7. Кира. Ася

Автор:    Кира

          В последние годы он приезжал в этот маленький северный городок в конце февраля и оставался до середины марта. Палыч звал в сентябре. Обещал рыбалку, костровую уху и ягодно-грибные походы - не ёкало. Он брал старые лыжи и затемно уходил через заснеженное поле к обрыву. Садился на ствол поваленного дерева и ждал первых проблесков рассвета, пытаясь уловить предчувствие нового дня - зарождение, как сказала бы Ася. Безмолвие белого успокаивало, смягчало оттенки и приглушало воспоминания. Когда пальцы начинали неметь от холода, он вставал на лыжи и бежал в сторону дома, вдыхая обжигающий морозный воздух.

          Вечером, когда краски уходящего дня становились размытыми, а стаканы фонарей наполнялись тёплым утешающим светом, он брал у Палыча лопату, подхватывал рюкзак, садился в холодный вагон ворчливого трамвая и уезжал на окраину. Зимой в районе старых дач было тихо. О присутствии людей напоминали протоптанные тропинки, припорошенные снегом, и следы собачьих лап.

          Домик Аси, бревенчатый в три окошка, стоял у корявой сосны, чуть в стороне от основного массива ближе к реке. Зимой снег к дому не чистили и, приезжая, он мах за махом, вызволял тропу из снежного плена и открывал калитку. Калитка здоровалась простуженным скрипом и, стыдясь нечаянной радости от долгожданной встречи, замолкала, хлопнув о припорошенный снегом столб.

          Он приподнимал доску покосившегося крылечка, доставал ключ и долго возился с навесным замком. Когда замок поддавался, веником смахивал с ботинок снег и шёл в комнату.

          Дом встречал промозглой стылостью, и от этого становилось зябко внутри. Он подходил к окошку, отодвигал занавеску, впуская туманный лунный свет, брал стул и садился в центре комнаты. Потревоженный дом постепенно успокаивался и начинал неторопливую беседу скрипом половиц и потрескиванием берёзовых полешек в затопленной печи. Смахнув пыль, он зажигал керосиновую лампу, доставшуюся Асе от бабушки и, подтянув гирьку, заводил старые ходики. Когда в чайнике закипала вода, заваривал крепкий чай и, накинув куртку, выходил в ночь.

          Утром он возьмёт ведро, растопит снег, вымоет дощатые полы и выбьет разноцветные коврики. В доме запахнет чистотой и морозной свежестью. В кастрюльке забулькает картошка с тушёнкой. Он нарежет хлеб, посыплет горбушку солью и поймёт, что вернулся. Вернулся к Асе.


          Они встретились в конце февраля. Никита приехал к Палычу на неделю покататься на лыжах. По заснеженному полю пришёл к обрыву и у поваленного дерева увидел девушку в тёплом вязаном свитере и жилетке с меховой опушкой на капюшоне. Шёл снег, девушка сидела на стволе и смотрела на уснувшую реку. Рядом стоял закрытый мольберт и лыжи.

          - Снег… такой белый и пушистый, - чувствовалось, что девушка услышала скрип лыж, но продолжала смотреть вдаль. - Как ангел крылом взмахнул, и белые перья полетели на землю. И мир стал белым: и поля белые, и река и деревья. Если долго сидеть и смотреть на снег, тоже станешь белым. - Девушка обернулась и представилась, - Ася.

          На вид Асе было лет двадцать. Каштановые пряди выбились из-под шапочки. Она смешно сдунула намокшую прядку, сняла рукавичку и протянула руку, - а вы?

- Никита, - он осторожно пожал прохладные пальчики и спросил, - давно сидите?

- Давно. Порисовать хотела. Снег пошёл, - и передумала. Всё такое белое. Белый снег… белый холст. Как нарисовать белое на белом - знаете? - Он не знал, и рисовать не умел. Смотрел на девушку, и странная теплота наполняла сердце. -  У меня есть термос с кофе и бумажные стаканчики, а ещё - корица. Хотите кофе с корицей? Будем сидеть на поваленном дереве, на краю мира, и пить кофе с корицей и снегопадом. - Ася протянула бумажный стаканчик и подвинулась, освобождая место. - И можно на «ты».

          В город возвращались в сумерках, наперегонки бежали по заснеженному полю. Он нёс Асин мольберт, и тот добродушно похлопывал по спине. Ася жила в районе старых дач. Он проводил девушку на трамвай и долго стоял на опустевшей остановке. А снег всё падал и падал.

          Они снова встретились у обрыва через два дня. Ася лежала на стволе и смотрела в пасмурное небо.

- Сегодня дует западный - тревожно, - она не поздоровалась, как будто Никита вышел из соседней комнаты. - Утром на старую ранетку прилетели свиристели. Теперь весь двор в красных кляксах. Жду новый снегопад. Ты любишь ранетки? Зимой они сладкие, как леденцы. Вяжут чуть. Сегодня чай с имбирём, ранетками и серостью зимнего неба. Какая-то рыхлая эта серость. И небо рыхлое. А под обрывом в ледяном одеяле спит река. Спит и видит белые сны. Что ей снится?

          Ася пила чай и молчала. Никита посматривал на притихшую девушку и не понимал, чем она его зацепила.

- Приходи завтра к обрыву до рассвета… или позже приходи… как сможешь, так и приходи… буду ждать. Придёшь? - Ася допила чай и вопросительно посмотрела на Никиту.

          Он встал затемно, сунул в рюкзак приготовленные с вечера бутерброды и побежал к обрыву. Было холодно. Морозный воздух пощипывал нос, хотелось прикрыть его рукавицей и растереть. Он думал, что будет первым, но Ася была на месте. Приветственно махнула рукой и подошла к краю обрыва, вглядываясь в чернильный сумрак.

          Нежность зимнего рассвета трудно описать словами. Предчувствие нового дня прорастает на кромке горизонта ещё до первых рассветных отблесков. Первые лучи солнца робко пробиваются сквозь ветви деревьев, и снег, ещё недавно казавшийся монотонно;белым, оживает , играя множеством непередаваемых оттенков.

          В домик у старой сосны пришли к обеду. Зимнее солнце яркими бликами нежилось на разноцветных ковриках, топилась печка, было тепло и спокойно. Пока Ася чистила картошку, он огляделся. У стены стояла железная кровать под вышитым покрывалом. У окна - письменный стол, рядом мольберт. В углу - большой кованый сундук. На его расписной крышке - банка с кистями и коробка с красками. В маленькой кухоньке разместились стол, пара табуретов, полка с посудой и холодильник-крошка. За шторкой спрятались ручной умывальник и ведро с водой. Ася перехватила его взгляд и пояснила:

- Зимой свет часто отключают. В доме есть керосиновая лампа - бабушкина. Вода в колодце, но чтобы умыться, можно растопить снег. Тихо здесь и спокойно. И старушка-сосна скрипит по ночам - с ветром беседы беседует.

          Никита подошёл к столу. На столе лежала толстая папка с рисунками.

- Можно?

          Ася кивнула.

          Асины работы - смесь графики и цвета - царапнули душу. Особенно запомнились две. На первом рисунке - потрепанные белые крылья, брошены на заснеженном поле, и следы босых ног, уводящие к обрыву. Он смотрел и понимал: Ася смогла передать мгновение ухода. На втором рисунке по снежному полю брела босая беременная женщина в тонкой белой сорочке. Мела метель, дул ветер, а женщина брела, руками обнимая живот, от которого шло тёплое свечение. В этой работе было столько беззащитной откровенности и нежности, что он замер.

          Ася подошла, встала за спиной и, помолчав, сказала:

- Это сны. Или наваждение… или предчувствие наваждения - сам решай. Картошка сварилась. Есть соленые грузди и свежий хлеб. Пошли обедать.

          В тот день они долго пили чай с мёдом и чабрецом, о чём-то разговаривали, и казалось, так было и будет: зима, маленький домик у одинокой сосны и Ася.

          К вечеру разыгралась сильная метель. Растревоженная сосна мохнатыми лапами скреблась по крыше, и Ася, всматриваясь в темноту за окном, предложила:

- Оставайся. В такую ночь нельзя выходить из дома. Поманит и не вернёт. Раскладушку достанем.

          Он не сразу понял, что его разбудило. В доме было тихо, сонно тикали ходики, за окном выл ветер, и о своём по-стариковски скрипела сосна. Он приподнялся и заглянул в комнату. Ася стояла у окна, кутаясь в старенькую шаль. Девичий силуэт просвечивал сквозь тонкую ткань ночной рубашки, волосы рассыпались по плечам, в позе сквозило непонятное напряжение. Почувствовав его взгляд, Ася обернулась:

- Не спится - метель. Ты ложись, я тихо буду.

          Утром подумалось, что ночной разговор - просто тревожный сон. Встал, умылся, откидал снег с дорожек, пока Ася готовила завтрак. Собирая рюкзак, подошёл к столу и увидел перевёрнутый лист. Стало любопытно. На листе чёткими резкими штрихами нарисовано окно. За окном непроглядный мрак, и чей-то глаз мрачно светится в пустоте.

- Не нужно тебе это смотреть. И, вообще… ничего не нужно. Совсем не нужно. Ничего, - Ася взяла рисунок и спрятала в сундук. - Пора, Никита. Уходи.

          Выйдя за калитку, он обернулся. Занавески на окне были задёрнуты.

          Когда через пару дней Никита вернулся, дверь Асиного дома была на замке, а дорожка припорошена снегом. Проходящая мимо соседка сказала, что Ася внезапно уехала.

- Рано в нынешний год сорвалась-то. Те года до середины марта жила. Теперь до следующего февраля жди. Ключи занесла и уехала - молодо-зелено, поле перекатное. Как бабка её померла, так я за домом-то и приглядываю. А про Асю у батюшки поспрашивай - в церкви на пригорке служит. Хороший человек наш батюшка - душевный.

          С батюшкой Никита встретился накануне отъезда, но где искать Асю так и не узнал. Старый священник внимательно выслушал, но помочь не захотел, только благословил на прощание.

- Не ищи и не спрашивай о ней. Раз уехала, значит, так её душе правильно. А захочешь встретить, через год приезжай - в конце февраля. Даст Бог, вернётся.


          Весна пролетела, как пташка пропела. Лето обожгло зноем и занавесилось осенней моросью. А как выпал первый снег, Никита затосковал, всё чаще вспоминая Асю. В последних числах февраля взял отпуск и приехал к Палычу.

          Он пришёл к обрыву на рассвете, сел на ствол поваленного дерева и стал ждать. Мела метель. Пронизывающий ветер наполнял серость зимнего утра тревогой. И мысль о том, что в этом снежном буране может появиться Ася, показалась абсурдной. Ася не пришла ни в этот день, ни на следующий. И на двери её маленького дома у одинокой сосны по-прежнему висел замок.

          Через неделю Палыч, глядя на замёрзшего друга, обозвал Никиту дураком и пошел топить баню. Напарившись и выпив пару стопок лечебной, с его слов, настойки, добавил, что ни одна, даже самая расчудесная Ася, не стоит Никитиного воспаления лёгких. И что Никита не просто дурак, а генерал дураков, нет - генералиссимус, раз сам этого не понимает.

           Никита проснулся ночью. Выглянул в окно. Метель стихла. Стараясь не разбудить Палыча, оделся, взял лыжи и побежал к обрыву. Тёмное небо смыкалось на горизонте с нетронутой белизной снежного поля и заполняло овраг, создавая иллюзию бесконечной, ничем не потревоженной пустоты.

          Асю он заметил не сразу. Она лежала на снегу, раскинув руки, и смотрела ввысь. Никита снял лыжи и осторожно лёг рядом. Темнота постепенно растворялась, уступая место размытым краскам нового дня. Он почувствовал Асин взгляд и повернул голову. Девушка смотрела настороженно, в глубине серо-зелёных глаз сквозило напряжение, причину которого Никита объяснить не мог.

- Знала, что вернёшься. Попрощаться хотела, - Ася посмотрела в светлеющее небо. - Утро просыпается. Последнее утро на заснеженном краю мира. Знаешь, предчувствие нового дня оставляет надежду. Потом взойдет солнце, и всё будет, как было, совсем не так, как помнится. А закат подведёт итог, и прожитый день съёжится до точки. Мгновение предчувствия - только оно даёт силы остаться в этом дне. И снег.

          Ася взяла Никиту за руку и замолчала.

- А ночь? – тихо спросил Никита, стараясь не спугнуть нечаянную близость.

- Ночь… ночью лучше крепко спать. Спать и не знать. Не заглядывать. Не ворошить… Пора мне.

          Никита встал и протянул девушке руку, помогая подняться. Рукав её куртки слегка приподнялся, и с предплечья на него оскалилась морда чёрной пантеры. Ася одернула рукав, отводя взгляд, полыхнувший гневом.

- Уходи Никита. Больше не приду. Не жди. Не спрашивай. Просто убирайся в свою жизнь. Живи свою жизнь, Никита. Не мою, не нашу - свою.

          Ася встала на лыжи и, резко отталкиваясь палками, побежала в сторону города. Никита так и не смог объяснить, что произошло.

          Днём, когда он пришёл к домику Аси, дверь была закрыта. На ручке висел тряпичный мешок с ключом и запиской: «Никита, ключ оставь под крыльцом, когда будешь уходить. Можешь приезжать, когда захочешь вернуть мгновение предчувствия. Ася»

          Никита открыл дверь, вошёл и почувствовал, что Ася ушла совсем и надолго. Это неуловимое ощущение возникло сразу, как он переступил порог комнаты. Все вещи стояли на своих местах, но в них больше не было Аси. Никита подошёл к сундуку, откинул крышку и вынул стопку рисунков, и чем больше он всматривался в Асины работы, тем тревожнее ему становилось.

          Белый снег. Над обрывом качели. На качелях девочка в белом платье. Впереди туман, позади клубится и подбирается живая пульсирующая темнота, а девочка летит в небо и смеётся. Никита смотрел и чувствовал, через мгновение девочки не будет.

          На другом рисунке - ночь. Заснеженное поле. На верёвке между ржавыми столбами болтается на ветру белое платьице, пришпиленное почерневшими деревянными прищепками. У столба детский ботиночек, припорошенный снегом.

          Между рисунками он нашёл визитку: Герц Аркадий Густафович - психиатр и адрес клиники на обороте.


          Клиника пряталась за забором в глубине старого парка. Охранник у входа протянул Никите телефон, и когда профессор ответил, выписал пропуск.

          В кабинете Никиту встретил высокий седой мужчина в очках и тёмно-синем костюме:

- Аркадий Густафович, - представился он. - Кажется, мы не знакомы, и вы - не мой пациент, тогда чем могу помочь?

- Никита. Я ищу девушку - Асю. Она уехала и пропала. Визитка вашей клиники была среди её рисунков, - Никите показалось, что, услышав про Асю, профессор насторожился.

- Молодой человек, вы ведь знаете услуги какого рода оказывает наша клиника?

- Догадываюсь, - Никита кивнул.

- Прекрасно. Тогда вы должны понимать, что никакой информации о пациентах клиника не даёт.

- Так Ася - ваш пациент?

- Никакой информации, даже если бы Ася была нашим пациентом. А я даже не уверен, что знаю, о ком идёт речь. Позвольте вас проводить, - профессор вышел из-за стола и открыл дверь.

- А если с ней случилась беда, и ей нужна помощь? - Никита был уверен, - Аркадий Густафович знает намного больше, чем говорит.

- Ваша или моя? - доктор изучающе смотрел на Никиту, ожидая ответа.

- Моя или ваша. Вы готовы оставить человека в беде?

- Лично меня, молодой человек, никто о помощи не просил.

- Я прошу.

- Вы?

- Да, я. А что вас так удивляет?

- Никита, - профессор вздохнул, - весь мой врачебный опыт говорит, что вашей психике не требуется помощь психиатра.

- Эта визитка - единственная зацепка. Не к детективу же обращаться? - Никита не собирался отступать.

- Хорошо, допустим, вам действительно нужно выговориться. У меня есть свободный час между пациентами. Присаживайтесь. Я вас внимательно слушаю. - Профессор не торопил, не перебивал, когда Никита замолчал, спросил:

- Вы можете принести рисунки, о которых рассказывали?

- Это как-то может помочь?

- Честно? Не знаю. Подумайте. Если решитесь, звоните.

          Когда фигура Никиты скрылась за воротами, профессор взял телефон:

- Ты был прав. Сегодня он приходил в клинику. Думаю, вернётся. Буду держать в курсе.


Из записей Аркадия Густафовича:

          *Маша нашла девочку у обрыва с пробитой головой в конце августа. На вид лет шесть. В больнице выяснили - обе руки сломаны, шрамы и ссадины по всему телу. Маша плакала. Николай обещал проверить сводки по пропавшим детям.

          *Неделя прошла. Девочку никто не ищет, заявления о пропаже ребёнка не поступало.

          *Девочка молчит. Маша зовёт потеряшку Асей. Какой монстр сотворил такое с ребёнком?

          *После выписки Ася будет жить у Маши, - Николай помог с документами. Не нравится мне эта история, но Машка упёрлась. Кажется, Маша - единственный человек, которого Ася подпускает.

          *Год спустя девочка по-прежнему молчит и много рисует. На контакт не идёт, в глаза не смотрит. От громких звуков вздрагивает. Подошёл ближе - сжалась - боится. В терапию рано - ждём.

          *Маша позвонила в среду - Ася пропала. Искали весь вечер и всю ночь. Нашли под утро у обрыва. Сидела на поваленном дереве. Сказала, что замёрзла и хочет есть.

*Кажется, жизнь налаживается. Маша чуть расслабилась. Ася много рисует. В школу не ходит, занимается дома, чужих сторонится.

          *Неожиданная новость - Николай поступил в семинарию. От милиции до церкви - ближе, чем кажется - неисповедимы пути Господни.

          *Асе тринадцать. Пробую гипноз. В памяти блок, стараюсь пробиться к детским воспоминаниям - не получается. Маша против. Ася стала тревожно спать ночами.

          *Сегодня впервые продвинулись дальше - полное фиаско: Ася ушла. Неожиданно появилась Кира. Как быть дальше - не знаю.

          *У Маши плохо с сердцем. С Кирой не ладит. Забрал девочку в клинику. Рисует много, но больше чёрным.

          *Февраль. Ася вернулась после долгого отсутствия. Очень удивилась, что не дома. Просится к Маше. Ничего не помнит про Киру.

          *Ася с Машей. Маша ожила, забыла про сердце. Они много гуляют, рисуют, разговаривают. Надеюсь, кризис миновал. Наблюдаю.

          *Вчера Маши не стало - обширный инфаркт. До больницы не довезли. С Асей плохо. Перестала спать. Забрал в клинику. Вернулся к гипнозу - большая ошибка. Кира вырвалась неожиданно. Ножом для писем распорола руку. Еле успокоили. Ася опять ушла.


Из дневника Киры - клиника:

          *Айболит спрашивает про Асю и заставляет вести дневник. Все они тут - психи. Курить хочу.

          *Задолбало всё. Шрам этот уродливый. Татуху набью, как выпустят. Вчера орала. Пригрозили уколом. Заткнулась.

          *Он - мозгоед… мозгожуй… мозготрах… Ненавижу. Я - Кира.

          *Если моя голова - шкаф, то чёрта лысого ему, а не ключ.

          *Сегодня снилась сосна. Скрипела, будила. Это всё таблетки. Ненавижу осень.

          *Завтра выписывают. Асей не стала - ха-ха… Главное - выйти.

          *Пантера - класс. Маэстро забил шрам без вопросов - красавчик. Айболит достал дневником. Не пойму, чего хочет. А может он высасывает мозги через ручку? Психомонстромозгоёб.

          *В башке дыра. Провал от уха до уха. Вчера выпал снег. Ненавижу зиму - холодно.

          *Весна. Снова больница. Айболит роет и роет - садист. Рисунки какие-то показывает. Резкости не хватает, но смотреть можно.

          *Если прошлое стёрлось, а мне фиолетово, может и фиг с ним? Живу же…

           *Слабого затопчут. Шанс выжить - зубы и когти. Айболита послала вместе с его Асей. Достали оба.

          *Лето. Жара. Хочется сдохнуть. Ненавижу жару. Вчера какой-то чувак распустил руки. Получил в морду и отвалил. Айболит потащил в церковь. Прохладно. Чуть отпустило. В церкви ремонт, предложили присоединиться. Сдохнуть передумала.

          *Внутри смурно. Вылезла на крышу. Сверху город похож на аквариум. Многоэтажки - как камыши, в них люди - рыбы поймались на крючок ночи. Трепыхаются. Взяла уголь. Дальше провал. Очнулась утром. На парапете скалится чёрная пантера. В глазах предвкушение. От прыжка зверюгу удерживает поводок. Женская рука тянется к ошейнику. Это не я. Я бы не смогла. Или?..


          Когда через несколько дней Никита вернулся в клинику с рисунками, то в кабинете Аркадия Густафовича встретил отца Николая и узнал, что Аркадий Густафович, отец Николай и Маша - бабушка Аси - дружили со школы.

          - Знаешь, Никита, - старый священник тщательно подбирал слова, рассказывая о прошлом, - когда появилась Ася, всё сильно изменилось, мы изменились. Искал я тех подонков, что девочку изувечили, можно сказать, носом землю рыл - не нашёл - никаких следов и свидетелей. Простить себе не мог, что не нашёл. А нашёл, своими бы руками приговор вынес, такая злоба во мне жила. Тогда чётко понял - когда мирское правосудие сбоит, остаётся уповать на суд божий. Получается, благодаря Асе к вере пришёл, семинарию окончил. А Маша приняла девочку сразу, как внучку, всем сердцем. Только сил не рассчитала, надорвалась раньше срока - любила Асю, а Киру не смогла принять. Когда Маши не стало, Аркаша забрал девочку в клинику и несколько лет мы жили в привычном ритме: Ася возвращалась как по расписанию и ненадолго, а Кира воспринимала кратковременную амнезию побочным эффектом лечения и особо не бунтовала.

          - Когда Ася познакомилась с тобой, ритм начал сбоить, - Аркадий Густафович вступил в разговор, объясняя происходящее. - Ася не справлялась с сильными эмоциями, и Кира стала проявляться неконтролируемо и с большей агрессией, вытесняя Асю. Кира возненавидела клинику, постоянно конфликтовала и рвалась на свободу. Мы приняли решение временно поселить девочку в монастыре под присмотром, чтобы бед не натворила и научилась жить в мире с собой. Это сложно принять и понять, но Аси больше нет. Несколько лет подряд она возвращалась в конце февраля и исчезала к середине марта. Потом появился ты, и что-то снова пошло не так.

          - Кира - это Ася? – после долгой паузы спросил Никита.
 
          - Две личности в одном теле - диссоциативное расстройство идентичности. И, думаю, где-то очень глубоко спрятана истинная личность. Но весь мой профессиональный опыт говорит, - с ней мы вряд ли познакомимся. Что-то очень страшное случилось с этой девочкой в детстве, психика рухнула и восстановилась с деформациями.

          - Почему Кира, не Ася?

          - Кира более выносливая, живучая, но и более резкая, агрессивная. Она не боится защищаться и нападать, если чувствует угрозу. Асе трудно в реальном мире, она - интроверт: мягкая, ранимая, напоминает тепличный цветок. Её психике нужны идеальные условия: стабильность, спокойствие и абсолютное принятие. К сожалению, после ухода Маши, это стало не возможным. А любая сильная эмоция пробуждает Киру.

          - Почему Ася возвращалась именно в феврале? - Никита задавал вопросы, стараясь переварить полученную информацию.

          - Снег - белое пространство, чистый лист, стерильный мир. В нём можно нарисовать всё, что угодно и себя тоже. И в этом мире удобно прятаться от себя самой - снег заметает все следы. Ася боится реальности. Ты же видел её рисунки: размытые краски, приглушённые оттенки, много белого.

          - Но в сундуке были совсем другие работы…

          - Кира. Её личность более цельная, она прорывается, побеждает. И для неё лучше, если Ася исчезнет окончательно. Без Аси Кира справится. Наоборот - не получится. Мне жаль, - профессор снял очки и устало протёр глаза. - Психика человека не предсказуема. Мы можем догадываться, изучать, но никогда не сможем полностью контролировать происходящие в ней процессы и трансформации. Моя самоуверенность учёного позволила Кире выйти на поверхность и стала моим личным провалом, как ни прискорбно в этом признаваться.

          - Почему вы решились рассказать? Ведь не из-за доверия же…- Никита старался понять, что двигало этими людьми.

           - Ты слишком активно искал Асю, задавал много вопросов. Это стало небезопасным для Киры. Пойми, Никита, Кира - не Ася, и как бы тебе не хотелось, никогда ей не будет. И пока это в наших с Николаем силах, мы будем оберегать девочку: от тебя, от мира, и если потребуется от неё самой.

          - Аркаша прав, - отец Николай, стоявший у окна, обернулся, - мы не знаем, хватит ли у тебя душевного тепла и внутренней силы принять Киру, видя в ней Асю. Маша не приняла, хотя очень любила. Кира не помнит случившегося в прошлом, не знает о тебе, об Асе и Маше, она учится жить с чистого листа и пытается найти себя и своё место в социуме.

          - Получается, вы вдвоём решили за всех. А Кира? Разве она не имеет права знать о себе? - Никита разозлился и резко встал.

          - Успокойся, Никита, - не горячись, - голос отца Николая звучал мягко, -  есть вещи, о которых пока ей лучше не знать. Даже тебе сложно принять эту историю - сложно с нормальной психикой. Каждому человеку даруется время обнимать, и время уклоняться от объятий. Подумай над этим и просто прими - сейчас ваша встреча принесёт больше вреда, чем пользы. И ещё, что-то мне подсказывает, пока в твоём сердце живёт Ася, в нём не будет места для Киры.


Из дневника Киры - монастырь:

           *Шкаф. Шкаф. Шкаф. Вокруг шкафы. В одном из них не я в лысой пыльной горжетке. В другом - тоже не я. А если я - моль, ем мёртвые горжетки и живу в шкафу или… я - пыльная душная горжетка. Мёртвая душная горжетка из шкафа, которую ест моль. Если моль вылетит из шкафа, её прихлопнут, а горжетку отправят на помойку. Получается, шкаф - пристанище для неликвида. Отец Николай сказал, в писании есть ответы на все вопросы. Кто я?

          *Если не можешь молиться о себе, молись за других и будешь услышана. Помолюсь за кошку беременную - ей нужнее.

          *И прорастут в тебе семена предков твоих... Чертополох пророс. Живучим оказался.

          *Сегодня видела пчелу на цветке. На скамье возле трапезной дремал на солнышке бомж. Села рядом, стала рисовать. Душевно сидели, каждый в своём. Уходя, бомж посмотрел на рисунок и сказал спасибо. А за что? Ответил: «Не побрезговала рядом быть». Странный он: лавка церковная, солнце небесное, пчела божья, а спасибо мне.

          *Бомжа зовут Федя. Спросила отчество. Удивился. Оказалось, Фёдор Степанович он. Налила ему супа погуще, а то тощий какой-то. Хорошо, что есть место, где покормят. Получается, и я - бомж, только не стыдный.

          *Отец Николай говорит, нужно научиться прощать себе и другим. Думаю, забвение - это не прощение, а наказание… Степаныч считает - не наказание, а защита. Получается, я сама себя защищаю забвением от себя самой… или наказываю? Сложно как-то.

          *Неприкаянные мы души - я и Степаныч. Маемся, каемся, а дома нет. Но ведь был когда-то.

          *Айболит твердит - пиши, что-то да прорастёт из памяти. Что прорастёт, когда всё заросло - полоть замучаешься. Решили со Степанычем курить бросать. У него - лёгкие, а мне - не вкусно.

          *Вчерашний день отличается от сегодняшнего тем, что прошёл, а завтра - всегда сегодня. Моментами кажется, что в моей голове притаилась жуть. Ночами жуть просыпается. Степаныч советует спать днём. Ха… лучше обрывки снов, чем ночи в компании себя самой.

          *Если не слышишь себя, читай молитву, через неё душа с богом разговаривает.
Степаныч говорит, душ много, бог один, нет у него времени со всеми разговаривать, поэтому священники и нужны - исповедовать и грехи отпускать. Спросила Степаныча, за какие грехи бог его дома лишил? Молчит. А меня?

          *Осенью в монастыре тихо. Листья шуршат уютно, воздух щекочется, и на душе так прозрачно - ни ряби, ни мути. Степаныч двор мёл, а я сидела на скамейке с тетрадкой и за метлой наблюдала. Айболит говорит - пиши, а не понимает: писать - это не рисовать. Степаныч советует - рисуй, как про себя чувствуешь, так и рисуй. Душа сама разберётся, как ей правильно. Отец Николай ничего не говорит, только книжки разные приносит и разрешает в ремонте помогать. С ним сложно, потому что не понятно, но оживаешь.

          *Скоро зима. Холодает. Степаныч старый, болеет, трудно ему по подвалам и теп-лотрассам. Попрошу отца Николая, чтобы с нами жил. Когда неблизкий ближе ближнего - шанс есть.

          *Ночью не спалось. Рисовала. Утром Степаныч глянул на рисунок, побледнел, взял метлу и молча вышел. Может, заболел?

          На рисунке - силуэт девушки, белая и чёрная половины соединены молнией. В верхней части молния разошлась, и можно увидеть детскую ладошку, проткнутую ржавым гвоздём.

          Степаныч пришёл на исповедь после вечерней службы. Подождал у входа, пока разойдутся припозднившиеся прихожане, и подошёл к отцу Николаю:

- Мне бы поговорить, да не знаю, с чего начать… Давайте, как есть скажу, а вы уж с богом разберётесь, что к чему. Всю жизнь проболтался я, как калоша дырявая в болоте, столько грязи в душе - черпать не вычерпаешь, а под старость понимать про себя стал. Грех на мне, отец Николай, - и замолчал, сжимая в руках полинялую вязаную шапку. - В тот год случилось, когда по УДО вышел. Август стоял, как сейчас помню. Я к участковому отмечаться ходил, от него и шёл в сторону оврага - так короче дорога-то. Гляжу, машина притормозила, что-то из неё выкинули и по газам... Чёрт меня дёрнул полюбопытствовать про тот мешок. Открыл и осел, где стоял, как девочку в крови увидел. Сперва думал - мёртвая… кто же живого ребёнка-то в мешок… а потом гляжу - дышит. Не позвал я на помощь, батюшка. Как представил, что опять за решётку, так и отполз в сторону: ноги, что гири, в ушах сердце колотится, и страх по спине струйками. Столько лет прошло, а как вчера было. Понял - не отвертеться с моим-то прошлым, на меня девочку и повесят. А как чутка оклемался, так кустами и ушёл. Вот и выходит, какие-то нелюди покалечили детёнка, а грех на мне - я умирать бросил. С того случая вся моя жизнь наперекосяк-то и пошла – видать, из тюрьмы выйти можно, а из нутра своего не выскочишь, как не изворачивайся, - Степаныч отёр рукавом повлажневший лоб и как-то сник.
 
- А если бы вернуть прошлое, позвал бы на помощь? - отец Николай задал вопрос, стараясь скрыть смятение и с трудом веря, что спустя годы в деле Киры появились новые факты.

- Думал и об этом, как не думать-то... Не позвал бы - себе не соврёшь, - Степаныч потупился и замолчал.

- А если бы на месте той девочки Кира? – вопрос вырвался невольно.

          Степаныч поднял голову. В его взгляде вспыхнуло что-то звериное, и отец Николай понял, что услышит:

- Кирюшу не трожь. За неё любому глотку перегрызу и греха в том не почувствую.

- В Писании сказано: время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить… Ступай с миром, Фёдор Степанович. Бог милосерден, каждой душе шанс на искупление даёт. Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам и очистит нас от всякой неправды. Ибо благ и милосерд Господь и не отвратит лица, если вы обратитесь к Нему. Только помни - на всё воля божья, но выбор делает человек, делает и несёт за него ответственность - по-другому не бывает.

          Когда Степаныч ушёл, священник зажёг свечу, перекрестился на образа и подумал: «Кажется, в этой истории рано ставить точку».

          Вечерело.

          Никита накинул куртку и вышел на крыльцо. В саду было как-то по-особенному тихо. Почему-то вспомнились слова отца Николая: «Пока в твоём сердце живёт Ася, в нём не будет места для Киры». А может он не прав, и всё не так однозначно? И уходя, Ася не просто закрыла за собой дверь, а приоткрыла другую - для Киры, давая им шанс встретиться и понять. Понять, чтобы отпустить прошлое и жить дальше. Никита посмотрел в тёмное небо, и мягкие хлопья первого снега упали на его лицо.

          Кира отложила кисть, вытерла руки и отошла от мольберта. На рисунке - заснеженное поле. На краю обрыва поваленное дерево и два размытых силуэта в пелене снегопада.

          А снег всё падал и падал.