Ягодка от Виктора Астафьева.
" Куда только не занесут охотника ноги!
Меня затащили они в скалистый распадок, в бурелом, в шипицу и малинник.
Здесь, на малинниках, спугнул глухаря и пальнул по нему наудачу и попал
нечаянно. Да плохо попал. Взялся бегать за подранком, забыл глядеть под
ноги, и на гриве, сплошь затянутой брусничником, резиновые сапоги со
сношенной резьбой соскользнули, и я полетел из соснового краснолесья вниз. В
мешке моем гремели котелок, ложка, кружка, и кости мои вроде бы тоже
гремели, а зубы от ударов клацали.
Немного уж, сажени три, оставалось до скользкого среза, и я бы во всем
боевом виде ухнул вниз, в осеннюю воду. Из воды камни торчали. Они кляксами
на чистой воде казались.
Говорят, что трезвого и умного Бог бережет, а пьяницу и дурного
охотника -- черт. И не иначе как черт подсунул мне громадный пук колючей
шипицы, и я в этот куст въехал ногами.
Застопорил, отдышался, глянул вниз, на воду, и понял, что мне еще жить
отпущено. От этого весело мне сделалось, и стал я осторожно подтягиваться,
хватаясь за иглисто ощетинившийся шиповник. Так, от кустика к кустику, от
камешка к камешку и полз я вверх. До сосновой гривы рукой уже было подать,
как вдруг увидел я во мшистых камнях, среди горной репы и колючек землянику
в цвету.
Батюшки вы мои! Октябрь месяц, осень, глухая осень, лист почти весь
упал, иней и утренник звонкий не один уж выдавался, а земляника цветет!
Я наклонился к ней. На тощеньком стебельке в багровых листьях жил и
растерянно глядел на осенний мир беленький цветок. Холодом подпалило
округлые лепестки его. Ягодка, только еще зародившаяся, черной точкой
светилась в цветке, и умерла уже ягодка, цветку оставалось жить день, от
силы два...
И тут в моей памяти неожиданно всплыла станция Комарихинская. Толпа
рыбаков и пассажиров, ждущая поезд, как по команде повернула головы в одну
сторону.
От пакгауза двигалась безногая девушка. Она опиралась взятыми в руки
деревянными колодками и бросала вперед свое коротенькое тело в кожаной
седухе-корзине. И была она не в тряпье, не грязная и не пьяная. Непривычная
она была, и оттого все смолкли и загляделись на нее.
В зеленом ярком берете, из-под которого выбивались льняные кудряшки,
голубоглазая, с блескучими клипсами в ушах, в капроновой блузке и с
накрашенными, как у киноактрисы Софи Лорен, губами, широко накрашенными,
ярко, вызывающе.
Рядом с девушкой шла пожилая женщина, должно быть, мать. Они о чем-то
разговаривали, и нарядная яркогубая девушка делала вид, что не замечает
оторопелых лиц и очень она занята разговором.
Так они миновали перрон, людей, и такой бы она и осталась, независимой,
гордой, но перрон кончился, и нужно было девушке с женщиной переходить пути
Она перебросила легкое тело через один рельс, через другой, и внезапно
корзинкою задела за третий. Корзинка легко отделилась от девушки, выпало из
нее короткое тело и сделалось видно подогнутую, узелком связанную юбку, а в
корзине-гнездышке -- куделя, ватка, чистая тряпица.
Девушка качнула свое тело в воздухе, пытаясь угодить им в гнездо, но
уже устала она или растерялась, и угодила мимо корзинки, на мазутный
камешник междупутья, и упала на бок. Берет зеленый, только что, видать,
снятый с тарелки, тоже упал, и кудряшки рассыпались, завалили щеку и глаза
девушки.
И кто-то уже загоготал в толпе по-жеребячьи, и кто-то уже облаял
загоготавшего.
Женщина подняла девушку, усадила в корзинку, отряхнула берет, надела на
голову девушки, да еще и поправила его, чтобы сидел на кудрях ладом. И они
последовали дальше.
Но перед тем как перебросить свое тело через рельс, девушка обернулась,
глянула на нас и...
И с тех пор я ношу тот взгляд в себе. Он пробил меня до самого сердца.
Он был презрителен, надменен, этот взгляд, и будь у девушки глаза взрослые,
так бы оно и осталось -- презрение и надменность. Но голубые детские глаза
читаются. За вызовом и надменностью глубоко-глубоко билась растерянная
беспомощность: "Что я вам сделала плохого?.."
И знаю ведь, ничего банальнее нет, чем сравнение этой девушки с
земляникой, не к месту и не ко времени расцветшей на речном скалистом
обрыве. Но ничего не поделаешь -- так они и живут в памяти рядом: цветок,
что никогда не станет ягодой, и девушка, которой не видеть счастья".
Грех мне бы комментрровать такое Произведение.
Но хочется отметить, как оно воздействут на читательскую душу, на мою в частности.
Прочитал, перелистнул, следующий заголовок впустил во внимание...
И только теперь прочитанный рассказик догнал меня, не отпустил... накрыл едкой солью соучастия.
Примерно такое же происходит в самых воротах, уже за оградой, когда выходишь из погоста, на котором среди чужих крестов, скрылись затерявшиеся бугорочки родных моих, бабушки и мамы.
Словно окликнули, издалека, слабенько.
Другие статьи в литературном дневнике:
