Когда Лувиния подала ему солонину с овощами, кукурузные лепешки,
молоко и он поел, сидя на своем обычном месте в столовой нашей (а мы --
Ринго и я, во всяком случае -- глядели, ждали, не могли дождаться вечера и
отцовских рассказов), и вытер бороду и сказал: "А теперь новый загон
городить. Но прежде еще надо нарубить жердей", -- при этих словах и мне и
Ринго представилось, наверное, одно и то же. Вообразилось, что все мы --
Джоби, Люш, Ринго и я -- стоим там, как бы выстроясь, -- не в потной жажде
штурма и победы, а в том мощном, хоть и покорном утверждении верховной
воли, которое, должно быть, двигало Наполеоновы войска; а перед нами отец,
и за его спиной приречная низина, напоенные соком стволы, что сейчас будут
обращены в мертвые жерди. Отец на коне; отец в сером золотогалунном
мундире; и вот он обнажает саблю. Окинув и сплотив нас своим взглядом
напоследок и вздыбливая, поворачивая уж Юпитера на тугих удилах,
выхватывает он саблю; движение взметает его волосы под треуголкой, сабля
блещет; он восклицает негромко, но громово: "Рысью! Марш-марш! В атаку!"(с)У.Фолкнер
