Навсегда очерченные бедра

Формальдегидный ветер с завода обволакивал. Саше казалось, что он заживо законсервированный труп. Как и все другие люди, идущие по улице, поднимающие воротники. Трупный запах заглушал ароматы немытых тел, дешевого парфюма, одежды из эконом-магазинов, скидочной еды, оставшийся на губах, несмываемый ничем. И хозяйка квартиры, которую он собирался снять, стоявшая около подъезде, поджидавшая его, в клетчатом пальто, в сапогах на стоптанных каблуках, смотрела в небо пустотой изможденных глаз.
- Я – Саша.
Сказал он. Все эти - «добрый день», «здравствуйте» - остались с далеком прошлом. А сейчас было только его формальдегидное тело. И имя – еще не ставшее нацарапанными линиями на табличке могильного памятника.
- Квартира – как квартира.
Сказала хозяйка, когда щелкнул замок, открылась дверь. Каблуки оставляли следы стоптанной жизни по деревяному полу. Лужицами черной жижи.
- Что это за линии?
Спросил Саша. Белые, едва видные, они проступали на досках. ( Свернуть )
И чуть было не ответил сам себе: «Имя на моем памятнике».
- Семья. С детьми. Съехали. Недавно.
Слова давались хозяйке тяжело. Огромная грудь вздымалась. «Наверное, она сворачивает ее, отвисающую, клубком, и засовывает в лифчик», - подумал Саша.
- Подходит.
Сказал. Расплатился. И хозяйка ушла. А он открыл сумку. Достал банку колбасного фарша, хлеб, бутылку лимонада. Открыл банку, положил кусок фарша на хлеб, откусил, прожевал, скрутил крышку бутылки, сделал глоток. Повседневность нищеты была привычна. И лег на диван. Раздеваться не было смысла. На автомойке – выдавали рабочую одежду. А эта… Какой смысл несет ее вид?
Спалось ему плохо. Снился багровый замок, сложенный из алмазных камней, зеленая лужайка перед ним. И он знал, что это не трава, а изумруды. Мертвая красота завораживала, как и белая фигурка, приближающаяся из леса рядом с замком. Леса, который не трепетал листьями на ветру, и даже если бы они и были, то падали бы черными ошметками крошащегося угля с искусно вырезанными из угля деревьев. У ног белой фигурки.
Возвращаясь вечером с работы, Саша купил половинку копченой куры и бутылку пива. Оно всегда вгоняло его в сон. А еда должна была придать ему сил, чтобы крепко обнять ту, что приближалась. Сделать ей шаг навстречу.
И она была в ту ночь ближе. Шептала. Он не мог понять что. Наверное, сказки. Антрацитовый лес скрипел. Край белого платья трепетал на ветру. Он должен был успеть, чтобы черные листья не украли белизну. Сказки, что шептала она, а он не слышал. Пока. Пока не пойдет ближе.
И на следующую ночь подошел. Чтобы увидеть цвет потрескавшихся губ. Свет искрящихся любовью глаз. Ветер в сказочной стране становился холоднее. «И ты должен успеть», - шептали губы, растворяясь в угольной поземке. Зима без осени, пожирала остатки лета. Багрянец, зелень – укрывала черная пыль. «И ты должен успеть», - шептали губы. И черные ели тянули к ней руки. Как и в следующую ночь.
И когда он подошел к фигурке в белом платье, он понял, что они уже начали пожирать ее.
- Так ты живешь в этой квартире?
Спросил его напарник. Он кивнул.
- Та еще квартира.
Продолжил напарник. Саша молчал. Фигурка в белом шла к нему наяву. Быстрее бы уснуть. Он успеет обнять. Успеет.
- Там убили девушку. Кто, почему, никто не знает. Тоже приехала. Как и ты. Ничего про нее никто не знает. Ни имени, ничего.
Он ушел с работы, не дожидаясь ее конца. И начал выпиливать доски пола, где еще сохранились остатки  белых линий. Боже, как они уменьшились. Почему он сразу не понял. Уголь пола сжирал их.
Их осталось не так много. Квадрат навсегда очерченных бедер. И ночью, сидя в поезде, соприкасаясь ногами с сумкой, он знал, что она всегда с ним. Пусть только это. Но он помнил, цвет потрескавшихся губ. Свет искрящихся любовью глаз. Нерассказанные сказки. Они будут рассказаны. И ветер сказочной страны сдует формальдегидный трупный запах. Жить!