Лунгерсгаузен.

Метафизика, вещь удивительная, на понятная, не осознанная. О ней спорят. Не все её принимают. Я же просто живу в ней.

В 2016 году (не то чтобы я не сталкивался с метафизикой раньше, но нынешняя моя история началась именно в этом году)в мои руки попали три книги уфимского писателя Михаила Чванова. С одной из них и началось знакомство с Генрихом Фридриховичем Лунгерсгаузеном. Геолог, он был "заброшен" судьбой в наши края - в Башкирию -
во время Великой отечественной, в эвакуацию с АН СССР и его научные изыскания послужили, я бы сказал, первопричиной создания угольного разреза, а позднее и строительство Кумертау, города в котором я живу.

В прошлом году у меня уже написана о нём статья, она опубликована в местной газете к 70-летию города. И, казалось бы, тема исчерпана, но что-то продолжает держать меня в этой теме: что, если не метафизика? Поясню, или напомню сам себе: с августа - месяца памятных дат Лунгерсгаузена и дня города - не минуло и года.
За год мне удалось заочно познакомиться сразу с двумя племянницами Генриха Фридриховича, вступить с ними в переписку, в очередной раз навестить в Уфе Михаила Андреевича Чванова и увезти от него прижизненный портрет геолога, и, как бонус, спустя какое-то время, из конверта с портретом выпало небольшое фото, сделанное ещё при жизни Лунгерсгаузена. На снимке снег. Готовят к вылету большой самолёт, очевидно для аэрофотосъёмок отдалённых областей Эвенкии - его многолетняя работа над созданием геологической карты СССР. Я предложил писателю передать портрет Кумертаускому городскому музею. По моей просьбе, на обратной стороне фотопортрета, он написал дарственную надпись и, что было для меня полной неожиданность, кратко пересказал о своём счастливом "воскрешении" в той же Эвенкии, от того же злосчастного перитонита. Спасло то, что вертолётчики оказались из того самого авиаотряда, которым руководил Генрих Фридрихович. Самому начальнику тогда, в далёком 66-м, помочь не дала нелётная погода и... неприхотливость самого начальника. А Чванову он помог. Своим именем. Потому и помнит его писатель всю жизнь. Метафизика!

Одна из внучатых племянниц Генриха, спросила меня при знакомстве - кто я?
Имею ли я родственное отношение к их семье? А я и сам не знаю! Но - и я не кривлю душой! - об их далёком предке я думаю чаще, чем о своих, родных. Только что из Москвы она переслала три фото Генриха Фридриховича. Сегодня же, несколькими часами раньше, я получил из Уфимской Национальной библиотеки Башкортостана имени Ахмет-Заки Валиди копию газеты "Ленинец" за 1968 год. Тогда ещё молодой Чванов, почтив память и заслуги геолога и поэта(факт, о котором никто не знал), подготовил заметку о нём, а ниже дана скромная подборка стихов.
Я решил привести здесь всю статью, без сокращений. Может быть кто-то слышал о Лунсгерсгаузене от своих хоть что-нибудь. Метафизика должна действовать. Буду рад новым сведениям.

Для Генриха Лунгерсгаузена работа в геологических партиях началась с 16 лет. Студентом горно-геологического института опубликовал он труд, удостоенный первой премии на конкурсе молодых ученых.

Он проходил по уфимским улицам военного, 1942 года. Высокий, без головного убора даже в самый лютый мороз. Прохожие оглядывались: чудак. А у этого "чудака" было опубликовано уже 68 научных работ. И ученый совет Башкирского геологического управления возбудил ходатайство перед Москвой о присуждении без защиты диссертации учёной степени кандидата геологических наук геологу Генриху Лунгерсгаузену. "Он пользуется репутацией не ниже видных докторов геологии". - подчеркивалось в характеристике, данной в 1944 году.

Если говорить языком геологов, у нас, в Башкирии, талантливый учёный был занят работой по палеографии Южного Урала, изучал разрез отложений западных предгорий и западного склона Южного Урала. Особое внимание он обращал на угленосные миоценовые отложения. Если же говорить проще, то Г. Ф. Лунгерсгаузен одним из первых создал и обосновал представление о строении и условиях залегания угленосных отложений, что послужило толчком для открытия ценных месторождений бурого угля.

Из Башкирии учёный уезжает главным геологом Эвенкийской и Обской экспедиции, потом становится главным геологом Всесоюзного аэрологического треста. Более ста тридцати трудов подарил он разведчикам недр страны.

Но мало кто знал, что геолог Генрих Лунгерсгаузен пишет стихи. Даже самые близкие люди не знали об этом.

Приходится, к сожалению, говорить в прошедшем времени. В 1966 году пришла горькая весть из Эвенкии: в посёлке Тура погиб от перитонита учёный Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен. В геологической экспедиции, где он встретил свой последний час, не оказалось врача...

А потом пришла к нашему корреспонденту его сестра и принесла стихи, большую пачку исписанных листов.

Эти стихи ещё никто не читал. Оказывается, талант геолога-исследователя у Генриха Лунгерсгаузена сочетался с обострённым поэтическим восприятием природы. Прочитав его стихи, вы убедитесь в этом.

I

Стрелка спидометра
Дрожит,
Приближаясь
К недозволенной цифре скорости,
Как чёрная
Напряжённая лента,
Скользит
Асфальт шоссе,
Я прижался к самому углу
На заднем сиденье автомашины.
В маленьком зеркале
Над ветровым стеклом
Мне видны
Только глаза:
Серые,
Усталые,
Удлинённые, как на египетских рисунках,
Глаза девушки-шофёра,
Да, пожалуй, пока это усталость,
Но не печаль,
Которая приходит с годами.
А может быть,
Я угадываю её,
Эту печаль -
Неизбежную, но далёкую.
И ещё я вижу руки,
Худые,
Совсем юные, -
Ведь ничто
Так беспощадно не выдаёт
Прожитых лет,
Как руки.
Они смуглы,
Они в пятнах бензина
И в дорожной пыли, -
Странно узкие,
Непривычно нервные,
Сильные руки с крепкими ногтями.
Но я больше смотрю на глаза,
Склонённые к рулевому колесу
И к ленте дороги.
И вдруг
Я ловлю в зеркале
Встречный взгляд.
Я смеюсь глазами,
Одними глазами,
И в серых, длинных, усталых глазах
Медленно проходит улыбка,
От края и до края,
И гаснет где-то в чёрном асфальте дороги.
Неужто я пьян?
Стая птиц
Взмывает в небо
И веером
Распускается и застывает
В бледной
Холодной эмали неба.
Бог мой, бог, мой,
Ведь это - весна!

II

Откуда эта медлительная,
Почти надменная усталость?
Откуда это лицо,
Слишком юное,
Чтобы быть значительным,
Слишком необычное,
Чтобы быть просто юным...
И узкие прямые брови,
И упрямые губы.
Целовали ли они хоть раз кого-нибудь?
- Слушай ты,
Моя выдумка,
Мой случай,
Моя прихоть,
Слушай,
Что я скажу тебе
В эти короткие минуты,
Дарованные судьбой:
А впрочем нет, -
Лучше не слушай,
Или сделай вид,
Что не слышишь.
Ведь если я скажу тебе то,
что я скажу,
Между нами ляжет пропасть,
И мы не перейдём её,
Никогда не перейдём,
Мы оба:
Ни ты,
Ни я...
Так что же это? Наверное это весна.
Вот и всё,
Мотор глохнет.
До свидания, - говорю я тихо и безразлично.
- До свидания, - отвечают усталые милые губы.
Лёд ещё лежит на пруду.
Белые вербы
Серебрятся на солнце,
Как маленькие пушистые зайчики.
Мотор едва слышен вдалеке.
"Прощай", - говорю я сам себе
И не могу понять,
Откуда эта боль и эта радость...
Весна.
10 апреля 1965 г.

ВСТУПЛЕНИЕ

Мы летели
Над Забайкальскою тайгой.
Был синий день, -
Такой,
Как иногда бывает
В начале осени.
На севере,
Куда летали мы,
На грани
Земли и неба
Вставали аметистовые дали, -
Зубчатый гребень
Удоканских
И Кодарских гор.
Свободный
Звонкий воздух
Наполнял весь мир
До края горизонта
И нёс Сверкающие полости машины.
Как этот день,
Как воздух,
Бездушны были мы и веселы.
Навстречу самолёту,
Совсем одно,
Беспомощное и трогательное,
Как заблудившийся мальчишка, -
Попалось облако.
Было оно
Так мало,
Что, казалось,
Его можно было
Взять руками
И заложить
Между страницами тетради,
Чтоб сохранить
На память об этом дне.
Я рассмеялся
И снял берет,
Приветствуя
Беспутного скитальца.
Белое крыло
Задело краем облако.
На мгновенье
Оно остановилось,
Качнулось,
Осыпалось
Лиловыми и пепельными перьями,
Упало вниз
И стало таять,
Как след воспоминаний,
Которые нельзя собрать...
Я крикнул:
"Прощай!"
Прощай и не печалься,
Как не печалюсь я!
Ещё совсем немного,
И, может, ч растаю,
Как ты,
И там,
В бездонной сини,
Мы станцуем с тобой
Вечернюю зорю.
- Немного позже,
Но не теперь,
Ты слышишь,
Не теперь!
А сегодня -
Сегодня небо было ясно,
И горы
Открыты,
Как губы женщины.
Зачем же
Печалиться сегодня!

***
И утром, и под вечер
По борту бьёт волна.
Полощет синий ветер
На мачте красный флаг.
Кричат, как дети чайки,
Гоняясь за волной -
Серебряной, бескрайной,
Атласной, кружевной.
Бежит волна на север,
А облака - на юг.
От берега на берег
Прошёл полярный круг.
Невидимый, неверный,
Похожий на мечту,
Он разделяет север,
И благодатный юг.
И к северу, и к югу
Проложены пути,
Но нету рядом друга,
Чтоб нужный путь найти.
Раздумья, как и чайки,
Капризны и легки,
Как облака случайны,
Изменчивы, как сны.
На сердце нет печали -
Я твёрдо знаю, друг,
Нас, как кольцом венчальным
Связал полярный круг.
И с кем бы мы ни были,
нигде и никогда
Нас разлучить не в силах
Ни горы, ни вода...
В белёсой дымке север,
В полдневном зное юг,
Бросает синий ветер
Зелёную волну.
Полощется высоко
На северных ветрах
Под шум и плеск, и рокот
Знакомый красный флаг.
18 июля 1965 г.
Перекат "Никола"

Другие статьи в литературном дневнике:

• 10.07.2024. Лунгерсгаузен.