***Стояла весна, приближалась Пасха. Во дворе нашего старого дома с деревянными верандами, глубокой тишиной и изрядно побитой каменной лестницей, поднимающейся вдоль стены на второй этаж, было светло, уютно и хорошо, в том смысле, что обстановка дышала покоем, спешить не хотелось, и внимание сосредоточивалось на зарослях плюща, огромном лавре или трещинах, покрывавших замшелые ступени с отполированными до блеска многочисленными выбоинами. Наверху лестницы располагалась просторная площадка, оборудованная общим столом, парой дряхлых венских стульев и витиеватым заржавленным ограждением с отваливающимися кое-где элементами виньеток и приторных розочек. По обыкновению, на площадке сидела моя престарелая соседка, Фаня Давыдовна, в былом театральная портниха, доживавшая свой век в довольно-таки бесцветном одиночестве. Подруги, наверное, давно умерли, а родственники редко жаловали вниманием одинокую старуху. Признаков слабоумия у неё не наблюдалось, но никогда нельзя было понять, думает о чём-то Фаня Давыдовна или просто сидит, уставившись в одну точку, - так она была стара и безразлична к происходящему. Поравнявшись с ней, я сразу понял, что был первым человеком, кого она сегодня увидела, и спросил: - Фаня Давыдовна, а что это у вас такое лежит на столе? - Это маца, еврейское национальное кушанье, - ответила соседка. - Ничего особенного. Древние евреи её ели в пустыне, потому что ничего у них там больше не было. Мне мацу родственники принесли. Они всегда что-то приносят. Пережиток, конечно, но я беру. Не прогонять же людей, которые приехали из Симферополя. - Знаете, никогда не видел мацы, - сказал я. - Наверное, мне стоит попробовать. Как вы думаете, можно или нет сделать такой... ну, эксперимент что ли, ведь блюдо-то, как-никак, религиозное? - Как ты сказал, религиозное? - задумчиво произнесла соседка, посверлив меня взглядом на уровне живота. - Неправильно сказал, без уважения. Звучит, как будто вредное. Раньше так не говорили, потому что была вера, а теперь никакой веры нет. Жизнь изменилась, пошла совсем по-другому. Может быть, вера сегодня и не нужна? Вот ты вырос у меня на глазах, в церковь тебя не водили, даже иконы у вас дома нет, и ничего плохого не вышло. Но раньше люди веру знали, и сдерживала вера в людях зло. По крайней мере, так считалось. Я, честно говоря, уже давно ничего не понимаю. Много, много всего было, и в голове это не помещается. Фаня Давыдовна замолчала, вздохнула и посмотрела куда-то вглубь себя. Напоминала она ожившее непонятно как древнее изваяние: тихое, пыльное, время от времени извлекающее из себя причудливые и совершенно бесполезные сведения об исчезнувшем быте и людях, вкладывавших в известные мне слова совершенно другой смысл. Пребывала Фаня Давыдовна в прострации довольно долго( с ней такое частенько случалось), потом она вернулась в привычный мир, и я обнаружил, что меня с любопытством рассматривают из-под белых жиденьких кудряшек два глубоко посаженных бледно-серых глаза. - Так я попробую, или как? - снова спросил я, подозревая, что престарелая соседка успела забыть о моём к ней вопросе. Однако тревожился я напрасно. - Почему и не попробовать, раз тебе так хочется, - улыбнулась Фаня Давыдовна, - бери и пробуй сколько угодно. Я её всё равно не ем. В прошлом году она лежала, лежала, а потом куда-то делась. Может быть, голуби склевали. Такие птицы эти голуби, что всё едят. - Значит, разрешение вы мне даёте. Тогда спасибо, я, пожалуй, решусь, - с некоторой почтительность произнёс я, потому что стояла весна, настроение у меня было хорошим, а предстоящая дегустация действительно казалась интересной. Как-никак, маца - хлеб насущный древних, бежавших из Египта библейских евреев, предводитель которых видел Бога. Верить в такую легенду помогала лежавшая передо мной стопка тоненьких пластинок. Я выбрал самую аккуратную пластинку: беленькую, без изломов, с привлекательными светло-коричневыми подпалинами - и съел её по кусочкам в полном молчании. Вкус мацы показался мне чем-то простым, добротным, хотя и не лишённым своеобразия: не хлеб, не блин, не бублик - с чем ещё можно было сравнить своё искавшее идентификации гастрономическое впечатление? Вспомнился кусок засохшего теста, съеденный однажды в детстве. Судя по всему, я задумался, потому что голос соседки прозвучал как бы издалека: - Ну, что, дружок, разочаровался? Ожидал съесть что-то вкусное, как булочка у мамы? - Нет, - ответил я. - Просто представил, что стою в пустыне и ем мацу, а впереди сорок лет скитаний, если, конечно, история евреев не выдумана. На одной маце такого не одолеть. Думаю, было ещё что-то. - Да, пожалуй, что-то там было. Почему ему и не быть, если оно проявилось и спасло людей? - продолжила соседка. - У евреев всегда имеется запас, о котором не говорят. Нельзя говорить. Вот что ты сейчас съел? Думаешь, съел мацу? Нет, съел ты простую лепёшку, а мацу может съесть только еврей. Понятно? Фаня Давыдовна посмотрела на меня так, как будто проткнула меня взглядом. В образовавшейся паузе не то, чтобы мне стало не по себе, но, порывшись в памяти, я не обнаружил там ничего такого, чем можно было как-то расшевелить до краёв заполнившую двор лень тёплого весеннего дня. Однако соседка продолжала разглядывать меня довольно-таки строго, и какой-то ответ здесь, как ни крути, требовался. - Ну, и что же такое особенное может съесть еврей там, где другим достанется простая лепёшка? - произнёс я, обведя взглядом неказистую площадку с двумя дверями, громоздким, давно отжившим свой век облезлым шкафом, хлипкими стульями и старухой, годами скучавшей посреди этой рухляди; для убедительности я посмотрел вверх и, не найдя ничего, кроме ржавого навеса и соломы, торчавшей из прошлогоднего воробьиного гнезда, вопросительно развёл руками. - Ничего не чувствую внутри и не вижу снаружи, - продолжил я разглагольствовать. - - Особенного ничего нет. Там, где существует вера, больших сложностей не бывает. Но, когда проходит время, ты узнаёшь, что простые вещи открываются не сразу, а постепенно, иначе ты их не поймёшь, если, конечно, вообще поймёшь. Редко, кто понимает значение простых вещей. А евреи понимают, и поэтому делают мацу. Вот всё это, - Фаня Давыдовна показала локтем на старый шкаф, постучала сухим крючковатым пальцем по стоящему рядом столу, потом взяла со стола газету и пошелестела ей в воздухе, - всё это меняется, приходит и уходит. Из того, что ты видишь, самое важное - маца, хотя в ней нет ни запаха, ни вкуса, и через тысячу лет она будет такой же. Но будет........... © Copyright: Игорь Снежневский, 2024.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
