Леонид Аранзон

Вот человек, идущий на меня,

я делаюсь короче, я меняюсь,

я им задавлен, оглушен, я смят,

я поражен, я просто невменяем,

о, что задумал этот великан,

когда в музеях сумрачных шедевры

обнажены и мерзнут и векам,

как проститутки, взматывают нервы,

а за оградами шевелятся сады,

и портики тяжёлые на спинах

литых гигантов, и кругом следы

изящества и хрипов лошадиных.

как непонятен гений и талант,

живёт он в нас или живёт помимо,

как в яблоке, разбитом пополам,

живут сады, как будто в спячке зимней,

всё знать вокруг и ничего не мочь,

входить творцом и уходить вандалом,

но будь во мне, дурачь меня, морочь

предчувствие великого начала,

и вдруг я вырос, кончился мираж,

гигант шатнулся, выдохся, отхлынул,

остался мир, балдеющий, как пляж,

и всевозможный, как осенний рынок,

теперь иду спокойный человек,

несу свой торс, пальто несу и шляпу,

моя нога вытаптывает снег,

и облака игрушечные виснут.

1960
Клянчали платформы: оставайся!
Поезда захлёбывались в такте,
и слова, и поручни, и пальцы,
как театр вечером в антракте.

Твоя нежность, словно ты с испуга,
твоя лёгкость, словно ты с балета,
свои плечи, волосы и губы,
ты дарила ликованью лета.

Рассыпались по стеклу дождины,
наливаясь, ночь текла за город,
тени липли, корчась на заборах.

И фонарь, как будто что-то кинул,
узловатый, долгий и невинный,
всё следил в маслящееся море.

1958
* * *

Всё ломать о слова заострённые манией копья,

в каждой зависти чёрной есть нетленная жажда подобья,

в каждой вещи и сне есть разврат, несравнимый ни с чем.

Вот на листьях ручей. Так давай говорить о ручье.

Вот на листьях ручей. Это ранние влага и свет.

Я смотрю на тебя, отражённого в дикой траве.

Просыпаться. Зачем? Ты во сне наклонишься к ручью,

я тебя ничему так до смерти и не научу.

О, забейся, как лист, и, схватившись за ветвь, наклонись,

всё скользи по траве и цепляясь, и падая вниз.

О язык отраженья, о вырванный с мясом язык,

повторяешь с трудом зазубрённые кем-то азы.

Вот на листьях ручей. Ты к нему наклонись не дыша.

Безглагольный зародыш под сердцем, всё та же душа.

Вот на листьях ручей. А над ним облака, облака.

Это снова скользит по траве, обессилев, рука.

Будут кони бродить и, к ручью наклоняясь, смотреть,

так заройся в ладони и вслушайся: вот твоя смерть.

* * *

Развязки нет, один – конец,

а жизнь всё тычется в азы,

мой стих ворочался во мне,

как перекусанный язык.

И плащ срывается в полёт,

и, отражаясь в мостовых,

вся жизнь меж пальцами течёт,

а на ладони бьётся стих.

Да, стих, как выкрикнутый крик,

когда река скользит в дожди,

мой стих – не я, не мой двойник,

не тень, но всё-таки сродни.

Так вот мой стих – не я, рывок

в конец любви, в конец реки,

как слабый звон колоколов

от ветром тронутой руки.

Так отделись, мой стих, как звон,

как эхо, выкатись на крик,

чтоб губы, став подобьем волн,

меня учили говорить.

1961

***
Троллейбусы уходят в темноту,

дрожат дворцы, опущенные в воду,

и прирастают крыльями ко льду

по-птичьему раскинутые своды.

Опять ты здесь, безумец и летун,

опять за ночь ты платишь чистоганом,

и, словно мышь, накрытая стаканом,

ты мечешься на каменном мосту.

Всё – лже-любовь: мгновенности реки,

твои глаза, закрытые ладонью,

и всплеск твоей опущенной руки.

Нас всё равно когда-нибудь догонят.

Нас приведут и спросят в темноту:

зачем в ту ночь стояли на мосту?

1959 (1960?)

Другие статьи в литературном дневнике:

• 25.08.2025. ***
• 11.08.2025. ***
• 06.08.2025. Леонид Аранзон
• 02.08.2025. Размещаю текст с любезного разрешения Виореля.