Не вижу зла, не слышу зла, не говорю о злеПеречитывала Голсуорси. Понимаю теперь, что в пятнадцать лет такие книги могут даже излишне повлиять на формирование личности. И неважно если ты чего-то не понимаешь в диалогах взрослых героев, абсолютно ненавязчиво, а именно так только и можно влиять на подростка, прививается толерантность и уважение к чужому мнению. Мне кажется, этого очень не хватает сегодня. И в семье, и в обществе. Отрывок ниже из романа, один из самых любимых. Когда появился нет, много раз искала картину китайца. До сих пор не нашла. *** "Дверь отворилась - она даже вздрогнула. В комнату вошел тот, благодаря которому она была "не совсем" француженкой. У него был очень хмурый вид - как будто он слишком много думал последнее время. Он поцеловал ее и угрюмо сел к камину. - Ты останешься ночевать, папа? - Если можно, - проворчал Сомс, - у меня дела. - Неприятности, милый? Сомс резко обернулся к ней: - Неприятности? Почему ты решила, что у меня неприятности? - Просто показалось, что у тебя вид такой. Сомс буркнул: - Этот Рур! Я тебе принес картину. Китайская! - Неужели! Как чудесно! - Ничего чудесного. Просто обезьяна ест апельсин. - Но это замечательно! Где она? В холле? Сомс кивнул. Развернув картину, Флер внесла ее в комнату и, прислонив к зеленому дивану, отошла и стала рассматривать. Она сразу оценила большую белую обезьяну с беспокойными карими глазами, как будто внезапно потерявшую всякий интерес к апельсину, который она сжимала лапой, серый фон, разбросанную кругом кожуру - яркие пятна среди мрачных тонов. - Но, папа, ведь это просто шедевр. Я уверена, что это какая-то очень знаменитая школа. - Не знаю, - сказал Сомс. - Надо будет просмотреть китайцев. - Но зачем ты мне ее даришь? Она, наверно, стоит уйму денег. Тебе бы нужно взять ее в свою коллекцию. - Они даже цены ей не знали, - сказал Сомс, и слабая улыбка осветила его лицо, - я за нее заплатил три сотни. Тут она будет в большей сохранности. - Конечно, она будет тут в сохранности. Только почему - в большей? Сомс обернулся к картине. - Не знаю, может случиться всякое из-за всего этого. - Из-за чего, милый? - "Старый Монт" сегодня не придет? - Нет, он еще в Липпингхолле. - А впрочем, и не стоит - он не поможет. Флер сжала его руку. - Расскажи, в чем дело? У Сомса даже дрогнуло сердце. Только подумать - ей интересно, что его беспокоит! Но чувство приличия и нежелание выдать свое беспокойство удержали его от ответа. - Ты все равно не поймешь, - сказал он. - Где ты ее повесишь? - Вероятно, вон там. Но надо подождать Майкла. - Я только что видел его у твоей тетки, - проворчал Сомс. - Это он так ходит на службу? "Может быть, он просто возвращался в издательство, - подумала Флер. Ведь Корк-стрит более или менее по пути. Может быть, он проходил мимо, вспомнил об Уилфриде, захотел его повидать насчет книг". - Ах, вот и Тинг. Здравствуй, малыш! Китайский песик появился, словно подосланный судьбой, и, увидев Сомса, вдруг сел против него, подняв нос, блестя глазами. "Выражение вашего лица мне нравится, - как будто говорил он, - мы принадлежим к прошлому и могли бы петь вместе гимны, старина!" - Смешное существо, - сказал Сомс, - он всегда узнает меня! Флер подняла собаку. - Посмотри новую обезьянку, дружок. - Только не давай ему лизать ее! Флер крепко держала Тинг-а-Линга за зеленый ошейник, а он, перед необъяснимым куском шелка, пахнущим прошлым, подымал голову все выше и выше, как будто помогая ноздрям, и его маленький язычок высунулся, словно пробуя запах родины. - Хорошая обезьянка, правда, дружочек? "Нет, - совершенно явственно проворчал Тинг-аЛинг. - Пустите меня на пол". На полу он отыскал местечко, где между двумя коврами виднелась полоска меди, и тихонько стал ее лизать. - Мистер Обри Грин, мэм! - Гм! - сказал Сомс. Художник вошел, скользя и сияя. Его блестящие волосы словно струились, его зеленые глаза ускользали куда-то. - Ага, - сказал он, показывая на пол, - вот за кем я пришел! Флер удивленно следила за его рукой. - Тинг! - прикрикнула она строго. - Не смей! Вечно он лижет пол, Обри! - Но до чего он настоящий китайский! Китайцы умеют делать все, чего не умеем мы! - Папа, это Обри Грин. Отец только что принес мне эту картину, Обри. Чудо - не правда ли? Художник молча остановился перед картиной. Его глаза перестали скользить, волосы перестали струиться. - Фью! - протянул он. Сомс встал. Он ожидал насмешки, но в тоне художника он уловил почтительную нотку, почти изумление. - Боже! Ну и глаза! - сказал Обри Грин. - Где вы ее отыскали, сэр? - Она принадлежала моему двоюродному брату, любителю скачек. Это его единственная картина. - Делает ему честь. У него был неплохой вкус. Сомс удивился: мысль, что у Джорджа был вкус, показалась ему невероятной. - Нет, - сказал он внезапно, - ему просто нравилось, что от этих глаз человеку становится не по себе. - Это одно и то же. Я никогда не видел более потрясающей сатиры на человеческую жизнь. - Не понимаю, - сухо сказал Сомс. - Да ведь это превосходная аллегория, сэр. Съедать плоды жизни, разбрасывать кожуру и попасться на этом, В этих глазах воплощенная трагедия человеческой души. Вы только посмотрите на них! Ей кажется, что в этом апельсине что-то скрыто, и она тоскует и сердится, потому что не может ничего найти. Ведь эту картину следовало бы повесить в Британском музее и назвать "Цивилизация, как она есть". - Нет, - сказала Флер, - ее повесят здесь и назовут "Белая обезьяна". - Это то же самое. - Цинизм ни к чему не приводит, - отрывисто сказал Сомс, - Вот если бы вы сказали: "Наш век, как он есть". - Согласен, сэр; но почему такая узость? Ведь не думаете же вы всерьез, что наш век хуже всякого другого? p.s. Три священные обезьяны, воплощение идеи «невидения» (мидзару), «неслышания» (кикадзару) и «неговорения» (ивадзару) зла – буддийский символ отрешённости от неистинного, идея недеяния зла. «Не вижу зла, не слышу зла, не говорю о зле». © Copyright: Валь Бастет, 2020.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
