Игра в четыре руки

Уже  несколько  суток  идет  без  перерыва  дождь.  Он  падает  на  землю,  и  ее  уже  почти  не  видно  из-за  луж,  но  дождю  все  равно.
Серое  и  низкое  небо  вызывает  клаустрофобию.  Толстые  нити  дождя  словно  сшивают  землю  и  небо,  превращая  пространство  в  подобие  некоего  музыкального  инструмента,  на  котором  никто  не  может  сыграть,  поскольку  не  хватает  мастерства.  А  впрочем,  кто-то,  наверное,  может  -  иначе  почему  такую  тоску  и  грусть  навевает  погода?

Я  развел  в  чашке  крепкий  кофе,  обжигаясь,  выпил  сразу  половину  и  закурил. Потом  отправился  в  комнату  и  уселся  в  кресло. Пепельница  была  полна  окурков.
Щелкнул  пультом  телевизора  и  послушал  сводку  погоды.  Дожди,  дожди…  Весь  мир  тонул  в  потоках  мутной  небесной  воды.

Каждый  день  недели  имеет  свое  принципиальное  отличие.  Кроме,  конечно  же,  понедельника.  Всем  известно,  что  это  и  не  день  вовсе,  а  лишь  зеркальное  отражение  дня  с  самым длинным  названием  -  воскресеньем.  Всё,  что  происходит  в  воскресенье,  случается  с  точностью  до  наоборот  на  следующее  утро,  в  понедельник.

К  шести  часам  утра  она  приняла  душ,  расчесала  волосы  перед  зеркалом  в  ванной,  освежилась  лосьоном  и  почистила  зубы.  Всё  это  время  я  сидел  на  диване  и  читал  книгу.

 - Сегодня  меня  не  жди.  Ложись  без  меня, - сказала  она.
 - Работа?
 - Да.  Вообще-то,  сегодня  воскресенье,  но  ничего  не  поделаешь.  Завтра  главный  уезжает  в  отпуск - значит,  сегодня  придётся  выйти. Если  что,  я  переночую  в  ординаторской. И  она  ушла.

Я  закрыл  дверь.  Долго  стоял  у  стены,  долго  сидел  на  стуле  и  качался.  Потом  бродил  из  угла  в  угол  по  комнате,  потом  лежал  на  полу.  В  тот  день  я  испытывал  ужасное  кислородное  голодание,  и  у  меня  не  было  кожи.  Ничего  страшнее  я  в  жизни  не  переживал.  В  тот  день  я  понял,  что  любовь  не  может  быть  ни  счастливой,  ни  несчастливой.  Она  невыносима  в  любом  случае.  Потом  я  начал  думать  о  своей  жене  и  ещё  об  одном  человеке.  Об  этом  человеке  я  знал  всё  довольно  подробно.  Как  тут  не  знать,  когда  мы  с  ним  были  друзьями.  В  свои  пятьдесят  он  был  хорошим  врачом - сравнительно  порядочным  человеком.  Характера  неплохого.  Всё  бы  хорошо,  но  он  спал  с  моей  женой.

Я  уснул  под  утро.  Свернулся  калачиком,  прямо  на  полу  возле  кровати,  и  уснул.  Во  сне не  было  слышно  ничего:  ни  пения  птиц,  не  шелест листьев.  Даже  интерьер  вокруг  потерял  всякое  очертание,  превращаясь  в  размытую  серую  массу.  Взгляд  мой  был  устремлён  лишь  на  общую  тетрадь  с  синими  буквами.  Ладонь  моя  сжималась  сильнее,  заставляя  пластмассовую  ручку  издавать  угрожающий  треск,  но  именно  он  возвращал  меня  в  этот  мир.  Я  пробовал  сконцентрироваться  на  мыслях,  но  те  ломались  друг  о  друга,  путались  и  заплетались  в  комок.  Ухватить  какую-то  одну  мысль  в  общем  потоке  казалось  невозможной  задачей.

Проснулся  я  в  полдень.  Легче  мне  не  стало.  Я  проснулся,  как  будто  меня  включили  ровно  в  том  месте,  где  выключили. Пол  третьего  я  не  выдержал  и  набрал  её  номер.  Просто  набрал  номер,  и  всё.  Никакого  повода  я  так  и  не  придумал.  В  висках  шумно  запульсировала  кровь...Но голос  оператора  сообщил  о  том,  что  вызываемый  абонент  временно  недоступен.  Какой  ужасный  голос!  Как  должно  быть  много  проблем  у  той  женщины,  которая  позволила  записать  свой  голос  для  этих  чёртовых  телефонных  сообщений.  Эти  голоса  огорчают  всегда!  Они  спокойны  и,  как  бы,  снисходительны,  как  голоса  психиатров.  Человек,  может  быть,  погибая,  из  последних  сил,  в  отчаянии  набирает  номер,  а  там,  в  телефонной  трубке,  спокойный  женский  голос - мол,  позвоните  позже.  Какие  жуткие  проклятия  слетают  с  уст  или  проносятся  в  головах  тысяч  и  тысяч  людей,  которые  слышат  этот  голос.  И  так  происходит  постоянно,  каждую  секунду.  И днём,  и  ночью  в  адрес  этой  бедной  женщины  летят  жуткие  ругательства,  а  если  не  её  адрес,  то  в  связи  с  тем,  что  услышали  её  голос.  Как,  должно  быть,  ей  непросто  живётся.

Я  ехал,  не  об  этой  бедной  женщине,  а  о  чём-то,  чего  я  до  конца  не  понимал.  Что-то  гадкое  и  злое  варилось  у  меня  в  голове.  Всё  вместе:  о  том,  что  зачем  я  еду  к  другу,  и  о  том,  что  жена  зачем  выключила  телефон,  и  ещё  миллион  всего.  По  радио  динамично  менялись  музыка  и  новости.  Сообщили  о  какой-то  авиакатастрофе,  я  сделал  громче.  Погибли  все  пассажиры  и  члены  экипажа.  Я  сразу  подумал  о  друге.  Только  вот  пропустил  информацию  о  месте  крушения  самолёта.  Ага - Пакистан...Разочарование  слегка  коснулось  меня.  Я  тут  же  выругал  себя  за  это.  Но  выругал  так...не  искренне,  без  огонька,  не  талантливо.  У  меня  был  бы  такой  настоящий  повод  быть  несчастным.  Погиб  мой  старинный  лучший  друг.  Единственный  друг.  Но  он  не  погиб.  Он  спит  с  моей  женой.  Он  меня  подвёл.
  Какая-то  женщина,  обгонявшая  меня  на  маленьком  жёлтом  автомобиле,  громко  сигналила  мне  и  выразительно  жестикулировала,  мне  же.  Я  тут  же  почувствовал,  что  что-то  не  так  с  машиной...Заднее  левое  колесо  спустило,  и  какое-то  время  я  ехал  на  спущенном  колесе.  Оно  было  изжёванно  в  хлам.  Так  хотелось  очень  громко  выругаться,  а  ещё  пнуть  и  ударить  машину.  Запаски  у  меня  не  было...просто  не  было!  Я  каждый  день  думал,  что  надо  заехать  к  специалистам,  привести  запаску  в  порядок.  Я  думал  об  этом  каждый  раз,  как садился  в  машину...вот  уже  месяц.  Я  выругался  ещё  раз - не  помогло  совершенно.  Колесо  было  уже  не  спасти.  И  как  я  мог  ехать  так  до  этого  и  ничего  не  чувствовать?!  Нужно  было что-то  делать  с  машиной.  Не  бросать  же  её  так!  И  я  её  тут  же  бросил.  Как-нибудь  завтра  разберусь.  Не  могу  я  сейчас  этим  заниматься!  Не  могу!

"Бросить  всё  к  чёртовой  матери  и  идти  домой", - эта  мысль  была  ясной  и  очень  конструктивной.  "Домой!"

Женщин  я  не  понимал  никогда.  Шли  годы,  покрывалось  морщинками  сердце  и  я,  наконец,  открыл  банальный  закон:  их  внешняя  энергичность  -  удобная  маска  фригидности,  а  спокойствие  и  сосредоточенность  -  хрупкий  налет,  скрывающий  бездну  животной  страсти.

Ещё  в  девичестве,  завела  она  толстую  школьную  тетрадь.  Таких  тетрадей  у  неё  было  восемь,  и  хранила  она  их  в  ящике  туалетного  столика,  который  запирала  на  ключ,  вместе  самыми  личными  письмами  и  фотографиями.  Записок  этих  она  никогда  никому  не  показывала.  Насколько  подробно  она  касалась  в  них  интима  как  такового,  я  не  знал.

 - Если  я  вдруг  умру, - повторяла  она  не  раз, - тетради  эти сожги.  Облей  хорошенько  бензином  и  сожги,  а  пепел  в  землю  зарой.  И  учти:  если  хоть  одна  живая  душа  узнает  оттуда  хоть  слово - я  эту  душу  прокляну  с  того  света!

 - Но  мы  с  тобой  столько  лет  живём!  Знаю  каждый  уголок,  каждую  клеточку  твоего  тела.  Меня-то  чего  стесняться?

 - Клетки  тела  полностью,  на  все  сто  процентов,  обновляются  каждый  месяц.  Мы  всё  время  меняемся.  Вот  даже  прямо  сейчас! - и  она  поднесла  близко-близко  к  моим  глазам  кисть  тонкой  руки. - Всё,  что  ты  знаешь  обо  мне, - не  больше,  чем  твои  же  воспоминания!

Даже  за  месяц  до  развода  эта  женщина  оставалась  в  высшей  степени  рассудительной.  И  очень точно  знала,  как  обращаться  с  реальностью  своей  жизнью.  По  принципу:  однажды  захлопнувшиеся  двери  уже  никогда  не  откроются  снова,  но  это  вовсе  не  значит,  что  нужно  мешать  дверям  закрываться.

Когда  вернулся  домой,  бросив  машину  на  дороге,  я  вскрыл  ящик  туалетного  столика,  собрал  все  её  тетради,  не  читая,  притащил  к  ближайшей  помойке,  облил  бензином  и  сжег.  Глядя  на  это,  я  вспомнил  одну  знакомую  девочку.  В  последний  год  школы  я  учился  играть  на  пианино.  Мы  совпадали  с  ней  по  году  обучения,  и  нас  частенько  усаживали  играть  вместе  в  четыре  руки.  Многие  вещи  я  совершенно  не  помнил.  В  памяти  остались  лишь  тонкие  белые  пальцы,  красивые  волосы  и  лёгкое  платьице,  чуть  колыхавшееся  при  игре.

Поймав  себя  на  этом,  я  почувствовал  странную  вещь.  Как  будто  я  сам  вырезал  из  жизни  для  собственных  воспоминаний  её  пальцы,  волосы,  платье, - а  всё  остальное,  оставшись  нетронутым,  и  сегодня  живёт  неизвестно  где.  Да  нет,  конечно  же,  что  за  бред.  Это  мир  всегда  вертелся  без  моего  участия.  Без  малейшего  отношения  ко  мне  люди  ходят  по  улицам,  ссорятся,  встречаются,  едут  с  востока  на  запад  со  скоростью  восемьсот  километров  в  час  и  заполняют  рафинированно-безликой  музыкой  воздух.  "Мир"...Сразу  представляется  толпа  слонов  с  черепахами,  что,  натужно  кряхтя,  подпирают  спинами  здоровый  земной  диск.  При  этом  слоны  не  знают,  для  чего  черепахи,  черепахи  не  разумеют,  зачем  слоны, -   и  ни  те,  ни  другие  понятие  не  имеют,  зачем,  вообще  говоря,  нужен  мир.

 - Извини,  что  так  поздно! - раздался  у  меня  за  спиной  её  голос. - Задержали  на  работе,  никак  не  могла  уйти.
 - Ничего  страшного!  С  сегодняшнего  дня  я  абсолютно  свободен...

Всё,  что  я  знаю  о  ней  сейчас, - не  больше,  чем  мои  же  воспоминания.  Воспоминания,  отходящие  всё  дальше  и  дальше  в  прошлое,  отмирающие,  точно  старые  клетки  тела.