И утром совершать молитву... 3

3. Всего три дня


Эти события требуют более глубокого осмысления. Тем более, сейчас, когда прошло больше десяти лет (написано в 2004г.-автор). Пошло захлебываться от восторга, вещая на радиостанциях и ТВ о том, сколько бревен ты принес на баррикаду к Белому дому или в какие начальники попал по милости победителей. Все относительно, тем более, в определении победителей. Может быть, еще выйдет книга, в которой без боязни за себя, без тонких намеков на победителей, стоящих у руля, всё назовут своими именами. Кто начинал, какие отдавал приказы, где был в данную минуту, что и как говорил, пил, ел. И так все эти дни вплоть до ареста или назначения новым комиссаром в Банк, на Почту, в Кремль.

Я первый раз говорю о ГКЧП. Знаю, что эта трагедия неоднозначна, что были компромиссы и циничный торг, нарушения договоренностей, предательство, вероломство и абсолютная вера в чистоту помыслов. К этой проблеме мы не раз возвращались в разговорах с Премьер-министром Валентином Павловым. Но его уже нет. И дневников или записей он мне не завещал, а разговоры остаются разговорами. Поэтому я, не претендуя ни на что, хотел бы лишь помочь пока еще живым руководителям тех событий вспомнить то, что до сих пор интересует, например, лично меня, а это значит, что и большинство обывателей. Мне также хочется передать поведение и настроение людей в абсолютно конкретной ситуации: я видел, хотя бы мельком, почти всех руководителей тех событий. Может, так и складывается более-менее объективная картина произошедшего.

Об этом меня не спрашивали в прокуратуре, этого нет в протоколах допросов. Сообщение о ГКЧП услышал по телевидению в седьмом часу утра. Собирался ехать из Подмосковья на работу в Кабинет Министров СССР. Дозвонился до круглосуточной дежурной службы в приемной премьера. Никаких подробностей, понял, что ехать надо срочно. На подъезде к столице увидел легкие танки, БМП. Тревога, жуткая…

Улицы свободны, техника стоит в центре, у госзданий и ближе к Кремлю. Пропускают по служебному удостоверению. На Охотном ряду немолодой офицер в полевой форме, в шлеме вместо фуражки, с банкой тушенки и ложкой в руках сказал: «Господи, наведите порядок что ли, нельзя же больше Горбачева терпеть». Меня словно кипятком ошпарило. Вышел из машины, достал сигареты, закурили, с офицером смолили мои сигареты пять-шесть солдат. Узнал, что их подняли по тревоге. Они, в принципе, ждали, что скоро, сегодня завтра, что-то произойдет. Ключевая фраза: «Не ученья, серьезнее что-то. Почему? Потому что нельзя жить в таком бардаке». И последняя фраза: «Порядок будет, у нас сила».

В Кабмине премьера нет. Завсекретариатом, Борис Бацанов, человек преклонного возраста, вечно засыпающий прямо за рабочим столом и не держащий газов, многозначительно проронил: «Понадобишься». Я смотрел западное ТВ, ленты мировых агентств выдавали информацию беспрерывно. Муторно стало. Вроде бы предали мы ныне действующее руководство страны. Собрал своих замов, завсекторами Пресс-службы. Сказал, что нужна вся информация, вся, не только ТАССовская. Меня поняли, стали готовить доклад премьеру.

Мои друзья - журналисты - сами звонили, говорили, что у дома на Набережной (бывший Совмин РСФСР) скопление народа. Страшного ничего нет, но много водки и откровенных провокаций. Против КГБ, ЦК КПСС, силовиков. Целенаправленно действуют. Я спросил у охраны премьера, где командир. Отдыхает. Тогда вызвал машину, поехал на Набережную. Доехал спокойно, долго ходил по периметру здания, подходил к людям, слушал ораторов. Особой тревоги не возникало, но ощущение того, что власть что-то упускает, что-то не делает, не говорит, не объясняет, что за нее это делают другие, не покидало меня.

Встретил многих старых товарищей - журналистов. Это их работа. Один, из газеты “Труд”, просто оторвал мне все пуговицы: дай первое интервью премьера их газете. Подходили иностранные собкоры, намекали на лично мое интервью, спрашивали, где и что делает премьер, какова структура управления нового Госкомитета. Ни слова, ни намека ни у кого не было на то, что будет какое-то восстание, кто-то будет противостоять кому-то. Я обошел все: напряжение есть, тревога - да, много пьяных людей, но любителей выпить на халяву всегда хватало.

С такими мыслями я возвращался на встречу с премьером. Знал, что к этому времени мои замы соберут всю информацию, доклад будет готов. Краткий, не более трех страниц. Пришла информация о начале пресс-конференции в пресс-центре МИДа. На это же время назначено заседание Кабмина, ведет Павлов. Я не могу его найти, потом он приехал - не могу к нему попасть. Передал докладную записку с очень малой надеждой, что она сейчас же попадет к нему на стол. И поехал в пресс-центр МИДа. Разговаривал с Янаевым, Баклановым. С остальными поздоровался. Все спрашивали о премьере. Говорил, что идет заседание Кабмина. У всех было волнение: как же без Павлова, Премьер-министра? Но все, в то же время, понимали, что заседание Кабинета Министров СССР - это самое важное. Сегодня - это абсолютно легальный орган, его решения требуют незамедлительного исполнения всех органов власти как в центре, так и на местах, в республиках, краях, областях и т.д. до сельсовета включительно. Этот механизм был отработан безукоризненно.

Спросил, по-моему, у Бакланова, может, не стоит проводить пресс-конференцию до решений Кабмина? Вот тогда журналистов можно прямо в правительственном пресс-центре собрать. Почему-то не подумали о таком варианте, вернее, посчитали: народ собрался, много иностранцев, неудобно переносить пресс-конференцию. Задним числом могу сказать: все могло бы сложиться по-другому. Действительно, Кабмин - единственный на тот момент работающий и признанный народом и властью в регионах орган, чьи решения привыкли не обсуждать, а исполнять. Там министры, в том числе, обороны, МВД, КГБ, все они входят в Кабинет Министров. Им можно дать любую команду. Там, наконец, абсолютно легальный Премьер-министр. Но нет сослагательного наклонения…

Представитель МИДа пояснил мне, где надо сесть за столом, как чередовать вопросы наших и иностранных журналистов, чтобы не было обид. Я без задних мыслей сказал ему: неудобно мне вести пресс-конференцию, здесь вице-президент страны, моего премьера нет, а я все-таки его помощник и пресс-секретарь. Тот сразу согласился: нет проблем, можно провести и тысячу первую историческую пресс-конференцию, заключил он. На том и порешили. Я ушел к своим ребятам в зал.

На одном факте остановлюсь. Ничего необычного в поведении участников пресс-конференции я не заметил. Сидя в четвертом ряду зала, я не заметил паники в поведении Янаева, не уловил, как сейчас говорят, каких-то намеков Пуго, не видел истерик со стороны членов ГКЧП. Истерики, скорее, были у нескольких журналистов. Но для меня лично в этом не было ничего необычного: за сотню проведенных брифингов и пресс-конференций чего я только не насмотрелся. На советско-финской границе в 91-м году несколько финских и наших журналистов до того упились, что готовы были плясать вприсядку, да еще и своих премьеров пытались втянуть в это незапланированное протоколом мероприятие. Пришлось буквально сворачивать брифинг по итогам переговоров.

На концовку заседания Кабмина я не успел, мне доложили: премьер уехал, плохо себя почувствовал. Бацанов попросил зайти к нему, сказал, чтобы служба срочно подготовила текст сообщения для ТАСС с одобрением решений ГКЧП. Я сказал, что мне нужен хотя бы проект решения Кабмина, спросил, кто будет визировать - премьера нет. Бацанов ответил, что он сам завизирует у первых замов Павлова. Я сделал один, второй варианты информационного сообщения. Все не то. Бацанов начал нервничать, вызвал стенографистку, как-то умудрился спарить мои варианты и выдал текст сообщения. Ключевая фраза в сообщении была такая: Кабинет Министров поддержал ГКЧП, одобрил его решения. Никаких комментариев, сказал Бацанов, ТАСС уже заждался текста информационного сообщения. Здесь наша Пресс-служба сработала оперативно.

Ночь не спал. Звонил, мне звонили. Утром все были на рабочих местах. Я обошел Пресс-службу: вопросов не было. А у меня не было комментариев. Замам сказал, что находимся в режиме ожидания, что премьер болен, на хозяйстве первый вице-премьер Догужиев. Я его совершенно не помню в эти дни. Второй первый вице-премьер Щербаков, позже, на заседании Верховного Совета СССР, ничего уже не значащего в тот момент, скажет, что сообщение о поддержке Кабинетом Министров ГКЧП появилось по вине Пресс-службы. Это заявление осталось на совести Щербакова.

Мутный, ничем не запомнившийся второй день введения чрезвычайного положения в стране. Полное молчание аппарата Янаева. ЦК КПСС молчал. Позже я встречу завсектором печати ЦК партии на скромной должности замдиректора издательства, спрошу, где он был в те дни, почему молчал. Не хочу передавать услышанный детский лепет. Но знаю теперь доподлинно, что такую страну, как СССР, мы потеряли, в первую очередь, благодаря партаппарату. Хотя сам ходил спасать знакомых из ЦК, когда орущая толпа избивала их на Старой площади и в переулках у известного всем серого здания КПСС. Удостоверение Кабмина действовало безотказно до полного развала страны.

Ждали в Кабинете Министров штурма дома на Набережной? Нет. На уровне помощника и руководителя Пресс-службы премьера, заведующих отделами Кабмина, все считали это глупостью. И в то же время все, без исключения, считали, что надо срочно было запускать механизм исполнения решений Кабинета Министров, чтобы штаб начал работать со всеми приводными ремнями управления: министры по отраслям, министры-силовики, исполкомы, предприятия и т.д., и т.п. Лично мне это было понятно, как белый день.

Но никто ничего не делал. За все время был один звонок от Николая Губенко, который искал, кому бы доложить, что он не может исполнять обязанности министра культуры СССР. Я с ним поговорил, сказал, что доложу премьеру о его просьбе. А пока надо работать. Все, больше я не слышал ни о каких просьбах освободить и т.д. Никто, по-моему, не управлял Кабинетом Министров. Это заявляю с уверенностью, потому что наша Пресс-служба сидела на выпуске конечного продукта: любое решение, принятое Кабмином, проходило как информационное сообщение через нас.

Несколько раз пытался дозвониться до премьера. Служба охраны снимала все трубки правительственных телефонов, отвечала, что премьер болен. Мне сказали чуть подробнее: давление было за 200, гипертонический криз. Все, ребята, приехали, что-то в этом роде сказал я своим замам. Они говорили о войсках, спецоперации по взятию... Подумайте о себе, сказал я им, и фактически распустил их в конце второго дня ГКЧП.

Утром, 21 августа, говорил с супругой Валентина Павлова - это все, что мне удалось пробить через охрану. Сказал ей, что положение архисложное. У меня есть несколько предложений к Валентину Сергеевичу, но я должен с ним говорить лично. Могу приехать на дачу, хотя это уже сложно будет сделать на машине с номерами "МОС". Она долго объясняла, как неожиданно скакнуло у него давление, что из-за этого так неадекватно он закончил заседание Кабмина. Я терпеливо выслушал все и сказал, что мне нужно три минуты, можете засекать время.

Пауза. Голос премьера: «Слушаю, Юра». Раньше он не называл меня по имени. «Вы в курсе ситуации, оцениваете ее?» - Спросил я. «Да», - был ответ. «Надо детализировать?» «Думаю, нет». «Тогда у меня два предложения. Первое: я приезжаю сейчас со съемочной группой, и мы записываем ваше обращение к народу. Вы единственный - и реальный, и легитимный - Премьер-министр СССР берете всю ответственность за происходящее в стране на себя, распускаете ГКЧП, заводите войска в казармы, митинги заканчиваем, начинаем работать. Главное, чтобы народ в стране почувствовал, что есть власть, есть премьер, человек, наконец, который работает, все видит, отвечает за все. Это, скорее, для регионов, не для столицы…»

Пауза, длинная. «Втрое что, в отставку…» - Не спросил, сказал премьер. «Да, вы говорите по телевидению и радио, информагентствам, что отказываетесь от ГКЧП, собираете заседание Кабинета Министров СССР и объявляете о своей отставке. Но на этом же заседании вы, данным вам правом главы легитимного Кабинета Министров СССР, убираете из ГКЧП ваших министров Язова, Пуго, Крючкова и до заседания Верховного Совета СССР, где вас утверждали Премьер-министром, продолжаете исполнять обязанности премьера. Посылаете самолет за президентом на юг...»

Опять пауза, длинная. «Нет, Юра, - сказал Павлов, - не смогу я так. Да и поздно уже. Береги себя, извини...»

Связь прервалась.

До выхода Премьер-министра СССР из тюрьмы я больше его не видел.

(Продолжение следует)