Вс. Рождественский

ПАВЛОВСК

Помнишь маленьких калиток скрипы,
Колдовской шиповник там и тут?
Мне уже не спится. Это липы
В переулках Павловска цветут.

Мне уже не спится. Это ели
Стерегут кого-то за прудом…
Хочешь, мы на будущей неделе
Переедем в прошлогодний дом?

Он зарос жасмином и сиренью,
Окунул в боярышник лицо,
Круглый клен разломанною тенью
По ступенькам всходит на крыльцо.

И никак не мог бы отыскать я
Той крутой тропинки под овраг,
Где мелькало голубое платье,
Мотыльком раскачивая мак.

Вот и парк! Как он тенист в июле,
Как он сетью солнца оплетен!
Круглый Портик Дружбы — не ему ли
На ладонь поставил Камерон?

Помнишь давних дней тревоги, встречи?
Посмотри — шумит тебе в ответ
Старый друг наш, дуб широкоплечий,
И до нас проживший столько лет!

Вечна жизнь, и вечны эти розы.
Мы уйдем, но тем же будет сад,
Где трепещут в воздухе стрекозы
И березы ласково шумят.

Оба землю любим мы родную,
И просить мне надо об одном:
Хоть былинкой вырасти хочу я
Здесь, под старым дубом над прудом!

Может быть, отсюда через двести,
Через триста лет увижу я,
Как под эти липы с песней вместе
Возвратилась молодость моя.

1925

«Было это небо как морская карта…»

Было это небо как морская карта:
Желтый шелк сегодня, пепельный вчера.
Знаешь, в Петербурге, на исходе марта,
Только и бывали эти вечера.

Высоко стояла розовая льдинка,
Словно ломтик дыни в янтаре вина.
Это нам с тобою поклонился Глинка,
Пушкин улыбнулся из того окна.

Солнечную память узелком завяжем,
Никому не скажем, встанем и пойдем:
Над изгибом Мойки, там, за Эрмитажем,
Памятный для сердца молчаливый дом.

Нам ли не расскажут сквозь глухие пени
Волны, что тревожно о гранит шуршат,
Знал ли Баратынский стертые ступени,
И любил ли Дельвиг вот такой закат!

Где ты? Помнишь вербы солнечной недели,
Дымный Исаакий, темный плащ Петра?
О, какое небо! Здесь, в ином апреле,
Нам с тобой приснятся эти вечера!

1925

Если не пил ты в детстве студеной воды
Из разбитого девой кувшина,
Если ты не искал золотистой звезды
Над орлами в дыму Наварина,—
Ты не знаешь, как эти прекрасны сады
С полумесяцем в чаще жасмина.

Здесь смущенная Леда раскинутых крыл
Не отводит от жадного лона,
Здесь Катюшу Бакунину Пушкин любил
Повстречать на прогулке у клена
И над озером первые строфы сложил
Про шумящие славой знамена.

Лебедей здесь когда-то кормили с руки,
Дней лицейских беспечная пряжа
Здесь рвалась от порывов орлиной тоски
В мертвом царстве команд и плюмажа,
А лукавый барокко бежал в завитки
На округлых плечах «Эрмитажа».

О, святилище муз! По аллеям к пруду,
Погруженному в сумрак столетий,
Вновь я пушкинским парком, как в детстве, иду
Над водой с отраженьем «Мечети».
И гостят, как бывало, в Лицейском саду
Светлогрудые птички и дети.

Зарастает ромашкою мой городок,
Прогоняют по улице стадо.
На бегущий в сирень паровозный свисток
У прудов отвечает дриада.
Но по-прежнему парк золотист и широк
И живая в нем дышит прохлада.

Здесь сандалии муз оставляют следы
Для перстов недостойного сына,
Здесь навеки меня отразили пруды,
И горчит на морозе рябина —
Оттого, что я выпил когда-то воды
Из разбитого девой кувшина.

Между 1925 и 1928

95. «В этой комнате проснемся мы с тобой…»

В этой комнате проснемся мы с тобой,
В этой комнате, от солнца золотой.

Половицы в этой комнате скрипят,
Окна низкие выходят прямо в сад,

И сквозь белые на ветках лепестки
Тянет свежестью от утренней реки.

Слышишь, тополем пахнуло и росой?
Пробеги скорее по саду босой,

В эту яблоню всё сердце окуни!
Осыпаются под ветром наши дни,

Тают дымкою в затонах камыша,
И сама ты, словно песня, хороша.

1 мая 1928

96. «Целовались мы и любили…»

Целовались мы и любили,
Смотрели, как дышит Нева,
И на лестнице говорили
Незабываемые слова.

Как свечи горели недели
От встречи и до письма,
И таяли и горели —
Пока не пришла зима.

1928

TERRA ANTIQUA

В синеве кремнистых складок,
В пыльных тропках чабана,
Там, где свежих лоз порядок,
Черепиц и мальв цветенье
Протянула вдоль селенья
Виноградная страна,

Где развернуты на створе
Осыпь охры, синь сурьмы —
Встань, вдохни всей грудью море,
И, как Товия когда-то,
Поведет тебя вожатый
На закатные холмы!

В легком шорохе сандалий,
С длинным посохом в руке,
Он раздвинет эти дали —
Очерет холмов полынных,
Выгиб скал и гул пустынных
Пенных гребней на песке.

И в округлостях шафранных,
В мирном грохоте зыбей,
Как во сне, сквозь синь тумана
Ты узнаешь взор, и волос,
И глухой, как море, голос
Древней Матери твоей!

Сентябрь 1930 Коктебель

Мне снилось… Сказать не умею,
Что снилось мне в душной ночи:
Я видел всё ту же аллею,
Где гнезда качают грачи.

Я слышал, как темные липы
Немолчный вели разговор,
Мне чудились иволги всхлипы
И тлеющий в поле костер.

И дом свой я видел, где в окнах
Дрожа, оплывала свеча.
Березы серебряный локон,
Качаясь, касался плеча.

С полей сквозь туманы седые
К нам скошенным сеном несло,
Созвездия — очи живые —
В речное гляделись стекло.

Подробно бы мог рассказать я,
Какой ты в тот вечер была:
Твое шелестевшее платье
Луна ослепительно жгла.

А мы не могли надышаться
Прохладой в ночной тишине,
И было тебе девятнадцать,
Да столько же, верно, и мне.

1933

Другие статьи в литературном дневнике:

• 25.07.2019. Вс. Рождественский
• 07.07.2019. ***