Антонина и старушки

Меня зовут Антонина. А то ещё говорится: зовут меня зовуткой. Зовуткой, уткой, будкой. Лезет всякая ерунда в голову. Снег, оттепель, опять снег, иней, серое небо, гигантский трёхгорбый верблюд ТЭЦ вдали, галки поднялись тучей, осели тёмным сором на серых ветках. Меня зовут Антонина и я вечно всё путаю.

Я могла бы пойти учиться, но я всё путаю. Наверное, была бы учительницей – путала бы детей, врачом – пациентов, кондитером – рецепты. Могла бы работать в магазине или парикмахерской, но запуталась бы с деньгами, ножницами и щипцами, товарами, поди разберись, что у них там. Если бы у меня был муж, я точно предлагала бы ему вместо котлетки таблетку, а вместо рубашки чашку. Если бы у меня были дети, наверняка, вместо соски давала бы им папироску, вместо матрёшки ложку. А работаю я соцработником. Приношу старушкам продукты. Огурцы, масло, сушки, блинчики, пряники, шоколад. Лекарства не приношу – боюсь напутать.

В магазинах тоже бывает непросто. Ведь апельсины, арбузы и авокадо все на "а". Пельмени, помело, помидоры все на "п". Правда, авокадо и помело редко заказывают. Всё больше пшено, рис, манку, овсянку. Улицы я тоже путаю. Бабеля и Бебеля, Озёрную и Озерова. И старушек путаю. Варю с Верой, Веру с Лерой. Старичков у нас меньше – не такие живучие. Их легче запомнить. Но тоже трудно. Иванов, Сидоров, Петров – все на одно лицо.

Вот Аглаю с Анисьей я не путала. Они жили в одной квартире, соседки. Почему жили? Нет, надо всё по порядку. И так путаюсь, а если не по порядку – гиблое дело, лучше и не начинать. Почему я их запомнила? Потому что одна из них, кажется, Алевтина, была бессловесной и кроткой, а другая, кажется, Алёна, была сущий дьявол. И вот этот дьявол гнобила, гнобила вторую старушку. И на кухне притесняла, и обзывалась, и кричала, плюнет бывало в компот, а он чернеет от её яду. Бывало, бессловесная намоет полы, а злюка пройдёт специально в грязных ботинках. И приговаривает ещё - вот сдохнешь, вселюсь в твою комнату, духу твоего не будет здесь. А бессловестная Алина добрая была. Поила меня чаем, дарила приятные мелочи. Помаду, папильотки, пудру, пончики, пряжу, пижму. Нет, не пижму – пижаму. Нет, тут я в конец запуталась, пижаму точно не дарила. Салфеточки и воротнички вязала крючком. Всё у неё в комнате было застелено белоснежными накрахмаленными салфеточками. И на столе, и на комоде, и на тумбочке красовались салфеточки. Наверное, её бы воля, весь свет застелила бы салфеточками.

И вот я пришла в очередной раз. Открыла злюка Анюта. Ей я принесла апельсины, хлеб, сыр и картошку. Или мандарины, молоко, колбасу и морковь? Кто его знает. У них ещё кот камышовый. Непонятно, чей, той, что добрая или той, что злая. Или не один кот? Несколько котов. Хвосты трубой, мяукают, мурчат, мышей не ловят. Нет у них мышей. А вторая старушка в этот раз не заказывала продукты. И я спрашиваю злющую Агнию:

– А что соседка? Не приболела?

А она и отвечает:

– Померла. Отмучалась.

Я как стояла в коридоре, так и села на табуретку. Язык отсох у меня от неожиданности. Потом, чувствую, немного опомнилась, говорю:

– Когда же это?

– Вчера похоронили. Пришлось мне её собирать. Никого у неё не было. Одна как перст. Наконец комната мне отойдёт. Со всем шмотьём. И телевизор, и холодильник, и комод. Всё до последней салфеточки.
 
– Ведь на той неделе была здорова?

– Да, а потом взяла, да и померла, не говоря худого слова.

– И правда, худого слова не говорила.

– На характер мой зловредный намекаешь? А ты вот скажи мне. Кто без греха? Ты что ли, придурошная? Всё юродствуешь? Все свои винтики растеряла по дороге. И не стала собирать. Как жить будешь? Тебя любой облапошит. Сядет на шею, обрюхатит и отберёт квартиру. Ты живёшь то где? Снимаешь? Ну снимай, снимай. А я что? Я следующая. Чего уж тут. Ну ничего, поживу ещё. Ну, что уставилась? Иди! Расселась тут. Хочешь навеки поселиться?

Через неделю ноги сами принесли меня на эту улицу то ли Причальную, то ли Прибрежную. Хоть и пришлось делать крюк. Вот тебе и трюк. И что я там забыла? Наверное, соскучилась по склочнице. Мой последний за день старичок жил на Привокзальной или Перевальной. Там, где большая башня с часами. А я ведь на автобус не трачусь, везде пешком. Едут мимо меня автобусы, машины, грузовики. Шумят, гудят. А я пешком. И в этот раз, и всегда. В этот раз белые мухи летали, трубы-верблюды трубили, дымы дымили, пасмурный день был, свет из окон, синицы сновали на голых ветвях. Злая старушка Агата не ждала меня. Взгляд у неё был потерянный. Вид уставший и неопрятный. Кот не показывался.

– Ну, что тебе? Ну заходи. Вот взяла её платок, а то голова мёрзнет. Свой никак не найду. А ей я дала тёплое всё. Синее. И гробик синий был. Я знаю, она синий любила. Это всё бесплатно одиноким. Их город хоронит. Далища правда. Н-ский район. Но я поехала всё же. Больше ведь некому. Цветы ей купила. Правда денег у меня нет, сама знаешь. Гвоздички белые. Не ладили мы с ней. Всё она мельтешила, суетилась. То одно, то другое. Компоты какие-то варила, венигреты рубила. А что суетиться? Всё пустое. Что поделать, такая жизнь. А ты что пришла-то?

– Не знаю. Посмотреть, как вы. Не нужно ли чего?

– Нет. Не нужно. И жалеть меня не нужно. Проживу. Иди, иди. Ишь, сердобольная. Святоша. О себе заботься. С такой головой как жить будешь? Долго ли продержишься? Иди, иди. О себе подумай. Всё юродствует. Вон и шапка мокрая. И наследила мне тут. Иди, иди. И ходят, и ходят, а что ходят? Никакой управы на них.

Перед Новым годом заснежило. Настроение было весёлое, работы не много, а я всё думала, как там эта злая старушка? Ей ведь одиноко. И я решила всё-таки зайти к ней. Думала: одна она, как перст одна. Хоть гнобила соседку, а всё ж любила, похоже. И гвоздички белые опять же... А я купила зловредной апельсинов. Или мандаринов? Вот дырявая голова!

Снег валил, ни зги не видно. Всё в снегу — деревья, крыши, провода, трёхгорбый верблюд, шапки, шубки, снеговик перед домом.

Старушка была в халате почившей соседки, чистая, опрятная. Мне даже показалось, что мне рада, и кот снова появился. Я и спрашиваю:

– А второй кот где? – и тут второй выходит, а за ним третий и все одинаковые.

– Все тут. Тут, родимые. Заходи, заходи. Чайком угостим.
 
И повела меня в соседкину комнату. Добрая такая стала, аж жуть. Я двинулась по длинному коридору. Треугольник света из полуоткрытой двери манил и пугал. Но я шла.

А там оказалось всё по-прежнему. И салфеточки, и комод, и даже ветки еловые стоят в корзинке наряженные. За окном снег валит, а в комнатке прибрано, тепло. На стульчике в тёмном уголке сидит здоровёхонька добрая бессловесная старушка Алиса. В синем платье и белой вязанной шали на плечах. Да и говорит:

— Вот вареньице. Вот печеньице. А ты апельсины принесла, вот как! И мандарины. Спасибо, лапушка. Я вот что думаю, ты переезжай-ка сюда к нам. Нечего тебе снимать. И нам веселее будет. И зовут тебя Антонина, как по писанному. Я Алевтина, она Агата, ты Антонина.

Улыбается мне так сладко, а я и не знаю, живая она или мёртвая сидит. А как же гробик, гвоздички…

– Я пойду руки помою.

– Иди, иди.

Зашла я в ванную, включила воду и посмотрела на себя в зеркало. И подумала – вот я, Антонина, смотрю на себя в зеркало, не понимаю, тридцать шесть мне или шестьдесят три, что случилось со злой старушкой, откуда опять взялась добрая старушка? И были ли они вообще? Может и не было злой старушки? Может была только добрая? Или только злая? Или может это чудо? Или привидение? Вот поселюсь я в её комнате и стану злой старушкой. Буду плевать в компот, и он почернеет от моего яду. Стану вязать салфеточки, всё-всё застелю салфеточками, и котов станет не три, а больше. И старушек станет больше. Или мне всё же тридцать шесть, а не шестьдесят три? Или я стану доброй старушкой? Или я не стану старушкой? Разберусь ли я во всём этом, если выйду отсюда? Или мне нужно сначала разобраться, а потом выходить? Зачем я вообще пришла сюда? Пожалела? Лучше бы себя пожалела! Всё юродствуешь?! – спросила я её голосом злой старушки. То есть ту спросила, которая в зеркале. Мы стояли с ней вдвоём и сердито смотрели друг на друга. Она в зеркале, а я нет. Или наоборот, я в зеркале? Зеркала полкило, потонуло весло, апельсин унесло. И что за ерунда лезет в голову?

Я тихо вышла из ванной, быстренько оделась и выскользнула из квартиры. Как-нибудь они без меня разберутся. Разобраться бы и мне без них. На улице всё так же валил снег. Придорожный снеговик задорно смотрел на меня. Или это был прохожий? Кто его знает. Я дала ему мандарин, завалявшийся в кармане. Или апельсин:

– С Новым годом!

Он улыбнулся, блеснул запотевшими очками, подкинул мандарин, поймал и крикнул:

– С новым счастьем! – стянул заснеженную шапку, встряхнул рыжими кудрями. С плеч его тоже посыпался снег. Он оказался совсем не снеговик и пошёл рядом. А я подумала – почему бы и нет?


Картинка - Алиса Маслова