ченовик32 Белая папка 2
Здравствуй, милая бродяга, сразу же позвони. Ты так спешно попрощалась, а я боюсь гладких дорог, скитаний, неизвестности… боюсь за тебя. Будь осторожней и бережней в жизни и словах. Не прощайся, походя или шутя! Сумасшедшая участь романтиков – видеть горизонты и то, что за ними. Если честно, я надеялся – ожидал, что Земля для Вас (нас!) окажется малым островком, стоящим на трех китах: Вера, Надежда, Любовь; - что Вы поспешите убедить меня в этом – поспешите навстречу… Душеспасительные (..?) причины меня не оправдывают. Я виноват, что не сам поехал за Вами. Конец года был ужасен. Слава Богу, что меня все обходит – единственно – лень, необязательность. Декабрь, священный декабрь, едва не уничтожил меня. У нас синхронные бедствия. Мы мучаемся, сходим с ума и… наслаждаемся друг другом – одновременно. На днях я начну собирать деревянный чемодан (он огромен), туда войдут и рукописи, и архив, и письма, и некоторые осенне-весенние-зимние вещи… еще немного подготовлюсь – и на все четыре стороны!.. Вы слышите таинственный смешок? Еще бы, ведь и Вы сейчас заняты последними сборами и Вам помогают несносные мартышки… Вчера получил пакет и рассмеялся: в публикации – «скуси» вместо «скуки», - а я никак не мог припомнить, - что же там на самом деле. Я медленно всплываю после интересных бредовых снов, жуткой болезни, долгой и высокой температурой вечерней. Я перечитываю тебя, разгадываю родные, словно бы мои, строки и… вижу тебя. Ты редко пишешь в черновик, чаще залпом - на чистовую! Я превдохновляюсь, вкушая сладкий яд, но ничего не пишу. Я знаю, что будет «Браво!», едва «Милорд» станет пьесой, но при первой же возможности беру под крыло Лючишку и мы с ней подолгу беседуем. Может быть, детей как-то иначе учат говорить, да я не знаю. Ася все реже бывает дома. Я ничего не требую от нее, ничего не выслушиваю (как прежде) – не обращаю внимания. Возможно, Вы и правы… возможно, я принял бы за счастье обыденный уют, если бы не существовали Вы. Возможно, она пыталась быть хорошей и женой, но мне это оказалось ненужным. И Вы прекрасное тому оправдание. Я подзадержался, простите, уже март… март… март… Вот только что поговрили, с паузой. В паузу я хотел напиться. Это не безволие. От восторга, что ты позвонила – почувствовала мою тревогу! Что ты есть у меня! Не успел. И вот все стихло. Сижу в своем углу – яркий свет лампы – попиваю из наперстка, без закуски. Все не так плохо, как мне иногда кажется. Ибо все равно я буду в Москве. И… встретимся мы обыденно. Словно это обычное дело. Моя катастрофа произошла. В один из дней я ушел на час раньше – невиданный случай. Еле передвигая ноги, я добрался до остановки автобуса, прождал его сорок минут, впадая в забытье, и втиснулся, чтобы появившись дома, увидеть плачущую мать в окружении соседок. Появилась моя юная фурия, устроила страшный дебош… Я уже не помнил, что у меня температура 39 градусовС. Она пыталась бежать и мстить своей приятельнице – одногодке, вмешавшейся от возмущения. Ревность по-мексикански… Никогда не прощу ей моей мамы, постаревшей за эти дни на десять лет. Утром невинная кротость на глазах соседей: Ты меня уже не любишь? В классике не приняты такие подробности. Чехов был замечательным, Толстой – добрейшим, Пруст – изысканнейшим… за что их очень хочется любить. Я понимаю Вас, я понимаю… Мы не должны были нарушать некий ряд условностей, принятых людьми. Но ради нашей (высшей!) гармонии мы посягнули на этот закон, всего лишь человеческий. Редчайшее сочетание двух душ не может погибнуть. Я вижу в этом замысел Высшего Суфлера, нашептавшего нам свои правила игры. Игра! Нами играют… и мы играем. Порою, кем-то и с кем-то, и в одиночку. Право же, никому не скучно. «За зеркалом» - опаснейшая вещь. Не особенно вспоминай о ней. Не дай Бог, если я все-таки завершу ее. Об «Осколках» я боюсь писать, не хочу прикасаться к тому, чем был сам невольной виной. В плане стиля и орфографии – это работа издательства. Кроме того – у Вас удивительный дар (у самой!) редактора. Обо мне не упоминайте – «осколкам» не нужны рецензии, предисловия. Сновидческая литература нам – авторам – не принадлежит. Вы записывайте эти послания. Будете перечитывать, сразу найдете пропуски и опечатки. Издавайте хотя бы тиражом в 150 экзепляров! Я все равно встречу себя на одной – двух страницах, посвящение – лишнее. Помните, я избегаю изданий себя. возможно, все останется только у людей, мне близких, которым эта писанина дорога по разным причинам. Однажды мне пошел тридцать третий год. Поздняя осень. Ваше молчание было узаконено Вашим отъездом. Бесповоротно. Предусмотрительная жестокость, оправданная развернувшимися в Москве событиями. Я был счастлив, что Вы избежали «Московского конфликта». И я почему-то знал, что Вы не позволите мне умереть… Вероятно, я просто чувствовал, что Вы (от скуки) пишете обо мне – лирическую биографию странного поклонника, которых было чересчур много рядом с Вами. С тех пор я пугаюсь чистой прелести бабьего лета. Я помню горечь поражения и собственного одиночества. Все происходящее вокруг подтверждало, что Вы поступили правильно, покинув меня и Россию, Вы улавливаете игру обстоятельств? Нам потребовались годы для сравнения… И Вы, вновь, выбираете правильные решения! Поймите же, наконец, что у НАС иные условия существования! Неужели с магией Ваших слов Вам не хватает таланта закрутить сюжет прошлого так, чтобы выехать поскорее?! Я не сержусь, не сетую, даже пытаюсь вызвать ревность, но уже не очень-то верю, что Вы не были осведомлены о делах мужа (и сына?) в СП. Вы же стояли у истоков создания… Нищета Вам претит. Боюсь оказаться правым, но повторяю – Вы не позволите мне погибнуть. В Вашем кабинете, в Москве, в нашем доме – под мягким светом лампы я еще напишу маленький роман ни о чем (сказку?) – мечта любого прозаика. Хотите, Мадам, вернемся на Шпалерную? Тронем, подвластное нам, колесо времен… Ваш взгляд – как выстрел снайпера. Ия шепнула Вам, - вот тот Поэт, променявший Петербург на Кавказ. И я написал «Выстрел»… О, Шпалерная, Таврический, Ия плюс завсегдатаи! Им не дано узнать, каким обиталищем страстей стала гостеприимная квартира. Наш первый поцелуй (в танце) был внезапен, и я был робок, но что было (будет) потом?.. Я ревниво смотрел на щедрые улыбки-поцелуи окружающим прохвостам Ваших губ и уже сходил с ума. Я сумасшедший, невменяемый, да? Но Вы любите меня, а я Вас… Вы исправно прислали первую свою прозу – «Бриллиантовые острова», я Вам – «Выстрел». Вы тиснули стишок в журнале, прежде Вы не публиковались. Да, я зацепил спящую творческую струнку, и Вы расписались, вошли во вкус собственного колдовства на бумаге, но упорно не отвечали на личные послания (недосуг). Лючи… это так здорово, что я тебе могу говорить все, что думаю, и никаких превратных толкований не последует. Острова затем вошли в «Осколки» - это не роман, а новое явление в литературе и, наверно, магии. Никогда Вы не собирались быть писателем, а художником – не получилось. Надо было выбирать. Личная жизнь, замужество, ребенок в двадцать лет Вам были важнее, чем творческая самоотдача. Затем перестройка – перестрелка – перекличка. Благоверный уже не тянул семью на безбедном уровне. Вы перетасовали колоду поклонников, выбрали Энского, но так и не переехали к нему в Питер. Какая-то шуточная семья у Вас была, Вы ее бросили в ожидании контракта и поездки в Америку. Действительно, зачем тратить время на отоваривание талонов, толчею в очередях? В Кипрской фирме Вы работали по контракту, а Ваша трудовая и сейчас в рекламном агентстве Энского, - он исправно платит налоги с Вашей зарплаты, чтобы в старости у Вас был стаж и пенсия в России. Не знаете, зачем ему это наказание? В СП у Вас была должность переводчика, может быть, просто надо заплатить налоги? Выясните этот момент, предприятие же работает, Вы там числитесь в декретном отпуске, даже если не занимались оформлением оного самолично. Зачем, у Вас всегда под рукой исполнители… Ваши опасения справедливы. А.Н. появится, если Вы окажетесь в крайней ситуации. Я надеюсь, что Вам не придется долго задерживаться по новому адресу, звоните, мне так будет спокойнее, если письма в пути – затеряются. Целую, Виллиам Орд-н
Здравствуй, Виллиам. В плену накрахмаленных побед, где простыни хрустят и за ночь свивают птичье гнездо – вот уже третью неделю. У Вильки резался зубик, а я никак не привыкну, все тесно и неловко. Наедине с природой приятней, чем наедине с собой. Много лишних звуков. Я отвыкла от городского шума. Записались «Осколки меланхолии», слегка мистика и все о нас, грешных, писаках-небожителях. Не нравится? Напрасно. Одно радует из новостей, что Вы ищете способ мирного сосуществования в омуте семейном. Может быть, самое страшное уже позади? Поцелуйте Лючишку в носик. Дети делают и говорят, что видят вокруг. Что есть судьба и что есть глупость? Устанешь от вопросов в бессонную ночь. Я стала абстрагироваться от проблем, - мой двойник в теле занимается бытом, ходит в участок. Да, я доеду на «работу», - спрошу, - как мне быть, какой из меня теперь работник? Проще не думать, тупо делать текущую работу, предать забвению наши грезы, воспринимать как литературный флирт, подстегивающий вдохновение. Было и не прошло… Я же мысленно выстраиваю фразы в абзацах, главы, оттачиваю мастерство, - когда будет возможность – наберу. У меня только ноутбук, распечатать для отправки не могу. Заяц помог продублировать архив, копировать на дискеты, чтобы сразу привезти с собой. Остальное будет отправлять с теми, кто едет в Россию по обмену студентами. Благоверный сохранит. Еще до встречи, с момента написания, мы спешим на встречу друг другу, но для жизни выбираем второпях (Я) лошадь, способную потянуть воз, а если не тянет, то не жаль и поменять, ужалить… Мы, в высшей степени, бережно относимся к нашим чувствам, благоговеем, заслышав шорох в трубке за тысячи верст! Такое чудачество, если анализировать всерьез. Быть откровенным – это счастье. Каждый со своей позиции прав, даже Ася в своем бесполезном противостоянии и мести (мне, нам?). Я жестока, я понимаю… Случайные прозрения в психику другого человека, в будущее терзали меня с детства. Никогда я не хотела быть ни писателем, ни пророчицей – безумной Кассандрой. Мы не будем свободны от законов этого мира, и гнет осознанного греха мучителен. Я не знаю - как быть – не знаю… Дети! Что с ними будет? Друг мой, я устала. Я вкусила одиночества, уединения, - я привыкла жить одной, на автомате заниматься хозяйством, выкраивать ночное время на час-два, чтобы набрать особо надоевшие моменты – наброски. В голове они уже выстроились стройными главами, отмечаю для себя особо сложные обороты, словно пунктирной линией. Мне надо осмотреться. Слишком много дружб, лишних людей и обстоятельств было в моей благоустроенной жизни в Москве. Отредактирую собственную личность и вернусь. Стоит ли ограничивать себя во времени?.. Благодарю, сударь… У меня все прекрасно, милый. Когда осядет пыль восторга или ужаса крушений, дух действует самостоятельно, - впадает в безразличие, «окамененное нечувствие» (из молитвы). Нет, я не впала в депрессию, мамочкам невозможно допустить это. Это победа над собой. Господи, какие пустяковые планы и причины мы держим в голове, пестуем из года в год, приятно дурачимся в стихах и прозе. Что свет печали – что свет настольной лампы, - нет разницы. Если Вы все еще помните вкус поцелуя в глубине зеркала, то прошепчете в ужасе: Мадам, Вы с ума сошли… Да. А новые страницы Вас утешат? Кощунство влюбленных писателей в высшей степени цинизм? Виллиам, Вы испугались обыденности нашей встречи. Нет, Сударь, для нас это непозволительная роскошь. И самое странное, что наши попутчики не помеха, - они не столь всесильны и ядовиты в отличии от нас с Вами. Вы уже никогда не приедете. Я чувствую. Не обещайте, не сокрушайтесь, все хорошо. И для Вас тоже. Нас уже не будет никогда, но очень многое будет написано о том, что были МЫ. Вся оставшаяся жизнь, не востребованная нами – сегодняшними. Мы затихнем, наслаждаясь одухотворенной перепиской, нормальной жизнью… ЦЕЛУЮ ВАС 1. Ощущение грозящего поцелуя едва заметно в дрогнувших очертаниях губ. Выпуклые линии ищут совершенства форм
© Copyright: Людмила Захарова, 2017.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
