Сюр Гном. Я знаю, я сумасшедший...Сюр Гном Я приглашаю тебя к моему окну.
я шишку держу у глаза стволы обнимаю сиро чешуйки на соснах сырые туманы купаю в ладонях ах, бедное королевство! не ведаю... сизые губы я в соснах брожу и в ивах... 7.XI.06. монологи о себе Я обнаружила его в центре Тель-Авива, в доме, где живут одни книги и вещи не передвигаются с места на место уже более тридцати лет. Горец в душе, он вынужден обитать на равнине, и из окна его жилища видны шесть городов. В прошлом воин, археолог, мореход и звездочет, ныне он выбрал для себя роль созерцателя и находит это занятие самым увлекательным из всех предыдущих. Знакомьтесь: Гидон Суржер, 50-летний отшельник и мечтатель. Книги я начал собирать еще с 13 лет, и в Киеве не было ни одного букиниста, с которым я бы не был не знаком. Сегодня моя библиотека насчитывает восемь с половиной тысяч томов и постоянно пополняется. Большую часть я приобрел после развала Союза, когда в России начался книжный бум и в Израиле в дополнение к существующим добавилось немалое количество магазинов русской книги. Тут были свои приобретения и одновременно потери: раньше книгами занимались любители, букинисты и коллекционеры - люди, от коммерции далекие, и их магазины по сути были своеобразными клубами, а тут на смену им пришли бизнесмены, зарабатывающие на книгах хорошие деньги, и атмосфера поменялась. Монолог пятый – «В поисках себя» - Где-то к середине 1980-х я вспомнил еще об одной своей детской мечте – стать археологом и поступил в тель-авивский университет, закончив его с отличием и став обладателем двух степеней по археологии. Программу обучения я составлял для себя сам и брал параллельно курсы еще на пяти факультетах, но ученого из меня так и не вышло. Одну диссертацию я, правда, защитил, а вот что касается докторской… Предложенная мной тема была нестандартной, а идти на компромиссы я не умел. Некоторое время я поработал в департаменте древностей, на раскопках, которые в моем представлении были слишком «плановыми», промышленными, что довольно быстро наскучило. За годы жизни в Израиле я сменил 33 специальности. Кем я только не был! Например натурщиком. Оттого, что я родился в семье художника, запах красок был для меня одним из первых запахов. Отец часто просил меня ему позировать, говорил, что у меня классическое ухо - именно такое, каким оно и должно быть у человека. Я любил позировать отцу, теперь я позирую иногда другим художникам. Но, пожалуй, самые экзотичные из моих занятий – это рабочий по уборке слоновника в зоопарке и телохранитель японского посла. Из слоновника меня уволили за нештатную ситуацию. Один из слонов, который когда-то убил человека, попытался напасть на меня. Началось служебное расследование. Поскольку уволить слона было невозможно, решили уволить меня. А в охрану японского посла я попал благодаря своей службе в спецподразделении в 1970-х годах. В то время я бредил Японией и даже собирался защищать там докторат по археологии. Благодаря службе при японском посольстве я довольно быстро стал продвигаться в изучении языка. Между работами были периоды ничегонеделанья, которые я очень любил, потому что мог наконец беспрепятственно заниматься творчеством – писать стихи, прозу, заниматься переводами любимых книг. Но главное – появлялось время для созерцания. Например, я мог встать утром и поехать на море, чтобы полюбоваться на эту удивительную синеву. Или побродить по улицам, наблюдая за людьми и животными. Древние называли этот процесс «умным ничегонеделаньем». Монолог шестой – «Назад, от цивилизации»\\ - Телевизор был вынесен из этого дома двадцать лет назад. Он мне не нужен. Как не нужна и стиральная машина. Я вывариваю простыни в баке, помешивая их колотушкой, а мелкое белье стираю, как в старину, на доске с гофрированной жестью, которую обнаружил в одной арабской деревне. Вообще-то я искал цельную деревянную доску, похожую на ту, что была у моей бабушки, но не нашел. Монолог седьмой – «Что такое духовный человек?» - Духовный человек, по моему мнению, не может быть расистом, антисемитом, шовинистом. А вот националистом может быть вполне. Потому что кроме планеты земля существует еще и моя маленькая земля – страна, в которой я живу, и где находится мой дом. И потому, с одной стороны, я считаю себя патриотом своей страны и своего народа, а с другой, прекрасно понимаю, что нет избранных наций. И избранных религий тоже нет: все они происходят из одного источника, и среди них нет такой, которая бы обладала монополией на истину. С другой стороны, наша израильская действительность настолько уникальна, что в моем сознании возникает некое противоречие между исповедуемыми мной принципами космополитической духовности и реальным положением вещей. Максимальный либерализм, максимальная демократизация структур, безусловное равноправие и так далее – если бы всему этому следовали здесь, на нашем маленьком клочке земли, то просто бы не выжили. На протяжении многих лет мы находимся в перманентном состоянии войны, и это не просто война между еврейским государством и арабскими странами, между израильтянами и палестинцами, а, скорее, противостояние двух систем, идеологий, двух духовных сущностей, и происходит оно прежде всего на метафизическом уровне.\ Монолог восьмой – «О любви» - Когда я слышу, как кто-то говорит, что кто-то ищет свою «половинку», я понимаю, что про себя так сказать бы не смог. Потому что ищу не половинку, не четвертинку и даже не осьмушку. Я человек цельный и способен образовать союз с таким же цельным человеком. В моем понимании настоящая плодотворная связь возможна между двумя сильными, свободными и независимыми личностями, где ни одна из сторон не является подпоркой или костылями. Мне трудно примириться с формулой, что отношения нужно «строить». На самом деле они представляют собой живую структуру, которая проходит все стадии роста, включая умирание, и это нормально. Просто не у всех хватает сил, чтобы это признать. Мы не вечны. Точно так же не могут быть вечными и отношения между нами. Все находится в динамике, и это прекрасно. Для меня познать нового человека – все равно что заглянуть еще в одно окошко.
- Что слышно? – спрашивают меня знакомые. Я пробовал ощущения на вкус, цвета наощупь, предчувствия на слух. Монолог девятый – «Черная Луна»\ - В какой-то период своей жизни я увлекся астрологией. Это очень занимательная вещь. Я обнаружил, что в астрологии существует четкое разделение ролей. Одни астрологи обслуживают бизнесменов, предсказывая тем, когда и с каким деловым партнером лучше заключать сделк; другие помогают выстраивать карьеру политикам; третьих занимают исключительно проблемы человеческого здоровья. А в Англии, например, существуют даже астрологи, которые составляют карты судьбы кораблей. Дата рождения судна – это день его спуска на воду. Так вот в Англии ни за что не спустят корабль на воду в неблагоприятный день, когда на небе висит Черная Луна. Что же касается астрологов-универсалов, я заметил, что в юности люди обращаются к ним в основном из любопытства, а когда становятся старше, то уже идут за тем, чтобы решить какую-либо проблему. Иногда, когда я отрешаюсь от всего и погружаюсь в себя, ко мне приходят словно наяву картины моего детства. Например, такая. Я лежу, укутанный, в своей люльке-кроватке в нашей квартире,в Киеве. Дом наш старый, начала века, с чугунными витыми перилами, мраморными лестницами,цветными паркетами разных пород дерева в каждой комнате, лепниной вокруг люстр, печками с изразцами и необычайно широкими подоконниками - под стать толщине стен. Я лежу в дальней комнате – спальне. Зима. Я голоден и жду отца, который поехал далеко, на окраину города, к украинке-кормилице, за молоком для меня. У матери молока нет, впрочем, она вовсе не выказывает особой заботы обо мне. Я стану интересовать её позже, когда проявлю признаки интеллекта, а сейчас мною больше занимается папа. Вот он заходит -огромный, раскрасневшийся, в широченном пальто с воротником из рыжего войлока, расстёгивается, извлекает из-за пазухи свёрток в тряпицах, разматывает и протягивает мне бутылочку теплого еще молока. Я родился в августе, сейчас зима, значит, мне месяцев пять-шесть. Любопытно, что когда я пересказывал это видение своему отцу, который в ту пору был еще жив, он был поражен тем, как я смог запомнить, будучи таким маленким, столько деталей. Монолог десятый – «Для чего мы приходим?» В возрасте, когда один мечтает стать машинистом, другой – космонавтом, а третий – пожарником, я мечтал быть волшебником - конечно же, добрым, творящим нужные, всем необходимые чудеса, завораживающим злодеев и колдунов и превращающим их в каменных истуканов или в ничтожных букашек, вызволяющим принцесс из плена и помогающим мудрым советом потерявшим дорогу рыцарям. В общем – волшебником. Когда я был маленьким, то тренировался на божьих коровках, на муровьях, бабочках, стрекозах, на крохотных былинках и нитях паутины. Я заклинал ветер замереть и он замирал, ровно на столько долей вечности, на сколько ему предписывалось, и в результате былиночка с метёлочкой на макушке прекращала тоненько колыхаться и сидящая на ней букашка обретала на долгое сладостное мгновенье устойчивую зыбкость счастья и полноты бытия, а я чувствовал её ликованье и ликовал вместе с ней. Чудеса, десятки и сотни чудес вершились предо мною на каждом шагу. Иногда я был их изумлённым свидетелем, иногда – участником и частью,а иногда – творцом и причиной. Вот муравей ползёт по горной осыпи, грозящей в любой момент обрушиться и похоронить его заживо. Я вижу напряжение каждого его сочленения, наблюдаю за непостижимым упорством муравья в достижении цели, понимаю, что им движут чувство долга и непоколебимая вера в собственные силы... Я вслушиваюсь в намеренья склона и понимаю, что тот колеблется, решая обрушиться на муравья или нет. Я пытаюсь проникнуть в мотивы горного склона, в причины и намерения, движущие им, но ритм его мыслей еле уловим, а пульсации так медлительны, что я улавливаю только одно: склон в последнюю очередь озабочен судьбою карабкающегося по нему муравья. А муравей, тем временем, приближается к самому критическому участку, где на дикой, головокружительной верхотуре громоздится уступ. Грозным, неприступным козырьком нависает он над бездной, и тот факт, что Уступ ещё не обрушился под тяжестью собственной дисгармонии, сам по себе уже являет малое чудо. Муравью предстоит преодолеть уступ, дабы вскарабкаться на гребень хребта. Он знает, что таким путём втрое сократит дорогу к цели и проторит путь другим, идущим следом, а потому, подобно альпинисту, ставящему колышки, оставляет за собой стойкую нить запаха - безошибочный ориентир в пространстве для своих побратимов. Муравей концентрируется на каждой пяди пути, не видя угрозы, но улавливая нечто тревожное. А я застываю в тревоге, лихорадочно соображая, что же предпринять? Отчаявшись установить какой-либо контакт со склоном, в миг, когда, казалось, всё потеряно и первые предательские песчинки уже выворачиваются из-под муравья и, скатываясь вниз, начанают стекаться в тонкие ручейки-сели, когда вся левая часть уступа угрожающе кренится, я решаю "заговорить" склон. Я протягиваю ладошки к начавшему обрушиваться уступу и, не дотрагиваясь до него, замираю в немом призыве заклятья. Две мои маленькие ладошки почти покрывают уступ, и под сенью их защиты я успеваю увидеть, как муравей резким броском преодолевает кромку верхнего козырька, взбирается на него, обрушивая при этом в пропасть несколько внушительных скал, на одном дыхании покрывает последний пологий участок пути и юрко взбирается на гребень. Достигнув безопасного участка, муравей останавливается, приподнимается на задних ножках и оглядывает простирающееся перед ним плато. Он поводит усиками-локаторами по всему диапазону видимого пространства, и в этом его движении чудился мне победный клич, разносящий далеко окрест долгожданную весть: «я сумел это сделать!» Я отнимаю ладошки от Уступа и он, освобождённый от заклятья, в тот же миг обрушивается, увлекая за собой пласты земли и песка. Так обрушивается один уступ и воздвигается другой: уступ моей веры в собственные силы и в добрую справедливость мирозданья. А один безымянный муравей, достигнув в срок своей цели, дает начало, быть может, новому витку развития в истории своего рода-племени. И одному Творцу ведомо, что всё это повлечет за собой в дальнейшем. Спустя годы, когда одни мечтали быть (и становились) врачами, инженерами, адвокатами и бизнесменами, я продолжал мечтать стать волшебником и постепенно им становился. Правда, задачи мои несколько изменились и вместо того, чтобы вызволять из плена принцесс и помогать добрым рыцарям, я понял,что гораздо нужнее просто нести в мир добро, а уж оно само изыщет пути к проявленью, мне же только следует немного помочь ему. Я несостоявшийся в обывательском смысле слова. Меня не влечет успех, карьера, положение в обществе, деньги. В свое время я пробовал преуспеть в разных областях, но довольно быстро понял, что все это не для меня. Свое предназначение я вижу в том, чтобы созерцать мир, познавать его, привносить в него – в силу своих скромных возможностей - добро и красоту и не быть проводником зла. Поэтому я в каком-то смысле отшельник, но отшельничество является не столько главной моей чертой, сколько побочным продуктом образа жизни. Иными словами, я отшельник, живущий не в пещере, не в бочке, не на необитаемом острове, а в центре большого города. Представим себе путника, который начинает путь наверх – в горы. Прежде всего, он покидает большой город, где связан узами со множеством людей. На первой стадии моего духовного развития, я заметил, как отпадают друзья и вокруг образовывается вакуум. Это непривычно и поначалу пугает. Но если ты решишь вернуть утраченное и пойти назад, развитие остановится. В долине живут те, что давят виноград и радуются жизни, а в горах – те, что блюдут веру, куют характер и несут дозор. Я выбрал для себя стать горцем и пошел наверх. Когда ты начинаешь движение наверх, то замечаешь, как крупные города сменяются небольшими селеньями, потом их становится все меньше и меньше. Ты ищешь ночлега, тебе предлагают остаться, а ты говоришь – «Спасибо, но мне надо наверх, в горы». Вскоре ты замечаешь, что селения остались далеко внизу. Вокруг безмолвие и тишина. Разве что попадется на пути хижина пастуха. Тебе дают приют и снова предлагают остаться, а ты отвечаешь: «Нет, мне надо идти дальше». В конце концов ты поднимаешься на такую высоту, где нет уже никого, разве что повстречаешь вдруг одинокого путника. Это большая радость, потому что он такой же как ты, и, может быть, какой-то отрезок пути – Я горец, но живу на равнине и из моего окна видны шесть городов: Острый. Плоский. Дымный. Дальний. Зеленый и Мой. В сумерках все меняется: Острый тупеет. Плоский бледнеет. Дымный становится ярким. Дальний начинает мигать. Зеленый густеет, а Мой стоит напротив и смотрит из окна.\\ Шели Шрайман, опубликовано в приложении «Окна», «Вести»
© Copyright: Лариса Леник Невельчанка, 2014.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
