Актуально поныне и для Прозу. ру тоже

Анатолий Кузнецов:
О том, что было, говорят - ''не было''.

Раньше я сильно нервничал, когда с этим сталкивался.
Но, прочтя Джорджа Оруэлла ''1984'',
стал относиться более спокойно.
Философски спокойно - вряд ли это мудрость, больше самозащита,
иначе ведь никаких нервов не хватит.
Банальная истина - человек привыкает ко всему.
Ко всему! Вдуматься только. Странно.
Но сейчас я хочу коснуться темы,
которая сама в себе неисчерпаема
(и потому только коснуться),
которая в советской действительности выражается в формулировке

''этого не было''.

Это с нею сталкиваясь, я нервничал или прямо-таки ошалевал.

Ну, когда вам говорят:

''При сталинском терроре уничтожали и сажали в лагеря
тех, кто этого заслуживал''.
Тут можно спорить, доказывать, выяснять.

Но когда вам говорят:

''При Сталине террора не было и никаких лагерей не было.
Откуда вы это взяли?
Да вы что!''.
И смотрят при этом уверенными, невинными глазами.

Что тут делать?

Конечно, вы попытаетесь привести факты,
а вам на это:

''Так это ж клевета!
Продажность империалистических агентов!''.

И рассказывайте, и доказывайте,
хоть головой о стенку бейтесь, на это одно, невозмутимое:

''Не было этого''.

Сегодня поразительно думать, но данный пример ведь не преувеличение, не фантазия. Когда на Западе при жизни Сталина оказывались люди, спасшиеся из советских лагерей, западные коммунисты и, вообще, все, кто с симпатией глядел на Сталина, и счастливейшую, первую в мире ''страну победившего социализма'', они не то что не слушали таких беглецов, но возмущенно объявляли их негодяями, клеветниками, а их показания - вымыслом от начала до конца, плодом, в лучшем случае, больной фантазии.

Потому что между песней ''Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек'', которую поют все народы во всей стране (это же факт!) и 15 миллионами в лагерях смерти - слишком неправдоподобный разрыв.

Ножницы, один конец которых есть ложь. Но теперь положение иное. При Сталине ''злоупотребления'' (как они это называют) были. Да, были.

Но 7 миллионов уморенных искусственным голодом на Украине в 1932-33 годах - ''не было''.

Государственного геноцида, когда целые народы исчезали с земель,

а названия республик с географических карт СССР - ''не было''.

Чудовищных массовых могил наподобие винницкой, сравнимых с Бабьим Яром, но делом рук не гитлеровцев, а НКВД, как и массового уничтожения им польских военнопленных в Катыни - этого ведь
''не было''.

Вот этим мы как раз занимались,
когда я еще учился во втором или третьем классе, перед войной.
Нам велели вынимать учебники на парты
и вырывать страницы
с портретами Постышева, Косиора и других ''врагов''.

Это делалось по всей стране, вплоть до Книжной палаты.

Далее их уже ''не было''.

Наводнявшая страну сталинская ''История ВКП(б).
Краткий курс'', после смерти Сталина вдруг исчезла, бесследно - не было такой!

Уже не говорим о том, что никогда ведь не было процентов девяноста литературы первых лет революции,
отражавшей роль Троцкого, Бухарина и других ''врагов''.

Все это общеизвестно, я упоминаю это только затем, чтобы спросить:
что же будет в результате?

Как-то однажды, когда я еще жил в СССР, у меня дома в Туле мы разговаривали с одним молодым человеком, студентом.

Зашла речь о Зощенко и Ахматовой, как в 1946 году их предали анафеме партийным ''Постановлением о журналах ''Звезда'' и ''Ленинград''.

Молодой человек удивленно сказал, что я что-то путаю, ''этого не было''.

''Да как же! - воскликнул я, - в каждом учебнике
об этом ''Постановлении'' написано''.

Он сказал, что, нет, ничего подобного они не проходили.
Он сам читает уйму, но не встречал нигде.

К счастью, у меня случайно на полках были учебники по советской литературе и для школы, и для вузов. Я кинулся листать их, и — оторопел.

Действительно, о знаменитом постановлении 1946 года - ни слова.

Молодой человек смотрел на меня с оттенком сожаления.

''Это было! - закричал я. -
Ведь без этого в литературе шагу нельзя было ступить''.

Я кинулся листать тома по литературоведению,
торжествующе обнаружил недавно вышедший сборник Зощенко.

В предисловии о знаменитом ''Постановлении'' - ни слова!
Уже почти трясущимися руками я принялся листать ''Литературную энциклопедию''.
Статья ''Ахматова'' - ни слова, статья ''Зощенко'' - ни слова.

Но в гораздо большей степени я был убит, когда некоторые умные, серьезные люди, прочтя в моей рукописи романа ''Бабий Яр'' главу воспоминаний

''Людоеды'', о голоде 1933 года, недоуменно сказали, что я ''что-то путаю''.

Вот в войну было голодно, да, но о голоде времен коллективизации
они что-то не слышали, ''этого не было''.

Да, поначалу в таких случаях очень нервничаешь.

Но вот под категорию ''этого не было'' попал и я сам.

Когда в 1969 году я остался в Лондоне, в Москве был задержан готовый двухмиллионный тираж журнала ''Юность''.

С него срывалась обложка, где в списке редколлегии была моя фамилия, и обложка заменялась новой. С тех пор, кстати, список редколлегии журнала ''Юность'' на обложке больше не печатает.

В 3-4 номерах ''Юности'' за тот же 1969 год печатался мой роман ''Огонь'',
и я в Лондоне с любопытством развернул потом номер 12,
где обычно дается содержание всего журнала за год.

Под рубрикой ''Проза'' ни моей фамилии, ни романа ''Огонь'' не было.
В библиотечных экземплярах страницы с ''Огнем'' в 3-4 номерах,
как я узнал, были вырезаны.
Не было.

Да, из-за меня у служащих ''министерства правды'' было много работы.

Одних книжек ''Родная речь'' для первого класса,
где лет 15 печатался мой рассказик ''Деревцо''.

Сколько же это было миллионов! Миллионы же моих книг, журналы и сборники с рассказами и статьями, какие-то чтецы-декламаторы, календари, энциклопедии, учебные программы, кинофильмы, каталоги...

Убрали, вычистили отовсюду меня.
Был такой?
Нет, не было!

Когда такое видишь со стороны - это одно дело,
но когда происходит с тобой с самим - это особе ощущение.
И перестаешь нервничать, переходишь к философскому спокойствию.

Словно, внимательно наморщив лоб,

смотришь на какой-то сюрреалистический феномен - да,

общество с постоянно изменяющейся историей, с фиктивной, иллюзорной историей, от древнейших времен до вчерашнего дня.

Да, это действительно небывалый исторический эксперимент.

Будущим поколениям, по-видимому, нелегко будет поверить,
что это не фантастика, что ЭТО БЫЛО, зачем-то.

Анатолий Кузнецов.

Владимир Матусевич о писателе А.В. Кузнецове:

В 1975 году шведская газета ''Экспрессен''
опубликовала текст длительной беседы Анатолия Кузнецова с корреспондентом.
Швед удивлялся: почему ни одной новой книги не опубликовал Кузнецов?
Он остался в Лондоне потому, что нестерпимой стала для него цензура и самоцензура, что хотел писать и жить свободно.

Он начал новую жизнь в благоприятных условиях - двери западно-европейских и американских издательств, публиковавших ранее его ''Продолжение легенды'' и ''Бабий Яр'', были для него широко раскрыты.

Более того, от него ждали, требовали новых рукописей.
В чем же дело? Анатолий ответил спокойно, подробно и безжалостно.

Он не может и не хочет писать на том уровне, что был присущ его литературной карьере в Советском Союзе.
Он попробовал свои силы в экспериментальной модернистской прозе. Неудачно.

От себя замечу: в 1972 году в альманахе ''Новый Колокол'' был опубликован фрагмент из его романа ''Тейч Файв''. И впрямь — плохо.
По-ученически беспомощное повторение, так называемой, ''прозы потока сознания''.
Словом, он с беллетристикой покончил. Журналист не успокаивался.
Ага! Стало быть, творческий кризис?
Не потому ли, что русский человек не может жить и созидать вне России?
А, может, всему виной не изжитый шок резкого слома жизни на две несовместимые половины?
А, может, неприкаянность в личной жизни?
А, может - то, а, может - это?

Швед был искренен в своем сочувствии. Он искреннее сожалел о творческом кризисе художника, он искренне не понимал, не был в состоянии понять,
что писатель Анатолий Кузнецов,
отказавшись от писания и публикаций романов, может быть счастлив.
А он был счастлив.
И не было творческого кризиса, потому что в Лондоне кончился Кузнецов-беллетрист, кончился в силу редкостной беспощадной требовательности к самому себе,
но родился Кузнецов-публицист.

И не побоюсь назвать его мастером этого трудного жанра.

Он приходил к микрофону с обнаженной душой, беззащитный в своем доверии к слушателю, в своем всепроникающем желании поведать о светлой радости бытия, о пронзительном счастье, что испытывал он, собирая грибы в английском лесу или бродя босиком по кромке морского прибоя, или обзаведясь новой игрушкой - хитроумной пишущей машинкой.
И боль его, гнев, с каким говорил он о проклятой скудости советского бытия - духовной, материальной, социальной — они были суть отчаяние доброго, совестливого человека, который не может примириться с мыслью, что вот он бессилен разделить простейшую насущную радость свободы со своими соотечественниками.
Когда издадут хотя бы томик избранных его радиобесед, станет очевидно: сетования на творческий кризис — глупость.
Умер мастер.
В зените, в расцвете литературного своего и человеческого дара.
***
Издали книгу радиобесед в 2011году.

http://www.svoboda.org/content/transcript/24423408.html

Другие статьи в литературном дневнике:

• 24.04.2015. Прощание с Матрёной...
• 05.04.2015. Актуально поныне и для Прозу. ру тоже