая есть Истина. И она снимает с его глаз бельма, и он видит, что “начальник, посланный им на завоевания, утопает в роскоши и веселии”. Ну, явный намек на Потемкина!
Вот и исторглось из уст Екатерины знаменитое: “Автор сей книги бунтовщик хуже Пугачева!” Екатерина писала: “...на всяком листе видно: сочинитель наполнен и заражен французским заблуждением, ищет всячески и защищает все возможное к умалению почтения к власти, к приведению народа в негодование против начальников и начальства”. Незадача только вышла. Она приказала казнить Радищева, но... никак придворные юристы не могли найти, по какой статье. Не было такой статьи в уголовных законах, чтобы за книгу судить. Тем не менее уголовная палата и Сенат приговорили Радищева к смертной казни посредством отсечения головы. Просто так, без закона. Но и тогда, в XVIII веке были свои “PR-щики”, которые посоветовали царице: “Да разве ж можно сочинителю голову рубить?! В Европе не поймут-с...” Тогда Екатерина отдала приговор в непредусмотренный законом “военный совет”, который заменил смертную казнь на десятилетнюю ссылку в Сибирь.
Сын Екатерины, Павел, едва взойдя на престол, приказал освободить Радищева. Но не из любви к нему, а только от патологической ненависти ко всему, что творила его мать. Павел запретил Радищеву странствовать и велел безвыездно жить в родовом имении. Александр Павлович вернул Радищеву право на путешествия. Но Радищев покончил собой, выпив “царской водки”. Поговаривали, что некий государственный муж предупредил Радищева, что при молодом императоре автора “Путешествия...”, если он не остепениться и перестанет плодить радикальные прожекты, ждет арестантская судьба.
Музей появился в Радищеве в 1945-м году. Кругом разруха, голод, а власть принимает решение создать музей. Он никогда не был большим, и теперь в нем сотрудников всего-то дюжина. Из них научных только двое, “старый” и “новый” директора. “Старый” - Александра Ивановна Калинина. Она двадцать лет была “у руля” и два года назад уступила свое место “новой” - Ларисе Костаковой. Считает, что молодежь должна подхватить дело. Александра Ивановна же осталась простым научным сотрудником. Лариса издалека, из Малой Сердобы; она специально приехала сюда, чтобы быть ближе к Радищеву. Она с детства была увлечена этой незаурядной личностью. Приехала даже несмотря на то, что здесь жилья не дали, Лариса вынуждена снимать квартиру в соседнем селе.
Они часто спорят. Две женщины из двух поколений, из двух разных социальных систем. Александру Ивановну в школе (она как раз была в доме, где теперь музей) учили тому, что Радищев был революционер. Лариса в университете изучала прозу Радищева, поскольку знала, что она гениальна. О политической подоплеке Лариса слышала вскользь; когда она была школьницей, Радищева уже проходили “постольку-поскольку”.
Муж Александры Ивановны Анатолий Гаврилович тоже “отставник”. Много лет он возглавлял здешний колхоз “Родина Радищева”. Между прочим, и сейчас колхоз не последний, даже передовой. Александра Ивановна уверена в том, что и Радищев руку к этому приложил. Дело в том, что, когда Радищев жил в родовом гнезде, он написал научный труд о местных черноземах; в нем определено, что здесь родится хорошо, а что - неважно. И традиции трудолюбия радищевским крестьянам были привиты лет эдак триста назад. В колхозе платят мало - по две-три коровы на личных подворьях вынуждены крестьяне держать, чтобы жить достойно. И не только крестьяне: сын Александры Ивановны - начальник отдела милиции, а все же десять поросят на откорме держит. А дед “старого” директора, Николай Степанович, между прочим служил у Радищевых. Вспоминал: “Эх, внучка, это ж что ныне за начальники!.. Вот раньше-то были баре: корова издохла - корову даст. Зерно кончилось - зерна даст! Гуманные...”
По идее представительницы разных поколений должны иметь разные взгляды на жизнь. Да, порой они спорят. Потому что в 1970-е годы село действительно лучше жило. И посетителей в музее было на порядок больше. Зато теперь здесь лишних не бывает. А молодежь со всей округи стала считать хорошим тоном свадебный ритуал в музее проводить. И в церкви здешней венчаться.
“Путешествие...” было в запрете 120 лет. Даже Пушкин, написавший в 1836 году по тому же мотиву очерк “Путешествие из Москвы в Петербург” (в котором критиковал Радищева за слабые места) получил от цензора отказ в публикации. “Путешествие...” Пушкин назвал “книгой, некогда нашумевшей соблазном и повлекшей гнев Екатерины”. Тем не менее Пушкин возмущался: “Как можно в статье о русской словесности забыть Радищева? Кого мы будем помнить?..” И пушкинский очерк пролежал в столе 90 лет. Из примеров таких вот “взрывоопасных” книг ХХ века на памяти только “Архипелаг ГУЛАГ” Солженицына. Книге повезло, ибо она пробыла под запретом лишь два десятилетия. Впрочем, как Солженицына, так и Радищева с удовольствием печатали в годины внутрироссийских запретов. В Лондоне. Теперь в Туманном альбионе душою страдает Ходорковский. Ну, ничего в мире не меняется! Разве только темпы отупевания стремительно растут.


 

ГОРОД ВСЕОБЩЕГО БЛАГОДЕНСТВИЯ



Говорят, странные люди украшают мир, хотя на самом деле они мир пугают. Ну, что тут сказать, если обыватель не любит нарушения привычного порядка вещей и всегда настораживается в случае, если отдельный член общества ведет себя не так, как предписывает Матрица...
Но чудаки - народ тертый и мало кто из них ждет понимания и признания при жизни (хотя и страдают от этого). Они работают на будущее, и, что замечательно все чудаки будущее это представляют светлым.
Ефим Васильевич Честняков дождался признания через 25 лет после своего ухода из этой жизни (умер он в1961 году в деревеньке Шаблово, в которой, собственно, и родился, в возрасте 86 лет). Когда племянница Ефима вскоре после его кончины пришла в музей райцентра Кологрив, близ которого расположилась деревня Шаблово, и сказала, что в овине осталось много картин, глиняных скульптур и какие-то записи, ее, мягко говоря, послали куда подальше. Потом в обществе что-то стряслось и в 1970-х по русской глубинке стали колесить т.н. ценители искусства, которые разыскивали - известное дело - иконы, и параллельно открывали новые имена. Дошло дело и до картин Честнякова. Лично я, весьма далекий от искусства человек, когда увидел несколько лет назад в Кологривском музее эти картины, знаете, что воскликнул? “Боже, да это же гений!..”

Под небом голубым...

Кологрив для впервые прибывшего в него путника открывается как-то сразу и полностью. Не знаю уж - то ли флюиды какие-то витают в здешнем воздухе, то ли умиротворенный вид никуда не спешащих горожан успокаивает суетливую душу - но всякий раз приезжая сюда, я чувствую, что попал в свое детство.
За последние годы из Честнякова сделали культ, причем, работали на этот культ вовсе не чиновники, а самые что ни на есть простые люди - дети и внуки тех, кто над ним смеялся. За его могилой ухаживают: на деревянном кресте повязан чистый плат, а на холмик поставлена стеклянная банка, внутри которой горит свеча. Правда, спутница моя, регент городской церкви Елена Ярыгина почему-то обмолвилась, что Ефим завещал, чтобы его похоронили возле родного Шаблово, но спроводили его-таки на общее кладбище, правда, несли на руках несколько километров; одно это уже подтверждает то, что множество людей почитали и при жизни. Вообще Ефима считали провидцем, даже часто приходили за советом, а уж после смерти - так вообще стали относиться, как к святому - вплоть до того, что вода из ключика (его так и назвали “Ефимовым”), под Шаблово, почитается как святая.
Но более всего в почитании Честнякова преуспели... нет, не темные крестьяне, а интеллигентные последователи Агни-йоги, т.н. “рериховцы”. Против этих людей я ничего не имею, но логика их рассуждения весьма своеобразна. Рядом с деревней есть холм, называемый Шабала (от него и произошло название деревни), так вот, рериховцы заключили, что гора эта - и есть та самая таинственная Шамбала, страна мудрецов, достигших физического и духовного совершенства.
До Шаблова мы пробрались с трудом: дорогу за зиму, видимо, чистили только один раз, и шли мы, проваливаясь по колено в снегу. Сказать по правде, нам просто хотелось посмотреть на деревню, но вид ее мог опечалить даже такого “тертого калача”, как автор. Это была мертвая деревня. Пустые глазницы окон и покосившиеся срубы не навевали добрых мыслей, но моя спутница знала: где-то на окраине деревни все же живут люди. И не просто люди, а приемная семья, взявшая на воспитание несколько детишек-сирот. Перед самой деревней жалкий намек на дорогу окончательно затерялся в сугробах. Дальше можно было продвигаться только проваливаясь по пояс в снегу. Как пройти к Ефимову ключику, мы не знали, а спросить было не у кого. Мы повернули назад.
Но я особенно не расстраивался. Во-первых, мне говорили, что приемные родители аккурат принадлежат к течению “рериховцев”, во-вторых же Елена обещала меня познакомить меня с человеком, который... продолжает дело жизни Ефима Честнякова, а именно, строит Город Всеобщего Благоденствия.

При свече

Разговариваем мы с Татьяной Большаковой в Доме детского творчества. Электричества нет и здесь (хотя, говорят, это произошло случайно: пьяный водитель врезался в столб, в результате чего во тьму погрузились не только кологривские улицы, но и обиталища честных граждан). Чувствую, ей немного стыдно за свой город и даже досадно, но для меня лично такое общение, при свече, заключает в себе какую-то тайну, недосказанность (точнее, недовидимость). Стены коридора украшают фрески по мотивам честняковских картин и в том, что свеча будто выхватывает из пространства фрагменты изображения, есть своя прелесть. Вот детское личико, наивно вглядывающееся тебе в.. душу, вот ангел, стремящийся куда-то ввысь, вот громадное яблоко на тележке, которую везут сразу несколько человек... Все это появляется на миг и снова проваливается в небытие.
Я ничего не знаю про Город Всеобщего Благоденствия и собираюсь спросить о его смысле у Татьяны. У Честнякова есть картина под таким названием, она большая, с немалым количеством персонажей, там убогие деревенские избы перемешаны с фантастическими дворцами, дети, старики, мужики среди этой эклектики сплошь пребывают в задумчивом и даже каком-то растерянном состоянии, к тому же во всей обстановке чувствуется... ожидание.
- ...Вы про Город Всеобщего Благоденствия хотели узнать. Вам чье представление об этом городе интересно, Ефимово или мое?
- Оба, конечно.
- Ну, сейчас, я схожу за книгой... - Татьяна уходит в темноту и возвращается со сборником стихов Честнякова. Смотрю на обложку: черт побери, и здесь “рериховцы” преуспели! Книга издана рериховским центром... -  Почти все эти стихи ходили в списках, их старухи хранили, как духовные... Так, - Татьяна листает страницы и даже при свече видно, что напечатана книга на хорошей бумаге, - ага, вот: “...и благостный культурный труд создал нам счастье и уют, праздник чувства и ума, у нас летучие дома, и висячие сады, в радость старым, молодым, нет злых хозяев, и нет слуг, и лишь гармония вокруг...”  У него этот город был не только на холсте, он его и в глине сделал, как он говорил, в “глинянках”. В глиняном Городе Всеобщего Благоденствия было восемьсот персонажей, а сохранились единицы. Когда в музей картины и “глинянки” брать отказались, в овин стали залезать местные мальчишки и стали растаскивать - сначала “глинянки”, а потом и картины. Теперь те, у кого картины хранятся, утверждают, что их Ефим им подарил, а на самом деле он дарил свои работы очень редко...
- Насколько мне дано понять, Татьяна, Ефим творил “Утопию”...
- Не совсем. Вот, из него образ святого создали, а я с этим не согласна. Я много думала: кем он был? Прежде всего, я думаю, он был порядочным человеком, честным, умным, бескорыстным, а такие люди всегда считаются чудаками. Все вокруг были безграмотными, а тут человек вернулся из Петербурга, книжки читает, какие-то идеи у него (он ведь даже в демонстрациях участвовал, в 1905-м, и ему, говорят, там ему даже голову пробили...), он привез с собой фотоаппарат, это для деревни, в которой даже школы не было, считалось чем-то запредельным. Ефим увидел нищету, и стал строить свою программу, ведь какая у него была идея: учредить “коллегию искусств”.
- Хорошо, давайте обратимся к вашему пониманию “Города”...
-  Шумиха, которую стали поднимать вокруг Честнякова, началась не так и давно. У нас не могут без лозунгов; коммунизм отменили - за Честнякова схватились... Люди зачастую и не пытались разобраться, кто он такой. Я, еще когда работала в детском приюте воспитателем, сходила в музей и посмотрела картины. Мне больно не понравилось. Съездила в Кострому (там его главные работы собраны), и подумала: “какая чепуха...” Читали с детьми сказки его, и думала: “Господи, язык-то какой корявый, и главное: ни начала - ни конца!” Шли годы. И стали мы с детьми лепить из глины всякие игрушки; дай, думаю, попробую такие же вылепить, как у Честнякова... и тут стало мне все понятно! И картины поняла, и “глинянки” его: он светлое будущее решил строить не со взрослыми, а с детьми! Взрослых уже не переучить, а как детей учить, если они безграмотны? Вот, он для них и сочинял эти сказочки. И я сейчас так пытаюсь делать; Представьте: человек от всего в жизни отказался, и ведь над ним в деревне смеялись! Крестьянин не мог быть неженат, если холостой - значит, ненормальный, а ведь он был красивым, образованным... и мне стало так обидно; он всю жизнь положил на это, он создал маленький театрик, маленькую галерею, а его не понимали, а потом, в советское время чиновники надменно бросали: “Примитив...” Вот, представьте себе, прибегут к нему в домик детишки, он играл им на гармошке, на дудочках, которые сам делал, и учил их. Игрой. Вы же обратили внимание, что на картине в его Город Всеобщего Благоденствия входят дети?
- И что же делаете вы?
- У нас театр глиняной игрушки, и назвали мы его “Ефимов ключик”. Вообще-то я не слишком люблю разговоры про какие-то идеи, есть дети, сорок человек (они у нас занимаются), которых надо учить. А идеями занимаются те, у кого времени много свободного...
Мы договорились, что на следующий день поговорим с самими детьми, юными актерами театра. Среди них, кстати, есть и сын Татьяны.

Свет от “Ефимова ключа”

...В назначенный час дети пришли, и заметно было, что общение доставляет им удовольствие. Вначале они показали фрагмент одного из своих спектаклей “Иванушко”, по сказке Честнякова. Зрелище, скажем так, необычное. На небольшой сцене, напоминающей рождественский вертеп, выставлена жанровая композиция из “глинянок” (их дети сами делают). Артисты располагаются вокруг и озвучивают действо. Получается интересный эффект: вроде бы, в “вертепе” выставлены недвижимые фигурки, но через несколько минут кажется, что они... живые! Кстати, в одном только спектакле участвует почти сотня фигурок и сменяется 13 декораций.
После представления я сначала поинтересовался, кем, по их мнению, был Честняков. Ответы были разными.
- (Вадик Шибарев) Это мыслитель. Он создавал свой чудесный мир, где двери без замков, все мирно живут, друг друга знают, уважают, а моя бабушка его, кстати, знала, она рассказывала, как Ефим к ним в деревню приезжал и показывал им сказки.
- (Юля Готовцева) А мой дедушка рассказывал, что у Ефима была тележка, на которой он возил игрушки и показывал спектакли, рассказывал сказки. И дети собирались, и взрослые, но некоторые взрослые считали его дурачком. Мой дедушка тогда был очень маленький, но он помнит такой случай. Два мальчика решили: “Давай, зайдем к дурачку Ефиму, может, он что нам предскажет!” Они к нему зашли - а он прямо с порога: “Раз вы меня считаете за дурачка, я предсказывать не буду!” А ведь он не должен был знать...
- (Ира Иванова) Да, он предсказывал судьбы, лечил болезни...
- Это правда?
- Есть много очевидцев.
- А что это за Город Всеобщего Благоденствия, который он придумал?
- (Аня Шкарбан) Ефим Васильевич мечтал, чтобы все были счастливы, чтобы в этом городе была радость, доброта,
- Ну, а Кологрив может стать таким городом?
- Конечно. Нужно только, чтобы люди стали добрее друг к другу, чтобы все было красиво, а то на дорогах такое...
- (Юра Большаков) И еще надо чтобы люди были щедрее, честнее. И чтобы мусора не было.
- (Автор) Ну, тогда надо просто встать - и пойти собирать мусор...
- (Вадик) Ха! Да через пять минут столько же будет!
- (Татьяна Юрьевна) Вы наших ребят не знаете. Эти запросто встанут - и пойдут!
- (Вадик) Мы пока слишком далеки от того, о чем Ефим мечтал. К этому очень долго надо идти...
- Сколько?
- Не год, не два... Думаю, лет десять.
- (Юля) А я думаю, больше ста лет.
- (Автор) Но... для чего вообще нужен этот самый Город Благоденствия?
- (Юля) Чтоб люди поняли: есть красота на земле! И бедных не будет...
Все это, наверное, утопия. Но вдруг у них, кологривских детей, получится с Городом Всеобщего Благоденствия? А там и до Страны Всеобщего Благоденствия недалеко.
Кстати: образ, созданный детьми, не напоминает ли Вам какой-нибудь заштатный городишко, например, в Швейцарии?


 

ЛЮДИ-ЧЕЛОВЕКИ ДОБРЫНСКОГО ПРИХОДА



Стал я в какой-то мере виновником дорожного происшествия. По пути из села Гостомль к урочищу Панино я, увидев группку из трех людей, уныло бредущих в противоположном направлении, достал фотокамеру и сделал снимок (вокруг стояла зимняя благодать и показалось, что будет красиво). Один из трех выделился из группы и с неопределенными намерениями, шатаясь, рванул ко мне. В этот момент из-за холма вынырнула машина. Хода она не сбавляла и пыталась мужика объехать, он же, так как машина была за спиной, ничего не видел и, выписывая синусоиду, пер в мою сторону. Объехать водителю (уже можно было разглядеть, что это почтовый автофургон) не удалось - удар пришелся плашмя по спине мужика и тот отлетел метров на десять. Шофер наконец нажал на тормоз и отвернул на меня - я едва отскочил. Мужик лежал недвижим, из его перекошенного рта потекла струйка крови...
Сразу истошно закричала женщина (из тех трех, тоже сильно пьяная): “Васечка, что ж такое... Вставай, не умирай!...” Так продолжалось минут десять, так как водитель был в шоке. Наконец сбитого подняли и стали затаскивать в фургон. Мужик очнулся и напоследок пробормотал: “Ты это, Нин... гусей-то накорми, что ль...” Баба зарыдала. Ее втащили в фургон.
Машина кометой умчалась к райцентру, оставляя за собой снежный шлейф, третий (из той троицы), почапал молча в ту же сторону, что и я, только чуть поодаль от меня, а, сворачивая к своей деревню, мрачно обронил: “Вишь, свеклу-то нынче в поле зимовать оставили...” И как-то неловко махнул рукой.
Я, еще немного пройдя по пустынной дороге, повернул назад. Ну, что я там, в бывшем имении Лесковых увижу, если мне уже рассказали, что там только кустарник и снежные наносы? Не дошел я до Панина около двух километров. Думалось вот, о чем. Спившийся мужик, неизвестно что на уме было, а, когда беда пришла - не о себе, о гусях вспомнил. Значит, крестьянская жилка не задушена. И не его вина, что колхоз развален, даже свеклу убрать не смогли. Я же не был на его месте - может тоже запил бы... Кстати, потом узнал: с тем мужиком все нормально, только несколько ребер поломало.
Во времена Лескова здесь тоже царила нищета. Когда отец писателя вышел в 1839 году в отставку и купил хутор в Добрынском приходе, поселение это с трудом можно было назвать “имением”. Халупа, едва похожая на усадьбу да два крепостных двора - вот и все имение. Николаше - старшему из всего выводка Лесковых (всего детей было семеро), вместо игр приходилось приглядывать за малышами, да и все “прелести” деревенской жизни, заключающиеся как в природе, общении с простыми людьми, так и в тяготах, стали ему понятны вполне. Все это нашло потом отражение в литературных трудах.
Одно из проведений, целиком посвященное Панину и окрестностям - “Дворянский бунт в Добрынском приходе” - очерк, основанный на реальных событиях. Есть там и такое размышление: “...все мы люди - все человеки и, слава Богу, что, валяясь в бездне греховной, способны еще хотя гуняво призывать неисследную бездну отчего милосердия. (И да сохранена будет эта способность каждой живой душе.)”
 Обращено это к одному из тогдашних Добрынских батюшек отцу Василию (село Добрынь находится в трех километрах от урочища Панина), который слишком дружил со спиртным и крепкой махоркой. Те из населения, кто пьет (я имею в виду наши дни), тоже ведь душевно страдают, разница только в том, что на нынешнего русского мужика не находится своего Лескова, который воспел бы Левшу XXI века или “очарованного странника”.
Или взять из того же очерка рассказ про другого попа, Пармена. Был он, по выражению причта, “женонеистовствен”, то бишь крепко охоч до женского полу, и, когда на водяной толчее при Панине начиналось толчение замашек, случались там настоящие Содом и Гоморра, к которым присоединялся и батюшка. На толчее, среди куч замашек “лежали и от скуки зевая потягивались бабы молодые, сочные, охочие к винцу и поотдохнувшие от полевой страды. Вырвавшись на волю со всяким поползновением к греху, они, как дикарки, отдавались ему без всякой удержи, едва ли не по произволу каждого...”
Вот Вам XIX век! В школах такого не проходят, а ведь некоторые склонны думать, что он состоял сплошь из “Му-Му” и Эраста Фандорина.
А вот теперь наконец познакомимся с нашим героем, тем более что непонятные (в их подлинном смысле) слова “толчея”, “замашки” и прочее разъяснить способен лишь он. Зовут этого человека Николай Андреевич Сморчков. Он - бывший директор Гостомльской школы, учитель истории и основатель Музея Лескова. Он-то меня и просветил насчет “толчеи”:
- Крестьяне здесь издавна выращивали коноплю и это была самая доходная культура. Из нее делали одежду, масло и даже под урожай конопли брали долги. Среди дворян Добрынского прихода Лесковы были самыми бедными, но в Панине была небольшая мельница и толчея, которые давали небольшой - 300 рублей в год - доход. На толчее перерабатывалась конопля. Ну, женщины туда приезжали отдохнувшие, полные сил, - вот и рассказывал про эту осеннюю пору Лесков, что якобы там “чертям было тошно от заботы вести записи людским прегрешениям”. У нас в музее есть макет толчеи, и есть даже плетеный сарайчик, в котором все это творилось...
На пенсию, несмотря на преклонный возраст, Николай Андреевич вышел только в этом году. Теперь он по должности только “смотритель музея” с ежемесячным содержанием в 300 рублей. На фоне всеобщего оскудения музей представляется прямо-таки оазисом, и это несмотря на то, что не в лучшем состоянии и положении сейчас Лесковский музей в Орле, “старший брат” гостомльского музея.
С музея Лескова в Орле все и начиналось. Где-то в конце 50-х годов прошлого века Лескова из разряда реакционных писателей причислили к лику “классиков” и стали печатать массовыми тиражами. Как раз к этому времени из другого района Орловской области, Болховского, сюда переехала молодая супружеская чета учителей - Николай Андреевич и Таисия Ивановна Сморчковы. Как историк, Николай Андреевич знал, что здесь была вотчина Лесковых, но ровным счетом ничего ни в селе, ни в окрестных деревнях, которые Лесков описывал в своих повестях “Житие одной бабы”, “Пугало”, “Старые годы в селе Плодомасове” - не было. Стараниями гостомельской интеллигенции школу назвали именем Лескова, то же имя получил и колхоз. Для советского колхоза имя помещика звучит как-то противоречиво, но ведь речь шла не о крепостнике, а о литераторе.
Тогда еще жива была Никольская церковь в Добрыни, героиня очерка “Дворянский бунт...”, она была деревянной и использовалась под колхозные нужды. После войны там еще была служба, но из-за бедности населения приход все-таки закрыли и Бога отменили. На погосте возле церкви похоронены отец Лескова, его сестра Маша и его сын Дмитрий, но уже в те годы могилы представляли собой безымянные холмики (памятники украли) и нельзя было с достоверностью установить, кто и где лежит. Супруги Сморчковы вместе с учениками развернули краеведческую деятельность и многое обнаружили. В частности, место усадебного дома в урочище Панине и облик построек тогдашнего времени.
Начали музей с собственных выдумок. Под музей решили оборудовать ветхое здание школьных мастерских. При помощи колхоза (он дал 200 рублей) и своими силами домик перестроили, обложили кирпичом и приступили к заполнению внутренних пространств экспонатами. Привезли списанные витрины из Орла. Для “разминки” решили начать с предметов, рассказывающих о быте крестьян, населяющих некогда благословенные селения в долине речки Гостомки. Люди откликнулись со всей открытой душой и понесли фамильные реликвии - начиная от полотенец и одежды, сотканных из конопляных нитей, и заканчивая ткацким станом и всякими нехитрыми крестьянскими приспособлениями типа ступы или стиральной доски. Самое характерное, что люди даже не задумывались о том, что за это можно взять какие-то деньги.
Времена были, мягко говоря, мягче, чем ныне. И люди тогда хотя бы во что-то верили. Нашли даже несколько стареньких и почти потерявших лики икон, тех самых, из Добрынской церкви (сама церковь окончательно сгнила и сгорела). Но особенно Николай Андреевич благодарен мужикам, которые сработали макеты старинных построек:
- Это были простые, малограмотные крестьяне. Модель Никольской церкви сделал Михаил Иванович Паничев, колхозный шофер; отец его когда-то при этой церкви служил. Толчею делали отец и сын Чепурновы - Николай Петрович и Леонид Николаевич. Курную избу (он топились “по-черному” и крестьяне тогда в таких жили) делал Григорий Иванович Румянцев. “Пуньку” (небольшой плетеный сарайчик, куда молодых отсылали жить после свадьбы) делал Виктор Матвеевич Решин, мельницу - Иван Ефимович Чепурнов. Все они теперь - покойные, а память-то осталась... Жаль только, все это только в макетах, реального нет ничего. Времена жестокие были...
Дело в том, что в Отечественную войну здесь проходили бои Курского сражения и потому много было порушено не только бесхозяйственностью, но и боевыми действиями. До того, еще в Гражданскую, здесь сражалась Красная армия с войсками Деникина, а в современное время над Гостомлем прошла чернобыльская туча и теперь в нескольких деревнях платят 100 рублей “гробовых” (раньше платили во всех, но теперь, наверное, из экономии “счастливцев” сократили); в общем, досталось этим местам по полной программе.
Пусть материальные свидетельства поистерлись с земли, но ведь осталась человеческая память, люди... А больше всего Николай Андреевич благодарен своей жене, Таисии Ивановне:
- Она у меня организатор всего. Именно к ней бабушки свои вещи приносили, да и вообще без нее ничего бы не получилось. Жаль только, теперь времена другие настали и теперь вряд ли кто принесет что задаром. Да еще и работники культуры просят на всякие мероприятия наши вещи напрокат...
В середине 1970-х вдова сына писателя, Андрея Николаевича Лескова, Анна Ивановна передала в музей личные вещи самого Николая Семеновича: лампу из кабинета, медный чайник и кожаные папки, в которых хранились рукописи. История этих вещей очень непроста. Лампа стояла в кабинете писателя в Петербурге, а чайник он возил с собой в путешествия. Сын Лескова, Андрей Николаевич был в свое время царским генералом-пограничником, потом, при большевиках, он формировал советские пограничные войска, и всюду этот чайник он возил с собой - по всей стране. С этим чайником Андрей Николаевич пережил эпоху репрессий, ленинградскую блокаду, радости, лишения, голод и холод. И вот теперь вещь очутилась в Гостомельском музее.
А в 1997 году злодеи разбили музейное окно и похитили только одну единственную вещь - нет, не чайник, а лампу. Чайник, когда утром обнаружили взлом, валялся на полу, наверное, воры, повертев в руках изрядно помятую емкость, не нашли в ней особенной ценности. А вот лампа показалась “лакомым куском”. Может быть, лесковская лампа (генерал ее в свое время из керосиновой переделал в электрическую) и сейчас освещает чью-то потерянную жизнь, но, поскольку она не найдена, судить о ее дальнейшей судьбе нет смысла. А вот чайник остался, как остались и папки. В масштабах страны это - мизер, но для маленького Гостомля вещи эти очень важны. Они - как ниточка, связывающая великого земляка, лежащего мирно на Литераторских мостках в Петербурге, с землей, подарившей ему вдохновение.
Люди спасаются личными подворьями и медом. Село рассекает надвое трасса (знаменитая “Е-95”), связывающая Орел с Курском, так вот в Гостомле держат помногу пчел - до 180 семей - и летом стоят вдоль дороги и продают сладкий продукт. Но в общем и целом молодежь отсюда бежит, а остаются только старики.
Районные власти давно уже приняли решение о возрождении лесковской родины и даже создали специальную комиссию, но денег на это решительно ни у кого нет. В урочище Панино есть Святой колодец с целебной водой, но обустроить его некому. Нужна техника, рабочая сила, однако в администрации работают хрупкие женщины, если привести старшеклассников из школы - 20 подростков вряд ли что смогут сделать. Само урочище - это настоящие “джунгли” из кустарника и деревьев; чтобы хотя бы отыскать фундамент усадьбы - надо растительность выкорчевывать. Та же история - и с погостом...






















ПОТЁМКИНСКАЯ ДЕРЕВНЯ



Что осталось в памяти у русского человека о всесильном когда-то князе и генерал-фельдмаршале Григории Александровиче Потемкине? Пожалуй, только сплетни об амурных подвигах, сотворенных с императрицей Екатериной Великой, да неувядающая традиция строительства т.н. “потемкинских деревень”, дабы услаждать взоры правителей. Попробовали бы Вы с такими воззрениями попасть в родную деревню царедворца! Голову не отвернут, но на путь истинный наведут непременно...

Венец позора

Вся Чижевская округа буквально кишит разного сорта преданиями о мужской силе некоторых аборигенов, а так же о размерах некоторой части тела, в отдельных случаях превышающих ширину тракторной гусеницы. Любимая забава местных мужиков - таскание воды в баню при помощи ведра, подвешенного ясное дело, к чему. А то как же еще? Григорий Потемкин очень редко плошал в постели с царицей-нимфоманкой (хотя такие случаи в исторических документах все же отмечены) - как могут отставать от него земляки? А какие послания ему писала Катрин: “Гришенок, бесценный, беспримерный и милейший в свете, я тебя чрезвычайно и без памяти люблю, целую и обнимаю душою и телом, муж дорогой...” У них даже была совместная дочь, Елизавета Темкина, а своей семьи Потемкин так и не создал. Фавориты менялись, но именно с “Гришенком” она была тайно венчана. Вон, поручик Ланской - тот вообще испустил дух на... в общем, при исполнении служебных обязанностей, и больше в своей жизни Ланской ничего не сотворил, наш же герой преуспел не только в амурных делах! Например, заразил императрицу… нет, не тем, что вы сейчас подумали, а “греческим проектом”, подразумевавшим взятие Константинополя и восстановление Византийской империи. Может, и получилось бы, да слишком уж рано Потемкина оттерли от власти.
Именно он присоединил к России Крым, основал Севастополь, Херсон, Николаев, Екатеринослав; создал Черноморский флот, ликвидировал Запорожскую сечь; в общем государственный человек, к тому же успешный. Это после далекие его “последователи” утопили флот, просрали Крым, между прочим, даже над могилой Потемкина-Таврического надругались. В общем, только и делали, что разбрасывали, раздаривали и ломали. Что же случилось с памятью о Потемкине, ведь, к примеру, царь Петр Алексеевич был тоже не без греха, но остался в истории Великим, а от Григория Потемкина остались лишь “потемкинские деревни”, столь популярные даже в эпоху российских президентов?
Сын Екатерины, Павел, сильно отомстил фавориту - уже после его смерти и кончины матери, он приказал выкинуть останки Потемкина из Екатерининского собора в Херсоне и уничтожить надгробную доску. После этого Павел вновь ввел в войсках “вредное щегольство, удручающее тело” типа пудры, буклей и кос, в свое время упраздненных Потемкиным. Кончился миазм временщиков, начался маразм самодуров.

Мало, но гордо

Нынешнее население села Чижева составляет 11 человек. В окрестных деревнях населения и того меньше (что являет собой “продуманную” политику властей в аграрной области), не подкачала только деревня Петрищево, центральная усадьба СПК “Имени Потемкина”, в котором есть не только население, но даже 28 детей, обучающихся в школе-девятилетке.
 С транспортом из райцентра до Чижева все хуже и хуже (автобус ходит лишь в пятницу и воскресенье), дорогу, как принадлежащую ко второй категории, обещают перестать чистить от снега, в общем, с каждым новым днем здесь ждут еще какой-нибудь гадости. Тем не менее человеческого облика чижевцы не теряют, и даже блюдут свои святыни сохраняя их от дурных людей.
Святыней осталось всего две: развалины Покровской церкви, в которой когда-то были похоронены представители многочисленного рода Потемкиных, а так же Царский колодец, который повелела вырыть сама Екатерина, когда приезжала в Чижево к своему “милейшему в свете”. Старшим в деревне себя считает Николай Евсеевич Командиров, который проводил нас до колодца (недавно его отреставрировали и обустроили) и всячески следил, чтобы мы там не нашкодили. Шкодят часто, особенно летом: почему-то у купальни со святой водой проезжие молодцы с веселыми дамами все время норовят выпить и все такое.
Про нынешнее существование чижевцев дядя Коля говорит так:
- Живем хорошо, вот, завязли в снегу. Сидим - хлеб ждем, нам его автолавка дважды в неделю привозит. Пенсию нам аккуратно приносят - и ладно. А еще на деревню у нас есть один телефон - можно в случае в больницу позвонить, ведь у нас, считай, только пенсионеры (два только молодых-то) живут, болеем. А ничего, ежели надо - пешком ходим...
До райцентра, городка Духовщина, ставшим когда-то уездным центром именно из-за Потемкина, 17 километров, расстояние, знакомое многим ногам. Трудность расстояний с лихвой компенсируется главным чижевским достоинством: здесь нет воровства. Виновны в эдакой благодати не только скверные дороги, но и злейшие и громадные собаки, охраняющие все пять жилых дворов, а так же бдительность и сплоченность чижевцев. Жена дяди Коли, Мария Ивановна (оба они вдовы и соединились узами и дворами на склоне лет) гордо на сей счет заявила:
- Топоры у нас есть, вилы есть... Если ворог нагрянет - отобьем. Знаем, что Бог просто так не милует...
Даже при условии полного отсутствия транспорта и дорог здесь способны держаться на своих хозяйствах: в деревне имеется три коровы, две лошади, а так же запасы еды. Кстати, по дороге из Чижево в Петрищево я встретил мужика с ружьем через плечо. Оказалось, он - егерь, зовут его Владимир Рыжиков, а с ружьем он ходит на предмет большого количества волков, иногда нагло заходящих в деревню и снимающих с цепей собак. Не все спокойно в этом мире...

Свободы глотнул - не поперхнись!..

История села Чижева поучительна. Род Потемкиных основал шляхтич Симеон, сдавшийся при осаде Смоленска войсками Алексея Михайловича и получивший за это небольшую вотчину на речке Чижевке. Григорий появился на свет в небогатой, но гордой семье отставного секунд-майора Александра Потемкина (внука Симеона) и Дарьи Кондыревой. У Григория были пять сестер, а сыном у своего отца, он был единственным. Усадьба и деревня были бедными, церквушка деревянная, но к 1880 году, когда Екатерина прибыла в Чижево, все было отделано по первому классу.
Отец умер рано, с матерью он не ладил, и единственным чижевцем, который хоть сколько-то оказал доброе влияние на будущего фаворита, был сельский дьячок Семен Карцев. Он учил мальчика грамоте. Учение продолжалось недолго, поскольку мальчика отправили в Москву получать более достойное образование. Обучался юноша и в духовной семинарии, и в гимназии при университете, но вовремя выбрал военную карьеру и не ошибся.
Когда Потемкин достиг своих вершин, дьячок приехал в Петербург, дождался фаворита у Таврического дворца, и, грохнувшись перед вальяжным богатырем (рост Потемкина был 185 см) на колени, воскликнул: “Гришенька, голубчик мой, здравствуй!” Потемкин готов был дать дьяку любой приход в столице, поставить протопопом, но тот отказывался. Он не знал, что сделать со стариком, но после дал ему поручение: ходить ежедневно к памятнику Петру и докладывать о его состоянии. Дьячок ходил долго, но вскоре ученик над ним сжалился и отослал обратно в Чижево.
Усадьбой тогда владел племянник Потемкина Василий Энгельгардт, боевой генерал и радетельный хозяин. После него Чижевым заправляла Александра Браницкая, тоже племянница Потемкина и одновременно (по некоторым сведениям) его любовница. Потемкин умер у нее на руках. Она воздвигла в Чижеве памятник в честь дяди, внутри которого помещался музей светлейшего князя.
Графиня Браницкая решила отпустить всех чижевских крестьян на волю, по сути, она отменила крепостное право в одном единственно селе задолго до официального упразднения рабства в России. Крестьянам в безвозмездное пользование давалось 2700 десятин земли с лесом, озерами и угодьями, господским домом и прочими хозяйственными постройками. Условие было только одно: крестьяне должны были вносить ежегодно по 500 рублей в казну Чижевской церкви. И тут - началось!
До свободы чижевцы весьма успешно упражнялись во всевозможных рукоделиях и промыслах, а так же славились своими аграрными успехами. Все эти добродетели скоро были забыты. Свободные люди, почувствовав безнаказанность, стали все чаще упражняться в пьянстве, ремесла и землю забросили, а с особенной страстью взялись за воровство и мародерство. Памятник светлейшему князю разобран был на кирпичи, а родовая усыпальница разорена. До-о-о-лго по селу ходили слухи о прекрасных перстнях, наградах и прочих драгоценных безделушках, якобы добытых из могил. Усадьба и хозяйственные постройки так же были изничтожены напрочь.
Злобные наветы?

А вообще: откуда появились т.н. “потемкинские деревни”? История такова. Потемкин хотел порадовать Екатерину своими достижениями и старательно готовил царственное путешествие в Малороссию, намеченное на лето 1787 года. В местах предполагаемого пути сооружались триумфальные ворота, на Днепре строилась целая флотилия галер, от Киева до Херсона воздвигались города (настоящие, на не картонные, например, Алешин). Потемкин должен был что-то противопоставить наветам ближнего окружения императрицы: недоброжелатели утверждали, что огромные суммы денег, отпущенные на благоустройство Южной России, утекли в кой в чей нечистый карман.
Именно во время этого путешествия появилось сие нарицательное выражение. Искусно расставленные театральные декорации, представляющие села и деревни, описывали многие свидетели того времени. Впрочем, один из участников того путешествия, принц де Линь назвал все это “нелепой басней”. Другой свидетель, австрийский император Иосиф II, которого Екатерина пригласила с собой в вышеназванное путешествие, писал: “Здесь ни во что не ставят жизнь и труды человеческие. Здесь строятся дороги, гавани, крепости, дворцы в болотах; разводятся леса в пустынях без платы рабочим, которые, не жалуясь, лишены всего...”
Теперь задумайтесь: нынешние гастарбайтеры в столице, которые строят для нуворишей дома, - много ли имеют прав? А велика ли вероятность того, что хозяева их выкинут, не заплатив ни копейки? Много ли изменилось в русской жизни за последние 220 лет? Между прочим, добрая половина мужиков из Петрищева тоже вкалывает на московских стройках...
Каковой бы ни была правда, идея последующим временщикам понравилась и традиция “потемкинских деревень” прижилась. Как вы думаете: повезут ли сейчас нашего президента в Петрищево или в другие тысячи таких же Петрищевых? Наверняка повезут во “потемкинскую деревню”!

Есть люди!

Валерий Матвеевич и его супруга Валентина Михайловна - учителя и местные уроженцы. Она преподает русский и литературу, он - историю, немецкий язык, труд, обществознание, изобразительное искусство, мировую художественную культуру и историю Смоленщины. Часов много, но семья преподавателей, чтобы прожить, вынуждена держать корову и свиней. Впрочем, скотиной спасаются все учителя. Придешь с работы - со скотиной справишься, глядишь - утро. И снова на работу...
На досуг времени почти не остается, там не менее Валерий Матвеевич все силы отдает исследовательской деятельности. Он нашел почти всех родственников Потемкина, и они теперь ему всячески помогают. Проводил он с детьми разыскания на месте усадьбы и нашел много интересных вещей, ставших теперь экспонатами музея. Усилиями Валерия Матвеевича на историческом месте установлен памятный знак в виде камня с табличкой.
А увлекся учитель личностью светлейшего князя после прочтения в начале 80-х книги Пикуля “Фаворит”. До того имя Потемкина было настолько вымарано из истории, что о нем почти ничего не знали даже в самом Чижеве.

Посмертные приключения

Последние слова Потемкина, когда он умирал в степи под молдавским селом Пунчешты, были: “Простите меня, люди... за все простите!”
Когда Павел I приказал тайно выбросить останки Потемкина из погреба Екатерининского собора, что в Херсоне, умные люди не допустили кощунства и лишь засыпали склеп землей. Правда, украли регалии и личное оружие. После мародеры не раз посягали на гробницу, а в 1930 году останки князя выставили в том же соборе, превращенном в антирелигиозный музей. При них имелась табличка: “К+стки полюбовники Катерини II Потемкина”.
С забальзамированными сердцем и внутренними органами, которые забрала себе графиня Браницкая, история особенная. Никто точно не знает, где они, но по идее золотой ларец с сердцем должен быть захоронен либо в имении Браницкой под Белой Церковью, либо в Чижеве.
Сегодняшний вид Покровской церкви указывает на то, что раскопки в ней велись многие десятилетия и не одним поколением мародеров. Практически, разрыт весь подвал и оголены стены фундамента. Про драгоценные перстни и ордена слухи ходят, про найденный золотой ларец ничего не слышно. Либо его в Чижеве нет, либо...
Сердце Потемкина никому (почти) не нужно. Нужно золото.




ПУТЕШЕСТВИЕ НА КОЙ


Принято у нас на Руси ворчать: “На кой надо, на кой надо...” А кое-кому, между прочим, надо и на Кой. Тем более, что некоторые, наиболее избранные, уже давно на том Кою живут...
Жизнь в Кою сейчас напряжена. В доме директора Койской школы Евгения Пентюхова ружье стоит на видном месте - всегда наготове. Два месяца назад по Кою прошлась банда грабителей и собрала у старушек “дань”. Трое мужиков в масках и одна женщина ломали двери, избивали несчастных - и отнимали последние “гробовые” накопления. Одну из бабушек, Марью Никифирову, забили почти до смерти, потому что она героически отказывалась указать местонахождение своих, кровных. Утром пришла соседка, видит - дверь взломана. Сама зайти побоялась, позвала мужиков. Те увидели лишь кучу перин да подушек посреди горницы, собрались уходить похмеляться, да соседка заметила ногу, едва видную из-под перин. Бабушку в больнице выходили, а, едва Марья вернулась домой, сразу бросилась к соседке: “Это из-за тебя, из за тебя все! На кой ты корову продала, они ж к тебе метили! Перепутали...”
Евгений Вениаминович и его супруга Людмила Алексеевна - люди крепкие, но этот факт явно не взывает к расхолаживанию. Дети их уже не живут дома, а, значит, рассчитывать надо на себя. Старшая, Ирина, работает врачом-гинекологом в городе Калязине. Средний, Михаил, по образованию ученый-физик, сейчас он в Твери, перебивается там случайными заработками. Младший, Алексей, учится на биолога и вряд ли вернется на родину, в Кой.
Евгений Вениаминович, или, как его в селе называют, Евгенич, кроме директорства, преподает в школе физкультуру. Людмила Алексеевна - учитель истории и биологии. В этом году школа отмечает столетний юбилей, и юбилей этот вряд ли будет светлым. Над Койской школой навис меч ликвидации. Школьное здание, построенное когда-то на средства церковного прихода, наверняка простоит и еще столетие (правда, в нем нет спортивного зала и многого другого). Проблема в том, что в ней лишком в ней мало учеников - 27 человек. Тем более что в одном из сел района, Вепре, пару лет назад школа сгорела, вместо нее построили новую, и теперь большое начальство раздумывает, не возить ли в нее койских детей (там, в селе Вепрь, своих учеников даже меньше, чем в Кою). Понимают ли начальники, что гибель школы = гибель села?
Койский народ - закалки странной. Например, здесь нет ни одного предпринимателя. Точнее, “предприниматели” встречаются, правда, их “предприятия” весьма сомнительны. Несколько человек ездят в город Бежецк (потому что есть такой автобус “Кой-Бежецк”), покупают там пятилитровые канистры с жидкостью для мытья стекол типа “Снежинки”, потом разливают это в бутылочки и все эти “мерзавчики” продают койскому населению по 20 рублей за единицу емкости. Явление сие - повальное, злокозненное, и для того, чтобы с ним бороться, РАЙПО решило открыть в Кою кафе - для культурного пития. В народе его прозвали “Какаду”, и оно стало истинным культурным центром Коя. Дом Культуры таковым быть перестал из-за аварийности состояния полов, потолка и стен. В более аварийном состоянии пребывает прекрасный Троицкий храм, построенный когда-то на средства простых койских обывателей. Дом Культуры и “Какаду” аккурат примыкают к этому замечательному архитектурному сооружению. Но культурным центром храм не стал. Причина кроется в койском характере и еще в удаленности села от городов, из-за чего священники здешнего прихода сторонятся, как кое-кто ладана.
Кстати, о происхождения выражения “на кой”. По моему глубокому убеждению, родилось оно именно из-за села Кой. Дело в том, что Кой - очень древнее село, существовало оно еще до монголо-татарского ига. А славилось оно в течение нескольких столетий ярмарками, которых проводилось целых пять: на Благовещенье, на Троицу, на Спас, на Покров и на Николу. А еще в каждое воскресенье в Кою проводились базары, особенно славились конные торжища. Так вот, когда русский человек говорил: “на Кой”, это означало: “на базар в далекое село”. Вокруг Коя лежат болота, река Корёжечна, прежде чем влиться в Волгу, причудливо среди них извивается, дорог как таковых нет, только направления, вот отсюда и получилось: “на кой...”
Среди многих койских мужиков есть работящие (и даже непьющие), но... неженатые. Все есть при себе: и стать, и руки, и двор богатый. А женщины про них говорят: “Больно жаден до мелочей... бирюк”. Это - отголосок былого; койские были торговым людом, в селе когда-то было 30 лавок. Теперь - райповский магазин и райповское “Какаду”. И нет даже ни одного частного магазина. Зато койские держат помногу скотины - одних только коров по 2 или даже по 3. Из молока варят творог, продают заезжим купцам - тем и живут. Этим же промышляют и Пентюховы, только коров они сократили до одной – из-за тяжелой болезни Людмилы Алексеевны. Страшную болезнь она одолела (хотя врачи шансов не оставляли), и теперь сосредоточилась на школе, оставив хозяйство на откуп мужу.
Евгенич время от времени впадает во власть Бахуса, ему все труднее впрягаться в “микроцикл”, тем не менее доит, кормит и вывозит навоз он исправно и в любом состоянии. В это время Людмила Алексеевна занимается усовершенствование школьного краеведческого музея, из-за недостатка помещений расположившегося прямо в кабинете истории. Именно в музее я узнал об удивительном прошлом Коя. Здесь, в семье сельского дьячка, в 1783 году родился любимый лицейский учитель Пушкина, Александр Петрович Куницын. Он, выходец из простого народа, смог пробиться на самую вершину российского олимпа, стать профессором нравственных и политических наук. Про него Пушкин писал: “...И встретил нас Куницын приветствием меж царственных гостей...” Жаль только, за вольнодумство его отстранили от преподавания и великолепный Куницын, на чьи лекции лицеисты ходили как к источнику с живительной силой свободы, спился...
Однажды дети под чугунной плитой в храме нашли фотографический альбом, составленный из фотографий, сделанных еще до революции. Находку Людмила Алексеевна назвала “Альбомом Пономаревых”, так как он содержал фотографии членов семьи и гостей здешних помещиков Пономаревых. Дети говорили, что нашли там, под полом, еще что-то, но спросить уже не у кого - многие пали жертвами в борьбе с “мерзавчиками”. Вакх в свои объятия берет все новых и новых жертв.
С последствиями вакханалий и вообще с рукой судьбы часто борется Евгенич. Несколько раз он вытаскивал пьяных и ничего не соображающих жертв “Снежинки” из горящих домов. Видит ночью зарево - в любом состоянии бежит к пожарищу - спрашивает, есть ли там люди, и входит в горящую избу. Через полчасика подкатывает обычно местная “МСЧ”; при колхозном гараже районные власти организовали бригаду пожарников-спасателей (чтобы занять хотя бы шестерых койских мужиков), ну, те, разумеется, дежурят, но ведь ясно, какое у нас в России дежурство... Койские выучили телефон своего “МЧС” назубок - “548” - но не всякий бывает в состоянии набрать три цифры. Да... а после спасения, на следующий день, Евгенич слышит от спасенных: “Евгенич... лучше бы ты нас не вытаскивал...” Он, кстати, и родную  школу однажды в одиночку спас от пожара. Вопрос теперь: зачем?
В Кою есть больница, преобразованная недавно в отделение сестринского ухода, или по-простому говоря, в богадельню, в которой живут одинокие койские старики. Едва я очутился в больнице, старики набросились на меня с просьбой: у них, мол, сломался телевизор и не мог бы я посодействовать. Чувство сострадания почему-то мною не овладело, и я предложил: “А что если вам сброситься с пенсий - и купить?..” Ежели 13 человек сложатся по 200 рублей - хороший можно купить телек, даже цветной. Меня не поняли. Я почувствовал себя оплеванным.
Все ли плохо в Кою? Не знаю... я попал на Кой под Рождество, люди колядовали, веселились, придуривались, наведывались в “Какаду”, где обстановка вполне пристойная и вовсе не напоминает притон... В Европе, например, в каждой деревне есть “кабак”, где мужики культурно отрываются (получается, Кой ближе к цивилизации, чем некоторые другие села!). Я не видел грустных или растерянных лиц. Я видел улыбки и слышал смех.
А на прощание Людмила Пентюхова, очень светлый человек и оптимист по жизни (дай ей Господи здоровья и сил!), поделилась сокровенным:
- Врачи мне жизни дают не больше двух лет. Сама я в городе родилась, в Кимрах, а хорошо мне именно здесь. Вот, помоешься в бане, выйдешь - мороз, звезды... благодать! Поблагодаришь Бога, за то, что живешь, и думаешь: неужели вся эта красота когда-нибудь...












РАЗДАЛСЯ ТРУБНЫЙ ГЛАС


Если говорить о самой сути нутряной, глубинной России, о самой душе русской... кто еще смог так, как Шаляпин, выразить, казалось бы, невыразимое? А ведь мы можем судить о силе и проникновенности шаляпинского пения всего лишь по хрупким грампластинкам!
В официальных документах Федор Шаляпин записывался как “черносошный крестьянин Вятской губернии, Вожгальской области”. Согласно общепринятой версии родился он в другом месте, в деревне под Казанью, а приезжал в Вожгалы он только раз в жизни, к больному отцу. Но народное предание сохранило другие сведения. Жили родители Шаляпина в деревне Сырцевы, а венчались в Вожгалах, в Петропавловской церкви. Когда Евдокии (матери) пришло время рожать, отец, Иван, получил приглашение работать писарем у одного казанского купца. Снарядились в дорогу быстро (у бедной семьи особенного скарба не было) и решили ехать напрямки в Казань. Тут-то Евдокия и родила мальчика. В Вожгалы возвращаться, в обратную сторону - время терять, рискнули с некрещеным младенцем двигаться на Казань, в село Шапши, где и окрестили мальчика под именем Федора. Даже если это не так, все равно никто не будет отрицать, что до рождения будущего певца род Шаляпиных плодился на Вожгальской земле в течение не менее 200 лет.
Говорят, у Федора был дядя, Доримедонт, который был поголосистей племянника; выходит из леса - и через все поле трубным гласом кричит: “Жена, самовар ставь!” Но Доримедонт был неграмотен, а брат его, Иван, обучил сына письму, перевез его в город, что и дало впоследствии гению Федора шанс развиться. Сам Шаляпин на сей счет сказал: “Забудьте, что этого человека зовут Федор Шаляпин, и подумайте о тех сотнях, тысячах, которые по природе своей даровиты не менее Шаляпина, Горького, Сурикова и множества других, но у которых не хватило сил победить препятствия жизни, и они погибают, задавленные ею, погибают, может быть, каждый день...”

 Красный Октябрь

К Вожгалам непосредственно примыкает поселок, который при царе назывался деревней Казенной, после - Коммуной. Теперь он - Краснооктябрьский.
Странное совпадение: Шаляпин стал первым народным артистом советской России. И одновременно в Вожгалах (точнее, в деревеньке Чекоты, что в семи верстах от Вожгал и в одной версте от родной шаляпинской деревни Сырцевы) создан был первый в истории советской России колхоз, давший стране 19 (!) героев социалистического труда. Причем, основал этот колхоз родственник матери Шаляпина, Петр Прозоров.
И теперь колхоз “Красный Октябрь” живет, даже весьма крепко, входя в сотню лучших хозяйств всей России. Меня приняли, мягко говоря, напряженно. Объяснили: не так давно в соседнем хозяйстве, в поселке Вичевщина, побывал журналист одной из популярных газет, который потом написал о хозяйстве оскорбительную статью, начав с того, что происхождение названия поселка связал с ВИЧ-инфекцией. Кому-то это покажется смешным, но для Краснооктябрьцев (несмотря на то, что речь шла не о них, а о соседях) это явилось подлинным оскорблением, о чем мне лично было заявлено раз десять от разных лиц.
Я, поразмыслив, решил не рассказывать почти ничего о сегодняшнем дне колхоза. Во избежание. Отмечу только три детали. В шикарнейшем колхозном музее имеется стенд, рассказывающий о роде Шаляпиных. На Вожгальском кладбище (с почти развалившейся церковью) с надгробия на могиле отца-основателя колхоза Петра Алексеевича Прозорова вандалы отколупнули его барельеф, как говорят, сделанный из цветного металла. В коммерческом магазине, который расположен в Доме культуры продается уникальный продукт: “пельмени для собак”. Как я понял, пельмени эти были произведены в прошлом веке для людей, но, когда срок их годности истек, продукт перевели в разряд “звериных”. Жалко собак, потому что они тоже живые существа. И жаль малоимущих людей, которые позарятся купить 450-граммовую пачку за 5 рублей якобы для собаки в надежде на то, что все обойдется.
В том же здании Дома культуры я познакомился с удивительным коллективом: народным хором колхоза “Красный октябрь”. Художественный руководитель хора Ирина Ожегова, специалист с высшим музыкальным образованием, не перестает удивляться тому, что народ здешний будто рождается с голосами, которые не надо “ставить”. Неслучайно в старину вожгальских в округе называли “плясогузками” - певуны были отменные. Один только Борис Иванович Жуйков чего стоит: простой шофер - а баритон, ну, прямо хоть в Ля Скалу приглашай! Или Наталья Александровна Логунова, медсестра Вожгальской больницы: ее лирическому сопрано могла бы позавидовать сама Каллас.
И, главное, неизвестно, что откуда берется: работают здесь люди по привычке много, старательно, но после работы, усталые, все равно идет в Дом культуры - и поют. Ладно - пенсионеры, но возраст-то участников далеко не преклонный, рабочий - от 17 до 52 лет!

Вожгалы

“Ну, хорошо, - сказал мне отец, - теперь ты грамотный? Надо работать. Ты вот все по театрам шляешься, книжки читаешь да песни поешь! Это надобно бросить...” Так писал Шаляпин в своей автобиографии. С тех пор нравы изменились: родители стараются приучить своих детей именно к тому, от чего отвращал Иван Шаляпин сына Федора.
Напротив церкви, в которой венчались родители Шаляпина, на горе стоит здание, в котором находится Детская школа искусств имени Ф.И.Шаляпина. Здесь имеется три класса: домры, баяна и фортепиано (причем искусству игры на фортепиано обучает детей руководитель народного хора). По наблюдению директора школы искусств Татьяны Чаузовой отношение местных детей к творческим занятиям за последние годы заметно изменилось:
- Мне кажется, дети занимаются сейчас с большей охотой, хотя и занятия у нас платные. Школа существует уже 39 лет, и, если раньше дети часто бросали школу (охладевал интерес), то сейчас отсева нет вообще. Открыли нашу школу при помощи Прозорова и она стала первой в стране сельской музыкальной школой. Потому люди помнят Петра Алексеевича...
Хочется добавить от себя: особенно те помнят, кто украл с могилы барельеф...
Свое мнение у директора Школы искусств о причинах зарождения гения Шаляпина именно в этом месте:
; Здесь, наверное, климат такой: “голосовая радиация”. Думаю, голоса людям дает в Вожгалах сам Господь Бог. Если посмотреть с другой стороны, голоса - это традиция. Если уж один земляк запел - другим как-то стыдно не петь. Такая же и традиция в труде. Приехали как-то сюда в гости мои знакомые и под утреннюю зорю они на рыбалку рванули. Едут, темно еще, три ночи, а в полях трактора гудят, косят. Мужчины их остановили и спрашивают: “Зачем ночью-то?” А наши колхозники им: “Ночью-то роса, трава хорошо косится, да к тому же это - наша зарплата, наша жизнь...”



Чекоты

...На ферме, в телятнике трудятся женщины. Быстренько выгнали поголовье на улицу, вычистили навоз и сейчас разбрасывают свежую солому. Они настолько увлечены, я бы даже сказал, углублены, что на меня будто совсем не обращают внимания. Работать здесь действительно умеют и любят.
Деревня имеет три достопримечательности: брошенный бывший колхозный Дом отдыха, громадный ветряной двигатель, который давно не работает, и великолепный детский садик, который содержится колхозом. То, что первое и второе не действуют, говорит о том, что даже такому сильному хозяйству в нынешней экономической ситуации существовать нелегко. То, что работает детсад, говорит о глубокой порядочности колхозного правления.
Здесь, в Чекотах живет один из родственников (дальних) Шаляпина. Жил еще один, внучатый племянник Федора Ивановича, который сильно презирал певца за то, что тот оставил Родину, удрал за границу. Интересный, говорят, был человек, фронтовик; жаль, умер, царствие ему небесное...
Николай Шаляпин совсем не старый человек, можно сказать, цветущего возраста. В зимнее время Коля Шаляпин трудится кочегаром в колхозной котельной, в летнее - плотничает. Есть у Шаляпина жена, которая работает в колхозном детсадике и дочь, школьница. А вот кем он точно приходится Федору, певцу, Николай толком не знает:
- Мы, дак из деревни Мезринской. Говорят, род Шаляпиных оттуда пошел, а потом они в Сырцево переехали. Большая деревня была, в 90 домов, а теперь там один дом... да и то его на кирпичи разобрать хотели - да не смогли; уж очень крепко строили в старое время. Может, бабушка моя, Ксения Викуловна, что-нибудь и рассказала бы, она 1900-го года рожденья, да нет ее уж на этом свете...
...Родословную рассчитывать действительно трудно, потому как у одного только прадеда певца, Родиона, было семеро детей. Да, если откровенно, здесь родства никто и не собирается определять - не до того. Абсолютное большинство из рода Шаляпиных разъехались по стране, по миру - поди теперь, ищи ветра... В свое время, еще маленьким мальчиком, увезли и Николая, но случилось так, что он вернулся на землю предков:
- Мы уехали на Урал, в Пермскую область. Восемнадцать лет я там прожил, но решил обратно сюда... на родину все равно надо. Зачем на стороне-то жить? Так-то здесь хорошо; я - по плотницким делам, строю хлева, дома ремонтирую, это на зиму только ушел в котельную. Степан (тот самый, который внучатый племянник и ветеран - Г.М.), когда еще жив был, все ругал Федора-то Ивановича, за то, что тот из России уехал, а я так считаю, что значит судьба ему так определила. Хотел человек больше славы получить, так он эту славу и для страны нашей добывал.
Сам Николай Шаляпин поет нечасто, только когда выпьет. Случается, конечно, что, если посторонние, узнав фамилию Николая, смеются и просят спеть; в таких случаях он твердо заявляет, что никакого отношения к певцу не имеет.
- Да... редко поем. Раньше, на Урале, на гармошке учился играть. Но недоучился. Вот, отец - тот пел хорошо, но только обычные деревенские частушки. У нас здесь, когда праздники, поют, конечно, но праздники-то редко сейчас случаются. Не знаю, как в других бригадах, а у нас молодежи мало, свадьбов тоже немного, вот и не поем...
Кстати, о преемственности таланта. Сам Федор Шаляпин вспоминал про своего отца: “...Когда мне минуло девять лет, отец пил уже не только “по двадцатое”, а по “все дни”. В это время он особенно часто бил мать, а она как раз была беременна братом моим Василием. Жалел я ее... Иногда отец, выпивши, задумчиво пел высоким, почти женским голосом, как будто чужим...”
Сам Федор водки не пил вообще - насмотрелся в детстве. Может, именно поэтому он и стал великим?

Сырцевы

“С тобой, Федя, скучно жить. Водки ты не пьешь, да и поговорить с тобой не о чем...” С этими словами отец Шаляпина оставил Москву и укатил в Вожгалы. По пути Иван Яковлевич пропил все дорожные деньги и явился на родину в одной солдатской шинели. Здесь, в Вожгалах его записали в “учредители Общества трезвости”, что, впрочем, не помешало отставному писарю безбожно пить.
Однажды Федор приезжал к отцу (по его просьбе). Дал земскому врачу много денег, чтобы тот обеспечил старику достойные больничные условия. На следующий день по отъезду Федора Иван Яковлевич умер. Похоронен он был в ограде той церкви, в которой венчался. Могила впоследствии, в эпоху Красного октября была утеряна.
За десять лет до кончины отца умерла мать Шаляпина, Евдокия Михайловна (в девичестве Прозорова). Случилось это в городе Самаре, где семья Шаляпиных нищенствовала, мать ходила по миру с сумой, и в итоге ее свалил брюшной тиф. Федор в это время жил гастрольной жизнью, и, когда он прибыл в Самару, священник смог только указать примерное местонахождение общей могилы. Так получается, что мы точно не знаем, где лежал мать и отец Шаляпина.
“...А внешне мать была женщиной, каких тысячи у нас на Руси: небольшого роста, с мягким лицом, сероглазая, с русыми волосами, всегда гладко причесанными, - и такая скромная, малозаметная... А за работой она всегда пела песни, пела как-то особенно грустно, задумчиво и вместе с тем деловито...” - вспоминал Шаляпин.
...Дорога от Чекотов до Сырцево расчищена от снега, хотя по всем приметам никакой транспорт по ней не ездит. Обрывается она метрах в двухстах от бывшей деревни, у громадных двухсотлетних тополей. Впереди, за сугробами, нагребенными грейдером, среди поля торчит остов каменного здания, того самого, который так и не смогли доломать. Возле дома не так давно был установлен памятный знак, но Коля Шаляпин сказал, что знак этот кто-то спер.
В народе сохранилась легенда. По этой дороге (когда-то она была трактом) Шаляпин приезжал в Вожгалы еще один раз, за паспортом. Тогда он уже стал знаменитым человеком и мужики несли его коляску на руках. Не потому что боготворили, а из-за грязи, в которой пролетка то и дело норовила утонуть. А Шаляпин своим трубным гласом пел землякам русские песни. Правда, нет ли, - но местные верят.
А теперь - только ветер, гуляющий над спящими под снегом полями...
Дорога в никуда, врезающаяся в сугробы под вековыми тополями... Пронзительное зрелище.














РАЙСКИЕ КУЩИ


Направо - Рай, Налево - Иерусалим. Именно так обозначено на дорожном указателе. Уж не знаю, Святая здесь земля или еще какая, но какая-то она по-русски милая, - с тихими просторами, глухим бреханием цепных псов и урчанием тракторов, одолевающих дорожную глину.
Дорога к Раю терниста. Даже бетонные плиты, которыми она выложена, не могут остановить напор лесовозов, тянущих умерщвленные деревья из Зарайской глухомани к заводам, превращающим беззащитные стволы в строительный материал. Унылость путевого пейзажа разнообразит вид умерших деревень и вполне законно начинаешь подозревать, что в Раю все так же: безысходно и пахнет тленом...
На деле все оказывается совсем не так. В Раю нет вообще ни одного заброшенного или хотя бы покосившегося дома - все чинно и пристойно - а единственная райская улица гордо блестит асфальтом, кажущимся под дождем совсем новехоньким. К тому же совсем не видно пьяных мужиков, обычной приметы русской деревни. Говорят, местный председатель колхоза (точнее, СПК) привез из города доктора, который в массовом порядке закодировал всех пьющих, и теперь Рай земной еще на йоту приблизился (по своей сути) к Раю небесному. Кажется, если в мужиках искоренить еще парочку пороков - и у них начнут расти крылья. «Живем в Раю ; все по плечу»: это я щас сам придумал.
Поскольку в преддверии Рая, точнее, на въезде в деревню расположился колхозный гараж, смею предположить, что чудо-председатель здесь, и я действительно нахожу его в курилке, которая одновременно является комнатой для совещаний. Идет наряд. Накурено. Мужики нервничают, поскольку уборочную стопорят надоевшие дожди, к тому же превратившие двор в непролазное болото. Сельскохозяйственный кооператив называется “Победа”, и непонятно, какая победа имеется в виду: над пьянством, над государством, стремящимся всеми силами задушить отечественного крестьянина, или над силами тьмы вообще. “Победа” считается передовым хозяйство района, здесь не заброшено ни одного гектара пашни и поголовье КРС достигает 900 голов.
Иван Васильевич Паранич, председатель, попал в Рай с Украины. Однажды он приехал сюда с бригадой других “бандеровцев” (как здесь называли когда-то приезжих из Закарпатья) строить колхозные объекты, влюбился в местную девушку и остался здесь навсегда. Сначала был просто рабочим, потом секретарем парткома, потом техником-строителем, ну а девять лет назад его выбрали председателем. Так случилось, что в его правление колхоз в каком-то смысле пошел в гору (точнее, на фоне соседних колхозов, которые загнулись, еще умудряется держаться). Жена Паранича, , Любовь Вениаминовна, работает у него зоотехником и семейный их тандем приносит неплохие результаты в животноводстве. Поголовное кодирование всех райских мужиков на поверку оказалось некоторым преувеличением:
- Вообще-то весной я привозил из Павино доктора, он двадцать человек закодировал, за счет кооператива. Но сейчас четверо опять запили...
В чем секрет райских жителей, не пустивших тлен в свою деревню? По мнению председателя, в крепкой крестьянской закваске. Держать двух коров на личном подворье здесь - обычное дело, с рассвета до заката здесь трудятся, а не пребывают в блаженной праздности. Но свой личный секрет, точнее, способ, благодаря которому председатель смог удержать своих людей от греха уныния (отчего в колхозах обычно процветают воровство и грубость нравов), Паранич не раскрывает:
- ...Никаких секретов пока нет. Просто, люди у нас такие... с пониманием подходят. Вот, школа сгорела в Лапшине (там находится администрация сельского округа - Г.М.), бросили клич, с миру по нитке денег собрали - и восстановили. Беда только, кадров у нас хороших не хватает, особенно механизаторов; старики-то пошли на пенсию, а молодежь оставаться не хочет. Клуб еще сгорел у нас, и переделали под клуб детский садик. А детей теперь водить некуда. Поголовье мы не сбросили, хоть и труднее держаться год от году, а вот молодежь удержать не можем...
Иван Васильевич вообще-то живет не в Раю, а в Ерусалиме, через дорогу. За двадцать с лишним лет он давно обрусел, притерся ко всем чертам характера райско-ерусалимских жителей, но привыкнуть он не может только к одному:
- Когда кто-то уходит в мир иной, здесь устраивают... праздник. У нас в Закарпатье такого нет, если уж поминки, то все скромно, пристойно, а здесь...
Но Рай здесь не при чем. Это такой русский обычай: покойника проводить, скажем, так, широко. А то, что мы, русские, превышаем какие-то нормы, мы и не заметили бы, если бы посторонние люди не сказали...
Немного о географии. Рай - деревня большая. Ерусалим поменьше и победнее, там даже есть безжизненные дома и покосившиеся ворота. Вокруг деревень - поля, по которым бродят райские стада КРС, а вот леса совсем мало - он некогда изничтожен ради торжества земледелия. Сам Рай рассекает надвое ручеек Беспутка, а, если двигаться в сторону, обратную ерусалимской, то, перейдя речку Портомойку, придешь в деревню Выползово. Говорят, селились там те, кто “выполз” из рая. Была рядом еще одна деревенька, Райский выселок, как предполагают, основанную теми, кого выселили из Рая; за прегрешения или просто - неизвестно, но, судя по тому, что деревня нарушилась, грешить в Раю стали намного меньше. И еще одно наблюдение, зоологическое: в Раю до неприятности злые и наглые собаки. Почему - не знаю, но, возможно, они поставлены для того, чтобы жизнь в Раю не показалась медом.
...Тетя Рая, одна из самых заслуженные обитательниц Рая, во дворе стирает мешки. Дядя Витя задумчиво сидит на скамейке и курит “Приму”. К Травиным - Раисе Васильевне и Виталию Васильевичу - мне посоветовал сходить председатель. В отличие от бывшего “бандеровца” Паранича пожилые супруги приняли меня тепло, как гостя. Тетя Рая живет в Раю не всю жизнь, всего 53 года, с той поры как вышла замуж. У них было двое детей, но одну свою дочь Травины, к сожалению, уже похоронили. Сын живет далеко, в городе Нижний Тагил, и старики тянут свое хозяйство в одиночку.
Дом, с виду крепкий и какой-то, что ли, былинный, основательный. Строить его Виталий Васильевич начал еще до войны, но работу прервало то, что его призвали в армию. Военная судьба дяди Вити почти невероятна. В Донбассе их противотанковая рота попала в окружение и рядовой Травин очутился в плену. После пяти месяцев лагерей, при очередном переходе, он под очередями конвоиров вместе с несколькими другими парнями смог сбежать. Они перешли линию фронта, их 40-килограмовые мощи немного откормили и направили... в штрафную роту. Здесь Виталию Васильевичу, можно сказать, несказанно повезло: в первой же “лобовой” атаке на немецкие укрепления он был тяжело ранен в ногу и отправлен в госпиталь, после чего его признали нестроевым и послали в тыл.
Когда он вернулся в Рай, дом был уже достроен родственниками. Его поставили бригадиром, работал он в колхозе, в лесу, на строительстве и однажды знакомая женщина сосватала ему молоденькую девчушку Раю, которой не было еще и двадцати. С тех пор потекла их размеренная райская жизнь.
- ...Раньше жисть была не как нынце, - размеренно, произнося по-северному “ц” вместо “ч”, рассказывает тетя Рая (а мы сидим, между тем, и пьем “цяйку”), - раньше жисть-то была везде одинакова, мы не думали, цто когда-то хлеба поедим досыта, про деньги - так разговору вообще не было, раньце ницего не было...
- Вот те раз... - стараюсь чуть-чуть раззадорить стариков - вроде как сейчас принято прошлое хвалить, а нынешнее ругать!
- Так нынце люди обижаются, а мы, дак, живем так, как никогда не живали! Сидим дома, деньги, пенцию, приносят.
- Но дети-то уехали...
- А мы сами разрешили им уехать. Ведь раньце день и ночь в колхозе... Я дояркой, телятницей всю жисть, и свету белого не видывала. Вот, мы детей в город и отправили.
- Ну, а вы сами?
- Мы пока еще ничаго, “шарашимся”. Корову держим, поросенка. Но вот этим летом насенокосить не смогли, и решили только до Нового года корову продержать, а потом туды, к сыну поедем доживать...
И тут старики поведали совершенно невообразимую по нынешним временам вещь. Оказывается, за позорные 1990-е годы, когда всякие жулики набивали карманы и мешки деньгами, а деревня нищала, супруги Травины при помощи своего молока и своих поросят, которых они откармливали, смогли накопить денег и купили в Нижнем Тагиле... квартиру! Маленькую, однокомнатную - но все-таки квартиру. Сейчас, правда, там живет внучка, но, как только старики переедут туда, она дала слово, что съедет. Жителям Рая повезло: районные власти покупают у них молоко, деньги выплачиваются регулярно и ежемесячный молочный приработок в 1,5, а то и 2 тысячи рублей вполне, на мой взгляд, приличен. Молодежь в Раю держит, как уже говорено, по две коровы, и “подпешка” (местное словечко) для них получается хорошая. Свое решение променять чистый воздух Рая на тлетворный дух промышленного города тетя Рая мотивирует так:
- Пока “шарашимся”, а “дошарашимся”, дак... хотя ноги туда “не скользят”. Жаль, сын не приедет, хоть и говорил “я дом бросать не буду”. А теперь говорит другое, молодица, жена его, сюда не поедет никак, а разве ж он будет тут жить один?..
Нынешнего председателя старики уважают:
- Конечно, Иван Васильевиц у нас хороший, “ровно виноход” - бойкой! Без него колхоз бы развалился. Он нынце, было, отказывался, просил на собрании, чтобы ему отдохнуть дали, борьба с пьянкой его доконала, дак, его не отпустили...
Они рассказывали распевно, на свой райский лад, а я между тем думал: вот Рай земной я нашел... а есть ли тогда на Земле Ад?..













ПРОСТО ТЫ УМЕЛА ЖДАТЬ


Года два назад в библиотеку деревни Новоселки ввалился как всегда “слегка выпимши” Владимир Иванович Оськин, в просторечии “Вовка” (он так и не заслужил, несмотря на свой солидный возраст, отчества). Он протянул библиотекарю Вере Климушкиной тряпицу, в которой было завернуто нечто, и горделиво произнес: “Ну вот, Егоровна. Поставлю я памятник своему отцу...”
Вовку в Новоселках никто серьезно не воспринимает. Безотцовщина, хулиган. Работал в совхозе скотником, потом рванул в город в поисках лучшей доли. Там, говорят, у него была семья, но не заладилось ни с семьей, ни с работой. Вернулся под крылышко престарелой матери, ее пенсию пропивать. Ну, какую он ценность он мог раздобыть? Разве что украсть...
Стала Вера Егоровна разбираться. В тряпицу были завернуты несколько бумажек. По виду (ох, сколько их когда-то было в деревне!) ясно стало, что это солдатские письма. Восемь треугольников, пять из которых были столь потерты, что и букв на них не разглядеть. Вовка поведал, что мать после своего девяностолетия слегла, не встает почти, а из ценностей личных только эту тряпицу с фронтовыми письмами держала. Вовка умыкнул их, чтобы благородное дело сделать. В газете он прочитал, что военкомат участникам войны бесплатные надгробия делает. Библиотекарь резонно спросила:
- Но где похоронен твой отец?
- Да, хрен его знает... Где-то подо Ржевом. Но это ничего - военкомат на нашем кладбище памятник поставит, а мы с мамой будем приходить, поклоняться...
В общем-то благородная идея. Но, ясное дело, идиотская. Если каждому погибшему солдату на родине памятник ставить, олигархам не на что будет “Челси” скупать... Тем не менее Вера Егоровна попросила оставить эти треугольники для ознакомления. Библиотекарь с трудом разбирала истершиеся буквы, но расшифровывала послания с фронта старательно. И открыла для себя (все-таки гуманитарий!) строки, пропитанные удивительной поэзией! Письма солдата Ивана Оськина жене были исполнены неподдельными любовью и нежностью.
“...Паня, дорогая моя Паня! Я очень сейчас о вас думаю и сильно о вас тоскую. Когда я начинаю писать письмо, я проливаю возле этого письма много слез...”
“...Я нахожусь на самой передней линии. Противник от меня всего-навсего в 50 метрах. Сижу в окопе и пишу. Писать очень некогда. Дорогая Паня, я никак не могу о вас не думать. Я вас, Паня, не забываю и забывать не думаю. Я решил, Паня, что я вам... не ровня. Я вас считаю лучше всех женщин и я вас не сменяю, пусть даже будут все красивее, но я со своей стороны лучше вас никого не признаю. Мне уже в глаза говорят, что я очень свою жену люблю. А я и не отказываюсь. Говорю, что я очень свою жену люблю и буду любить до смерти...”
“...Паня! Я не могу тебя забыть. О себе сообщаю: жив и здоров, того и вам желаю. Я нахожусь в городе Ржеве, но не в самом городе, а в стороне, в лесу. Спим снаружи, холодно нам. Дорогая Паня, я очень о вас и о Вовочке соскучился. Дорогая моя Паня, когда будешь читать письмо, возьми Вовочку на колени и читай и рассказывай ему, что это письмо нашего папы...”
“...Дорогая Паня, когда же мы с тобой увидимся? Я не знаю, Паня, увидимся ли мы с тобой или нет. Паня, ежели останусь живым, ну только каким-нибудь калекой - или руки не будет, или ноги, или глаза не будет, то вы будете согласны принять меня таким калекой? Дорогая Паня, я со своей стороны скажу - пускай бы у тебя не было бы руки или ноги, лишь бы вместе с вами жить...”
“...Паня, прошу вас очень, дайте мне скорее ответ. Я буду ждать это письмо, как будто вас увижу в лицо. И, возможно, я буду спокоен после вашего письма. Вы, дорогая моя Паня, я думаю, что вы мне все опишите о своей жизни, как вы живете, и скучаете вы обо мне или нет, забыли ли вы меня или нет...”
Библиотекарь поняла: перед ней памятник великой любви. Если письма отдать Вовке, в случае кончины его матери он, может, выкинет эти “письма любви”. Да, если и не выкинет, то и он, бедолага, не вечен - после него такой великолепный памятник любви уж точно сгинет. И Вера Григорьевна твердо решила передать письма в районный музей.
А мать Володи Оськина всех “обманула”. Она встала со своего одра, выздоровела. И первым делом - разгон сыну: “Где письма, засранец?!” Тот признался. Идти через большую деревню долго, но она дошла до библиотеки. И библиотекарь (ей честь) убедила старушку в том, что музей - достойное место для переписки. Возымел действие следующий аргумент: бабушка Параня и без того знала все письма наизусть. Пусть она неграмотная, но ведь письма родные еще в молодости заставляла разумеющих грамоту подруг читать...
Прасковью Григорьевну Оськину, или в просторечии Параню в деревне все знают и любят. Скромная труженица, вдова солдата. Одна поднимала сына, после войны лет двадцать с сыном в амбаре жила и честно зарабатывала на избу. В ней, этой малюсенькой избе Параня с сыном проживает и поныне. Ну, что еще сказать про Параню? Простая колхозница, но бойкая, в обиду себя не давала. Да и одиночества не переносила: сошлась она на старости лет с ветераном войны дядей Андреем. С ним то сходились, то расходились, в общем жизнь как жизнь. Ну а после того как дядя Андрей ушел в иной мир - одна...
...В общежитии подруги ей рассказали про парня из ее родной деревни Новоселки, который служил в военной части неподалеку. Ваню Оськина Параня знала еще по детским играм; так, обыкновенный мальчик - тихий и застенчивый. Здесь она увидела красавца в форме, пред которым не одна девка могла устоять! И тем более удивительно, что после танцев он пошел ее провожать... Когда Иван Васильевич Оськин предложил ей руку и сердце, она была на седьмом небе от счастья. Очень скоро они расписались. Пошли делать свадебную фотографию. Он в военном кителе, она - в белой блузке. Фотограф, едва увидев молодую пару, невольно воскликнул: “Надо же, как вы схожи! У меня глаз притерт: вижу, вы будете много лет жить в согласии и любви...”
Через год, зимой 41-го появился на свет их сын, которому в честь вождя мировой революции дали имя Владимир. Семье Оськиных дали отдельную комнату в общежитии, молодые принялись ее обставлять в своем вкусе. Параня устроилась работать в ясли, Иван работал мотальщиком на фабрике “Кардолента”. 22 июня, когда они слушали заявление правительства о войне, Иван  (в быту он был немногословен) сказал: “Что же это, Паня... не дали нам с тобой счастливыми побыть”. 23 июня его забрали на фронт.
Параня получила фронтовой “треугольник” самой первой в Мытищах. Читала его почтальонша, поскольку она так и не выучилась грамоте. Она же и писала ответы под диктовку Парани. Записывала нехитрый рассказ Парани про то как они с Вовочкой живут и скучают, а сама восклицала: “Ой, какой у вас муж хороший... Редкий!” Всего Параня получила от Ивана восемь писем. В последней свой весточке он сообщал, что она одиннадцатая по счету, но ведь война, мало ли где могли потеряться письма...
Девятая весточка с фронта была страшной. Похоронка сухо сообщала: “Красноармеец Оськин Иван Васильевич 10 августа 1941 года убит в бою за Социалистическую Родину...” Чуть позже пришло письмо от боевых друзей Ивана. Они рассказали, что красноармеец Оськин в бою подо Ржевом первым ринулся в атаку. И первого его скосила вражеская пуля...
Параня собрала нехитрый скарб, укутала Вовочку, закрыла комнату на ключ и подалась в родные Новоселки. Переживать гибель мужа в “гнездышке”, которое они вместе свили, было невмоготу. Перед отъездом попросила одну из товарок прочитать Ивановы письма. И впервые заметила, что почти в каждом письме Иван жалуется на то, почему Паня так редко пишет. А ведь она отвечала на каждое письмо. И тут - как молнией пронзило! В одном из писем почтальонша прочитала будто бы нелепое: “Паня, пожалуйста, не выходите замуж!..” Да, она, почтальонша, была доброй женщиной, никогда не отказывала, если Параня просила написать Ване письмо. Но так ли она записывала, как диктовала Прасковья? Уж не вписала из зависти к столь чистым отношениям что-то от себя? Да и вообще - все ли письма почтальонша относила на почту? Не искал ли Иван смерти, прочитав в письме от жены нечто отвратительное? Вопросы, вопросы...
 Да еще и соседка по общежитию, провожая Параню в Вовочкой на вокзале, сказала, что почтальонша хвасталась ей, что сама отвечает на письма Ивана. Вдруг она ненароком, из женской подлости сообщила, что Параня собирается замуж?! Ночами Параня не спала, все думала... Ой, может она сама из-за своей неграмотности подвела супруга под вражескую пулю? Господи, за что же это! Но ведь где ее, правду, сыщешь... Весь мир против твоей любви, а значит самой ее защищать нужно было!
А деревня ее не ждала. Отца раскулачили, жить было негде. Пришлось с сынишкой поселиться в амбаре, а там по ночам волосы к кровати примерзали... Но ничего, устроилась в колхозе, даже в передовицы полеводческой бригады выбилась. На дом скопила - и зажила себе, Вовочку на ноги поднимая. А письма от Ивана читать уже не просила. Потому что знала их уже наизусть. Все время под подушкой, в тряпицу завернутые, хранила. Пока не слегла и сын тайком не вытащил - на памятник обменять...
Шестьдесят шесть лет Прасковья Григорьевна Оськина хранила письма погибшего за Родину мужа. Вроде бы ничего в этом особенного нет. А что еще в сущности солдатской вдове хранить? Вдов таких война оставила миллионы.
Думается о другом. Письма Ивана Васильевича Оськина жене и сыну попали в поле зрения прессы случайно. Но сколько не менее великих  историй любви так и кануло в безвестность из-за человеческой ленности и глупости? Умирает в деревне бабушка, внуки и правнуки, прежде чем продать дом, первым дело сгребают старушечий скарб в кучу - и безжалостно предают огню. Ну, разве только иконы сохраняют... А ведь есть в мире и другие святые вещи.



СТАХАНОВЦЫ ПО РОДСТВУ


...Продавщица в коммерческом ларьке в центре села Преображенье  жалуется, что хозяин совсем озверел: заставляет работать и в праздники, и в выходные и в “проходные”. Понимающе киваю головой, но тут взгляд мой останавливается на бирке, что на ее груди: “Галина Стаханова, продавец”. Невольно у меня вырывается: “Уж с такой фамилией - сам Бог велит трудиться... Вперед – и с песнями!” Она смутилась, а мне и сейчас стыдно: оскорбил, наверное... А ведь подсуропил им землячек-то...
Прошло уже больше полувека с того дня, когда Алексей Григорьевич Стаханов, герой и красавец, в последний раз наведывался в родную деревню. Народ и деревню заранее не готовили, тем не менее, ждали праздника. В 1952 году любимец товарищей Сталина и Кагановича - это было нечто надчеловеческое. Почти бог. Дорогой автомобиль “Победа”, уверенно пропахав чернозем от райцентра к селу Преображенье, свернул к реке, за которой разлеглась родная деревня великого шахтера - Луговая. Ждали митинга, но его не было, а было вот, что: возле самой реки машина заскользила по дороге и уверенно, как советский танк, съехала... прямо в реку.
Пассажиры и водитель паслись, но к тому времени у места происшествия собралась вся деревня. Это было круче митинга, потому что выражения всеми сторонами применялись непартийные, а эмоции были некартинными. Беда в том, что великий Стаханов так разобиделся на земляков, что следующие 25 лет своей жизни он на родину не приезжал. Он так и умер, не попрощавшись с Луговой.
Алексея Стаханова все равно здесь любили и почитали. Даже колхоз в деревне Луговой назвали в его честь (правда, потом, после хрущевского укрупнения колхоз имени Стаханова перестал существовать, точнее, стал отделением большого хозяйства имени Ленина). В Луговой почти половина населения носила фамилию “Стаханов” и большинство из них являлись родственниками. И неудивительно, что председателем колхоза тоже был Стаханов, не брат не сват, а просто однофамилец. Колхоз был так себе - и все из-за отсутствия дорог и соцкультбыта - но народ в деревне во все времена оставался добрым и работящим.
...И вот снова ловлю себя: рассказываю про человека, а в голову не взял, что молодому поколению вовсе неведомо, кто такой Стаханов. Да и старые толком не помнят - слишком много места в мозгах сейчас занимают телесериалы и перерасчеты пенсий. Надо бы рассказать. Точнее передам рассказ об этом человеке главного знатока и земляка Стаханова, Антонины Николаевны Юровой (в девичестве Стахановой - родственницы героя, но настолько дальней, что степень этого родства уже не установить). Антонина Николаевна искренне преклоняется перед Алексеем Григорьевичем и оправдывает его во всем:
- Да тогда, в 52-м, какое-то недоразумение случилось. Ехал он к сестре, узнать про урожайность, про надои, про удобряемость почв, про жизнь нашу, да... в общем, у нас никогда не было мостов, тут и трезвый может в реку съехать. Алексей Григорьевич наверное и к одному родственнику по пути заехал, и к другому... Ну, и угостили его. Ну, разве только отец мой не угостил...
Итак, родился Лешка Стаханов в 1905 году в деревне Луговая, тогда приписанной к Орловской губернии, в бедной-бедной семье. В 14-м году отца взяли в армию (он попал в плен и вернулся только в 19-м больным и немощным), а Алеша стал главным в семье,так как были у него две сестры, Ольга и Пелагея, которых надо было кормить. И стал Стаханов батрачить на кулаков: пасти скот, охранять ночами лошадей, пахать землю. Нанимался еще сторожить сад у помещика Пожидаева. Местный кулак Куликов давал за работу лошадь в аренду чтобы безлошадная семья смогла возделывать свой огород. Три зимы Алеша отходит в церковно-приходскую школу в село Оберец, но так и не доучился; в анкете позже он так и писал: “Малограмотный”.
В Луговой издавна мужики (из тех, кто победнее) уходили на зиму в отхожий промысел в Донбасс - нанимались в шахты подручными. Как правило, за весну заработанное пропивалось и приходилось снова отправляться на “угольный Клондайк”. Однажды, когда его однофамилец (или родственник - тут уж не разберешь) Роман приехал после очередного “отхода” с шахты на родину, увидев Алексея, одетого в рвань, он сказал: “Чего ж так бедно одет? Иди в шахтеры - хоть на сапоги заработаешь...” Была у Алешки только одна мечта: купить лошадь, он и ответил: “Чё сапоги? Лошадку бы...”. Именно за лошадью он отправился вместе со старшим односельчанином осенью 1927 года в донецкий город Кадиевку, где устроился работать на шахту “Центральная-Ирмино” тормозным. Работа была самая низкооплачиваемая и тяжелая: он должен был поднимать свалившиеся с рельсов вагонетки с углем. После Алексею повезло: его поставили коноводом (тогда вагонетки таскали лошади), так что с каком-то смысле “лошадиная” мечта реализовалась. Правда, заглядывая вперед, скажу: лошади наш герой так и не купил...
Кстати, в местном музее хранятся те самые чуни (лапти из пеньки), в которых Стаханов поехал покорять мир. Их чудом нашла Антонина Николаевна; добрые люди сохранили эту реликвию и передали чуни Юровой (в девичестве - Стахановой). Но о музее, созданном этой замечательной женщиной, мы поговорим позже, пока же мы завершим рассказ о жизни Алексея Григорьевича. Теперь город Кадиевка носит имя “Стаханов” (это единственный в мире город, названный в честь рабочего человека). Он уютен, весь в розах, имеет население больше 100 тысяч, а тогда это была жуткая дыра, состоящая из бараков.
В 29-м году Алексей влюбился в повариху Евдокию, красавицу-цыганку. Он и сам был недурен (хоть и рыжий), статен, плечист, и вскоре они расписались. Родились у них двое детей, жили они “на квартире” и денег не хватало ни на что. Пошел Алексей на курсы забойщиков, освоил отбойный молоток, но когда его зачислили в “шахтерскую элиту”, все равно ему пришлось в лаве махать кайлом. На отбойные молотки перешли только через три года.
В конце августа 1935 года пришли в комнатку Стахановых парторг шахты, начальник участка и редактор местной многотиражки. Алексей растерялся, а Евдокия, будучи женщиной бойкой как по натуре, так и по национальности, поняла, что дело пахнет повышением. Предложили Стаханову в честь грядущего Дня Юношества (1 сентября) пойти на рекорд. Ему сказали, чтобы он ничего не боялся, только рубил уголек, а крепильщики позаботятся обо всем. По правилу крепить своды бревнами должен сам забойщик, но в данном случае Алексею давали подручных. Трудно сказать, почему выбор пал на Алексея, ведь он даже не был членом партии; скорее всего, он подошел по своему спокойному нраву и внешним богатырским данным.
Утром Алексей разобрал свой молоток, смазал, собрал, а, отправляясь в забой, обронил только: “Боюсь, осрамлюсь...” Спустился - а там нет леса! Крепельщики попались парни ушлые, побежали куда-то - и лес приперли. И нарубил Алексей Стаханов за смену (5 часов 35 минут) 102 тонны угля. 14 норм! В последующие смены, когда вошел во вкус, рубил и больше - до 207 тонн (при норме 7 тонн) - но первый рекорд, это как первая любовь, а потому в историю вписана дата 31 августа 35-го. Другой парень, Никита Изотов, рубил побольше - до 607 тонн, но песня “Вышел в Степь Донецкую парень молодой...” была сочинена именно про Алексея.
Цыганка Евдокия не ошиблась: деньги потекли рекой, мужа из шахтеров перевели на работу “человеком-лозунгом”, и вскоре семья Стахановых переехала в Первопрестольную. А то, что Алексей вскоре бросил первую жену и обзавелся второй,  - дело житейское. В Москве он стал вхож в Кремль, к великокняжескому столу: редкий банкет не проходил без вопроса тов. Сталина: “А где наш знамэнитый шахтер Алексэй Ста-ханов?” Вторая жена чуть не погубила мужа: она, чтобы “приукрасить” мужа, вывела ему веснушки и перекрасила рыжие волосы в каштановый цвет. Сталин не признал Алексея в новом обличье и охранники его вышвырнули вон. Сталин его простил, но Стаханов крепко запил. В конце концов испытание “медными трубами” - пытка, которую с трудом выносили и Гагарин, и Паша Ангелина, и все-все, кого внезапно выносило на гребень славы.
Дальше было много всего, включая и любовь Сталина, и ненависть Хрущева, и запои, и третью женитьбу без развода со второй женой, и ссылку на Донбасс, где он умер почти забытый всеми в 1977 году. Перед самой смертью Стаханову дали звезду “героя труда”, через 35 лет после рекорда.
В общем, случилось немало событий, а в деревне Луговая не изменилось ничего. Как сюда не было нормальной дороги, так нет и сейчас. Мост, с которого съехала знаменитость, тот же. Нельзя сказать, что деревня развалена - ведь здесь даже есть колхозная ферма - но Луговая явно не процветает. Несмотря ни на что Антонина Николаевна, которая здесь прожила всю жизнь, считает Луговую самой красивой деревней всей России.
Она хоронила сестру Алексея Григорьевича, Ольгу. Старушка умерла всего пять лет назад; колхоз предоставил гроб, мужики выкопали могилу и похоронили женщину со всеми почестями, хотя и негромко:
- Ольга Григорьевна была простая колхозница: работящая, простая, чистоплотная, гостеприимная. Все ждала брата, ждала, да вот... А жена его вторая, Галина Ивановна, всегда пеклась об Ольге, не забывала. Вторая-то сестра, Пелагея, уехала в Запорожье и мы ничего про не знаем. Ну, разве в газете прочитали, что она на пенсии устроились дворником и очень строга была к чистоте: следила, чтобы бумажки лишней не кинули...
Семья Антонины Николаевны, в отличие от семьи Алексея Григорьевича, была середняцкой и поэтому они ни в какой Донбасс не рвались. Антонина Николаевна пошла по педагогической линии и стала учителем географии. Она работает в школе и сейчас, на пенсии, педагогом “дополнительного образования” - ведет краеведческий кружок. Именно Юрова стала основателем музея знаменитого земляка.
Музей начинался с папки, в которую дети собирали вырезки из газет.  Потом, когда Оберецкая школа из-за пожара перебралась в село Преображенье, появилась музейная комната, скоро добавилась еще одна комната, ну, а в 1985 году, к юбилею Стахановского движения, а так же из-за грязи, которая здесь называлась “дорогой из Преображенья в Луговую”, поближе к школе перевезли отчий дом Алексея Стаханова: разобрали по кирпичику и собрали на новом месте. С чердака достали старую люльку, в которой еще до Революции качали будущего героя, ну, и прочий нехитрый скарб. Антонина Николаевна ездила в Донбасс и добывала все новые и новые экспонаты. Не так давно в музее появилась экспозиция, посвященная еще одному уроженцу здешних мест, Николаю Яковлевичу Данилевскому. Он, хоть был не крестьянин, а помещик, тоже прославился на весь мир, написав книгу “Россия и Европа”, доказывающую, что Россия - ни на что не похожий организм, живущий по уникальным и причудливым законам.


















СТРАНА ДИВ


Литератор и природолюб Виталий Бианки именно об этом уголке русской земли сказал следующее: “Утверждаю в трезвом уме и твердой памяти: здесь, в Новгородской области - Страна Див...” Внешне - обычный край; ну разве что много озер, извилистых рек, болот и лесов. Но ведь добрые две трети России такие! В чем она, загадка “Страны Див”?..
Озеро Гусевское интригует легендами; есть предание, что у него нет дна, а о том, что там, в пучине, обитает, бродят слухи всевозможных толков. Традиционно, возможно не первую тысячу лет на крутых берегах Гусевского в Купальскую ночь молодежь устраивает игрища. Свои легенды есть у озер Бродская Лахта, Рыдоложь, Белое, Игорь, Луко, Черное, Костыженское, Столбское, Каркомля...
Когда-то земли нынешнего Пестовского района Новгородчины относились к Устюженскому уезду Вологодской губернии. Приемная дочь литератора Николая Семеновича Лескова, Варвара, вышла замуж за земского начальника Стремилова; а в селе Охона, в здешнем краю, у Стремилова была усадьба. И Лесков частенько гостил здесь, а впечатления местных красотах легли в ткань лесковских «Мелочей архиерейской жизни». Частенько бывал здесь известный бытописатель Глеб Успенский.
Несколько лет на берегу озера Луко, в деревне Лаптево проводил по несколько месяцев кряду Михаил Михайлович Пришвин. Здесь он черпал вдохновение для создания книги “В краю непуганых птиц”. Написал здесь рассказы “Никон староколенный” и “Деревенский ренессанс”. Останавливался Пришвин у помещиков Боборыкиных, либо у священника Васильевской церкви, что на берегу озера Черное; тот славился смелостью и независимостью суждений. Интересная история вышла с художником-живописцем Иваном Шишкиным. После смерти жены он в очередной раз ушел в глубокий запой - и приятель, полковник Вишняков, вывез его в деревню Горки Охонской волости, в свое имение, “на этюды”. Природа, покой здешних мест исцелили художника, и он после “этюдов” действительно долго не пил. Случалась, закатывал в здешние края и Александр Куприн. Но больше по части выпить и повеселиться - к своим друзьям. В здешних краях отдыхала балерина Галина Уланова.
Виталий Бианки однажды приехал сюда - в местечко Братское - к одной из своих учениц, так и прикипел. С той поры он приезжал сюда каждое лето, а останавливался жил в деревеньке Комзово, невдалеке от озера Меглино. Многие старики его помнят. В особенности народ удивлялся, как писатель охотился на уток: пальнет из двустволки... в воздух, и наблюдает полет птиц. Отец Нины Ивановны, учитель, часто сам был проводником Бианки, а потому это не анекдот. Местная интеллигенция долго раздумывала: почему Бинки назвал этот уголок Земли именно “Страной Див”. Подошли с практической стороны. Здесь еще сохраняются места, где зайцы или перепелки подпускают к себе буквально на два шага. “Дивы” - это непуганая дичь.
У самого Бианки я нашел несколько иной ответ. Всё написанное Виталием Валентиновичем – от первой сказки “Путешествие красноголового воробья” (1923) до последней – “Гоголенок” (1959) – увлекательное путешествие в мир природы, где писатель становится волшебником и поэтом, натуралистом и ученым, проводником и переводчиком. Перед читателями открывается при этом огромный, неведомый край, полный “дивья” – дивных героев и событий, больших тайн и маленьких отгадок, – настоящая “страна Див”. Эту Страну Див писатель и подарил нам, грешным.
За ними, за интересными людьми, событиями и тайнами - я и отправился.
...Деревня Лаптево, пришвинские места, вновь становится “краем непуганых птиц”. Да и места здесь мрачноватые. Невдалеке от деревни есть холм под названием Плитник. Он гигантскими тесаными плитами обложен, происхождения которых никто не знает. Есть легенда, что там церковь под землю ушла. По ночам - особенно в двунадесятые праздники - оттуда доносится пение. И возле холма частенько глохнут автомобили.
Население в Лаптевском поселении сокращается стремительно: в прекрасной двухэтажной местной школе учатся всего-то 25 детей. Учителя, дабы спасти школу, всерьез задумываются: не взять ли в семьи детишек из детских домов? Еще шесть километров вглубь лесов - и тупик, деревня Черное. Там силами местных жителей восстанавливается Васильевская церковь. Та самая, у настоятеля которой Михаил Пришвин гостил. Естественно ныне в такую глухомань попа не заманишь, обходятся местные без него. А про того батюшку ничего почти неизвестно; даже над памятниками могильными у алтаря - и то в известное время надругались.
А вот про того батюшку, который стал его последователем, известно много. Уже хотя бы потому что жива его дочь, Злата Николаевна Цветкова. Священника звали Николай Васильевич Примов. В Империалистическую войну он воевал, дослужился до звания штабс-капитана. А после революции осел здесь, закончил духовную семинарию - и принял сан. Вопреки, как говорится, всеобщему беснованию. Офицерские привычки не бросал: ездил почти всегда на белом коне, верхом, комиссарам не подчинялся, слово свое держал. Однажды, уже в начале 30-х годов прошлого века, когда началась конфискация церковных ценностей, конь сбросил ездока-попа, рванулся в сторону озера Черное - и там утопился. Все конечно восприняли событие как дурное предзнаменование, а отец Николай запросто сказал: “Видите, даже конь не выдержал советской власти!..” Два раза батюшку забирали, в последний раз сидел он в тюрьме два года; но все же его выпустили - по болезни. Кстати председателя сельсовета, который батюшку посадил, в конце 30-х расстреляли.
Злата Николаевна помнит, как отец умирал. Это случилось в 34-м. Они (Злата и четверо ее малых братьев) лежали, затаившись, на печи, и видели, как он молился, успокаивал матушку... А чуть позже матушка обмывала тело. Детишкам досталось; как “поповских отпрысков” их лишили всего - даже тетрадей в школе. Помогало, что местные жители о батюшке помнили только хорошее, и бедствующей семье помогали. Братья после войны выбились в люди, двое даже офицерами стали. Сама Злата Николаевна всю жизнь проработала в здешней школе учительницей начальных классов. У нее трое детей, но живет старая учительница одна. Так бывает. Частенько она перебирает старые фотографии. На которых отец и они, маленькие детишки.
...Места, вдохновлявшие Бианки, несколько южнее озера Луко. Самая красивая деревня - Погорелово. Она уютно разлеглась на полуострове, вдающемся в озеро Меглино, и считай, со всех сторон вокруг Погорелово - вода. Есть минус: полуостров открыт всем ветрам и спокойной погоды здесь не бывает. Но люди привыкли, а о другом месте не мечтают. Почему деревня так называется, никто толком не знает, хотя деревня закоренелая, каждый житель знает своих предков в пятом, а то и в шестом колене. Погорелово в 1975-м году пережило трагедию: почти всю ее снес смерч. По Божьему благоволению никто не погиб, и деревню отстроили заново, на старом месте. Упрямый тут народ.
Школа в Погорелове начальная, она совмещена с детским садиком. Детишек немного - 8+8 - зато молодежи хватает. Здесь ведь колхоз сумели сохранить, не дали разграбить. Называется он оптимистически: “Заря”. Трудятся в колхозе 33 человека - прямо как 33 богатыря. Точнее, “богатырки”, ибо основная ударная сила - доярки. Председатель колхоза Евгений Виноградов ради выживания бьется как рыба об лед. Пока получается - “Заря” даже долгов не имеет - но мысли у председателя нерадостные. Колхоз он тянет только потому, что людям как-то надо жить. Друзья председателя, крутые бизнесмены, зовут к себе - в управляющие. Но Виноградов не идет, он не хочет оставлять удивительных и трудолюбивых женщин, для которых колхоз - жизнь.
Взять доярку Раису Александровну Яковлеву: у нее пять детей, вся в трудах, да еще и две коровы, два теленка у нее дома. В этом году за сдачу молока с личного подворья даже премию от районных властей получила. На ферме уже помогает старшая дочь Настя. Ей 17, а уже трудится наравне со всеми. Здесь все трудолюбивые. Другие не выживают...
Три года назад на берегах озера Меглино поселились корейцы. Местным они с горячностью доказывали, что они живут на “золотом дне”: озерный сапропель - прекрасная почва для выращивания овощей, и на этом можно обогатиться. Два года корейцы самоотверженно боролись с непредсказуемым климатом и капризным озером. Удирая, корейцы заявили местным: “Вы - сумасшедшие, если держитесь за эти земли. Впрочем, Бог вам судья...” Месяц назад в Погорелово переехала семья из-под Старой Руссы. Там, в своей чахлой деревеньке, они жили только грибами и ягодами. Здесь есть работа, которая к тому же оплачивается. Доярки здесь получают до 10-12 тысяч, да еще и социальным пакетом обеспечены.
А о красотах здесь не думают. Озеро - источник рыбы, пропитания. Лес - для грибов и ягод. Все заняты трудом, добыванием хлеба насущного. Но может потому и вгрызлись в жизнь, что сантиментов не допускают? Впрочем, ежели писатели изредка вдохновляются, кто-то должен их вдохновлять.
В деревне Дуброво отделение колхоза “Заря”. Там трудится дояркой Вера Николаевна Степанова. Вот уж досталось этой женщине в жизни! Муж Веры Николаевны трагически погиб, когда она несла в себе седьмого ребенка. И родила, и поднимала в одиночку семерых! Шестерых девочек и одного пацана... Все - мал-мала-меньше, и каждого надо было приголубить, каждому уделить внимание. Односельчане удивлялись Вере: и все детишки у нее ухожены, и в доме порядок, и работает - любо-дорого смотреть! А вот помощи что-то от них было немного. Или гордость взыграла в Вере Николаевне? Трагедия случилось в 94-м, в самое, наверное, трудное для страны время. Каждый, видя, что творится на Божьем свете (и убийства, и рост цен, и потеря денег на книжках...), замкнулся внутри своей семьи, своего хозяйства. В общем-то ставка была верной - потому-то не спились и не стали бомжами.
Соседи помогали Вере Николаевне разве что огород вспахать (своих лошадки или трактора у Степановых нет), да картошку посадить. А сенокос весь был на детях; скотины много держали, до трех коров и полдюжины быков, а значит кормов заготовить надо было немало. Степановы только хлеб в магазине покупали, все остальное у них было свое. Конечно много работы легло на плечи старших детей. Слишком даже много. Возможно именно поэтому дети Веры Николаевны, которые вышли из школьного возраста, в деревне уже не живут. Уезжают в город Боровичи, устраиваются хоть продавцами, хоть кондитерами, хоть кем... комнаты снимают - лишь бы в городе закрепиться. Хлебнули они в деревне-то... Дома я застал только одного ребенка, Надежду. Самые младшие, Георгий и Елена были в школе. 18-летняя Надежда в городе потерпела временное фиаско: выучилась на повара, а на работу берут только с местной пропиской. Устроилась уборщицей, скиталась в Боровичах по углам, и вот - не выдержала. Вернулась в отчий дом. Впрочем, в деревне она оставаться не хочет, не видит смысла. А труд в колхозе ей что-то претит. Надорвалась в детстве-то. Ей 6 лет было, когда без отца осталась. Что она здесь видела кроме работы?
Испытания “реформами” в деревне выдержали не все. В соседнем со Степановыми доме живет семья алкоголиков. А на ферме трудиться приходится без подменной доярки - это значит, без выходных и с каждодневным подъемом в 4 утра. Одна “доярка” - это дояр, Николай Мурашкин по кличке “Пенсионер”. Он “беженец”, приезжий. Частенько бывает, что пьяный придет на работу - доярки и за него доят... А вот домашнюю скотину Вера Николаевна вынуждена сократить. Сил мало осталось, да и косить стало некому.
...Вот вам и “дивы”. Конечно писатель бы нашел красивые судьбы, выдающихся личностей, сильные характеры. Но я передал свои впечатления о “Стране Див”. Турист или поэт какой-нибудь приедет - в особенности в хорошую погоду - увидит все в высоком ключе. И воспоет. У меня же вышла не песня, а что-то непонятное. Не обессудьте…








ОБОЯНИЯ


Обоянь может похвастаться удивительными историческими фактами. Например в городе живут... москвичи. Да-да! Самые что ни на есть настоящие москвичи!
Дело было так. В 1639 году, когда Россия воевала Крым, были сюда для строительства крепости посланы из града Москвы 600 служилых людей, под командой воеводы Ивана Колтовского. Именно потомки тех самых москвичей и составляют нынешнее 14,5-тысячное население Обояни. Жаль, что ныне град Москва пытается пить кровь у своего отпрыска (мы об этой истории расскажем попозже), но ведь столицы - они все такие: жируют за счет своих провинций как пчелиная матка, считая такое положение естественным.
Название города пошло не от “обаяния” здешних мест (хотя холмы на рекой Псел, на которых красуется город, действительно смотрятся как волшебная страна), а от речки Боянь, протекающей через город. Речку правда с той поры переименовали в Обоянку. Есть легенда про то, что город основали якобы два мужика, которых звали Янами. “Оба Яна” и дали имя городу. Но в архивах сохранились поименные списки москвичей-строителей, и в них нет ни одного человека с этим цыганским именем. “О-Боянь” - “город при реке Бояни”, служил боевым форпостом до момента, когда Крым был отвоеван у турок, 150 лет. Все эти годы крепость успешно охраняла тракт из Москвы на лакомый полуостров (а так же в Белгород, Харьков, Запорожье). После того как военное значение Обояни было утрачено, осталось только функция обслуживания “государева пути”. А слободы Пушкарная и Стрелецкая из обиталищ пушкарей и стрельцов превратились в простые крестьянские селения.
Даже сейчас Обоянь немыслима без федеральной трассы “Крым”, своеобразной молнией пронзающей город. Здесь наблюдается интересная коллизия. Уже лет пятнадцать строится объездная дорога мимо Обояни. Строится - но никак не построится. Говорят, деньги, отпущенные на дорогу, украли. Хотя на самом деле она почти готова. Но вдоль трассы, которая идет по городским улицам, строится обоянская жизнь. Здесь сплошь магазины, кафе и закусочные, причем с дешевой едой. Тот, кто едет отдыхать в Крым на своих авто, только поэтому и знают об Обояни. Вынеси автомобильный поток за город - городская жизнь замрет. И два городских рынка тоже оскудеют.
Вторая сторона медали - безопасность. 80% дорожно-транспортных происшествий всего Обоянского района происходят на трассе, именно в городской черте. Летают-то некоторые наши автомобилисты как бешеные, не обращая внимания на каких-то там людей. А в “яме”, образованной рекой Обоянкой, через которую проходит трасса, раз в месяц обязательно какая-нибудь фура “ложится на бок”. В общем так и непонятно: достраивать объездную дорогу или нет.
Исторические факты Обояни купеческого периода поражают. В свое время в маленькой Обояни наличествовали аж семь публичных домов! “Обоянка легкого поведения...” согласитесь, это звучало. Ну, и купечество, как говорится, умело развлекаться. Купцы-обоянцы были серьезными людьми. Однажды они скинулись деньгами - и построили к Обояни железнодорожную ветку. Железная дорога некоторое врем приносила доход, но река Псел, по которой в те времена ходили баржи, приносила доход еще больший. И купцы снова скинулись деньгами - и заплатили громадный магарыч курскому генерал-губернатору. В результате частную “железку” выкупила Российская империя, а купцы в накладе не остались.
Украшение Обояни - два великолепных собора на разных концах города - Троицкий и Александра Невского, выполненные в псевдовизантийском стиле. Совсем недалеко от Обояни находится знаменитое Прохоровское поле, на котором произошло решающее танковое сражение Курской битвы. По удивительному стечению обстоятельств соборы, с которых видно вокруг на много десятков километров вокруг, не тронули. А ведь с них очень удобно было корректировать огонь артиллерии! Многие убеждены, что немцы побоялись взрывать эдакую красоту. Но это неправда - фашисты взорвали много не менее прекрасных строений в менее счастливых городах. Будем считать, просто случилось чудо...
В конце XIX века городе сформировались две команды купцов. Они побились об заклад: кто быстрее построит храм. Высота была задана одинаковой: 60 метров. Начался ажиотаж. Партии начали чинить препятствия друг для друга. Поскольку раствор замешивался на курином белке, то одни, то другие скупали все куриные и гусиные яйца в радиусе 50 верст. И конкуренты оставались без замесов. В итоге победу одержала партия собора Александра Невского. И еще победил город, получивший два великолепных шедевра.
Почти весь XX век Обоянь была известна стране как яблочная столица. Городской пригород - сплошь яблоневые сады. И здешний совхоз “Обоянский” гремел на всю страну как крупнейший производитель яблок. Теперь совхоза нет. Он обанкротился и его за бесценок купили москвичи. Т.н. “инвесторы” несколько раз сменялись и в итоге землями бывшего совхоза-миллионера стала владееть фирма “ИНТЕКО-Агро”, руководителем которой является родной брат жены мэра Москвы, г-на Лужкова. Фамилия его (для тех, кто не знает) - Батурин. Великолепные сады пока не трогают, не выкорчевывают. Впрочем яблони дичают, болеют всеми болезнями, которым подвержены плодовые деревья. Но пашни возделаны; там даже работает импортная техника типа трактора “Джон Дирр”. Только на технике этой трудятся не местные мужики, а заезжие “варяги”, из Белгородской области.
В плодосовхозе “Обоянский” гости из Москвы начали с того, что одна местная старушка “подарила” им свой пай. Там самым фирмачи смогли попасть на собрание пайщиков, на котором они предложили людям продать свои доли по 10 000 рублей (2,5 тысячи за гектар). При условии, что обанкротившийся совхоз давно ни черта не платил, сделка для большинства показалась заманчивой. В итоге “ИНТЕКО-Агро” приобрело 70% паев. Оставшиеся 30% земли “акулы” взяли в аренду на 49 лет, без согласия пайщиков (ведь у них контрольный пакет и они могут дозволить себе любой произвол). И все: люди оказались чужими на своей земле, да еще и без работы...
И в результате картина: на трассе торгуют яблоками, по почти вековой традиции выдавая их за обоянские. На самом деле яблоки выращены в Польше или Венгрии. Позор... Об этом мне рассказал председатель городского законодательного собрания Александр Долженков; он сам родом из поселка Пригородный, центральной усадьбы плодосовхоза.
Обоянь спасает теперь трасса и завод “Изоплит”, который благодаря умелым действиям директора, обоянца Евгения Кудинова, никому не продался и смог найти свою нишу во всероссийском рынке строительных материалов. Еще и второе производство стройматериалов здесь народилось: “Акватон”. Так что не все так плохо в стране Обоянии...
Но на “Изоплит” и “Акватон” берут не всех. Многие вынуждены уезжать в Москву на стройки. А еще многие едут в Подмосковье не перчаточное производство. Некие подпольные фирмы делают резиновые перчатки. Производство чрезвычайно вредное, связанное с ядохимикатами. Обоянцы и обоянки (вкупе с жителями других городов и весей необъятной России) в потайных подвалах трудятся по 14-16 часов. Там же, в этих подвалах и ночуют. За две недели “вахты” (большего здоровье не позволяет) зарабатывают по 8-12 тысяч. Для Обояни - деньги огромные. Но многие из “перчаточников” уже умерли.
Александр стал депутатом городского собрания три года назад. Хотя он самый молодой из 18-ти депутатов, в председатели выбрали именно его. Он отказался от “освобожденной” должности, и остался журналистом районной “Обоянской газеты”. К истории с москвичами он и сам в некотором роде причастен. Одно время директором плодосовхоза “Обоянский” был его брат, который пострадал от подлости нуворишей. Приехал на красивой машине некий “инвестор” и гордо заявил директору, что за ним компания стоит типа “Вимм-Билль-Данн”, и пачку денег на стол: “Это тебе на неотложные расходы. Только расписочку напиши” Ну, директор покупает запчасти, пестициды, корма. На все берет квитанции. А через некоторое время “благодетель” приезжает: “Бабки давай назад!” - “Так потратил же, вот документы...” - “А меня не колышет. Бабки сюда! Вот расписка твоя...” Нет, бандиты не приезжают выбивать “долг”, времена сейчас другие. Приезжают “белые воротнички”, молодые юристы. А “на счетчик” сажает суд. Приличная фирма кстати рядом с этим “инвестором” даже рядом не лежала.
Ну, откуда у обоянских потомков москвичей может взяться любовь к москвичам сегодняшним? А по городу между тем носятся слухи: якобы не земля нужна “инвесторам” а ее недра. Там, в земле, залегают несметные запасы железной руды. У нуворишей цель: по дешевки скупить земли. А что на них, на этих землях люди веками живут - им откровенно наплевать. Надо читать Марксов “Капитал”: капиталисту только прибавочная стоимость нужна, он за нее и душу дьяволу продаст.
Три года назад, когда Долженков стал депутатом, бюджет города составлял 14,5 миллионов. За три года он увеличился до 17 миллионов. А ведь инфляция гораздо выше - а значит жизнь в Обояни беднеет. Да, “Изоплит” выжил, но за последние годы в городе уничтожены мясокомбинат и консервный завод. То есть перерабатывающих предприятий не стало, а значит и селу некуда продавать свою продукцию. В городе две администрации: районная и городская. Хотя на самом деле район с городом - единый организм. Но что получается: из налога на землю сейчас городу достается 35%. С будущего года весь земельный налог уйдет в район. Единственное, что будет иметь город - это 10% подоходного налога его жителей. Но какой это будет бюджетный доход, если большинство трудоспособных обоянцев в отхожих промыслах, да и деньги, которые они зарабатывают - “черный нал”?
Тем не менее силами законодательного собрания и мэрии города в городском парке, рядом с собором Александра Невского установлены аттракционы. Двадцать лет городской парк был разбомблен и поколения обоянских детишек не знали, что такое карусель. И собрание решило: нужно что-то положительное сделать, чтобы люди поверили в светлое. Купили в городе Ейске, на заводе, карусели и качели. Обошлось это городскому бюджету в миллион. Около ста тысяч добавили обоянские “купцы” - предприниматели. Миллион в масштабе одного города - может и немного. Но ведь на оставшиеся 16 миллинов надо и зарплату платить бюджетникам, и дороги ремонтировать, и водопроводы содержать в порядке. И город нужно к зиме готовить... Только не реконструкцию котельной в микрорайоне, некогда построенном “Изоплитом”, а теперь переданном на баланс города, надо 8 миллионов.
Знаете, чем меня прежде всего поразила Обоянь? В том же парке, при храме Александра Невского, горит Вечный огонь. Круглый год горит! И горько, и радостно, но факт: Обоянь - первый районный центр, в котором я увидел горящий Вечный огонь. Это тоже значительное достижение городской власти. Следующая цель - городской фонтан. Он не радует обоянцев уже лет тридцать, внутри него теперь клумба. Я сфотографировал Александра у этой “клумбы”. Он обещал, что в следующий раз я его сфотографирую так же. Только вместо клумбы в кадр попадут водяные струи.
Не уверен, что городская власть при нынешней политике государства по отношению к провинции передюжит трудности. Но главное, в Обояни поняли одну истину: надо верить только в самих себя. Опыты по привлечению “инвесторов” окончились неудачно. Чужому человеку наплевать на край, в который он вкладывает деньги. Золотые горы обещают многие, но никто из этих “сказочников” так и не исполнил своих обещаний. Да, трудно выкручиваться самим, но ведь никто кроме тебя самого тебе не поможет.
...В Обоянском краеведческом музее висит великолепная картина: на ней изображен колоритный мужик с топором на фоне какой-то стройки. Называется полотно: “Строитель Обояни”. Я бы назвал картину несколько иначе: “Обоянин в Подмосковье, на строительстве дачи столичного чиновника”. Горькая ирония. Однако очень хочется надеяться, что будущее вернет картине первоначальный смысл.










ТОЖЕ МОСКВА


…Эти двое начали пить еще до того, как поезд отъехал от московского перрона. Первые три часа они бухали просто так. После им стало скучно, и они стали уговаривать выпить меня. Продолжалось это часа два (я действительно не хотел) и за это время я узнал, что они — отец и сын и едут они на рыбалку на Валдай, причем для этой цели сыном куплен дом в деревне. Вели они себя, мягко говоря, по-барски и возражений просто не понимали. Дошло до того, что старший, уже пенсионер по возрасту, уговорил попробовать лично им приготовленную настойку на кедровых орехах. На самом деле я выпить не дурак – но тут великоросская гордыня взыграла. Выпили раз, второй, — и сын, поглядев на меня проникновенно, изрек:
 — Ну, что, пьешь, жрешь на халяву, а я с этого что буду иметь?
Это Россия, ее национальное достояние. Если кто-то считает, что такой “отдых” — норма, думаю, ошибается. Но это типичный образец людей, которые едут на Валдай оставлять свои деньги. Времена туристов-романтиков, к сожалению, кончаются. Сын ушел курить, отец разоткровенничался и сказал, что ни за что не покинул бы свою бабушку, и к черту всю эту “рыбалку”, но сына боится оставить одного. Запьет — и сам себя не помнит...
А ехали мы между тем в самое чудесное русское место — туда, где начинается Волга. Есть Исток, маленький родник, дающий начало ручью, впадающему в озеро Стерж. Дальше поочередно следуют озера Вселуг, Пено, Волго и только после этого начинается река Волга в полном понимании этого слова.
Кстати: специально собранная экспедиция в 1880 году установила, что в географическом смысле истоком великой русской реки является речка Руна, а не признанный всеми ручей.
Но суть-то на самом деле не в этом. Здесь, на Валдайской возвышенности сотни озер, больших и невеликих, и каждое из них по-своему прекрасно. Одно из этих "глаз Земли" дает, кстати, начало еще одной великой реке, Двине. Примерно из того же места стартует Днепр. А одаривает природа своей благодатью не только в теплое время, но и зимой, даже несмотря на то, что "глаза Земли" покрыты поволокой льда. Разве только, народу летом побольше. Точнее, летом здесь не протолкнешься. Зимой сюда надо ездить за тишиной. Настоящей. Это понимают даже те двое, что куражились в поезде.
Итак, зима, благословенная тишина, Святки, к которым спешит успеть Ваш покорный слуга...
Ведь здесь обитают не только туристы, но и люди. Как, должно быть, они должны быть счастливы среди этого легендарного великолепия...
Ну, в частности, в деревне Забелино, что приютилась на берегу озера Вселуг, там где в него впадает река с таинственным именем Кудь. Разве несчастные люди пойдут колядовать в тридцатиградусный мороз, подоспевший аккурат к Рождеству?
Достижениями Забелино похвастаться вряд ли могло бы. Здесь есть школа (правда, лишь начальная), единственная на весь регион сельская больница, почта, клуб, библиотека, два магазина, и это — все. С другой стороны, по сравнению с большинством русских весей перечисленные признаки цивилизации — "роскошь". Все объясняется просто: Забелино — административный центр (сельский округ называется Чайкинским), включающий в себя 24 деревни. В них, других деревнях, НЕТ НИЧЕГО. К тому же совхоз местный едва-едва теплится и работать людям в сущности негде.
Администрация называется "Чайкинской" потому что в одной из деревень, Руно (она стоит на реке, признанной "географическим" истоком Волги) приписанной к сельсовету родилась партизанка-героиня Великой Отечественной Лиза Чайкина. Имя этой девушки носит главная улица в райцентре Пено, там же, в райцентре есть музей в честь нее. Фашисты ее схватили, зверски пытали а потом прилюдно расстреляли на берегу Волги. Свидетели потом рассказали, что девушка приняла смерть с гордо поднятой головой и даже успела сказать: "Женщины! Скоро придет наша победа! Скоро взойдет наше солнышко..." (на расстрел согнали пеновских женщин).
Так вот: несколько лет назад родную деревню героини сожгли. Туристы. Не по злобе, по дурости. Зажгли траву и не заметили, как огонь перекинулся на избы. Сгорели 6 домов из 7. И, что любопытно, слов жалости по поводу потерянной деревни я не слышал; ох, сколько таких тверских, костромских, вятских и прочих деревенек бесславно канули к Лету...
Но факты — штука нелицеприятная. Последняя деревня, которая сгорела в этом крае, была сожжена в 1941-м фашистами. Называлась она Ксты и немцы, перед тем как сжечь деревню, расстреляли всех ее жителей. Кому-то эта параллель покажется некорректной, но как поспоришь с фактами?



Не сразу строилась

История Москвы темна и непредсказуема. Память москвичей простирается не так далеко, как хотелось бы, всего лишь во время помещиков и холопов, от которого осталась сундучного вида трехэтажная Троицкая церковь на погосте Отолово, что в пяти верстах от Москвы, да местечко под названием Баринов сад, что на берегу озера со странным названием Ордоникольское. У южной оконечности названного водоема (говорят, настолько глубокого, что никто так и не смог достичь его дна), на холмах и разлеглась Москва.
В Троицкой церкви, что на Отоловском погосте, еще недавно имелся священник, да вынужден был он уехать: приход уж слишком мал. Да и вообще москвичи живут небогато, что, впрочем, выгодно отличает этих москвичей от тех.
Ведь за что в сущности не любят тех? За сытость, за чванство, за заносчивость. Впрочем, такие черты присущи жителям других мировых столиц. А на отношениях между Центром и провинцией построена вся мировая культура вообще - в том смысле, что все лучшее, начиная от гениев и заканчивая хлебом насущным, рождается на периферии, в столицах же все это чахнет и проедается. А ведь проблема-то в чем? А всего лишь в распределении: ежели сидит дядька в столице и решает, кому-сколько, значит, найдутся такие, кому мясо из щей и перепадет. Здесь, в этой Москве нет старшего даже на ферме, а значит все по совести, по справедливости.
Сами москвичи называют свою весь “Красной Москвой”, что является продолжением рабского мышления апологетов крепостного права. “Красной Москвой” именовался всего лишь здешний колхоз, от которого осталось великое богатство - молочно-товарная ферма. В паспортах москвичей в графе “место рождения” четко написано: “д. Москва”. Были всякие укрупнения, “Красную Москву” нарушили, присоединили к совхозу, центральная усадьба которого расположена в селе Ворошилове, а ныне от всего этого в бывшем громадного хозяйства, охватывающего несколько десятков деревень, осталась только ферма в Москве. Отступать теперь им некуда - позади Москва...
А древнюю историю Москвы никто бы не узнал, если бы не пытливые исследования краеведа из поселка Пено (райцентра) А.Д. Кольцова, который нашел, что Москву основали беженцы из городка Москвы, того самого, который теперь является столицей России. Случилось это после нашествия монгольских орд на Русь в 1238 году. Места эти, на отрогах Валдайских год, были дикими и не обжитыми, изобиловали медведями, волками и прочими опасностями. Что характерно, с тех давних пор жизнь Москвы изменилась несильно. Дороги (в нормальном понимании этого слова) в Москву нет до сих пор, дикие лиса так и остались дикими, а из примет цивилизации в Москве осталась только одна: сельповский магазин.
Любопытен говор москвичей, певучий, акающий и с мягкими окончаниями слов. Вероятно так разговаривали москвичи эпохи Ивана Калиты.

Густо звонят - да тонко едят

Такой же мягкий говор у “мэра” Москвы, точнее, московского старосты Ивана Александровича Степанова. У него есть обязанности, но нет прав, что сильно подрывает саму суть должности. До сельсовета, реальной власти (в Ворошилове) идти пешком 13 километров, а потому пенсионер Степанов на собрания туда не ходит. Зимой под тяжестью снегопада часто рвутся провода, отчего Москва на месяцы (!) остается без света, так сельская администрация все равно не имеет средств восстановить энергоснабжение. Старосте в таких случаях остается лишь ждать со всеми, когда доблестные энергетики прорвутся сквозь сугробы до них.
И в такой ситуации особенно выигрывает московская ферма, которая по уровню механизации находится даже не в XX, а XIX веке. Дело в том, что здесь до сих пор применяется ручная дойка, а молоко хранится не в холодильнике, а в колодце. Случилось это в 70-х годах прошлого века: вроде бы установили машинную дойку, да доярки встали на дыбы: расценки стали ниже, а потому механизмы бросили, а за пару лет детишки растащили их на игрушки.
Кстати о детях. Юных москвичей в Москве всего двое и оба - дети доярки Светланы Добролюбовой, 15-летний Игорь и 13-летняя Люда. А всего населения в Москве - 20+2 человека. “+2” - это супружеская пара дачников, которые, впрочем, дюжину лет живут в Москве постоянно, отчего их условно приняли в семью москвичей. “Условность” заключается в том, что деревенские никогда по-настоящему не признают горожан за своих, даже если те будут пить столько же, сколько и в деревне.
Непьющих (исключая детей) в Москве всего трое: жена “мэра” Анна Павловна, Валя Троицкая и дачница Алла. Из этого не следует, что остальные не просыхают, тем более что работники фермы закодированы. В данный момент в запое лишь один человек, остальные - в трудах. Но в сущности нужно констатировать: Москва - селение пьющее крепко, но по-божески. В Ворошилове, по местным меркам “центре цивилизации”, пьют вообще черт знает что, отчего только в этом году от употребления спирта сомнительного качества (его распространяют некие серые личности, приезжая из города на микроавтобусе) откинули копыта восемь человек. Москва еще держится на устоях и пока (тьфу-тьфу-тьфу!) москвичи в лапы спирту не даются. Они даже принимают жертв зелено-черного змия: в доме “мера” живет брат его жены, которого они взяли из Ворошилова. После распития неизвестной жидкости у него отнялись ноги.
С ностальгией здесь вспоминают бывшего руководителя совхоза по фамилии Фалинский, который был добрым барином, хотел организовать переработку на ферме и вообще любил крестьян. Жаль, поголовье в его правление сильно сократилось (коров перерезали) и теперь дойное стадо в Москве - всего 34 головы (с телятами - 62). Это еще ничего: частное стадо в Москве - всего 2 коровы, 2 лошади и семь овец. Одна корова, овцы и лошади принадлежат пожилому москвичу Александру Дмитриевичу Виноградову, но и он при первой же встрече предложил мне, постороннему человеку, купить у него хотя бы одну лошадь - трудно стало содержать скотинку. Вторая корова принадлежит “мэру”, точнее, его непьющей жене.
А доброго Фалинского семь лет назад застрелил киллер. В Москве. Не в этой, а в той. И здешние москвичи склонны причислять убиенного к мученикам, пострадавшим за правое дело, хотя, как говорят, дело там как раз было какое-то “левое”.
Ни телефона, ни почты, ни автобусного сообщения с райцентром в Москве не имеется. Не так давно умер в Москве 40-летний мужик, тракторист из Ворошилова. Ему стало плохо с сердцем, а вызвать скорую не смогли. Повезли трактором через лес и в пути он умер. Наверное, от тряски. А посему в Москве предпочитают не болеть, зубы выдирают сами себе, а умирать не торопятся.
Есть в Москве только две отрады. Первая: совхозная лошадь Чайка, которую содержат все вместе за то, что она опахивает огороды. Вторая: райповский грузовик, который, невзирая на снега и прочие непогоды дважды в неделю, как швейцарские часы, привозит в Москву хлеб и продукты. Вчера, например, привезли арбуз на 4 кило. Думали, думали женщины скинуться, купить его и потом разделить на кусочки. А, пока кумекали, проезжал через Москву лесовоз, лесорубы арбуз и купили. Слишком долго в Москве запрягают...

“Скажи-ка, дядя, ведь недаром...”

Работоспособных (не пенсионеров и не детей) в Москве всего шестеро и все они трудятся на ферме. “Мэр” Степанов когда-то был бригадиром и командовал всей экономикой Москвы (которая, собственно и была сосредоточена вокруг коровника). Теперь никто ничем не руководит, даже директор из Ворошилова на ферме старается не появляться (боится, что ее раздерут на куски доярки, считающие, что им мало платят), но анархии здесь нет. Хозяйство функционирует как самозаводящийся механизм.
Одна из доярок, Анна Степанова, пашет как Стаханов, приходя к коровушкам затемно, в 4 утра. Правда, так же она и пьет. Если уходит в запой - то по-русски, отчаянно, забыв про коров и Бога. В таких ситуациях ей помогает муж. Вторая доярка, Светлана Добролюбова, уводит в запой реже, и даже в этом случае на забывает подоить. К тому же ей помогают сын и дочь.
С детьми - проблема. Светлана - не местная, ее сюда пригласили с тем условием, что детей будут возить в школу (в Ворошилово). Обманули. И второй год дети не учатся вообще. Игорек - парень бойкий, считай, телята полностью на нем, да и Люда доит с любовью. И все-таки жаль что юные москвичи не имеют возможности получать знания. В конце концов, двумя грамотными больше, или меньше, - государству не убудет. Думаете, я смеюсь? Нет, плачу. Сволочное у нас государство, ежели всем наплевать.
Светлана, в отличие от своей напарницы, постоянно выглядит усталой, невыспавшейся. Ей бы удрать из Москвы, да в ее родной деревне Лугово работы нет вообще никакой.
Но Бог с ними, с детьми. Светлана радеет скорее не за них, а за московского пастуха Александра Яковлева. 43 года мужику, и статен, и высок, и... в общем, одна беда: застенчив Сашка и до сих пор не женат. Светлана лично попросила за пастуха - может, захочет какая-нибудь женщина стать москвичкой? Сам Сашка, мужик молчаливый, солидный и в кодировке, только одобрительно кивал, когда доярка его расхваливала. И вправду: может есть такая?
А ныне Москва живет новыми веяниями. На Валдайскую возвышенность приходят новые “баре”, люди богатые и энергичные. Один из таких помещиков, которому здесь дали кличку “Спортсмен”, значительную часть леса (аккурат на пути из Москвы в Большой мир) огородил сеткой-рабицей и устроил внутри трассу для авторалли и маленький зоопарк. Второй, нареченный кличкой “дядя Сэм” (он увлекается медвежьей охотой), забором свои земли не огородил, но в Москве меня предупредили, чтобы на Север я не ходил: там охрана с автоматами и могут запросто пристрелить. Думаете, я шучу? Вряд ли... На Москву наступает капитализм, причем, в том виде, которым нас пугали еще при Горбачеве - это когда кругом заборы и везде незатейливые надписи: “Private”.
Сейчас москвичи в некотором недоумении. Минувшей весной они продали управляющему имения “Спортсмена” свои совхозные паи, по 5 гектар. Сумму называть не буду, так как деньги были уплачены неофициально, скажу только, что кое-кто на вырученное купил телевизор или стиральную машину, кое-кто уже все пропил. А дети, приехавшие из городов сказали: “Дураки, вас кинули...” Старики заметили, что их паи все равно были на бумаге, а “Спортсмен” обещал помочь совхозу. Вон, ваучеры были - те совсем пропали, а тут хоть холодильник приобрели...
Но после, когда горячка прошла, задались вопросом: “Продали землю... а не продали ли душу дьяволу?..” И хочется по-гоголевски спросить: “Куда ты несешься, Москва?” (по странному совпадению в Москве аккурат живет тройка лошадей). А она только промычит своими худосочными коровами с годовым надоем в 1.300: “Не пойму-у-у-у-у-у!!.”
И все-таки доярка Добролюбова, как козырь в карточной игре, выложила самый существенный московский козырь: “Разве в той-то Москве на 600 рублей проживешь? А у меня свой теленок, поросенок, при молоке всегда...”

Свет московских окон

Дачники, Владимир Иванович Красуцкий и его супруга Алла - москвичи в квадрате. Дело в том, что они были жителями той Москвы и однажды сбежали из нее в эту.
Красуцкий работал на Центральном телевидении и был не на последнем счету. Здесь он стал просто Володей, часто уходящим в глубокий (но непродолжительный) запой, вызывающий сочувствие даже у знающих в этой напасти толк местных. Теперь, занятый делом, а именно благоустройством нового дома, так как у старого рухнула прогнившая крыша, он снова становится Владимиром Ивановичем.
История бегства Володи и Аллы такова. У Аллы были плохие анализы, определили острую почечную недостаточность, и некий профессор настоял на том, чтобы ее подключили к аппарату “искусственная почка” с постоянным гемодиализом. она была подключена к аппарату четыре месяца подряд и закончилось это тем, что муж просто похитил ее из больницы, без документов и без одежды, с искромсанными бесчисленными разрезами руками. Профессор дозвонился до беглецов и сказал, что жить Алле осталось три дня. Но они уехали из той Москвы в эту.
И живут здесь уже 14-й год, разве только, после тех злоключений Алла потеряла способность ходить. Выяснилось, профессор использовал Аллу как подопытного кролика, испытывал на ней новый прибор...
В сущности, раньше к деревенскому бытию они никакого отношения не имели, и даже оба были отпрысками дворянских родов. Что утянуло на природу коренных горожан - они и сами не знают. Когда они убегали, Алла только сказала: “Володя, если мне суждено умереть - умру на природе...” Позже выяснилось, что на природе надо жить. Здесь Алла увлеклась вышиванием картин, Владимир начал писать стихи. Можно тысячекратно ругать город и воспевать природу, но Алла мыслит по-своему:
- Здесь душа спокойна. Каждый день живешь, радуешься существованию... А что человеку еще надо? К деревенской жизни трудно привыкнуть только из-за того, что в деревне сильна в людях зависть, которая порождает сплетни. Но зато в деревне люди отзывчивые; жалеют, несут все, что растет у них на огородах. Мы раз в год наведываемся в городскую квартиру, и там еще острее понимаем: Только здесь, в этой Москве жизнь настоящая, не придуманная. Не пойму только, почему у Володи здесь только грустные стихи рождаются. Вот, например:
В Тверской глуши, в раю пустоземелья
Под лай голодных и незлых собак
Деревня спит с глубокого похмелья,
Не видя снов, не помня ссор и драк.
...Эту божественную тишину изредка нарушают военные самолеты, взлетающие с секретного аэродрома под городом Андриаполем. Они безнаказанно виражируют над Москвой, напоминая о том, что есть еще керосин в доблестных ВВС.



КАЛИНА ГОРЬКАЯ



“...В книгах-то понапишут, - недовольно сказал таксист, - В книгах все хорошо.
- А в жизни?
- А в жизни... Что, сам не знаешь, как в жизни?..”
(Из сценария “Калины красной”)

...Милиционеры пытались впихнуть пьяного старика в пыльный “УАЗик”. Тот успешно сопротивлялся, потому что он был большой и плотный, а милиционеры юны и нерешительны. “Нарушитель” в перерывах между раскатами многоэтажного мата как-то виновато ронял: “Сынки, вы что, что?...”
Через два квартала мимо меня проскакал белобрысый парень с топором. Оглянувшись, я понял, что гонится он еще за двумя молодыми людьми, причем по пути он выкрикивал скверные ругательства, среди которых единственным цензурным словом было: “Убью-ю-ю!!!” Парни увертывались виртуозно, и всякий раз, упустив добычу, парень со всей силы ударял топором в деревянные стены или столбы. Две женщины неопределенного возраста курили на завалинке. На мой вопрос, что собственно, происходит, они равнодушно отвечали: “А, с тех пор, как с войны он вернулся, с Чечни, у него часто такое... Не бойтесь, он проспится - завтра извиняться придет...”
Над женщинами, на углу деревянной избы, красовалась надпись: “Улица Шукшина. Бывшая Завальная”. Не видел я что-то в других городах улиц, названных в честь Василия Макаровича. Даже в Москве таковой нет, хотя, чего еще можно ждать от города (в котором он, кстати, похоронен), где при жизни художников возводят музеи художников Шилова и Церетели, а смертей русских гениев Леонова и Стругацкого даже не замечают?
Вообще-то, и в Белозерске не появилось бы улицы Шукшина, если бы не одно “но”: здесь, в городе и его окрестностях снимался последний его фильм “Калина красная”. Было это очень-очень давно, в 1973- году, тем не менее, в истории древнего Белозерья факт сей до сих пор считается значительным. Даже сейчас любой белозер с легкостью укажет вам, где тот мосток, по которому Шукшин (простите, его герой Егор Прокудин) выходил из тюрьмы, где находится поле (его в народе называют “Шукшинским”), на котором его убили, на какой остановке произошла встреча Егора и Любы. И в городе знают всех, кто хоть на краткое мгновение попал в кадр, ведь в фильме снимались простые люди.
Но вот, что интересно. Далеко не всякий из этих “простых людей” с охотой рассказывает о съемках. Многие просто грубо отмахиваются от предложения вспомнить хоть что-то, и для меня это загадка. У меня лично есть кое-какие соображения на сей счет, но, кажется, вряд ли они покажутся Вам существенными, ведь наверняка гораздо интереснее побывать в тех местах, где жила семья Любы Байкаловой, где так пронзительно раскрывала душу мать Егора - Куделиха, узнать, жив ли еще паром, на котором злодеев постигла суровая кара в лице Любиного брата Петра. Не скрою, рассказывать буду с удовольствием, потому как фильм видели все и мне не придется путаться в пояснениях.
Логично спросить: почему для съемок выбран именно Белозерск? На это ответил сам Шукшин. Перед началом работы в здешнем кинотеатре показали предыдущую работу - “Печки-лавочки” - а после перед белозерами выступил Василий Макарович и в частности он сказал: “...городок ваш запал нам в душу - красивый, просторный, люди добрые, нет в нем такой нервности... места ваши прекрасные, озерные, русские. В них есть что-то грустное, задумчивое...”

Крестьянин

“-...Сама-то не из крестьян? Простецкая-то...
- Из крестьян, откуда же...”
(из сценария)

Вообще побывать на месте, которое видел в фильме, снятом три десятка лет назад, - занятие не слишком умное. Ждешь узнавания, а на самом деле никакого узнавания-то и нет. Ведь кино создает свой мир, не похожий на реальную жизнь.
Тем не менее, дорога в деревню Садовая все такая же: грунтовая, с колдобинами и необычайно пыльная. Пока идешь, проглатывая эту пыль, думаешь, что и деревеньки-то давно почти нет, тем более, что в районной газете мне сообщили, что коренных жителей там не осталось. Но, придя к цели, я был удивлен.
Сразу стало понятно, почему Шукшин для съемок выбрал именно эту деревню: приютившаяся на возвышенности, на берегу небольшого озерка, Садовая оставляет впечатление какой-то основательности, надежности, что ли. Она и изнутри кажется эдаким “крепким орешком”, потому как все дома здесь выглядят опрятно, на единственной улице и во дворах чисто, вот только не видно праздношатающихся людей. Все будто вымерло. Побродив вдоль деревни, я наконец увидел живого человека, точнее, женщину, старательно выполняющуюся самую популярную деревенскую работу: она собирала с картофельной ботвы колорадского жука. Женщина объяснила, что она не местная, дачница, но, если я хочу поговорить с кем-нибудь из старожилов, то лучше всего обратиться к дяде Васе, живущему на самом краю деревни.
...Как принято, постучался в окно, представился, объяснил причину моего явления, и оттуда спустя некоторое время донесся басок: “Устали мы, с сенокосу...” - “Что ж, назад прикажите уходить?” ...Молчание. Ну, кто знает, - в деревне не след торопиться, а потому выжидаю. И через некоторое время дверь раскрылась.
Надо сказать, на улице жуткий зной, ну, а в избе - так вообще духота. Внутри изнывают пожилые мужчина и женщина, и так же мальчик, их внук. Русские люди в принципе “на подъем” тяжелы, зато потом (если конечно, найти “ключик”) в прямом смысле слова последнюю рубашку отдадут, и вскоре мы вместе пьем чай с пирогами. Дядю Васю полностью зовут Василием Ивановичем Вашпановым, его супругу - Галиной Алексеевной, а внука - Егоркой. Вот, что они мне рассказали.
Возраст у них приличный, а потому они действительно помнят, как в Садовой снималась “Калина”, да и времени пообщаться с Василием Макаровичем у них было вдосталь. Дядя Вася - весельчак, балагур, и частенько во время пауз рассказывал съемочной группе анекдоты. Ночевали киношники не в Садовой, а в Белозерске и приезжали сюда как на работу. Снимали все лето, долго, мучительно. На одну только драку (эпизод, конечно, а не настоящую) потратили несколько дней. А людьми они были простыми, незатейливыми:
- ...Дак, Василий Макарович тоже был мужик хороший, деревенский. Ходил он все время в красной рубахе, кожаной кепке, в пиджаке кожаном и в хромовых сапогах. Говорил он мало, а в перерывах все бродил в сторонке и думал, думал... И не пил совсем. Про него говорили: “Он свое выпил...”
Вечером, после съемок, Шукшин с оператором Заболоцким ходили по деревне и обговаривали завтрашний день. В деревне между тем царило оживление, потому как кроме “съемщиков” сюда сходились любопытствующие из соседних деревень.
Дядя Вася с женой в то время были простыми колхозниками. Так, до самой пенсии, в родном колхозе “Строитель коммунизма” они и проработали. Последние 15 лет они на семейном подряде содержали телятник, но теперь, после их ухода, телят уже не стало, хотя, сам телятник еще цел и даже не разворован. Из 17 домов, которые были в деревне 30 лет назад, целы все, но, если тогда в каждом доме жили по несколько человек, то теперь на всю деревню имеется восемь прописанных жителей, остальные же - дачники, среди которых, впрочем, большинство - дети и внуки “мериновцев” (дело в том, что старое название деревни - Мериново, да и озеро называется Мериновским, но в свое время для “благозвучия” имя деревни поменяли).
У Вашпановых двое сыновей, один из которых - механизатор в соседней деревне, второй же служит охранником в той самой тюрьме, из которой в фильме выходит на свободу Егор (вот ведь, какие бывают в жизни пересечения...). Теперь “Пятачок”, более известный под названием “Остров Сладкий”, - самое страшное в России место: здесь отбывают наказание несчастные, кому смертную казнь заменили на пожизненный срок.
Больше всего меня, конечно же, интересовала судьба бабушки (по сценарию, ее звали Куделихой), которая сыграла роль матери Егора. По плану роль эту должна была сыграть великая русская актриса Вера Марецкая, также заранее определили место съемки - домик одинокой старушки в Садовой (он находится по соседству с домом Вашпановых). Но Вера Петровна не приехала, сославшись на нездоровье. Надо было как-то выходить из положения, и вдруг обнаружилось, что у хозяйки дома, Ефимии Ефимовны Быстровой, почти такая же, как и у Куделихи судьба.
Посовещавшись, решили, что Лидия Федосеева-Шукшина “разговорит” старушку (та все сетовала: “Я, дак, молодая - красавица была, это сейчас устарела, сморщилась...”) и в моменты, когда женщина увлекалась рассказом, незаметно включали камеру. Может быть, рассказ старушки кажется сбивчивым, да и дикция оставляет желать, но в итоге ведь получилось - гениально! После Шукшин признавался: “Боялся я, могло ведь и не получиться. А теперь думаю, как бы нам, остальным актерам, дотянуться до такого уровня правды...”
У Ефимии Ефимовны действительно был родной сын (были еще неродные, от второго мужа), которые в лихие послевоенные годы где-то сгинул. Такое в то время случалось нередко. Была она простой неграмотной крестьянкой, и, в общем-то, не слишком понимала, что, собственно, происходит, когда ее снимали. Василий Макарович в год премьеры “Калины красной” скончался (вот, почему так торопился снять свой фильм!), и пожилая женщина, узнав об этом, надела черный платок.  Она считала, что Шукшин действительно был ее сыном. Ее хотели отправить в Дом престарелых, но она противилась этому.
Так прошло два года, и вот однажды, когда бабушка Ефимия долгое время не показывалась из своей избы, Галина Алексеевна пошла ее проведать и... не нашла. Лишь после тщательных поисков она обнаружилась в голбце, узеньком пространстве между печью и стеной; случилось так, что под Ефимией подломилась доска, когда она пыталась залезть на печку. Вытащить из голбца ее смогли только мужики. Галина с подругой ее отмыли, положили спать и сбегали позвонить в больницу; те сказали, что приедут утром. Когда приехала бригада, старуха была мертва.
Хоронили ее всей деревней, а из родственников смог приехать только один из приемных сыновей. Закопали ее на местном погосте, и в складчину поставили деревянные крест и оградку. А через несколько лет все это сгорело. Рыбаки и охотники очень любят скуки ради поджигать по весне сухую траву, вот однажды такая “безобидная шалость” и привела к гибели нескольких могил. Родные Ефимии больше в Садовую не приезжали, дом продали, и с тех пор место ее захоронения забыто.
А сельское кладбище, между прочим, расположено на погосте той самой церкви, возле которой рыдал после того самого “свидания” с матерью Шукшин (простите, Егор). Церковь называется Пречистой и за тридцать лет облик ее не изменился: все те же печальные развалины, дающие в знойную погоду прохладный приют деревенскому стаду.
Моим героям нужно было пригонять свою часть стада - корову и трех телят - домой, а посему наш разговор закончился.






Милиционер

“Ну... Шаркнули по душе!”
(из фильма)

...Он бежит, а они его догоняют, догоняют... и всякий раз в последний момент он уходит. Помните этот эпизод погони за Егором? Так вот, гнались за ним настоящие милиционеры.
На переднем плане все время оказывается один из них, Николай Туркин. Выбор не случаен: Николай Николаевич и теперь не потерял свое мужественное обаяние. Он крепок, подтянут, благороден. Да и уволился он из органов всего-то несколько лет назад с должности начальника районной ГАИ и в звании подполковника. Ну, а тогда он был всего лишь инспектором и младшим лейтенантом.
Нашел я Николая Николаевича на даче, в деревне Кирьяновской. Говорят, ГАИ - дело денежное, но в данном случае дача была скромной, а автомобиль “Москвич-412” явно проездил по дорогам не меньше двух десятков лет. Про тогдашнее лето подполковник вспоминает с удовольствием:
- Вызвал меня тогда начальник и говорит: “Нужно помогать съемочной группе”. Ну, в смысле, чтоб обеспечивать безопасность. Встретился я с Василием Макаровичем и понял: человек он серьезный. И, сколько я с ним работал, вот, что заметил. Нет Шукшина - работа стоит. Он пришел - пошла работа, и даже не пошла - закипела. И предложил он мне сыграть в сцене ночной погони, правда, со мной еще двое “гоняли” - сержант один, да “внештатник”. Деньги нам, кстати, платили: по три рубля за вечер. Кажется - чего там: пробежали - и все, ан, только на прыжки через поленницу мы не счесть дублей сделали. Три вечера прыгали! Василий Макарович ведь чего хотел достичь: едва только мы его настигаем - он чудом уходит. Ох, уж он нас замучил; то мы рано выскочили, то он не успел спрыгнуть, а в последние разы он за сердечко часто хватался. Но ему все не нравилось - и опять переснимали. Я, когда он готовый фильм привозил и показывал, все за ним глядел; он недовольным выглядел, что-то ему в своем кино не нравилось, уж не знаю, чего.
А так, чтобы по душам поговорить, это только единожды было. Был дождь и мы всю ночь просидели в автобусе. Так он все рассказывал, как к министрам на поклон ходил, чтобы они ему разрешили в нашем “Пятачке” снимать; тогда это была тоже колония особого режима, там все “полосатые” ходили. Но чаще он молчал, и все слушал, или думал... Не любил он разговоров. Правду сказать, через пару месяцев мне это надоело. Говорю своим: “Ребята, смените меня, у меня семья, ребенок маленький...” И для охраны других выделили.
Но Николаю Николаевичу еще разок пришлось столкнуться (по долгу службы) со съемочной группой. Ему, как милиционеру, довелось участвовать в работе над эпизодом на паромной переправе. Хотя, по мнению Туркина, лучше всего об этом рассказал бы старый паромщик дядя Миша, живущий в деревне по соседству. Николай Николаевич сам проводил меня к нему.

Паромщик

“- Уходить? Опять уходить... Когда же я буду приходить, граждане?...”
(из сценария)

Всего на переправе он прослужил 37 лет. По странному стечению обстоятельств двор дома дяди Миши обильно усажен калиной. Не для ягод (хотя, по утверждению старого паромщика, калина - очень полезная лекарственная ягода, и в частности она - лучшее средство от диатеза у детей). Очень уж она по весне красиво цветет. У дяди Миши есть особенное увлечение: очень любит он изобретать и строить сельскохозяйственную технику. Так, в его личном парке уже имеется трактор, культиватор, “окучник”. В процессе разработки - картофелеуборочный комбайн.
Беготни тогда, в 73-м, на пароме было много. Так, как было задумано (ЗИЛ должен был на скорости столкнуть “Волгу” в реку), все время по разным причинам не получалось. Тот же Николай Николаевич сразу сказал Шукшину, что трос, которым была привязана “Волга”, слишком тонкий и не выдержит, но Василий Макарович ничего не исправил и съемка сорвалась. В Белозерске был хороший мастер, Толя Прилежаев, он “Волгу” подремонтировал, в то время как Шукшин выбил разрешение на повторную съемку. Но и в этот раз тоже не получилось: забыли закрепить руль у “ЗИЛа” и грузовик “нырнул” мимо “Волги”. А каскадер-любитель (таксист из Череповца) угодил в больницу с перебитыми ногами. Шукшин ведь какой мужик: он бы до конца снимал, пока не получилось бы, но на “Мосфильме” ому не дали “добро”, да и к тому же были израсходованы лимиты пленки. В общем, пришлось эту сцену в конце концов монтировать из кусков.
А “сюжет”, между тем, для паромов - вполне обычный. На памяти дяди Миши было множество похожих эпизодов из реальной жизни. Падали в воду и бензовоз, и грузовик с газовыми баллонами, но в основном - мотоциклисты, да и происходило это сплошь по пьяному делу. Или бывает, пьяный какой-нибудь к парому не успевает, и - вплавь за ним. Дело вот, в чем: в Десятовской магазина, видишь, нет, а водки-то выпить хочется... И всякий раз паром поворачивает и идет спасать “героя”, бывало, доставали таковых уже посиневшими, но, что интересно, пока Бог милует и всех их удавалось вернуть к жизни. Теперь начинают чудить “новые русские”. Недавно вот, по ранней весне, один крутой, несмотря на предупреждения, на “Мицубиси” решил переехать Шексну по тонкому льду, и, естественно, иномарка провалилась. Еле-еле он и его женщина выбрались наружу, доползли до берега, и, немного просохнув, смельчак заявил: “Да я себе другую тачку куплю...”
Кроме магазина, на том берегу расположено и кладбище. Может быть, по этой причине Вогнемскую переправу пока отводит от смертей - очень уж не хочется лежать на чужом берегу.... Правда одна смерть была, но случилась она не из-за парома. История здесь такая. Сейчас дядя Миша женат во второй раз, и его вторая супруга, Руфина Николаевна, в первый раз была замужем тоже за начальником переправы.
Но он погиб (упал в воду с катера). А двое детей Руфины в то время были школьниками, и они заявили маме: “Мы так любим реку, мы никуда отсюда не уедем...” А другой работы кроме переправы здесь нет, вот и пришлось Руфине трудиться на пароме простым матросом. Работа матроса на из самых простых: в любую погоду надо таскать тяжеленные канаты, цепи, распределять по парому транспорт. Нужно было поднимать детей. И она подняла.
А через несколько лет остался без жены Михаил. Она пристрастилась к спиртному, от этого дела и умерла. Хорошо еще, что его дети (у него тоже двое) к тому времени повзрослели. Как и дети Руфины. Вдовец со вдовой, в маленькой деревне, - как жить? И постепенно они сошлись, живут вместе уже 19 лет.
Паромщики обычно - люди малоразговорчивые, и знаете, почему? Потому что они слишком много знают о жизни. Словами мы общались немного (тем более что Руфина вообще предпочла исчезнуть), но по умиротворенности, ухоженности и теплоте их дома вполне можно было судить о степени счастья семьи людей, чья жизнь была обручена с переправой.
Как человек, выросший на большой реке, жизнь паромщиков хорошо понимал Василий Шукшин. У него есть один рассказ (написанный незадолго перед смертью), в котором главный герой - паромщик, и интрига рассказа заключается в том, что паромщик перевозит похороны на другой берег (вот ведь совпадение!), где находится кладбище. А хоронят, между тем, женщину, которую он когда-то любил. Жуткий, трагический и удивительно светлый рассказ. Называется он: “Осенью”.



























Село Уточка.






ПУП ЗЕМЛИ


...Александр Тихонович Харыбин утверждает, что здесь, при слиянии рек Усердец и Тихая Сосна находится самый что ни на есть настоящий “пуп земли”. Есть там такой овраг, рельеф которого настолько причудлив, что отроги его действительно чем-то напоминают пупочную “спираль”. Конечно, в таком сравнении больше поэзии, нежели географической правды, но, когда на закате стоишь над этим курьезом природы, когда степные цикады поют свою миллионолетнюю вечернюю песнь... В общем, хочется верить, что так оно и есть.
“Пуп земли” расположен невдалеке от села Стрелецкое. Раньше это было не село, а город, одна из самых значительных крепостей Московской Руси под названием Усёрд. Основали город-крепость в 1637 году и призван он был защищать Московию от набегов татар; здесь проходила татарская “сахма” (дорога), а через реку пролегал брод. Усёрд прикрывал самый трудный участок “Изюмской черты”, грандиозного фортификационного сооружения, сравнимого с Великой китайской стеной. “Изюмская черте” (прозванная впоследствии в народе “Турецким валом”) представляла собой насыпь высотой в 4 метра, тянущуюся через Дикое поле на много десятков километров, и ров перед ней глубиной в 6 метров. В наше время большая часть этого уникального исторического памятника запахана либо использована как основа для дорог, но 17 километров - между селами Ливенка и Малобыково - прекрасно сохранились; Александр Тихонович с удовольствием показал мне и эту достопримечательность.
Население Усёрдской стороны (так называли эту местность в старину) составили выходцы из русских областей, лежащих к Северу от Дикого поля. Основу его составили “дети боярские” (потомки обедневшего дворянства), стрельцы, пушкари и казаки. В Петровские времена в Усёрде были сооружены две верфи, на которых были построены 42 струга для русского флота. Местные полки, Усёрдский и Верхососенский, проявили образцы героизма и мужества в Полтавской битве. Впоследствии, когда военное значение города было утрачено, люди Усёрдской стороны занялись земледелием. Никогда здешний народ не знал рабства (крепостными становились только украинские переселенцы, появившиеся здесь во времена войны с Крымом) что без сомнения отразилось на местном характере, одна из черт которого - упертость.
С особенной теплотой Александр Тихонович вспоминает своего деда Степана Фроловича, прожившего 95 лет. Как Мелихов в “Тихом Доне”, дед отразил на себе все перипетии XX века. Вначале Степан Фролович был запевалой в Преображенском полку; за красоту, стать и боевитость деда взяли в личную охрану последнего русского царя Николая. Вернувшись домой, Степан завел богатое хозяйство, построил единственный на хуторе каменный дом, но в I Мировую его призвали на фронт. Там он почему-то получил кличку “Комиссар”, возможно потому, что некоторое время был на стороне “красных”, но вернувшись в 18-м, он по мобилизации попал в Белую армию Шкуро. Там он пробыл немного, ведь дома ждали любимая жена и шестеро детей, и, удрав наконец в свой дом, завел пасеку - пчеловодом он был до конца своих дней.
Под раскулачивание Степан Фролович не угодил - в народе сильно было уважение к нему - но скотиной-таки пришлось поделиться. Во время II Мировой войны оккупанты его назначили старостой деревни. Но потом пришли полицаи - и повели старика расстреливать - за то, что он оказал помощь советским пленным. Доведя его до соседнего села, они приказали бежать. Старик побежал, но выстрелы почему-то его не достигли... После освобождения приехал наш отряд; они спросили: “Где староста?” - и деда увели. Жена, Екатерина Павловна, уже попрощалась со своим мужем, тем более через некоторое время бойцы понесли по селу тело Степана Фроловича. Женщины плакали, но вдруг народ понял, что старик... мертвецки пьян! Оказалось, его отыскал один из советских разведчиков, которому старик спас жизнь и попросту выпил с ним спирта...
Степан Фролович мечтал, чтобы его внук стал, как и его дед, пчеловодом. Потому что все - преходяще, а земля, земные создания - это вечное, настоящее. Но Александр Тихонович пошел своей дорогой: он стал чиновником и историком.
А что касается города Усёрда, то через полсотни лет после основания он пришел в упадок и административный центр в 1779 году перенесли в основанный Петром Великим город Бирюч (которому этом году исполнилось 300 лет). Бирюч был купеческим городком и его суть замечательно выражена в самом названии (хотя на самом деле бирюч - это специальное приспособление с колокольчиками, которым пользовался глашатай, объявляющий судебные решения). В 1919 году Бирюч переименовали в город Буденный (так как здесь была родина предков легендарного командарма и отсюда он призывался в армию), а в 1958 году город потерял свой статус и стал поселком со стандартным названием Красногвардейское.
Сейчас Александр Тихонович вместе с группой местной интеллигенции борется за возвращение поселку исторического названия. Много хороших и интересных людей живет в Усёрдской стороне, рассказывать можно о сотнях, но из-за недостатка места встретимся с одним из усёрдцев. Мне кажется, об этом человеке нельзя не написать…
...Они нагрянули ночью. Алексей Демьянович без всякой шальной мысли открыл им - трое в масках тут же затолкали его в комнату и начали скручивать руки. Подошла жена, Вера Тихоновна, простая и бесконечно добрая русская женщина, она удивленно спросила: “Ребята, зачем вы так шутите?” Сильный удар сбил с ног и ее...
...Их пытали, над ними издевались. Кричали: “Ты председатель, у тебя должны быть бриллианты и золото! Показывай, где?!” Дошло до того, что Вера Тихоновна взмолилась перед подонками: “Ребята, вы уж нас лучше убейте...” (Потом Нефедов вспоминал: “А я думаю: зачем нас убивать - может еще выживем...” Он вообще человек ироничный...) В общем, после нескольких часов мучений злодеи ретировались. Нашли они лишь несколько тысяч рублей, припасенных на лекарства. До утра супруги зубами грызли веревки, которыми их связали - у Алексея Демьяновича весь рот был в запекшейся крови, жена - вся избита - они даже не могли позвать на помощь. Несколько месяцев они пролежали в больнице. Дело так и не было раскрыто, злодеи остались на свободе.
Они были уверены, что председатель - миллионер. Те, кто приезжает в Уточку, думают, что единственный двухэтажный дом в селе - председательский, хотя на самом деле дом принадлежит школьному учителю. Нефедов за 38 лет своего председательства не накопил ничего, может быть, в этом и кроется причина того, что сейчас СПК “Большевик” - самое успешное сельхозпредприятие района. Едва Алексей Демьянович вышел из больницы - он снова сел в свое старое кресло, под портрет Ленина. Ленин для него - не символ, просто он считает так:
- Я пришел в этот кабинет 66-м году - портрет висел. Пусть висит и сейчас...
Жена после той страшной ночи стала всего пугаться и часто хворает. Нефедова же это не сломило, он даже с новой силой взялся за дело. И даже в этом году отметил свой “второй день рождения” (трагедия произошла в прошлом году). Сейчас во многие хозяйства в районе (да и в соседних районах) приходят т.н. инвесторы. Нефедов убежден, что инвестору нужно выкачать все возможное из земли (тот же подсолнечник, который сейчас приносит прибыль, за три урожая лучший чернозем превращает в мертвую землю) - и брать “под крылышко” другие хозяйства. У ”Большевика“ несколько иные способы земледелия:
- ...Все культуры выгодны, если довести урожайность до нужного уровня. Мы выживаем за счет того, что стремимся держать урожайность на должном уровне. А для этого надо умело пользоваться землей, которая нам дарована судьбой. Но и это - не главное...
- А что же?
- Люди. Надо уметь поднять людей на работу. А это значит, что людям надо платить; в прошлом году у нас средняя зарплата была небольшая, всего около двух тысяч, зато мы ее платили регулярно.
Личный председательский секрет Алексея Демьяновича предельно прост:
- Я, когда начинал, был у нас сосед, председатель, Андрей Иванович Шестаков. Вызвали нас в обком на совещание, смотрю: в перерыве он у фонтанчика пристроился, достал бутылочку молока, два яичка - и разбивает. А хозяйство у него было сильное. Сейчас встречаюсь коллегами - в машине у большинства “наборы”: закуска фирменная, выпивка иностранная... в общем, большая разница в руководителях...
Нефедов из тех председателей, которые не любят говорить “вообще”. Он человек конкретный. Много раз за три с лишним десятка лет ему предлагали идти на повышение, но всякий раз он отметал престижные предложения; потому что знал, что он - на своем месте. Я пытался вызвать Алексея Демьяновича на разговор на “глобальные” темы, но он все время заворачивал на свое, насущное:
- Нам бы закончить страду, а то осадков много выпало. Бабье лето - десять дней максимум - и все надо успеть. И с бабами надо бы повстречаться - да некогда!
Он лучше разговор на шутку повернет, чем душу раскроет. На самом деле крестьянам сейчас трудно. Давят со всех сторон, особенно - перекупщики. У Нефедова есть талант, потому что всякий раз он угадывает, когда нужно продавать зерно, или семечку, или свеклу. В прошлом году абсолютное большинство производителей “пролетели” потому что зерно у них купили за копейки. А в “Большевике” придержали пшеницу - и летом этого года выгодно продали. Это у Нефедова называется “вписаться в нужный момент”.
И нельзя сказать, что Нефедов один такой, например, он вырастил талантливого и молодого своего заместителя Александра Иконникова. В общем, когда говорят, что русская деревня в упадке, врут. Просто у нас не хватает грамотных руководителей и умной политики государства в отношении сельского хозяйства. Но речь у нас сейчас не о том, потому не будем трогать эту болезненную тему.


 


ЧЕРЕЗ ДУРНЕВО – В ДЕБРИ


Через здешние леса проходила большая торговая дорога, по которой издавна велась торговля Московских, Новгородских и других северных князей с татарами и южными государствами. Где товар - там и разбойники. И появились вдоль рек Вытебеть и Жиздра банды гулящих людишек, из которых самым странным и отчаянным был отряд легендарного атамана Кудияра. До сих пор не так далеко от села Ульяново существует поселок с названием Кудияр. Для безопасности торговых обозов их стали сопровождать войска и были созданы поселения для служилых военных людей. Селище первоначально возникло на Широком холме, окаймленном ожерельем двух речек - Домославки и Полной. Но места были плохие - леса да овраги. Вероятно, отсюда и пошло название “Плохино”.
Был у Плохина и расцвет, при графе Брюсе, которому село подарил самолично царь Петр Алексеевич. Брюс развил здесь веревочно-канатное производство. Начиная от Калуги и далее по Волге, Днепру, по Черному, Каспийскому и северным морям ходили разнообразные суда, на канатах которых в металлической оправе стояло клеймо "Фабрика графа Брюса. Село Плохино Калужской губернии". Оттого процветало и местное сельское хозяйство: для канатов нужны была конопля, возделыванием и переработкой которой промышляли крестьяне. Местная пенька была известна даже в Великобритании и Голландии, где она так и называлась: “плохинка”.
С переходом имения во владение лейб-акушера ее величества Отта все процветавшие предприятия Брюса заглохли. Купцы, которым Отт отдал канатные заводы, были заинтересованы не в производстве, а в перепродаже товара, и потому Плохино стало чисто торговым селом. Торговля шла хорошо, ярмарки процветали и однажды,  в 1896 году плохинский купец I-й гильдии Павел Иванович Меньшиков проявил инициативу: он решил зачать в Плохине строительство гигантского храма. В селе уже была громадная Воскресенская церковь, строительство которой начал еще граф Брюс, но у торговца пенькой Меньшикова амбиции были настолько велики, что своей идеей он заразил всех плохинцев. Он предложил новым строением затмить все юлижние и дальние города.
Шедевр, который после окончания стройки собирались освятить в честь иконы Божьей Матери “Знамение”, решили строить на народные деньги. Особенно много пожертвований поступало в базарные дни. Обычно пожертвования собирали два сборщика; один нес большую металлическую кружку, а другой икону, именуемую "Знамение". Никто тогда не знал, что своего праздника храм будет ждать больше столетия. Точнее он все еще ждет...
Поскольку деньги народные, гигант строился медленно. Через двадцать лет внешнее здание было закончено, оставалось произвести внутренние отделочные работы. Но настала империалистическая война и отделка остановилась. Вскоре грянула Февральская революция, за ней не задержался Октябрьский переворот и о достройке шедевра пришлось забыть.
Большевики были озабочены административными делами. Село сделали районным центром, а район назвали Плохинским. После опомнились, что звучит вроде на слишком приятно и переименовали район в Румянцевский, а село Плохино в село Румянцево - в честь первого секретаря Западного обкома партии Румянцева.  Это был промежуточный этап. В 1935 году умерла сестра Ленина Мария Ильинична Ульянова. И почти тут же жители деревеньки Колосово, которые когда-то были ходоками у вышеназванной особы, предложили село назвать Ульяновым, и район соответственно Ульяновским.
“Ульяново” прижилось. Но жители района свой район почему-то упорно продолжают называть Плохинским.
Тому несколько причин. Во-первых развалены колхозы и на весь район работает только полтора коллективных хозяйства. Во-вторых экономики в районе почти нет; имеется месторождение голубой глины, ее добывают, но вывозят неизвестно куда и району с уникальной глины ничего не перепадает. В третьих по Плохинскому району “пронеслась” в 86-м году чернобыльская туча. И теперь половина района считается “зоной отселения”.
А на храм жалко смотреть. Поскольку он так и не дождался освящения, имени у него нет. И назначение его, как говорится, “непрофильное”. Стоит храм возле автостанции (точнее, автостанция возле него, потому как по сравнению с громадиной она кажется крохотной) и служит... местом сбора скучающей молодежи. Я пробыл в Ульянове несколько дней, заходил в храм (а он открыт со всех сторон) раз пять и всякий раз наблюдал одну и ту же картину: мальчики с тупыми выражениями лиц молча отколупывали от несущих колонн кирпичи. Как черви, которые подтачивают дерево... Я пару раз спрашивал: “Зачем?” Они отвечали: “А, делать нечего...” В следующие разы я не спрашивал.
И вот что интересно: в Плохинском (простите - Ульяновском) районе было два десятка храмов. Все из них, кроме двух, что в селе Ульянове, разрушили. Фашисты. Здесь ведь шли боевые действия - почти два полных года стоял фронт. Один из храмов, Воскресенский, открыли почти сразу после того как Ульяново освободили от немцев и службы с тех пор в нем проводятся регулярно. Другой продолжают разрушать нынешние... фашисты? Нет, дети. Наши дети...
А теперь переместимся на плохинский «спутник», в деревню Дурнево.
...Визитная карточка веси - автобусная остановка. Точнее надписи на ней. В Дурневе надписей немного, всего две: “С Новым Годом, дурачки!” и “Заходи - не бойся, выхади - не плач”. Скромно, без мата и обычных скабрезностей. Сразу видно, в этой веси проживают приличные люди.
Дурнево была деревней плотников. Как и положено было в советское время, мужики-плотники трудились в колхозе “Строитель социализма”, как говорится, отрабатывали повинность, а после сенокоса брали отпуска ; и в Сибирь, На Урал, на Север. Вот там, на шабашках, они действительно заколачивали деньги. Может по городскому мерилу и скромные, а по сельскому разумению вполне сносные - 10 рублей в день. И за это финотдел получивших временную свободу мужиков обдирал как сами знаете, кого. Правда сейчас налоговая обдирает тех, кто хоть что-то предпринимает, с еще большим остервенением.
А теперь на все Дурнево из плотников остались Николай Александрович Грачев да Иван Михайлович Селиверстов. Она давнишние пенсионеры и мало практикуют, а потому считай промыслы ушли в небытие. Не потому что колхоз перестал существовать и некому стало плотников отпускать на вольный прокорм. А по причине того, что плотники вымерли, а молодежь разбежалась. Социализм “строители” не построили, а вот капитализм... С ним в Дурневе история особая.
При колхозе в Дурневе традиционно занимались овцеводством. До пяти тысяч поголовье доходило. Все развалилось, за время аграрных реформ извели всех овец до последней, но за дело взялся капиталист. Он развел отару овец элитной романовской породы в сто голов, отремонтировал ферму, в общем наладил дело. Сам проживает во граде Москве, а здесь... впрочем на ферму (она - единственное предприятие Дурнева) мы попадем позже, а пока поспешим к сараю в самом центре деревни. Там собралась чуть не половина жителей, ведь скоро сельпо привезет хлеб. Событие нечастое, а потому старики, сидя на завалинке, волнуются. С хлебовозкой приедет еще и почтальон - пенсии давать.
Поскольку собрались одни старики, не обойтись без жалоб. Пелагея Гавриловна Грачева рассказывает о том, что сейчас ей надо оформлять технический паспорт свои земельные владения, чтобы передать права на эту землю сыну, а за это требуют заплатить 6 тысяч с лишним. Вот у нее сейчас 25 соток земли, а обрабатывает она всего 4 сотки. На большее сил не хватает. По-местному это называется: “земля загуляла”. Так и все в деревне:
- Вы люди ученые, а мы - пни. Мне семьдесят шесть лет, сил нет, навозу нет. Какая же я... “землячка”. А Путин, конечно, даеть приказы, а они их под сукно кладуть...
Ох, опять русская вера в доброго царя... Так и хочется воскликнуть: “Бабуль, да плюнь ты на эти сотки, здоровье дороже!” Но боюсь, не поймут, за нехристя примут. Земля - это святое. Даже несмотря на то, что земля в Дурневе дурная - песок один. Слава Богу, другая женщина переводит разговор в другое русло:
- Ничаго. Зато природа у нас богатая. Леса... тольки туды не пускають егеря. Говорят: “Уходите отсюда, ягоды пусть птички клюють!”
Вот так дела! Что ж, и леса эти капиталисты купили?! Прихватизировали, злодеи... Оказывается, еще нет. Здесь заповедник организовали, “Калужские засеки” называется. И занимаются егеря охраной птичьей фауны. А то, что не пускают - это может и хорошо. Дело в том, что окрестности Дурнева - “зона отселения”, или, как еще говорят, чернобыльская зона. В свое время окрестные леса и поля оросил дождик с Припяти, и до сих пор дурневцы получают “гробовые”. Здесь эту компенсацию называют “хлебными”. Не любят резать себе слух.
Женщина, которая рассказала про лес, оказалась главным в деревне человеком. Она - староста. Антонина Александровна Дорохина работала в Дурневе продавцом. Тогда здесь был магазин. Сейчас - только завалинка для ожидания хлебовозки.
Дома муж Антонины Ивановны дядя Вася орудует топором, чинит крыльцо. Он не был плотником, всю жизнь шоферил, но с топором, как и все дурневцы мужеского роду, родился. Они оба родом из Дурнева, только с разных концов. Его конец называется Лягушкой (потому что в низине, у самой реки Вытебети - река в Дурневе тоже с чудным названием) ее - Левашовка.
Сейчас они живут на Лягушке. Дом строили сами, в 59-м году. Дело в том, что Дурнево долго было во время войны на линии фронта, причем на немецкой стороне; во время Курского сражения здесь вообще ад был, и потому после войны от деревни остались руины. Когда боевые действия шли, угоняли дурневские семьи в Брянскую область, там они жили в лагере и рыли немцам окопы. Потому многие дурневцы в придачу к чернобыльскому клейму имеют статус узников фашизма.
Когда Дорохины женились, жили в землянках, а после все налаживаться стало и в общем-то на жизнь жаловаться стало грешно. Их дочка Валентина стала большим чиновником во граде Москве, помогает. Добилась, чтобы в дом Дорохиных провели газ. Их дом единственный, в котором газ есть. Правда дорогу не “пробила”; в Лягушку такая скверная дорога, что скорая помощь туда не решается доезжать. Плюс еще к тому весной Вытебеть разливается и Лягушка превращается в остров. Есть и еще проблемы: телевизоры в Дурневе принимают только одну программу (вот это на мой взгляд здорово, если бы программ было хотя бы пяток - вообще одурели бы!), два деревенских колодца развалены. И Антонина Александровна как староста борется за то, чтобы власть что-то решила.
Со всем могу согласиться. Но вот насчет колодцев... в деревне, которая славилась плотниками, некому сделать сруб над колодцем!.. Да-а-а-а избаловала нас советская власть. Дорохины кстати до сих пор держат корову, двух телят, возделывают в отличие от многих целых 25 соток земли. Не ленивые в общем люди. Другое дело что свое хозяйство - это свое. А колодцы - это коммунальное.
А история происхождения названия деревни проста. Не дурни здесь жили, а крепостные крестьяне помещика Дурова. Вот и вся тайна.
...Первое, что бросается в глаза на овцеводческой ферме, - реестр штрафов. Пьянка - 200 рублей, появление на рабочем месте - 200 рублей, опоздание - 50 рублей, саботаж - 1000 рублей, бардак (так и написано: бардак!) - 200 рублей. И так далее. Подпись генерального директора Чекушина. Хороший для капитализма документ. Есть только один нюанс. Фермой командуют: 1) генеральный директор, 2) главный инженер, зовут Николаем, 3) Исполнительный директор Сергей Васильевич, 4) заведующая фермой Настя. На ферме работают: 1) рабочий фермы Анна Ерошина, 2) пастух Анна Ерошина, 3) ночной сторож Анна Ерошина. Это не шизофрения. Это факт жизни: четыре (!!!) человека пасут одного рабочего и начисляют штрафы. Анна отдувается за... в общем-то не за всех, а за себя саму. Благо что она совершенно не пьет и пока ни разу не саботировала.
Вначале Аню боялись в деревне, так как знали, что у нее за плечами тюрьма. После полюбили за легкий характер. Единственные два недостатка, что водятся за ней, - это что много курит и пьет чифер. В остальном она - чисто ангел.
История пастушки Ани стоит того, чтобы ее поведать. Может и не слишком женственный у этой девушки облик, зато душа есть - и она болит. А больше всего я удивлялся ее красивому русскому языку; будто тургеневскую барышню забросило на наш русский беспредел. Ей всего двадцать три года, а пережито поболе, чем в присказке.
Воспитывалась она в детском доме. Ее, двух ее братьев и сестру отняли от матери и отца потому что пили они без продыху. А всего их у родителей было семеро. После детдома училась Аня в Калуге на художника-оформителя, но месяц не доучилась. Так вышло, что старшая сестра родила, оставила ребенка пьяной маме (отец к тому времени помер), а сама подалась за лучшей долей в Москву. И там пропала. Навсегда. Аня бросила училище и вернулась в родной поселок Ульяново растить племянницу. Ульяново хоть и райцентр, а работы в нем не найти. Пусть мама была лишена прав на нее, но это же мать. Какая-никакая, а все ж родная. На второе “дело” потащил ее старший брат. На Белевской горке стоял рефрижератор, а в моторном отсеке у него медные трубки. А в доме нечего было есть, к тому же аккурат стукнуло 40 дней со дня смерти бабушки. В общем брат убежал, Аню взяли, и как рецидивистке вкатали ей “трешку”. А первое-то ее “дело” совсем смешным было: семье кушать хотелось и украли они со склада мешок зерна. Тоже вместе с братом. Эпизоды, которые не были освещены в милицейских сводках, оставим за кадром. Чего никто не доказал - того не было.
Аня отсидела, а брат испытательный срок отходил “всухую”, а потому остался чист. В Костромской колонии Аня была бригадиром грузчиков. Она вообще любит тяжелую работу и не якшается никакого труда. За то и авторитетом пользовалась. Только претила ей воровская романтика и поклялась девушка завязать.
А вот ушедший от милиции и правосудия брат теперь запил. Безнадежно запил. Аня за свой труд на ферме получает около трех тысяч. Себе оставляет только на сигареты и на чай. Все остальное - племяннице, ведь ей в школу идти. Иногда в Дурнево приходит брат - просить: “Ань, дай денег, дай денег...” Аня обычно говорит: “Леша, тебе двадцать восемь, ты взрослый человек. Неужели не можешь в руки себя взять...” Ведь на дело она с ним ходили только потому что жалко было этого дурака. В тюрьму сядет - и пропадет. А вот взял - и на воле пропал...
Вообще Аня не может понять, почему люди так много пьют. Ведь они просто лишаются ощущения полноты жизни, загоняя себя в узенький коридор непрерывного похмелья. Потому и жениха ни в Дурневе, ни в окрестных деревнях не найти. Все, кто остался - сплошь пьяницы.
Аню после тюрьмы никто не хотел брать на работу. И сжалился этот московский предприниматель: взял сначала на 22-ю точку (бывшую секретную ракетную точку - в здешних местах много таких нехороших мест) на пилораму. Ну, а после, когда занялся овцами, поставил ее пастушкой. Аня и живет на ферме, у нее там оборудована келейка. В ней самой еще много детства; например, она качели прямо на ферме сделала. И цветы посадила. А вообще Аня мечтает о другой жизни:
-...Я еще слишком молода. А овцы - такие заразоносители... У меня же хронический бронхит, а этого достаточно, чтобы пообщаться с овцами зимой месяц и заработать себе астму...
Она уже пыталась сразу после тюрьмы другую жизнь обрести. Устроились в Подмосковье в тепличное хозяйство, овощи выращивать. Но там от химии через две недели у нее по телу пошли язвы. Пришлось уехать на родину. Хочет пастушка Анна еще что-то попробовать, вырваться из замкнутого круга. Но кто бывшую зечку возьмет?
...Когда я уходил в сторону Дебрей, как-то стало жалко Аню и у меня вырвалась пошлость:
- Дай вам Бог счастья!
- Счастье мне видать заказано...
Про дебри мне рассказали, что они сплошь заросли бурьяном и превратились в непроходимые дебри. Как всегда преувеличили. Вполне чистенькая деревня. И трудолюбивая: я увидел мужиков, пашущих землю на лошади. В Дурневе, к примеру, от лошадей избавились вовсе. Мужики были серьезные: лесник и милиционер. Пытались даже проверить документы, но после моего устного доклада (кто таков и зачем забрел в Дебри) поменяли отношение на лояльное. Оказалось, Дебри раньше были столицей (Дурнево им подчинялось), они были селом, а не деревней, а потому здесь много интеллигенции. Но интеллект прилагать в последнее время стало некуда, а потому носители культуры и знаний как-то рассосались.
Кроме лесника и милиционера интеллигенции на улице я больше не приметил, зато увидел мужиков нетрезвого и сильно запущенного вида, которые копались в куче металлолома. Это были местные “тимуровцы”. Алкаши добродушно рассказали, что эту кучу они собрали за утро и сейчас ждут предпринимателя, который приедет и все это заберет. Раньше эти “старатели” раздербанивали остатки взорванных ракетных шахт, дабы добыть металл. Теперь приходится довольствоваться прозаическими ведрами, косилками и утюгами. Предприниматель, зная об отсутствии в Дебрях магазина, предусмотрительно расплачивается сомнительного качества спиртным. Все участники сделки по обмену металла на жидкость расходятся удовлетворенными.
...А старики жалуются на то, что у них воруют все металлическое. Об этом рассказал бывший плотник Кузьмич - Петр Кузьмич Литвинов. Вместе с женой Марией Александровной они главные старожилы Дебрей. А вот старосты здесь нет. Живут Литвиновы аккурат напротив места, где стояла церква. Ее разрушили во время войны. А сейчас, когда вроде войны нет, так же сломали и разобрали на кирпичи дебрьский коровник.
Вот взять послевоенное время, когда в землянках жили: туго жилось, зато были клуб, школа, магазин. И замков не знали! А теперь... Как-то неизвестные закрыли снаружи дверь на “чепок” и вычистили у Литвиновых погреб. А совсем недавно у стариков из тайного места пропали 14 тысяч - все деньги, что они копили на похороны. И не знает Кузьмич, на кого и думать. Но старики особо не уповают. Он считают, что главное их богатство - их трое детей и шестеро внуков. Остальное - пыль.
А я вот о чем подумал. Ежели бы я был участковым милиционером, я бы подумал... на Аню. Зечка же! Хорошая она девушка, может даже и правдивая. Но счастье ей и взаправду заказано. Кто ныне поверит в историю про то как девушка пронесла через тернии свою чистоту и свою веру?

 


АЙ, Ш-ШАЙТАН!


Про шайтан мне сказали: “Они живут своим миром, пням поклоняются, ни на кого не надеются, и советской власти у них нет… Мо-лод-цы!” Вообще шайтан уважают, даже несмотря на то, что они – дети и внуки ссыльных переселенцев, считай, “врагов народа”. Позже один священник, отец Моисей, сказал про этих людей: “Они в простоте живут… потому эти люди ближе к Богу, чем мы с вами…” В общем, все уважительные какие-то мнения!
…Ехали через заброшенные поселки, мертвые деревни. Долго, полтора часа. Дорога хотя и грунтовая, весьма накатана, но сильно разбита – ведь по ней возят лес. А вот поселок Шайтанка даже издалека смотрится таким “крепеньким орешком” – здесь и огороды какие-то непомерно большие, и скотины много пасется, и все чисто, ухоженно, у добротных домов высоченные поленницы дров. А главное – нет ни одного пустующего дома! И вправду – “таежный рай” какой-то…
Шайтанка родилась глупым образом. В поселке Лобва, тогдашнем центре таежного региона, имелся лесопильный завод, ему требовалась древесина. И какой-то начальник просто ткнул в карту пальцем! Нет, чтобы поселок построить на берегу красивой реки Лобва – строить пришлось в глуши, на ручье Шайтанка, известном разве что нехорошей репутацией (якобы люди там пропадают), да тем, что ручей в своем течении то исчезает куда-то, то вдруг вновь возникает из-под скалы. Кем заселять поселок? Естественно, “спецпоселенцами”, то есть ссыльными. Шел 1932 год, по стране прокатилась кампания раскулачивания. По счастью для начальников, дефицита в человеческом материале не наблюдалось. 
Первые “спецпоселенцы” Шайтанки – раскулаченные казаки с Дона. Их сначала поселили в Пермской области; казаки там разжились, стали растить хлеб, разводить скотину… Народ-то трудолюбивый! Это не понравилось начальству – и раскулаченных раскулачили вторично – послали сюда, на Северный Урал, на лесоповал… После в Шайтанку стали пригонять этапы с Украины, из Краснодарского края, Подмосковья, Смоленщины, с Терека… В 41-м пришло два этапа поволжских немцев. У ссыльных не было документов, они были лишены гражданских прав. Комендант говорил мужикам: “Кормить будем как свиней, а работать заставим как лошадей. За отказ от работы – расстрел…” Появились братские могилы – громадные ямы, куда сваливали тех, кто не вынес суровых условий.
А в 44-м пригнали пленных румын. Им досталась страшная доля. Они, одетые в легонькие шинели, не выносили 50-градусные морозы, и, когда румыны умирали от обморожения, их просто ставили вдоль дорог. Как столбы! Землю-то промерзшую не продолбишь, вот несчастных и оставляли до весны... В Шайтанке имеется “Румынское” кладбище, напоминающее о былых трагедиях.
Такое “вавилонское столпотворение” народов и культур по странной закономерности оформилось в некое уникальное творение. Оно называется просто “шайтане”. Ну, кем может считать себя человек, если его бабушки и дедушки – марийка, татарин, грек, литовец… Только шайтанином! После смерти Вождя в 53-м все (кто выжил, конечно) были уравнены в правах. И надо сказать, Шайтанский участок зажил очень даже неплохо!
Обо все этом я узнал в Шайтанке, ибо в здешней школе есть музей. А “командует” шайтанской историей Ксения Деевна Готтман. С немецкого фамилия переводится: “божий человек”. Не знаю уж почему, но фрау Готтман отказалась от встречи. Показала мне музей директор школы Тамара Крестентовна Габриэль. Согласитесь: что ни фамилия – то загадка!
Тамара Крестентовна родом из села Караул, между прочим, древнейшего русского поселения за Уральскими горами. Сама Шайтанка тоже находится за Уралом, это, считай, уже Сибирь. И характер шайтан я бы определил как сибирский, вольный. Доброжелательность в шайтанах формировалась положением: дальше ссылать уже некуда, чего тогда злобу-то плодить? Здесь в Бога не верили, зато знали все заповеди. Ну, как не вспомнить мнение отца Моисея о том, что такие люди – почти праведники? Тамара Крестентовна – русская, а вот странное имя ее отца возникло почти невозможным путем. Дело в том, что в конце позапрошлого века в Караул выписали зодчего из Италии – строить новый храм. Тогда жители таежного села могли себе позволить и такое! И как-то дед Тамары Крестентовны близко сошелся с итальяшкой, они подружились. А после отъезда зодчего на родину у деда случилось горе: при родах умерла жена. Ребенок выжил – и в честь него отец дал сыну имя в честь уехавшего друга: Крестент. Если панибратски – Тено. Дед был богатый купец. А после смерти жены спился, и получил прозвище “Нужда”.
На Урале все ой, как переплетено! Просторов много, а судьбы человеческие все одно слишком часто переплетаются самым непредсказуемым образом. Первый муж Тамары Крестентовны был офицер, вояка. Он обладал существенным недостатком: сильно выпивал. И к сожалению “под парами” был слишком буен. Дело дошло до того, что Тамара с двумя маленькими детьми вынуждена была бежать из города хотя бы в какую-нибудь глушь. Оной оказалась Шайтанка, точнее, подчиненный Шайтанке поселок Зимовье (сейчас его нет). Работать устроилась в школу, учительницей начальных классов. Сын к новой таежной жизни привык быстро, а вот Леночка все “папу” искала. Говорила: “А чего у нас папы нету? Давай, дядю Валю купим…”
“Валя” – Валентин Александрович Габриэль, знатный лесоруб. Он как-то сдружился с Тамарой, они много общего для себя нашли. И Шайтанка, и Зимовье тогда жили очень бурной культурной жизнью. На почве культуры они и сошлись… Валентин – чистопородный немец. Так случилось, что ярлык “врага народа” он получил в годовалом возрасте, когда его семья в 41-м была выслана с Украины в Сибирь. Одно время Тамара Крестентовна была в Шайтанке секретарем партийной организации. Валентина Габриэля, передовика и очень порядочного человека, райком не соглашался в партию принимать. Тамара еле убедила коллег, так второй секретарь, выдавая билет, воскликнул: “Получи свой билет, но все равно ты – враг народа!” Ох, как Валентин переживал!.. Он был спокойный человек, и не проявлял эмоций. Никогда матом не ругался, самое его страшное его ругательство было: “У-у-у-у, ёлкин!” С вахты их леса приходил – и за пилу, за топор, за ведра. У него каждый винтик, каждый гвоздик знал свое место. Немец, одним словом… Говорил: “Мне в этой жизни не хватает только времени…”
Во втором браке Тамара Крестентовна родила третьего ребенка, Станислава. Это были счастливые годы. Но Валентин погиб. Как истинный лесоруб – в лесу, его деревом придавило.
Не скажу, какой возраст у Тамары Крестентовны. Намекну только, что она старше своего третьего мужа Олега Дмитриевича Ющенко на 20 лет. Ющенко, кстати, потомок первых “спецпоселенцев”, тех самых казаков, которых выслали с Дона. Хотя Тамара Крестентовна считает супруга “хохлом”. Потому что хитрый и оборотистый. С Валентином Габриэлем Олег Ющенко работали лесорубами в одной бригаде – у героя социалистического труда Осташкина. Бригада была “коммунистическая” передовая. Зарабатывал побольше министров!
Олег Дмитриевич после того как “коммунистическая бригада” распалась, ушел на иную стезю: стал лес не рубить, а сажать. Устроился мастером леса в лесхоз. Интересная история вышла. На исходе советской власти подарили Ющенко автомобиль “Волга” – от самого министра лесной промышленности. Ющенко до того довольно немало пил. В Лобве есть спиртозавод, там ректификат из опилок гонят, его во всей округе пьют. В Шайтанке этот гадский спирт научились фильтровать и настаивать на кедровых орешках. Замечательное получается питие! Сам пробовал… Так вот: оглянулся вокруг Ющенко: “Бог ты мой, мы же Уральские горы лысыми оставили!” И он решил бросить пить и начать возрождать лес. А ныне беда: должность мастера леса сократили, и теперь лес сажать вообще некому. А его все рубят, рубят… Но Олег Дмитриевич все равно мечтает о возвращении в здешние края былой гармонии. Он сам потихонечку лес подсаживает, для души.  У Ющенко принцип: “Даже если закроют Шайтанку – я всеми путями здесь останусь, буду последним из шайтан…” Потому что любит лес, охоту, волю… Ну, где ты столько воли найдешь, как не в Шайтанке?
Вместе Ющенко в Тамарой Крестентовной.  Живут больше двадцати лет – и вполне счастливы. У Тамары Крестентовны с ее “хохлом” трактор, две коровы, три козы, пара десятков овец, несколько свиней. Во дворе полно птицы: куры, утки, индюшки… Огород – целый гектар, половину из которого занято картошкой. Растят капусту, помидоры, огурцы. Вот только фруктов не удается выращивать. Вымерзают они здесь…
Старшие дети живут в Краснотурьинске. Так вот родители два раза в неделю отправляют туда (за 100 километров!) двенадцать бидонов с молоком. Тамара Крестентовна купила им сепаратор, отвезла и сказала: “Нечего лениться, делайте сметану, творог – и на продажу!” Младший сын пошел по стопам отца – он тоже лесоруб. Лес валить ездит “на вахты” в Тюменскую область, говорит, что “здесь обманывают”.
В лучшие годы в Шайтанке было одиннадцать бригад. Сейчас – только одна. Но и населения когда-то насчитывалось не одна тысяча, сейчас в Шайтанке проживает всего 350 человек. Зато остались только закоренелые “лесные” люди, лишних нет. Вообще те, кто в Шайтанке не пьет – трудится. Бригада от лесопильного завода (современное его название – Лесокомбинат) хоть и одна, но многие, так же как и младший сын Тамары Крестентовны, уезжают на заработки в другие регионы – тоже валить лес. Шайтанские лесорубы-то потомственные, от Бога! Шайтанка, как лесоучасток, подразделение Лесокомбината, должна по идее полностью зависеть от экономического положения предприятия. Но на деле получается не так просто… Шайтанка свою катастрофу уже пережила. Точнее, она ее даже не ощутила. Будут, конечно, проблемы, ведь Лесокомбинат довел линию электропередач, ведущую к Шайтанке, до плачевного состояния. Да и дорога оставляет желать лучшего. Но на данный момент получается так: если бы Шайтанка вдруг отделилась от всей России, она бы много лет жила как “карликовое” государство. Потому что шайтане научились создавать все материальные блага, нужные человеку. Ну, а на случай чего – в речке Шайтанке, между прочим, золотишко водится… мыть его на Урале пока еще не разучились…  Шайтанка – наглядный пример того, что не надо надеяться на каких-то там дядек, нужно опираться только на свои собственные силы. А вот зависимость от какого-то там “инвестора” – прямая дорога к коллапсу. Но об этом – в следующем номере…
Школа в Шайтанке удивительная. Она, считай, – центр поселка. Возле школы – два памятника. Один – первому директору школы Юрию Игнатьевичу Книжнику, второй – учительнице Руфине Николаевне Белянчиковой. Памятники Тамара Крестентовна перевозила из тех лесных поселков, которые ликвидировались; они там были просто безличными “статуями”. Тамара Крестантовна вообще старается все в школу тянуть – как в родной дом. В том числе и человеческий материал. Габриэль пишет в российские журналы – и приглашает к себе на работу учителей из депрессивных регионов, например, русских из Средней Азии. И приезжают!
Главная достопримечательность Шайтанки – таинственная пещера, вход в которую находится в каменном массиве, называемом “Белая гора”. Эту пещеру еще в 1770 году описал академик Паласс. Тогда в здешних диких краях жили только манси да медведи; русские боялись заселять места, в которых обитали враждебные племена… Исследователь писал: “Повыше ручья Шайтанки есть пещера, по священному вогулов храму известная. Сказывают, что лежат в ней многие от жертвоприношения лежащие кости…” То есть в те времена пещера особо почиталась вогулами (так называли коренное население - манси). В Шайтанской пещере проводилось много раскопок. Находили идолов, украшения, оружие… даже кости носорога! Целый музей можно было бы составить из найденного (по исследованиям ученых самому древнему из обнаруженных артефактов 9200 лет!); ну, как не посетить сие легендарное место?
Поскольку к таинственной пещере надо было пробираться три километра сквозь тайгу по неезженной дороге, Тамара Крестентовна “выделила” нам школьницу Регину. Сказала: девочка – из той семьи, которую директор лично “заманила” в Шайтанку. Некоторые из “заманенных” семей уже покинули поселок. Но две все же остались, обжились…
Пещера всем (нас было трое) понравилась. Таинственная какая-то, а своды все черные от копоти; сразу видно, что жертвенные костры здесь жгли тысячелетиями. Могли бы пробраться и глубже, но испугались лезть без огня в слишком узкий ход. На обратном пути разговорились с Региной о мистике. Мне показалось, что она очень боится пещеры, только присутствие трех взрослых людей заставляло ее “крепиться”. На мой вопрос, почему, девочка махнула рукой:
 - Да, так… Ксения Деевна рассказывает на уроках про ханты, манси, про какие-то легенды. Что там вроде, какое-то святилище было. А мы ее не слушаем…
- Может, от страха и не слушаете? Ведь ничего случайного не бывает. Если древние речку Шайтанкой назвали, значит, что-то имели в виду…
И тут Регина оживилась. Стала рассказывать, что в этом году у них странная “эпидемия” убийств разразилась. И какие-то глупые убийства, бессмысленные… Впрочем, скоро перешли на другую тему, разговорились о жизни в Шайтанке. Девочка честно призналась, что ей здесь скучно. Ей хотелось бы жить в поселке Лобва – там много молодежи и есть развлечения.
Так случилось, что назавтра мне посчастливилось ознакомиться с поселком Лобва, тем самым, от которого зависит экономика Шайтанки. Ознакомился так, что мало не показалось! Но это уже совсем иная история…