Первый рабочий

Адвоинженер: литературный дневник

Дорожку завалило снегом, но это полбеды, хуже, намерзло льда по самое немогу. Колупался час, понемногу разгреб, хотя ледышки остались. Завтра, все завтра.
Попробовал освоить электронный календарь. Новая версия не прокатила, зато старая как по маслу. В чем секрет - поди пойми.


Утром позвонил К.А. Надо что-то делать с лесковской работой. Той, которую папа написал в семьдесят девятом. Издать. С предисловием, комментариями и послесловием. Конечно, но для начала привести пожелтевшие ундервуд-страницы к цифровому виду. Добавить старых фоток, может, писем-отрывков или судебных решений.


Двадцать первого в музей Оболенского, что спрятался на Сони Кривой. 120-летие. Сумасшедшая биография, даже не буду перечислять. Википедия, мать ее, подробнейшим образом разложила. В лесах и на горах.


Писать о папе гораздо труднее, чем о себе. Нет, если анкетно, нормально. Родился, женился, а по существу практически невозможно. Стена. Никогда не позволял себе проникать. Вмешиваться, расспрашивать, копошиться изнутри. Он был и остается целым. Отцом. Тем, кто видит, знает, повелевает, советует, но действует только из добра. Или по истине. А тот, который был маленьким, ошибался, дерзил, ухлестывал за женщинами, играл шахматы, страшно переживал за мои сопли и годами не разговаривал с мамой, тоже папа, только земной. Из квартиры на Тимирязева.
Собственно, ничего необычного или страшного, просто очень, очень личное. То, что не просится наружу и что совершенно не хочется отделять.


Корреспондент русской службы, который собирался писать об отце, его участии в антисталинском школьном подполье в 1946 году, которому посылал фотографии и тексты, в обещанную дату не явился и намеченное интервью не состоялось. Поминай как звали - ни кроватей, ни умывальников.
Папа родился в тридцать втором, и когда забирали деда мальчику было пять лет. А потом война, эвакуация, барак на Симстрое и сорок восьмая школа. Та самая, с подпольем. Ведь их поймали - слава богу, ничего. По возрасту не подлежал. Сделали более чем строгое внушение, особенно деду, и отпустили. А потом борьба с космополитизмом - низкопоклонство, суды чести, еврейский антифашисткий комитет, литературное подполье, организация Джойнт и дело врачей. Много хорошего. Мальчик умненький, еврейский, начитанный. Было чего испугаться. На всю последующую жизнь хватило.


Полночи переживал за собственную недоученность. Ну как переживал, констатировал. Тут махнул, там перескочил. Галопом по Европам и конус вышел усеченным. Снизу, хотя теперь это неважно. Короче, снова сомнения, снова раздумия - так ведь инженер, если строго по русски, это один сплошной розмысел. Ни шагу назад!



Другие статьи в литературном дневнике: