***

Егоровой Ларисе Васильевне – моей маме – посвящаю.

«Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:
Вместо свадеб — разлуки и дым!
Наши девочки платьица белые
Раздарили сестренкам своим».

Б.Окуджава.

В то лето, обычное лето, перечёркивая обыденные заботы людей, молох Войны переполз границы моей страны. Лето 1941 года. Гигантская мясорубка начала перемалывать жизни и судьбы десятков миллионов людей. Детские летние лагеря, санатории, дома отдыха, отпуска – эти и многие, многие другие понятия ушли из языка. На смену пришли совсем другие: эвакуация, мессер, беженцы, военнопленные, бомбёжка...Четыре долгих беспросветных года люди жили в окружении смерти, ожидании смерти, встречей со смертью.
Появившись на свет после Войны, я, конечно, не мог быть ни участником, ни свидетелем той грозовой поры. Но она прошла через наши души. Родившись в семьях фронтовиков или людей, протащивших на своих плечах всю неподъёмную тяжесть этой Войны на заводах и в полях, мы не могли не внести её в свои игры, а в наши сны она кошмарами приходила сама. Долгие годы слово фашист означало – немец, немец означало – фашист.
Не дай Бог, чтобы во сны детей всех последующих поколений приходила война!
Но не допустить войну, не значит забыть о ней.

Последующие десятилетия родили горы книг, фильмов – как художественных, так и документальных. Сшибались в яростной схватке оценки роли тех или иных людей, спорили о причинах, указывались виновные...
Не могу спорить или что-то доказывать.
Расскажу о людях, промеривших эту войну ногами, прочувствовавшим её всем своим существом.

***

Они идут по булыжной мостовой старого областного города. Идёт колонна разномастно одетых девчонок. Совсем девчонок, ещё недавно кружившихся в «белом вальсе» на своём выпускном школьном балу.

В колонне витает дух яростного возбуждения.
Она идёт в этой колонне и искренне не понимает, почему глупые женщины на тротуарах плачут? Почему украдкой крестят их колонну дрожащими руками?
Мы же идём на войну. Вместе с непобедимой Красной Армией разобьём вероломного врага на его территории и вернёмся с победой!

На призывном пункте, военные, с красными от недосыпа глазами, жалеючи качали головами. Но дело своё делали быстро и умело.

Ей выпала доля прожектористки в зенитной батарее.
Военная форма на какое-то время сделала всех похожими друг на друга. Но, на то это и девчонки, чтобы пилотки франтовато улеглись на причёске. И грубый солдатский ремень изящно подчёркивал девичьи талии.

Потом были будни войны, неожиданно быстро подошедшей к Москве.
В гневную память врезалось ухмыляющееся лицо лётчика люфтваффе, нагло, на бреющем полёте пронёсшегося над батареей.

Навсегда запомнился их первый фашистский самолёт, запутавшийся в паутине прожекторных лучей. Недолго пометался он, да и принял в своё нутро зенитный снаряд. За дальним перелеском высоко поднялся дымный зловонный столб – достойный памятник захватчику. Много таких кратковременных памятников «соорудила» батарея за тяжкие месяцы обороны столицы. Добросовестно изучали девчонки матчасть. Вместе с лётчиками-истребителями укрыли Москву с воздуха и зенитчики.

Будни, тяжкие будни войны. Залитые ледяной водой окопы, отсыревшие землянки. И смерть. Смерть, приходящая с голосом Левитана, с письмами полевой почты или по «солдатскому телеграфу». Смерть, которая приходила к ним с пулемётными очередями и бомбами с неба. Смерть, которая приходила с неба с осколками наших зенитных снарядов.
С ней невозможно было смириться. Оставалось терпеть и ненавидеть врага всё больше. А он, получив жестокий отпор, всё чаще вываливал свой смертоносный бомбовый груз на зенитчиков. Понимал – до Москвы не долететь!

А потом голос Левитана стали ждать с нетерпением. Какой сегодня город освободили? А сегодня? Ура, перешли государственную границу! Бои за Берлин!

На всю жизнь запомнились боевые подруги. Навсегда остались они друг для друга девчонками. Девчонками в солдатских шинелях. И погибшие, и кричавшие что-то и плачущие от счастья в день Великой Победы.

Потом закончила она учительский институт. До конца дней своих, преподавая в школе историю, старалась донести до детей подвиг народа. Старалась, чтобы в поколениях бережно передавалась Память.

Но всё это было потом. Потом...

А сейчас по булыжной мостовой старого русского города идут девчонки. Идут девчонки на войну. А женщины, глядя на них, плачут. И украдкой просят Бога, чтобы эти девчонки вернулись.

***

Сухощавый, невысокий, ходил он как-то легко. И все его движения были легкими и точными.
Он воевал в Отечественную, а я родился после неё. Потому-то и звал его дядей Сашей.
Работал дядя Саша токарем на большом лесозаводе. Деталей, сделанных его руками, я не видел. Но почему-то хочется думать, что были они такими же точными и лёгкими, как его движения.

Каждое лето гостили мы семьёй у родителей жены, потому и знакомы были с дядей Сашей накоротке.
Но в этот раз…
Мы с тестем собирались пилить дрова, женщины с ребятишками куда-то ушли по нескончаемым женским делам и заботам.

Распахнулась калитка. Грозный сторожевой пёс радостно завилял хвостом, да так, что цепь зазвенела. Во двор своей летящей походкой вошёл дядя Саша. Необычным было уже то, что рабочий день был в разгаре. А уж то, что гость наш держал в руке бутылку водки, и вовсе не вписывалось в каноны нашего общения.

- Афанасий Семёныч, Дмитрий – давайте выпьем!

Тесть, поражённый необычным поведением приятеля, растерянно молчал. Нет, конечно, выпивали они и не один раз. Но всегда это было по поводу, в многолюдье, с обязательным и продолжительным многоголосым пением старинных русских и украинских песен.
Я начал мямлить, что, мол, рано ещё. Да и с дровами надо разобраться…

- Давайте, давайте. Обидите.
- А причина- то, хоть какая?
- Там узнаете.

В полном молчании накрыли нехитрый стол, разлили по стопкам водку.
И говорит дядя Саша, что внезапно вызвали его прямо с работы в военкомат. Давно демобилизованный по возрасту, наш гость не мог понять, зачем он понадобился армии.
А в комиссариате стали ему руки жать, поздравлять, благодарить. И преподносят…
Дядя Саша полез в карман и аккуратно достал коробочку. А в коробочке-то – орден Славы I первой степени!

Вот тут за нашим столом стало шумно! Поздравляли, обнимали. Орден в стопку не вошёл. Перелили водку в стаканы, в свой наш герой опустил орден. Выпили стоя.
Но дядя Саша и не думал прекращать удивлять нас. Тихонько, без всякого пафоса он сообщил, что этот орден третий. Две-то Славы он ещё на фронте получил. Иначе говоря, перед нами сидел полный кавалер орденов Славы!
Знаю, что выше награды для солдата в Великую Отечественную не было. Полных кавалеров было меньше трёх тысяч человек.
Шум за нашим маленьким столом усилился. Я с восхищением смотрел на этого скромнягу. Надо же, он вообще никогда не заикался о войне.

Накидываюсь с вопросами. Нехотя дядя Саша говорит, что всю войну прошёл в разведке. Замолкает.
А на последовавшие мои расспросы отрезал: «Никогда не рассказывал и сейчас не расскажу! Война – это кровь и грязь. Грязь и кровь».
И тяжело замолчал, уйдя куда-то далеко, далеко. Больше я не приставал. С оживлёнными разговорами о предстоящей в ближайшие выходные рыбалке, о делах на лесозаводе, о знакомых продолжили дядя Сашин праздник.

Странно, но вспоминая этот день, не могу не вспомнить тягучее молчание отца в ответ на мои расспросы о войне. Прошёл-то он её всю. Начинал с маленьких пушечек-сорокапяток. Читал я, как выволакивали их на самый, что ни на есть передний край, и бодались они насмерть с немецкой бронёй.
Вот полный рассказ фронтовика-капитана о войне: «Знал бы ты, сколько людей рядом со мной легло. Часто и познакомиться не успевали. Не береди душу, не спрашивай».

Видно страшная штука война.
Потому-то и в генах сидит: «Хоть что, хоть как, лишь бы не было войны…»
«Лишь бы не было войны»! – обязательный тост в любом застолье, позже трансформировавшийся в – «За мирное небо над головой!»

***

Перешагнув порог больничной палаты, я увидел его. Передо мной сидел плотный пожилой человек с удивительно живыми глазами. Познакомились: «Дмитрий» - «Михаил». А вот дальше для меня последовала цепь открытий красоты и силы духа этого человека.
Спрашиваю: «А как Вы сюда попали»?
В ответ совершенно спокойно: «Да вот, рак вырезали. На носу и на спине. Второй степени».
Естественно, я теряю дар речи.
Только потом, уже зная, кто передо мной, стараюсь запомнить каждое его слово. Правда, это довольно трудно сквозь туман выхода из наркозного сумрака, преодоление жара и боли, - но я стараюсь.
А передо мной сидит невысокий старый (восемьдесят шесть лет!) человек, в честь и во имя которого гремят над Россией необъятной каждое 9е Мая бравурные марши.
Исключительно точная память, правильный и образный русский язык.

« Сам я из детдома. А правило раньше такое было: до двенадцати лет ты ребёнок и государство тебя кормит, а после изволь зарабатывать себе на хлеб. Два года подметал зерновые токи, перетаскивал мусор, землю копал. Долбил снег и лёд… А в четырнадцать нашла меня бабушка родная и увезла к себе в деревню. Там я первый год свиней пас, на второй овец доверили, а на третий и коров. А уж на четвёртый и война пришла.
Собрали отовсюду в Новосибирске. Напоследок провели колонной по центру города, мимо облисполкома. Везли в теплушках. Нары в два яруса. Доехали без бомбёжек, все живые. И началась моя война в пехоте. В ней и окончилась. В пехоту ведь кого брали: деревенских да неграмотных городских. Кто пограмотней в артиллерии воевали. В танках горели.
Между пехотинцем и немцем никого нет. Передовые мы. Жизнь пехотинца длиной две-четыре хорошие атаки. Или восемь-десять маленьких. Со многими и познакомиться не успеваешь. До слёз зло иной раз забирало. В Белоруссии прибыло пополнение наших сибиряков. А немец зажал нас в простреливаемом леске. Так эти новобранцы за деревьями прятаться стали. А какие там деревья? Сантиметров двадцать стволы, не больше. Глотки сорвали: «Ложись! Ложись!». Нет, жмутся к деревьям. Пока стемнело, снайперы семьдесят человек убили».

В рассказе часто мелькает слово – заградотряды. Спрашиваю о них.

« Да, стояли за нами с пулемётами. С хорошими. В бой не вступали, видно, приказ такой был. Справные ребята. Откуда? Ясно дело, НКВД.
Меня-то в очередной раз должно было убить, да мина в глубокую болотину рядом со мной плюхнулась. Там, в глубине и разорвалась, силу потеряв. Два маленьких осколка каску пробили. Пощупай, один вот до сих пор в кости сидит. А другие осколки руки-ноги посекли. Крови много, а живой. Двинулся я самоходом в тыл. Выскакивает тут из кустов один: «Куда прёшь! Пристрелю!» Потом кровь увидел, молчком рукой махнул, проходи, мол.
Нет, не всю войну они нас подпирали. Как наступать начали, появилась у них работа по очистке тылов от заплутавших немцев, от диверсантов.

Почему самоходом двинулся? Так я ведь только после войны в кино видел медсестричек, которые с передовой раненых вытаскивали. За все годы войны ни одной не видел. Нет, в полку и в дивизии видел. В госпиталях видел. А вот в окопах…Мы или сами друг друга вытаскивали, или самоходом выбирались, или похоронные команды раненых подбирали.

Страшно свежему человеку на войне. Много самострелов было. Определяли их врачи запросто. Расстреливали всех перед строем. Последний у нас был в апреле сорок пятого. Прибыли в роту два брата. Новобранцы. Тут одного и ранило в ногу. А второй и стрельни себе через скатку в руку. Думал, не определят. Ну, за границей уже не расстреливали. Десять лет лагерей.

Злость на немца, конечно, была. Но безоружного убил я только раз.
Отбили мы у немца обоз. По правде, боя-то и не было – разбежалась охрана. Развернули мы лошадей, ребята дальше пошли, а мы со старшиной в полк покатили. Да оказалось, что один немец со страху в подводах запрятался. Слышу выстрел сзади. Думать - что делать - мне не надо. Моментом под подводой оказался. Ребята услышали, бегут к нам, стреляют. Взяли немца. Да, оказалось, что первым выстрелом он нашего старшину и убил. Двадцать лет парню было, техникум, или как там, закончил. А поработать и не успел. Подошёл я к немцу и застрелил.

Много нашего брата полегло. И по делу и без дела. Примета, например, была. Если недалеко Жуков появился, значит, кровью захлебнёмся. Там одно воинское искусство: «Вперёд!!!» И где уж тысячами укладывали. За Одером! «Вперёд!!!»
Вот один случай. Приказано на рассвете взять немецкий городок. По моему - Кюстрин.
Взять, так взять. Да только вот до городка семьдесят пять километров. Всю ночь, где шли, где и бежали. А на подходах к городу и падать стали. Интересно, какой представляли эту атаку штабисты, что её придумали? На наше счастье уже совсем светло стало и атаку перенесли на сутки.

Авиация нам много помогала. В котёл нас немец затянул. Так каждую ночку ждали мы посылок с неба. Девчата на фанерных самолётиках кидали посылки, отчаянные были. После того как границу перешли я их не видел. А уж кого мы любили так любили – это штурмовиков. Как прочешут всю передовую немецкую в несколько заходов, так и бери немца, уцелевшего чуть тёпленьким.

Питались как? Да хватало…Оно ведь после атаки лишние пайки остаются, а пока списки на довольствие переделают, оставшимся хватает. Тушенка была американская - в килограммовых банках и наша - в четырёхсотграммовых. Давали по одной такой банке на четверых. Американскую откроешь – там сверху жир какой-то в палец толщиной. Как технический. Выбросишь, под ним розовый такой фарш. Невкусный и несытный. Мы в очередь стояли за нашей маленькой баночкой. Да и хлеб у нас был вкусный и сытный. В Германии попробовали их хлеб, с яблоневыми опилками. Так это не хлеб, а…
Хуже было, когда кухня безнадёжно отставала. Тут уж и курочке какой мимо солдата не пройти, и овечке. Было и корову стреляли. Съесть не успевали, печень с собой и – вперёд!

Полвойны проползли мы с винтовками. Хорошая штука для снайперов. А вот отогнать немца, когда он в атаку прёт, куда сподручнее автоматом. Разные у нас побывали. И трофейные немецкие, и «дегтярёвы». И всё же лучше всех в нашу войну был ППШ. «Дегтярёву» чуть песчинка попала – отказал. А отказ оружия в бою твою смерть показывает. У ППШ только один недостаток – это, когда на бегу на землю падаешь, нельзя диском в землю ткнуть – перекосит патрон. Ну, ведь, хочешь жить, так и падать быстро правильно научишься.

В Германии уже узнали мы силу фаустпатрона. Сначала-то наши танки впереди шли и всё вокруг шерстили. Потом заскочат в городишко, да и загораются один за другим кострами. Стреляли по ним и из окон, и из подвалов. Тогда пошли впереди мы – пехота. Кого с фаустпатроном и найдём, а большинство сами разбегались. Зато у нас появилось много этого оружия. Здорово помогало. Наткнёшься на пулемётную точку в каком-нибудь подвале. Не надо её штурмовать. Фаустпатрон навёл, выстрелил – из подвала один дым. И никакой стрельбы.

Захватили порт немецкий. Баржи, корабли разные стоят. Во многих продукты. Так нам повезло – четыре дня в вагоны сахар перегружали. На вагонах со всех сторон написали: «Детям Ленинграда!» При нас вагоны ушли. Не знаю, дошли ли.

Отчаянно немец сопротивлялся. Вроде и надеяться уже не на что, а бьются. В городке одном пожилой немец с чердака связку гранат в группу наших офицеров опустил. Всех побил. Так, когда его вниз сволокли, добивать стали – ничуть пощады не просил. Сила их во многом в дисциплине. Как только
капитулировала Германия – они воевать и перестали.
Бились только власовцы, эсесовцы – знали, что пощады не будет. Да целыми подразделениями, стараясь пройти незамеченными, прорывались немцы в американскую зону.

Как с мирным населением мы обращались? Да по- разному. Были ведь у нас и уголовники, выжившие в штрафбатах. Да и у нормальных людей сумасшествие наблюдаться стало. Война ведь она не только пулями и осколками ранит. Всем она и душу ранит. Вот выскочил один пехотинец с двумя рожками запасными к автомату и давай стрелять по стаду коров, что для отправки в Россию сгуртованы были. Всех и перебил. Мы-то к нему подойти боялись. Он всё кричал: «Смерть фашистам!» Расстреляли парня перед строем.

Ну и нужно сказать - комендатуры чётко работали. Только-только бой за городок затих, глядь, патруль идёт – порядок наблюдает.
Посылали ли вещи домой? А отчего и не послать. Разрешено было. Да и как увидишь в немецких домах стулья наши «венские» с фанерной звездой, вещи разные с московскими штампами… Посылали!
А природа брала своё. То и дело видишь кружок солдат молоденьких с немецкими девчонками. И смех оттуда несётся, а кто и в пляс пустится.
Войну гражданское население почувствовало через голод. Здорово они его испытали. Потом пошли от нас составы с продовольствием.

Победу праздновали, как могли.

Но для меня война в Германии не закончилась.
Долго нас везли и привезли на Дальний Восток. Знали уже – с японцами воюем. Но лично для меня война с Японией была очень короткой и необычной.
Вызвали как-то к командиру полка. А у него незнакомые офицеры, от старшего лейтенанта до майора. И нас восемь человек солдат. Все опытные, с орденами. Сказали нам, что под команду незнакомого майора поступаем.
Потом собрали нас в каком-то бараке, на подходах кругом часовые. Каждого проинструктировали. Что делать, когда и по какой команде…
Мешки какие-то с ремнями принесли. Знакомый солдат шепнул: «Парашюты!» Вот думаю: « Научат с парашютом прыгать – в жизни пригодится». Учёба та, правда, недолгой оказалась.
Вскоре летели мы ночью куда-то в самолёте. Всё те же четыре офицера и восемь солдат.
Вышел из кабины выпускающий, открыл люк. И попрыгали мы один за другим во тьму непроглядную. Когда рассвело, оказалось нас вместе только восемь человек. Четыре офицера и четыре солдата. День провели, опасаясь каждого шороха. Ночью пошли. Подошли к какой-то большой фанзе. Каждый солдат встал около своего окна, автомат наизготовку. За спиной офицер. Вскрикнула ночная птица. Я и не понял, как из-за моей спины выскочил офицер и, как-то по-особому, кувырком, через окно влетел в фанзу. У других окон тоже прошумело. В фанзе послышалась какая-то возня, и уже в дверь, офицеры выволокли связанного человека. Только офицеров было уже трое. Не остерёгся при захвате майор. Проломил ему арестованный одним ударом ноги грудную клетку. Рассказали, что валяется связанным перед нами на земле матёрый диверсант. Семьдесят раз проходил он через границу, много крови пролил.

Вот тут-то и окончилась для меня война.
Нет, с формой я не расстался до сорок седьмого. Только тогда демобилизовали. Но служба в мирное время – это совсем не война!

И вот представьте – войне конец. Миллионы мужиков вернулись. А большинство и делать-то больше ничего не умеет, как стрелять.
Мне тут помогло государство. Не спрашивая согласия, заставили учиться. Во время учёбы кормили. Получил специальность инструктора-бухгалтера. Начал работать. А потом и в институт поступил. Уже сам. Стал экономистом, да так и проработал много лет в районо».

Без всякого пафоса рассказал мне это в больничной палате рядовой великой армии-победительницы, кавалер четырёх боевых орденов.
Здоровья тебе, дядя Миша!

***

Пришла беда. И обыкновенные люди необыкновенной страны плечом к плечу встали в строй. Миллионы и миллионы. Нет им числа. Вчерашняя школьница и токарь, учитель и колхозник встали на защиту Жизни.
«Страну заслонили собой!»

http://www.proza.ru/2012/04/06/1421

Другие статьи в литературном дневнике:

• 07.04.2012. ***
• 06.04.2012. ***
• 04.04.2012. ***