Allen Ginzberg - Kaddish

Allen Ginzberg - Kaddish
посв. Наоми,1894-1956 -перевод Виктора Сосноры,1993

1

Странно и думается о тебе, ушедшей без всяких корсетов и глаз,
пока я иду по солнечной стороне Гринвич Виллидж
центр Манхеттена, ясной зимой, лунной, не сплю и всю ночь
говорю, говорю, слушая крик слепоты фонограмм
блюзов Рэя Чарлза
ритм, ритм - и о тебе в моей голове три года прошло -
и читал Адонаиза последних блеск стансов -
и вслух рыдал и страдал -
что смерть - медикамент, мечта всех поющих, пой, помни, пророчествуй,
как в Иудейском Гимне, или в Буддийской Книге Ответов -
и мое фантазирование лист иссохший - на заре -
Сны в обратную сторону, время твое - и мое, ускорение
к Апокалипсису,
конечная точка - пылание Дня и Цветок, и что же потом,
оглядка в суть памяти, видевшей Американский Город,
вспышку где-то или вдали, и мечту обо мне или Китае, или тебя и фантом,
Россию или кровать, мятую, будто б ме бывшую никогда -
как поэма в ночи, - ускользнула в Ничто -
Нечего говорить, не о чем и рыдать, только о Существах
Мечты, пойманных в сети исчезновений ее,
громко вздыхая, крича, купля-продажа, пакетик фантома,
преклоняемся друг перед другом,
Богу, живущему в этом - порыв, или приговор? -
пока Оно здесь, это Видение - что? и тд.?
Это Оно вокруг, и прыжки, когда выхожу и иду со взором через плечо,
Седьмая Авеню, битва окон офисов, касающихся плечами в высоте,
под небоскребным облаком, вот и высокое это мгновенье -
и небо вверху, старая, голубая площадка
или по Авеню вниз, на юг - когда я иду по Лоуэр Ист Сайд -
где ты брела 50 лет назад, девчонка - из России
жуя первые в жизни помидоры Америки (яд!) - напуганная доками, -
пробиваясь сквозь толпы - куда? - после
борющаяся в толпе Орчард Стрит - за что?
к Ньюарку -
в кондитерскую, к самодельной соде, первооткрытию этого века,
к ледяному крему, вручную сбитому на коричневых, пыльных
досках полов
к нервному истощенью, данному образованием и замужеством, к
операции, учительству в школе и постижению, как быть сумасшедшей

во сне - что эта жизнь?
К Ключу в окне - и великий Ключ положил свою голову света
на вершину Манхеттена, скользя через пол,
и ложится на тротуар - одним широким лучом,
движущимся, пока я иду вниз по Первой к Идиш Театру - собранию нищеты.
ты знала и я, но теперь все равно - Странно: надо ж было
прокрадыввться через Патерсон, и Запад, и Европу, и здесь опять,
с воплем Испанцев в дверях веранды и с мальчиками цветными
на улице, огонь исчезает, старый, как ты
- Хоть ты и не старая, та, оставшаяся со мной -
Я же, может быть, старый, как космос - и я угадаю, что умирает с нами -
вычеркнуть Все, что приходит - То, что пришло, потеряем,
навсегда
Отлично! Нечего и жалеть - нет - радиаторов, порций любви, пыток,
даже зуб не болит в конце -
Но пока это придет - этот лев, раздирающий душу - и овца, душа, увы,
предлагающаяся под ножи, чтоб утолить этот голод - шерсть, зубы -
болезненный хруст в костях, череп, сломанное ребро, гнилостность
кожи и неумолимость
Ах! ах! нам хуже! Мы затрудняемся! А ты нет, смерть твой выход, Смерть
Сострадает, ты сделана веком и Богом и выходом из - и самою собой -
Чистая - Вспять в Младенческую Невинность, до отца, до нас всех -
до миров -
Вот и отдых. И нету страданий. Известно, куда ты ушла. Хорошо.
Ни летних цветов на полях Нью-Йорка. Ни оживлений и страха перед
Луисом
Нет слащавости и очков, нет семестров в средней школе, долгов,
любовей, испуганных телефонных звонков, кроватей зачатий,
родственников, рук -
Нет сестры Эланор - ушла от тебя - мы секретничаем - ты убила ее -
или она убила тебя долготерпеньем с тобой - артрическое сердце
- но Смерть убила ее и тебя - Ну и что? -
Ни твоей матери в памяти, 1915, слезы фильмов немых, в них забыться
неделю за неделей, скорбный вид Мари Дрессилер, зов к человечеству,
танец Чаплина на заре,
Ни Бориса Годунова Шаляпина в Метрополитен Опера, оглашающего
зал слезами Царя - а галерка с Эланор и Максом - смотрим,
как Капиталисты эксплуатируют в партере, белый мех, бриллианты.
С ЮНСЛ автостопом по Пенсильвании в смешных гимнастических
юбках, брюках, фото четырех девчонок, держат друг друга за талию,
и смеются, застенчивые, одиночество девственниц, 1920,
эти девочки постарели, или умерли, эти длинные волосы - в могиле,
или повезло выйти замуж позднее -

Ты так поступила - и я пришел, - Юджин мой брат до меня (все еще
огорчающий и сейчас и впредь до последней своей застывшей руки, до
которой докатится он от рака - может убьет - может, попозже
станет думать)
И последняя память, я вижу их всех сквозь себя - но не тебя
Я не знал, что у тебя - что еще - пришло - до отверстия мертвого
рта - ужас - и была ль ты готова?
Идти, но куда? В этот Мрак - этот Бог? этот нимб? Этот Лорд в
Пустоте? Как глаз в грозовом облаке во сне? Адонай-то с тобою?
Запредельная память моя! Не угадать! Ни желтый череп в земле, или
ящик червивой грязи и выцветших лент - Череп - в Венке? веришь
ли мне?
Неужто лишь солнце, светящее разуму в кои-то веки, лишь миг у существ,
которых и не было
Кроме того, что сейчас, ничего - что у тебя - грустно это -
и все ж Триумф
здесь побывать, и измениться, как дерево сломанное, или цветок,
съеденный до корней - но неистовый был с лепестками в
цвету, мыслящее Мирозданье, сотрясаемый, раненный в голову,
с оборванными листами, засажен в яичную клеть богадельни,
окован одеждой, жалкий - в пятнышках лунных мозг, Небесполезный
Нет такого, как этот, он все понял в саду о себе и сопротивлялся
ножу - утерян
срезал его дебилоид, снежный человек, ледяной - и весной - странная
прихоть - мышление призрака - чья-то там Смерть -
острой сосулькой в руке его - увитая розой старинной - будь
проклят - петух из инкубатора бройлеров - сердце электрических
утюгов.
Аккумуляции жизни нас изнурили - часы, тела, сознанья, туфли, груди -
порожденные совы - твой Коммунизм - "Паранойя" в госпиталях
Ты как-то пнула Эланор в ногу, та умерла от сердечного паралича.
Во сне? в один год, обе вы, сестры, мертвы. Счастлива Эланор?
Макс загибается в офисе на Лоуэр Бродвей, одинок, большие усы над
бухгалтерской книгой за полночь, в сомненьях. Жизнь его такова,
как он видит - и в чем же его сомненья сейчас? И сейчас он
мечтает все так же делать деньги, или что смог бы делать
деньги, взять сиделку, родить детей, даже найти Бессмертие
для тебя, Наоми?
Скоро его увижу. Сейчас я закончу дело - договорю с тобой -
как не говорил в то время, когда у тебя был рот.
Навсегда. И не избежать, как коням Эмили Дикинсон -
скачут к Концу.

Путь знаком - этим Коням - быстрей бегут, чем думаем мы - это
по нашей жизни они - и возьмут с собой.

Великолепный и не оплакиваемый, искаженное сердце, ум, позади
превратившийся - в Зад, и лицо, смастеренное смертью.
В мир, в данность, ополоумевший от цветенья, не построивший
Утопию, закрывшийся под сосной, жертвующий все в землю, усмиряющий
Поодиночке, Иегова, возьми.
Безымянный, Одноликий, Навсегда непостижимый мной, безначальный,
бесконечный, Отец-в-Смерти. Хоть я и не там для этих пророчеств, не
женат, не поется гимнов, не Небесен, безумен, блажен, а все ж преклоняюсь.
Вам, Небеса после Смерти, Одно прекрасно в Небытии, не свет и не
тьма а Черная Вечность -
Возьми ж этот псалм, из рук моих выплесни в день, частицу моих
времен, отданных ничему - чтоб славить Тебя и Смерть
Это конец, выход из Пустыни, путь у Бродяги, Пристань для всех,
черный платок, отбеленный слезами - страница, положенная на Псалм, -
Последняя метаморфоза меня и Наоми - для Божьей Тьмы соверщенств -
Смерть, задержи этот фантом!

2

Вновь и вновь - рефрен - Госпиталям - еще не писалась история ваша -
оставим абстрактной - образцы разбегаются в памяти - как хор саксофонный
домов и дат - мемуары электрошоков.
Ночами длинными, как ребенок в квартире, Патерсон, наблюдая твою
невропатию - ты толстела - твое - шаг за шагом -
В тот день я не в школе, я дома, ходя за тобой - раз и навек - я клялся -
если кто-то не подтвердит мою идею космо, я погиб - моя еще одна ноша -
клялся быть просветителем человечества - избавить его от мелочей -
(безумен, как ты) - (здравомыслие - трюк компромиссов). -
Но ты изо всех сил глядишь из окна на угол Бродвей Черч и выслеживаешь
убийцу, мистического, наемного из Ньюарка.
Доктор звонит - "О кей, приходите на отдых!" - надеваю пальто,
провожаю вниз, попадается школьник, вскрикивает безотчетно - "Куда Вы, Леди,
к Смерти?" - я вздрагиваю -
а ты прячешь нос в молью траченный меховой воротник, газовые маски
проникли уж в город, бросают их, Бабушка -
И не гангстер ли этот водитель автобуса Паблик Сервис по доставке
сыра? Ты вздрогнула, ешь, глядя прямо ему в лицо, я заставляю тебя двигаться
дальше - в Нью-Йорк, на Таймс Сквайр, на перехват - где мы проболтались

около 2-х часов, борясь с невидимыми клопами и еврейской болезнью - легкий
бриз, отравленный Рузвельтом - выволакиваю из автобуса и - бреду за тобой,
и надеюсь, что это все прекратится в тишине Викторианского дома у озера.
Ехать 3 часа по туннелю через всю Америку индустрии, Бейон готовится
ко 2-ой Мировой войне, танки, месторождения газа, фабрики содовой,
вагон-рестораны, крепость (башня) депо локомотивов - в леса, из сосен
индейцев Нью-Джерси - тихие городки - и дороги в длину через поля песков и
деревьев -
Мосты над реками, нету оленей, старинные ожерелья из раковин,
громоздящие русло - ниже - томагавк, или кость Покахонтеса - и мильон старых
дев голосуют за Рузвельта в мелких коричневых домиках, эти дороги в стороне
от шоссе Безумья -
Может быть ястреб на дереве, или отшельник, что ищет совиные
гнезда. -
Споры, ссоры с тобой - испуганная неизвестными на двойных сиденьях
пред нами, храпят, несмотря ни на что - в каких автобусах они храпят теперь?
"Аллен, тебе не понять - это с тех пор, как 3 палки больших в моей
спине - что-то они сотворили со мной в Больнице, они отравили меня, хотели
убить - 3 палки, 3 палки -
"Сука! Бешеная старуха! Я вижу ее неделю назад, лезет вверх по
кирпичной стене квартиры, в брюках, как старый мужлан, с мешком на плечах
"Выплеснулся огонь ядовитых микробов, и на меня - ночью - это Луис
с ней в сговоре, сообщник, - она им командует -
"Я твоя мать, отвези меня в Лейквуд (где граф Цеппелин взорвался,
весь Гитлер во взрыве!), где я спрячусь".
Приезжаем - гостиница д-Уотзис - Наоми скрывается в туалете -
требует переливания крови
Просят - мы топаем с чемоданом к незнакомым домам на тенистой
лужайке - сумрак, сосны из темноты, - длинная, вымершая земля, всюду
сверчки и ядовитый плющ -
Замолчи - дом, КОМНАТА ОТДЫХА - деньги хозяйке за неделю -
поднимаю каменный чемодан - сажусь на кровать с мыслью удрать -
Мансарда, комната с покрывалом - шторы из кружев - тканый ковер -
в пятнах обои, старые, как Наоми. Мы дома.
Первым автобусом уезжаю в Нью-Йорк - закинув голову, на последнем
сиденье, тоскливо - худшее все еще впереди? - еду и цепенею - я,
двенадцатилетний
Спрячется в комнате и выйдет веселая к завтраку? Или замкнется чтоб
видеть в окно шпионов окрестных улиц? Ухо приложит к замочной скважине,
нет ли неуловимого газа от Гитлера? Уснет на стуле, - или дразнит меня - у
зеркала, в одиночестве?

Еду, 12, автобус, Нью-Джерси ночью, оставляя Наоми Паркам в
Лейквудском доме призраков - уезжаю с своею судьбой - в кресле тону - все
скрипки разбиты - боль сердца под ребрами - пустоголов - Безопасность ли
в этом гробу?
Или вновь она в Школу Учителей Ньюарка, изучает Америку в черной
юбке - зима, нет завтрака - пенни за пикуль - дом, ночь, ходить за Эланор в
спальне -
Первый невроз 1919 - в Школу не ходит, лежит в темноте 3 недели -
что-то ей худо - не говорила, что - всякий шум ранит - Сны о том, как скрипит
Уолл-Стрит -
Перед серой Депрессией - едет на север штата Нью-Йорк -
выздоравливает - Луис сфотографировал, сидит со скрещенными ногами в траве -
длинноволосая, вся в цветах - смеется - поет колыбельные на мандолине -
ядовит дух плюща в летних лагерях, левых, и я, младенец, смотрю на деревья
Или опять учительствовать, смеясь с идиотами, отстающие классы -
ее русская специальность - слабоумные, сочные губы, большие глаза, тонкие
ноги, больные пальцы, прогиб в поясницах, рахиты -
громадные головы раскланиваются над Алисой в Стране Чудес, на
доске нарисованы одни КОШКИ
Наоми, читающая терпеливо рассказ из Книги Коммунистических
басен - Сказку О Неожиданной Щедрости Диктатуры - Реабилитация Ведьм -
Целования Армий -
Пляски Смерти Вокруг Зеленого Стола - Император и Трудящиеся -
Патерсон Пресс печатала их до 30-х годов, пока не свихнулась и тут же
прикрыли, одновременно.
О Патерсон! Я поздно вернулся в ту ночь. Луис в тревоге. Как я мог -
не думал ли я - я не смел оставлять ее. Сумасшедшую в Лейквуде. Вызвать
врача. Дозвониться в дом, окруженный соснами. Но ноздно.
Спать иду, измочаленный, хочу умереть (кажется, в том году влюбленность
в Р. - наша средняя школа помнит героя, еврейского мальчика, стал он
врачом - а тогда молчаливый, опрятный ребенок -
Я поехал за ним, переехал в Манхеттен, постунил за ним в колледж -
я Бога молил на пароме помочь человечеству, если примут, дал обет в день
Приемных экзаменов -
Я, революционер-лейборист, честный - учат ли этому - вдохновленный
Сакко, Ванцетти, Норманом Томасом, Дебсом, Альтгельдом, Сандбергом,
По - Маленькими Голубыми Книгами, я мечтал стать Президентом, или
Сенатором.
горе неграмотному - я мечтал стать на колени у Потрясенных колен Р.,
повествуя о моей любви 1941 - Как мил он был со мною, хоть я и хотел его, и
отчаялся - первая любовь - потеря головы).
После гибельная лавина, целые горы гомосексуализма, гнойные рога
петуха, Большой Каньон, заднепроходный - тяжкая моя, меланхолическая
голова -

Между тем шел я по Бродвею, вообразив Бесконечность, как резиновый
мяч, герметичный - что вне ЕЕ? - возвращаясь к себе на Грэхем Авеню -
с тою же меланхолиею мимо зеленых оград, одиноких, на улице, справа, и спал
после кино -
В 2 ночи звонит телефон - Срочно - она сошла с ума - Наоми, спрятавшись под
кровать, выкрикивает лозунги Муссолини, безумные - На помощь!
Буба! Фашисты! Смерть! - хозяйка напугана, старик, изможденный, помощник,
шумит на нее -
Террор, это будит соседей - леди вторых этажей, здоровеющие от
климакса - это тряпье между бедер, чистые простыни, печаль о потерянных
детях - мужья мертво-бледны - дети с ухмылкой в Йеле, или с намасленными
волосами в ССНУ, или дрожащие в Государственном Колледже в Монтклере,
как Юджин -
Она подогнула большие ноги к груди, рукой указует Держитесь
Подальше, бедро в шерстяном, меховое пальто под кроватью - баррикада из
чемоданов под сеткой кровати.
Луис, в пижаме у телефона, боится - что делать? Кто знать мог? - я
виноват, довести до одиночки? - сидит в темноте, на диване, дрожа, постигая -
Утренним поездом в Лейквуд. Наоми еще под кроватью - ей кажется,
он привел мерзких ментов - Наоми кричит - Луис, что с твоим сердцем? Ты
убит ее истерией?
Вытянул из-под кровати, за угол, на такси, втолкнул с чемоданом, но
шофер выставил их у аптеки. Автобусная остановка, ждут два часа.
Я нервничаю в кровати 4-х комнатной квартиры, кровать и в гостиной
у письмснного стола, где Луис - качается - он явился домой ночью, поздно,
сказал обо всем.
Наоми у полки с рецептами, защищается от врагов - ряды книг для
детей, чехлы для спринцовок, аспирин, горшки, кровь - "Прочь, убийцы! Стоп!
Не убивайте меня!"
Луис, ужасен с фонтаном содовой - с девочками-скаутами с Лейквуда -
кокаинисты - медсестры - водитель автобуса, строго по расписанью -
Полиция, деревенская, тупая - и священник с мечтою о свиньях на диком утесе?
Вдыхая - Луис опустошен - клиенты блюют Кокаином, или вот-вот
будут блевать - Луис оскорбленный - Наоми триумфаторша - Путч раскрыт.
Вот и автобус, но не возьмут их в Нью-йорк.
Звонят, д-р Уотазис. "Ей на отдых". Психбольница - Государственные
Грейстоун-Врачи - "Привозите ее, м-р Гинзберг".
Наоми, Наоми, потеет, круглоглазая, платье расстегнуто сбоку - лоб в
волосах, чулки, свисшие с ног - "кровь перелейте" - вверх рука, справа - в ней
туфля - босая в Аптеке.

Вот и врачи - где яды? Магнитофоны? ФБР? Жданов, спрятанный за
прилавком? Троцкий, смешавший коктейль из бактерий крыс в глубине магазина?
Дядюшка Сэм в Ньюарке, лелеющий план смертоносных паров на Негритянский
Квартал? Дядюшка Эфраим, одурманенный кровью в баре политиков,
планирующий Гаагскую Конференцию? Тетя Роза, цедящая воду
сквозь иглы взрывателей Гражданской войны в Испании?
пока не явилась скорая помощь за 35 долларов из Рэд Бэнка - держали
за руки - привязывали к носилкам - стонет, о ирреальность - рыгает химическим
через шерсть, просит Сострадания к Морристоун у Графства Эссекс -
и снова в Грейстоун, где пролежала три года - то был последний срыв,
окончившийся Сумасшедшим Домом -
Под чью опеку, в какую палату - я ходил туда позже и часто -
старые женщины, недвижимые, как серое облако в пепле, или как стены - мурлыкают
песенки на полу. Стулья - как ведьмы, в морщинах, еле двигают ноги -
проклинают - чтоб я их жалел, мне 13 -
"Возьми домой" - я шел иногда один, искал потерянную Наоми, впадая
в Столбняк - и я говорил "Нет, ты ненормальная, Мама, - Верь Врачам" -

И Юджин, старший сын твой, мой брат, изучающий право в меблирашке
в Ньюарке -
прибыл под звон Патерсона с утра - садится в битое кресло в гостиной -
- "Нужно ее обратно в Грейстоун" -
смутился, такой молодой и слезы в глыах - плачет, гримасы - "Почему?"
скулы дрожат и рыдает, ирикрыты глаза, тоненький голос, лицо - боль
Юджина
издалека, он прыгнул в лифт Библиотеки Ньюарка, ежеутренняя
бутыль молока на подоконнике за 5 долл., меблирашка, где центр,
у троллейбусных линий -
трудится 8 час. в день за 20 в неделю - и учится в Юридической
школе - одинокий, невинный у негритянских борделей
он бедная Донна - пишет в рифму об идеалах и пункты политики в Пат
Еве Ньюс (мы вместе писали, бичуя Сенатора Бораха и Изоляционистов и
понимали мистерии Патерсон Сити Холла) -
как-то я глянул вовнутрь - башня Молох, локальная, с фаллосом-шпилем,
с орнаментальной вершиной, странная готическая Поэма на Маркер
Стрит - копия Лайонс Отель де Вилль -
крылья, балконы, порталы с лепкою в завитках, ворота к гигантским
часам, городским, секретная карта, комната, набитая боярышником - мрачный
Дебс в Совете Налогов, Рембрандт, курящий во мгле
Молчат полированные столы в большом комитете - Ольдермен? Бюро
финансов? Моска, парикмахер и заговорщик - Мажь говном гангстера и его
приказы из сральни - Полудурок, борется с Связью, Огнем и Ментами,

с Метафизикой из-за Кулис - мы мертвецы - на улице у автобусной остановки
Юджин пристально в детство смотрел
где молился Евангелист, полоумный, о 3-х декадах, жестковолосый,
помешался на вере в свою утлую Библию - бледнолиц, Встречающий Тебя
Господи, патриот на укатанной всеми дорожке -
или Бог и Любовь на бетонном мостке над железной дорогой - он
бредов, как и я, одиночка-Евангелист - Смерть в Сити-Холл -
Но Юджин, юный - в Учительском Колледже Монклера 4-хгодичном -
полгода учится и бросает - идет в жизнь - боится Дисциплинарных Проблем -
грязносексуальных Итальянских студентов, грубые девки, нет Ииглишь,
сонеты не в счет - и знал только то - что потерял -
так свихнул свою жизнь на две и платил за Право - читая книги,
огромные, голубые и катался на старомодном лифте в 13 милях от Ньюарка -
учился прилежно, футурум
вдруг вой Наоми на ступеньках крыльца неудач, финальное время,
Наоми ушла - мы одни - дома - сидим
Съешь куриного супика, Юджин. Человек из Евангелия декламирует
перед Сити-Холл. И в тот же год у Луиса поэтические любови окрестных
отроковиц - тайком - музыка из его 1937-ой книги - искренний - он хотел
красоты -
Ни единой любви с тех времен, как Наоми завыла - с 1923 - новости у
нее - Электрошок за 40-м Инсулином.
От Метразола толстеет .

И вот через столько-то лет она дома - мы, планируем - я ждал этот
миг - моя Мать снова будет кормить и - и бренчать на фортепиано - под
мандолину - Ланг Стью и Стенька Разин, и коммунистический профиль войны
с Финляндией - и Луис в долгах - подозревала грязные - Капитализмы
Идет по гостиной и смотрит мебель. Не помнит ее. Амнезия. Изучает
салфетки - и гарнитур из столовой уплыл -
Красного дерева стол - 20-летней любви - у старьевщика - но еще
пианино - и книга По - и Мандолина, хоть и в пыли, и без струн
Уходит в дальнюю комнату и в кровать, думает, дремлет, и отстраняется
- я вхожу, не быть же ей самою с собой - лег рядом - тени, тягучие,
сумерки раннего вечера - Луис во фронтоне, ждет за столом - может быть
варит
"Не бойся, я просто вернулась из психиатрической клиники - я мама" -
Любовь моя бедная и потерянная - боюсь - и лежу - говорю "Я люблю
тебя, Наоми" и цепенею рядом с ее рукой. Мне б заплакать, а этот безутешный
и одинокий союз? Нервы, встает.

А сатисфакция? Садится в новое кресло у окон, тяжелая - щекою на
руку - сужает глаза - чей роковой этот день -
Ковыряет ногтем в зубах - губы как О, подозреваю - не первой молодости
влагалище - и смотрит пусто - немыслимые долги, записанные не стене,
неоплаченные - и стертые груди Ньюарка - вот что приходит мне в голову -
Может, слушает радиосплетни по проволоке в мозгу, где дирижеры
3 палки, оставленных гангстерами по забывчивости в больнице - вот и боли
меж плеч -
Рузвельту б знать ее жизнь, говорит - Страх и убьют, но правительство
знает их имена - тянут к Гитлеру - дом Луиса бы бросить, и навсегда.

Как-то ночью припадок - как кваканье изнутри - судороги и красная
рвота изо рта, диарейные воды текут - на четвереньках у унитаза - моча сбегает
меж ног - блюет на плитки пола испачканные фекалиями - безостановочно -
Сорокалетняя, варикозная, голая, толстая, обреченная, за дверью у
лифта кричит Полицию, зовет Розу, подругу на помощь -
Как-то закрылась на ключ с бритвой, иод - кашель, слезы у раковины -
Луис взламывает стеклянную дверь, зеленую - тащит в спальню.
Тихие месяцы тою зимой - прогулки, ходит одна у Бродвея, Дейли
Уоркер читает - руку сломалана на льду -
Придумывает ходы, как обойти заговор космо-убийств, финансовых и
бежит в Бронкс к Эланор, сестре. И еще сага о поздней Наоми в Нью-йорке.

От Эланор, или Союза Рабочих, от текучки, существованья - идет в
магазин за томатным супом Кемпбелл - пересчитывает деньги от Луиса -
Друг появляется, врач - д-р Айзек, Национальный Союз Моряков - а в
общем-то он Итальянская старая, лысая кукла и толстая - сирота - его
выставляют везде - жестоко
Неряха, садится она на стул, на кровать, в корсете и бредит - "Я горяча -
Я толста - У меня прелестная талия до больницы - была - Ты бы видел меня
в Вутбайне - это в меблирашке в НМУ-холле, 1943
Листает фотооткрытки голых детишек в журнале - рекламы детских
присыпок, сверхъестественных рыжих морковок - "Я думаю лишь о хорошем".

Крутя головою на свет, туда и сюда, в окошко и в лето, в гипнозе,
в воспоминаниях о снах гдлубиных -
"Я глажу щеку, я глажу его щеку, он трогает губы рукою, мои, я думаю
о красивом, у ребенка чудесная ручка" -
Или недвижное тело, отврат - думает о Бухенвальде - инсулин ударяет
в башку - дрожит физиономия - (похоже на дрожь, когда я мочусь) - вредные
химикаты в коре головного мозга - "Но не думай о нем. Он - крыса".
Наоми: "После смерти мы превращаемся в лук, капусту, морковь и
тыкву, и в овощи". Я из Колумбии, и согласен с ней. Она читает Библию, очень
приятно.
"Я видела Бога вчера. Как он? Хорош, днем я залезла на лестницу - у
Него на окраине дешевенький домик, в Монро, Нью-Йоркские птицефермы
в лесу. Он одинокий старик с белой бородкой.
Я ужин сварила ему, Я ужин отличный сготовила - суп чечевичный,
овощи, хлеб с маслом - рыбья икра - Он сел и ел, Он печальный.
Я сказала: посмотри на вражду и убийц здесь, внизу. В чем тут дело?
почему ты не остановишь?
Я стараюсь, сказал он - вот и все, что он мог, он устал. Он бакалавр...
едок чечевичной похлебки".
Давая тарелку холодной рыбы - режет сырую капусту, спрыскивает
из-под крана - вонючие помидоры - недельной давности из шоопа "Здоровая
пища" - тертая свекла, морковка, соус, тягучий - такую тоску наводящий обед -
не естся, тошнит - Подаянье из рук, из которых воняет Манхеттен, безумье,
угодливость и холодок недоваренной рыбы - бледнорозовой у костей. Запах
Наоми - частенько она обнаженная дома смотрю перед собой, делаю вид, что
листаю книжку, не глядя на мать.
Как-то мне показалось, она не прочь и переспать со мною - кокетничает
у раковины - идет и легла на кровать, загромождающую всю комнату,
задрала подол, бедра, большой куст волос, шрамы от операций, панкреатит,
вздутый, аппендицит, проколы от швов, следы от разрезов, в жире, как широкие
"молнии", длинно-рваные губы меж ног - и даже запах анальный?
Я холодею - вроде б сопротивлялся слегка - недурная идея испытать - знаете -
Монстр Возбужденной Матки, может быть, это и путь. Ей все равно.
Ей нужен любовник.
Иисборач, в'иистабач, в'испоар, в'изроман, в'ииснасекс, в'иишадор,
в'ишалех, в'иишаллол, ш'мех, ш'кудшо, б'рич ху .
И Луис, обживающий мрачную комнату в негритянском квартале,
Натерсон - с девочкой, женится даже на ней, во второй раз влюбленный, вялый
и робкий - все ж 20 лет идеализировавший Наоми.

Как-то я задержался в Нью-Иорке, приезжаю, он в спальне, один у
стола, сидит, повернулся на стуле ко мне - плачет, слезы в красных глазах,
под очками -
Что ж, он оставлен - Джен его в армии, странно - она ускользнула в
Нью-Йорк, в ее меблирашке почти как в детской. Луис же ходит на почту за
тем, что пришло, учительствует - коротает часы за столом, поэтическим,
брошенный - горя хлебнувший в Бикфорде, да все эти годы - прошли.
Юджин вернулся из Армии, переменился - обрезанный нос - еврейская
операция - год за годом - он останавливал дев на Бродвее, на чашку кофе с
постелью - и вот он в Нью-Йоркском Университете - очень серьезно, кончает
Право -
Жил с ней и Юджин, питался рыбной котлетой, склеенной, этой
дешевкой, а она становилась безумней - он похудел, и беспомощный,
поразительны позы Наоми 1920, при луне, полуодетой, в соседней кровати.
Ногти кусает и учится - сын фантастический и сиделка - в новом году
перебрался в комнату у Колумбии - она-то хотела жизни с детьми, со своими -
"Слушай, пожалуйста, молится мать" - Луис посылает ей чеки - я в том
году 8 месяцев маюсь, клоповник - о впечатленьях ни слова - здесь Плач -
Потом она стала полусумасшедшей - Гитлер в дому, видит усы его в
раковине - боится д-ра Айзека, есть подозренья, и он - член Нью-Йоркского
заговора - едет в Бронкс, ближе к сердцу Эланор, к ее Ревматизму -
Дядя Макс никогда не вставал раньше полудня, Наоми в 6 поутру уже
слушает радио - чтобы знать, как бороться со шпионажем - или обследует
подоконник, ведь внизу, во дворе, в пустоте кто-то крадется, старец в обвислом
и черном пальто, полон мешок на спине - пакетами мусора.
Макса сестра, Эди хлопочет - 17 лет библиотекаршей в Гимбл - внизу,
в том же многоквартирном доме, разведенная - в общем Эди берет Наоми в
Росамбу Айв -
Лесная поляна, Кладбище средь улиц, целая площадь могил, здесь и
По побывал - конечная станция сабвей у Бронкса - множатся коммунисты в
том регионе.
Кто надумал набор в класс рисования Вечерней Средней Школы для
Взрослых в Ванкортланд - едет одна - рисует она Наомизмы -
Люди на травке в Лагере "Нет проблем" во время оно - святые и
постнолицые в больничных штанах для долголежащих -
Семейные пары и их женихи, карликовые у Лоуэр Ист Сайд -
затерянные поезда Надземной ж.д. мчатся над крышами Вавилонских жилищ
в Бронксе -
Грустные темы - ее самовыражений. Ушла мандолина сплыла струны

все рвутся в ее голове, пробует, что ли, себя. В Красоте? или в Письменах из
какой-то прошедшей жизни?
Но пинает Эланор, а у Эланор сердце - встает и говорит о Шпионах,
часами - Эланор уже измочалена. В офисе Макс, проверяет счета по
сигаретным ларькам, допоздна.
"Я великая женщина - я прекрасна душой - потому-то они (Гитлер,
Бабушка, Лань, Капиталисты, Франко, Дейли Ньюс, Муролини 20-х,
живомертвец) возомнили, чтоб я заткнулась. Буба - резидент" -
Пинает девчонок, Эди, Эланор - будит Эди в ночи и говорит, ты
шпионка, а Эланор крыса. Эди работает днем, ей ни к чему все это - Она
формирует союз. - А Эланор наверху уже умирает в кровати.
Родня вызывает меня, ей хуже, я - последний, оставшийся. Едем с
Юджином в метро, едим тухлую рыбу -
"По радио шепчет сестра - Луис обязательно дома - мать подсказывает,
что сказать - ЛЖЕЦЫ! - я стряпаю детям моим, двоим - я играю на
мандолине" -
В ту ночь соловей будит меня /В ту ночь была тишина/. Поет в золотистом
свете луны /С вершины зимней горы/. Она пишет.
Я к двери, толкнул и кричу "НЕ СМЕЙ БИТЬ ЭЛАНОР" - уставилась
на меня - Презирающая - хоть умри - не верит, что ее сыновья так наивны,
тупицы - "Эланор - шпик из шпиков! Она исполком ордеров на арест!"
Никаких провожаний!" - я ору на нее - из последних сил. Юджин
слушает с кровати, не улизнуть от этой фатальной Мама - "Ты годы живешь
без Луиса - Бабушка тоже ногами дряхла" -
Мы все были живы - я и Джен, и Наоми в одной мифологической
квартире - кричим Беспрерывно - я в Колумбийской куртке, она полураздета.
Я стучал по башке, в которой видеоряд Радиограмм, Палок, Гитлеров,
Галлюцинаций - под реальность - под собственную вселенную - и ни одной
тропинки ни к кому - лишь к себе - ни Америки, ни даже Мира -
Здесь ты по случаю, но как все, как Ван Гог, как помешанный Ганнах,
как всем - суд последний - Гром, Духовность и Молния!
Я видел могилу твою! О Странная Наоми! Это ж и моя - треснутая
могила! Шема, У! Израиль - я есть Свул Аврум - ты - мертва?

И последняя ночь из тьмы Бронкса - я звоню - из больницы - в
секретную полицию
и приезжают, и мы одни, орешь в мое ухо о Эланор, а та еле дышит в
постели, осунулась
Не забыть, как били в дверь, при твоем-то страхе шпионов - честное
слово, явился Закон - вечность ступает в комнату - и ты, бегущая в ванную,
голая, протестуя - и последний твой героический фатум.

преданно смотришь мне в очи и неподвижно, последние вспышки
безумья спасают меня - от пинка, от ноги, убившей сердце Эланор
речь твоя к Эди, уставшей от Гимбелса, вернулась домой к разбитому
радио - и Луис, пустой, ему нужен развод, хочет жениться еще - Юджин,
спящий в норе на 125-й Стрит, составляет иск неграм за дрянной фурнитур
адвокат темнокожих девиц -
Протестуя из ванной - Наоми кричит, что в своем уме - халат из ХБ,
туфли, новые, сумочка при себе и вырезки из газет - ты, правдоискательница -
сделать бы губы живыми помадой, никак, видеть бы в зеркало, кто тут
сумасшедший - я, или целый фургон полицейских.
или шпионка-Бабушка в 78 - ты видишь - скребется в стенку кладбища
с мешком политвора - и что же еще видела ты на стенах Бронкса, в розовой
сорочке, ночной, глядя в окно, во двор, где нет никого -
Ах, Рочамбу Эйв - Плей-место фантомов - штаб шпионажа в Бронксе
последний дом Эланор с Наоми, где эти коммунистические сестры убили
свою революцию -
"Отлично - Ваше пальто, Мистрисс - пройдемте - у нас полицейский
фургон, внизу - хотите на станцию?"
Едем - держу руку Наоми, голову прижимая к груди, я выше событий -
целую ее, говорю, так лучше - Эланор больна - Макс сердечник - Безнадюга -
И себе - "Почему ты так поступил?" - "Да, Мистрисс, ваш сын покинет
вас через час" - Скорая помощь
через энность часов - едем в 4 утра в какой-то ночной центр, в Беллеву -
уходит в больницу, уже навсегда. Я вижу, уводят - качается, слезы
в глазах.

Два года спустя, после Мексики - унылы равнины - Брентвуда, щетки
кустарника и трава у заброшенных ж.д. путей у сумасшедшего дома -
новый дом, кирпичный, центральный, 20-ти этажный - кем-то забытый
на полоумных лужайках Лонг-Исланд - огромных лун городских.
У дома гигантские крылья над тропкой в маленький черный туннель -
к двери - вход в промежность -
Я вхожу - пахнет смешно - и вновь залы - вверх лифт - к застекленным
дверям женского отделенья - к Наоми - две здоровенных сестры в белом -
выводят ее, Наоми, сощурившись, смотрит - я задыхаюсь - у нее был удар -
Исхудалая, кожа да кости - вот и старость, Наоми - совсем поеедела -
платье болтается на скелете - это лицо, впадины, вялое - щеки старухи -

Рука отнялась - тяготы сорока, климакс, еще и инфаркт, новость -
прихрамывает - лоботомия - рука, разбитая, опускается, это к смерти -

О с Русским лицом женщина, на траве, длинноволосая, в нимбе цветов,
мандолина, колени -
О красота, коммунистическая, здесь сидит замужем, летом, среди
маргарнток, обещанный рай в руках -
мама святая, смеющаяся от любви, новый мир уж построен, и свой, дети
топают по полю, голопупые и в одуванчиках,
это они в сливовой роще на горизонте луга, вот и дом, и в нем -
белоголовый негр рассказывает секреты своей дождевой бочки -
благословенная дочь, открывшая эту Америку, как мне услышать твой
голос, музыку твоей матери, Интернационал -
О славься муза, рожденный нз чрева, я всосал твои первые капли
загадочной жизни и ты научила меня языку и музыке, из твоей головы
унаследованные - Миражи -
Пытаемый, мучимый собственным мозгом - какие галлюцинации и
проклятья заставят выискивать Вечность вне моей черепной коробки, но я
нашел МИР Тебе, о Поэзия - н всех зову к Истоку
Смерть, универсальная мать! - Носи свою наготу, белый цветок в
волосах, брак в небесах - ни одна революция не разрушит твое целомудрие -
О прелесть Гарбо моей Кармы - все фотографии 1920 в Кемп Нитч-
Джедайгет здесь, неизменны - со всеми учителями Ньюарка - и Эланор здесь,
и Макс не ждет неожиданностей - и Луис не на пенсии, а в Средней школе -

Обратно! Ты! Наоми! Ко мне! Сухость бессмертия и революции,
пришлые - маленькая, надломленная мама - закрыты больницы, пепельноглазы,
серая кожа, больная -
"Ты шпион?" - сел к столу, омерзительному, глаза в слезах - "Кто ты?
Луис подослал?" - Провода
в ее волосах, стучит себя по затылку - "Я хорошая девочка, не убивайте
меня! - Я подняла двух детей" -
Два года спустя - я кричу - она вперилась пристально - входит сестра
и прерывает, момент - я прячусь в ванную, белые туалетные стены
"Ужас" рыдаю - вновь видеть ее - "Ужас" - как если б она умерла, гниль
могил - "Ужас!"

Я возвращаюсь и вижу кричащей, сильней - уводят - "Ты не Аллен" -
смотрю ей в лицо, но она проходит; не видя -
Дверь открывают в палату - вошла, не обернулась, вдруг стихшая - я
смотрю - это старуха - у «края могилы - "Все ужас!"
В следующем году я уехал из Н.Й. на Западный Берег, в Беркли,
в коттедже, я думаю - как же всю жизнь, в какой форме душа ее в теле, пепел
и помешательство, радостей нет -
бок о бок со смертью - с глазами моей формы, единственная Наоми,
мать моя еще на земле - и шлю ей письмо, длиннейшее - гимн сумасшествию -
Труд милосердного Бога Поэзии.
это заставит траву зеленеть, ослабевшую, а скалу распуститься
травой - а Солнце быть всегда на земле - Солнце подсолнухов, всех, и дней на
железных мостах, сверкающих - и свет тот над всеми больницами - как у меня
на дворе -
Как-то вернусь из Сан-Франциско, вечер, Орловский, убит, в мирном
кресле - от Джен телеграмма, Наоми мертва -
Голову опускаю, земля, на улице, под кустами у гаража - что ж, так
лучше - чем под присмотром - до конца - на Землю не глянуть - и никого, ни
из близких, за 60-т - старая, смертная женщина - с заплетенными косами
Наоми, Библейская -
или Руфь, рыдающая в Америке - Ребекка, стареющая в Ньюарке -
Давид, вспоминающий Лиру свою, сейчас он юрист в Йеле
или Свул Аврум - Израэль Абрахам - мисельф - поющий в пустыне о
Боге - О ЭЛОИМ! - так до конца - 2 дня спустя после смерти я получаю
письмо, от нее -
Странное Провидение вновь! Пишет она - "Ключ в окне, ключ - в
солнечном свете окна - ключ у меня - Женись, Аллен, не принимай наркотики -
ключ - в солнечных полосах, в окне.
Люблю,
Твоя мать"
она же Наоми -

Другие статьи в литературном дневнике:

• 11.02.2009. Allen Ginzberg - Kaddish