негабаритная кривая

ширятся зелёные ушанки
деревьев,
как животы тридцатилетних,
а мне душно,
душно.
хана тебе, honey.

надо чуять на ощупь
крону и небо,
черёмухи цвет,
перила и лестницы,
дома и трамваи,
заборы и магазины,
собак, паучков, детей,
асфальт, самокаты, капустниц.

лошадь гарцует сзади —
с детства боюсь.

как странно –
ворон грызёт куриную кость.
хорошо, что молчит.

случайно врезаюсь в чужую жизнь,
отвечают на майские звонки:
– С чего им решать, с кем я буду спать?
– Деда мы спросили на завод…
– Да-да-да, ага-ага-ага.
– …сколько мусора, нет бы сирень побольше садить…
– Всё нормально!!! Давайте там, сёдня я буду занят, кофе я купил!

скоро я не смогу
вернуться домой.
– всё твоё дождётся тебя.
– мама, ведь это неправда.
– редкий дар – любовь такой силы,
отдавай её тем, кому она нужна.
– договорились.

надо забрать,
надо забрать все книги,
не сдавшиеся им книги:
песенник бабая,
гумилёвский сборник,
сказания Земноморья,
импрессионистские заметки,
любовную биографию Пушкина,
издание к юбилею Гоголя.
сколько их там ещё?
тянется караван.

в третий раз за год куштанаш глинтвейна,
пора сварить один набор, что ли.

«последняя ночь на улице Сентиментальности», –
Моз, по старой привычке, опередил меня.

как сказать по-татарски:
«не ходи, спустив рукава, ты – не казанская сирота»?
хоть убей, не помню.
на могилки надо съездить,
быстрей бы уже.

могла написать чернилами,
пером водить по пергаменту,
скомкать и выбросить на следующий день.