…
Я не знаю. Не знаю, как все работает. И не хочу знать. Потому что я вообще не пользуюсь ни телефоном, ни телевизором. Их делают для бедняг, не знакомых с абсорбциями.
…
– Как работает умофон на Ветхой Земле?
Ответ пришел сразу. Он воспринимался как моя собственная ясная догадка об объекте интереса.
«Так же точно, как здесь».
– Нет, – сказала Юка, – я имею в виду не функции, а суть. Как телефон может работать без Ангельской благодати? На каком же тогда принципе?
В этот раз была долгая пауза – должно быть, Свидетели Прогресса готовили ответ. А потом…
Не знаю, как описать это видение. Словно я очутился в пустыне, где только что пронеслась буря, раскрывшая древнее погребение. Я увидел нечто, показавшееся мне в первый момент ладьей фараона с сорванной верхней палубой.
Это был огромный умофон. Но внутри у него не оказалось ни симпатических наполнителей, ни латунного цилиндра с технической молитвой. Зато там было много другого – так много, что по филигранной продуманности умофон не уступал человеческому телу. И, самое поразительное, я понимал назначение деталей и элементов, заполнявших нутро аппарата.
Большую часть ладьи занимал короб с запасенной в нем электрической силой, заменявшей на Ветхой Земле благодать. Остальная начинка напоминала город, увиденный с большой высоты – словно бы тесно стоящие дома, соединенные лабиринтами тонких металлических улиц. Некоторые из домов были сверху похожи на почтовые марки с золотыми зубцами.
Я захотел понять, как работают эти марки. Ответ, дошедший до меня через некоторое время, был маловразумителен. Суть заключалась в том, что электрическую силу со страшной, поистине невообразимой скоростью заставляют метаться по их зубцам, и при каждом таком прыжке марки выполняют особое правило, заложенное в них людьми, и правил таких очень очень много. Я захотел постичь это глубже. И тогда…
Тогда мне открылось нечто невероятное.
Я попробую объяснить то, что я увидел, пользуясь понятными нормальному человеку аналогиями.
Умофон как бы состоял из невообразимого числа свитков с законами, исполнявшимися электрической силой много раз в секунду, вот только записаны эти повеления были иначе, чем принято у нас. Вместо латунных цилиндров и полосок рисовой бумаги ветхие люди применяли изощренную и чрезвычайно мелкую резьбу по камню, во много слоев вытравливая в нем тончайшие иероглифы с непостижимо сложным смыслом. Электричество, проходя по ним так и сяк, каждый раз как бы принудительно прочитывало их.
Нечто похожее происходит, когда ветер вращает барабан молитвенной мельницы с вырезанными на нем мантрами. Но здесь было наоборот: мельница оставалась неподвижной, а вокруг нее замысловато кружил ветер – и не простой ветер, а как бы дуновение множества голосов, читающих заклинания.
Молитвенный барабан назывался у ветхих людей словом «Хад», а произносящий заклинания голос – словом «Цоф» (так я расслышал). Мантры на барабане «Хад» были все время одни и те же, а заклинания «Цоф» постоянно менялись.
И каждый раз, когда эти «Хад» и «Цоф» встречались, электрическая сила как бы околдовывала себя сама – подчиняясь заклинаниям, она разбегалась по металлическому лабиринту таким хитрым способом, что функции умофона проявлялись совершенно безблагодатно – то есть вообще без вмешательства Ангелов!
Трудно было поверить, но те удивительные вещи, которые могли делать эти маленькие коробочки, всего лишь вытекали из железных необходимостей материи – и свойств хитрой тюрьмы, построенной для нее людьми.
Мы, конечно, не сумели бы повторить у себя ничего похожего: эти мелкие до невидимости иероглифы, вытравленные в кристалле, вобрали так много разных смыслов, что при самом мелком почерке все заключенные в них команды нельзя было бы вместить даже в миллион латунных цилиндров с бумажными свитками.
Смысл происходящего, однако, оставался неизменным – зафиксированная человеческая воля принуждала физические эффекты происходить определенным образом, и они происходили. По сути, наша технология работала так же, но была намного дешевле и компактней. А вот в мистическом отношении техника Ветхой Земли показалась мне куда мрачнее.
Дело в том, что вытравленные в камне иероглифы были основаны на открытиях, когда то давно (иногда за века до этого) нащупанных и записанных людьми. Этих людей было очень много – и большей частью они давно умерли. Каждый из них походил на древнего раба, выбившего на гранитной плите крошечный отрезок длинного предлинного заклинания.
И уже давно на Ветхой Земле не было ни одного человека, кто знал бы все некрозаклинание целиком. Люди в лучшем случае понимали, как соединить один этаж библиотеки с другим, чтобы накопленные в веках смыслы растеклись по их черным электрическим маркам, выныривая из формул и таблиц, составленных мертвецами, почти не видевшими при жизни счастья – и горько ушедшими в небытие.
Умофон Ветхой Земли, несмотря на свою безблагодатность, был сосудом ритуальной некромантии. Мало того, это был продукт безжалостных азиатских потогонок – таких пирамид человеческого страдания и тоски, что древнеегипетский проект рядом с ними казался шуткой. Вряд ли эти пропитанные болью коробочки могли принести кому нибудь из живых счастье.
Но я уже знал, что на Ветхой Земле инженеры думают не о счастье, а о скорости, с какой письмена мертвых душ приказывают электрической силе прыгать туда сюда по медным волосам этих карманных големов.
Теперь я понимал, почему умофон показался мне похожим на погребальную ладью. Он и был ладьей, огромной ладьей, где гребли мертвецы. Их набилось там очень много, и чем совершенней становилось устройство, тем больше их собиралось. Но никто не гнал ветхих людей плетью в это жуткое загробье.
Молодежь, постиг я, сознательно стремилась на эту призрачную галеру: превратить свою жизнь в цепочку заклинаний, которая обретает мимолетный смысл, лишь сплетаясь с другими похожими цепочками, считалось у них чуть ли не лучшим доступным человеку шансом.
Я захотел отвернуться от открывшейся мне бездны, но мое внимание словно прикипело к тому, что я видел. К счастью, в этот момент зазвонил колокольчик. Адонис пришел мне на помощь – и вынул его из моей онемевшей руки, прервав транс.
…
Я почувствовал себя цветком, вернее – растением, у которого есть цветок. И это было странно, так странно…
Раньше я считал цветок чем то вроде головы. Но все обстояло с точностью до наоборот. Моей головой оказался корень – он вгрызался в неподатливую реальность, где были пища и вода. Я как бы ввинчивался головой в темноту, в сгущение бесчисленных смертей, сделавших мою жизнь возможной.
Корень пытался сделать то, что не удалось мириадам распадающихся вокруг кадавров: добраться до смысла жизни, до самого центра ее темной сути… в которой я своим человеческим умом с изумлением и испугом опознал силу тяжести (верх и низ для растения почему то оказались перевернутыми – оно как бы росло корнем вверх, свесив зеленый хвост вниз).
Сам же цветок со своими благоухающими лепестками и тычинками был подобием вывешенных в пустоту гениталий, содрогавшихся то в наслаждении, то в тревоге: из этой солнечной пропасти рано или поздно приходил приказ умереть.
…
Солик Макро удалился на берег моря, к глубокой и узкой лагуне – и пять лет глядел в воду. Потом он стал рыбой, спустился в Атлантиду, где его поймала и расколдовала прекрасная принцесса Артезия – и представила своему двору как супруга… Макро думал, что попал в мир вечного счастья, но потом оказалось, что его увлек за собой дух возрастом в десять тысяч лет, который мечтал, соединившись с живым существом, вырваться из своего лимбо.
Постигнув, что «Артезия» и «лимбо» суть просто не подвластные рассудку глубины его собственного ума, Макро заподозрил, что он сам и есть этот древний дух. Тогда он ушел из дворца, построил скит в лесу и жил там, практикуя невозмутимость. Потом он вернулся в Идиллиум, где занимался тем же самым…
У меня пропала всякая охота читать дальше. Мы с Юкой заснули в обнимку – и мне приснился странный и тревожный сон.
…
О надвигающейся перемене не подозревал никто – изменение было далеким, как шум приближающегося поезда, различимый лишь для припавшего к рельсу уха.
…
Виктор Олегович Пелевин
Смотритель. Книга 2. Железная бездна
