Двадцать первое ночь– ...Но ведь сегодня не понедельник! – Не понедельник, знаю, жаль, что не понедельник. Но двадцать первое! – Отчего же жаль? Ведь прошло уже пять лет! Мне казалось, за пять лет можно привыкнуть даже к волшебству... Знаешь, и чувства, и привязанности, они как люди – рождаются, живут и... умирают. Это нормально. Ничто не вечно! Разве не так? – Конечно, не вечно. Можно влюбиться всего на минуту. Неважно, в человека, в любое живое существо, в растение или красивую вещь, картину, стихи. Минута гипноза: очароваться так, словно бы смущённый растроганный ангел поцеловал это мгновение жизни, мгновение счастья. Пожалуйста, не осуждай меня так за ангелов. Я знаю, ты их терпеть не можешь. Я стараюсь без них, стараюсь изо всех сил! Но в особенные мгновения они лезут из всех щелей. Не забывай: я ведь родилась поздней осенью, когда почти все дети, которым назначено было явиться в наш мир в тот год, уже послушно спустились к своим земным колыбелькам, у них был выбор, и самые непродуваемые души были разобраны, а я замечталась среди ворон (они так здорово пели там!), я опоздала, и мне досталась душа, в которой сплошь эти предательские щели. И ладно бы одни ангелы, но ведь во всякую душу кто и что только не норовит — само собой, что без стука! – заглянуть, похозяйничать. ...Так о чём мы говорили? Да, гипноз. Никогда не знаешь, как долго оно продлится, это мгновение гипнотической влюблённости во что-то, может, всю оставшуюся жизнь, а может... – Странные у тебя ассоциации. Открой же мне, причём здесь ангелы? Там про бездельников, придумавших любовь. Скучно, серо, прозаично. И цинично, между прочим. – Сочинил же какой-то бездельник, – Вот-вот. И от лености или со скуки – Твой знакомый прочитал «Двадцать первое» очень поверхностно, мне жаль. – А ты? Как ты его прочитала? Тогда, пять лет назад? Что увидела в нём такого, что до сих пор каждое двадцать первое число каждого нового месяца... – ...всё как будто больна, ты хочешь спросить? Кстати, знаешь, вот, пожалуй, это слово, «больна», последнее в стихотворении, до сих пор мне очень не нравилось. Всё казалось, на его месте должно быть другое, таящее в себе знак... светлый такой иероглиф... вот как "букет невесты", только наоборот. То есть букет, пойманный не на свадьбе, а в тишине безлюдного обнявшего тебя вечным холодом словно бы инопланетного пространства – и откуда он здесь, этот букет, кто его бросил тебе? Но не думай, лови, лови! Поймаешь – научишься жить без любви, будешь в тишине как в нимбе – светлая она, твоя тишина, святая и никому не понятная, только тебе! – и только тебе хорошая, ласковая. Пять лет назад я впервые увидела это стихотворение где-то в соцсетях. Двадцать первого, в понедельник, ночью. Мне как филологу смешно было бы не знать его и до той встречи, но во времена студенчества оно прошло мимо меня, не ранило, не вонзилось, забылось. Тогда в силу слишком юного возраста я представляла собой, наверное, сыроватый ещё для этого материал, даже при наличии всех так и не закрытых с рождения дыр, щелей и окон моей опоздавшей к тёплым солнечным дням души. Ахматовой было двадцать восемь, когда она написала: Двадцать первое. Ночь. Понедельник. И от лености или со скуки Но иным открывается тайна,
– Чувствовала, что за меня сказали то, что я сама себе должна была сказать, как будто бы я нашла то, чего давно и тщетно искала. И вот это чувство обретения, чувство близкого... Знаешь, почему мы возвращаемся к прочитанным книгам, фильмам, людям? Даже если не помним ни единого слова из них. Мы помним чувство, которое испытали при встрече. Чувство! Вот во что мы так хотим вернуться, возвращаясь к людям или к тому, что они оставляют для нас. Я сегодня пыталась вспомнить, в каком месяце тогда, пять лет назад, случилась та встреча. Но память сохранила лишь год. – ...январь? – ...январь, я глазам своим не поверила! Январь, тысяча девятьсот семнадцатый. Но рядом с названием другого какого-то месяца, даже из зимних — декабрь, или, например, февраль, я просто не могу эти строки представить! И ещё мне почему-то кажется, там глухо так и невнятно, но поёт о своём о чём-то метель за окнами. О ней — ни слова в стихотворении, но я её слышу. Я сегодня ждала этой метели, и она случилась, совсем ненадолго, а я не помню, радовалась ли когда-нибудь ей, как теперь. Или сегодня не метели я радовалась, а чуду? Тому, что загаданное так легко сбывается? И там ещё было какое-то фото, или картина... не помню, но, скорее всего, вид ночного Петербурга... Ахматова написала это стихотворение в Петербурге, в моём любимом городе! За моими окнами тоже дышала и, большая, жалась ко мне, маленькой, и говорила со мной ночь, сочиняла мне свою мою столицу и меня в ней – ночами, и даже поздними вечерами, ты знаешь, у нас и вправду как в столице. Без названия – не в Москве, не в Питере, просто в столице. Ночью, как мне кажется, все города похожи друг на друга, всё в них теряет свои очертания, съедается темнотой, и только огни, мелодия летящих шин, ворчание усталых моторов, и снова – огни, огни... Город открывает слегка больные, горячечные неоновые глаза, а в них оживает и светится тайна. Тайна! Вот слово, которое все пять лет хранит эти ахматовские строки у самого сердца, для них нашелся там отдельный кармашек, они лежат там, бывает, спокойно по целому месяцу, но почти каждое двадцать первое число... – ...ты со своими ангелами обречённо жалеешь, что не понедельник. Сегодня, например, вся ваша милая сумасшедшая компания не желает мириться с воскресеньем. А кстати, как раз сегодня, ровно в полночь, в одной-единственной точке, но они всё-таки сойдутся! Двадцать первое и понедельник. – Смейся надо мной, смейся.
21 января 2018 г., воскресенье Илл.: акварель Константина Куземы "Мост", г. Санкт_Петербург
© Copyright: Марина Йончен, 2018.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
