Элизы-Тани-Мани

Димитрий Долженков: литературный дневник

Сегодня прочла статью, которая удивила меня смесью пошлоти и сентиментальнсти.
Что хотел "поведать" нам автор?
У него не хватает воображения признать, что Елизавета Ксаверьевна для Пушкина,
музой, в высоком смысле, так же как и Императрица Рлизавета Алексеевна?
Ему проще вообразить, что у Поэта был "роман" и с Императрицей?
И "доказательство"-это рождение "Софьи" не от Охотникова, а от одного или нескольких лицеиста, когда императрица со своей свитой Фрейлин купалась в пруду?
Какой винегрет из исторических сплетен у автора в голове!
И наконец!
Сколько можно трепать имя Е.К.Воронцовой?
Хоть сто раз повторенная ложь, не станет истиной!
Сколько ни восклицай, ни усиливай ложь междометиями типа:"Да-да, так и было"- каждый скажет:"Не верю!"
Это откровенный поклёп автора на Поэта!
Он,автор, измывается над А.С. Пушкиным, хуже, чем Байгильдин.
Тот хоть откровенно признаётся в ненависти к Поэту.


В конце-то концов, что заставляет автора "утверждать" читателей, что "измена" была?
Она присутствовала при этом?
Свечку держала? На правах старой "сплетницы"?




Элизы - Тани - Поэт
Елена Шувалова


Три Элизы и Поэт.


Когда это лицо мелькает в череде исторических портретов, на нём невольно в восхищении останавливаешь взгляд. Таким может быть лицо Ангела небесного. Или - Мадонны... Фарфоровая хрупкая красота, чистейшая прелесть... Недаром в неё был влюблён лицеист Пушкин. Он влюбился, скорее всего, - по портрету, - как царская особа... Портрет был гипсовым: это была первоначальная статуя "Молочницы", поставленная в Екатерининском парке в 1810 году, к столетию образования Царского Села. Скульптор Соколов придал лицу своей Перетты портретное сходство с императрицей Елизаветой Алексеевной, урождённой Элизой Баденской.
В 1811 здесь открылся Лицей, и приехали тридцать мальчиков, среди которых один был - будущий величайший поэт России. Тогда она поразила его впервые, - а вскоре он увидел и оригинал, - грустную, трогательную, прекрасную царицу. Он стал её тайным рыцарем, её Дон Кихотом. Правда, он определённо не сказал бы, в какую из них он влюблён более: в ту, белую, гипсовую, склонившуюся над отбитым черепком, вечно печальную над не сякнущей струёй, - или в живую, несчастную, нелюбимую мужем, потерявшую возлюбленного и двоих детей...
А потом, через много лет, он узнал другую женщину, другую Элизу. Она была чужой женой, она была несчастна с мужем... Он, - как и тот, - был совершенно не достоин такого небесного создания. И она - эта царскосельская богиня, эта Прозерпина, - в буквальном смысле, поскольку статуи Царского Села укрывали (и укрывают) на зимний сезон, - снизошла к нему, полюбила, поняла и приняла Поэта. Он любил её, а в ней - и ту Елисавету, что когда-то втайне пел, и небесную чистоту дивной статуи, склонённой над фонтаном. Между ними действительно была связь, поскольку эта, его, Элиза, была названа в честь той, - царицы, - с которой скульптор Соколов лепил девушку царскосельского фонтана. И все они были его тайнами, его Танями, его Татьянами... И благодаря им всем был создан этот образ - эта барышня, предупреждающая зарю на балконе; к востоку обращена хрупкая фигурка на северном камне, которую видно с балкона-баллюстрады, и её находят и ласкают сквозь изумруд зелени первые лучи восходящего солнца... Именно её облик, облик Элизы-статуи придан влюблённой Татьяне, написавшей своё божественное признание Онегину:


К плечу головушкой склонилась,
Сорочка тонкая спустилась
С её прелестного плеча...


Это - поза царскосельской статуи, это - её спущённая с плеча сорочка...


Так - через идеальный образ соколовской скульптуры, - прекрасный облик грустной царицы и страстный, женственный, принимающий и понимающий облик женщины, которая его любит, - шёл Поэт к созданию своего идеала.


"Елизавета"... - "Завет Элизиума", завет Рая... Оттуда и приходят на землю поэты.


Таня - Тайна...


"Таней" называли в переписке друг с другом Элизу Воронцову два влюблённых в неё Александра - Раевский и Пушкин. "Таня" - от "тайны". Тайная любовь, тайная страсть. И в полном имени - "Татьяна" - есть "тать", - тайный вор, орудующий в ночи. Тайный вор, крадущий сердца...
Есть среди читающей публики определённое недоумение: если образ Татьяны Лариной базируется на личности Е.К. Воронцовой, - то как же это согласуется с тем, что названная графиня изменяла своему мужу? Ведь главное в онегинской Татьяне, - как раз её чистота, её последние слова: "Но я другому отдана: Я буду век ему верна", - навсегда возносящие её в предрассветную чистоту и высоту, на тот её девичий балкон, которому она не изменила никогда. То есть, - в общем-то, - в положение царскосельской статуи, - прекрасного произведения искусства, - символа Музы Поэзии.
Читатель хочет быть слишком категоричен. Если сказано: буду век верна - чтоб была верна, - и точка! Иначе, - выберем другой прототип! А Пушкинские образы - это дело тонкое, почти как Восток...
Я так думаю, что изначальный импульс - страсть одинокой, начитанной, умной барышни к явившемуся в их деревню красавцу-цинику (А.Н. Раевскому), её письмо, её страдания от неразделённой любви, - всё это дала образу именно Элиза Воронцова, - как и умение вести себя в светском обществе, и даже малиновый берет. Очень и очень во многом - то есть, - совпадают историческая личность Елизаветы Ксаверьевны с её литературным воплощением - Татьяной Лариной. Но - не во всём. Да, она не была верной женой графу М.С. Воронцову, - как и он не был ей верным мужем. Да, она изменила ему - сначала с давней своею любовью, вдруг воспылавшей к ней ответной страстью - Раевским, а потом - с поэтом Пушкиным. Думаю, на Пушкине всё и закончилось. Забеременев от него и родив в апреле 1825 года девочку Соню, Элиза никогда больше не вступала в интимные отношения ни со своим мужем, ни с другими мужчинами. Она хранила верность Поэту. Она стала его весталкой.* И в этом смысле уподобилась своему литературному двойнику - Татьяне Лариной. Она навек стала верна одному, - но только - не официальному мужу, а этому кудрявому Божеству, пришедшему с неба, - в память завета с которым они обменялись кольцами.
Конечно, это уже - не Татьяна Ларина, - женщина, изменившая венчанному с ней супругу - каким бы он ни был, - хоть таким неприятным, чтобы не сказать больше, как граф Михаил Семёнович... (Ведь не думаем же мы, что Бог Поэзии - Пушкин выше Того Бога, пред которым Элиза Браницкая клялась в верности Михаилу Воронцову...) Таким образом, здесь уже эта "Таня" не совпадает с литературной героиней, отпадает от неё...
Здесь уже вступает сам Пушкин на роль своей Татьяны. Да-да! Анна Андреевна Ахматова говаривала, что "Евгений Онегин" закончился тем, что Пушкин женился. Это - истинная правда. Александр Сергеевич задумал жениться на девочке с лицом Мадонны, и он хотел быть верным ей, как его Татьяна была верна своему генералу. Вернее, - наоборот, - его Татьяна оказалась верна своему генералу, - обязанная серьёзности подхода Пушкина к вопросу женитьбы и сознанию достоинства женатого человека. Здесь уже никакая не Элиза Воронцова, здесь - сам Пушкин, со своей чистотой (да-да!), выступает вперёд. И это он любит её - Элизу, - а женится на другой, и будет век ей верен. Потому что нельзя иначе. Иначе не было бы "Онегина", не было бы Татьяны. Всё окупается лишь собственной жертвой. Это он сам - одесского периода, влюблённый и страдающий, плачет перед собой - возмужавшим, и этот второй отказывает ему в счастье взаимности с замужней женщиной. Вот что такое Татьяна в конце романа. Это сам Пушкин. Он должен был быть верен тому мальчику пятнадцати лет, тому пажу, который никому не назовёт имя своей "севильской богини", - чтобы стать вровень с вечно сидящей на камне и вечно грустящей над разбитым кувшином с вечно текущей водой Красотой. Чтобы занять своё место рядом с этой Элизой - изначальной и вечной, - с прелестным лицом царицы, жены лукавого и слабого царя. Пушкин остался верен себе - мальчику, впервые здесь, на царкосельской земле, преклонившемуся перед Красотой. Именно поэтому он не пал - а вознёсся, - выше Александрийского столпа...


*Ах, мне хотелось так думать! Но после Сони (1825) родился ещё сын Михаил (1826), - которого Воронцов признал. Он умрёт в 1828 в Англии. Думаю, нелегко дались Элизе эти объятия мужа после пушкинских объятий... Ну, и потом всё же всё и закончилось. Михаил Семёнович на своей половине принимал Ольгу Нарышкину, а Элиза любовалась на подрастающую дочку.



Другие статьи в литературном дневнике: