А жизнь продолжается. Гл. 50. Послегрозье

     Стой, витязь, почто спешишь, как на пожар? Красаву-то в добром здравии оставил? – окликнул Третьяка Илия.
     – Прости, старик, тебя и спешу найти. Велела сама мне вместе с тобой идти к Проклу, просить руки её, ответ дала, не отказала. Голова от счастья крУгом пошла. Стань сватом нашим, дедушка Илия.
     – Сватом стать – честь великая, да и Красава на глазах моих выросла, умница, хозяюшка, хоть и бедовая. Да и как ей не быть такой, матушку-то в пожаре рязанском потеряла, всё сама, да сама путь свой прокладывала. Да и ты воин хоть куда, с воеводой Коловратом в дружине Рязань оборонял. Идём, молодец, идём.
     Прокл и Втор починяли дверь в сени, которую тати, когда выламывали, повредили. Клещик рядом из щепок выкладывал колодец. Увидев подходивших, они удивлённо приостановились в ожидании разговора.
     – Ну, отец, заводи гостей в избу, важный разговор к тебе есть, не у порога же стоять, дела решать, – проговорил, улыбаясь, Илия.
     У хозяина в груди пробежал лёгкий холодок, беспричинно вспотели руки, державшие топор. Всадил его резко в чурбак, приоткрыл дверь, пропустил вперёд гостей, обтёр руки о подол льняной рубахи и молча прошёл вслед за остальными. Со страхом и волнением тихонько прошмыгнул Втор, а Клещик с улыбкой притворил дверь и тоже встал у порога в ожидании интересного разговора.
     Не впервой было Илейке участвовать в сватовстве, знал и чин, и присказки с прибаутками, и порядок обряда. Правда, без народа всё свершалось, но все насельники были при делах. А предстояло  узнать, как отец отнесётся к выбору дочери, к решению жениха. Это было только начало сговора.
     Пока шёл этот сговор, пока соблюдались обычаи, Втор замер у порога и словно окаменел. Он не слышал ни вопросов, ни ответов, не видел ничего, что происходило в избе. Только в голове гулко стучало: Красава! Красава! Красава! Горло сжали тиски боли, руки повисли безжизненными плетьми, ноги налились тяжестью, словно были вытесаны из камня. Жизнь на мгновение улетела из отрока, оставив его стоять соляным столпом. Не слыша ничего, он только каким-то внутренним чутьём понял, что жить в этом доме  больше не сможет. Когда гости вышли, и Прокл обратился к приёмному сыну с вопросом, только тогда очнулся Втор.
     – Батюшка названный, Христом Богом молю, отпусти в монастырь к богомазу Алепе. Там я нужен, там моё место, хочу идти тятиной дорожкой, красоту творить.
     – Да пошто ты, Вторушка, так стремглав собрался? Монастырь – это уход от жизни, от радостей её. Жизнь там трудная, суровая. Нам они сильно помогли, когда Рязань порушили, выжили и мы, и другие прибившиеся к ним люди, но теперь-то облегчение пришло, подрастёшь чуток, найдём тебе невесту, детки пойдут, мне внучата дорогие. Род свой продолжишь, память о матушке и батюшке сохранишь. Куда заспешил-то?
Упрямо мотая головой, ни на какие уговоры не соглашался отрок,
только пообещал Проклу, что без благословения приёмного
отца не станет постригаться в монахи. Задумался опекун над желанием Втора, да новость о замужестве дочери тоже обеспокоила его. Пошёл на беседу к старосте Скворцу решать сразу два вопроса: и про свадьбу и про уход отрока в монастырь.
     А Втор, почему-то выхватив из чурбака топор, побежал с ним за ограду в лес. Сколь долго длился его побег, он не знал. Когда кончились силы, сдавило жёстко грудь, упал паренёк возле покляпой берёзы на зелену траву и зашёлся в горьком плаче, не стесняясь ни крика своего, ни слёз, ни бессилия что-то изменить. Выплакивал он и сиротство своё, и несбывшееся счастье любви, и нерождённых в будущем деток, и холод одиночества. Но вместе с этими слезами вырастало в душе его чудо чудное, диво дивное –
умение видеть мир внутренним взором добра, любви и красоты, и острое желание поделиться с другими людьми божественным этим светом. Выплакав своё горе, Вторушка прижал к груди топор, словно единственного друга, не оставившего его в беде; погладил висевшего у него на шее рядом с крестиком православным вырезанного из зелёного камня коника, сработанного его батюшкой-златоделом, и неожиданно увидел, как переливается всеми красками лета зелень листвы, лазоревая чистота неба, мягкий бархат мха у его ног. Услышал лёгкий разговор птах в кронах деревьев, мягкий всплеск волн реки, тихое потрескивание старой берёзы. А где-то высоко с неба глядели на него то ясный лик отца, то доброе лицо матушки, то грустное – Красавы. Он пытался запомнить каждое.
    Но всю свою оставшуюся жизнь будет богомаз Втор переносить эти лица на грунтованную доску и искать Лик Господа, лик Богоматери, лики Святых Угодников. А люди, молясь перед иконами его письма, станут благодарить Бога за дарованное им счастье жить.