Историческая судьба мегаполисов."Меня поразило в Москве обилие ворон. Первый раз они испугали меня на площади Охотного Ряда. На сине-;красной конине, привезенной к какой-;то продовольственной лавке, сидели черные с серо-;синими грудями вороны. Конина и вороны были друг другу в тон. Вороны шли к страшным, ободранным конским головам. Конская туша некрасива. Никто не пугал ворон, они не пугали никого и спокойно ходили по крепкому мясу, как грачи по пахоте. Была весна, тепло. Я шел домой на Остоженку, где остановился. В воздухе происходил, очевидно, «день вороны». Вороны летали над храмом Христа Спасителя спиральной сетью, как будто стремясь окружить Москву. Вороны летели кучей, и я чувствовал себя как пехотинец, сминаемый атакой кавалерии. Несколько ворон (но все же много) кружились вокруг купола храма, как мухи. Это выглядело грязно. Вороны шумели, и галдели, и орали, и скрипели в воздухе над городом, полупогруженным в грязный снег. Они строились и перестраивались в воздухе. Потом несколько вороньих полков сели на дом с 11 трубами, что перед храмом. Крыша почернела. Я не знаю вороньих намерений, но намерения у них были. Может быть, то была только демонстрация. Ночью московские вороны ночуют па деревьях Пречистенского бульвара, что у Арбата. Деревья так усажены ими, что кажется, будто листья не осыпались с ветвей осенью, а только почернели. Они сидят молчаливые и организованные. Так вот ворон в Питере не видно. Питер живет и мрет просто и не драматично. Я хочу писать о нем. Кто узнает, как голодали мы, сколько жертв стоила революция, сколько усилий брал у нее каждый шаг? Кто сможет восстановить смысл газетных формул и осветить быт великого города в конце петербургского периода истории и в начале истории неведомой? Я пишу в марте, о начале весны. 1920 год. Многое уже ушло. Самое тяжелое кажется воспоминанием. Я пишу даже сытым, но помню о голоде. О голоде, который сторожит нас кругом Трамваев в Питере мало. Но все же ходят. Ходят, главным образом, на окраины. Вагоны переполнены. Сзади прицепляются, особенно у вокзалов, дети с санками, дети на коньках, иногда целыми поездами. В трамваях возят почту. Сейчас по воскресеньям платформы, прицепляемые к трамваям, возят грязь и мусор из временных свалок, устроенных на улицах. Одна из них на углу Невского и Литейного. Петербург грязен, потому что он очень устал. Казалось бы, почему ему быть грязным? Народу мало: тысяч семьсот. Бумажки, щепки, все сжигается в маленьких домашних очагах, которые зовут в нем «буржуйками». Питер мало сорит, он слишком нищ для сора. Он грязен (в меру и меньше Москвы), он грязен и в то же время убран, как слабый, слабый больной, который лежит и делает все под себя. Зимой замерзли почти все уборные. Это было что-;то похуже голода. Да, сперва замерзла вода, нечем было мыться, а в Талмуде сказано, когда не хватает воды на питье и на омовение, то лучше не пить, а мыться. Но мы не мылись. Замерзли клозеты. Как это случилось, расскажет история. Блокада и революция с ее ударом во вне разбила транспорт, не было дров. Вода замерзла. Мы все, весь почти Питер, носили воду наверх и нечистоты вниз, вниз и вверх носили мы ведра каждый день. Как трудно жить без уборной. Мой друг, один профессор, с горем говорил мне на улице, по которой мы шли вместе леденея… «ты знаешь, я завидую собакам, им, по крайней мере, не стыдно». Город занавозился по дворам, по подворотням, чуть ли не по крышам. Это выглядело плохо, а иногда как-;то озорно. Кое-;кто и бравировал калом. Я пишу о страшном годе и о городе в блокаде. Иезекииль и Иеремия жарили на навозе лепешки, чтобы показать Иерусалиму, что будет с ним в осаде. В будни лепешки жарились на человечьем кале, в праздники — на лошадином. Люди много мочились в этом году, бесстыдно, бесстыднее, чем я могу написать, днем на Невском, где угодно. Они мочились не выходя из упряжи своих санок, не скидывая ярма, не снимая веревки, за которую тащат эти санки. Здесь была сломанность и безнадежность. Чтобы жить, нужно было биться, биться каждый день, за градус тепла стоять в очереди, за чистоту разъедать руки в золе. Потом на город напала вошь; вошь нападает от тоски. Теперь несколько слов о градусах. Мы, живущие изо дня в день, вошли в зиму без дров. Достать по талонам было очень трудно: нужно было выдержать стояние в двух холодных враждебных очередях, да талонных дров не хватало и на кухни. Чем мы топили? Немногие из уцелевшей буржуазии, перешедшей на торговлю сахарином и еще чем-;то невесомым, топили дровами. Мы же топили всем. Я сжег свою мебель, скульптурный станок, книжные полки и книги, книги без числа и меры. Если бы у меня были деревянные руки и ноги, я топил бы ими и оказался бы к весне без конечностей. Один друг мой топил только книгами. Жена его сидела у дымной железной печурки и совала, совала в нее журнал за журналом. В других местах горели двери, мебель из чужих квартир. Это был праздник всесожжения. Разбирали и жгли деревянные дома. Большие дома пожирали маленькие. В рядах улиц появились глубокие бреши. Как выбитые зубы, торчали отдельные здания. Ломали слабо и неумело, забывали валить трубы, били стекла, разбирали одну стопку вместо того, чтобы раскручивать дом, звено за звеном, как катушку. Появились искусственные развалины. Город медленно превращался в гравюру Пиранези. А мороз впивался в стены домов, промораживал их до обоев. Люди спали в пальто и чуть ли не в калошах. Все собрались в кухни; в оставленных комнатах развелись сталактиты. Люди жались друг к другу, и в опустелом городе было тесно, как в коробе с игрушками. Священники в храмах совершали литургию в перчатках и ризах на шубах. Больные, школьники, все мерзли. Полярный круг стал реальностью и проходил где-;то около Невского. И тогда открылись могилы старых домов; на Невском сняли и сожгли леса на перестраиваемых зданиях, и они вновь появились, старыми, мертвыми стенами. Строящимся домам отказали в рождении: у них тоже сняли леса. Да, я еще забыл сказать, что у мужчин была почти полная импотенция, а у женщин исчезали месячные. Это было вовсе не сразу, и волны голода то ослабевали, то захлестывали всех с головой. Когда давление не превышает определенной силы, то предметы изменяют свою форму разнообразно, но когда давление громадно, то перед ним равны и крепость соломы, и крепость железа. Оформливается однообразно. В Петербурге давление было чрезвычайно. Петербуржцы имели одну судьбу; все переживалось какими-;то эпидемиями. Были месяцы резиновых подошв, когда все магазины имели вывеску белую с синим и красным и торговали резиновой пластиной; были месяцы комиссионных магазинов, когда все продавали, все в разных лавках со странными именами — «По-;ко-ко»; был месяц падающих лошадей, когда каждый день и на всякой улице бились о мостовую ослабевшие лошади, бессильные подняться; был месяц сахарина, когда в магазине нельзя было найти ничего, кроме пакетиков с ним. Был месяц, когда все ели одну капусту, — это было осенью, когда наступал Юденич. Был месяц, когда все ели картофельную шелуху. А перед этим все ели какаовое масло. Питер шел стадом, стадо бросалось в разные стороны; лиц не было, они раздавились. Но да будет слово мое сейчас о лошадях. Трудно быть лошадью в Петербурге. Покормленная, она падает на камнях и бьется, бьется, силясь уцепиться ногами без шипов за голые, круглые, всегда круглые голыши. Мы жалели наших лошадей. Когда падала еще одна, к ней бежали люди со всех сторон, не с панелей, панелей не стало — все ходили по середине, — и подымали ее изо всех сил, не боясь даже чесотки. Но редко подымается падающая лошадь. Она падает и лежит. У головы ее кладут сено; первый день она жует его, мотом лежит неподвижно рядом; она не может уже поднять голову. Потом приходят собаки. Собаки не рвут мертвой лошади. Они питерские, неумелые собаки; искусство рвать мясо ими утрачено. Сперва люди вырезывают из туши украдкой куски, и в обнаженное мясо вгрызаются обрадованные псы. Иногда приходится встретить конский хвост или конскую часть там, где не помнил конского трупа. А если везут мертвую лошадь на салотопенный завод, то голова ее висит с телеги, и ослабленные губы свисают и как будто текут. Конские кости (хребет и ребра), лежащие всю зиму в конце Ямской, напомнили мне о караванных дорогах: там кости лежат еще гуще. Кошкам было хуже. Я не видел кошек на трупах, но раз мне пришлось, идя к знакомому, увидеть кошку у его двери. Она стояла и ждала. Вид у нее был худой, но корректный. Не знаю, какие отношения были у нее с домом, у двери которого она стояла. Я вышел потом, посидев не более часа. Кошка лежала на боку спокойная, но мертвая. И кошки спокойно умирают в Петербурге. Теперь о собаках. Не буду описывать собачью жизнь, я недостаточно внимателен для нее. Помню только собак нищих. Одна стояла на углу Симеоновской и Моховой, другая на Пантелеймоновской у церкви, третья на углу Греческого и Бассейной. Два фокса, один пудель (пудель на Бассейной). Они стояли и служили на задних лапах или стояли и просто лаяли. Люди приходили и приносили им пищу. Стояли они месяцами, потом исчезли. Вернемся к людям. Как трудно везти санки с дровами или санки с мебелью, особенно тогда, когда стаял снег или не подкованы полозья. Или биться на скользком льду и, падая, мечтать о крепких, цепких копытах с шипами. Я не забуду тоски скрипящих полозьев. Умирали просто и часто. Ведь я говорю об общем. В столовой «Дома литераторов», где пахло плохим обедом и у стен сидели и дремали ушедшие из квартир люди, которые уже были присоединены морозом и тьмой к хаосу. Во тьме, на стене, всегда висела одна, две, три фамилии умерших. Кто-;то назвал это дежурным блюдом. Умрет человек, его нужно хоронить. Стужа студит улицу. Берут санки, зовут знакомого или родственника, достают гроб, можно напрокат, тащат на кладбище. Видел и так: тащит мужчина, дети маленькие, маленькие подталкивают и плачут. Что было на кладбище — не знаю, я слишком невнимателен. Из больниц возили трупы в гробах штабелем: три внизу поперек; два вверху вдоль, или в матрасных мешках. Расправлять трупы было некому — хоронили скорченными. Голод. Мы так сжились с голодом, как хромой с хромотой. Голод и кипяток утром. Ссора за обедом в семье из-за пищи. Голод ночью. Мы голодали покорно. Голодные говорили с голодными о голоде. Трудно смотреть, как ест кто-;нибудь. Я видел, как человек ел воблу, а другой, пришедшей к нему в гости, украдкой брал с края тарелки кости и головки рыбы и ел здесь же. Оба притворялись, что это ничего, что это так и нужно. Пища перестала питать. Когда она была, ее ели, но не насыщались. Мы ели странные вещи: мороженую картошку, и гнилой турнепс, и сельдей, у которых нужно было отрезать хвост и голову. чтобы не так пахли. Мы жарили на олифе, вареном масле для красок, сваренном со свинцовой солью. Ели овес с шелухой и конину, уже мягкую от разложения. Хлеба было мало. Сперва он был ужасен, с соломой и напоминал какие-;то брикеты из стеблей, потом хлеб улучшился и стал мягким. Мы ели его сознательно. Голод и желтуха. Мы были погружены в голод, как рыба в воду, как птицы в воздух. Одна знакомая вышла замуж за повара коммунальной столовой, другая за шофера, торгующего краденым керосином. Он пожалел ее и дал ей хлеба и шнурованные ботинки до колена. Если бы был невольничий рынок, на котором можно было бы продать себя за хлеб, он торговал бы бойчее всех лавок с сахарином. Кругом города была деревня. Прежде город тянул все из нее, рос и пух, красивея. Теперь город тает в деревне, как мыло в воде. Ушли люди; вспомнил о земле и уехал в деревню лавочник и парикмахер; уехал с завода квалифицированный рабочий. Поползли и другие, кто мог. Потом деревня раздела город. Взяла за хлеб и картошку портьеры и посуду за жир. Обратный мешочник, человек крепкий и серьезный, владелец своего хозяйства и охранитель собственной шкуры, с обратным мешком вывозил все из города. Золото, граммофоны, образа, платье, кажется, все, кроме книг. Как мы были одеты. Костюм женщины, купленный спекулянтом, был такой: валенки, свитер, теплая шапка и котиковое пальто. Костюм наших женщин не помню. Я не смотрел на них: было жалко. Мы одевались, как эскимосы. Носили, кто достал, валенки, носили полушубки и просто пальто, подпоясанные ремнем, обертывали голову платками, носили солдатские брюки навыпуск, но, главное, все донашивали. Помню какие-;то остатки военного обмундирования. Носили суконные туфли, оборачивали ноги тряпками или носили галоши на голую ногу или на ногу в тряпках. Но многие были каким-;то чудом обуты. Так многие каким-;то чудом не умирали. Старые запасы города убывали, но не обрывались совсем. На руки надевали самодельные варежки. Когда надевал варежку на левую руку, казалось, что она с правой, когда надевал на правую, она была с левой. Мылись мы редко, и то наиболее крепкие. Временами казалось, что сейчас больше уже будет нельзя… Вымерзнут все ночью по квартирам. Раны были так глубоки. А раны без жиров не заживают. Царапина гноится. У всех были руки перевязаны тряпочками, очень грязными. Заживать и выздоравливать было нечем. И город великий, город все жил. Он жил своею городскою душою, душою многих, как горит угольная куча под дождем. Из темных квартир (о темнота, и копоть маленького ночника, и ожидание света!) собирались в театры. Смотрели на сцену. Голодные актеры играли. Голодный писатель писал. Работали ученые. Мы собирались и сидели в пальто, у печи, в которой горели книги. На ногах были раны; от недостатка жиров лопнули сосуды. И мы говорили о ритме, и о словесной форме, и изредка о весне, увидать которую казалось так трудно. Так делали многие, так делали старики профессора в сыпнотифозных квартирах. Казалось, что мы работаем не головным, а спинным мозгом. Нева бежала подо льдом, бежала, а мы работали. Я понимаю тех, кто бился у подступа к Петрограду и отбил его. В городе, истощенном дотла, было тепло и жар горячечного больного. Город был болен великой болезнью — революцией. Этот умирающий Петербург не стал провинциальным, идущие от него таяли от его жара. Немногие знали о том, что они горят, но многие горели. Авторство: Нет это про 20 е Ви;ктор Бори;сович Шкло;вский (12 Шум и Гам января 1893, Санкт-;Петербург, Российская империя — 5 декабря 1984, Москва, СССР) — русский советский писатель, литературовед, критик и киновед, сценарист. Одна из ключевых фигур русского формализма. @История#Россия alexsword17:04 Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования Йоган17:43 разбег в 3 года дает 50% увеличения от "дна" в 1920 году --https://www.demoscope.ru/weekly/2004/0163/tema01.php Третье сокращение численности населения… и последнее? basil1017:46 Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования Йоган18:30 не предай белые Россию уйдя под командование англичан и французов....бог знает что вышло.( Хоть у Черчиля ,хоть у генерала Слащева можно прочесть) но..."Патриотизм, как это нередко бывает в эпоху упадка, был совершенно чужд значительной части аристократии..."--- поэтому , как писал князьТрубецкой, и денег не могли собрать на белое движение. ток мо из госбанка 30 лямов успелить вытащить....никто не хотел давать денег белым. Заканчивайте с фиглярством. Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования alexsword18:27 1916 - 2.4 млн человек 1920 - 0.74 млн человек https://web.archive.org/web/20110728185425/http://demoscope.ru/weekly/2004/0163/tema01.php Третье сокращение численности населения… и последнее? Йоган18:32 1923----1,093 млн и дальше только плюсы. в Лондоне то же можно найти в 30-е потерю 1 млн... Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования ronnix17:12 Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования Осмомысл17:18 Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования ronnix17:52 Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования Йоган17:27 Что хотели этим сказать? НЕ хочется ли разместить описание Лондона этого же времени? Там есть что прочесть. Или ЭДПН? Или опять про красных и белых? или вот так-;--https://statearchive.ru/655--гос архив дневник Борис Владимирович Никольский, потомственный дворянин, глубоко верующий сын священника, один из основателей "Русского собрания", идеолог "Черной сотни" и один из ведущих лидеров радикального крыла Союза Русского Народа, автор знаменитой Всеподданнейшей Речи в Высочайшем Присутствии, по произнесении которой был милостиво удостоен Высочайшей Аудиенции и Беседы у царя. ----"Несчастный вырождающийся царь, с его ничтожным, мелким и жалким характером, совершенно глупый и безвольный, не ведая, что творит, губит Россию. Не будь я монархистом — о, Господи! Но отчаяться в человеке для меня не значит отчаяться в принципе"-- Дневник Бориса Никольского // Красный архив. — 1934. — Т. 2 (63). — С. 80 -; - Предлагаю другое..про БПЛА Вот завод Камова в 1998 за свои ср-ва сделал БПЛА К-137 х-ки супер, но почему-;то он не пошел в пр-во.. Теперь читаем Пухова Государственный архив Российской Федерации - ГАРФ - Презентация издания дневника Бориса Никольского basil1017:24 И местные большевики не давали ввозить продовольствие? Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования Йоган17:31 Так сравни и напиши. И данные откуда что в СПб в 3 раза сократилось? О Георге 5 его самые преданные сторонники тоже писали в эпитетах :" ничтожный, мелкий, безвольный?" Пожалуйста все со ссылками на архивы. Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования basil1017:34 Да население Петербурга при большевиках сократилось с 2,4 млн до 750 тыс к 1921 году Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования basil1017:35 В начале XX века Петербург развивался быстрыми темпами. Увеличивалась численность населения, с 1,5 млн в 1903 году до 2,5 млн в 1917. К 1912 году в Петербурге впервые рост населения происходит за счёт естественного прироста населения, но в годы Первой мировой войны эта тенденция была нарушена, и город стал расти за счёт беженцев из западных областей России. В 1915 году власти серьёзно рассматривали вопрос об ограничении численности населения вплоть до насильственного удаления части горожан из Петрограда. Ещё более резко изменится численность населения в первые годы Советской власти. За 4 года — с 1917 по 1921 год — численность населения снижается в 3 раза с 2,5 млн человек до 700 тыс. Это была первая в истории Петербурга "демографическая яма". https://www.dp.ru/a/2021/04/30/Sploshnie_potrjasenija_jekon
Sdubanah17:35 Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования basil1017:38 Также выезд мужского населения был ограничен. А вот царь ничего не пытался поэтому в городе не было голода и жило 2,5 млн. душ Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования Дядя Ваня17:37 И местные большевики не давали ввозить продовольствие?" - Юденич был большевиком? Вот новость! Британская эскадры в Финском заливе видимо тоже... Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования basil1017:38 Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования Дядя Ваня17:48 - Зато замечательно блокировал подвоз продоврльствия вместе с британским флотом. А то с чего бы блокада случилась? И руководил всем этим скотством британский генирал Ф. Марч. Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования basil1017:42 Никакой британский флот ничего не блокировал. Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования Дядя Ваня17:51 - Конечно, большевики голодом себя решили уморить? Вы хоть какую-;то минимальную логику в собственном вранье соблюдайте :) Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования basil1017:54 https://nvspb.ru/2006/09/01/zabuetaya_blokada-;32040 ЗАБЫТАЯ БЛОКАДА | Невское время Дядя Ваня18:22 "Я понимаю тех, кто бился у подступа к Петрограду и отбил его." Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования igor.kh17:19 Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования basil1017:28 Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования vovbel17:21
hostas17:54 До октября симулировали мирную жизнь, а потом начался кошмар. Учитывая географическое положение города, темпы продвижения войск, можно было спрогнозировать и принять какие то меры. Но нет. Потом рвали волосы : в докладах все хорошо, а немцы Шлиссельбург взяли. Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования Владимир Станкович17:58 Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования Дядя Ваня18:04 Войдите или зарегистрируйтесь для комментирования basil1018:33 Статья "Виктор Шкловский: Петербург в блокаде" - с сайта Афтершок https://aftershock.news/?q=node/1523987 © Copyright: Владимир Рысинов, 2025.
Другие статьи в литературном дневнике:
|