Д. Быков Один 20. 03. 20

Как существовать в это время? Видите, я пользуюсь шансом выбраться из дома и приехать на «Эхо», пока можно. Я мог бы, конечно, дистанцированно вести эту передачу, из дома вещать или в записи присылать, как делаю из-за границы, но мне пока нравится приезжать сюда. Все-таки какое-то ощущение, что мир пока еще не окончательно схлопнулся в карантин. Что касается моих прогнозов, о которых меня многие спрашивают, то я совсем не специалист в области коронавируса. Я могу только сказать две вещи, которые, на мой взгляд, совершенно очевидны: во-первых, ввести чрезвычайное положение гораздо легче, чем вывести. Это вы знаете без меня. И у меня нет никакого сомнения в том, что российские власти воспользуются трагедией максимально циничным образом. Они попытаются преследовать всех, кто говорит правду в интернете; они попытаются максимально закрыть общественную жизнь.

Это не помешает им, скорее всего, настаивать на голосовании 22 апреля, хотя я надеюсь, что хватит здравого смысла или перевести дату, или перевести голосование в каком угодно дистанцированном формате. Просто ясно совершенно, что если голосование 22 апреля будет устроено, то это будет означать, что этой власти действительно дороже самосохранение, чем сохранение народа. Это такой самоубийственный довольно шаг, это совсем расписаться в собственном цинизме. Я не думаю, что там на это готовы, хотя публикация интервью Путина с Ванденко – чем дальше оно идет, тем больше напоминает какую-то демонстрацию: да, мы такие, и что? Потому что последние реплики Путина в этих выступлениях, когда он уже начинает гусеницами наезжать на Ванденко – все эти разговоры про «страшно далеки от народа», все эти апелляции к «простым людям», хотя мы знаем, что «простых людей» не бывает, все люди достаточно сложны. Это какая-то демонстративная интеллектуальная беспомощность при властном всемогуществе, то есть мы можем все, мы можем быть любыми. Поэтому 22-го числа я бы не удивился.

Д.Быков: У меня нет никакого сомнения, что российские власти воспользуются трагедией максимально циничным образом

И вторая вещь, которая мне кажется наиболее циничной и наиболее печальной, – такой цинизм истории. У меня есть сильное подозрение, что ситуация с коронавирусом все больше напоминает мировую войну, вон и Каннский кинофестиваль перенесен, здесь аналогии с мировой войной неизбежны, потому что он переносился только из-за этого в истории. Довольно осторожными надо быть с такими символами, но тут, видимо, людям дороги жизни. Учитывая это, надо признать самым очевидным одно последствие: во время любой войны (а сейчас, видимо, третья мировая проходит в формате коронавируса) люди сплачиваются вокруг власти. Поэтому ожидать, что черный лебедь, который прилетел вот так в Россию, может сказаться на популярности Владимира Путина, – не может он сказаться таким образом, особенно если учесть, что уже сейчас пошли – не напрямую пока, но они будут и напрямую – разговоры (не знаю, кто их распускает, телевизора у меня нет, но думаю, что в телевизоре мы эту версию тоже услышим), что вирус – это доставшиеся нам, дескать, если бы не вирус, у нас бы все было прекрасно. А вирус этот китайский, итальянский, «занесли проклятые европейцы», может быть, еще злонамеренно какая-то публика…

Меня вот спрашивают, не будет ли повторения в России холерных бунтов. Под холерными бунтами обычно имеются в виду события июля 1831 года, когда в России случился холерный карантин, подаривший нам «Маленькие трагедии»; подаривший нам, кстати, «Клеветникам «России», а летом следующего года уже полным ходом бунтовали в Старой Руссе и в Петербурге. В Петербурге – известное восстание на Сенной, которое закончилось довольно жестоким подавлением. Постфактум приехал Николай, и ему приписали усмирение восстания, хотя никакого усмирения с его стороны не было, он приехал значительно позже того, как всех уже разогнали. В Старой Руссе действительно был такой бунт, насколько я знаю, началось все в Севастополе в 1830 году, где все было довольно стремительно подавлено. Но, понимаете, во-первых, холерные бунты – это тоже палка о двух концах. Первыми истребляли не властей, не полицмейстеров и не военных, а первыми истребляли лекарей. Они пытались какими-то дезинфицирующими веществами, какими-то хлорными препаратами дезинфицировать воду, а им приписывали отравление колодцев. Значит, не только им, а шли разговоры о том, что опять инородцы это запускают, какие-то шпионы, какие-то умники. Да, нескольких полицейских убили в процессе, но при этом городской голова бежал, но при этом главными жертвами становились всегда так называемые умники, поэтому холерные бунты – это далеко не самые отрадные явления, а во-вторых, собственно, а с чем бы этим холерным бунтам в России начинаться, если у нас любой сценарий национального бедствия восходит к 1941 году.

Я помню людей, которые во взрослом состоянии переживали 1941 год. После этого, как они говорили, все, что бы ни происходило… Они говорили: «Войну пережили, и это переживем, блокаду пережили, и это переживем». Можно, разумеется, спросить, а как получилось, что такое огромное количество жертв, что блокада, что так были не подготовлены, – можно задать такие вопросы. Но задавание этих вопросов до сих пор приравнивается к кощунству, к оскорблению святынь, к надругательству над подвигом народа. Следовательно, нам нужны новые герои, новые мифы. Будет, безусловно, героизация, хотя и умеренная, тех, кто боролся с коронавирусом. И это будут не врачи, а прежде всего те администраторы, которые вводили самые жесткие меры за мародерство, за выход на улицу. У нас же, в общем, с любой опасностью борются как умеют, а именно запретительными мерами. Это будет опять огромная череда запретительных мер, штрафов, показательным расправ: на улицу не ходи, кто ходил на улицу – народ того пусть растерзает, простые люди правду-то знают. Это будет очередное вбивание клиньев между разными слоями населения, это будет очередное наускиванье на врагов, очередные внутренние враги, безусловно, вплоть до публичных расправ, как над купчиком Верещагиным: Толстой нам все уже по этой части подробно описал в «Войне и мире».

Будет такой сценарий – национального бедствия, инициированного извне, и, конечно, мы сплотимся вокруг любимой партии. Это совершенно неизбежно, потому что «стокогольмский синдром» в России, как сказано у Пелевина, «проходит в острой гнойной форме». Никому не придет в голову спросить, а почему у всех последние 10-15 лет было это ощущение отложенной расправы? Мы же все понимали, что мы неправильно живем, что экономика наша нефтяная, что власти наши воруют, что нам страшно лгут, что мы выступаем внешним агрессором, что пропаганда у нас такая, какой позавидовали бы многие в 30-е годы понятно где, но тем не менее нет, мы сплотимся, конечно, потому что давайте сейчас, в очередной раз сплотимся, а потом предъявим претензии; потом, когда все утихнет. А может быть, оно никогда не утихнет?

Понимаете, это ведь может затянуться на годы. И даже если будет голод – но ведь и во время войны был голод, понимаете, введут карточки, – «можно ли в это время предъявлять претензии товарищу Сталину, когда нас и так лупят со всех сторон?». «Нет, нельзя, конечно, потому что товарищ Сталин – единственный гарант выживания». После этого он поднимет тост за терпение. И про русский государствообразующий народ он уже поговаривает, а сейчас он скажет этот тост, когда все будет позади, конечно. И, опять-таки, героическими усилиями его сатрапов: про медиков и волонтеров, скорее всего, никто не вспомнит. Вспомнят лет через тридцать, когда будут отмечать очередную годовщину победы над коронавирусом.

Таким мне рисуется этот сценарий, что зависит от «простых людей»? От «простых людей» зависит одно – вспомнить навыки солидарности, потому что мировые войны происходят именно тогда, когда люди забывают о простых вещах. Вот такое жестокое, страшное напоминание, но что делать с вами, дорогое человечество, если в не понимаете по-другому. Видимо, навык солидарности придется вспоминать.

И мне кажется, что расплата – пусть отсроченная – в данном случае с властями, которые последнее время ведут себя, совершенно распоясано, будет, конечно. Как была она 1953 года, как была она во время оттепели, как были эти все взрывы памятников и выносы из мавзолея, но это отсроченная вещь. Как совершенно справедливо замечает Евгений Марголит, «оттепель была отсроченной наградой за победу». Видимо, это будет, но пройдет некоторое время. То, что мировая война проходит в формате коронавируса, – это, как ни странно, предсказуемо, потому что обычно она теперь идет в формате гибридном, а гибридно напоминание о нравственности не проходит; гибридное все, в общем, половинчато, несерьезно. Значит, тогда приходится вот к таким египетским казням прибегать.

«Что делать, если не можешь выносить компанию каких-нибудь людей, но должен находиться с ними в одном помещении, будь то школа или вуз? Ведь такая ситуация может довести до рукоприкладства из-за того, что нет сил терпеть унижения. Как в таком случае быть?» Значит, прибегать к рукоприкладству, если какой-то человек вам напрямую хамит или напрямую оскорбляет ваших родителей, что же делать, терпеть, что ли? Ну и потом, вы говорите: «Вынужден пребывать в замкнутом коллективе с неприятными людьми». Школа и вуз – это все-таки не тюрьма, не армия, не казарма – самые императивные вещи. И не детский сад, где у вас еще нет свободной воли. Школу и вуз всегда можно сменить. Тот же Лимонов очень любил «Хагакурэ» и «В Сырах» цитирует замечательную фразу Цунэтомо оттуда: «Жизнь слишком коротка, чтобы позволять себе дискомфорт». Если вам плохо где-то – не ходите туда, жизнь-то ваша, она у вас одна. Это же касается страны: вы на нее не обречены абсолютно. Сейчас, конечно, будет железный занавес и надолго, потому что у нас прекрасный предлог никого не впускать и никого не выпускать, и все наши проблемы объявлять внутренними делами, а любое иностранное вмешательство приравнивать к коронавирусу. Но так будет не всегда, это не вечная ситуация. Хотя допускаю, что это очень надолго.

Вообще, о железном занавесе очень мечтали. Понимаете, нас от полноценного авторитаризма, настоящей автократии отделяло только одно – у нас была более-менее свобода въезда и выезда. Ее теперь не будет, не нужно никаких иллюзий, и все, кто остался, они сделали свой выбор смотреть на это изнутри, хотя была возможность смотреть снаружи. В принципе, как мне кажется, возможности сбежать уже не будет, даже в Черногорию. Они воспользуются этим радостно для того, чтобы обнести Россию тройным кольцом, чтобы мышь к нам не пробежала. Да, будем наблюдать. А вуз, как я понимаю, пока еще не является такой идеально закрытой средой: поменять его можно, не поступать в него можно. А вообще зачем вам, если вы так трудно ладите с людьми, получать высшее образование таким именно образом? Экстернатура, самоучка – мало ли всего? Сейчас, по-моему, высшее образование нужно только как отсрочка от армии.

«Как вы относитесь к школам со своими методами обучения, например, Щетинина?» К Щетинина очень плохо, потому что, по моим ощущениям, это не столько школа, сколько секта, и учат там вещам антинаучным, учили. Что касается других педагогик, например, Шаталова – да, это очень интересная система, которая нанесла удар по лекционно-опросной системе, и Шаталов с его идеей конспектов, Ильин с его авторской педагогикой, безусловно, Соловейчик с его абсолютно новаторскими методами, – да многие. К педагогам-новаторам я отношусь очень по-разному, в зависимости от того, в какой степени они были способны прислушиваться к оппоненту, в какой степени они были абсолютными, допустим, авторитариями внутри своего коллектива или, допустим, готовы были прислушиваться, понимать, допускать, как Корчак, определенную демократию в рамках этой школы (кстати, Корчака и выгнали из школы в рамках этой демократии, потом уж он вернулся).

Мне кажется, что советская педагогика 70-х предлагала очень интересные варианты. Я плохо отношусь, положим, к коммунарской методике, но я понимаю, что иногда замечательные результаты давала и она. В любом случае, опыт Хилтунен, Мариничевой, опыт «Алого паруса» – это вещи, которые нельзя забывать; они были необходимы. Да, иногда из этого получались секты, о чем замечательно рассказал Полонский в «Ключе без права передачи» (в фильме Асановой), а иногда из этого получались замечательные коллективы, как Школа молодого журналиста того же «Алого паруса», откуда вышли и Фурман, и Минаев, и другие замечательные люди.

«В недавней передаче вы сказали, что, если дать вам школу, через несколько месяцев она изменится, главное – дать детям цель. Согласен, в современной школе нет никакой цели, кроме показухи и своевременного начетничества…» Нет, вы всех под одну гребенку не чешите. Там очень все по-разному. Меня тут спрашивают, как я отношусь к Сухомлинскому. Отдельная тема, давайте потом поговорим, в общем, уважительно. «Разумеется, вам никто школу не даст». Ошибаетесь, Андрей. Мне школу дадут; во-первых, довольно скоро, а во-вторых, не дадут – возьмем, понимаете? Это же не делается вечным ожиданием благодеяния. Рано или поздно педагогика будет нуждаться в рывке, тогда я свою педагогическую систему попробую применить без всякого, разумеется, насилия.
«Разумный эгоизм» заключается не в том, чтобы обеспечить собственное процветание. Он заключается в том, чтобы – по Цветаевой – заботиться о своей душе, не подменяя таковую заботу достаточно фарисейской благотворительностью (это я постоянно цитирую ее знаменитое письмо к Бессарабову). Не нужно думать, что душа дана вам для добрых дел; она дана вам для работы над собой.

Теория разумного или здорового эгоизма сводится к тому, чтобы заниматься собой прежде всего, делая из себя «особенного человека». Термин «сверхчеловек» он не принимает, да его и не было тогда; «особенный человек». Рахметов – это «другой человек». И вот формировать себя по методе Рахметова – это не так глупо, это педагогика, направленная на самосовершенствовование. Фандорин, между прочим, исходит у Акунина из того же: достичь максимального совершенствования, чтобы старость была временем роста, а не временем упадка. Многие, кстати говоря, по такому сценарию и развиваются; в частности, мать моя, которая, безусловно, в старости умеет больше, чем она это умела в сорок или в пятьдесят, и я с радостью это наблюдаю.

Примеры вообще здоровой и плодотворной, умной старости – они у нас перед глазами. И если бы у Чернышевского не было навыка себя все время воспитывать, он бы не вынес вилюйской ссылки, он бы не вынес каторги. Он не вынес бы катастрофы, случившейся с ним в 1864 году. Он по-настоящему был избран показательной жертвой, но что хотите говорите, а сломать его они не сумели. Вот в этом заключается «разумный эгоизм» – в делании себя, а не в делании для себя. Вот так бы я сформулировал, и это принципиальная позиция.

«Способствует ли общественной консолидации тотальное упрощение или усложнение реалий культуры?» Упрощение точно совершенно не способствует. Понимаете, я в последнее время с ужасом заметил, что хроникой обнуления была вся моя жизнь. Не моя в этом вина. Я жил в очень сложном позднесоветском мире; в мире, где Стругацкие проходили по ведомству легкой литературы. Жил в довольно сложном мире 90-х: я вот сейчас начитывал «Палоло» – а это статьи, написанные в основном в 90-е, – и какая же была сложная жизнь, сколько полемики, сколько разных изданий со своими различными позициями… А Путин обнулял страну двадцать лет, пока не обнулил до нынешнего состояния. Надо сказать, что он здесь продолжает всего лишь тактику ельцинских времен, когда и образование уничтожалось, и интеллектуалы вытеснялись. Это не его ноу-хау, просто он более решительно к этому подошел, более радикально, я бы сказал. Вот это неприятно.

Но то, что моя жизнь – это хроника страшного упрощения, да и, в общем, и моего, потому что я ведь завишу от среды. Те вещи, которые я умел и легко делал десять лет назад, сегодня мне даются с большим трудом, и это как раз не возрастное, потому что возрастное-то как раз ведет к большим возможностям, к большим умелостям, к опыту, навыку. Знаете, про всю Россию можно сейчас сказать старыми словами БГ: «Теперь он просто не может то, что раньше ему было лень». И конечно, упрощение никогда не вело к консолидации, потому что когда людям нечего делать, они заняты постоянным выяснением отношений. Когда у них есть общее дело, зачем им ссориться? Когда они никуда не идут, то тогда, к сожалению, все плохо.

«Почему Путин так ненавидит образование и науку и так боготворит религию?» Ну, это вы хорошо о нем думаете. Он ничего не боготворит. К религии у него отношение такое, как к очень удобному средству пасти и стричь. «К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь». Как к одной из форм несвободы, что религия – это свобода, новая степень духовной свободы – это ему никто не рассказывал. У него такой очень прагматичный подход, он все думает: «Пока терпят, ну и ладно», «Простые люди – это хорошо, потому что ими просто управлять». На самом деле все, о чем говорит, свидетельствует о глубочайшем презрении к народу, о такой русофобии, какой вообще нигде не отыщешь. Но это, мне кажется, и так всем понятно, просто почему-то всем это нравится.

«Я живу в Лиссабоне. Мне страшно не за «корону», а за то, как в этой серьезности выживать людям, у которых деньги до завтра или серьезная закредитованность. По ощущениям, черный лебедь либо прилетел, либо на очень близком подлете». Да он, может быть, и прилетел, но, понимаете, если вы боитесь за Россию, то в России такой опыт выживания! И недоверие к власти, и сплочение вокруг нее, и сваливание потом на нее всех грехов. Это очень сложный комплекс отношений. По-настоящему великую политологию создаст тот, кто напишет о российском комплексе отношения к власти. Может быть, это буду и я, не знаю. Когда уже это все закончится, это последний круг такой… Это замечательная история: одной стороны, боготворить власть, сплачиваться вокруг нее, с другой – всячески ее презирать, с третьей – быть от нее очень жестко дистанцированным, с четвертой – сваливать на нее постоянно все грехи, поскольку мы самоустраняемся от своей судьбы, в пятых – эта вечная мысль, что с нами иначе нельзя, потому что нам так проще, и так далее. Это очень сложный комплекс отношений, не сказать, чтобы вовсе неприятных.

Никакого черного лебедя для России, во всяком случае, здесь нет. Разговоры, что Россия была слабым звеном в цепи империалистических держав, и поэтому в ней случилась революция, – понимаете, пора уже отойти от этих советских штампов. Революция в ней случилась – да, но монархия в ней – в одной из европейских держав – уцелела, причем в самом что ни на есть первозданном виде, не превратившись в конституционную, потому что прав абсолютно был Устрялов, кстати, Лимоновым очень любимый: Сталин – это красный царь. Никаких не надо питать иллюзий по этому поводу. Да, Россия была слабым звеном, но она использовала революцию только для того, чтобы после короткого периода вертикальной мобильности глубже еще законсервироваться. «Мост перевернулся в воздухе и упал на прежнее место» – по следам Бременских музыкантов.

«Интервью Путина ТАСС – это его полное выпадение из реальности, демагогия, растерянность или просто глум?» Глум, безусловно.

«Вспоминаете ли вы добрым словом Валерию Новодворскую?» Как человека – нет, она была очень нетерпима, а как колумниста, как публициста, как фракофила и переводчика, как абсолютно блестящего знатока русской литературы и истории, – да, конечно. Мне очень нравится все ею написанное. Вообще я очень высоко ценю ее творчество.

«Продолжающаяся дегуманизация России на всех этажах и пандемия коронавируса могут ли привести страну к гуманитарной катастрофе?» Ну я же сказал: нет. Потенциал перемен, вообще способность у России сейчас очень незначительная, инерционность очень высокая, выживаемость колоссальная, способность выживать в любых обстоятельствах – да, это тоже есть. Если это все как-то сработает на консолидацию общества, так и вообще никакой опасности нет.

«Как бы Стивен Кинг оценил ситуацию с нынешней пандемией?» Знаете, это все уже написано, поражает сходство. И в фильмах все это было, и в книгах, особенно в моем любимом рассказе Людмилы Стефановны Петрушевской «Гигиена», который я постоянно сейчас цитирую. Да и у Кинга это есть – в «Мобильнике», например, да и не только в «Мобильнике», в «Стенде» (там особенно). Меня другое поражает. Видите, какая вещь (я сейчас ужасную штуку скажу): только у нас традиция черного юмора так сильна, только мы любим улыбнуться, посмеяться, перемигнуться перед смертью. Это русское веселое отношение к смерти: «Эх, что сову об пенек, что пеньком об сову, а все одно совень воскресает» – я обожаю; думал, что Шолохов это сам придумал, а оказалось – народное… Видите, никто из мировой литературы, из мирового кинематографа еще пока не оценил комический аспект происходящего, вот этот черный юмор. Кстати говоря, комедия «Чумной город» тоже была трагикомедия, вот что важно (я ее не читал, но есть люди, ее читавшие). «Пир во время чумы» – совершенно самостоятельный пушкинский текст, но тем не менее он исходит из ситуации «Чумного города», которую Пушкин в тот момент вспомнил по понятной аналогии.

Но дело в том, что именно все эти трагические сочинения о холере и массовых эпидемиях не учитывают одного. Помните, как писал Вересаев о Леониде Андрееве: «Его «Красный смех» написан человеком, который не был на войне, потому что на войне привыкаешь очень быстро и перестаешь ужасаться, начинаешь адаптироваться». У русского человека адаптивность колоссально развита, и поэтому на какой-то пятый, шестой, десятый день, привыкнув к ситуации (а он всегда же живет ситуацией отложенного черного лебедя, который на близком подлете, это общее ощущение последних двадцати лет, а, может быть, последних тысячи лет), – в этой обстановке начинают проявляться какие-то комические, фарсовые эффекты, какие-то лучшие черты русского человека, его способность смеяться вопреки всему, какая-то теркинщина.

Ведь понимаете, даже мировая война (что первая, что вторая) породила огромное количество сатирического фольклора. Любимой книгой солдат был «Теркин», понимаете? Любовные тексты типа «Жди меня» и веселые типа теркинского. Вот это умение посмеяться над смертью, обтанцевать смерть – вот этого нет в книгах про пандемию, потому что это не про Россию. И в «Вонгозере» этого нет, вообще в русских триллерах этого пока не было. Это есть в «Армагед-доме» у Дяченок, где постоянная вспышка рождаемости после каждой катастрофы становится объектом довольно черного юмора.

Но мне кажется, что здесь есть над чем, над собой посмеяться. Посмотрите, сколько мемов с этой закупкой гречки, туалетной бумаги. Я понимаю, что нам потом будет не до смеха. Но совсем не до смеха в России не будет никогда, потому что это наше ноу-хау, это наша жизнь, душа наша – это умение в лицо смерти смеяться. Меня, кстати, тут многие спрашивают, где приобретается футболка с надписью «имел я ваш коронавирус» (там более, конечно, грубое угадывается слово, но оно зашифровано). Такая футболка изготавливается «Прямой речью», и вы можете ее там приобрести. Это мы придумали и делаем, потому что вот не люблю я этот коронавирус, я его презираю, я его ненавижу. Я с высоты своего человеческого положения смею презирать вирус. Он проще меня, и тем не менее такую сложную систему, как я, может погубить, и я его презираю. Это мое отношение распространяется на другие простые системы, которые проще меня и хотят меня погубить, – на российскую власть, например.

«Как быть современным авторам, молчащим, ждущим великого события? Станет ли это событие ключевым для творчества?» В силу общественного темперамента может и стать. Может стать. Как относиться к ждущим? Знаете, не ждите милостей от природы. Это не значит, что вы должны сделать революцию; это значит, что вы должны для себя что-то сделать, как-то себя развить.

«Читали ли вы книгу Лины Костенко «Записки украинского сумасшедшего»?» Нет, конкретно эту книгу не читал, но творчество Лины Костенко знаю очень хорошо и горячо поздравляю ее с 90-летием. Абсолютно великий украинский поэт. Узнал о ней от все того же Марголита, который познакомил меня с главными шедеврами украинской литературы в собственном чтении. Вот уж кто знаток, и какой у него божественный украинский язык!

«Почему проза Шукшина так трудно поддается экранизации, хотя кажется очень кинематографичной?» Альберт, мне кажется, что проза Шукшина поддавалась экранизации в его собственной версии в фильме «Странные люди». Картина не имела успеха, он несколько опережала время… Понимаете, Шукшин как режиссер до сих пор не исследован, она снята в такой лубочной манере, и все играют именно лубок. Шукшин же не реалист. И лубочно снята «Калина красная», и лубочно сняты «Печки-лавочки», ему в реализме было тесно. Лучшая сцена в «Калине…» – это, конечно, застолье («народ для разврата собрался»), едкий гротеск социальный. Шукшин в этом смысле режиссер недооцененный и недопонятый, и его лирический герой далеко не тождественен тому человеку из народа, с которым его напрасно отождествляли киноначальники. Мне кажется, что экранизировать Шукшина надо не буквально. Ну вот как вы экранизируете «Чередниченко и цирк»? Понимаете, на самом деле легкость перенесения Шукшина на экран только кажущаяся.

«Можно ли верить правительству, что в России не будет голода?» Вы знаете эту миниатюру Жванецкого: когда сказали, что нет оснований для паники, население переоделось в чистое. Инстинкт выживания у советского человека таков, что он идет в магазин и закупается. Он правильно делает, правильно. Я не могу сказать вам: «Давайте без паники». Как известно, тот, кто громче всех кричит «без паники», первым бежит в магазин и закупается почему-то именно гречкой. Не знаю почему. Насчет туалетной бумаги понятно: во-первых, вспоминается советский дефицит, во-вторых, считается, что из туалетной бумаги проще сделать маску. Не знаю, маска, говорят, не помогает. Кому-то помогает уринотерапия.

«Я дико смеялась, как будут сравнивать реальные результаты этой пандемии с обычной эпидемией гриппа, и окажется, что за спиной нашей паники они понаделали мерзких дел». Не знаю, так ли это, но могу сказать одно точно: российская власть использует эту пандемию для того, чтобы сделать общество максимально закрытым, и у нее это получится. Без проблем, тем более что общество само жаждало закрыться. Ну как оценить тот факт, что у трех четвертей населения России нет загранпаспорта и он ему не нужен?

«Можно ли считать, что мы по-прежнему в мрачном семилетии, или оказались в другой эпохе?» Пока ничего такого не изменилось. Мне кажется, что для того чтобы что-то изменилось масштабное, я думаю, должно измениться само наполнение жизни, а пока этого не произошло, жареный петух еще не клюнул. Да, кстати, и когда клюнет, понимаете… Все-таки экстремальность русской жизни в некоторых регионах, особенно подверженных наводнениям… Неужели эта пандемия окажется по уровню страшнее наводнения позапрошлого года, когда целый регион под водой оказался на ровном месте, и никому компенсацию не хотели выплачивать, а когда выплатили, то поздно и не всю. Ну что, чем, какой пандемией вы думаете удивить Россию? Конечно, в России это все будет очень травматично и очень страшно, но способности выживания и привыкания у русского человека огромны, и ресурс сплочения вокруг власти тоже. Где вы видели страну, какую можно представить страну, где тосковали бы по правителю типа Сталина? Нет, такой страны нет, но, наверное, можно быть и хуже, что и показала русская история.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 26.03.2020. Андрей Илларионов экономист 26 марта
• 22.03.2020. Д. Быков Один 20. 03. 20
• 21.03.2020. ***
• 20.03.2020. М. Ганапольский 15. 03. 2020
• 14.03.2020. Л. Гозман, В. Шендерович 14. 03. 20
• 10.03.2020. Максим Шевченко Зачем все это? 9. 03. 2020