Пишу эти строки подъ арестомъ, отчасти затемъ, чтобъ убить казематную скуку, отчасти потому, что меня невыносимо тяготятъ воспоминанія истекшаго дня, и есть потребность высказаться хоть самому себе, на бумагу...
Сегодня утромъ, пріятель мой Иванъ Юрьевичъ Волынскій стр;лялся съ другимъ моимъ пріятелемъ, поручикомъ Раскатовымъ; я и баронъ Брунновъ, юнецъ изъ золотой молодежи, были секундантами. Доктора не было. Исторія разыгралась скверно: Раскатовъ уложилъ Волынскаго на месте.
Когда Волынскій, третьяго дня, спросилъ меня:
-- Владиміръ Павловичъ, не согласишься ли ты передать мой вызовъ Раскатову?
Я, не колеблясь, сказалъ "да". Я зналъ, что Волынскій дерется за женщину, свою любовницу, что онъ оскорбленъ и правъ, а Раскатовъ виноватъ: чего же еще? Да, наконецъ, могъ-ли я предположить, что д;ло дойдетъ до серьезнаго поединка? Столкновеніе между Волынскимъ и Раскатовымь было грубо и требовало пороха, но приключилось совершенно случайно, -- мн; казалось, что имъ не за что ненавид;ть другъ друга и, въ самомъ д;л;, жаждать кровомщенія. До ссоры Волынскій и Раскатовъ были въ очень хорошихъ товарищескихъ отношеніяхъ: если не друзья, то, во всякомъ случа;, пріятели. Я ждалъ обычной водевильной дуэльки, съ выстр;лами на воздухъ, съ шампанскимъ по примиреніи, съ брудершафтами, и пр., и пр.
Участвуя въ водевил;, я и велъ себя по-водевильному. Докторъ, тоже нашъ общій пріятель, до того былъ ув;ренъ въ примиреніи, что даже опоздалъ къ дуэли: не стоитъ молъ сп;шить, столкуются.-- Для чего намъ докторъ?-- сухо возразилъ Волынскій, когда я указалъ ему, что -- по правиламъ -- дуэль не можетъ состояться.-- Мы будемъ драться насмерть.
Я принялъ это, какъ громкую фразу. Когда дуэлянты сошлись на барьер;, я, съ улыбкой, предложилъ имъ протянуть другъ другу руки: дескать, подурачились, -- и будетъ!
Раскатовъ былъ не прочь "выразить сожал;ніе". Но Волынскій оборвалъ меня на первомъ слов;.
-- Я не желаю никакихъ объясненій! никакихъ сожал;ній... даже извиненій! -- крикнулъ онъ, -- оставь меня! Поди, скажи Раскатову, что я буду стр;лять въ него, какъ въ мишень.
Я никогда не слыхалъ более страшнаго голоса, никогда не видалъ бол;е бл;днаго, исковерканнаго гневомъ, лица, никогда не смотр;лъ въ такіе сверкающіе глаза.
Я извинилъ бы Раскатову смерть Волынскаго,— не могъ же онъ, въ самомъ деле, позволить убить себя! — если-бы не видалъ, съ какимъ ужаснымъи — скажу — животнымъ хладнокровіемъ наводилъ онъ на противника дуло пистолета.
-- Для меня молъ безразлично: убитъ тебя, или оставить въ живыхъ, но такъ какъ ты самъ на это напрашиваешься, — я тебя убью.
Раскатовъ выстр;лилъ. Волынскій упалъ навзничь и судорожно повелъ вс;мъ теломъ. Мы съ Брунновымъ бросились къ нему — онъ былъ мертвъ: пуля пробила ему сердце.
Раскатовъ приблизился къ мертвецу, взглянулъ ему въ лицо, поморщился, отвернулся и быстро зашагалъ за кусты, къ своей коляск;. Дорогою, онъ вспомнилъ о пистолете, оставшемся у него въ рукахъ, и возвратился къ намъ; отдалъ оружіе Бруннову, еще разъ покосился на Волынскаго, дружески кивнулъ мн; и затемъ удалился. Я посмотр;лъ всл;дъ Раскатову: онъ шелъ твердой поступью, съ обычной молодцеватой выправкой, настоящимъ гвардейскимъ львомъ.
Мы подняли трупъ. Лужа крови пятномъ чернела на желтой осенней трав;. Т;ло Волынскаго тяжело повисло на моихъ рукахъ окровавленными плечами; оно быстро холодело, и мне трудно было бороться съ отвращеніемъ къ этому остыванію. Съ помощью Бруннова, я всунулъ кое-какъ трупъ въ карету и самъ с;лъ съ нимъ. Брунновъ сроб;лъ и, подъ предлогомъ, будто ему дурно, взобрался на козлы. Лошади, почуявъ кровь, храпели, косили глазами, были готовы понести. Кучеръ Вавила машинально удержалъ ихъ, но совс;мъ потерялся и все твердилъ:
- Господи, помилуй! Этакій хорошій баринъ, и вдругъ столь скоропостижно скончались!
Я спустилъ оконныя шторы и остался въ синемъ полумрак;, наедин; съ убитымъ. Дорога была тряская; тело, качаясь, подпрыгивало на подушкахъ сид;лья. У меня было скверно на душе: дуэль, действительно, свершилась такъ "скоропостижно", что я не могъ сообразить, за какую нить ухватиться мыслью, чтобы просл;дить ходъ событій... Мн; было очень жаль Волынскаго, жалостливыя мысли не слагались въ ум;: въ голов; съ нахальнымъ упорствомъ верт;лся опереточный мотивъ, съ утра заброшенный въ мои уши прохожимъ шарманщикомъ.
Мы привезли тело на квартиру покойнаго. Антонина Павловна Ридель, женщина, за которую стрелялся Волынскій, не допустила меня приготовить ее къ печальному известію: глаза мои выдали ей истину. Брунновъ и Вавила внесли Волынскаго. Антонина Павловна подошла къ трупу, опустилась на кол;ни и смотр;ла въ мертвое лицо молча, безъ слезъ, словно недоум;ніе: какъ-же могла совершиться такая напрасная смерть? — задавило въ ней печаль. Мы тоже не смели говорить, да и что можно было сказать? Общее молчаніе тяжелымъ камнемъ легло на каждаго изъ насъ, и я почти обрадовался приходу полиціи. Пока составляли актъ, Антонина Павловна удалилась къ окну и устремила пристальный взоръ на улицу; плечи ея вздрагивали; наконецъ, она заплакала... Пріехалъ плацъ-адьютанть, объявилъ намъ съ Брунновымъ арестъ и увезъ къ коменданту. Не знаю, что было — тамъ, на квартир; — дальше.
Интересно мне, какъ чувствуетъ себя теперь Раскатовъ? О чемъ-то думаетъ онъ, скучая на гауптвахте? Раекаяніе ли его мучить? Жаль-ли ему погибшей жертвы? Я думаю, — ни то, ни другое, и живо представляю себ;, какъ онъ сидитъ на жесткомъ арестантскомъ табурет; въ той самой непринужденной и бравой своей поз;, что доставила ему въ салонахъ прозвище "le beau", крутить усы и размышляетъ:
-- Ah, bеte qu'еtait ce misеrable Wolynsky! -- пропалъ теперь мой билетъ на бенефисъ Зембрихъ!
II.
Волынскій долженъ былъ драться, иначе выйти изъ положенія было нельзя. По крайней мере, по понятіямъ нашего круга. Но -— какъ подумаешь, что сыръ боръ загор;лся изъ за... испанскаго короля! Волынскій говорилъ, что онъ -- Альфонсъ XIII, а Раскатовъ -- что Альфонсъ XII. Принесли календарь: Волынскій оказался правъ. Раскатовъ надулся. Въ чемъ то опять онъ ошибся и запутался. Волынскаго чортъ дернулъ посм;яться:
-- Ну, это тоже изъ исторіи Альфонсовъ!
Раскатовъ посмотрелъ на него зв;ремъ и говорить, — чеканить каждый слогъ:
-- Не вс;мъ же быть такимъ знатокамъ въ альфонсахъ, какъ ты.
Волынскій изм;нился въ лиц;.
-- Что ты хочешь сказать?
-- То, что ты -- когда и въ зеркало то смотришься -- альфонса предъ собой видишь...
Волынскій на него бросился. Раскатовъ схватился за шашку. Но присутствующіе усп;ли стать между ними и не допустили скандала.
"Альфонсъ" -- скверная кличка, и надо быть или образцомъ христіанскаго незлобія, или м;днымъ, н;тъ, -- мало: никкелированнымъ лбомъ, чтобы равнодушно расписаться въ ея полученіи. Да еще и кличка-то была не по шерсти, и полученіе не до адресу. Волынскій былъ... ч;мъ хотите, только не альфонсомъ. Св;тъ зналъ наружность д;ла: Волынскій, полуразоренный виверъ, вступилъ въ открытую связь съ Антониной Павловной Ридель, женщиной очень богатой, на пятнадцать л;тъ его старше, -- и устами Раскатова бросилъ позорное обвиненіе. Подкладку д;ла св;тъ не зналъ, да, впрочемъ, какъ это всегда бываетъ, и не хот;лъ знать.
Я былъ съ Волынскимъ въ большой и хорошей дружб;. Это былъ челов;къ съ золотымъ сердцемъ, не сум;вшимъ отуп;ть и зарости мохомъ даже среди той воистину безобразной жизни, въ какую съ самыхъ раннихъ л;тъ толкнули его дрянное воспитаніе, наше милое товарищество и независимое состояніе. Характеръ у Волынскаго былъ восковой. Онъ годился р;шительно на все, дурное и хорошее. Попади онъ съ самаго начала въ хорошія руки, -- развился-бы д;льнымъ и полезнымъ малымъ. Но его чуть не съ пятнадцати л;тъ окружилъ и засосалъ въ свою тину омутъ богатой петербургской молодежи, сытой и безд;льной... Въ этой растл;нной сред; что могло изъ него выйти, кром; эгоиста-вивера, прожигателя жизни съ двухъ концовъ? Какъ большинству молодыхъ людей, рано начавшихъ жить, Волынскому льстилъ его преждевременный усп;хъ въ качеств; Донъ-Жуана и mauvais sujet'а.-- И вотъ онъ игралъ, не ум;я играть, -- пилъ, хмел;я съ первой рюмки, -- ухаживалъ за женщинами, которыя ему не нравились, -- выкидывалъ всяческія глупости, самому потомъ противныя.
Но тому, у кого есть хоть какой-нибудь намекъ на внутренне содержаніе, мудрено истратить безъ оглядки всю свою молодость на карикатуры Сарданапалова пира, отдаться въ безвозвратное рабство ;д;, пьянству, продажнымъ юбкамъ. Я помню время, кагда Волынскій, заскучавъ чуть не до душевной бол;зни, стремился обновить свою жизнь хоть какимъ-нибудь серьезнымъ началомъ, и съ лихорадочнымъ интересомъ хватался то за одно новое д;ло, то за другое.
Но, къ сожал;нію, онъ не им;лъ ни подготовки, ни привычки къ труду. Притомъ, какъ очень состоятельный челов;къ, не могъ искатъ въ работ; иной ц;ли, кром; одной: убить докучное время. Онъ долженъ былъ сознаться, что не чувствуетъ интереса къ труду ради самаго труда, что всякое серьезное занятіе будетъ обращаться для него въ игрушку отъ нечего д;лать, что, сл;довательно, онъ и впредь осужденъ на ту-же, хмельную до пресыщенія, безд;ятельность.
Кому легко сд;лать о себ; такое открытіе -- и утвердиться въ немъ? Словно самъ себ; подписываешь приговоръ полной своей ненужности на земл;. А что ненужно, зач;мъ тому и быть? Ненуженъ, -- и конецъ: убирайся прочь изъ жизни, очисти дорогу очередному изъ грядущаго покол;нія... Много насъ, богатенькихъ Гамлетиковъ, заключило развитіе этого силлогизма револьверной пулей себ; въ лобъ, а еще больше спилось съ круга и совс;мъ утонуло въ грязи.
Волынскій былъ изъ самыхъ хрупкихъ Гамлетиковъ и, нав;рное, уже давно кончилъ-бы очень скверно, не подвернись ему какъ-разъ кстати, въ самое благое время, спасительница-любовь.
Когда Волынскій сошелся съ Антониной Павловной, ему минуло двадцать четыре года, а ей -- уже тридцать девять л;тъ. Разница огромная. Но, познакомившись съ Ридель, я нимало не удивился увлеченію моего друга.
Антонина Павловна -- женщина классической красоты, настоящая Юнона: высокая, довольно полная, однако не утратившая ни стройности таліи, ни изящныхъ очертаній бюста. У нея кроткіе влажные глаза волоокой Геры и самыя н;жныя и ласковыя уста во всемъ Петербург;.
Она превосходно од;вается. Я не знаю женщины съ бол;е изящиыми манерами.
Исторія любви Волынскаго разсказана мн; имъ самимъ. Я напишу ее, какъ помню, его собственными словами.
Если выйдетъ аффектированно, не въ м;ру патетично, -- не моя вина: онъ, в;дь, и на самомъ д;л; былъ аффектированный и лихорадочно-патетическій челов;къ; простота и хладнокровіе были ему незнакомы.
* * *
"...Я познакомился съ Антониной у своей тетки Заневской. Случалось мн; встр;чаться съ нею и въ другихъ домахъ. Я художнически преклонялся предъ красотой Антонины, чувствовалъ въ ней умное и доброе существо, и меня тянуло вид;ть ее. Ни въ чьемъ иномъ обществ; не дышалось мн; такъ легко, ни съ к;мъ другимъ не бывалъ я бол;е откровеннымъ. Мы вс;, молодежь, не прочь порисоваться и подчасъ навязать себ;, шику ради, чортъ знаетъ какой характеръ. Но, когда Антонина говорила со мной, я, право, кажется, скор;е вырвалъ-бы свой языкъ, ч;мъ позволилъ бы себ; сказать ей неправду. Было такое время, что я самъ не подозр;валъ своей любви къ Антонин;. Для влюбленныхъ, мы стояли въ слишкомъ различныхъ условіяхъ жизни. Я -- безпутный мальчишка, ничего не им;ющій за собою кром; состоянія и родового имени. Она -- вс;мъ изв;стная и вс;ми уважаемая femme d'esprit, дама-патронесса, почти уже зачислившая себя въ разрядъ старухъ. Въ Петербург; весьма скоро заговорили, будто я живу съ Ридель. Сперва я см;ялся, потомъ задумался: каковы, въ самомъ д;л;, наши отношенія? По годамъ Риделъ почти могла быть мн; матерью, но я не чувствовалъ въ ней даже старшей сестры... Быть можетъ, дружба? Но разв; есть дружба вообще, а между мужчиной и женщиной въ особенности? Притомъ, когда-же и какіе друзья занимали мое воображеніе, такъ упорно, чтобы грезиться мн; по ночамъ, чтобъ ихъ имена были моей первой мыслью поутру и посл;дней на сонъ грядущій? Ни для кого на св;т; я ни на іоту не изм;нилъ-бы своего образа жизни, а посл; знакомства съ Антониной я почти отсталъ оть кутежей и разошелся съ Zizi, между т;мъ какъ всего нед;лю назадъ едва не поссорился изъ-за нея съ теткой Заневской. Это превращеніе сд;лалось какъ-то само собою, неприм;тно. Вс; качества, казавшіяся мн; въ женщин; идеальными, я поочередно вид;лъ въ своемъ воображеніи, представляя себ; Антонину, и... Словомъ, пришлось-таки признать себя влюбленнымъ.
Въ одно изъ нашихъ свиданій Антонина приняла меня крайне сухо. Сплетни дошли до нея. Она высказала мн;, что, проживъ на св;т; сорокъ л;тъ съ безупречной репутаціей, ей поздно д;латься игрушкой злословія: я, какъ это ей ни грустно, долженъ прекратить свои пос;щенія.
Я сталъ защищаться и совс;мъ неожиданно объяснился въ любви. Говорю "неожиданно" потому, что за пять минутъ передъ т;мъ я не р;шался и подумать о такомъ см;ломъ шаг;... Я говорилъ долго, сильно, страстно, и, когда кончилъ, Антонина сид;ла бл;дная, дрожащая, а въ глазахъ ея я прочиталъ, какъ сильно она меня любитъ и какъ боится любить.
-- Вы также любите меня! Скажите мн;: да! -- р;зко сказалъ я.
-- Это безуміе! -- прошептала Антонина, -- вы сами не знаете, что говорите.
-- Я знаю, что люблю васъ!
-- Вспомните, Иванъ Юрьевичъ, свои годы и мои!...
-- Ваши годы!.. Вы моложе меня: вы чисты духомъ, вы мыслите, чувствуете, у васъ есть любимыя идеи, умныя занятія, полезныя ц;ли, -- жизнь ваша полна. Я пришелъ къ вамъ -- съ испорченнымъ холоднымъ сердцемъ, съ пустою душей, пресыщенной и отравленной удовольствіями... Что же д;лать, если жизнь одарила меня ими прежде, ч;мъ научила, какъ ихъ принимать! Удовольствіе съ д;тства было моимъ міромъ. То былъ ничтожный міръ, не стоило въ немъ существовать, и я проклинаю его ничтожество! Я искалъ ему зам;ны, въ разныя окна гляд;лъ на св;тъ, но отовсюду вид;лъ его чуждымъ себ; и понялъ, что не міръ ничтоженъ, а жалокъ и ненуженъ я, неум;ющій приспособиться къ нему и найти въ немъ свое м;сто. И, значить, осталось мн; одно: махнуть на себя рукой, превратиться въ живого покойника, въ буйное и безпутное, но мертвое привид;ніе -- врод; т;хъ, какъ доказываютъ въ "Роберт;". Явились вы, -- и точно св;тъ внесли въ мою тьму! Ожилъ я съ вами. Пересталъ чувствовать себя напраснымъ и глупымъ. Прикажите мн; взяться за любое д;ло, -- къ стыду моему, какое бы вы ни назвали, мн;, л;нтяю и неучу, придется приниматься за него съ азбуки -- и все-таки в;рьте, оно будетъ по плечу мн;, если я стану работать до вашему желанію, съ вами, для васъ. Не отталкивайте меня!
И я приблизился къ Антонин;. Она, со страхомъ, отступила.
-- Не подходите!-- услыхалъ я ея шопотъ.
-- Антонина Павловна!
-- Я не см;ю ничего сказать вамъ... я не въ силахъ... Дайте мн; собраться съ мыслями! уйдите!
-- Одно слово!...
-- Я отв;чу вамъ... но теперь, умоляю васъ, идите!.. Посл;, посл;...
Я поклонился и вышелъ. Вечеромъ я получилъ отъ Антонины письмо: "Долгъ запрещаетъ мн; писать вамъ, но я об;щала отв;тить, и пишу. Извините, если выйдетъ несвязно. Мысли мои разбрелись. Я думала о васъ. Вы правы: я люблю васъ, я еще настолько женщина, чтобы любить. Только дов;ряя вашей чести, р;шаюсь я да эти безумныя строки. Я всегда презирала пожилыхъ женщинъ, увлекающихся соблазнами поздней любви. Теперь я презираю себя. Я никогда не буду принадлежать вамъ: это позоръ. Не подозр;вайте меня, будто я боюсь св;та, -- о, н;тъ! за счастье быть вашей я перенесла бы его судъ! Но я не въ состояніи отдаться челов;ку, не в;ря въ его любовь, а въ вашу в;рить не могу: вы черезчуръ молоды для меня. Оставьте меня, забудьте. Ваше заблужденіе скоро пройдетъ, и, дастъ Богъ, вы найдете себ; подругу до сердцу, достойную васъ, молодую. Не будемъ больше вид;ться. Не пишите мн;, -- я не хочу. Я люблю васъ и, повторяю, еще слишкомъ женщина. Ваше присутствіе, ваши слова растерзаютъ мн; сердце, потому что я хот;ла-бы в;рить вамъ, а в;рить нельзя. Въ мои годы, къ несчастью, могутъ еще любить, но уже не быть любимыми. Ваша А. P.".
Я немедленно набросалъ отв;тъ и послалъ Антонин; Павловн;. Съ часъ не возвращался мой челов;къ. Наконецъ, мн; подали конвертъ, надписанный знакомымъ женскимъ почеркомъ. Внутри оказалось мое нераспечатанное письмо... На другой день я встр;тилъ Антонину на Морской. Я собралъ весь остатокъ воли, чтобы говорить, по возможности, спокойно, и подошелъ къ Антонин;:
-- Ваше письмо -- бредъ!-- сказалъ я, -- я хочу быть счастливымъ... я добьюсь!
Она отв;тила мн; умоляющимъ взглядомъ и -- ни слова. Я продолжалъ:
-- Счастье въ нашихъ рукахъ, зач;мъ уступать его?
-- Мы будемъ неправы...
-- Передъ к;мъ?
-- Я -- передъ вами, вы -- предо мною, оба мы -- передъ самими собой.
-- Вы пишете, что не боитесь св;та; не стыдитесь-же нашей любви!
-- Я гордилась-бы ею, если-бы могла в;рить.
-- Узаконимъ ее и оправдаемъ себя передъ обществомъ: будьте моею женою.
-- Никогда! Съ моей стороны было-бы нечестно налагать ц;пи на вашу молодость... Мн; сорокъ л;тъ, а у васъ вся жизнь еще впереди.
-- Антонина Павловна, вы губите меня!
-- Я васъ спасаю!
Она отвернулась отъ меня и знакомъ подозвала свой экипажъ.
Ц;лую нед;лю зат;мъ я безпутничалъ, какъ никогда. Пьяный, я плакалъ.-- Что за дурь нашла на тебя?-- спрашивали меня пріятели, напиваясь на мой счетъ. Я ругался, но не проговаривался. Кутилъ-же я зат;мъ, что, трезваго, меня невыносимо тянуло къ Антонин;, а, хмел;я, я былъ ув;ренъ, что не пойду къ ней: никакія силы не заставили-бы меня показаться ей пьянымъ...
Однажды я, еще трезвый, безц;льно, съ похмелья, бродилъ до Петербургу. На Николаевскомъ мосту меня окликнулъ Раскатовъ.
-- Ты слышалъ?-- сообщилъ онъ, -- изъ Москвы телеграфировали: Алеша Алябьевъ застр;лился.
Алябьевъ! Мой ближайшій другъ, одинъ изъ учителей моей сожженной молодости!
Мн; стало жутко... Въ своемъ тяжеломъ настроеніи, я принялъ это самоубійство за указаніе самому себ; и, разставшись съ Раскатовымъ, въ раздумьи оперся на перила... Нева плавно выкатывалась изъ-подъ моста массивной с;рой полосой. Уже темн;ло; накрапывалъ дождь; во мгл; осеннихъ сумерекъ легко было соскользнуть въ р;ку... Я медлилъ, -- и вдругъ мн; припомнился разсказъ, будто однажды, по случаю большого празднества, на этомъ самомъ мосту была такая давка, что чугунная р;шетка не выдержала и рухнула въ воду, увлекая за собой много народа. Я живо представилъ себ; страшную сцену, -- слишкомъ живо: р;зкій крикъ погибавшихъ такъ и зазвен;лъ въ моихъ ушахъ... Я испугался и ушелъ отъ Невы. Призракъ смерти показался мн; черезчуръ чудовищнымъ... Я долженъ былъ спасаться отъ него, -- и пошелъ искать спасенія у Антонины.
Мн;, отказали, но горничная не устояла противъ взятки и, за десять рублей, согласилась доложить. Не обо мн;, потому что принимать меня было ей строго запрещено, а о княз; Батыев;, дальнемъ родственник; Антонины Павловны, который слёгка похожъ на меня лицомъ, фигурою же, настолько, что издали и въ сумеркахъ насъ трудно распознать. Говорятъ, будто онъ -- сынъ стараго князя Батыева только по паспорту, а д;йствительный виновникъ дней его -- мой покойный и не весьма почтенный родитель. Я не далъ Антонин; времени открыть обманъ и вошелъ въ гостиную по пятамъ горничной, едва она начала докладывать. Антониза, од;тая, какъ голубымъ облакомъ, въ мягко-складчатый пеплумъ стояла среди комнаты, со св;чей въ рук;; она хот;ла скрыться отъ меня, не усп;ла и теперь не знала, какъ быть. Ни я, ни она не прив;тствовали другъ друга, словно мы не разставались съ посл;дней встр;чи. Антонина была сильно взволнована: щеки ея гор;ли яркимъ румянцемъ... Мы долго молчали.
-- Вы опять пришли! -- тихо сказала Антонина.
Я молчалъ. Она поставила св;чу на каминъ и протянула ко мн; руки:
-- Зач;мъ?!..
-- Слушайте!-- заговорилъ я, и самъ не узналъ своего голоса: онъ звучалъ низко, хрип;лъ и обрывался, -- слушайте! я знаю... я поступилъ нехорошо, придя къ вамъ. Но я пришелъ и приду опять, буду приходить къ вамъ, пока есть во мн; воля жить. Гоните меня, -- я стану сторожить васъ на улиц;. Перестанемъ говорить о любви, не будемъ вовсе говорить о любви, не будемъ вовсе говорить, если вы не хотите, но позвольте мн; вид;ть васъ: безъ васъ мн; смерть.
-- А разв; мн; легче!?.
-- Вамъ!.. Вы не любите!
-- Н;тъ, люблю, къ несчастью! Стыжусь, а люблю! Видитъ Богъ, три раза я была готова написать вамъ: "Придите. Я ваша!" Я плакала, разрывая начатыя письма. Теперь я почти совладала съ собой... Я!.. Говорятъ, посл;дняя любовь опасн;е первой. А моя любовь къ вамъ и первая, и посл;дняя любовь! Довольно-же намъ волновать другъ друга... Овлад;йте собою и не смущайте меня!
-- Антониа Павловна! я говорилъ вамъ, какъ много можетъ дать мн; наша любовь. Теперь я не стану повторять вамъ ни своихъ плановъ, ни своихъ надеждъ, ни своихъ идеаловъ. Да у меня и н;тъ никакихъ своихъ идеаловъ, -- первый явился мн; вм;ст; съ вами. Что мое будущее?! Оставимъ его. Сжальтесь надо мною во имя настоящаго -- ради насъ самихъ! За что мы, два независимыхъ существа, какъ будто боимся кого-то и безц;льно вносимъ въ свою жизнь горечь ненужной разлуки?
-- О, Боже мой!
-- Антонина Павловна! не скрою отъ васъ: я не доброй волей пришелъ къ вамъ сегодня... Страхъ, да, страхъ выгналъ меня изъ дома. Смерть стоитъ за вашими дверями и ждетъ меня. Глупая, ненужная, безпощадная. Не думайте, чтобы я унизился до пошлости пугать васъ самоубійствомъ. О, н;тъ! Я не пугаю, я самъ боюсь его, призрака смерти! Кровь леден;етъ въ моихъ жилахъ, когда я думаю о конц;... Во мн; н;тъ силы жить, -- и хочется жить! н;тъ воли умирать -- и надо умереть!.. Пощади же меня! Ты сильна, д;ятельна, полна жизни: я слабъ, жалокъ, я самъ себя стыжусь. Единственная моя сила въ теб;, чистая! прекрасная! любимая!
Антонина, сложа руки на груди, быстро ходила взадъ и впередъ по комнат;, вздрагивая при каждомъ моемъ "ты". Какъ дивно хороша была она! Ни разу чувственное желаніе не рождалось во мн; въ ея присутствіи. Не оттого-ли я и полюбилъ ее такъ кр;пко? Но теперь кровь бросилась мн; въ голову. Не помню, что еще говорилъ я. Антонина прервала меня движеніемъ руки... Помню лицо ея съ полузакрытыми глазами, съ прикушенной нижней губой, между т;мъ, какъ верхняя вздрагивала, вздрагивала...
-- Поклянись, что ты любишь меня!-- съ усиліемъ выговорила она.
-- Ч;мъ-же клясться? Тобой?! Я ни во что не в;рю, кром; тебя!
Но Антонина уже не слушала меня и, заломивъ руки, восклицала:
-- Господи! сд;лай, чтобъ онъ говорилъ правду! сд;лай!.. И, если онъ лжетъ, покарай не его, но меня за то, что я ему в;рю!
IV.
Такъ страстно начала свою любовь странная чета...
Чуть не ц;лую зиму толковали о ней въ столичныхъ кружкахъ.-- и, конечно, толковали скверно. Ни красота, ни личное обаяніе Антонины Павловны ник;мъ не принимались въ соображеніе, словно ихъ и не было. Вс; считали только годы, вычитали 24 изъ 40 и изд;вались надъ остаткомъ 16.
Въ любовь Волынскаго никто не в;рилъ.--вс; искали какой-нибудь задней гнусной ц;ли, не нахолили, потому что Волынскій былъ очень богатъ, и сердились, что не находили.
Наконецъ, надо;ло,-- притихли. Волынскій и Ридель жили т;мъ временемъ то въ деревн;, то заграницей. Возвращеніе Волынскаго въ Петербургъ и значительныя потери, понесенныя имъ въ одномъ каменноугольномъ предпріятіи, подали поводъ къ взрыву новыхъ пикантныхъ варіацій на игривую тему его связи съ богатой пожилой вдовой.
-- Нечего сказать, красивая исторія! хорошъ Волынскій! --слышались голоса.-- Такъ вотъ подкладка нашего романа: мы бросаемся въ рискованные аферы и, на случай несостоятельности, подготавливаемъ себ; резервъ, въ вид; капиталовъ старой развратницы -- недурно расчитано!
Могуча въ людяхъ потребность "чужого скандала", и скор;е Волга потечетъ отъ устья къ истоку, нежели св;тъ откажетъ себ; въ удовольствіи затоптать въ грязь любого изъ членовъ своего круга, при первомъ же удобномъ предлог; и случа;.
Волынскій почти не бывалъ въ обществ;. Онъ мало безпокоился сплетнями. Онъ говорилъ:
-- Когда-то св;тъ восхищался разными моими амурными гадостями; пусть, для контраста, побранитъ теперь за первую честную любовь.
Но какъ-то разъ, см;ясь надъ одной изъ глуп;йшихъ выдумокъ своихъ недоброжелателей, онъ зам;тилъ слезы въ глазахъ Антонины Павловны. Беззаботность Волынскаго исчезла навсегда. Броня, неподдавшаяся ядовитымъ стр;ламъ злословія, потеряла свою кр;пость предъ скорбнымъ взоромъ любимой женщины, и стр;лы начали достигать ц;ли.
"Моя любовь причинила теб; позоръ!" -- думали любовники, глядя другъ на друга. Если Волынскій былъ грустенъ, Антонина Павловна волновалась:-- "какую новую подлость потерп;лъ онъ за меня?" -- и погружалась въ глубокое уныніе. Волынскій вид;лъ ея печаль; вид;лъ -- открытую, прозр;валъ ее любящимъ взоромъ подъ маской напускного спокойствія, и незач;мъ было ему спрашивать о причинахъ печали, и ничего онъ не могъ придумать, чтобы обезсилить и обезвредить ихъ. Противъ любовниковъ была даже не видимость, потому что Антонина Павловна -- прекрасна, противъ нихъ возставало время, обиженное за законы, которыми оно ограничило влеченіе пола къ полу и торжество женской красоты. Не могли же Волынскій и Антонина Павловна пом;няться своими годами! Итакъ, Волынскому оставалось только сознавать тяжесть клеветы и свое совершенное безсиліе придать д;лу другую окраску въ глазахъ подлыхъ и злобныхъ людишекъ, упражнявшихъ на немъ свою м;щанскую доброд;тель, да -- приходить въ ужасъ и б;шенство отъ этихъ горькихъ итоговъ. Со дня на день онъ сильн;е и сильн;е тосковалъ и озлоблялся. Онъ не думалъ еще о мести, но уже чувствовалъ, что негодованіе, медленно накипая въ душ;, реветъ и заглушаетъ голосъ благоразумія, что гн;въ просится наружу...
Это было началомъ конца...
Зач;мъ днемъ раньше я не далъ себ; труда вгляд;ться въ д;ла Волынскаго, какъ вгляд;лся теперь! Никогда-бы не допустилъ я его до дуэли съ Раскатовымъ!
Но онъ, посл; вызова, былъ такъ спокоенъ, такъ веселъ! Онъ обманулъ и меня, и Антонину Павловну. Она совс;мъ ничего не подозр;вала. Я думалъ:
-- А, право, для Волынскаго это будетъ недурнымъ рессурсомъ -- пугнуть въ лиц; Раскатова нашъ поганый beau monde. Серьезныхъ посл;дствій дуэль, конечно, им;ть не будетъ, а все-таки съ челов;комъ, который такъ просто способенъ потянуть ближняго своего къ барьеру, шутки плохи. Подставлять свой лобъ подъ пулю -- охотниковъ немного, и, посл; дуэли, любезн;йшіе наши сплетники поприкусять язычки!
И вотъ -- онъ... б;дный! б;дный!..
V.
Что-то станется теперь съ Антониной Павловной?.. Семнадцатил;тнею д;вочкой выдали ее замужъ за генерала Ридель, во время оно военную знаменитость, поб;дителя враговъ отечества и дамскихъ сердецъ, а въ эпоху женитьбы, дряхлаго, грязнаго старикашку, оскверненнаго вс;ми пороками современнаго разврата. Д;вушка не понимала, кому ее отдаютъ, ужаснулась, когда поняла, но -- разъ отданная -- безропотно понесла крестъ, посланный судьбой. Антонина Павловна прожила пятнадцать л;тъ съ челов;комъ, чьи ласки могли быть только оскорбленіемъ ей, ц;ломудренной, умной, развитой, однако, даже нахальное св;тское шпіонство оказалось безсильнымъ предъ репутаціей молодой женщины: Антонина Павловна была в;рна своему генералу, какъ пушкинская Татьяна, съ тою лишь разницей, что память ея сердца не хранила въ себ; даже образа Он;гина...
Генералъ умеръ. Вдова на свобод;. Она безд;тна, богата и красива. Св;тъ у ея ногъ. Блестящія партіи предоставляются ей на выборъ. Но Антонина Павловна не хочетъ партіи: пятнадцать л;тъ брака были для нея слишкомъ горькой школой, чтобъ отдаться новому супругу безъ любви.
Она присматривается къ своимъ поклонникамъ... Н;тъ! Эти люди знатны, богаты, иногда даже интересны и умны, -- словомъ, можетъ быть, и очень хорошіе люди, но... не для нея! Одни ухаживаютъ за молодой вдовой, какъ за богатой нев;стой съ вліятельными связями, другіе влюбленно добиваются обладать ея пышной красотой. Не того ей надо! Она хочетъ любить и быть любимой. Проходитъ н;сколько л;тъ. Сердце молчитъ, избранникъ не приходитъ. Антонина Павловна считаетъ свои года:
-- Мн; тридцать шесть л;тъ! -- говоритъ она, -- это почти старость! Поздно любить!
И она твердой рукой, безъ колебаній поставила крестъ на своихъ вдовьихъ мечтахъ. Явился Волынскій...
Антонина Павловна, привыкнувъ воображать себя старухой, сперва устыдилась и испугалась вспыхнувшаго въ ней чувства, а потомъ еще больше испугалась взаимности со стороны молодого челов;ка, едва не юноши. Она долго не сдавалась Волынскому, упрямо боролась противъ природы... то былъ неравный бой!
Сойдясь съ Волынскимъ, Ангонина Павловна достигла счастья любви, присужденнаго ей въ юные годы вм;ст; съ дарами красоты, какими над;лила ее природа. Долго, слишкомъ долго жизнь съ жестокимъ упорствомъ попирала ея права на любовь, и т;мъ полн;е взяла она теперь, ниспосланные ей судьбою, восторги.
Волынскій сталъ для нея источникомъ ц;лаго міра неизв;данныхъ досел; мыслей, чувствъ, ощущеній, сталъ ея властелиномъ, богомъ, ребенкомъ, мужемъ.
И вотъ разбитъ ея волшебный міръ, низверженъ ея богъ, трупомъ легъ мужъ и властелинъ!..
Такъ долго ждать счастья и, едва узнавъ опьяняющую прелесть его обаянія, лишиться счастья вновь и навсегда!... Да! тутъ есть отъ чего притти въ отчаяніе!
Не знаю, какъ перенесетъ Антонина Павловна горе, но, зная ее, не жду ничего хорошаго...
Орфография текста (без учёта ошибок кодирования в т.ч.) приводится по публикации на Lib.ru
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
