Леонид АндреевГеоргий Чулков. Из «Книги о Леониде Андрееве». Берлин; Петербург; Москва: Издательство З. И. Гржебина, 1922. 193 с. Он был всегда на людях, всегда с приятелями, но, может быть, в тогдашней Москве не было более одинокого человека, более оторвавшегося от почвы и даже от мира, чем этот удачливый беллетрист, обласканный Максимом Горьким и признанный Н. К. Михайловским. Правда, в нашей литературе были огромные таланты и огромные личности — тоже одинокие, тоже «неприемлющие мира» — их имена мы все знаем, — но значение Леонида Андреева не умаляется вещими тенями гениев. Личность Андреева определительна для своей эпохи, для своего времени. У него есть своя страница не только в 110 истории русской повести, но — что не менее важно, в истории нашей духовной отчизны. Была в Андрееве какая-то обреченность, какая-то гибель. В нем не было ничего буржуазного. И хотя словечко это в наши дни стало каким-то двусмысленным, но вернуть ему его настоящее значение небесполезно. В Андрееве не было ничего буржуазного: ему вовсе не хотелось как-то — «мирно устроиться» и менее всего «почить на лаврах». И чем счастливее была его внешняя жизнь, тем беспокойнее он становился, темь болезненнее и острее чувствовал, что «так жить нельзя». Он был одним из многих русских скитальцев, но наши скитальцы Александровской и Николаевской эпох были почти всегда дворянами, наследниками большой и старинной культуры Леонид Андреев был скиталец-разночинец, без всяких культурных корней по происхождению и по воспитанию.... Я как сейчас вижу его шагающим по своему кабинету с неугасающей папиросой в руках, с блестящими глазами, с горькой улыбкой и вечно повествующим о задуманном рассказе или о самом себе — и всегда в какой-то лихорадке, как будто ожидая чего-то страшного и последнего. Но — странное дело — в иных людях бывает неприятна и тягостна эта черта — говорить непременно о себе и о своем. В Леониде Андрееве это было так неизбежно, так определялось самою сущностью его личности, что слушать его признания и его лирический бред было вовсе не в тягость. Что же ему, несчастному, когда у него ничего не было твердого и прочного, на чем он мог бы крепко стать и посмотреть на Божий мир более смиренно и более мудро! Его разговоры о себе не были эгоизмом, они были его несчастием, горем, болезнию, тоскою. И его нельзя было не любить именно таким — поглощенным самим собою. Прежде, когда я был моложе, мне казалось досадным, что Андреев оправдывает афоризмы Пушкина — «мы ленивы и нелюбопытны». Он в самом деле был «ленив и нелюбопытен» в известном смысле. Он многого не знал, не успев в студенческие годы приобрести знания, ибо тратил время и силы на заработок, занимался судебным репортажем в газете и чем-то еще, а в дни уже свободные от нужды жил по-прежнему, махнув рукою на то, что было завоевано человечеством. Мне было досадно, что он все читает и перечитывает романы с приключениями и как-то не хочет вникнуть в глубину и многообразие мировой культуры. Но теперь я понимаю, что ему нельзя уже было «учиться». Ничего путного из этого не вышло бы.... Правда, эта полусознательная его любовь к вечно-женственному началу, к Таинственной Даме, омрачалась горькой иронией, но вовсе не в духе тонкой иронии немецких романтиков: у Андреева была какая-то грубоватая насмешливость над самим собою и над теми сомнительными воплощениями Прекрасной Незнакомки, которые 117 встречались на его жизненном пути. Он был сантиментален и застенчив. За видимою самоуверенностью и даже развязностью у Андреева всегда таилось недовольство собою и какое-то разочарование. Он оплакивал и себя, и ту, которая казалась ему в какое-нибудь мгновение жизни прекрасной и загадочной. Эта тема сближала его с Александром Блоком. Из современных поэтов он любил его больше всех. И это не случайно. Они оба угадывали что-то в одном и том же потустороннем плане. Правда, Блок был всегда тоньше и значительнее Андреева, и за Блоком была большая культурная традиция. Его поэтическую тему можно найти и у Лермонтова, Фета, Аполлона Григорьева, Владимира Соловьева, и у немецких романтиков — у Новалиса прежде всего. За Андреевым никакой традиции не было. И корней у него не было. Он пришел как случайный человек, и потому был наивнее Блока. Но я очень хорошо помню, что на первом представлении «Жизни Человека» в театре В. Ф. Комиссаржевской поэт восхищался пьесою Андреева, хотя, кажется, мнение его на этот счет потом изменилось.... Портрет Леонида Андреева кисти И. Е. Репина. © Copyright: Валентина Ерошкина, 2016.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
