Истоки? Они не в том, что не можем не писать.
Это бы ещё преодолелось. Мало ли чего мы делаем, несмотря на невозможность сделать. Труднее, когда можешь делать, остановиться и не делать.
Каждый (всякий, любой, иной, другой) вполне способен убедиться в этом на собственном опыте.
Вот ведь главное, что марксисты предложили после гегелевкого открытия (вслед за Ньютоном, и так далее – в глубь тысячелетий – всех не упоминаю из чисто гуманитарных соображений), это ведь главное в том, что чаша с краями полна, переходит накопленное количество в новое качество - и верхи (иногда это не только язык, но и мозги), не могут, а низы – то бишь общая готовность печёнки, в которую въелось слишком много впечатлений – низы не хотят ПРОДОЛЖЕНИЯ старого состояния, переходящего в нечто новое.
В мире ощутимом и вполне зависимом материально – этого нового не добиться – одно разрушение рисует нам правдивая история .
И тогда мы пускаемся сочинять себе свои вполне возможные радости и желанные стигматы. Ах, как мы счастливы, обнаруживая, что мы не одиноки. Именно это драгоценное самоискушение диалоговостью слова и побуждает нас нанизывать букву за буквой и слово за словом на нити, вышивающие ту или иную картину по канве воображения, в зависимости от того, насколько мы не можем не сотворять свои образы, в надежде, что образы эти будут опознаны не одними нами.
