Мироздание - удивительная штука: не теряя своего устройства и целостности, оно может поддаваться настойчивому или, напротив, поднаправлять несмышленого. Вот сейчас я буквально вижу его длань, а в ней - послание; разумеется, это послание существует постольку, поскольку я его вижу, а значение оно имеет лишь то, которое я ему придаю.
Но судите сами. Дня три тому назад, довольно небольшим краем уха слушая лекцию по литературе, я вдруг отдал ей и оба свои уха, и всё своё внимание целиком и выхватил эти слова:
"Если во мне нет мира внутри, я уже потерпел поражение: я думаю, если пустят танки, я буду делать то-то, а если начнут бомбить - то-то. Я живу реакциями, а это и есть поражение".
А уже на следующий день читаю у друга в ленте буквально то же самое, но другими словами:
"Оставаясь на месте и в покое, вы спаслись бы; в тишине и уповании крепость ваша; но вы не хотели и говорили: "нет, мы на конях убежим", - за то и побежите; "мы на быстрых ускачем", - за то и преследующие вас будут быстры" (Исайя 30: 15,16).
Одно послание - хорошо, два - отлично, а три - для тупых. И нынешний день принес мне кое-что ещё, и опять с тем же смыслом. В рандомном архиве живописи, который я листал с крепнущим намерением закрыть его и более к нему не возвращаться, попалось мне это - Клод Моне, "Скалы в Фалёзе близ Живерни", 1885. Хотя Живерни - это вовсе не Тост, но видеть это иначе у меня не выходит: это Тост, в котором Эмма и Шарль Бовари терпели каждый свое поражение (Гюстав Флобер, "Госпожа Бовари", 1856). Вот же, вот: "кирпичный фасад тянулся как раз вдоль улицы или, вернее, дороги" - это он, описанный Флобером провинциальный городишко, в котором ничего никогда не происходит, а жизнь течет по раз и навсегда заведенному порядку:
"Каждый день в один и тот же час открывал свои ставни учитель в черной шелковой шапочке и проходил сельский стражник в блузе и при сабле. Утром и вечером, по три в ряд, пересекали улицу почтовые лошади - они шли к пруду на водопой. Время от времени дребезжал колокольчик на двери кабачка, да в ветреную погоду скрежетали на железных прутьях медные тазики, заменявшие вывеску у парикмахерской."
Однако присмотритесь: это место на картине может выглядеть очень по-разному; оно может стать средоточие всей скуки на земле или, напротив, источником неиссякаемого вдохновения. Да только ли это место? И тем, и другим его или любое другое место делает, по слову Шекспира, наше о нём "рассуждение" - иначе говоря, всё в нас, вместе с источниками скуки и вдохновения - да мы сами и есть эти источники. И потому рассуждение Эммы превратило сначала школу урсулинок, потом Берто, затем Тост, а там и Ионвиль-л'Аббэй в тюрьму, в которой она и пропала, а Шарль Бовари и вовсе не рассуждал - он жил реакциями, которые его, в конце концов, и сгубили.
А ведь есть же еще эти новости со всех частей света о "потенциально неизбежном", которые тревожнее день ото дня - так разве это всё не длань, так разве это не послание?!
ЧТО-ТО НАДВИГАЕТСЯ!!!
...Несомненно, на нас что-то всегда и с неизбежностью надвигается - но суть послания, к счастью, всё-таки не в этом.
