***Время собирать камни Самую омерзительную личность, которую я знал, звали Иван Фёдорович Иванов. Узнал я его так. Я впал тогда в ничтожество. С нормальным человеком это бывает. Мне надо было заработать на хлеб хоть чем-то. И вот я наткнулся на объявление. Требовался умелый журналист. Я подумал, что это я и есть. ...Я шёл по Пречистенке в неведомое мне учреждение. Меня утешало то, что по этому же пути проходил, давненько, правда, Сергей Есенин. Непременно навеселе. Поскольку шёл он к Айседоре Дункан, а трезвым после первых любовных угаров он видеть её уже не мог. Я же шёл совершенно трезвый «Общенациональный Союз деловых людей “Мёртвая хватка”». Я постучал. В ответ — тишина. Постучал громче. И тут прозвучало нечто вовсе не соответствующее вывеске: «А ты головой постучи!». Это был голос секретарши Иванова. Всем, кто подобно мне впадёт когда-нибудь в ничтожество, первый мой совет. Никогда не имейте дело с теми, от одного вида которых стынет под ложечкой. У меня тогда не было опыта, и я не стал прислушиваться к движениям души. Зря... Помню ещё, как похолодело у меня в груди… Какое-то оскорбительное и безнадёжное плебейство, поколениями было отобрано, чтобы предстать теперь передо мной в совершенном и законченном виде. Но это было самоуверенное плебейство... Кроме того, мне ведь нужно будет описать и лицо. Без лица ничего ведь не возможно будет понять. И вот попытаюсь я задним числом описать лицо Ивана Иванова. Не подумайте только, что этого человека не существовало. Опустившись до самого дна жизни, я увидел его там. Он благоденствовал там, как благоденствует, например, солитёр в прямой кишке. Есть ивановы, которые благоденствуют в прямой кишке жизни. Я работал на него и это самое низкое в моей биографии. Несмываемое. Взглянувши в глаза, я ясно это увидел. Оттуда глянула на меня тьма веков, вплоть до Ивана Грозного, откуда крепла и выживала ничем не примечательная величина, обретшая необоримую живучесть и бессмертие, питаясь чьими-то талантами, чьей-то благодатной живительной силой. Та благодать исчезла, а это ничтожное паразитирует и крепнет. И обрело, наконец, полное и законченное своё совершенство. Оно бессмертно, потому что бесчувственно, безжалостно и всеядно. Тогда же впервые у меня мелькнула мысль о крысиной природе бездарности. Это и есть средняя безликая человеческая суть, бессмертный необоримый нуль, который не имеет свойств. Но который умеет устраиваться много лучше единицы со свойствами. Глаза пустые, как пуговицы. Известный чешский художник Йозеф Лада, прославившийся иллюстрациями к «Бравому солдату Швейку», обозначал такие глаза простыми крестиками. Но там, где был центр этого крестика, в перекрестье, там можно было увидеть тьму, холодную и цепкую. Великое Ничто, вожделеющее к жратве и неистребимой тяге размножаться с завидной настойчивостью клопа или свиного цепня. Помимо божьего изволения. Когда-нибудь, если Господь спохватится, то именно из-за таких отбросов эволюции он вычеркнет человека из своих творческих непостижимых планов… Мужскому на этом лице не хватало некоторой ясности. Мешала дряблая карличья кожа, небрежно и неплотно наброшенная на лобную кость черепа и прочие кости лица. Кожа была неплодородная и растительность на лице была скудная, как в полупустыне. Что-то было недовершённое в его облике. Первое впечатление от него было такое, что Господь задумал делать пингвина. Пингвин не вышел. Возможно, и у Господа бывают моменты творческой лени и прозябания. Задумал он пингвина, а когда понял, что пингвин не получается, чтобы не пропадал материал, решил добавить к неудавшемуся материалу нечто человеческое. Добавил широкую грудь, а ноги оставил короткие. Нос оставил великоватый, и руки отринул куда-то за спину. Иллюзии добавляло то, что сидел он, Иван Фёдорович Иванов, в котиковом полупальто цвета стерляжьей чешуи и пух на его выпуклом животе был точка в точку схож с птичьим. Отточенное плебейство и природная подлость его, тем не менее, были гениального свойства. Он умел так пользоваться слабостью человеческой, что всякий позволял ему со счастливой улыбкой грабить себя. Слабость эта была, ясное дело, тщеславием. Ею пользуются, конечно, многие. Но никто, думаю я, кроме Иванова не мог пользоваться этой слабостью с такой виртуозностью. Растропович со своей виолончелью, выглядит тут посредственностью. Первое дело у нас было такое. Календарь на деревянной подставке. Карл Маркс, Адам Смит, Риккардо и основатель утопического социализма Роберт Оуэн. Мы назвали этот раздел календаря «Орхидеи экономики». Среди «орхидей» оказалась, например, ещё и Лия Марковна Пустозвоннер, главный бухгалтер кооператива по производству поясов из собачьей шерсти «Поясница & Сустав» из подмосковного Раменского. Эта простая мысль меня поразила. Если Риккардо был обозначен у нас скромным званием экономиста, то Лия Марковна носила гордый титул «экономиста высшего разряда и широкого профиля». Страничка в календаре с подставкой обошлась Лии Марковне в сто пятьдесят две тысячи рублей восемьдесят две копейки. Страничка, вместе с подставкой, при изготовлении обошлась нам в сто пятьдесят восемь рублей. Оборот прибылей — полторы тысячи процентов! Ни при каком самом потогонном капитализме такого не видано. Мы, вероятно, были первопроходцами новой высшей неслыханной экономической формации. И когда-нибудь наши имена станут украшением энциклопедий. Чтобы изучать наши достижения будут открывать кафедры в университетах. Деловая же хватка заключалась в следующем: Древнеримский император Веспассиан, впервые в истории ЖКХ обложивший налогом сортиры и начальник ЖКХ из города N..., догадавшийся использовать его опыт в переходных условиях, поместились на соседних страничках умопомрачительного календаря. Деньги потекли. Тут я хотел бы закончить об этих самых позорных страницах моей творческой жизни... © Copyright: Александр Анатольевич Звягин, 2023.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
