Вот таким образом, мой друг, я и привык почти всегда играть с сурдиной,
словно боясь кого-то разбудить. Безмолвие возмещает не только бессилие
человеческой речи, у посредственных музыкантов оно возмещает скудость
звучания. Мне всегда казалось, что музыка должна быть просто безмолвием,
тайной безмолвия, которое пытается себя выразить. Возьмите, например,
фонтан. Безмолвная вода наполняет трубы, собирается в них, переливается
через край, и падающая капля обретает звук. Мне всегда казалось, что музыка
должна быть не чем иным, как перелившимся через край великим безмолвием.
Ребенком я мечтал о славе. В годы детства мы жаждем славы, как жаждем
любви: мы нуждаемся в других, чтобы понять себя. Не скажу, что честолюбие -
порок бесполезный, оно может подстегнуть. Но оно же истощает душу. Мне не
приходилось видеть успеха, который не был бы куплен ценой полулжи, я не
встречал слушателей, которые не вынуждали бы нас что-то опускать или что-то
преувеличивать. Я часто с грустью думал, что душа воистину прекрасная не
добьется славы, потому что не станет ее желать. Эта мысль, разочаровавшая
меня в славе, разочаровала меня и в таланте. Мне часто приходило в голову,
что талант - это просто особое красноречие, шумный дар выражения. Будь я
даже Шопеном, Моцартом или Перголезе, я все равно высказал бы, да притом,
вероятно, несовершенным образом, лишь то, что каждый день испытывает
деревенский музыкант, без всяких притязаний старающийся делать свое дело как
можно лучше.
