О писателе Сорокине и его последней повести Метель

Прочитала у него несколько произведений.
Рассказ "Настя" после "Любви Марины" поначалу заворожил, а потом несколько шокировал, поскольку я - не сторонница темы о людоедстве, но литературный талант мастера, его проза волшебным образом действует на меня.
Да, он - не Пушкин, он другой...
Что же делать с этим моим желанием снова и снова открывать страницы его книг.
Его ругают, его клянут, какого только клейма ему не ставили. Я думаю, некоторые критики это делали всё же из зависти, им так не сочинить, даже если очень захотят повторить, будет жалкая пародия. Им не продать свои тиражи.
При всей простоте изложения, его произведения несут не один, а множество смыслов. Истиный знает, конечно, только сам автор, большинство могут читать только текст, копаться в перверсиях, фрейдисткого плана, а там совершенно другое - МУ-ЗЫ-КА:)
Я честно боролась со своим соблазном, быть на крючке его прозы, но вот он снова удивил меня.

В начале весны Владимир Сорокин выпустил новую книгу с пушкинским названием «Метель».
Возможно, это и было поводом для нового всплеска критики, отрицательных отзывов, но вот Сорокин рискнул на такой шаг, может, именно так и спровоцировал. А после врученной премии "НОС", критика снова зажжужала. Опять повод.

Не исключено, что еще немного — и о Владимире Сорокине заговорят как о «русском метафизическом реалисте» на манер Маркеса, считает один критик. Опять клеймо. Каждый видит, то, что видит. Мне не кажется что колумбийский прозаик и русский писатель имеют общие манеры, менталитеты и ментальность разные. Давайте будем говорить, кто первичен, кто вторичен.... Но если даже и так, то это не худшая манера. Докажите , что это не так. И ещё - читать иностранного писателя критикам нужно на его родном языке, любой перевод - это копия, а не оригинал, мне русский перевод самой известной его эпохальной книги - "Сто лет одиночества" - сразу не понравился.
Но я знаю человека, который читает роман на испанском, так это две большие разницы, как говорил Бума Косторский.

Читающие критики усмотрели прием, который использован в «Дне опричника» и «Сахарном Кремле», и в новой повести «Метель» — прошлое, «опрокинутое» в будущее"?

Я ПРОЧЛА:
"При внешней благообразной «классичности» «Метель» – один из реально тревожащих душу текстов Сорокина. (Быть может, просто в силу той «задушевной» «чеховской» интонации, которую он в ней эксплуатирует»). В нем Владимир Сорокин остается верен своим художническим принципам: игре-вивисекции чужого (известного, «популярного») стиля и конструированию мира антиутопии"

НУ, ПОЧЕМУ ЖЕ, В ДУХЕ ЧЕХОВСКИЙ (или кто-говорил ПУШКИНСКИЕ МОТИВЫ), Я ВИЖЕСОВЕРШЕННО СВОЙ, СОРОКИНСКИЙ СТИЛЬ. КАК ПИСАТЕЛЯ, СОРОКИНА МОЖНО ЛЮБИТЬ, МОЖНО НЕНАВИДЕТЬ, НО ОСТАВАТЬСЯ РАВНОДУШНЫМ ТОЧНО НЕ ПОЛУЧИТСЯ, ЕСЛИ ВАМ В ПРИНЦИПЕ БЛИЗКА РУССКАЯ СЛОВЕСНОСТЬ.

Сюжет новой книги Владимира Сорокина "Метель"

Зима, Россия. Уездный доктор 42-летний Платон Ильич Гарин в пихоре, малахае и с саквояжами едет в глухую деревню Долгое делать вакцинацию. Там эпидемия завезённой из Боливии «чернухи». Человек, заражённый боливийской чёрной, превращается в зомби, встаёт из могилы и кусает других.

Начинается метель. На станции нет лошадей. Удаётся упросить хлебовоза Козьму по прозвищу Перхуша отвезти на самокате. Самокат тянут (через особый привод — протяг) 50 малых лошадей размером «не более куропатки». Доктор планирует доехать за полтора часа.

Ехать трудно. Неожиданно самокат наезжает на странную твёрдую пирамидку. Полоз трескается. Доктор стягивает полоз эластичным бинтом и заклеивает мазью Вишневского. Проехали версты три. Бинт стащило, самокат остановился. Решают заехать для починки к мельнику, который живёт в добротной избе с портретом Государя на стене и автоматом Калашникова на лосиных рогах. Их принимают мельничиха, Таисия Марковна, «полнотелая, крупная женщина лет тридцати» и сам мельник – маленький человек, которому рюмкой служит напёрсток жены. После ужина пьяный мельник засыпает. Жена его поднимается в спальню к доктору. Жаркая ночь. «семя его хлынуло в это большое тело.»

Утром доктор встал поздно. Позавтракали, поехали дальше. Осталось вёрст девять. Опять началась метель. Приходится спешить и искать дорогу. Сбились и заехали на кладбище. Потом наткнулись на шатёр витаминдеров. Витаминдеров зовут их Дрёма, Задень, Скажем и Баю Бай. Выясняется, что товарищи избили Дрёму за потерю «дорогих вещей» и теперь ему нужна помощь доктора. За помощь витаминдеры предлагают Гарину снять пробу с нового продукта. Доктор, когда были деньги, пробовал прежние продукты витаминдеров (шар и куб) и поэтому соглашается.

Новым продуктом оказывается пирамида – точно на такую налетел полозом самокат. От пирамиды у доктора происходят страшные видения: он в средневековой Варшаве, и его казнят на центральной площади, медленно уваривая в котле с растительным маслом. «Он пляшет в масле. Пляска в масле! Он начинает выть. Пляска в масле!»

Придя в себя, доктор покупает у витаминдеров две пирамидки и, испытывая небывалый душевный подъем, вновь отправляется в путь. Метель не стихла. До цели остаётся версты четыре. Барин и возница беседуют о добре и зле. Опять дорога пропадает под снегом и её приходится до изнеможения долго искать. Путники разводят костёр. Опять едут. Метель улеглась, выглянула луна. «Прежнее радостное и полнокровное ощущение жизни вернулось к доктору.»

Появились волки. Выстрелами из револьвера доктор отпугнул их, но лошадки не идут. «Их от волков оторопь берет.» Доктор хочет бить их кнутом. Перхуша не даёт. Доктор бьёт Перхушу кулаком в лицо. Оптимизм и бодрость доктора улетучились. Выпили спирту.

Поехали дальше. Разогнались, врезались в сугроб. Оказалось, что не в сугроб, а в ноздрю замёрзшего на дороге шестиметрового великана, большого. Пришлось рубить нос. Самокат вытащили, но полоз опять сломался. Перхуша вытесал из ёлочки некое подобие полоза. Поехали. Опять пошёл снег. Въехали в буерак и сломали полоз. Доктор, проклиная Перхушу, пошёл пешком. Наткнулся на снеговика ростом с двухэтажный дом с огромным, торчащим снежным фаллосом. Изрядно поплутав, доктор опять вышел к самокату.

Доктор, Перхуша и маленькие лошадки с трудом устраиваются в капоре под рогожей, чтобы, согревая друг друга, переждать ночь. Утром мимо них проходит китайский санный поезд, запряжённый огромным конём, высотой с трехэтажный дом. Китайцы забирают доктора, у которого, похоже, отморожены ноги, и лошадок. Перхуша уже мёртв.

«И лишь неугомонный чалый пронзительно заржал, навсегда прощаясь со своим хозяином.»

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ЗАМЫСЛЕ:
Художественный мир «Метели» отличается от мира «Дня опричника» и «Сахарного Кремля», но между ними есть сходство — оба представляют собой историю России, отраженную в будущем. Но если в «Опричнике» это Русь Ивана Грозного, то какую эпоху следует держать в голове, читая «Метель»?
ВОТ СКАЖИТЕ МНОГО ЛИ У НАС АВТОРОВ( КРОМЕ ПИКУЛЯ), КОТОРЫЕ МОГУТ ЗНАНИЯ ПО ИСТОРИИ ПРЕПОДНЕСТИ НЕНАВЯЗЧИВО И ГРАМОТНО.

У СОРОКИНА описано время просвещенной монархии, а не опричников. Наверное, это больше похоже на завершающуюся первую половину XIX века .
"Достаточно вспомнить год накануне реформ 1861 года. Но «Метель» — вещь в большей степени литературная, экзистенциальная, а если как-то и перекликается с «Опричником» и «Сахарным Кремлем», то косвенно. Речь идет о некоем феодальном государстве, но не более того."

«Метель», конечнго, отличает от «Опричника» и «Кремля» ещё одна вещь — мифология. Сорокин населил ее мир богатырями и карликами…

Будем считать, что их породила русская метафизика. Это некие миры, которые появляются из Метели. Тут дело не в размерах этих персонажей или лошадей — они могут быть клонированными. Важно, что этот мир, его этика, его взаимосвязи не менялись на протяжении нескольких веков. Когда доктор видит замерзшего великана, о которого они споткнулись и сломали сани, он сетует не на его размер, а на то, что он напился и замерз в дороге. Вот что огорчает доктора, как путника.

Если вспомнить все истории о замерзающих ямщиках, то они замерзали во сне.
В тексте большое место отведено так называемой «второй реальности»: снам, наркотическому опьянению, забытью. Что вам дает присутствие этого второго мира?

Сновиденчество и персонажи, которые вываливаются из другого пространства, — это, опять же, порождения метели. Человек неспешно едет, и убаюкивающая враждебность снежной стихии заставляет его защищаться. Он постоянно задремывает. И если вспомнить все истории о замерзающих ямщиках, то они замерзали во сне. Сны порождают эти пространства. Один раз я зимой ночевал в сарае, который разве что заслонял от ветра. Мне приснился очень яркий, невероятно красивый сон — что у меня горели ноги. Они горели, как угли в камине. Было очень приятно, тепло и не хотелось просыпаться. Но, к счастью, я ночевал там не один, и мы проснулись.
В нашей жизни вообще и политика, и мораль, и качество дорог и вещей во многом зависят от русского пространства — этой стихии, которая нас никак не хочет учитывать. А мы в своих попытках ее окультурить и подчинить себе веками бьемся и ползаем по этой распутице и снегу. Вспомните Павку Корчагина — безнадежный, совершенно мазохистский роман Островского, как люди зимой тянут эту узкоколейку. Это очень символичная картина.

СОГЛАШУСЬ с некоторой оговоркой с таким мнением:
"...возможно , «сюжет внутренней колонизации» превращается у Сорокина в сюжет совокуплениясо смертельной стихией, поглощающей и обессиливающей отважного колонизатора. Но, кажется, впервые этот трагический, по существу, сюжет разворачивается в пространстве утопии — сочетание странное, не сразу бросающееся в глаза. Именно с ним связаны самые интересные парадоксы сорокинской «Метели»".

Стилизованная под XIX или начало ХХ века, сорокинская Россия вновь ненавязчиво, но отчетливо прописана в неопределенном будущем: в избе мельника работает голографическое «радио» с тремя обязательными телеканалами; портрет государя соседствует с автоматом Калашникова; наркоторговцы-«витаминдеры» снабжают желающих удивительными продуктами, порождающими мощные коллективные галлюцинации; в последней сцене замерзшего Гарина спасают китайцы, пересекающие Россию на санном поезде... А главное — налицо результаты «органической», по-видимому, генной модернизации: есть лошадки маленькие, величиной с куропатку, а есть и огромные — с трехэтажный дом. То же относится и к людям. Встречаются «маленькие», вроде мельника, пьющего из наперстка; однако бывают «большие», пятиметровые — впрочем, пьющие соответственно и замерзающие по пьянке, как и самые обыкновенные люди. Эти инновации сочетаются с нарочитой архаикой: ямщиками, санями, лучиной, купцами, мельниками.

ВООБЩЕ-ТО УРОДСТВА ( МУТАЦИИ) БЫЛИ ВСЕГДА, И РАНЬШЕ ЧАЩЕ - ОТ БЛИЗКОРОДСТВЕННЫХ БРАКОВ И СВЯЗЕЙ. СЕЙЧАС, КАК ПРАВИЛО, ДВОЮРОДНЫЕ И ДАЖЕ ТРОЮРОДНЫЕ РОДСТВЕННИКИ НЕ ЖЕНЯТСЯ,поэтому шестипалые, люди-карлики, великаны - это экзотика для современного общества и большая редкость.

ОДИН МОЙ ЗНАКОМЫЙ ПРИЗНАЛСЯ:
После "Дня опричника" я охладел к Сорокину и последующие его книги не читал, а зря. "Метель" оказалась просто легендарной, я был натурально заворожен нехитрой историей о путешествии простого русского доктора через простую русскую метель.
Больше всего мне понравилась не сама история, а именно антураж. Витаминдеры, большие, маленькие лошадки и маленькие люди, смотрящие (голографичсоке )радио. И на фоне всего этого совершенно обычная жена мельника и кучер Перхуша и сам доктор.
Сорокин великолепен.

НО И ЭТО НЕ ГЛАВНОЕ. ПИСАТЕЛЬ ИСКУСНО ВЛАДЕЕТ РУССКИМ ЛИТЕРАТУРНЫМ СЛОВОМ, КОТОРОЕ МНОГИЕ ЗАБЫЛИ.
Я ТОЖЕ ПРОЧЛА "МЕТЕЛЬ" НА ОДНОМ ДЫХАНИИ.

САМ АВТОР ВЛАДИМИР СОРОКИН ГОВОРИТ ТАК:

«Я слишком очарован нашей интеллигенцией. Если бы я был разочарован, доктор Гарин, по всей вероятности, замерз бы вместе с Перхушей. А так он выживает, хоть и напрочь отморозив себе ноги. Для настоящего русского интеллигента это, безусловно, счастливый конец».

МНОГО ЛИ ПИСАТЕЛЕЙ, КОТОРЫЕ МОГУТ ПРИЗНАТЬСЯ В ОЧАРОВАНИИ КЕМ-ТО?
Я ДУМАЮ, СОРОКИН ЛЮБВЕОБИЛЕН В ХОРОШЕМ СМЫСЛЕ, ЭТО ЧУВСТВУЕТСЯ В КАЖДОЙ СТРОКЕ ЕГО ПРОЗЫ.
А как можно не любит тех, о ком пишешь?

Другие статьи в литературном дневнике:

• 08.02.2011. О писателе Сорокине и его последней повести Метель
• 07.02.2011. Кавказская рулетка