У самой двери в кабинет доктор остановился.
- Это натюрморт с фруктами, - улыбаясь, сказал он. - Вы скажете, сюжет
не слишком подходящий для кабинета врача, но моя жена не желает терпеть
эту картину в гостиной. По ее мнению, она слишком непристойна.
- Непристойна! Но ведь это натюрморт! - в изумлении воскликнул я. Мы
вошли в кабинет, и картина сразу бросилась мне в глаза. Я долго смотрел на
нее. Это была груда бананов, манго, апельсинов и еще каких-то плодов; на
первый взгляд вполне невинный натюрморт. На выставке постимпрессионистов
беззаботный посетитель принял бы его за типичный, хотя и не из лучших,
образец работы этой школы; но позднее эта картина всплыла бы в его памяти,
он с удивлением думал бы: почему, собственно? Но запомнил бы ее уже навек.
Краски были так необычны, что словами не передашь тревожного чувства,
которое они вызывали. Темно-синие, непрозрачные тона, как на изящном
резном кубке из ляпис-лазури, но в дрожащем их блеске ощущался
таинственный трепет жизни. Тона багряные, страшные, как сырое
разложившееся мясо, они пылали чувственной страстью, воскрешавшей в памяти
смутные видения Римской империи Гелиогабала; тона красные, яркие, точно
ягоды остролиста, так что воображению рисовалось рождество в Англии, снег,
доброе веселье и радостные возгласы детей, - но они смягчались в какой-то
волшебной гамме и становились нежнее, чем пух на груди голубки. С ними
соседствовали густо-желтые; в противоестественной страсти сливались они с
зеленью, благоуханной, как весна, и прозрачной, как искристая вода горного
источника. Какая болезненная фантазия создала эти плоды? Они выросли в
полинезийском саду Гесперид. Было в них что-то странно живое, казалось,
что они возникли в ту темную пору истории Земли, когда вещи еще не
затвердели в неизменности форм. Они были избыточно роскошны. Тяжелы от
напитавшего их аромата тропиков. Они дышали мрачной страстью. Это были
заколдованные плоды, отведать их - значило бы прикоснуться бог весть к
каким тайнам человеческой души, проникнуть в неприступные воздушные замки.
Они набухли нежданными опасностями и того, кто надкусил бы их, могли
обратить в зверя или в бога. Все здоровое и естественное, все приверженное
добру и простым радостям простых людей должно было в страхе отшатнуться от
этих плодов, - и все же была в них необоримо притягательная сила: подобно
плоду от древа познания добра и зла, они были чреваты всеми возможностями
Неведомого. Я не выдержал и отвел глаза. Теперь я знал, что Стрикленд унес
свою тайну в могилу.
